Приватная жизнь профессора механики

Глава 7. Добрый город

'Дважды москвич Советского Союза'

У моего дяди писателя Георгия Гулиа есть повесть 'Весна в Сакене', за которую он получил Сталинскую премию. Главный герой этой повести - абхаз по имени Смел (смелый, значит!), и живёт он в абхазском селе Сакен. А потом этот Смел переезжает в Москву и про себя называет её 'Добрый город'. И новая повесть Георгия Гулиа так и названа - 'Добрый город'.

Для самого писателя Москва оказалась действительно добрым городом, как и для другого абхаза-писателя - Фазиля Искандера. Недаром абхазы так тяготеют к России, что все просят - возьми, Россия, нас к себе! А Россия всё не берёт, да не берет. Вот и приходиться бежать сюда по одному!

Особенно нравилось мне в дядиных повестях то место, где Смел и его русская девушка гуляют поздно ночью вокруг Кремля и видят, что там светится только одно маленькое окошко. Не иначе, Сталин находится в этой комнате и работает там даже тогда, когда вся страна спокойно спит. Как нравилось мне это место в повести, как я его перечитывал, пуская при этом сентиментальную слезу! И думал - неужели я, как Смел, когда-нибудь возьму под руки красивую русскую девушку и буду ночами гулять с ней вокруг Кремля?

Что ж, теперь я, как 'дважды москвич Советского Союза' мог делать это смело и заслужено. Да, звание это далось мне немалой кровью! Надо зарабатывать гордое звание москвича, а не то, что - родился в Москве сам собой, без всякого труда, и считаешься москвичом!

Это звание можно сравнить разве только с аналогичным гордым званием 'дважды еврей Советского Союза'. Звание такое получали те евреи, которые непродуманно, или, поддавшись вражеской агитации, соблазну, уезжали из СССР в Израиль. А, намучившись там, хлебнув полную чашу горя и страданий, снова с неимоверными трудностями возвращаются обратно на родную советскую землю, и, обнимая, целуя её, произносят почти как Сципион Африканский: 'Россия, я держу тебя в своих руках!'. Что ж - и Сципион, и они оказались провидцами:

Прессу всей страны обошла тогда фотография пожилого еврея - Иуды Лазаретного, вернувшегося с исторической родины на советскую, и, лёжа на взлетно-посадочной полосе, целующего бетон родного аэропорта.

Ну, хватит о грустном! Для меня всё складывается прекрасно и радужно - любимый город, молодая жена, перспективная работа, верные друзья! Но это становится подозрительным, когда всё так хорошо:

Жёнушкины нравы

Подъезжая к Москве, я воспринимал все станции и полустанки, которые поезд пренебрежительно проходил без остановки, как свои, родные, подмосковные. Вот Текстильщики, а близ них - Кузьминки, где я месяц назад так опасно для здоровья погулял. А вот, мы проезжаем мостик через Яузу, откуда видна церковь Мартина Исповедника, где я как сутенёр, караулил хитроумную путану Ленку. От этой церкви три минуты хода до моего нынешнего дома, вот даже видна высоченная труба от котельной в уже 'нашем' доме!

Поезд подходит к Курскому вокзалу, но ни Мони, ни Оли не видно, хотя обещали, гады, встретить. 'Начинаются сюрпризы!' - подумал я, и, вздохнув, вышел из вагона.

Двенадцать минут пешком - и я у 'себя' дома. Открываю одну дверь, другую - пусто. Даже бабка - 'коммунистка' не выглянула. Сажусь на стул, жду сюрпризов. И вдруг - с топотом, громкими восклицаниями и хлопаньем дверей, в комнату врываются мои 'родственнички' - Оля и Моня. Оля кидается мне на шею, наносит множественные поцелуи, Моня тоже целует меня в щёчку: Опоздали, оказывается, к приходу поезда. Я даже не спросил, ночевал ли Моня здесь у Оли. Какое теперь это имеет значение? Я - среди своих, меня любят, чего же ещё надо?

Оля нашла, что я совсем не изменился - лицо ровное, речь нормальная, рука работает, как положено. Мы позавтракали, и я, оставив моих 'голубков' дома, пошёл устраиваться на работу.

Встретился с Хохловым, он провёл меня на кафедру. Оказывается, там работает легендарная личность - Владимир Оттович Шмидт - сын знаменитого учёного и полярника Отто Юльевича Шмидта. Как я потом узнал, Владимир Оттович родился в Кремле, дружил в детстве с Василием Сталиным; между играми забегал в квартиру к Сталиным, где встречался с Иосифом Виссарионовичем.

Заведующим кафедрой тоже был знаменитый человек - Главный Конструктор ЗИЛа профессор Кригер Анатолий Маврикиевич. Правда, в своих вояжах между Токио и Парижем он редко бывал в Москве, а уж на кафедре - тем более. Но его обязанности бодро и бесплатно исполнял известный военный конструктор - профессор Сергей Фёдорович Комисарик. Работал на кафедре и бывший ректор Завода-ВТУЗа, известный двигателист, профессор Лызо Александр Павлович, по прозвищу 'папа Лызо'. Вот куда устроил меня на работу Хохлов!

Священный трепет охватывал сперва меня, когда я заходил на кафедру. А потом привык - все мы люди! Даже бесил Владимира Оттовича своими потёртыми джинсами, бородой и волосами до плеч. Как-то он даже бегал за мной вокруг стола с тортом, как в какой-нибудь кинокомедии. И у меня на Таганке он побывал, провожая как-то подвыпившего профессора, то есть меня, домой.

Мой бывший студент Ося Юдовский поступил в аспирантуру ИМАШ, и часто бывал у нас дома. Я предпочитаю работать со своими учениками дома, они становятся настоящими членами моей семьи. Иногда даже и 'сменщиками'.

Уехав как-то уже из Москвы в Курск на выходные дни к Тамаре Фёдоровне, я оставил Осю у себя дома. В понедельник утром, приехав домой, я застал Осю с закатанными штанинами за уборкой квартиры. Посуда вся была перемыта, пол в комнате блестел. В холодильнике (который я уже успел купить, как приехал) - запас продуктов. 'Неужели Оля становится настоящей хозяйкой?' - удивился я. Но Оля с серьёзным видом лежала в постели, накрывшись одеялом до подбородка, и курила.

Оля приказала Осе выйти на кухню и попросила меня присесть, мрачно пояснив:

- Чтобы ты не упал, когда услышишь новость!

Я тут же присел, и Оля медленно, цедя каждое слово и затягиваясь дымом, покаялась мне, что переспала с Осей.

- Ты же знаешь - я долго не могу без мужика! - без комплексов призналась мне молодая жена, - а он как раз был дома. Сопротивлялся долго! - затянувшись сигаретой, добавила Оля, - Но он мне не понравился, и это произошло только раз!

Я вызвал из кухни Осю. Он понял, что мне всё известно, и, войдя в комнату, упал на колени и стал истово, как монах, креститься. Не часто увидишь еврея, крестящегося на коленях - я невольно рассмеялся.

- Простите, Нурбей Владимирович, я не виноват! - каялся Ося.

- Я понимаю, тебя изнасиловали! - съехидничал я.

- Всего один раз, - чуть ни плакал Ося, - а потом два дня мне твердили, какое я ничтожество по сравнению с вами! Но я перемыл все полы, в том числе в прихожей и на кухне, готовлю обеды, мою посуду, бегаю за сигаретами. Оля уже два дня не встаёт - я кормлю её с ложечки в постели!

- Врёшь! - перебила его до того молчащая Оля, - врёшь, я вставала! В туалет ты, что ли, за меня ходил! - искренне обиделась Оля.

- Ну и жена мне попалась! - в очередной раз изумился я, - выходит, если её кормить в постели, ничего не заставлять делать, и сексуально 'обслуживать', то она будет вставать разве только в туалет! - А если: - Нет, хватит плодить лежачих больных! - решил я и стянул с Оли одеяло. - А ну, вставай, бездельница, лентяйка, а, кроме того, и сама знаешь кто! Не то надаю сейчас подзатыльников по-кавказски!

Ворча, как маленькая росомаха, Оля поднялась и вместе с Осей приготовила завтрак. Пока я ел, она играла на гитаре и пела сочинённую ею же песню на английском языке.

- А ты говоришь, что я бездельничала! - сердито оправдывалась Оля, - я текст и музыку сочиняла!

Песня была действительно приятной на слух, не понял, правда, о чем она. О чем-то очень сложном и непонятном для простого русского человека.

После этого случая Ося бывал у нас лишь эпизодически, когда я приглашал. Работать 'по науке' мы стали в ИМАШе или у меня на кафедре.

Но Олины сюрпризы продолжались.

Однажды, придя домой после занятий еще днём, я увидел в гостях у моей жены незнакомую, совершенно юную девушку с яркой еврейской внешностью. На шее у неё висела цепочка с магендовидом - на это в те годы мало кто решался. Оля с этой 'аидиш киндер' ('еврейским ребенком') пила сухое вино. Одна пустая бутылка уже лежала на полу, другая была чуть почата.

Я быстренько присоединился к девичьей компании и стал наверстывать упущенное. Вдруг 'аидиш киндер' встает, подходит неверной походкой ко мне и шепчет, улыбаясь: 'Дядя, я тебя хочу!'

Вытаращив глаза, я взглянул на Олю. Та мрачно сидела молча и, наконец, процедила:

- Я не возражаю, я же виновата перед тобой!

- Не бойся, дядя, я - совершеннолетняя, могу паспорт показать! - так же завлекательно улыбаясь, продолжает 'аидиш киндер'.

На какую-то секунду я чуть не подался соблазну, но, решив, что так сразу не стоит делать из дома бордель, я предложил ей:

А не хочешь ли ты молодого аида, моего аспиранта? Гениальный парень! - рекламнул я Осю.

- Мы все гениальные! - парировала 'аидиш киндер', - что ж, зови!

Я выскочил на улицу, позвонил по автомату в ИМАШ. К счастью, Ося оказался на месте. Через четверть часа он прибыл к нам, причём уже с бутылкой. Я стал рядом с Осей, обнял его за плечи и гордо провозгласил:

- Цвэймэ михитунэм ('два друга' на идиш)!

'Аидиш киндер' расхохоталась.

- Ты произнёс это как негр по-китайски! Знаешь, есть грубоватая поговорка на идиш: 'Майнэ поц ун дайнэ пунэм - цвэймэ михитунэм!' ('Мой 'хвостик' и твой лоб - два друга!'). Не отсюда ли ты взял своё выражение?

Я согласился, что именно отсюда. Элик часто использовал эту поговорку, и я захотел блеснуть своим знанием идиш перед юной еврейкой. Мы сели выпивать вместе, и я подвинулся поближе к Оле. Чувствуя, что разговор у молодых не клеится, я буквально прижался к жене. 'Аидиш киндер', пошатываясь, снова подошла ко мне, и, взяв меня за руки, призналась:

- Дядя, а я всё равно хочу тебя!

- Девочка, - чуть ли ни в истерике вскричал я, - у меня молодая жена, не совращай меня, пожалуйста! Наш пророк Моше (Моисей) за это не похвалил бы!

Авторитет Моше подействовал, и 'аидиш киндер', взяв за руку виновато улыбавшегося Осю, вышла с ним за дверь.

- Оля, ты брось у меня, вернее, у себя, бардаки устраивать! - строго предупредил я жену.

- Я же не для себя - для тебя стараюсь! - самоотверженно заявила Оля, - но если не хочешь - больше не повторится. Клянусь!

- Заклялась хрюшка: - ещё раз подумал я, и, конечно же, оказался прав.

Прошло месяца два, за которые я всё пытался приучить Олю к женственности. Заставлял её красить губы, подводить глаза, ухаживать за волосами, носить женскую одежду, а не джинсы с 'гренадёрским' ботинками. Оля долго чертыхалась, спотыкаясь на каблуках, или попадая тушью в глаза, но эту пару месяцев она выглядела отлично. Тушь и тени выгодно подчёркивали её большие глаза, помада - полные, красивой формы губы, ровные белые зубы. Отросшие волосы украсила модная причёска, платье и туфли на каблуках 'вытянули' карманную фигурку вверх и придали ей девичью стройность. Особенно тяжело давалась мне борьба с курением: я доставал ей антиникотиновые жвачки и пластыри, воровал у неё из карманов сигареты и спички.

На какой-то момент мне показалось, что я заставил её стать женщиной, но всё рухнуло сразу. Оля как-то заявилась опять в прежнем виде и с сигаретой в зубах. А на мой (простите за каламбур!) немой вопрос она мрачно ответила: 'если я не нравлюсь тебе такой, можешь разводиться. Но ломать себя я больше не могу. Не вышло из тебя Пигмалиона!'.

Хорошо хоть приучил её сдавать бельё в стирку. А то раньше она просто выкидывала грязное бельё и покупала новое. Естественно, своё 'исподнее', да и её тоже, стирал я. Она считала стирку занятием, не достойным себя.

По вечерам у нас часто бывали гости. Приходили, в основном, театральные приятели Оли. Она почти в каждом театре была 'своей' и знала многих известных актёров. Как-то к нам в гости нагрянула компания молодых актёров с театра на Таганке. Не смущаясь нашей коммуналкой, они быстро расставили бутылки на столе. Оля сняла со стены гитару и принялась петь свои песни. Я был зол на шумную компанию и, подвыпив, начал щедро материться. Вдруг один из актёров, усатый и похожий на грузина, спрашивает меня:

- Тебя как зовут?

Так как я был при бороде, то ответил:

- Называй меня Хоттабыч!

- Послушай, Похабыч, ты поменьше бы матюгаться не мог? - нарочито вежливо попросил меня 'грузин'.

- Называй меня правильно - Хоттабыч! - потребовал я.

- Перестань матюгаться - буду, а пока ты и есть Похабыч! - не сдавался 'грузин'. Его поддержали и другие, в том числе Оля.

Я, ворча: 'ходют тут всякие', пошёл на уступки 'народу', и по мере сил, прекратил материться. А потом, когда актёры ушли, Оля рассказала мне, что тот 'грузин', с которым я препирался, был известным актёром Леонидом Филатовым.

- Это - большой талант, он и стихи пишет, ты о нём ещё услышишь! - пообещала мне Оля.

А вот насчёт бардака на дому, Оля свою клятву свою, конечно же, не сдержала. Однажды заявляется вечером вместе с необыкновенной подругой - великаншей двух с лишним метров ростом. Когда они вошли в дверь, я решил, что или одна - на ходулях, или другая - на корточках. Припомнился рисунок из пособия по кинологии: 'Сенбернар и тойтерьер'. Или из истории кино: 'Пат и Паташон'. Девушка была в брюках и обтянутой кофте, круглолицая синеглазая шатенка. Имя - до боли знакомое - Тамара.

- Я привела тебе самую высокую красавицу Москвы! - гордо провозгласила Оля, - рост Петра Первого - два метра два сантиметра!

Тамара-каланча, как я её сразу же прозвал про себя, поразила моё воображение - такой высокой девушки в моём 'послужном списке' не было. Я уже немного 'принял на грудь' и тут же попросил Олю пройти между ногами у Тамары. Великанша расставила ноги, совсем как Колосс Родосский, а Оля слегка пригнувшись, 'проплыла' у неё между ног, как корабли между ногами Колосса. Мы выпили, вернее, добавили, потому что все были уже 'хороши'. Вдруг Оля вызывает меня на кухню, якобы, помочь ей.

- Хочешь, Тамара останется, а я уйду на ночь к тёте? - с горящими от авантюризма глазами, спрашивает Оля. - Ты ей понравился, она останется, если я уйду, мы договорились! - быстро прошептала мне на ухо жёнушка.

- Оля, для чего ты делаешь это? Мне непонятны твои поступки! - недоумевал я.

- Я тебя люблю и хочу, чтобы тебе было хорошо! - обосновала свой поступок Оля, и, поцеловав меня, выскочила за дверь.

Я зашёл в комнату и сообщил Тамаре, что Оля ушла к тёте. Тамара засмеялась и лицо у неё зарделось. Мы выпили с ней за любовь и поцеловались. Пришлось опять вспоминать старика Ги де Мопассана.

Тамара Ивановна, что из Мамонтовки, любила говорить, что постель всех уравнивает. Я очень боялся, что не слажу с Тамарой-каланчой, как какой-нибудь мопс с московской сторожевой. Но гениальная Тамара Ивановна опять оказалась права - в постели мы с великаншей оказались действительно равны. В самые ответственные 'рабочие' моменты губы наши были математически точно друг пред другом. Оказывается, весь рост человека - в ногах. Длинные ноги - большой рост. Поэтому, если ноги убрать - в стороны, а лучше - вообще задрать вверх, то дама-великанша - прекрасная пара даже для коротышки. Великий коротышка, завсегдатай Мулен Руж - Тулуз Лотрек, говорят, тоже так считал.

Но утром, встретившись с Олей, я велел ей побожиться, что баб больше она мне приводить не будет.

- Мне с лихвой хватит тебя и Тамары, пока, по крайней мере! - честно признался я жене.

- Договорились, замётано! - быстро согласилась Оля, - баб больше не будет!

Месяца два мы прожили спокойно: гостей было не так уж много, и Оля никак не 'чудила'. Всё это время я раза два в неделю встречался с Тамарой-каланчой, или Марочкой, как я ее стал называть с подачи ее же мамы Вики. Встречались мы по вечерам у Марочки и ее мамы дома, что напротив китайского магазина 'Чай' на Мясницкой, и я проводил у них ночь. Мама Вика была красивой блондинкой моложе меня и меньше меня ростом. Нетрудно предположить, что подконец моя любовь с дочки перекинулась на ее маму, а сама Марочка нашла себе другого и стала приводить его домой по ночам. А вскоре я решил, что удобнее и естественнее встречаться со своею собственной женой, которая и возрастом и ростом значительно меньше меня, чем с довольно большим коллективом. К моему увлечению, которое я не скрывал от жены, Оля относилась не то, чтобы терпимо, а даже с интересом. Может ее заинтриговала пикантность моих с Марочкой и Викой отношений, а может, что другое. Поймешь разве баб? Даже перестала приводить для меня девушек.

И вот, однажды вечером, уже после моего полного возвращения домой, приходит она под ручку с незнакомым мужиком. Оба чего-то улыбаются. Я здороваюсь, вежливо приглашаю гостя за стол, ставлю бутылку.

- Вова, - представился мне смазливый блондин лет тридцати пяти, - доцент института иностранных языков имени: Да не всё ли равно, чьего имени? Очень, очень рад с тобой познакомиться! - и улыбается белоснежной улыбкой.

Оля тихо хихикает. Вова присел рядом со мной, взял стакан и попросил:

- Называй меня, пожалуйста, тоже на 'ты'! И давай выпьем на брудершафт за это!

Мы, скрестив руки, выпили, и Вова взасос поцеловал меня в губы. Я, вытаращив глаза, смотрю то на Олю, то на Вову, ничего не понимая. Оля почти давится от скрытого смеха. Вова нежно погладил меня по бороде и сладко прошептал:

- Какой красивый мальчик, я просто влюбился!

- Ребята, тут что-то не так, - недоумённо пробормотал я, вы что - пьяны, или дурите меня?

- Всё путём, - вдруг вступила Оля, - ты же сам просил больше тебе баб не приводить, вот я и привела красивого мужика! Чем он тебе не нравится?

- На предмет чего? - поинтересовался я, - и кто кого должен трахать, тоже поясните, пожалуйста!

- Ну, зачем же так грубо! - застеснялся Вова, - и что за слово 'трахать', разве в этом смысл отношений! А почему нельзя любить друг друга, как друзья, как родные души? Нурбеша, - ласково назвал меня Вова, - давай станем друзьями! Разве это плохо? - Вова, говоря эти слова, нежно поглаживал мне руку, преданно заглядывая в глаза.

- Нурбеша - это ново! - заметил я, - ну, давай дружить, если хочешь, только не лапай меня, жена ведь смотрит, ревновать будет! Ну, что ж, тяпнем за вечную дружбу!

И мы 'тяпнули'. Потом ещё. Водка кончилась, и Вова побежал в магазин.

Оля была возбуждена и страшно довольна. Пока Вова бегал в магазин, Оля горячо убеждала меня:

- Это нечто новое, сейчас вся творческая элита не отвергает это! Не обижай человека, он очень одинок, а трахаться совсем не обязательно!

Прибежал Вова, принёс литровку виски. Мы выпили за творческую элиту, за любовь до брака: и так далее, потом просто бормотали: 'Бум!'. Меня повело, хватаясь за всё, я поковылял к кровати и рухнул. Вова продолжил тосты с Олей:

Я проснулся часов в шесть утра - захотелось пить. Я заметил, что лежу поверх одеяла, а рядом лежит что-то непонятное, тоже одетое. Батюшки-светы, да это же мужик белобрысый! Откуда он здесь, да и где я сам?

Осмотревшись, я понял, что нахожусь в своей койке в комнате на Таганке. Где же Оля? Обернувшись, я увидел Олю, тоже одетую, на тахте, которая служила нам тайным ложем до женитьбы. Я перелез через мужика и, выпив воды, сдвинул Олю к стенке и лёг с ней. Постепенно стала приходить память, и я припомнил вчерашний вечер. Растолкав Олю, я приказал ей рассказать всё, как было.

- Ничего не было, выпили вы с Вовой, ну и завалились на койку вместе. Не бойся, вы оба заснули мгновенно, оба одетые, так что ничего и быть не могло! Вова - хохмач и хороший парень, не обижай его, как проснётся! А теперь поспим немного, голова болит! - попросила Оля.

У меня самого раскалывалась голова, и я заснул. Утром Вова заспешил на свои занятия, и Оля его проводила. Я притворился спящим. Вова поцеловал меня в щёчку, Олю тоже, и ушёл.

Занятий у меня сегодня не было, и я решил выспаться. Мы разделись и перешли на широкую постель. Оля стала приставать.

- Или ты больше не будешь спаривать меня с бабами, мужиками, животными, растениями, или я не буду подаваться на твои приставания, то бишь - на любовь! - предупредил я Олю.

Оля клятвенно обещала не спаривать меня больше ни с кем, и я подался на её приставания, то бишь - на любовь.

Тамара 'маленькая'

Вот, рассказываю я про нашу с Олей весёлую жизнь, а как же Моня? Ведь он всё это дело с моей и Олиной женитьбой затевал, как ширму для своих хитрых целей. Но Оля стала избегать встреч с Моней, и если и встречались с ним, то только в моём присутствии. Причём держала она его в 'чёрном теле'. А Моня смотрел на неё, моргал, и чуть ни плакал.

Однажды он осмелился перечить ей в чём-то. Оля вспылила и отчитала его:

- Как смеешь ты, несчастный кандидат наук, спорить с профессоршей? - И это было сказано без тени юмора.

Или как-то Моня разлил в комнате какую-то жидкость - чай там, или кофе. Оля тут же принялась отчитывать его за неряшливость. Она, дескать, день и ночь блюдёт чистоту жилья, а Моня только и 'гадит' вокруг себя. Да, да, именно так и сказала - 'гадит'!

Бедный Моня разорвал на себе белую рубашку (хорошо, что полетели только пуговицы!) и с истеричными причитаниями стал подтирать ею пол. Я отчитал Олю, заставил её пришить пуговицы 'взад' и выстирать рубашку.

Был тёплый апрель. Я вечером, в первый раз после зимы, открыл окно и стряхнул вниз пыль с карниза. И из-под окна метнулась чья-то фигура.

- Моня! - разглядел я, - Моня, что ты здесь делаешь? Но Моня стоял неподвижно у дерева посреди двора.

Я выбежал во двор и подошёл к Моне. Он стоял у дерева с отсутствующим выражением лица, а из глаз его капали слёзы.

- Моня, ты что, пьян? - спросил я. Но тот только молча покачал головой. Я затащил его в комнату. Мы с Олей тормошили его, замучили его вопросами, но Моня не отвечал. Пытался улыбнуться сквозь слёзы, но глаза всё равно оставались печальными.

- Развожусь с Капой! - наконец выдавил он из себя, - не могу больше жить с ней. Я ночами стою у вас под окном, слушаю все ваши разговоры. Я знаю, что вы живёте друг с другом как муж с женой и обманываете меня. Когда вечером вы задёргиваете штору, я становлюсь на ящик и подсматриваю за вами в щёлку. А зайти не могу - стыдно!

Я слушал моего друга, не зная, что и отвечать ему. Оля гладила его по голове и целовала в лицо, плача при этом. Индийский фильм, да и только! Оставалось разве только запеть всем вместе: 'Дуниа, а-а-а!' и заплясать босиком.

Но мы не стали этого делать, а 'врезали' водки. Русские же мы, в конце концов - и я, и Моня - карайлар, и француженка Оля! На ночь мы Моню не отпустили. Я хотел, было, лечь на узенькую тахту, наше первое ложе, по-дружбе уступив своё место Моне, но Оля запротестовала, и предложила улечься втроём на наше брачное ложе. Тогда мы с Моней оба замотали головами.

- Нечего разврат устраивать! - авторитетно, по-профессорски заявил я, и предложил бросить монету. Но Моня уже стелил себе на узенькой тахте.

Ночью Оля была активнее обычного, и мне едва удавалось затыкать ей рот. Я заметил, что Моня не спит и внимательно наблюдает за нами.

- Вуайерист херов! - подумал я, но решил, что это безобиднейшее из половых извращений.

Моня поселился у нас. После работы он приходил к нам, и мы ужинали втроём. Иногда он просился немного полежать на широкой койке: бока, видите ли, он отлежал на узенькой. Ну и лежал он на нашем брачном ложе, пока мы сами не заваливались туда спать. Я заметил, что Моня обычно лежит, уткнувшись носом в подушку, вынюхивая что-то.

- Фетишист чертов! - заключил я и решил, что годится всё, кроме садизма.

У Мони после смерти его отца осталась отличная двухкомнатная квартира у Филёвского парка. Туда он перешёл, уйдя от семьи. Но фактически с апреля он жил у нас с Олей.

А после майских праздников у нас на Таганке начался капитальный ремонт. Нас хотели отселить на край города, но мы не согласились. Формально мы продолжали жить в нашей квартире, а фактически перешли к Моне в Фили.

Бабку-'коммунистку' отселили в наш же дом, этажом выше, в пустующую комнату. Стало быть, в нашей квартире освободилась комната, и мы могли претендовать на неё. Моня первый 'додул' до этого и вместе с Олей отправился в Райисполком требовать освободившуюся площадь. Мне было неудобно что-либо требовать от властей и я, отдав им паспорт, отказался идти вместе.

Олю и Моню подняли в Исполкоме на смех. Они сумели попасть к самому председателю, и тот заявил, что почти тридцать метров на двоих - это достаточно, ну а то, что муж - доктор наук и профессор - значения не имеет.

- А если бы он был токарем, то вы попросили бы отдельную комнату для станка? - осмеял их председатель.

Но Моня хорошо знал законы - учёным тогда полагалось дополнительно двадцать метров площади, причём неоплачиваемой. А главное то, что у него родственница - прокурор, и не простой, а бывший заместитель Генерального.

Последовал прокурорский запрос в наш Райисполком, и нас через неделю вызвали повесткой для получения ордера. Повестка начиналась так: 'Поздравляем вас:'.

Тогда уж я согласился пойти, забрать ордер - это можно! Но Моня на всякий случай сопровождал нас, чтобы мы чего-нибудь не 'выкинули'. Мы забрали ордер, расписались, сказали 'спасибо', и ушли обмывать его к Моне.

Там у Мони не было, как у нас, двух коек в одной комнате. В большой комнате стояла широкая койка - на ней лежали мы, а в маленькой - узкая, там лежал Моня. А если честно, то первую половину ночи он не лежал, а стоял в дверном проёме, наблюдая за нами.

- Вуайерист чёртов! - шипел я ему, зажимая рот Оле, чтобы она не визжала или стонала слишком громко, - дрочмейстер херов! - пытался прогнать я его, замечая какие-то действия, несвойственные простому вуайеристу.

- Невозможно работать! - протестовал я, видя, что призрак Мони не пропадает из проёма.

- Оставь его в покое! - шептала мне на ухо Оля, - тебе было бы лучше, если бы он припёрся к нам третьим?

Я замотал головой, продолжая работать.

Хитрец Моня, задумав отвлечь меня от моей жены, стал, как это раньше делала Оля, приводить по вечерам к себе на квартиру дамочек. Боюсь, что это делалось с молчаливого согласия Оли. Что он говорил этим дамочкам, не знаю, но весь вечер он 'сводил' меня с очередной гостьей. Иногда его затея удавалась, и я с гостьей оставался на ночь в одной комнате, а Моня с Олей, естественно, в другой. Мои попытки объединить всех 'жильцов' квартиры в одном порыве в одной комнате и даже койке, отклика не получили. Вернее получили, но отклик был негативный.

Тогда я применил хитрость. Так как Моне я не мог запретить приглашать в его квартиру гостей, то я решил сильно снизить свою собственную котировку. Как только я слышал, что Моня пришёл с очередной подругой, я спешно напяливал на себя пижаму его покойного отца, бывшего весьма полным человеком. На живот и на зад я подкладывал по малой подушке, на голову надевал ночной колпак, тоже принадлежавший отцу Мони.

В таком карикатурном виде я и появлялся перед Мониной гостьей. Та, конечно, хваталась за сердце - видимо, Моня всё-таки сообщал гостье, что её приводят для знакомства с другом-спортсменом, молодым и красивым. Перед ней же представал толстый стареющий джентльмен с оттопыренным задом и толстым брюшком, причём уже в ночном колпаке.

Но если гостья даже после такого знакомства сразу же не убегала, я демонстративно выдёргивал подушки и снимал колпак. Гостья была счастлива от такого преображения и уже точно оставалась на ночь. Однако, желая сохранить семью и оградить молодую жену от явного разврата, я всё-таки уговорил Моню больше не приводить для меня дамочек. А для себя он и не хотел никого, потому, что любил Олю. Вот так мы и жили. Одно могу сказать - Тамар среди этих дамочек не было, ибо я вел строгий учет женщинам с этим роковым для меня именем.

Между тем, в мае месяце у меня произошла встреча, сыгравшая решающую роль в моей жизни. Я всегда хотел иметь дома кошку, особенно сиамскую, просто мечтал об этом. Но куда бы я её раньше привёл? В общежитие - нельзя. К Тамаре Фёдоровне - тоже. А в моей квартире в Курске было не до этого - или скандалы, или пьянки, или криминальный интим. Наконец-то я заимел большую квартиру, и настала пора заводить кошку.

В ИМАШе в соседней лаборатории работала женщина по имени Инна. Она общалась с Лорой и часто заходила в комнату, где бывал я. И когда речь зашла о кошке, Инна сообщила что, у её подруги Тамары (меня насторожило это имя и, как оказалось, не зря!), как раз имеется породистая сиамская кошка. Кошку эту оставила Тамаре её подруга, надолго уехавшая за рубеж работать. А создание это (имеется в виду кошка) беспокойное, за ней требуется тщательный уход. И Тамара хотела бы передать её ещё кому-нибудь 'в хорошие руки'. Инна созвонилась с Тамарой, которая работала в Президиуме Академии Наук СССР, и после работы мы пошли на встречу с ней. По дороге Инна рассказывала:

- Ты не думай, что если Тамара работает в таком месте, то она - академик или другой большой начальник. Она - сотрудница библиотеки, получает очень мало, живёт с дочкой, и на кошку у неё денег не хватает. Правда, дочка живёт у бабушки, а с мужем Тамара в разводе, так что тут у тебя может быть личный интерес и помимо кошки!

Инна рассказала, что Тамара по национальности болгарка, так как отец её болгарин, хотя и москвич. Он тоже в разводе с матерью Тамары, в общем, коллектив в её семье - женский.

Тут мы подошли к станции метро 'Ленинский проспект', и у входа я увидел худенькую, небольшого роста девушку - смуглую, с тёмными волосами и глазами. 'Точно - болгарка!' - подумал я и оказался прав - это действительно была Тамара. Губы у неё были полные, яркие, а форма глаз - 'а ля Людовик 14'. То есть такая, когда у носа углы глаз приподняты, а у висков - опущены, иными словами 'раскосые наоборот'.

Эта 'мышка' подошла к нам и тоненьким детским голоском поздоровалась.

- Оля выглядит школьницей, но хоть голос имеет низкий, - подумал я, - а у этой, что внешность, что голос - начальная школа. И как такая может ещё и дочку иметь, непонятно! Мы пошли по улице Вавилова и скоро подошли к дому Тамары. Жила она на четвёртом этаже, лифта не было, потолки высоченные - аж запыхались, пока поднялись.

По дороге мы с Инной зашли в магазин и я, по её совету, купил бутылку марочного коньяка. 'Тамара пьёт только хорошие коньяки!' - предупредила Инна.

Квартира оказалась коммунальной. Тамара жила ближе всех к входной двери, её комната стеной выходила на лестничную клетку. Обстановка в комнате напомнила мне былую комнату Оли на Таганке. Присутствовал, правда, шкаф с дверцей, выпадающей каждый раз, когда его открывали.

Нас встретила красивая сиамская кошка; она промяукала пару раз басом и лениво пошла к кормушке, где лежало несколько небольших нетронутых рыбин. Кошка тосковала по хозяйке, почти не ела и вела себя беспокойно. Звали кошку Мелиской.

Животное мне понравилось, и мы решили 'отметить' его передачу мне. Открыли коньяк, разлили по стаканам, а закусывать: оказалось нечем. Не было даже кусочка хлеба или рафинада. Тамара стала отбирать рыбу у Мелиски, но кошка возражала.

'Ни сам - гам, ни людям не дам!' - кошка шипела, царапалась, но свою рыбу не отдавала. Насилу отобрали, и Тамара быстро отварила её. А я держал кошку на руках и уговаривал её успокоиться. Рыба-то всё равно останется здесь, когда сама Мелиска уедет со мной. Так что зря она борется за свою еду. Но кошка царапалась и покусывала меня за руку.

Наконец, Тамара принесла рыбу, и мы выпили за передачу Мелиски. Коньяк с кошачьей рыбой - это что-то новое, но пошло ничего. Я запихнул Мелиску в авоську и понёс её на улицу. Там остановил такси, и мы с кошкой поехали к Моне в Фили. Ибо я предполагал до окончания ремонта подержать Мелиску у Мони.

Моня в восторге не был, тем более Мелиска буянила - она прыгала на шкафы, орала басом, царапала всё и всех вокруг. В довершение всего она 'сходила' прямо на Монино одеяло, и взбешённый Моня потребовал экстрадиции Мелиски.

Что было делать - опять переговоры с Инной, Тамарой, и я ещё раз зашёл в знакомую мне уже квартиру, неся Мелиску в авоське обратно. Кроме неё я нёс с собой бутылку мадеры, но уже с закуской. Оказалось, что Тамаре вино нравилось больше крепких напитков, а коньяк любит сама Инна. Так раскрылась хитрость Тамариной подруги. А ещё Тамара курила, что ей совсем не шло. Я хотел приударить за ней, но из-за этого куренья чуть ни отложил своего намерения. Выпили, посидели, Мелиска злобно сверлила нас глазами со шкафа. Тамара была молчалива и проронила всего несколько фраз за весь вечер. Говорил, в основном, я. Договорились в выходные пойти купаться на пруд где-то на Юго-Западе. Туда часто ходили Тамара с Инной.

Пруд оказался в бетонных берегах, достаточно чистым и благоустроенным. И тут я увидел Тамару в купальном костюме, причём достаточно 'бикинистом'. Я был просто потрясён античной красотой её тела - это была настоящая древнегреческая богиня, не знаю только, какая конкретно. Чуть похудевшая Венера Милосская, только с руками и ногами. А если быть точным, то Тамара была буквально фотографической копией со скульптуры 'Девушка-рабыня, выставленная на продажу'. Это что-то из Древней Греции; может, ваял не сам Фидий, но кто-то из его компании - точно!

Одним словом, я забыл про курение и решил всерьёз приударить за Тамарой. Инна сперва сама толкавшая меня на это, почему-то была моим поведением недовольна и вскоре ушла домой. Мы гуляли до вечера, зашли в какое-то кафе неподалёку и даже целовались. Я проводил Тамару до дома, но наверх она меня не позвала.

Но своих 'атак' я не оставил, и они вскоре увенчались успехом. Как-то, возвращаясь после концерта из Кремлёвского Дворца Съездов, я снова проводил Тамару домой. Мы хорошо выпили в буфете Дворца, да и с собой захватили бутылку. Тамара снова, было, решила не звать меня наверх, но я попросил её пустить меня хотя бы в туалет.

Сходив в туалет под пристальным взглядом пьяной старухи-соседки, я зашёл в ванную. Но вышел, 'обзираемый' уже всем старухиным семейством - дочкой, тоже Тамарой, слегка выпившей, затем Лёней - цыганом по национальности, но почти трезвым, и совершенно трезвым маленьким ребёнком-цыганёнком, а также собаками - хином и пекинессом. В комнате, где жила вся эта весёлая семейка, были ещё и рыбки в аквариуме, но они решили не покидать своей естественной среды обитания из-за праздного любопытства.

Я вежливо сказал соседям: 'Бон суар!' и зашёл к Тамаре. Уже заходя в комнату, я увидел, что дверь напротив приоткрылась и в ней показалась молодая, весьма красивая женщина. Мы, осмотрев друг друга, кивнули и зашли каждый к себе. То, чего так не хотела Тамара, сбылось - мы с соседями повидались.

- Теперь пойдут разговоры, - переживала Тамара, - они такие сплетники! Красавицу, кстати, зовут Людмилой, но она замужем! - язвительно добавила Тамара, заметив мой интерес.

Мы выпили бутылочку вина, прихваченную 'из Кремля', и я стал приставать к Тамаре. Она как-то формально и по-провинциальному посопротивлялась, но силы были явно неравны. Всё что должно было произойти, произошло. А сразу же после 'этого' Тамара заявила мне, что она была 'против', и я её изнасиловал.

- Давай, - говорю, - сейчас позвоним в милицию и сделаем заявление. Все обстоятельства против меня! Пришли вместе, поздно и выпивши. Я зашёл в туалет под надзором соседей. Вместе распили бутылку, после чего я изнасиловал хозяйку. Бьюсь об заклад, что под дверью стояла и слушала всё перманентно пьяная соседка. Все факты работают против меня! - заключил я.

- Тогда давай спать! - спокойно предложила Тамара, что мы и сделали.

Это было роковой ошибкой. Оказывается, Тамара совершенно не предохранялась. Как и Оля, она была 'дитём природы', ещё более наивным и безынициативным. Чтобы отличать мою новую Тамару от всех предыдущих, я прозвал её про себя 'Тамарой-маленькой'. Действительно, она была существенно меньше по габаритно-массовым показателям (простите за техницизм!) всех моих предыдущих Тамар, особенно последней - 'каланчи'.

Дома на меня сразу накинулись Моня и Оля: 'Где пропадал всю ночь, почему не позвонил?'

- Да если бы я мог позвонить, я бы приехал! - соврал я. И потом, я создал вам условия для измены вашему мужу и другу. И надеюсь, что вы воспользовались этим!

Оля - в слёзы, Моня обвинил меня в цинизме и жестокости.

- Всё перевернулось вверх ногами в нашей дружной семейке, - подумал я, и предложил кончать пререкания. - Ну, нажрался у приятеля, вы довольны? Как-нибудь сведу вас с ним, он вам понравится!

Приём, который оказала мне Тамара, и наша первая ночь мне не понравились. Не вызывали восторга и соседи по квартире. Чтобы не встречаться с ними, я в дальнейшем выходил в туалет по ночам, ощупью добираясь в темноте туда и обратно. Походив к Тамаре ещё несколько раз до летних отпусков, я распрощался с ней до осени. Она без эмоций отпустила меня на лето, и мы расстались. А осенью просто не встретились, и, казалось бы, позабыли друг про друга.

Мои безобидные шуточки

Лето я провёл с Тамарой Фёдоровной - искупал вину за долгое отсутствие. Поехали в Ильичёвск к Феде Кирову. На сей раз обошлось без драк и приводов в милицию. Зато была интересная встреча с известным учёным, создателем авиационной гидравлики, Трифоном Максимовичем Баштой. Я учился по его учебнику 'Гидравлика и гидромашины', да и не только я - всё моё поколение инженеров тоже. Ему было далеко за семьдесят, но он сам вёл машину аж с Киева. Федя был знаком с Баштой, пригласил его отдохнуть в Ильичёвск, а заодно и получить от него научные консультации.

Трифон Максимович приехал с супругой Галиной Прокофьевной Вовк, которая была крупной и высокой женщиной. Теперь, когда мемориальная доска с портретом Башты давно уже установлена в Киеве на стене института, где он работал, это уже не имеет значения, но большой учёный был и большим любителем выпить.

Супруга бережно охраняла его, но Трифон Максимович постоянно просил нас отвлечь её - позвать к телефону, на кухню, и тому подобное. И тут он мгновенно изловчался и выпивал всё, что стояло на столе рядом.

С криком 'Тришка! Успел таки!' - супруга забегала в комнату, но отбирать было уже нечего - великий Трифон, обычно, действительно, 'успевал'. И сидел довольный, прищурив глаза, как сытый кот.

Федя как-то решил досадить мне за мою любовь к Сталину. Зная, что Башта сидел на 'шарашке', Федя при мне спросил Трифона Максимовича, очень ли плохо ему было там.

- Было замечательно! - убеждённо ответил учёный. - Во-первых, надо мной не было надсмотрщиков, которые мешали бы мне выпить. Всё приносили из ресторана, и если нам что-либо из еды не нравилось, снимали шеф-повара. Затем, работать можно было круглые сутки, никто не мешал и не выгонял домой, как сейчас. Ни один из подчинённых не мог вякнуть, даже пискнуть против меня! Поэтому и сделали мы так много. Я считаю, - распалился Башта, - что так и надо делать важные вещи! За границей деньгами заинтересовывают, а для нас это не годится - деньги возьмут, а работать опять не будут! Нашего брата - сачка, надо силой заставлять, и во всём прав был товарищ Сталин!

Со всем небольшим опытом моей жизни, я бы трижды подписался под словами великого Башты. У нас честно вкалывать будет только творец нового, ему и денег не нужно. А пассивного исполнителя и деньгами не заставишь, если только не платить сдельно. Страх - вот лучший стимул для нас, ещё недавно бывших бесправными рабами. И при 'царизме', и при социализме! Ни один народ, кроме рабов, не гадит в своих же подъездах, не ломает лифтов, дверей, лампочек, да всего, что сможет - только не в своей квартире. А если квартира коммунальная - только не в своей комнате! Нет, 'шарашки' нужны, и я бы сам с удовольствием в них работал бы! Правда, не исполнителем, конечно! Да и какой из меня исполнитель, разве только сексуальных экзекуций!

Тамара продолжала ревновать меня ко всем, исключая, пожалуй, только Галину Прокофьевну. А потом мы приехали в Москву и закончили отдых в посёлке Расторгуево, что почти у Кольцевой автодороги. Электричка оттуда шла до самой моей работы минут тридцать, поэтому аренду дачи, которая была снята на август, я продлил и дальше. Зимой оплата была значительно ниже, и мне очень нравилось ездить туда кататься на лыжах и приглашать знакомых для работы. Как, например, Осю, который часто бывал там. Да и дам для досуга, что тоже было очень удобно. И Тамара Фёдоровна иногда наезжала туда на выходные.

В сентябре ремонт таганской квартиры был закончен, и мы с Олей снова переселились туда. Будучи развращён Олиными экспериментами по 'спариванию' меня с подругами, да что греха таить, и всей предыдущей жизнью, я стал самостоятельно приводить домой подруг на ночь. Олю это почему-то бесило, она тут же уходила из дома, а меня просила 'отпустить' даму до такого-то часа. А потом мы с ней договорились так: если я привёл даму, то ставлю мелом на входной двери кружочек - занято, дескать! А когда дама уйдёт, то я должен был этот кружочек стереть, и тогда Оля могла заходить домой. Телефона-то в квартире не было, а как ещё прикажете поступать? Оля всё это время просиживала в скверах или гуляла по улице неподалёку.

Но беда была в том, что кружочки эти я стирать забывал, либо к уходу дамы бывая уже усталым и пьяным, либо потому, что просто спал. И бедная Оля иногда ходила по улицам всю ночь. Утром она всё-таки заходила домой в истерике, рассчитывая встретить соперницу, а той-то уже с вечера не было! Оля очень обижалась на меня за эти забытые кружочки, просто простить не могла мне их. Даже намного позже, когда вспоминала про них, то начинала плакать. Недавно из Америки приезжала, уже солидная такая, без былых причуд (Америка-то уму быстро научит, там не у Пронькиных:), ну и встретились мы за бутылкой шампанского.

- Всё, - говорит, - что было между нами плохого, я забыла; только эти меловые кружочки, как вспоминаю - плачу! Не могу, - говорит, - простить тебе этого!

Но я надеялся всё-таки выпросить у неё прощения когда-нибудь, не умирать же так, непрощённым! По телефону, факсу или e-mail'у, но выпрошу. Оля добрая, надеюсь, простит! И ведь выпросил-таки это прощение по телефону, совсем недавно отыскав её во Флориде, куда она переехала жить с новым мужем Юрой.

Подконец, Оля предупредила меня, что на кружочки она больше реагировать не будет, но я, конечно, позабыл это и привёл-таки подружку. Завёл в маленькую - бывшую 'бабкину' комнату, где была узкая - резервная тахта, а тут Оля врывается. Шум, мат-перемат, так и расстался с подружкой 'не солоно хлебавши'.

Поэтому-то я и снял дачу в Расторгуево и на зиму, чтобы избежать этих сцен. Тамара Фёдоровна же, видя, что Оля и на лето отпускает меня, и на зиму в Расторгуево, поверила-таки, что брак у нас фиктивный. И, кроме того, я выторговывал у Оли право приводить, если надо будет, Тамару Фёдоровну на Таганку. Но только её одну!

А за её нетерпимость к приводу подруг, я иногда 'проучивал' Олю. Просил, например, Моню лечь на наше брачное ложе к Олиному приходу и накрывал его одеялом, а кругом разбрасывал женское бельё. Оля бесилась и чуть однажды не задрала Моню прямо на койке.

Или, я как-то нашёл на улице ногу от женского манекена. Я утаил эту ногу от Оли, а потом однажды положил на наше брачное ложе свёрнутое одеяло, а к нему приставил эту ногу в чулке, спустив её носком на пол, прикрыв простыней 'туловище' мнимой дамы. На столе оставил вино в бокалах, а сам остался в трусиках. На входных дверях же нарисовал заветный кружочек.

Жду жену, попиваю вино, читаю газету. И вдруг - слышу рычание и рёв дикого зверя - это Оля, увидев ненавистный кружочек, в ярости открывает дверь. Я выбежал в прихожую в трусах и стал умолять её не кричать - дама, дескать, уважаемая, жена 'большого человека', притомилась и уснула. Не будить же её так грубо! Оля ворвалась в большую комнату, стрижка на её голове так и поднялась дыбом, как иглы у ёжика.

- А ну, сука, шалава, вставай сейчас же! - диким голосом закричала бедная Оля и схватила 'суку' за ногу. А нога-то и отвалилась! Оля завизжала от ужаса, не понимая, в чём дело.

- Вот, ты ногу у человека оторвала, что теперь делать! - тараща глаза, завопил я.

Насилу Оля 'врубилась' в суть дела, и тогда, схватив в руки первую попавшуюся тяжёлую вещь, а именно - книгу философа Гегеля 'Феноменология духа', запустила ею в меня. А потом впала в длительную истерику. Долго после этого она видеть не могла эту ненавистную ей ногу, а я частенько, особенно при гостях, наливал в неё вино (нога-то была полая!), и, как из рога, пил из неё.

- Другие пьют рогом, а я - ногом! У нас демократия! - пояснял я недоумевающим.

К Оле в гости иногда приходил американец по имени Билл - хороший, но наивный парень. Оля учила его русскому, а сама при этом постигала английский. Дело было уже при Горбачёве и Рейгане. Познакомившись с Биллом, я налил вино в ногу (у того аж глаза вылезли из орбит!), и выпил за президента Рейгана. А затем налил вина туда же и предложил Биллу выпить за нашего президента Горбачёва.

Конечно же, Оля рассказала Биллу, что муж у неё известный учёный, доктор наук, профессор. Да Билл сам часто смотрел и любил нашу передачу 'Это вы можете!', знал меня по этой передаче.

И этот серьёзный человек, учёный, предлагает Биллу выпить за президента Горбачёва из женской ноги! У Билла выступили на лбу крупные капли пота, но он, поблагодарив, отказался.

- Вы что, не пьёте вина вообще? - поинтересовался я.

- Нет, вообще пью, но конкретно в данный случай - нет! - отвечал Билл.

- Вы, что не уважаете президента Горбачёва? - продолжал я допрос.

- Нет, мы в нашей стране уважаем мистер Горбачёв, и я тоже! - горячо возразил Билл.

- Тогда почему же вы отказываетесь выпить из ноги, я же выпил за вашего Рейгана? - недоумевал я.

Капли пота уже стекали по лицу Билла.

- Это не есть традиция нашего народа - пить из нога! - оправдывался Билл.

- А из рога пить можно? - допытывался я.

- Да, из рога пить этикет допускает! - согласился Билл.

- Из женской туфельки тоже можно пить? - поинтересовался я.

- Да, в исключительный случай раньше так допускалось! - подтвердил Билл.

- Так почему же из туфельки можно, а из самой ноги - нельзя? - демагогически вопрошал я.

Бедный Билл чуть ни плакал.

- Я не в состоянии отвечать на ваш запрос! - признал своё поражение Билл.

- Молодец, я испытывал тебя, ты оказался принципиальным, правильным американцем! - по-американски широко улыбаясь, констатировал я. - А теперь выпьем за США - самую демократическую страну мира! После нас, разумеется! - быстро добавил я.

Налив вино в бокал я вручил его Биллу, себе налил снова в ногу, и, чокнувшись, мы выпили.

- Да, у нас достаточно демократический страна! - простодушно подтвердил Билл, выпивая.

Я намеревался вечером идти в русскую баню, благо она была в двух минутах ходьбы - это 'Тетеринские бани'. Предложил и Биллу сходить туда вместе. Обещал потереть спину.

Бедный Билл вспотел опять.

- Отстань от Билла, а то получишь! - рассвирепела Ольга.

- А что получу, доллары? - поинтересовался я.

- Доллары у вас не являются платёжной валютой, их надо преобразовывать в рубли, так нас инструктировали! - толково пояснил нам Билл, и мы расстались - я ушёл в баню.

Если американцы все такие, как Билл, то как же там скучно! Как там живёт Оля, привыкшая к моему искромётному юмору? А мои ученики, уехавшие жить туда, дурят там своих сотрудников, признаваясь, что они, якобы, засланные агенты КГБ, и те им верят. Верят и бледнеют от страха! Добрые, порядочные, правдивые ребята - эти американцы! Только очень уж наивные. Как они ещё выдерживают наплыв наших ушлых 'русаков' к себе - ума не приложу!

Итак, для интимных встреч я стал использовать дачу в Расторгуево, но покоя мне не было и там. Однажды уже в декабре, я выделил день специально для консультаций Осе Юдовскому. День мы с ним поработали, прерывая занятия прогулками по природе. Поблизости от дачи было кладбище (из-за чего я по вечерам боялся даже в туалет выходить), и небольшие озёра. Лёд на них был ещё гладкий, на нём - небольшой слой снега, который легко стирался ботинками, а под снегом лёд казался почти чёрным, и на нём можно было легко писать слова. И я, недолго думая, вывел ботинками трёхметровые буквы: 'Долой КПСС!'. Перепуганный Ося тут же принялся их лихорадочно стирать.

- Нурбей Владимирович, как вы можете такое писать, увидят с вертолёта - арестуют! - беспокоился Ося.

- А как узнают, что это мы писали? - поинтересовался я.

- Не мы, а вы, - поправил Ося, - а узнают по почерку; дайте мне защитить диссертацию, а потом пишите, что хотите!

Теперь, живя в Америке, мой ученик - миллионер Ося, наверное, уже не боится писать на американских озёрах: 'Долой КПСС!'. Если у них озёра вообще замерзают!

Вечером выпили и спокойно улеглись спать. А ночью, что-то часа в два, вдруг раздаётся стук в окно. Моя кровать была как раз близ него. Я испуганно вскочил, включил свет и посмотрел в стекло. А там маячило что-то зелёное и бледное лицо посередине, и окно-то, как раз выходит на кладбище.

- Кранты! - решил я, и с истерическим криком заметался по комнате, - не иначе - привидение!

Вскочивший на мои крики Ося всмотрелся в окно попристальнее и успокоил меня:

- Так то же Тамара Фёдоровна!

Ося знал Тамару Фёдоровну ещё по институту, да и по многочисленным встречам в Курске.

- А как она могла оказаться тут ночью? - не поверил я.

- Вот у неё и спросите! - посоветовал Ося.

Мы открыли дверь дачи и не без страха пустили замёрзшую Тамару внутрь. Она была в зелёном пальто и в мохнатой зелёной же шапке. Вина у нас уже не оставалось, но она привезла бутылочку мадеры с собой. Оказывается, она летела в Курск с Урала, где была в командировке. А самолёт сделал посадку в Домодедово, которое рядом с Расторгуево. Вот Тамара и решила навестить меня на даче, без какой-нибудь гарантии, что я в эту ночь именно там. Взяла такси и приехала. Что она делала бы, не застань меня здесь, даже не представляю! Поэтому я дал ей один ключ на всякий случай, если надумает вдруг меня ночью проверять, а на даче пусто. Хоть переночевать будет можно.

Застав меня с Осей, Тамара успокоилась, хотя продолжала подозрительно посматривать на нас. Тогда я и пояснил ей, что один здесь ночью я бы не остался и за кило золота. Не будь Оси, не попала бы она ночью на тёплую дачу, а делала бы нивесть что. И её грязные подозрения я отметаю напрочь! Мы переместили Осю в соседнюю маленькую комнатку и плодотворно переночевали. Вечером Тамара уехала в Курск поездом.

А ключом от дачи Тамара Фёдоровна не преминула воспользоваться. А получилось это так.

Встречая в ИМАШе Инну, я иногда спрашивал у неё про Тамару - маленькую.

- У неё всё о'кей! - говорила обычно Инна, - о тебе и не вспоминает, у неё много поклонников!

А тут как-то Инна призналась, что Тамара была беременна от меня и сделала аборт, причём очень поздний, и долго болела после этого. На мой вопрос, почему мне об этом ничего не сказали, Инна поинтересовалась:

- А чем бы ты смог нам помочь?

- Хотя бы деньгами, ведь это всегда нужно, врачу, там, заплатить, или на что другое: неуверенно сказал я.

- Аборты делают бесплатно, да и вообще мы здесь обошлись без тебя! - как-то вызывающе ответила Инна.

Так и не разобравшись, кто это мы, и кому это нам, я понял, что на восстановление отношений с Тамарой-маленькой, после всего произошедшего рассчитывать нельзя. И почему-то пригласил Инну в Расторгуево.

Она долго колебалась, но завтра была суббота - выходной день, и всё-таки согласилась. Инна несколько раз предупредила меня, чтобы я не думал приставать там к ней, и я уже пожалел, что пригласил её. Но, так или иначе, мы приехали в Расторгуево, взяли в сельмаге вина с закуской и пошли на дачу. Выпили, вышли погулять по глубокому снегу, вернулись, ещё выпили. И легли спать, каждый на свою койку. Я на свою - широкую, а Инна на Осину - узкую.

Как настоящий педант, я, дав слова не приставать, так и поступил. Заснул себе без всяких дурных мыслей. И вдруг среди ночи меня будят: поцелуем. Я уже был готов вскочить и кричать от страха, но увидел, что это Инна. Видимо, пожалела о сказанной фразе - 'не приставай'. Пришлось нарушить слово джентльмена, причём два раза - ещё под утро. Хотя приставанием с моей стороны я бы это не назвал, скорее это было 'непротивление приставанию со стороны партнёра'. А об этом я слова не давал.

В субботу мы встали поутру, выпили чаю, почистили зубы, сходили в туалет, который одиноко стоял в глубине двора, и выехали в Москву. Причём на вокзал шли 'по сокращёнке' - Инна куда-то спешила.

