Привет, это Навальный

Глава 1. Марш «Весна» и убийство Немцова

Зимой 2015 года в рамках только что созданной «Демократической коалиции» было принято решение провести марш. Оппозиция тогда была в застое, и какое-нибудь крупное уличное мероприятие, объединяющее разных людей, было бы весьма кстати. Однако у марша «Весна», как его решили назвать, не было никакой конкретной повестки. Это было мероприятие «за всё хорошее, против всего плохого», но с хорошим дизайном, который придумали в Фонде борьбы с коррупцией, и с моральной поддержкой остальных членов коалиции, которые, впрочем, никакого серьезного участия в организации не принимали.

Выделялся, конечно, бывший зампред Правительства РФ, а ныне сопредседатель партии ПАРНАС Борис Немцов. Тогда по личной популярности он, возможно, даже обходил Алексея Навального, хотя не светился так в соцсетях и в целом одеяло на себя не тянул. Все тогда говорили, что спокойный и рассудительный Борис Ефимович выполняет роль медиатора, решая конфликты и снимая напряжение в отношениях между субъектами оппозиции. Роль Немцова была исключительна и незаменима, и с утратой этого человека, оппозиция потеряет многое: не только мозги, но и большую часть совести. Немцов был всегда предан делу, которому служил, и не рушил общие начинания из эгоистичных побуждений. Его любили и сторонники Навального старой волны, и старые сотрудники ФБК. Новые технократы вроде относились к нему без предубеждения и особых чувств, но для тех, кто был в протесте не первый год, Немцов был человеком очень большого авторитета.

Немцов вместе с Навальным пиарили готовящийся марш «Весна», чтобы хоть каким-то образом разбудить оффлайн, потому что с 2013 года на улицах Москвы никто нормально не агитировал. Эта проблема в оппозиции обсуждалось, и больше всего она досаждала самому Навальному, который только-только вышел из-под домашнего ареста и которому сразу хотелось взять быка за рога и показать, кто в коалиции хозяин. Навальному хотелось приключений. И как открыто говорили в ФБК, время, проведенное Навальным под домашним арестом, негативно отразилось на его моральном и физическом состоянии. Он стал грузным, обрюзгшим, застоявшимся человеком с реваншистским настроем, у него появилась какая-то психическая неуравновешенность. По нему домашнее заточение очень больно ударило именно в плане амбиций: он привык быть с 2013 года на первых местах во всех оппозиционных хит-парадах, а тут так надолго выпал из процесса. Конечно, тоска рвала ему душу. Марш «Весна», в том числе, должен был помочь Навальному вернуться в строй, почувствовать ритм жизни.

Уличными мероприятиями хотели разбудить сторонников, поэтому ФБК придумал целую серию пикетов, которые мы проводили в рамках предварительной агитации. Леонид Волков тогда окончательно вернулся из Люксембурга. Всем в Фонде стало понятно, что жизнь в Европе не приносит ему того дохода, который приносили бы занятия политикой в России. Хотя сам Волков не хотел признавать свой предпринимательский провал. Он всем рассказывал, что ему стало скучно, да и вообще он может зарабатывать удаленно: я, мол, вернулся в Россию не как сотрудник ФБК, а энтузиастом, который будет всегда рядом. Все это было, конечно, чушью, он целыми днями терся в ФБК, приходил и уходил как штатный сотрудник, и не было заметно, что он поддерживает какую-то стороннюю IT-деятельность. Он был полностью погружен в политику, присутствовал на всех летучках и раздавал свои советы. И в марше «Весна» он выступил полноценным технологом. Он, как и Навальный, хотел вернуться в большую уличную политику. С тех пор, кстати, в среднем каждые полгода Волков старался придумать кампанию или ивент, с помощью чего он раскручивал себя лично и параллельно зарабатывал.

Были разработаны предваряющие марш уличные мероприятия, довольно нехитрые. Тогда как раз только появилась база «Демократической коалиции», и мы старались максимально активно работать с волонтерами, чтобы не упустить лидерство перед другими членами коалиции. В пробном варианте мы попытались установить кубы в трех местах Москвы, но приезжала полиция и объясняла, что хоть мы и имеем право вести предварительную агитацию, но такую сложную конструкцию, как куб, нам никто ставить не даст. Кубы тогда согласовать так и не удалось, как мы ни старались. Впрочем, наша позиция, признаюсь, была не очень обусловлена с правовой точки зрения. Поэтому Николай Ляскин придумал тогда альтернативный способ агитации – огромные брендированные шары, которые мы накачивали газом. Опыт с шарами к маршу «Весна» был признан успешным, они легко транспортировались и метро, и в наземке и не вызывали никакой агрессии сотрудников полиции. Весь агитационный цикл к этому маршу мы провели без задержаний, а если и было реагирование полиции, то все обходилось без протоколов. Потом, кстати, шары «Навальный-2018» будут поданы как космическое ноу-хау, но бывалые сразу вспомнили, что их использовали еще три года назад, и поэтому у будущей президентской кампании в этом аспекте не будет никакого новаторства.

Было только случай, когда Алексей Навальный устроил вместе с Борисом Немцовым агитационный рейд в метро. Это должно было вызвать широкий отклик у наших сторонников: стояла плохая зимняя погода, и идея с агитацией в метро казалась очень заманчивой. Тогда мы еще считали, что агитировать в метро можно, но позже откажемся от этой тактики, поскольку тот агитационный рейд в метро быстро закончился задержанием Навального, большие проблемы были и у обычных волонтёров, которые поехали с ним. Ребят долго держали в отделении, с ними была наш юрист Анна Барвашова, которая билась за них до последнего, а я потом еще долго в частном порядке помогал им на судах. Алексея Навального тогда задержали на сутки, но буквально через несколько дней закрыли снова отбывать снова административный арест. В момент, когда задержали Навального, задержали и Романа Рубанова, но для него, удивительно, никаких административных последствий не было. Я тогда приехал ему помогать, его немного подержали в опорном пункте на станции метро «Чистые пруды». Роман как-то ловко и умело отделался от сотрудников полиции, которые ничего не смогли ему вменить, и моя помощь как юриста ему по большому счету и не понадобилась. Более того, он даже попросил подождать его не внутри опорного пункта, а снаружи.

Борис Немцов перед этим рейдом заехал в Фонд и вел себя очень скромно, на него даже мало кто обращал внимания. Навальнисты смотрели на него сквозь призму возможного объединения ПАРНАСа и Партии прогресса, дескать, вот скоро Навальный займет место третьего лидера рядом с Немцовым. Для «новых» навальнистов, в отличие от «старожилов» оппозиции, Немцов был «лидером демшизы», и многие его недооценивали. Это позже, уже после его смерти, все начнут восхищаться размахом и искренностью Бориса Ефимовича. А тогда он был вождем устаревших в политики людей, не способных на качественные кейсы, людей, которые занимаются только уличным акционизмом. Все это тогда казалось каким-то пережитком, а будущее, мы верили, было только за нами, за прогрессивными диджитал-навальнистами. Поэтому к Немцову относились хоть и по-доброму, но со снисхождением: главный-то тут Лёха, а Борис — только, так сказать, из уважения к возрасту. Дураки мы были, дураки…

Я тогда участвовал в подготовке к маршу и отвечал за правовую безопасность, собрал пул юристов, которые должны были незамедлительно реагировать, если начнутся задержания. Потом эти юристы станут костяком моего собственного проекта «Прогрессивное право». И со многими людьми, с кем познакомился в рамках той подготовки, я потом сотрудничал еще многие годы. Марш «Весна» вообще дал последний приток людей перед 2018 годом, тогда пришло много новых лиц в партию и в волонтёрскую сферу. И даже более того: кампания «Навальный-2018» по приросту качественных людей была горазда беднее того неожиданного всплеска в момент создания первой «Демократической коалиции». Тогда многие наши сторонники поверили в проект, но с развалом «Демкоалиции» общественные настроения изменились не в нашу пользу, и это сильно сказалось на будущей президентской кампании. Но тут, забегая вперед, Навальный может винить только себя, потому что как первую, так и вторую коалиции развалил именно он, его эгоизм, вождизм и нежелание идти на компромиссы.

Мы продолжили вести кампанию по подготовке к маршу. Я также отвечал за работу уличных точек агитации с шарами. Людей было крайне мало, наверное, всего было вовлечено около 20 волонтеров, но наша задача состояла в том, чтобы неустанно гнать контент в твиттер. Почему-то именно эта соцсеть стала нашей базовой. Мы превращались в твиттер-тусовку, в чем нас справедливо и обвинят после провала «Демкоалиции» на региональных выборах. Но даже на агитации в Интернете мы работали только на свою аудиторию, не выходя за пределы этих пресловутых двух процентов. Считалось, что к президентским выборам мы свое нагоним, а сейчас можно и так обойтись, никого это не тревожило. Все эти фотографии людей с шарами марша «Весна» неистово форсились в онлайне Волковым и Рубановым, которые понимали, что это единственный способ популяризировать мероприятие. С уличной агитацией не задалось, во многом арест Навального испугал людей.

Но убийство Бориса Немцова стало абсолютным шоком для всех.

Произошло это поздно вечером в пятницу, 27 февраля, в то самое время, когда московской планктон обычно напивается. Я также был в одном из баров у себя в Чертаново, в ночи мне написал один из друзей, что, похоже, Бориса Немцова убили. Я отвечал ему, что этого просто не может быть, но вскоре об этом стали писать и все информагентства. Честно говоря, будучи в подпитии, я какое-то время был уверен, что это опять чьи-то плоские шутки, потому что такое в оппозиции проскакивало и раньше. Но списавшись с другими товарищами, я понял, что это правда.

Я был в шоке. Буквально душа ушла в пятки. Невозможно было поверить в то, что его убили. Один из лидеров оппозиции, человек с такой политической историей… Кто? Как это вообще могло случиться? Появились те чудовищные кадры на мосту, которые до сих пор стоят перед глазами. Борис Ефимович лежит на мостовой, задралась одежда, и на теле видны эти следы от выстрелов. Почему он? И самое главное, за что? Неужели, можно убить за этот марш? И непонятно было, что делать. Может, ехать туда к мосту? Или сразу устраивать акцию протеста? Знаю, что кто-то поехал на мост, я предпочел помянуть Бориса Ефимовича, выпив залпом водки, хотя никогда её не пил. Но полная растерянность не отпускала. Ехать ли домой спать, готовясь к завтрашнему дню, или продолжать снимать стресс алкоголем? И никто из тех, с кем я тогда созванивался из оппозиции, не понимал, что делать.

В ту ночь не нашлось ни одного лидера, кто сказал бы что-то конкретное. Алексей Навальный сидел в спецприёмнике, и невозможно было спрогнозировать его поведение, и никто из лидеров ФБК ничего не говорил. Это можно было списать на растерянность, но оказалось, что у людей вообще нет готовности брать на себя ответственность в экстренных ситуациях. И в отсутствии Навального никто из его истеблишмента не готов брать на себя бремя лидерства. Все настолько привыкли к купанию в лучах славы, что даже в такой чудовищной ситуации, как гибель Бориса Немцова, никто не хотел и не мог ничего делать. Этот тезис крутился у меня в голове всю ту страшную ночь, и на следующий день он полностью подтвердился.

До семи утра я не мог уснуть, поспал буквально пару часов и в девять поехал в ФБК в совершенно разбитом состоянии на собрание, запланированное заранее на десять утра в субботу. По дороге на меня, отнюдь не лидера всей структуры, обрушился шквал звонков, все звонили с одним-единственным вопросом: «Что делать?» Я с пустотой в голосе отвечал, что нужно приезжать в Фонд, и там все решится. Но когда я приехал в ФБК, ожидая увидеть там весь состав встревоженных сотрудников, я был обескуражен. Сотрудников Фонда почти и не было, но был под завязку набитый зал людей. Казалось, что все сидят друг на друге, на столах, на подоконниках, был забит коридор, люди были везде. И у всех были красные, невыспавшиеся глаза. Увидев появление хоть кого-то из известных лиц, они с ходу облепили меня всё теми же вопросами: «Что теперь будет? Что нам делать?» В фонде почти не было никого из сотрудников: Николай Ляскин согласовывал в мэрии новый маршрут для траурного шествия (изначально, ещё когда Немцов был жив, мэрия предлагала нам маршрут в Марьино, но мы тогда же отказывались, требуя предоставить место в центре), а где были Волков и Рубанов - совершенно непонятно, наверное там же.

Все собравшиеся большом зале ФБК люди жаждали ответов от первых лиц. Но никого из них не было, поэтому я сам к активистам решил выйти. Люди совершенно не понимали, что у нас происходит, видимо, считая, что мы проводим за закрытыми дверями какое-то совещание. А я просто сидел и собирался с мыслями, понимая, что от меня зависит сейчас многое. Люди напишут эти слова в твиттер, и я тогда оказался как бы лидером всей движухи, человеком, с которым ассоциировался и Навальный, и весь ФБК. И я вышел к людям.

Думаю, что если нет никакой политической повестки, то нужно прежде всего оставаться человеком, поэтому сначала я предложил почтить память Бориса Немцова минутой молчания. Потом уже, отвечая на многочисленные вопросы, я говорил, что марш «Весна» с теми достаточно размытыми политическими требованиями, которым его планировали, уже не состоится. Говорил, что сейчас Николай Ляскин буквально выгрызает в мэрии маршрут в центре, чтобы мы смогли почтить память Бориса Ефимовича. Что нам нужна будет помощь в подготовке всех траурных мероприятий. И предложил всем присоединиться к акции возложения цветов на месте гибели Немцова. Все мы вместе как единое целое переживали смерть человека, которого знали, но никто не был знаком близко.

Это выступление далось мне тяжело, казалось, что я выступал несколько часов, хотя наверняка оно продлилось не более десяти минут. Но самое главное, нам удалось воспользоваться помощью этих людей, которые пришли в ФБК, чтобы подготовить это море цветов для возложения на Большом Москворецком мосту и организовать навигацию по измененному маршруту.

Конечно, все скорбели, но ФБК как-то по-особому отнесся к трагедии, подойдя к этому скорее как к рабочему кейсу, который нужно решить в кратчайшие сроки. Плакали волонтеры, сторонники, которые приходили, но никто из сотрудников не пропустил эту трагедию через себя. Все пришедшие люди часы напролёт повязывали траурные ленточки на цветы и флаги, казалось, что это все держалось на плечах волонтеров, и я вообще не видел тогда весь штат ФБК, словно многие просто не вышли на работу, дескать, суббота – законный выходной день.

Мэрия пошла нам навстречу, согласовав маршрут в центре. Со времен больших протестов 2011-2012 годов был организовано самое массовое выступление российской оппозиции. Гибель Немцова смогла объединить всех, такого количества людей из оппозиции в центре Москвы я не видел ни до, ни после. Там были все.

Я снова отвечал на митинге за правовую безопасность, стоял на рамках входа, и с точки сбора уходил самым последним. Почтить память Немцова пришло очень много известных людей, многие шли почти инкогнито, не лезли в толпу, где в первом ряду на виду у журналистов давились все популисты вроде Леонида Волкова. Там же за основной колонной я встретил бывшего сопредседателя СПС и соратницу Немцова Ирину Хакамаду, она шла одна, заплаканная и ненакрашенная, меня это потрясло до глубины души. Тогда, увидев её в одиночестве и совершенно потерянной, с ненаигранной скорбью, я как-то по-другому стал к ней относиться.

На марше случилась несколько скандалов с участием Волкова. Он вообще вел себя целый день отвратительно, позёрствовал, ругался с полицией и с людьми из ПАРНАСа. Один раз он в каком-то неврозе схватил древко от флага, у него кто-то спросил, зачем оно ему, на что он соврешенно по-хамски сквозь зубы ответил: «Ментов сейчас пи***ть будем». Леонид всегда любил в узком кругу побравировать, бросив громкую фразу, продемонстрировать собственную как бы крутость. Но тогда на траурном марше по Немцову эта фраза звучала особенно неуместно.

А чуть позже произошёл скандал, который стал, наверное, главным морально-нравственным катализатором развала всей «Демократической коалиции», со стороны фонда точно. Когда строились колонны и формировался первый ряд, где были все журналисты, Леонид Волков продолжил вести себя как сволочь. Стал задирать Константина Мерзликина, соратника Немцова и помощника Михаила Касьянова по партии ПАРНАС. Волков везде лез в первый ряд, и хотел поделить единую колонну на блоки, чтобы выделиться отдельным авангардом ФБК и выстроить свой собственный первый ряд. Константин не выдержал и начал отчитывать за этот никчемный самопиар. Весь его праведный гнев обрушился на Волкова на глазах у всех людей: Мерзликин по-мужски стал его трепать, казалось, еще чуть-чуть и он просто пропишет Волкову в бубен. Мерзликин выглядел совершенно правым, и Волков начал постепенно сдавать. Никакой драки не было, конфликт замялся, боксеров, что называется, развели по разным углам. Но Леонид Волков, будучи человеком с дурным характером, затаил на Мерзликина обиду, что сказалось на дальнейших отношениях с ПАРНАСом. Волков с Мерзликиным потом долгое время нормально не общались, и Волков на собраниях ФБК не упускал возможности сказать о нём гадости. Думаю, обида тлеет в нём до сих пор.

Марш в память Немцова тогда прошёл в целом спокойно. Однако была задержана группа националистов, за которых заступились и мы и «ОВД-Инфо». Им потом дали административный арест, мы защищали ребят в судах, часть из них представлял я, а часть – наши юристы. Также была задержана молодая мама с маленьким ребёнком, за нее вступилась Мария Баронова, которая за вечер подняла всю правозащитную Москву на уши, найдя уполномоченного по делам детей. В результате задержанную маму выпустили. Фонд, кстати, как всегда, никакой инициативы в правозащите не проявлял, все было сделано исключительно на гражданской инициативе. Очень сильно помогало «ОВД-Инфо», уже тогда эти ребята сильно выделялись своим желанием не делить мир на своих и чужих, для них все люди с гражданской позицией представляли ценность. В этом отношении правозащитники были впереди многих политиков, и может, если бы их поменять местами, то у независимой политики в России стало бы больше шансов.

Когда Алексей Навальный вышел из спецприёмника, все ждали от него каких-то радикальных действий и заявлений. Казалось, что сейчас вот выйдет Алексей, и «что-то будет». Но Навальный к смерти соратника отнёсся очень сдержанно, выступил как лидер, осудил убийство, но… Всё ФБК праздновало освобождение Навального презентацией партийных проектов, которые мы готовили в его отсутствие. Никто даже не объявил минуты молчания по Немцову. Навальный сидел в углу как Масляков в КВН и оценивал шутки. Алексей, конечно, очень быстро нашёл себя после смерти Немцова, в нем не было никакой растерянности, он успешно обживался в роли единоличного лидера оппозиции. Оставался только Михаил Касьянов, с которым у Навального были мега-отвратительные отношения.

Глава 2. Демократические праймериз и яшинские «титушки»

Прошлый, 2014 год, был застойным для оппозиции. Коалиция «За Москву» потерпела полное фиаско (ни один кандидат не смог пройти в Мосгордуму, а большинство и вовсе не смогло зарегистрироваться, не набрав необходимое количество подписей), случился Крым, что было положительно воспринято большинством граждан России, но депрессивно сказывалась на большей части оппозиции. Роста сторонников не было, а каждый новый человек, пришедший в 2015 году, считался манной небесной, за которого сразу хватались, пытаясь интегрировать его во все проекты сразу. Старые же люди из той волны, которая присоединилась в 2012-2013 годах, к которой принадлежал и я, в основном либо бездействовали, либо ждали новых ярких кампаний, на которых можно было бы в том числе и профессионально подзаработать. Многие стали участвовать в деятельности, организованной другими партиями и движениями. Речь прежде всего о ПАРНАСе.

ПАРНАС набирал силу, в начале 2015 года он считался наиболее амбициозной и перспективной партией, в которой есть живые региональные отделения и, что немаловажно, регистрация. Обладание регистрацией, хоть каким-то правовым статусом, всегда считалось шиком, вокруг этого строились многие оппозиционные институты. «Демократическая коалиция» и создавалась на базе ПАРНАСа по той причине, что это была единственная из имеющихся в наличии либеральных и несистемных партий, у которой была регистрация.

Постепенно некоторые активисты стали сближаться с Михаилом Касьяновым и помощником ещё со времён работы в Правительстве РФ Константином Мерзликиным. Касьянов на тот момент сам воспрянул духом: у него был очень неплохой аппарат, часть людей из оппозиционной Партии 5 декабря перешла к нему, и это придало ПАРНАСу новую жизнь. Помимо регистрации у ПАРНАСа были деньги, а многие хотели развивать свои проекты, получая, хоть какое-то финансирование. У Навального тем временем невозможно было добиться никакого финансирование на любой проект, инициатива которого шла снизу. Даже если ты придёшь с реально полезной идеей, со своей командой для ее реализации, то финансирование все равно будет сугубо твоей личной проблемой. Никто платить тебе не будет, да и вряд ли похвалит.

Алексей Навальный с Фондом борьбы с коррупцией испытывали огромную ревность к Касьянову, ведь они так и не могли преодолеть этот барьер с регистрацией партии. Партия прогресса как раз совершала свою последнюю попытку получить регистрацию, что давало ей возможность хоть как-то поддерживать жизнь и привлекать новых членов. Для партии наступили последние бодрые времена, когда в конце 2014 и начале 2015 годов отмечался прирост активистов в связи с маршем памяти Бориса Немцова. Дальше будет уже хуже: двое пришли, пятеро ушли. Люди приходили, надеясь на возможную регистрацию, да и Навальный тогда еще поддерживал публичный фронт партии.

Михаил Касьянов, конечно, торжествовал, понимая, что находится в уникальном положении и может многим диктовать свои условия. Но надо отдать ему, Мерзликину и всему аппарату ПАРНАСа должное: во всех переговорах с Навальным они показывали гибкость. Касьянов демонстрировал готовность к диалогу, показывал, что в коалиции не будет перегибать палку с игрой в вождизм, несмотря на своё тотальное преимущество в опыте и умении выстраивать аппаратную работу. Единственное, чего не было у Касьянова, – это чувства хайпа, выражаясь фигурально. Он отстал от оппозиционных трендов, однако политического чутья и деловой порядочности у него было не занимать.

Касьянов вел себя довольно осторожно, не конфликтуя, а Фонд же, наоборот, был как молодой боксер, стараясь урвать побольше суверенитета в этой новой демократической коалиции. Это потом приведет к череде вялых конфликтов в «Демократической коалиции» и к полному разрыву в 2016 году.

Также в коалицию вошли и либертарианцы, в то время совершенно непонятный проект, представленный только громким названием и парой десятков сторонников в Москве. В Партии прогресса их называли марсианами за их тогда совсем непонятную идеологию, которая казалась нонсенсом даже в более чем толерантном поле либеральной оппозиции. К «Демкоалиции» присоединилась также партия Владимира Милова «Демократический выбор» и остатки Партии 5 декабря.

Основными субъектами, основавшими «Демократическую коалицию», были структура Навального и партия ПАРНАС во главе с Касьяновым. Их отношения нельзя было назвать дружескими или дипломатичными, всё было очень натянуто. С самого начала в коалиции чувствовалось, что она зародилась несколько искусственно: ненатурально, в результате переговоров с более высокими людьми, которые давали на это деньги. Говорили, что и Михаил Ходорковский стоял за ее созданием и что он же является одним из ее «кошельков».

Как только появилась коалиция, заговорили о том, что нужны были праймериз. Праймериз — это, если кто не знает, такое искусственное «мероприятие ради мероприятия» перед большим избирательным циклом, госдумовским и президентским. Тогда старались играть на долгосрочную перспективу, считая что, проведя праймериз в выбранных регионах, участники коалиции смогут сплотиться и выработать механизмы взаимодействия между лидерами. Именно лидерами, потому что у обычных волонтеров и сторонников не было особой привязки ни к кому из субъектов. А в стане лидеров, увы, после убийства Бориса Немцова взаимоотношения стали значительно ухудшаться.

Для проведения праймериз выбрали три региона и поделили их между собой: Новосибирск остался за ФБК и Навальным, Калугу и Калужскую область поделили пополам между ПАРНАСом, «Демократическим выбором» и «Открытой Россией» Ходорковского, Кострому и область отдали ПАРНАСу и «Открытой России». Всю процедуру, систему и техническое сопровождение, а также имиджевую ответственность, отдали ФБК.

Что такое праймериз? Для нас это было неизведанное окно в мировую политику, институт прямых выборов, возможность раз и навсегда снять самую главную старую болезнь российской оппозиции - междоусобные распри и кулуарные склоки. Теперь же в результате голосования наших сторонников партийный список по каждому региону должен был формироваться публично по образу и подобию настоящего демократического общества. Занявший первое место на голосовании в праймериз автоматически мог рассчитывать на первое место в избирательном списке коалиции, и баллотировался бы от партии ПАРНАС в на выборах в областную Думу соответствующего региона. Одномандатные кампании тоже зависели от результатов праймериз: в «Демкоалиции» решили, что одномандатников можно выдвинуть из остальных лидеров голосования праймериз. Большой неудачей для коалиции было то, что в 2015 году в Москве никаких выборов не было и невозможно было воспользоваться всеми волонтерскими и ресурсами СМИ, но, с другой стороны, основной задачей коалиции стала массовая интервенция в регионы. Выбор регионов был определен на закрытом совете лидеров коалиции. Чувствовалось, что без скрытых интересов не обошлось и здесь.

ФБК с ленцой и, как будто, с одолжением, без видимой заинтересованности подошел к этим праймериз, хотя публично Навальный всегда продвигал идеи праймериз, говоря, что это самая честная процедура, и вообще демократия начинается с неё. Все, однако, прекрасно понимали, что в регионах нет достаточного количества готовых кандидатов, что у нас не то, что конкуренция, у нас дефицит претендентов в этих выбранных регионах. Праймериз на самом деле проводили для поддержания имиджа «Демократической коалиции», чтобы успокоить сторонников и инвесторов, продемонстрировав им свою бурную активность в регионах.

Кандидатов набирали с миру по нитке, искали их, где и как могли. Особенно большие проблемы возникли в Костроме и в Калуге. По Костроме сразу пошёл Илья Яшин. Считалось, что надо уже куда-нибудь пристроить этого «мальчика», который долгое время таскался хвостиком за Борисом Немцовым, но так не смог проявить себя. Полагали, что Яшин особенный, и ему нужно дать еще один шанс, но лучше подальше от Москвы, где он неизбежно провалится. В Новосибирске и Калуге явных фаворитов не было, и их начали искусственно создавать, отправив, например, в Калугу ученого Андрея Заякина из сетевого сообщества «Диссернет» (того самого, которое проверяет на плагиат диссертации крупных российских чиновников, включая министров).

