Призма тьмы

Даррелл Швайцер Призма тьмы

Последняя земная ночь д-ра Джона Ди,

Мортлейк, Англия, март 1609 г:

Он знал, что поджидает его на лестнице. Тьма ужасала его вовсе не неведомыми ужасами, которые могли там скрываться или неизмеримой бездной, которую он всё чаще и чаще созерцал последние недели и месяцы, но именно тем, что ему в точности было ведомо таящееся в ней.

Он услыхал шаги.

Комнату заполнил чёрный туман. Пламя свечи на столе, за которым он работал, окружил необычный ореол.

Однако же, словно это было всего лишь обычное посещение, доктор продолжил разгадывать сложный пассаж в греческом тексте, который переводил и сделал несколько пометок, не поднимая взгляда, пока не закончил.

Перед ним, словно бумажный фонарь, парящий среди клубов чёрного дыма, зависла необычного вида жёлтая маска, черты которой не вполне соответствовали привычным человеческим очертаниям.

Глаза раскрылись и оказались наполненными тьмой, но притом, каким-то образом и сверкающими, будто обсидиановое пламя.

Припомнив некогда виденную пьесу, когда у него находилось время на подобные вещи, доктор произнёс вслух: «Ах, Мефистофель…».[1]

Его посетитель в ответ процитировал: «Свой бег остановите, сферы неба…».

Ди усмехнулся. — Полагаю, это навряд ли. Полагаю, навряд ли ты явился предложить мне такое, старый друг.

— Твой друг, — отозвался иной, — или твой покровитель?

Ди взглянул на высящуюся перед собой кипу страниц, на хрупкую, наполовину обгоревшую копию греческого текста и на стопку свеженаписанной версии на английском, над переводом которой он трудился столь долго. Да, это поручил ему иной, в то время, как все коллеги-люди отвернулись от доктора и насмехались над ним или же просто забыли, как позабыли о нём, состарившемся и обнищавшем, король и император.

Не потерял интереса к Ди лишь новый покровитель.

Или хозяин.

Он присмотрелся к страницам. Даже просто сидя тут, с трясущимися руками, едва удерживающими в пальцах перо, ему казалось, что страницы приумножались сами собою, покрываясь его собственным почерком или очень схожим, словно мрачный и запретный труд, к которому он приступил и теперь всего лишь привычно продолжал, словно эта книга переводилась сама собою, без всяких дальнейших усилий со стороны доктора.

Какова могло быть предназначение этого перевода? Оставалось лишь гадать. Несомненно, учёные мужи могли уже прочесть греческую или, что ещё легче, якобы существующую латинскую версию и навряд ли та относилась к вещам, расхожим среди полуграмотных грубых скопищ, что грязными пальцами водили по полноразмерным и ин-кварто листам фривольных пьес.

Несомненно, единственная цель подобного перевода — пропустить содержимое книги, заключённые в ней идеи, перспективы и ужасы, через один-единственный разум, пусть даже столь слабеющий и рассеянный, как его собственный. Если это происходило на самом деле. Если книга действительно сейчас переводилась сама собою. Тогда Ди оказывался всего-навсего фокусирующим инструментом, наподобие призмы, сквозь которую проходит свет. Или в данном случае — тьма.

— Призма тьмы, — произнёс он вслух.

И вправду, вокруг словно бы смыкалась тьма. Свечной огонёк выцветал, пока не стал почти серым.

Маска показывалась и исчезала перед доктором, когда вдруг появилась, будто вынырнув из складок какого-то нескончаемого тёмного неразличимого плаща, одна-единственная бледная рука, не вполне скелетоподобная, но тонкая, изящная и переменяющаяся под ненадёжным взором Ди, словно ртуть обратилась плотью.

— Теперь ты готов отправиться со мной? — спросил иной.

— О да. Я желал бы увидеть те чудеса, о которых доселе лишь читал.

Доктор потянулся к руке, протянувшейся ему навстречу. Он соскользнул с высокого стула, но ноги подвели его и Ди запнулся, упал и обо что-то стукнулся головой.

— Отец! — взывал кто-то. — Отец! Ох, помогите же ему встать!

Его ухватили сильные руки. Ди потянулся туда, где болела голова. Другая рука, понежнее, оттолкнула руку доктора.

— По-моему, это всего лишь ушиб.

— Не послать ли нам за врачом?

— Сестра, я сам врач.

Они помогли ему встать и басовитый голос спросил: — Вы можете стоять, сэр?

— Он поправится?

— По-моему, надо бы влить в него немножко вина. Потом уложи его спать.

— Он так усердно корпел над своим трудом.

— Ему требуется отдохнуть.

Теперь они бережно спускали его по лестнице. Усадили его за стол, в большое удобное кресло. В руки ему всунули чашку.

Некоторое время доктору казалось, что голоса вокруг него — это почти птичий лепет на енохианском языке, языке ангельских сонмов, которому он когда-то усердно старался научиться. Но нет, они говорили всего лишь по-английски и были ему знакомы.

