Притчи

О торжестве Чубайсовом

23 февраля, 2009

Некоторого числа, надцатого мартобря, в Москву вошла Красная Армия. Свалилась, как снег на голову, прямо из ниоткуда.

Основная часть колонны материализовалась на Тверской. Вот только что плыли чёрные Майбахи и Гелендвагены, и вдруг всю полосу занял огромный колёсный танк «Товарищ Нафталий Френкель». Он пёр вперёд, сметая зазевавшиеся тойоты, а за ним на коренастых лошадках спешили конники Будённого, мчались мотоциклеты с мотоциклетчиками, обвешанными бутылками с коктейлем Молотова, и яростные тачанки Летучего Фронта «Смерть Буржуям От Ножа», а за ними шли стальной волной грозные тридцатьчетвёрки модифицированной конструкции, и сияли неземным пурпуром плазменные глайдеры из альтернативных исторических ветвей развития.

И последние старики, всё это время мечтавшие о командармах и комиссарах в пыльных шлемах, припадали к мутным окнам, плакали и шептали посиневшими губами — «наши, наши пришли! они повесят Чубайса!»

А в это же самое время на Новом Арбате, тоже из ниоткуда, появились первые соединения Белой Армии.

Прямо посреди улицы засияли рельсы, и по ним помчался бронепоезд «Цесаревич», весь в сияющей белой броне. И следом — конный полк, весь из поручиков Голицыных, клонированных на тайной базе, сопровождаемый эскадроном корнетов Оболенских. А дальше — под граммофонный вой в психологической атаке шли строем несокрушимые корниловцы, и летели на аэропланах врагнелевские воздушные стрелки. В хвост подстроились и герои РОА на бронированных велосипедах, тоже допущенные к участию, хотя и на вторых ролях, чтобы не смущать своей исторической неоднозначностью одурманенных пропагандой москвичей. И все — с хоругвями, с коих сиял лик Государя.

И последние старики, всё это время мечтавшие о Государе и поручиках, припадали к мутным окнам, плакали и шептали посиневшими губами — «наши, наши пришли! они повесят Чубайса!»

А по Красной Площади метался Чубайс, и пытался переодеться то Кириенкою юным, то сладкой Хакамадою, то безобидным Борисом Немцовым, но былые соработники с хохотом срывали с него ложные одеяния, и кидали в лицо ему стотысячедолларовые ботинки его с бриллиантовыми шнурками, и потрясали галстухом мильонобуказоидным его, и метали запонки изумрудные во груди, и кричали, глумясь — «они повесят тебя, Чубайс!»

И сама собой на Месте Лобном выросла сияющая виселица ростом с башню Федерации, великая Гиляка и Шибеница.

И спустилась с небес верёвка самокрутная, из волос бюджетников свитая, смертным потом понамыленая. И сама собой завилась в тринадцать оборотов. И закачалась петля, ожидая Чубайса.

Тут обе колонны вступили на Красную Площадь. И увидели друг друга.

Застрекотали пулемёты и заухали тяжёлые орудия. Танки наехали на танки. Корнеты и поручики ринулись на мотоциклетчиков, а те ударили по корниловцам. Тридцатьчервёрки навели орудия на власовцев и расстреляли их в упор. И бронепоезд столкнулся с танком, и страшный взрыв потряс московские кривые небеса.

Ибо ненавидели Красные и Белые друг друга пуще всего на свете, и никто не был готов уступить другому величайшую честь — повесить Чубайса.

И истребили они друг друга до конца.

А когда от обеих армий остались лишь обугленные головешки, Чубайс, успевший всё-таки переодеться уругвайским послом, поднялся на Лобное Место и зловеще захохотал:

— Вот так у вас всегда было и будет, дурачьё! Ибо отец мой — Диавол, что значит Разделяющий. И он разделил вас, мечтающих об одном, так что вы испепелили друг друга, и отныне никто и ничто не воспротивится мне!

И рухнула великая Гиляка и Шибеница. Умерла последняя надежда людей русских.

И когда приватизировал Чубайс единым мановением десницы всё, что осталось в России неприватизированного, а мановением шуйцы — демонополизировал в пыль всё недемонополизированное, никто и пальцем не шевельнул, ниже слезы не пролил, ибо уже и напрасно было рыдать, и поздняк — метаться.