Присяга

Первого апреля 1952 года, незадолго до вступления в силу Сан-Францисского мирного договора, на островах Рюкю,[1] которые, согласно третьему параграфу договора, отторгались от Японии, начали функционировать Центральное правительство и Законодательное собрание, придавшие Окинаве видимость самостоятельного государства. В этот день на месте сгоревшего старого императорского дворца состоялась торжественная церемония, однако люди были исполнены мрачных предчувствий. Древняя история народа Рюкю была летописью унижения и страданий, а этот день означал начало новой эры угнетения. Велики были гнев и скорбь народа, у которого отнимали мечту о независимости родины. Чтобы разрядить обстановку, американские власти торжественно отпраздновали этот день, но никто не ликовал. Однако интерес к Законодательному собранию – наконец-то, спустя целых семь лет после окончания войны учрежденного на Окинаве – был велик: в результате народных выборов в Собрание был избран тридцать один депутат.

Накануне торжественной церемонии, тридцать первого марта, в канцелярии Законодательного собрания до поздней ночи царила суматоха.

Когда Тёко Тэнган, служащий канцелярии, закончил правку текста присяги и, завернув свиток в фуросики,[2] вышел на улицу, был уже одиннадцатый час ночи. Под текстом присяги, который будет зачитан завтра, не было подписи одного депутата, и ее требовалось получить.

Вокруг простиралось пепелище, окутанное мраком. Среди руин выросли стебли китайского мисканта, сухо шелестевшие под порывами ночного ветра. На фоне звездного неба вырисовывались похожие на телеграфные столбы прямые и тонкие стволы цветущих агав.

Здание Законодательного собрания пострадало от пожара, и свет горел только на первом этаже, где разместилась канцелярия, второй и третий этажи были погружены во тьму. Строение одиноко стояло среди мрачных развалин, устремив в ночное небо искореженные металлические конструкции. Всего десять дней назад здесь расположилось Законодательное собрание. Тёко Тэнган, поступив работать в канцелярию, возвращался теперь домой не раньше десяти часов вечера. Он быстрыми шагами пересек тянувшееся с полкилометра, поросшее китайским мискантом пепелище и вышел на автостраду. Кругом ни души, только один за другим мчатся военные грузовики. Эта дорога шла через лежавший в руинах старый город и соединяла аэродром Наха с авиабазой Кадэна; она змеилась лентой, разделенной посредине надвое фонарными столбами. По одной стороне неслись машины.

Тёко Тэнган остановился у обочины. Свободные такси могли появиться со стороны районов Пэри и Ороку.

Машины проносились мимо без гудков, с легким шуршанием. Лучи фар, перекрещиваясь, скользили по пепелищу.

Такси все не было. В проезжавших мимо автомобилях сидели американские семейные пары, с детьми, либо же солдаты с девицами в обнимку.

Тэнган побрел пешком, размышляя о трудной работе шоферов такси. Почти каждый день в газетах появлялись сообщения то об угоне, то о том, как пассажиры сбежали, не заплатив денег. Тэнган вдруг решил не ловить такси. Лучше пешком – займет, наверное, не больше получаса, а так даже безопаснее. Хотя дома он будет только к полуночи. Ему вспомнился его начальник, Тояма, который советовал ему поехать на такси.

Прохожих совсем не видно. Пешеходная дорожка не заасфальтирована, а по гальке идти трудно. Тэнган подумал, что американцы не ходят здесь пешком, вот ее никогда и не покроют асфальтом. Неожиданно его догнало свободное такси.

– Знаете особняк рядом с тюрьмой?…

– А-а, дом, где живет Камэсукэ Дзяхана? Знаю.

– Пожалуйста, туда.

Тёко Тэнган уселся поудобнее на мягком заднем сиденье и закурил. Он не часто мог себе позволить разъезжать на такси за свой счет, поэтому сейчас испытывал определенное удовольствие.

– Важная персона этот Дзяхана, – проговорил шофер.

– Да уж, – отозвался Тэнган и откинулся на подушки сиденья. Шофер, конечно, имел в виду то, что Камэсукэ Дзяхана месяц тому назад на выборах в Законодательное собрание набрал большее число голосов. Или решил, что Тэнган близок к депутату, и захотел польстить.

