Глава 39

— Самир? — полными глазами слез я смотрю на родного человечка, так повзрослевшего и сильно изменившегося, возмужавшего брата. Ему сейчас восемнадцать лет. Кудрявые русые волосы развеваются на ветру, он ходит без шапки, никогда не любил шапки. Темно-серые глаза, полные боли смотрят, не моргают.

Когда я ушла из их жизни, ему было четырнадцать. Каждый его день рожденья, я покупала подарок и дарила случайному прохожему подростку. Мысленно поздравляла Самира, желая только здоровья, остальное прибудет.

Я заставляла не вспоминать о них, о жизни в селе. Но это невозможно. Это часть моей жизни, они моя жизнь.

Дя, я понимаю Самир и отец не должны нести ответственность за поступок матери, но я же не знаю, как бы повели они себя, узнав о случившемся? Самир воспитанный теми устоями, правилами и обычаями, смог понять меня? Нет.

Сейчас я смотрю на полные слез глаза брата, на дрожащие губы и руки и понимаю, что не должна была лишить его сестры. Но… и мать не должна была так поступить с моим ребенком. Тогда мое решение лишить их себя, для меня было самым правильным. Сейчас я понимаю, что нет.

Но поздно что-либо менять, прошло достаточно времени, его не вернуть и не исправить.

Сейчас я другая, я изменилась, а тогда я была маленькой глупой девочкой, которая не знала, как себя вести. Как защитить своего ребенка. Как настоять на своем, не бояться и не ехать с мамой. Тогда я, глупая, зависела от них. Они меня содержали, они имели полную власть надо мной. Я не смела им перечить. Их слово, слово матери и отца — закон в нашей семье.

Сейчас я сильная, самостоятельная женщина, потерявшая своего ребенка. С трудом восстановившаяся от того горя, и сейчас я встретила брата. Который вернул, напомнил мне всю боль, которую я тщательно прятала столько лет в груди.

Я кулаком стучу по своей груди, хочу чтобы провалилась боль, которая сейчас застряла в горле, давит, сковывает грудь и не дает мне сказать хоть слово.

Я раскрываю объятия, хочу чтобы Самир сам обнял меня и жду… что он отстранится. Потому что слабо верю, что он обнимет меня, воспитанный теми правилами и устоями, вряд ли примет меня такую, столь изменившуюся.

Но он обнимает. И громко плачет, не сдерживая себя.

Слезы прорываются и льются из глаз рекой. Я отстраняюсь, чтобы лучше рассмотреть его. Глажу по волосам и отросшей щетине, опять обнимаю. И снова отстраняюсь, потому как Самир отстраняется, чтобы рассмотреть меня.

— Асият, родная моя! Ты живая?

— Живая, Самир.

— Неужели это ты? Ущипни меня, — просит с болью в голосе, — ущипни, чтобы я понимал, что это не сон, что это действительно ты.

— Нет, — я плачу, сердце разрывается, причиняя тупую боль горлу, — не хочу причинять тебе боль…

— О всевышний, это она! Это точно моя сестра, — он крепко обнимает и прижимает к себе.

Мой Самир, теперь такой большой, выше меня ростом, с крепкими стальными мышцами, кажется сейчас задушит.

— Ты такой большой стал, совсем взрослый. А помнишь когда ты был маленьким, и спорил, всегда, что вырастешь и станешь больше меня? Помнишь? — плачем оба навзрыд, — я обижалась, — слова с трудом удается выговорить. Он кивает, вытирает мое лицо, своей заледеневшей ладонью.

— Ты такая красивая стала. Очень красивая. А когда я был маленьким, я завидовал, что все тебе говорили, что ты красивая. Я на зло тебе говорил, что ты не красивая. Потом, я каждый день плакал, когда ты пропала, я просил Аллаха, чтобы я смог найти тебя и сказать, что врал, — он задыхается, с трудом произносит слова, — хотел сказать, что ты красивая.

— Глупый мой… Господи! — я сейчас понимаю, какую большую ошибку совершила, когда ушла от них, когда обиделась на них на всех, когда для меня рухнул мир, я ни о ком не думала, кроме себя. Кроме своего горя.

— Я столько искал тебя. Сначала вместе с папой, а потом, когда чуть вырос и сам, хоть мне и было шестнадцать лет тогда, я расковырял весь интернет, я давал объявления о пропаже сестры во все поисковые сайты. Я клеил на остановках объявления с твоим фото. Но все тщетно. Никакого результат. Я опустил руки и перестал на что-то надеяться и искать тебя.

— П-папа искал меня?

