Приватный танец

Глава 40

Родной двор возвращает меня в прошлое.

Старые качели, осыпанные снегом, качаются и скрипят, висят там же. И велосипед Самира, все стоит на своем месте. Правда сейчас он навряд ли сможет прокатиться на велосипеде, потому что вырос с них. Наш с ним волейбольный мячик, сдутый, лежит под снегом. Ничего не изменилось, даже старая лавочка на своем месте.

Слезы текут по лицу ледяной дорожкой. Мороз и ветер усилился, вечерами становится еще холоднее. Я осматриваю двор, наш с Самиром детский смех, наши детские шуточки, споры и обиды звоном отдаются в ушах. Боже, как же хочется вернутся в детство! Такое беззаботное, безобидное.

Но увы…

Самир выходит в одной футболке и бежит в мою сторону:

— Ты приехала? — обнимает, — я знал, что ты приедешь. Не зря ждал.

— Я не смогла бы не приехать.

— Отец ждет. А вот мама…

— Мама не ждет?

— Я не сказал ей, что встретил тебя. Боялся расстроить ее, если бы вдруг ты не приехала. Пошли, зайдем внутрь.

— Мне так страшно…

— Не бойся… ты чего, — Самир дрожит от холода, это и заставляет меня шагнуть в дом, — это твой дом тоже! Ничего не изменилось, — дрожащим голосом говорит брат, помогая мне снять куртку и платок, — только ты изменилась, — смотрит с восхищением, чем придает мне уверенности шагать вперед.

В гостиной узнаю нашу вредную соседку, так по-хозяйски расиживающую на диване с чашечкой чая на руках.

— Она каждый вечер приходит навещать маму, — шепчет на ушко брат. Я киваю и здороваюсь.

— Оо! — отзывается тетя Самира, — явилась распутная девица! — смотрит с презрением, — да еще и в таком виде, — ставит чашку на стол, открывает рот, чтобы еще съязвить, да только не успевает.

— Вы на свой вид посмотрите, а ее не трогайте! — Самир крепче сжимает мою руку.

— Где ты видела мою распущенность? — я смелею после слов брата, — аа??? Отвечай, где ты видела мою распущенность?

— Еще и язык остренький появился! Руку подай — откусит по локоть! — все не угомонится тетя Самира.

— Не смей трогать мою дочь! — тело покрывается мурашками, когда за спиной слышу голос отца. Слезы застывают на глазах, мне страшно перевернуться назад, — Асият? — произносит дрожащим голосом, а потом уверенным, — Дочка!

— Я лучше пойду, — говорит тетя Самири встает с места, — завтра приду.

— Не стоит себя утруждать, — отвечает отец, — больше, чтобы ноги твоей не было в моем доме! — тетя Самира ворча под нос, чтобы мы неблагодарные уходит, — обнимешь?

Конечно, обниму! Разворачиваюсь и кутаюсь в любимых объятиях.

— Дочка! — голос отца становится мягким и любящим, — как же я скучал!

— Я тоже очень скучала… правда думала, вы меня никогда не примете… не простите, — голос все также дрожит, я вся дрожу.

— Тебе холодно? Замерзла? Покушаешь? — спрашивает папа.

— Нет, — смотрю на Самира, потом на отца, — не голодна. Я хотела бы увидеть маму.

— Мама спит, — говорит папа, грустно опуская глаза, — пойдем, присядем, думаю нам есть о чем поговорить.

— Я все-таки сделаю нам чай, — говорит Самир и идет на кухню, я порываюсь следом, но отец задерживает.

— Он справится.

Только сейчас я отсматриваю нашу гостиную. Ничего не изменилось, все та же мебель, занавески и ковры на полу. Только как-то не людно стало, тускло.

— Я знаю, вы ждете от меня очень многого..

— Нет. Только то, за что ты так с нами поступила? Почему исчезла ничего не объяснив?