На Павелецком вокзале мы расстались, и я заспешил домой - на Таганку. Оля ещё лежала, и пришлось к ней поприставать; к тому же я ей слова, запрещающего это делать, не давал.

Мы ещё лежали в кровати, когда прозвучал звонок в дверь. Оля, чертыхаясь, встала и отворила; через минуту она вошла в комнату и хмуро бросила мне:

- Это к тебе - Тамара Фёдоровна!

Я не поверил - ведь Тамара никогда не бывала на Таганке. Накинув халат, я вышел за дверь - Тамара почему-то никак не хотела заходить в квартиру. Наконец, она согласилась зайти и присесть на кухне. Я присел рядом, а Оля зашла в комнату. На лице Тамары было выражение высшей степени презрения, как у Станиславского в его мимических портретах.

- Я только что из Расторгуева, - медленно цедила она, - там горячий чайник, мокрые зубные щётки, женские следы на снегу до туалета - какая-то 'киска' шла в туалет и обратно! Кого приглашал на дачу?

Я внимательно слушал Тамару, уверен был, что и Оля слышала её слова.

- Оля! - крикнул я, и послушная жена явилась передо мной, 'как лист перед травой', - где я был ночью?

- Как где, - ответила Оля, - дома, разумеется!

- А вот Тамара утверждает, что я был в Расторгуево, да ещё с какой-то 'киской'! А я тем временем спал у себя на квартире, в маленькой комнате, - подчеркнул я, чтобы Оля не перепутала, что следует говорить.

- А кто же тогда был в Расторгуево? - допытывалась Тамара

- Хорошо, - сказал я, - давай поедем в Расторгуево и там на месте разберёмся!

Мы собрались, и к неудовольствию Оли, уехали. Пока мы ехали, шёл сильный снег. А Тамара всё переживала, что следов 'киски' не будет видно. Но она ошиблась. На участке действительно отчётливо были видны следы киски, но без кавычек, натуральной киски, от дверей в сторону туалета.

- Вот следы киски - милого животного, вот чайник - он холоден, а вот - зубные щётки, - они сухи! - констатировал я. - Где 'вещдоки'?

Под натиском этих доводов Тамара сдалась. К тому же, она устала. Мы разделись (сняли верхнюю одежду), выпили вина, которое взяли по дороге. Потом снова разделись (на сей раз основательнее) и помирились действием.

Так мы мирились и отдыхали весь субботний день и в воскресенье до вечера, а вечером доехали до Курского вокзала, где я и посадил Тамару на Курский поезд 'Соловей'.

Домой я пришёл совершенно обессиленный. Но я был виноват перед Олей, и эту вину пришлось тоже заглаживать:

Наука

Может создаться впечатление, что я всё время только пьянствовал и тесно общался с дамами. Уверяю вас, это совсем не так! За время после защиты докторской вышли десятки моих статей, в основном в соавторстве с Моней. Я уже защитил докторскую, теперь наступал черёд Мони, а у него трудов было недостаточно. Вот мы и навёрстывали упущенное. Было также получено около сотни авторских свидетельств на изобретения. Всего их у меня около трёх сотен, а данный период был самый плодотворный. До защиты докторской я выпустил всего одну монографию, правда, первую в мире по инерционным аккумуляторам. А уже после защиты вышли книги: 'Инерционные двигатели для автомобилей' 'Маховичные двигатели', 'Накопители энергии', 'Инерция', 'Инерционные устройства в технике'. И всё в хороших издательствах: 'Машиностроение', 'Наука', 'Транспорт', 'Знание'. В один год вышли даже две книги в разных издательствах, но с одинаковым названием - 'Накопители энергии'. Одну из них я издал под псевдонимом - 'Н. Маховичный'. Весь юмор в том, что в ней я сурово полемизировал с вышедшей чуть раньше моей же книгой без псевдонима. И мне часто потом приходилось слышать: 'А Маховичный считает, что это не так!'. Тогда я уверял оппонентов, что Н. Маховичный уже переменил своё мнение. 'Откуда вы знаете?' - удивлялись 'Фомы-неверующие'. 'А потому, что Н. Маховичный - это я и есть!' - и показывал квитанцию, где гонорар за книжку Н. Маховичного был выписан на моё имя. Большинство из этих книг было, затем переведено на иностранные языки и издано в Европе.

Но особенно дорога мне моя научно-художественная автобиографическая книга 'В поисках энергетической капсулы', где я описываю свой поиск и разработку супермаховиков. Сто тысяч экземпляров книги были раскуплены мгновенно, и её переиздали таким же тиражом в 'подарочном' варианте - с шикарной обложкой, в цвете, с художественными фотографиями и т.д. Немцы перевели её на свой язык и издали в Германии.

Благодаря этой книге я завязал с немецкими специалистами и бизнесменами тесные отношения. Более того, по этой же причине у меня появились в Германии друзья - супруги Саша и Лена. Несмотря на разницу в возрасте, они теперь одни из самых близких моих друзей.

Так что, если человек - выпивоха и повеса, то это ещё не означает, что он - бестолковый. Но я, пожалуй, даже зря начал об этом разговор, так как конца он не имеет.

Можно проводить тысячи примеров, когда выпивохи и повесы оказывались великими музыкантами, художниками, поэтами, учёными и даже политическими деятелями. Куда же уж дальше - великими спортсменами, чемпионами мира и Олимпийский игр. И не только шахматисты (Алёхин, например), но даже и штангисты, что кажется совершенно немыслимым.

Я был знаком с одним из таких, величайшим спортсменом-самородком, выступавшим в среднем весе в 60-е годы прошлого века. Не называю его фамилии, чтобы не оскорблять его памяти - его уже нет с нами. Все, кто имел когда-то какое-нибудь отношение к тяжёлый атлетике, знают и помнят, кто был в эти годы чемпионом мира и Олимпийских игр в среднем весе. Он 'бил' знаменитого американца японского происхождения Томми Коно, бывшего, кстати, моим кумиром. Я видел этого нашего великого спортсмена в Сухуми, где он был на сборах. Он днём тренировался, а вечерами крушил ларьки и другие мелкие постройки на берегу моря, как будто они были картонными. Да и людям лучше было не попадаться на его пути. Меня-то он не трогал, как 'своего' (не подумайте дурного, я имею ввиду - штангиста), а кое-кому перепадало как следует. Это был человек-скала! Сибиряк, бывший золотодобытчик, он добыл максимум золота на соревнованиях. Но вино всё-таки погубило его.

В то же время, сколько людей совершенно непьющих, верных мужей и точных исполнителей - поразительно бестолковых! Я уже не говорю об их творческих возможностях. Но сам я, будучи заведующим кафедрой, предпочитаю иметь в коллективе непьющих, морально устойчивых сотрудников и преподавателей, чем талантливого пьянчужку и аморальщика! Знаем мы таких не понаслышке!

В конце 70-х годов я заметил среди своих студентов талантливого юношу и стал давать ему задания. Особенно хорошо получалось у него написание заявок на изобретения. Звали студента Сашей, фамилия была Серх. Так мы с ним получили авторские свидетельства на несколько десятков изобретений в области маховиков и приводов к ним.

А начали с оригинальной маховичной катапульты (для разгона самолётов с авианосцев и тому подобного), и назвали изобретение 'Средство для разгона масс'. Потому, что действительно разгонялась какая-то масса - самолёт, ракета, просто груз и так далее. И на это изобретение пришёл запрос из: КГБ. Оказывается, там решили, что это средство для разгона масс: народных. То есть вышедшей на демонстрацию толпы, вроде водомёта. Но пришлось разочаровывать 'товарищей' с Лубянки.

С Сашей мы скоро сошлись характерами. Он часто приходил ко мне домой, мы занимались наукой и нашими изобретениями. Ну, и 'обмывали' свои успехи. Несмотря на разницу в возрасте - ему было около двадцати, а мне - под сорок. Вскоре и мой младший сын Леван, закончив службу в армии, приехал в Москву, где я устроил его на ЗИЛ, как тогда говорили 'по лимиту'. Леван часто бывал на кафедре и сумел покорить сердце нашей молоденькой красивой сотрудницы - Наташи. Они вскоре поженились, а Леван поступил учиться в наш институт на вечернее отделение. Работал он на ЗИЛе шофёром.

Леван был рослым, сильным и красивым юношей. Левану была не очень понятна моя дружба с его ровесником Сашей, и я 'признался' ему, что Саша - мой внебрачный сын. Дескать, с маменькой его гулял, ещё будучи на студенческой практике в Москве, что совпадало по времени. Позже, когда Леван, да и я сам, познакомились с Сашиной мамой, она оказалась лет на десять старше меня. Леван высказал сомнение в моём отцовстве Саши, но я пояснил, что мне было 19, а ей 29, а это почти одно и то же.

Мы с Сашей вместе ходили в спортзал, даже выезжали в отпуск на отдых. Он с отличием окончил институт; я его взял к себе в аспирантуру и сделал его моим заместителем по всем кафедральным и научным делам. Саша был интересным высоким блондином с высокомерным видом и поведением. Все студенты от него бежали ко мне, пытаясь получить поблажки. Но Саша перехватывал их по дороге и 'карал' двойками, приговаривая:

- Нурбей Владимирович добрый, а я вот - злой, злой! - и расправлялся с молодыми бездельниками.

С Сашей мы впервые начали заниматься вариаторами и бесступенчатыми передачами, очень перспективными для автомобилей. Но и супермаховики мы не 'забрасывали'. На людях Саша со мной был на 'вы', ну а 'тет на тет' (как любили говорить в Тбилиси), тем более в застолье, он переходил на 'ты'. И иногда критиковал сурово, в основном, за мягкотелость. Это меня-то - и за мягкотелость! Можно только представить каким жёстким человеком был он сам.

Но основная научная работа и тесные взаимоотношения с Сашей ещё впереди. А пока не будем забывать, что идёт ещё поздняя весна 1979 года.

Второй развод. Жизнь продолжается

Моня, наконец, развёлся с женой, но свободным так и не стал. Капа звонила ему на работу, требовала немедленно явиться домой по той или иной причине. И тот 'поджав хвост' бежал, куда ему велели. Оля с Моней начали подрабатывать на аудиторской работе; сейчас эта работа так называется, а в те времена они просто проводили ревизию бухгалтерских документов и их списание. Бухгалтерскую макулатуру вывозили грузовиками. Какое право они имели на эту деятельность - не знаю, вероятнее всего его не было, но зарабатывали прилично. Даже Сашу брали себе в 'подмастерья', но потом я запретил уродовать студента.

Работа, а вернее 'халтура', снова сблизила Олю с Моней, и в мае месяце Оля объявила мне, что едет отдыхать с Моней на всё лето. Сам Моня при этом трусливо прятался от меня, заявив по телефону, что если я разрешу, то они едут, ну, а если нет - так нет! Кстати, телефон нам к тому времени поставили, чему мы с Олей были страшно рады.

Мне не жалко было отпускать Олю - ничего нового или вредоносного Моня с ней сделать не мог бы. Но страх, что бестолковые в сексуальном отношении мои друзья могут 'заделать' ребёнка, покоя мне не давал. Ещё бы - ребёнок будет считаться моим, если даже будет рыж, светлоглаз и странноват, как Моня. И я высказал свои опасения Оле.

- Тогда давай разведёмся! - просто предложила она.

Меня покоробило её легкомыслие: то уверяет, что любит больше всех на свете, а то - давай разведёмся! Но предложение Оли мне понравилось своей полезностью; тем более, она заявила, что про развод мы никому не скажем. У меня создалось впечатление, что моим друзьям так хотелось поскорее умотать на море, что они на всё были готовы.

Моня сопровождал нас в ЗАГС, куда мне просто неудобно было показываться. Там была молодая и красивая начальница ЗАГСа - Марина. Она с такой симпатией отнеслась во время бракосочетания ко мне, что не хотелось огорчать её разводом. В результате Оля с Моней буквально втащили меня, сопротивляющегося, в приёмную к Марине, как раз тогда, когда она выходила из кабинета.

Оля была, естественно, не в свадебном платье, а в разодранном джинсовом костюме и кепчонке. Моня тоже был в своём обычном виде - мятых брюках и ковбойке с брезентовым рюкзаком за спиной. В рюкзаке было всё - книги, рукописи, плащ на случай дождя, продукты, которые попадались ему по дороге, и которые без особой очереди можно было купить. Всклокоченные рыжие волосы и безумные глаза гения довершали портрет Мони. Моню часто 'брали' на улице и тащили в вытрезвитель, хотя он был 'трезв, как стёклышко', или 'сухой как лист'.

Марина тут же узнала меня и спросила, что нам надо.

- Вот, на развод меня ведут! - пожаловался я.

- Хорошо, заходите ко мне, - огорчённо пригласила нас Марина, - а этому что здесь надо? - и она сердито указала на Моню. Тот тут же выскочил за дверь, чуть ни прищемив свой рюкзак.

- Рассказывайте, в чём дело? - предложила Марина, усадив нас перед собой.

Оля стала возмущённо рассказывать, что я целые дни пьянствую и даже: На это 'даже' я поднял кверху палец и спросил Олю:

- И мне тоже можно рассказать про твои 'даже'?

Оля мотнула головой и продолжала.

- Хорошо, обойдёмся без 'даже'. Он не даёт мне свободы действий, не пускает меня:- и она осеклась.

- Куда не пускает? - ехидно переспросила Марина.

- На море с этим рыжим другом! - выпалил я.

Оля укоризненно взглянула на меня.

- Оля, ты же знаешь, что я всегда рублю правду-матку! - испуганно оправдывался я.

- Про матку бы помолчал! - презрительно бросила мне Оля, - а что, я не имею права ехать на море с другом без каких-нибудь грязных намёков? - обратилась она к Марине.

- Эх, а я полагала, что вы - серьёзные люди! Особенно вы, Нурбей Владимирович, вы произвели на меня такое солидное впечатление! Все сейчас разводятся, вот и я - начальник ЗАГСа, и представляете - тоже развожусь!

Я посмотрел на красивую, умную, добрую Марину и осторожно, 'по-еврейски', спросил:

- И как скоро вы будете свободным человеком?

Мой вопрос взорвал Олю.

- Что, теперь Марине хочешь жизнь испортить? Вы, Марина, не верьте ему - такой алкаш, такой кобель, а подходит культурно, как Дон Жуан какой-нибудь!

Марина тихо хохотала, закрыв лицо руками. На крики Оли Моня открыл дверь в кабинет и оглядел всех безумным взглядом. Марина захохотала в голос, уже не прикрываясь.

- Всё ясно! - констатировала она, - с вами бесполезно говорить о супружеском долге, о браке, о семье; вы живёте на каком-то своём облаке, и у вас свои законы! Заходите, - она написала дату на бумаге, - и я вас разведу. Всё!

Мы развелись и Оля взяла назад свою девичью фамилию, - ей не нравилось, когда все спрашивали у неё: 'А какая у вас нация?'.

Развод отмечать на Останкинской башне не стали, ну, а дома выпили втроём прилично. Моню на радостях развезло больше всех, и он стал требовать, чтобы сегодня Оля легла с ним. Я не возражал. Но Оля огрела его, как и меня раньше, гегелевской 'Феноменологией духа' по голове, отчего Моня мгновенно поумнел и улёгся на узкую тахту. Ну, а мы с Олей, по привычке - на наше брачное ложе.

Моня взял отпуск за несколько лет (он все последние годы не брал отпусков, гулял неделю-другую, просто не являясь на работу), и они уезжали на целый квартал - июнь, июль, август! Мне сказали, что будут звонить и рассказывать, где и как они отдыхают.

Я проводил 'мою семью' на поезд, отправляющийся с Курского вокзала, мы ещё выпили в их двухместном купе (видать, подхалтурили прилично!), и грустный пошёл домой. Время было дневное, но я выпил, и делами заниматься не мог. Сижу так дома у телефона, брошенный молодой женой, которая, не стыдясь меня, уехала на море с любовником, и от мыслей этих чуть не плачу.

- Лора? - задумываюсь я, сняв трубку, - нет, там уже всё кончено! Галка с Нинкой? - хорошо бы, да воспоминания страшные - охота ещё один инсульт заработать? Тамара 'маленькая'? - нет после всего, что произошло, мне туда хода нет. А почему именно 'маленькая'? Почему не обычная, то есть мамонтовская Тамара Ивановна. Тут даже в Курск ехать не надо!

Звоню во ВНИИторгмаш, с замиранием сердца жду ответа. И вдруг родной, низкий, необычайно красивый и сексуальный голос спрашивает: 'Вам кого?'.

- Томуля, ты простишь меня? - как можно жалобнее пролепетал я.

- Нолик, Ноличка! (она так иногда меня называла) - радостно прокричал голос на том конце провода, - да нечего нам прощать друг другу! Все хороши - кого не вороши! Где встретимся?

- Давай на Таганке, у входа в театр. Но ты не бойся, я тебя туда не поведу, там поблизости другой театр есть - двух актёров! - ответил я ей загадкой.

Договорились на пять вечера. Я сбегал в магазин, принёс чего надо. Прибрал брачное ложе, да и вообще в квартире. Потом уже вспомнил, что этого нельзя делать, пока уехавшие не доберутся до места. А если бы они во Владивосток поехали бы, то что, неделю сидеть в грязи? - разозлился я и решил, что все эти приметы - туфта. Но оказалось, что не совсем.

Стою я у театра на Таганке и размышляю - что за лапшу повесить на уши Тамаре. А потом решил - говорить только правду, ведь я же не профессиональный лгун. Тем более Тамара - свой человек, она всё поймёт и простит!

И вот из дверей метро выскакивает улыбающаяся Тамара и близорукими глазами в очках ищет меня. Я машу ей рукой, она перебегает дорогу, и мы встречаемся. Целую её, и ощущаю далёкий знакомый запах волос, кожи, вкус губ. Это же всё моё, родное! Это её голос - один из миллионов! Почему же моей женой была не она, а другая?

Странная штука - жизнь: человек предполагает, а Господь располагает! Вот я был законным мужем совершенно другой женщины, а теперь она катит в поезде с моим лучшим другом! Но тут я вспомнил признание 'моего лучшего друга' Мони о совращении его Тамарой Ивановной и вернулся на Землю.

А на земле, на моей родной Таганской земле, рядом со мной - моя самая большая любовь! И мы бодрой походкой зашагали к Дровяным переулкам, где находился мой, заметьте, мой дом!

Тамара с интересом наблюдала, куда это я её веду, но вопросов не задавала. Но когда я открыл ключом входную дверь и впустил её в просторную квартиру, она не удержалась и спросила: 'Чья это квартира?'

- Моя! - гордо ответил я.

Тамара молча включила свет и стала осматривать помещение. Внимательно посмотрела на широченную кровать в алькове, на рисунки, висящие на стенах. Фотографии не было ни одной, а рисунков - много. Здесь же не фотограф живёт, а художник! Рисунки были карандашом и пастелью; а изображён на них был один и тот же человек - я. В задумчивой позе, в плавках и со штангой, с рюмкой вина, а также замечательный динамичный рисунок, где я пляшу лезгинку с кинжалом в зубах под музыку Мони. Сам Моня с невероятно хитрой улыбкой и копной рыжих волос, как рыжий Мефистофель, играет на пианино дикую мелодию. А я уж под неё выплясываю! Всё, как и имело место быть в жизни!

Тамара, конечно же, узнала Моню, и удивлённо спросила, кто всё это рисовал.

- Художника приглашали, - уклончиво ответил я, - Водкина-Опохмелидзе по фамилии.

- А не Сутрапьяна или Стограммовича? - продолжила Тамара, хорошо зная притчу про хмельные фамилии, - а может, японца Токанава-Тояма?

Тамара осмотрела большую кухню, ванну в которой поместился бы сам 'дядя Стёпа', а заодно и умылась.

- Соловья баснями не кормят! - провозгласила Тамара, садясь за стол на кухне, - наливай, если есть что!

- Ты забыла украинского художника Наливайко, - напомнил я, разливая вино по стаканам.

- За любовь после брака! - провозгласил я, и выпил свой стакан.

Тамара отпила свой стакан и недоумённо спросила: 'Ты что, ещё второй раз не женился?'

- Обижаешь, я уже и со второй женой успел развестись! И вот, живу здесь, работаю в вузе в Москве.

- А я ещё не развелась! - вздохнула Тамара, - и я, в свою очередь, прикусил язык.

- За кем же ты замужем, за Бусей? - высказал я единственно возможный вариант.

- Держи карман пошире! - евреи со своими жёнами не разводятся, - за Лёшей-алкашом я замужем. Помнишь такого?

Я аж рот раскрыл от удивления.

- Чего удивляешься? Ты, что ли, сам по большой любви женился? Тогда почему так быстро развёлся? Да и вообще, может ли у тебя быть настоящая любовь к кому-нибудь, кроме меня?

- Нэт, нэ можэт, нэ за что! - переходя на кавказский говорок, решительно выпалил я.

- Вот и ладушки, - примирительно сказала Тамара, - мне тоже надоело в Мамонтовке жить и в туалет зимой за сто метров бегать! А так я вот разведусь, как ты, и квартиру в Москве получу. Потому, что наш с Лёшей дом на снос назначен!

- Тогда пьём за любовь до брака, имея в виду нашу с тобой большую любовь и, возможно, брак в будущем! - поправился я.

- Тогда компромиссный тост - за любовь вместо брака! - предложила Тамара, и мы дружно выпили.

Посидели мы неплохо, а потом отлично полежали на широком, нашем с Олей брачном ложе.

Вечером позвонил Ося, как обычно по научным вопросам. В разговоре с Осей мне в голову пришла практичная мысль. Я спросил Осю о его планах на лето. Он, конечно же, ответил вопросом на вопрос: 'А что?'.

- А ничего, хочу поехать с подругой летом в Киев, жилья не найдётся?

- Для вас - всегда пожалуйста! - обрадовался Ося, - летом я в Москве - осенью защита диссертации! Вы зайдите к родителям, они выдадут вам ключ от моей квартиры, я им позвоню. Вы - мой лучший благодетель и друг, родители молятся на вас!

Тамара была рада моему предложению съездить в Киев, она оказывается, там никогда не была. Мы с ней жили на Таганке до начала июля, а когда я вышел в отпуск, то мы поездом выехали в Киев. Нас приветливо встретили родители Оси (он, конечно же, сказал, что Тамара - моя жена), и выдали ключи от квартиры Оси.

Время мы в Киеве провели отлично. Побывали в Лавре, со страхом ходили по её подземным ходам с размещёнными там мощами святых. Были в знаменитой Владимирской церкви, расписанной Васнецовым, где на главных вратах изображён князь Владимир в плаще с орнаментом в виде множества свастик. Купались и загорали на Днепре в любимом мной Гидропарке и жарили шашлыки в Колыбе. А ещё - тренировались на стендах, воздвигнутых самодельщиками на берегу Венецианской протоки за мостом. Про эти стенды потом, уже без Володи Соловьёва, мы снимали очередную передачу 'Это вы можете'.

И, конечно же, посетили знаменитые 'Курени' - ресторан на берегу Днепра, где мы сидели в курене с высокой конической соломенной крышей и смотрели на Днепр.

Так вот, посидев в этом курене за одним столом с парой, возможно тоже выдающей себя за супругов, мы познакомились настолько близко, что покинули ресторан, обменявшись партнёрами.

В эйфории я бродил со своей новой дамой по тропинкам днепровского склона и целовался с ней. Только почти через час мы вспомнили о наших любимых и принялись искать их. Нашли-таки их возле шоссе, сидящими и целующимися на пне.

Куда бы делась Тамара без ключа от квартиры в незнакомом городе - ума не приложу! Но это её не волновало, она сидела себе на пне и целовалась! Ну, взял бы её, допустим, этот парубок к себе на ночь (в чём я сильно сомневаюсь!), но ведь потом Тамара домой не попала бы, ибо адреса не знала! А я что бы с моей новой партнёршей делал, тоже не знаю! Да знаю, конечно, но разве это дело, когда твоя баба пропадает с кем-то?

В Москву мы вернулись в отличном настроении и хорошей форме. Тамара выглядела лучше, чем когда-либо раньше или позже. Мы пригласили Бусю на Таганку, он сперва ворчал опять что-то типа: 'Одной семьёй живём:'. Но потом он восхищённо оглядел Тамару - загорелую, стройную, отдохнувшую, в белом шёлковом платье, очень шедшем ей, и ревниво бросил:

- У хорошего хозяина, видать была, если расцвела так!

- Да уж, обслуживали по первому классу, не то, что некоторые! - начала было лезть на рожон Тамара, но я замял разговор по-кавказски:

- Обижаешь, дорогой, не для себя - для друга старался! - и я протянул обе руки к Бусе.

Посмеялись, выпили; Буся похвалил меня за 'обратный' переезд в Москву и пожелал успехов. Он был очень огорчён провалом своей докторской в ВАКе и никак забыть про это не мог. На работе он стал раздражительным и агрессивным. И вскоре с ним поступили так же, как со мной в Тбилиси - не избрали по конкурсу. Буся был шокирован таким предательством коллег, но вскоре оправился и перешёл на работу в вуз. Там и успокоился.

Вуз - это золотое дно для умных людей. В НИИ можно до пенсии прослужить полным нулём и никто этого не заметит, а в вузе-то твоя дурость тут же, после первой лекции будет оценена студентами. Умному в вузе - раздолье, свобода творчества, общение с молодёжью! О чём думают головастые люди, идущие работать в НИИ, а не в университеты - ума не приложу!

Тамара - Оля - Тамара

В начале сентября Оля с Моней приехали с отдыха в Москву. Прибыли они утром, и мы с Тамарой были дома. Оля, ещё не видя Тамары, уже была 'на взводе', она покрикивала на Моню, а тот виновато суетился. Первым увидел Тамару Моня, он обрадовался ей, и они расцеловались. А тут вступила Оля:

- А это ещё кто такая?

- Давайте познакомимся, - предложил я, - Оля - любовница Мони, Тамара - моя любовница; остальные знакомы друг с другом достаточно близко!

Оля заворчала, но крыть было нечем. Я отозвал Олю в сторону и шёпотом сообщил ей, что Тамара временно поживёт со мной в маленькой комнате. А Оля, как я понимаю, будет жить с Моней в большой, или переедет к нему:

- Неправильно ты всё понимаешь, - перебила меня Оля, - я с Моней поссорилась, в лучшем случае мы будем просто знакомыми. Я полагала, что мы с тобой будем жить, как и раньше, только без регистрации. Но теперь мне надо заниматься другими делами:

Оля всхлипнула и сквозь слёзы сообщила, что она беременна.

- Успокойся, от Мони! - сказала она, видя, что у меня глаза вылезли на лоб. Мы устроились в Сочи в гостинице, - рассказывала Оля, - и этот чудак на букву 'м' выдавал меня за своего сына-школьника. В гостинице поверили и поселили нас в одном номере. Тогда в Сочи у нас всё ещё было в порядке. А потом мы морем переплыли в Одессу, вернее, в Ильичёвск к Феде, и там уже я поняла, что залетела. Подождали ещё месяц, думали, может быть обойдётся, но нет - всё ясно, залетела! Советуюсь с Моней, оставим, говорю, первый раз, всё-таки. А он наотрез - ни в коем случае, иначе утоплюсь в море! Делай аборт - и всё! Так и порешили, поэтому я скоро лягу в больницу!

- Каким же я оказался предусмотрительным! - мысленно похвалил я себя, - что развёлся. Иначе Оля обязательно родила бы, и я, 'средний по величине рогатый скот', всю жизнь:Как татары - мудрый народ, говорят: 'Пять минут сигарга - на всю жизнь - каторга!'.

Моня как-то засуетился и быстро ушёл, а мы отметили приезд Оли. Женщины быстро подружились, и к вечеру мы вместе пошли гулять по набережной Яузы, что была в пяти минутах хода. Оля, ложась спать, постелила себе в маленькой комнате на узкой тахте, а нам разрешила спать на широком брачном ложе (на котором собственно, я сплю и по сей день, но только совсем с другой Тамарой).

Скоро Оля легла в больницу, ей сделали аборт, но как-то неудачно, или что-то там обнаружили, поэтому задержали в больнице ещё на месяц. Мы с Тамарой регулярно посещали Олю в её палате, куда тайком приносили вино. А женщины из излишков своих обедов готовили закуску. Моня не посетил Олю ни разу - чего он боялся, не поймёшь!

Когда Оля вышла из больницы, то Тамара взяла над ней шефство. Она водила её по художественным вузам, чтобы Оля могла поступить туда. Были в Суриковском (что в двух шагах от нашего таганского дома), в Строгановском, Текстильном, где есть специальность художника по тканям. Но почему-то каждый раз Оля, приходя с собеседования, где она показывала свои работы, ложилась лицом вниз на постель и громко ревела. В её работах специалисты 'не нашли школы', понимаешь ли! А то, что рисунки всем нравятся, им наплевать!

Новый Год мы встретили втроём, и как ни странно, очень весело. Были сильнейшие холода, около сорока градусов мороза, все боялись и нос показать наружу. Тогда я разделся до плавок и босиком, сильно выпивший вышел во двор. Я там ходил, размахивал руками, пугал случайных прохожих. Дамы смотрели на мои подвиги в окно. Тогда я и узнал о своей нечувствительности к холоду, что позволило мне позже стать 'моржом'.

А уже поздней весной Тамара развелась со своим Лёшей и загуляла. То есть стала пропадать из дома. Мы с Олей переживали, но стали тайком от Тамары 'встречаться'. Если Тамара до часа ночи не приходила, то Оля перебиралась ко мне в брачное ложе.

Однажды Тамара пришла часов в семь утра, сильно выпивши. Высокомерно заявила, что выходит замуж за пожилого, но очень богатого человека по фамилии Вагин. Всё хвасталась: 'Вагин приказал, Вагин послал', и тому подобное. Я разозлился.

- Слушай, - говорю, - а когда ты выйдешь замуж за него, то переменишь свою фамилию?

- Конечно, - гордо ответила ничего не подозревающая 'невеста', - я буду госпожой Вагиной!

- Нет, дорогая, перемени ударение, ты будешь просто Вагиной! - убил я её своим каламбуром, - а если ты вагина, или по-русски ещё проще, то катись отсюда колбаской по Малой Спасской. А лучше - скажи 'деду' - своему престарелому Вагину - 'в Москву еду!' То есть из Мамонтовки - к нему, деду, в Москву!

И я, на радость Оле, выпроводил пьяную Тамару за дверь. Ну, не примет её 'жених', поедет домой в Мамонтовку, это недалеко.

Мы снова зажили с Олей как прежде. Но она была уже учёной - попросила в больнице, чтобы ей поставили 'спираль' против беременности. Так что мы были раскованы в своих действиях, не то, что раньше. Кроме того, очень раскрепощало меня то, что я уже не был связан с Олей брачными узами. Я, кажется, стал понимать грузина Коридзе, который 'в нэволе нэ размножается'!

Летом мы поехали в Сухуми к маме в гости. Мой старший сын Владимир, который жил там же вместе с бабушкой, женился на своей институтской подруге Лене. Я, конечно же, не говорил, что развёлся, и мама ожидала мою новую жену Олю. Когда же увидела нас вместе, только спросила: 'А кто этот мальчик?'

Оля быстро сошлась характерами с сыном и невесткой, ну а мама никак не хотела признавать Олю женщиной.

- Я слышала, что в Москве существуют однополые браки, неужели у вас такой, а? Как стыдно! - тихо говорила она мне.

Соседи по дому видели, как Оля в джинсах, закинув ноги на ветку олеандра, с сигаретой в зубах, 'резалась' с сыном во дворе в карты. И они тоже отказались признавать в ней женщину, тем более жену 'большого абхазского учёного'. Гомосексуализм на Кавказе исторически широко распространён, и соседи решили, что я привёз на Юг своего 'мальчика'. Но они простили мне эту слабость, как 'большому абхазскому учёному'.

Вернулись мы в Москву - и не можем выйти из метро к своему дому, не выпускают. Мы вышли с Таганской-радиальной и увидели на площади огромную толпу народа. Мы решили, что это связано с Олимпийскими играми, но заметили, что все взоры направлены на Театр на Таганке.

- Что случилось? - невольно спросили мы у людей.

- Высоцкий умер! - ответили сразу несколько человек. Это было настолько неожиданно, что мы аж онемели.

- Власти убили, не иначе! - подумал я, - но формально оказался неправ.

Оля заплакала, мы постояли ещё немного, и пошли домой. Помянули любимого барда и занялись своими делами. Меня ждал трудовой год, а что ждало Олю - не знаю. Скорее всего, опять 'халтура' с Моней, игра на гитаре и пение. Рисование Оля забросила, как только узнала у 'спецов', что у неё нет 'школы'. Так всё оно и оказалось - 'халтура' у Оли с Моней была, а былой близости с ним уже не возникало. Близость, зато, была у нас.

Я регулярно ходил в ИМАШ, нужно было работать с Моней по его докторской тематике. Ося успешно защитил диссертацию и уехал работать в Киев, на прежнее место. В Москву он приезжал часто.

Как-то я увидел Инну, она весело меня приветствовала и таинственно пригласила в свою комнату после работы. 'Не иначе, понравилось в Расторгуево и хочет повторить!' - решил я, но ошибся. В шесть вечера я зашёл в комнату к Инне и увидел на столе колбу с какой-то жидкостью, бутылку газировки и два гамбургера. По какому-то случаю пьянка, и это неплохо!

Инна заперла дверь, чтобы не беспокоили уборщицы, и мы врезали за встречу. В колбе оказался спирт, его иногда выдавали, как мы шутили, для 'протирки электронной оптики'. Уже захмелели, а причины 'застолья' я не обнаруживаю.

- Инна, - не выдерживаю я, - скажи, в чём дело, ты снова хочешь переспать со мной или к чему мне готовиться?

- Нет, - фыркнула Инна, - про это забудь, а вот красивую бабу я тебе 'подобрала'. Она, оказывается, как-то видела тебя и 'не возражает'! Едем?

Кто же будет возражать против красивой бабы, тем более, что она сама 'за'? Я позвонил Оле, предупредил, что еду по делам, и мы с Инной выпили за успех 'безнадёжного дела'. Если бы Инна знала, за какое 'безнадёжное дело' она пьёт!

Мы остановили горбатый 'Запорожец', который вела дама. Она согласилась подбросить нас, хотя предупредила, что только учится водить.

- Я езжу очень медленно, но зато не возьму с вас денег! - весело предупредила она.

Инна села с ней рядом и показывала дорогу. Почти через час я увидел, что мы подъехали к дому:Тамары маленькой!

- Инна, ты что мне голову морочишь! - вскричал я, - или я не вижу, куда мы приехали?

Инна поблагодарила даму-водителя, извинившись за мою горячность, и мы вышли.

- Я тебя веду к Людмиле, помнишь такую красивую женщину? - пояснила мне Инна. - Она с мужем развелась и сейчас свободна. А Тамару не бойся - у неё полно поклонников. Она ушла из Академии Наук и сейчас работает официанткой в ресторане 'Охотничий'. Ты представляешь, какой у неё там контингент? Приходит домой к часу ночи, а встаёт поздно, ты её и не увидишь.

Людмила действительно была очень красива, и я, будучи подшофе, зайти согласился. Пошли мы 'через магазин', где я прикупил вина. Пока Инна звонила в дверь, я стоял поодаль с бьющимся сердцем. Наконец, Людмила открыла, и я прошмыгнул к ней в комнату.

Было около девяти вечера. Мы прилично набрались, сидели, шутили, смеялись. Было жарко в комнате, и я разделся до плавок. К тому же я так выглядел выгоднее, чем одетый.

Когда пьёшь много вина, извините, часто бегаешь 'куда король пешком ходит'. Я выразительно посмотрел на Людмилу:

- Иди так, там все спят, - успокоила она меня.

И я пошёл, карабкаясь за стены темнющих коридоров, с трудом вспоминая дорогу в туалет, когда я по ночам ходил туда из комнаты Тамары. После яркого света в туалете, дорога назад показалась ещё темней и запутанней. Я, напрягая всю свою память, шёл на 'автопилоте'; наконец, я нащупал дверь и, открыв её, вошёл.

В комнате горел ночник, и у кровати почти раздетая Тамара снимала с себя чулки. Ничего, не понимая, я замотал головой. Тамара взглянула на меня и спокойно спросила:

- Нурик, это ты?

Я закивал, дескать, да, она не ошиблась.

- Откуда ты? - продолжала Тамара, не меняя тона.

- Из дому, вестимо, - с сомнением, ответил я.

- Прямо так в плавках и шёл? - не удивляясь, спросила Тамара.

- А то, как же! Нам, грузинам, всё равно:- но дальше не стал продолжать.

- Садись, коли пришёл, - пригласила Тамара и накинула халатик.

Я присел на детскую кровать с проваленной сеткой, и колени мои тут же оказались выше головы.

В таком положении застала меня разъярённая Инна, отворившая дверь без стука. С Тамарой она и не поздоровалась.

- Вставай, пьянь, мы тебя по всей квартире ищем! - кричала она, пытаясь натянуть на меня свитер, - уже думали, что ты в унитаз провалился!

- Инна, добрый вечер, - спокойно поздоровалась Тамара, - присядь, поговорим спокойно!

- Я в твоих советах не нуждаюсь! - сверкнула на неё глазами Инна и выскочила за дверь. Через минуту она забросила в дверь Тамары мои шмотки и исчезла.

Так я и остался на ночь у моей 'рабыни, выставленной на продажу'. Я повинился, что ничего не знал о состоянии Тамары после наших встреч; к тому же Инна сказала мне, что я вам не нужен.

Тамара грустно улыбнулась:

- Как она здорово за нас двоих решила!

Потом Тамара без обиняков призналась, что она и сейчас беременна после лета. Она была на Азовском море в пионерлагере с дочкой. Сама устроилась на работу, а дочка отдыхала там же. Познакомилась с 'вожатым' - и вот результат.

- Зато сегодня можно не опасаться, - рассудительно добавила она. Мы последовали этому совету и не ошиблись.

Утром я спросил Тамару, что заставило её перейти из Академии Наук в официантки.

- Хотела больше зарабатывать, - призналась она, - а оказалось ещё хуже. Обсчитывать клиентов я не могу, а обворовывают свои же. То скатерти украдут, то посуду. За всё платить надо, да ещё и откупаться - ведь предполагается, что официант обязательно обсчитывает клиента! Надо уходить - а то так и до тюрьмы недалеко. Уже вся в долгах!

Я оставил Тамаре сто рублей, что были у меня с собой, и решил зайти днём к ней в ресторан пообедать и разведать обстановку. Круглый, как цирк ресторан 'Охотничий' был неподалёку от станции метро 'Ботанический сад'. Днём внутри было почти пусто. За дальним столиком 'резались' в карты два клиента, за другими, составленными вместе, расположилась цыганская компания.

Узнав, какие столики обслуживает Тамара, я присел. Ждал долго, хотя народу не было. Наконец подошла невозмутимая Тамара, поздоровалась, спросила, что буду заказывать.

- Ты хоть узнала меня? - удивился я.

- Конечно, я же не пьяная! - спокойно ответила она.

Я заказал что-то и ожидал, что Тамара не возьмёт с меня денег. Но она долго считала, путаясь в расчётах, и, наконец, насчитала восемь двадцать. Я обиженно заплатил и обещал прийти к закрытию ресторана проводить её домой.

В полночь я подошёл к 'Охотничьему'. Люди заканчивали выходить из ресторана. Шёл бойкий разбор проституток, они перебегали от одного автомобиля к другому. Какие-то мужики пересчитывали пачки денег, передавая их друг другу.

- Бежать надо отсюда Тамаре, пока цела! - решил я.

Наконец, одной из последних вышла Тамара, и я взял такси. Таксист, точно решив, что я 'снял' девушку, начал сальные разговоры. Потом понял, что мы давно знакомы и замолчал.

В комнату мы прошмыгнули незаметно. А утром Тамаре надо было опять рано вставать, и я решил остаться один. В туалет я, по привычке, вышел под утро, пока все спали, и сейчас отдыхал спокойно. Часов в десять я предполагал встать, одеться, выждать пока в квартире всё затихнет, и потом тихо выйти, захлопнув за собой дверь.

Но вышло иначе. В комнату, резко отворив дверь, вбежали две маленькие собачки - хин и пекинесс. Уставившись своими 'нерусскими' мордами, они начали облаивать меня. Я отмахивался от них тапочкой, пока вечно пьяная старуха-соседка, ворча и рассматривая меня как экспонат, не выгнала собак из комнаты. После этого мне спать уже не захотелось, и я, быстро собравшись, ушёл.

Вскоре Тамара легла в больницу на аборт, и я навещал её там.

- Вот судьба-то какая у меня - навещать не от меня беременных! - подумал я и решил, что лучше всё-таки, когда не от меня. Греха меньше!

Я настоял, чтобы Тамара, как и Оля, вставила 'что-то', предохраняющее от беременности, и теперь спокойно общался с моими 'малогабаритными' дюймовочками. Чтобы не совершать 'челночных' рейдов между Таганкой и Ленинским проспектом, я стал приводить Тамару домой. Оля была недовольна и не уступила нам широкое 'брачное' ложе.

С молчаливой и замкнутой Тамарой-маленькой Оля общего языка так и не нашла. Она просто терпела её, раздражаясь по каждому случаю, а как-то всерьёз заявила Тамаре, что она тут не 'прописана'. Та же ей возражала, что с московской пропиской она имеет право находиться, с согласия жильца, в любой квартире города Москвы. Так мои дамы соревновались в знании бюрократического жилищного кодекса.

Однажды у нас в квартире произошла интересная встреча, после которой я решил всё-таки приходить к Тамаре домой самостоятельно. К Оле в гости приходили разнообразные типы и типчики. Однажды заявилась 'сладкая парочка' голубых, пассивная компонента которой, некто Сергей, давно уже был нашим общим знакомым.

Весьма представительный, интеллигентный и красивый парень, вызывал большой интерес девушек. Он же сам их терпеть не мог, относился к ним даже с брезгливостью.

Как-то я с Сергеем ехал в автобусе, и некая, очень интересная девушка толкнула его при повороте машины. Девушка с очаровательной улыбкой извинилась, но Серёга, весь взбешённый, стал кричать на неё, и, главное, спешно тереть и чистить то место на своём костюме, которого коснулась девушка. Та - чуть ни в слёзы, но я подмигнул ей и предложил толкнуть меня: 'Мне это будет только приятно!' - сообщил ей я. Девушка хитро заулыбалась.

Так вот, 'сладкая парочка', уже выпившая, расположилась за столом на кухне. Там же располагалась Оля, когда мы с Тамарой пришли и тоже присели за стол. Активная компонента парочки - Мишка, совсем ещё юнец прыщавый, безумно любил и ревновал своего Серёгу, ну а тот был непрочь пофлиртовать.

- Я - чёрная моль, я - летучая мышь:, - завлекающим голосом пел Серёга, строя мне глазки. Тамара с интересом наблюдала эту сцену, видно было, что она видит такое впервые. Сергей был очень красив, и я невольно залюбовался им.

Тут вышедший из себя юнец Мишка, не спускавший глаз со своей любви, взревновал, вскочил и стал кричать на меня:

- Что ты так смотришь на него? Бери, бери - я дарю его тебе! Я же вижу, что ты кадришь его!

Мы еле усадили нашего Отелло.

- Мишенька, почему ты так легко даришь меня ему? - томно произнёс Серёга, указывая на меня изнеженным, усталым жестом. - Ты что, уже не любишь меня больше? - и Серёга в очередной раз подмигнул мне.

Мишка упал на грудь Серёге и, обняв его, зарыдал. Серёга гладил его по голове и приговаривал:

- Не пойду я ни к кому от тебя, потому что я - твой навек!

Забегая вперёд, скажу, что родители Мишки настояли-таки, чтобы их сына забрали в армию, оторвав его от любимого. Ну, а пока они были в апогее любви. Хочу только признаться, что слово 'апогей' использовано мной здесь лишь случайно, и оно не имеет ничего общего со словом 'гей'.

'Друзья' попросили оставить их на ночь, и мы положили их на нашу с Тамарой узкую тахту. Сами же мы - я, Оля и Тамара улеглись втроём на 'брачное ложе'. Но это был не сон, а мученье. Я лежал между моими дюймовочками и не знал, как себя вести.

Тамара спала, а Оля вся напряжённая, как струна, следила за каждым моим движением. Лежать на спине мне надоело, но как только я начинал поворачиваться набок к Тамаре, то меня хватали 'за грудки' и возвращали на прежнее место. Не мог я свободно распоряжаться ни своими руками, ни ногами.

- Я не потерплю в нашей квартире разврата! - грозно прошипела мне на ухо Оля, чем вызвала мой гомерический хохот, разбудивший не только Тамару, но и спавшую в соседней комнате 'сладкую парочку'. Так вот, чтобы не приучать Тамару к 'разврату' в нашей с Олей квартире, я отпустил её жить к себе, и наведывался туда, предварительно позвонив по телефону. Я настоял, чтобы Тамара ушла из этого ресторана, откуда она уже начала приходить подшофе, и устроилась в НИИ, хотя там платили немного.

И ещё - Тамара одержала над собой важную победу - бросила курить. Одномоментно и навсегда, сделавшись яростной противницей этого вредного и неэстетического занятия. Это был первый на моей памяти случай успешного отказа от курения.

Одни ЧП

Оля знала телефон Тамары; знала она и то, когда я бывал там. Поэтому часто звонила туда, в основном, когда не могла разгадать кроссворд. Оля решала эти кроссворды сотнями, причём аккуратно складывала и прятала уже заполненные. Она думала, что это когда-нибудь пригодится - продать, например, их в другую газету.

Поэтому я не удивлялся её звонкам даже в очень позднее время - обычно 'заклинивал' кроссворд.

- Ты должен знать, - звонит в полночь Оля, - 'физик, изобретатель барометра', наверное 'Гей-Люссак'? Если считать тире за букву - подходит!

- Оля, во-первых, это - Торричелли; во-вторых, ты должна знать сама, что врачи не советуют прерывать половой акт, а ты меня вынуждаешь делать это, когда звонишь ночью; в третьих, почему тебе в голову лезут одни 'геи'? Что, сексуально нормальных физиков, как, например, твой бывший муж, тебе мало?- поучал я любительницу кроссвордов.

Но сегодняшний звонок последовал сразу же после моего прихода к Тамаре, и у Оли был очень взволнованный голос.

- Звонила из Курска Лиля, твоя первая жена. Она сказала, что Леван пропал из части, где служил. Георгий Дмитриевич (мой дядя) уже в курсе дела, а Лиля будет в Москве утром, чтобы полететь в Ташкент.

Я немедленно оделся и выехал на Таганку. Леван недавно пошёл в армию, и его, как физически весьма сильного, забрали в узбекский город Карши, откуда обычно солдат посылали в Афганистан, где тогда была война.

Звонок дяде ничего не прояснил - Лиля получила телеграмму из части, что рядовой такой-то ушёл в 'самоволку' тогда-то, и в случае его появления дома следует немедленно сообщить в часть. Утром Лиля прибыла прямо к дяде, и мы встретились. Я дал ей денег на самолёт, а сам решил встречать все поезда, прибывающие из Ташкента.

Дядя организовал у себя дома целый штаб из знакомых в Узбекистане. Даже 'знаменитый' первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Рашидов занимался поисками Левана. Дядя был лично знаком с Рашидовым и звонил ему.

Прошла почти неделя, а о Леване ни слуху, ни духу. Военные из дядиного 'штаба' сообщили ему статистику - если после исчезновения солдата проходит неделя и он нигде не объявился, то шансов, что он жив, очень мало.

Я уже с утра запил на кухне, как вдруг в дверь позвонили. Оля пошла открывать, и я слышу её радостный крик: 'Ты посмотри, кто пришёл!' В дверях стоял Леван в военной форме; он смущённо улыбался и бормотал: 'Я, кажется, что-то не так сделал!'.

Я, как заворожённый, стоял перед Леваном и только повторял исконно русскую фразу, образно определяющую нашу с ним степень родства. Наконец, Оля прервала меня, и мы затащили Левана в квартиру. Он рассказал нам, как нашёл наш дом и квартиру. Оказывается, проезжая на автобусе с Курского вокзала, когда я провожал его на самолёт в Узбекистан, я указал ему на дом с большой трубой у подъезда и сказал, что сейчас живу там, на первом этаже. Обладая очень цепкой зрительной памятью, Леван сумел найти этот дом и пришёл к нам, обходя вездесущие патрули.

Оказывается, этот богатырь не выдержал издевательства 'дедов', сбежал из части и тайно сел на медленный почтово-багажный поезд, идущий в Москву. Проводник, которому было скучно ехать одному, приютил его, и они всю дорогу пили водку в служебном купе.

Я тут же позвонил дяде и Лиле в Ташкент. Решили, что Леван даст покаянную телеграмму в часть, где сообщит о своём добровольном возвращении. Это чтобы не попасть под трибунал. А там дядя договорился со знакомым генералом, что тот возьмёт его к себе шофёром и будет лично курировать его. Леван незадолго до армии окончил шофёрские курсы и имел водительские права.

Мы дня два пили с Леваном. Потом он захотел посмотреть стереокино, о котором мечтал всю жизнь. А на моё замечание, чтобы он бросил эту блажь, Леван капризно отреагировал:

- Что, я зря из армии убегал, что ли?

После этого мы переодели его в 'гражданские тряпки', надели мою синтетическую шубу (в Москве уже лежал снег), и Оля повела его в стереокино.

А я, даже не звоня Тамаре (о приезде Левана я ей сообщил тут же), побежал к ней домой. Дома её не оказалось, соседи сказали, что пошла в магазин. Я выбежал на улицу - и не знаю куда идти. Вдруг в переулке замечаю её знакомое зелёное (опять зелёное!) пальто. Я бросился к ней и вижу, что она тоже бежит ко мне. Мы аж столкнулись с ней, и давай на радостях целовать друг друга! Этот момент я часто вспоминаю и сейчас.

Через пару дней я посадил Левана на поезд 'Москва-Ташкент' и велел не чудить больше. Проблем с армией у него уже не было.

Приближался Новый Год, и я раздумывал - с кем его мне встречать. В Курск ездить уже не хотелось; Тамара-маленькая встречала Новый Год с дочкой и мамой, где я был неуместен. Оля традиционно встречала этот праздник в семье тёти. Я уже подумывал возобновить отношения с Тамарой Ивановной, и если она ещё не стала женой богатея, то встретить праздник с ней.

Но тут вдруг мне звонит Элик и взволнованно предлагает встретиться в ИМАШе. Встречаюсь и вижу, что мужика так и распирает от желания высказаться. Мы вышли с ним в коридор, и Элик серьёзно пожимает мне руку: 'Поздравляю тебя, ты породнился с Лениным!'

- Чего угодно ожидал, только не родства с вождём мировой революции, которого, к тому же, я принципиально не переношу. Спасибо, дорогой, может, расскажешь, как это меня угораздило! - поинтересовался я.

- Слушай сюда внимательно! - начал со своей любимой фразы Элик. У меня есть знакомый молодой генерал 'из органов' по фамилии Ульянов. Мастер спорта по вольной борьбе и с виду качок! Правда, в голове всего одна извилина, ну от силы, полторы! Как говорят в нашем народе: 'Баим поц ликт ауф дер пунэм!' (на идиш: 'Будто 'хвостик' поперёк лба лежит'). Кстати, у него жена здесь в ИМАШе работает - кандидат наук, Ликой зовут.

И вот этот Ульянов через свою жену Лику находит меня в ИМАШе и просит свести со специалистами по вентиляции. Что он собирается там вентилировать - бомбоубежище, или скорее свой коттедж, не знаю. Но помню, что твоя Тамара:

- Которая? - перебиваю я его, чтобы разговаривать предметно.

- Понимаю, ты же тамаровед! Докладываю - Тамара Ивановна, которая работает во ВНИИТоргмаше. Помню, что она как раз по работе занимается ветиляцией, и у них есть бригада типа 'шараш-монтаж' в этом направлении.

- Свожу я, значит, вчера Ульянова и Тамару в кафе 'Кудесница', что рядом, на Лермонтовской площади. Выпили по стакану коньяка, Тамару твою развезло. Но договориться успели, телефонами обменялись. Выпили ещё, она что-то ему на ушко нашёптывать стала. Потом Тамара отзывает меня и просит ключи от моей 'конспиративной' квартиры. 'Ему, - говорит, - неудобно, он женат на какой-то твоей знакомой!'

- Дал я ей ключи, не мог же отказать твоей ближайшей подруге, - всерьёз заметил хитрец Элик, - а сегодня утром здесь же в ИМАШе их мне отдаёт сам Ульянов. И хвастает:

- Не успел двери запереть, она тут же кидается на меня, валит на койку, раздевает сама. 'Ты, - говорит, - самый красивый мужик в моей жизни, одни чистые мышцы! Мой бывший тебе в подмётки не годится!' Ну, поползала она по мне, сколько надо, потом отвалилась, и мы стали выпивать. Я и спрашиваю, а кто это твой бывший? 'Да это приятель Элика, доктор наук, мастер спорта по штанге!'. Вот такая история имела место.

- Знаешь, Элик, - говорит Ульянов, - если бы не вентиляцию мне в коттедж устанавливать, ни в жисть с такой не стал бы! Как баба - никуда не годится, не возбудила она меня ни капли! Да и болтушка страшная, чёрт знает, что может наговорить!

- Ну, положим, он и сам болтун порядочный, даром что из 'органов'! - высказал мне своё мнение о генерале Элик, и спрашивает:

- Что делать с Тамарой будем? Ведь это измена, предательство! - возмущённо провозгласил Элик, ударяя кулаком по перилам лестницы.

- А ничего, - спокойно ответил я Элику, - убью её как-нибудь при встрече!

А сам вскипел весь внутри - всё-таки и любил и ревновал я Тамару Ивановну бешено.

- А зачем же мне убивать свою любимую Тамару? - вдруг подумал я, - убить надо обидчика - генерала Ульянова! Или его жену трахнуть в отместку - она же здесь рядом - в ИМАШе! А лучше - и то, и другое! - стал распаляться я, и вдруг отчётливо представил Тамару, ползающую по голому телу здоровяка-генерала. От ярости у меня помутилось в голове, и я, как у меня уже бывало в экстремальных случаях, увидел себя и Элика со стороны, как бы с угла потолка.

В сумраке коридора застыли две фигуры - одна энергичного толстяка с кулаком, занесённым над перилами, а другая - моя, прислонившаяся к стенке, с понурой головой. Вдруг голова у моей фигуры поднимается, упираясь взглядом в толстяка и произносит чужим отрывистым голосом:

- Убивать Тамару не будем! А будем трахать жену Ульянова! Обидчик же мой сам себя погубит!

Постепенно я вернулся в своё тело и первое, что увидел - это вытаращенные глаза Элика.

- Что с тобой, ты вроде, как бы, не в себе? - Элик трясёт меня за плечи, - да и голос у тебя стал как у Буратино! Что ты сказал - будем трахать жену генерала? Я - не буду, а ты - как знаешь! Это интересно, но опасно! Что, думаешь, он застрелится с досады? Да он скорее тебя сам застрелит! Ты что, серьёзно всё это, или прикидываешься?

Но бурный поток эмоций Элика был прерван - в коридор вдруг выбежал Моня и позвал меня:

- Иди, Тамара Ивановна 'на проводе'!

Таинственное существо - эта Тамара Ивановна! Всегда появляется вовремя, чувствует, гадюка, что о ней вспоминают. Я это много раз замечал! И тут возникла у меня идея разыграть её, а заодно и отомстить за измену.

Разговорился с ней, будто бы ничего не случилось, будто бы вчера вечером только и расстались. Приглашаю её на встречу в то же кафе 'Кудесница' - вроде удобно, близко от ИМАШа.

Встречаемся, берём по стакану мадеры, выпиваем, а я и говорю:

- Спасибо тебе Тамара, спасибо! - и кланяюсь, чуть ли не лбом в стол.

- За что, дорогой? - вкрадчиво спрашивает Тамара.

- А за то, что породнила меня с вождём мировой революции! - серьёзно отвечаю я.