– Теперь-то такие, как Дзяхана, трудятся вовсю, – опять заговорил шофер, молодой парень, одетый в черный джемпер.

– Вы за Народную партию?

– Да как вам сказать… – Шофер резко повернул руль, свернул с автострады на дорогу, ведущую в центр города. И сразу же полотно сузилось, машину начало трясти на колдобинах. Но сиденье было мягкое, и тряска не отдавалась в голове, как в автобусе.

Тэнгану вдруг захотелось рассказать таксисту, что погнало его в путь в такой поздний час: с завтрашнего дня должно начать работу Законодательное собрание. А господин Дзяхана «трудится вовсю» – работает над текстом присяги.

Однако он не стал ничего говорить. Разумнее не болтать о делах канцелярии.

Дорога была плохая, и водитель беспрерывно крутил баранку, объезжая рытвины. Новая часть Нахи выросла за несколько послевоенных лет, подобно сорнякам на окраине старого города, лежавшего на холмах. Здесь было много кладбищ. Новый город рос безо всякого плана, к тому же участки захватили, стремясь обогнать друг друга, дельцы черного рынка; на узких и кривых дорогах двум машинам было не разминуться.

Прежде тюрьма стояла на окраине, в поле, а сейчас она оказалась почти в самом центре города. Туда сажали в основном подростков, добывавших «военные трофеи» – попросту говоря, воровавших имущество американской армии, и нарушителей военного устава.

Вплотную к тюремной краснокирпичной стене стоял дом Камэсукэ Дзяханы. Внизу располагалась кондитерская, и среди окружавших его стандартных домов он выдавался почти на целый кэн[3] вперед.

Выйдя из такси, Тэнган спросил у хозяйки кондитерской, которая как раз собиралась закрывать лавку, где вход, и она ответила: «Дзяхана-сан сейчас на заседании, пройдите туда с заднего входа». Тэнган пошел в глубь сада по огибавшей дом темной тропинке; там стояла похожая на сарай пристройка. В ней даже не был положен потолок и прямо со стропил свешивалась лампочка без абажура; за длинным столом из некрашеного дерева сидело человек пятнадцать. Это и была штаб-квартира Народной партии. На председательском месте восседал Камэсукэ Дзяхана.

– Я изъял те слова из присяги, прошу поставить вашу подпись, – объяснил Тэнган цель визита и развязал фуросики.

Текст присяги был приготовлен в двенадцати экземплярах – шесть на японском и шесть на английском. Японский текст был написан тушью на лучшего сорта бумаге; такую обычно берут для свитков.

Камэсукэ Дзяхана развернул свиток и, подняв свое худое, с выпиравшими скулами и острым подбородком лицо, начал просматривать текст, держа его на вытянутых руках. На губах заиграла ироническая усмешка: те места, где были изъяты слова, закрывали умелые вклейки.

– Слушайте, – он обвел присутствующих взглядом, – вот текст присяги. Сейчас я ее вам прочту.

И с театральной важностью он начал читать: «Мы, избранные на основе доброй воли демократическим голосованием, облеченные законодательным правом при правительстве Рюкю, учрежденного с высокой миссией – повышение политического, экономического и социального благосостояния народа…» – далее в прежнем тексте следовали слова: «вместе с правительством США», теперь они были изъяты, – «…торжественно клянемся: честно и справедливо исполнять свой долг, возложенный на нас родиной – Рюкю».

Дзяхана прочел имена депутатов, чьи подписи следовали за текстом присяги, затем, оборвав чтение, посмотрел на Тэнгана.

– Уже все поставили свои личные печати, не так ли?

– Да, остались только вы, Дзяхана-сан.

– Генеральный секретарь Дзяхана, вы будете подписывать?! – зашумели присутствующие.

– Скверное дело!

– Совершенно непонятно, как поступить, – загалдели они и, встав со своих мест, окружили Тэнгана. Затем, не спрашивая разрешения, выхватили из фуросики остальные экземпляры присяги.

Тэнган даже вскрикнул: ведь они могли запачкать свитки – но так и не смог сказать ни слова. Когда он правил текст, мыл руки с мылом.

Разрешение убрать слова «вместе с правительством США» поступило в семь часов вечера. После этого они с начальником канцелярии Тоямой спешно взялись за работу. Если эти слова просто заклеить бумагой, то пустоты сразу же бросятся в глаза, поэтому они вырезали кусочки и вклеили новые, с заранее написанными иероглифами, так, чтобы не оставалось свободного места. Тэнган просто дрожал от страха, что при неосторожном движении вклейки оторвутся.

