Признаки времени

ПРИЗНАКИ ВРЕМЕНИ

В сборник «Признаки времени» входят очерки 1863–1871 гг. В первопечатных журнальных публикациях они появились в такой последовательности:

№№ 3, 4, 7 были опубликованы за подписью: Н. Щедрин; №№ 10 и 11 — за подписью: М. М.; остальные — без подписи.

Очерки (или «фельетоны») №№ 6, 8, 9 были напечатаны в «Отеч. записках» под рубрикой «Признаки времени», которая и стала названием сборника. Мысль о новом (после «Нашей общественной жизни») цикле сатирико-публицистических обозрений современной жизни возникла у Салтыкова осенью 1867 г., в связи с переходом «Отеч. записок» в руки Некрасова. 26 ноября 1867 г. Салтыков в письме спрашивал его: «Не хотите ли, чтоб я писал вам что-нибудь, кроме рассказов, периодически…» Поддержанный Некрасовым в этих планах, Салтыков 6 декабря сообщает ему: «За фельетон я примусь немедленно, как только получу от вас достоверное известие, что журнал вам разрешен».

Работа над циклом, названным первоначально «Признаки жизни. Периодические заметки», началась в декабре 1867 г. «размышлениями о легковесных деятелях» (№ 7).[33] Но уже второй по времени создания (и первый появившийся в печати) «фельетон» (№ 6) был опубликован в «Отеч. записках» под окончательным, более конкретным цикловым названием — «Признаки времени. Периодические заметки». По поводу этого названия Салтыков писал впоследствии в статье «Человек, который смеется»: «В нашем журнале печатались и печатаются статьи под названием «Признаки времени», в которых слово «признак» с совершенною ясностью употреблено в смысле, указывающем на известные характеристические черты современности».[34]

Первый, заглавный фельетон цикла (№ 7 списка), в первоначальной редакции имевший подзаголовок «Вместо введения», открывался общей характеристикой натиска реакции, особенно усилившегося в связи с выстрелом Д. В. Каракозова 4 апреля 1866 г. Время ее жестокого «триумфа» не расценивалось Салтыковым, однако, как «исторический провал». Вопреки «безотрадному взгляду» «многих», он утверждал, что живые силы нации, силы демократии и прогресса, «не изгибли», что «история не останавливается», а торжество «крашеных гробов» эфемерно и преходяще.

При такой политической остроте зачина нового цикла его публикация встретила цензурные преграды, что привело к необходимости переработки и отодвинуло печатание «Легковесных» с начала 1868 г. до осени («фельетон» появился в № 9 уже вне рубрики «Признаки времени», с новым подзаголовком «Картины в натуральную величину»[35]). Когда в конце марта 1868 г. Салтыков убедился в невозможности начать печатание цикла с «Легковесных», он решил открыть цикл вторым из задуманных фельетонов (№ 6 списка), посвященным «литературному положению», отношениям общества и литературы в период разгула реакции, и перенес в него в переработанном виде размышления из первой редакции «Легковесных» об исторических перспективах гибели строя «живых могил». Однако цензурные затруднения отодвинули публикацию и этого «фельетона» до № 8 «Отеч. записок». При появлении в журнале «Литературное положение» (как вслед за тем новая редакция «Легковесных») вызвало раздраженный отклик Ф. М. Толстого, официально наблюдавшего за журналом (см. подробнее в комментариях к названным очеркам).

Цензурные препятствия не только отодвинули последовательное воплощение планов Салтыкова и вынуждали его перерабатывать текст,[36] но и, в конечном итоге, привели к прекращению серии обозрений — «фельетонов». Вслед за публикацией «Легковесных» и «Литературного положения», Салтыков написал специально для цикла лишь еще два «фельетона» — «Наш savoir vivre» и «Хищники», — посвященные торжеству «права силы», морали чистогана в пореформенных общественных отношениях (ОЗ, 1868, № 11, 1869, № 1, с соответствующей нумерацией II, III). На этом цикл как таковой оборвался, а напечатанные очерки (то есть №№ 6, 7, 8, 9 списка) составили основу сборника, изданного вместе с «Письмами о провинции» в январе 1869 г. В этом издании в цикл «Признаки времени» Салтыков включил также очерки, печатавшиеся первоначально вне этой рубрики, но дополняющие весьма существенными чертами картину «общих тонов» пореформенной эпохи: «Завещание моим детям», «Новый Нарцисс, или Влюбленный в себя», «Проект современного балета». По тем же соображениям в «Признаки времени» были введены также переработанные части хроник «Наша общественная жизнь» 1863–1864 гг.: «Сенечкин яд», «Русские «гулящие люди» за границей», «Новогодние размышления», «Картонные копья — картонные речи» (повторено в сб. 1872 г. — см. выше стр. 533; последние два очерка, с более частным полемическим адресом, исключены из изд. 1882, см. их текст в т. 6 наст. изд.).