Он широко распахнул глаза и увидел, что сидит за столом, в своей столовой, на первом этаже дома. Не было никакого клубящегося чёрного тумана. У свечей не имелось необычных ореолов и их огоньки не выцветали. В камине бестревожно пылал огонь.

— Смотри, отец, — обратилась к нему Кэтрин, его дочь, которая последние годы ухаживала за ним, — вот Артур, зашёл в гости.

— Из школы вернулся?

— Нет, отец. От двора. Несколько дней назад я беседовал с королём.

— Ах да, храни Господь Его Величество…

— Вот, выпей. — Кто-то поднёс к губам Ди чашку с вином. Он выпил и, по-видимому, это его успокоило. Как только Артур и Кэтрин убедились, что доктор не поранился при падении и крепок, насколько это возможно в его года, они все вместе сели за стол. Прошло около часа. Они пообедали. Ел доктор немного. Артур, уже ставший взрослым мужчиной, а не мальчиком, отправленным в школу, разглагольствовал о своих стараниях обрести милость монарха и о том, что, если это удастся, король через несколько лет может послать его в Россию.

— Не знаю точно, когда смогу вернуться назад. На это может потребоваться время.

Ди понимал, что это значит — он никогда больше не увидится со своим старшим сыном. Но, с другой стороны, он никогда больше не увидится ни со своей первой женой, едва сохранившейся в памяти, потому что та умерла, ни со второй женой, Джейн, которая тоже умерла, ни с несколькими детьми, которые умерли, поэтому было не так уж важно, пополнится ли этот список ещё одним и, к тому же, доктор понимал — после нынешней ночи вряд ли что-то будет иметь значение. С Кэтрин он тоже больше не встретится. Что бы там не говорилось про остановившие свой бег сферы неба и голоса, которые не принадлежали ангелам.

— Сон был весьма приятен и я за это благодарю, — произнёс доктор, поднимаясь из-за стола.

Внезапно в комнате опять потемнело и Ди ощутил, что тьма каким-то образом раздалась вдаль, словно из комнатки деревянного оштукатуренного дома он, сам того не заметив, шагнул в необъятную пещеру.

Затем появился свет и доктор очутился в знакомом месте, в Уайтхолльском дворце и Её Величество Королева (которая, как ему было известно, скончалась), восседавшая перед ним во всём своём великолепии, спросила его: — Доктор Ди, будете ли вы ясновидеть для меня?

И впрямь, на столе перед троном лежали все его инструменты, а ещё предусмотрительно был поставлен стул, и доктор сел и занялся своим искусством, вперяя взор в чёрное ацтекское зеркало, пока не узрел там лица своих умерших жён и детей, и увидел множество других знакомых, которые умерли, включая того негодяя и мерзавца, Эдварда Келли, который так безжалостно воспользовался им, лишив его золота, чести, репутации и, на некоторое время, даже ласк Джейн… но потом всё это пропало и Ди начал рассказывать королеве о том, что увидел при помощи своих магических камней, зеркала и хрустального шара… и, должно быть, ей не доставило удовольствия, когда он описывал залёгших в земных глубинах чудовищ, целиком каменных, но до сих пор живых и дремлющих. Ещё он поведал о вращающихся во тьме бесконечности чёрных мирах, населённых крылатыми демонами, что состояли из оживших грибов (но не ангелами) и о ещё более глубоких безднах, где таились такие силы, что ничуть не интересовались человечеством, его деяниями или выдумками.

— Ну а как же Бог? — требовательно спросила королева.

— Тут я его не вижу, Ваше Величество. Как ни прискорбно…

В её голосе зазвучали резкие нотки, растущая досада и Ди показалось, что она нахмурилась, но он не мог этого разобрать, ибо лицо королевы походило на маску фарфоровой куклы. Доктор знал, что она накладывала один слой косметики на другой, принимая своё, словно бы неподвластное времени, царственное состояние и наносила грим толщиной не менее дюйма, так что поистине бледная маска, через которую сверкали её гневные глаза, выглядела парящей в комнате, всё остальное пространство которой заполнял чёрный клубящийся туман.

Вскоре доктор поднялся, поклонился так изысканно, как только сумел при своих старческих недугах и без позволения оставил присутствие королевы, вымолвив лишь: — Сон был весьма приятен и я за это благодарю.

Ди осмелился на такое только потому, что, отвернувшись от неё, взялся за руку фигуры в жёлтой маске, которая повела его ещё дальше во тьму. Медленно, с усилием, он взобрался по узкой, извилистой лестнице и снова оказался в своём кабинете, на верхнем этаже дома, где уже догорали свечи, а их огоньки лишились красок, увянув до тускло-серого оттенка туманных сумерек, когда уже близка ночь.

Доктор увидел, что стопка листов на английском стала заметно выше, чем прежде и принялся следить, как тонкие страницы греческого текста «Некрономикона» медленно перелистываются сами собою. Это выглядело так, будто в каком-то отдалённом сне или ином бытии Ди до сих пор сидел за этим столом и трудился, но глаза его видели лишь, как страниц прибывало, греческий текст пролистывался и на чистой бумаге появлялись записи, словно некое, написанное невидимыми чернилами, тайное послание открывалось от тепла свечного огонька (хоть и бесцветного).