Конкуренции на предварительных выборах не было. В каждом регионе изначально определялся фаворит, который выдвигался так называемым «синедрионом», таким тайным советом коалиции, который непублично вел свою деятельность. В синедрион входили Волков с Навальным, Мерзликин с Касьяновым, а также Милов, и там шли ожесточенные споры. Несмотря на в общем-то показушный характер праймериз, члены «синедриона» всё-таки пытались «протолкнуть» через них своих людей. Так, например, в Новосибирске Волков толкал близкого друга и непонятного компаньона Сергея Бойко.

Для Леонида Волкова главной задачей было провести эти выборы не хуже, чем в почивший в Бозе «Координационный совет оппозиции» (2012-2013), — так, чтобы с технической точки зрения голосование было идеальным. Он разработал безопасную схему, когда голосование проходит в два уровня: онлайн и вживую на участках. Задумка была серьёзная, и год обещал быть ударным, но как всегда подвела халатность.

В ФБК долго не могли подобрать менеджеров, которые поедут в регионы организовывать праймериз. Изначально предполагалось, что туда отправят известных людей, которые успели себя зарекомендовать и у которых был управленческий опыт. Но в итоге Фонд отрядил туда менеджеров среднего звена. Кампанию по подготовке праймериз менеджеры должны были вести с достаточно ограниченным штатом. Сразу стало понятно истинное отношение Фонда ко всей затее: для них это была навязанная инициатива и просто возможность заработать денег от коалиции, причем достаточно приличных.

Праймериз также использовались ФБК под свои нужды: у Фонда созрел тайный план, который назывался «Тагил». Суть «Тагила» заключалась в том, чтобы организовать серию поездок, митингов и выступлений непосредственно Алексея Навального по этим трем регионам, с целью подспудной презентации Навального как лица новой коалиции. ФБК всегда оставался вождистской структурой, где все крутилось вокруг Навального, и что бы мы ни делали, в каких бы коалициях ни участвовали, все приходило к тому, что мы должны работать на личный рейтинг Алексея, а не на институты гражданского общества. Это и стало основной задачей наших специалистов в регионах – проведение успешных и массовых митингов Навального, и даже когда позже начались региональные кампании, выступления Навального также остались в приоритете. В той же костромской Шарье, о которой речь ниже, мы тратили на них больше усилий, чем на собственно работу по праймериз.

Регионы явно имели разные приоритеты у «синедриона». Так, в Кострому готовить праймериз поехала одна-единственная Татьяна Торочешникова без каких-либо помощников, она была человеком активным, но всё-таки одной было трудно что-то построить. А вот в Новосибирск, напротив, поехала целая команда. Волков считал этот город наиболее перспективным, поэтому решил сделать для себя Новосибирск базовым регионом. Еще со стадии праймериз Волков начал завозить туда специалистов, готовить инфраструктуру для долгой кампании и для последующего сбора подписей. Калуга для ФБК была неинтересна, и праймериз там проводили по сути для галочки, поэтому туда отправили Станислава Волкова. Станислав был совсем новый человек в ФБК, еще необстрелянный и без опыта в политическом менеджменте. Помогать Станиславу Волкову поехал один из наших партийцев Сергей Лебедев, который проявил себя там просто отвратительно, временами пьянствовал, и потом руководство его уволило. Обычно Фонд более-менее скрупулезно подбирает команды, но в этот раз все было сделано халатно. Именно Калуга, несмотря на близость к Москве, стала самым проблемным регионом, потому что местные власти и правоохранители вели себя там совершенно неадекватно.

Кроме фаворита от коалиции – профессора Заякина, чей штаб расположился в Обнинске, на праймериз были заявлены и другие кандидаты, которые могли бы «выстрелить», включая местных бизнесменов, правозащитников и бывших «яблочников».

Изначально команда поехала в Калугу без меня. Но по приезде там сразу начались какие-то странности: местные правоохранительные органы врубили жуткую слежку, а команда достаточно испуганно и напряженно начала себя вести. Причем сверхсложных задач перед ребятами не стояло: нужно было в день ставить один-два куба, гнать этот злосчастный контент, как всегда заполняя все соцсети веселыми фоточками. В этом плане все было по-прежнему, земля не сошла со своей оси: спонсоры и сторонники должны видеть, что работа идет, а что фактически происходит на земле, было мало кому интересно. И когда в мае 2015 года начались проблемы с нашей командой в Калуге, меня вызвал директор ФБК Роман Рубанов и, объяснив, какие сложности в преддверии выступления Навального там возникли, отправил меня на помощь нашим.

Учитывая опыт того, как не слишком порядочно может вести себя Фонд, не выполняя своих финансовых обязательств, я сразу договорился с Рубановым обо всем пакете премий целиком: размер заплаты, оплата арендной квартиры в Калуге, компенсация необходимых поездок в Москву. Роман выполнил все мои условия, но, кстати, впоследствии я иногда пренебрегал такой тактикой, не обговаривая все вознаграждения, и Фонд даже до сих пор мне должен денег. Поэтому всем, кому не посчастливится работать со структурами Навального, даю бесплатный совет: всегда обговаривайте все финансовые условия наперед, потому что в дальнейшем могут быть проблемы.

В 2015 году и ФБК, и в целом «Демократическая коалиция» работали втемную: никаких договоров, никаких банковских счетов – только черный нал. Зарплаты выдавались в конверте, даже все обеспечение шло через личные карты координаторов штабов либо передавалось налом при личных встречах. Ни о какой белой бухгалтерии и цивилизованных финансовых отношениях речи тогда не было. Приходилось, глядя друг другу в глаза, выбивать себе приемлемые финансовые условия, гарантиями которых тогда служило только честное слово руководителя. У Рубанова в этом плане была специфическая репутация, и только его неоднократный ответ на неоднократно заданный вопрос служил гарантией от этих странных проволочек с выплатами. Совершенно непонятно, почему Рубанов себя так вел. Многие говорили, что он как рачительный хозяйственник блюдет целостность бюджета Фонда, экономя на сотрудниках каждую копеечку. Я какое-то время соглашался этим с мнением, но все вскрылось после праймериз. Тогда, спустя несколько месяцев, на меня вышли «миловцы» из «Демократического выбора» (они еще были в нем) и предложили работать у них в Калужской области, что интересно, зарплату объявили на 40% больше, чем мне платил Фонд. Это очень странно, потому что бюджет каждому субъекту коалиции выделялся примерно одинаковый, а значит, и расценки должны быть одинаковые. Возникал закономерный вопрос: куда шли сэкономленные деньги? действительно ли они перебрасывались на другие статьи расхода либо Фонд просто пилил?

Приехав в Калугу, я увидел, что дела там действительно шли не лучшим образом, и все были напуганы. Мы стали искать квартиру через открытые источники, газеты и объявления. Сразу откликнулись две девушки модельной внешности, которые приехали на автомобиле с номерами АМР и значком «Динамо». Квартиры нам показывали в самом центре ниже рыночной стоимости, что тоже навело нас на подозрение. На прощание девушки добавили: заезжайте в квартиру, а мы к вам вечером еще заглянем. Тут не нужно было быть Джеймсом Бондом или Штирлицем, чтобы понять, что девушки были от спецслужб и самое безобидное, что нас могло ожидать, это просто квартира, полная жучков. Хотя, думаю, без имиджевых подстав с участием этих девушек не обошлось бы. Вспомнилась сразу история начала 2010-х годов про «Катю Муму».

Такое внимание со стороны органов очень сильно напрягало. Передвигаясь по городу на автомобиле одного из наших сотрудников, мы видели постоянную и навязчивую слежку. Складывалось ощущение, что местные органы делали это специально, чтобы подавить наш настрой. Когда мы-таки сняли квартиру, практически ежедневно видели стоявшую под окнами «Ладу», люди из которой ходили за нами по пятам. Мы в магазин за хлебом – они за нами, мы ехали на машине – и они ехали.

Я, конечно, транслировал сотрудникам всю сектантскую чушь, которую я возненавижу уже гораздо позже: про то, что не надо бояться, мы обязательно победим, за нами правда, а «жуликам и ворам — пять минут на сборы». И это работало на поднятие духа. Чувствовался авантюризм, когда ты приезжаешь в чужой регион как некий политический Индиана Джонс, против тебя слежка, которая одновременно и пугает, и подстегивает чувство собственной значимости. Романтика! Которой, правда, пользовались и будут пользоваться политиканы разных мастей.

У нас были плохие ожидания, и мы боялись, что силовики могут ворваться в помещение, пока мы спим. Дело дошло до того, что Станислав Волков в узком коридоре нашей квартиры намотал из веревок из скотча целое шпионское препятствие. Это, соглашусь, выглядело комично, но такая «шпионотерапия» немного успокаивала нас. Покидая квартиру, мы также закрывали окна, чтобы с чердака через окна никто не влез. Да, признаюсь, дело доходило до паранойи.

Согласование двух пустячных агиткубов в день, по сути только для фото, давалось нам с огромным боем, администрация жутко противодействовала. К кубам приходили спортсмены-боксеры из местного патриотического клуба, с перебитыми носами, похожие на баварских разбойников, которые ходили вокруг нас и отрабатывали удары по воздуху. К нам подсылали ростовых кукол и цирковые ансамбли, которые рекламировали свои балаганы с песнями и плясками. И неизбежно вокруг нашего куба росло суетливое комедиантское движение, которое организовала городская администрация.

Местная общественность в наших праймериз была, впрочем, совершенно не заинтересована, сюрпризов вроде того, что выиграет кто-то иной, кроме Заякина, мы не ждали. Нашей главной задачей было провести митинг Навального. Кое-как его согласовали на окраине города. Навальный приехал вместе со своими людьми, которые должны были обеспечивать безопасность мероприятия, но совершенно с этим не справились, и митинг прошёл очень нервно. Мы насчитали всего 70 человек присутствующих, и как минимум половина из них были сотрудники в штатском и провокаторы, которые специально пришли подвергать обструкции выступление.

Из-за халатности охраны одна из женщин пронесла в сумочке резиновый член, который благополучно полетел в Навального во время его выступления. К счастью, кинули его криво, и он упал где-то рядом, закатившись под сцену под общий гогот толпы. Также пришла одна бабушка, местный профессиональный провокатор, в окружении двадцати тех самых боксеров. Они проталкивали бабушку через толпу к сцене с криком: «Пропустите старушку!». Алексею, конечно, было тяжело выступать в этих новых экстремальных условиях, но главная цель была выполнена – хорошие фотки, на которых уж не разберешь, где провокатор в толпе, а где сторонник. Благо фотографировать эффектным ракурсом «толпу» из семидесяти человек в Фонде уже прекрасно научились.

Под конец того митинга я догадался поставить на прилегающие улицы скаутов, которые следили бы за обстановкой на подходе. В какой-то момент, прямо как в голливудском вестерне с Клинтом Иствудом в главной роли, бежит по полю Николай Касьян, наш верный маленький соратник. Бежит, весь красный и запыхавшийся, язык уже болтается на плече, и, не добегая до меня метров сто, кричит: «Провокация! Провокация!» И подбегая ближе, рассказывает о том, что к нам идет целая армия провокаторов, человек тридцать, и у каждого по два пакета в руках, в которых лежат наши мятные листовки. Чем ответить этим мужикам с мятыми листовками, было совершенно непонятно. Кстати, листовки до этого у нас были украдены непонятными лицами по вине ФБК. У Фонда мы запросили бюджет на платных промоутеров, которые могли бы распространять листовки перед митингом, в ответ одна из любимиц Рубанова – Ася Раменская прислала нам странных молдаван из Москвы, видимо считая, что мы не сможем найти людей на месте. Молдаване имели запойный вид. В один из дней эта компания действительно запила, и мы их еще сутки искали, затем при загадочных обстоятельствах неизвестные у них якобы отняли листовки, что наталкивало на нехорошие мысли.

Я побежал к полиции предупредить о грядущей провокации со стороны этих сомнительных людей с пакетами, но полиция, естественно, проигнорировала все мои просьбы. Надо сказать, что не вмешивалась они ни со стороны нас, ни со стороны администрации. Как говорят в футбольном матче – арбитр дает поиграть, так вот и полиция давала нам «поиграть», что и привело к полному цирку. В какой-то момент к месту проведения митинга подогнали «ГАЗель» с изображением молодого Навального на фоне американского флага, даже он сам тогда оценил, что это было его лучшее фото. А вот когда подошли провокаторы, они просто оставили пакеты с нашими листовками у входа и ушли восвояси. Смысл этого перформанса никто так и не понял.

В Калуге, несмотря на близость к Москве и большие возможности привлечь специалистов и волонтерские ресурсы, кандидаты не слишком старались. Единственным кандидатом, который более-менее проводил встречи, был Андрей Заякин. И то на его встречи приходило по 5 человек, трое из которых были местными силовиками. Всё было похоже на имитацию работы, которая никак не тянула на настоящий политический процесс. Остальные кандидаты просто подтягивали своих друзей в качестве сторонников, количество которых было также ничтожным.

Все стали осознавать, и Волков в том числе, что в процедуре голосования примет участие максимум несколько сотен человек и в оффлайне, и в онлайне. Чертовски маленькая цифра, невозможно «продать» спонсорам и рядовым активистам. Впрочем, Волкова, как казалось, это ничуть не тревожило, для него была важна только имиджевая и техническая составляющая этого голосования. Нас же это серьёзно удручало.

Во время самой процедуры голосования задачей Волкова было собеседовать тех людей, кто придет на участок отдать свой голос на праймериз «живьем». Леонид тогда сильно кичился тем, что, якобы, благодаря опыту депутатства и общения с жителями, сейчас буквально за несколько вопросов он определит, наш это пришёл сторонник или засланный казачок. Если по ходу собеседования выяснялось, что человек не обладает каким-то базисом знаний или идеологией, то его не признавали нашим сторонником и к голосованию не допускали. Такая достаточно субъективная процедура с самого начала вызвала много кривотолков, которые затем только усилились в связи с рядом обстоятельств. Так, Волков собеседовал людей иногда по тридцать секунд, а иногда и по несколько минут. Не обошлось и без скандалов, когда он не допустил к голосованию нескольких сторонников, которых привел один из кандидатов, старый демократ Алексей Дуленков, но пропускал явных «титушек», которые не знали, например, кто такой Михаил Касьянова. Видимо, волковскому эгоистичному нутру импонировал тот факт, что они, не зная Касьянова, все равно наши сторонники. Был еще один скандал в Малоярославце, где на голосование приходили рабочие с завода, который возглавлял кандидат, а их в итоге не допустили. У Волкова на этот счет была жесткая директива - рубить таких голосующих.

Все понимали, что основная теневая задача была в том, чтобы победил Андрей Заякин из «Диссернета». Он был не просто лояльный Фонду человек, он сотрудничал с отделом расследований и был связан с людьми из Европы, откуда бывало приходили материалы для расследований по недвижимости и счетам российских чиновников. Заякин был незаменим, и ко всему прочему, он хорошо относился к самому Навальному, а известных людей из старой когорты, испытывающих к Алексею искреннюю симпатию и лояльных, было не так уж и много.

Калуга оставила двойственное впечатление. Уже тогда было видно, что Фонду это не особо нужно, по-настоящему ни организационную, ни политическую душу они в это дело не вкладывали. Навальный очень тяготился всей этой работой на коалицию, ставя только собственный проект «Тагил» и своих кандидатов во главу угла. Но и сама «Демократическая коалиция», в чем ее огромный минус, не выдвигала особых требований к партнерам, а все внутренние конфликты питались эгоистичными устремлениями или дележом полномочий.

Особые кривотолки между Фондом и центром коалиции в лице ПАРНАСа вызывал брендинг. У Навального непреодолимое отторжение вызывал символ партии – бордовый бычок, хотя, конечно, здесь дело было не в бренде, а в необходимости признавать первенство именно ПАРНАСа в коалиции. Вместе с тем, будучи единственной зарегистрированной партией, политическая сила Михаила Касьянова объективно претендовала как минимум на то, чтобы быть «первой среди равных» в «Демкоалиции». Так или иначе, арт-директор ФБК Елена Марус говорила, что наши цвета совершенно другие, и визуальный образ коалиции должен перекликаться с нашем колоритом. Нашим цветом 2015 года был мятный: мятные кубы, мятная агитация, что мы с лихвой реализовали во время костромской избирательной кампании. Подобное «перетягивание одеяла» по брендбуку закончилось тем, что Фонд победил, и бордовый цвет убрали из раскраски «Демократической коалиции». Но, как мне казалось, ПАРНАС затаил справедливую обиду и вернулся к этой проблеме в 2016 году, когда на расширенных праймериз к выборам в Госдуму бордовый все-таки утвердили фирменным цветом. Цветовой диспут станет одним из многих споров, которые в итоге развалят коалицию.

В Калугу во время праймериз однажды приехал Михаил Касьянов, чтобы провести встречу с местными сторонниками и журналистами. Мы ожидали, что он заедет в штаб познакомиться с командой, которая от «Демкоалиции» готовит праймериз, но ни он, ни его окружение не нанесли нам визит. Мы решили, что если гора не идёт к Магомеду, Магомед всё же сам отправится к горе. И мы всей командой пошли на встречу Касьянова в гостинице «Шератон». Там мы обнаружили, что обеспечения безопасности на встрече нет никакого, и туда мог попасть любой человек с улицы. Встречу могли сорвать и банально не закидать Касьянова яйцами. А на подъезде к гостинице как раз уже тёрлись десятки провокаторов с какими-то непонятными сумками, с тортом, с краской, с какими-то вонючими пакетами. Было понятно, что как только Касьянов зайдет, его сразу закидают всем этим добром. Мы, как люди, отвечавшие за регион, по собственной инициативе взяли организацию на себя, поставили фейсконтроль на входе, отсеяв десятки провокаторов, вели переговоры с администрацией гостиницы, чтобы нам выделили дополнительную охрану.

В целом все прошло без эксцессов, но, к сожалению, Касьянов так и не уделил нам внимания. Это настораживало, потому что я не был врагом Касьянова, более того, признавал, несмотря на все трения, в нем самого опытного человека, ставшего со смертью Бориса Немцова и единственным, на кого можно всерьёз рассчитывать в большой политике. Придя к власти, Касьянов был бы, как я тогда считал, единственным, кто смог бы объединить элиты вокруг себя. Этим качеством Навальный похвастаться не мог, он был таким пацаном, который пел нахрапом и пытался «бортануть» того же Касьянова. В подобных условиях я очень удивился, что коалиция развалилась только в следующем году.

По приезду в Москву нас ждал новый вызов. Вместо Татьяны Торочешниковой, планировавшейся изначально, в Кострому поехал Станислав Волков. ФБК вообще не хотел участвовать ни в каких праймериз в Костроме, и теневая договоренность была о том, что первое место займет Илья Яшин. Однако никакой работы с избирателями он там не вел, все бремя того, чтобы Яшин занял это первое место, легло на его питерского друга политтехнолога Андрея Пивоварова. Пивоваров обосновался со своей командой в Костроме и уже заранее готовился к сбору подписей после запланированной победы Яшина на праймериз. Яшин по этому плану занимал первое место, второе решили отдать настоящему мужику, иначе не скажешь, Владимиру Андрейченко, по виду напоминавшему честного работягу. Был еще некий Николай Сорокин, достаточно перспективный, как мне тогда показалось, местный политик, но и он сразу в кулуарном разговоре заявил, что у него здесь планов нет. Остальные кандидаты были совершенно лишены амбиций и числились в списках ради галочки.

Я был обескуражен, мне казалось, что мы едем для того, чтобы в решающий момент повысить количество избирателей на праймериз. Мне, человеку с демократическими взглядами, который относился к этому не только и не столько как к работе, сколько как к возможности менять мир вокруг, это было странно. Потому что, делая такой прорыв политике, делая эти праймериз, мы наступали на те же самые российские грабли. Играя в договорные игры и подтасовки, мы по сути обманывали своих сторонников, сами становясь тем самым драконом из сказки. Ну или «коалицией жуликов и воров», если угодно.

Тогда выяснилось, что с кандидатами уже хорошенько поработала та самая команда Пивоварова, которая тянула всеми силами на первое место Яшина. По приезде в Кострому мы начали обзвон кандидатов, чтобы пригласить всех на встречу, понять их настроения и чтобы они мобилизовали все свои ресурсы. Но во время обзвона к нам подошли Пивоваров и его помощник юрист Андрей Давыдов и в безапелляционной форме заявили, что мы зря тревожим людей и только мутим воду.

Был и еще один престранный эпизод. В Костроме снова началось серьезное напряжение с сотрудниками полиции: в очередной раз лютовал местный уголовный розыск, задержавший перед моим приездом двоих волонтеров, коих у нас всего было пятеро. Я приехал и увидел, что нашему начальнику штаба Станиславу Волкову Давыдов дает в руки плакат с надписью «Свободу политзаключенным» и отправляет его в пикет к суду. Я очень удивился, потому что в сложившейся правовой реальности между нами и силовиками Станислава могли просто задержать и мы бы остались еще и без начальника штаба. На что Андрей Давыдов ответил, что ничего не будет, Станислав же только постоит у здания суда. А пикеты у суда как раз запрещены, что, по идее, юрист Давыдов должен был знать. Ко всему прочему, напротив суда было еще учебное заведение, где также нельзя проводить одиночные пикеты. Либо это банальное незнание законов со стороны юриста Давыдова, либо очевидное вредительство, когда команда Пивоварова в открытую подставляла начальника штаба в надежде избавиться от него перед голосованием. В итоге я все-таки отговорил Станислава Волкова от одиночного пикета, невзирая на угрозы Пивоварова нажаловаться на меня в Москву другому Волкову, а ребят, к счастью, освободили.

В одни из первых дней работы в Костроме случилась еще одна показательная ситуация. Разбирая документы, которые были до нас, мы обнаружили удивительную картину. Коалиция для Костромы заказала билборды на 700 тысяч рублей, что было достаточно существенной для бюджета суммой. Но эти билборды не провисели и нескольких часов, их сняли неизвестные лица и унесли в неизвестном направлении. По мотивам происшествия не было ни судебного разбирательства, никакой внутренней проверки. Когда мы высказали все свое недоумение Андрею Давыдову, почему никто не занялся расследованием этого вопроса, он нервно выдернул у нас из рук эти документы и сказал, что мы занимаемся полной ерундой, и вообще не стоит в это лезть. Ситуация была более чем подозрительная. Остается только надеяться, что это не был распил, а банальная невнимательность со стороны костромского штаба.

Само голосование в Костроме проходило гораздо «веселее», чем в Калуге, и сначала мы наивно полагали, что местная администрация «тащит» некоего своего кандидата, которого удалось внедрить в наш список. В первый же день толпами пошли какие-то «титушки», на которых мы сначала и не обратили внимания. Это была маргинальная молодежь, словно все сплошь алкоголики и наркоманы. Поняв, что таких людей идет целый поток, мы начали задавать им вопросы, на которые они достаточно клишировано отвечали, но некоторых мы отбраковывали. Что самое удивительное, эти люди очень быстро подстраивались под наши вопросы, и уже следующая партия «титушек» приходила с готовыми правильными ответами. Было видно, что либо они координировались между собой, либо кто-то из штаба сливает им информацию.

Возле штаба голосования постоянно крутилась парочка низкоуровневых технологов-деляг, которые занимались как раз подобными мероприятиями: массовками и подгонами в регионе. Мужики были абсолютно бандитского вида — в белых рубашках, черных штанах, с прокуренными красными глазами. В какой-то момент не кто иной, как технолог Ильи Яшина Андрей Пивоваров сказал, что он с ними сотрудничает и они будут помогать собирать ему подписи. Технологи-деляги, кстати, тоже проголосовали и было заметно, что они знакомы с некоторыми из «титушек». Я понял, что эти люди явно не от администрации региона, когда узнал, что они все как один голосовали… за Яшина. Но мы были натасканы на то, что «кровавый режим» всегда и везде нам мешает, поэтому все еще лелеяли мысль о том, что это происки администрации: заявить о подвозе со стороны Яшина или вообще отозвать голоса, сорвав голосование.

Мы стали следить за эти субъектами, смотрели, в какие машины они садятся, и обнаружили, что на улице у них был некий центр, которым руководили координаторы, инструктировавшие «титушек». Через несколько часов один из таких координаторов пришел к нам в штаб, и мы, решив, что вот тут-то он и попался, попросили у него для ксерокопии документы и собрались уже вызвать полицию. Но произошло удивительное: Пивоваров, который все это время молча наблюдал за ходом голосования, резко схватил этого координатора и начал его просто выпихивать на улицу, параллельно вырвав у нас его паспорт.

Таким образом, паззл стал потихоньку складывался: весь этот процесс организовали Пивоваров с Давыдовым, чтобы Яшин занял первое место, потому что, судя по динамике первого дня и начала второго, лидерство Яшина было очень слабым, он вполне мог уступить Андрейченко либо даже Сорокину. Ни в чьи планы это не входило, поэтому начались такие игры.

В какой-то момент один из «титушек» привел своего брата, тут и я уже не выдержал и предложил провести подробное собеседование сам, как у нас это и было заявлено в регламенте голосования. Выяснилось, что человек ничего не знает об оппозиции и вообще он сторонник Путина. Но опять вмешался Пивоваров, мол, нормальные ребята, пусть голосуют. Было видно, что Пивоваров рубился буквально за каждый голос. Учитывая общую крайне низкую явку, такое его рвение было вполне оправданным.

Одному из сотрудников я дал задание проследить, куда идут все эти группы «титушек» после голосования. Он обнаружил, что на центральной площади, которые местные называли «Сковородка», с «титутшками» встречался тот самый штабной юрист Давыдов, который о чем-то с ними разговаривал. Данное обстоятельство окончательно рассеяло сомнения, что эти маргиналы, явно не наши сторонники, а подвоз команды Пивоварова. Я тогда внутренне оправдал ситуацию тем, что это делали не мы, а другие субъекты коалиции, да и вообще Яшин — не наш человек, нечего переживать за его нечестность. Конечно, зря я после детально не обсудил этот момент с Леонидом Волковым и Алексеем Навальным, хотя, скорее всего, они были в курсе используемой «политтехнологии» и не видели в происходящем ничего зазорного. Как говорится, «не рефлексируйте — голосуйте».

После всех обозначенных выше махинаций «золотой мальчик оппозиции» Илья Яшин стал-таки кандидатом номер один по Костроме. Беда, правда, в том, что он совершенно не подходил Костромской области, это был политик другого менталитета. И многие тогда недоумевали этой политической конъюнктуре, ведь тот же Андрейченко был местный, и все его знали. Но большие боссы «Демократической коалиции» решили иначе.