– Кто писал текст? – спросил один из присутствующих Тэнгана. – Председатель Законодательного собрания Уэхара?

– Не болтай чепухи! Какой японец напишет такое?! – возразил ему другой.

Тэнган оставил вопрос без ответа. Он точно не знал, кем был составлен этот текст. Образец принес председатель Уэхара. Тэнган же только вызвал каллиграфа и попросил его переписать. Текст на английском был отпечатан на машинке. И тем не менее было совершенно очевидно, что его писали не председатель Уэхара, и не премьер Иэ, и даже вообще не японец. Потому что, когда возник скандал из-за слов «вместе с правительством США», председатель Уэхара и начальник канцелярии Тояма, испугавшись, помчались за разрешением в Гражданскую администрацию оккупационной армии. Было около одиннадцати утра. А случилось вот что: когда Камэсукэ Дзяхану попросили поставить подпись и личную печать под текстом присяги, он отказался, заявив: «Я не буду подписываться под такой бумагой. Это противоречит нормам международного права. Оккупационная армия не должна насильно заставлять население оккупированной территории приносить присягу верности». После заявления Дзяханы решили просить американцев исключить слова «вместе с правительством США». Тояма специально заглянул в соответствующее положение Гаагской конвенции, на которое ссылался Дзяхана, и позвонил председателю Уэ-харе. Тот примчался, и вместе с Тоямой они отправились к американским властям. Около семи часов вечера, вытирая платком со лба пот, Тояма вернулся. Немало времени понадобилось, чтобы найти Верховного администратора – бригадного генерала Харриса и его помощника Риффендера. Тэнган предполагал, что текст присяги написан кем-то из подчиненных полковника Смита, начальника административно-юридического отдела. А перевел его на японский Уэхара, который прежде преподавал английский язык в средней школе. Но рассказать об этом членам Народной партии Тэнган не мог. Он только молча, с тревогой следил, как свиток переходил из рук в руки. И каждый раз, когда кто-нибудь небрежно разворачивал его на грязном столе, усыпанном табачным пеплом, арахисовой кожурой, залитом чаем, он с трудом сдерживался, чтобы не вскрикнуть.

– А для чего текст на английском? Зачем двенадцать экземпляров? – снова сердито накинулись на Тэнгана. Однако Тэнган уже привык к этому, собирая подписи и печати под двенадцатью экземплярами: все депутаты задавали этот же самый вопрос. Начальник канцелярии Тояма приказал ему отвечать так:

– Английский текст предназначается Верховному администратору Харрису и его помощнику Риффендеру, командиру авиаотряда Стэйе-ру, полковнику Смиту, а также в Гражданскую администрацию и в Законодательное собрание.

– Но ведь присягу приносят жители островов Рюкю, зачем же она американцам?

Тэнган молчал.

– Послушайте, что вы его терзаете? – остановил их Дзяхана. Затем спросил Тэнгана: – Как все это будет проходить? Кто зачитает присягу? Уэхара?

– Господин Кюэй Миядзато выучил ее наизусть. Он и прочтет ее помощнику Верховного администратора.

– Кюэй Миядзато?

– Да. Уэхара – председатель, назначенный американцами на этот пост, будет неудобно, если присягу произнесет он. К тому же господин Миядзато самый старший по возрасту…

– Хм. – На лице Дзяханы снова появилась легкая усмешка, затем он, словно обращаясь к самому себе, проговорил: – Ну и дела… Если Законодательное собрание так начинает свою деятельность, ничего хорошего в будущем ждать не приходится. – Затем, подняв взгляд на Тэнгана, добавил: – Вы же должны понимать, что в отличие от административных учреждений, где должности назначаются, в Законодательное собрание входят представители народа, которые должны выполнять волю народа. Депутаты еще и не заседали, а уже председатель назначен, написан неизвестно кем текст присяги – непонятно, в чем тогда смысл Законодательного собрания. Ведь все это должны были решать депутаты!

Тэнган пожал плечами. Он подумал, что, наверное, Дзяхана прав. И у него мелькнула мысль, что получить его подпись, пожалуй, не удастся.

