Принцип нечетности тапка

Глава 1 Кошачий бред

Большой белый кот Шелег с виду ничем не отличался от среднестатистического кота. У него были четыре когтистые лапы, два жёлтых глаза, хвост и одна голова. Он, как и всякий уважающий себя представитель кошачьей породы, умывался по утрам, протирая тыльной стороной лапы мордочку, трубой вытягивал хвост и выгибал спину от страха или восхищения, сворачивался калачиком и закрывал глаза, когда уставал от чтения. Он отличался от других котов тем, что не мог не рассказывать о прочитанном. Поэтому, когда в семье появился ребенок, заботливые родители, Заждан и Хана, повезли усыплять кота.

– Он не выглядит смертельно больным, – сказал ветеринар, бегло взглянув на белого кота, – в чём причина дематериализации животного?

– Чего, чего? – спросил Заждан. – Мы прививку против бешенства уже делали, мы его убить принесли, гуманно.

– Я и спросил, – в чём причина лишения жизни?

– Он опасен для младенца.

– Царапает? – поинтересовался ветеринар.

– Нет, сказки рассказывает. Представьте, доктор, сидит на люльке и рассказывает.

– Кто рассказывает?

– Не я же. Он, – и Заждан показал пальцем на Шелега.

Шелег тем временем безучастно бродил между пузырьками с усыпляющими ядами и грустно бормотал:

– Введут внутривенно, и как будто усну – это у них называется гуманная смерть. Тиопентал, панкурониум в смеси с хлоридом калия остановят сердце белого кота.

– Вы слышите, что он говорит? – обратился Заждан к ветеринару.

– А что плохого в том, что он ребёнку сказки рассказывает? – поинтересовался ветеринар. – Кстати, почему у вас такое странное имя, Заждан? Была у меня пациентка бабуин-девочка, её Сушкой звали, забавно, правда? А чтобы Заждан… экзотическая кличка.

– Моя мать начала ждать меня за два с лишним года до моего фактического появления на свет, теперь понятно? Пойдем, Хана, здесь нас не обслужат, Сушка, девочка-бабуин… – недовольно проворчал Заждан.

Супруги вышли из кабинета, за ними понуро плёлся неубитый Шелег.

– Ничего не доделают до конца, терминальный виток эволюции, тупик. Взяли палку в лапу и принялись калечить приматов, массовое уничтожение себе подобных. И не труд вовсе, а палка сделала из обезьяны человека. Тупик, засыхающая ветвь, тиопентал, панкурониум…

Мыш лежал на спине, симулируя клиническую смерть.

– Когда он подойдёт совсем близко, я конвульсивно задёргаю задними лапками, давая понять, что надежда на воскрешение ещё есть, – обдумывал тактику Мыш.

– Бедный, пал смертью голодных, – сказал Шелег, приблизившись к Мышу. – А вдруг его ещё можно вернуть оттуда, откуда никто не приходил?

Шелег принёс кусок сыра и переложил мышиную тушку на маслянистую дырчатую подстилку. Мыш одобрительно задёргал задними лапами. Кот раcчеширился улыбкой, восторг разметал его вибриссы в стороны.

– Сработало, умершего можно вернуть к жизни, положив на сыр, – и Шелег смрадно дунул на воскресшего для закрепления успеха.

Мыш дёрнулся, истошно запищал, вскочил на лапы и пулей исчез в дырке под батареей вместе с сыром.

– Странный он сегодня, может, на него Заждан нечаянно наступил, а может и преднамеренно, – подумал Шелег.

В детской заплакал Малыш. Кот вскочил на спинку кроватки и замурлыкал:

– Ядерная катастрофа планеты неизбежна. Не вызывает сомнений, однако, что устойчивые к радиации особи выживут и станут праотцами и праматерями новой постядерной формации. Ребёнок перестал плакать.

– Репарация – способность клеток исправлять разрывы в молекулах ДНК, вызванные повышенной радиацией. Именно репарация возродит биосферу, на планете вновь запоют птицы, зарычат хищные звери. Р-р-р-р-р-р! – заорал он с кошачьим акцентом, дугой выгнув спину.

– Ты слышишь, что он рассказывает? – спросил Заждан.

– Пусть рассказывает, может, ребёнок слова различать научится, – ответила Хана.

– Это не слова, а бред кошачий, – возразил Заждан и пошёл досматривать футбол.

– Сам бы с сыном поговорил что ли, а то один футбол на уме.

– А о чём с ним говорить? Он даже названий команд не знает. Я состариться успею, пока он истинным ценителем станет. Раньше рожать надо было – вместе бы уже болели.

– А ты ему рассказывай про матчи, про то, кто забил голы, кто пропустил – вот он и привыкнет.