В последний день между нами и Пивоваровым с Давыдовым вспыхнул уже совершенно какой-то нервный конфликт. Они, видимо, понимая, что мы им ломаем всю программу с подвозом, сорвались на нас по невероятному пустяку. Пивоварову для какой-то работы экстренно понадобился стол, за которым все еще сидели наблюдатели, и он вместе с Давыдовым попытался этот стол отнять. Я решил не конфликтовать и отдал им этот несчастный стол. Понимаю, что упоминание этой совершенно детсадовской сцены борьбы Пивоварова за стол на глазах у всех избирателей выглядит глупо, и читатель справедливо ужаснется на какой уровень пала жизнь в оппозиции, но из песни слов не выкинешь.

Под закрытие голосования приехал сам Яшин, он нас всех тепло обнял, даже Пивоваров пожелал нам удачи, сменив гнев на милость. Разумеется, это была игра. Мы не стали оставаться на банкет с «победителем», собрались и всей командой вернулись в Москву. Нас ждало насыщенное лето, и мы не унывали.

Глава 3. Страх и ненависть в Обнинске

Шла середина лета 2015 года, отгремели праймериз, и все члены коалиции перешли к работе в тех регионах, которые изначально были за ними закреплены: Новосибирск за Фондом борьбы с коррупцией, Калуга за ПАРНАСом, «Демократическим выбором» и «Открытой Россией», а Кострома за ПАРНАСом и «Открытой Россией».

До сих пор не остыли эмоции от весьма странного, вряд ли заслуженного первого места Илья Яшина в Костроме, но натянутых отношений с ним тогда ни у кого не было. Все старались конъюнктурно закрывать глаза на различные подозрительные эпизоды. В Калуге все более-менее утряслось с первым местом фаворита Андрея Заякина из «Диссернета». В Новосибирске кампания сконцентрировалась на большом друге Леонида Волкова Сергее Бойко. У Бойко не было политического опыта и какого-то вменяемого бэкграунда, зато была высокая протекция в ФБК. При этом нам никто не объяснил, за что его надо было теперь носить на руках. Хотя первое место он так и не занял, но от Савина, победителя праймериз, благодаря теневой операции Фонда, смогли очень аккуратно избавиться так, что комар и носа не подточит.

Фонд начал большую кампанию в Новосибирске по сбору подписей для регистрации Сергея Бойко как кандидата. Собрать нужно было почти 20 тысяч подписей. ФБК подошёл к этой задаче со всей ответственностью. Задача была решаемая, но тяжелая: узнаваемость у Бойко в городе была очень низкая, а опыта по сбору такого количества подписей тогда у нас не было вообще. И в Новосибирск отправился весь бомонд ФБК вместе с Леонидом Волковым и Романом Рубановым, даже Алексей Навальный старался как можно чаще туда приезжать. У меня же после напряженных праймериз оставалось много дел в Москве как делового, так и семейного характера, которые необходимо было завершить. Я решил сосредоточиться на них и провести необходимую перезагрузку.

Кампания в Новосибирске набирала обороты, я следил за всеми новостями онлайн. Наш старый-добрый метод «гнать контент» работал, поэтому, судя по соцсетям, казалось, что всё идёт в лучшем виде. Из Новосибирска летели сектантские заголовки про то, что у нас лучшая кампания и лучшая система по сбору подписей, гениально выстроенная Волковым. Но появлялись истории, что сборщики буквально на грани и не спят, выбиваясь из сил, чтобы собрать эти необходимые 15-20 тысяч подписей. Забегая вперед, можно сказать про президентскую кампанию Навального, что все, кто еще в 2015 году участвовал в кампании по сбору подписей, понимали, какая это была авантюра 2017 году по сбору 200 тысяч по всей стране, которые требовались для выдвижения на выборах президента.

Стоить отметить, что именно ФБК и его специалисты были субъектом «Демократической коалиции», но не Партия прогресса, ее не воспринимали даже волонтёрским придатком. ФБК не пытался интегрировать партию ни в деятельность коалиции, ни в избирательные кампании, ни в сбор подписей. Лишь иногда Навальный оперировал названием партии в пику ПАРНАСу, утверждая, что принципиальная разница между Партией прогресса и структурой Михаила Касьянова в том, что последняя зарегистрирована, но у нас потенциала и людей гораздо больше. Все, конечно, закрывали глаза на такое откровенное вранье. В политических целях было выгодно выставлять то, что помимо крутых специалистов в Фонде есть еще массовая партия. По сути же партии не было, была только кучка единомышленников, которая исходя, из альтруистических побуждений, развивала редкие партийные проекты на голом энтузиазме.

В Новосибирске, как казалось из Интернета, всё шло хорошо, поэтому я удивился неожиданному звонку от Леонида Волкова, сказавшего, что срочно требуется моя помощь. Я подумал, что речь идет о Новосибирске, но оказалось, что нет. Волков предложил мне поехать… в Обнинск. Я поинтересовался, почему туда, учитывая, что ФБК ведён кампанию в Новосибирске, но Леонид отвечал весьма уклончиво. Создавалось впечатление, что он не мог быть до конца откровенен, потому что мы общались в мессенджере, через малозащищенную связь. Он говорил, что переживает за Андрея Заякина, всё-таки он наш человек, что появились некие напряги в рамках «синедриона», тайного совета «Демкоалиции», и есть сомнения в том, что они смогут обеспечить ему нормальную кампанию. В итоге мы сможем потерять нашего «светоча».

Волков брал меня минимум как юриста, с непонятным объемом полномочий и обязанностей: мол, на месте разберемся, главное сейчас — понять, что там происходит. Моя задача была неясна, поэтому к общей затее я отнесся с определенным скепсисом, не сказав Волкову ни «да», ни «нет», но согласившись съездить с ним в Обнинск, чтобы уже потом принять решение. Тогда же я посоветовался с людьми из Фонда, с которыми близко общался и мнению которых доверял. Они тоже советовали съездить сначала с Волковым, а потом уже думать: дескать, «Лёня-то не подставит». И я согласился на эту, как очень скоро окажется, авантюру.

В ситуации с Обнинском я совершил ту ошибку, которую избежал во время праймериз, не обговорив изначально ни размер вознаграждения, ни компенсаций за социальные расходы, что впоследствии мне вышло боком. Поездку мне так никто и не оплатил, и когда я напоминал об этом директору ФБК Рубанову, он клялся и божился, что уже в следующем месяце он непременно со мной рассчитается. Однако этого так и не произошло.

Через несколько дней после телефонного разговора Волков заехал за мной, прямо к дому, что для него было очень несвойственно. Такая обходительность по отношению к нижестоящим сотрудникам была сродни молнии среди ясного неба. Мы поехали в Обнинск. По дороге мы планировали заехать в Малоярославец, посмотреть, что делается еще и там, и разнюхать, как продвигается местная одномандатная кампания у Евгения Кузника. Кузник оставался кандидатом от коалиции и полностью входил в ее систему, но, как и Заякин, вел параллельно две кампании - одномандатную и партийную. Волков считал, что в малоярославском штабе царит бардак и требовалось навести там порядок. Леонид отрицательно относился к начальнику штаба Кузника Александру Ларенкову из ПАРНАСа, и всячески интриговал против него. Для ФБК было выгодно, чтобы его место занял Николай Левшиц, которым Фонд мог бы манипулировать и получать полезную информацию. К я понял уже позже, одна из целей нашей поездки была оказать поддержку Левшицу, чтобы потом его похвалить на «синедрионе» и закрепить его в Малоярославце. В такие сложные шахматы на доске интриг коалиции я оказался волей-неволей втянут.

Сам Николай Левшиц был, мягко говоря, весьма колоритным персонажем. Несколькими годами позже выяснилось, что с виду мягкий и хитроватый Николай — бывший уголовник

В дороге Леонид Волков показал тогда себя полным циником, но я узнал его и с другой стороны. Волков, с которым ты находишься в доверительных отношениях по очень пикантному делу, особенно когда вы долгое время находитесь вместе, — это совсем другой Волков. Он снимает маску снобизма и начинает относиться к тебе с повышенным уважением, но потом, по окончании дела, снова внутренне закрывается. Я понял, что он не только управленец, который талантливо или бесталанно ведет кампании, он еще и жуткий интриган, который в рамках первой «Демократической коалиции» (первая коалиция создавалась под избирательный цикл 2015 года, вторая — следующего, особенно в контексте выборов в Госдуму) большую часть времени уделял таким кулуарным интригам и попыткам протащить своих людей на нужные ему места. И это при том, что в самом разгаре была кампания в Новосибирске, а там, судя по твиттеру, нужно было постоянно держать руку на пульсе. Но Волков всё же решил бросить кампанию и резко сорваться в Обнинск.

Дорога была чудесная, хоть Волков и водил достаточно неуверенно и мы еле тащились по трассе. Мы ехали на его Volkswagen Tiguan, и Леонид рассказывал, какая это зверь-машина, на которой он приехал с Урала, посмотрев в дороге всю Русь. Волков вообще любил кичиться тем, что он там не просто политический нувориш или представитель перспективного прозападного истеблишмента, а сермяжный мужичок-боровичок, который здесь со всеми жизни хлебнул. У него это получалось, надо признать, весьма неловко. «Не верю!», — сказал бы Станиславский.

В дороге Леонид спросил меня как человека, который непосредственно занимался праймериз в Калуге, что я думаю по поводу региона вообще и той ситуации, которая складывалась после нашего отъезда. Я откровенно сказал, что слышал, будто там появился бывший технолог «Единой России» Зайцев. Это был странный и подозрительный момент от менеджеров «Открытой России», руководивших калужской кампанией. Поняв мой негативный настрой к Калуге, Волков сразу открыл все карты своей ненависти к другому технологу, руководителю по всей калужской области от «Демкоалиции» Виталию Шушкевичу. Конкуренции Леонид никогда не любил, и его понесло. Сколько гадости полилось на Шушкевича! Мол, он обыкновенный аферист, который зарабатывает кучу бабок на Ходорковском, а Ходорковский совершенно не понимает, кого он нанимает на работу. Что такие люди позорят не только «Демкоалицию», но бросают тень и на самого Навального. О Шушкевиче я узнала тогда много нового, но, как впоследствии выяснилось, это была бессодержательная критика. Очевидно, у Волкова к нему была не просто профессиональная неприязнь, но прямо-таки личная ненависть. Волков буквально в руль бил кулачками, когда речь заходила о Шушкевиче. Говорил, что это позор, что это ничем хорошим не закончится, и вообще большая ошибка, что Ходорковский доверяет таким людям, которые приводят потом «черного» технолога Зайцева, который наверняка уже собирает подписи по реанимациям и моргам. Досталось тогда и Марии Бароновой. Я уже не помню, как речь зашла о бедной Марии, но Волков всегда, как речь заходила о коалициях и Ходорковском, сразу вспоминал о Бароновой. Видимо, у него выработался рефлекс: говорим о Ходорковском, подразумеваем Баронову. Леонид кипятился: ты посмотри, это же просто «сумасшедшая тёлка», она еще и делает какие-то заявления. Я молча кивал, а Волков говорил: ну вот ты же видишь все и понимаешь. Сейчас, признаюсь, мне стыдно перед людьми за то, что я в те моменты молчал и кивал, да и, пожалуй, был склонен верить в клевету по отношению к коллегам. В качестве оправдания могу лишь сообщить, что тогда состоял в секте, в которой было только одного «правило бойцовского клуба» - лояльность: думай как все и смотри в ту же сторону, что и все. В этой секте даже такие безобидные, как Шушкевич, или даже полезные, постоянно «впрягающиеся» за несправедливо обиженных активистов, как Баронова, люди становятся «врагами».

По подъезде к Малоярославцу досталось, конечно, и Михаилу Касьянову, и Наталье Пелевиной, и Кириллу Хрусталеву, работавшему в ПАРНАСе и занимавшемуся, помимо прочего, работой в соцсетях. К Хрусталеву у Леонида тоже была неприязнь, а это, напомню, была только середина 2015 года, до скандала с праймериз было еще долго. «Ну что они могут сделать?!», - кричал Волков. Тут меня, конечно, кольнуло, поскольку Хрусталёва я неплохо знал, считал человеком талантливым и достаточно порядочным. Впрочем, и тогда я не возражать Волкову, проявив слабость. Проявлять эмоции или даже очень деликатно возражать в команде Навального значило навсегда получить черную метку. Возражать было нельзя, даже в таких дорожные разговорах.

Первой нашей точкой был Малоярославец, где на заводе по производству коммунальных счетчиков располагался штаб Евгения Кузника, местного предпринимателя и кандидата «Демократической коалиции». Мы появились неожиданно и застали там и Левшица, и Ларенкова. Было видно, что Левшиц уже чувствует себя полноправным руководителем малоярославской кампании, а под Ларенковым вовсю ходуном ходит пол от интриг со стороны того же Левшица и Волкова. Левшиц, судя по всему, был в курсе нашего приезда.

Волков хозяином, таким львом управления зашел в штаб, хотя, по сути, к Калуге он не имел никакого отношения, его вотчиной оставался Новосибирск. Леонид демонстративно достал ноутбук и устроился на рабочем месте Ларенкова, формального руководителя кампании, задрал ноги на стол и деловито углубился в экран. Параллельно он продолжал критически комментировать всё, что происходило вокруг. Ларенков отнёсся к этому внешне спокойно и не стал вступать в полемику насчет того, что он «за спиной у всех мутит союзы с Кацем» (он вел кампанию в Калужской области от партии «Гражданская инициатива») и вообще действует вне интересов коалиции. Вместе с тем это и главной причиной нашего заезда в Малоярославец. Ходили слухи, в том числе и в соцсетях, что Максим Кац, не являясь членом «Демократической коалиции», выходил на наших людей в регионе и пытался договориться о сотрудничестве. Волкова это особенно «вымораживало», поскольку Кац оставался для него не просто врагом – вражиной еще со времен мэрской кампании 2013 года. Я же придерживаюсь того мнения, что Леонид просто «съехал с катушек» и ревновал Каца к его влиянию и популярности, так как тот, в отличие от Волкова, всегда был на виду и выстраивал процессы публично. В какой-то момент Леонид очень жестко «наехал» на Ларенкова, буквально «эй, ты, мальчик». Мозг тут же проецирует, что будет, если гипотетические «волковы» придут к власти. Люди не просто не смогут выстроить управление в стране, они погрязнут во внутренних склоках, что приведет к катастрофической неразберихе. (Позже я имел возможность убедиться, что Волков, сам себя убедив в профнепригодности Ларенкова, хотел его благополучно «сплавить» на уровне всего «синедриона».)

Приездом в Малоярославец мы неформально поддержали Николая Левшица и, посчитав свою миссию выполненной, уехали. Перед Александром Ларенковым мне было безумно стыдно и, когда я несколько позднее встретил его в Обнинске, мы ту ситуацию обсудили. А пока у нас с Волковым оставалась одна задача: аккуратно захватить кампанию Андрея Заякина. На партийный сбор подписей по всей области мы не претендовали.

Приехав в Обнинск, мы застали очень «интересный» штаб. Там присутствовал Сергей Лебедев, которого ранее из Калуги «сплавили» из штаба по праймериз - за общую неэффективность работы. Впрочем, в Обнинске он был в роли курьера-водителя. Сергей, неприятно удивлённый нашему визиту, тогда подумал, что это моих рук дело, мол, я выстраивал все процессы против него. Это не так. Я хоть и был фанатично настроен делать всё идеально (таких позже Навальный не под запись будет называть «полезными идиотами»), но старался не ради коалиции, а ради какого-то высшего гражданского блага. В штабе также был Дмитрий Нестеров, известный наблюдатель и член московского отделения Партии прогресса. Присутствовала Антонина Зикеева, которая еще со стадии праймериз занималась Обнинском, взаимодействовала с либертарианцами и была начальником штаба Заякина. Я отлично относился к Зикеевой: мы с ней были знакомы были по кампании Варвары Грязновой. Зикеева тогда взяла в кампанию в трудный момент, когда у нас закончилось история с выдвижением Николая Ляскина. Мне очень не хотелось сейчас с Антониной конфликтовать, хотя я понимал, что мы приехали для рейдерского захвата одномандатной кампании Заякина, что может быть сопряжено с увольнением ключевых менеджеров.

Я себе не представлял механику этой процедуры: в Обнинск мы приехали вдвоем, а потом Волков должен был уехать, а я остаться. И когда я позже задавал вопросы Волкову: я один теперь? будут ли еще наши специалисты? будет ли волонтерская подпитка? «Мы постараемся кого-нибудь тебе прислать или перебросить из Новосибирска», - отвечал Волков. В разговорах у нас четко прослеживалась мысль, что это не эгоистичный акт вредительства, но попытка показать: у нас-то в Новосибирске все идеально работает, а у вас тут форменное безобразие, которое нуждается в срочной отладке. И вот мы, такие мастера и лучшие люди в оппозиции, порядок наведем и покажем вам кузькину мать.

На самом деле Леонид Волков прекрасно понимал, что и в Новосибирске всё было, мягко говоря, не так идеально, процесс сбора подписей шёл туго, и могло так сложиться, что, даже собрав необходимое количество подписей, список коалиции на выборы не попадет. Обнинск нужен был как запасная площадка, куда можно будет передислоцировать команду из Новосибирска и сохранить лицо в весьма неудачном сценарии. Волков перестраховывался, и я нужен был как якорь для укрепления в городе. Следовало успешно собрать необходимое количество подписей и, главное, проследить, чтобы кампания Заякина тихо не умерла. Естественно, нужно было избавиться от людей, которые не испытывали достаточной лояльности к нашему крылу. Мы с Волковым быстро поняли, что в обнинском штабе ни к ФБК, ни к Навальному, ни к нашей затее лояльно никто не относится.

Волков меня оставил в Обнинске с заданием провести подробный аудит всех происходящих там процессов и подготовить ему подробную аналитику. Леонид, в свою очередь, пообещал мне выбить деньги из «Демкоалиции», поговорить с Михаилом Касьяновым и Константином Мерзликиным, чтобы поток денег на кампанию Заякина увеличился. Так Волков мотивировал меня остаться в Обнинске. В городе, помимо прочих, работала Дарья Макухина, политтехнолог, которая от коалиции отвечала за местную кампанию. Несмотря на молодой возраст, в ней чувствовался опыт и страсть к работе. У Дарьи была волчья хватка, необходимая в таких выматывающих процессах. Она мне импонировала, хотя я понимал, что придётся с ней поконфликтовать. Макухина, судя по всему, тоже догадалась о цели нашего визита в Обнинск.

Помимо нас город приехал еще Илья Гачегов, человек в тельняшке, который «отбивал» Николая Ляскина у полиции в Кирове в далеком теперь уже 2013 году. Гачегов ранее работал в Новосибирске, но не был глубоко погружен во внутрикоалиционные «разборки». Волков его привлёк, что называется, для количества. Однажды Роман Рубанов спросил Волкова: «А зачем ты вообще его туда притащил?» И Леонид в ответ произнес фразу, которая до сих пор звенит у меня в голове и объясняет многое в кадровой политике, да и личности Волкова: «Он дешевый». Это означало, что ему не нужно платить, что он аскетичен в быту, а считалось, что аскетичный волонтер — это идеальный волонтер, которого не нужно баловать хорошим съемным жильем или нормальным питаем в отличие от бомонда ФБК, жившего в лучших гостиницах и апартаментах.

Когда мы только уезжали с Волковым из Москвы, нам был дан нравственный вождистский наказ от Алексея Навального: «Вы посмотрите, что там с подписными листами. Если их нигде не увидите, ни на столах, ни в руках у сотрудников, значит, никаких подписей они не собирают. Значит, они жулики и только имитируют общий процесс». Это весьма наглядно демонстрирует, какого мнения Навальный был о своих коллегах по «Демкоалиции». Алексей реально допускал мысль, что в Обнинске никто вообще ни черта не делает. Может, там люди не были профи в опции «гнать контент в твиттер», но я быстро понял, что люди там честно работают, звезд с неба не хватают, но Макухина была профессионал. Во многом не хватало ведущих специалистов, юристов, а я как раз формально приехал туда как юрист.

Сразу, когда было решено, что я остаюсь, была поставлена задача по смене помещения штаба: текущее было слишком маленьким. Пришлось мотивировать Заякина, что нам нужен другой штаб. Как мудрые китайцы, мы, то есть Фонд, готовили больший штаб под возможный приезд нашего десанта.

Помимо того, что я поселился в городской гостинице Обнинска, кстати, за свой счет (ещё верил, что всё компенсируют), мне удалось договориться там же об аренде нового помещения. Это была очень успешная операция, о чем я отчитался перед Волковым. Начав знакомиться с процессом, тут же почувствовал сложности — прежде всего с тем, что Зикеева стала тормозить слияние. Плохо работали сборщики подписей, был большой процент брака в подписных листах. Отличались в лучшую сторону только сборщики из Москвы. Тем не менее, все можно было исправлять, находя общий язык. Макухина, занятая в кампании по сбору подписей за партийный список ПАРНАСа по Обнинску, по уму выстраивала процессы. Как оказалось, они действительно общались с Кацем, но, если убрать вождистскую пропаганду, с ним необходимо было сотрудничать. Мы люди примерно одних взглядов и, как минимум на стадии сбора подписей, такое сотрудничество не смотрелось бы дико. Макухина делала всё верно, хоть и против наших, то есть навальновских интересов. Постепенно я стал созывать свою команду, с которой работал в Костроме и Калуге. Но все шло тяжело.

Я писал Волкову, что сам Андрей Заякин не настроен на кампанию и достаточно легковесно ко всему относится. Он был такой ученый аутист, вечно в себе, витающий в облаках, больше двух метров роста, якобы помешан на науке, хотя в оппозиции на него просто молились, называя «светилом российской науки». Заякин, хоть и не проявлял особой заинтересованности в кампании, но настаивал на том, чтобы Зикеева непременно осталась. Таким образом он хотел сохранить человеческие отношения, и его можно было понять. Но судьба Зикеевой была решена, и Волков настаивал на скорейшем разрешении вопроса. Леонид сам объявил об увольнении. Заякин сказал, что не будет самолично никакого увольнять, тем более Зикееву. Макухина выступила на своей стороне, начались интриги, а мне пришлось уехать на пару дней. Перед этим я выстроил процессы по сбору подписей, мы организовали колл-центр. Впрочем, в моё недолгое отсутствие всё это было сломано, и Заякин самолично оставил Зикееву. Начались скандалы, хотя, мы потихоньку подтаскивали волонтеров из Москвы и разворачивали агитационный процесс. Не пошло.

Но что-то изменилось в планах Волкова. Мы с ним состояли в очень горячей переписке, где также присутствовал и Мерзликин. Волков по-прежнему настойчиво просил убирать не устраивающих его людей, но постепенно у всех появлялось понимание того, что кампанию Андрея Заякина спасти не удастся ни в каких условиях. Впоследствии вышло так, что подписи, собранные по общему партийному списку от коалиции на выборы в заксобрание, даже не понесли сдавать в областной избирком. Были допущены дикие «косяки» в Калуге, что грозило вероятным уголовным преследованием за предоставление подписей очень сомнительного содержания. Посему решили не рисковать. Кампания прошла впустую. А Заякин, видимо, не желая рассориться со всеми окончательно, закончил свою кампанию тихо и без лишних объяснений. Интеллигент всё-таки.

Бесславно завершился Обнинск, рейдерский захват не удался. Отношения внутри коалиции были изрядно испорчены. Многие решили, что в той ситуации я выступил неким киллером от Фонда. На самом деле, это не я был плохой, это были правила игры ФБК, которые устанавливал Навальный. Но с меня это ответственности не снимает, конечно. Я покинул Обнинск врагом многих людей. Ни Зикеева, ни другие бывшие в Обнинске люди мне случившегося не простили. Сам Заякин, кстати, оказался весьма гибким и позже продолжил свое сотрудничество с ФБК. В частности, насколько известно, именно он, а никакой не Георгий Албуров, больше причастен к расследованию по генпрокурору Юрию Чайке и именно он получал всю фактуру.

Когда мы уезжали в Москву после бесславного окончания кампании, Волков уже полностью потерял интерес к Калужской области. Плюс что-то менялось в Новосибирске: не то там появлялись шансы, не то Волков уже был серьезно настроен на Кострому. Там был Илья Яшин, и Фонд считал этот регион более перспективным. Да и Яшина было проще держать под контролем, чем Заякина. У последнего был популярный «Диссернет», а Яшин, помимо самого себя, не представлял особо никого.

Любопытный нюанс. На волне всех конфликтов, когда я еще находился в Обнинске, на меня вышел Кирилл Шулика, полномочный представитель от «Демократического выбора», за которым была частично закреплена Калужская область. Он начал меня мягко «разводить»: давай, ты не будешь устраивать здесь склоки, а просто пойдешь к нам юристом. Тут же предложил улучшенный оклад, на что я, конечно, согласиться не мог, потому что сразу бы потерял всякое уважение в Фонде. Мы были тогда пионерами, и Родину за гараж не продавали.

Глава 4. Здесь не ступала нога либерала

Продолжалось лето 2015 года. В Москве почти вся жизнь остановилась, коалиция работала в регионах, все волонтеры были заняты в кампаниях. Казалось, что «Демократическая коалиция» цветет и пахнет, но это было на поверхности. Внутри постоянно шла жесткая борьба за лидерство даже в самых незначительных моментах. Но вся внешняя работа проходила спокойно и без эксцессов, если не считать тотальную слежку правоохранительных органов. Впрочем, как мы тогда догадались, это была в целом региональная специфика. Мы в Москве избаловались, считая, что весь беспредел сконцентрирован в столице. А местные уголовные розыски, зачастую не понимая разницы между нами и закоренелыми бандитами, отчаянно жестили, ведь в регионах мы были доселе невиданным зрелищем.

Как многие скептики и предполагали, кампания в Новосибирске быстро закончилась, фактически принудительно, хотя подписи за кандидата были собраны. Более 15 тысяч подписей были действительно очень хорошей цифрой для тех лет, и насколько я знаю, этот рекорд по сбору подписей на настоящих подписных листах в рамках избирательного процесса не был побит Фондом борьбы с коррупцией и впоследствии. Однако местный ЦИК не пропустил эти подписи, в которых якобы были найдены нарушения. Леонид Волков в то время уверял, и оппозиционная общественность ему верила, что это очевидный беспредел властей. Но такие разговоры быстро сошли на нет, потому что Волков ничтоже сумняшеся начал быстро реализовывать свой «план Б» на лето, переключив своё внимание на Кострому, где готовился вести свою кампанию Илья Яшин.

