Принцессы оазиса

Глава двадцать шестая

Идрис наотрез отказался жениться на Кульзум, а решение шейха все-таки оставалось решением шейха, даже если при этом он предавал данное ранее слово. И тогда Саид ибн Хусейн аль Салих попытался, что называется, сохранить лицо.

Если со сватовством что-то не заладилось, а тем более, если жених отверг невесту, виновата женщина. Может, она тайком строила ему глазки, и он счел ее недостаточно скромной, или, напротив, давала понять, что он ей совершенно неинтересен? Загадочную сестру Анджум, жители оазиса вскоре позабудут, ибо им свойственно забывать все исчезнувшее, чужое, а вот жизнь его дочери проходит у всех на виду.

Люди непременно скажут, что в Кульзум наверняка таился какой-то изъян. В Айн ал-Фрас ей уже никогда не выйти замуж за знатного человека, а отдать дочь за простого бедуина позорно. Значит, надо поискать иные возможности.

Саид тайком заслал гонцов в другие оазисы. Девушек из семьи шейха редко выдавали замуж на сторону, но тут были особые обстоятельства. Раз за разом он получал отказ, и его самолюбие страдало все больше и больше. Наконец Саид получил ответ от Ахмеда аль-Фейсала.

Этот бедуин приходился братом шейху оазиса Айн-Салах — богатых и обширных владений, хотя и довольно далеко расположенных от Айн ал-Фраса. То был хотя и лишенный реальной власти, но состоятельный и уважаемый человек. Год назад у него умерла одна из жен, и он получил право взять новую.

Между Айн ал-Фрас и Айн-Салах никогда не было особого сообщения, однако семьи шейхов все же встречались по большим праздниках и на свадьбах. Саид с детства знал Ахмеда, а потому почти без колебаний дал свое согласие на брак.

Узнав об этом, Кульзум пришла в ужас. Ей предстояло стать четвертой женой человека, которому было столько же лет, сколько ее отцу! Девушка хорошо помнила Ахмеда аль-Фейсала. Оазисом правил его брат, потому у Ахмеда не было никаких определенных занятий. В результате он пристрастился к еде и был непомерно тучен. Большую часть времени он полулежал на подушках, курил кальян и пил кофе, заедая его сладостями. Он гладко брил круглую, как шар, голову и красил в черный цвет успевшие поседеть густые усы.

Мысли о богатстве тут же вылетели из ее головы. Кульзум желала выйти за молодого и красивого мужчину. Она хотела быть первой и главной женой. К тому же ее страшил переезд в чужой оазис, туда, где другие порядки, наверняка злые и завистливые женщины! Увидев, что она хороша собой, старшие жены станут ее обижать: оскорблять, плевать в лицо, драть за косы, а то и заставят работать, как простую бедуинку, например, доить коз или лепить кизяки. Она сможет посещать родной оазис разве что раз в году.

Она не могла отказаться от этого брака, потому что ее отец на радостях огласил помолвку. Девушке казалось, что родители хотят от нее хотят избавиться, словно она была чем-то осквернена или в чем-то провинилась.

Кульзум пыталась жаловаться Кабиру, но тот ничем не мог ей помочь; разве что разделял ненависть к Идрису. Больше того — брат стал ее избегать, потому что она слишком много плакала. Мужчинам не нравятся грустные женщины с красными глазами, даже если это их родные сестры. У мужчин есть другие, более важные дела, чем сочувствовать несчастной доле, уготованной Аллахом слабому полу.

Между тем, прогуливаясь по оазису, Кабир приглядывался к девушкам. Конечно, больше всего ему нравилась Хасиба, но отец запретил жениться на ней, да и сам юноша постепенно пришел к выводу, что негоже брать в жены и делать матерью своих детей женщину, побывавшую в объятиях стольких мужчин.

Они не виделись много дней, но сегодня он ее встретил.