- Ты что буровишь, охренел, что ли? - занервничала Тамара.

- Тогда я расскажу тебе небольшую историю, посмотрим, как ты её откомментируешь. Должен был я вчера срочно передать Элику один отчёт, ему сегодня его на работу возвращать надо. Звоню на его 'конспиративную' - никого нет. А я как раз поблизости находился, дай, думаю, зайду и положу отчёт на стол. Ключи от этой квартиры у меня всегда при себе. Подхожу к дому и вижу - в подъезд входит здоровенный мужик и ты с ним рядом. Тебя сильно 'ведёт', выпила, значит. Заинтересовался я - с кем и зачем моя любимая идёт в квартиру Элика. И тихо за вами поднялся. Вы захлопнули дверь, а я подождал немного и неслышно отворил её. Если что, извинюсь и скажу, что я тоже вхож сюда, ключи, дескать, имею. Но вы были в комнате, там и свет зажгли, а в прихожей - темно. Вы так были собой заняты, что на прихожую и внимания не обращали. Мужик рухнул на койку, а ты его раздевать кинулась. Раскидала шмотки по комнате и ну по нему сверху ползать, по голому-то! По мне, почему-то, ты так не ползала, у нас всё по-людски было! Всё бы ничего, но ты стала своего 'бывшего' хулить. Ну, думаю, ты Бусю имеешь в виду, а ты и говоришь - доктор наук, мастер спорта, мол! Грустно мне стало, не захотел я эту вашу порнушку дальше досматривать, тихо вышел и закрыл за собой дверь. А сегодня утром в ИМАШе вижу того мужика, он Элику ключи передавал.

- Кто этот здоровый? - спрашиваю Элика.

- Это генерал Ульянов, - отвечает он с гордостью, - внучатый племянник самого Владимира Ильича!

- Поэтому я и говорю тебе, Тамара - большое русское спасибо, что породнила меня с вождём мирового пролетариата!

Тамара, молча, с ненавистью смотрела на меня, сжимая в руке стакан. Казалось, она хочет запустить им в меня. Но я поднялся, и, продолжая говорить: 'Спасибо тебе, Тамара, спасибо!', спиной отошёл к выходу, а там уже дал дёру. От неё всего можно ожидать, когда она в ярости!

Новый Год в Марфино

Я снова зашёл в ИМАШ; мне стало ещё грустнее. С кем же мне Новый Год-то встречать? И вдруг кто-то подходит ко мне сзади и закрывает глаза ладонями. Меня взял ужас - так могла поступить только Лора, но её уже полгода как нет. Кто это? Я обернулся и увидел Инну. Но она же со мной разругалась у Тамары в комнате! Нет, ничего, улыбается.

- Ну, как у тебя дела с твоей официанткой? - первым делом спросила Инна.

- Да ничего, - ответил я, не обращая внимания на её интонацию при произнесении слова 'официантка'. - Кстати, она уже ушла с этой работы в НИИ.

- Старшим научным сотрудником? - с сарказмом спросила Инна.

- Нет, младшим! - без тени юмора ответил я.

- Где Новый Год-то встречаешь, небось, со своей:

- Научной сотрудницей, - подсказал я Инне, - Нет, она - с дочкой и мамой, а я вот свободен!

Инна чуть не подпрыгнула от радости.

- Ой, давай поедем в Марфино, там так хорошо, так весело! - защебетала Инна, - я там как-то встречала Новый Год - это прелесть! А какая там вокруг красота!

Инна рассказала, что в Марфино (это ближнее подмосковье) - пансионат, в который дают путевки на работе у друзей Инны. Там легко можно взять двухместный номер, а Новый Год встретить в столовой, которую на праздники преобразуют в ресторан. Всю организационную часть Инна берёт на себя, за мной только деньги.

Я согласился, и выезд был назначен на дневное время 31 декабря. Оле и Тамаре сообщил, что еду с друзьями по кафедре на подлёдный лов рыбы в профилакторий ЗИЛа. А сам встретился с Инной в назначенном месте (уже позабыл где), мы сели в служебный автобус и поехали.

Шутки, прибаутки, бутылка по рукам - и мы уже в Марфино. Инна взяла наши паспорта, и вскоре мы уже осваивали наш уютный двухместный номер со сдвинутыми друг к другу кроватями. Я предложил, было, Инне опробовать койки в деле, но она отказалась, заявив, что у меня лишь одно на уме.

Странная женщина эта Инна! Я так и не понял, что у неё самой на уме. Едет с мужиком с ночёвкой на дачу и предлагает ему не приставать к ней. В результате пристаёт сама. Знакомит то с одной, то с другой своей подругой, живущими в одной квартире - дверь в дверь. Ссорится, а потом предлагает вместе встречать Новый Год. Устраивается со мной в одном номере и тут же заявляет, что у меня на уме одно, а у неё - что-то другое. Что же это такое 'другое' у неё на уме?

Мы встретили Новый 1981 год в ресторане пансионата, и там познакомились с компанией из двух женщин и одного парня. Парень был молодой, мрачный и какой-то нерусский. Он сопровождал одну из женщин и был похож на её охранника. Женщина эта была жгучей брюнеткой, лет тридцати пяти с резкими и властными движениями.

Вторая дама, тех же лет, русая с нежными чертами лица, весёлая хохотушка. Брюнетку она называла Луизой, а та её - Машей. У охранника было такое необычное имя, что я его даже не запомнил. Им, наверное, моё имя тоже показалось бы странным, поэтому я представился новой компании как Николай - Ник.

- Трепач! - резко отозвалась на моё новое имя Инна, но я заметил ей, что так меня крестили.

Мы изрядно выпили, причём я как-то органически влился в новую компанию, а к Инне подсел мужик, похожий на армянина, плохо говоривший по-русски.

Выпивка и танцы были в самом разгаре, Луизин охранник, вроде, начал 'кадрить' Машу. Луиза отозвала Машу на минутку, и как мне показалось, дала ей за это 'втык'. Но я ошибся с 'точностью до наоборот'.

Я сидел и с интересом наблюдал шуры-муры Инны с армянином, как вдруг подошла Луиза и тихо шепнула мне на ухо: 'Иди за мной, но чтобы заметно не было!'. И, петляя между танцующими, она вышла в коридор. Я же, шагах в десяти, следовал за ней. Луиза дошла до какой-то комнаты, посмотрела на её номер, вставила ключ и открыла дверь. Быстро втолкнула меня внутрь и заперла дверь.

- Не бойся, это номер Маши! Быстро! - приказала она мне, и во мгновение ока разделась.

Я спешил как мог, но от Луизы, конечно же, отстал. Мы нырнули в свежую постель Маши и энергично предались делу. Я хотел поцеловать Луизу, но она отвернулась и прошептала: 'Помаду размажешь!' Процесс был бурным и скоротечным, но, судя по всему, Луиза была удовлетворена. Она почему-то поблагодарила меня, что было для меня откровением, и невероятно быстро оделась.

- Ну, поговорим потом, - шепнула мне Луиза, - а теперь запри за мной дверь и минут через пять выйди. Ключи отдашь Маше. Если вдруг будут спрашивать - ты был у себя в номере и переживал за поведение своей сучки-Инны! И Луиза исчезла.

Запирая за ней дверь, я вспомнил исторический анекдот про жену герцога де ля Мера и барона д' Ариньяка.

Герцог, будто бы, расхваливает барону свою жену:

- Как моя герцогиня красиво одевается!

- А как быстро! - добавляет барон.

Точно, эту герцогиню звали Луизой.

Когда я вернулся в ресторан, то никаких изменений там не нашёл. Инна всё мило беседовала со своим кавказцем, попивая вино. Маша танцевала с нерусским охранником, а Луиза сидела одна и деловито закусывала, запивая газировкой. Меня поразило, что с момента нашего с Луизой ухода из ресторана прошло всего минут пятнадцать.

- Ну и стахановцы же мы! - с гордостью рассудил я.

Танец закончился. Охранник подошёл к Луизе, а я - к Маше. Та смотрела мне прямо в глаза, прыская от смеха.

- Ну, как, порезвились в темпе? Койка-то моя - в порядке? А то отвечать ты будешь!

Мы присели с Машей к краю стола, я прихватил бутылку вина, и мы выпили. Я, конечно же, спросил у Маши, кем приходятся друг другу Луиза и этот нерусский парень.

- Здесь дело долгое! - отвечала Маша, - короче, Луиза замужем за подпольным миллионером. Он, кобель, сам гуляет, но жену ревнует. Вот и нанял парнишку с Кавказа охранником. Как он с этой работой справляется - сам видишь. Отпустил жену Новый Год справлять с охранником, а сам в загул пошёл.

- Кстати, - вставила Маша, - я сама тоже замужем, но муж у меня моряк, капитан, он больше в плаванье, чем дома.

- А я холост, вернее, разведён! - похвастался я, - вот, приятельница привезла сюда, а сама - видишь, что выделывает!

Маша внимательно посмотрела на меня, и вдруг спросила:

- Ключи от вашего номера у неё или у тебя?

- У меня, а что? - не понял я.

- Иди быстрее, забирай свои шмотки и айда - ко мне в номер!

- Ключи мои у тебя, не перепутай со своими! - хохотнула Маша. - А свои - отдашь Инне. Скажешь, что обиделся на её поведение!

Уговаривать меня было делом излишним. Шмотки - в портфель, дверь - на замок. Портфель оставил у Маши, а сам вызываю Инну на разговор. Она вся пьяненькая, встать не может, язык заплетается.

- Говори при нём, это - мой друг, от него секретов нет!

- Ещё лучше! - деловито констатирую я, - вот ключи, я ухожу! Объяснять причину надо?

Инна покачала головой и как-то брезгливо взяла ключи. Я поклонился и ушёл.

Маша ждала меня у выхода из ресторана. Захватив бутылку вина со стола, я вышел, и мы дружно направились в номер, из которого я вышел полчаса назад. Постель оказалась ещё тёплой, что не ускользнуло от внимания Маши. В отличие от Луизы, Маша никуда не спешила; она была очень ласкова и обстоятельна.

- Луиза тебя похвалила и мне посоветовала - призналась Маша, - говорит, если бы ни этот чёрт нерусский, никогда бы его тебе не отдала. А так - пусть хоть подруге перепадёт, чем этой сучке Инне!

Мы с Машей почти не вылезали из номера. Даже еду заносили сюда, а вино брали в буфете. Иногда раздавался условный стук в дверь, и Маша осторожно открывала её. К нам врывалась вся затравленная Луиза и мгновенно начинала раздеваться. Маша чаще всего заскакивала в туалет и сидела там, пока мы не выволакивали её обратно. Луиза второпях заметила как-то, что будь койка пошире, можно было бы порезвиться и втроём. После чего пулей выбегала из номера.

- Втроём, втроём, - передразнила её Маша, - даже не спросила, нравится ли мне этот разврат! А как это тебе нравится - вбегает, когда ей приспичит, как к себе, и подавай ей, видите ли, готовенького! Наглость какая!

Я заметил Маше, что подруга из-за этого 'Мухтара' в затруднительном положении, а ей ведь тоже хочется! Сама-то она уступила своего мужика, так что не надо жадничать. Мы-то своё всегда возьмём - Луизу жалко!

В пансионате мы пробыли до второго января, после чего нас погрузили в автобус и отвезли в Москву.

Маша жила в Красногорске (это почти Москва), в двухкомнатной квартире с мужем. Расписание прибытий его корабля Маша знала наизусть, да и он всегда звонил из Ленинграда, когда прибывал туда. Детей у них не было, и мы договорились встречаться дома у Маши.

- Конечно, Луиза тоже нет-нет да припрётся ко мне, когда ты будешь у меня, с этим надо смириться! - вздохнула Маша - живёт-то она в моём доме. - Но тебя жалко, ты же не двужильный - всех подряд обслуживать!

Я тоже вздохнул, соглашаясь с Машей, но уверял её, что ради любви к ней я готов обслуживать и ещё пару-другую баб, при условии, что они будут симпатичными. Мы посмеялись над моими словами, как над шуткой. Но очень скоро обстоятельства сложились так, что 'сказка стала явью'. Человек предполагает, а Господь располагает - вот Он и подбросил мне для испытания физических и нравственных сил ещё трёх (заметьте - не пару и не две пары, а среднее арифметическое между этими значениями!) дам, оказаться от которых было по разным причинам уже никак нельзя! Вот и получилось у меня - по бабе на каждый день недели! А виагру тогда ещё не продавали, так что приходилось, как в северокорейской 'чучхе', опираться только на собственные силы!

Мое новое изобретение - Тамара Грозная

Я говорил уже, что изобретений у меня было около трёх сотен. Время от времени я появлялся в Госкомитете по делам изобретений и открытий, в Контрольном Совете при этом Госкомитете. То заявка оказывалась спорной, то изменения вносить приходилось, то ещё по какой-нибудь причине.

Как-то начальство Госкомитета предложило мне поработать внештатником в Контрольном Совете - и подработать можно неплохо, и опыт по экспертизе изобретений приобрести. Я согласился и вскоре уже раз в неделю ходил на коллегии Контрольного Совета - выслушивать спорные дела и принимать окончательные решения. Доктор наук, а к тому же автор большого числа изобретений - это для экспертизы очень весомо.

Заседания коллегий происходили в здании Патентной библиотеки и начинались часов в пять вечера, чтобы изобретатели смогли прибыть после работы. Иногородних вызывали, и в случае чего, даже оплачивали проезд. Коллегия обычно состояла из трёх членов - одного штатного сотрудника-куратора и двух внештатных специалистов.

Куратор вызывал посетителей и пояснял им правила рассмотрения заявки. Обычно это были: один или несколько авторов, патентовед, и государственный эксперт, выносивший оспариваемое решение. Эксперт докладывал суть заявки и зачитывал решение; авторы и патентовед оспаривали его, а мы выслушивали и мотали на ус. Потом мы удалялись на совещание и решали, что делать - то ли выдавать авторское свидетельство и наказывать эксперта, то ли поддержать его отрицательный вывод.

Потом зачитывали своё окончательное решение и составляли протокол. Это только на словах решение было окончательным, а на деле жалобы продолжались бесконечно. Таких коллегий могло быть за вечер до пяти, времени для этого отводилось до семи вечера, после чего здание библиотеки закрывалось, и мы уходили домой. В дневное же время внештатники приходили в библиотеку - работали с патентной литературой, писали протоколы решений.

Штатным куратором у меня первое время был молодой человек по имени Олег, быстро ставший моим другом. Сидели мы как-то с Олегом и сочиняли решение, а в комнату вдруг входит нечто такое, от чего у меня отвисает челюсть и из рук выпадает лист бумаги. Мне показалось, что комната осветилась золотистым светом, исходящим от этого 'нечто'. 'Нечто' было необыкновенной красоты женщиной лет тридцати с ярко-золотыми волосами, небесного цвета глазами и ярко-розовыми губками. Кто видел этикетку от сыра 'Виола', тот может представить себе эскиз или абрис этой женщины. Но действительность была куда эффектней этого абриса: улыбка, выражение глаз, поза, голос - всё это завораживало.

- Кто это? - только и спросил я у Олега.

- Это наша Тамара (опять, опять, опять - Тамара!), переводчица с английского из библиотеки. Фамилия у неё, как у шведского кинорежиссёра - Бергман. Не ты, Нурбей, первый, не ты последний из тех, кто терял сознание от одного взгляда на неё. Забудь и не пытайся! - грустно посоветовал мне Олег.

Милое создание ворковало с сотрудницами отдела, периодически бросая взгляды на нового человека, то есть на меня. Поворковав, Тамара-переводчица вышла, а я стал выталкивать Олега из комнаты:

- Пойдём, познакомишь меня с ней!

Олег вышел один и минут через десять вернулся, загадочно улыбаясь. Он вывел меня в коридор и рассказал о разговоре с Тамарой.

-Тома, ты понравилась нашему профессору! - затравливаю я её.

- Этот молодой и здоровый хмырь - профессор? - удивилась Тамара. Женат, наверное?

- Не угадала - недавно развёлся, квартира в центре! - продолжаю заводить я её.

- Врёшь, такого не бывает! - раззадорилась красавица.

- Бывает, Томочка, только долго такое состояние не длится! Спеши, и он попадёт именно в твои сети! - дразню я её.

- Замётано - знакомь! - решилась Тамара, - зови его сюда.

- Да придёт ли, не знаю, - начинаю сомневаться я, - скромен уж очень!

Тамара аж вскочила от нетерпения.

- Тогда выведи его в коридор и стой с ним, а я пройду мимо и поздороваюсь, так и познакомимся. Он по-английски понимает?

- Я сказал, что понимаешь, так что готовься! - и Олег выволок меня в коридор.

Минут через пять, появляется наша красавица, глазами так и сверкает. Заметив нас, останавливается, и с американским выговором(никогда не был в Америке, как, впрочем, и в Оксфорде, но думаю, что именно из Америки такой выговор!) здоровается:

- Хэлоу, Олег! Хау ду ю ду, профессор?

Олег, улыбаясь, кивнул, я же решил поздороваться по всей форме:

- Хау ду ю ду? Вэри глэд ту миит ю! Май нэйм из Ник!

- Ой, мне надо решение писать! - забеспокоился Олег и убежал в комнату.

Мы отошли в конец коридора и начали общаться. Помню только, что разговаривая, мы, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Она не отводила взгляда, да и я не решался этого сделать. Мы не заметили, как к нам подошёл Олег и спросил:

- Вы домой пойдёте, а то уже пять?

Мы, оказывается, простояли так свыше двух часов! О чём говорили - не помню, я был как под гипнозом. Тамара была классным специалистом по очаровыванию, а я и не хотел ей противостоять. Мы прошли пешком от Патентной библиотеки до Киевского вокзала по Бережковской набережной. Было тихо, падал редкий снег; я не верил, что рядом со мной находится такое совершенство, и что оно, в принципе, может быть моим. Мне показалось, что я всю жизнь смотрел не туда, встречался не с теми, любил не тех! Вот - женщина моей мечты, чудо со снежинками на золотых волосах, на золотых и не накрашенных ресницах:

На Киевском Тамара простилась со мной, сказала, что живёт в Кунцево, и что у неё сегодня ещё много дел дома. Она дала мне свой домашний телефон, а я ей - служебный. Живу, дескать, пока в одной квартире с разведённой женой, мало ли что она может ответить по телефону. По глазам вижу, что Тамара сомневается. Тогда я подвёл её к фонарному столбу, вынул паспорт, и, извинившись, попросил прочесть запись. Она внимательно прочла, но только спросила:

- Почему же вы сказали, что зовут вас Ник? А можно я буду называть вас 'Нур'?

- 'Нур' - это ново, - подумал я, и согласился, хотя и заметил, что крещён Николаем, а стало быть, я - Ник, особенно по-английски.

Домой я шёл уже 'по уши' влюблённым в Тамару. Господи, опять и опять влюблён в Тамару. Это рок, это какое-то наваждение! Такого не бывает - это фетишизм чистой воды! В человека, наконец, влюбляюсь, или в имя?

Сегодня пятница - у меня день Контрольного Совета, просто я не остался на коллегию. Стало быть, никуда я уже не успеваю, и этот день, вернее ночь - для Ольги. Я иду домой и сплю с Олей. Она знает, что пятница - её день и ждёт его. В субботу днём я обычно приезжаю к Маше, та сообщает об этом Луизе. У Маши я нахожусь две ночи, а в понедельник рано утром уезжаю. Конечно же, всё это до приезда её мужа из плаванья (не приехал бы он только неожиданно, тем более - ночью!).

В среду вечером я иду к Тамаре-маленькой и остаюсь на ночь - это у нас обговорено, и если нет никаких препятствий, то остаюсь и на следующую ночь. В моём распоряжении остаются две ночи - с понедельника на вторник и следующая. Это на все непредвиденные случаи - встречи на 'конспиративной' квартире у Элика, поход к Моне или другим друзьям с ночёвкой и тому подобное. А бывает, что эти ночи я 'отдыхаю' дома с Олей.

В понедельник я снова в Контрольном Совете, конечно же, для того, чтобы видеть Тамару. Олег счастлив - я успеваю 'расчистить' завалы решений, накопившихся почти за месяц. Не оформить решение вовремя - значит потерять месячную премию. Как мы только ни хитрили, чтобы успеть вовремя!

Помню такой случай - завалялось одно дело и обнаруживается оно только в последний день. Сегодня решение должно быть отправлено, иначе - прощай премия. Что делать? Нужна какая-нибудь отписка. А заявка на изобретение называется 'Рюкзак'. Что это такое? 'Рюк' - это по-немецки 'зад', а 'зак' - мешок.

Роюсь в энциклопедическом словаре, торговой энциклопедии - нет такого слова. Может быть, есть 'мешок'? Нет, и 'мешка' тоже нет! А стало быть, нет и предмета, о котором можно вести речь. Такое предусмотрено в 'Положении об экспертизе'. Нет слова в словаре, значит автоматический отзыв заявки - не определён объект изобретения! Мы быстро строчим решение и регистрируем сегодняшним днём. Премия выиграна!

Автор, конечно, возмущён, - вы ребята, небось, с ума посходили, что такое 'рюкзак' не знаете? Мы отвечаем, что знать-то знаем, а вот в энциклопедическом словаре такого слова нет. Давайте ссылку, где мы можем прочесть, что такое рюкзак. Переписка идёт, на письмо - по месяцу, а премия капает! Но эти бюрократические тонкости к моей новой любви никакого отношения не имеют.

Наконец, вызываю Тамару в коридор. Уходим в тупичок у окна и общаемся. Оказывается, и отчество у неё подстать фамилии - 'Витольдовна', налицо скандинавские корни. Вот откуда картинка с сыра 'Виола'! Далее, Тамара разведена, у неё дочка - школьница-первоклашка, и она не хотела бы, чтобы дочка видела в гостях чужого дядю, поэтому и не пригласила меня в пятницу. Но в понедельник её из школы забирает бабушка и ведёт к себе на ночь. Так что сегодня, если я свободен, то могу зайти к ней в гости:

Счастье само лезет в руки, ведь в понедельник я - 'ничей'! Едем вместе домой к Тамаре, около дома у неё какой-то 'спецмагазин', где всё есть. Загружаемся и поднимаемся в лифте на восьмой этаж. Квартира двухкомнатная, отлично ухоженная - Тамара хорошая хозяйка! Пока я смотрю телевизор, Тамара мгновенно готовит красивую закуску. Открываю шампанское, и - тост за любовь! Выбираем за любовь до брака, до нашего, разумеется! Всё очень культурно, чинно и благородно!

Пьём на брудершафт (ведь мы до сих пор на 'вы') и целуемся. Тамара Мопассана читала и всё хорошо помнит, так что наивного восторга не было. В беседе с хозяйкой я жалуюсь на нехватку времени для работы. Перечисляю Тамаре, сколько книг опубликовал за последнее время, сколько изобретений сделал.

- Да, - удивляется она, - и где только ты время на всё это берёшь? А ведь ещё занятия!

- Сижу допоздна, - вру я, - до двух-трёх ночи, а в выходные - весь день. Втянулся в работу - и вроде бросать нельзя! - не краснея, жалуюсь я. Скоро должна выйти книга 'Инерция', я тебе её подарю!

- А много ли за книги платят? - невинно интересуется Тамара.

- За лист - около ста - ста пятидесяти рублей, - рассказываю, а когда вижу изумленное лицо Тамары, поясняю - за печатный лист, а это около 16 страниц в книге. Вот новая книга будет около десяти листов, значит гонорар - тысяча пятьсот рублей.

- Всё равно хорошо, это мой годовой заработок! - подсчитывает Тамара.

Мне хочется выпить ещё, но Тамара убирает бутылку.

- Я так не хочу видеть тебя пьяным, весь шарм пропадает, - раскрывает своё кредо Тамара. - Ты можешь сегодня не пойти домой? - загадочно спрашивает она.

- Могу, я же свободный человек! - гордо объявляю я.

-Тогда, если хочешь, можешь остаться у меня! - шепчет моя красавица.

- Хочу! - не веря в саму возможность этого, тихо отвечаю я.

- Тогда раздевайся и ложись! - включая ночник и выключая верхний свет, шёпотом советует Тамара, - а я зайду кое-куда!

Она заходит в ванную, а я тем временем быстро, пожалуй, даже быстрее Луизы, раздеваюсь, и - под одеяло. Жду, сердце вылетает из груди. Наконец в сумерках появляется белое стройное тело, оно быстро движется к постели, и шмыг ко мне!

- Вот это женщина, - успеваю подумать я перед тем, как логическое мышление покинет мою голову, - всё нужное успела сделать, не то, что мои бестолковые 'дюймовочки'!

Тамара Витольдовна - фемина на все сто процентов - и красива, и умна, и сексуальна, и хозяйка хорошая, наверное, и мать замечательная. Одно только плохо - не переносит пьяных мужиков! Ну что ты будешь с ней делать, разве только обманывать, но это же грешно!

Предельное уплотнение графика

Я стал бывать у Витольдовны с понедельника на вторник, и это органически вписалось в мой график, тем более, после весёлой парочки 'Луиза-Маша' хочется чего-то культурного и возвышенного, в нравственном, конечно, смысле этого слова.

Вскоре мой график сделался ещё напряжённее. А произошло это так. Как-то во вторник после работы в ИМАШе состоялась пьянка. День рождения чей-то, или что-то ещё. Позвали меня, тем более вторник как раз для таких случаев и предназначался. Подошла Инна, которая опять простила мне всё. Оказывается, у неё произошёл конфликт с её армянином, которого Инна оставила у себя в номере, но потребовала не приставать к ней. Армянин не вынес такого садо-мазохизма и устроил скандал. А мы с Луизой и Машей были так заняты, что, в отличие от всего пансионата, даже не слышали об этом.

Когда выпили прилично, Инна решила познакомить меня с ещё одной её подругой, на сей раз из ИМАШа.

- Она умница, кандидат наук, старший научный сотрудник, может, ты слышал - её фамилия Ульянова, Лика Ульянова:

- Ульянова, - переспросил я, холодея, - жена генерала Ульянова?

- Ты что, знаешь её мужа? - поинтересовалась Инна.

- Знаешь, мы с ним - дальние родственники; но Лика пока не знает об этом. Инна, я очень хотел бы познакомиться с Ликой!

Инна сбегала и привела бледную худенькую женщину лет тридцати пяти. Она чем-то напоминала монашенку - строгое выражение на красивом, как из мрамора изваянном белом лице, чёрное платье с белым воротничком, гладко причёсанные русые волосы.

Взгляд её почти постоянно был устремлён 'долу':

- Ну и жена у этого кобеля-генерала, - подумал я, - монашенка нетронутая! Может генерал, как тот Коридзе, 'в нэволе нэ размножается!'.

- Я хочу выпить за нашу Лику Мизинову! - провозгласил я тост, поскольку меня выбрали, как обычно, тамадой.

- Я - Ульянова! - серьёзно поправила меня Лика, видимо, не очень знакомая с Чеховым.

- Ещё лучше, - вдохновился я, - за Лику - родственницу вождя! Она столь же красива, как и умна, она - мечта Данте, Петрарки, а если говорить о присутствующих - то и моя!

За столом засмеялись и поддержали тост. Лика посмотрела на меня долгим взглядом и, привстав, чокнулась со мной. Вечер продолжался, я отпустил множество комплиментов по адресу Лики, обменялся с ней служебными телефонами.

А днём, после лекции, секретарь кафедры - красивая Ира (которая работала в деканате, когда я поступал на работу), сообщает мне, чтобы я позвонил в ИМАШ по такому-то телефону.

- Кому? - спросил я Иру

- Женский голос сказал, что вы сами знаете! - невозмутимо ответила Ира.

Звоню, хочу спросить, кто интересовался мной, но только я произнёс 'алло', тихий женский голос сказал мне:

- Нурбей Владимирович, вы же обещали позвонить мне утром!

Вспомнил - это Лика Мизинова, вернее - Ульянова!

- Лика, я только что с лекций! Просто не мог раньше!

- Мне так и сказали, что вы на лекции. Вы можете подойти к памятнику Лермонтову, что около ИМАШа? - тихо, но настойчиво спросила Лика.

- Буду через час! Не поздно? - спросил я.

- Как раз! - последовал ответ.

Разные мысли лезли мне в голову, когда я стоял в скверике у памятника Лермонтову. Лика что-то хочет узнать у меня про своего мужа - была первая мысль. Я нужен ей по какому-то делу, вроде вентиляции в коттедже - это вторая мысль. А третья: но я не успел её сформулировать, так как неожиданно меня взяла под руку Лика и тихо сказала:

- Пойдёмте быстрее, здесь могут быть знакомые.

Мы завернули к сталинской высотке - тогда Министерству транспортного строительства, и пошли вправо мимо книжного и ювелирного магазинов. Там Лика завела меня в подъезд, и мы сели в лифт.

- Куда мы едем? - только и спросил я.

- Сейчас узнаете! - твёрдо ответила Лика, глядя мне прямо в глаза. - Вы помните, что сказали мне вчера вечером? Что вы любите меня с первого взгляда! Это - шутка? Не шутите с женщинами - эти шутки глупы и неприличны, как говорил Козьма Прутков. За эти шутки надо отвечать!

Мы вышли из лифта и Лика, достав ключ, открыла одну из квартир. Мы вошли внутрь, и я огляделся.

- Это квартира генерала Ульянова? - только и спросил я.

- Нет, это квартира моей подруги Люды, которая сейчас на работе! - засмеялась Лика и достала из холодильника початую бутылку белого вина.

И тут до меня стало доходить понемногу, что эта 'монашка' - таковая только с виду, наверно, я её вчера раззадорил, и она загорелась идеей. Что ж, осрамиться нельзя - ведь она жена мастера спорта, здорового человека!

Мы едва успели выпить по бокалу вина, и я даже не вспомнил о старике Ги де Мопассане, как Лика, без всякого брудершафта, даже не переходя на 'ты', обняла меня за шею и стала осыпать поцелуями. Ей так не терпелось, что она стала раздеваться, не прекращая целовать меня. Я не поспевал за ней. Раздевшись, Лика кинулась на застеленную постель и легла на спину, держа правую руку на сердце.

- Послушайте, как бьётся моё сердце, - задыхаясь, попросила она. Я приложил ухо к её груди и ощутил сильные, гулкие и необыкновенно частые удары, на опытный слух, не менее 120-130 в минуту.

- Это от страсти, я так хочу вас! - прошептала мне на ухо Лика, и мы прекратили мыслить и поступать логически, остался один инстинкт - верный, чёткий и безошибочный! В квартире мы были одни, а стенки в сталинских домах толсты, и я не стал даже прикрывать Лике рта. Мне были так удивительны эти крики и стоны от худенькой, казалось бы, слабой и хрупкой женщины, кандидата наук!

- Что ей мужа не хватает, что ли? - сверлила меня мысль, и я не знал, как удовлетворить своё любопытство.

Отдышавшись, я измерил частоту ударов сердца Лики. Лёжа - 100 в минуту, это очень много, но для нашей ситуации допустимо. Я попросил её присесть, измерил частоту ударов, потом встать, и сделал то же самое. Частота ударов почти не изменилась - ортостатический тест был ненормален. Я стал, было, подозревать патологию, но патологией этой была только страсть!

- Лика, твой муж, говорят, мастер спорта: начал я, но смех Лики прервал мой вопрос.

- Я смеюсь, потому, что ты перешёл со мной на 'ты' без разрешения, - пошутила она. - Я знаю, что ты хочешь сказать - муж - здоровяк, а у жены хватает ещё сил искать связей на стороне. Так? Мы с тобой теперь близкие люди, и я отвечу тебе. Ты знаешь, что такое в спорте 'химик'?

- Тот, кто принимает стимулирующие средства, в первую очередь анаболические стероиды. Раньше был нирабол, а сейчас - это ретаболил, метандростенолон:

- Да, да - или просто 'метан'. Ты знаешь, сколько пустых упаковок из-под этого 'метана' я находила каждый день дома? А как я сама делала ему уколы ретаболила? Это же масляный раствор, через тонкую иглу он не проходит, а толстых игл генерал, тогда ещё полковник, боялся. Так я грела этот ретаболил, и только тогда он медленно проходил через тонкую иглу в ягодицу моего Владислава - однофамильца вождя! Вот он и стал мастером спорта, чемпионом Москвы! Что скрывать, спорт помог ему повышаться по службе. Но его гипоталамус - есть такой центр в основании желудочка мозга - после длительного приёма допингов отказался выполнять свои функции. Он перестал подавать команды эндокринной системе в частности, на выработку тестостерона и других гормонов, необходимых мужику. Тебе понятно, что я говорю, ведь ты сам спортсмен? А знал бы ты, что было в первые два-три месяца, когда он только начал принимать анаболические стероиды! Он был неутомим в постели, число актов доходило до пяти-шести за ночь. И главное - желание или либидо, было у него постоянно. Это были фантастические месяцы в моей жизни! Я так привыкла к такому режиму, что потом, когда либидо упало почти до нуля, да и возможности тоже, я чуть с ума не сошла. Ты представляешь, ценой огромных усилий и выдумки, - Лика хитро улыбнулась, - я вызывала у него эрекцию, но она длилась какую-то минуту, не более. Ни он, а тем более, ни я, ничего не успевали за этот миг. И я стала изменять ему, иначе бы я просто свихнулась! Пока он был сильным мужиком, я не обращала внимания на его интеллект. А теперь, когда мой муж превратился просто в какой-то бесполезный шкаф, весь его интеллект, вернее его отсутствие, вылезло наружу. Я стала его просто ненавидеть, мне противно стало спать с этим сильным животным в одной постели. Вот мы и дошли до жизни такой. Он, конечно, знает, что я ему изменяю, обещал пристрелить, если поймает! Вот я и конспирируюсь, как могу.

- Лика, а сейчас у тебя есть кто-нибудь кроме меня? - почему-то задал я неджентльменский вопрос.

- А у тебя? - по-еврейски, вопросом на вопрос, ответила Лика, - вчера ты меня просто ошеломил своим интеллектом и юмором. Ты помнишь, что в любви мне признавался? И, вот, можно сказать, я за ночь тебя полюбила. Ну, а днём эта любовь только усилилась! - с улыбкой добавила Лика.

- Какое счастье, что я в своём дремучем Тбилиси так и не смог достать этих анаболических стероидов! - подумал я, - ведь я бы их стал принимать без раздумий, лишь бы побить мировой рекорд в жиме! Выходит, с Тамарой у Ульянова была одна видимость! Видать сильно понадобилась ему вентиляция в коттедже, если пошёл на такой риск - потерять реноме!

- Сам-то ты как обошёлся без этой гадости? - поинтересовалась Лика, - ведь вы - силовики - поголовно сидите на допингах?

- В то доисторическое время, Лика, приходилось обходиться своим собственным тестостероном! - посетовал я. - Вот и результаты тогда были хилыми:

- Зато сейчас 'нехилые'! - похвалила Лика и повалила меня на постель, совсем как Тамара её мужа Ульянова. Естественный тестостерон тут же дал знать о себе, даже в 'перевёрнутом' состоянии:

Вот так график мой ещё более уплотнился. После Тамары Витольдовны - в ночь с понедельника на вторник - ночной отдых со вторника на среду (если Оля позволяла мне это!), а в среду после лекций мы с Ликой посещали квартиру подруги Люды. Вечером же в среду я бежал к Тамаре-маленькой.

Она стала с удивлением замечать, что я в нашу первую ночь, а именно в среду, слабее, чем в последующую, то есть в четверг. Я объяснял это тем, что почти за целую неделю бездеятельности, половая функция расстраивается - её ведь тренировать надо!

- Так тренируй её! - наивно посоветовала мне Тамара-маленькая, я разрешаю!

- С кем? - осторожно переспросил я её.

- Как с кем - с Олей! Ты же с ней живёшь в одной квартире, удивилась Тамара.

- Ах, с Олей, - вспомнил я, - да разве с бывшей женой потренируешься! - посетовал я и решил больше не развивать эту тему.

И, наконец, мой график в один прекрасный день уплотнился до предела. Предела как физического, вернее физиологического, так и временного - когда число еженедельно 'обслуживаемых' дам, достигло числа дней в неделю. А случилось это вот как.

Во вторник утром, часов в десять, я после ночи с Тамарой Витольдовной обычно посещал ИМАШ. Мы с Моней коротко консультировались друг с другом по научным вопросам и хоздоговорной теме с предприятием Элика. Затем уже я шёл либо к себе в Завод-втуз, который потом переименовали в МАСИ - Московский автомобилестроительный институт, либо в другие места. Вечер у меня был свободен, и я распоряжался им как хотел.

И вот подхожу я к готическому сводчатому входу в ИМАШ и вижу стоящую там Тамару Ивановну. Вид у неё был настолько решительный, что я уже задумал ретироваться. Кто её знает, как она может мне отомстить за разоблачение её интимных связей с родом Ульяновых!

Но Тамара Ивановна быстро подбежала ко мне и:с ходу рухнула на колени. Вот так на коленях, обхватив руками мои ноги так, что я не мог и сдвинуться, она смотрит на меня снизу вверх и скороговоркой повторяет: 'Не бросай меня, обещай, что не бросишь!'.

Учёный люд, идущий на работу в ИМАШ, сперва шарахался от такой душещипательной сцены, но потом замирал в отдалении и наблюдал, чем же всё это кончится. А среди этого 'люда' проглядывались и мои знакомые - известные русские и нерусские учёные.

Я быстро обещаю не бросать мою Тамару Ивановну, поднимаю её с колен и завожу в ИМАШ. Уже там, на пятом этаже (где лаборатория Бессонова), в полутёмном коридоре она попросила прощение за историю с 'этим импотентом Ульяновым'.

- Сорвалась, с кем не бывает! Очень уж он мне приглянулся своими мышцами. А внутри оказался гнилым - не мужиком вовсе.

- Ты не хочешь обсудить этот вопрос с его женой Ликой, она здесь, даже на этом этаже работает? - поинтересовался я.

- В любой момент! - глядя прямо мне в глаза, ответила Тамара.

Она также рассказала о новостях в её жизни. Старый хрен Вагин был изгнан из её жизни. Тамара получила прекрасную однокомнатную квартиру в новом доме у станции метро 'Южная'. И сказала, что любит она только меня, и верна только мне (кто бы сомневался!). Приглашала зайти в гости, причём именно сегодня - так как есть неотложное дело, и помочь могу только я. Уточнил у Тамары, опасное ли это дело и как мне планировать ночь - что сообщить Оле - приду я домой или нет.

- Сообщи, что не придёшь, а не получится, узнаешь, по крайней мере, с кем она трахается, пока нет тебя дома! - посоветовала опытная Тамара.

-

Пора сюрпризов

Тамара наскоро рассказала мне, что уже на новой квартире она завела любовника по имени Дима, лет на десять моложе её. А потом опять:

- Прости, прости, прости меня - сорвалась! Привязался он ко мне, как к матери. После работы приходит прямо ко мне домой, обедает, ужинает, спит у меня. Денег при этом не даёт. Сказал, что женат, детей нет; жена в длительной загранкомандировке, но вчера должна была приехать. А вечером этот Дима звонит и говорит, что всё рассказал жене и заявляет, что завтра хочет переселиться жить ко мне, даже чемодан упаковал.

- Мне он на фиг не нужен, да ещё чтобы жил у меня, как нахлебник, - возмущалась Тамара. А ещё - после него позвонила женщина, представилась женой Димы, и заявила, что придёт ко мне завтра вечером к восьми часам, вместе с Димой. Она, видите ли, хочет обсудить и выяснить, чем такая 'старуха' приворожила её мужа, и что она, как жена будет бороться за него. Мне слова не дала вымолвить! Ты мне должен помочь, мы не один год знакомы, должны выручать друг друга. Мы откроем им дверь, я сделаю вид, что Дима мне незнаком, что всё это какая-то авантюра. Тебя я представлю как мужа, ты возмутишься и прогонишь их. Вот и все дела! Ты же артист, тем более перевоплощаться в моего мужа тебе не так уж сложно!

Дом был рядом со станцией метро 'Южная', седьмой этаж, квартира хоть и однокомнатная, но с большой кухней. В комнате - широченная кровать, отделённая ширмой; здесь же небольшой низкий стол с двумя креслами по обе его стороны. На столе - бутылка 'Мадеры'.

Я попробовал кровать - улёгся на неё и попрыгал. Удобная, импортная, матрас - ортопедический. Встал, откупорил бутылку, отпил немного, налил Тамаре. Узнал, что для гостей припасено ещё две такие же бутылки.

- Что-то я давно не перевоплощался в твоего мужа, - задумчиво сказал я, - боюсь, что позабыл, не получится!

Тамара намёк поняла, взглянула на часы - ещё и шести нет. Времени для перевоплощения - навалом! Ну, перевоплотились мы в супругов, так чтобы ещё на ночь немного доперевоплотиться осталось. Я опробовал ортопедический матрас. Ничего не скажешь - удобно!

Встали; я надел Тамарин махровый халат, она же лёгкий шёлковый халатик. На улице - конец марта, весення грязь, а в квартире - тепло и уютно. Не успели мы допить первую бутылку, как в дверь - звонок.

- Открой ты, открой ты! - в ужасе заметалась Тамара.

Я грозно спросил: 'Кто там?' и заглянул в глазок. Там виднелись искажённые фигурки высокого мужчины и маленькой полной женщины. Приоткрыв дверь, я спросил, кого им нужно, всё-таки?

- Тамару Ивановну! - как-то стервозно проговорила женщина, и я впустил их. Гости выстроились вдоль стены, мужик поставил на пол чемодан. Тамара из-за моего плеча удивлённо осматривала 'пришельцев'.

- Разговорчик к вам будет! - так же стервозно продолжала толстая баба.

- Томуля - тапочки гостям! - приказал я, и Тамара послушно принесла их. Гости, раздевшись, переобулись, и я пригласил их на кухню. Мы сели за кухонный стол, и гость поставил на стол бутылку водки.

- Томуля, у нас в холодильнике 'Мадера', достань, пожалуйста, да и рюмки с бокалами. Закуски какой-нибудь, да поскорее! - всё приказывал я, а Тамара, как покорная жена горца, серой мышью бегала по квартире.

- Итак, чем обязаны? - спрашиваю я гостей.

Дима, высокий моложавый мужчина, похожий на студента, очумело смотрит на меня; его жена - полная женщина, явно старше его, похожа на сову. Я так и прозвал её про себя - Совушка.

- Нам бы с Тамарой Ивановной, - проканючила Совушка, но я сурово прервал её.

- Тамара - моя жена, а в доме хозяин - я. Все вопросы - через меня! - продекларировал я.

- Мне, конечно, неудобно, но мой муж Дима, - она указала на очумевшего студента, - любовник вашей супруги:

Тут уж пришла очередь очумевать мне. Я встал, и, выпучив глаза, грозно вскричал, обращаясь к Тамаре:

- Это правда?!

Тамара же, привычным движением падает на колени и обхватывает мои ноги, точь-в-точь, как сегодня утром перед входом в ИМАШ. Лицо вверх, глаза молящие:

- Не бей меня, прошу не бей, я не знаю этих людей, не бей меня, господин! - 'в страхе' лепечет Тамара.

И тут вдруг случилось непредвиденное. Совушка тоже бросается на колени, подползает ко мне, и, протягивая вверх полные руки, бубнит:

- Не бейте её, простите, не бейте женщину, пожалуйста!

Дима застыл за столом, как соляной столб. А я, рванул на себе халат, обнажив мышцатую и волосатую грудь, завопил благим матом:

- Всех порешу! И тебя, сучку, и хахаля твоего, и эту провокаторшу! Всем кровь пущу! - и я ловко схватил со стола большой кухонный нож, которым Тамара резала колбасу.

Дима, как сидел молча, так молча и рухнул на колени передо мной, рядом с женой и любовницей. Этого я не ожидал. Надо было что-то делать. Я скинул с себя халат и зашвырнул его в угол. Играя мышцами, я поворачиваю нож остриём к себе.

- Или себя порешу, раз вы все такие культурные! - заорал я, неумело пытаясь ткнуть себя ножом в живот, но подскочившие Тамара и Совушка не дают мне этого сделать. Они хватают меня за руку и пытаются вырвать нож. Побледневший Дима молча стоит на коленях, не в силах ничего предпринять.

Смех душит меня, и я могу испортить весь эффект. И тут я бросаю нож на пол и, закрыв лицо руками, захожусь в рыданиях, то бишь, в диком хохоте. Бегу в комнату и кидаюсь лицом вниз на постель. Тамара мигом откупоривает бутылку мадеры и 'мухой' несёт её мне. А гостям приказывает:

- Садитесь за стол! - и те срочно подчиняются.

Я отпиваю вино из горла и вопросительно смотрю на Тамару. Та шепчет мне на ухо:

- Ты велик! Ты - Качалов, да нет - Мочалов, да нет - сам Щепкин Михал Семёныч! Но - заканчивай перевоплощение, а то дойдёшь до Отелло!

Я отпиваю ещё и кричу: - Халат мне!

Выхожу к гостям на кухню с початой бутылкой в руке и спрашиваю Тамару, указывая на Диму:

- Ты знаешь его?

- Нет, господин, в первый раз вижу!

- А ты - её? - спрашиваю я, на сей раз Диму.

- Да нет, откуда, впервые сейчас вижу! Жена до подлости довела - подавай ей любовницу - или развод! Не верит, что я один жил, её только и ждал! А телефон и адрес Тамары Ивановны у меня были в книжке записаны, она наш консультант по вентиляции в институте. Думаю - она женщина с юмором, простит, а тут на мужа напоролись! Простите великодушно, что так поступили с вами!

И супруги опять рухнули на колени.

- Хорошо, на сегодня прощаю! - свеликодушничал я. - Но вы играли в опасную игру! Вам повезло - напоролись на интеллигентного человека. Не рискуйте так больше! А теперь давайте выпьем мировую! - и я налил по полному стакану водки Совушке и Диме. Нам с Тамарой - по такому же, но мадеры.

- За любовь! - проревел я, - и пусть на дне этих стаканов останется столько капель, сколько мы желаем друг другу зла!

Дима проглотил водку, и Совушка, давясь, выпила всё. Для нас же с Тамарой, стакан мадеры - дело привычное. Я разлил остаток водки супругам и заставил их выпить. Дальше мы стали пить мадеру. Скоро мы все перецеловались и даже запели что-то.

- А может быть нам устроить 'айнэ кляйнэ групповухэн' - пытался предложить я, но Тамара вовремя закрыла мне рот ладонью.

И вдруг Совушка стремглав сорвалась с места и бросилась в туалет. Но не успела - похвалилась в углу выпивкой и закуской. За ней кинулся Дима, подхватил её за спину одной рукой, чемодан в другую, и супруги исчезли за дверью. Я в глазок наблюдал, как Совушка уже на площадке продолжала свою похвальбу едой и питьём.

Но эту 'похвальбу' Тамара прибрала только утром. Мы слишком выложились на перевоплощении, организм требовал разрядки и отдыха. Цель была достигнута - Дима с супружницей исчезли, и больше о себе не напоминали.

Решил я для присмотра за Тамарой, чтобы она больше богатых дедов и бедных студентов не кадрила, ходить к ней по вторникам. Вместо Оли, для которой у меня теперь оставалась только пятница.

Получил я встряску от Тамары Ивановны, подошёл черед Лики. Первые две встречи с ней прошли на высоте, мы почти влюбились друг в друга. Учёный человек - и в койке грамотен. Лика научила меня многому, чего я в свои сорок с лишним лет просто не знал. Порнофильмы тогда только стали появляться, да и то какие-то осторожные, а у меня даже 'видака' своего не было. Что-то удавалось посмотреть у Маши в Красногорске, но, в общем, я был, конечно, профаном в 'вычурном' сексе.

Лежим мы как-то с Ликой нормально, голова к голове. А она вдруг начинает поворачиваться ко мне 'вальтом', ногами к голове, то есть. Я - поворачиваюсь за ней, ну думаю, подушка ей высока, или, что другое мешает. Но она смеётся - замри, лежи так! Только после я понял, что она хочет вытворить - моя учёная выдумщица! 'Такой способ, - говорит, - 'шестьдесят девять' называется, только произносится по-французски'.

Ну, и разные другие штучки, от которых дети уж никак родиться не смогут, тоже показала.

- Эх, - думаю, - если бы в Азии и Африке народ был бы научен всему этому, то никаких противозачаточных средств не надо и демографические проблемы сами собой бы решились.

Я полагаю, что спад рождаемости у нас в конце 80-х и начале - 90-х годов был связан именно с распространением порнофильмов и обучением простого народа нетрадиционному сексу. Вот в Китае и Индии надо бы такие учения проводить, мигом бы рождаемость пошла на убыль!

Но я, кажется, заболтался. Так вот на третью встречу Лика прибегает запыхавшись, проскакивая мимо меня, и, не поворачивая головы, бросает на ходу: 'Иди за мной'. В лифт сели порознь, а к квартире Люды я подошёл один. Дверь открылась и Лика втащила меня в квартиру.

- Меня один тип преследует, - пожаловалась она, - проходу не даёт.

- Может набить ему морду? - простодушно предложил я, но Лика прервала меня.

- Фу, как грубо, точно как мой Владик! - фыркнула она. - Да что с вами - 'силовиками' тонкие проблемы обсуждать. Вы все только одно и знаете: 'морду, морду!'.

Лика засмеялась, и, поцеловав меня, пригласила в постель. Меня всё время мучил вопрос - что, подруга Люда спала на том же белье, что и мы? Или Люда сама меняла это бельё? Потому, что Лика никогда не перестилала постель. А потом меня взяло сомнение - а есть ли вообще 'подруга Люда', или, что вероятнее, Лика снимает эту недешёвую квартиру. Но неужели только для встреч со мной? Но сегодня этот вопрос, вернее, его вторая часть, разрешилась сама собой. Потому, что не успели мы ещё разыграться, как следует, в дверь настойчиво позвонили.

Лика приподнялась и взволнованно прислушалась. Звонки настойчиво повторялись, причём по какому-то коду, вроде азбуки Морзе. Она встала и накинула халатик. Лика открыла дверь и тут же захлопнула её. Вошла с кем-то на кухню, послышался взволнованный быстрый разговор.

- Люда пришла домой за чем-то, - мелькнула у меня мысль, но 'Люда' почему-то разговаривала совсем не женским баском.

Наконец ко мне заходит моя разрумянившаяся 'монашенка' и, целуя меня, предлагает принять к нам в 'компанию' третьего.

- Это очень хороший, чистый мальчик! Ты его наверняка видел в ИМАШе. Я ему не могу, не имею права отказать! Потом всё расскажу!

Я вспомнил 'оргии' с Эликом и его дилетантками. Это же мука одна! Нам приходилось всё делать по очереди. Сперва, конечно, Элик - как хозяин, потом уже я - как 'кооптированный'. А сейчас, когда хозяйка - Лика, как будет строиться очередь?

Но очереди не потребовалось. В комнату вошёл, застенчиво улыбаясь, уже полностью раздетый знакомый аспирант Витя из соседней лаборатории.

- Здравствуйте, профессор! - зардевшись, проговорил он, и мы пожали друг другу руки. А мастерица - Лика уже расставляла нас на кровати друг перед другом, как шахматные фигурки, правда на коленях, а затем и сама 'втиснулась' между нами. Мне понравилась моя позиция по отношению к Лике - она была уважительной для меня. Я понял это и улыбнулся Лике. Она понимающе подмигнула мне, и действо началось.

Потом, уже насмотревшись нескромных фильмов, я понял, что всё у нас было как по писаному; видимо, Лика имела доступ к генеральской фильмотеке и хорошо изучила её.

Но окончание акции было не так уж обычно. Я, пардон, успел завершить свои дела пораньше и 'выпал' из творческого коллектива. Лика мигом развернулась на спину, обхватила Витю ногами за талию и притянула к себе. Руки она положила себе за голову, а подбородок задрала кверху, закатила глаза, и немного постанывая, задавала темп.

Эту фантастическую картину я не забываю до сих пор. Она мне здорово помогает, когда в общении с дамами вдруг сил начинает нехватать. Витя своей короткой белокурой бородкой водил по шее Лики, по её маленьким и упругим грудям с розовыми сосками. Он целовал её в раскрытый ротик, в глаза, в шейку, покусывал за задранный кверху нежный подбородок. А функциональные части тела продолжали свою ритмичную работу, как бы не обращая внимания на эти 'телячьи нежности'.

Вдруг Лика резко приподняла голову, глаза её широко раскрылись, взгляд был сосредоточен и направлен куда-то в пространство. Обхватив Виктора руками за спину и, царапая до крови острыми красными коготками, она стала притягивать его к себе. Судорожные стоны, совсем не корреллирующие с ангельской внешностью Лики, огласили квартиру. А тут к этой 'музыке' прибавились ещё скромные, явно сдерживаемые, басовитые нотки её бородатого молодого партнёра.

Я, как законченный вуайерист, зачарованно наблюдал за этим необыкновенно красивым, полным божественной эстетики зрелищем. Я запоминал его малейшие нюансы, чтобы вспоминать потом. И, как оказалось, не зря!

Как говорится в народе: кончил дело - гуляй смело. Лика, закончив, по-видимому, очень важное для неё дело, разгулялась. Она велела нам приодеться, посадила за стол, налила вина и поставила закуску. Я по ходу дела поинтересовался диссертационной работой Виктора, дал ему ряд полезных советов. Лика корректно попросила нас 'не болтать лишнего' в институте, и, заявив, что сегодня ей всё понравилось, предложила встречаться по средам вместе.

- Как скажет профессор, - опять скромно зардевшись, произнёс аспирант Витя, - он здесь старший, ему решать.

- Интересно, - обиделась Лика, - а я кто здесь такая?

- Ты самая младшая, самая красивая и беззащитная, - отвесил я неуклюжий комплимент, - мы оба будем верно служить тебе и защищать от невзгод, как родную сестру!

Лика, проворчав что-то про неуместность термина 'родная сестра', осталась довольна подтверждением нашего статуса.

Сегодня же вечером я навестил Тамару-маленькую, и от неё тоже получил 'сюрприз'. Не могут дамы обойтись без маленьких сюрпризов - хлебом, как говорится, их не корми!

Всегда спокойная и невозмутимая, Тамара сегодня была как-то необычно возбуждена, казалось, даже немного пьяна. Мы выпили ещё, а когда дело дошло до койки, Тамара вдруг предложила мне сегодня лечь: 'вальтом'! Я, вспомнив, Ликиного 'вальта', или 'шестьдесят девять', ужаснулся развращённости моей маленькой приятельницы, но дело, как оказалось, обстояло даже хуже.

- Я виновата перед тобой, - опустив голову, как проштрафившаяся школьница, сообщила Тамара, - я изменила тебе сегодня! Шла по двору, а там один мужик выгуливал собаку. Я спросила, что за порода, то да сё, а он пригласил меня к себе на чай. Кстати, он в нашем доме живёт, - обрадовала меня Тамара. - Оказалось, что не на чай, а на коньяк, и всё остальное получилось очень неожиданно: Мне теперь неудобно перед тобой, я не знаю, как правильно поступить:

- Но, по крайней мере, не спать же 'вальтом', как импотенты или развратники. Что сообщила мне - правильно сделала! Но старайся сдерживать себя в дальнейшем, не иди на скорые компромиссы с нравственностью. А то одна мисс так часто шла на компромисс, что он у неё превратился в копромиссис! - процитировал я известный каламбур. Но если этот хмырь 'наградил' нас чем-нибудь, придётся, конечно, ему морду бить!

- Нет, он порядочный человек, женатый! - горячо вступилась за своего 'новенького' Тамара.

- Плохо, конечно, что Тамара 'слаба на передок', - подумал я, - но хорошо, что хоть признаётся! Выбирать не приходится, надо воспитывать коллектив, какой есть! - вспомнил я свою преподавательскую профессию.

Я понял, что у меня идёт 'неделя сюрпризов' и приготовился к Олиному черёду. Он не заставил себя ждать. Придя домой в пятницу вечером, я не обнаружил ни Оли, ни записки. Правда, исчезла со стены гитара, что меня немного успокоило. На ночь моя бывшая жена не явилась. С одной стороны это хорошо, я хоть разок в неделю высплюсь без исполнения своих 'бывших' супружеских обязанностей. Но с другой стороны, я же беспокоюсь - ну, хоть записку оставила бы, или позвонила, наконец. А если бы это я пропустил 'нашу' пятницу и не явился бы домой, вот был бы скандал!