У Яшина уже были собраны подписи командой Пивоварова, и его даже зарегистрировали в качестве кандидата. Всю готовую команду из Новосибирска в срочном порядке начали перебрасывать в Кострому. Встал вопрос: а что, собственно говоря, делать с командой Пивоварова, с Михаилом Коневым, с тем самым юристом Андреем Давыдовым и другими? Волков в этом отношении был полным милитаристом, но говорил, что это не захват региона, а приезд более квалифицированной команды под серьёзные задачи. К тому же нарисовалась формальная причина: Андрей Пивоваров был задержан за нарушение закона в процессе сбора подписей, якобы он купил некую базу личных данных и пытался ей воспользоваться. Пивоварова закрыли в следственном изоляторе, Волков, публично погрустив по этому факту, с удовольствием отправился в Кострому перехватывать эстафетную палочку. Команда Пивоварова показала отличный результат, все-таки только в Костроме появился зарегистрированный кандидат от коалиции, и, конечно, имела полное морально право сопротивляться. Поэтому переезд штаба дался не совсем гладко, но Волков вел себя как монголо-татарская орда, взяв их наскоком и без компромиссов. Так произошло это слияние в виде захвата.

Волков уже не относился к этой кампании с пиететом и рвением, как это было в Новосибирске, где он вёл от начала и до своё детище. К тому же на кампанию в Костроме оставалось совсем немного времени: с начала августа до выборов в середине сентября. В целом история с Костромой была этакой заблаговременно приготовленной «моральной подушкой» на случай провала: мол, мы приехали на выжженную землю, как могли строили структуру, но не успели. Так он и говорил потом на закрытых совещения в Фонде, посвященных итогам костромской кампании: без нас и такого не было бы! Удивительно, как наши партнеры по коалиции все это проглотили.

Я в это время наконец-то смог выделить себе неделю отдыха, но тут снова появился Роман Рубанов с привычной уже за это лето фразой: «Давай, нам нужна помощь». Мне предложили стать руководителем северо-восточного штаба в Костромской области. Учась на своих ошибках, я сразу обговорил все финансовые условия. Вся костромская кампания снова строилась черным налом, но по аналогии с 2013 годом старались сохранять видимость порядка, работая с волонтерами по договорам. Однако все топ-менеджеры, многие штабные и сопутствующие расходы вроде питания, проживания и логистики оплачивались втемную. Надо признать, конечно, что Фонд в этом плане не был чемпионом, были и другие политические субъекты, у которых имелась только черная бухгалтерия по всем статьям, поэтому у нас особых проблем в ходе костромской кампании с финансами не было. Только однажды произошла история, когда уже на этапе наблюдения из Москвы везли самые настоящие черные сумки с деньгами, и силовики перехватили эту машину, и деньги пропали. Наши сотрудники как раз должны были встречать эту машину, и буквально сидя за деревом, видели, как эти деньги вместе силовиками уплывают от нас.

Уже в 2015 было видно, что у Волкова происходила стагнация идей. Все его кампании велись по достаточно примитивному лекалу, он не следил за тенденциями на политическом поле. Волков снова придерживался своих фирменных скупых «трех этапов» (узнавание кандидата, поддержка кандидата, приход на выборы) без каких-либо сюрпризов и доработок, оправдывая себя тем, что в 2013 году эта тактика сработала, а значит, работать будет и впредь. Мы снова работали на узнаваемость, затем - на мотивацию за Илью Яшина, а после на мотивацию прийти на избирательные участки. Надо сказать, что Яшина в Костроме не знал ровным счетом никто, он не подходил для Костромской области ни электорально, ни по менталитету, поэтому узнаваемость приходилось поднимать с нуля.

После сложного Новосибирска чувствовалось, что многие приехали в Кострому в расслабленном настроении. Когда я спрашивал Волкова о планах, он говорил, что на 70% будем вести кампанию в Костроме, и все лучшие силы сосредоточим в столице региона. Оставшиеся силы кинут на область, которую поделили на три части: северо-восток, запад и прилегающие к Костроме районы.

Именно эту, самую лакомую в электоральном и в плане сосредоточения специалистов область отдали Сергею Бойко, который никогда раньше не вел никакие кампании. Понятное дело, что ФБК не хотел бросать своего кандидата, который «пролетел» с выборами в Новосибирске, но в наших глазах это выглядело откровенным блатом. Бойко все время крутился в костромском штабе, большую часть времени проводя в разговорах с лидерами, а не в непосредственной работе в районах. Вторую часть, западную с центром в городе Буй, отдали Николаю Левшицу, тому самому, которому еще с кампании в Малоярославце благоволил Волков. Мне досталась северо-восточная часть, самая удаленная, самая большая по площади, но менее населённая и менее электорально ориентированная. Нас бросили буквально на целину, в дикие районы, в которых никто и никогда не вел нормальную политическую кампанию, где никогда не ступала нога либерала.

Центром северо-восточного региона была Шарья. Это маленький городок с двадцатью тысячами зарегистрированных избирателей, которых фактически было только половина. Городок вырос из железнодорожной станции Транссиба, за которой уже простирались дремучие леса. Многие как раз знали Шарью только как одну из станций по дороге в Киров, куда мы ездили двумя годами ранее на суд над Навальным. Я, кстати, с удовольствием согласился на этот медвежий угол, потому что задача стояла амбициозная – быть первопроходцем данного региона в современной истории страны. Агитировать и разговаривать с людьми нужно было там, где этого никто никогда и не делал, да и вообще - понять Русь и увидеть жизнь в одном из самых бедных регионов страны. Для меня как для почвенника, человека, ориентированного на внутренние задачи страны, это был большой вызов. К тому же у меня уже была команда, которая с тем же энтузиазмом восприняла этот вызов, которая будет впахивать с полной отдачей и искренностью. Те волонтеры, кто приезжал «тусить», даже не добирались до нашего штаба, где царила достаточно аскетичная атмосфера. Они оставались в областном центре, где были костромские клубы и прочие радости жизни, что, собственно говоря, многим и нужно было прежде всего. Политические тусовщики совмещали отдых с работой, точнее говоря – в процессе отдыха иногда для разнообразия занимались работой.

Я отправился в Кострому с Сергеем Васильченко, партийцем и членом моей команды, взяв с собой еще одного активиста из Рязани. К нам тогда же присоединился и скромный парень Александр Туровский, для которого это была вообще первая кампания. Скоро к нам приехал еще и Николай Касьян, юный активист, еще тогда несовершеннолетний, но очень верный навальнист, который был с нами и на праймериз в Калуге и в Костроме. И Илья Пахомов, который также выбрал Шарью , а не тусовочную Кострому. Мы все были сконцентрированы прежде всего на работе, а не на сопутствующих удовольствиях. Коллектив подобрался мужской, суровой, а мне предстояло всех держать в узде.

Работа нас ждала большая и тяжелая, территориальный охват был колоссальный. Все райцентры были далеко разбросаны, расстояния выматывали физически, а дорог почти не было. Как-то мы ехали по одной такой разбитой ухабистой дороге с Сергеем Васильченко, и он мне говорит: «Посмотри, там собаки». Мы смотрим в сторону заброшенных, покосившихся домиков и понимаем, что это не собаки, а волчья стая, которая какое-то время даже бежала параллельно с нами. Там было весьма колоритно. Места дикие, нехоженые.

Приехав в Кострому, я увидел, что ничего не готово, никакой предварительной работы проведено не было: не было ни аналитики по Шарье, ни инфраструктуры, никакого жилищного фонда для сотрудников штаба, ничего. Всё приходилось решать на ходу. Получив последние напутствия от Рубанова и взяв деньги на предварительное время, чтобы нам было на что вести кампанию, мы отправились дальше на восток – в Шарью.

Шарья потрясала. Город практически целиком состоял из двухэтажных деревянных бараков, в некоторые даже страшно было заходить, бараки тянулись от вокзала до самого центра. Недалеко был посёлок Ветлужский, где стояли четырех- и пятиэтажные дома более-менее новой постройки, работал градообразующий завод «Кроностар», было хоть что-то похожее на цивилизованный мир. Но мы быстро привыкли и к шарьинской глуши.

Поселились мы в гостинице «Шарья», старой советской гостинице в центре города. Это была самая дешевая гостиница, где в номерах пахло сыростью, отваливались обои, а односпальные кровати были горкой. Санузел был только на этаже, а грибок и всевозможные бактерии украшали единственный душ. Роману Рубанову всё это, однако, не помешало задавать нам вопросы, почему мы так шикуем и живем в гостинце, а не в дешевом доме, как сделал Левшиц в Буе, поселив всех чуть ли не парижской коммуной. Я отвечал Рубанову, что здесь в принципе нет рынка жилья, нет никакого выбора. На всю Шарью был один риелтор с одной-единственной двухкомнатной квартирой, в которой даже холодная вода шла с трудом. Поэтому мы и поселились в гостинице в более чем спартанских условиях, с прицелом на то, что наша команда планировала расширяться. К тому же мы жили все вместе, и можно было контролировать весь коллектив. А это немаловажный аспект, когда ты ведешь кампанию в таких маленьких городках, и сотрудники полиции могут вести себя очень непредсказуемо, а то и агрессивно. Мне пришлось еще какое-то время убеждать наше костромское начальство, что это не шик, а вынужденная мера.

Там же мы сняли помещение под штаб, которое было кабинетом директора этой гостиницы, по иронии судьбы оказавшегося видным местным единороссом. Он же был и владельцем нашей гостиницы, магазинов и других гостиниц в городе, вообще владел чуть ли не половиной Шарьи. Но этот хозяин Шарьинской земли на удивление радушно принял нас: сдал все требуемые номера, за 10 тысяч сдал свой кабинет и еще бесплатно выделил помещение в подвальчике, где мы обустроили склад. Мы существовали сверхкомпактно: под одной крышей мы и работали, и жили, там же у нас была дешевая столовая. Это было очень удобно и, самое главное, безопасно для волонтёров.

Серьезно помог Сергей Васильченко, без него мне не удалось бы совершить маленькое управленческое чудо. Шарья вообще стала самым ярким штабом всей костромской кампании, где собрались люди из разных регионов, с разными взглядами и разной степенью лояльности к Навальному и Яшину. Люди смогли объединиться ради такой непростой работы. Если человек придерживался демократических взглядов, переживал за позитивные перемены в стране и был готов много работать – это был наш человек. Никто из нас не допытывал волонтёров, насколько каждому близок тот или иной оппозиционный кандидат - это был один из секретов нашего маленького, но по-настоящему дружного коллектива, где каждый готов был биться друг за друга.

Постепенно мы стали обрастать новыми людьми, но вскоре вскрылась странная кадровая особенность. К нам в Шарью людей не присылали, а ссылали в наказание за то, что они ленились или оказывались профнепригодны в других районах. Многие перевоспитывались и возвращались обратно в Кострому с совершенно иным настроем на кампанию, а некоторые оставались, видя в нас более сильный и искренний коллектив. Через некоторое время наша агитбригада разрослась за полутора десятков человек.

В день мы ставили пять агитационных точек, и некоторые находились от Шарьи в двух сотнях километрах. Можете себе представить, что это за расстояние по таким разбитым дорогам, когда людям ежедневно надо было с самого утра уезжать, а вечером приезжать. Люди агитировали целый день, а не несколько часов. У нас были огромные траты на бензин и износ автопарка. У Васильченко удалось арендовать небольшой «каблучок», на котором мы развозили кубы.

Подъем у нас был с семи до восьми, и в восемь я всех собирал в том самом кабинете единоросса на летучку. Кстати, последние нам совершенно не мешали, и никакого противодействия со стороны партии власти не было. Эта была одна из приятных специфик некоторых региональных кампаний, когда по политической линии никто друг другу не мешает, да и полиция в Шарье вела себя скромно. На летучке мы распределяли людей по логистический плану, и к девяти утра никого в штабе уже не было. Ежедневно от трех до пяти машин разъезжалось по разным райцентрам, и по нескольку кубов стояло в самой Шарье. Местные жители нас уже знали, здоровались, со многими семьями мы общались по многу раз. Местные знали, что «агитирует ПАРНАС», олицетворяя кандидата от коалиции целиком и полностью именно с этой партией.

Сотрудники штаба возвращались поздно на вечернюю летучку, в восемь или девять вечера, чтобы обсудить итоги дня и поделиться эмоциями. Все жутко уставали, но выходных у нас не было. Такое решение мы приняли самостоятельно, потому что времени на кампанию у нас было совсем немного. Очевидно, что в Костроме был более легкий режим, и все приезжавшие оттуда люди спрашивали, за кого мы так вкалывали: неужели за Яшина? Мы откровенно говорили, что ни за какого Яшина мы не вкалывали, а работали за идею демократических преобразований в стране, как бы пафосно это ни звучало. Впрочем, в нашей «штрафной» шарьинской команде никакого пафоса не было, только кровь, пот и слезы.

Кстати, моей большой проблемой как руководителя было то, что коллектив совершенно не воспринимал Яшина авторитетом, регулярно обсмеивая мужскими и довольно жесткими шутками. Вскоре стали глумиться и над кандидатской речью Яшина. Речь это была нескромная, вызывающая, из города в город одинаковая на протяжении всей кампании. Его фразочки мы разобрали на перлы, а стены в штабе буквально завесили цитатами, ставшими для нас мемами: «И один в поле воин, если это Илья Яшин», «У вас там крысы бегают», «Я вам дал мяч, он теперь на вашей стороне поля»... Речь у Ильи Яшина была совершенно не адаптирована под реалии тех жителей и под дух этой области. Где Костромская область и где Яшин со своей речью? В белоснежной рубашке, как выпускник Гарварда, которого по линии гуманитарной помощи отправили спасать демократию в России. Это полное несоответствие было отчетливо видно на земле, где мы работали. Всем нравился Андрейченко - местный мужик, подходящий региону по колориту, который корнями выходил из Костромской области. И нам очень импонировало то, что его родственники жили в Георгиевском, в одном из наших райцентров. Познакомившись с ними, мы поняли, что они были совершенно обычные люди, которые жили в деревянном доме настоящей сельской жизнью. Яшина также не любили за то, что он, будучи, как считалось, «шестеркой» Навального, все равно держался особняком, имел свою собственную команду, которая к нам тоже относилась с долей ревностей, поскольку изначально это была «их» область. Слава богу, мы особо не касались этих перипетий и просто честно с утра до вечера делали свое дело.

В самой Костроме я за время был пару раз, потому что было утомительно ездить туда-сюда: почти триста километров, это как от той же Костромы до Москвы. Мы как будто находились на другом конце земли, с плохими дорогами и ещё более плохим интернетом. Выходя в онлайн на удаленной связи на общих летучках, мне было очень тяжело общаться, из-за постоянных помех ничего не было слышно. Над нами смеялись, что, честно говоря, было немного обидно. Весь менеджмент, собравшийся в Костроме потусить и потравить байки, стал относиться к нам из-за этой «квакающей» связи с высокомерным пренебрежением: дескать Шарья какая-то, богом забытая деревня, никому задаром не нужная, даже интернета там у них нет. Нас называли самым суровым штабом, потому что за первые две недели мы настолько сильно устали, что на всех фотографиях у нас были явно вымученные улыбки. Мы осунулись, посмурнели, люди стали болеть, но никто не сдавался и не хотел уезжать. Это была исполинская команда, и я до сих пор горжусь каждым из них, и неважно, как разошлись потом наши оппозиционные пути. Эти люди в Шарье действительно впахивали — не за вождя, а за внутреннюю гражданскую идею.

На этих онлайн-летучках с головным штабом преимущественно травили шутки и обсуждали незначительные пустяки вроде зонтиков, которые всё никак не купят, и встречи у нас проходят без них. Ах, какая досада! Я пытался поднимать важные вопросы, но чувствовалось, что это никому не нравится.

Первую неделю мы крайне нуждались в агитационных листовках, а их присылали очень мало, приходилось буквально выпрашивать. На начальном этапе мы работали на узнаваемость, раздаточный материал был крайне необходим, но приходилось даже экономить. И вот, когда этот этап закончился, нам прислали огромную партию… первых листовок! Причем прислали их вместе со второй партией агитации, которая как раз работала на мотивацию, представляя большую информацию о кандидате. Старые листовки буквально некуда было девать, и в итоге коробки с этими пачками мы использовали в качестве стульев. Было похоже, что нам просто слили остатки первых листовок, которые кому-то стали мозолить глаза. Показательно, как нерационально и невнимательно относился головной штаб к тому, что происходило на окраинах кампании. Хочется верить, что в самой Костроме с этим было получше.

Также у нас были проблемы с финансированием, я все время натурально умолял прислать еще денег. Дошло до того, что в какой-то момент целую неделю мы жили в долг (!) в гостинице этого единоросса. На нужды кампании я занимал даже у Сергея Васильченко, и хоть мы всё потом отдали, ситуация все равно была крайне неприятная. Волонтеры зачастую даже оплачивали бензин, среди них были кредитоспособные люди и бизнесмены. Но такое ощущение, что в Костроме не особо сильно пеклись о нашей судьбе. Однако к концу кампании финансирование все же более-менее наладилось.

Из Костромы к нам регулярно придирались по разным мелочам. Мы называли их «полиция моды»: то куб у нас чуть-чуть помят, то он стоит под наклоном или вообще флаги почему-то не развеваются. Костромские «нувориши» долбили меня в общих чатах, что с эстетической точки зрения наши фотографии не соответствуют эталону. Бомонд совершенно не понимал, в каких спартанских условиях мы находились. Как далеки они от народа! В 2015 году, напомню, Фонд борьбы с коррупцией был уже клановым предприятием, где вся власть была у двух семей: у семьи Леонида Волкова с Анной Бирюковой и семьи Рубанова-Марус, двух ведущих топ-менеджеров и двух ключевых руководителя подразделений. Под Марус набирал силу так называемый Женсовет, против которого никто не мог выступить, поэтому приходилось каждый раз считаться с их мнением. Эта группа постоянно всех третировала по визуальной составляющей в любой работе. И один из скандалов произошел в Шарье на встрече с Ильей Яшиным, где мы вместо того, чтобы поставить агиткубы на землю, смонтировали их на сцене. Казалось бы, на той встрече людей было столько, сколько Яшин в Костроме даже не собирал, но кубы стояли не по ГОСТу. И за это к нам были придирки: в конце мероприятия Волков сказал, что такая хорошая могла быть встреча, но все пропало из-за неправильно установленных чертовых кубов!

На первую встречу на северо-востоке области Яшин вместе с охранником и медиа-группой приехал в ореоле пафоса в крохотный районный центр Паназырево. Илья был сильно раздражен долгой дорогой из Костромы, хотя многие наши волонтеры мотались за ночь туда-обратно, а потом снова выходили на агитацию. Но Яшин оказался нежным нарциссом. Сначала он напихал своему аппарату и секретарям: «А где все люди?»; потом очередь дошло и до меня. Но я тут же осёк его: если ты кандидат, это не значит, что в такой оскорбительной форме можно разговаривать в волонтерами. Мы обошли здешнюю деревню три раза, заходя в каждый дом, и если люди к Яшину не хотят идти, то они и не приходят. В дальнейшем, впрочем, молодой политик стал вести себя гораздо скромнее, почти как мальчик-одуванчик, особенно поняв, что здесь никто носить на руках его не будет. И после Паназырево у нас установился паритет в отношениях.

В этом Паназырево было очень колоритное местечко для проведения встречи: старенькая церковь, а рядом паслись коровы. Для нас это был привычный вид, но Яшин с охранником долго ходили и осматривались. Увидев бычка, который пошёл на них, двухметровый охранник Андрюша буркнул ему: «Сейчас в рог дам», и даже изобразил удар, как бы он пришёлся по голове бычку.

Мы агитировали неистово, но народ всё равно очень плохо реагировал на встречи с Яшиным. Волков каждый раз вопрошал, где фотографии с людьми и почему у нас нет ни того самого медийного контента, ни твитов? Тогда он произнес фразу, которая стала квинтэссенцией всего отношения: «Нахрена мы вас отправили в эти перди?!» Мы должны были гнать контент и фотографии. Сильно удручало, что, по мнению Волкова, мы поехали туда только ради этих фоток с двадцатью бабушками со встречи Яшина, а не ради агитации и работы с населением, не ради перспективы на будущее. Мы, конечно, с этой установкой внешне смирились, делали необходимые фотографии, параллельно решая наши гражданские задачи.

На встречи с Яшиным нужно было хоть как-то собирать людей, и однажды мы поняли, как это сделать. Особенно тяжело было в Павино, в Георгиевском: молодёжи там не было, а если и была, то все были категорически против нас. Поэтому мы составляли списки одиноких пенсионеров, которые шли с нами хоть на какой-то контакт, за час до встречи объезжали их и на машинах же свозили к месту встречи - иначе многие из них просто бы не дошли. И вот в Павино приехал Яшин со своим охранником Андрюшей. Андрюша ходил вокруг и щеголял пистолетом, зачем-то перезаряжая его. Рядом крутились немецкие журналисты из Deutsche Welle, которые снимали всю нашу колоритную кампанию. На встрече было аж 15 человек - невероятный успех по местным меркам. Думаю, со времен Ленина никто не собирал столько же, народ уже ни в кого не верил. После встречи нам нужно было развести наших бабушек по домам и мы посадили их в машины. А Яшин решил показать под камерами, как он садится в машину и уезжает. Выбрал первую попавшуюся машину, отрывает затонированную дверь и видит, что на заднем сидении расположились три старушки, которые с полной растерянностью смотрят на Яшина. Происходящее продолжает снимать Deutsche Welle. Казалось, Яшин действительно думал, что эти все люди приходят ради него. А народ просто тянулся к волонтерам, кто относился к людям по-человечески. Каждый раз мы обходили буквально каждый дом, за руку выводя нищих забитых людей, чтобы они послушали этого никчемного московского мажора. Полный сюрреализм, и люди это чувствовали. Но зато у нас, счастье какое, появились хорошие фотографии! (Кстати, в Кологриве мы вообще собрали аж 30 человек, что с удивлением отмечали даже местные старожилы. Московской оппозиционной богеме точно никогда не понять наших локальных радостей и успехов.)

В самый разгар кампании случился серьёзный инцидент в Павино - напали на нашу агитационную точку. У нас стоял агиткуб с флагами, рядом грузовичок, на котором мы развозили агитацию, и двое волонтёров. На ребят напала группа лиц в камуфляже и татуировках, такие местные пьянчужные маргиналы, «по синей волне» решившие разобраться с нашей агитацией. Они с ножом требовали отдать все флаги и куб. Наши ребята упёрлись и заявили, что ничего отдавать не будут. Грузовичку порезали шины, волонтеры сразу с нами связались, и я, слава богу был недалеко, где-то в километрах шестидесяти. Мы помчались к ним, а они пока вызвали полицию, однако эти люди угрожали им и при полиции. Когда я приехал в Павино, то достаточно эмоционально стал выяснять у полиции, почему они до сих пор не задержали самого главного зачинщика, который как раз был самый нетрезвый и бегал с ножом. Сотрудник полиции только разводил руками. В этот момент он бросился на меня, но драка не завязалась. Потом нас всех отвезли в отделение полиции. Наш грузовичок уже не мог никуда уехать сам, а под окнами отделения собиралась толпа в 20-30 местных мужиков — группа поддержки, которую экстренно мобилизовали. Полиция ничего особо не предпринимала, и я, понимая, что дело дрянь, набрал Леониду Волкову и рассказал ему всю нашу ситуацию. Но вместо того, чтобы как-то поддержать или дать практические советы, он как будто включил аудиозапись: Леонид начал рассказывать про концепцию нашей кампании, про особенности применения политтехнологий на сельской местности. Я слушал эту речь минут семь, пока тот пьяный зачинщик отчаянно тыкал в меня «факи». Понимая, что Волков снова в неадеквате, я его перебил и говорю: «Лёня, нас сейчас тут убьют, наверное». Он, видимо, придя немного в чувство, сказал: «Ну ОК, я сейчас пост напишу про это». На этом мы и попрощались. С горем пополам мы выбрались из Павино, а Волков написал пост «Павинская народная республика», про нас там было ровно три строчки. Чем не повод для гордости?

Особняком от «кандидатских» кампаний стояла история со встречами с Алексеем Навальным. Тот самый план «Тагил», который мы реализовывали в рамках праймериз, остался актуальным и здесь. Навальный также ездил по городам и весям Костромской области и должен был приехать к нам в Шарью. Из Костромы нам прислали афиши встречи, но в них оказалась неправильная дата. Мы были в шоке, ведь мы столько времени ждали эти афиши, понимая, что они существенно увеличат эффективность работы. В итоге ночью, после изнурительной дневной работы, весь наш штаб переклеивал на афишах даты.

Целую неделю мы посвятили этой встрече, кинув все силы на приглашение людей. Волонтеры ходили по деревянным баракам, где воняло канализацией, фекалиями и, казалось, можно было запросто провалиться в преисподнюю на прогнившей лестнице. Покосившиеся двери часто открывали хмурые, недоброжелательные люди такого вида, что некоторые до сих пор снятся в страшных снах. В команде у нас был волонтер Геннадий, воспитанный и интеллигентный, он долгое время жил в Европе и привык к совершенно другому уровню жизни. И вот однажды его буквально стошнило, когда мы вышли на свет божий из одного из таких бараков.

На встречу с Навальным в Шарье, которая стала одной из первых из его турне по Костромской области, нам удалось собрать практически двести человек на площади центрального рынка. Тогда нам впервые по-настоящему пыталась мешать полиция, даже местные таксисты были, видимо, подкуплены, и блокировали припаркованными машинами место для встречи. Но мы смогли всех компактно разместить, а после встречи познакомили Навального с местными предпринимателями. Двести человек! Это очень большой успех. Навальный был доволен, правда, ему страшно не понравилось, что в первом ряду сидели цыгане, которые жили в одной из деревень поблизости. Я его убеждал, они как раз наш ядерный электорат, что они готовы всем табором голосовать за Яшина, а самого Алексея отлично знают, и среди цыган у Навального была стопроцентная узнаваемость. В итоге Алексей смилостивился к ромам.

К встрече мы подготовили райдер основных проблем города, чтобы Навальный рассказывал не про розовую политику и космические корабли в Большом театре, а про вещи, касающиеся конкретных живых людей. Алексей говорил и про отсутствующую воду, и про высокие коммунальные платежи… Но он приехал за двадцать минут до встречи и сразу после нее уехал, не задержавшись в Шарье. Было видно, что там ему совершенно скучно, и город с его жителями и их чаяниями его не интересовал. Поэтому не стоит обольщаться по поводу этого хождения в народ: всё было предельно официально. Правда, нужно отдать должное, Навальный в отличие от Яшина, который без охранника даже в туалет не ходил, был во многом проще, приезжал без охраны, хотя обладал большей узнаваемостью.

