— Дочка? — она смотрит на лицо, потом на живот, — Асият? — бледнеет, ее начинает трясти.
— Мама… — я быстро хватаю ее за руку, она одергивает ее, отталкивает мою руку и смотрит, так, будто я — грязь, не меньше.
— Не прикасайся.
— Мама… — холодная волна дрожи прокатывается по всему моему телу, вызывая мурашки. Я в миг леденею, руки и ноги не чувствую, в то время как лицо краснеет, щеки горят. Глаза покрываются пеленой, тошнота подкатывает к горлу, я сглатываю.
Я не ожидала такого сюрприза, в принципе, ничего подобного не ждала. Мы с ней каждый день говорим по телефону и даже намека на то, что она приедет не было. Как так? Как? Мне становится очень плохо, не хватает воздуха. Паника накрывает с головой, душит. В горле пересыхает, от сухости я не могу шевелить языком, чтобы хоть слово проронить. Мне стыдно, я готова провалиться сквозь землю, лишь бы мама не видела меня сейчас с таким животом. Мне стыдно, перед моим малышом, я накрываю живот рукой, защищаю и мысленно прошу прощение у него.
Я знала, ждала, даже представляла как это произойдет… Как мои родные узнают обо всем… Но такого не могла представить ни в одном кошмарном сне!
Злата даже говорила, как можно сделать, чтобы мои родные никогда не узнали. Она боялась, что если они узнают, то смогут забрать ребенка у меня, сдать в детский дом чтобы никто никогда не узнал о нашем позоре. Они смогут спокойно выдать меня замуж и избавится от позора. Тогда она придумала план:
— Мы родим с разницей в месяц. Я останусь с малышами, а ты спокойно сможешь уехать на лето в село!
Я тогда говорила, что это безумная идея, что я никогда не смогу оставить своего малыша, даже на пару дней, не то что месяцев. Сейчас, я бы отдала все, лишь бы мама не приехала и не увидела меня! Я согласна оставить малыша Злате, уверена она его так же будет любить, как своего, даже на пол года или год, только бы знать. что он живой и здоровый.
Но мама приехала и все увидела, и теперь я не знаю, чего от нее ждать.
Сильный удар рукой по щеке заставляет меня пошатнутся, мне удается удержаться за дверной косяк, чтобы не упасть. Из глаз вылетают искры вместе со слезами. Я хватаюсь за щеку и смотрю маме в глаза. Слезы градом катятся по щекам. Обида превращается в большой ком и душит.
— Асият! — Злата подходит сзади, — ты в порядке? — она аккуратно берет мою руку в свою, поворачивает к себе, — пойдем, сядь на кровать, — мама проходит в комнату следом.
— Скажи, чего тебе не хватало? В какой момент и что именно, мы упустили в твоем воспитании? Разве, — она задыхается и плачет, — разве ты не учиться сюда приехала?
— Мама, успокойся, пожалуйста, — я говорю как можно спокойнее, в данном случае больше думаю о ребенке, чем о себе и собственной матери. Злата наливает нам воды. И себе тоже.
— Какой срок? — спрашивает твердым голосом мама, испепеляя меня взглядом.
— Четыре месяца.
— Кто отец? — я пожимаю плечами, не собираюсь говорить имя отца своего ребенка, — Как это понимать? — она звереет на глазах, никогда прежде, я не видела ее такой злой, — у тебя что их было много, что ты не знаешь от кого? — я продолжаю молчать, опускаю глаза, стараюсь не смотреть на нее. Она стоит передо мной, машет руками и громко кричит, — Асият! Я у кого спрашиваю? Отвечай! Никчемная девчонка! — второй удар приходиться по другой щеке, от чего тут же темнеет в глазах. Злата тут же становится между нами.
— Зачем вы так? Она ваша дочь, вы же не знаете всего! — задыхаясь, в слезах, говорит Злата.
— Отойди и не вмешивайся! Мы сами разберемся! — но Злата стоит, как стена и мне становится страшно уже за нее. Вдруг мама ее толкнет или чего хуже ударит, поэтому я поднимаюсь с места, отодвигаю Злату в сторону.
— Я никогда не скажу, кто отец моего ребенка!
— Конечно, не скажешь! Потом что не знаешь его! Нагуляла! — утверждает мама и лезет в карман за телефоном.
— Не звони папе! — я опускаюсь на колени, — мама, пожалуйста, только не говори папе ничего! — она плюет на меня и отворачивается.
Моя Злата хватает меня за плечи, стараясь поднять. Но я сижу и громко реву, смотрю в след матери, которая набирает чей-то номер. Злата опускается рядом.
— Асият, пожалуйста, вставай.