— Я…

— А вот и чай, — громко говорит Самир и ставит поднос на стол, — с твоим любимым малиновым вареньем. Я сам его варил! — я улыбаюсь и опускаю глаза.

— Мы ждем Асият…

— А разве мама вам ничего не рассказала? — хоть я и знаю, что ничего не рассказывала, но я должна знать точно.

— Самир… — я вздрагиваю, когда слышу мамин тихий голос.

— Мама проснулась… — говорит Самир и встает со своего места. Я иду с ним, следом и папа.

— Асият? Дочка? — мама лежит на кровати, укрытая белоснежным одеялом, только вот в комнате пахнет лекарствами.

Я смотрю на маму и не знаю. Лицо стало желтого цвета, губы посинели, глаза углубились и потускнели. Она очень похудела и постарела. Морщин стало больше и глаза… печальные.

Боже! Что сделала с мамой болезнь, страшно смотреть!

Но мне ни капли не больно. Почему?

Господи, почему мне не больно, она ведь моя мать?

— Здравствуй, мама, — отвечаю черствым голосом, Самир подталкивает со спины, чтобы я подошла поближе. Мама тянет мне руку, я поворачиваюсь, смотрю на брата, который кивает, чтобы я подошла.

— Я так ждала тебя, ты не представляешь, — говорит мама, когда я беру ее руку в свою, нежно сжимаю, боюсь причинить боль, потому как и без того вся рука в синяках от уколов.

Я молчу. Присаживаюсь на край кровати, смотрю под ноги.

Я всегда знала, что придет время и мы с ней встретимся. Только совсем не так себе все представляла. Я думала, репетировала свою речь в уме, планировала, что я ей скажу, когда мы встретимся. Но вот сейчас, полная растерянность. Я будто заледенела, не знаю как себя вести с ней, с женщиной, которая лишила меня ребенка.

— Прости меня, Асият, — она подносит мою руку к своим губам, я одергиваю и встаю с места. Мама всхлипывает и тихо плачет.

Мне становится плохо. Вдруг не хватает воздуха.

Этот день полный сюрпризов, плохих сюрпризов, дается мне с трудом. Я молю про себя, чтобы скорее наступила ночь и я оказалась в своей постели. В теплом уютном доме Златы с Женечкой под рукой, тихо посапывающей. Там мое все, там меня ждут и любят. А здесь нет.

Нет меня для них. Они давно отвыкли от меня и научились жить дальше.

Только когда я смотрю в глаза брата и отца, понимаю — нет. Они любят. А мама?

— За что, мама, тебя просить? — вдруг ниоткуда прорезается голос, — за мою сломанную душу или за убитого ребенка, которому ты не дала возможности появится на свет? — она мотает в стороны головой и прикрывает глаза.

— Что ты такое говоришь? — спрашивает изумленный отец.

— Почему, мама, ты не рассказала им, причину моего исчезновения? Ты ведь знала почему, поэтому не искала меня с ними! — я на удивление не кричу, говорю спокойно, стараюсь не нагнетать обстановку и не грубить маме, хотя когда репетировала свою речь перед ней, там было все по-другому. В этой ситуации я не могу, я должна сдерживаться, говорить спокойно, — Папа, — я смотрю на его печальные и злые глаза, — почему ты не спрашивал свою жену, что случилось тогда, что после ее посещения, я исчезла? Почему, папа?

— Я спрашивал…

— Асият, — тихо спрашивает брат, — что случилось?

— Папа, мама! — смотрю поочередно на обоих, — вы воспитывали меня? Вы. Лучше, чем вы никто не знает нас с Самиром, я говорю про себя, три года назад, какая я была. Правда ведь, никто кроме вас не знал, какие мы, ваши дети, на что способны?

— Конечно, дочка, при чем тут это?

— Папа, вы воспитывали нас строго. С детства учили вашим обычаям, устоям, вашим законам. Мы выросли правильными и послушными детьми. Как ты, мама, — смотрю на нее, — смогла так поступить со мной?