Мы потихоньку научились агитировать, а я приобрел навыки работы со сложными волонтерами, которых к нам присылали или, правильнее сказать, ссылали из Костромы. Так, помню, нам прислали Максима Верникова, странного парня из Екатеринбурга, которого знал Леонид Волков и понимал, что это полный неликвид. Удивительно, но позже этот самый Верников станет у себя в Екатеринбурге чуть ли не лицом оппозиции в городе! А мы его выгнали даже из Шарьи, а ведь мы обычно «вылечивали» даже самые тяжёлые случаи и делали людей из самых, казалось, пропащих волонтеров. Мне никогда не забыть, как Верников, купив копченые куриные крылышки, уплетал их прямо на агиткубе, обсасывая эти куриные кости, и параллельно раздавал листовки, изляпанные жирными руками. А еще у нас был один активист, пожелавший быть водителем, но однажды с утра я увидел, как он залпом выпил стакан водки, а после подошел ко мне и сказал, что устал и не может сесть за руль. Романтика!

Кампания подходила к концу, и самый большой цирк произошёл с наблюдением. Костромской штаб попросил забронировать все свободные номера в гостиницах всей северо-восточной округе. Мы угрохали на это огромную сумму денег, заказывая номера без привязки к количеству ожидаемых наблюдателей. К примеру, мы бронировали 20 мест в населенном пункте, а там в итоге наблюдало всего лишь трое человек. В итоге 90% всех арендованных номеров остались пустыми. Назвать это иначе, чем распилом и бравированием мнимыми легионами наблюдателей, нельзя. С организацией логистики наблюдателей также была большая проблема: они приезжали на такси, таксисты капризничали и завышали стоимость, а обратно многие не могли уехать. Денег не было, но все пытались держаться.

После завершения кампании в ФБК состоялся брифинг по итогам Костромы. Волков, конечно, храбрился и говорил: ну подумаешь, 2% набрали, бывает. Но фишка-то в том, что эти же 2% мы набрали и в Шарье, не особо отвалившись по показателям от областного центра, в который были вбуханы все силы, те самые 70%, о которых говорил Волков в самом начале кампании. Причем у нас даже в глухих и отдаленных деревнях голосовали за Яшина, часто не совсем понимая, кто это такой, но просто желая порадовать наших волонтеров, которые отнеслись к жителям этой всеми забытой глубинки по-человечески.

Даже Навальному, изначально скептически относившемуся ко всей этой истории, стало интересно, как так вышло, что мы так смачно опозорились. Он тогда высказал замечательную вещь: «Все эти лохи (ЛДПР, «Справедливая Россия» и прочие), они также научились работать, вот и нам не нужно расслабляться, давайте уже забудем 2013 год и начнём работать по-новому». То есть Навальный плавно и не топча авторитет Волкова всё-таки признал, что провал был, и мы в нем сами виноваты, потому что власть в Костроме нам не мешала никоим образом. Волков сидел молча. У меня к тому времени накопилось много претензий и по финансированию, и по снабжению агитационными материалами, и по отсутствию креатива - и я решил, что выскажу всё наболевшее. Наверное, тогда я и испортил с Волковым отношения. Я откровенно и предметно высказал про весь бардак, Волков рассвирепел и сидел уже абсолютно красный. А ФБК, видимо, стал уже настолько лоялистской организацией, что даже такой явный провал, какой был в Костроме, считалось целесообразным замять: все хорошо, прекрасная маркиза! Я эту песенку петь не стал и, высказывая наболевшее, по грустным лицам моих близких друзей из Фонда понял, что в тот момент подписал себе смертный приговор, и в дальнейшем все сказанное может быть и будет использовано против меня. Но я решил, что, оставив часть своего здоровья и жизни в Шарье, не имею морального права вести себя так, как будто ничего не произошло.

Костромской урок так никем и не был выучен, и это привело к катастрофическим последствиям в будущем, когда лоялизм в структурах Алексея Навального заменит профессионализм и объективную оценку самих себя.

Глава 5. Как я понял, что в структурах Навального инициатива наказуема

Осень 2015 года можно охарактеризовать как период безвременья, Алексей Навальный и Фонд борьбы с коррупцией еще отходили от провальной кампании в Костроме. После громких электоральных провалов ФБК в принципе старался вернуться к своей прямой функции – к расследованиям и бюрократической рутине. Опять же, никто не мог бы обвинить ФБК в бездействии: работаем, мол, покой нам только снится. Навальный старался всегда держать часть сотрудников, тех же Романа Рубанова или Георгия Албурова, в тени больших избирательных кампаний. Албуров, например, не был пригоден ни к какой работе, а уж тем более к общественной, он сидел в Фонде в изолированной комнатке и связь с внешним миром выстраивал с помощью искрометных и не очень шуток в твиттере. Таким образом изящно поддерживалась легенда главного и единственного расследователя. Помимо Албурова были еще совсем непубличные люди, которые постоянно находилось в Фонде и отвечали за написание текстов и за ведение ресурсов ФБК.

Сам же Навальный после провала почти совсем утратил интерес с «Демократической коалиции» и даже не старался демонстрировать энтузиазм. Он не говорил больше про коалицию как про новый вызов властям, Кострома всё расставила по своим местам. Самое характерное, что в провале все винили не себя или Леонида Волкова, который, по правде сказать, снова опростоволосился с отсутствием какой-либо стратегии. Козлом отпущения стала коалиция и конкретно наш партнер ПАРНАС. Не нашлось после смерти Бориса Немцова нового медиатора в коалиции, и Михаил Касьянов становился целью номер один для нападок. К тому же Касьянов снова стал показывать себя публичным политиком и активно ездить по регионам. Обстановку накаляло ожидание новых важных праймериз к выборам в Госдуму в 2016 году. (Ранее мы уже расписали общую суть праймериз. Эти праймериз служили конкурсом для формирования нового федерального списка к выборам в Госдуму и были призваны решить вопрос с острой конкуренцией в Москве, по самым «сочным» одномандатным округам.) Выяснилось, что Касьянов будет априори номером один в общем демократическом списке, даже не участвуя в праймериз. Это очень печалило Фонд, но ФБК всё равно формально согласился на эти условия, хотя и продолжил свою деструктивную работу по дискредитации коалиции.

Поняв, что попал в опалу после достаточно объективного, хоть и, может, жестковато-прямолинейного рассуждения о провале костромской кампании, я продолжил заниматься правозащитной деятельностью. Помощь людям всегда доставала мне истинное удовольствие. Даже в 2015 году, до массовых протестов Навального, было много людей, которые нуждались в поддержке. И естественно, нас больше всего будоражила история с сидящим Олегом Навальным, братом Алексея.

Для меня и для партийцев, которых удалось сплотить вокруг себя, в то время было большим вопросом: почему Алексей Навальный так мало уделяет времени своему брату Олегу? Почему нет ни акций прямого действия, ни особых проектов в его поддержку? Почему наш политический узник номер один остался в стороне? Конечно, мы уже научились не задавать острых вопросов лидерам, это было бы смерти подобно. Навальный же всегда от темы уходил, ни с кем ее не обсуждал и старался это лишний раз не опубличивать. Всё было настолько аккуратно, что создавалось впечатление, что он боялся любого резонанса. У меня были предположения, почему так происходило: что для Алексея эта тема была настолько личной, что он просто не хотел ее развивать. Я думал, что он делал это из благих побуждений, чтобы не навредить брату, хотя случались выходки, которые брату однозначно вредили. Например, митинг, состоявшийся после летних кампаний в Марьино, когда Олег дистанционно выступил на нём: под его фотографию на большом экране в колонках шло аудио-обращение Олега. В политических целях Алексей всё-таки использовал тогда брата, такой неприятный вывод напрашивался сам собой.

Я выступил с предложением на базе Партии прогресса, в которой фактически не осталось уже никаких региональных отделений, сделать какой-то ивент, чтобы показать людям, что, во-первых, партия жива и у нас есть люди, а, во-вторых, нам небезразлична судьба политзека Олега Навального. Для этого я решил задействовать ту команду, которую сплотил сам. Я собрал самую талантливую молодежь даже без лишней конспирации: отбирал людей по принципу «наиболее активный». В партии были разные активисты, и некоторые действительно вызывали небеспочвенные опасения в их искренности и человеческой лояльности, но мы спокойно делали своё дело, лишний раз не паникуя.

Целью нашей миссии было поехать в Орловскую область, в посёлок Нарышкино, к колонии, где сидел Олег Навальный, и провести там акцию с плакатами. Мероприятие мы планировали совершенно пацифистским, без провокаций, плакаты были мирные про то, что Олег сидит за всех нас. Естественно мы согласовывали мероприятие с Алексеем Навальным, он без фанатизма и излишнего воодушевления ответил, мол, хотите делать – делайте. Он не был в восторге от идеи, и мы не получили никакой поддержки - ни моральной, ни медийной, ни финансовой. Это была сугубо наша инициатива. Такое отношение было характерно для партийных инициатив, когда придуманная из самых благих побуждений, даже направленная в духе всех основных трендов, партийная идея не поддерживалась ФБК. О партии в Фонде вспоминали только тогда, когда начинался новый виток эпопеи с регистрацией, а в остальное время все инициативы «снизу» игнорировались.

Поддерживалась такая политика и кадровыми решениями Фонда. Так, Анна Додонова в ФБК отвечала за работу с волонтерами и оценкой их идей, которыми активисты часто фонтанировали: она была высокомерна, всегда грубо разговаривала и была явно не готова к долгой и терпеливой работе с людьми. Показателен пример, когда внезапно выяснилось, что у какой-то гостиницы будут происходить события, связанные с семьей генерального прокурора Юрия Чайки. Додонова в приказном порядке через меня и напрямую начала искать тех, кто срочно встанет в одиночный пикет: «Ребята, надо срочно встать в пикет». Ни здравствуйте, ни спасибо, ни до свидания, просто надо и всё. Когда люди поняли, что их используют словно неодушевленные вещи, они начали сливаться даже с хороших мероприятий, от которых у нас был бы благостный резонанс. Многие говорили ей «нет», часть молодёжи ее игнорировала, но Анна не унималась: «Я видела, что вы прочитали моё сообщение, езжайте в пикет». Даже самые большие лоялисты Фонда понимали, что Додонова никак не может работать с людьми, но Фонд ее неизменно ставил именно на эту работу. Возможно, чтобы не образовывалось особой эмпатичной связки с рядовым активом, а всегда была стена изо льда между ФБК и партийными активистами. Это была, видимо, позиция Романа Рубанова, потому что Додонова была его человеком.

Говоря о ФБК в 2015 году, нужно отметить, что процесс обновления (но не улучшения!) структуры закончился, и новые лидеры полностью узурпировали власть. Елена Марус стала уже полноправной «Черной королевой», развивая свой «Женсовета». Марус была грозой, и её мнение на летучке, причем по любым вопросам, не только про дизайн или визуальное оформление (за что она формально и была ответственна), было определяющим. Чума на все дома тем, кто мог пасть в её немилость, человек мог быть уволен без объяснения причин. Так случилось с одним сотрудником из ФБК, у которого произошёл небольшой конфликт с Анной Додоновой. Через крайне непродолжительное время он был уволен, причем об увольнении его предупредила сама Додонова, не без удовольствия сказав, что «увольняшка тебе уже готова». Человека уволили внезапно, а он потом еще долго добивался того, чтобы ему заплатили за месяц вперед. Когда Фонд расставался с людьми по собственной инициативе, он никогда не старался это представить в рамках приличия, выплатив какие-то компенсации. Жадность и экономия на людях и здесь стояли во главе угла. Хотя, надо сказать, верхушка Фонда никогда не экономила на себе: если были служебные поездки, то они по умолчанию предполагали дорогие отели, лучшие номера, самолёты, а уж отпуск проводили и подавно с шиком.

В ФБК все были равны, но некоторые были равнее: все, кто был близок к семьям Рубанова и Волкова, быстро поднимались. Тому пример Иван Жданов, который поначалу был скромным юристом без исключительных знаний и по профессиональному уровню стоял явно ниже Вячеслава Гимади, но стал руководителем юридического отдела, потому что был близок к руководству и всегда умел вовремя вставить красное словцо и похвалить начальство. Никакой меритократии, о которой любили говорить Навальный и Волков, не было и в помине, но многие, в том числе, чего греха таить, и я, старались закрывать на это глаза. Мол, сначала победим «режим», а потом уже будем выстраивать «Прекрасную Россию Будущего», с меритократией и транспарентностью.

Публичный бомонд в нашей акции не захотел участвовать, хотя никаких кампаний в это время не велось и все были в целом свободны. Поехали простые люди, ноунеймы, как принято говорить. Поэтому я сознательно не буду называть их имена, потому что после поездки у людей были большие проблемы и на работе, и с правоохранительными органами. Я в частном порядке ходил с ними по участковым, разбирался с документами, но Фонд опять никакой поддержки не оказывал, мол, это была частная инициатива рядовых активистов. У Фонда была простая позиция: нас в Нарышкино не было, поэтому как хотите, так и разбирайтесь, а мы, может, вам поможем только тогда, когда петух жареный клюнет.

Без особой конспирации мы уезжали из Москвы со станции метро «Коломенская», всё было довольно спокойно. Приехав в Орёл, однако, мы сразу стали ощущать, что за нами ведётся слежка. Зайдя в местное кафе перекусить, буквально затылком почувствовали, что за нами постоянно следили. Очень устаёшь от этого чувства, а ведь на мне ещё была ответственность за людей, которую я чувствовал с 2014 во всех кампаниях. Когда каждое твое действие и каждый шаг фиксируется, а это происходит не только во время кампании или в рамках рабочих кейсов, начинаешь по-другому относиться к окружающим, даже к своей семье. Это всё влияет на психику, и очень сложно от отходить от такого состояния. Но тогда я был ещё в хорошем тонусе в рамках проводившейся Навальным «финальной битвы между добром и нейтралитетом».

Переночевав в Орле, на следующий день мы поехали к колонии с плакатами, часть которых напечатали в Москве, а часть нарисовали прямо на месте. Я стремился всегда соблюдать закон: рядом Нарышкинской колонией не была ограниченна территория, не было никаких запрещающих знаков, и мы спокойно подъехали туда. С нами была видео-корреспондент и основатель популярного сетевого издания Sota.Vision Александра Агеева, которая всегда медийно поддерживала нашу работу. Мы лишь некоторое время постояли с плакатами, но к нам уже приехало много местных оперативников в штатском, которые хамили и угрожали из машин, говоря, что нам конец. Я сдержанно отвечал, что если они считают это нужным, пусть составляют материалы и передают их в суд.

- Какой суд?! Мы и так с вами здесь разберемся.

Я был уже человек опытный и понимал, что угрозы могут реализоваться, поэтому мы не станем развивать конфликт до стадии эскалации, а просто скоро уедем. Но следом за агрессивными хамами в штатском приехали уже сотрудники полиции в форме, среди них был даже начальник ОВД по Нарышкинскому району. Он светским тоном вёл с нами беседу, говоря, что у нас всё незаконно. Я уверял его, что всё законно, что мы стоим молча, а в случае, если, с точки зрения полиции, мы что-то нарушаем, то нам можно сделать внушение и мы прекратим мероприятие.

Полиции было очень много, нас снимали на камеры, с башен зоны чуть ли не снайперы пришли посмотреть на нас. Страшно не было, но напряжение определенно чувствовалось, поэтому мы решили не рисковать и, свернувшись, уехали. Но по дороге одна из наших машин решила остановиться на заправке, и сотрудники полиции, конечно, не преминули этим воспользоваться, чтобы задержать нас. Начальник ОВД, с которым я разговаривал ранее, старый дед, как мне тогда показалось, хотел решить вопрос нормальным правовым образом. Но я ошибался. Он снова подошел ко мне, потому что еще возле колонии я как порядочный человек взял на себя ответственность, сказав, что я старший и говорите со мной. И вот этот полковник провожает меня в ОВД и говорит: «Всё очень просто, либо мы сейчас оформляем и оставляем всех, а я вижу, что с вами девушка-журналист и несовершеннолетний, либо ты берешь ответственность на себя как организатор. Мы составляем дело только на тебя, а всех остальных отпускаем. Да и тебя отпустим, нафиг ты нам нужен». Я, конечно, согласился, написав ребятам, чтобы они побыстрее сматывались оттуда, но они, к сожалению, не догадались этого сделать раньше, в итоге полиция их блокировала.

Сотрудник составили на меня дело как на организатора, а я, честно говоря, думал, что меня прямо там и посадят, но дед своё слово сдержал. Дело отправили в суд вместе со мной. Приехав туда, мы увидели, как судья, ознакомившись с делом, отправила его обратно на доработку. Полиция не могла меня больше задерживать, поэтому мы сели по машинами и благополучно выехали из Орла. Не то тупка сотрудников, не то воля случая меня на время спасла.

Мы считали диким успехом, что материалы дела были составлены только на меня и сначала не касались никого из ребят. Мы обратили внимание ситуацию Олега Навального, и, что тут кривить душой, благодаря задержанию больше журналистов об этом написало, потому что иначе мало кто, даже из лояльной прессы, заметил акцию. Мы чувствовали себя людьми, которые этой осенью сделали что-то полезное — в отличие от остальных, которые в большинстве своем бездействовали.

Через некоторое время по приезду в Москву начали происходить непонятные вещи. На мой мобильный номер стал лично звонить тот самый нарышкинский полковник, говоря, что мы якобы незаконно куда-то делись, мол, мы обязаны срочно приехать обратно, иначе он пришлет за нами машину. Я его спрашивал, на каком основании это вообще может произойти и где новые материалы дела. Я «включил юриста» и был полностью прав, потому что, не видя новых материалов дела, я не обязан никуда ехать. Материалы дела мне, конечно, никто так не прислал, а дед этот на прощание сказал: «Ну держись тогда, Виталий, у тебя будут большие проблемы». Не будучи дураком, естественно, я не мог и не хотел туда сам ехать: заведут уголовку, в каком-нибудь сельском спецприёмнике ещё и на бутылку посадят. Было очевидно, что в Орле происходило что-то невиданное и, возможно, этим силовикам сильно попало за то, что отпустили таких опасных преступников, как мы.

Я, разумеется, сразу донёс эту ситуацию до ФБК, обсуждал ее на партийном уровне. У ФБК никакой реакции не было, все только покивали: ну да, ну бывает. В какой-то момент, работая в офисе ФБК над очередным кейсом, я включил на громкую связь один из наших разговоров с оперативниками, которые угрожали, что в наручниках вместе с уголовниками меня повезут. Это послушал весь юридический отдел, но все равно все отнеслись к этому довольно прохладно. Никакой взаимовыручки на уровне сотрудников не было, и в дальнейшем мне помогли только те, с кем у меня были хорошие личные отношения. Организационной поддержки не было.

Однажды к моим родителям, проживающим по тому адресу, где я зарегистрирован, приехала группа из Орла — странного вида люди в гражданской одежде, которые в полночь стали ломиться в дверь. Перепуганные и совершенно не знакомые со спецификой таких ситуаций, мои родители им открыли, и вся эта компания ввалилась в мой дом. Среди них был местный участковый и два оперативника, они были пьяны и говорили родителям, что я преступник, требуя признаться, где я скрываюсь. Задавали ввалившиеся джентльмены и такой идиотский вопрос: на каких основаниях мои родители живут в этой квартире: Мама мне сразу позвонила, и я просил их слать с порога, только спросив, как их зовут. Я записал все данные и пытался их максимально опубличить в соцсетях, но кроме «ОВД-Инфо» мне тогда никто не помог. Я написал в твиттер – ноль внимания, никаких ретвитов от наших лидеров мнений, вся верхушка ФБК просто проигнорировала, хотя тот же Навальный всегда говорил, что в таких ситуациях спасает только внимание публики. Но это нога, видимо, у того, у кого надо, нога. А какой-то Виталий Серуканов — кто это вообще такой?

Мне удалось связаться только с Николаем Ляскиным, который посоветовал уехать из города, успокоить родителей, но ни в коем самому в квартиру к ним не соваться. Мне тогда помогли, кстати, ребята из Партии прогресса, с которыми вместе мы ездили устраивать пикет к колонии, где сидел Олег Навальный. Благодаря им я уехал из города в область, чтобы на время скрыться из поля зрения полиции.

Тем временем эти пьяные сотрудники прошлись по моим соседям, по всей лестничной клетке. Соседи их выгоняли, на дворе стояла уже глубокая ночь, но эти, с позволения сказать, правоохранители всё ходили и тыкали всем мою фотографию, спрашивая, по какому адресу я могу сейчас находиться. В материалах дела я потом выяснил, что под их давлением даже консьерж дала на меня показания. Всё это страшно напоминало тридцать седьмой год. Казалось бы, это было всего лишь административное преследование, но его почему-то вёл уголовный розыск! Какой-то перевернутый мир, честное слово.

Спустя сутки мама, гуляя рано утром с собакой, увидела тех же самых людей, которые тёрлись у подъезда и сидели у консьержа. В Москве эти сотрудники пробыли не один и не два дня, они опять приходили, когда родителей не было дома, и неделями буквально паслись под моими окнами. Где-то через три-четыре недели оперативники мне опять позвонили и напомнили, что они по-прежнему в Москве и всё еще меня ищут, поэтому, мол, не расслабляйся: рано или поздно заберем и передадим в суд, такая у нас установка. Эти бездельники за бюджетный счет околачивались в Москве почти месяц!

Все это время я был вынужден не появляться в Москве: многим писал, был на связи, но никто не реагировал на мою проблему. Мне стали уже отвечать в комментариях, что я бьюсь, как загнанный зверь, и мог бы уже сдаться в лапы правосудию. И почему Навальный молчит с Фондом? Мне было просто неудобно сказать, что это была партийная миссия, о которой Алексей знал. Я пытался себя успокоить тем, что в конце 2015 года я не был формально сотрудником ФБК, и может, поэтому ко мне было такое отношение.

Было обидно и жутко противно и, возможно, где-то это понимали и в Фонде. В одном из разговоров с Романом Рубановым я говорил, что не боги горшки обжигают, я тоже состоявшийся человек и готов избираться. Он мне предложил войти в пул кандидатов от ФБК, которые будут готовиться к выборам в Госдуму. Морально я был очень удручен, юридическая практика шла плохо, и это предложение во многом спасло меня. Мне в тот момент казалось, что это билет в будущее, но, как выяснилось впоследствии, нас просто использовали (в который уже раз). Фонду нужно было просто отчитываться перед инвесторами из международных фондов, которые курировали все эти политические программы. Не секрет, что в этом аспекте ФБК через Леонида Волкова плотно сотрудничал с National Democratic Institute (NDI) и International Republican Institute — ассоциированными с Демократической и Республиканской партиями США соответственно международными НКО по продвижению демократии во всем мире. И ничего удивительного не было в том, что в эти программы хотели подключить побольше людей, имена которых были тогда на слуху. Простой потребительский подход.

С Орлом ситуация, тем временем, никак не рассасывалась. Мне звонили практически каждую неделю, присылали письма и повестки, но на моё законное требование, чтобы мне предоставили материалы дела, никто не отвечал. Начал даже звонить местный московский участковый, который также интересовался моим местонахождением. В какой-то момент я даже привык уже к этим угрозам, и более того, мои родители к этому привыкли. Мне звонили, писали, угрожали, пытались поймать в Москве, но получилось это лишь 15 июня 2016 года.

Мы проводили пикеты около Совета Федерации в связи с расследованиями ФБК по семье генпрокурора Юрия Чайки. Я оказывал правовую поддержку и инструктировал людей, потом тоже встал с плакатом, когда меня и задержали. Вместе со мной задержали Волкова и других активистов и всех отвели в ОВД. Я поддерживал ребят, как мог, рассказывал, как себя вести с сотрудниками полиции. Вскоре нас отпустили, вроде даже без оформления протоколов, проведя только профилактическую беседу. Мы все вместе вышли на улицу, и тут меня снова ловят сотрудники при поддержке людей в штатском: а вас мы попросим-ка остаться. Тут я понял, что что-то не так. Пытался сопротивляться, надеялся, что Волков, который был рядом, снимет это хотя бы на камеру. Но, к моему большому удивлению, Леонид, с которым мы еще несколько минут назад были большими товарищами по шконке, увидев, что меня снова ведут в ОВД, просто хлопнул глазами и сказал: «Ну ладно, у меня много работы, я пошёл». Он даже не попытался зайти в дежурную часть и узнать, с чем связано моё повторное задержание. Я понял, что остался один: все ушли, а ведь популярный твиттер Волкова может творить чудеса в подобных ситуациях. Но не сейчас.

Меня отвели обратно, я сидел и ждал своей участи. Пришли сотрудники пресловутого Центра по борьбе с экстремизмом, так называемые «эшники», и сказали, что за мной давно охотится орловская группа, и теперь наконец-то всё идеально совпало: и орловская группа здесь, и я задержан. Тут и правда заявились сельского вида сотрудники полиции, от которых пахло колбасой и луком. Они объявили мне, что я задержан, и они везут меня в Орёл на своём микроавтобусе, который как раз тут рядом.

Я, как назло, еще болел, а меня в таком состоянии повезли в Орёл. Единственными, кто бил тогда в набат, были мои друзья по политике и некоторые партийцы. Но институционально подключились с помощью только ребята из «ОВД-Инфо» — замечательная Алла Фролова, которая нашла мне адвоката в Москве, но поняв, что меня увозят, спешно раздобыла орловского адвоката от Фонда защиты прав человека, за что ей и подключившемуся адвокату большое человеческое спасибо. ФБК в целом повёл себя, будем так говорить, не по-товарищески. Иван Жданов палец о палец не ударил, дистанцировавшись от этой проблемы. Рубанов начал суетиться, потому что на проблему обратил внимание Навальный. Он внимание-то конечно обратил, но дальше любопытства — «А чё там у тебя вообще происходит?» — никакой поддержки не последовало. Когда я уже был в Орле, в ФБК некоторые стали мне искать адвоката… в Москве. Я им сообщил, что мне здесь помогли найти местного адвоката. Рубанов сказал: «Ладно, окей». Так, когда, наконец, наступил апогей этой истории с нашим жутким преступлением по пикетированию колонии, я мог бы оказаться вообще без какой-либо защиты.

Сам суд проходил ночью, судья была уже совершенно измучена. Она там, кстати, была со своими детьми, которые в ходе процесса бегали по залу. На суд съехался, похоже, весь бомонд силовиков по Орловской области, показания давал и полковник уголовного розыска. Материалы моего административного дела были больше похожи на уголовное дело в несколько внушительных кирпичей, среди которых был даже диск с записями моих телефонных разговоров, которые они прослушивали. Судья, конечно, не приобщила это к делу, сказав «ну совсем сдурели», потому что приобщать их можно только в рамках уголовного преследования, а это было административное. Силовики превзошли в рвении сами себя — вставили указание на правовую норму. Я написал об этом в твиттер, и тут же мне ответил Навальный: «Это же сенсация! Ну-ка быстро выуди этот диск у них». Когда мне нужна была помощь, никто даже банального интереса не проявлял, но чуть появилась фактура для громкого резонанса, тут даже вылез аж целый Навальный.