— Не м-могу, — я задыхаюсь, дышать нечем, мне страшно за ребенка. За своего ребенка. Я дрожу и не знаю, чего ожидать от родной матери, которая прежде никогда не позволяла поднять руку на меня или на брата. Никогда в жизни, а тут…
— Подумай о ребенке…
— Зуля? — я, словно сквозь туман, слышу голос матери, — здравствуй, дорогая! Как твои дела? Я рада, что у тебя всё хорошо! Ты еще работаешь в клинике? Мы ночью будем у вас, подробности напишу, не могу говорить! — на этих словах она поворачивается к нам, окидывает омерзительным взглядом нас обеих. Завершает звонок, прячет телефон в карман куртки, она до сих пор не раздевалась.
— Собирайся, мы уезжаем!
— Куда? Я не поеду никуда!
— Куда вы ее забираете?
— А ты, — она тычет пальцем в грудь Злату, будто та виновата в моем положении, — не лезь, никогда! Поняла? — потом она переключается на меня, хватает за руку и одним движением поднимает с колен, — собери только необходимые вещи, ночнушку, пару комплектов белья и пару платьев. Достаточно! — в приказном тоне, я не узнаю свою мать, ее будто подменили. Глаза свирепые горят и стреляют молнией. Я трясущимися руками собираю вещи. Злата помогает и все время шепчет на ухо:
— У меня очень плохое предчувствие.
— Какое? — я хоть и слушаю ее, но не слышу.
— Что-то плохое случится, Асият, — она меня одергивает, — ты меня слышишь?
— Слышу. Что еще хуже может произойти? — я смотрю на мать, которая сидит в зимней куртке, за нашим столом, и опять кому-то звонит.
— Очень плохое! Асият, может я вызову полицию?
— Ты что? На родную мать вызывать полицию? Что она обо мне подумает?
Тем временем мама говорит папе, что обнаружила меня с высокой температурой, не может оставить, вернется через пару дней. Я начинаю сильно дрожать. Мне холодно и мерзко.
Дрожь не покидает мое тело всю дорогу в неизвестность. Мама ни разу не посмотрела в мою сторону за эти несколько часов, которые мы провели в дороге.
Моя Злата, моя нежная и любимая девочка. Как она там? Перед глазами до сих пор стоит картина, как она стоит у окна, отодвинув шторы, смотрит, как мы садимся в такси.
***
Резкий запах хлорки забивается в ноздри, как только мы оказываемся в холле клиники, название которой я успела прочитать у входа — “Дерево жизни”.
Мне тут же становится дурно, но я ничего не могу сделать. Мама тянет меня за собой, крепко держа за руку.
— Зачем мы сюда приехали?
— А как ты думаешь?
— Со мной все в порядке и с… ребенком тоже, — за окном уже давно стемнело и я даже представления не имею, зачем мы здесь в такое время, — у меня плохое предчувствие.
— Брось Асият, хуже уже не будет, — при этих словах она свирепо смотрит на мой живот, — сядь здесь, посиди, — она указывает на диван, который стоит посреди холла. На ресепшене никого нет, ясное дело, ночь. Все спят и персонал, и пациенты, которые лежат здесь.
— Мама, — я стою, сидеть нет желания, — зачем мы здесь? — глаза невольно наполняются слезами, я моргаю, чтобы они не покатились, сдерживаюсь, как могу. Неизвестность убивает, молчание мамы еще хуже.
— Ты же не думаешь, что я допущу, чтобы ты нас опозорила?
— В каком смысле? Что мы тут делаем?
— Не переживай, — она выдавливает из себя улыбку, при этом скрипит зубами и крепко прижимает мою руку, заставляя сесть на чертов диван. От волнения у меня начинает ныть внизу живота, как при месячных, но я не смею и слова сказать маме. Мне и стыдно и боязно говорить ей что-то о ребенке, — тебя осмотрят и поставят на учет. Родишь здесь, в этой клинике, чтобы никто ни сном ни духом знать не знал о твоем позоре.
— А ребенок?
— Что ребенок?
— Я не оставлю своего малыша, — она смеется, и собирается уходить, я ловлю за руку, — почему ты смеешься?
— Я знаю, что нужно плакать, но пока держусь! А малыша своего — ты сначала роди! Потом поговорим!
— Я и рожу!
— Жди здесь, — приказывает, — я сейчас, найду Зулю!
— Какую Зулю? — я начинаю стучать зубами, не от холода, от страха. Не знаю почему вдруг мне становится страшно, атмосфера гнетущая, совсем не комфортная.
— Помнишь ее? — мотаю головой, руки сжимаю в кулаки, ставлю по обе стороны от себя, и облокачиваюсь на спинку дивана, — Конечно, откуда тебе ее помнить. Она моя одноклассница, работает здесь акушеркой, — внезапно она ловит мою руку и тянет на себя, чтобы я села прямо, смотрит сверху вниз, — не вздумай меня опозорить перед ней! Слышала?