— Пойдем, — он тянет меня за руку, — здесь неподалеку есть кафешка. Выпьем чаю, ты заледенела.

Мы заходим в уютное и теплое кафе, только тогда я понимаю, как замерзла на улице.

Самир сам заказывает нам чай, просит чтобы принесли в больших кружках, с малиновым вареньем. Он помогает мне снять верхнюю одежду, ложит на соседний стул, потом сам снимает свою куртку. Мы молча рассматриваем друг друга, то и дело улыбаемся, не верим своим глазам. И только после нескольких глотков он начинает.

— После того, как мы несколько дней не смогли дозвонится, папа решил, что с тобой случилось что-то плохое и решил срочно выехать к тебе. Только мама не смогла поехать с нами, она после того как вернулась от тебя — заболела, — он делает еще один глоток, я же прячу глаза, стыдно теперь смотреть брату в глаза, — мы не нашли тебя. Вахтер, та злая тетка, сказала, что девушки часто пропадают или с ними что-то случаются, если они занимаются плохим делом. На вопрос каким делом вы занимались, она ожидаемо не ответила, только вернула твой телефон. Сказала, что нашла его в твоей комнате. Он кстати до сих пор дома, им никто не пользуется, папа запретил всем к нему прикасаться, — я опять плачу, понимаю какую боль причинила самым родным людям, — мы остались тогда в городе на неделю. Искали тебя. Сами, пешком ходили во все инстанции, где что-либо могли узнать о тебе. Но твоя история закончилась для нас в январе того года. Нигде никакой информации нет о тебе. Единственное что мы узнали, это то, что ты выписалась из нашего дома. Папа тогда вообще растерялся, с ума сходил и я вместе с ним, только мама каждый плакала, и ничего не говорила. Потом папа продал половину нашего хозяйства, нанял человека, чтобы найти тебя. Потому что не верил, что ты занималась каким-то плохим делом, как нам сказала вахтер. Типа, что вы ночью поздно возвращались и сто процентов куда-то влипли, мы не верили. Ни я ни папа, а вот мама и плакала и говорила, что нам не узнать, каких мы вырастили и воспитали детей.

— Господи… а ты веришь? Что я занималась плохим делом? — и спрашиваю и боюсь услышать ответ. Ком застрял в горле, я плачу и теряю дар речи, пока жду ответа.

— У меня даже мыслей таких не было, — только после этого я облегченно вздыхаю, делаю глоток чая, чтобы ком не задушил меня.

— Ну даже человек, нанятый папой, не смог найти о тебе ничего. Будто ты испарилась, исчезла. Просто так, с лица земли. О тебе нигде нет никакой информации. Как так Асият?

— Я… — отворачиваюсь от него, смотрю в окно, на проходящих людей, все куда-то спешат. Только лишь мы с Самиром сидим, никуда не спешим. Но мне так кажется, что не спешим, пока Самиру не звонит папа.

— Асият, папа звонил. Нам нужно возвращаться домой. Поедешь с нами? — я отрицательно мотаю головой и горько плачу, — там мама. Она болеет. У нее… она когда тогда вернулась от тебя, заболела, и до сих пор болеет.

— Как так? — я вытираю салфеткой сопли и слезы.

— У нее онкология Асият. Последняя стадия. Ей осталась недолго.

— Что? — я вздрагиваю, будто меня ошпарили кипятком, — Чем она тогда заболела? Чем? Господи, что за болезнь такая?

— Папа продал все оставшееся хозяйство, чтобы вылечить маму. Но эту болезнь не победить. Поедешь, с нами? Мама только и мечтала в последнее время, чтобы увидеть тебя перед смертью. Иногда мне кажеться, что она не умирает только лишь для того, чтобы увидеть тебя. Ждет. Может я и не прав.

— Господи! — я прикрываю рот ладонью, не верю во все происходящее, мама умирает?

— Это последнее ее посещение онкологии. Врач сегодня увеличил дозу обезболивающих. Она уже давно на наркотиках, чтобы терпеть боль.

— Нет, не может быть! Скажи, что это неправда! — я реву, не могу остановиться.

— Если ты надумаешь приехать, ты знаешь где мы живем, — произносит Самир обиженно. Видимо понимает, что сейчас я не готова встретиться с мамой. Встает, забирает куртку и шагает на выход.

Я долго еще не могу прийти в себя. Просто сижу и плачу. Пока мне не звонит Злата.

— Только не говори, что ты который час подряд проходишь собеседование! — возмущенным голосом говорит Злата, не дожидаясь моего але, — папа разжег костер и пригласил гостей, всех наших родных и любимых людей в честь Жени, хочет познакомить с ними и тебя. И да, Женя сказала, что ничего есть не будет, если мама Майя не приедет! Вот так! Так что поднимай свои булки и едь домой! — на одном дыхании говорит Злата, не давая мне возможности вставить хоть слово.