С утра до вечера вблизи колодца царило оживление. Кто-то черпал воду для хозяйственных нужд или питья, искусно вливая ее в узкие горловины кожаных бурдюков, другие поили животных, третьи пытались отстирать водой и песком серо-желтые одежды. Тут же, под открытым небом готовилось угощение для чьей-то свадьбы.

Привлеченный аппетитным запахом, Кабир остановился возле большого котла, в котором женщины варили особую похлебку с шариками из теста, вяленым мясом, бараньим жиром, диким луком, перцем и солью и истолченной в порошок сушеной травой. По слухам, то была особенная трава: она увеличивала мужскую силу. Молодой человек усмехнулся, подумав о том, что на его свадьбу такую похлебку можно и не готовить, потому что в нем этой силы было хоть отбавляй!

Внезапно от женской толпы отделилась фигура, и Кабир узнал Хасибу. Он сразу понял, что предстоит неприятный разговор.

— Итак, что ты решил? — глядя на него в упор, спросила она.

То был взгляд женщины, чье прошлое засело в душе, словно сломанный наконечник отравленной стрелы. Она немало отдала бы за то, чтобы суметь его вытащить.

— Я тебе уже все сказал, — ответил Кабир, но его голосу недоставало твердости.

Хасиба продолжала сверлить его взглядом, и он неловко переступил с ноги на ногу. Заметив это, девушка обожгла собеседника презрительной усмешкой.

— Ты не боишься того, что я захочу тебе отомстить?

Он удивился, потому что никогда не слышал, чтобы женщины говорили о мести.

— За что?! Я увел тебя от бандитов, теперь ты живешь спокойно и сыто. Тебе не нравится работать? Но здесь все работают!

— Только не ты. Ты целыми днями шляешься по оазису и глазеешь на женщин! И та, что станет твоей женой, тоже не надорвется от дел. А вот я никогда не смогу выйти замуж, мне придется жить прихлебательницей и до старости быть у кого-то на побегушках! Ты сбил меня с толку, накормил пустыми обещаниями, потому, повторяю — я тебе отомщу. Причем так, как тебе и не снилось!

Разозлившись, Кабир сплюнул на песок.

— Да что ты сможешь сделать?!

— Увидишь! — коротко произнесла она и, не оглядываясь, зашагала обратно.

Хасиба подкараулила Кульзум поздним вечером, когда та вышла из шатра подышать воздухом. В небе, будто на невидимой ниточке, повисла луна, а вокруг водили хороводы бесчисленные звезды. Это было красивое зрелище, однако девушке чудилось, будто небеса давят на нее, словно огромная масса застывшего темного металла.

На земле виднелось множество костров, пылавших возле рассыпанных по оазису бедуинских шатров, но это зрелище только усиливало в душе Кульзум чувство одиночества и отчаяния, потому что в этих шатрах жили женщины, на головы которых не пал незаслуженный позор и несправедливая вина.

— Привет! — сказала Хасиба, мягко ступая по еще теплому песку.

Кульзум обернулась.

— Кто ты?

Как бы плохо ей ни было, сейчас она не желала никого видеть.

— Не узнаешь? Та женщина, которую привел в оазис твой брат.

Взгляд Кульзум похолодел.

— Я должна с тобой говорить?

— Должна, если не желаешь ложиться под старого борова, не хочешь, чтобы он испачкал тебя своей тягучей слюной, не вонзил в твое тело свою толстую штуку и не осквернил своим вонючим семенем. Я-то через такое уже прошла! Твой брат обещал жениться на мне, но не сдержал слова, потому что там, на грани жизни и смерти, я была хороша, а тут — не годна, потому как спала с другими. И неважно, что меня принудили к этому. Неужели я не заслуживаю того, чтобы зажить своей семьей, заиметь детей, забыть о прошлом! — сказала женщина и подытожила: — В чем-то мы с тобой очень похожи.

— Почему ты сравниваешь меня с собой? — возмутилась Кульзум. — Я не спала с мужчинами!