- Всем можно несерьёзно относиться к договорённостям, кроме меня! - возмутился я, - вот и я тоже тогда начну сачковать и пропускать свидания!

А последний на этой неделе сюрприз, правда, приятный, преподнесли мне Маша с Луизой. Муж Луизы уехал в командировку на несколько дней, и она может на субботу и воскресенье остаться у Маши. И мои дамы встретили меня вместе, уже в пеньюарах и слегка выпившие. Мечта странствующего любовника!

Ближайшую ночь мы провели вместе, благо ширина кровати позволяла. Цвет волос в темноте не различишь, а по комплекции Маша и Луиза близки друг к другу. Так, что я их всю ночь путал, и это веселило моих дам. Они даже новую игру придумали. Задёрнув посильнее шторы, мы обеспечили в комнате почти полную темноту. И я должен был назвать имя той дамы, с которой в данный момент общался. Зажигали свет, и если я оказывался прав, то продолжал общаться с ней же. Если ошибался, то переходил в собственность к той, чьё имя называл. И много других милых шалостей придумывали мои изобретательные дамы, чтобы порадовать меня, себя, да и полезный опыт приобрести!

Дневное время в воскресенье мы потратили с пользой для культурного развития. Мы втроём отправились из Красногорска через поле пешком в музей усадьбу 'Архангельское'. Этого нам запретить никто не мог. Посидев немного в ресторанчике, что был (а может, есть и сейчас) напротив входа в музей-усадьбу, мы, весёлые, пошли гулять по усадьбе.

Там я сделал два открытия: первое - у веранды, где выставлены бюсты римских императоров, Нерона перепутали с Веспасианом. По крайней мере, так гласили таблички под этими бюстами. Да чтобы их перепутать, водки нужно немеренно выпить! Нерона с его садо-мазохистической улыбкой и хитроумного крестьянина-вояку Веспасиана, зарабатывавшего деньги на общественных туалетах Рима! Деньги, видите ли, не пахнут - это его, Веспасианово! Будучи принципиальным и выпившим, я потребовал, чтобы таблички переставили. А в результате - все таблички под бюстами потом просто сняли. Чтобы хлопот поменьше было!

Второе открытие: в довольно глухом месте усадьбы стоит бюст - древнеримский 'бородатый мужчина'. А на шее у этого римлянина - полоска склейки. Видимо, когда-то ему 'бошку' отбили, а потом приклеили. Дамы заметили, что этот бородатый мужик очень похож на меня.

И у меня возникла гениальная идея: снять восковую копию со 'шрама' на шее мужика, заказать скульптору мою голову из мрамора с шеей, заканчивающейся этим же 'шрамом'. Прийти в Архангельское с новой головой, постараться спрятаться в кустах на ночь; ночью сбить башку этому бородатому, закопать её, а к оставшейся шее приклеить мою голову.

Вот и будет мне прижизненный памятник в Архангельском, а после смерти, можно будет под памятником втихаря закопать и капсулу с моим прахом. Будет и памятник посмертный; не каждому в Архангельском ставят такие!

А мои дамы оказались и похитрее меня: дескать, зачем эти бошки менять одну на другую, если они и так похожи! Просто всем, кому ни лень, будем говорить, что это тебе памятник установлен, и всё тут! Ты же и есть 'бородатый и мужчина', а мы - свидетельницы, что последнее - точно! И нечего, как сейчас говорят, волну гнать! - мои дамы, как всегда, проявили творческую выдумку.

Вот я и говорю - если увидите в Архангельском бюст с надписью 'бородатый мужчина', то знайте, что это я в возрасте сорока двух лет.

Мы весело и дружно вернулись домой, на сей раз на такси. А дома пили за Нерона, за Веспасиана, и за мой прижизненный памятник в Архангельском. Ночь тоже прошла весело и дружно, почти как в Древнем Риме, если верить Апулею и его древнеримским коллегам по перу.

Садистические и мистические приколы Витольдовны

Но чемпионом по преподнесению мне сюрпризов была, конечно, Тамара Витольдовна, чего с первого взгляда и сказать было нельзя. Такая красивая, умная и хозяйственная! А, как оказалось, стервозности ей занимать не приходилось, и это был её главный недостаток. Прежде всего, это касалось её поведения в постели. Она была там настоящим эгоистичным диктатором. Об её эгоизме, вернее даже нарциссизме, говорило хотя бы то, что на мой довольно часто задаваемый вопрос (чаще всего именно в постели): 'Томка, ты меня любишь?', она садистически отвечала: 'Нет! Я - однолюбка и уже успела полюбить!' 'Кого?' - возмущался я, прекращая телодвижения. 'Успокойся, себя!' - говорила она мне с улыбкой инквизитора, и я, успокоившись лишь частично, снова возобновлял свою деятельность.

С одной стороны, в постели с ней было легко - нужно было только полностью утратить свою индивидуальность. Делай, как приказано - и всё! Например: 'Энергичнее!', или 'Перевернись на спину! Теперь обратно! Опускайся ниже! Ещё ниже, деревня! Вот так - молодец! Теперь перевернись! (недоумение: 'а я уже разок ведь переворачивался?') По-другому перевернись, аул кавказский! Ну, чтобы изобразить цифру '69'! А ещё профессор! А теперь снова перевернись и меня саму переверни! Как, как - на животик, забыл, что ли?'.

После традиционно бурного завершения (с её стороны!) этого сложного, изощрённого, но прекрасного действа, Тамара несколько минут лежала неподвижно, а потом обычно говорила:

- А теперь спать - мне утром на работу!

- А я? - следовал мой возмущённый вопль.

- А я, а я: - следовала пошленькая присказка в рифму, и приказ не шевелиться, а то:

Это 'а то!' могло быть и переводом в другую комнату на досыпание, а то и вообще изгнание среди ночи на улицу. Однажды я осмелел и после такого 'одностороннего' акта заявил своей жёсткой партнёрше:

- Томуль, я тебе новое имя придумал - Эмис!

- Это почему же Эмми? - заинтересованно переспросила Тамара.

- Не Эмми, а Эмис - 'эгоистичная мастерица изощрённого секса' - смело расшифровал я абревиатуру 'Эмис', уже готовясь к репрессиям.

'Эмис' оценила моё творчество и внимательно посмотрела на меня своим раскрытым правым глазом (я лежал обычно справа от неё), не решив ещё, видимо, наказывать или поощрять меня за творчество. Я замер, как кролик перед очами, вернее одним правым оком удава, ожидая своей участи.

Однако на сей раз, глаз любимой женщины миролюбиво закрылся, Тамара повернулась ко мне спиной и милостиво разрешила:

- Ну, давай, если не передумал, только скорее!

Я согласно закивал головой в темноте и быстро приспособился к предложенной мне позиции, кстати, не такой уж плохой. Этот тайм (гейм, раунд и т.д.) был если не самым кратким, то, по крайней мере, одним из самых оперативных в моей жизни - я всё боялся, что моя Эмис передумает.

- А знаешь, - вдруг слегка повернувшись ко мне, прошептала Тамара, - можешь лучше называть меня просто 'Мисс' - 'мастерица изысканных сексуальных страстей'. Не такая уж я 'эгоистка', чтобы специально отмечать это. И слово 'изощрённый' чем-то напоминает 'извращённый', 'изысканный' - лучше. А 'Мисс' - это даже как-то по-молодёжному. К тому же, я ведь действительно 'мисс' - ты же меня замуж не зовёшь?

Я понял, что мне сейчас лучше всего тихо заснуть: Деспотизм моей мисс Тамары особенно касался вопросов выпивки. Когда я приходил к ней в понедельник вечером, то имел право принести из вина только бутылку шампанского. Больше не допускалось, и беда, если я позволял себе выпить самостоятельно, как говорят, 'на вход'. Никакие уловки не помогали, и Витольдовна, унюхав запах спиртного, изгоняла меня из квартиры, на радость Оле.

Она, кстати, объявилась на следующей неделе после ухода из дома. Но где обитала, так и не сказала. Я обзвонил её тётю, Моню, известных мне подруг, но нигде её не оказалось. Мне, правда, посоветовали не волноваться, ибо такие внезапные 'уходы' за ней и раньше водились.

Я проявил максимум изобретательности, и всё-таки обманул бдительность Витольдовны. Купив в аптеке продаваемую тогда без рецепта спиртовую настойку травы стальника, крепостью в 70 градусов, я заложил с десяток пузырьков глубоко под ванну. А за ужином, уже выпив вместе с Тамарой по бокалу шампанского, я 'залезал' рукой куда-нибудь в соус, и отправлялся в ванную мыть руки. Там, открыв кран, я с быстротой молнии лез под ванну, доставал пару пузырьков настойки и залпом выпивал её, запивая водой из-под крана. Пустые пузырьки же запихивал обратно под ванну, только в другой конец. Выйдя из ванной, я садился за стол довольный и продолжал допивать шампанское.

- Что это тебя с бокала шампанского так развезло? - подозрительно принюхивалась ко мне Витольдовна, но 'не пойман - не вор!'. Однако, сколько верёвочке не виться, а конец, известное дело, будет. Обнаружила моя мисс все мои пузырьки с остроумной латинской надписью: 'Тинктура онанидис' (это по-латыни и есть 'Настойка стальника') и предъявила их мне. И сколько я ни убеждал строгую даму, что 'тинктура онанидис' - это просто лекарство от онанизма, не помогло. Я был изгнан, но через несколько дней помилован и призван снова. 'Только без своих онанидисов'! - предупредила строгая кураторша.

Только и мы ведь не лыком шиты - своё соображение имеем! И я снова придумал, как перехитрить мисс Витольдовну. Сижу как-то за столом, ем прекрасные закуски, а в рот не лезет! Выпить, страсть, как хочется! И я набираю номер телефона Мони.

- Друг у меня заболел, надо спросить, как здоровье! - поясняю я моему куратору.

- Моня, как здоровье? - спрашиваю я, услышав его жующий голос в трубке. - Что, скорая помощь? И дома никого нет? Погоди, я через полчаса - у тебя!

- Ты что с ума сошёл, какая скорая помощь? - испуганно бормочет по телефону Моня, но я уже лечу к нему.

- Томочка, с другом плохо, надо спешить! Я скоро приду, он рядом живёт! - одеваясь, информирую я Тамару.

- Попробуй только нажрись там, увидишь у меня! - уже на лестнице предупредила меня грозная мисс Тамара.

Я только рукой махнул и сел в лифт. От 'Кунцево' до 'Филёвского парка' - как говорят в народе 'рукой подать и ногой поддать'. Минут через двадцать я уже звоню Моне в дверь.

- В чём дело, ты что, с ума сошёл:

- Сойдёшь тут, - перебил я его, - когда ни капли выпить не дают. Что у тебя есть?

- Ты же знаешь - стальник в избытке! Сколько? - по-деловому подошёл к вопросу Моня.

- Моня, дорогой, я у тебя видел стеклянную кружку Эсмарха, далеко ли она? - спешно откупоривая пузырьки, спросил я (для тех, кто не знает - кружка Эсмарха - это ёмкость для клизмы).

- Ты что, шизанулся, зачем тебе кружка Эсмарха? - удивился Моня, но кружку достал.

Я залил туда грамм триста настойки стальника, разбавил таким же количеством воды, попробовал прямо из кружки на вкус и, закрыв краник на клистире, ввёл последний куда следует.

- Теперь себе налей, я же не алкоголик, чтобы пить один! - потребовал я.

- У меня нет второй кружки Эсмарха! - взвизгнул ошалевший Моня.

- Зачем? Зачем тебе кружка Эсмарха? Ведь у тебя нет ненормальной бабы, которая не позволяет тебе выпить. Ты - счастливый человек - у тебя сейчас вообще нет бабы! Никто не экспериментирует над тобой, никто не командует тобой, никто не изменяет тебе, никто не исчезает из дома на ночь! Пей, дорогой, как человек - из стакана! - произнёс я пылкий, но выстраданный монолог.

Мы чокнулись с Моней - он своим стаканом, я - кружкой Эсмарха; я открыл краник и поднял кружку повыше.

- О, я понял! - вдруг взволнованно прокричал Моня, - я сделал открытие! Вот почему в песнях поют: 'Поднимем кружки!' Видимо, в старину все делали так, как ты сейчас, и чтобы жидкость пошла в организм, поднимали кружки, как и ты! Но я не понимаю, зачем тебе сейчас понадобилось пить таким странным способом?

- Потому, что и у тех древних мужиков, как и у меня сейчас - бабы были садистками и не позволяли выпить, а по прибытию домой - обнюхивали. А этому способу меня знакомый шофёр научил из Тольятти. Ни один гаишник не мог догадаться, пока кровь на пробу, наконец, не взяли. Действует сильнее и запаха нет!

Я дождался, пока вся жидкость вытечет из кружки, потом вымыл её и поставил на место.

- Ты хоть закуси, там же больше поллитры! - и Моня протянул мне здоровенный огурец.

- Не влезет! - заявил я, критически взглянув на габариты огурца.

- Извини, зарапортовался! - пробормотал Моня, - а ведь выгодно - и закусывать не надо!

Я бегом бросился в Кунцево, ведь спиртное, употребленное таким образом, действует гораздо быстрее, чем через желудок. Когда я звонил в дверь Тамары, меня уже хорошо 'забрало'.

- Нажрался! - с кровожадной улыбкой констатировала мисс Тамара-грозная.

- Постыдись, филолог - тихо ответил я ей, - Моню без лифта на горбу тащил - не полезли носилки в лифт и санитары стали уезжать. А человек умирает - с животом что-то у него. Ну, взвалил я его себе на спину и потащил по лестнице! Устал, еле хожу, а ты: 'нажрался, нажрался!' Можешь обнюхать, если не веришь!

Тамара Витольдовна деловито приказала: 'Дыхни! - и по-овчарочьи обнюхала меня.

- Извини, погорячилась! - признала свою ошибку Витольдовна, и ласково пропустила меня к себе в квартиру.

- Знала бы, дурочка, где нюхать надо было, не то сказала бы! - мелькнула у меня крамольная мысль, но я тут же отогнал её.

Ещё один сюрприз устроила мне Тамара Витольдовна, но уже в октябре, и в городе Киеве. Предыстория такова. Защищал диссертацию у нас в МАСИ мой старый приятель из Киева Юра Дзюба. Я был у него оппонентом. Диссертация сама по себе была хороша, да и Юра был моим хорошим приятелем, так что расхваливал я его на защите, как мог. Мне даже нарекание от Совета было - 'оппонент', для того, чтобы критиковать, а не расхваливать.

Одним словом, защита прошла блестяще, и Юра пригласил меня к себе в гости в Киев.

Летом мы с Тамарой Витольдовной уже были в Киеве, погостили у Оси Юдовского, там же где раньше я останавливался с Тамарой Ивановной. Конечно же, мне пришлось 'отпрашиваться' у Оли и Тамары-маленькой, дескать, маму в Сухуме навестить надо.

А Тамара Ивановна сама отпросилась у меня на Чегет, где стала бывать последнее время. К Маше как раз приехал 'на побывку' её муж-капитан, причём на всё лето. Лика же, как замужняя женщина поехала со своим генералом куда-то в военный санаторий. Страсть как не хотела ехать, но брак обязывает!

Вот мы и провели лето в Киеве. Конечно же, характер свой Тамара-грозная проявляла, но выгнать меня из Осиной квартиры она уже не могла. Более того, в Киеве она была подчёркнуто деликатной, уступчивой и ласковой. Прикидывалась, конечно же, по необходимости! Но ей настолько понравилось в Киеве, что она упросила меня взять её с собой ещё раз в октябре, как раз после Юриной защиты.

Мы остановились у Юры в его однокомнатной квартире в девятиэтажном доме на Нивках, а сам Юра на время нашего пребывания ушёл жить к другу. Только просил присмотреть за его собакой Найдой, которую к другу было взять нельзя. Мы выпили, конечно, у Юры; он пробыл с нами до позднего вечера, чуть ли ни до полуночи, а потом поехал к другу. Я вышел во двор вместе с Юрой и Найдой, которую надо было выгулять.

Я вышел в майке и спортивных брюках, Найда сделала своё дело, и мы пошли обратно домой. Войдя в подъезд, я остановился, а куда дальше идти - не знаю! Ведь я не только не посмотрел на номер квартиры, а даже этажа не запомнил! Зрительной памяти - никакой, а, кроме того, я был сильно выпивши. Сели в лифт, я пытаюсь поднять Найду, чтобы она хоть носом ткнула в нужную кнопку, но она только визжит и отбивается.

Вышли снова во двор: я знаю, что у Юры балкон выходит туда, что этаж не первый и не последний. А какой - хрен его знает, балконы все одинаковые. Начинаю кричать вверх: 'Тамара, Тамара!'. На балкон вышли две тётки: 'Чего надо?'.

- Ничего, я свою Тамару зову - отвечаю я.

- А ты не ори среди ночи, а поднимись к своей Тамаре и там с ней разговаривай! А то милицию вызовем!

Тогда мы снова зашли в подъезд - на дворе нулевая температура, весь дрожу от холода. Найда испуганно смотрит мне в глаза и подвывает. Что делать, садимся в лифт и останавливаемся на каждом этаже. Выходим в длинный коридор, подвожу собаку к каждой двери - вдруг узнает квартиру.

Наконец, на пятом этаже Найда уверенно свернула направо и пошла в самый конец коридора. Звоню в дверь, готовый к извинениям, но дверь открыла злорадно улыбающаяся Витольдовна.

- Что, пьянь, орёшь во дворе? Номер квартиры не мог запомнить? - стала она меня, замёрзшего, выговаривать. Найда аж залаяла на неё от возмущения.

- Ты слышала, как я тебя зову, и не вышла на балкон? - поразился я, - я же замёрзнуть мог!

- Одной пьянью меньше было бы! - неосторожно ответила Тамара, и схлопотала по синяку под каждым глазом. Правда, они стали видны только утром.

Я рассвирепел от такого предательства и стал одеваться, чтобы уйти. Куда и сам не знал, но только подальше от неё. Тамара же, сделавшись неожиданно ласковой, еле удержала меня, поведя прямо к койке.

Наутро, когда к нам зашёл Юра, она уже рассмотрела свои фингалы и очень переживала. Юра успокаивал её, но втайне был на моей стороне - это же надо, на балкон не выйти!

Ничего, купим большие тёмные очки и догуляем неделю в Киеве. Потом она даже вспоминала об этой поездке с удовольствием.

Ночной полёт

И самый таинственный, я бы сказал даже, мистический сюрприз 'от Витольдовны', случился как раз в Новый 1982 Год. Объявив всем моим остальным дамам, что я опять еду на традиционный подлёдный лов рыбы, сам поехал на встречу Нового Года к Витольдовне.

К слову, мой женский коллектив, ни численно, ни персонально не изменился; поведенчески всё продолжалось почти в прежнем духе, даже дни 'посещений' не изменились.

На новых женщин я уже смотреть не мог. Вернее мог, в смысле английского 'мэй' - в моральном смысле этого слова. А вот в смысле того же английского 'кэн' - ну, никак не мог, в физическом смысле этого слова!

Сами войдите в моё положение, и поймёте - это чистый турецкий султан со своим гаремом! Были, правда, преимущества - содержать этот весь гарем не приходилось, но присутствовали и недостатки - все 'жёны', кроме двух, находились в разных местах и ничего не знали друг о друге. Конечно же, Оля знала обо всех и живо интересовалась моей сексуальной жизнью. На всякий случай, я её предупреждал, что кому говорить, если позвонят.

А красивую Иру, секретаря нашей кафедры, не предупредил - Заратустра не позволил - и получались курьёзы. Как-то, пока я был на занятиях, мне позвонили.

- Вам жена звонила, просила перезвонить домой! - невозмутимо сообщает Ира. Я смотрю на неё вопросительно и осторожно спрашиваю:

- А имени она не называла?

Ира не меняя выражения лица, уточняет:

- У вас, что - несколько жён?

Мне приходится ловчить, говорить, что с одной я уже развёлся, но она ещё меня своим мужем считает, а на второй только хочу жениться, но она уже считает меня своим: Я посоветовал Ире, как-нибудь похитрее узнать имя жены, если она позвонит ещё.

- Вам звонили две жены и обе Тамары, причём с разными голосами! - уже волнуясь, сообщает мне Ира на следующей перемене.

- Чёрт побери, что же делать? - спросил я у Иры, - посоветуйте же, хоть что-нибудь.

- Я советую попросить их называть номера телефонов, по которым надо звонить! - высказала гениальную мысль Ира. Я чуть не расцеловал её за такую мудрость.

- Итак, если в дальнейшем позвонит жена и попросит перезвонить домой, спрашивайте её, пожалуйста, номер домашнего телефона. У профессора, дескать, трудности с памятью, и он просит напомнить номер! - поучал я Иру, и она без улыбки воспринимала это.

Когда мы с Ирой сейчас, спустя двадцать лет, вспоминаем это - ухохатываемся! Но я немного отвлёкся от встречи Нового Года у Тамары Витольдовны.

Она кроме меня, позвала ещё двоих гостей - молодых супругов. Выпивки было много - сам тащил - всё начиналось неплохо. Как часто пишут: 'Ничто не предвещало беды'. Так как вина было много, а запретов не было вообще, то я конечно же, нажрался в своё удовольствие, и нажрался по-чёрному, в стельку, как сапожник, до чёртиков, до потери пульса: Ещё нужны синонимы? И устроил дебош с рукоприкладством. Это у меня бывает редко, но если случается, то протекает очень эффектно.

Последний раз, сильно нажравшись, я устроил добрый дебош в ресторане 'Чернигов' в Киеве, во время летнего пребывания там с Тамарой-грозной. Дрались все - и стар и млад, причём все со всеми. Мне удалось в одном конце зала скорчить из себя 'бедного еврейчика' и пожаловаться, что меня обижают. В другом же конце зала я изобразил из себя крутого антисемита, и призывал устроить 'им' показательный погром 'для науки'.

Тамара вовремя сбежала с поля боя и наблюдала его со стороны. Она то плакала, то истерически хохотала, наблюдала за побоищем. Получив пару затрещин и разбив в кровь кулаки о чьи-то 'физономордии', я ретировался, и тоже, стоя рядом с Тамарой, наблюдал бой со стороны.

'Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны' - так говаривал Руставели, но в данном случае он был бы неправ. Я, хоть и наблюдал теперь бой со стороны, несомненно, был его организатором и стратегом. И я же, сбегав в ближайшее отделение милиции, первым сообщил о побоище в 'Чернигове'. То есть, я одновременно стал и миротворцем. Если кто помнит это побоище летом 1981 года в ресторане 'Чернигов' (что в Киеве на Виноградаре), то знайте же, кто его автор!

Но дебош на квартире у Тамары вызвал бегство наших гостей, и моя грозная мисс гонялась за мной по квартире с туалетным ершом в руках. Тогда я надел свою мохнатую шубу, шапку, и, чтобы как-то развеселить Тамару, стал одетым под душ, как Ипполит из знаменитой кинокомедии.

Но это хоть и развеселило Тамару, но, будучи грозной, она всё-таки вытолкала меня за дверь квартиры, отхлестав по лицу унитазным ершом. Время - без четверти двенадцать, скоро должны бить куранты. Поливая лестницу горячей водой, стекающей с моей шубы, я вышел на улицу, надеясь найти хоть какой-нибудь транспорт. А там - около тридцати мороза! Что делать? Возвращаться - никогда! Меня избили по лицу дерьмовым унитазным ершом! Меня - мастера спорта, гордого русского учёного!

Я присел на скамейку возле подъезда, поднял мокрый воротник шубы, и: забылся.

Очнулся я, лёжа лицом вниз на каком-то мокром коврике. Сзади веяло холодом, а над головой сетевое радио передавало бой курантов. Я прислушался - 'Поздравляем с Новым Годом!' - весело проговорили чьи-то голоса по радио.

С трудом, приподнявшись на колени, я обнаружил себя: в своей собственной квартире на Таганке. Я лежал на коврике в прихожей; входная дверь была открыта настежь, и ноги у меня даже высовывались за порог. На стене орало радио.

Я встал на ноги, захлопнул дверь, снял с себя шубу и шапку. Интересно то, что мокрая шуба нисколько не застыла, на ней не было ни сосулек, ни снега. Если я вышел, вернее, был изгнан, из дома Тамары без четверти двенадцать, минут десять я прокантовался на улице, на скамейке, то на весь путь от Кунцево до Таганки я затратил около пяти минут! Да за такое время и на реактивном самолёте не долетишь!

Я так испугался, что почти протрезвел. Звоню по телефону Тамаре, у которой был в квартире ещё пятнадцать минут назад. Она хватает трубку и спрашивает, где я. Говорит, что тут же за мной выбежала на улицу, но никого поблизости не обнаружила.

- Ты не поверишь, - сам не веря себе, говорю я, - звоню тебе из моей квартиры на Таганке.

- Опять врёшь! - жёстко заявила Тамара-грозная.

- А ты проверь, перезвони мне! - предложил я, и повесил трубку.

Через минуту раздался звонок. Изумлённая Тамара убедилась, что я за пять минут перелетел почти через всю Москву.

- Такого не бывает! - медленно произнесла она, конечно же, не веря в реальность происшедшего.

- Сам знаю, что не бывает, но объяснить не могу! Пока! - закончил я разговор и повесил трубку.

Я разделся, принял горячий душ, повесил сохнуть мокрую одежду. Но в голове всё вертелась загадка, не дававшая мне покоя. И тут вдруг я вспомнил сходный случай, происшедший со мной несколько лет назад, когда я ещё жил в Тольятти.

Как-то отдыхал я в турбазе на Волге близ Самары, тогда Куйбышева. Познакомился там с компанией молодых людей, выпили, и так как показалось мало, то решили вдвоём с одним из новых знакомых переплыть Волгу на моторке, чтобы купить там вино в сельмаге. Ширина Волги в этом месте километра два, а посреди реки - маленький песчаный остров. Вот и попросил я высадить меня на этом острове покупаться и позагорать, а приятель должен был на обратном пути меня забрать.

Проходит время - а приятеля всё нет. Я не знаю, что и подумать, вечереет уже, чайки с диким мяуканьем пикируют на меня (на острове они выводили птенцов). Перспектива остаться на острове на ночь в одних плавках маячила со всей реальностью. Пуститься вплавь - опасно. Волга - холодная река, к тому же сильное течение:И вот я в панике стою по колено в воде и вглядываюсь в темнеющую даль, как вдруг: Неожиданно помутилось в голове, и я почувствовал, что падаю.

Очнулся я опять же на песчаном берегу, ноги мои были в воде, а плечи и голова - на суше. Я вскочил и осмотрелся - впереди росли деревья, а сбоку виднелась пристань. Тут я понял, что оказался возле моей турбазы, то есть перенесённым почти через километр воды!

А приятель мой на обратном пути, оказалось, налетел на топляк, на лодке-моторке срезало штифт винта, и течение отнесло его далеко вниз:

После моего ночного полёта из Кунцево на Таганку, я стал интересоваться, происходило ли подобное с кем-нибудь другим и нашёл десятки подтверждений, что да, происходило! Люди переносились мгновенно - туда, куда им хотелось (как, например, мне), и куда не хотелось (например, Стёпе Лиходееву из 'Мастера и Маргариты' Булгакова).

Иногда люди исчезали совсем - не исключено, что они могли быть перенесены в середину океана или пустыни, в Арктику там, или Антарктиду. Может быть даже в Космос или вглубь Земли: Но обычно эти переносы бывали на расстояния от десятков метров до нескольких километров, случай с Лиходеевым - уникален. Но там ведь его 'переносил' сам Воланд:

А сколько таких переносов люди вовсе не замечали! Ну, закружилась голова, и очнулся человек не на этой стороне улицы, а на той. Или не у этого дерева, а у того. Кто придаст этому значение? Кстати, я заметил, что особенно часто 'переносятся' люди в состоянии стресса или опьянения. А тут уже всё списывается на стресс или водку!

Ну, поверит разве жена клятвам пьяного мужа, не ночевавшего дома, что 'нечистая сила' забросила его, на ночь глядя, на территорию какого-нибудь колхоза 'Заветы Ильича'? А ведь это могло быть той же самой телепортацией!

Но должно же быть какое-то научное объяснение этим явлениям? Между тем научное объяснение этим явлениям есть, и дали его, в первую очередь, лауреаты Нобелевских премий, великие физики Эрвин Шрёдингер и Вернер Гейзенберг. В годы моей учёбы в вузе мы изучали уравнение Шрёдингера и 'принцип неопределённости' Гейзенберга. Из этих положений следует, что нельзя определённо указать, где в настоящий момент находится та или иная элементарная частица. Более того, частица эта иногда может быть и сразу в двух местах. Положения квантовой физики часто предполагают существование 'абсолютного Духа' - Бога, который и решает окончательно, где всё-таки находится эта частица.

Материалисты этого воспринять не могли и поэтому в 50-е - 60-е годы, когда я учился, физиков этих называли 'реакционными', и скрывали многие философские выводы, следующие из их теории.

Так, например, Э. Шрёдингер в своих философских трудах описывал эту неопределённость или половинчатость нашей сути (я не цитирую, а рассказываю близко к тексту). В закрытом ящике находится кошка и там же помещён счётчик Гейгера, баллончик с ядовитым газом и частица радиоактивного вещества. Если последняя, будучи корпускулой, подействует на счётчик Гейгера, тот включит клапан баллончика, то кошка погибнет. Если же частица проявит свои волновые свойства (что вполне возможно из квантовой физики), то счётчик не сработает, и кошка останется жива. Но ведь эта частица и волна могут существовать одновременно, причём с вероятностью 50%, что является одним из главнейших выводов квантовой физики, которая уже давно принята всем миром. Стало быть, кошка и жива и мертва одновременно с вероятностью 50%, и только Бог может определённо (будем говорит 'субъективно'!) решить - жить ей или нет. А этого не могли стерпеть материалисты.

Поэтому-то и были 'преданы анафеме' у нас имена Шрёдингера и Гейзенберга, как философов. 'Скрепя сердце' признавали мы, что в микромире, на уровне, например, электрона 'принцип неопределённости' имеет-таки место, но не на уровне атома, а тем более 'осязаемых' предметов. То есть электрону исчезать 'здесь' и появляться 'там' можно, а атому, а тем более молекуле - нельзя.

Но вот учёные из Массачусетского университета и Института стандартов и технологий (США), а затем и другие, показали, что законы квантовой физики распространяются на атомы и молекулы, то есть на макромир, на нас с вами.

В частности, в Институте стандартов и технологий сумели 'раздвоить' атом гелия так, что он начал существовать сразу в двух местах. Специалисты утверждают, что в рамках существующей теории ничего не мешает и макросистеме, в частности, тому же человеку, 'раздваиваться', 'пропадать' в одном месте и появляться в другом. Так что может не 'материалистическое', но почти научное объяснение моим ночным 'полёту' и 'заплыву', а также классическому 'перемещению' из Москвы в Крым Стёпы Лиходеева, так подробно описанному Булгаковым, как ни крути, имеется!

Как видите, нет худа без добра. Не устрой я дебоша на Новый Год у Тамары, не выгони она меня пьяного и мокрого в ночь на тридцатиградусный мороз, не было бы моего полёта. И не стал бы я вникать в научную сущность этих таинственных явлений!

А, начав изучать физику, я так увлёкся ею, что позже написал и издал две книги по физике. Это толстая, под 500 страниц, 'Удивительная физика',вышедшая в двух изданиях, и потоньше - 'Парадоксальная механика', где описаны многие удивительные явления, 'имеющие место быть' в физике. Почитайте и убедитесь!

Мои подарки капиталистам-империалистам

Я уже говорил, что мы вели хоздоговорную тему с военным предприятием Элика. Это была малоденежная тема, заключённая только ради формальной связи с ИМАШем и военным предприятием, то есть между мной, Моней и Эликом.

Ещё я руководил одной темой, о которой стоит рассказать. Она была заключена по инициативе Министерства автомобильной промышленности (Минавтопрома) СССР, и касалась троллейбусов, которыми я никогда раньше не занимался. Но из министерства позвонили именно мне, зная мою любовь ко всякой экзотике.

Тема была довольно пикантной. Наши троллейбусы, выпускаемые заводом имени Моисея Соломоновича Урицкого в городе Энгельсе (сплошная масонская мировая революция!), правительство захотело продавать в страны Центральной и Южной Америки. Всем хороши были наши троллейбусы, только не могли: 'убегать' от демонстрантов!

В вышеназванных странах народ, видите ли, столь эмоционален, что их хлебом не корми, а дай только надемонстрироваться. 'Фиеста-си, трабаха-но!', или 'Патриа о муэрте!' - и пошли толпы народа по улицам. Автомобили и автобусы в страхе разбегались кто куда, а вот троллейбусы, привязанные к проводам, замирали на месте. И народ их сталкивал в сторону, машины лишались питания, а без питания они - мертвы

Народ не мог и не хотел этого понимать, считал, что троллейбусы чем-то против че Гевары или команданте Фиделя, и поджигал их. Да, да, обливал бензином и поджигал! Я не шучу, там уже не до шуток, когда эти страны потребовали от нас троллейбусы 'убегающие' от толпы, причём без проводов. А в Министерстве решили, что на такие фокусы только я и способен.

Дело в том, что на заводе-изготовителе (конечно же, им. Моисея Соломоновича!), уже пытались питать 550 вольтовый двигатель током от 24 вольтовой аккумуляторной батареи, имеющейся на троллейбусе. Но эти 24 вольта для огромного 550 вольтового двигателя, ну как бы вам сказать, подобны укусу комара в попу носорога!

И не хотел этот двигатель, привыкший к 550 вольтам, тащить троллейбус, тем более от свирепых демонстрантов, питаясь жалкими 24 вольтами.

Вы видели когда-нибудь легковой автомобиль, убегающий от опасности на стартёре? А я видел! Когда мой дядя, писатель Гергий Гулиа, решив 'отметить' круглую цифру на спидометре своего 'Москвича-401', остановил его, то это оказалось, как раз на железнодорожном переезде ветки Сухум-Келасури в Абхазии. Поезда не было, и мы 'отметили' круглую цифру криком 'ура!'. А когда издали показался поезд, то обнаружилось, что двигатель заглох. Дядя в страхе включил первую передачу и на стартёре 'убежал' от гудящего кровожадного поезда. Мне тогда было лет 12, и я хорошо запомнил этот приём.

Вот так же мы решили убегать на троллейбусе от демонстрантов. На троллейбусе, в отличие от автомобилей, стартёр не предусмотрен (там нечего запускать!), а мы всё равно поставили. От него - карданом к главной передаче, через плоскую, как галета, маломощную зубчатую пару. Завидя демонстрантов, даже если нет питания по проводам, водитель троллейбуса включает стартёр, и со скоростью демонстранта может ехать куда угодно, больше километра. И хватает для этого той аккумуляторной батареи, что уже имеется на троллейбусе. А на километровом пути обязательно встретится переулок или двор, куда можно заехать, спасаясь от злой толпы.

Кстати, почти четверть века спустя, такой троллейбус, могущий проехать около километра без проводов, всё-таки построили в Москве. Но это - сложная и дорогая машина с тяжеленной и мощной батареей аккумуляторов. Жаль, что наши инженеры не изучают опыта недалекого прошлого!

Это скоро сказка сказывается, а тему мы вели три года. Построили стенд, проверили, всё доказали, в Министерстве были счастливы. Теперь уж будут покупать наши троллейбусы пачками, раз они могут отходить от сети.

И дополнительные преимущества выяснились - такой троллейбус может легко переходить с линии на линию. А если захочет, то может тут же повернуть и, перейти на параллельные провода и поехать назад, или объехать аварийный участок, чтобы не стоять слоновьим стадом, один за другим, целые километры. Одним словом - конфетка, а не троллейбус!

О новом троллейбусе написали в международном журнале, поместили мой портрет, мы потирал руки в ожидании премии. Но её всё не было и не было. А потом я встретился с усталым скептиком с завода им. М.С. Урицкого, открывшим мне глаза.

- Вы знаете, сколько человек убивают током наши троллейбусы ежегодно? До десятка человек! Убивают током, когда происходит пробой изоляции двигателя. В дождь или сырую погоду человек наступает одной ногой на ступеньку, а другой ещё стоит на земле. Или, стоя на земле, хватает руками за поручень или двери. Всё, больше ничего не нужно - 550 вольт - и ваших нет! Поэтому вы, если жить хотите, то либо запрыгивайте в сырую погоду на подножку, либо спрыгивайте с неё сразу обеими ногами, а руки держите лучше всего 'по швам'. Чтобы току нельзя было через вас уйти в землю!

- Ужас какой-то! - поразился я, - а что нельзя ли изолировать вал двигателя от кардана пластмассовой втулкой? - предложил я.

- Сразу видно - умный человек, даром, что ли профессор! - уныло произнёс человек с производства и показал мне чёрную пластмассовую втулку, - такой, что ли?

Я глазам своим не поверил. Он показал мне то, о чём я только подумал!

- И в чём же дело, почему такие, не ставят на троллейбусы? - удивился я, - ведь спасли бы жизни десятков людей!

- Вот в этом-то и весь фокус - никто не хочет её делать, чтобы не отвечать! На троллейбусном заводе заявляют, что это не их профиль - всё электрооборудование они покупают готовым, а электромеханические заводы предлагают доукомплектовывать свои изделия на заводе-сборщике. А люди продолжают гибнуть! Так что и не надейтесь, вашу штучку не внедрят! Не успеет 'убежать' от демонстрантов хоть один троллейбус, и полетят головы, у её изготовителя! Никто не возьмётся её делать, и никому не нужны эти многомиллионные прибыли. Кто увидит эти деньги? Кому они нужны? Всё равно они уйдут в Афганистан, Анголу или на помощь Острову Свободы. А быть уволенным или в тюрьму сесть всем неохота. Не ждите внедрения и вашей грошовой премии! Лучше продолжайте ваш договор по изучению, например, влияния подъёмов и спусков на дальность пробега троллейбуса от аккумуляторов. Получите на порядок больше денег, да и ответственности никакой! Вы полагаете, вас пощадят, если троллейбус с вашим устройством сожгут демонстранты?

Я ошарашено поблагодарил усталого производственника, пообещал, что бутылка за мной и перезаключил договор на изучение дальности пробега:

Ещё одна тема была у нас со Львовским ГСКБ по автопогрузчикам. Не тема, а сказка! Но ведь вы знаете, для чего мы рождены? Да, да, чтоб сказку сделать явью! Вы не поверите, если я расскажу, что нам поручили сделать 'вечный двигатель'. И даже дали за это порядочно денежек. Так слушайте, и не говорите потом, что не слышали!

В этом же Министерстве был один умный человек по фамилии Прокопенко. Он и предложил мне разработать погрузчик, который не будет расходовать никакой энергии для работы. А если нужно, то даже будет вырабатывать эту энергию.

Дело в том, что тысячи электро- и автопогрузчиков, особенно на железнодорожных товарных станциях, только и делают, что выгружают из вагонов контейнеры. После этого они чаще всего съезжают с пандуса и ставят контейнер на транспортер, который доставляет их на склад. И эти погрузчики заправляются топливом и заряжаются электричеством для работы.

А Прокопенко знал, что я занимаюсь маховиками и приводами к ним. Если вместо двигателя или электроаккумулятора на погрузчике будет стоять маховик, то его нужно будет раскрутить только один раз. Подхватив и опустив груз, такой погрузчик только прибавит энергию маховику, раскрутив его потенциальной энергией груза. И этой энергии с лихвой хватит на подъезд погрузчика к транспортеру и обратно к вагону. Если 'плечо' пробега короткое, то добавочную энергию надо будет даже 'гасить' или отбирать, допустим, для зарядки аккумуляторов или иных целей. Получается как бы 'вечный двигатель', которого, как известно, быть не может.

Но мы построили модель такого погрузчика, который работал, пока хватало контейнеров. Сами контейнеры служили как бы 'топливом' для погрузчиков, разгоняя своим весом маховик. Экономия получалась бешеная!

Министерство дало денег, мы заключили договор с ГСКБ по погрузчикам, и я подключил к этой теме моего талантливого студента Сашу Серха. Мы выполнили чертежи устройства, в ГСКБ изготовили полноразмерную силовую установку, фактически прототип погрузчика, который мог работать без подпитки энергией. Но уже шёл развал промышленности, и работы были приостановлены.

Мы проводили также с Минавтопромом СССР работу по созданию маховичного 100-тонного самосвала для медных карьеров Узбекистана. Этот гигант, раскрутив маховик во время спуска порожнего автомобиля в карьер, должен был самостоятельно передвигаться на энергии маховика по дну карьера, не задымляя его выхлопными газами. А наверх уже его должны были вытягивать тросом большой лебёдки. Всё было готово к изготовлению гиганта, но СССР распался, и Узбекистан перестал иметь отношение к Минавтопрому СССР. В этой работе тоже самое активное участие принял Саша; он то и дело мотался по командировкам, объезжая заводы-изготовители.

Но диссертацию он защитил по совсем другой теме, которую тоже финансировал Минавтопром СССР. Представьте себе, что автомобиль или автобус подъехал к светофору. Машина стоит, а двигатель работает на холостом ходу. Топливо сгорает, а самые вредные выхлопные газы отравляют воздух. Разработанная нами маховичная система 'стоп-старт' 'глушила' двигатель, стоило только автомобилю остановиться. Но она и мгновенно запускала двигатель при нажатии на педаль газа (по научному - акселератора).

Построенная и проверенная в Москве, эта система показала экономию свыше 20% топлива и многократное снижение токсичности выхлопных газов. Саша поступил ко мне в докторантуру и скоро должен был уже защитить докторскую диссертацию, как развалился Советский Союз. И он предпочёл уехать в Канаду, опасаясь неопределенного будущего страны. Я потерял не только ученика, но и близкого друга. Его отъезд я воспринял как трагедию.

Ося Юдовский уехал почти одновременно с Сашей, но в США. Правда, он жил в Киеве, и мы уже общались с ним не так тесно. Он успел защитить докторскую диссертацию ещё в СССР, и предусмотрительно уехал только после этого. Так я потерял ещё одного ученика - доктора наук и друга.

Уехал и мой третий ученик - Володя Сергунин, который со мной вместе создавал и испытывал маховичные робототележки для ЗИЛа. Он предпочёл уехать в Германию. Третий нож в спину:Нет не мировой революции, как у Аверченко, а мне, в мою натруженную штангой и дамами спину. Четвёртый нож - это отъезд в Австралию ещё одного моего ученика, доктора наук, который переехал из Киева в Москву. Я затратил на него, правда, не так уж много сил, но я верил в его талант и надеялся на продолжение работ с ним. У нас с ним уже было несколько совместных изобретений.

А пятый нож запустила мне в спину моя Оля. Но я не имею права так говорить после запуска мной не одной дюжины ножей, ножей унижений, измен и издевательств в её хрупкую спину. Она уехала в Америку через Израиль, так как оказалась:еврейкой. Француженка Ольга Лерьевна к моему ужасу оказалась дочерью еврея по имени Лери (Ленин-Революция-Интернационал) и по фамилии Слуцкий, проживающего в США. К счастью, я узнал это уже после того, как проводил её из нашей страны. Устроив, по привычке, пьяный дебош на проводах, чем в очередной раз довёл её до слёз.

В своё частичное оправдание могу сказать, что я передал ей кругленькую сумму на обустройство за границей. Деньги были выручены моим честным трудом - изданием всех книг и проведением научных тем. Но и Оля не осталась в долгу - я оказался единственным хозяином Таганской квартиры.

Оля знала, что я - великодержавный шовинист, и решилась сообщить о своей национальности только из-за границы. Уже потом, когда она приезжала в Россию, я спросил у неё, почему она скрыла от меня свою национальность. В ответ она, мрачно пряча свои глаза, ответила:

- А ты бы тогда не женился на мне!

И это было правдой.

С отъездом Оли пропал из моего поля зрения и Моня. Пропал, и найти его я не мог, как уже говорил об этом. Наверное, я для него был каким-то носителем Олиной любви, он воспринимал меня как какой-то фетиш от Оли. Как, например, её колготки, туфли или бюстгалтер, хотя я совсем не похож, по крайней мере, внешне, на эти три предмета женского туалета.

Дополнительными ножевыми ударами в спину, правда, запоздалыми и слабыми, были полученные мной позже сведения об учениках. Кроме Оси Юдовского, в национальности которого у меня никогда не было сомнений, два моих других ученика - Саша и Володя, тоже оказались евреями. А ведь так были похожи на своих - русских: оба - красивые голубоглазые и блондины!

Я почти окончательно утратил веру в людей и чуть было ни стал мрачным мизантропом. Переживал я не один год, но потом оклемался, успокоился и снова завёл свою научную школу. Но уже основательно роюсь в биографических данных моих учеников! Ещё бы - хватит делать подарочки 'дяде Сэму' и прочим капиталистам - империалистам! Не для них старался - воспитывал жену и ученичков, передавал им свои знания и опыт! Жаль, что мои талантливые ученики будут вкалывать на наших бывших идеологических противников, капиталистов-империалистов! Вся надежда на Олю - может она 'закадрит' кого-нибудь из этих империалистов и покажет ему нашу русскую 'Кузькину мать!'.

Но до этих печальных событий ещё почти десять лет, а пока всё радужно, всё успешно, всё весело. И жизнь бьёт ключом, причём совсем не гаечным, и совсем не по голове!

Летняя смена Тамар

1982 начался однообразно - наука, новые изобретения, статьи, издание книги 'Инерция' и написание автобиографической книги 'В поисках энергетической капсулы'. Несколько хоздоговоров, постоянные процентовки, отчёты, испытания. Лекции, курсовые и дипломные проекты. Научная работа со студентами - Сашей Серхом, Володей Сергуниным, Юрой Рямовым, Сашей Емелиным. Организовали при институте 'Клуб изобретателей', председателем которого назначили меня. Где время бралось - ума не приложу!

Вечерами, а в среду, субботу и воскресенье - и днями - мои любимые дамы. Всем - забота, внимание, любовь. 'Всю неделю вкалывал и вот сегодня вырвался, наконец, и к тебе!', - этой фразе они почему-то верили. Кроме Оли, которой уже стал надоедать постоянный состав 'сводных сестёр', и которая советовала мне обновить его. Я же им был очень доволен, и всё бегал по заветному кругу.

Когда я впервые посмотрел фильм Георгия Данелия 'Осенний марафон', я частично узнал в его герое себя. Но - мне бы его заботы! У него и баб-то было в три с половиной раза меньше, и хоздоговоров не было, и научную работу он вёл хилую, да и то - сроки срывал! Мою 'двужильность' я объяснял спортивным прошлым, а также умением всё делать быстро. 'Бис дат, кви цито дат!' (латынь - 'вдвойне делает тот, кто делает быстро!').

Статья занимала у меня не больше дня; изобретение - тоже, оформлением занимался Саша, заявки подавал я, в основном, с ним. Книгу 'Инерция' я писал около месяца, но много времени ушло на работу с редактором и художником. Отчёты по хоздоговорам - всё оптом писал примерно недели две. А остальное - это каждодневная жизнь и текущие заботы, победы и поражения. И не знаю, выдержал бы я такую моральную нагрузку, если бы ни сильнейшая релаксация с моими любимыми дамами! Будь она одной, хоть Мэрилин Монро, надоела бы тут же! Даже с моей любимой Витольдовной, которая скучать не давала, месяца не выдерживал, что в отпуске, что дома.

Случилось в этом году так, что муж Маши должен был приехать в конце мая, и быть в Москве аж до конца августа (он брал отпуск обычно на лето). Тамара-маленькая отправилась в пионерлагерь, расположенный в селе Ивановское, что возле известной теперь своими водами и водками Черноголовки. Лику муж забрал в санаторий в начале июня. Оля в это же время отправлялась отдыхать с тётей и её семьёй. Тамара Ивановна, как обычно - на Чегет, и осталась в Москве у меня только мисс Витольдовна. Кстати, дочку она тоже отправляла в конце мая в пионерлагерь.

А к тому времени почему-то моей мисс приспичило стать мисисс - 'Уж, замуж, невтерпёж - пишутся через - ж без мягкого знака' - как написано в учебнике по грамматике русского языка. Да и я стал подумывать - не жениться ли мне в очередной раз. Женщина она красивая, умная и хозяйственная, правда, стервозная немного, но это, решил я, с замужеством пройдёт. Поэтому, получив от дам тайм-аут как минимум на месяц, а как максимум - на три, я решил предложить Витольдовне вариант. Поживём, дескать, вместе июнь, а в начале июля поедем в Сухум, где я познакомлю её с мамой и детьми, как мою невесту. Я даже письмо об этом маме написал и показал Витольдовне. Она подумала, согласилась, и я переехал жить к ней.

Что такое переехал? Забрал пару рубашек, всякую мелочь, рукописи - как раз портфель и набрался. Стали жить-поживать, но добра не наживать, ну почти, как муж с женой. Правда, иногда я видел кошмарный сон, и просыпался весь в поту от ужаса. Меня патологически пугал вариант, где я путаю дни недели и дам, 'приписанных' к этим дням. Но потом привык. А вот Тамара, так и не смогла привыкнуть спать вместе. Стоило мне во сне повернуться, или не дай Бог, всхрапнуть (вообще, мне никто об этом не говорил, кроме Витольдовны), как Тамара просыпалась и пыталась перейти в детскую комнату.

Но это полбеды. А сама беда состояла в том, что я привык к определённому режиму сексуальной жизни, и этим замучил бедную Витольдовну. Как пелось в частушке времён кампучийской революции и коммунистического зверя-диктатора Пол Пота: 'Загребу, замучаю, как Пол Пот Кампучию!'. А, может, и не 'загребу', а как-то иначе, покороче, что ли, позабыл уже.

Она сперва держалась из последних сил, а потом взмолилась.

- Не могу столько! И как ты только раньше всю неделю воздерживался?

Я объяснял непонятливой мисс, что я держался потому, что спал в постели один, а теперь, с такой красивой женщиной спать раздельно - преступление! Мы что, для того пожениться хотим, чтобы спать врозь? - задавал я Витольдовне провокационный вопрос.

Раньше на отдыхе тоже возникла подобная проблема, но там Тамара целый день отдыхала, а вечером выпивала со мной, и была, в общем, на взводе. А тут - работа, да и выпивать каждый день она отказалась. У меня, конечно, был маленький резиновый баллончик, вместо кружки Эсмарха, на всякий 'пожарный' случай. Но Тамара стала буквально спаивать меня, чтобы я заснул и не требовал отдачи супружеского долга. Она плохо представляла себе режим жизни закалённого в питье и сексе хлыща, и чахла с каждым днём. Я оказался для неё, действительно, вроде Пол Пота для Кампучии.

- Послушай, мисс, может, пойдёшь ещё раз на компромисс? - шутливо уговаривал я мою 'сожительницу' на очередное грехопадение.

- Знаешь, если мисс часто идёт на компромисс, то он превращается у неё в компромиссис! - съязвила мне она моей же любимой присказкой.

- Думаю, что это тебе не угрожает! - философски заметил я ей на это.

- Что ты имеешь в виду? - взвинтилась Витольдовна.

- Успокойся, совсем не то, о чём ты подумала! - парировал я, - ты же не идёшь на компромисс, вот тебе ничего и не угрожает! - лицемерно успокоил я разволновавшуюся мисс.

Когда я решил брать билеты для поездки на отдых в Сухум, которые заказал заранее на начало июля, она мне позвонила на работу и сказала, неестественно скрипучим голосом:

- Дождь идёт, плохое настроение, ты знаешь, я тут подумала, и решила (это было её любимым выражением), не поеду я с тобой в Сухум. Приходи вечером, забери свои вещи!

Я, конечно же, ожидал эти слова расставания, но только после отдыха в Сухуме. Однако лучше разобраться сейчас, чтобы не портить лета на ругань и упрёки. Тем более - в Сухуме, при всех. Что ж, пришёл вечером, и сложил вещички.

- Может, ляжем на прощание? - предложил я.

Тамара возмущённо указала мне на дверь. Пожав плечами, я вышел.

Дело в том, что, уезжая в Ивановское, Тамара-маленькая пригласила меня приехать к ней, уверяла, что там можно хорошо отдохнуть, и квартира на съём есть. Оставила 'маршрутку' - как доехать и дала телефон директора пионерлагеря, по которому можно до неё дозвониться. Вечером же, придя домой я дозвонился до Тамары-маленькой и сообщил, что хочу приехать. Она искренне обрадовалась и сказала, что завтра же 'забронирует' квартиру, вернее маленький частный домик.

А утром, часов в восемь, раздался телефонный звонок. Звонила Витольдовна, просила срочно встретиться у метро 'Кунцевская'! Я был свободен, и через полтора часа уже стоял в назначенном месте. Тамара пришла нарядно одетая, хорошо причёсанная, 'причепуренная' и надушенная моей любимой 'Красной Москвой', где, как говорят, содержится мускус.

Увидев её, почувствовав этот знакомый запах, я так непреодолимо захотел с ней 'у койку', что всё сжалось внутри, аж дыханье спёрло. 'Спокойно, спокойно, джигит, - сказал я себе, - не давай себя оседлать! Ты сделал выбор, и не мельтеши теперь, как цанцар!' (цанцар или цанцари - грузинское слово, означающее человека малодушного, слабовольного, необязательного, у которого 'семь пятниц на неделе', 'перекати поле' и тому подобное. Не могу даже подобрать точного русского синонима!).

- Нур, сердце разорвалось на десять частей! - целуя меня, сладким, манящим голосом заговорила соблазнительница-Витольдовна. - Зря я тебя обидела, каюсь и беру свои слова назад! Давай сейчас пойдём домой, а потом поедем вместе в Сухум!

У меня так засосало внутри, что в глазах потемнело от желанья. 'Вот она, сирена Одиссева, губительница мужиков!' - Твердил я самому себе. 'Улисс выдержал, а ты, мастер спорта, силовик, и подашься! А Тамара-маленькая, бесхитростная и простодушная, зря будет ждать тебя! Обещал ведь, а ещё мнишь себя европейцем!'.

- Тамара, у тебя семь пятниц на неделе, а у меня - только одна! Я уже обещал другой женщине провести с ней лето. Конечно, после того, как ты мне указала на дверь. Не я нарушил слово, а ты. И тебя не я подвёл, не подведу и другую женщину, которой обещал!

- Ах, ах, у тебя есть и другая женщина! - запричитала Тамара, - а я-то тебе верила!

- Ни ты мне девственницей не досталась, ни я тебе нецелованным! - жёстко сказал я Тамаре. Будем хоть честны и верны слову. Я обещал поехать с тобой и поехал бы, но ты отказалась. Тогда я дал слово другой, и теперь сдержу его, если теперь она сама не пойдёт на попятную. Такова уж наша мужицкая доля!

- А как же моё лето, мой отдых? Куда я поеду, ведь я уже вышла в отпуск! - проговорилась Тамара: она облегчила мне расставание.

- Надо было думать, когда указывала мне на дверь! Чао, какао! - я 'сделал ручкой' и зашёл в метро. - Господи, спасибо тебе, что не дал мне смалодушничать!

Этим же днём я прибыл в Ивановское через Черноголовку. Это сейчас мы знаем Черноголовку, как мощного производителя водки и газводы; а тогда тоже знали, но как посёлок весьма серьёзных физиков. Что-то они опасное для человечества производили, а что - не было дано знать простому народу.

Мы встретились в детском саду, и Тамара пошла показывать мне наш домик. Домик принадлежал местному жителю - Витьке-горбуну, доброму, но сильно пьющему парню. Сдал он этот домик нам дёшево, а сам жил у какого-то приятеля. Комната в домике была одна, с койкой у печки, которую не топить было почему-то нельзя. Так что мы ночами просто плавали в поту от жары. Иногда Витька, уже сильно пьяный, приводил в домик своих друзей, и когда они допивались до положения риз, то оставались и на ночь. А нам приходилось перешагивать через валяющиеся на полу тела.