В итоге суд переквалифицировал мою статью с организации на участие, потому что сотрудники полиции никоим образом не смогли доказать, что я был организатором. Я был несказанно счастлив, что отделался всего лишь штрафом. Меня выручила моя команда, приезд которой организовал Николай Ляскин, чтобы ребята смогли поддержать меня на суде. Их помощь была просто неоценима! С ними я и поехал обратно в Москву. Еще более разболевшийся.

После произошла ещё нехорошая история с тем самым адвокатом от Фонда защиты прав человека, которого мне предоставила Алла Фролова. Алла понимала, что я — человек ФБК и выполнял их задачи, другое дело, тогда ещё ей и остальным было непонятно, что у ФБК на самом деле наплевательское, если не использовать более крепких выражений, отношение к своим людям. И вот Фролова, не зная всего этого, обратилась в ФБК, чтобы оплатили адвоката, которого она мне нашла в Орле. Ей покивали, но ничего так и не оплатили, и Алле пришлось оплачивать его из своих денег. К сожалению, я об этой ситуации тогда не знал, Алла мне не рассказала. Об этом написал правозащитник Сергей Шаров-Делоне: «Как же так можно? Ваш человек, а вы даже адвоката оплатить не можете». А ведь речь шла о смешных, по меркам ФБК, деньгах – 20 тысяч рублей. Но как только появилась эта публикация, в Фонде сразу засуетились, Рубанов создал чат, где начал всем пихать, как, мол, так получилось, срочно со всеми расплатитесь! Хотя все были в курсе этой ситуации. Фонд работал как нерадивый чиновник из той породы, с которой они на публику борются. Этот чиновник начинает бегать только тогда, когда его халатность вскроется публично. Ещё не успели победить Дракона, но уже начали в него превращаться…

Так бы и закончилась моя орловская эпопея, с ноября по май трепавшая мне нервы в тревоге за себя и за семью. Но спустя год ко мне подошёл Алексей Навальный и говорит:

- Помнишь, у тебя было орловское дело? Что вы там вообще по нему сделали?

- Да ничего не сделали, меня отпустили, адвокатов от ФБК мне не предоставили, апелляцию не подавали, — я вообще бы хотел это всё забыть. Но Навальный не отставал:

- А у меня тут проект по ЕСПЧ, давай твоё дело размотаем, компенсацию приличную получишь, да и мы подзаработаем.

- Да прошел уже год, вышли все сроки, и вряд ли уже можно что-то сделать.

– Ну ты же юрист, подумай, как это можно возобновить.

Через год! Алексей Навальный вспомнил об этой ситуации, когда у него появился коммерческий интерес и свой личный проект по сопровождению подобных дел в Европейском суде по правам человека. Когда он понял, что на этом можно зарабатывать самостоятельно. Естественно тогда восстановить ничего не удалось, да и не хотелось мне снова влезать в эту неприятную по многим причинам историю.

Вот таков финал истории, где я хотел сделать доброе дело и поддержать Олега Навального, а в конце концов остался крайним, да ещё и с неоплаченным адвокатом.

Глава 6. Трест, который лопнул: о распаде «Демократической коалиции»

Еще в конце 2015 года, возможно, на фоне орловских событий и моей хорошей работы в Костроме, мне предложили стать частью команды Фонда борьбы с коррупцией на выборах в Госдуму. Как мне показалось, даже несмотря на то, что Волков затаил на меня обиду, в меня тогда поверил директор ФБК Роман Рубанов. Во время разговора с ним я обозначил, что готов идти на выборы и могу решать задачи самого высокого уровня. Все для этого у меня было: и амбиции, и политический опыт, и подходящий возраст, и самое главное, чего не было у других кандидатов от Фонда, – имелся налаженный контакт с людьми. Я занимался развитием Партии прогресса и проектов на её базе. Мой проект «Прогрессивное право» продолжал успешно работать: мы участвовали во всех крупных ивентах оппозиции, будь то марш памяти Бориса Немцова или митинги ФБК. Как, например, в Марьино в конце 2015 года, когда мы взяли всё юридическое сопровождение митинга «За честные выборы» на себя и свели к минимуму все возможные провокации. Мы занимались волонтерским проектом, на который никто не выделял деньги, при этом я находил в команду молодых и квалифицированных специалистов, работавших на полную отдачу. Аналогов этому проекту тогда в оппозиции не было, и все в Фонде это видели.

Меня включили в список кандидатов в Госдуму от ФБК, которых будут готовить на праймериз «Демократической коалиции». Праймериз 2015 года были вялой подготовкой, а вот кульминацией должны были стать именно они, «настоящие» праймериз 2016 года Праймериз 2015 года носили локальный характер и относились только к трем выбранным регионам. Праймериз же 2016-го были федеральными и формировали единый партийный список от коалиции на выборы в Государственную Думу, а также расставляли приоритеты по спорным одномандатным округам, если в них имелась реальная конкуренция (что встречалось только в Москве). Также существовали региональные группы - голосование на праймериз также должно было определить их состав и лидеров. Выборы в Думу рассматривались как решающая репетиция перед президентскими, эдакий захват плацдарма: либо сейчас, либо неизвестно когда. Изначально казалось, что кандидатов у оппозиции в рамках коалиции было много, и ожидалось, что конкуренция будет жёсткой. Но в итоге никакой конкуренции не было, дефицит кандидатов никуда не делся. По большому счёту ФБК и конкурировать-то было не с кем. Был, конечно, ПАРНАС с Михаилом Касьяновым. Касьянов по договоренности с Фондом, занимал безальтернативное первое место, не участвуя в праймериз, но каких-то других сильных или хотя бы мало-мальски узнаваемых кандидатов у партии почти не было. Тем не менее, в рамках праймериз Фонд поставил себе задачу занимать места со второго по седьмое-восьмое (голосовали на праймериз онлайн все граждане, ранее успешно прошедшие верификацию/регистрацию на сайте коалиции), включая тех региональных кандидатов, которые впоследствии отвалились от нас, не поверив в серьёзность намерений Навального участвовать в этих выборах. Таким образом, Фонд тогда потерял Санкт-Петербург, где был серьёзный кандидат Дмитрий Сухарев, который занимался местным «РосПилом». Сухарев стал частью нашей команды, приезжал на многие мероприятия, но когда всё слилось, слился и он, и после этого никаких отношений с Фондом не поддерживал. Хотя, казалось бы, такой надежный питерский форпост, и в Фонде среди сотрудников он пользовался сильным уважением…

Помимо меня, в команде кандидатов не было никаких неожиданных персонажей. Всё те же лица на арене цирка, которые появились еще с Алексеем Навальным в момент зарождения ФБК и идеологически перевоплощались вместе с ним. Грузины перестали быть «грызунами», как было в 2008 году, а превратились в друзей; партия «Яблоко» стала врагом, а сам Навальный из демократического националиста (или «демократа, который не в восторге от либералов», как он себя называл) постепенно стал трансформироваться в либерального центриста. Вся эта «перевоплощённая» команда и сформировала пул кандидатов, которые от Фонда должны были просто «рвать» праймериз и блистать на госдумовских выборах. Навальный заверял тогда, что деньги потом найдутся, все будет отлично, главное — всех «сделать» на праймериз.

Сам же Алексей на эти выборы не собирался, основную ставку он делал на предстоящую президентскую кампанию. А в рамках подготовки к думской кампании он вёл себя скорее как Большой брат, наблюдающий и дающий советы. Даже Леонид Волков всё реже брал на себя менторские функции: все по сути осуществлял сам Навальный и невидимый Рубанов, который к 2016 годов, казалось, не только возглавляет ФБК, но и может манипулировать непосредственно Навальным. Рубанов мог принимать судьбоносные для всех наших проектов решения, Навальный ему не перечил и чувствовалось, что «хунта» ФБК подминает под себя своего создателя. Семьи Рубанов-Марус, с «Женсоветом» в придачу, и Волков-Бирюкова тотально управляли Фондом. Сам Навальный был уже не тем Навальным, который вёл Фонд до 2013 года, когда в каждом углу чуть ли не его святой лик висел, а при его появлении все замирали. ФБК, будучи изначально просто монархией, превратился в конституционную монархию, с боярской свитой (или кликой), которая делала короля. Позже случались внутренние коллизии, когда становилось очевидно, что эти люди берут на себя больше, чем Навальным им это изначально позволял. Помню, как на одной из расширенных летучек Елена Марус совсем забудется и в присутствии Навального начнет подвергать обструкции его действия. Он попытается ей возразить, но она, повышая голос, будет продолжать говорить дальше. И выгадав момент, Навальный, используя все чудеса своей обычной дипломатии, скажет: «Елена, помолчи, когда я говорю». В более ранние годы было бы невозможно представить себе подобную ситуацию.

Анна Бирюкова тоже вела себя как небожительница. Когда она начинала говорить на летучках, все замолкали, хотя до этого в коллективе бывала воздушная атмосфера и было принято параллельно с разговорами и смеяться и шептаться. Но она суровым тоном Надежды Крупской начитывала свои мысли. Как будто это не просто Анна Бирюкова, которая пришла совсем неопытной девочкой в Фонд, а львица социологии, такая Стервелла де Виль из мультфильма «101 далматинец».

Другим старым «звездам» было тяжело в новой конфигурации. Прежде всего страдала, наверное, Любовь Соболь. Чувствовалось, что она не могла ни в эмоциональном, ни в управленческом плане найти своё место после того, как в 2013 году Роман Рубанов стал вместо нее директором ФБК и привёл команду новых проект-менеджеров, которые Соболь уже не подчинялись. Кампания в Госдуму была для Соболь новым вызовом и возможностью вернуться в ближнюю орбиту Навального и оппозиционный бомонд в целом, взяв реванш за то фиаско, которое она потерпела в 2014 году, когда не смогла собрать подписи для регистрации кандидатом на выборах в Московскую городскую Думу. Кроме того, тогда в кулуарах ФБК ходили разговоры, что Соболь вообще могут уволить. Рубанов был холоден и совсем к ней не расположен, начал набирать аппаратный вес всегда демонстрирующий Рубанову лояльность Иван Жданов, а с ним у Соболь отношения были довольно натянутыми.

Всё это, конечно, было незаметно со стороны, широкие сторонники об этом знать не знали, но в Фонде бурлили интриги. Завершался этап становления гегемонии Рубанова-Волкова. При том, что последний формально вообще не был сотрудником ФБК: по легенде, он внезапно вернулся из Люксембурга, сказав, что продолжит заниматься своим загадочным бизнесом здесь, при этом он целыми днями «тёрся» в Фонде, строчил посты в блог и подключался к различным кейсам, даже когда его об этом не просили. И если Рубанов — это были финансы и управление, в том числе и над Навальным, то Волков был замполитом, который всегда мог объяснить любую политическую задачу на примитивном уровне (на высоком-то её объяснял Алексей: кого любить, а кого ненавидеть). При этом в кампании по выборам в Госдуму Волков вёл себя достаточно отстранённо. Говорили, что по нему сильно ударил трескучий провал в Костроме. Он чувствовал, что успех 2013 года постепенно улетучивается, и теперь всё больше говорят про злосчастные 2,2% Ильи Яшина в Костроме, которые списывают на Волкова. Все, начиная от последнего волонтёра и заканчивая топовым менеджерами, понимали, что Кострому проиграл тренер, а не команда. Поэтому Леонид Волков не мог снова попасть впросак в выборных делах.

На Любовь Соболь, которая была в команде, возлагались особые надежды, потому что, во-первых, это была единственная женщина в нашей команде, а во-вторых, у нее была сумасшедшая мотивация: находясь в достаточно сложно аппаратном положении, она должна была доказать, что она — лучший кандидат. У Соболь комплекс отличницы, идущий, видимо, со школы, никуда не делся: в любом процессе ей было важно показать себя если не первой, то как минимум самой старательной, самой преданной делу и самой горящей. И на протяжении всей кампании она это и демонстрировала. При этом ее психоэмоциональное состояние было весьма нестабильно: казалось, что еще чуть-чуть и она разразится слезами и истерикой. Чуть позже, когда у нее появится на YouTube-канале «Навальный LIVE» передача «Кактус», Соболь расцветет, а затем станет и директором канала. Она закрепится в Фонде, и даже Рубанов поменяет к ней своё отношение, а все «шестерки» типа Жданова сразу станут относиться к ней предупредительно. Начальница, как-никак.

Публично Навальный возлагал на Любовь Соболь большие надежды и строже всех с неё требовал. И если у меня была самая многочисленная и «народная» команда, то у Соболь были лишь остатки с 2014 года. С ней осталась Анна Велликок, пассия Георгия Албурова. На Соболь по-другому, в отличие от нас всех, смотрели волонтёры: такая интересная современная молодая женщина, Хиллари Клинтон российской политики. Внешне бескомпромиссная, пробивная, умница-расследователь, но страшная антропофобка. Про это качество Соболь мало кто знает, но она страшно боялась говорить с людьми. Она была одним из немногих представителей фондовской богемы, кто, даже входя в центральный совет Партии прогресса, долгое время не хотел встречаться с партийцами, чтобы набирать кого-то в команду. Надо признать, что потом у Соболь в команде было очень много волонтёров, люди к ней шли и шли достаточно искренне.

Соболь снова хотела взять себе тот же округ, по которому шла в 2014 году, – Даниловский, с базовым центром в Даниловском районе и Нагатино. Она потихоньку начала вести кампанию, готовить дорожные карты. Но в дальнейшем с Соболь будут связаны многие события, которые формально приведут к разрыву ФБК с ПАРНАСом и к схлопыванию «Демократической коалиции» как таковой.

Ещё одним кандидатом в госдумовской кампании был Георгий Албуров. Куда же без этого непонятного мальчика? «Хвостика», как над ним посмеивались в Фонде, который по пятам ходил за Алексеем Навальным. Хотя Албуров олицетворял расследования ФБК, много пиарился в эти годы и даже вёл свой собственный сайт, это был всё тот же Албуров, как и раньше, который, казалось, вообще не взрослел. Навальный никогда на него не кричал, не предъявлял вообще никаких претензий. Бросалось в глаза, что он относился к нему с особой теплотой, практически как к сыну. Если Навальный и «травил» Албурова, то делал это в шутку, если надо было поругать, то по-приятельски трепал за плечо. Албуров был и оставался на особом положении, ему все сходило с рук, и даже новая гегемония Рубанова в ФБК никак не сказывалась на положении Албурова. Он сам себе выбирал распорядок дня, мог не приходить на работу, опаздывать, в любое время уходить, мог вести себя вызывающе или есть целый день пиццу, закинув ноги на стол. У Албурова была своя отдельная коморка во втором оупен-спейсе, где он работал достаточно скрытно. Несмотря на то, что в 2016 году было много расследований, в том числе и о семье генпрокурора Юрия Чайки, Албуров явно не набирался исследовательского или житейского опыта. В кулуарах Фонда это объясняли тем, что расследование — вовсе не его креатив, а что оно пришло в фактически в готовом виде по линии Андрея Заякина или Романа Анина из «Новой газеты», а Фонд только сделал диджитал-контент для красивой картинки. По другой информации, расследование нам пришло из-за границы: якобы, в Швейцарии есть некий центр расследований, который готовил и этот кейс. Албуров был ширмой для фонда, которую представляли перед публикой. На деле он занимался какими-то тривиальными задачами: снять видео на квадрокоптер, повзаимодействовать с партнерами.

По всему поведению Албурова было видно, что ему в тягость быть кандидатом, что ему не нравятся ни люди, ни выборы, ни голоса, ни «Демократическая коалиция» в принципе. Но Навальный не мог допустить того, чтобы его главный любимчик не участвовал в этом. Позже он говорил: «Жора, Жора, ну, ты посмотри, все работают, один ты ничего не делаешь, ты же лицо фонда, у тебя такие возможности!» Тогда Навальный еще надеялся, что из Албурова можно сделать лицо Фонда, но впоследствии от этой идеи отказались. Албурова обгонит Жданов, который станет более публичным и более ярким фронтменом. Албуров, кажется, и не сопротивлялся, задача стать лицом Фонда тяготила этого неуверенного на публике парня. Позже Анна Велликок его слегка социализирует, но лишь слегка.

Навальный императивным указом отправил Георгия Албурова на север Москвы, где тот практически никогда не жил. Албуров обитал где-то в Тимирязевском районе, а работать ему нужно было на Соколе. Албуров очень этим тяготился, и ему явно не хотелось куда-то уезжать в сторону от привычного маршрута дом-ФБК-дом. К тому же по округу хотели выдвигаться Юлия Галямина и Галина Хованская, они шли от других партий, но обе были «рукопожатными» для коалиции. Навальный говорил, что только Жоре под силу справиться с этими людьми. Албуров был в абсолютно привилегированном положении, люди задавались вопросом: «За что? Почему он особенный?» И действительно, мы всю дорогу жужжим всем нашим сторонникам и волонтёрам про меритократию, выставляя ФБК как живое воплощение оной, а по факту живём по совсем другим принципам. Албуров был самым антимеритократичным кандидатом, которого только можно себе представить, но было понятно, что именно на него пойдут все ресурсы.

Также в команде кандидатов на выборах в Госдуму был Николай Ляскин. Он был амбициозен и перспективен, ведь его конек – общение с людьми, избирательный процесс, встречи, мотивация. Он был одним из немногих в Фонде, кто понимал жизнь и ходил своими ногами по земле, он мог найти общий язык, что называется, и с бабушками, и с девушками. Хотя над Ляскиным подтрунивали, что его электорат — это тётушки за сорок, у него не было «своей» возрастной группы, он был очень универсален и человечен. И я, сам будучи кандидатом, больше всех ему сочувствовал, хотя руководство и навязывало между нами конкуренцию.

Ляскин взял совершенно нехарактерный для себя округ – Бабушкинский, в него входили районы СВАО, несколько районов ВАО с базовыми районами – Сокольники и Алексеевский-Останкинский. Это были старые районы Москвы, и по приоритетности его округ стоял после албуровского. При этом с самого начала было известно, что по Бабушкинскому округу идёт Сергей Митрохин от «Яблока». Навальный в начале обещал даже по старой памяти решить с ним все проблемы, но так ничего и не сделал. В итоге вышло так, что Николай был единственным из нашего пула кандидатов, кто провел настоящую избирательную кампанию, будучи уже зарегистрированным кандидатом, и не снялся с праймериз.

Ляскин был председателем московского отделения Партии прогресса и наряду со мной активно занимался партийными делами, его авторитет был очень высоким. Он был бессменным и безальтернативным председателем, его достаточно дежурно каждый раз переизбирали, но, несмотря на всё это, команда у него была меньше моей. Коля был человек-одиночка и не стремился наращивать вокруг себя команду. Он был в политике еще с середины 2000-х годов - гигантский опыт, какого не было ни у кого из кандидатов. Николай был мастодонтом оппозиции, но от него чудес никто не ждал, он должен был просто показать достойный результат и ничего не испортить.

А ещё был я, человек абсолютно новый, который жаждал всем и всё доказать. Сам Навальный говорил, что вот, настал твой звездный час, поэтому показывай нам, что ты достоин. У меня была бешеная мотивация: и проявить себя, и сохранить команду, которая у меня уже была собрана и обкатана. Я старался больше работать с людьми, с различными протестными группами, я был единственный, кто начал работать и с дальнобойщиками. Своей повесткой я выбрал защиту людей. Я понимал, что раз уж я занимаюсь правозащитой и у меня есть проект «Прогрессивное право», то надо и дальше следовать выбранной линии.

Леонид Волков, кстати, в пух и прах разнес мою «правозащитную» концепцию избирательной кампании, когда мы в частных аудиенциях презентовали ему свои проекты. Я рассказал о том, что буду строить кампанию на правовых и социальных сервисах, чтобы помогать людям онлайн с помощью сбора жалоб на улицах и донесения до них полезной правовой информации. Я хотел сделать не очередную политическую программу, а как минимум принести пользу людям, понимая, что, скорее всего никто меня никуда не выберет, и желая, так сказать, совместить приятное с полезным. Волков стал смеяться: «Какая помощь людям, какие онлайн сервисы, что ты играешь в карточный домик?». Я понимал, что отношение Леонида ко мне испортилось после моей обструкции Костромской кампании, и он, критикуя, просто показывает свое тотальное превосходство и львиную гордыню. Особо Волков стал издеваться над концепцией правозащиты, было видно, что у него какие-то личные счёт с ней. В какой-то момент он заявил, прямо в духе подзаборного «ватника» (мы так называли наиболее заскорузлых и темных граждан своей страны), что, мол, генерал Павел Грачев во время Первой Чеченской кампании говорил, что правозащитник — это синоним п*дараса. Я испытал легкий шок от того, на какие обороты выходит Волков, какой цинизм и негатив у него в душе скоплен вместе с мужицким императивом, который и не в каждом пролетарии найдешь. Я до сих пор иногда прокручиваю в голове эту фразу, которая Волкова характеризует полностью. Леонид совсем не такой, каким кажется из своего уютного «фейсбученьки», где стандартным рефреном идут посты за права ЛГБТ или приветствующие правозащитную деятельность. На самом деле это человек, который ненавидит вообще всех. По гамбургскому счету, Волков — просто неудавшийся бизнесмен, может, и не проворовавшийся, а просто неудачник, потому что с организационными способностями у него было все плохо, а в Россию он вернулся, чтобы зарабатывать на политике те деньги, которые он не мог заработать в IT-сфере.

Леонид тогда посоветовал мне не заниматься правозащитой, а формировать больше политических месседжей и выполнять указания ФБК: находить врагов и долбить их. Кстати, сам он собирался идти на праймериз и баллотироваться в Госдуму. Сначала речь шла о Екатеринбурге, потом он стал задумываться о Москве. У Леонида проект («распильный», как считали некоторые в ФБК) «Общество защиты Интернета». Волков начал его форсировать в конце 2015 – начале 2016 года и хотел сделать эту тему своей базовой повесткой: за свободу Сети и против «пакета Яровой». Он создал петицию на Change.org, а Навальный его раскритиковал, назвав такую деятельность «сплошной мистификацией рабочего процесса». У Волкова тогда внезапно появилось (по официальной версии, пришло на «черный ящик») расследование по проекту «Активный гражданин» Правительства Москвы, где за баллы набирали активную молодёжь, которая потом «дизлайкала» оппозицию в соцсетях. Суть расследования заключалась в раскрытии механизма мэрии: якобы, она административными методами привлекала молодежь, а потом тем или иным способом стимулировала.

Кандидатом стал и руководитель юридической службы ФБК Иван Жданов, любимец начальства. Он долго не мог определиться с избирательным округом, от которого он пойдёт. Жданову было важно прежде всего просто участвовать в этом «движе», чтобы формально подтвердить свой политический статус в структуре Фонда. Активной кампании он не вел, команды он не собирал и как потенциальный кандидат меньше всех преуспел на этом поприще. Но Навальный на него рассчитывал, видимо, опираясь на положительные характеристики от Рубанова и Волкова. Жданов, кстати, был единственным в Фонде, кто постоянно носил костюм. Навальный, хотя нещадно критиковал правительственные лекала, всегда стремился к тому, чтобы сделать свою политику более официальной. Жданов был тот самый образец, бывший «жириновец», постоянно носил этот костюм, а также зализывал челку на бок. Он был настоящим провинциальным юристом, который вырвался в Москву, и у него выросли крылья.

Наш полностью сформированный пул кандидатов начал готовиться к тотальной победе на праймериз, а потом к великим кампаниям в Госдуму. Я, конечно, был счастлив оказаться в этой команде. Своим округом я выбрал Тушинский одномандатный, с базовыми районами в Щукино, где я проживал, туда же входил и Митино, где был зарегистрирован. Но потом передумал, потому что там должен был баллотироваться Дмитрий Гудков. Для распределения округов у членов «Демократической коалиции» была в общем доступе таблица в Excel, где в графу каждого одномандатного округа можно было вписать своего кандидата. Как-то Волков предложил включить меня в эту таблицу по округу, где идет Гудков. Дескать, «формально он не в коалиции, но ты с ним уж сам договорись». Начальником избирательного штаба Дмитрия Гудкова был Максим Кац, которого продолжал ненавидеть Волков. Я понимал, что меня Леонид просто использует как орудие борьбы Каца, и никаких электоральных перспектив мне эта войнушка не даст. Тем не менее, я успел сделать расследование, которое было заточено против Максима Каца. Мы нашли закупки в Щукинском муниципалитете, где Кац был в совете депутатов, на платные медицинские страховки в израильской клинике и безумно дорогой стоматологии. Навальный наше расследование полностью поддержал, ведь оно было направлено против «кацевского» коррумпированного, как оказывалось, муниципалитета. Кац, конечно, это оперативно увидел и стал в ответ нападать на меня. С другой стороны, меня подначивали в Фонде: «Давай-давай, мы тебе поможем, найдешь еще что-нибудь по закупкам в Щукино». Подключился и Рубанов, который призывал ходить на муниципальные собрания депутатов с жителями и давить на Каца. Но я всё-таки преследовал благие цели в своей избирательной миссии, поэтому свернул программы по округу в целом и по Щукинскому району, где я вел муниципальные расследования. Я сместился в соседний «свободный» округ с базовым районом Войковский. В округ, кстати, входил Зеленоград, который в ФБК считали городом ученых, поэтому верили, что у меня там есть неплохие шансы.

Подготовка «фондовских» кандидатов была достаточно простой. Раз в неделю во вторник или в среду мы собирались в кабинете Алексея Навального подальше от любопытных глаз. На первом этапе присутствовали только кандидаты, потом стали допускать и проект-менеджеров. На каждом собрании Навальный кого-то хвалил, кого-то ругал и идеологически накачивал всех нас. Практически на каждой встрече мы подвергали обструкции всю структуру «Демократической коалиции», упражнялись в ругательствах в отношении наших партнёров их ПАРНАСа. Все, конечно, друг перед другом красовались и пытались выслужиться перед Навальным, это была игра, но, признаюсь, я тоже в неё играл. Такие собрания могли идти от двух до пяти часов. Значительная часть этого времени была занята перемыванием косточек партии Михаила Касьянова.

Для того, чтобы выиграть праймериз, нам нужно было прокачивать свои соцсети. Навальный говорил, что мы должны были стать онлайн-знаменитостями, чтобы в решающий момент мобилизовать сторонников и «порвать» всех на праймериз, показав, кто в доме хозяин. Для Навального это был самый принципиальный вопрос. Видимо, он понимал, что никаких выборов не будет, а «Демократическую коалицию» он не считал жизнеспособной, поэтому действовал по ницшеанскому принципу «падающего — толкни».