Хасиба рассмеялась.

— Да все равно что спала! Мужчина обвинит женщину в чем только захочет! Ваш шейх не пожелал на тебе жениться из-за того, что спутался с другой, а оскверненной считают тебя!

— То была воля Аллаха. Разве ты в него не веришь? — прошептала девушка.

Собеседница усмехнулась. Кульзум почудилось, будто она еще никогда не видела такого жестокого и правдивого взгляда.

— Я в него верю, но я его не уважаю, — отрезала Хасиба. — Все говорят, что он бесполый, но куда там! Если нет, почему тогда он подарил этот мир мужчинам и позволил им издеваться над нами! Твой брат нарушил данную перед Аллахом клятву, и тот его не покарал!

Кульзум ахнула. Такого не произносил никто и никогда! Она не удивилась бы, если б Всевышний испепелил Хасибу прямо на месте, она даже жаждала этого, но ничего не произошло. Небеса не дрогнули и не свалились на землю.

Она понимала, что эта женщина дошла до порога отчаяния, потому как только оно способно породить подобное святотатство. Хасиба не боялась никого и ничего, а потому казалась удивительно сильной. Кульзум чувствовала, что с ней опасно связываться, и все-таки что-то заставило ее спросить:

— Что тебе от меня надо?

Только и ждавшая этого вопроса Хасиба задышала шумно и часто.

— Я предлагаю сбежать! Я бы давным-давно сделала это одна, но я не умею управляться с верблюдами и могу заблудиться в пустыне. В городе живет моя тетка с мужем — у них посудная лавка. К ним мы с родителями и ехали тогда, когда на нас напали бандиты. Тетка примет нас, ибо это — дахил. Возможно, на первых порах нам придется работать, но это не такая работа, как здесь. Она для нежных рук, никогда не лепивших кизяков и не доивших коз. А потом и я, и ты найдем себе женихов. Пусть это будут не шейхи, но и не такие уж бедные люди. В ваших оазисах пара ковров и медная посуда уже означают богатство, но в городе все не так. К тому же у тебя наверняка есть украшения: возьмешь их с собой — вот и будет приданое. Ты красива, ты девственна: зачем тебе отдавать себя старому, жирному, некрасивому мужу?! Заживешь, как нормальный человек, не в убогом оазисе, где кругом пустыня и некуда податься, а в большом городе.

Кульзум задумалась. Дахил. Одно из тех понятий, в какие любой араб верит с детства. Это право каждого на убежище и защиту, равно как право на «вадж» — гостеприимство. Если человек входит, пусть даже в чужой шатер или дом со словами «ана дахилак», он попадает под защиту его обитателей.

Пусть ее защитят чужие люди, если этого не могли сделать свои. Разве она не говорила своей матери «сжалься надо мной», а та не отвечала «терпи, дочка, сжалится только Аллах!»

Однако Всевышний так и не снизошел до того, чтобы дать ей красивого и молодого, а не старого и противного мужа! Она ползала перед отцом и братом, сложив руки в мольбе, однако они от нее отвернулись. Они дружно растоптали ее гордость, дали понять, что она не человек, а товар.

Кульзум стиснула челюсти, пытаясь перебороть себя, но потом все-таки прошептала:

— Что ж, если так, я согласна.

Хасиба мигом воспрянула духом.

— Ты сумеешь угнать верблюда?

— Попробую.

— А мы сможем найти дорогу?

— У отца есть старый верблюд, много раз ходивший одним и тем же караванным путем. Думаю, он довезет нас до города.

— В любом случае лучше смерть, чем такая доля, как у нас с тобой, — сказала Хасиба.

Короткие сумерки поглотили последние отсветы солнца, но в небе загоралось все больше и больше ярких звезд, чьи отблески оживляли застывшее песчаное море. Луна казалась жемчужиной, нашитой на полотно Вечности, и от ее света по пустыне протянулась призрачная дорога.