— З-злата, — говорю прорезанным голосом и еще сильней и громче плачу, — Злата, ты мне так нужна!

— Боже Майя, ты где?

— Я… я в каком-то кафе.

— Скинь геолокацию, я приеду.

— Не надо милая, займись дочкой и отцом, — я всхлипываю, — я сейчас вызову такси.

— Скажи мне что случилось? Почему ты плачешь?

— Я скоро приеду, расскажу.

Такси останавливается у входа в дом Петра Михайловича. Я расплачиваюсь, выхожу. Так холодно, ужасно холодно, мороз и ветер пронизывает тело насквозь. Я дрожу и стучу зубами, пока шагаю ко входу в дом. Злата видит меня через большое окно и выходит встречать меня.

— Боже Майя! — она тянет за руку меня внутрь. Пока мы сидели в кафе, моя потная одежда успела высохнуть, но меня знобит и я ничего с этим не могу поделать, — что случилось, девочка моя? — она помогает мне снять куртку и платок.

— Я встретила Самира. То есть он меня узнал… и.

— Твоего брата? — она прикрывает рот ладонью.

— Мама, — меня разрывает, слезы начинают литься из глаз. — Мне нужно домой! — осознание приходит внезапно и спешно начинаю собираться обратно в дорогу, — вызови мне такси, пожалуйста.

— Что с мамой? Подожди. Ты вся горишь! Я никуда тебя не отпущу.

— Мама тяжело больна… Злата, она ждет меня!

— Ура! Ура! Ты приехала? — Петр Михайлович идет к нам прихожую с Женей на руках, видимо не дождался, чтобы я прошла в гостиную, Женя тянет руки, проситься ко мне. Я забираю ее, целую и крепко обнимаю, — мама ты плачешь?

— Нет, — опережает меня Злата, — мама Майя просто сильно замерзла, да Майя?

— Да, моя куколка, так что ты беги, поиграй со своими пупсами, ты их уже выложила из чемодана?

— Конечно! — она весело хлопает в ладошки, — сейчас я пойду их накормлю, — она, слава Богу, убегает в гостину.

— Что случилось дочка?

— Мне нужно домой, к маме.

— К маме? — с удивлением спрашивает Петр Михайлович.

— Она тяжело больна, ее дни сочтены. Мне нужно ее увидеть. Она моя мать, как бы там ни было..

— Конечно-конечно, поезжай.

— Папа, она вся горит! Потрогай ее.

— Я… вызову такси.

— Господи! Ну куда ты в таком состоянии?

— Я должна поехать, иначе я никогда не прощу себя.

— Я отвезу тебя.

— Не стоит, у вас гости, пожалуйста, ничего не отменяйте из-за меня.

— Как это? Я так не могу! — упрямо спорит Петр Михайлович, — тебя отвезет мой водитель.

— Я буду волноваться, — говорит Злата и тянет меня за руку наверх по лестнице, — ты примешь горячий душ, переоденешься, я тебе сделаю терафлю, потом отпущу.

— Злат..

— Никаких Злат. И не стой подолгу на улице! Простынешь, если уже не простыла!

После горячего душа озноб покидает мое тело. Я надеваю теплые джинсы с начесом и теплый вязанный свитер, спускаюсь вниз, где меня уже ждет Злата с кружкой лекарства.

Всю дорогу я плачу, маленькими солеными слезами. В горле першит, боль давит на грудную клетку, я не могу успокоится. Водитель то и дело смотрит в заднее зеркало и спрашивает все ли со мной в порядке?

Злата и Петр Михайлович периодически звонят водителю, спрашивают обо мне. Потом на телефон мне приходит смс от Златы:

Все таки, мне надо было не слушаться тебя и поехать с тобой!!!

Когда она ставит восклицательные знаки в конце предложения, тем более три, это значит она кричит.

Я долго стою перед воротами в когда-то родной дом и не смею шагать вперед.

— Я подожду вас здесь, — говорит вдруг появившийся ниоткуда водитель.

— Не стоит, спасибо вам большое.

— У меня приказ не оставлять вас здесь. Я подожду вас, когда закончите, отвезу обратно.

— Не стоит меня ждать, правда, — отвожу от него взгляд, смотрю на знакомую калитку, такого же цвета, как три года назад, — Я не знаю, как скоро освобожусь, — отвечаю и открываю скрипучую калитку.

Загрузка...