– Да-да, конечно. Как же вы намерены поступить? – спросил он, наблюдая за выражением лица Дзяханы. – Все-таки подпишите.

Дзяхана ничего не ответил и молча собрал тексты присяги.

– Сожалею. Но отвези их обратно, – и сунул их под нос Тэнгану. Тэнган растерялся. Направляясь сюда, он никак не предполагал такого оборота дела. Поскольку слова «вместе с правительством США» из текста изъяты, значит, и возражений не будет, думал он. Что же теперь делать? Он подумал, что лучше бы ему не рассказывать Дзяхане о том, что присягу будут наизусть зачитывать Риффендеру. Но ведь никто не делал из этого тайны, к тому же он говорил об этом и другим депутатам. В любом случае надо как можно скорее доложить обо всем начальнику канцелярии Тояме.

Он вышел на улицу, поймал такси и помчался в Законодательное собрание. Тояма дремал, откинувшись на спинку кресла. Все уже разошлись по домам, и в пустом здании слышалось только тиканье часов. Было половина двенадцатого. Тояма даже подскочил, выслушав сообщение Тэнгана.

– Вот ведь никто не слушает меня. А чуть что – все шишки на меня валятся.

Тэнган попытался объяснить, несколько сгустив краски, почему он не смог получить подписи. Однако Тояма никого не упрекал и не бранил. Тояма, бывший мелкий чиновник префектурального управления, был человек малодушный, и сейчас его заботило лишь одно – как выйти из положения. Ведь если хоть один человек будет против, теряется смысл принесения присяги. И американцы, и председатель Уэхара говорили об этом.

– Во всяком случае, надо доложить Уэхаресан.

Начальник канцелярии снял телефонную трубку. Но аппарат молчал. Такое случалось частенько. Да и все равно уладить такой вопрос по телефону невозможно. Церемония начнется в десять часов утра, и надо сделать все возможное в течение ночи. Тояма с Тэнганом погнали такси на квартиру Уэхары. Дом Кэнтаро Уэхары, назначенного американскими властями заместителем премьера Центрального правительства и председателем Законодательного собрания, находился в Кубидзато, неподалеку от императорской усыпальницы. Сокровищницу древнего искусства Рюкю – усыпальницу, величественную и уединенную, стенами которой служили природные скалы, некогда окружал густой и тенистый парк, но сейчас там не осталось ни единого дерева и на площадке перед входом, засыпанной чистой галькой, валялся разный мусор.

С холма, на котором стоял дом Уэхары, просматривалась панорама города Наха.

Уэхара оказался дома, но был мертвецки пьян. Похоже, у него только что были гости: когда они пришли, хозяйка дома как раз собирала тарелки с красного лакированного стола. Уэхара поднялся, шатаясь, и уставился на пришедших мутными глазами: – А-а, Тояма-кун. – С уголков рта тянулась слюна. – Сегодня я изрядно повеселился. Здорово набрался, – с трудом ворочая языком, пробормотал он и уронил голову на грудь. Тояма взглянул на Тэнгана и нахмурился. Однако он не мог пребывать в бездействии.

– Уэхара-сан! Случилось нечто ужасное. Дзяхана не подписался под присягой.

Уэхара сидел неподвижно, опустив голову на грудь.

– Что? Не подписал? – вскинулся Уэхара. – Дзяхана – дурак! Привести его сюда!

Он поднял правую руку. Запонки расстегнулись, и рукава болтались. Голова его опять упала на грудь.

Тояма повернулся к Тэнгану, спрашивая взглядом: «Что делать?» Разговаривать с ним явно было бесполезно. Плохи дела! Они покачали головой, но придумать ничего не могли.

Здесь был банкет по случаю завтрашнего торжества, объяснила жена Уэхары. С родины Уэхары приезжали деревенские старосты и депутаты сельских собраний. Еще даже не успели убрать в коробку дзябисэн,[4] и он лежал в токонома.[5]

Уэхара сел на татами.[6] Он то громко звал жену: «Кэйко!», то возвещал: «С завтрашнего дня я – председатель Законодательного собрания!»

– Никак его унять не могу. Только и твердит об этом, – сказала хозяйка, входя с подносом, на котором стояли бокалы и бутылки кока-колы, и сконфуженно рассмеялась. – Он ужасно тщеславный, и ему это очень нравится.