Кульзум без труда навьючила на верблюда тяжелые бурдюки. Жительница оазиса была куда выносливее горожанки, зато последняя обладала редкой душевной закалкой. Она потеряла веру в мужчин и полагалась только на себя.

Утро и день застали женщин в пути. Краски воспламененной солнцем пустыни казались красками ада. Отвесные солнечные лучи пронизывали череп, словно буравчики. Чудилось, будто иссушенное солнцем тело вот-вот превратится в мумию. Продовольствия у женщин было немного, но воды запасли достаточно, и все же Кульзум не позволяла Хасибе часто пить.

— Если мы все же заблудимся, то сможем продержаться подольше, — сказала она.

Их подстерегало много опасностей. Могли встретиться разбойники, а то и хищные звери. Кульзум боялась джиннов и демонов пустыни, страшилась самума. Куда меньше она думала о погоне: пройдет немало времени, пока отец и брат сообразят, что произошло. В одиночку сбежавшие из оазиса женщины — такого не случалось от рождения пророка Мухаммеда!

Чтобы избавиться от страха и прогнать джиннов, Кульзум вполголоса напевала походную песенку караванщиков:

По бескрайней, лишенной дорог плоской пустыне

Ведет свой караван предводитель.

Он спокоен, уравновешен,

Он высоко подпоясан, его одежда вся в заплатах,

Он скуп на слова, угрюм, властен, волосы его вьются.

Он делит груз между верблюдами,

Проворно бегущими после полуденной жары,

И равномерно ведет вперед караван.

Вопреки опасениям, женщины благополучно добрались до города. Прежде Кульзум полагала, что город — это тот же оазис, только побольше, но теперь поняла, насколько сильно она ошибалась.

На фоне розового отблеска зари возвышалось настоящее чудо. Даже издалека Кульзум видела, как велик этот город. Сложи хоть десять или двадцать оазисов — все равно будет мало! Он был прекрасен в золотой короне солнечного света и аметистовом ожерелье моря!

Сколько воды! Пожалуй, столько, сколько песка в пустыне! Это казалось невероятным. А зелень, по которой от жаркого ветра словно перекатываются изумрудные волны! Что значит перед таким богатством жалкая кучка пальм в Айн ал-Фрас! А глубокие колодцы и нежно журчащие фонтаны! А густые, дарящие прохладу тени, похожие на распростертые крылья огромных птиц! А словно покрытые листами плавленого золота белые здания, внутри которых наверняка царит приятный сумрак! Как жительница пустыни, где никогда нечего не бывает вдоволь, Кульзум могла сполна оценить все это.

Она с благодарностью взглянула на Хасибу, которая привела ее в столь дивный мир. Кульзум чудилось, будто она угодила в земной рай, где все, что только захочешь, падает прямо в руки.

Здешняя действительность напоминала живой цветистый ковер; девушку не смущало даже обилие обожженной солнцем, истомленной тяжким трудом бедноты: тощих мужчин и женщин в грязных рубахах, еще грязнее, чем в Айн ал-Фрас, где каждая капля воды на вес золота; голых детей.

— Куда мы теперь? — очнувшись от грез, спросила Кульзум свою спутницу, когда они проехали через квартал, где пахло нечистотами, прогорклым маслом и человеческим потом.

— На рынок. Верблюд нам в городе не нужен: его надо продать.

Кульзум было жаль отцовского верблюда. Тот был уже немолод. В чьи руки он попадет? Не пустят ли его на мясо? Для бедуинов животные — это всегда больше, чем просто неразумные твари: соратники и друзья, помогающие выживать.

— А если все же оставить?

— И чем ты будешь его кормить? К тому же на нем клеймо! Ты что, хочешь, чтобы все поняли, откуда ты сбежала!

Услышав такое, Кульзум прикусила язык. Внезапно она словно спустилась на землю. В оазисе она была принцессой, а кем станет здесь?