Туалет был во дворе, и туда нужно было проходить мимо собачьей будки, где на цепи сидела большая и свирепая с виду собака. Её пасть, при натянутой как струна цепи, находилась в миллиметре от тела человека, проходящего в туалет. И именно этого миллиметра не хватало разъярённому чудовищу, чтобы задрать насмерть страждущего. Поэтому иногда человек так до туалета и не доходил - страх делал своё дело раньше.

Но, несмотря на все эти страсти, всё было путём и весело. Сексуальный режим Тамару-маленькую, в отличие от Тамары-грозной, вполне устраивал. Не мешала даже жаркая печь, пьяные тела на полу, и свирепая собака. Тамара-маленькая всё воспринимала спокойно и как 'подарок от Бога' - 'Айнэ гутэнэ гебратэнэ ганц ист айнэ гутэнэ габэ фон Готт' - как любят говорить евреи на своём идиш.

Я привёз с собой фотоаппарат с автоспуском; мы наводили его на нашу койку, закрепляли и фотографировались во фривольных позах. Они подчас были настолько новы и оригинальны, что я таких не встречал даже в спецжурналах. Приятно сейчас бывает взглянуть на эти фотографии и вспомнить молодость. Телосложение у обоих партнёров было тогда на зависть - будь это сейчас, наши 'фотки' можно было бы продавать любителям 'клубнички'.

Купались мы в озере, вода в котором была хоть и прозрачной, но с рыжим оттенком. Наверное, присутствовали соли железа или что-нибудь подобное. Тамара совсем не умела плавать, и я научил её этому искусству, именно в этом озере.

- Плыву, неужели я плыву? - удивлённо кричала Тамара, делая круги по озеру. Плавала она 'по-собачьи', но очень быстро, почти как ильфопетровский Скумбриевич.

Я взял с собой в Ивановское томик Зощенко, и мы на полянке у озера читали книгу вслух, оглашая окрестности заразительным хохотом. Читаем так однажды, смеёмся и чувствуем, что потемнело как-то вокруг. Поднимаем взгляд - о, ужас! Над нами одни любопытные коровьи головы. Огромные, как 'мичуринские' сливы, глаза коров, вернее, молодых тёлок, с наивным любопытством уставились в книгу Зощенко - задние животные теснят передних, и рога 'ближних' коров уже начинают тыкать нам в бока. Слюна из их ртов капала прямо на страницы нашей книги.

Тут я вскочил, схватил коврик, на котором мы лежали, и стал стегать им коров по любопытным мордам. Те же стали испуганно пятиться назад, и мы, освободившись из коровьего плена, быстро ретировались.

Оказывается, мимо проходило стадо; коровы - животные любопытные, они заинтересовались, что там такого смешного нашли эти хитрые люди, и решили сами проверить. После этого случая мы в самых интересных местах книги тревожно поднимали головы, оглядываясь - нет ли вокруг любопытных рогатых тварей?

На этой же полянке, мы иногда выпивали, приглашая в компанию подругу Тамары - Нину. Эта Нина, высокоинтеллектуальная худенькая женщина, была прирождённой спорщицей.

Пасущиеся рядом коровы и их пастухи слушали обрывки наших с Ниной фраз: 'Монотеизм', 'нравственная парадигма', 'демиург', 'теософия': И другие, столь же непонятные, сколь совершенно бесполезные для коров и их пастухов, выражения. К общему знаменателю мы с Ниной никогда не приходили.

И чему только могли научиться пионеры и пионерки, многие из которых были уже великовозрастными, от такой вожатой? Им лучше бы послушать про гигиену секса, а то все кусты вокруг были увешаны использованными презервативами. А тут, видите ли, 'нравственная парадигма'! Но вопросы секса для Нины были закрытой темой.

Вот так отдохнули мы с Тамарой-маленькой, почти что до самого сентября. С ней было в меру весело, в меру сексуально, и в меру спокойно. Никаких коллизий, сцен, скандалов упрёков, запретов, нравоучений и других атрибутов сосуществования полов. Я 'подумал и решил' (прямо цитата из мисс Витольдовны!), что для жизни это не так уж плохо. Витольдовне бы поучиться такой толерантности!

Кадры редеют

В конце августа мы вернулись в Москву, где меня ждал целый ряд сюрпризов. Прежде всего, дома я нашёл Олю с мужиком, которого она представила 'своим другом Юрой'. Еврейская внешность, возраст - чуть постарше меня. Юра как-то саркастически поздоровался со мной, сказав что-то вроде 'премного наслышаны про вас'. Оля, наверное, выболтала! Но, испытав моё костоломное рукопожатие, Юра стал вести себя поскромнее.

Оля наедине сообщила мне, что она будет жить у Юры, и освободит для меня квартиру.

- Можешь встречаться здесь с кем хочешь! - разрешила она мне, - и, вообще, - Оля перешла на шёпот, - я планирую уехать жить за границу! Да, да, не удивляйся! Юра - еврей, я выйду за него замуж и уеду с ним в Израиль, а там - в Америку! Но у меня к тебе две просьбы, как к другу и бывшему мужу. Первая - напиши справку, что я, как бывшая жена, нахожусь у тебя на содержании. Не таращь на меня глаза - иначе наша советская власть будет судить меня за тунеядство, я же официально не работаю! Вторая просьба серьёзнее - я освобождаю тебе квартиру, поэтому собери мне, пожалуйста, денег на моё обустройство за границей. У тебя есть в запасе годик-полтора. Тысяч пятнадцать хватит, рублей, конечно!

- Один доллар - шестьдесят копеек! - глубокомысленно напомнил я Оле официальный курс доллара.

- Не надо, не надо! - возмутилась Оля, - на 'чёрном' рынке за доллар аж три рубля дают!

- А на 'белом', то есть при выезде за кордон - меняют шестьдесят копеек на доллар, - настаивал я.

- Господи, да не всё ли тебе равно, на сколько долларов я сумею разменять твои рубли! Чем больше дадут, тем лучше! - миролюбиво заключила Оля.

Я согласился собрать денег, благо я уже откладывал все гонорары за книги, оплату за научную работу и изобретения. У меня на сберкнижке уже было тысяч двадцать рублей. Конечно, комнату в коммуналке, что была у Оли, можно бы 'купить' (то есть прописаться с уходом из неё бывшего жильца) тысяч за пять, не более. Но Оля для меня была близким человеком, я ей многим обязан, да и виноват изрядно перед ней. Итак, Оля исчезала с моего сексуального горизонта.

Далее, позвонив Тамаре Ивановне, я узнал, что она привезла с собой из Чегета жениха, который живёт у неё. Но она пока твёрдо не решила (а может, это он не решил!), выходить за него замуж, или нет.

- Прогоню - будем с тобой встречаться как раньше; выйду замуж - найду способ, как изменять мужу! - жизнерадостно сообщила Тамара. - А пока - беру 'тайм аут'!

Но новость, которую я узнал в ИМАШе, была просто ужасной. Мне сообщили, что у Лики на море утонул муж - Владислав Ульянов. Это было ужаснее ещё и оттого, что опять сбылись мои слова, которые я сказал в своём 'особом состоянии'. И связь с Ликой, и гибель её мужа по собственной вине - всё было отражено в моих словах, произнесённых в присутствии Элика голосом Буратино! Я немедленно зашёл в отдел, где работала Лика, и едва узнал её. На её месте сидела осунувшаяся и, казалось, постаревшая женщина. Я чуть было не спросил её, где Лика. Она вышла, и мы уединились в закутке коридора.

Лика заплакала и закурила, хотя я раньше никогда не видел её с сигаретой.

- Ты всё знаешь? - спросила она меня.

- Знаю, но не всё, - тихо ответил я, - жду твоих комментариев.

- Итак, - вздохнув, начала Лика, - мы поехали в санаторий Министерства Обороны, что в Сухуме. Да ты, наверное, хорошо знаешь его? - я кивнул. - Владик прекратил приём анаболиков уже весной, страшно похудел, куда-то исчезли все его мышцы. Он начал 'чистку' организма, хотел снова стать полноценным мужчиной и человеком. Ты знаешь, как это происходит? - я снова кивнул. - Владик пил каждый день бутылку водки и много воды, а чтобы вывести эту воду, принимал мочегонное, причём в больших количествах:

- А калий? - быстро спросил я.

Лика горько усмехнулась.

- Вот этого-то мы и не учли! И я хороша - кандидат наук всё-таки, должны же быть хотя бы элементарные познания в медицине! А Владик вообще советовался только со своими тупоумными 'качками'! У нас же все сведения о допингах за семью печатями! Начнёшь у врача команды консультироваться, а тебя сразу заподозрят, на партсобрание вызовут! Тьфу! - вспылила Лика. Вот так он и продолжал пить водку и много мочегонного. В туалет бегал каждые полчаса.

И в Сухуме у него вдруг начались судороги - то ногу сведёт, то руку. Я ему массаж делала, видела как он хочет избавиться от свой беды. Купили 'но-шпу', судороги чуть поутихли. Обрадовались мы, что вроде всё как надо идёт. Я уже и водку вместе с ним пить стала, чтобы помочь ему.

- Знаешь, - как-то в постели признался мне Владик, - а я ведь почти что изменил тебе с год назад. Пристала некая женщина, как оказалось, любовница одного профессора и бывшего спортсмена-штангиста. Пришлось лечь с ней в постель - она без ума была от моего тела. - Тебе, - говорит, - в подмётки не годится мой бывший! А когда коснулось дела, как я ни старался - ничего не вышло. Пришлось сказать ей, что жена у меня красавица, а она - не в моём вкусе. Боюсь, - говорит, - что она своему 'бывшему' всё расскажет, а он часто в твоём институте бывает. Пойдут гулять сплетни. Хотя бы уж скорее настоящим мужиком стать, всё сделаю для этого!

- И тут я совершила ошибку - сказала, что знаю этого 'бывшего', и назвала твою фамилию, - призналась Лика. - А потом уже ошибку роковую - выпила, дура, и призналась, что была с тобой. А он только и спросил: 'Ну и как этот штангист в койке?' Я и сказала как.

Посмотрел Владик мне так пристально в глаза и повернулся к стенке.

- Может и прощу тебе это, когда опять мужиком стану, но только не сейчас! - прошептал он в стенку.

- А назавтра пошли мы с ним на море купаться, ты знаешь, там пляж весь в спасателях и наблюдателях. Было десятое августа:- Лика всплакнула, и, утерев слёзы, продолжила, - плывём вместе, чувствую, Владик задыхается. Перевернулся он на спину, лежит, пытается отдышаться. Вдруг глаза его закатываются и тело как-то задёргалось. Я - к нему, голову поднимаю, чтобы не захлебнулся, ору благим матом, машу рукой. Помогите, мол, тонем!

Подоспели спасатели, вытащили Владика на берег, начали откачивать, а воды в лёгких нет! Подошёл врач, посмотрел и говорит мне: 'Остановка сердца, мы бессильны!'

- И всё, делай что хочешь! Как это ужасно - все отошли в сторону, оставили меня одну с мёртвым мужем. Сама, дескать, и разбирайся с ним. Поодаль отдыхающие купаются, в волейбол играют: Нет, не по-людски всё это! Как антилопы в Африке - лев только задрал одну из них, а остальным - хоть бы хны! В Москве подтвердили - остановка сердца из-за дефицита калия. Принимаешь мочегонное - принимай и препараты калия! Говорят, от этого много спортсменов погибает, футболисты прямо на поле мрут! Нет, чтобы везде кричать, писать об этом, - держат в секрете, у нас, мол, в СССР допингами не пользуются! - снова взвинтилась Лика. Так он и не простил мне измену с тобой! Что делать теперь? - снова заплакала Лика.

- Молиться, а что ещё? - высказал я то, что думал. - Тогда и я скажу тебе, раз такое дело. То, что ты жена Ульянова, только раззадорило меня. Я узнал, что моя любовница Тамара переспала с твоим мужем, мы с ней и поссорились из-за этого. И то, что она была восхищена его физическими данными - тоже знаю, мир не без добрых людей, а Владик имел неосторожность проговориться друзьям. Но про его беду я впервые от тебя узнал. Правда, потом и Тамара подтвердила это.

Конечно же, про моё 'особое состояние' и слова, произнесённые голосом Буратино, я не сказал.

- Лика, ты молодая и красивая женщина, у тебя ещё всё впереди! - сделал я попытку успокоить её, - но знай, что 'чистка' спиртом и мочегонным обычно не восстанавливает утраченных мужских качеств. В лучшем случае прекращается лишь тяга к анаболикам - это же своего рода наркотик! Если бы это вернуло твоё душевное равновесие, я бы предложил тебе руку и сердце, - соврал я, - но знаю:

Лика замахала руками, не дав мне закончить фразу.

- Прошу тебя - о былом ни слова! Если хочешь - будем просто друзьями, но знай, что теперь мне очень тяжело тебя видеть, так что лучше:

- Ухожу, ухожу, ухожу! - понял я намёк, а Лика вся в слезах пошла к себе в отдел.

После этого случая я дал себе слово 'никогда, никогда:' не использовать мой страшный мистический дар - дар проклятия. Но, как говорится, заклялась свинья на помойку не ходить! Были ещё три случая, о которых мне хоть и тяжело вспоминать, но уж 'раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!'. Вернее, три последних огурца. Случаи эти лишены какой-либо романтики - ревности, там, или измены, как вышеописанный. И вполне можно было бы не брать греха на душу. Но уж - что было, то было!

Первый из них произошёл вскоре после гибели Владислава. Я встретился близ ИМАШа с друзьями - сотрудниками института. Прекрасно помню, где это произошло - у памятника Грибоедову на Чистых прудах. Там я и получил от них известие, что один хорошо знакомый человек, которому я доверял, подготовил 'смертельный удар', который намеревается нанести мне завтра на Учёном Совете института.

Снова, как и раньше, закружилась голова, всё вокруг померкло, затихло, остановилось, я словно отодвинулся и откуда-то из-за пьедестала памятника Грибоедову услышал чужой и безучастный голос, исходящий из уст моего тела, стоящего в кругу друзей:

- Не успеет. Сегодня же вечером разобьётся на автомобиле!

Наутро я пришёл на работу с небольшим опозданием - помню, покупал полушубок, который для меня 'отложили' в магазине. И сотрудники с каменными лицами сообщили мне, что слова мои с точностью сбылись - поздно вечером человек тот попал в автокатастрофу, причём погиб не один. Я тогда испугался, чуть голоса не лишился, и вспомнил случай с Владиславом:

Уже в начале девяностых годов в пятницу вечером вдруг звонит мне домой близкий человек, как говорится, 'друг номер один' (не хочу называть по такому случаю его имя-фамилию, он хорошо известен читателю из предыдущего), и сообщает следующее. Некий влиятельный, молодой и жёсткий человек, хорошо мне знакомый, подсунул ему такую 'свинью', что дальнейшее пребывание в нашей стране, то есть в СССР, становится для него если не опасным, то по крайней мере, бесперспективным. Услышав это, я понял, что могу лишиться одного из самых близких мне людей, да в результате и лишился, так как он уехал в США.

Произошло опять то же, что и раньше: в бешенстве я ударил кулаком по столу и взревел в трубку: 'Да чтоб он сдох, гад:' - после чего, вспомнив прошлое, закрыл рот себе рукой, но было уже поздно. Наступили всё те же симптомы, и в тишине, полутьме и безвременье некто похожий на меня добавил, как потом мне рассказывал мой друг, 'электронным' голосом: 'от апоплексического удара!' Никогда раньше я этот архаический термин не произносил, но тем не менее в понедельник утром я узнал, что накануне наш недруг - молодой и внешне здоровый человек - умер от тяжелейшего инсульта.

А о последнем случае я жалею больше всего. Потому, что не к чему было мне прибегать к столь сильному оружию за, в общем-то незначительный проступок ( а может и не проступок, а вынужденный поступок людей!). Но, вмешался наш родной, российский фактор - водка, и я считаю - преступление - было совершено.

Лет пять назад я часто ездил в командировку в один большой город к востоку от Москвы. Там, на крупном бывшем 'военном' предприятии заинтересовались моими изобретениями и готовы были их внедрить на очень важном 'изделии'. Главным сторонником моего изобретения был сам руководитель предприятия, но и главный конструктор не отставал от него. Я только и слышал от них : 'давай, давай!'. Я и 'давал' - часто летал, превозмогая страх, на самом ужасном для меня виде транспорта - самолёте, работал день и ночь. Мы даже подружились друг с другом, часто выпивали вместе, каждый мой приезд ходили в шикарную сауну при предприятии.

И вот, в последний мой приезд (а я ещё не знал, что этот приезд будет последним!) меня встретили особенно приветливо и ласково, особенно трогательно одаривали сувенирами и фотографиями нашей предыдущей встречи. И немедленно повели в сауну, так как прилетел я уже вечером. Там, как водится, выпили и даже фотографировались, прикрывшись, конечно же, полотенцами. А под конец запросто объявили мне, что моя тематика их больше не интересует, так как у них есть более выгодные предложения. Приезжать, конечно же, приглашали, но, увы, не по делу.

У меня весь хмель вылетел из головы. Я быстро закончил банные процедуры, сказал, что завтра же вылечу обратно в Москву, и холодно откланявшись, ушёл. Уже у себя в номере гостиницы почал бутылку дарёной 'сувенирной' водки и, буквально, впал в бешенство. Потеряно время, труд, а главное - надежда. Ведь я верил, что в провинции будет легче 'внедрить' моё предложение, чем в столице. Тем более с такими влиятельными друзьями! Я достал подаренную мне фотографию, в ярости смотрел на весёлые, радостные, хмельные лица друзей, теперь уже бывших! И снова как бывало и раньше, впал в своё 'особое состояние', которое добром ещё никогда не заканчивалось. Все сдерживающие центры отключились, и я готов был на самое страшное.

Прежде всего, я 'препарировал' фотографию, отделив себя и других - 'невинных' людей, от 'жертв'. Делал я это перочинным ножом, так как не нашёл ножниц. Долго, внимательно смотрел в лица людей, ещё не подозревавших, что им угрожает, и злодейски улыбался. Затем открыл в ноже шило и с удовольствием проткнул своим бывшим друзьям глаза. Губы шептали совершенно неведомые мне слова заклятий, но шептали складно и без ошибок. Наконец, я мелко порвал обезображенные шилом фрагменты фотографии и утопил их в унитазе, сопроводив напутственными словами. Затем, не переставая улыбаться, допил дарёную 'друзьями' водку, и лёг на постель. Наступило блаженное спокойствие, сознание правильно выполненного дела, долга, что ли.

Я быстро заснул и утром встал в хорошем настроении. На первом же самолёте вылетел в Москву, моля Бога, чтобы он не наказывал меня за содеянное, и чтобы я поскорее приземлился в любимой столице, которая стала мне ещё дороже.

В Москве я удесятерил свои усилия по реализации моего проекта и вскоре нашёл инвесторов в Германии. А года через полтора после последнего визита к моим бывшим друзьям, я 'зашёл' на сайт их предприятия, чтобы узнать, чем всё-таки они занимаются. И с удивлением обнаружил, что и директор, и большинство из руководства предприятия - новые люди. Я позвонил в секретариат, где мне сообщили, что руководитель скоропостижно скончался почти год назад, а главный конструктор тогда же серьёзно заболел, стал инвалидом первой группы, и уволился. А новый начальник привёл новую команду:

Вот и всё! Страшно не хочется добавлять слово 'пока', Бог даст, на этом и закончится! И так список жертв достаточен, да и невинные пострадали - в том автомобиле, что разбился, например. Теперь если кто-нибудь меня 'доводит', то я просто тихо говорю ему: 'Бог с вами!' или 'Бог с тобой!'. А недавно узнал, что именно эти слова говорил Сталин людям, которые его 'доводили' ещё в 20-х годах. В 30-х он уже этих слов не говорил. Довели, видимо, окончательно:

Мне осталось только рассказать, как ушли с моего горизонта Маша с Луизой. Муж-миллионер бросил-таки Луизу. Их общую большую квартиру он оставил себе, а Луизе купил однокомнатную в Бирюлёво. Спорить с таким 'крутым' мужем опасно, вот Луиза и уехала на громадное расстояние от Красногорска. К Маше она почти перестала приезжать. Так распалась наша весёлая троица:

С Машей я продолжал ещё некоторое время встречаться, но встречи эти были лишены прежней остроты и новизны. А вскоре они и вовсе прекратились - Маша нашла себе 'молоденького мальчика' (так, по крайней мере, она сама мне сообщила) - студента. Маша довольна, студент, по её словам, тоже. Вот так студенты сменяют профессоров на их 'посту'! Что поделаешь - диалектика!

Жизнь моногамная

Вот так к зиме 1982 года я остался в несвойственной для меня моногамной связи не только с одной-единственной Тамарой, а именно с Тамарой-маленькой, но и вообще с женским полом. Поэтому на встречу Нового Года, ни на какой 'подлёдный' лов рыбы я не поехал. Тамара-маленькая постоянно интересовалась моими планами на этот счёт, но я успокоил её. Зима, дескать, тёплая и лёд на нашей реке не установился.

Оля 'выбыла' с Таганки, а мы Тамарой (буду называть её только по имени, так как других Тамар у меня уже просто уже не осталось!) стали жить там вместе. Это, разумеется, было удобнее, чем постоянно разбираться с пьяной старухой и её нерусскими собаками, цыганом-зятем, полупьяной дочкой и другими соседями Тамары. Включая красивую Людмилу, несостоявшаяся любовь с которой вернула меня снова к Тамаре.

На встречу Нового Года Тамара 'достала' (не забывайте эру постоянного дефицита!) две бутылки вкуснейшей брусничной наливки. Это, конечно, помимо традиционного шампанского. 31 декабря вечером я заглянул в почтовый ящик и, помимо пары поздравительных открыток, нашёл письмо с конвертом издательства 'Детская литература'. Я туда ещё месяца два назад сдал свою рукопись книги 'В поисках энергетической капсулы', и ждал решения на неё. Уверенный в том, что под Новый Год мне могут прислать только положительный ответ, я вскрыл конверт и огорчённо прочёл отказ. По каким-то мифическим причинам издательство отказывает в публикации книги, которую само же заказывало! Взбешённый я разорвал письмо на мелкие кусочки и стал топтать его. А тут Тамара довершила мой 'кайф'.

Желая, видимо, вспомнить своё официантское прошлое, Тамара разместила на маленьком подносе три бутылки - две с брусничной наливкой и шампанское. Затем, поставив этот поднос на одну руку и, пританцовывая, понесла поднос в большую комнату, где стоял стол. Но навыки официантки, имевшиеся у Тамары в минимальной степени, уже были полностью утрачены. Поднос соскользнул с руки, и по закону Аристотеля, первым упало на пол шампанское, а на него уже и наливка.

К сведению гуманитариев - Аристотель справедливо считал, что тяжёлые предметы падают быстрее лёгких (опыт Тамары - это лишнее тому подтверждение!). Галилей, вроде бы, бросая с пизанской 'Падающей башни' тела разного веса, доказал, что это не так, и все тела падают одинаково. Но я раскопал первоисточники и показал, что Галилей этого не доказывал. Да и не мог бы этого сделать - бросьте сами с балкона утюг и подушку, что, они приземлятся одновременно? А потом я и сам доказал, что Аристотель был прав даже для безвоздушного пространства, где сопротивление воздуха не искажает картину падения.

Утверждают, что Ньютона активизировало на его открытие падение яблока на голову. Меня же - опыт, поставленный Тамарой, где все три бутылки были разбиты. Но первой всё-таки упала более тяжёлая бутылка шампанского, а на неё уже более лёгкие бутылки брусничной наливки. И я с ужасом наблюдал на полу кроваво-красную пенящуюся лужу, в которой среди осколков бутылок плавали клочки разорванного злосчастного письма.

До чего же полезны, бывают эти наблюдения для учёных людей! Они могут привести как к адекватным, так и неадекватным последствиям. Адекватным последствием, хотя и достаточно отдалённым, было математическое доказательство первоочерёдности падения на Землю тяжёлых тел по сравнению с лёгкими. Хотя это и противоречит 'нерусским' учёным - Галилею и Ньютону, но, тем не менее, я не шучу. Не буду отсылать вас к моим многочисленным статьям, которые трудно и хлопотно искать.

Возьмите в любой крупной библиотеке мои книги по физике: 'Удивительная физика' - 2003 и 2005 годов издания, и 'Парадоксальная механика' - 2004 года, прочтите и убедитесь! Потенциальный православный, то есть почти русский Аристотель здесь больше приближался к истине, чем католик Галилей или протестант Ньютон. Это ещё раз подтверждает гипотезу сталинских времен о том, что Россия - всё-таки родина слонов, и не только их!

Теперь о неадекватных последствиях. Сильнейший стресс, вызванный одномоментным лишением меня всей выпивки на Новый Год и 'потерей' книги, всеми последствиями обрушился на его виновников. Поскольку с письмом я уже расправился, то осталось разделаться и с Тамарой. Одним движением я бросил её на кровать, и уже, было, хотел 'пустить кровь', но потом решил, что это будет слишком быстрым и лёгким наказанием. И тут, вспомнив частушку про то, как жестокий Пол Пот расправлялся со своей Кампучией, стал проводить эту же экзекуцию с Тамарой. И делал это, как под бой курантов, так и под 'Голубой (в буквальном смысле этого слова) огонёк'! Экзекуция длилась до самого утра, и я ставил кухонным ножом соответствующие зарубки на койке.

Утром же, когда прошло сильнейшее головокружение, достигнутое без капли спиртного, я подсчитал число зарубок. Оно оказалось двузначным и 'круглым' - десять! Правда, десятая зарубка была поменьше других, что вроде бы, дало основание считать эту цифру девятью с половиной.

Так, до сих пор этот факт остался спорным для нас с Тамарой. Хотя в чём разногласие - в каких-то пяти процентах? Да это вполне приличная точность для современной науки, тем более, сексологии, скорее даже сексопатологии! Можно было, конечно, повторить эксперимент, но для этого нужно было бы, как минимум, уничтожить всё спиртное в доме под Новый Год, что, согласитесь, попахивает садизмом!

Судя по встрече Нового Года, этот год должен был быть для нас полным стрессов и гипертрофированного секса. Но, видимо, суеверным приметам верить нельзя. Прежде всего, сразу после праздников я созвонился со знакомым редактором издательства 'Детская литература'. Тот с извинениями сообщил, что такое письмо было отправлено мне только потому, что издательство забыло включить книгу в план выпуска на 1983 год. А если такое письмо не отправить, то виновные в этом останутся без премии. Книга же будет выпущена в самом начале 1984 года, она одобрена, и аванс скоро будет отправлен на мой счёт в сберкассу (тогда так назывался Сбербанк, а в Германии и сейчас используется аналогичное название - 'Шпаркассе').

На начало июня была назначена защита диплома Саши, и он, постоянно консультируясь со мной, стал завсегдатаем нашей квартиры на Таганке. Так как мы нередко, а если честно, то всегда выпивали с ним, Саша частенько оставался у нас и ночевать. А утром, в отличие от меня, ему трудновато было вставать.

Тамара же, уволившись ещё в конце прошлого года из своего НИИ Минералогии, всю весну устраивалась на работу в НИИ Технического стекла. То есть решила переквалифицироваться из последовательницы 'нерусского' Ферсмана, в продолжательницу дела 'нашего' Ломоносова - известного 'стекольщика'. Ведь это он писал в стихах 'служебную записку' своему начальнику:

'Те о стекле неправо думают, Шувалов,

Которые его чтут ниже минералов!'

Видимо, это двустишье произвело на Тамару такое сильное впечатление, что она решила покинуть НИИ Минералогии и перейти в НИИ Технического стекла. И претворяла намеченное в жизнь всю весну до лета в статусе безработной. Я с некоторым подозрением оставлял Сашу дома, наедине с его абстинентным синдромом и моей Тамарой. Тем более, их симпатия друг к другу и не скрывалась. Когда мы, выпивая вместе, доходили до расспросов: 'Ты меня уважаешь?', и целовали друг друга, то Саша с Тамарой делали это с особой нежностью и длительностью. А кроме того, Саша всех женщин на кафедре, включая красивую Иру и мою будущую невестку Наташу, называл не иначе, как 'Тамарочка'. Ира деликатно обратила моё внимание на это, и я заинтересовался данным феноменом. Как-то спросил Сашу без обиняков, какие чувства он испытывает к моей Тамаре, раз всех вокруг называет её именем.

Но тот, глядя прямо мне в глаза преданным взглядом, ответил:

- А какие, по-вашему, чувства я должен испытывать к любимой женщине моего любимого руководителя?

Я счёл этот ответ достойным джентльмена, и мне стало стыдно за мой неинтеллигентный вопрос. А если даже у них имеется 'лёгкий флирт', то и Бог с ними, пусть радуются жизни. Лишь бы от этого флирта дети не рождались! Но Тамара, как я уже упоминал, была застрахована от таких последствий. Кому же будет плохо, если двое людей, которых так люблю я, ещё будут любить и друг друга? Тогда чувство это будет логически замкнуто; пелось ведь в песне тех лет: 'Любовь - кольцо!'.

Но переводить это чувство в полный коллективизм отношений я считал, как минимум, преждевременным. Ведь студент - это ещё даже не аспирант, как, например, Виктор из ИМАШа. Это, скорее, ближе к школьнику, а это - табу для преподавателя!

Саша с отличием защитил диплом и стал готовиться ко мне в аспирантуру. Наступила пора отпусков, и я отпустил Тамару в её любимые пионерлагеря. Она ездила туда, чтобы вместе с дочкой отдохнуть, да к тому же, это засчитывалась ей как работа, так как туда посылали от предприятия. Дополнительным преимуществом было и то, что их - 'вожатых' обеспечивали жильём, едой и заработком. Недостатком же были сами пионеры: в младших отрядах - слишком беспомощные и назойливые, а в старших - грубые и развязные (вспомним окрестные кусты в презервативах!).

Кафедральные шуточки

Осенью Саша поступил в аспирантуру. Сначала я наметил ему тему диссертации - маховичный погрузчик, и Саша энергично взялся за дело. Но тема 'зачахла' из-за нехватки финансов у заказчика. Пытались сделать науку на гибридном 'электро-маховично-бензиновом' автомобиле, но эксперимент был очень несерьёзным, почти фантастическим. Мы так перестарались, корректируя эксперимент в свою пользу, что наш автомобильчик, выходило, не потреблял, а выдавал бензин и электроэнергию.

И, наконец, подвернулась 'живая' тема с маховичным 'стоп-стартом', о котором я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию, а было это уже в 1986 году. Мне удалось выхлопотать для него место в докторантуру. К тому времени меня назначили заведующим кафедрой 'Детали машин', где я сменил на этом посту Сергея Михайловича Борисова.

Помните красивого, славянской внешности учёного, который первым дал мне, тогда ещё студенту, положительный отзыв на изобретение? И вот, через тридцать лет после этого, он мне оставил ещё и кафедру. Бывает же так, что один человек всю жизнь делает другому только доброе. У меня таких людей было достаточно: Буся, Фёдоров, Недорезов, Медведев из Курска, декан, а потом ректор - Хохлов, конечно же, Сергей Михайлович Борисов. Даже удивительно, что при поддержке стольких влиятельных людей у меня были и промашки, причём существенные. Но они случались, в основном, в личном плане, и не мешали вести весёлую и динамичную жизнь на работе.

Есть анекдот про Сталина, посвящённый теме работы и шуток. Как-то в присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.

- Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы - агент немецкой разведки. Придётся вас, товарищ комендант, расстрелять!

Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса, пот прошиб.

А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:

- Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только работать, но и пошутить умеем!

Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряжённую научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.

Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы.

Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей преподавательской была строгая надпись: 'Уходя, гаси свет!'. Тогда я приписал ещё одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: 'У, ходя, гаси свет!'. Все смеялись, но за китайцев, как за 'нацменов' - 'национальное меньшинство' (!) вступился правозащитник Шмидт - сын академика Шмидта, и запятую стёрли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом 'ходя' дразнили в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.

Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий Матвеевич. Он почему-то считал, что я - еврей, ну, а я, соответственно, считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.

Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу - прилюдно поздравляли друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил нанести Григорию Матвеевичу 'смертельный' удар.

Приближалась еврейская пасха - 'пейсах', и я пошёл в синагогу за мацой. Но не за простой, а 'кошерной' - специально приготовленной под присмотром раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова. Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович Архипов, рисовавший быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность - 'да, а что?'!

- Метко выбрали место для синагоги! - подумал я, - или, может быть, улицу назвали под синагогу, всё равно - остроумно распорядились власти!

Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую 'кипу', и смело зашёл в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом стояла толстая 'тётя Сара', внимательно смотревшая на меня.

- Маца кошерная? - привередливо спросил я у продавца - типичного 'дяди Абраши'.

- Об чём речь! - горячо заступился тот за свою мацу, - пекли под наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, - и продавец указал на этикетку к пакету мацы.

Я купил один пакет и уже было уходил, когда 'тётя Сара' решила-таки 'протестировать' меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но меня видела впервые.

- Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха? - спросила она меня тоном экзаменатора.

- Зачем не знаю - ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! - тоном отличника бердичевской школы, ответил я, и, 'сделав ручкой' дяде Абраше и тёте Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.

Каюсь, немного мацы из пакета я съел - очень уж нравится она мне на вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского, пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.

- Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? - любезно поддел меня Туровский.

- Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, - укоризненно заметил я, - сами ведь только из синагоги, где её-то и брали! Агентура донесла! - авторитетно заявил я ему при всех.

- И куда же я эту мацу девал? - издевательски спросил доцент Туровский, - неужели съел всю?

- Было такое - съели малость, а остальное в портфель запихнули! Агентура опять же донесла! - твёрдо заявил я.

- Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи! - патетически заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его:

И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его и начинаю рассматривать. 'Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина Шаевича' - громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску мацы, я энергично захрустел ею.

- И даром, что кошерная! - согласился я, - хрустит-то как!

Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и посоветовал:

- Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесёт вашему ребе Шаевичу, что вы ведёте себя прямо-таки как антисемит!

Туровский был сражён навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на моих рукописях, класть мне на стол тору, но всё это было шито белыми нитками. А устроить мне более серьёзный казус, например, тайно сделать обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщённым:

Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал её формулу: 'NaCl'. Я стёр одну букву - 'l', написал вместо неё 'N' и получилось 'NaCN' - цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати, много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там используется для цианирования - упрочнения стальных поверхностей.

Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: 'Натрий це эн' - что это такое? - спрашиваю я у Туровского.

- Не 'це эн', а 'хлор'! - досадливо пояснил Туровский, но Шмидт уже выскочил из-за стола.

- Дайте сюда банку! - вскричал он, бледнея, - всем прекратить есть! - скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, - Ира - срочно вызывайте скорую!

Кому-то за столом стало плохо. Назревал большой скандал. Я тут же подхватил банку, и, высыпав порошок на ладонь, лизнул его.

- Да это же соль, обыкновенная поваренная соль, а шутник Туровский вместо 'l' написал 'N'! Цианистый натрий имеет совсем другой вкус! - пошутил я, но шутки никто не заметил. Все ополчились на Туровского, обвиняя его чуть ли ни в терроризме.

Я думаю, что если сейчас мои коллеги узнают, кто в действительности написал это, они могут меня побить. Но я так просто не дамся!

И вот - из такого шутника-затейника с каштановой бородой и такими же волосами до плеч (теперь я могу признаться, что постоянно красил и то, и другое, потому, что лет с тридцати начал катастрофически седеть), я превратился в брюзгливого, мрачного 'римского менялу' с короткими, полностью седыми волосами, что на голове, то и на бороде. Брился я редко, и, как минимум, двухнедельные седые борода и шевелюра на голове у меня присутствовали. Постарел я лет на двадцать. Вот что делает с человеком роковая промашка, о которой речь пойдёт попозже.

Но этот кошмар начнётся только с начала 1987 года, будь он неладен! А пока на календаре июнь 1984 года, дела у меня идут отлично - аспиранты во главе с Сашей работают, Моня уже закончил свою докторскую, наука движется. Вышла моя автобиографическая научно-художественная книга 'В поисках энергетической капсулы' в издательстве 'Детская литература' тиражом в 100 тысяч экземпляров. Тираж, огромный по современным меркам, был тут же раскуплен, и издательство выпускает книгу в подарочном варианте - многоцветную, с цветными вставками и фотографиями, твёрдой обложкой, оформленной 'под Палех', тем же тиражом. Заинтересованные немцы переводят книгу и издают её в многоцветном варианте в Германии. Наша телепередача получает выход в эфир два раза в неделю по часу! Популярность - бешеная!

Гудауты

К лету я получил бесплатную путёвку в дом отдыха на Чёрное море в город Гудауты. Это рядом с Сухумом, и я смогу легко заехать туда после отдыха. Туда же должна будет приехать и Тамара-маленькая в конце июля.

До этого я никогда не бывал в домах отдыха и мало представлял себе, что это такое. Больницу я уже знал, там, вроде, лечат. На турбазе ходят в походы, но, в общем, это - бардак! Мне бывалые люди подсказали, что дом отдыха - тоже бардак, и это меня обрадовало. Но на всякий случай я взял с собой и работу.

Гудауты - маленький городок, и от вокзала до дома отдыха я дошёл пешком. В путёвке было записано, что это дом отдыха номер такой-то Совпрофа, или там чего-то ещё. А оказалось, что это - дом отдыха имени моего дедушки Дмитрия Гулиа.

Прямо в холле, куда нас запустили по приезду, на стене висела огромная, писаная маслом картина: 'Д.И.Гулиа на могиле Тараса Шевченко'. Там дедушка был изображён с обнажённой головой и развевающимися по ветру седыми волосами, стоящим у могилы Кобзаря на крутом берегу Днепра.

Поселили меня в одной комнате с восемнадцатилетним пацаном Мишей. Я был удивлён таким подбором контингента. Но мне пояснили, что присутствие солидного пожилого (это с их точки зрения!) человека не даст разгуляться юному созданию.

За стеной жила такая же пара - двадцатилетняя девушка и пожилая тётка лет шестидесяти. Кстати, меня с этой девушкой разделяла лишь тонкая стенка, сантиметров в пять толщиной. Можно сказать, что мы спали рядом, практически в пределе прямой досягаемости, если бы, конечно, не стена. Но обо всём этом я узнал попозже.

А пока я, сбегав за прекрасным портвейном 'Букет Абхазии', пригласил Мишу отметить заселение. То есть я сходу начал воспитательную работу с молодёжью. Бутылок было много, Миша от страха ахнул и попросил позволения выйти. Через пару минут он появился с очаровательным созданием примерно его же лет, но противоположного пола. Я сразу же позавидовал Мише - девушка была стройной, красивой, с глазами цвета сирени и длинными русыми волосами. Этакая русалка, Лорелея в сухопутном исполнении. Девушку звали Ирой, и оказывается, именно она жила за стенкой в соседней комнате.

Мы выпили, закусили арбузом, который ещё раньше притащил Миша, выпили ещё, перешли на 'ты'. А затем Миша вдруг отпросился на море. И ушёл без Иры. Я с недоумением спросил у неё, почему он ушёл один, а Ира с не меньшим недоумением переспросила, почему она должна была уйти с ним. Оказывается, Ира вовсе не была девушкой Миши. Просто её соседка с места в карьер принялась читать Ире нравоучения, и та вышла отдохнуть от них в коридор. А тут возвращается Миша из туалета, куда, оказывается, он и отпросился.

- Чего скучаешь? - без обиняков спросил он Иру.

- Да соседка нудная попалась, всю плешь проела! - пожаловалась девушка.

- А идём к нам, у меня сосед - клёвый мужик, уже пить сели! - предложил Миша.

Вот так и появилась эта парочка у нас в комнате.

- Тогда что, продолжаем тосты? - недоверчиво спросил я.

- Золотые тосты продолжаются! - задорно проговорила Ира и подняла свой стакан.

Ира была приятно удивлена, когда узнала, что наш дом отдыха имени моего дедушки. И, рассмеявшись, рассказала, что на картине в холле волосы у дедушки развеваются в одну сторону, а листья на деревьях - в другую.

- Куда же ветер дует? - весело удивлялась Ира.

Мы с Ирой вместе искупались в море, пошли на ужин, где я поменялся местами с её соседом по столу. Потом гуляли вокруг танцплощадки, и Ира пригласила меня зайти и потанцевать. Я отказался, сказав, что не люблю танцы (причём 'не люблю' - это очень мягко сказано!). Но я не обижусь, если Ира оставит меня и уйдёт танцевать одна. Она подумала и не пошла на танцплощадку.

Мы гуляли до позднего вечера, и когда я проводил Иру до её комнаты, в коридоре было уже безлюдно. Я узнал у Иры, у какой стены она спит. А потом сказал ей, что я сплю, вернее, лягу, а буду ли спать - вопрос, на расстоянии ладони от неё.

- Ира, я возьму сверло и проделаю дырочку между нами! - пошутил я.

- На уровне глаз или ниже? - серьёзно поинтересовалась Ира.

- И здесь и там! - стал заводиться я.

- Успокойся! - тихо сказала мне Ира и неожиданно поцеловала меня в губы, - стена нам не помешает. Но не сегодня! Иди к своему Мише и постарайся его не изнасиловать! - захихикала она и проскользнула к себе в дверь.

Конечно же, я никак не мог заснуть. Ощущение того, что не будь стены, я бы легко дотянулся до любой точки Ириного тела, не давало мне уснуть. Постучать в стенку я боялся - догадается старая карга-соседка. Я тихо скрёбся в стену, но ответа не получал.

Тогда я стал думать и гадать. Мне сорок четыре года, Ире - двадцать. Разница существенная, но не катастрофическая, тем более, я спортивен, выгляжу и одеваюсь по молодёжному. Учится Ира в Киеве в Политехническом, но живёт в общежитии, потому, что прописана у родителей в Конотопе. Русская, мечтает о Москве. Я сказал ей, что разведён, даже паспорт показал - там печать, что брак расторгнут. Такой молодой женщины у меня ещё не было, если говорить о серьёзных связях, а не об одной ночи. Я совершенно не сомневался, что близость у нас будет - не сегодня, так завтра. Ира - девушка умная, хорошо учится, думает о карьере всерьёз. Свой брат - технарь! И начитанная - я исподволь тестировал её - и 'Фауста' Гёте, и Зощенко, и Рабле, и Ильфа с Петровым - всё читала. Даже 'Манон Леско' читала, хорошо помнит и любит это произведение. С ней не соскучишься! Прекрасно плавает, занимается бальными танцами, даже участвовала в каком-то чемпионате.

Но - замужем. Муж - тоже из Конотопа, сейчас в армии, ещё год служить. Моложе её почти на год. Детей нет. Вот и все исходные параметры. Мне она откровенно нравится. На её фоне Тамара, та с которой я живу в настоящее время как с женой, начинает блекнуть. Но я не мальчик, хорошо помню обманчивость первых впечатлений.

- Главное - не шустрить! - мудро решил я и зевнул. Сон оказался сильнее эмоций, и я заснул.

На завтрак я не пошёл - не было аппетита. Я влюбился! Днём была экскурсия в Новоафонские пещеры. Я уже бывал в них не раз, а Ира - нет. Кто бывал там, тому не надо говорить о сказочном зрелище и сильнейших впечатлениях от подсвеченных разноцветными огнями подземных залах. И это под соответствующую музыку! Даже холод - плюс 11 градусов не снижает восторга от посещения пещер. Я, как человек бывалый, взял с собой бутылку и свитер для Иры. Всё оказалось кстати. Мы часто отставали от экскурсии, скрываясь за углом, пили вино из 'горла' и целовались.

Приехали домой мы под вечер. Миша сидел в комнате и резался в карты с приятелем. Я шепнул ему на ухо, и мальчики исчезли. Ира тенью проскользнула в комнату, и я запер дверь. Нет, несмотря на юность, страстной она не была. Вела себя очень осторожно, постоянно прислушивалась, не стучат ли в дверь. В нужный момент прикрывала мне рот рукой: 'Чтобы карга не услышала!' - пояснила мне Ира, когда я недовольно замотал головой. Я проявил заботливость, и успел спросить Иру, как поступать, чтобы не навредить ей.

- Об этом не беспокойся! - поспешно ответила она.

Когда всё было кончено я, привстав, оглядел это юное худенькое совершенство с не по-русски тёмными сосками на девичьих грудях, задорным взглядом сиреневых глаз и чётко очерченным тёмно-розовыми губками ротиком. И не в силах сдержаться, рухнул опять на всё это совершенство:

Всё повторилось почти так же, как и в первый раз. Только под конец она уже не стала прикрывать мне рот рукой, а, захватив мои губы в свои, заглушила нежелательные звуки. Тут я головой уже не стал мотать, хотя задыхался, как и раньше.

К приходу Миши мы, уже остывшие и отдохнувшие, потихоньку потягивали 'Букет Абхазии'. Я проводил Иру до её двери - все два метра! - и, поцеловав, пожелал спокойной ночи. Сам я спал, как говорят, без задних ног. Но не только без них, но и без снов.

А назавтра мы с Ирой поехали в Новый Афон самостоятельно. Сойдя с автобуса, мы зашли в парк с прудом, в котором плавали белые и чёрные лебеди. Я показал Ире кафе 'Лебедь', где давным-давно мы сидели с самим поэтом Симоновым, и официант сказал нам свою великую фразу: 'Земной шар к вашим ногам!'.

Задумав ухватить лебедя за шею и извлечь его на берег, я уже подманил, было, его куском хлеба, как заметил, что к Ире подошёл рослый красивый милиционер в форме. Я испугался и побежал к ним.

- Ты - Нурбей Гулиа? - с улыбкой спросил милиционер.

- Да, а ты кто? - недоверчиво поинтересовался я.

- Меня зовут Иван или Ваня, а фамилия - как у тебя! Мы - родственники! Мы всегда смотрим твои телепередачи и гордимся тобой. Я хочу с тобой сфотографироваться на память!

Иван поманил к себе фотографа, который сидел поблизости, и дал ему 'вводную'. Фотограф стал расставлять нас поживописнее. Я представил друг другу Ивана и Иру.

- А кто тебе эта девочка? - спросил Ваня и вдруг догадался, - дочка?

- Бери повыше - жена! - с гордостью сказал я.

Ваня пустился в извинения, но я пояснил, что она несколько моложе меня, поэтому даже милиционер может ошибиться. Фотограф сделал своё дело, и Ваня пригласил нас посидеть в кафе 'Лебедь'. Мы пили 'Псоу' и закусывали фруктами, совсем как тогда, тридцать шесть лет назад с мамой, дядей Жорой и Симоновым:

Ваня рассказал, что в Гудаутском районе живет много 'гулиевцев', то есть людей с нашей фамилией.

- Хорошо бы нам всем встретиться! - высказал свою идею Ваня, - пока ты с женой здесь, кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь!

Иван как в воду глядел. Молодой, здоровый начальник Ново-Афонского отделения милиции, Иван через несколько лет погибнет, сбитый на полном ходу машиной. Начнётся война с Грузией, в которой кто-то из родни и знакомых погибнет, кто-то переедет жить в Россию. А с Иваном, действительно, я больше так и не встретился.

Насчёт нашей 'фамильной' встречи Иван предложил следующее. Он берёт на себя за сегодня-завтра договориться о, как он назвал, 'съезде' гулиевцев в селе Куланурхва, близ Гудаут. Ваня рассылает 'гонцов' по всей Абхазии и вызывает гулиевцев на съезд, который должен будет состояться послезавтра - в воскресенье. Куланурхва - родовое гнездо гудаутских гулиевцев, их там больше, чем в других районах Абхазии. Кроме того, жители этого села берут на себя обязанности и хлопоты принимающей стороны.

Ваня просил нас никуда не уходить из дома отдыха в воскресенье с утра, так как за нами приедет машина и отвезёт на съезд. Он попросил назвать ему номер нашей комнаты, но я поспешил заверить его, что мы будем ждать машину на скамейке у входа.

- Не стоит въезжать на территорию дома отдыха и искать нас, особенно если машина - милицейская, а посланник - в форме! - пошутил я.

Сам же я боялся разоблачения наших псевдосупружеских отношений с Ирой.

Съезд гулиевцев

И вот в воскресенье мы с Ирой едем в Куланурхва. Машина оказалась не милицейской, а обыкновенной 'Волгой', которую вёл тоже Гулиа - другой мой дальний родственник. Через полчаса мы уже подъезжали к дому, как оказалось, отца Вани. Перед воротами на поляне уже стояли, как насчитала Ира, сорок три автомобиля. И они продолжали прибывать.

Иру мои родственники тут же определили на кухню - женщине не пристало находиться среди джигитов. На этой кухне под открытым небом уже толпились жёны и дочери гостей. Они с охотничьим интересом набросились на Иру с расспросами. Та только и прибегала ко мне: 'Где мы живём в Москве?', или 'Сколько комнат у нас в квартире?', и даже 'Есть ли у нас дети и сколько их?'. Конечно же, хитрые абхазские бабы сразу же смекнули, что Ира, по их терминологии - моя 'пляжная' жена, но виду не подавали.

Меня же предварительно посадили с самыми почётными гостями - старцами не моложе восьмидесяти лет. Был среди них и мой полный тёзка - Нурбей Гулиа, перешедший столетний рубеж. Но он смотрел на нас, как на детей, не заслуживающих интереса аксакала. Он, то и дело, топорщил седые усы, делал страшные глаза и привычно сжимал рукоятку кинжала, висящего у него на поясе.

Ещё до 'посадки' за огромный праздничный стол нам подали вина - 'изабеллу', которое готовил сам хозяин. Какой-то местный парень, видимо, молодой милиционер, помогавший хозяевам в их делах, задумал почему-то доказать, что москвич, то есть я, физически слабее местных джигитов. То он стул тяжёлый мне подаст за ножку, а я беру и долго разговариваю, держа его на весу. То гирю двухпудовую притащит, и на свой позор, предложит мне соревноваться с ним в её поднятии. То затеет армрестлинг, и, сами понимаете, чем это для него кончалось. А всё это с интересом наблюдали женщины из открытой кухни и оживлённо обсуждали.

Наконец, мой соперник не выдержал и с криком: 'Вах!' (не путать с латинской транскрипцией слова 'BAX' - БАКС!), выхватил из-за пояса пистолет Макарова. Нет, не для того, чтобы от обиды пристрелить меня, а всего лишь, чтобы посоревноваться в стрельбе на меткость. Опытный Иван взялся организовать соревнования. На ветку дерева надели пустую бутылку из-под шампанского, и принялись по очереди палить по ней из этого ПМ'а. Но, то ли расстояние было велико, то ли подействовало выпитое вино, но никто в цель не попадал.

- Не подведу родную Москву! - поклялся я сам себе, держа пистолет в обеих руках. Так я стрелял из моего допотопного пневматического пистолета, переделанного под мелкокалиберный. Но мой был раза в два тяжелее, чем этот ПМ, поэтому я довольно твёрдо держал пистолет в руках и, конечно же, попал. Бутылка с грохотом разлетелась, и в наступившей тишине я слышу назидательный голос Иры из кухни: 'А мой Нурбей не только сильнее ваших мужей, но и метче стреляет!'.

Что тут поднялось! Милиционеры, задетые за самое живое, затеяли такую пальбу по горлышку бутылки, оставшемуся висеть на ветке, что Ивану, как начальнику, пришлось грозно скомандовать отбой.

Нас стали сажать за праздничный стол. Я потребовал, чтобы моя жена села рядом со мной. Старики долго совещались по этому поводу и решили: 'Пусть садиться, но на полстула дальше от стола!' А ещё на полстула дальше посадили местную девочку Оксану, которая должна была подсказывать Ире, как ей вести себя за кавказским столом. Ни пить, ни есть этой девочке, в отличие от Иры, не полагалось.

Тамадой выбрали самого почётного гостя - профессора из Сухума Ризабея Гулиа. Он был уже достаточно стар и болен, но согласился приехать на съезд, раз такое дело. Пить он почти не мог, поэтому этот вопрос был как-то решён без нарушения кавказских 'законов'. То ли он только провозглашал тост, а свой рог передавал для выпивания специально назначенному для этого человеку, то ли как-то ещё похитрее. Первый тост Ризабей поднял за нашу большую и дружную семью гулиевцев. А дальше сказал такое, что заставило меня мигом забыть праздничное настроение.

- В прошлом году, отдыхая в санатории, я познакомился с пожилой русской женщиной из Смоленска, - Ризабей, подняв руку, пресёк раздавшееся, было, хихиканье. - И она, узнав мою фамилию, спросила, знал ли я Владимира Гулиа, который воевал рядовым в войне с Германией. Я ответил, что Володя Гулиа - мой родственник, и он погиб на войне. Женщина вздохнула: 'Погиб, значит, всё-таки!', и рассказала следующее.

- Наши войска, отступая, оставили Смоленск. И вдруг, в уже занятом немцами городе, ко мне в домик на окраине Смоленска вечером постучался наш солдат. Я, на свой страх и риск, пустила его. Он объяснил, что пытается пробиться к своим, и попросился переночевать, назвав своё имя - Владимир Гулиа. А утром, уходя из дому в неизвестность, сказал, что у него в Тбилиси остались жена и младенец - сын. Владимир снял, висящую у него на шее на шнурке мягкую туфельку-пинетку и передал мне: 'Я уже не надеюсь найти своих, боюсь попасть в плен. Не хочу, чтобы враги издевались над этим, дорогим мне предметом. После войны отошлите, пожалуйста, её по этому адресу', - и он оставил мне адрес, который я, конечно же, потеряла.

- Можно, я пришлю вам эту туфельку, она до сих пор у меня в Смоленске? - спросила у меня женщина. Я оставил ей свой адрес, и осенью прошлого года я получил эту туфельку. Она пролежала у меня до сих пор, ну а сейчас я с оказией взял её с собой!

И старик вынул из кармана плоскую, будто спрессованную, мягкую кожаную туфельку младенца, висящую на чёрном ботиночном шнурке. Я подошёл к Ризабею и он, поцеловав меня, передал эту реликвию мне под аплодисменты присутствующих. Почувствовав на мгновенье, что мог испытывать мой отец, молодой человек, уже не надеявшийся выжить, отдавая чужой женщине свой самый дорогой амулет, я не смог сдержать слёз. Подходя к своему месту за столом, я заметил, что и Ира утирала слёзы. Я спрятал эту пинетку, а потом, кажется, передал её маме. Но в спешной эвакуации во время грузино-абхазской войны мама, видимо, не взяла её с собой в Москву. Во всяком случае, эта пинетка исчезла. Сколько лет незнакомая женщина хранила её у себя, а у нас, хозяев этой реликвии - свидетельницы мужества, любви, самоотречения, она пропала!

Ризабей был уже очень стар и болен; вскоре после этой встречи его не стало. Но он успел передать мне 'весточку' от моего погибшего отца.

Упавшее, было, настроение за праздничным столом вскоре опять поднялось; пошли 'золотые' тосты. Когда гости поднимали тосты за меня, они, все как один, говорили одни и те же слова:

- У тебя в Москве есть всё! Но нет там только маленькой Абхазии, где живут родные тебе люди! Не забывай её!

Ира даже поинтересовалась: 'А что это такое у тебя в Москве 'всё', которое есть? Как оно выглядит?'. И я, целуя её, отвечал: 'Много будешь знать - состаришься! А я хочу, чтобы ты всегда была такой же молодой и красивой, как сейчас!'

Застолье продолжалось долго, но и оно кончилось. Нас отвез домой один из родственников, живший в Гудаутах. Как он только мог вести машину после такого количества выпитого вина? Горцы - сильные духом люди! Особенно, если милиция - своя!

Этот же родственник назавтра повёз нас с Ирой на знаменитое озеро Рица и даже дальше, куда мало кто ездит. Дальше - это и выше, а там расположено горное село Авадхара. На окрестных горах лежал снег, я не удержался и полез вверх по склону, чтобы летом подержать в руках настоящий снег. Такое я испытал впервые: внизу - палящая жара, а здесь - ходишь по снегу!

Год спустя это впечатление было ещё разительнее: в Болгарии в её столице Софии, где я был в командировке, практически на территории города есть гора Витоша. И вот, в июле, когда в городе от жары всё плавилось, меня повезли на эту гору, где я ходил по снегу. Снег был крупнозернистый, как крупа, и колючий. А внизу, прямо под нами - изнывающая от жары София.