Иной снова процитировал ту старинную пьесу: «Чтоб время прекратилось, чтоб вовек не наступала полночь роковая».

— Но полночь уже наступила и миновала, — заметил Джон Ди.

— Разве ты страшишься?

Ди в последний раз окинул взглядом комнату, подмечая оставшееся от его любовно подобранных книг и инструментов после того, как бедность и расхищение заметно проредили коллекцию.

— Моя жизнь была приятным сном и я за это благодарю.

— Тогда пойдём.

Последнее, что увидел доктор — кипа переведённых страниц перестала увеличиваться. Греческий текст сам собою закрылся. Труд был окончен. Теперь он сможет продолжаться дальше уже по собственной воле, годы и годы, подыскивая себе читателей, преображая (или развращая) души.

Неким образом Ди сохранил воспоминания о сделанном, хотя он этого не делал, словно иная его личность в ином сне трудилась, продвигалась и прочитывала собранные там сведения, занося всё это в свою память, как пометки.

Доктор шагнул вперёд, держась за руку того, кто носит жёлтую маску, того, чьё имя и легенда были ему известны, Ползучего Хаоса, что в древние времена спустился со звёзд, принял человеческий облик и втайне ходил среди людей, смущая их и насмехаясь.

Всё это струилось и фокусировалось сквозь разум Ди, будто свет сквозь призму, впрочем это был скорее антисвет — не простое отсутствие света, но что-то более энергичное, нежели всего лишь тьма. И он рухнул в эту тьму, а иной крепко сжимал его руку. Ди падал среди звёзд в небесах, разбрызгивая их, как сияющую пену. Затем вновь накатила тьма и он увидел вздымающиеся вокруг фигуры, и узрел их лики, безмятежные, первозданные и абсолютно безучастные к нему, его жизни, его королеве и стране, и ко всем человеческим стремлениям; существа, что были одновременно и живыми, и мёртвыми; существа, для которых человечество являлось даже не комедией, способной рассмешить, а вообще ничем, и доктор осознал истину, поведанную ему книгой — что это и были владыки земли и небес, а ни Иегова, Иисус или ангелы; что в этой тёмной бездне не было даже Сатаны, несущего свои адовы муки.

Ди в последний раз вспомнил старинную пьесу, как волшебник восклицал: «Ад мерзкий, не зияй!», и молил о том, чтобы его душа стала каплями дождя и укрылась в океане; но здесь, в этом продолжении, после того как доктора унесли прочь, не оказалось никакой преисподней, чтобы подвергнуть его мучениям. Его не поджидали никакие дьяволы. Да, он увидел огни, что пылали в сердце творения. Да, он увидел, что земля, луна и солнце оказались всего лишь бесконечно малыми пылинками в хаосе вселенной. Он увидел, как сферы, какие и не снились мудрецам, обращались в пространствах, неописуемых ни словами, ни математикой и увидел отчего, когда те сферы выстроятся в верном порядке, возвратятся Великие Древние и земля, со всеми её банальностями, царствами и империями, лордами и мудрецами, учёными трактатами и бессмысленными пьесками какого-нибудь убитого в потасовке пьяницы, теологией, географией, математикой и поэзией — всё это сведётся к одинаковой, неисчерпаемой, бессчётной пыли.

И, под конец, после того, как Ди некоторое время погостил на некоей чёрной планете, куда не досягал свет и напитался там необъятной мудростью из нашёптываний существ, подобных ожившим камням, чьи голоса походили на неспешные ветра, шелестящие над горными пиками, носитель жёлтой маски, которого, среди прочих имён, называли Ньярлатхотепом, наконец-то явился к доктору и пригласил его сделать последний шаг, дабы полностью завершить путешествие к тёмному чертогу в центре вселенной, где бездумно воет Азатот.

Так они отправились в путь, спускаясь по тоннелю, сотканному из кружащих миров, звёзд и пыли; и странники услыхали, как барабанят, дудят и завывают демоны; и, прежде чем этот звук заглушил всё, иной вновь заговорил с Ди.

— Сожалеешь ли ты о чём-нибудь?

— Все эти сны были приятственным развлечением. Я не сожалею о них.

И эти двое склонились перед тёмным престолом и выразили своё почтение.

И даже после этого продолжилось нечто, вроде жизни, нечто, вроде времени и Ди понял, что величайшее послание «Некрономикона» отправилось сквозь призму его собственного разума, сквозь пространство до самых его пределов и сквозь время до конца времён, и теперь доктор, пусть и смутно, различал его в самой ткани космоса (если и это тоже не оказалось сном).

И он сказал, обращаясь к своему спутнику: — До этих пор всё было ложью, но я желаю истины.

— Истины?

— Да, её.

И, прежде, чем ртутная рука успела его остановить, Ди потянулся и сорвал жёлтую маску.

Он ощутил глубокий холод. Быть может, услышал крик или шёпот на языке ангелов.

Быть может, теперь он узнал всё. Быть может, не узнал ничего. Быть может, узнавать оказалось нечего.

Перевод: BertranD, 2024