Заждан безнадёжно махнул рукой и вышел из комнаты. Он мог часами безмолвно следить за перемещением по экрану пронумерованных фигурок и потешно шевелить губами. В отличие от Заждана Шелег говорил. Если кот молчал больше часа, его правое полушарие сводило болью, а левое веко начинало судорожно дёргаться.

– …и тогда на берег выбросило огромную рыбу, – вещал Шелег, распушив хвост, – рыба была огромная-преогромная – ты такой никогда не видел.

Малыш даже во сне не видел рыб. Ему снились огромные цветные шары. Они принимали причудливые формы, сливались и расползались в разные стороны.

– Рыбы в отличие от нас, млекопитающих, не могут дышать не в воде. Поэтому она стала задыхаться на воздухе и принялась конвульсивно бить хвостом о песок, и тогда, тогда началась страшная песчаная буря. Песок несло ветром, в нём тонули люди, поезда, города, целые материки.

Малыш вертел зрачками, Хана придвинулась к Шелегу и с интересом слушала про рыбу.

«Надо успеть отпрыгнуть от кроватки, когда он войдёт. А то, решит, что я сошла с ума» – подумала женщина.

Мыш тем временем планомерно расширял дырку в центре сырной головки. Он знал, что если грызть от края по направлению к центру, то сыр быстро заканчивается и поэтому никогда не применял эту тактику.

– Какой глупец сказал, что масса предмета не зависит от способа его потребления? Недальновидный и тёмный человек, – рассуждал резчик по сыру.

– Грызешь философский камень? – пошутил таракан по кличке Творог. Кличку он получил из-за любви к молочным продуктам. Таракан не замечал на полу хлебные крошки, яблочные огрызки, изюмины, но, если обнаруживал сырный обрезок, кусок творожного пирога или сердцевину ватрушки, его радость не знала границ.

– Чем умничать, ответил бы лучше на один давно мучающий меня вопрос, – обратился он к Мышу.

– Опять про закон сохранения материи и энергии? Так это проще простого. Масса предмета зависит от способа его утилизации.

– Да нет, не про массу. Я хочу понять, кто появился раньше в эволюционном развитии – мыши или тараканы.

– Конечно, мыши. Млекопитающие – прародители всего живого на земле. Извечный вопрос – что было раньше, молоко или млекопитающие – решается мышами просто. Раньше был сыр. Ты понял смысл сказанного? Кстати, сыр на халяву не хочешь? Не хочешь и не надо, – сказал Мыш, не дожидаясь ответа, – я два раза на халяву не предлагаю.

– Я не успел ответить, – грустно сказал таракан.

– Кто не успел, тому незачёт, не повезло сегодня, повезёт в следующем году, вот увидишь.

– Повезёт с тобой, конечно.

Творог понуро опустил усы и пополз на кухню доедать торт.

Хана, окончательно потеряв бдительность, слушала рассказ Шелега.

– И когда бóльшая часть суши покрылась песком, когда солнце спряталось за желтые тучи, на землю спустилась Песчаная ночь… – вещал, забывая дышать от переполнявших его эмоций, кот.

В комнату крадучись вошёл Заждан.

– А-а-а-а, застукал вас за кошачьим бредом! – заорал он.

Шелег замер, Малыш заплакал, а Хана стала виновато оправдываться.

– Ты не прав, он не всегда кошачий бред несёт!

– А какой? Кошка может нести только кошачий бред, и я не хочу, чтобы мой ребёнок, мой сын, слушал эти истерические мяуканья.

– Италия, конечно же, проиграла, – язвительно улыбнулся Шелег, – надо знать, за кого болеть. Я бы болел за Уганду… Уганда богаче Италии, как в природном, так и в этническом отношении. К тому же, в древности территорию Уганды населяли пигмеи и койсанские племена.

– А какое отношение эти корсары имеют к футболу? – спросил Заждан.

– Во-первых, не корсары, а койсаны, а во-вторых, ровным счётом никакого, в Уганде нет футбольной команды. Детская смертность, до взрослого доживает отнюдь не всякий появившийся на свет футболист-самородок. Малярия, брюшной тиф, тигры, наконец, естественный отбор, – сказал Шелег и, демонстративно выгнув спину, удалился на кухню.

– Ты слышала? Он неадекватен. И этому умалишённому зверю-фантазёру ты доверяешь своего ребёнка, – вздохнул Заждан.

Мыш нижним премоляром продолжал нарезать тонкую сырную полоску.

– Сырная нить такая длинная, что её можно протянуть из одного угла комнаты в другой, а кончик вывесить в окно, – размышлял он вслух.

– Кончик птицы склюют, – забеспокоился Творог.