Дорога на Рицу удивительно красива. От трассы Батум-Новороссийск в районе Гагр дорога поворачивает направо, идёт некоторое время вдоль реки Бзыпь. Потом уже начинаются серпантины в горы. По дороге встречается маленькое, величиной со зрительный зал театра, Голубое озеро. Говорят, что оно необыкновенно глубоко - за сотню метров, этим и голубой цвет объясняют. А может, это просто небо в воде отражается. Хотя и в Рице тоже небо, вроде, отражается, но вода там серая. Температура воды в Голубом озере - всего 6 градусов. Я не удержался, и, быстро раздевшись, полез купаться, несмотря на запрещающие надписи. Но, оказавшись посреди озера, я вспомнил, какая подо мной глубина. От страха я даже приподнялся над водой, и как катер на воздушной подушке, выбросился на берег. После этого случая я не решаюсь заплыть далеко даже в тёплое море или озеро. Тут же начинаю представлять, на какой высоте над дном я вишу, и меня буквально выносит на берег.

Раньше этого страха не было, и я лет в четырнадцать даже переплывал залив между Хостой и Кудепстой на Чёрном море. Несколько километров пути, да и берега видно не было - плыл по Солнцу. Как уставал, то переворачивался на спину и отдыхал. Не ведал я, какая подо мной глубина, даже в голову это не приходило! Прав, наверное, Проповедник - Экклезиаст, который говорил, что большие знания - это и большие проблемы. Если точнее, то: ':во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь'. На какого лешего я всю жизнь только и занимаюсь тем, что умножаю познания? И не сказал бы, что очень скорблю при этом. Видимо, Экклезиаст имел в виду познания гуманитарные, а не технические. А я именно технические познания и приумножал - вот и веселился сдуру!

Но вернёмся к дороге на Рицу. Вскоре начинается Юпшарское ущелье - узкий каньон с высоченными отвесными скалами, куда и свет-то проникает с трудом. И в этом ущелье с бешеной скоростью несётся горная речка Юпшара, названная так по имени разбойника, похитившего девушку по имени Рица. Мрачнее места я не видел в жизни. В этом ущелье есть огромный камень, с которого, говорят, пел темнокожий американский певец Поль Робсон - мощнейший бас. Я представлял себе этот голос, сливающийся с гулом сумасшедшей Юпшары, заполняющей страшный каньон страшными звуками.

Однажды, несколько лет назад, проезжая с экскурсией по этому ущелью, я заметил впереди автобус и людей, столпившихся над стремниной. Мы высадились и узнали, что буквально несколько минут назад один из экскурсантов случайно упал в Юпшару. И мгновенно был унесён в ущелье, зажатое между скалами, где и дорога-то отходила в сторону. Искать и спасать несчастного было немыслимо. Экскурсовод и водитель составляли соответствующий акт, а мы отправились дальше. После этого случая мой страх перед Юпшарой превратился в ненависть - почему-то я воспринимал Юпшару не как стихию, а как злобное, беспощадное живое существо, наподобие крокодила или террориста.

Ссора

Гуляли мы с Ирой и по Новому Афону, на сей раз уже вдвоём. Я водил её известными мне тропами, в первую очередь, в келью Симона Кананита - апостола Христа. Это того Симона, на свадьбе которого Иисус воду превратил в вино. Симон после казни Христа бежал от преследователей в Колхиду, остановившись там, где сейчас Новый Афон, и поселился в пещере в скалах. Десятки лет он долбил себе келью в скале, прямо над своей пещерой, и выдолбил-таки. Эта келья с круглым отверстием вместо окна священна для христиан. Симон собирал деньги у местного населения на храм, проповедовал учение Христа. Но это население, вернее, худшая его часть, похитила сбережения Симона, а его самого убила самым варварским способом. На берегу бурной, но в отличие от Юпшары, доброй речки Псырцха, есть огромный плоский камень с углублением посреди него. Говорят, что именно на этом камне дикари убили апостола, размозжив ему голову, лежащую в этом углублении, камнем. Камень-плаха был всего в двухстах метрах от кельи, и, бывая на Псырцхе, я всегда загорал лёжа на нём. Причём голову клал именно в это углубление, представляя себя апостолом, над которым безумный дикарь уже занёс смертоносный камень.

Часто приходится слышать: вот вы, абхазы - дикари воровитые, даже апостола убили, украв у него деньги. А я на это отвечаю, что, во-первых, мы - русские, а во-вторых, в те времена абхазы, или, правильнее, абазги, жили себе ещё в Африке на территории современной Эфиопии. Затем они мигрировали через Красное море, Аравийские пустыни, Сирию, Ливан и так далее, на Северный Кавказ. Там и жили, пока не решили, покинув своих братьев - абазинов, поселиться на тёплом берегу Чёрного моря.

А абхазами в средние века назывались грузины или какая-то часть их. Царица Тамара-то была 'царица Абхазская'! Потом уже абазги из-за труднопроизносимости этого слова были переименованы в абхазов, но сами-то продолжали называть себя по-прежнему - апсуа. Интересно, что вместе с апсуа прибыли из далёкой Африки и негры, решившие, видимо, попытать счастья вместе с белыми. Так и остались они в горных селениях Абхазии, не смешиваясь с белыми. Говорят они по-абхазски, считают себя 'апсуа' - абхазами.

Многое из того, что я здесь сказал, взято мной из книги моего деда 'История Абхазии'. Большевики запретили её, как идеологически вредную. Видите ли, абхазы 'просочились' к нам из-за рубежа! А может, ещё и завербованы были там Понтием Пилатом или царем Иродом! И книгу запретили, а деда - восьмидесятилетнего старца, почти слепого и глухого, заставили подписать брошюру-отречение: 'О моей книге 'История Абхазии'. Там дед не своим слогом кается, что его книга - сплошное надувательство, навеянное идеологически вредным влиянием абхазских националистов.

Видимо, большевики - сторонники 'местного' происхождения абхазов, руководствовались эпосом 'Сказание о нартах', где в своеобразной форме рассказывается о происхождении абхазских богатырей - нартов, а от них, по-видимому, всего абхазского народа.

А в этом эпосе сказано, что 'мать народа' - Сатаней-Гуаша, как-то белила холсты на берегу реки Кубань. Затем, устав от работы, разделась донага и стала плавать на спине. А на другом берегу реки в это время находился пастух с мелодичным именем - Зартыжв. Этот Зартыжв, увидев обнажённую даму, получил такое либидо, что стал кидаться в реку, пытаясь её переплыть. Тем более, что Сатаней-Гуаша своими страстными криками призывала его к этому. Но, не тут-то было - сильное течение не позволяло влюблённому Зартыжву сделать это. Тогда, по обоюдной договоренности, Сатаней-Гуаша легла на берегу в соответствующей позиции, а пастух точным выстрелом из лука оплодотворил её. До этого, конечно, проделав кое-какие манипуляции с наконечником стрелы и своим мужским достоинством. В эпосе, безусловно, об этом сказано несколько аллегорически, но для современного человека тут всё понятно. Итак, абхазы не только местного происхождения, но и родоначальники искусственного осеменения, столь 'модного' сейчас во всём мире!

Эти рассуждения, видимо, не давали покоя новым идеологам, и они не только заставили деда отречься от его 'Истории Абхазии', но и написать перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами заявление в родную партию: ':хочу участвовать в строительстве коммунизма, будучи в передовых рядах:' Значит, когда письменность своему народу создавал, он в 'передовых рядах' ещё не был: Знал ли сам дед, что он отрекся от труда всей своей жизни и примкнул к 'передовым рядам', я теперь сказать не могу. Скорее всего, вожаки 'передовых рядов' не стали беспокоить упрямого старца. И всё сделали за него сами. Им не трудно помочь старику - они же 'тимуровцы'!

Но я считаю 'Историю Абхазии' единственно верной. Во-первых, потому, что больше 'Историй Абхазии' никто не решался писать. Во-вторых, я утверждаю, что 'учение моего деда всесильно, потому, что оно верно'. Если мы семьдесят лет всей страной считали так про учение 'инородца' Маркса, то имею же я право считать подобным образом и про учение моего родного деда!

Выходит, что ограбили и убили Симона Кананита не абхазы, или абазги, а дикари, которых эти же абазги прогнали, когда заселялись на территории нынешней Абхазии.

Вот такими притчами и рассказиками потчевал я свою юную подружку, или 'пляжную' жену, выражаясь словами злых горских женщин. Мы купались в ледяной Псырцхе, пили за память Симона Кананита, сидя на камне-плахе, и частенько удалялись в заросли колючей ежевики. Нет, не только для того, чтобы полакомиться сладкой ягодой, которую согласно известной песне, 'рвали вместе'. Ещё и для того, например, чтобы сменить мокрые купальные костюмы на сухие:

Как-то мы зашли на Ново-Афонский вокзал посмотреть расписание электричек. Гуляя вокруг вокзала, мы вдруг обнаружили, что идём по улице Гулиа. А я и не знал, что в Новом Афоне есть улица имени моего деда. И эта улица, вернее, её название, неожиданно помогло мне.

Возле вокзала, прямо на путях двое местных мужиков тянули куда-то за руки русских девушек. Одной удалось вырваться, и она звала вторую:

- Рая, ну что ты? Идёшь, или я одна пойду? - и в том же духе.

А эту Раю тянул куда-то местный мужик, внешне похожий на армянина. Рая и не шла с ним, но и не делала попыток вырваться. Второй мужик занял выжидательную позицию, и вся эта группа, стоя на путях, вяло препиралась.

Ира, увидев эту сцену, почему-то вышла из себя.

- Прекратите приставать к девушкам, оставьте их в покое! - крикнула она тёмным мужичкам, но те только рассмеялись в ответ. - Дикари кавказские, аборигены проклятые! - обругала их Ира, и 'дикари' озлились. Непонятное слово 'аборигены' они приняли за страшное оскорбление, и в один прыжок оказались перед нами. Я загородил собой Иру и вспомнил весь запас бранных армянских слов. Вдруг несколько калиток на улице имени моего дедушки отворилось, и пять-шесть аборигенов, внешне почти неотличимых от первых двух, угрожающе расположились перед нами полукольцом. Дело запахло избиением. И тут, в безвыходном положении, я решил сыграть на названии улицы, где мы находились.

Я достал свой паспорт, который всегда носил с собой, и раскрыл его на своей фотографии:

- Смотри на мою фамилию, ты живёшь на моей улице! Тронешь меня или жену - будешь иметь дело с моим братом - начальником вашей милиции Иваном Гулиа, или с моим вторым братом - абреком Лёнчиком Гулиа.

Армяне, приблизившись, прочли фамилию в паспорте, посмотрели на фотографию, и испуганно отошли назад. Им всем был хорошо знаком начальник поселковой милиции Иван. А абрека Лёнчика они, к своему счастью, хоть и не знали лично, но наслышаны о нём были достаточно. В любой момент абрек со своей дружиной мог спуститься с гор и обложить их данью. Это, конечно, было пострашнее брани, которой по-армянски обложил их я.

Мой далёкий родственник Лёнчик, был хорошо известен в Абхазии своими подвигами. Как-то милиционеры обложили данью ресторан, анонимно принадлежащий Лёнчику. Они каждый день наведывались туда и бесплатно обедали. Так продолжалось года два, после чего милиционеры нарушили какой-то договор. Тогда Лёнчик разослал им открытки, где сообщал, что в его ресторане милиционеров два года кормили собачьим мясом. 'Я всегда знал, что вы - собаки, и два года кормил вас мясом бродячих собак!' - гласило послание.

Ещё однажды его заклятые 'друзья' милиционеры застали Лёнчика в конспиративном домике, где на столе стояло несколько тридцатилитровых бутылей с 'контрабандным' спиртом, из которого на подпольном заводе делали коньяк. Лёнчик мгновенно опрокинул стол, все бутыли свалились на пол и разбились. Стоя по щиколотку в спирту, он достал зажигалку и пообещал, что при приближёнии к нему взорвёт дом. Милиционеры выбежали наружу, а Лёнчик, пьянея от паров спирта, простоял там несколько часов, пока жидкость не испарилась. Потом, как ни в чём не бывало, вышел к милиционерам. Улики испарились, а за битое стекло 'калыма' не берут. И милиционеры ушли от него не солоно хлебавши.

Вот с каким героем предстояло иметь дело армянам, если бы они тронули брата абрека или его жену! Толпа тихо разошлась, а двое 'зачинщиков' вернулись к своим русским подружкам, которые верно ждали их на путях и безропотно пошли с ними.

Всё закончилось 'путём', но я попросил Иру впредь, если ей дороги её жемчужные зубки, шёлковая кожа и сиреневые глазки, не делать больше замечаний аборигенам. Если, конечно, дело происходит не на улице Гулиа, а сама Ира не находится рядом с 'братом' милиционера Ивана и абрека Лёнчика!

Всё было хорошо и безоблачно. Но я не зря сказал, что Ира была очень начитана и помнила про Манон Леско. Она и сама была натуральной Манон Леско. Двадцати четырёх дней, видите ли, ей не хватило сохранять мне верность!

Я знал, что ей не терпится на танцплощадку и отпускал её, а сам, бесясь от ревности, напивался в своей комнате до чёртиков. Однажды даже, схватив дубину, раздетый по пояс (для устрашения танцоров мышцами и волосатой грудью), я ворвался на танцплощадку. Там я с трудом нашёл Иру, танцующую с каким-то хлюпиком, отнял её и уволок, погрозив дубиной потенциальным соперникам. Но Ира, используя женскую власть, испросила-таки у меня право ходить на танцплощадку. А я-то следил за ней, и обнаружил, что хоть она и уходила, якобы, на танцплощадку, там её не было. Это уже было изменой!

Рядом с мой комнатой, с другой от Иры стороны, жила одна в своём 'угловом' номере толстая проститутка. Посетители лезли к ней почему-то по пожарной лестнице, проходившей рядом с её окном, по два-три за ночь - последовательно, конечно. Днём и вечером у неё был тайм-аут, и я, отпустив 'мою Манон' на танцы, зашёл к толстушке поболтать. Она тут же охаяла мою пассию, обозвав её тощей селёдкой и сукой. Оказывается, все, кроме меня, знали, с кем ещё встречается Ира, и живо обсуждали наши с ней отношения. Они ждали, чем всё кончится, и жаждали крови. Так, по крайней мере, поведала мне толстушка лёгкого поведения.

- Солидный ты мужик, нет бы тебе с солидной бабой связаться, а ты сыкуху какую-то выбрал! - в сердцах высказала мне толстуха-легковуха.

Тут дверь её комнаты отворяется и в ней появляется разъярённая Манон.

- Тебе мало по десять кобелей за ночь, ещё и моего мужа захотела оприходовать! - заорала на толстуху Манон, и, схватив меня за руку, выволокла из комнаты.

- Ты успел её трахнуть или нет? - прижав меня к стенке, строго спросила Манон. Я испуганно замотал головой. - У неё же весь венерический букет, нам в поликлинике сказали! - шипела на меня Манон.

Она затащила меня в мою комнату, Мишка пулей вылетел в коридор. Это очень интересно и ново - акт с разъярённой от ревности женщиной. Я, правда, забыл спросить Манон о 'венерическом букете' её другого любовника. Мы договорились, что Ира больше не будет ходить на танцплощадку, благо до конца отдыха осталось дня четыре. Но завтра же вечером она опять исчезла. Я заходил на танцплощадку, искал её, но не нашёл. В ярости зашёл я к себе в комнату и нажрался водки, но не опьянел, а только задурил себе голову.

- Убью! - решил я, - по-кавказски убью за неверность! И суд меня поймёт!

Я уселся на балконе и стал ждать возвращения Иры. Мне была видна дорожка ко входной двери корпуса. В полночь эта дверь закрывалась, и войти в корпус можно было только по толстухиной пожарной лестнице. Десять часов, одиннадцать, пол двенадцатого. Иры нет. Я почти протрезвел, и стал уже волноваться за безопасность мой возлюбленной. Без пяти двенадцать внизу появляется бегущая фигурка девушки. Это была Ира.

Я вошёл в комнату и сел за стол. Ира, запыхавшись, вбегает в комнату и - ко мне. Я встал и отстранил её от себя. Потом, спокойно указав на дверь, тихо и безучастно сказал: 'Вон!'. Мишка крепко - 'без задних ног' - спал и ничего не слышал.

- Ты понимаешь, что говоришь? - вспылила Ира.

- Вон! - повторил я, вывел её, и запер за ней дверь. Я ликовал - сумел-таки преодолеть слабость, показал свой характер.

Утром я выждал, пока Ира уйдёт в столовую и, собрав шмотки, сообщил дежурной, что выбываю досрочно. Потом тихо спустился и быстро пошёл к выходу с территории дома отдыха. И тут у самых ворот, прямо навстречу мне - Ира.

- Нурбей! - позвала она и остановилась.

Я молча покачал головой и, обойдя её, зашагал дальше. Думал, что не выдюжу, остановлюсь, но сдюжил. Даже оборачиваться не стал, знал, что она смотрит мне вслед. Дошёл до остановки автобусов и сел на ближайший сухумский.

Несколько дней я пробыл в Сухуме без Тамары в компании мамы и старшего сына с женой. У них к тому времени уже был трёхлетний сын - мой внук. Внука назвали в мою честь Нурбеем и был он мне полной тёзкой - имя, отчество, и естественно, фамилия у нас были одинаковы. Упреждая события, скажу, что у этого моего полного тезки уже есть дочь - моя правнучка - по имени Кинга, и живут они в Польше. Как, кстати, и сестра Нурбея-младшего, моя внучка Маргарита.

В маленькой Абхазии сплетни расходятся чрезвычайно быстро, и к моему прибытию в Сухум семья уже была наслышана о моей молодой жене. Зная, что от Тамары это не утаить, я во всём ей признался уже по дороге от поезда домой. Сказал, что чёрт попутал, и что всё вышло по-пьянке. А как протрезвел, мол, бросил всё и бежал в Сухум.

Скажу заранее, что Ира уже в сентябре позвонила мне из Киева, покаялась, и мы помирились. А вскоре она заявилась в Москву и пришла к нам в гости. Как всегда, у нас был и Саша, почти ровесник Иры - года на три старше. Я их познакомил, они очень смотрелись вместе, и мы оставили их у нас на ночь, причём в отдельной комнате.

Но, как оказалось, зря. Он заявил потом, что она ему не понравилась, а она - что он ей. Но это было после, а весь вечер мы провели весело - выпили и вспомнили наши гудаутские подвиги. Ира в лицах рассказала про соревнования по стрельбе с милиционерами и свою решающую фразу из кухни: 'А мой Нурбей не только сильнее ваших мужей, но и метче стреляет!'. Рассказала и про то, как старик Ризабей передал мне мою пинетку, которую отец носил на шнурке на шее, как амулет.

Уж лучше бы он уж не снимал её и не передавал той женщине - может, остался бы жив!

Ира поинтересовалась, что это такое есть у меня в Москве, про что, все как один, гости на съезде гулиевцев говорили: 'У тебя в Москве есть всё!'. И я указал Ире на Тамару и Сашу:

- Вот это всё, что у меня есть в Москве - любимая женщина и талантливый ученик - моя надежда! Разве этого мало?

Но почему-то мой талантливый ученик не произвёл впечатления на Иру. А может это она на него? Назавтра Ира уехала к себе в Киев, приглашала нас к себе в гости. Хотя и жила она в общежитии, но всё-таки пригласила. Правда, на приглашения откликнулся я один, да и то останавливался не у Иры, а у моего друга Юры. Туда же переселялась на время моего приезда и Ира.

Тамара прощала мне эти маленькие шалости с Ирой - она ей понравилась своей прямотой, отсутствием комплексов, да и молодостью. Тамара тоже понравилась Ире, по-видимому, только первыми двумя качественными, потому, что была она на четырнадцать лет старше Иры.

Мы с Тамарой из Сухума съездили в Тбилиси к моим родственникам в гости. Я показал ей дом, где я жил в детстве, двор, где произошло столько далёких событий. Двор весь порос бурьяном, ужасный туалет был снесён. Меня поразило то, что все окна в доме были закрыты, и никто из соседей из них даже не выглянул. Немыслимая ранее ситуация! Более того, за полчаса, что мы гуляли по двору, и я рассказывал о прожитых здесь годах, никто не прошёл в дом и во двор, а также и обратно! Как повымерли все!

Показал я Тамаре и место расстрела демонстрации, памятник Эгнатэ Ниношвили, который защитил меня от пуль своей каменной грудью. Тамара поскребла пальцем дырки на этой груди, замазанные цементом. Мы побывали везде, что представляло хоть какой-нибудь для нас интерес - на горе святого Давида, у памятника моему деду в Ортачала, в пантеонах, церквах, ботаническом саду и зоопарке. Гуляли по моей любимой улице Плеханова, переименованной теперь на какое-то грузинское название.

Но весь Тбилиси напоминал мне мой старый дом - окна закрыты, соседей нет, 'все ушли на фронт'. Видимо это был знак к последующему упадку Грузии, и Тбилиси, в частности, наступившему после развала СССР, распрей и внутренних войн в этой стране.

Из Тбилиси мы все уже в конце августа вернулись в Москву. Купе наше было переполнено стеклянными 'четвертями' с восьмидесятиградусной чачей. Мы тщательно скрывали от проводника эти бутыли, которых было не менее десяти. Ведь в них был практически чистый спирт, который горит как бензин. Коварство спирта в том, что он для своего горения требует почти втрое меньше кислорода, чем бензин и может сгорать даже в очень спёртых помещениях. Известны случаи, когда 'проспиртованные' люди, пытаясь закурить, сгорали изнутри. Пары спирта, смешивались даже с небольшим количеством кислорода, находившимся в лёгких, сгорали там, и человек 'выгорал' изнутри. Не балуйтесь спиртом и сигаретами одновременно! Это я, как бывший 'химик' вам говорю!

Изобретательские шуточки

Но отдых - отдыхом, а работа продолжалась. Конечно же, 'мы, большевики' кроме работы, любили и пошутить. Как происходили кафедральные розыгрыши и шуточки, я уже рассказывал. Но я ведь работал, ещё и в Контрольном Совете по изобретениям, и тут уже 'шутить' приходилось с изобретателями. А они и сами были нередко большими шутниками.

У нас поменялся куратор от Контрольного Совета - теперь им стала очаровательная женщина-'дюймовочка' Галя Вронская. Кстати - классный специалист-эксперт, державший в ежовых рукавицах своих внештатников - меня и кандидата наук Забегалина. Коллегии под предводительством Вронской были долгими и невыносимыми для нас, внештатников - больших 'сачков', по правде говоря.

Больше всех допекали нас изобретатели с Украины и Белоруссии, особенно, если среди них были евреи. Они боролись до последнего, сидели часами, выискивая малейшую зацепку, чтобы выиграть процесс. Для чего им были эти авторские свидетельства - 'филькины грамоты', ума не приложу!

Правда, и я сам их имел до трёх сотен, в основном, чтобы 'застолбить' свой приоритет. Крупных вознаграждений за изобретения почти никто, кроме директоров и министерских работников, не получал, а премию в полсотни рублей государство платило сразу же, авансом. Худо-бедно, а я за свои триста изобретений в сумме получил-таки около пятнадцати тысяч рублей. А это тогда была стоимость кооперативной квартиры или трёх автомобилей 'Волга'.

Пользуясь своими знаниями патентных законов, я вынудил комитет по изобретениям отыскать в хранилище (расположенном где-то за Уралом) мою отказную заявку на первый супермаховик и рассмотреть её снова. Ведь отказали-то мне по полезности, а уже лет пятнадцать весь мир пользуется супермаховиками и не жалуется. Даже всемирные симпозиумы по супермаховикам созывают, в Италии, например. Благодаря полковнику Ротенбергу (царство ему небесное - умер в Израиле), до своей эмиграции успевшему отказать мне в изобретении по полезности, авторского свидетельства на супермаховик тогда я не получил. Мол, глупость это - мотать маховики из нитей и волокон, когда их нужно лить или ковать! Вот теперь мы и увидели, что весь цивилизованный мир их мотает, а не льёт или куёт, что я и предлагал ещё в 1964 году.

Одним словом, выудили мы эту заявку из хранилища и рассмотрели снова. Ну, и признали изобретением - получил я авторское свидетельство. А как раз прошло 20 лет со дня подачи заявки, и, стало быть, кончился срок действия патента. Таким образом, автором признали меня, приоритет - советский, а денежки, как всегда - 'тю-тю'! Но и на этом спасибо Партии родной!

Видимо, нашим изобретателям с Украины и Белоруссии тоже были дороги советский приоритет и пятьдесят рублей премии, вот они и стояли насмерть. Мы под руководством Гали как-то провели уже три коллегии, и готовимся к последней - четвёртой. Запускаем изобретателя, достаём его 'дело' и замираем - Галя тихо подчёркивает нам карандашом местожительство изобретателя и его фамилию.

Местожительство - город Бердичев, фамилия изобретателя - Жидец! Мы пропали - это на несколько часов! Взглянув на изобретателя, мы подтвердили наши самые худшие опасения. Вдоль стены ходил плотный невысокий человек лет сорока в помятом костюме и больших туфлях с задраными носами. Короткие штанины выдавали ядовито-зелёные носки, гармонирующие с зелёным же капроновым галстуком на резинке. Изобретатель на ходу что-то бормотал себе под нос, изредка поднимая к потолку чёрные, выпуклые, полные вековой скорби своего народа, глаза. Чёрная борода, пейсы и вьющиеся волосы шапкой довершали образ ортодоксального иудея, не хватало только фетровой шляпы или кипы.

- Товарищ Жидец! - упавшим голосом провозгласила Галя, и колоритный изобретатель, улыбаясь, подошёл к столу и сел напротив нас. Галя начала нудным тоном зачитывать ему состав коллегии, права и обязанности заявителя:

- О, я вас понимаю! - понимающе улыбнулся нам своими полными красными губами заявитель Жидец, и снова поднял глаза кверху. - Ви хотите рассказать нам наши права, а какие там могут быть права, когда есть только одни обязанности!

- Почему же? - возразила Галя и протянула заявителю листок с его правами.

- О, я вас понимаю! - и Жидец ласково прижал протянутую руку Гали к столу, - таки поймите же и ви меня! Мне ничего от вас не надо, я понимаю, что изобрёл галиматню! Мне только хочется поговорить с интеллигентными людьми из Москвы! Ви даже не представляете себе, как душно живётся у нас в Бердичеве, в этой провинции!

Нам даже показалось, что выпуклые глаза Жидца заблестели от навернувшихся слёз.

- Вот с кем мне поговорить в этом Бердичеве? С начальником бюро, у которого на уме одни гешефты? С директором, который антисемит, хотя в Бердичеве - это безнадёжное дело? С женой, которая и по-идиш то плохо понимает, не говоря уже о по-русски? Мне говорят - Жидец, ты пишешь изобретения, ты что, хочешь за это почестей? А я отвечаю:

- А вы отвечаете: 'Не надо мне ваших почестей, не надо мне и ваших оплеух!' - перебил я его.

- О, я вас понимаю! - кивнул мне головой Жидец и по-родственному заулыбался, - я понимаю, что ви тоже хорошо знаете Шолом Алейхема, и я даже знаю почему!

Тут я осёкся - кажется, заявитель принял меня за соотечественника. Проклятый нос, он меня вечно подводит!

- Не думаете ли вы, что : - начал было оправдываться я, но теперь Жидец перебил меня.

- О, я вас понимаю, так хорошо понимаю! - с обворожительной улыбкой Жидец погладил мою руку и тихо пожал её. - Конечно же - не думаю - ви ученый интеллигентный человек, москвич, как я могу подумать про вас такое?

- Итак, какие у вас претензии? - прервала Галя излияния Жидца.

- Какие у меня могут быть претензии к интеллигентным людям, учёным людям? Это у вас должны быть претензии ко мне, что изобретаю всякую галиматню в своей провинции!

- Так вы подпишите согласие с решением? - не веря нашему счастью, тихо произнесла Галя.

- Я подпишу всё, что вы мне укажете, даже приговор на ссылку. Потому, что наш Бердичев - и есть ссылка для интеллигентного человека! - и Жидец покорно подписал везде, где указала ему Галя. Потом встал, счастливо улыбаясь, поклонился и ловким движением положил перед Галей плитку шоколада.

- За что, не надо! - завозражала, было, Галя, но Жидец быстро исчез за дверью.

Наши коллегии закончились, и мы засобирались домой. Спускаясь по лестнице, я шутил: 'А сейчас, когда мы выйдем, от колонны отделится тень и со словами 'О, я вас понимаю!' подойдёт к нам. Это будет тень интеллигента Жидца из Бердичева!'

Выходя на улицу, мы заметили у колонны тёмную плотную фигуру. Фигура отделилась от колонны и подошла к Гале. Это была фигура Жидца, но уже в пальто.

- Товарищ Вронская, можно отвлечь вас на минутку! - произнесла фигура, и Галя остановилась. Она с тоской посмотрела на нас и кивком головы отпустила домой. Мы трусливо заспешили, оставив нашего куратора на растерзание Жидца.

Весной 1985 года меня перевели уже в сам Комитет, чему я был немало доволен. Во-первых, этот Комитет на Малом Черкасском переулке был рядом с метро и близко от моего дома. Во-вторых, коллегии здесь были короче, а платили больше - мы здесь разбирали уже действия Контрольного Совета и отдельные далеко зашедшие жалобы. В Комитете я был 'главным' по энергетике и транспорту, и, конечно же, именно мне доставались все 'вечные' двигатели и прочая 'галиматня', выражаясь терминологией изобретателя Жидца.

Курьёзов на этом поприще у меня было немало. Ну, например, срочно вызывают меня в Комитет на рассмотрение проекта 'вечного' двигателя, автор которого не уходит и обещает взорвать себя, если ему не выдадут 'патент'.

Тогда терроризм был в новинку, и вместо милиции вызывали меня. Изобретатель - дремучий дед с большой седой бородой, уже много лет добивается расширения своей жилплощади, мотивируя тем, что его изобретение 'не влезает' в маленькую теперешнюю квартиру. В поселковом Совете, куда дед обращался, отказались рассматривать изобретение, и сказали, что если будет 'патент', то будет и разговор о квартире. Старик построил и представил нам работающую модель этого вечного двигателя. Как утверждал автор, этот вечный двигатель - 'второго рода', и потому в отличие от рода первого имеет право на существование. Дед постоянно подчёркивал, что это - всего лишь модель, а реальное устройство еле влезет в трёхкомнатную квартиру.

Модель представляла собой герметичный сосуд, а попросту, пластмассовую бутылку, перегороженную пористой перегородкой, выполненной из обыкновенного дерева. Над перегородкой - слой жидкости; под перегородкой - слой воздуха, а уже под ним - снова жидкость. Некоторое смущение вызывало то, что в качестве жидкости выбрана не дешёвая и недефицитная вода, даже не более дорогая, но куда более приятная водка, а дефицитный и пожароопасный бензин. Не солярка, не керосин, а именно бензин, видимо высокооктановый. Не им ли дед хотел взорвать себя?

Через перегородку пропущена тоненькая трубочка, причём её нижний конец находится в жидкости на дне бутылки, а верхний изогнутый конец - в воздушной полости, над той же жидкостью, которая покрывает пористую перегородку. Устройство очень простое, но самое удивительное в том, что из верхнего изогнутого конца трубочки постоянно капала жидкость, перетекавшая из нижнего слоя в верхний. Несомненно, совершается работа, с первого взгляда совершенно без преобразований энергии.

Это происходит совсем как у берёз весной, когда сок поднимается по стволу наверх и капает из дырочек в нём. Или как у плакучих ив, в жаркую погоду поливающих прохожих. На это и апеллировал изобретатель-бородач.

Но у деревьев корни в холодном грунте, а ветки греются солнцем и тёплым воздухом. Вот и совершается работа, как в тепловом двигателе. А здесь как?

Скорее всего, дед специально держал бутылку дома в тепле, где верхняя, большая полость наполнялась парами бензина, ну а при выставлении напоказ при комнатной температуре пар конденсируется в жидкость, давление в верхней полости падает, и жидкость засасывается снизу наверх.

Чтобы доказать свою правоту, я предложил автору вечного двигателя разгерметизировать свой сосуд, затем при постоянной температуре закрыть его и, не меняя температуры, продемонстрировать. Но дед не соглашался на это, заявляя, что лучше взорвёт себя вместе с нами. После долгой торговли мы сошлись на выдаче деду справки, что вопрос о 'патенте' рассматривается, и о решении ему сообщат официально.

Или, после длительных жалоб и переписки с Контрольным Советом, приезжает изобретатель из Одессы и привозит с собой 'действующий' безопорный движитель - 'инерцоид'. Дыша густым перегаром, одессит показывает закрытую жестяную банку из-под кофе, из донышка которой торчит электропровод. Дескать, в банке находится механизм, который, 'без никакой опоры' создаёт тягу вверх, и этой тяги чуть-чуть не хватает для вертикального взлёта банки. Показывает совершенно невразумительный чертёж и грозно требует патента.

Что делать, выясняю, сколько там тяги не хватает, чтобы банка взлетела. Оказалось, что инерцоид создаёт тягу граммов в двести, а банка весит примерно полкило; нехватает, значит, граммов триста. Подвожу к логическому выводу - а если мы взвесим банку со включённым механизмом, то, стало быть, она будет весить не полкило, а триста граммов? Изобретатель с этим соглашается.

Бежим на первый этаж в буфет, где идёт бойкая торговля сосисками. Умоляю буфетчицу взвесить вместо сосисок банку, включив провод в штепсель. После непродолжительного боя с очередью, согласие было получено. Ставим банку на весы - полкило. Включаем вилку в штепсель - в банке что-то заурчало, но вес тот же. Терпение очереди было исчерпано, и мы с изобретателем ретировались в отдел.

Спрашиваю изобретателя, неужели то же самое нельзя было сделать в Одессе, чтобы не тратиться на поездку в Москву. Молчит, чешет голову, вздыхает. Наконец, подписав протокол совещания, уходит подавленный. А через неделю от него приходит жалоба Председателю Комитета на то, что недобросовестный эксперт 'обвесил' изобретателя на фальшивых весах.

Но подлинным шедевром экспертизы я считаю историю, происшедшую с изобретателем-генералом. Опять же, срочно вызывают меня в Комитет провести экспертное совещание по изобретению, которое сделал генерал-лейтенант. Ему отказали, так как изобрёл-то он 'вечный двигатель'. Генерал, превосходный старичок, весь при параде в боевых орденах, пришёл не один, а захватил с собой инструктора ЦК КПСС со Старой площади, благо это находилось рядом. И этот инструктор дал понять, что не позволит обижать боевого генерала, и чтобы мы 'бюрократию кончали'.

Положение аховое, а предлагаемое устройство - полный 'финиш'. Много маленьких и больших поршеньков, соединённых с колёсиками, а подконец - турбинка. Заливаем ведро воды, оно в системе поршеньков, каким-то одному генералу ведомым способом, превращается в два ведра и крутит турбинку. Одно ведро возвращается назад в систему, а другое даёт энергию. Несмотря на полную нелепость идеи, генерал с инструктором стоят насмерть. И тут меня осенило.

А время было, если помните, когда действовал сухой закон, водки не достать. Отзываю генерала в сторону и спрашиваю, будет ли его устройство работать, если в него залить не воду, а, например, водку. Генерал с подозрением, но твёрдо отвечает, что на любой, какой угодно жидкости устройство работает.

И я решился предложить ему построить модель изобретения, работающую на водке, и держать её дома в секрете. Залил бутылочку - получил две, да ещё и энергию дармовую. И так далее, без конца. И не надо никаким экспертам показывать, знаю мол, я их, сами мне говорили, что хотят похитить у наивного генерала его идею и тайком производить водку.

Генерал выслушал меня очень внимательно, потом подошёл к столу, закрыл свою папку, спрятал в портфель и сказал, что забирает изобретение обратно. Так как понял, что идея не годится и устройство работать не будет. Инструктор был в шоке, мои коллеги также, но в радостном.

После ухода генерала с инструктором, я рассказал коллегам-экспертам сказочку под названием: 'Как один мужик генерала с инструктором обманул'. И тут-то мы решились нарушить закон. Сухой, конечно, - выпили на радостях!

Шуточки на дому

'Мы, большевики', шутили не только на кафедре и с изобретателями, но были и чисто домашние шуточки, этакие розыгрыши на квартире. Всё началось с жестоких розыгрышей Оли при помощи манекеновой ноги. Потом были шуточки с американцем Биллом, опять же с привлечением этой же ноги, но уже в качестве кубка для вина. Но постепенно нога в качестве элемента шуточек себя исчерпала, и нужно было искать новые объекты.

Материал для квартирных шуточек подсказало телевидение. Как-то я неожиданно для себя 'открыл вечный двигатель с человеческим лицом'. Таковым оказался диск, закреплённый на подставке в подшипниках, или как его называют в учебниках физики - 'скамья Жуковского'. В спортмагазинах его именуют 'диск грация'. Он должен легко вращаться, иначе описанного ниже эффекта не последует.

Этот диск, который мне изготовили в родном Индустриальном университете (бывшем Заводе-втузе, бывшем Автомобилестроительном институте), я поставил в углу прихожей. Но в этом углу пол оказался слегка наклоненным, что и обусловило моё 'открытие'. Встав на этот диск, я почему-то начинал самопроизвольно раскручиваться, всё быстрее и быстрее, пока не сваливался на пол. Как профессор механики, я был шокирован таким необъяснимым поведением диска. До середины ночи я вскакивал на этот диск, а он через минуту опять же сбрасывал меня на пол.

К утру я нашёл решение. Оказывается, человек на наклонной плоскости непроизвольно стремится стоять вертикально. При этом центр его тяжести поднимается, а диск, свободно поворачиваясь, стремится опустить этот центр. Человек не сдаётся, и снова 'поднимает' центр тяжести, ну а диск, тоже не сдаваясь, делает своё дело, и человек раскручивается на диске всё быстрее, пока не слетает с него. Конечно, если на этот диск поставить не живого человека, а статую, то он вращаться не будет. Но человеку-то кажется, что диск сам его раскручивает.

Поразительный эффект этого диска я показал по телевидению в нашей передаче. Но, каюсь, не удержался и назвал этот диск новым 'вечным двигателем'. Дескать, дома я ставлю на него гирю, и диск вращается, производя электричество.

Мы вынесли этот диск на улицу и предлагали прохожим стать на него и удержаться. Так как наклон диска был практически незаметен, прохожие соглашались и через минуту слетали с него в самых нелепых позах. Они поднимали диск, рассматривали его, убеждались в том, что мотора в нём нет, и недоумевали.

А потом на телевидение тысячами пошли письма с просьбой передать или продать секрет 'вечного двигателя'. 'У нас на селе часто отключают электричество:' - так или похоже начинались письма. Всем, оказывается, нужен 'вечный двигатель', любят у нас в стране всё вечное и даровое:

Пришлось даже делать специальную передачу с 'разоблачением' моего фокуса. Но тогда моим изобретением заинтересовались владельцы, редких тогда, частных кафе и аттракционов. Представьте себе - вам предлагают получить бутылку вина, простояв за небольшую плату, на диске всего лишь одну минуту. Вы охотно соглашаетесь, особенно если одну бутылку вы уже выпили. И падаете с диска под хохот окружающих. Вы заводитесь, осматриваете диск, убеждаетесь, что здесь всё без обмана и становитесь снова. Вас буквально 'подпирают' другие, уверенные в своих эквилибристических способностях, а денежки-то текут в кассу хозяина диска:

Так вот, несколько дисков я продал людям, специально приехавшим за ним из Прибалтики и даже из США. А потом поставил такой диск дома. Денег за пользование им я не брал, но поспорить на бутылку предлагал. Становился на диск сам в позу статуи и показывал, что удержаться на нём несложно. Потом на диск становились гости, а чем это оканчивалось, было понятно из того, что перепивались за время этих опытов мы по-чёрному.

Показывал я по телевидению и мои светящиеся краски, приготовленные по упрощённой рецептуре и технологии. Я показывал свою квартиру, где на потолке и стенах были росписи в виде звёздного неба, Луны и комет, незаметные при свете и сияющие в темноте. Стрелки часов, коробки со спичками и лекарствами, выключатели, ручки дверей и другие важные объекты были выкрашены этими красками. Ночью, не зажигая света, по светящимся стрелкам-указателям можно было легко добраться до туалета, ванной, шкафчика с лекарствами:

В ответ на эту передачу пришли опять тысячи писем с просьбами дать или продать рецептуру красок. Я отпечатал рецептуру на листе бумаги, размножил в сотнях экземпляров и рассылал желающим наложенным платежом. Вы не поверите, но мне надоело каждый день получать на почте переводы. Очень дорого за этот листок я запросить не мог - совесть не позволяла. Оценил я его что-то бутылки в две водки по тем ценам, разумеется. И в день получал в среднем бутылок по десять - деньгами, конечно же. Ходил на почту как на работу.

Потом раскрыл свой секрет, опубликовав рецептуру в газете 'Аргументы и факты', имевшей тогда неслыханный, наивысший в мире тираж. Письма постепенно прекратились, но звонят насчёт красок до сих пор. Я только сообщаю день и год выхода в свет газеты с моей рецептурой - ищите сами в библиотеках. Нет, неинтересно зарабатывать деньги однообразной и нетворческой работой!

А вот дома я вешал за дверьми мою тёмную одежду с нарисованным этими красками скелетом. Когда звонили - тушил свет и открывал дверь. И навстречу гостям начинал шевелить конечностями светящийся скелет. Или, наскоро переодевшись в эти одежды, 'вырубив' свет в квартире, появлялся перед встревоженными темнотой гостями. Беременные женщины и дети были бы очень недовольны, но я их в гости к себе не приглашал.

Но наиболее весёлые шуточки я устраивал в 'зеркальной' сауне, которую оборудовал у себя в квартире. Это была сауна-гриль, доселе неизвестная в банном деле. Я утеплил наш альков, который был около 3,5 метров в длину и 2 в ширину, поставил стенку и сделал в ней дверь. А всю внутреннюю поверхность получившейся комнатки оклеил алюминиевой фольгой, включая пол и потолок. Тогда хватало двух электрокаминов по киловатту, чтобы через полчаса температура в этой сауне поднялась до 70-80 градусов. Но это были не те градусы, что в обычной сауне. Мощное инфракрасное излучение, отражаемое зеркальными стенками и потолком, буквально 'поджаривало' посетителей, заставляя их непрерывно потеть. К тому же, я поставил туда и ультрафиолетовую 'кварцевую' лампу, и посетители, надев, конечно, тёмные очки, к тому же и загорали.

Заходит, допустим, уже раздетый гость в сауну, начинает 'париться', а тут свет гаснет, начинает мигать красная 'мигалка' и сигналить гудок. Дверь при этом оказывается запертой. Гость начинает стучать в стену и голосить. Вообще, моя сауна с зеркальными стенами и инфракрасно-ультрафиолетовой подсветкой проводила жутковатое впечатление на посетителей. И я это впечатление иногда использовал для таких жестоких розыгрышей.

Надо сказать, что ко мне часто приходили на дом, причём без звонка, совершенно незнакомые люди. Чаще всего это были горе-изобретатели, сподвигнутые к этому визиту нашими телепередачами 'Это вы можете!' Как они узнавали мой адрес, остаётся загадкой.

И вот однажды вечером, когда мы с Тамарой сидели за телевизором, в квартиру позвонили. В глазок было видно лицо явно кавказской национальности, и я решил дверь не открывать. Но звонки зачастили так назойливо, что я сердито приоткрыл дверь на цепочке. В образовавшуюся щель тотчас же просунулась рука с бутылкой шампанского. Голос с южным акцентом сообщил, что хозяин этого голоса приехал поклониться 'великому человеку из телевизора', которого знает и уважает весь Дагестан.

- Ну, ладно, - думаю, - пёс с ним, пусть поклонится, выпьем на ночь шампанского и отпустим гостя с миром!

Но, видимо, я подзабыл знакомые мне с детства кавказские манеры. Гость зашёл, снял туфли, в носках прошёл на кухню, куда я его пригласил, раскупорил бутылку, налил вино и провозгласил тост, от которого моя природная скромность была слегка уязвлена. Термины - 'великий', 'гениальный', 'знаменитый', претили мне, но я с ними ещё мирился. Но когда гость назвал меня 'известным на весь Кавказ', я возмутился. Меня даже и за кордоном признают, что мне этот 'микроскопический' Кавказ! Но вида не подал.

А затем гость непринуждённо положил на стол отпечатанную на машинке рукопись и попросил разрешения прочесть мне избранные отрывки из его новой пьесы под названием 'Заклятый брат'. Суть пьесы состояла в том, что главному её действующему лицу не давал покоя его брат-близнец с криминальными наклонностями. То с женой его переспит, то в долг у соседей барана возьмёт, от лица своего брата, разумеется. 'Хорошего' брата звали Ахмед, а 'плохого' или 'заклятого' - Мамед. Для чего моему гостю было всё это читать мне, я так и не понял, но я вдруг оказался в роли чеховского редактора, слушающего пьесу г-жи Мурашкиной.

Гость увлечённо читал:

Ахмед: - Как ты посмел, Мамед, опозорить наш род кровосмешением?

Мамед: - Наш род, Ахмед уже давно опозорен тем, что мы с тобой, хоть и братья, но не равны! Ты - председатель колхоза, а я - простой колхозник!

Ахмед: - Мамед, если ты пожелаешь, то можешь сесть в мой кабинет, а я пойду работать за тебя!

Мамед (грязно хохочет) - Нет, Ахмед, меня на эту удочку не поймаешь!

Я понял, что гость собирается читать всё до конца, и тихо шепнул Тамаре, чтобы та включила сауну. Потом спросил его многозначительно, причём на 'ты':

- Как зовут-то тебя?

- Султан! - охотно представился гость.

- Так вот, Султанчик, - вздохнул я, - хороший ты, конечно, человек, но зря зашёл ко мне. Кто дал тебе мой адрес?

- Один друг звонил на телевидение: - 'забегал' глазами Султан.

- Так вот, Султанчик, тебе не тот адрес дали. Эта квартира - секретная, проще говоря, экзекуторская. Сегодня ко мне должен был явиться резидент, пароль - бутылка шампанского. Я и решил, что ты и есть резидент. А тут получается конфуз! Из-за тебя настоящий резидент войти побоялся. На телевидении я для 'понта' работаю, сам-то я разведчик. Боремся, понимаешь, с врагами строя, а находим их на телепередачах. Потом приглашаю врага сюда. А отсюда он уже никогда не уходит. Идём со мной - пригласил я ошалевшего Султана.

Я открыл дверь сауны, и перед бедным Султаном предстала картина мифологического ада. Обжигающее излучение, сиренево-красные зеркальные стены, шипенье кварцевой лампы:

- Это - крематорий, тебе понятно? - Султан быстро закивал головой. - Здесь я сжигаю трупы врагов, температура - пять тысяч градусов, остаётся только горсть пепла. Фу - и нет ваших! На свою беду, Султанчик, ты припёрся ко мне, как и поступать с тобой - не знаю! Вот и радистка, - я кивнул на Тамару, - тебя уже видела!

- Что ж, посоветуюсь с руководством! - вздохнул я, снимая трубку телефона. Бледный Султан стоял навытяжку передо мной.

- Соедини с Первым! - приказал я трубке.

- Здравия желаю, товарищ Первый, это Артист! Дело такое - заявился ко мне на явочную квартиру некий Султан: Да нет, не должность, это имя такое! Фамилия как? - быстро спрашиваю я у Султана.

- Казимагомедов, эффенди! - кланяясь, проговорил Султан.

- Квазимагомедовэффенди! Ну и фамилия! - говорю я в трубку.

- Да нет, эффенди, без 'в', просто Казимагомедов, а эффенди - это по-нашему 'господин', это ты - 'эффенди'!

- Что делать-то будем? - спрашиваю я в трубку. - Как обычно? Да как не понять - понимаю! Да жалко его, вроде невредный, пьесы пишет! Что - жалко у пчёлки? Шутить изволите, товарищ Первый, а мне грех на душу брать! Поступать по обстоятельствам на свой страх и риск? Как не понять, да страшно за риск! Слушаюсь! - подтянулся я и повесил трубку.

- Задал ты мне задачу, Квазимагомедов, не знаю, что и делать! Придётся, видно, тебя всё-таки грохнуть! - вздохнув, решаю я.

Бедный Султан внезапно падает на колени и начинает поспешно кланяться и в этих поклонах целовать меня в тапочки.

- Прости, эффенди, пожалей, эффенди! - только и бормочет Султан между поцелуями.

Тамара не выдерживает ситуации и разражается истерическим хохотом.

- Вот и радистка зарыдала! - констатирую я, - думаешь, ей легко подтаскивать со мной вдвоём трупы в крематорий, а потом выметать оттуда пепел! Вот и плачет, бедняжка!

Султан удвоил частоту своих поклонов и поцелуев.

- Ладно! - хлопнул я рукой по столу, - не приму греха на душу. Иди отсюда, Квазимагомедов - я тебя не видел! И ни слова никому, молчи, 'как рыба об лёд'! - невольно скаламбурил я. А то - пять тысяч градусов! И пепел - фу - и нет ваших! То-то же!

Султан (конечно же, не по должности, а по имени!) подхватил свои туфли и, как был в носках, так и выскочил за дверь. Даже рукопись свою позабыл на столе.

- Надо же - 'Заклятый брат'! - листал я напечатанные без признаков орфографии страницы: Мамед переспал с женой Ахмеда! Тогда и Ахмед мог позволить себе сделать то же самое с женой Мамеда! А почему-то не сделал? Совесть не позволила, или может, жена Мамеда была страхолюдиной?

- Да что я это, рехнулся что ли, всерьёз анализирую эту лабуду! - рассердился я и выкинул злосчастную пьесу на помойку, разорвав предварительно листки на части. Чтобы, грешным делом, бомжи не читали и не морочили себе головы!

Чернобыль

Мы постоянно созванивались с Ирой, и я зачастил к ней в командировки. В Житомире должен был летом состояться первый Всесоюзный симпозиум по маховичным накопителям энергии, и меня избрали в Оргкомитет. Надо сказать, что необычайно вовремя.

Заседал Оргкомитет, преимущественно, в Киеве, и я по делу и не очень ездил туда. Жил я у моего друга Юры, который на это время уходил к другу. Таким образом, у нас с Ирой была в распоряжении квартира. Муж её был ещё в армии, и мы чувствовали себя раскованно. Облазили весь Киев - побывали во Владимирской церкви, Софийском соборе, Кирилловской церкви, Киево-Печёрской лавре. Часто ходили в Ботанический сад - не тот маленький, что в центре, а в большой - выше Выдубицкого монастыря. Нравилось нам бывать в Зоопарке. Запомнилась грациозная красавица-кошка на длинных ногах - сервал, не удостаивавшая нас даже взглядом. И пернатые соседи - огромный чёрный ворон и орёл-бородач. Глупый орёл с красными от гнева глазами кидался на сетку к ворону, а тот спокойно и ловко вырывал клювом через сетку у орла по пёрышку и складывал кучкой у себя в клетке.

Но особенно любимым местом для нас был, конечно же, Гидропарк. Мы переходили через Венецианскую протоку, спускались направо и оказывались в царстве самодельных тренажёров. Сотни тренажёров занимали площадь около полугектара, и почти всё это соорудил своими руками и за свои средства хрупкий молодой человек, носящий знаменитую фамилию - Кук. Не знаю, был ли он потомком великого мореплавателя, но дело сделал грандиозное. Удивительное состояло в том, что сам Кук не пользовался этими тренажёрами, только регулярно ремонтировал их. Для меня его поступок так и остался загадкой - я бы на такое не решился.

Кук занял своими тренажёрами очень удобное место, а коммерсанты-шашлычники попытались вытеснить оттуда тренажёры, как не имеющие права на существование. Землю-то под них никто не выделял! Но на этих тренажёрах 'работали' не самые слабые люди Киева, а тяжёлых палок и арматурин вокруг было предостаточно! Шашлычникам пришлось отступить, и после ремонта своих палаток, перейти на бюрократический метод борьбы.

Как раз в это время я написал в один из центральных журналов крупную статью 'Земля Кука' и отослал экзепляр этого журнала в киевский исполком, который занимался тяжбой. И вскоре, к сожалению уже без Володи Соловьёва, мы сняли передачу 'Это вы можете!', целиком посвящённую 'Земле Кука'. Ира 'случайно' попала тогда в объектив телекамеры: красивая девушка на качелях, на которой надолго остановился тогда 'взгляд' телекамеры - это она.

После эфира передачи, имевшей в Киеве большой резонанс, шашлычники сникли и нашли себе другое место. Меня же особенно 'зауважали' завсегдатаи спортгородка, конечно же, и сам Кук.

Но как всё меняется! Когда Украина получила независимость, я не воспринял этого всерьёз, и первым же летом приехал снова в Киев. Надпись 'Слава КПСС!' которая была выполнена масляной краской на бетонной стене спортгородка была заменена на 'Слава Киеву!'. Я порадовался этому, и стал, как ни в чём не бывало, тренироваться. Но заметил изменения в отношениях старых товарищей - они неохотно отвечали мне по-русски, стали называть на 'вы'.

Поразил меня и Кук - завидев его, я бросился к нему, как к другу, но в ответ было лишь официальное рукопожатие. Не придав этому значения, я по-дружески угостил его бананом. Юрий Васильевич Кук принял банан и поблагодарил. Но, закончив тренировку и вновь подойдя к будке, где обитал Кук, я уже не нашёл его там. А банан мой лежал на скамейке у будки. Не принял угощения от 'москаля'!

В спортгородке каждое лето устраивали соревнования среди посетителей, и я постоянно участвовал в них. Но судейская 'коллегия' теперь отказалась допустить меня к ним - дескать, соревнования не имеют статус международных! Я чуть не онемел от возмущения, но потом голос вернулся ко мне, и я высказал 'судьям' всё, что я о них думал. А подконец вспомнил шашлычников и нашу борьбу с ними. Допустили таки!

Я показал первый результат - иного для мастера спорта и быть не могло. Мне выдали, как положено, гвоздичку и бутылку 'горилки', а в грамоте вместо 'I место' написали 'III место'. Первые два места присудили местным. Я чуть в драку не полез, но мне пообещали аннулировать не только результат, но и бутылку. На это я не согласился, а, отойдя в сторону, ножичком аккуратно подтёр на грамоте цифру III, сделав из неё I. Уходя из спортгородка, и уже выпив бутылку, чтобы её нельзя было 'аннулировать', я показал 'судьям' мою грамоту в новом исполнении и поучительно сказал:

- То-то же!

Это было моё последнее посещение спортгородка, да и Киева тоже. Ещё не хватало, чтобы меня там называли иностранцем или визу потребовали! Но вернёмся на несколько лет назад.

Итак, летом 1985 года я приехал в отпуск в Киев. Месяц побыл с Тамарой, а когда её отпуск кончился, проводил её на поезд и остался один. Сказал, что хочу потренироваться в спортгородке и тому подобное. Конечно, Тамара знала про Иру, но дипломатично не вспомнила её.

В начале августа был день рождения Иры. Мы задумали отметить его необычно - посреди Днепра. Накануне, купаясь в Днепре возле метромоста, мы обнаружили большой островок отмели, где можно было стоять по пояс в воде. И мы решили, на удивление купальщикам и удильщикам на берегу, доплыть до этой отмели, и, поставив выпивку и закуску на надувной матрас, отметить там день рождения.

Сказано - сделано. Назавтра мы принесли с собой надувной матрас, надули его на берегу, и, на всякий случай, привязали к нему шнурками бутылки за горлышки. Потом положили на него закуску, одежду и поплыли к отмели, координаты которой хорошо запомнили. Но на островок и намёка не было. Зря я нырял - дна так и не удалось нащупать. Течением нас стало сносить к мосту, опрокинуло матрас. Одежда и закуска оказались в воде. Хорошо, что бутылки были привязаны. Похватав мокрую одежду, Ира поплыла к берегу, а я - за ней с матрасом и бутылками. За нами внимательно наблюдали с берега купальщики и удильщики.