И после выхода изд. 1869 Салтыков, возможно, не оставлял мысли о продолжении цикла «Признаки времени». На это как будто бы указывает цитированное выше пояснение из статьи «Человек, который смеется», где об очерках «Признаки времени» говорится: «печатались и печатаются». Однако под этой рубрикой больше произведений Салтыкова не появилось, хотя круг проблем, связанных с духовной жизнью общества эпохи реакции, продолжал находиться в центре внимания сатирика. Посвященные их анализу в масштабах общеевропейской истории очерки «Сила событий» и «Самодовольная современность», первоначально напечатанные вне этой серии (ОЗ, 1870, № 10; 1871, № 10),[37] стали естественным теоретическим итогом «картин в натуральную величину», «заметок» и «размышлений» о «признаках времени». Они вводятся автором в изд. 1882 в качестве завершающих «Признаки времени». При подготовке издания Салтыков произвел стилистическую правку очерков и ряд сокращений (см. комментарии к отдельным очеркам).

В настоящем томе «Признаки времени» печатаются по составу и тексту изд. 1882.

Очерки «Признаков времени» обобщают «характеристические черты» политической, идеологической и нравственной жизни России первого пореформенного десятилетия. Это были годы отлива «волны общественного возбуждения»,[38] временной стабилизации самодержавно-помещичьей власти, годы нарастания политической реакции в стране. Отмена крепостного права и другие реформы (земская, судебная, а также более частные административные и финансовые) дали некоторый выход развитию производительных сил страны, обеспечили правительству Александра II поддержку либеральных кругов дворянско-буржуазного общества, а ренегатство многих его представителей помогло самодержавию расправиться с революционным движением и постепенно ликвидировать большую часть тех «свобод», которые были вырваны у царизма демократическим натиском конца 50-х — начала 60-х годов. Современная жизненная ситуация, по мысли Салтыкова, давала материал для «сопоставлений <…> поразительных», достойных истинно общественной сатиры.[39]

Атмосфера торжествующей политической реакции воссоздается Салтыковым в первую очередь в собирательном образе новых деятелей правительственной администрации — «легковесных» «героев минуты» с особенным остервенением воюющих теперь против «мысли» (очерк «Легковесные»). В социальной практике привилегированных слоев общества определяющим лик времени выступает безудержное «хищничество» — устремления беззастенчивого грабежа, лишившиеся после реформы всяких патриархальных покровов и местных ограничений. Нормой ходячей нравственности становится «умение жить» («savoir vivre»). Как специфическую особенность идейной жизни, литературных отношений нового времени писатель выделяет коррупцию и ренегатство, переход части либеральной журналистики — «охочих птиц» — от мелкого обличительства к открытому восхвалению власти, к участию в травле демократических изданий и писателей. Трагизм положения передовой мысли усугубляется распространением безыдейности, равнодушия, общественного «индифферентизма» в широких слоях образованного общества («Сенечкин яд», «Литературное положение», «Самодовольная современность»). За этим первым планом изображения автор всегда дает почувствовать его «исходную точку». Это трагедия нужды и социального «бессилия» масс, осознаваемая им как последствие векового рабства, «обезличения страны» властью «паразитов» («Хищники», «Сила событий» и др.).

Поэтому определяющим в «тонах современной жизни» становится для Салтыкова живучесть крепостничества. Этот «тон», особенно отчетливо звучащий в полемике с официозными и либеральными апологетами «великих реформ»; объединяет очерки «Признаков времени» с «Письмами о провинции» и «Итогами». Черты крепостничества в «общем строе жизни», родство со старой, крепостнически-бюрократической Россией Давиловых и Дракиных писатель обнаруживает не только в политическом произволе верховной власти, в мыслененавиетничестве, но и в крохоборческой деятельности земских «сеятелей» («Новый Нарцисс…»), и в политических притязаниях либеральных Пафнутьевых и Хлестаковых («Завещание моим детям», «Проект современного балета»), и в душах людей, в общественной психологии и морали — в том неписаном «праве силы», которым руководствуется не только «хищничество», но и покорно подчиняющееся ему «бессилие». Своеобразие духа и приемов пореформенного крепостничества является в сатирическом освещении Салтыкова отражением новой стадии регресса прогнившего эксплуататорского миропорядка. Этой стадии соответствует старческое водевильно-балетное легкомыслие («Проект современного балета»), растленность нравов и вкусов («бельеленизм», — см. первую ред. «Легковесных» в отд. «Из других редакций»), распад всех идеологических и моральных основ.