— Где живет твоя тетя? — спросила она, стараясь скрыть тревогу.

— Я точно не помню. Вот приедем на рынок, там все и узнаем.

Тон Хасибы был полон уверенности. Она явно знала, что следует делать, она несла с собой дух перемен. Возможно, ей все-таки стоило доверять?

Рынок ошеломил Кульзум: она никогда не бывала в такой толчее. Ей мучительно хотелось обхватить голову руками и спрятаться от всего и от всех.

Заметив ее состояние, Хасиба сказала:

— Ты посиди здесь. Я избавлюсь от верблюда, узнаю, где живет тетка, и вернусь за тобой.

Обрадованная возможностью немного передохнуть, Кульзум присела возле стены какого-то дома, где была тень.

Хасиба ушла, не оглядываясь. Сперва Кульзум просто сидела, наблюдая за суетливой толпой, а потом принялась ждать. Она ждала и час, и два, и три, а может, и больше. Хасиба не возвращалась. В какой-то миг Кульзум поняла, что все, что было при них, осталось притороченным к седлу верблюда, в том числе и расшитая бисером сумка, где хранились ее украшения. На миг девушку охватила паника, и все же она еще продолжала верить в то, что Хасиба вернется.

Сидя возле стены, Кульзум думала о пустыне, нетронутой, суровой пустыне, где все краски природы сводятся к нескольким простым мазкам, где необычайно соседство жизни и смерти. Вспоминала родной оазис, где можно жить во многом первобытной, зато очень понятной и простой жизнью, где рассвет напоминает только что распустившийся цветок магнолии, где в полдень в белом от зноя небе кружат черные птицы, где солнце день ото дня не блекнет, а деревья никогда не сбрасывают листву.

Если б только не эта ужасная помолвка! Возможно, она бы смогла наслаждаться жизнью, даже не выйдя замуж. О, если б только не этот позор, на который ее обрек Идрис, не дурная слава, что легла на всю их семью! Почему женщины столь бесправны, столь зависимы от мужчин, молвы и судьбы!

Кульзум мучительно хотелось пить и есть. В стоявшей напротив лавке продавали прохладный каркаде, а по соседству варили жирный плов: над дорогой дрожал ароматный, нестерпимо дразнящий дым.

Но у Кульзум не было денег; вдобавок она боялась сдвинуться с места. Куда она сможет пойти в этом городе, где не знает никого и ничего?!

Теперь стало ясно, что Хасиба ее обманула и что она не вернется. Да и чего было ждать от богохульствующей женщины, не боявшейся гнева самого Аллаха!

На самом деле Хасиба сбыла с рук верблюда в первом же примыкавшем к рынку проулке какому-то пройдохе за ничтожную цену. Перед этим она отцепила от седла сумку Кульзум. У нее не было никакой тетки, зато она получила украшения. И еще ее душу тешило чувство мести, осознание того, что она все же взяла верх над сильным полом, коему Аллах подарил возможность управлять этим миром.

А Кульзум продолжала сидеть на том же месте, ослепленная своим страхом и своими слезами; прохожие сновали мимо, и никто не обращал на девушку никакого внимания.

Когда прошел день и наступила ночь, Кульзум легла возле все той же стены и постаралась уснуть. Ей было неуютно, холодно, жестко, но она так измучилась и устала, что вскоре ее тяжелые веки закрылись сами собой, и она провалилась в спокойную, безликую, всепоглощающую пустоту.

Наби возвращался в масхаб из мечети после утренней пятничной молитвы. Рассвет уже разлил вокруг свои сказочно-нежные, розоватые и лиловые краски, а по дорожной пыли веером раскинулись тени колыхавшихся над головой ветвей.

Юноша пребывал в благостном настроении, отчасти потому, что наконец поговорил с муллой. Поговорил о том белом, которому помогал изучать арабский язык и основы мусульманской религии.