Гости взяли стаканы с кока-колой.

– Во всяком случае, уехать ни с чем мы не можем, – недовольно повторил Тояма с удрученным видом, словно все беды Рюкю разом свалились на его плечи. Для него было немыслимо сидеть до утра. В конце концов они решили подождать, пока Уэхара проспится. Значит, надо сделать так, чтобы он скорее протрезвел.

И они втроем взялись за дело. Прежде всего в гостиной распахнули все окна. Жена Уэхары сняла с него брюки и рубашку. Тэнган сходил на кухню и набрал в чайник воды. Положили на лоб мокрое полотенце, а другим полотенцем Кэйко начала обтирать вспотевшее тело супруга.

Уэхару уложили на татами. Даже здесь, на юге, апрельские ночи были прохладными, и Тояма заволновался: «Как бы не простудился», но Кэйко ответила: «Ничего», – и как-то странно улыбнулась. Они принялись ждать. Тэнган носил в чайнике свежую воду. Больше ему делать было нечего.

– Может, приляжете отдохнуть? – предложила хозяйка и уже собралась постелить им в соседней комнате, но Тояма ответил:

– Не стоит беспокоиться. А вот вам лучше прилечь.

Тэнган сел на подоконник и от нечего делать стал смотреть на улицы Нахи. Да, сегодня поспать не придется. Да ему и не хотелось. Досада кипела в нем. В городе еще горели фонари. В жилых кварталах свет выключали в одиннадцать часов. В ресторанах и увеселительных заведениях окна светились до двух ночи. Горели огни и в зданиях американской администрации, и с холмов Кубидзато улицы Нахи казались оживленными. На автостраде номер один, тянувшейся вдоль морского побережья к аэродрому Кадэна, яркие белые огни рядом с красноватыми фонарями жилых кварталов сверкали подобно Млечному Пути.

«Завтра будет ясный день», – подумал Тэнган.

Интересно, как пройдет завтрашняя церемония? Неужели Дзяхана не явится? Если он не придет, многие могут последовать его примеру. А если не придут все?

От скуки Тояма взял лежавший в токонома дзябисэн и, перебирая струны, стал тихо напевать:

Кэйко сидела подле мужа и меняла мокрые полотенца на его огромном, как барабан, животе. От всей его коренастой фигуры с волосатой и круглой, словно пивная бочка, грудью, с буграми мышц веяло силой. Он спал как убитый. Только иногда шевелил губами и что-то невнятно бормотал. Тэнган не был знаком с Уэхарой. Слышал только, что человек он неплохой и владеет английским. До сих пор в политической жизни он был фигурой довольно незаметной.

В два часа свет погас. Кэйко зажгла заранее приготовленную свечу. Но тут Уэхара неожиданно чихнул, и свеча погасла. Он с трудом разлепил глаза. Тояма отложил инструмент и подбежал к Уэхаре. Кэйко стала трясти мужа, затем накинула на него хаори.[7]

Уэхара встал и залпом осушил стакан воды. Затем, крепко зажмурившись, потряс головой. По-видимому, она болела с похмелья. Он обвел комнату подозрительным взглядом. Тояма придвинулся к нему и объяснил ситуацию.

– Это скверно. – Уэхара вытаращил налитые кровью глаза. – Вы уже созвонились с премьером Иэ?

– Нет…

– Так не годится.

Тояма вопросительно посмотрел на Уэхару. Он не понимал, зачем это нужно было делать. Какое все это имеет отношение к главе правительства? Однако спорить не стал.

– Оплошали. Ведь полковник Смит спрашивал, все ли будет в порядке, мы же обещали, а тут… – Вдруг Уэхара вскочил. – Пока не наступило утро, надо непременно сообщить премьеру Иэ. Который сейчас час?

Тояма и Тэнган сидели с непроницаемыми лицами. Ну что изменится, если обо всем доложить Иэ?! Все равно скоро утро.

Но Уэхара начал собираться. Видимо, бремя ответственности для него было слишком тяжким. На машине Уэхары они втроем помчались по ночному городу к дому Иэ.

Дом Иэ находился на севере Нахи. Он жил в усадьбе миссионера-англичанина. Огражденная бетонной стеной, она выглядела куда богаче дома Уэхары. Однако частная резиденция главы правительства (официальной резиденции не было вовсе) была чересчур скромной. Такие дома строят себе торговцы.