– Ты не знаком с повадками теплокровных, птицы не едят сыр. Если бы это был хлебный мякиш, тогда вмиг бы склевали, а сыр они в клюв не возьмут, – сказал Мыш и почесал для убедительности левой задней лапкой за ухом.

– А почему тогда птица из книжки сыр во рту держала, если она его не ест? – не сдавался Творог.

– Из какой книжки? В энциклопедии написано, что птицы кормятся семенами деревьев и такими как ты. Другим источникам информации я не доверяю. Книга про птицу с сыром наверняка была художественной, а, следовательно, не несла достоверной информации. В художественных книгах можно писать всё, что вздумается, – авторитетно заявил Мыш, – и страницы там не такие вкусные, как в энциклопедии. Энциклопедией бывает так зачитаешься, что с полки встать не можешь. А художественные – даже открывать не хочется, не то качество страниц. И обложка хоть и мягкая, но не вкусная, – добавил он поморщившись.

– А зачем тогда печатают литературу эту, если читать её невкусно?

– Те, кто пишут, о вкусе не думают, они движимы потребностью поделиться сокровенным со всеми. Они терпят, терпят, а потом в муках отторгают, кто нетленную историю, кто роман, а кто и философский трактат. Вот и Шелег, он даже когда очень хочет, молчать не может. Хорошо, что он карандаш в когтях держать не научился, а то пришлось бы корпус к библиотеке пристраивать.

– Верно, если бы Шелег записывал, то спасу от него не было бы. А рассказ этот про сыр и лисицу очень в его кошачьем стиле. Надеюсь, не с его слов, – сказал таракан и с опаской посмотрел вокруг. – Там всё полная бессмыслица. Посуди сам: “…на ветку стаей взгромоздясь, собой в коня преобразясь, позавтракать совсем уж было собралась, но ощетинилась, а сыр во рту держала”.

– Кто держала? – спросил сбитый с толку Мыш, – ты, по-моему, неправильно процитировал. И вообще, зачем ей сыр, коню этому?

– Он им, по-моему, лису подманивал, на лис он охотился, – неуверенно пошевелил усами таракан.

Мыш не отставал:

– Кто «он»? Кто охотился?

– Конь, естественно, – ответил Творог.

– Интересная история, а чем она закончилась? Конь съел лисицу?

– Не помню, да и не важно это, важно другое, – Творог заволновался, – у Заждана к подошве тапка приклеился кусок тревожного пирога. Я уже третий день хочу им позавтракать, но боюсь, что раздавят.

– Во-первых, не тревожного, а творожного – учись правильно употреблять слова! А во-вторых, хозяин с дивана редко спускается в тапок.

– Он и тревожный тоже, – не согласился Творог. – Он, знаешь, как тревожит, я только о нём и думаю. А то, что тапки редко надевают, я и сам знаю. Но если по закону подлости это как раз сегодня случится, что тогда?

– Сам знаешь что – будешь подклеен к подошве рядом с пирогом.

– Злой ты, – проскрипел хитином Творог, – нет, чтобы помочь другу перевернуть тапок пирогом вверх.

– Ладно, так и быть, пойдём переворачивать, а то резьба по сыру мне уже порядком надоела, – сжалился он над тараканом.

– А может, дашь кусочек ниточки сырненькой всё-таки? – Творог с надеждой посмотрел на Мыша.

Но тот жадничал:

– Аппетит перебьёшь, пошли тапок переворачивать.

Они выползли из норы и осторожно подкрались к люльке. Хана с упоением слушала рассказ Шелега.

– Интересно, о чём он им рассказывает? – спросил Творог.

– Давай подслушаем, – предложил Мыш, и они заползли под люльку.

– Семейная жизнь, – вещал Шелег, – это изнуряющий процесс общения особей противоположного пола. Ты когда-нибудь задумывался о значении истинно народных выражений «супружеский долг» или «стерпится-слюбится», а, Малыш? Эти крылатые выражения прошли проверку временем и, следовательно, не могут быть ложными. Они отражают неприглядную картину межсупружеских отношений. Убойная сила этих слов поражает, как гарпун, пущенный могучей рукой китобоя.

– Поражает, поражает, как гарпун, – повторяла Хана и гладила спину Шелега.

Мыша и Творога рассказ про гарпун не заинтересовал.

– Я про рыб не люблю слушать. Вот если бы он про млекопитающих рассказывал – то я бы отсюда никуда не ушёл, а про китов мне не интересно.

– Киты – вовсе не рыбы, – сказал Творог.

– А кто они, птицы по-твоему? – улыбнулся Мыш. – Если у животного есть рыбий хвост, но нет ни хитина, ни шерсти, то это животное – рыба. Тебе понятно?