В связи с этим через многие очерки «Признаков времени» проходит образное понятие «торжествующее бесстыжество», мотив «пропал стыд». Постоянное внимание сатирика к этой теме — он посвящает ей в 1869 г. также сказку «Пропала совесть» и впоследствии разовьет ее в «Современной идиллии» — связано с тем, что во взглядах Салтыкова, моралиста-просветителя, с понятием «стыда», как существенной стороны общественного сознания, связывалась одна из возможностей пробуждения протеста, гражданских устремлений в обывательской массе.

Сатирик в очерках гневно обличает аморализм «хищников», и «гулящих людей», презрительно осмеивает ничтожество современных «триумфаторов» — «соломенных голов», и в то же время охвачен горьким, «мизантропическим настроением», в связи с фактом их торжества. Вместе с тем в сборнике «Признаки времени» уже отразилось преодоление в сознании писателя кризиса, вызванного поражением первого демократического натиска на самодержавие (проявлениями кризиса были, в частности, уход Салтыкова из редакции «Совр.», возвращение на государственную службу и отъезд в провинцию в 1865 г.). Опыт последней службы, наряду с уроками жестокой реакции после покушения Каракозова, окончательно убедили писателя в иллюзорности любых паллиативов и обходных путей к облегчению участи народа, любых отступлений от программы коренного демократического преобразования всего общественного строя.

В поисках конкретных путей к демократии и социализму Салтыков обращается в очерках также к новейшему историческому опыту Европы. В частности, он размышляет над процессом утверждения и распада во Франции империи Наполеона III, «цезаристской монархии в особенно гнусной форме», по определению В. И. Ленина.[40]

Исследуя механизм утверждения реакции и пришедшую с ней атмосферу «самодовольной ограниченности», выясняя место реакционных эпох в историческом процессе, Салтыков в преддверии нового подъема освободительного движения приходит к важнейшим для стратегии демократии выводам о вредности «сужения задач» и погружения в мелочи, о губительности идейного компромисса.

Сонмищу «легковесных», «брюхопоклонников», властвующих «паразитов», разоряющих отечество, и либеральному «молчалинству», с его «умеренностью и аккуратностью» идеалов и стремлений, противостоит в очерках Салтыкова мир «высшего и безукоризнейшего патриотизма»: «дети», «мальчишки», подлинно «развитые люди» — революционеры, политическая и общественная самоотверженность которых является истинным двигателем прогресса, даже если она и не увенчалась непосредственным успехом («Сенечкин яд», «Русские «гулящие люди» за границей», «Сила событий», «Самодовольная современность» и другие очерки).

Прозорливость салтыковской оценки исторических заслуг революционной демократии подтверждена историей. В 1911 г. В. И. Ленин писал о шестидесятниках: «Революционеры 61-го года остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение. На деле именно они были великими деятелями той эпохи, и, чем дальше мы отходим от нее, тем яснее нам их величие, тем очевиднее мизерность, убожество тогдашних либеральных реформистов».[41]

Прославляя подвиг революционеров, «борющихся с небом», подвиг Чернышевского и коммунаров, Салтыков утверждал в очерках «Признаков времени» мысль (шире она обосновывалась в «Письмах о провинции»), что непременное условие их победы — пробуждение к сознательному историческому деянию, к «действительной политической и социальной жизни» миллионных народных масс.[42]

Сборник «Признаки времени» включает в себя весьма разнородный по жанру материал. Здесь и рецензия-пародия («Проект современного балета»), и художественная сатира, где повествование ведется от лица рассказчика («Завещание моим детям», «Новый Нарцисс…», названный Салтыковым «рассказом»), и публицистический очерк-монолог, в котором развертывается строго логическая система доказательств (например, «Самодовольная современность»).