Задания на летучках нам раздавали примитивные: прежде всего, писать много-много постов, а лучшие посты Алексей обещал репостить. Репосты от Навального были для нас такой радостью восточной женщины из «Белого солнца пустыни»: «Господин назвал меня любимой женой!» Была создана таблица, которая висела у Алексея в кабинете, и на каждом собрании мы подсчитывали и вписывали, кто сколько постов написал за неделю. И в зависимости от этих показателей нас ругали или хвалили, причем по-серьёзному никто не разбирался в качестве этих постов, главное было «гнать контент». Я, надо сказать, с задачей справлялся и «гнал» как надо.

Тогда же я понял по-настоящему смысл личности Алексея Навального. На этих кандидатских летучках он был очень откровенен и раскрывался, как будто специально провоцировал нас и проверял, в том числе, персонально меня. Те вещи, которые говорил там, он не говорил больше нигде: мог грубо оскорбить, мог, резко склонившись над столом, просто пристально уставиться в глазу человеку, разглядывая его зрачки. Это с одной стороны, отталкивало, но, с другой, вызывало уважение, когда он совершенно звериным образом показывал главенство в стае, хотя никто этого главенства и не оспаривал. Я поначалу на этих летучках садился напротив Алексея, на подоконнике. Там обычно никто не садился, потому что это были «расстрельные» места: людей, сидящих на них, Навальный постоянно «сканировал». Не всем, даже из близкой команды, это было по душе. Со временем, впрочем, мне подобная терапия тоже надоела, и я старался садиться сбоку, куда он не смотрел.

Многое Алексей говорил и про других членов коалиции, открывая своё истинное отношение к людям. Он постоянно повторял оскорбительные вещи про Наталью Пелевину: «Ну что это за кандидат от ПАРНАСа, который постоянно вешается на Касьянова?». Когда он впервые назвал ее «сисястой с*кой» (потом это оскорбительное выражение станет крылатым в окружении Алексея), мне это сильно резануло слух: я всегда хорошо общался с Пелевиной, прилюдно она никогда не говорила ничего плохого в отношении Алексея. Определение, данное Навальным, никто, кроме меня, особо не смутило. Наоборот, все подхватили, что, мол, она вообще на всех вешалась. Навальный добавил, что был период, когда она и к нему «сиськи подкатывала». А сейчас, значит, она нашла Касьянова и «доит его как лоха». Все посмеялись, похлопали, закрепив тем самым такое отношение к ключевым партнерам по коалиции.

Помимо Пелевиной успевал Навальный чихвостить и Илью Яшина, которого он любил приводить в качестве дурного примера: «Почему его никто не любит? А все потому, что у него нет дела, он нигде не работает, и нет направления, чем бы он мог похвалиться. Эдакий мальчик-бездельник, который все равно умудряется быть на ведущих ролях за счет немцовского наследия. Не будьте такими пустыми, как он».

Другим антипримером у Навального была та же Пелевина:

— Что делает Пелевина?

— Ничего не делает!, — мы все хором отвечаем как мальчики-зайчики.

— Правильно! Она ничего не делает, зато много говорит. Вот мы должны были быть такими, только еще что-то делать.

Перед дебатами Навального с журналистом Владимиром Познером, которые должны были пройти на «Дожде», у нас была очередная кандидатская летучка. Алексей был уже в костюме, наряжен и собирался выезжать. На наш вопрос о том, готов ли он к дебатам, Алексей ответил: «Да, сейчас поеду и порву этого старого п*дора». Все тогда посмеялись, поддерживая этот пацанский задор, нараставший в Навальном, но в этой фразе было все его истинное отношение к оппоненту. Познера он терпеть не мог, и не то сам себя подбадривал подобными уничижительными высказываниями, не то нас провоцировал. А мы, конечно, были рады, что босс с нами так откровенен и что мы такие крутые и плевали на все морально-нравственные рамки, а «старый п*дор Познер» сегодня точно получит по заслугам.

Аналогичный случай произошёл и с Иваном Ждановым, который всячески пытался скрыть свою провинциальность. Когда он только пришёл в Фонд, он мог одеться даже как сельский староста: белая рубашка, белые брюки и странные белые туфли. Иван со временем сильно эволюционировал, превратившись в такого столичного денди. Однажды он заявился на собрание в костюме с ярким кашне на шее. Навальный, когда это только увидел, начал его пристально буравить своим «терминаторским» взглядом, а потом и расхохотался. Вместе с ним расхохотались и мы, не смеялся только один Жданов, он растерянно стоял и заглядывал всем в глаза как в советском кино, ища поддержки или ответа. Потом Навальный говорит:

- Иван! Что у тебя на шее?

- Кашне.

- А… А знаешь, почему пидоры носят кашне?

- Почему?

- Чтобы узнавать друг друга.

Жданов тут же залился краской и сорвал с себя это несчастное кашне.

Навальный показывал нам себя таким альфа-самцом, который не идет на компромисс со своими собственными взглядами, а заодно еще и самоутверждается за наш счёт. Раньше он мне казался более цельным и самоуверенным человеком, но тогда выяснилось, что все эти психологические игры с испытующим взглядом, все эти фразы про кашне и «сиськи Пелевиной» шли от неуверенности. К тому же он любил рассказывать, каким «крутарём» он был в «Яблоке», как он всех там напрягал, каким он был боссом и мужиком, что ему даже Яшин коробки с агитацией таскал. Он вообще, когда вспоминал кого-либо из «Яблока», часто повторял, что ему таскали коробки с агитацией.

Навального не как публичную персону, а как живого человека, никто на самом деле не знает. Почти никто. Все рассуждают о нём, как о каком-то инопланетянине или железном политике, у которого нет нервов, пристрастий, который не подвержен человеческим страстям. Многим кажется, что он не может никого предать. Человек без пороков. На самом деле, это совершенно не так. Так кто же он такой – руководитель одной из самых закрытых организаций в России, которая проводит свои громкие расследования, а её сотрудники бессменно сидят на своих должностях и не перед кем не отчитываются?

Лучше всего о человеке говорят его поступки и окружение. Итак, Любовь Соболь. Один из ведущих сотрудников Фонда борьбы с коррупцией. Человек, который действительно верит Алексею Навальному и искренне любит его. Но чем он отвечает ей? Взаимностью? Отнюдь. Навальный пользуется её доверием, регулярно унижая этого человека перед всем коллективом ФБК. Она робко копирует стиль его поведения, перенимает манеры, но помимо этого всего для Соболь Навальный - это объект обожания, в том числе и как мужчина.

Вспоминается фотосессия кандидатов в Госдуму в 2016 году, когда собрался весь бомонд ФБК, только приближенный круг лиц: Роман Рубанов, Елена Марус, Леонид Волков и его вездесущая жена Анна Бирюкова. И тут входит Любовь Соболь, которая, кстати, в этом окружении чувствует себя весьма некомфортно. Эти люди её не воспринимают, ведь сам Навальный относится к ней как к дурочке-школьнице, которая как слепая фанатка всегда будет с ним. Она зашла, одев своё лучшее платье, подходит к ним и спрашивает: «Как думаете, я похожа в этом платье на Юлию Навальную? Это платье понравится Алексею?». Это был искренний порыв, который в ФБК никто никогда не оценит. Леонид Волков, Роман Рубанов – все они относятся к ней с презрением, настраивая против этой девушки даже внешнее окружение.

Примечательно, что Навальный издевается над Соболь и в присутствии других сотрудников своей организации. В 2016 году на одном из закрытых собраний, которые обычно проходили по четвергам и включали в себя не более пяти человек, произошло нечто. В очередной раз Навальный начал нещадно чихвостить Любовь при всех, хотя для этого не было существенных причин. По словам Алексея, она вела плохую предвыборную кампанию, мало старалась: «Люба, да кто ты такая?! Неужели должны прийти какие-то гномики, которые сделают за тебя всю работу? Будешь ты, в конце концов, заниматься чем-нибудь или нет?» Затем он хватает стакан кофе со стола и натурально так, во всю величину, замахивается на неё. Соболь отчаянно закрывает лицо руками, на глазах появляются слёзы, она бежит по коридору, но её никто не догоняет. У Алексея на лице не дёрнулся ни один мускул. Атмосфера накалённая, всем жутко неловко, но авторитет Навального приковывает свиту к стульям. А Алексей, перейдя на спокойный и дружественный тон, продолжил совещание как ни в чём не бывало. Обычная картина для ФБК. В издевательствах над Соболь есть что-то изощрённое. Навальный как фрустрированный мужчина (когда вся твоя жизнь проходит под объективами камер, в том числе скрытых, нужно быть очень осторожным) терзает свою поклонницу всё новыми способами.

Другой пример. В рамках подготовки кандидатов к выборам в Госдуму у нас была программа по «прокачке» фондовских кадров к предполагаемым предвыборным баталиям. В ФБК мы устроили тренировочные дебаты. Сначала каждый определял соперника по дебатам, потом уже жребий решал пары дебатирующих и то, кто какую сторону в обсуждаемой проблеме будет представлять. Каждый был в образе, но это было очень интересно, чтобы понять, кто и как может подстраиваться под заявленную повестку, даже если она противоречит его собственным взглядам. В дебатах участвовал и сам Навальный с целью продемонстрировать пропасть между нашим уровнем и его высотой. Соперников он выбирал себе сам из числа наиболее лояльных: Соболь, Албурова…

Однажды Навальный дебатировал с Соболь по теме смертной казни. Соболь выступала против, а Навальный с удовольствием вжился в роль сторонника применения данного наказания. Соболь, с позиции женщины, начала эмоционально его давить, и «навальновская» публика стала с большим сочувствием проникаться к ее позиции. Когда Навальный почувствовал, что победа уходит, то начал психовать и упирать на гендерные различия: мол, Соболь, спекулирует на том, что она на политических дебатах выступает как женщина, ничего из себя не представляя в политическом плане, и вообще это какой-то «гнилой феминизм». Алексей был в образе, но было видно, что он говорил совершенно искренне. В этом плане дебаты раскрывали всех нас и, играя, мы показывали много личного. Навальный окончательно перешёл в наступление на Соболь. Она, уже находясь на грани нервного срыва, душимая слезами, сказала, что у нее был дедушка, который сидел в лагерях, и его расстреляли. Всем вдруг стало очевидно, что, находясь в образе, она уже рассказывает какую-то совершенно личную историю. Понял это и Навальный и выпалил: «Да правильного твоего дедушку расстреляли, он был преступником!» В этот момент он просто хотел растоптать Соболь, сделать ей больно, и это были уже не дебаты, а настоящая рабочая ситуация, в которой раскрылся Навальный по отношению к Соболь. Всегда чувствовалось, что в нем была к ней внутренняя агрессия, блок неразделенных им отношений. Он видел и понимал, что она относится к нему не как к лидеру, а как к сверхчеловеку, как к идеальному мужчине. И он не мог, находясь под постоянным наблюдением, ей в этом плане потворствовать. Данное положение вызывало в нём бурю мужицкой злобы, которая трансформировалась в такие хабальские выкрики, что не зря ее деда расстреляли. Соболь разрыдалась, весь зал молчал — никто не рискнул ни одернуть Алексея, ни прекратить издевательство. Соболь стояла напротив Навального, слёзы катились по ее щекам, и было понятно, что она сломлена. Но видя, что Соболь уже не может с ним дебатировать, он продолжил ее добивать. Мол, видишь, как тебя растоптали, как ты не готова, и что бывает, когда ты «включаешь женщину», пытаясь взывать к жалости. Алексей явно гордился тем, что он смог доказать ей свою правоту.

Я, будучи членом пула кандидатов от ФБК, тоже участвовал в дебатах. В первый раз я дебатировал с Иваном Ждановым на тему участия в выборах. Я защищал позицию «за» участие, Иван – «против». В дебатах я смотрелся ничуть не хуже Жданова, моё выступление даже Навальному понравилось, но при подавляющем большинстве победил Жданов. Он был руководителем юридического отдела, и его мстительную и сплетничающую натуру многие боялись. Мне же было немного обидно, но ребята в частных беседах разводили руками и говорили, мол, ты был лучше, но ты же сам все понимаешь.

Второй раз я дебатировал с Николаем Ляскиным по экономической повестке, и тогда я уверенно у него выиграл. В тех дебатах я играл роль тогда ещё министра экономразвития Алексея Улюкаева, который говорил о безвредности и даже некоторой пользе санкций для экономики, а Ляскин был в роли экономического гуру либералов Сергея Гуриева. Я так проникся «правительственной» повесткой, что с горячностью фонтанировал фразами вроде: «Ну как вы можете не любить русского крестьянина?! Он только с колен встает! Дайте ему развиться!» Навальный даже проголосовал за меня, ему импонировала моя аргументация и ораторское мастерство, но он предостерег меня от увлечения совсем уж «ватной» повесткой. Навальный говорил, что увидел в моей позиции что-то личное, а нужно, мол, быть более взвешенным. Я возражал ему: ведь я же живу в России. Креативный директор Елена Марус тогда заметила, что я как ледоход, разрываю всё на своем пути, технократично переключаясь с внутренней повестки на другую – официальную, фондовскую. Одним словом, в ФБК меня с тех пор считали почвенником и «ватником», что, конечно, не одобрялось.

У Навального еще был забавные дебаты с Георгием Албуровым, который заявился на них в нелепых кроссовках, получив официальное замечание за «нетоварный» внешний вид. Темой дебатов был Кавказ, и в какой-то момент Албуров решил продемонстрировать перформанс, достав мухобойку — явный намёк на креатив из раннего «творчества» Навального, который в одном из старых роликов объяснял, как мухобойкой будет хлопать бездельников с Кавказа. (Позже Навальный публично раскаивался в этих словах, всех уверял, что он сильно изменился и весь «экстремизм» надо списать на молодость. Это к вопросу о том, что некоторые правые до сих пор считают его «своим». Хотя, конечно, для Навального это все было конъюнктурой.) Так вот, Албуров решил в шутку напомнить ему эти слова, принеся мухобойку. Навальный немало напрягся, что даже его приближённые ему припоминают о прошлом, но затем вполне по-доброму парировал.

Возвращаясь к требованиям Навального по внешнему виду к своим кандидатам – невозможно не отметить его собственный стиль и характерные замашки по его формированию. Алексей любил повторять: вы обязаны выглядеть дорого, но при этом простовато. Таким образом, по его мнению, сохраняется статус ВИП, без ущерба для психики масс. Навальный, все годы, что я работал с ним не вылезал из «виповских» марок – британских и итальянских, больше подходящих топ-менеджерам крупных компаний или заядлой аристократии. Иногда, сугубо для повседневной рутины, он смешивал их с «американским casual», умышленно добавляя в свой образ западной демократичности для фона с остальными сотрудниками, более серыми и совсем не такими «виповыми». Быть самым стильным и дорого одетым было для него важно. Бывало, что такое подражание скромным буржуазным дэнди, откровенно не нравилось одиозным сторонникам из волонтерских и партийных кругов. Как-то, еще в 2013 году, одна идейная партийка, жертвовавшая много времени на организацию наших акций и жившая за счет состоявшихся детей грустно отметила: «мой сын постоянно спрашивает откуда у Навального столько денег на подобную одежду. Говорит – одно поло у него по 200 баксов. Он ведь прав, не возразишь ничего».

Чуть позже произошло то событие, которые и предопределило, мне кажется, развал «Демкоалиции». На очередной летучке, выслушав Соболь, Навальный довольно резко ей выскажет: «Хватит сидеть в своём Нагатинском округе, переходи в ЦАО». На что Соболь ему напомнила, что там есть историк Андрей Зубов, сопредседатель ПАРНАСа и близкий человек Михаила Касьянова, а такой переход им явно не понравится. Навальный тогда сказал: «Мало ли, кому что не понравится, переходи в ЦАО». Раз вождь сказал, то Соболь согласилась на такой непорядочный шаг. Многие, кстати, думали, что это была ее инициатива в поисках лучших перспектив и финансирования, но нет, целиком и полностью это было волеизъявление Навального. Он стал сильно ревновать, когда у Соболь начали складываться отношения с «Открытой Россией» Ходорковского и она даже вознамерилась съездить в Лондон и провести с ними переговоры.

Соболь, конечно, и самой было комфортнее в ЦАО – быть в центре, на виду. Она начала проводить тестовые встречи, готовиться к регистрации, но тут у всех закипело: а почему вообще она перешла в ЦАО? Навальный отвечал просто, что это хороший район, и мы хотим там быть. ПАРНАС подобного подхода не понимал, и было видно, что в первом раунде Навальный отчаянно вызывает их на ответную агрессию, качает лодку, машет красными трусами: ну давайте, разозлитесь, прыгните и предъявите мне. Да еще и с таким козырем – с Любовью Соболь, которую все так любят и у которой больше всех сторонников.

Тем временем на летучках усиливалась политическая обструкция «Демкоалиции», что весь сервис праймериз не работает, что сторонники жалуются. Как-то к нам пришла целая делегация на закрытую встречу, которая должна была урегулировать вопросы, связанные с кандидатами, и обсудить наши будущие кампании. В Фонд пришли Владимир Кара-Мурза-младший, Тимур Валеев и ещё один координатор из «Открытой России». Гости показались мне гораздо более тонкими и интеллигентными, настоящими либералами — не такими, как мы, которые только косили под них и были, по правде сказать, «быдло-либералами», без какой-либо политической платформы. В деликатном Кара-Мурзе чувствовалась порода, он ходил с тросточкой после отравления. Чувствовалось даже, что Навальный его уважает, что было редкостью. Обычно он пытался подавить человека авторитетом или хитростью.

Валеев держался уверенно, понимая, что в Фонде его недолюбливали. Более того, Леонид Волков, чуя в нём конкурента, регулярно разносил его на уровне внутренних разговоров, говоря, что он «всего лишь выcкочка и дилетант с “Москвы 24”» (ранее Валеев работал на этом телеканале креативным продюсером). На встрече Волков сразу стал «щипать» Валеева: а что у вас будет здесь? А что у вас будет с зонтичной агитацией? И задавал другие узко-специфические вопросы по ведению кампании. Валеев, конечно, в вопросах плавал и не мог нормально ответить. Волков торжествовал, всей мимикой показывая нам, мол, посмотрите, какой идиот к нам пришёл. Складывалось даже впечатление, что нас специально позвали на встречу, чтобы присутствовать при параде пафоса Леонида Волкова. Навальный тогда вёл себя несколько более сдержанно, видимо решив сыграть роль «хорошего полицейского».

Разговор, помимо прочего, шёл и о деньгах. Обговаривалась схема, по которой некоторым кандидатам Кара-Мурза был готов выделить по 50 тысяч долларов при условии, что аналогичную же сумму предоставит другой партнёр по коалиции, то есть, собственно, ФБК. На тот момент кандидаты, в частности я, вообще не были в курсе о том, что речь идёт о таких суммах, которые мы можем получить на кампанию. Навальный с Волковым об этом не распространялись, либо желая банально «распилить», либо — очень в духе Фонда! — сэкономить на людях.

На встрече обсуждали и кандидата от «Открытой России» Марию Баронову, которая для выдвижения собирала подписи граждан. Баронову Навальный, как все знали, особо ненавидел. Волков тогда не скупился на эпитеты, называя ее «сумасшедшей» и «пиз**нутой», которую вообще неясно, как терпит Ходорковский. Дипломатичный Тимур Валеев тогда сказал с улыбкой, что Маша особенная, но совсем не стал поддерживать хейтерский дискурс Волкова. Позже Баронову в Фонде продолжали травить. Как-то летом, когда я уже был начальником штаба у Николая Ляскина, я заехал в Фонд, и Роман Рубанов отвел меня в сторонку поговорить: «Слышал, они напечатали миллионы газет, и там вместо «Баронова» написано «Баранова»? А самое смешное, что они вынуждены были еще за свой счет уничтожить весь испорченный тираж». Тут я впервые увидел, как Рубанов искренне смеется. Он явно хотел, чтобы я транслировал эти сплетни далее или чтобы у нас выработалось еще больше ненависти к такой «бараньей тупости» Бароновой. Кстати, потом я так и не нашел никаких подтверждений, что это была реальная история, но сплетни в Фонде запускать любили.

Когда та встреча с Валеевым и Кара-Мурзой окончилась, Волков выдал: «Вы видели этого Валеева, он и его подход к деньгам абсолютно дилетантский, такими темпами через две недели Следственный комитет найдет у них нал, и всех пересажают. И даже не вздумайте обращать на него внимание!» Навальный в этом его поддерживал. Во время встречи Алексей вёл себя очень странно, видимо желая показать своё неуважение Валееву. Он упорно складывал бумажную хлопушку-оригами и в момент, когда Валеев говорил, он резко взмахнул руками и хлопнул ее, расставив психологический акценты, кто здесь хозяин положения. Навальный был мастер грязных трюков.

Вот таким образом я воочию убедился, как мы выстраивали отношения в «Демкоалиции». До этого думал, что все проходит на более дружеском уровне. Но нет, все как пауки в банке, боролись за свою исключительность, а представители ФБК делали это наиболее агрессивно. Волков уже просто «забурел», и любой человек, который назывался управленцем или технологом в оппозиции, моментально становился его врагом. До этого он травил Максима Каца, затем политтехнолога «Открытых выборов» Виталия Шушкевича, а сейчас вся травля свелась к Тимуру Валееву. Волков отлично умел находить врагов и долбить их.

Основной концепцией по подготовки кандидатов должен был стать, как сказал Навальный, «поиск врагов». Мы часами сидели и на полном серьёзе выбирали себе этих врагов, районных или федеральных, как душе угодно. Именно так себе и нашла себе Любовь Соболь цель в виде Дмитрия Рогозина: настоящая русская рулетка, когда на одной из озвученных Любовью кандидатуре Навальный щелкнул пальцами и подтвердил: «Да! Рогозин!» И Соболь начала долбить Рогозина. Такой подход, конечно, не касался серьезных расследований от ФБК, как например, истории с семьёй генпрокурора Юрия Чайке, когда приходила фактура от партнеров или если был заказ. Волков принялся долбить заммэра Москвы Анастасию Ракову, видимо, просто в рамках своей личной клишированной ненависти ко всем управленцам-технологам, а Николаю Ляскину в качестве объекта для ненависти выделили заммэра по градостроительной политике Марата Хуснуллина. Меня изначально отрядили бороться с муниципальным депутатом Максимом Кацем, но с этой неблагодарной темы я быстро соскочил и стал «долбить» единоросса Олега Сороку, самого богатого депутата Мосгордумы, шедшего на переизбрание. Навальный говорил, что ничто так не возбуждает сторонников, как битва с антагонистами, которых мы целенаправленно били серией постов и расследованиями. Такой подход лучше всего и коммерциализируется, и быстрее работает на личный рейтинг. Милитаристская тактика давала быстрый результат, и нам это нравилось. Мы тогда думали, что это совершенно нормально и даже похвально — навязывать всем вокруг вражду.

Навальный тогда попросил меня заняться отдельно темой дальнобойщиков, потому что Фонд пристально следил за развитием забастовки. «Дальнобои» выступали против введения системы «Платон» и стояли лагерем на стоянке ТЦ МЕГА в Химках. Однажды когда я лежал дома совсем разболевшийся, мне позвонил Рубанов и сказал, что нужно обязательно туда ехать и налаживать с ними отношения. Я поехал, познакомился с этими мужиками и регулярно к ним потом ездил. Люди оказались искренние, но к Навальному относились с большой настороженностью, честно сказав мне, что мы можем как юристы им помогать, но Навального они видеть на стоянке не хотят, потому что у них сугубо народный протест. Это мне говорили и лидеры дальнобойщиков, и рядовые участники забастовки.

Навальный очень рвался к хайпу с «дальнобоями». Как-то утром он мне позвонил и говорит: «Я решил, хочу к ним поехать, журналисты готовы, ждут. Дай только свою оценку как человек, который ведет это направление от Фонда». Я не решился ему честно сказать, что они его просто пошлют, и юлил, что, дескать, они пока не готовы, давай, мы с ними еще поработаем неделю-другую, вызовем чуть больше лояльности, и тогда точно можно ехать. Он говорит:

- Скажи честно, есть риск, что меня там хреново примут?

- Да, такой риск есть.

И Алексей тогда отказался и не поехал. Потом, правда, в Фонде все долго возбухали, мол, как они могли так поступить, ведь у них явный политический процесс. Тогда, в 2016 году, многие в оппозиции считали, что такие социальные профессиональные протесты могут стать очень сильным катализатором для электризации всей протестной обстановки, которой все так ждали после больших протестов пятилетней давности. (Кстати, часть этих дальнобойщиков потом приезжала в Фонд искать поддержки, но к этому моменту протест уже заглох.)

Но вернёмся к тресту, который лопнул, а именно к «Демократической коалиции». Отношение к ПАРНАСу и персонально Михаилу Касьянову у Навального при подготовке к выборам в Госдуму 2016 года постепенно становилось всё хуже. Сначала планировалось плотное взаимодействие с ними, затем партию Касьянова называли «просто попутчиками», а позднее на одном из совещаний Алексей на голубом глазу объявил: «Вы знаете, эта Пелевина (на тот момент один из кандидатов от ПАРНАС на выборах в Госдуму) мне вконец остоп**дела. Они ведут му**цкую игру. Касьянов наберет не более 0,5% голосов на выборах. Нам нужно его сливать и у нас есть на это две недели, иначе они загадят нам все предвыборные кампании в 2017 году».

Было принято решение лить максимум компромата на Наталью Пелевину, также он призвал ударить по Константину Мерзликину и непосредственно Касьянову. Совпадение или нет, но через несколько дней после этого, а именно 1 апреля 2016 года, на НТВ вышел тот самый нашумевший фильм «Касьянов день», где, в частности, демонстрировались снятые скрытой камерой интимные отношения Касьяноват с Пелевиной. Кроме собственно видео были и фрагменты их разговоров, в котором они крайне нелицеприятно высказывались об Алексее Навальном. Навальный, обсуждая эфир с ФБК, не выглядел хоть сколько-нибудь удивлённым или оскорбленным, хотя и фонтанировал новыми уничижительными шутками в отношении Пелевиной. Казалось, он как будто ждал этого репортажа. На собрании Навальный с улыбкой заявил, что теперь с такими партнерами точно ничего не удастся создать: «Ж*па Пелевиной мелькает на всех экранах, а скоро выборы президента!». Алексей тогда говорил, что сотрудничество с ПАРНАСом нас теперь просто угробит.

И вот, буквально за месяц до голосования на праймериз все отказались от участия в в них. Алексей подчеркнул, что тот, кто всё же примет в них участие и не будет пороть Касьянова публично, с теми отношения будут испорчены. Примечательно, что юрист ФБК Иван Жданов, который ранее пил с Михаилом Касьяновым вино и планировал победу на праймериз, по первому же требованию Навального написал про него циничный жёлтый пост. Любовь Соболь, которая ранее вынуждена была порвать отношения с «Открытой Россией», теперь забросила и коалицию.