— Да, — еле проговариваю, совсем не узнаю свою маму, от этого мне еще сильней обидно, неужели я ее совсем не знала, она же меня любила? Вроде бы, во всяком случае мне так казалось. По крайней мере, проявляла любовь и заботу.
— Ни слова не говоришь, пока я не разрешу! Поняла? — я послушно киваю, и ужасаюсь, когда появляются две женщины. Встаю тут же на ноги.
Мама поворачивается к ним и включает свою фирменную улыбку.
— Здравствуйте, я как раз искала вас.
— Здравствуй, дорогая, — отвечает одна из них и крепко обнимает маму, — Это Мадина Руслановна — врач, гинеколог-акушер-эндокринолог высшей категории.
— Приятно познакомится, — отвечаем мы с мамой, вежливо здороваемся.
— Ну красавица? Все хорошо? Не боишься? — спрашивает Мадина Руслановна.
— Все хорошо. Немного боюсь, конечно, — отвечаю на автомате, не понимаю чего я должна боятся?
— Ноги же раздвигать не боялась, — говорит другая, судя по всему Зуля, неприятно оглядывая с ног до головы меня, — чего тут боятся, да дочка?
— Так, все-все! — говорит врач, тем самым закрывая рот Зули, мама краснеет и стыдливо опускает глаза, я же задыхаюсь от обидных слов незнакомого мне человека, но ответить не могу, у нас не принято перечить старшим, — пошли. У нас тяжелая впереди ночь, — и они с этой Зулей направляются к процедурному кабинету, мы следом. Мама грубо схватила меня под руку и тащит за собой.
— Постойте пока здесь, — говорит Зуля и скрывается в кабинет, — я сейчас подготовлю все необходимые документы.
Мы ждем минут десять, потом из процедурного кабинета выходит врач, мило мне улыбается и говорит:
— Ничего не бойся милая. Все будет хорошо, сейчас медсестра подготовит все и позовет, пройдете вместе с Зулей Султановной.
Остальное все проходит, как в тумане. Мне все время кажется, что я во сне. В очень кошмарном сне. Голова все время кружится, я еле держусь на ногах, пока, под пристальным надзором мамы, подписываю какие-то документы.
— Тебе уже восемнадцать лет, а писать до сих пор не умеешь! — говорит Зуля, поочередно бумажки, которые я подписываю дрожащей рукой.
— Что это за бумаги? — спрашиваю, не поднимая глаз, они наполнены слезами, в горле ком, руки и ноги дрожат, за спиной стоит мама, которая тычет в мою спину пальцем, напоминая о себе.
— Еще и читать не умеешь? — ухмыляется Зуля, — вот, тычет в последнюю бумажку: Политика обработки персональных данных пациента, потом вот тут, — она указывает пальцем на другой лист, нужно написать номер человека, которому мы сможем позвонить в случае..
— В каком случаи?
— Во всех случаях, их много. Укажите номер человека, которому вы доверяете.
Это Злата, твердит мой мозг.
— У нее никого ближе, чем я — нет, поэтому, однозначно, мой номер, — твердит мама за спиной, и я как послушная, правильная, девочка пишу ее номер телефона и ставлю подпись. Меня оформляют в стационар, как сказала мама, до родов буду лежать тут.
Дальше — хуже.
Мы проходим в процедурный кабинет, где меня взвешивают, измеряют рост, окружность живота, давление, сердцебиение. Врач задает кучу вопросов, связанных с моим здоровьем, на которые отвечает мама. Потом осмотр на кресле врачом, которая отрицательно и грустно машет головой, утверждая, что все проходит хорошо. После мне делают два укола, один в вену, один в попу и медсестра провожает меня в палату. Я прохожу первая, следом мама.
— Я буду лежать одна? — спрашиваю, когда в палате обнаруживаю одну кровать, холодильник и один маленький шкафчик.
— Тебе не нравится? — спрашивает мама, пряча в шкафчик мой пакет с вещами.
— Нравится, но это наверное очень дорого.
— Для тебя стараюсь, — она откидывает белоснежное покрывало, — ложись.
— Мама, мне бы позвонить Злате. Я забыла свой телефон, можно воспользоваться твоим?
— Нельзя, — она укрывает меня и садится под ноги.
— Почему?
— Завтра позвонишь. Поздно уже.
— Она все равно не спит в это время! — колючий взгляд мамы заставляет меня замолчать и пожалеть о том, что попросила телефон, ладно. Завтра попрошу у девочек на ресепшене и позвоню, — Ты где будешь спать? Или уезжаешь сегодня в село?
— Я останусь сегодня с тобой, завтра уеду.