Однако преобладает в «Признаках времени» своеобразное художественно-публицистическое «исследование» (автор иногда называет его «фельетоном»), в котором логический анализ социально-политических «язв» современности, «моровых поветрий»[43] сочетается с их художественными зарисовками — в характерных диалогах, сценках. Салтыков развивает здесь литературный опыт публицистических хроник «Наша общественная жизнь» (1863–1864), давая, однако, художественно более обобщенную и объемную картину времени. Это прослеживается, в частности, в очерках, явившихся результатом переработки хроник. При переработке часто убирались злободневные пассажи и отдельные выпады, связанные с текущей журнальной полемикой. Благодаря этому те части хроник, в которых рисовалась идейная жизнь, нравственно-психологическое состояние общественных групп в момент начала пореформенной реакции, приобретали новый, укрупненный масштаб обобщения (см., например, «Сенечкин яд» и комментарий к нему).

Еще в «глуповском» цикле «Сатир в прозе» наметился один из характерных новаторских принципов сатирической типизации Салтыкова: создание не лично-индивидуализированных типов, а обобщенно-групповых, «стадных». Он развит в «Признаках времени». Эпизодическими образами бюрократов новой, пореформенной формации (Феденьки Козелкова, Швахкопфа и др.) лишь на мгновение выхватываются отдельные лица из общей характеризуемой однородной массы «хищников», «легковесных», «брюхопоклонников» и т. п. Для ее «стадной» художественной индивидуализации широко применяются зоологические уподобления («взбесившийся клоп», «прожорливая щука» и пр.) — то зерно, из которого впоследствии вырастут щедринские «Сказки».[44] А творческие принципы преломления политического «положения минуты» в психологии и действиях «стадных типов» вскоре получат классическое воплощение в групповых образах «Господ ташкентцев» и «Дневника провинциала в Петербурге».

Большинство очерков «Признаков времени» обратило на себя внимание цензуры, а часть их имела сложную цензурную историю. В общем отчете Главного управления по делам печати за 1868 г., в течение которого появилось в печати большинство очерков, отмечено, что «статьи» Салтыкова, в ряду других материалов «Отеч. записок», принадлежавших перу Некрасова, Г. Успенского, Елисеева и др., «придавали мрачный колорит содержанию журнала, обнажая печальные стороны нашей исторически сложившейся действительности».[45]

Обвинения в «мрачном колорите» предъявлялись Салтыкову и критикой. Так, В. П. Безобразов на материале «Признаков времени» (а также «Писем о провинции») пытался доказать, что «Отеч. записки» в своем недовольстве существующим смыкаются с «реакционной печатью» и «не имеют никакой политической программы».[46] В этом и подобных выступлениях[47] резко искаженно трактовался отказ Салтыкова от паллиативных мер «исправления» существующих учреждений и вынужденная необходимость для него вуалировать свой демократический и социалистический идеал.

Непонимание идейной глубины сатиры Салтыкова и его новаторских художественных исканий в создании широкоохватной сатирической концепции «времени» характерно и для той части либеральной критики, которая признавала удачными отдельные образы очерков — «легковесных», «хищников» и пр. Автор рецензии на первое издание книги «Признаки времени и Письма о провинции» А. С. Суворин («развязный малый», как назвал его по прочтении рецензии Салтыков в письме к Некрасову от 5 апреля 1869 г.) писал о слабости сатирика там, где «из области образов» он «переходит на почву размышлений».[48]

В полемике с либеральной критикой подлинное идейно-художественное значение очерков Салтыкова стремилась раскрыть демократическая «Искра» в статье «Щедрин и его критики». «В последние <…> пять лет, — писал в ней Скабичевский, имея в виду, таким образом, и «Признаки времени», — талант г. Щедрина развился до размеров, которые трудно было и предвидеть десять лет тому назад: из обличителя злоупотреблений становых, исправников и судебных заседателей он возвысился до сатирика общественных нравов». «Сатира г. Щедрина, бесспорно, приобретает с каждым днем все большее общественное значение».[49]

Весьма примечательна оценка «Признаков времени» в среде русских революционеров последующих поколений. М. С. Ольминский, перечитывая «Признаки времени» и «Письма о провинции», писал из тюрьмы сестре, Л. С. Александровой, 14 апреля 1897 г.: «Сила и значение его, вся его душа не в смешных местах, а в длинных «скучных» строчках». 27 апреля он восхищенно отзывался об очерке «Самодовольная современность»: «Конечно, смешного в этом очерке ничего нет; он очень важен для понимания основного, руководящего мотива деятельности Щедрина — требования класть в основу жизни широкие идеалы и протест против мелочей жизни. Обрати внимание на то, что он говорит о компромиссе. В другом месте он выражается еще короче: «Люди, деятельность которых основана на уступках, не уважаются». В этих восьми словах весь Щедрин».[50]

ЗАВЕЩАНИЕ МОИМ ДЕТЯМ

Сохранились: 1) Часть наборной рукописи (начало очерка) — копия рукой Е. А. Салтыковой с авторской правкой, обрывающаяся на словах «…откуда восприяли они начало?» (абзац «Вначале земля наша…», стр. 12 наст. тома). 2) Полная корректура текста очерка в гранках С.