К радости Наби, мулла одобрил его поступок. Он сказал:

— Вспомни слова Пророка: «Если кто-то использует имя Аллаха ради своей выгоды, он однажды обнаружит свое истинное лицо». Ты использовал имя Всевышнего, но для благородной цели, ибо каждый обращенный в истинную религию для Аллаха — словно звезда в темной ночи и крупица золота в груде песка.

Когда Наби проходил по кварталу, примыкавшему к шумному рынку, ему в глаза случайно бросилась на первый взгляд ничем не примечательная картина: какая-то девушка сидела на голой земле, подтянув колени к груди.

Она буквально вжалась в стену, и все положение ее тела говорило об отчаянии. Наби заметил, что девушка не носит покрывала, — вероятно, она была бедуинкой — и тут же подумал об Анджум, которую довольно давно не видел.

Симон Корто уехал по служебным делам, а навещать жену в отсутствие мужа Наби не считал возможным, хотя ему и очень хотелось с ней поговорить.

Точно так же правила запрещали заговаривать с чужими женщинами, но вдруг эта девушка попала в беду, потеряла из виду мужа или брата?

Наби остановился. Он родился бедняком, и ему был хорошо известен вкус горестей и надежд простых смертных.

В городе было полно нищих, но они слились с городской средой, принадлежали этому миру, тогда как весь облик девушки выдавал в ней чужачку.

Чуть поколебавшись, юноша подошел и склонился над ней.

— Кто ты и что с тобой?

— Я не отсюда! — прошептала она пересохшими губами, а в ее огромных глазах были нечеловеческое отчаяние и столь же нечеловеческая мольба.

Прежде Наби думал, что ничего не понимает в женской красоте, однако это утро словно дало ему новое зрение. Девушка была прекрасна, а он доподлинно знал, что истинная красота ранима и беззащитна.

— Я вижу, что не отсюда. У тебя есть родные?

По ее искаженному болью лицу незнакомки побежали слезы.

— Нет, никого! Меня все предали и бросили!

У Наби сжалось сердце, сердце, не избалованное живым человеческим теплом.

— Ты хочешь пить?

Она закивала головой, и юноша принес ей тот самый каркаде, о котором Кульзум грезила с минувшего вечера.

Залпом осушив чашку, девушка посмотрела на него просветленным взглядом. Юноша выглядел честным, добрым, робким и неопасным. Кульзум решила, что его не стоит бояться.

— Ты из оазиса?

— Как ты догадался? — настороженно спросила она.

— Ты без покрывала, и у тебя на лице синий треугольник. Я видел такое у одной девушки-бедуинки.

— Ты можешь мне помочь?

Наби растерялся. Ему стало страшно. Аллах зажигает сердца, он посылает мужчине женщину, он делает так, чтобы они встретились, только он знает, когда это случится и почему.

Но вот как раз он никогда не мечтал о женщинах! Наби отнюдь не считал, что они есть зло, просто в своем просветленном существовании он полагал, что сумеет обойтись без них. Плотские желания? Побольше поста и исступленных молитв. Грезы о женской красоте? Их заменит любование природой и восхищение поэтическими строками.

— Я не знаю, — признался он.

Девушка сникла, и ее взгляд погас. Чувствуя, что она полностью утратила интерес к нему, но еще не догадываясь, что она завладела им, Наби сказал:

— Хорошо. Я отведу тебя в одно место. Там о тебе позаботятся.

Он подумал о Гузун. Она наверняка даст приют одинокой девушке… за определенную плату. В масхабе Наби получал неплохое жалованье: какую-то часть он отсылал отцу, другую откладывал на дальнейшую учебу, а на остальное покупал книги. Иные траты не входили в его планы, и все же, когда незнакомка радостно встрепенулась, он с готовностью промолвил:

— Пойдем.

Грациозно поднявшись, девушка последовала за ним, и на память Наби невольно пришли слова поэта Имру аль-Кайса [27]:

О, сколько дней и ночей

Провел я в утехах любовных с женщиной,

Стройной, как статуя, и нежной!