Иэ вышел в гостиную в изысканном американского фасона халате. Ему уже было под семьдесят. Жители Окинавы уважали его за деятельность в области образования. Его имя гремело здесь еще в те времена, когда Тэнган учился в школе, где директором был Иэ. Иэ ввел строжайшую дисциплину, и благодаря ему школа была образцовой. Ученика, забывшего дома носовой платок или не постригшего ногти, во время утренней проверки безжалостно выставляли перед строем учеников. Особенно ревностно Иэ следил за чистотой японского языка. Тому, кто, забывшись, переходил на местный диалект, вручался «диалектный ярлык». Провинившегося записывали в классный журнал, ему снижали оценку по поведению и заставляли целую неделю убирать школу. Чем дольше он носил этот ярлык, тем строже было наказание, поэтому каждый старался подкараулить другого провинившегося, чтобы передать ярлык ему. Особенно плохо приходилось ученику, когда приятели узнавали, что он стал обладателем ярлыка. И ярлык стали делать поменьше, размером с номерок, чтобы его можно было спрятать в карман.

В те годы Тэнган и его сверстники не могли даже вскрикнуть «Ага!» («Больно!»), не оглядевшись по сторонам. Директора школы одобряли, общественное мнение о нем было благоприятным. Люди не считали, что он насильственно насаждает японский язык; они видели в его действиях глубокую убежденность и страстный энтузиазм педагога, стремящегося поднять Окинаву до уровня других префектур Японии. Поэтому после войны, когда американские военные власти проверяли политических и культурных деятелей на Окинаве, многие влиятельные люди поддержали Иэ, охарактеризовав его как «человека исключительных личных качеств».

Однако после назначения Иэ премьером Центрального правительства Рюкю он не проявил ни прежней твердости, ни силы характера. Его словно подменили, говорили одни. Другие же уверяли, что он и прежде был таким – человеком, не способным противостоять властям, и твердости характера у него всегда хватало только на то, чтобы поддерживать установленный властями порядок.

Как и следовало ожидать, Иэ, выслушав сообщение Уэхары, не высказал каких-либо разумных соображений. Теперь дело окончательно зашло в тупик. Больше идти было не к кому. Оставалось одно – завтра утром, до начала церемонии, доложить обо всем полковнику Смиту или же начальнику Гражданской администрации Харрису.

Уэхара попросил Иэ поехать к американцам вместе с ним. Но тот отказался. Он сказал, что за это отвечать должен председатель Законодательного собрания, а никак не премьер.

Теперь Уэхара совершенно протрезвел. Бледный, он спрашивал Тэнгана, как объяснить американским властям причину отказа, просил совета и у Тоямы, и у Иэ. Он так растерялся, что на него было просто жалко смотреть. Он явно злился на премьера, не проявившего к его проблемам никакого сочувствия. Но причина была вовсе не в бессердечии Иэ. Просто тот ничем не мог ему помочь. Только когда Уэхара сказал, что на завтрашнюю церемонию явятся все члены Народной партии и могут возникнуть беспорядки, обвисшие щеки Иэ нервно дернулись. Об этом Уэхаре рассказал Тэнган по дороге сюда. А чтобы хоть как-то вызвать у премьера интерес, Уэхара, нарочно сгущая краски, мрачно возвестил:

– На завтрашнем торжестве случится что-то ужасное!

И тут наконец Иэ засуетился. Он приказал Тэнгану вызвать начальника полицейского управления Ямасиро. Тэнган удивился: столько шуму из ничего! Вот оно что! Выходит, что завтра Народная партия собирается устроить беспорядки…

К счастью, телефон работал, и трубку взял сам Ямасиро. Иэ приказал ему обеспечить на завтрашней церемонии вооруженные наряды полицейских.

Утро первого апреля выдалось ясное, но дул сильный ветер. Небо было по-осеннему высоким и прозрачным. Этот день для окинавцев был бы самым светлым и радостным, не будь на острове мрачных руин и военных баз, и лица людей, шагавших по каменным плитам тротуара Кубидзато, затененного зеленью тутовых деревьев, светились бы добротой и счастьем. Но в тот день – первого апреля 1952 года – атмосфера на острове не гармонировала с красотой моря и неба. Императорский замок в Кубидзато, где должна состояться церемония, лежал в руинах; исчезли вековые деревья, некогда густо зеленевшие вокруг дворца. На вершине холма, на месте главного павильона дворца, высилось примитивное бетонное здание Рюкюского университета, на крыше которого развевался звездно-полосатый флаг.