- А мы думали, вы собрались поплыть на Подол! - разочарованно сообщили они нам, когда мы в растрёпанных чувствах выбрались на берег. Оказывается, наблюдатели хорошо знали, что такие отмели периодически намываются и тут же сносятся быстрым Днепром снова. Но мы-то с ними не посоветовались!

Мы развесили сушить одежду, документы и деньги на ветки деревьев, я сбегал за закуской в ближайшую палатку, и мы всё-таки отметили день рождения Иры. А когда одежда и деньги подсохли, мы 'доотметили' праздник в ресторане 'Млын' ('Мельница'), что через Венецианскую протоку от спортгородка. Матрас, конечно же, сдули и положили в сумку.

А окончательно 'доотмечали' событие уже дома у Юры. Ире тогда исполнилось 22 года, мне же было 45. Я был старше неё более, чем в 2 раза! Сейчас эта разница примерно только в полтора раза, и с годами она всё убывает. Время работает на мужчин!

А в середине августа мы с Ирой отправились на Киевское водохранилище в турбазу близ посёлка Дымер. Там уже отдыхал Юра, и он зарезервировал для нас домик. С нами поехали наши общие с Юрой друзья, имевшие катер. Они путешествовали по водохранилищу, останавливаясь, то тут, то там - где понравится.

Как-то я решил прокатиться по новым местам с ними на их катере. Ира побоялась ехать в незнакомые места и осталась купаться на пляже. К вечеру я обещал приехать. Друзья забрали меня, и мы 'пошли' на катере в район города Чернобыля, в залив, где в водохранилище впадают две реки - Уж и Припять. Говорили, что из-за атомной электростанции в этом заливе вода теплее, чем везде.

Обратно я решил возвращаться своим ходом, попрощался с друзьями и отправился гулять самостоятельно, осматривая красивые места. Перед обратной дорогой я решил искупаться. Сложил и спрятал одежду под приметным деревом, завалив её сверху листьями лопуха для конспирации, и, полностью раздевшись, пошёл купаться. Вокруг не было ни души, и я мог позволить себе такую вольность. Второго такого приятного купания мне трудно припомнить. Я, кажется, ощутил тепло Чернобыльского атома. Вода, действительно, была под тридцать градусов. Слева в залив уходило огромное негреющее красное солнце, спокойная красота берегов буквально усыпляла меня. Пролежав на спине около получаса, я понял, что меня слегка отнесло течением, которого я раньше не замечал. Я перевернулся, отыскал глазами моё 'приметное' дерево и вскоре подплыл к нему. Но: лопухов под ним не оказалось, как и моей одежды. Лопухом оказался я сам: теперь, в положении голого инженера Щукина, мне предстояло отыскать 'приметное' дерево среди сотен других таких же. И я побрёл по пояс в воде (по вполне понятной причине!) вдоль берега.

Быстро темнело. Я понял, что разыскать мои лопухи сегодня уже не смогу. Стало холодать. Лежать на сырой земле в голом виде - опасно и стыдно. Плыть всю ночь по заливу - тоже опасно. Оставалось, как и инженеру Щукину, одно - пропадать, но пропадать я решил всё-таки там, где потеплее. Вскоре я отыскал небольшую копну сена, зарылся в неё и заснул:

И снился мне ужасный сон. Будто я нахожусь в долине реки после наводнения. Вокруг грязь, я бреду весь голый в этой грязи по колено. А вокруг разбросаны трупы животных - кошек, собак, и даже людей, видимо, утонувших при потопе. Я еле вытаскиваю ноги, меня засасывает тина, вот я провалился по бёдра и понимаю, что уже не выберусь:

Я с криком проснулся. Над горизонтом медленно вставало опять же красное негреющее солнце, как мне показалось, с той же стороны, что и заходило вчера. Поняв, что совершенно заблудился, я выбрался к воде и, пугаясь каждого звука, стал обходить одно дерево за другим. А вот и мои лопухи - они действительно были на виду, и дерево - самое высокое, как я только этого вчера не заметил! Быстро одевшись, я с каким-то неприятным осадком покинул место моего чернобыльского ночлега. Выйдя на дорогу, я сел на автобус и добрался до Дымера, а там и до турбазы, куда прибыл ещё до полудня.

Ира и Юра, не дождавшись меня вечером, чуть не забили тревогу. Но так как и друзья, с которыми я уехал, тоже где-то заночевали, то искать меня пока не начинали.

Рассказал друзьям про своё приключение и про сон. Юра не придал этому сну значения, а Иру он испугал. Она пояснила, что хождение по грязи, а тем более трупы во сне - это предвестие печальных событий.

Так оно и оказалось, только семью месяцами позже. Не дай Бог находиться на том месте, где я видел сон, через эти семь месяцев! 26 апреля 1986 года произошла Чернобыльская трагедия, и невестка Юры с его внуком провела лето у нас с Тамарой в Москве. В Москве же у своих знакомых остановилась и Ира. Кто мог, тот уехал из Киева, чтобы переждать это опасное лето. Мы с Ирой продолжали встречаться в Москве, конечно же, только днём. Выручал, как всегда, Моня. Про то, что Ира в Москве я Тамаре не сказал, чтобы не нервировать её.

Сюзи

В начале сентября Ира уехала продолжать учёбу в Киеве. К новому 1987 году уехали в Киев родственники Юры, и мы почувствовали себя в нашей таганской квартире необычайно просторно. Но уж лучше бы они продолжали оставаться у нас, тогда может быть, я не совершил бы огромной промашки в своей жизни. А возможно, так и было нужно Провидению, для того, чтобы я стал тем, кем сейчас и являюсь. А случилось вот что.

Тамара не реже раза в неделю уезжала к своей матери с дочкой, и нередко оставалась там на ночь, а то и на две. И я чаще всего использовал эти моменты, приглашая к себе давних, а то и случайных знакомых.

Наша телепередача 'Это вы можете!' была тогда в зените славы. После записей, которые происходили обычно в большой аудитории - чаще всего в студии Останкино или на ВДНХ, у меня оказывалось достаточно новых знакомых дам. Выбрать из них подходящую и пригласить посмотреть мою чудо-сауну, труда не составляло. Бывало, что для этого девушки даже оставляли своего кавалера, с которым пришли на запись. 'Вот, бл:, популярность!' - как говаривал мой старший друг - писатель Василий Захарченко. А Тамара же обычно в эти дни уходила к матери, во-первых, потому, что меня не было дома весь вечер, а во-вторых, я сам способствовал этому.

Вечер мы с новой знакомой обычно проводили, как сейчас говорят, в 'тестировании' чудо-сауны, заготовленного заранее шампанского, а под конец - и друг друга. Утром мы пили - кто кофе, а кто пиво, и разбегались, иногда даже не обменявшись телефонами.

Конечно же, я читал газеты и слушал сообщения, про ужасную болезнь - СПИД, но считал её пока уделом Африки. Разных там - Заиров, Зимбабве, Мозамбиков и так далее. Но, на всякий случай, держал в ящике письменного стола презервативы, хотя в самые ответственные моменты про них забывал. Да и девушки хороши - нет, чтобы самим вспомнить о безопасном сексе, бесстрашные они какие-то! Или влияло то, что мы оба были сильно выпившими и в охотничьей эйфории.

В те годы моя сексуальная жизнь, кроме Тамары, с которой я жил как с женой, и этих спонтанных встреч, сводилась к периодическому посещению ещё двух Тамар - Ивановны и Витольдовны. Если звонила Витольдовна, которая в очередной раз 'прощала' меня, я обычно бросал всё и бежал к ней. Даже Тамара-маленькая своими слезами не могла удержать меня от этого. Меня тянуло к Витольдовне что-то, чего я до сих пор не могу понять. Ведь я даже сейчас часто вижу её во снах. Правда, вижу и Олю, и Ивановну, не говоря уже о Тамаре-маленькой. У Витольдовны, как и раньше, не засидишься - хорошо, если удавалось ночь провести вместе. Утром мы, обычно ссорились и разбегались. Бывало при этом, иногда, и рукоприкладство, конечно же, с её стороны.

Звонила иногда Ивановна. Чаще всего, если у неё что-то там портилось по электричеству, или мебель надо было перетащить. Конечно же, по телефону она мне этого не говорила, а только по приезду, после рюмки-другой. Характер у моей старой подруги испортился, и редкая встреча обходилась опять же без рукоприкладства, но на сей раз с моей стороны. Любила она доводить до белого каления - хлебом её не корми и мадерой не пои! Но, после побоища близость была особенно остра и чувственна.

Вот и весь ограниченный 'ассортимент' моих сексуальных утех в Москве - не то, что несколькими годами раньше! Ездил я и в Киев к Ире, но это нечасто, хорошо, если раз в два месяца на недельку. Правда, в Киев я ездил и летом на отдых.

И вот однажды - говорю, и сам замираю от волнения в ожидании роковой встречи - я возвращаюсь с очередной записи передачи, причём один. Не всё коту масленица! Ещё со студии я позвонил Тамаре, убеждая её пойти домой, но получил отказ.

Злой и обиженный, я выхожу из метро у Театра на Таганке. Домой не хочется, к тому же мы с Василием Захарченко прилично выпили 'на выход'. Оглядываю милых дам, стоящих возле выхода метро, и вдруг вижу: негритянку. Высокая, худая, очень тёмная, с миллионом тонких косичек. Днём бы, да на трезвую голову - испугался! А тут - ничуть!

Подхожу, здороваюсь по-английски, и с места в карьер предлагаю: 'Лет ас гоу хоум ту ми - дринк э литтл! Ай лив ниир!' ('Пойдёмте ко мне домой, выпьем немного! Я живу близко!' Англичане, простите меня за 'инглиш', но я ведь был выпивши!). 'Виз плежар!' ('С удовольствием!') - отвечает мне 'красавица южная', и мы в обнимку идём ко мне.

По дороге я обнаружил две вещи - негритянка, которую звали Сюзи, немного пьяна, а к тому же, она ни слова не понимает по-русски. Или притворяется. Мы добавили шампанского, я включил сауну. Сюзи была приятно шокирована. После сауны мы допили всё, что оставалось, и я забылся.

Утром просыпаюсь от сильной головной боли. Пытаюсь определить, где я. Но потолок так высоко, что я ничего не понимаю. Поворачиваю голову налево и - о, ужас! - рядом со мной лежит нечто голое, чёрное с оранжевыми ладонями и змеями вместо волос.

- Всё, - думаю, - я на том свете, или ещё хрен знает где! Оказывается, лежим мы с негритянкой голые на паласе на полу - поэтому и потолок так высоко. Понемногу память стала возвращаться ко мне, и я покрылся холодным потом. Негритянка - значит Африка, а Африка - это СПИД! Одна надежда - вдруг мы по-пьянке забыли о 'любви'.

Бужу мою пассию как можно аккуратнее, и нарушая все законы языка, спрашиваю:-Милая,а у нас была любовь вчера?

- Оф коурс, дарлинг! ('Конечно, дорогой!') - отвечает Сюзи без тени беспокойства.

- Всё пропало! - думаю я, не находя рядом и следа презервативов.

За утренним кофе я спросил Сюзи, откуда она приехала. Она назвала какое-то государство, в котором уж точно была буква 'з'. То есть, в числе самых спидоопасных в Африке!

Я по-быстрому выпроводил Сюзи и принялся названивать в антиспидовую лабораторию Вадима Покровского, что на Соколиной Горе. Телефон у меня был давно записан. Связавшись с кем-то из лаборатории, я спросил, когда сегодня можно прийти на обследование.

- В чём проблемы? - спросил меня недовольный мужской голос.

- Да переспал с негритянкой без презерватива! - с досадой доложил я.

- А негритянка-то - наша? - спросил голос.

- В каком смысле 'наша'? - не понял я.

- Живёт она в СССР или приехала откуда-то? - с раздражением проговорила трубка.

- Приехала из Африки, - ответил я, - страна какая-то с буквой 'з'. Заир или Зимбабве, а может - Мозамбик!

- Это всё плохо! - упавшим голосом ответил телефон, - всё очень плохо!

- Так когда можно на анализ? - забеспокоился я.

- Через полгода, не раньше! - ответил голос, - когда появятся антитела. У нас другого оборудования нет. Но даже и через полгода антитела могут не появиться, они могут вообще не появиться, а человек - инфицирован! - голос раздражался всё больше, - думать надо было, когда ложитесь с африканкой! - и человек повесил трубку.

Потом, когда я услышал голос Вадима Покровского по телевизору, я понял, что, видимо, по телефону говорил со мной именно он. Положение у меня было аховое. Никаких 'концов' Сюзи у меня не было, да если бы и были, что бы я с ней делал? Тамара должна прийти сегодня вечером. Как мне с ней поступать? Жить, как будто ничего не произошло, или признаться во всём? Тем более, я Тамаре уже стал всё рассказывать про свою личную жизнь. Решил покаяться, всё равно я по-пьянке во всём бы признался позже. Ожидаю истерики, упрёков, слёз. Тамара выслушала мои признания молча, сидя на стуле и опустив глаза в пол.

- Что ж, - наконец подытожила она, - жили вместе, а если надо - и умирать вместе будем. Где ты, там и я! Не надо было тебя одного оставлять, тем более выпившего, тут и моя вина. Жизнь продолжается, а теперь давай выпьем! - резюмировала Тамара.

Другим Тамарам я ни о чём не рассказывал. Как бы невзначай предложил пользоваться презервативами, но был осмеян. Более того, поехал я и в Киев, где продолжал встречаться с Ирой. Ира снова сошлась с мужем, с которым, было, 'разбежалась', но и меня не бросила.

Я не понимал, что делаю. Взрослый, достаточно умный человек - и совершает поступки преступника! Ведь не было исключено, что я инфицирован. Тогда, кроме Тамары-маленькой, которая добровольно согласилась так рисковать, я мог погубить ещё двух Тамар и одну, совсем молодую ещё, Иру. И если сторонние сексуальные контакты двух Тамар ещё под вопросом (хотя какие тут могут быть вопросы?), то Ира официально живёт с мужем. Стало быть, кроме женщин, должны погибнуть и их сексуальные партнёры. А у этих партнёров - свои партнёрши, и так далее. И вот во всём буду виноват один я!

Голова шла кругом. Постижение этой страшной истины приходило как-то не сразу, а постепенно день за днём, неделя за неделей. Я стал читать труды по вирусологии о восприимчивости различных фенотипов к вирусу иммунодефицита человека. Стал изучать симптомы заболевания - сильное похудание, на 10-12 килограммов, опухание лимфатических желёз, кашель. Анализировал методы задержки перехода латентного периода болезни в активную форму. Прочёл в зарубежной научной литературе о пользе укрепления иммунитета холодными обливаниями и моржеванием.

Пока морозов не было, я заполнял ванну холодной водой и ложился туда минут на пять-семь. Советую попробовать эту процедуру, и тогда вам ничего больше в жизни не будет страшно!

В конце июня я решился пойти на сдачу анализов, на Соколиную Гору. Вместе с Тамарой мы вошли во двор инфекционной больницы и нашли флигель, куда тянулась длиннющая очередь. Это и была лаборатория, где брали анализы на СПИД. Мы попытались пристроиться в хвост, но вся очередь тут же обернулась и уставилась на меня.

- Что, скрытой камерой снимать будете? - раздражённо заворчала толпа, - кто пустил сюда телевидение?

Мы всё поняли и быстренько ретировались. Меня в очередной раз узнали и совсем не там, где хотелось бы. Тогда я решил изменить свой 'имидж' до неузнаваемости - сбрил бороду и длинные, до плеч, волосы. На один римский персонаж - бородатого мужчину из Архангельского - я перестал быть похожим, но поразительно стал напоминать другой, тоже римский, знакомый мне из учебника латыни. Это был римский меняла, мужчина с бритыми бородой и волосами на голове. Мошенничество и обман были просто прописаны на его лице.

Я вспомнил грузинский термин - 'коса' или азербайджанский - 'кёса', который означает 'безбородый обманщик'. Интересно, что нет термина 'бородатый обманщик', а термин 'безбородый обманщик' можно выразить одним словом! Вот на такого 'кёсу' я и стал похож. Никогда не думал, что борода так хорошо скрывает мошеннический тип лица, надо посоветовать нашим олигархам немедленно отпускать бороды!

Что ж, на этот раз в очереди меня не узнали. Мы сдали кровь, результат должен был быть известен через три дня. Я не знал, куда девать себя эти три дня. Продумав все варианты, я пришёл к выводу, что если анализ будет положительным, я, прежде всего, убиваю Тамару, чтобы не мучилась и не подвергалась позору. Затем убиваю двух других Тамар, из тех же альтруистических побуждений. Пока не поймали, еду в Киев и убиваю Иру с её мужем. После этого, естественно, убиваю себя.

Когда я уже должен был звонить в лабораторию, я весь трясся от страха, Тамара спокойно доедала свой обед. Меня взбесило это спокойствие, и я сообщил Тамаре о моих планах в случае положительного анализа. Она очень возмутилась, и сказала, что это - самоуправство и самодурство, но обед, всё-таки, спешно доела.

Я дозвонился до лаборатории и сообщил номера анализов. Жующий голос лаборанта попросил подождать и замолк. Молчание продолжалось минуту, другую, третью: Я понял - анализ положительный, и лаборант сейчас срочно направляет к нам на дом санитаров, чтобы те силой забрали нас в больницу:

Наконец голос ответил, безразличным тоном сообщив, что анализы отрицательные. Я выдохнул, наверное, кубометра два воздуха, и с ним моё беспокойство. Срочно побежал в ближайшую церковь (Покрова Богородицы, что на Лыщиковой Горе), и страстно молился - благодарил Спасителя.

У Тамары отпуск был в августе, и мы решили поехать в Сухум, благо у меня там родилась внучка Маргарита - надо было взглянуть на неё. А в июле Тамара отпустила меня в Киев к Юре, потренироваться в спортгородке в Гидропарке.

Встречаться с Ирой стало трудно - она жила с мужем, снимали квартиру. Он временно прописался в Киеве и подрабатывал там, как мог. Но жили они, по словам Иры, плохо. Юра, видя, что я поселился у него один, не стал никуда уходить, и мы жили вдвоём. Вот и встречались мы с Ирой днём у Юры на квартире, пока он был на работе. А в выходные дни и этого нельзя было сделать.

Как-то мы пошли с Ирой в Гидропарк. Я решил искупаться, но Ира удержала меня от этого - дескать, вода в Днепре ещё радиоактивная. На людях мы решили особенно не появляться, взяли выпивку - закуску и сели в кустах. Я с досады перепил, а тут ещё пошёл дождь. Ира побежала спасаться от радиоактивных, как она говорила, осадков под мост, а я остался лежать на пляже, на топчане. Она тащила, тащила меня под мост, но я заупрямился, и так пролежал под дождём.

А завтра мы встретились в Пуще-Водице, зашли в чащобу и занялись тем, чем положено заниматься в чащобах. Было жарко, я весь вспотел, а потом тут же искупался в пруду. Вечером у меня поднялась температура, а на утро я попытался излечиться в терме (сауне с температурой до 140 градусов), что была при бывшем заводе 'Большевик'. Но мне стало в бане плохо, я даже там упал, разбившись до крови. Вот так скомкано и в неудобствах мы провели с Ирой дней двадцать, а потом я уехал обратно в Москву. У меня постоянно держалась невысокая температура, и я начал кашлять.

В Сухуме я уже заболел серьёзно, с температурой, и вызванный врач констатировал бронхит. Так и провалялся дома целый август. В Москву вернулся весь больной. На работе меня перестали узнавать, кроме того, что у меня уже не было бороды и волос, я похудел на 12 килограммов. В паху, подмышками и на шее опухли лимфатические узлы, и был постоянный кашель. Спать я практически перестал, и исчез аппетит.

Сейчас я подозреваю, что получил-таки свою дозу облучения, когда лежал в Гидропарке под дождём и купался в Пуще-Водице. Но симптомы лёгкой лучевой болезни и СПИДа так похожи, что я перестал сомневаться и окончательно поверил, что инфицирован. У меня развился психоз - характерные подозрительность и мнительность. В медицине он получил название 'спидофобии', оказывается, такое случается с мнительными людьми частенько.

Мы с Тамарой постоянно ходили сдавать кровь, но я не верил отрицательным результатам. Я стал мрачным, раздражительным, всё свободное время лежал, отвернувшись к стене. Но была в этом и польза - я начал моржеваться зимой и регулярно тренироваться, поднимая штангу в зале. Перестал ездить в Киев и встречаться с Ирой, а в Москве прекратил ходить к моим Тамарам - Ивановне и Витольдовне. Имидж мой изменился неузнаваемо - из весёлого, бесшабашного бородача, гуляки и повесы, я превратился в мрачного, нелюдимого трезвенника, борца за собственное здоровье и нравственность. Меня перестали узнавать даже в нашей телепередаче - чужой бритый 'лысый' мрачный мужик, никак не коррелировал со знакомым весёлым и агрессивным профессором.

Я стал снова подумывать о своих страшных кровавых планах. Целые дни я валялся в постели, вынашивая ужасные подробности и постоянно принимая транквилизаторы. И вдруг, не выдержав напряжения, я вскочил с постели и помчался в церковь Николы на Болванах, что прямо за метро 'Таганская'. Чтобы просить чуда - спасти меня и моих дам от смертельной напасти. И - вы не поверите - случилось настоящее чудо! На том же самом месте, что и в прошлый раз, я встречаю: Сюзи! Я узнал ее, я узнал бы ее среди тысяч негритянок, я столько думал о ней все это время!

Подбегаю к ней, окликаю, а она шарахается от меня - не признает. Я же так радикально изменился за это время! Она уже начала звать людей на помощь, но я упросил ее уделить мне хотя бы минутку. Оказывается, она сносно говорит по-русски. Или дурачила меня тогда, или подучила с тех пор.

- Сюзи, - умоляющим голосом говорю я ей, - вспомни меня, я - Ник, я был с черной бородой, мы провели ночь у меня дома. Я так искал тебя (я решил применить хитрость, чтобы вынудить Сюзи сделать анализ крови), оказалось, что я инфицирован ВИЧ. Видишь, как я выгляжу. Я боюсь, не заразил ли тебя! Тебе надо сделать анализ крови, обязательно!

- Ник, - взволнованно отвечала мне Сюзи, - я очень огорчена твоими проблемами, я полагаю, ты не знал об этом, когда пригласил меня к себе. Но ты не беспокойся за меня - я здорова, я регулярно сдаю кровь на анализ, когда приезжаю с родины сюда, это обязательно. И, кроме того, мы же с тобой не занимались сексом, ты что, не помнишь? Ты же был сильно пьян и сразу же заснул!

- Как же, я ведь спросил тебя утром: 'имели ли мы любовь вчера?', и ты ответила: 'конечно, дорогой'!

- Английский надо получше знать! - жестко ответила Сюзи. - Ты, видимо, перепутал 'йестеди' и 'туморроу'. Ты меня утром на дурном английском спросил: 'Дорогая, будет ли у нас любовь завтра?'. Ну а я, чтобы не огорчать тебя, ответила: 'Конечно, дорогой!' Успокойся, ты не мог меня заразить! Повторяю, я очень сожалею, что с тобой все так получилось!

Сюзи сама поцеловала меня на прощанье и поспешно ушла.

Конечно же, я тут же сообщил Тамаре о встрече и разговоре с Сюзи, чем немало ее обрадовал.

Вскоре я встретил своё пятидесятилетие. Было хорошо, что тогда все мои ученики были при мне, и я свой день рождения отметил в их окружении. Чувствуя, что моя мисс Витольдовна нравится Саше (он был просто поражён её красотой, когда мы случайно встретились с ней), я умело познакомил их, и они с первой же встречи сошлись. Я выпил, заснул в одной из комнат её квартиры, а они остались наедине в другой. Счастливы они были года два-три, искренне любили друг друга. Это, несмотря на то, что Витольдовна была на десять лет старше Саши. Злыдня Витольдовна даже заявила мне, что со мной она только 'развратничала', а по Саше - 'тащится'. Неплохой лексикончик для переводчицы с английского! Я даже на время поссорился с ней за такие разговоры.

Дела моржовые

Я сказал, что начал моржеваться с холодных ванн. Препротивное дело, доложу я вам - ни пошевелиться толком, ни согреться в движении. То ли дело плаванье в свободной воде, пусть даже и в холодной.

Осенью 1987 года, что-то в ноябре, мы с Тамарой пошли на пруд в парк 'Кузьминки', взяв с собой термометр. Я поболтал им в воде и установил, что температура воды - шесть градусов. 'Вполне приличная температура!' - как сказал бы главврач курской Облбольницы. В пруду уже успели при нас выкупаться несколько человек.

- Что я - лысый, что ли! - почему-то подумал я, и, хотя и был 'лысым' - стриженным 'под нуль', раздевшись, полез в воду. Никаких неприятных ощущений, столь характерных для холодной ванны. Поплавал с минуту, потом растёрся полотенцем, и тут же почувствовал, как разлившаяся по телу теплота, усугубленная водкой с салом, взбодрила меня и подняла настроение.

Тамара, несмотря на мои уговоры, на сей раз в воду не полезла. Но мы стали регулярно, почти каждый день, по утрам ездить в Кузьминки, где я купался. Уже в декабре, когда тоненький, гладкий и очень острый лёд затянул поверхность пруда, мы с Тамарой рано утром уже возвращались с моего моржевания. Я назвал это купанье таким термином потому, что на поверхности воды уже был лёд. Во время замерзания воды и во время таяния льда весной, температура воды минимальна, и на пресных водоёмах приближается к нулю. Когда лёд уже достаточно толстый, температура воды под ним уже около четырёх градусов. Правда, отличить ноль от четырёх градусов при моржевании невозможно - обжигает и эта, и та вода. Состояние у меня было бодрое и благостное, негреющее солнце стояло низко на восточной стороне горизонта.

Вдруг послышалось тарахтенье трактора и нас обогнал 'Беларусь' с прицепом, в котором ехали двое парковых рабочих. Завидев нас, они что-то стали кричать. Я не расслышал и жестами стал переспрашивать. Трактор остановился, и до меня дошли слова рабочих:

- Уматывай в Израиль, а бабу нам оставь!

Вот и аукнулся мне этот Израиль - опять нос, видимо, сыграл злую шутку со своим хозяином! А пока я показал крикунам жест рукой по локоть: 'вот, дескать, это вам, а не бабу!' Пролетарии привстали, но мне они показались недостаточно понятливыми, поэтому я продублировал мой жест уже ногой, указав им на их брата по разуму. Ногу надо было согнуть в колене достаточно сильно, но я постарался.

Получилось очень обидно и пролетарии, выпрыгнув с прицепа, направились вразвалочку ко мне.

- Тамара, беги за милицией, - быстро проговорил я, и стал шарить глазами по сторонам, ища подходящее оружие против пролетариата. Я увидел палку, торчащую из мусорного бака, резво подбежал к нему и стал вытаскивать. Палка по мере вытаскивания всё увеличивалась в толщине, и скоро у меня в руках оказалась настоящая палица Ильи Муромца. Размахивая ею, я с криком самурая бросился на обидчиков. Они отступили, запрыгнув опять в прицеп, и трактор снова затарахтел.

- Пронесло, - решил я, но ошибся. Трактор развернулся и на всех парах понёсся навстречу мне. - Задавить хочет, что ли? - рассуждал я, ища глазами Тамару. И увидел её поблизости у беседки с группкой старушек, моционящих по утрам. Тамара взволнованно указывала старушкам в мою сторону. Я приободрился - свидетели расправы будут и неплохие.

Я поднял палицу и стал ждать приближения трактора.

- Перебью стёкла, как только приблизится, а выйдет кто-нибудь, то зашибу и его! Свидетели есть, все видели, как они напали первыми, причём с помощью трактора, - рассуждал я сам с собой.

Трактор подъехал ко мне вплотную, остановился, и из него вышел тракторист. Пролетарии наготове сидели в прицепе. Я не буду дословно приводить наш диалог с трактористом, скажу только, что пара-другая печатных слов всё-таки была. Таковыми были: трактор, Израиль, баба, свидетели, под суд. Пришлось вспомнить мои состязания того же рода с целинными трактористами, где я, как известно, выиграл.

- Так бы и сказал! - соглашается тракторист и снова залезает в кабину. Под улюлюканье старушек трактор с прицепом ретируется. А я сделал вывод, что с моим носом и без бороды, в малолюдных местах лучше не появляться. Сейчас меня от националистов выручает бритая голова, я становлюсь похожим на скинхеда. А когда по дороге попадаются нацмены, то я надеваю кепку и выставляю напоказ свой нос. Но что-то вроде палицы в руках в любом случае всё равно иметь надо!

Однако вернёмся к первоначальному предмету нашего разговора - моржеванию. Сам я начал заниматься этим от страха заболеть СПИДом. Но, познакомившись со многими моржами, разговорившись с ними, я понял, что просто так, 'за здорово живёшь', моржами не становятся. Нужен какой-то стресс, толкающий человека в прорубь.

Одна пожилая женщина постоянно болела пневмонией, медицина оказалась бессильной, она кинулась в спасительную прорубь и выздоровела. Молодую женщину бросил муж, у неё началась истерия, а спасла, разумеется, прорубь. Мужчина-наркоман решил завязать с 'наркотой' и призвал на помощь прорубь. И так далее, и тому подобное:

Спустя два года, когда я уже стал опытным моржом и начал делать по два-три захода в прорубь зараз, решилась искупаться и Тамара. Она не рассчитывала на такую смелость, но однажды после моего купания, когда мы выпили, она, наконец, отважилась. Но так как купальника у неё не было, то полезла в прорубь 'в чём мать родила'. Лицемерные посетительницы Кузьминок подвергли её остракизму, но не сразу, а только после того, как разглядели стройную фигуру Тамары. Толстых, кривых и артритных старух, купающихся голыми, они не критиковали.

Но даже после остракизма Тамара продолжала моржевание в Кузьминках. Меня поражает до сих пор психология Тамары: ей трудно встать утром, трудно взяться за изучение компьютера, трудно отказать себе в поедании сладостей. Но одномоментно бросить курить, после долгих лет увлечения этой заразой, она смогла. Это был единственный случай мгновенного и бесповоротного отказа от курения среди моих знакомых. Начать моржеваться - одномоментно и бесповоротно, она тоже смогла. А сколько наших друзей, поддавшись нашему примеру, лезли в прорубь, в эйфории вылезали из неё, но вторично этого опыта не проводили!

Научившись чувствовать себя в проруби как дома, я начал эксперименты по заплывам под лёд. Это уже когда мы, испробовав с десяток различных водоёмов и прорубей, остановились, наконец, на Красном пруде в Измайловском парке. Красным он назван не только потому, что он прекрасен, а ещё и потому, что в допетровские времена торговцы мясом мыли его перед продажей в этом пруду, окрашивая воду кровью в красный цвет.

Лёд из-под воды необыкновенно красив - этакие хрустальные купола над тобой, сказочная картина. И кислороду в холодной воде требуется меньше, поэтому погружение может длиться подольше, чем в тёплой. Я сперва отплывал от проруби метра на три-четыре, и тут же возвращался. А к весне уже проплывал метров до десяти. Как-то уже в начале апреля я поспорил, что проплыву от проруби до достаточно большой лунки метрах в пятнадцати. В лунку, оставшуюся от рыбаков-подлёдников, можно было просунуть голову, набрать воздуха, и вернуться снова назад. Спор был крупный - две бутылки водки, правильнее - самогона, так как всё ещё доживал 'сухой закон'. Принесли даже фотоаппарат, чтобы фиксировать моё появление из лунки.

Погода была солнечная; погрузившись в воду, я отчётливо видел столб света, идущий от проруби, и такие же столбы поменьше - от лунок. В том числе и от той, куда я должен был вынырнуть. Я отдышался, проделал необходимую в этих случаях гипервентиляцию лёгких (часто задышал до головокружения), и нырнул. Но, к моему ужасу, световые столбы от отверстий во льду исчезли. Оказывается, Солнце зашло за тучку. Я поплыл назад, заглядывая вверх, но лунки нигде видно не было. Решил, было, вернуться, но и прорубь исчезла из виду, и это всё из-за зашедшего за тучку Солнца. Что делать? Я понял, что спор может закончиться трупом.

Вспомнил, как прошлой весной милиция извлекала из талой воды труп утопленника, провалившегося когда-то под лёд. Зрелище было кошмарное. А теперь я могу запросто утонуть подо льдом с множеством лунок и даже прорубью, в десяти метрах от Тамары и моих товарищей-моржей. А они даже не будут знать, где конкретно я нахожусь, чтобы помочь. Положение аховое!

И я решился таранить лёд головой. Заплыл поближе к берегу, стал на дно и упёрся головой в лёд. Изо всех сил отжался ногами о дно и, превозмогая боль в позвоночнике, поддерживая голову снизу руками, я давил в лёд темечком. Лёд приподнимался над водой, трещал, но не поддавался. Тамара вспоминала потом, что лёд на пруду 'ходуном ходил'. Оказывается, погружённый в воду на девять десятых лёд не так уж трудно слегка приподнять из воды, но не целиком - он весит многие тонны.

Воздух в лёгких от мышечной нагрузки катастрофически кончался, и уже начинались судороги. В эти моменты, при смертельной опасности, сила человека может многократно увеличиться. Я надавил на лёд с этой огромной силой, и он, захрустев, пробился. Но отверстие оказалось так мало, что я смог просунуть туда только руку. Изнемогая, я руками стал обрушивать края образовавшейся лунки, чтобы туда можно было просунуть голову. На берегу и с пристани люди видели мои потуги, но не понимали, как можно мне помочь. Тот, что был с фотоаппаратом, один за другим снимал кадры моей борьбы.

Окончательно задыхаясь, я почувствовал, что в плавки как бы пролилась горячая вода. Кровь - откуда? Но я тут же понял, что это не кровь, а другая жидкость, истекающая обычно перед самим утоплением. Через несколько секунд в голове потемнеет и уйдёт сознание.

Превозмогая боль, я сунул голову в лунку и, что было сил, отжал ногами. Обламывая края лунки, моя окровавленная голова показалась надо льдом! Выпучив глаза, я лихорадочно вдыхал воздух, потом уже осознав, что это - спасение. Ребята сбегали за ломиком в бывший домик спасателей, а ныне хранилище спортинвентаря, и, проваливаясь в воду, обломали лёд вокруг меня. Я на животе выполз на лёд и ящерицей дополз до берега. Вспоминают, что первыми моими словами были: - А водку-то я выиграл!

Я боялся, что мне не зачтут появление из внештатной лунки, но ребята без возражений зачли мне результат. Тамара дала ещё на одну бутылку, и 'гонец' побежал за самогоном.

Приобретённый опыт помог мне основать новый вид спорта - пробивание льда головой из-под воды. Правда, единственным спортсменом в этом виде, был пока я один. Фотоснимки получились, их с большой юмористической статьёй корреспондента опубликовали в газете 'Московский комсомолец', а мне тогда было не до юмора!

Почин этот подхватили другие газеты и журналы, даже известный 'Огонёк'. Статьи о моём подвиге обычно назывались, как и модная тогда книга Виктора Суворова (Резуна) - 'Ледокол'.

А через несколько лет телепередача 'Времечко' заказала мне эту ломку льда головой. Когда ледовая обстановка подошла, я позвонил на телевидение, и съёмочная группа выехала на Красный пруд. На сей раз, мне сразу привязали к поясу верёвку, чтобы в случае чего вытащить из воды. Но всё прошло гладко, я даже не ободрал лица. Показал в телекамеру кусок льда, вышибленный головой - толщина была сантиметров пятнадцать. Правда, лёд уже был рыхловат, но по нему ещё спокойно ходили люди.

Этим же вечером передача была показана в эфире, а потом её повторяли неоднократно. Даже в Германии, как мне сообщили оттуда. А телекомпания АТВ назначила мне приз за этот подвиг - два миллиона рублей. Сейчас трудно сказать, сколько это долларов или современных рублей, но на хорошее кожаное пальто для Тамары хватило. Даже осталось мне на кожаную же куртку.

Когда директор АТВ отсчитывал мне премию в присутствии журналистов и пожелал удачи, я в ответном слове сказал фразу ставшую потом 'крылатой'.

- Зря говорят, что в России учёный не может своей головой денег заработать! Очень даже может, если постарается!

Наступил 1991 год. У моего младшего сына Левана и его жены Наташи родилась дочка - Ксения. Интересно, что точно через год, 14 августа 1992 года у них родилась вторая дочка - Мария.

Время шло тихо, страна медленно погружалась в разруху и голодуху; о вине я уже и не говорю - всё ещё агонизировал 'сухой закон'. Я где-то в газетах прочёл прогноз английского астронома Д. Уайтхауза, который из-за ожидающегося максимально большого количества пятен на Солнце в августе 1991 года, прочил катаклизмы на Земле. Но пока их не было. И вот, наступило 19 августа 1991 года.

ГКЧП

Утром часов в 7 утра мне позвонил взволнованный Саша и спросил, слушаю ли я сейчас радио, или смотрю ли я телевидение. Я ответил, что ещё сплю, и в чём, вообще, дело, если меня так рано будят.

- А дело в том, - отвечал Саша, - что Президента Горбачёва сняли, в стране переворот, и что теперь будет - никто не знает. По телевизору - 'Лебединое озеро' и короткие сообщения о чрезвычайном положении!

Я бросился к телевизору; увидев фрагменты из балета, выключил его, и включил репродуктор, работающий от городской радиосети. Ну и услышал, что Президент Горбачёв по состоянию здоровья не может исполнять своих обязанностей, и его функции берёт на себя некто Янаев. Вводится чрезвычайное положение и образован ГКЧП - Госкомитет по чрезвычайному положению.

- Всё! - подумал я - начинаются репрессии, расстрелы, суды - 'тройки', концентрационные лагеря. А название-то какое мерзкое - НКВД кажется музыкой по сравнению с ГКЧП!

Я тут же включил приёмник и нашёл спасительные 'голоса'. Как они были дороги нам, когда захотелось всерьёз знать правду! И тогда я впервые услышал слово 'путч' относящийся к Советскому Союзу. Не в Чили, не в Испании, или там, Португалии, а у нас, в СССР - путч!

Выйдя на улицу, я обнаружил, что большинство мелких магазинов закрыто, и на них висят объявления, что Президент Ельцин призвал к неповиновению ГКЧП. Народ на улицах был малочисленен, вял и подавлен.

Постепенно по приёмнику стали ловиться голоса и изнутри страны - начали вещать какие-то доморощенные радиостанции, призывающие саботировать указания ГКЧП.

- Кажется, не всё потеряно, - решил я, - раз кто-то ещё пытается барахтаться!

Снова включил телевизор - показывали этих 'красавчиков'-путчистов, сидящих в ряд за столом, как на скамье подсудимых. Камера поймала и увеличила руки Янаева, которые явственно и довольно сильно тряслись! Этот кадр показывали несколько секунд.

- Тамара! - крикнул я, - смотри, как у этих сволочей трясутся руки! Это конец - они проиграли! У победителей ещё никогда руки не тряслись!

Я тут же сообщил о своём открытии Саше, но он только хмыкнул.

- Перепили вчера, вот и трясутся! - констатировал он и тоже оказался прав. - И Янаев, и Павлов пили во время путча 'в усмерть'.

Похожий на Иудушку Головлёва Председатель КГБ Крючков своим внешним видом не сулил ничего хорошего. Тупым боровом глядел в телекамеру министр обороны Язов. Министр внутренних дел Пуго выглядел испуганным и подавленным. Какая-то тёмная лошадка Бакланов, и ещё какой-то там хмырь:В общем, криминальная 'компашка', да и только: Я весь день провёл у приёмника. А вечером позвонил Саша и спросил:

- Нурбей Владимирович, вам не кажется, что наше место сейчас у Белого Дома?

- Эх, Саша, я уже стоял у одного такого дома в Тбилиси, пока пулемёты не заработали. Потом бросился бежать: Ничего мы не значим без оружия! Но если ты решился, то и я пойду. Тебе есть больше чего терять, ты моложе! - рассудил я.

И стал собираться. Взял бутылку самогона (водку-то достать было трудно - спасибо Горбачёву!), сала, хлеба. Оделся во всё немаркое, надел непромокаемую куртку, так как с утра моросил, не переставая, холодный мерзкий дождь. Звоню Саше, но оказывается, он передумал. Я и рад был - обойдёмся, значит, без трупов! Договорились пойти туда утром.

Вечером мы узнали, что несколько танков перешли на 'нашу' сторону и охраняют Белый Дом. На один из этих танков взобрался Ельцин и произнёс свою знаменитую речь. Народ строит баррикады, окружает непроходимыми преградами - автобусами, грузовиками, брёвнами, подступы к Белому Дому (Дому Правительства РСФСР).

Утром мы с Сашей встретились и поехали к Белому Дому. Противный дождь не прекращался, мы вымокли, пока дошли. Подойдя к белому Дому, мы увидели отдельные кучки людей под полиэтиленовыми покрывалами, в плащах, и под зонтами. Мы зашли в подъезд дома неподалёку, и стали решать - что делать дальше?

Вдруг сильный рёв заставил нас вздрогнуть - это запустил свой двигатель один из стоящих неподалёку танков. Прогрев двигатель и, видимо, согревшись сам, экипаж заглушил двигатель.

Простояли мы так примерно до полудня. Вызвали по телефону Тамару Витольдовну. Она пришла, принесла термос чаю. Мы выпили самогона, закусили салом, запили чаем. Саша и Тамара Витольдовна вскоре удалились по своим 'неотложным' делам; я же поехал домой к своей, теперь уже единственной, Тамаре.

К вечеру узнали из сообщений по радио, что есть первые жертвы - трое молодых людей. Честно говоря, я ожидал стрельбы, боя и большого количества погибших. В Тбилиси, без каких-либо серьёзных причин войска убили под тысячу молодых людей. А здесь - противостояние властям!

Но с каждым часом сообщения по радио были всё оптимистичнее, всё радостнее. Вскоре заработало и телевидение, закончив трансляцию Лебединого озера. Хорошо потом выразился Зиновий Гердт: 'Больше я никогда не пойду на этот балет!'

Двадцать первого августа стало ясно, что ГКЧП проиграл. Дождь прекратился, светило тёплое солнце, весёлый и оживлённый народ сновал по центру Москвы. Лозунги и стишки на тему дня виднелись на стенах зданий.

- Забил заряд я в тушку Пуго! - прочёл я на стене дома на Арбате.

Бедный Пуго - это был единственный человек чести из этого протухшего заживо ГКЧП. Он покончил жизнь самоубийством, осознав, что проиграл. За что только жену свою тоже застрелил - непонятно! Остальных, кого в постели нашли пьяными по-поросячьему, кого в бане - в таком же состоянии. Послали самолёт за Горбачёвым, героем этого рейда был Руцкой. Привезли бледного от страха Президента с семьёй.

- Как чувствуете себя на советской земле? - первым делом обратился к нему корреспондент с микрофоном.

- А что, Крым уже не советская земля? - осторожно поинтересовался Горбачёв, и корреспондент извинился. Как в воду глядел Президент!

Потом были огромные демонстрации, пьянки, митинги. После затхлой советской жизни это было совершенно незнакомое нам чувство свободы, вседозволенности, что ли. Народ был пьян даже без вина. На митингах, в толпе, люди были вежливыми и предупредительными друг к другу - чувствовалось, что это собрались единомышленники. Врагов в толпе не было!

Враги были на Старой площади в ЦК КПСС. Я видел лица этих людей, когда их выпускали из зданий ЦК. Шли они сквозь узкий проход в толпе, и каждый из толпы готов был плюнуть в проходящего. Лица были с мёртвыми, но, тем не менее, полными ненависти глазами. Потом ожили, гады, даже миллионерами заделались некоторые. Не идеи руководили ими в советское время, а, простите, расчётец!

Но и среди победителей были люди разные - откуда же взялись 'демократы', обворовавшие своих же сторонников, присвоившие бывшую 'социалистическую' собственность?

Атеисты говорят, что Бога нет, и он обществу не нужен. Кант же считал, что даже если невозможно доказать существование Бога, он необходим для нравственности людей, для их нормальной жизни. И с какой бы толстой свечкой не стоял в церкви 'новый русский', или просто ворюга, обобравший своих же близких, я не поверю, что это верующий. А иной, может, в церкви и раза не был, а в душе его жив нравственный закон, о котором говорил Кант. А говорил Кант, что его удивляют две вещи - звёздное небо над головой и нравственный закон внутри него!

Жаль, не часто встретишь таких людей, как Кант! 'Нет больше турок, остались одни проходимцы!' - как орал с минарета небезызвестный Тартарен из Тараскона.

А жиденькая цепочка функционеров из ЦК КПСС, всё текла и текла сквозь толпу, унося свои пожитки - сменную обувь, какие-то папки, телефонные аппараты, посуду.

- Через несколько часов перестанет существовать КПСС - эта преступнейшая из организаций за всю историю! - громко вещал через мегафон из милицейской 'Волги' голос демократа Сергея Юшенкова.

- Да, стоит жить на свете, хотя бы для того, чтобы услышать такие слова открыто, не шёпотом на кухне! - подумал я.

Увы, конечно же, демократии в современном смысле слова у нас не получилось. Уж очень силён был в нас советский менталитет - 'совок', как его грубо, но совершенно справедливо называют. Ещё Маяковский писал так про разграбление барских усадеб крестьянами:

- 'Тащь в хату пианино, граммофон с часами!'.

Тащили предметы, совершенно не нужные в быту, а уж если речь заходила о деньгах: Вот и хапают наши демократы эти денежки у 'своих же ребят', без всякой демократической совести! Но будем думать, что если мы всё-таки пойдём по цивилизованному пути развития, то лет так через двести-триста станем всё-таки нормальной демократической страной. Да ещё с российским колоритом!

Венчание и свадьба

Рассыпался СССР, начались реформы Егора Гайдара. Инфляция была сумасшедшей, мы никак не могли привыкнуть к ценам. Зарплаты отставали от уровня цен, их индексировали, но недостаточно. Молодёжь, чувствуя, что пахнет палёным, навострила лыжи за кордон.

Первым из моих учеников рванул на Запад - в США Ося Юдовский. За ним уехал один из моих учеников - Павел, аж в Австралию. Следующим был Володя - мой аспирант, недавно защитивший кандидатскую диссертацию. Он уехал на стажировку в Германию и остался там. Защитив докторскую диссертацию, исчез из моего поля зрения Моня. Он уволился из ИМАШа, перестал заниматься наукой, ушёл в коммерцию. И исчез - не звонил, не отвечал на звонки. Поговаривали, что и он смотался на Запад:

Мы с Сашей осуждали такие поступки наших близких коллег, но задержать их не могли. Ни денег, ни перспектив - ничего не было для этого. К этому времени я, уже заведующий кафедрой 'Детали машин', 'сколотил' свою научную школу и жил нормальной жизнью зрелого учёного. У меня были любые специалисты: теоретик высшего класса - Моня, хитроумный изобретатель - Ося, блестящий конструктор - Саша, деловой человек - Володя, и универсал - Павел.

И вот я лишаюсь их, одного за другим. Вся надежда на Сашу. Он поступает в докторантуру и начинает спешно готовить докторскую диссертацию. Потом вдруг остывает к науке и отдаляется от кафедры, от меня. Я звоню ему, не даю покоя, требую объяснений. Наконец обращаюсь за разъяснениями к Тамаре Витольдовне. И она признаётся мне, что Саша все дни изучает английский язык - навострил лыжи в Канаду. Я почувствовал себя капитаном тонущего корабля, с которого сбегает на шлюпках вся команда, да и не только она, но и корабельные крысы:

Разговор начистоту только обострил ситуацию - здесь (в России, то бишь), нет будущего, перспектив. Кафедра, которую я хотел 'передать' Саше после защиты им докторской, ему и даром не нужна. Что он с ней будет делать, если денег не платят?

- А как же твой учитель, как же я? - запаниковал ваш покорный слуга, - меня что, подыхать здесь оставляете, гады?

- Нурбей Владимирович, я открою вам военную мудрость - из окружения выходят по одному! - поучительно сказал мне Саша. - Да, вы учили меня уму-разуму, но и я вносил свою посильную лепту в наше общее дело. Разве не так? И я чувствую себя свободным в своих поступках!

- А что тебя в Канаде, ждут, что ли? - напрасно пытался я испугать Сашу.

- Нурбей Владимирович, - пристально глядя мне в глаза, отвечал Саша, - когда вы 'правили' мою биографию в отделе кадров, чтобы я мог поступить в аспирантуру, вы же знали, что я еврей?

- Какой ты еврей, окстись, я же сделал тебя русским, я крестил тебя, наконец! - взмолился я.

- Ну и получился я евреем-выкрестом, а это ещё хуже, чем обычный еврей. Вот по еврейской линии у меня и обнаружились родственники в Канаде, и они зовут меня!

- Боже, а ведь он прав! - холодея от убийственной правды, подумал я. - Ведь и Ося, и Володя, а теперь и Саша - ведь я знал, что они евреи! Но я заставлял забыть их самих об этом, 'правил' им биографии, крестил, внушал принципы великорусского шовинизма! И вот - в трудный момент всё стало на свои места - природу не обманешь! Точно как у моей второй жены Ольги, притворявшейся всю жизнь француженкой!

И попался на это я, цитирующий Фейхтвангера близко к тексту! Как я не оценил предостережения великого писателя, знавшего евреев не понаслышке! А теперь они все оставили меня на тонущем корабле - одного! Ради денег, ради сытой жизни - не ради науки, которой там они и не собирались заниматься! Ой вэй, горе мне, горе! - чуть не запричитал я, как старый, брошенный своими детьми еврей.

А почему же, собственно, я - один? - спросил я сам себя. - А Тамара? Она-то пока со мной и, видимо, бросать не собирается, если не бросила даже под страхом СПИДа. И евреев у неё в роду нет: из нерусских - одни болгары. Всё - надо скорее жениться, даже венчаться, чтобы не ушла, не бросила одного, как мои ученики!

Я был в панике. Потом, гораздо позже, я понял, что отпуская учеников по свету, я как бы разбрасываю свои, простите, семена на, простите, унавоженную почву, и, дав всходы, они прославят меня на чужбине. Получается патетически, но это, в принципе, так. И в разговоре упомянут - вот, был, дескать, у меня мудрый учитель, он так-то говорил, и так-то делал! И в статье отметят, и в лекциях, в докладах, в отчётах - вот и будет обо мне знать и говорить в далёкой стране 'всяк сущий в ней язык'.

Ученики потом звонили мне из своих стран, рассказывали о своих успехах, поздравляли с днями рождений. Ося Юдовский прислал даже свою фотографию среди снегов Аляски - скучает, поди, по нашим морозам! Они-то, наверное, читают мои труды и радуются - дескать, жив ещё старый разбойник! А я всё жду - когда кто-нибудь из них получит Нобелевскую (или 'шнобелевскую', как любил шутить Ося Юдовский) премию. Или станет гендиректором концерна 'Дженерал Моторз', чтобы внедрить там мои коробки передач. Или миллиардером, чтобы подарить старому учителю, хоть одну тысячную долю своего состояния, а мне больше и не надо!

Но это всё смех, причём сквозь слёзы. А вот венчаться действительно надо! И я осторожно так, намёками, говорю Тамаре, что хорошо бы, наконец, узаконить наши отношения. И обвенчаться, чтобы потом, на небе (а я не сомневаюсь, что мы попадём именно туда!) оказаться в одном департаменте. Но Тамара отвечает:

- А так, что ли, жить нельзя?

- Всё, - думаю, - и она задумала покинуть меня, уедет ещё куда-нибудь в Софию или Пловдив, по линии родственников, потом ищи-свищи!

- Нет, - говорю, - я не какой-нибудь обормот, чтобы незаконно жить с бабой на стыд всем соседям! А что родственники скажут, какой пример молодым мы подаём? И имею ли я право воспитывать молодёжь, если сам незаконно сожительствую?

- Ты что вдруг моралистом заделался, снова с негритянкой переспал, что ли? - поинтересовалась Тамара.

- А вот чтобы ни мне, ни тебе не повадно было к разврату обращаться, предлагаю обвенчаться в церкви и закрепить наш брак на небесах! Без всяких там Мендельсонов!

Правда, тут возникла неожиданная трудность - моё отнюдь не христианское имя. Крестили меня, конечно же, христианским именем Николай, но в паспорте записано совсем другое - Нурбей. А свидетельства о крещении у меня не было, тогда не выдавали.

Как положено, подали сначала заявку в ЗАГС. Я так боялся, что меня узнает начальница ЗАГСа - красивая Марина, но страхи оказались напрасными. Учреждение это перенесли в другое место, и Марины там не оказалось. Дали нам пару месяцев на размышления. Я даже возмутился - что, пятнадцати лет, которые мы прожили вместе - мало, ещё двух месяцев не хватает? Но закон - есть закон!

За эти два месяца я договорился со священником в ближайшей к нам церкви о венчании. Это была маленькая старинная церковь Покрова Богородицы, что на Лыщиковой горе. Священник, как и Тамара, оказался тоже болгарином по национальности, и звали его - отец Иоанн Христов. Наметили венчание на 5 июня, прямо после ЗАГСа. Все эти два месяца Тамара шантажировала меня, если что не так - не пойду, мол, за тебя замуж! Но я терпел - намеченное надо было реализовывать непременно!

5 июня нас по-быстрому расписали в ЗАГСе. 'Именем Российской федерации' нас объявили мужем и женой. Смешно, ей Богу - почти как 'именем революции'! А просто, по-человечески нельзя? Женщина-инспектор уже, было, собралась нажать музыкальную кнопку, но я с улыбкой незабвенного Жидца из Бердичева прижал её руку к столу и прошептал: 'О, я вас понимаю! Но пожалуйста, нам без Мендельсонов. Мы сейчас в церковь идём!'

- Ну и правильно, - обрадовалась она - так и надо!

- О, конечно же, я вас понимаю! - чуть было не продолжил я 'арию Жидца' - Конечно же, без Мендельсонов быстрее, а то там вон какая очередь брачующихся ещё!

Своим 'шафером' я попросил быть преподавателя нашей кафедры Виктора Клокова, с которым успел подружиться. Тамаре подобрал 'подружкой' тоже Тамару, но Витольдовну, с которой я успел мою Тамару познакомить. Они давно были знакомы заочно, и сразу перешли на 'ты'.

Заходим в церковь, а смущённый отец Иоанн говорит нам, что сегодня праздник - Троица, в общем невенчальный день. Наметили венчание на 11 июня, и, не солоно хлебавши, отправились 'отмечать' пока штампы в паспортах.

Наступило 11 июня 1993 года. Погода была солнечная, тёплая. Замечу, что 5 июня было холодно и моросил дождь. Прибыли в церковь всей компанией, а там перерыв. Нашли отца Иоанна, тот позвал регента, который как-то не по-русски стал торговаться:

- Хор я уже отпустил, теперь нужно всех по телефону вызывать, такси оплачивать!

- Сколько? - коротко спросил Клоков.

Регент назвал сумму, сейчас она будет выглядеть странной и непонятной. Какие-то там большие тысячи, это долларов около ста. Я отдал ему деньги.

Подошёл звонарь.

- Звонить будем? - спросил он почему-то Клокова.

- Сколько? - просто, по-русски спросил Клоков.

- Сколько не жалко, - замялся звонарь.

Мало разбираясь в непонятных для меня деньгах, я протянул ему сто рублей. Вполне приличная сумма, но пару лет назад. Звонарь так и остался с вытаращенными глазами.

- Он иностранец, в наших деньгах не разбирается, - пояснил Клоков и дал звонарю тысячу. 'Потом отдашь!' - прошептал он мне.

Осталось узнать у самого 'главного' - отца Иоанна, сколько подобает заплатить ему. Но спросить об этом у него я не решился - выручил Клоков. Он же и заплатил, не забыв прошептать мне: 'Потом отдашь!'.

Хор оказался на месте без такси, отец Иоанн позвал помощников, и обряд начался. Помощник принёс какие-то короны, но священник строго приказал ему: - неси царские!

Принесли 'царские' короны - ажурные, большие. Витольдовна - красивая и торжественная, несла корону над головой Тамары; Клоков, чуть не засыпая на ходу - над моей. Добрый отец Иоанн, давая нам с Тамарой испить вина, налил в чашу столько кагора, что я прилично захмелел.