Тому, кто с ней лежал, ее лицо светило.

Так светить не может в лампе густо пропитанный фитиль.

Ее грудь излучала жар, как очаг, раздуваемый ветром.

Красавица была так похожа на тебя.

Наши одежды лежали рядом.

Мягким, как куча песка, с которым играет ребенок,

Было ее нежное тело во время ласк.

Когда она отходила в сторону,

Как колыхались ее бедра,

А когда возвращалась обратно,

Каким ароматом веяло от нее.

Наби покраснел. Лично он еще не провел ни одной такой ночи, а потому не знал, лжет ли поэт или нет. Ясно одно: встреча с этой бедуинкой неслучайна, ибо ничто не происходит без причины, все на свете соединяет незримая цепь. Аллах послал ему испытание? Что ж, он его выдержит! Юноше не приходило в голову, что если он решил позаботиться о девушке один раз, ему придется делать это и впредь.

Они прошли через бедные кварталы, где на узких улочках хижины из хрупкого известняка, чуть ли не врытые в землю, буквально прилеплялись друг к другу. Наби знал, что надо согнуться в три погибели, чтобы войти через низенькую дверь в комнату, где имеется единственное отверстие в потолке, служившее дымоходом.

Изредка и искоса поглядывая на свою спутницу, юноша гадал, в каких условиях она жила. Что-то подсказывало ему, что в своей среде она происходила из небедной семьи.

Наби вошел в жилище Гузун и Анджум с низким поклоном. Обе женщины были дома. Когда Анджум увидела спутницу Наби, ее глаза округлились. Не успевший заметить этого юноша промолвил:

— Девушка попала в беду. Подробностей я не знаю. Но я прошу, чтоб вы ее приютили. Я заплачу, — добавил, он, обращаясь к Гузун.

Старуха кивнула. Она давно изучила и жизнь, и людей. Еще один молодой глупец, покоренный женскими чарами! Но она хорошо знала цену этим чарам, а потому сказала:

— Хорошо. Если, конечно, Анджум не возражает. Ведь скоро может вернуться ее муж.

Девушка согласно кивнула. Она не могла оправиться от потрясения. Что могло случиться в оазисе, если Кульзум оказалась здесь, причем одна-одинешенька!

Кульзум поглядывала на Анджум с любопытством и невольной завистью. Подумать только, мало того, что эта девчонка жива-здорова, так еще и успела выскочить замуж! Интересно, за кого и где сейчас ее муж? А куда подевался тот белый, с которым она удрала?

Ни Анджум, ни Кульзум не показали, что они знают друг друга. Первая вернулась к приготовлению еды и была окутана парами варящегося риса и арматами специй, а вторая просто присела в углу на корточки и ждала, сама не зная чего.

Наби поспешил уйти, и Кульзум не знала, появится ли он снова. В любом случае в ее жизни появились люди, готовые заботиться о ней, и она воспрянула духом.

— Если хочешь умыться, иди за мной, — ворчливо произнесла Гузун, не собиравшаяся ни перед кем расшаркиваться. — И вижу, тебя тоже придется сводить в баню.

Когда Кульзум вернулась в комнату, Анджум молча протянула ей полную чашку вареного риса, и та выдавила:

— Спасибо.

Раз уж ей приходилось в чем-то зависеть от этой девчонки, Кульзум решила вести себя дружелюбно.

Взгляд Анджум потеплел. Пусть это была сестра ненавистного ей Кабира, пусть когда-то она произносила дурные слова, сейчас эта девушка явно была растеряна и несчастна.

— Что случилось? — спросила она. — Как ты сюда попала? Почему ты одна?

В рис закапали злые слезы.

— Меня хотели выдать замуж за старика, и я решила сбежать. Но когда мы пришли в город, Хасиба меня обманула.

— Хасиба?