Творог слышал по радио, как диктор два раза повторил, что киты – это самые крупные млекопитающие на Земле. Это мешало принять на веру сказанное Мышом, но он не стал спорить:

– Понятно. Киты – это самые большие не насекомые, живущие на Земле.

– Ладно, пошли быстрей тапок переворачивать, – продолжил Мыш. – Надо успеть – летаргическое оцепенение рано или поздно заканчивается, и тогда… тогда приходится сползать в тапки.

Они вылезли из-под люльки и пошли в Комнату Смеха – так Шелег называл спальню Заждана и Ханы.

Заждан лежал на животе и звучно храпел.

– Вот он, правый, с пирогом, – сказал Творог, показывая усом на тапок. – Правый тапок отличается от левого тем, что когда его надевают на левую ногу, то жмут пальцы правой ноги.

– Думаю, что, левой, всё-таки, – поправил Таракана Мыш. – И вообще, что ты можешь об этом знать? У тебя и пальцев-то нет, сплошной хитин.

– Пальцев нет, но есть умение приходить к неожиданно верным заключениям. Ты лицо Заждана, или что там у него по утрам, видел? Он часто тапки путает, поэтому до обеда грустный бродит.

– Не мог рядом поставить, засунул под левый, теперь вытаскивай его, напрягайся, – недовольно причитал Мыш.

– Он как диван видит, сразу, как подкошенный, падает, не расслабляя ступней. Тапки потом с него сами сваливаются, – пояснил Творог.

– Какая мне разница, что с него сваливается? Разорвал бы, если бы был размером ну хотя бы с мелкую рысь, – злобно проворчал Мыш, кося глазом на Заждана. Он оттащил тапок на середину комнаты, и обессиленный упал на ковёр лапами вверх.

– Оттащить – это лишь полдела, надо ещё перевернуть, – сказал Творог.

– Сами мы этого сделать не сможем, надо Шелега звать, – ответил Мыш.

Они вышли из Комнаты Смеха, снова забрались под люльку и стали ждать, пока кот закончит рассказ.

– И тогда жизнь, заклаустрофобированная пространством малогабаритной квартиры, превращается в фантасмагорическую рутину, с зачастую несчастливым концом, – вещал тот, распушившись подшёрстком и выгнув спину. – А ревность, ревность, Малыш, это болезнь, страшная болезнь, она убивает чувства, а иногда и не только их. Вот Мавр, темпераментный южный мужчина средних лет, ведомый не лучшим в себе, преднамеренно прекратил поступление кислорода в свою жену. Я тебе рассказывал, что и рыбам, и млекопитающим кислород жизненно необходим. Жена же у мавра была родом из млекопитающих, поэтому, перекрыв вход в организм живительного газа, он стал невольной причиной остановки в женщине процессов жизнедеятельности. Вот если бы я родился Мавром, то не стал бы без крайней необходимости душить женщину, а повёл бы себя по отношению к ней, как толерантный индивидуум склонный к компромиссам. Я надеюсь, что ты, Малыш, мне веришь?

– Верю, верю, – шептала Хана и гладила кота.

– Шелег, Шелег, – шипел Творог из-под люльки.

Но Шелег не слышал. Он не умел слушать и говорить одновременно.

– Это может продолжаться часами, надо отвлечь его болью, – сказал Творогу Мыш.

Он залез на поручень детской кроватки, и изуродованным прикусом Белой акулы впился Коту в кончик хвоста, до хруста сжав челюсти. У Творога зачесался хитин, он съежился от чужой боли. Но Кот не почувствовал укуса, он искрил истинами:

– Среднестатистическая особь предпочитает оставаться в континууме привычной концептуальной модели. Только психически нестабильные гуманоиды с лёгкостью меняют представления о структуре пространства и времени. Причём, меняют не только свои представления, но и наши. Ну чем, скажите на милость, их не устраивала ньютоновская механика? Она проста и очевидна своей правотой. Ты, Малыш, вскоре сам убедишься в том, что яблоко падает с ветки вниз, а не взмывает вверх воздушным шариком. Рассуждения о релятивизме, массе покоя, о квадрате массы, помноженной на скорость света, заставляет учащённо биться лишь сердца кучки оторванных от масс индивидуумов…

У кота от болтовни свело чеширские мышцы, и он, с человеческой улыбкой на кошачьей морде и висящим на хвосте Мышом, спрыгнул на пол. Мыш разжал прикус, соскочил с хвоста и Шелег, наконец, почувствовал острую боль от укуса.

– Нам нужна твоя помощь, нам надо, чтобы ты перевернул тапок пирогом вверх! – заорал Мыш.