Запел хор ангельскими голосами, зазвонили колокола, отец Иоанн водил нас вокруг аналоя - всё было очень торжественно. У Тамары даже навернулись на глаза слёзы от значительности момента. Подконец отец Иоанн выдал нам свидетельство о венчании, подписанное размашисто - Христов. 'Почти Христос!' - простодушно заметил отец Иоанн.

Меня записали с моих слов Николаем, никаких справок не потребовали. Хорошо, что у Тамары оказалось 'легитимное' имя, а ведь могли назвать какой-нибудь 'Лениной' или 'Октябриной'. Тогда опять хлопоты!

Закончив обряд венчания, мы отправились пешком домой, благо идти было минут пять. Клоков отстал немного, а потом, к нашему удивлению, подошёл вместе с отцом Иоанном, уже одетым цивильно. Тот перекрестился на огромное распятие, висевшее у нас на стене, и мы сели за стол. Отец Иоанн поначалу пытался поучать меня цитатами из Евангелия. Но, видя, что я, подхватывая их, продолжаю наизусть, махнул рукой, и мы принялись за вино.

Мне было страшно находиться в такой непринуждённой обстановке с таким большим 'начальником' - посредником между Богом и нами, грешными. А потом вино сделало своё дело, и мы подконец, сидели чуть ли ни в обнимку, напевая псалмы царя Соломона.

Но всё кончается, кончилось и наше свадебное застолье. Начались будни женатого человека. Поначалу мне казалось, что это невозможно - долго сохранять сексуальную верность одной женщине. Несколько раз я был очень близок к грехопадению, но либо случай, либо сам Господь Бог предотвращали это.

То в сауне, где уже было готово свершиться грехопадение, гаснул свет, и приходилось вызывать электрика. А в сауне третий, тем более электрик, как известно, обычно лишний. То сильно перепивал в номере гостиницы, где был не один, и дама оставалась неопороченной, а я уходил с молитвами благодарности.

Ну, а последний (может, и не во всей жизни, а только хронологически!) случай просто мистический. Одним словом, так сложились обстоятельства, что я оказался 'в койке' с одной старой (не в смысле возраста, а скорее давности знакомства) и очень темпераментной подругой. Причем я решил, что если мы бывали близки и раньше, то есть до моего венчания, то, вроде, и греха меньше. А в самый ответственный момент в этой самой койке я вдруг слепну на правый глаз.Совсем как злодей Савл, он же потом - праведный апостол Павел. Только он ослеп сразу на оба глаза, а я - на один, греха, было все-таки меньше. Моргаю, моргаю - проморгаться не могу. Темнота полная - как после выстрела 'световой пушки'.

И вот вместо любовных утех - скорая офтальмологическая помощь в клинике, что возле площади Маяковского. Операцию на глазу пришлось делать, и теперь со зрением все в порядке. Со зрением- то все в порядке, а с мыслями крамольными - нет!

Вот я все время недоумеваю - отчего ко мне несправедливость такая? Ведь Господь, еще при изгнании Адама и Евы из рая, обещал людям полную свободу действий. А ответ за все - лишь на Страшном Суде. Почему же меня, как малое дитя, Он постоянно курирует - туда 'низя', сюда 'низя'! За то - шлепок, за это - подзатыльник! То электрика в сауну пошлет, то слепоту в койку. Никакой жизни! Дал бы, как другим, возможность погрешить вволю, а там уже на Страшном Суде я бы 'оптом' за все отчитался!

Но жизнь идёт своим чередом - не на сексе едином свет клином сошелся. Ушли с горизонта старые и появились новые ученики, а также книги, патенты, спортивные успехи. Уже в 64 года я выжимал вес, который не поднимал за всю свою спортивную карьеру - 140 килограммов. Никогда раньше я не писал и издавал в год по четыре книги, причём довольно сложные и объёмные. А недавно - было и такое. Следовательно, жизнь продолжается!

Но, признаюсь - жизнь без грехов, особенно сексуального характера, достаточно скучна и однообразна. Хотя когда-то 'завязывать' с этими грехами надо! А о скучной и однообразной жизни и рассказывать-то неохота, потому, что речь тогда пойдёт только о непрерывных рабочих буднях. Почти как в скучную и однообразную эпоху социалистического реализма. Не то, чтобы сама жизнь стала совсем неинтересной - это не так, даже, может, она сделалась более целенаправленной и содержательной, что ли. Но и квантовая физика очень даже целенаправленна и содержательна - а попробуйте-ка выслушать повествование о ней без сна с храпом!

Поэтому на венчании и свадьбе, как это сплошь и рядом делается в наших русских и даже 'ихних' - нерусских сказках, я и хотел завершить байки о своей жизни и 'подвигах'. Но, не тут-то было! Жизнь, как любил говорить 'отец народов', оказалась, действительно, богаче 'всяческих планов'!

Любовь запоздалая, эпистолярная

Прежде, чем запускать новую машину в серию, её надо обкатать. Ну, чтобы разные там недочеты выявить, подправить что-то. И вот я решил 'обкатать' свою рукопись в Интернете, чтобы потом публиковать книгу с учетом замечаний и пожеланий читателей. Разместил я мою рукопись в известной 'библиотеке Мошкова' (www.lit.lib.ru ), а также в литературном портале 'Лавровый Лист' (www.lllit.ru ), там же, где ранее размещал другие мои опубликованные художественные книги.

Отклики читателей не заставили себя ждать. Они приходили мне по e-mail'у не только из России, но и с Украины, Германии, США и даже далекой Австралии.

Владислав Мохов, бывший житель Тбилиси, а теперь австралиец, вспомнил почти все, описываемые в книге события, и почти всех, описываемых там, участников этих событий. Оказывается, мы учились с ним в одной школе, поступили в один институт, даже работали в одном здании, расположенном посреди поселка курдов. Письмо Владислава Мохова исполнено ностальгичаских воспоминаний о Тбилиси, о Грузии, о наших общих знакомых.

Один из читателей, успешный московский бизнесмен, так расчувствовался, что притащил ко мне домой галлон прекрасного виски в красивейшем сосуде, и так как сам недавно бросил пить, возложил трудную задачу по опустошению этого сосуда на меня. Но, какие наши годы - справился и с этим, правда, не за один 'подход'.

Профессор, и одновременно крупный бизнесмен из США, эмигрировавший ещё из СССР, позвонил мне и сказал, что из-за моей книги он на день не вышел на работу - не мог оторваться, пока не дочитал её до конца. Похожее письмо было от кандидата наук из Киева - он пишет, что как будто встретился со своим старым другом и единомышленником. Но все эти звонки и письма были от мужчин. Чтож, а представительницы прекрасного пола, так и остались равнодушными к моей жизни? Как бы не так!

Письма одной из читательниц по имени Тамара настолько затронули мне душу, что я не выдержал, и поместил их в книгу, в сопровождении моих ответов на эти письма. Письма эти, касающиеся моей личной жизни, пришли в 'Лавровый Лист', и были размещены там, как и мои ответы на них. Но прежде, чем читать эти письма, я порекомендовал бы читателю снова заглянуть в книгу, в самое начало раздела 'Роковой клуб мукомола', где описана, казалось бы малозначительная сценка знакомства с девушкой по имени Марина, проживавшей в общежитии возле станции 'Подлипки'. Итак, письма:

Дорогой 'Лавровый Лист'!

Прочла размещённые в 'Лавровом Листе' книги Нурбея Гулиа, и, честно, была и восхищена и шокирована ими. Такого я раньше не читала. Особенно понравилась мне книга 'Любовная исповедь тамароведа', что ещё более усугубляется тем, что я тоже - Тамара.

Но меня насторожила неясная национальная принадлежность автора. Например, на с. 24 книги он заявляет о себе:

'Грузин - первый сорт! Мегрел называется, мы на Чёрном море живём, - хвастался я, хлопая себя кулаком в грудь, совсем как это делает самец гориллы, который живёт ещё несколько южнее'.

Стало быть, автор - грузин, а также мегрел, или мегрелец, как их тоже называют.

На с. 16 автор признаётся, что он является внуком Дмитрия Гулиа - абхазского писателя и поэта, значит автор - абхаз.

На с. 193 автор говорит:

'Мы, московские евреи, считаем, что больше этого терпеть нельзя!'.

Здесь автор сам утверждает, что он - еврей.

И, наконец, на с. 304 читаю слова сказанные автором от первого лица:

'А я на это отвечаю, что, во-первых, мы - русские:'.

Так значит, автор - всё-таки русский. Так как эта ссылка даётся позже всех, то заключаю, что автор под конец всё-таки стал русским:

Полная неразбериха!

Всё это, а также то, что на с. 38-39 высказывалось опасение, что злополучные тяжеловесные 'грации' при насилии над автором в прачечной, могли повредить ему 'рабочий орган', натолкнуло меня на сочинение эпиграммы на автора (в подражание не кому-нибудь, а самому Пушкину!), которую я хотела бы поместить на Ваш портал, вместе с этим обоснованием моего поступка. Одним словом, и для автора, и для читателей его книг.

Эпиграмма на Нурбея Гулиа

Полугрузин, полумегрелец,

Полуеврей (заметен сквозь одежды

его полуобрезанный конец),

Полуабхаз, но есть надежда,

Что стал он русским под конец!

Тамара

Ответ Тамаре на её эпиграмму

Эх, Тамара! Попала ты, как говорят в литературных штампах, не бровь, а в глаз!

Неясность в моей 'национальной принадлежности' настораживает больше всех меня самого. Как выпью, бывалочи, вечерком, вспомню о моей 'нации', так и начинаю настораживаться.

Дед мой по отцу - Дмитрий Гулиа - действительно абхаз. Более того, он - создатель письменности, алфавита, литературы, театра и т.д. и т.п. своего народа. Так что, по прямой мужской линии - я абхаз. Жена этого деда - моя бабушка - мегрелка. Выходит, я и - мегрел.

По материнской линии дед мой - Александр Егоров - русский граф. А бабушка моя, то бишь, графиня, уже грузинка, причём самой горной и свирепой народности - мохевка. Вот так я стал представителем четырёх национальностей, о которых упоминал в своих книгах.

Но открою вам мой 'страшный' секрет, о котором и сам-то узнал не так давно. Прабабушка моя по материнской линии, мать бабушки-графини, оказалась чистокровной еврейкой. Казалось бы, подумаешь, все мы немножко евреи, все ведь от единого предка: Но 'фишка' в том, что у евреев национальность передаётся по матери. И это справедливо - мало ли, кто отец - генетических тестов-то раньше не было.

Рассуждая таким образом, я понял, что и бабушка моя - графиня, и мама - графская дочь, да и я, грешный - тоже евреи. И никого не интересует эта ненадёжная мужская линия!

Вот так к моим четырём прибавляется ещё одна, я бы сказал, основополагающая нация - еврейская. Вот это всё я, с чисто еврейской прямотой и правдивостью, правда, в завуалированной форме, отразил в моих книгах. И попался на острый язычок Тамаре.

Эх, Тамара! Попалась бы ты сама мне на жизненном пути пораньше (до венчания, разумеется, с моей третьей женой Тамарой!), быть бы тебе, как минимум, в моём 'тамароведческом' списке. А как максимум, возможно и законной женой! Вот тогда тебе не надо было бы замечать сквозь мои одежды то, что ты так профессионально узрела своим зорким оком!

А может, всё же рискнём, согрешим, а потом замолим свой грех? Кто из нас без греха? Ведь есть чисто научный резон согрешить - разгадать физиологическую загадку моего 'полуеврейского' происхождения, так остроумно поставленную в твоей эпиграмме!

Нурбей Гулиа, тамаровед.

Я - твоя самая первая Тамара!

Эх, Нурбей! Это в ответ на твои: 'Эх, Тамара, да эх, Тамара'! Позволь уж обращаться к тебе по имени и на 'ты', поскольку мы перешли на такую форму общения уже более сорока лет назад, после нашего первого брудершафта. Просто ты, наверное, успел меня позабыть, иначе бы отразил нашу с тобой встречу в своей 'Любовной исповеди тамароведа'.

В своём ответе на мою эпиграмму ты пишешь в Лавровом Листе:

'Эх, Тамара! Попалась бы ты сама мне на жизненном пути пораньше:, быть бы тебе, как минимум, в моём 'тамароведческом' списке. А как максимум, возможно, и законной женой! Вот тогда не надо было бы замечать сквозь мои одежды то, что ты так профессионально узрела своим зорким оком!' (Речь идёт о твоём 'полуобрезанном конце', что из эпиграммы).

И предлагаешь мне согрешить с тобой. Да мы сделали это уже сорок с лишним лет назад, а в твоём 'полуобрезании' виновата я сама, потому так уверенно и пишу об этом. Позволь напомнить тебе, как это всё произошло.

Весной, перед майскими праздниками 1963 года мы познакомились на танцплощадке в парке Лосинки или тогда города Бабушкина (что теперь в районе метро 'Бабушкинская' в Москве). Я была с подругой Милой, с которой жила в одной комнате в общежитии возле станции Подлипки. Ты же был со своим другом Володей. Мы познакомились, выпили немного прямо в парке в кустах и решили продолжить это достойное занятие и дальше. Ты предложил зайти в общежитие, где ты жил, и которое, как я поняла из твоих книг, называлось 'Пожарка'. Твои сосед по комнате уехал отмечать праздники к себе на родину, и комната была бы в нашем распоряжении.

Мы с Милой согласились, сели на ныне несуществующую электричку-'трёхвагонку', и через несколько минут приехали в посёлок 'Институт пути', где и находилась 'Пожарка'.

Вот в этой-то 'Пожарке' и был наш первый брудершафт, разумеется, с поцелуем, после которого мы с тобой перешли на 'ты'. Потом 'золотые тосты' продолжились, а вскоре дело дошло и до кровопускания. К счастью, небольшого. Вышло всё так. Ты, уже в хорошем подпитии, стал рассказывать анекдот, хорошо известный в то далёкое время. Пересказываю его.

В Советский Союз приехал в гости лидер дружественной нам тогда Бирмы по фамилии (или имени?) У Ну. Так вот, понравилась тогда этому У Ну одна балерина из Большого театра, он влюбился в неё, и решил взять её к себе в гарем. И спрашивает, что она хотела бы с него за это. А той неохота в Бирму, да ещё в гарем, она и решила предъявить У Ну явно невыполнимое условие.

- Видите ли, - говорит балерина, - я женщина очень страстная и мне необходимо, чтобы у моего мужа 'хвостик' (как ты, Нурбей, называешь это в своих книгах!) был не менее тридцати сантиметров).

У Ну долго думал, а потом вздохнул и решительно ответил:

- У Ну любит, и У Ну отрубит!

На эту фразу народ тогда весело смеялся. Все-то полагали, что ему вытягивать этот 'хвостик' придётся, а тут, оказывается, обрубать надо!

А я в шутку задаю тебе аналогичный вопрос, дескать, если ты, Нурбей, меня любишь (а ты постоянно уверял тогда, что любишь меня, причём 'безумно'!), то готов ли ты тоже обрубить свой 'хвостик' как У Ну?

- На какой длине? - серьёзно спросил ты.

- А хотя бы на половине того, что попросила балерина! - смело ответила я, полагая обратить всё в шутку.

Но ты решительно достал свой ужасный нож с 'выстреливающим' лезвием, вручил его мне и твёрдо сказал:

- Режь здесь, ты ведь - Резник!

Тут я должна пояснить, что моя фамилия - Резник, и Нурбей уже знал об этом. Он даже посмеялся над тем, что так якобы называют человека в синагоге, который делает обрезания.

Я приняла нож, и со злодейской улыбкой приготовилась делать обрезание. Мила с Володей с ужасом смотрели на меня, а я, раззадоренная выпитым и пикантностью положения, взяла, да и легонько полоснула лезвием указанное место. Ножище оказался острым, вот и произошло кровопускание. Небольшое, конечно же. Мы бросились прижигать ранку (небольшую царапину) йодом, потом хотели даже наложить повязку, но передумали.

Мила, видя, что дело пахнет керосином, схватила Володю и утащила с собой в Подлипки. Мы же, дорогой Нурбей, остались одни, и грешили всю ночь с 30 апреля на 1 мая, и почти весь пролетарский праздник - 1-е мая. Это, несмотря на царапину, или неудавшееся обрезание, 'полуобрезание', одним словом. Шрамчик-то хоть сохранился, интересно посмотреть бы?

А вечером поехали мы с тобой ко мне в Подлипки и продолжили праздник уже у меня в общежитии. Потом пришли в гости знакомые ребята, и случилась ссора. Ты, Нурбей, полез в драку, и тебе порядком намяли бока. А тем временем девчата вызвали милицию, и тебя забрали. Мне даже не позволили пойти с тобой в отделение, куда тебя потащили.

Вот мы и расстались. Ни ты больше не приехал ко мне в Подлипки, ни я к тебе в Пожарку. И телефонами не обменялись, да и были ли, они в Пожарке не знаю, а у нас в общежитии их точно не было. А, судя по твоей 'Любовной исповеди', ты вскоре познакомился со своей второй Тамарой, которую ты считал первой.

Забыл ты, что ли, про меня вообще или только имя моё запамятовал? Ведь ты меня Тамарой, или Марой, как я тебе представилась, почти не называл, а всё Резник да Резник! Но ты сам - ладно, а как же Голос, который назвал Томочку Грубер твоей первой Тамарой, мог перепутать? Ведь реально твоей первой Тамарой, как я поняла, была именно я!

- Правды взыскую! - так и хочется возопить словами персонажа из одной литературной пародии, - где справедливость? Народ, читавший твои книги, знает про других Тамар, а я ведь была первой!

Я надеюсь, что в следующих изданиях 'Тамароведа', если они будут, или в твоей следующей книге про любовь, ты исправишь свою ошибку. Тогда и число Тамар станет уже 'круглым' - десять, да и справедливость будет восстановлена!

Не ищи встречи со мной. Я хочу, чтобы ты запомнил меня молоденькой и красивой, как 44 года назад. И желательно с ножом в руках, готовую произвести тебе 'полуобрезание'!

Твоя первая Тамара по фамилии Резник.

Ответ Тамаре Резник, или о субъективности вещих Голосов

Эх, Тамара! Не буду нарушать уже накатанный стиль наших обращений друг к другу. И зачем только ты назвалась Марой! Вот я и решил, что ты - Марина, и не упомянул тебя как Тамару в моей 'Любовной исповеди тамароведа'. Но обещаю свою ошибку исправить, правда, пока не знаю как. Может, сочиню поэму о нашей встрече, выдержанную в пятистопном ямбе. Чтобы подчеркнуть значительность этого события. Например, так:

'Помни, Тамара, о ночи бессонной в 'Пожарке',

О ране глубокой, тобой нанесённой, не позабудь!'

Конечно же, я вспомнил и нашу встречу, и нашу скоротечную общежитейскую любовь! Как же я могу её забыть - об этом настойчиво напоминает мне и 'шрамчик', который ты так хотела увидеть, и изрядно намятые твоими дружками мои бока (одно ребро 'таки' было сломано!), и тёплое дружеское общение с милицией станции Подлипки.

Нет, даже прогрессирующий склероз не даст мне забыть твои чёрные с сумасшедшинкой глаза, причёску 'каре' и занесённый нож. Над чем, над чем? Над всем, над моим всем! О, моя Тамара-Резник, моя 'аидиш киндер', моя Фамарь, моя Суламифь! Нет, я не ищу новой встречи с тобой, я не хочу лицезреть 'бабу Мару' вместо моей юной красавицы из общежития станции Подлипки. Вся моя долгая и, можно сказать, экспериментальная жизнь убедила меня в том, что не надо встречаться 'по новой' с любимыми своей юности и даже молодости. Весь кайф будет испорчен от замены пронесённого через годы и где-то даже отретушированного образа 'юной девы' на : Даже не хочется произносить на что! Может, я и не прав, но это моё кредо!

Но я должен горячо поблагодарить тебя, о первая в моей жизни Тамара, сказать тебе моё 'большое русское спасибо', за очень важный вывод, сделанный мной по фактографическому материалу твоего письма. Ты мне пишешь:

'Но ты сам - ладно, а как же Голос, который назвал Томочку Грубер твоей первой Тамарой, мог перепутать! Ведь реально твоей первой Тамарой, как я поняла, была именно я!'. И я вспоминаю описанную и в 'Русском декамероне:', и в 'Любовной исповеди:' мою первую ночь с преподавательницей английского из МГУ - Томочкой Грубер, и Голос, идущий этаким тёплым туманным облаком со стороны Красной площади. Действительно, я явственно помню, как этот Голос медленно, как далёкий громоподобный Фантомас, рассмеялся и добавил: 'Нет, это твоя первая Тамара, но у тебя, их будет достаточно!'. Что же, Голос, сам Голос - ошибался? Хорошо, мог ошибаться я, грешный, посчитав Мару Мариной, а не Тамарой, но Голос, Голос, идущий с небес, причём не простых, а над Красной Площадью, Кремлём, можно сказать 'кремлёвский Голос', разве мог ошибаться?

Эти рассуждения повергли меня в сомнения, даже панику. Ведь я, как, наверное, и все мы, считаем вещие Голоса, которые отнюдь не так уж редки, чем-то объективным, идущим чуть ли ни прямо от Бога. А тут - на тебе - Голос, как и я сам, знать не знал о моей первой Тамаре, и ошибочно провозгласил Томочку Грубер первой оной! Что же получается - вещие Голоса, оказывается, субъективны, они исходят от того самого человека, который их и слышит. Причём их не слышат другие - ведь сама Томочка Грубер даже не проснулась от громоподобного Голоса! А раз они субъективны, то и их предсказания не неизбежны, как рок, а всего лишь являются скрытым путеводителем для самого человека, субъекта, от которого они и исходят. Я не буду даже перечислять великих и не очень людей, которые слышали эти Голоса, и, оказывается, сами же исполняли их предсказания, как под гипнозом. Но они вполне могли и ослушаться повелений Голоса, если бы знали, что он исходит от них самих. Вот Пушкин услышал этот Голос, который предсказывал ему гибель от рук высокого блондина, из уст гадалки-цыганки. И сам искал встречи с этим блондином, пока не нашёл Дантеса: А ведь мог просто посмеяться над словами гадалки и не заплатить ей денег. И тогда услышал бы от неё совсем другие Голоса!

Спасибо тебе Тамара, большое, уже не только русское, но и общечеловеческое, за открытие, непременным соавтором которого ты, безусловно, являешься!

Нурбей Гулиа, тамаровед-аналитик

Вот такими посланиями обменялись мы с Тамарой Резник, в результате чего я усомнился в объективности 'вещих' Голосов. А потом подумал - не слишком ли сразу и опрометчиво 'предал' веру в Голос, тот, что слышал я, по крайней мере?

Во-первых, какие есть у меня основания верить девушке, назвавшейся Марой, что она действительно Тамара, а не Марина, Мария, Марта и т.д. Что, теперь встречаться с ней и просить показать паспорт? Глупо и смешно, к тому же она в своём послании просила 'не искать встреч' с ней. Да и мне самому не очень-то хочется увидеть вместо красивой юной Марины пенсионерку 'бабу Мару', пусть даже и Тамару по паспорту.

Во-вторых, хоть Тамара Резник и утверждает, что она - 'моя первая Тамара', но смысл этого утверждения неконкретен. Я помню, что в мою холостяцкую узенькую общежитейскую койку мы с ней ложились, а утром с неё вставали. Но совершили ли мы то, после чего Голос имел бы все основания считать Тамару Резник 'моей' - не помню. Тем более, что 'рабочий орган' был травмирован. А простое совместное лежание в одной койке, ещё не даёт оснований объёктивному Голосу, как, например, самой Тамаре, считать её 'моей'.

И последнее - а вдруг Голос считает первой ту Тамару, с которой я просто раньше познакомился? А познакомился с Тамарой Грубер я раньше, чем с Тамарой Резник, хоть и 'переспал' позже. Вот и сомневайся теперь в объективности моего Голоса, да и вообще всех 'вещих' Голосов!

Конечно, если бы можно было бы вызвать этот Голос снова и, не опасаясь его гнева, расспросить его подробнее, что он имел тогда в виду! Но это нереально:

Кстати, я недавно побывал в том самом проходе, где жила Томочка Грубер, видел окна её тогдашней квартиры. Почти ничего не изменилось, только двор отгородили железной изгородью. Теперь я не смог бы прятаться у противоположной стены в виде барельефа! Да и теперь мне этого уже не нужно!

Хэппи энд и формула счастья

Вот и внесли мы ясность, а вернее - полную неясность, в отношении объективности 'вещих' Голосов и численности моего тамароведческого списка. Если верить Тамаре Резник (при условии, что она действительно Тамара, а что - Резник, в этом я не сомневаюсь, судя по её поступку!), то Тамар у меня уже не девять, а десять! Вечно у меня с Тамарами неясности с цифрами 'девять' и 'десять'! Вот и число зарубок на моей (между прочим, и ныне действующей!) койке - то ли девять, то ли десять. Помню, мы с Тамарой-маленькой, будущей женой, сошлись на цифре 'девять с половиной' (всё же на единицу больше чем у Феллини!). Придётся, по-видимому, и число Тамар в моём списке считать - девять с половиной, причём Тамара-жена будет при этом восьмой-с-половиной!

Исполнил я и моё обещание Тамаре Резник - обязательно упомянуть о ней в моей новой книге, вернее, в её новой редакции.

Хорошо, с женским вопросом закончили, а как же наука, творчество? Ведь остановилось моё повествование на венчании и свадьбе, так как дальнейшая жизнь казалась мне уже скучной и неинтересной. Но, не тут-то было! Вот, уже и пол-Тамары к списку добавилось; были даже попытки адюльтеров, правда вовремя пресекаемые и наказуемые Высшими Силами вплоть до слепоты.

Но творчество-то, творчество продолжалось! Я уже рассказывал, как мои изобретения хотели освоить на одном бывшем 'военном' предприятии и, как я несколько лет напряжённой работы отдал этому делу. А также о том, чем это всё закончилось для двух руководителей предприятия, хотя моя вина в этом не может быть доказана никаким судом, кроме Страшного!

Я же в депрессию впадать не стал, а начал искать союзников уже не в России, сильно подорвавшей свою экономику дефолтом 1998 года, а 'за бугром'. К тому времени у меня уже начали налаживаться связи с Германией, но исключительно по накопителям энергии. Дело в том, что изданная в Германии на немецком языке моя книга 'В поисках энергетической капсулы' произвела неожиданное воздействие не на старших школьников, для кого предназначалась, а на учёных и промышленников. Сперва меня вызвала немецкая аэрокосмическая компания DLR и предложила участие в создании накопителя энергии для космического аппарата. Но Германия сама не выиграла тендер на проект, и моё участие в нём отпало автоматически. А затем меня пригласила энергетическая фирма SEEBA для разработки супермаховичных накопителей к ветроэлектростанциям. Разработки продолжались несколько лет, и я ездил в Германию почти каждый квартал. Однако оказалось, что реально создать такие накопители под силу только мощной промышленности США, и, кстати, эти изделия сейчас производятся там рядом фирм.

Но за время работы с фирмой SEEBA я не прекращал своих разработок по вариаторам в России, в частности, с автозаводом ЗИЛ. С невероятными трудностями мне с учениками удалось изготовить и испытать новый 'адаптивный' вариатор, какого раньше в технике не было. Но мысль пошла дальше, и я разработал так называемый супервариатор, который обещал быть прямо-таки чудом техники. Многим специалистам казалось, что такого вообще не бывает, и что это противоречит законам механики. Нужен был эксперимент, а эксперимент стоит денег и немалых. Вот здесь и помог 'добрый гений' из Германии, глава фирмы PlanBau г-н Упхаус, который выдал на изготовление супервариатора необходимые деньги. Большую помощь в этом оказал мой бывший земляк и сосед - мы жили в Москве в соседних домах - Саша Хагин, который переехал жить в Германию. Мы с ним стали близкими друзьями и помимо работы, но без него я в Германии был бы беспомощен, и, как говорится 'без языка'.

Итак, деньги были, но надо было изготовить сложнейший механизм, за который никакие заводы не хотели браться. Или требовали задаток, превышающий всю выданную сумму. И я с моим аспирантом Иваном Бессудновым исколесили всё Подмосковье в поисках 'дешёвого' предприятия-изготовителя. И нашли-таки подобное в Калужской области, рядом с посёлком Товарково, там, где нет даже асфальтовой дороги.

Неутеплённое помещение с электрическими калориферами, станочники в пальто и меховых шапках, полы в дырках, куда проваливались не только крупные детали, но и ноги. Часть оборудования вообще стояла на дворе под навесом, в частности, шлиф-машина. О туалете и говорит нечего: он был образцово-показательным, в смысле того, что все образцы можно показывать через щели окружающим во дворе. А главной достопримечательностью была вышка часового с автоматом, возвышающаяся над всем предприятием. Дело в том, что предприятие граничило с тюрьмой, а вышка ей и принадлежала.

Но когда мы показывали в Германии фотографии технологического процесса изготовления супервариатора, где, например, доводку деталей производил я сам во дворе на шлифмашине в сугробах снега, это произвело шок. Шок усилился, когда мы сказали, что если мастер не справлялся с задачей, то мы отправляли его прямиком: в тюрьму. И показывали нас на фоне тюремной вышки и улыбающегося часового с автоматом на ней. Конечно, это было шуткой, но это понятно нам с вами, а не немцам, наслышавшимся о России чёрт знает чего:

Одним словом, супервариатор сделали, даже для себя один экземпляр 'сварганили' - про запас. Испытали - тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить - то что надо. Отправили в Германию, испытали его там. Все довольны, всё О.К. Подали заявки на патенты, за деньги PlanBau, разумеется. Оставалась реализация изобретения, или как у нас принято называть - 'внедрение'.

И тут заболевает наш 'гроссшеф' г-н Упхаус и на время отходит от дел фирмы. Патенты остаются неоплаченными и: пропадают. Сами-то бумажки остаются, но пропадает их действие. А кто будет внедрять, то, что ему не принадлежит? Как тут не впасть в депрессию? Вот и впал, я, по крайней мере. И перешёл, как говорится, на литературно-преподавательскую работу.

Чем хороша работа в университете - так это своей незыблемостью, что ли. Рушатся государственный строй, экономика, проекты, судьбы людей, а университеты - стоят. Даже учебные программы не меняются, если конечно, дисциплины не социальные. Кафедра атеизма быстро перестроилась в кафедру религиоведения, кафедра научного коммунизма, чтобы не соврать, в кафедру рыночной экономики. А ведь преподают то же самое - Бога нет, учение Маркса всесильно, потому, что верно, а верно - потому, что всесильно: Люди-то на кафедрах остались прежними!

На моей же кафедре все по-прежнему - контактные напряжения остались теми же, что и при их первооткрывателе Герце, то же касается зубчаток и винтов. Вариаторы и маховики, правда, изменились, но в этом виноват я сам: И процент талантливых студентов - тот же, есть из кого выбирать учеников.

Но творческую энергию куда-то девать было надо, вот я и стал писать книги. Как учебники, так и научно-популярные книги - 'Удивительную физику', 'Удивительную механику', даже 'Парадоксальную механику'. И, чего никто не ожидал, даже художественную литературу: трилогию - 'Русский декамерон:', 'Любовная исповедь тамароведа' и 'Друзья дороже!', которую я полностью издал в 2006 году. Более того, почти закончил и эту, довольно объёмистую книгу, за исключением двух последних разделов. Вот как полезны бывают временные депрессии и отлучения от изобретательской работы - появляются другие продукты творчества!

Всё это литературно-педогогически-депрессивное состояние продолжалось - могу точно назвать дату - до 27 марта 2006 года. Я запомнил её не только потому, что это - день рождения моей первой жены. Что поделаешь - дни рождения всех моих жён помню наизусть! В этот день произошёл крутой поворот в моей жизни. 'Крутой' во всех смыслах этого слова - и в старом и в новом.

Но прежде, чем рассказать об этом 'крутом' повороте, я опять поплюю трижды через левое плечо: 'Тьфу, тьфу, тьфу!' - чтобы не сглазить.

Да, кстати, а почему это вдруг даже крещеные люди от сглаза и прочих напастей плюют через левое, а, не дай Бог, через правое плечо? И даже не только плюют, но и щепотку соли бросают, а сгласно некоторым источникам, пытаются даже: помочиться через то же левое плечо. Последнего, правда, я лично делать никому, кроме виртуозов, не советую, особенно прилюдно, во избежание неприятностей. А все дело в том, что за нашим правым плечом постоянно находится ангел-хранитель, который защищает нас от всяких напастей. Уж поверьте, народная мудрость врать не будет! А за левым плечом стоит нечистый, лукавый, искуситель, если угодно - Анчутка, назовем его хоть так, чтобы только не упоминать его настоящего имени. Иначе услышит - и тут как тут! Так вот, на этого Анчутку следует плевать, швырять солью и другими вредными для здоровья вещами, пардон, мочиться и делать ему другие гадости, чтобы он сам не успевал это сделать первым!

Итак, поплевав вволю на этого Анчутку, я продолжу рассказ о крутом повороте в моей жизни, происшедшем аккурат в день рождения моей первой жены, а именно - 27 марта 2006 года.

А произошло вот что. Накануне позвонил мне приятный мужской баритон с до боли знакомыми интонациями и акцентом. Говорящий явно принадлежал к 'кавказской национальности', причём к той её части, которая проживает в Абхазии. Но абхазом говорящий быть не мог, так как в его речи не было характерных свистящих звуков, а также потому, что мелодия или 'тьюн' его речи явно не принадлежали абхазу. 'Тьюн' речи абхаза напоминает хорей в стихотворении (помните: 'абриёбшь аспорт абстазара', причём каждое слово ударное!). Речь грузина певучая, в грузинском языке нет никаких ударений. А речь мегрела настолько своеобразна - от чисто испанских 'блестящих' звучаний ('Ир сапатонс таркаль осурепи танс ибонс'), до комических ('Исидоре, нахулия скани чемодани!') - что её определит каждый, кто с ними когда-то общался.

Так вот, говорящий со мной был явно мегрелом, что он тут же подтвердил, назвавшись: 'Саная Энвер Сергеевич'. Господин Саная сказал, что звонит мне по просьбе, или поручению его шефа - председателя Совета Директоров одного инновационного холдинга, с предложением встретиться и обговорить деловое предложение.

Надо сказать, что к этому предложению, я поначалу отнёсся скептически. Потом оказалось, что позвонить мне попросили именно Саная, как моего земляка, что ли, чтобы вызвать положительные ностальгические эмоции. Но ещё в молодости обжёгшись на Грузии, я перестал верить всему, что с ней связано. Кроме Сталина, конечно. И зря, потому что помимо Сталина, надо было бы безоглядно поверить и Санае тоже.

Но так или иначе, встреча была назначена на 27 марта 2006 года у меня в университете (МГИУ). Причём Саная сказал, что приедет со своим шефом. В назначенное время я спустился в проходную и стал ждать гостей. На переговоры я взял своего аспиранта Ивана Бессуднова, который уже имел опыт коммерческих общений. Время шло, а гости задерживались. Я уже было перепоручил одному из студентов встретить гостей и проводить в мой кабинет, как вдруг дверь проходной распахнулась и вошла троица, которую нельзя было спутать ни с какой другой.

Первым шёл человек, явно говоривший со мной по телефону. Это был невысокий, плотный, добротно сбитый мегрел, так как перепутать эту национальность с другой 'специалисту по кавказским нациям', каковым я себя считаю, было невозможно. Один из самых древнейших народов на земле, чудом уцелевший, мегрелы сохранили какие-то фрагменты внешности, по которым их всегда можно опознать. Конечно, если мегрельская кровь здесь не разбавлена до гомеопатических соотношений. Энвер Сергеевич Саная оказался человеком флегматического плана, что достаточно редко для мегрелов. Чаще всего это сангвиники и холерики, легко возбудимые и быстрые люди. Речь мегрела - одна из самых быстрых в мире, но только не у Саная, который разговаривал с обстоятельностью римлянина или американца.

Второй из троицы был личностью явно примечательной, таких у нас в стране встретишь нечасто. Худенький, изящный, чрезвычайно подвижный человек лет пятидесяти с постоянной весёлой и доброжелательной улыбкой на лице. С небольшой бородкой и коротко стриженый, он всем своим видом и осанкой напоминал испанца, или кого-нибудь ещё из южно-европейских народов. Так непринужденно, искренне, и в то же время, с достоинством улыбаться, да и вообще вести себя, мог только потомственный европеец, причем именно южный. Ожидая характерного для нынешнего времени и места большого начальника коммерческой структуры - полного, отёкшего, с одышкой, распальцованного матюгальщика с мрачным красным лицом, я какое-то время был в недоумении - кто же из этой троицы 'главный'?

Потому, что третьим шёл очень уж молодой, но серьёзный человек интеллигентной и утончённой наружности, с очень внимательным, я бы сказал, цепким взглядом огромных карих глаз. Он точно не мог быть начальником, потому, что был очень молод и, главное, шёл третьим. Ну, вторым ещё можно - первый, дескать, дорогу второму указывает, а третьим - уж никак не получается. Вот я и решил, что начальник не приехал, а Саная захватил с собой двух специалистов - весельчака для 'разрядки' обстановки, и серьёзного - для переговоров.

По дороге нас чуть не сбивали с ног студенты, бежавшие куда-то с субсветовыми скоростями, но мы дошли-таки до моего кабинета целыми. И уже по визиткам, которыми мы обменялись, я понял, что начальником, а именно Председателем Совета директоров холдинга, к тому же Помощником председателя Комитета Госдумы России, был именно весёлый испанец с бородкой.

Фамилия 'испанца' была Бабин, имя-отчество Владимир Александрович, а серьёзный молодой человек оказался его сыном - Алексеем, занимавшим одну из ответственных должностей в этом холдинге.

Вышло так, что Бабиным попался на глаза журнал 'Популярная механика', ? 3, 2006 года, где была большая статья про мои изобретения. Изобретения, видимо, понравились Председателю, внимательно следившему за российской наукой и техникой, особенно в области экологии двигателей и автомобилей. И вот оперативность: прочли статью в мартовском номере журнала, а 27 марта мы уже были знакомы.

О чём был разговор - пересказывать не буду. Скажу только, что после ухода гостей я спросил Ивана, бывает ли такое в жизни? На что получил ответ, что такого в жизни, по крайней мере, нашей, российской, не бывает. Даже, вероятнее всего, и на Западе такого ожидать трудно. И мы решили, что всё это нам приснилось.

Но последовало приглашение в холдинг и сон стал переходить в реальность. У меня появилось ещё одно место работы в офисе рядом с Колонным Залом Дома Союзов, в пяти минутах ходьбы (быстрой!) от Кремля. Я смог заняться своим непосредственным делом - наукой и изобретательством, не тайком или обманом, а явно и даже финансируемо. Смог привлечь к этой же работе своих учеников - учёного со степенью - Сергея Юркова, без степени, конструкторов, моих аспирантов - уже упомянутого Ивана, и Диму Воробьева, студентов - из них одного чрезвычайно талантливого - Сашу Лаврентьева. Даже одного академика 'привлекли' (в хорошем, конечно, смысле!) к работе над нашей темой. Подробность, совершенно немыслимая в наше время - у кого не было достойной квартиры - дали. По выбору - которая понравилась. Верите? Нет? Да и я до сих пор верю с трудом. Смотрю на Кремль из окна офиса, где я работаю техническим директором и научным руководителем, и - не верю. Почти как великий Станиславский, но он не верил своим актерам, а я - сам себе!

Чтобы я - 'дважды москвич Советского Союза', бывший 'горец', оказался так близко от Кремля и занимался своим 'родным' делом, казалось немыслимым. Правда, я вспомнил, что уже был один 'горец', который оказался не то, чтобы близко от Кремля, а в самом Кремле, в его 'сердце', и занимался он не чужим, а тоже своим 'родным' делом. И, может, кому-то и не нравилось это 'родное' дело, но всем ведь не угодишь! А громадная страна встала даже не с колен, а с полного нокаута и сделалась самой великой, мощной и грозной державой за исторически короткий срок. Правда, лишившись 'горца', она стремительно откатилась назад, может не до полного нокаута, а только до нокдауна. И всё из-за того, что на месте 'горца' волею судьбы оказался даун, довёдший страну до нокдауна, простите за каламбур! Но сейчас мы все замечаем, что выходим, наконец, из нокдауна, а даунов близко к власти не допускаем, стало быть, возможно, дойдём до потерянного уровня.

Но хватит о даунах, да нокдаунах! О себе хотел бы сказать, что может и я, как бывший 'горец', а ныне - 'дважды москвич Советского Союза' (см. соответствующий раздел книги, который так и называется), оказавшись поблизости от Кремля, смогу принести хоть какую-то ощутимую пользу людям. Например, в области перспективного привода - супервариаторов и супермаховиков. И я рад хотя бы тому, что кроме явно 'непечатных' (а поэтому и не вошедших в эту книгу!) слов и выражений, смог, так сказать, явочным порядком ввести в техническую и патентную литературу два 'печатных' слова - супермаховик и супервариатор. Это - мои изобретения, которыми я горжусь. Первое уже широко используется (нет, не радуйтесь, не в России, а пока только в США!), а второе - продвигаем при поддержке холдинга под названием 'НовЭко', что в 'двух шагах' от Кремля.

Скажите честно, кто-нибудь из читателей поверил мне? Нет? Да я и сам, как уже говорил, с трудом верю в происходящее со мной. Ну, в Америке, в Японии, ну, маловероятно, но в Германии: Но чтобы у нас в России, где 'раздавить' изобретателя - дело чести и геройства, имело место такое? Нет, это, скорее всего, фантазии и 'глюки'. И я, зная, что в жизни, в нашей обычной, не из книжек и глянцевых журналов, жизни, такого не бывает, начинаю думать, что это всё - сон. И потому нашёл себе 'отдушину' во снах. Как горожанин привыкший дышать выхлопными газами, попав на чистый воздух, ищет выхлопную трубу, чтобы припасть к ней и немного подышать привычным 'перегаром'.

Ну а сны, мои сны - это сама жизнь! Настоящая советская, постсоветская или какая угодно, но связанная с советским периодом, захватившим из моей жизни более, чем полвека. Сны почти одинаковые, состоящие из нескольких серий, только иногда меняющих свою последовательность. Вот сейчас утро, я только что проснулся от обычного своего 'многосерийного' сна. Суббота, спешить никуда не надо, и я записываю свой сон, так похожий на все другие. Вечером, как всегда, прилично выпил - иначе не засну до утра - и свалился в постель. Итак - сны.

Серия первая. Спортивные соревнования по моей любимой штанге. Я в обычной форме: трико 'финка', широкий пояс, штангетки. Мотаюсь туда-сюда, не могу найти ни свою команду, ни своего тренера. Все вокруг - чужие, странно одетые люди. Они не замечают меня, не отвечают на мои вопросы. Иногда, сталкиваясь со мной, ошалело таращатся, но тут же отходят в сторону. Странное помещение - зал, битком набитый людьми, которые стоят даже на помосте, судей нигде не видно.

- Зачем я пришёл сюда, что я буду делать, когда вызовут, я ведь совсем забыл движения, я опозорюсь! - такие мысли терзают меня, но я не ухожу, потому, что дисциплинированный.

Вдруг, откуда-то появляется мой тренер - Арсен Галоян, и спешно тащит меня к помосту.

- Где ты, твой подход, тебя уже вызывали - давай, давай!

- Арсен, я не размялся, я не знаю какое сейчас движение, не знаю какой на штанге вес - как же я подойду? И потом - я забыл, забыл что как выполняется! А если это - рывок, то я и вообще сейчас не смогу его сделать: - но мой лепет тренера не волнует. Он, продолжая своё: 'давай, давай!', выталкивает меня к помосту, я попадаю в свет софитов и обнаруживаю: что я совсем голый! Куда-то исчезли и 'финка', и пояс, и даже штангетки. Я - в чём мать родила! Зрители начинают хохотать, но Арсен, вместо того, чтобы дать мне хоть какую-нибудь одежду прикрыть 'срам', продолжает подталкивать меня к помосту. И вот я вижу штангу - странную, совсем не такую, к какой я привык. Огромные, почему-то квадратные блины, толстенный гриф, который я и обхватить-то не смогу. Ужас пронизывает меня, я поворачиваюсь и бегу - куда, сам не знаю, и: просыпаюсь!

Подпрыгиваю в койке почти на метр, дико озираюсь. Я у себя в спальне. Полумрак. Часы на стене показывают полвторого, настольные - на пять минут больше, будильник - на пять минут меньше. Я всегда боюсь проспать, и 'обкладываю' себя часами. Рядом - жена, последняя, законная. Она безмятежно спит, слегка посапывая. Наверное, смотрит во сне телевизор, или решает кроссворд - это её любимые занятия. Я успокаиваюсь, отпиваю глоток воды (или вина), из чашки на столе в голове кровати и засыпаю снова.

Серия вторая. Корпоративная вечеринка, пьянка, одним словом. Я никак не могу найти свой столик , своих друзей, с которыми приятно было бы выпить. Дамы, дамы, я даже замечаю среди них всех трёх своих жён, ещё молодыми, разумеется. Они приветливо машут мне руками, но к себе не зовут. Я попадаю в какую-то раздевалку, где пальто и шубы уже не висят, а лежат навалом. Пробираюсь через эти мягкие горы и передо мной - каморка с занавеской, вроде помещения для гардеробщицы. Отодвигаю занавеску и вижу - моя красавица Тамара Грозная в огромном махровом тёмно-сером халате, руки в карманах, презрительно-вызывающе смотрит на меня. 'Опять нажрался!' - говорит её взгляд. Я в испуге пытаюсь ретироваться, но её короткий возглас: 'Нур!' - останавливает меня. Я оборачиваюсь и вижу - моя красавица распахнула полы халата и раздвинула их на вытянутых руках. Голое, стройное, белое-белое тело, зовущий взгляд. Рвусь к ней, но халат запахивается, как дверь лифта или метро. 'Иди, прежде разденься. Куда прёшься в пальто!' - отрезвляет меня голос Грозной, и я плетусь обратно в гардероб. Но попадаю опять в зал, причём в компанию совсем юных девушек, вроде студенток. Они окружают меня, нежно смотрят в глаза, а одна даже завлекает меня в угол, и, кажется, не просто так :

- Разве нам можно, - лепечу я, - ведь ты ещё совсем молодая!

- А почему нет, - отвечает юная нимфа, - сейчас свобода - всё можно!

И я уже предвкушаю столь желанное соитите, как вдруг появляется моя вторая жена Оля, что сейчас в Америке, сама не старше студентки, хватает меня за руку и уводит. Я сержусь на неё, но думаю, что и с ней самой было бы неплохо: Тем более, что она загадочно улыбается и ведёт, ведёт меня куда-то за руку.

Но вот она внезапно исчезает, словно растворяется в воздухе, а я нахожу себя на грязной поляне с жиденькими кустиками, загаженными пластиковыми бутылками, газетами, прочим мусором. А прямо в лицо мне смотрят наглые глаза улыбающегося типа, явно маргинальной внешности. Я, с воем обманутого самца, вцепляюсь в типа, душу его, выламываю ему руки, но он продолжает нагло улыбаться. Понимая, что он неистребим, я в ужасе отшатываюсь от него и: просыпаюсь.

Такой же, как и после первой серии, подскок от койки, такой же дикий взгляд на часы - не опаздываю ли куда-нибудь. Три часа ночи - плюс-минус пять минут. Самый кошмарный час - время наибольшей активизации оборотней, вурдалаков, упырей и прочей нечисти. Отпиваю глоток воды (вина), убеждаюсь, что рядом спит улыбающаяся во сне жена (видимо, решила-таки кроссворд!), и снова засыпаю.

Серия третья. Защита очередной диссертации. Зачем мне каждый раз снится эта серия про защиту - ума не приложу! Ведь диссертации, как кандидатскую, так и докторскую, мне больше защищать не надо - я проделал это ещё в ранней молодости. Но во сне я каждый раз развешиваю плакаты, докладываю, спорю с оппонентами, отвечаю на вопросы. И вдруг появляется какой-то хмырь, урод очкастый с крючковатым носом, но очень авторитетный и вещает:

- Товарищи, нарушен регламент, я подсчитал, кворум не обеспечен!

Или: 'тема не входит в компетенцию Совета, нет кооптированных членов Совета по узкой тематике' - ну и подобную белиберду.

И члены Совета почему-то начинают огрызаться и вякать на меня, как будто это я им сорвал кворум или регламент.

- Лишить степени, отменить защиту, уволить с должности, не допускать к конкурсу!

Я бешусь и накидываюсь на хмыря очкастого:

- Ах ты, крыса учёная, ах ты урод носатый, кого это лишить степени? Вот сейчас врежу тебе по-профессорски!

И я со всей силы бью 'урода' томом диссертации по голове, он падает, я топчу его ногами, и с ужасом обнаруживаю, что это - профессор Илларионов, который когда-то выступал 'против' на защите моей диссертации.

- Но он же теперь - покойный, значит, я бью ногами мертвеца! - посещает меня мысль, от которой я холодею и : просыпаюсь.

Отскок на метр, дикий взгляд, без четверти пять, глоток воды (вина). Рядом жена спокойно спит, опять же, посапывая над кроссвордом. Переворачиваю мою подушку холодным потом вниз и снова засыпаю.

Четвёртая серия - производственная. Неимоверным 'непосильным' трудом собранное изделие - машину, сегодня надо испытать при комиссии. На сердце тяжесть - машина явно недоделана, есть огрехи, может сломаться при испытаниях. Я пытаюсь разобрать и осмотреть её снова, чтобы исправить, какие ещё можно, огрехи. Разбираю - и холодный пот снова прошибает меня - нет важнейшей детали. Где она, как найти её? И слышу - в соседней комнате кто-то работает на заточном станке, точит что-то на наждачном круге. Крадучись, вхожу в эту комнату, и вижу - мой же лаборант уродует на круге самую важную и ответственную деталь машины.

- Ты что делаешь собака, ты что делаешь паразит? - ору я на него, трясу за воротник, и вижу - лаборант пьян, вдребезги, в стельку, как сапожник, по-поросячему, по-чёрному, и т.д. и т.п. Пьяно улыбаясь, лаборант показывает мне деталь, изуродованную сваркой, которую он пытался зачистить на круге, чтобы скрыть шов.

- Простите великодушно, больше не повториться! - бормочет он, продолжая улыбаться. - А комиссия уже идёт:

Опять - вся череда событий, сопутствующих кошмарному пробуждению. Но уже пора вставать - время! Осторожно, чтобы не разбудить жену, которая ещё будет решать кроссворды часов до десяти, я перелезаю через неё и бреду в ванную принимать душ.

Только под душем, я начинаю понимать, что все эти ужасы происходили во сне. И что не надо мне выступать на соревнованиях, защищать ненужные диссертации, бегать за бабами (набегался уже, пора и отдохнуть!), бить пьяного лаборанта. Всё плохое - прошло, оно уже в безвозвратном прошлом, и 'отрыгивается' мне во снах, к несчастью, постоянных. А в жизни осталось только самое хорошее - законная, причём любимая, жена; любимая работа; умные, работящие студенты; интеллигентные коллеги; доброе, толерантное начальство; надёжные, покрашенные ярким лаком мои изобретения. Вот так всё и будет продолжаться до конца жизни, до самой смерти - лёгкой и безболезненной: по-пьянке ли, в койке ли - во сне или, что ещё лучше, за приятным занятием, либо мгновенной, когда не успеешь врубиться - что к чему.

Конечно, так в жизни бывает редко, но ведь бывает для кого-то, почему же и мне не может так подфартить? Но тогда это уже чрезмерно, непривычно счастливая жизнь. А сейчас, когда всё вроде в порядке , я не чувствую себя чрезмерно счастливым, как например, сразу же после первого полового акта с новой, причем любимой, женщиной. Так - наступает прилив счастья, а потом отступает - приходит обыденщина. А это отступление счастья и начало обыденщины ощущается как депрессия. Отчего же депрессия, когда, в общем, всё хорошо?

Пора разобраться по-профессорски, что же вообще такое - счастье?

Счастье бывает разное - семейное, любовное, спортивное, криминальное, нетрадиционное - всего не перечислишь. Мне, по крайней мере, в последнее время, ближе всего счастье творческое. Хотя и вышеперечисленные его разновидности не были мне чужды в жизни. Так что же такое счастье творческое? Как поступать творческому человеку, чтобы быть счастливым? Чтобы последовать совету Козьмы Пруткова 'Если хочешь быть счастливым - будь им!'. Или из первоисточника - Лоренцо Медичи (Великолепного): 'Счастья хочешь - счастлив будь, нынче, завтра - безразлично!'.

Опыт моей жизни подсказывает, что не надо слишком уж энергично самореализовываться в раннем возрасте, быть вундеркиндом, что ли. Иначе такого вундеркинда, если он хоть немного ослабит вожжи творчества, могут ждать неприятные потрясения. Я сам, к сожалению, стремился быть таким вундеркиндом, но мои недруги (спасибо им!) во время 'обламывали' меня. Но иногда мои затеи удавались.

Например, я достаточно рано защитил кандидатскую диссертацию - она была у меня готова чуть ли не за год до окончания аспирантуры, то есть года через два после окончания вуза. А после защиты наступила как бы пустота в жизни - главная цель на тот период была достигнута, а новых больших целей было немного. И я надумал покинуть Москву и поехать куда-нибудь далеко в Сибирь на лесосплав, например, чтобы увидеть 'другую жизнь и берег дальний'. Но в результате сделал ещё большую глупость - дал уговорить себя уехать на малую родину - в Тбилиси и работать там на благо грузинской науки. Мне там, как известно хотя бы из этой книги, быстро показали 'кузькину мать'. Я бежал оттуда и, как коммивояжер из Шолом Алейхема, стал ездить по городам и весям, получая сразу же много новых целей и новых проблем.

А после защиты докторской, что случилось тоже достаточно рано, опять наступили пустота и отсутствие больших целей. А также недругов, которые уже не помогали как 'санитары судьбы', а вынудили меня броситься во все тяжкие в область гедонизма, да так, что я заработал инсульт на почве удовольствий. Но друзья не дали мне 'свихнуться' окончательно, позвали снова в Москву и помогли найти достойные цели. Так я стал 'дважды москвичом Советского Союза'. А с недругами я уже научился бороться методами, хоть и жестокими, но объективно данными мне от природы.

Поэтому, юные друзья мои, я советую вам сохранить свои силы и не расходовать себя в ранней молодости на немедленное получение славы, высоких должностей, больших денег и т.д. Копите знания, опыт, имейте терпение и своевременно достигайте реальных высот, которые вы сможете не только удержать , но и превзойти. Не начинайте еду с самого вкусного, чтобы потом оставшееся вызывало у вас только тошноту и, пардон, 'обратную перистальтику'. Десерту - время после обеда, а не до него. Запомните главное - успехи в жизни должны только ускоряться с годами. Жизнь, на мой взгляд, должна напоминать гонку со старта особых гоночных автомобилей - драгстеров или дрегстеров, которые всю свою дистанцию (очень короткую, между прочим!) проходят с ускорением. Так, с ускорением успехов нужно прожить и жизнь, кстати, по вселенским меркам, тоже не очень длинную! Вот вам и алгоритм счастья - жить нужно ускоренно! А формула ускоренного движения по жизни - и есть формула счастья!

А теперь осталось только попрощаться с теми читателями, которым хватило терпения пройти вместе со мной по моему жизненному пути. Хочу сказать им 'пока!' на их родном языке. Причём том, на котором мне удалось перемолвиться с их 'носителями' в реальной жизни - по делу, дружбе, любви. Только не по вражде, потому, что врагам не говорят 'пока!', а совсем другие вещи!

Итак, друзья мои, носители своих языков и диалектов, я прощаюсь с вами в хронологическом порядке, в том, в котором знакомился:

Нахвамдис, абзиарас, джгирорда, мнац баров, до побачення, сервус, зай гезунд, гуд бай, чао, о ревуар, ауф видерзеен, грюс Готт, чууз, до видзення, ансян хика цеё, лехит раот! И, конечно же - до свидания, до встречи, пока!