— Та женщина, которую мой брат привел из пустыни. Она жестокая и коварная. Она забрала все мои украшения, бросила меня и исчезла.

— Что же ты будешь делать?

— Не знаю. Мне помог этот парень… Кто он?

— Его зовут Наби. Он учитель в масхабе. Это необычайно умный и очень хороший человек.

— Он женат?

— Нет.

— А что такое масхаб? — спросила Кульзум, уязвленная тем, что низкородная Анджум знает что-то такое, чего не знает она.

— Школа для мальчиков. В ней учился Идрис. Они с Наби знают друг друга.

Кульзум сжала кулаки.

— Идрис! Это все он! Из-за него я все потеряла и очутилась здесь!

— Почему?

Девушка заговорила быстро и горячо:

— Он отказался на мне жениться! А все потому, что мой брат захватил и привел в оазис двух женщин! Одна из них была белой, а вторая… Она была похожа на тебя так, что сперва я подумала, что это ты! Но она была не такая, как ты! Испорченная белыми, порочная и наглая! Идрис ночевал у нее в шатре, он совсем потерял голову. А потом к оазису подошла целая армия европейцев во главе с отцом этой девчонки, и совет племени решил вернуть ее обратно, потому что белые грозили сжечь оазис и всех убить. Но и после Идрис не обрел разум.

— Она была похожа на меня? — прошептала Анджум, оставив без внимания все остальное.

— Точь-в-точь как ты! Только без бедуинского треугольника на лбу. Да еще одета и причесана не по-нашему.

— Моя сестра Байсан! — воскликнула Анджум и спросила: — Кто, говоришь, был человек, которого она называла своим отцом?

— Да вроде как самый главный у белых. Как это называется? Командир.

Это было уже кое-что. Теперь девушка примерно знала, где искать сестру, как знала и то, что Байсан вернулась в город.

Ей очень хотелось поговорить об этом с Симоном, но тот уехал в пустыню.

Анджум переживала за мужа. Он был белым, даже слишком белым. Если он отправился в пески надолго, зной иссушит его и сожжет, словно бритвой снимет полоски светлой плоти, а солнце ослепит его голубые глаза.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, она спросила:

— Как поживают мои отец, мать и братья?

Сестра Кабира хотела сказать, что ее не волнует, как живут низкородные, но сдержалась и ответила:

— Кажется, так, как и прежде. — И тут же поинтересовалась: — Как твоя сестра очутилась у белых?

Анджум рассказала, что знала. А потом, вздохнув, опустила голову.

— Конечно, я не должна была уходить из оазиса, но я хотела ее отыскать. И получилось так, что теперь у меня другая жизнь.

— Ты замужем? — выдавила Кульзум, с трудом скрывая, насколько она уязвлена.

— Да.

— И за кем?

— За европейцем, — сдержанно ответила девушка, и Кульзум ахнула.

— За неверным!

— Он принял ислам.

Сестра Кабира скривилась.

— Европеец перешел в нашу веру? Надо же!

— Да, — коротко изрекла Анджум, — чтобы жениться на мне.

Кульзум с изумлением таращилась на нее. Что такого было в этой простой бедуинке, что сперва ее (а потом и ее сестру-близнеца!) боготворил шейх, а после какой-то белый из-за нее поменял религию!

Больше они не разговаривали. Вместе помыли посуду, а потом Гузун повела Кульзум в баню.

Анджум продолжала размышлять. Если б она не ушла из оазиса, то встретилась бы с сестрой. Идрис наверняка был поражен их сходством. Он влюбился в Байсан и бросил Кульзум, хотя говорил, что никогда не нарушит долг ради женщины. Анджум не ревновала. В конце концов, теперь у нее была своя жизнь, а Идрис всегда считал себя лишь ее братом.

Она плохо знала Симона, но у них еще будет время. Если он, конечно, вернется. А как встретиться с сестрой, она придумает сама. И поскольку Байсан знает правду, они будут стремиться навстречу друг другу.