Я тогда на собрании Фонда пытался провести мысль, что не стоит пороть горячку, надо подождать: может, у них у самих все развалится после таких событий, а мы хотя бы сохраним лицо и не будем ссориться с людьми. На меня посмотрели настороженно, кто-то с удивлением, Волков вообще источал злость, и явно хотел до конца выполнить миссию по развалу коалиции за нашим авторством, а не разыгрывать позицию миротворца. Я долго думал над тем, как снять свою кандидатуру, чтобы не пропало уважение к партнерам по коалиции. Также я не хотел соответствовать отрицательному образу ФБК, который все больше набирал вес. Поэтому сняться я решил лишь в самом конце праймериз, когда давление со стороны Волкова, с которым мы постоянно обсуждали сложившуюся ситуацию, стало максимальным. Организаторы же мне сообщили, что по техническим причинам процедуру снятия можно провести только заранее, за несколько недель. Попав в такую неловкую ситуацию, я принял соломоново решение опубликовать пост о том, что свою кандидатуру я не снял, но голосовать за меня не надо. Дебильная ситуация, признаюсь, но она точно характеризует всю эпоху.

«Касьянов день» стал последним гвоздем в крышку гроба «Демократической коалиции», и Навальный с успехом этим воспользовался. Хотя у меня были внутренние брожения: мы же всегда считали НТВ помойкой и злом, а на месте Касьянова с Пелевиной мог быть каждый, поэтому этично ли пользоваться такой выпущенной провластным каналом возможностью, чтобы добить оппонента? Но решение было уже принято Навальным, а моё мнение в этой связи ничего не значило. Хотя я точно знаю, что многим из фондовских кандидатов всё-таки хотелось участвовать в праймериз и выборах от «Демкоалиции». Просто все понимали, что Фонд борьбы с коррупцией — уже давно не место для дискуссий.

Чтобы выкрутиться из положения и «насолить» Касьянову, «всплыла» Барвиха. Нам сразу предложили эту слабую компенсацию: все кандидаты из госдумовского пула смогут пойти на выборы в Барвиху. Единственным из нас, кто захотел идти дальше в Госдуму, стал Николай Ляскин, который на свой страх и риск остался на праймериз и под эгидой ПАРНАСа провел избирательную одномандатную кампанию, где я стал руководителем его штаба. Я «слился» под Барвиху, чтобы потом присоединиться к команде Ляскина, хотя по сути у меня и выбора не было: другого бы решения в Фонде не приняли. Соболь в итоге не стала кандидатом, а мы вместе с Албуровым и Ждановым отправились избираться в Барвиху, где к нам присоединилось еще несколько сотрудников ФБК, которых в нашем кандидатском пуле изначально не было. В то время мы еще не понимали, зачем идем в Барвиху, но позже многое стало ясно: некоторое внимание мы должны были уделить зятю Михаила Касьянова, которого мы обвиняли в коррупции. Сделано это было как бы случайно, но ни для кого не было секретом, что это продолжение той травли Касьянова, которая началась весной, а Барвиха стала возможностью, все это красиво закончить. Впрочем, основной целью было дискредитировать образ Эллы Памфиловой, ставшей с 28 марта 2016 года главой Центральной избирательной комиссии РФ.

Глава 7. Все ненавидят Эллу, или Эксперимент «Барвиха»

Пришедшая из ниоткуда идея поучаствовать на выборах в местный совет депутатов в Барвихинском сельском поселении с самого начала казалась загадочной. Сам Навальный толком не мог объяснить сотрудникам, почему Барвиха его вдохновила и откуда такое рвение. Для Фонда борьбы с коррупцией было совершенно нехарактерным подобное поведение: столь резво и с лихвой включаться в маленькие выборы. Мы вообще презирали любые маленькие выборы, особенно на фоне постоянных разговоров о великой миссии - сделать «вождя» президентом.

В какой-то момент Навальный стал говорить, что прорывную идею притащил в ФБК Владислав Наганов, бывший сотрудник фонда и близкий соратник главного, которого, впрочем, Леонид Волков выжил в далеком 2013 году. Наганова в Фонде всерьез не воспринимали, а Навальный над ним откровенно подтрунивал перед нашим кандидатским пулом. В духе: посмотрите на Влада, как он копошится в области, еще и умудрился какой-то политический союз там собрать. Мол, смешно выглядит, но руки не опускает. Конечно, никто не поверил в подобную простоту момента, когда слёту взяли и направили основные ресурсы ФБК непонятно куда.

Барвиха была политическим заказом, который изящно вписывался в текущую конъюнктуру: «слиться» с госдумовских выборов, при этом показав массе, что мы не сдулись. Основной целью было «наказать Памфилову». Элла Памфилова как раз только-только была назначена главой Центральной избирательная комиссия, и у Навального руки чесались дискредитировать её образ. Образ, надо признаться, достаточно приемлемый и близкий для либералов старой волны. Памфилова, в частности, в 1990-е работала в правительстве Егора Гайдара.

«Наказать Памфилову» - фраза самого Навального, брошенная на летучке при первом обсуждении барвихинских выборов. По всему чувствовалось, что главной задачей стало вызвать ненависть к Памфиловой в нас, «первоочередниках» гнева, еще не понимавших, за что же ее надо неистово «наказывать». Навальный и дальше не скупился на оскорбительные выражения в адрес женщины намного старше его и до сего момента, как казалось, не сделавшей ничего, заслуживающего подобного отношения. При этих обрядах сквернословия в Фонде не шелохнулась ни одна мышь. Все впитывали и учились ненавидеть новую цель. Оруэлловские «пятиминутки ненависти» у нас длились по несколько часов. Работа уходила на второй план, когда наступало время терапии пропагандой.

На выборы в Барвиху было предложено пойти всем кандидатам, которые готовились к выборам в Госдуму, но Любовь Соболь отказалась, видимо, посчитав, что это не ее уровень, а Николай Ляскин сосредоточился на больших выборах в Думу от коалиции. Помимо согласившихся участвовать в барвихинской кампании — меня, Георгия Албурова и Ивана Жданова — Фонд решил расширить пул кандидатов, что лишний раз доказывает, с каким пиететом ФБК отнёсся к кампании поначалу.

Барвихинское сельское поселение включало в себя два многомандатных округа, поэтому решено было заявлять команды от Фонда в оба округа, минимум по четыре кандидата в каждый. Кроме нас к кампании был подключен еще самолично вызвавшийся менеджер проектов ФБК Станислав Волков, выдвинутая по рекомендации Леонида Волкова Анна Литвиненко, и также, что немало удивило всех в Фонде, вызвался идти на выборы еще и Роман Рубанов, который взял с собой Евгения Замятина, одного из юристов ФБК. Впоследствии и Рубанов, и Замятин снимутся, что станет неким сигналом того, что Фонд либо остыл к выборам, либо из множества изначальных задач оставил только тему с «раскачкой» Эллы Памфилову и причинением ей репутационного ущерба на новой должности. Мы тогда отнеслись со всей серьезностью к этим выборам, особенно я. Хотелось максимально применить тот багаж кропотливой работы, который был накоплен за последние полгода, а также показать себя в полной красе. Это были мои первые выборы, а тем более у нас из-под носа благодаря развалу коалиции только-только ускользнула Госдума!

Определив весь список соискателей кандидатства в Барвихе, Навальный устроил нам пионерскую линейку, и лично как на военном разводе, когда главнокомандующий принимает своих юнитов, решил заслушать программные предложения и посмотреть, кто из нас на что способен и как готов к муниципальным кампаниям. Поглазеть собрался весь Фонд. Мне как человеку бывалому это было проще простого, я был раскован и с лёгкостью выступил лучше всех. Навальный, может, даже не желая видеть меня кандидатом на выборах в Барвихе (низкий уровень меритократии в ФБК был мне на тот момент очевиден), был вынужден признать мою «прокачку». Я грамотно рассказал, как буду выстраивать политику малых дел, работая на выборах муниципального уровня, продемонстрировал глубокие знания психологической специфики электората, бывших военнослужащих, которых там проживало много. Я сам вырос в военных городках и мне не составит никакого труда найти с ними общий язык. Мне даже показалось, что тезис про бывших военных импонировал Навальному, который также рос в военном городке и считал это своим козырем. Однако он никогда не озвучивал никаких проблем военнослужащих, не интересовался социальной жизнью этой группы населения, видимо, не считая их своими потенциальными избирателями. Тем не менее какие-то душевные порывы в нём были, которые Навальный как политик успешно загасил в пользу большей выгоды своей текущей либеральной линии.

Остальные кандидаты выступили совершенно неубедительно. Тот же Георгий Албуров всем своим видом демонстрировал, что выборы ему не интересны, и воспринимает их он как сплошную обязаловку. Он так и не смог пересилить свой пафос и социофобию, хотя ранее и готовился быть кандидатом на выборах в Госдуму. Но Албуров был для Фонда на этих выборах главным якорем. Георгий был таким приближенным мальчиком Навального, и все основные силы, весь пиар кампании были сконцентрированы вокруг него. Всем остальным кандидатам это покажется большой несправедливостью, но никто публично ничего не выскажет, потому что выступить против Албурова – это выступить против генеральной линии «партии» (читай: Навального) и вообще покуситься на самую святую «скрепу» ФБК.

Лидером в моем многомандатном округе был, что неудивительно, Албуров, а в другом округе лидером определили Ивана Жданова, на которого возлагали особые надежды. Считалось, что он сможет поменять отношение к Фонду со стороны казенных сюртуков. Жданову было проще, потому что бывшие кандидаты от Фонда в его округе, Роман Рубанов и Евгений Замятин, впоследствии снимутся.

ФБК не захотел выделять бюджет для наших кампаний, хотя было очевидно, что деньги были, и кампании можно было провести с гораздо более мощным охватом аудитории, с различными способами агитации. В рамках кампании был открыт донат, который пиарили прежде всего для Албурова и Жданова. Финуполномоченным кампании назначили Евгения Замятина, и Фонд всецело распоряжался деньгами с нашего избирательного счета по своему усмотрению. Однако денег мы не видели и даже не могли никаким образом повлиять на их траты. Например, мы добивались выпуска агитационной газеты, но с ней так долго тянули, что она вышла только под конец кампании, когда шансов уже не осталось.

Руководить кампанией Леонид Волков формально не взялся. У него была явно двуличная позиция: он, вроде, и руководил всеми кандидатами, определял стратегию, критиковал, но формально не имел к этому никакого отношения и не нес ответственности. Такая тактика, думаю, была связана с тем, что у Волкова уже имелась прилично испорченная репутация, и после мэрской кампании 2013 года он нигде и никогда больше не добился сопоставимого успеха — все его кампании заканчивались фиаско. Волков также понимал, что мы двинулись в Барвиху буквально с корабля на бал и что с той финансовой экономией, которая у нас была, надежд особых нет. Он занял такую осторожную позицию, командуя кампанией, кто называется, из кустов. Конечно, когда капитан корабля ведет себя таким образом, это не добавляет моральной устойчивости его подчиненным.

Включение в список кандидатов Анны Литвиненко было также инициативой Волкова. Когда мы еще готовились к выборам в Госдуму, Волков любил повторять, что в «Открытой России» Михаил Ходорковский собирает «бабонек», как он выражался, формируя таким образом новое лицо в политике. Отпуская много сексистских плоских шуточек, Волков решил оформить свой ответ вечно обсуждаемым Марии Бароновой и Полине Немировской, тогда еще выступавшим в дуэте. Чувствовалось, что в Волкове играют какие-то внутренние чувства, а также желание продемонстрировать, что понимает новый тренд и чаяния электората. Исходя из этого, он выставил Анну Литвиненко, которая была совершенно неопытным человеком, стеснительным, но обладала очень хорошей эмпатией к людям. Но к чести Анны, несмотря даже на ее личные сомнения, надо сказать, что она «пахала» больше всех, до упора и демонстрировала профессиональный рост как кандидата на протяжении всей кампании.

Станислав Волков был очень амбициозен, хотя числился рядовым сотрудником ФБК, которые, как правило, нигде и никогда не «светятся», выполняя только внутренние задачи. В Фонде уже тогда всё было устроено достаточно кастово, и многим не понравилась новая публичность Станислава, который, как считалось, должен был оставаться «рабочей лошадкой». Ни Роману Рубанову, ни Навальному не понравилось, что одна из «лошадок» вышла из тени и продемонстрировала желание подняться выше. Это потом скажется на дальнейшей карьере Станислава — он будет уволен из Фонда при довольно загадочных обстоятельствах, хотя работал он ударно. В один момент Рубанов попросит его освободить рабочее место. Скорее всего, его подсидел тот самый «Женсовет», которому не нравились прямолинейность и объективность Станислава Волкова.

Я на время кампании решил, что заброшу все свои сторонние дела и с головой уйду в процесс. Мне совершенно не хотелось соответствовать одному-единственному требованию — «качать Памфилову», выступая эдакими болванчиками, которые нужны лишь для того, чтобы испортить чиновнице репутацию. Чувство собственного достоинства говорило о том, что можно сделать гораздо более позитивные и конструктивные вещи, реально работать с проблемами избирателей.

Мы не были «блатными» кандидатами, заряженными большими финансами, и по сравнению с назначенными лидерами Георгием Албуровым, который не показывал никаких лидерских качеств, и Иваном Ждановым, на котором изначально стянули все ресурсы, мы были кухаркиными детьми, выбивавшими себе место под солнцем ежедневной изнуряющей до стаптывания ботинок работой, с кровью и потом. Мы пропадали в Барвихе целыми днями, помогая местным жителям, делали замеры по воде и ее состоянию, писали заявления и жалобы, изучали социальную обстановку, здравоохранение и транспортную систему в районе.

Вместе со Станиславом Волковым и Анной Литвиненко мы сами ходили в поквартирный обход. Это, кстати, была единственная технология, предложенная в рамках кампании Леонидом Волковым, – поквартирный обход и сбор персональных данных. Фонд, как всегда во всех общественных кампаниях, хотел просто собрать контактные данные жителей Барвихи, чтобы в дальнейшем звонить им, проводя социологические исследования и присылая письма с просьбой сделать пожертвование.

Все расходы по ведению кампании, за исключением изготовления агитационного материала, висели на нас. Ежедневно мы ездили в Барвиху, до которой было невообразимо тяжело добираться, ни у кого из нас не было личного автомобиля, кроме Албурова, но с нами он взаимодействовал очень слабо. Иван Жданов так вообще там поселился, сразу и деньги нашлись, чтобы снять ему квартиру в Барвихе. Для всего, что касалось Жданова и Албурова, деньги всегда находились, и ничего не ограничивалось донатами от простых людей, как было в нашем случае.

Албурову, собственно, выделили отдельный бюджет, и он смог сразу набрать себе команду. Георгий, будучи ленивым и мало интересующимся кампанией, не работал вместе с нами на земле, а нанял целую команду агитаторов, которые ходили по квартирам, разговаривали с людьми и расклеивали объявления. Мы же делали всё сами. Но Албуров умудрялся относиться к людям, которые делали за него всю работу, с пренебрежением. Бывало, он назначал встречу своим сотрудникам в нашем основном, но труднодоступном Усово-Тупике, куда электричка ходила несколько раз в день, а на машине было долго добираться из-за пробок. Георгию иногда было просто лень туда ехать… и встреча срывалась.

С командой Георгия мы так и не смогли выстроить единый график. Случалось так, что, ходя по квартирам, мы, уставшие, приходили в отдаленный дом, а оказывалось, так что весь этот дом уже вытоптали албуровские волонтеры. Мы оказывались в дурацкой ситуации, когда люди нам, кандидатам, открывали дверь и с порога говорили, что к ним уже приходили наёмные агитаторы от нашей команды. Причем, конечно, была разница в агитации от нас, кандидатов, опытных людей, уже знающих специфику Барвихи, и тех албуровских студентов, нанятых за небольшие деньги. Разговоры с Георгием, чтобы согласовать этот момент, ни к чему не приводили: он был абсолютным единоличником и не собирался находить компромисс между своими интересами и интересами команды. Крутитесь, мол, как хотите.

В Фонде на это тоже закрывали глаза и даже закрепили за нами цензора и администратора в лице Анны Додоновой, которая собирала статистику и вела наше соцсоревнование по сбору контактов избирателей. И что самое странное, Албуров со штатом нанятых агитаторов наряду со всеми участвовал в этом зачете, что было, конечно, необъяснимо с моральной точки зрения. Мы сами ходили и собирали эти контакты, а на Албурова работал десяток миньонов. Такая вот меритократия, понимаешь.

Нам всё больше и больше намекали, что, хоть мы и работаем, приносим пользу, проводим встречи с людьми, в определенный момент нам придется сняться, чтобы остался один Албуров. Леонид Волков в какой-то момент стал в открытую гнуть эту линию, вяло поддерживаемую Навальным, на собраниях: «Ребят, снимайтесь, чтобы в вашем округе остался один Албуров». ФБК даже затеял стандартные в таком случае инсинуации, что, якобы, была проведена социология, но ее результаты мы вам не расскажем. По слухам, правда, Албуров находится на одном из последних мест, но «официальных» фондовских цифр мы так и не узнаем. Сокрытие результатов социологии бывало и раньше, как на кампании в Костроме, так будет и на протяжении 2017 года во время президентской гонки. В любой напряженный момент, когда у ФБК слабые позиции в избирательном плане, Фонд начинал играть с социологией и просто не озвучивал цифры, но подвергал давлению тех, против кого она была сделана. Мы тогда на поддались и сказали, что пойдем до конца, и если будут фальсификации, будем уже думать. Сниматься в пользу заведомо слабого Албурова мы не стали. Мы горели реальной кампанией, общением с живыми людьми, а не сомнительной перспективой «нагадить Элле Панфиловой».

Под конец кампании я понимал, что несмотря на нашу кропотливую и гуманитарную работу, шансов куда-то избраться у нас не было. Понимал это и Навальный, и через Волкова еще больше давил нас, чтобы мы снимались и остался один Албуров. Видимо, думал, что у него есть какие-то шансы, либо на волне массовых нарушений и фальсификаций хотел пропиарить только одного Георгия, выставив дело в таком свете, что, якобы, это именно его так боятся «жулики и воры». В кульминацию всей кампании мы стали не нужны, и если до этого мы грели воздух, неистово гоня контент в соцсети, то сейчас все наши конъюнктурные задачи иссякли. Но мы остались.

На Ивана Жданова тем временем завели уголовное дело по факту уклонения от военной службы. Эту историю, покрытую тайной, еще долго обсуждали в Фонде: как так случилось, на Ивана ведь заводили уголовное дело, шума было много, но оно потом куда-то улетучилось. Пиар в самом деле был жирный, который помог Жданову подняться на новую ступень узнаваемости. Тогда же вскрылось и то, что Иван с помощью своего отца, заместителя мэра Нарьян-Мара, умудрился выбить себе финансирование образования из бюджетных средств этого северного города, даже не проживая там. Жданова подкосило так, что даже на одной из летучек это отмечал и Навальный: «Вань, ну ты что-то совсем пал духом. Не унывай, это обычная история. Даже если что-то произошло, не нужно делать вид, что тебя это затрагивает».

В ФБК видели, что Жданов совсем сник, видимо, понимая, что это не единственный компромат на него. Но погоревав неделю, Жданов вернулся в русло. И более того, когда встал вопрос с массовыми фальсификациями на досрочном голосовании, когда наши оппоненты согнали столько выходцев из Средней Азии, мы единодушно, даже включая Албурова, приняли решение, что будем сниматься, а Иван Жданов всё никак не мог определиться. Он вёл себя на том собрании очень нервно, просил дать ему время на обдумать, то принимал решение, то отменял его. Тогда у него чуть ли не произошел силовой конфликт с другим сотрудником ФБК. На вполне рабочее замечание последнего Жданов разразился тирадой в духе худших чиновничьих традиций: «А зачем мы вообще вас держим? Зачем мы вообще держим отдел редакции, если вы чего-то не успеваете!» Было видно, что Иван позиционирует себя уже чуть более, чем просто руководителя юридического отдела, тогда еще отдела, а не службы, как он потом будет называться. Роман Рубанов, который сидел рядом с этими двумя, которые уже вот-вот начнут бить друг другу морды, лишь улыбнулся. Когда Жданов в гневе вставал из-за стола, стул под ним упал, раздался грохот, а потом все замолчали. Никто из руководства не проявил мужскую волю погасить тот конфликт: ни сидевший рядом Рубанов, ни Навальный, который предпочел раствориться в воздухе.

Самым показательным моментом во всей барвихинской кампании была наша встреча с Эллой Памфиловой, которую она сама нам и предложила. Для нас эта встреча была настоящим успехом, нас должны были принимать в здании ЦИКа в присутствии прессы и всего бомонда. Навальный торжествовал. Как я понял, он надеялся сыграть по предыдущей схеме и отправить на встречу только Жданова и Албурова, но мы сказали, что мы такие же кандидаты, поэтому пойдем все. К нашей инициативе в ФБК отнеслись не без скептицизма, считая, что пиарить надо только «своих», к которым нас, очевидно, не относили.

На встречу мы шли с одной-единственной задачей – «порвать» Памфилову, быть максимально жесткими, сводить все акценты к ее личности, к ее предвзятости и предполагаемой коррумпированности, идущей ещё от её бородатого предшественника Чурова. Наша задача была вывести ее на эмоции, и чтобы она сказала вещи, которые могли бы отпугнуть от нее сторонников по либеральному лагерю. Многие в том лагере считали ее приличным человеком, который сможет оздоровить избирательную среду в России. На встречу мы отправились уже изрядно накаченными ненавистью. Когда я только приехал перед встречей в Фонд, Роман Рубанов критически смерил меня взглядом и спросил:

- Почему ты не в костюме, как Иван Жданов? (Я был в рубашке, свитере и в строгих джинсах. Вопрос Рубанова был весьма характерен — он любит «докапываться» до мелочей, общаясь с неприятными ему людьми, даже если это, как кажется, соратники по одному общему делу.)

- Какими меня запомнили избиратели, таким я туда и пойду. Я не вижу в этом ничего неприличного.

Жданов же разоделся фанфароном: костюм брежневской эпохи, зализанная назад причёска. Ни дать ни взять — сам сотрудник ЦИКа или Генпрокуратуры.

Элла Памфилова вместе с помощниками приняла нас очень спокойно. С самого начала приёма мы стали вести скрытую трансляцию в интернет, никого об этом не предупредив. Это было частью нашей провокации: все показывать и максимально кричать, чтобы люди в трансляции видели нерв напряжения, как мы отчаянно ищем правду. Ситуация на самом деле была очень тяжелая: на досрочное голосование согнали кучу мигрантов из Средней Азии, что ставило крест на всех кандидатах, которые шли не от местной администрации. Нужно было решать ситуацию по существу, предметно, с доказательной базой. Но, что самое удручающее, мы пришли в ЦИК без каких-либо заявлений и без фактуры, которую могли бы подать заранее. Панфилова, будучи опытным чиновником, сразу задала вопрос: «А где ваши жалобы? Я их с удовольствием рассмотрю». В ответ Жданов начал натурально истерить, краснеть и пускать слюни. Было понятно, что главный юрист ФБК, который и должен был отвечать за подготовку и подачу жалоб, ведет себя как взбалмошный, абсолютно неуравновешенный человек. Чуть более внятно выступил Албуров, еще более спокойно говорил я, понимая, что на нас в ЦИКе все смотрят как на дураков… но зато трансляция для наших «сетевых хомячков» имела оглушительный успех!

Жданов тогда позволил себе и оскорбительные персональные выпады в адрес Памфиловой, но она не повелась на эту довольно примитивную провокацию. Чуть позже Памфилова сказала, что мы «неграмотные мальчики, которые могут только кричать», что, конечно, стало конечно следствием поведения непосредственно Жданова.

На встрече были и другие кандидаты. Один из них, который по сути выступал как наш спойлер, в какой-то момент встал и заявил, как бывший офицер, что «так разговаривать с женщиной нельзя, и вы, Иван Жданов, просто переходите любые границы». Для Жданова никаких границ не было, это было вполне нормально.

После этой встречи нам вопреки истерикам Ивана удалось добиться того, что Памфилова отправила своего представителя в Барвиху. Туда приезжал известный адвокат Анатолий Кучерена, но отнюдь не закончился вопиющий подвоз мигрантов, которые получили к выборам российское гражданство и прописку в одном из барвихинских домов кандидатки от местной администрации. Я апеллировал к представителю Памфиловой: «Вы видите, что происходит? Дискредитируют всё и всех!»

В итоге выборы вообще отменили – беспрецедентное решение ЦИК, которое мы восприняли как победу. Мы встретили это решение в Фонде на очередной летучке, которая, как всегда, длилась часами даже во время предвыборных кампаний. Когда Навальный узнал о решении ЦИК, то прыгал как мальчик. Таким по-мальчишески радостным я не видел его никогда. Он скакал на месте, приговаривая: «Да! Да! Да мы нагнули эту с*ку!» Кроме как с*кой он Памфилову тогда не называл, видимо, заряжая ненавистью и нас. И тут заходит его пресс-секретарь Кира Ярмыш и говорит: «Алексей, нам звонят с «Эха Москвы» и с других СМИ, просят прокомментировать выборы в Барвихе». Навальный засиял еще больше и как паровоз помчался к себе в кабинет давать победные комментарии: мол, мы отменили выборы и доказали всем, что система прогнила. Ему казалась, что это победа. Хотя, конечно, здесь сама Элла Памфилова поступила мудро, проявив решительность и отменив выборы, на которых ни у кого, кроме «своих» кандидатов от администрации, не было никаких шансов на победу.

Я тоже тогда думал, что это победа. Хотя бы потому, что было очевидно, что никто бы нас не выбрал. Кампанию мы вели отчаянно, с шашками наголо, но денег совершенно не было, агитационного материала не хватало, и никаких ресурсов Фонд на нас практически не выделял.

В завершение барвихинской эпопеи следовало упомянуть о том, что в процессе кампании у ФБК появилась информация, вроде бы, из «чёрного ящика», о сомнительных операциях с недвижимостью, которыми промышляет в Барвихе зять Михаила Касьянова. Предполагалось «раскрутить» эту тему, хотя далеко не все хотели лить грязь на бывшего коллегу по «Демократической коалиции». Но у Навального было иное мнение: «Ну, что ж поделать, - говорил он. - Эта информация появилась в момент выборов, и мы бросим тень на самих себя, если не озвучим ее и не растиражируем». На том и порешили. Мы, впрочем, понимали, что у Алексея, скорее всего, помимо Памфиловой была на примете и дополнительная жертва в Барвихе — Касьянов. О кампании, об избирателях и, в конце концов, о кандидатах от ФБК речи вообще не шло, очевидно. Известный лозунг «ваши выборы — фарс» странным образом обретал живые очертания не где-нибудь на Старой площади, а непосредственно в штабе Фонда борьбы с коррупцией.