— Что она сделала?

— Что ты сделала, Залина?

— Разве ты не знала меня, свою дочь, мама? Ты даже ничего не спросила, как и почему, тихо, молча решила все за меня. Лишь бы я не опозорила вас. Только бы люди не сплетничали о вас, ради своей порядочности и чести ты убила моего ребенка! Не выслушав меня. Ты даже ничего не спросила, молча записала в ряды распутных девиц.

— Что ты такое говоришь, Асият? — спрашивает Самир, в то время как отец молча сглатывает, — какого ребенка?

— Моего ребенка, Самир!

— Прости меня, дочка. Я пожалела о содеянном еще в больнице. Просила, умоляла врача сохранить ребенка. Но она сказала, что процесс не обратимый.

— Конечно, мама! А ты не знала? Что на таком большом сроке, сначала делают укол, убивают ребенка, а потом вызывают искусственные роды. Мама, я всю ночь спала с мертвым ребенком в утробе! Как меня тебя простить, скажи? — слезы вырываются из глаз. Я всхлипываю и громко плачу, — то, что тогда я пережила, искусственные роды, ничто с тем, что творилось здесь, — я стучу себя по груди, — ты не потрудилась, мама, спросить, как так получилось, почему я оказалась беременной? — я вижу, как у Самира руки сжимаются в кулак, он громко и часто дышит, наверное ненавидит меня, папа молчит, только вижу застывшие слезы на глазах.

— Как, Асият? — спрашивает окаменевшей отец, — как так получилось? В твоей порядочности я не сомневаюсь ни на минуту! — есть ли слова важнее в этом мире для меня, чем то, что говорит отец? Нет!

— Меня обесчестили отец! Перед самым отъездом! Я испугалась, не сказала, — мать прикрывает рот ладонью, — я бы в жизни не подумала, что забеременею. Но мама решила все за меня. Она просто убила моего ребенка. Чтобы не опозорить честь семьи.

— Почему не сказала мне, Асият? — требует разъяренный Самир, — почему?

— Тебе было четырнадцать лет! Четырнадцать! — я смотрю на мать, — прости меня, мама, за то, что сейчас вместо того, чтобы утешить и ухаживать, я говорю ужасные вещи. Я тебя люблю, — смотрю в родные глаза, — я очень тебя люблю! Ты моя мать, родила и воспитала меня, вырастила. Я буду благодарна тебе всю жизнь, но за то, что ты убила моего ребенка — я никогда не прощу тебя, — я разворачиваюсь и шагаю вон из комнаты. Самир в один шаг догоняет, хватает за локоть и говорит приказным тоном:

— ИМЯ!

— Я не могу Самир.

— Скажи мне его имя, Асият! — я мотаю головой.

— Оставь ее сынок. Не сейчас, — слышу разочарованный голос отца.

— Спасибо, — Самир ослабляет хватку.

— Ты опять исчезнешь? — спрашивает дрожащим голосом.

— Я приеду завтра. Успокоюсь и приеду.

— Пошли проводим, — говорит папа и шагает в мою сторону.

— Не надо, — смотрю полными глазами слез, на брата и отца, — пожалуйста.

— Оставь хотя бы номер телефона, — просит отец.

Мы обмениваемся телефонами, я надеваю куртку и платок, на улице темно, но мне не страшно. Слава Богу, никто не увидит меня и моих слез. Не прощаюсь с родными, лишь прошу, чтобы не оставляли маму одну и выхожу во двор. Еще раз осматриваю двор и шагаю к калитке. Только я шагаю за калитку, упираюсь в сильную крепкую мужскую грудь. Знакомый аромат забивается в ноздри, вызывая во мне табун мурашек. Медленно поднимаю глаза вверх, пока не впадаю в омут любимых глаз.

— Это вы? Ты?

— Да, это я, Майя, Марк. Рад знакомству, — улыбается своей нахальной улыбкой.