Этот университет, над которым взял шефство Мичиганский университет, существовал на американские средства – это называлось «фонд помощи университету Рюкю»; американские преподаватели приобрели скандальную известность такими проповедями: «Демократия состоит в том, чтобы ради счастья большинства принести в жертву меньшинство. Возможно, что ради счастья и благополучия свободного мира придется принести в жертву население Рюкю».

В десять часов утра на самом высоком холме перед зданием университета, украшенным адмиральскими флагами, собрались американские должностные лица во главе с Риффендером, начальником штаба оккупационной армии. Рядом с ними выстроились: глава Центрального правительства Рюкю Асаёси Иэ, верховный судья Ёсимицу Гусукума, представители правосудия, чиновники – все с женами. Тут же стояли депутаты с желтыми значками на груди. Ниже, на центральной площади, различные делегации, президенты фирм, мэры, сельские старосты – деятели попроще. В самом низу толпился простой люд; стояли вооруженные полицейские в касках.

В этот день дул сильный северный ветер, громко хлопали звездно-полосатый и адмиральский флаги, развевались волосы. Церемонией руководил бригадный генерал Харрис; она началась под бравурную музыку военного оркестра – марш американских пехотинцев. Первым выступил Риффендер. Его слова трудно было разобрать из-за ветра. Он сказал: «Возлагая надежды на сегодняшнее событие, которое навсегда останется в истории Рюкю, мне хочется напомнить слова командующего сухопутными войсками США Джонсона – „американское правительство не имеет никаких территориальных притязаний в отношении Окинавы“. Мы не колонизаторы и находимся здесь только потому, что в нынешней неспокойной обстановке мы вынуждены сохранять здесь свое присутствие, ибо Окинава – важный форпост в Тихом океане. Если мы уйдем с островов Рюкю, мы откроем дорогу врагам Японии – странам, которые находятся с ней в состоянии войны. А это вряд ли отвечает и вашим желаниям, господа!»

Тёко Тэнган не особенно вслушивался в его слова. Все его внимание сосредоточилось на Камэсукэ Дзяхане, который еще до начала церемонии занял место на верхних трибунах среди депутатов. Он был в охотничьей кепке и темных очках, лицо хмурое, недовольное. Что он задумал? Тэнган ожидал, что он будет не среди депутатов, а вместе с народом. Однако он сидел там, где положено. Выходит, отказавшись поставить подпись под присягой, он все же решил принять ее вместе со всеми? Или просто не хотел подписью марать свое доброе имя?

Хотя сюда пришло немало членов Народной партии, обстановка оставалась спокойной. Весь ночной переполох сейчас казался ему смехотворным.

Тэнган пребывал в крайнем напряжении.

Когда в соответствии с программой Кюэй Миядзато, выйдя вперед, развернул текст присяги, все депутаты встали. Не поднялся только Камэсукэ Дзяхана. Он сидел, даже не сняв с головы охотничьей кепки.

У Тёко Тэнгана забилось сердце. Люди вокруг, вытянув шею, с удивлением смотрели на Дзяхану. И тут раздался возглас: «Дзяхана! Держись!» Вслед за этим послышались крики: «Молодец, Дзяхана!» И голоса, множась, слились в протяжный гул одобрения: «О-о-о!» Полицейские, размахивая дубинками, пытались заставить людей замолчать, но шум все нарастал. Послышался пронзительный свист.

Дзяхана сидел с невозмутимым видом, не обращая ни на кого внимания. Риффендер смотрел на него, красный от злости. Среди правительственных чиновников было заметно сильное волнение.

Свиток с текстом присяги в руках Кюэй Миядзато трепетал на ветру; похоже, ему было трудно читать. Хлопанье бумаги долетало даже до Тэнгана. И вдруг сильный порыв ветра разорвал свиток. Тэнган даже вскрикнул и побледнел. Несомненно, он разорвался именно там, где была вклейка.

С задних рядов донеслись радостные возгласы.