— Ну тогда ложись рядом, — я двигаюсь к стенке, уступая ей место
— Я посижу, не переживай за меня, — в палату без стука заходит медсестра, широко улыбаясь, ставит маленький поднос на тумбочку, — это еще что? — я знаю до этого в процедурном мне делали но-шпу и успокоительное в вену, во всяком случае мне так сказали.
— Все, что здесь делают — для твоего блага! — отвечает вместо медсестры мама, улыбка исчезает с лица девушки, она, в свою очередь, просит меня выставить руку, чтобы сделать укол в вену. После которого я сразу же засыпаю.
Острая боль пронзает низ живота. Я открываю глаза в темной комнате. Когда боль отступает, я сажусь и понимаю, что в палате. Встаю, включаю свет и смотрю на подол своего платья, в котором вчера так и уснула. Мамы нет в палате, я выхожу в коридор, но не успеваю и сделать шага, как боль повторяется, я сгибаюсь пополам, падаю на колени, хватаясь за живот и кричу:
— Мамаааа! — на мой крик, вдруг откуда не возьмись появляется плачущая мама, падает передо колени, — мне так больно! Мама! Что это, почему у меня так сильно болит живот?
— Дочка! Прости меня, — она плачет навзрыд, — прости!
И она начинает кричать, звать на помощь.
К нам подбегают медсестра и врач. Мама помогает мне встать, когда боль отступает, держит за руку.
— Доктор помогите! — она хватает ее за руку, — отмените все, ничего не нужно!
— Уже поздно что-то менять, процесс пошел! — говорит врач, потом смотрит на меня, — вернись в палату.
Меня опять скручивает от боли, и я уже нестерпимо кричу. Кое-как шагаю в палату.
— Дочка! — мама садится на край кровати, берет меня за руки, подносит к губам, я одергиваю, убираю руки.
— Что ты сделала? — боль опять заставляет меня кричать, я подгибаю колени, жму ко рту кулак, кусаю. Забываю, как правильно дышать, задыхаюсь и покрываюсь потом. Во рту высыхает, язык липнет к небу, не могу им шевелить.
— У тебя будут искусственные роды, — говорит мама и заходится в диком плаче, — прости дочка, я попросила, чтобы это были роды, а не аборт, чтобы в будущем ты могла родить, о всевышний, что я натворила? — она начинает рвать на себе волосы, заходится в истерике.
— Я попрошу вас покинуть палату, — просит зашедшая врач, хорошо что она заходит вместе с медсестрой, я киваю ей, показываю на кран. Мама выходит, последний раз окидывает меня печальным взглядом, что совсем не трогает меня.
— Ты хочешь пить? — спрашивает девушка и дрожащими руками наливает мне воды, откуда она берет стакана не понимаю, но когда она прикладывает ее к губам, я пью, проилавая половину на себя.
— Доктор! — хватаю ее руку, начинаю целовать, — спасите моего ребенка! Пожалуйста! Я всю жизнь буду вам должна, буду делать все, что вы попросите, до конца жизни буду вашей прислугой, все что хотите, только спасите моего ребенка.
Она пытается убрать свою руку, но не может, так я сильней хватаю ее, когда начинается очередная схватка.
— Мамочки! Доктор! Помогите мне! Спасите моего ребенка! — медсестра отворачивается от меня, — мне еще рано… рано рожать… ма, — я затыкаюсь, не могу выговорить это слово. Мама? Нет, нет у меня матери. Ни одна мать не может так поступить со своим ребенком! Ни одна! Моя — смогла!
— Я уже ничего не смогу сделать, только чтобы все прошло удачно, — отвечает холодным голосом врач, — помогите ей раздеться и надеть больничную ночнушку.
— Нет, вы можете спасти моего ребенка! Пожалуйста! Не делайте мне больно!
— Успокойся, — молоденькая девушка, трет мне руки, вытирает пот со лба, снимает платок и начинает меня раздевать. Я приподнимаюсь и помогаю ей, когда мама заходит в палату.
— Дочка… — она подходит близко кровати, я отворачиваюсь к стенке и кричу от поступившей боли.
— Ты… ты убила моего ребенка… моего ребенка! В нем же твоя кровь! Твоя! Как ты могла?
— Доктор, — опять спрашивает она, — неужели ничего невозможно сделать? Отмените все это.
— Это невозможно! — говорит недовольным голосом врач, — Можете покинуть палату или хотите, чтобы все произошло при вас? — медсестра одевает ночнушку, врач просит согнуть ноги в коленях и сильно развести в стороны.
Мама выходит из палаты, последний раз просит простить ее. Я же в ее сторону даже не смотрю.
Это был последний раз, когда я видела ее.
Врач сильно надавливает на живот, чем вызывает у меня сильную боль, от которой я задыхаюсь, в глазах темнеет, во рту все пересыхает, кажется я умираю.
Я кричу сильней, когда врач еще раз надавливает, просит потерпеть.
— Раскрытие хорошее, скоро все закончится.