Очерк написан, судя по содержанию, не ранее середины января 1865 г. Время окончания работы определяется пометой Некрасова на наборной рукописи: «Совр. № 3, цицеро. Набирайте скорее и поместите в эту книжку. Некр.». Так как мартовская книжка «Совр.» прошла цензуру с большим опозданием — 22 марта и 21 апреля, — работа над первоначальной редакцией очерка могла продлиться до апреля месяца 1865 г.

Публикация очерка была отложена, очевидно, по цензурным причинам. И в 1866 г. Некрасов стремился уберечь его от цензурных искажений. 22 января он писал члену Совета Главного управления по делам печати В. Я. Фуксу, жалуясь на плохую подписку на «Совр.»: «…Хотелось бы поместить в 1 № рассказ Салтыкова. Г-н Мартынов <П. А., тоже член Совета Главного управления> нашел, что он может идти; только, очень уж много отметил фраз, требующих исключения или смягчения. Может, быть, вы взглянете снисходительнее. Будьте добры, просмотрите поскорее этот рассказ…»[51]

При сравнении наборной рукописи и корректуры с первопечатной публикацией обнаруживается вмешательство цензуры в текст С. Слова «ну и бунтовщик» были заменены на «ну и попался» (в С) и «ну и шабаш» (в изд. 1869); в настоящем издании восстановлен текст наборной рукописи и корректуры С (стр. 8 наст. тома). Соответственно слово «бунт» было заменено в С на «недовольство»; в изд. 1869 Салтыков восстановил «бунт» (стр. 8 наст. тома). Следы цензурного вмешательства заметны и в рассказе о штаб-офицере (стр. 16–17); в тексте С он именуется — «господин мужественной наружности» и «этот господин», а о службе его, вместо «командовал драгунским полком», сказано; «состоял… (пропускаю: где и чем)»; в изд. 1869 Салтыков восстановил доцензурный текст.

Также восстановлены были Салтыковым в изд. 1869 следующие места, изъятые в тексте С:

В абзаце «Пойдем ли еще далее?» — «увидишь, что знаменитые твои права <…> простая дыра!» (стр. 9 наст. тома; в С: «увидишь, чего стоят знаменитые твои права»).

В абзаце «Не думай, однако же…» — фраза «Я далек <…> для государства отяготительно» (стр. 11 наст. тома).

В абзаце «Когда служитель…» и след. — текст «Когда тебе нужно <…> козлиная борода!» (стр. 12 наст. тома).

Абзац «Оглядываясь кругом себя…» восстановлен в изд. 1869 с прибавлением только одной, последней фразы (стр. 14 наст. тома).

В абзаце «Заговорил ты, Пафнутьев…» — слова «о том, например <…> жемчужное зерно?» (та же стр. наст. тома).

В абзаце «Сейчас наведут это…» — три начальные фразы абзаца и текст «Ты скажешь <…>. Что ж бомбардиры-то наши?» (стр. 19 наст. тома).

В абзаце «Вторым обстоятельством…» — слова «не та дисциплина <…> я так вздумал» (та же стр. наст. тома).

Начиная с абзаца «И после таких-то поступков…» и кончая словами «А прав не было!!» (стр. 20–21 наст. тома). Последний отрывок в настоящем издании печатается с поправками по корректуре С: вместо «брат отца Порфирия, прихода нашего иерея» — «отец Порфирий, прихода нашего иерей», вместо «брат иерея» — «иерей» (стр. 20).

Кроме возвращения к доцензурному тексту, в изд. 1869 Салтыковым была проведена стилистическая правка. В изд. 1882 очерк перепечатан без существенных изменений.

Тема очерка «Завещание моим детям» — социально-политическое бессилие и фальшь олигархической и либеральной дворянской оппозиции 60-х годов, разные оттенки которой персонифицированы в групповом образе Пафнутьевых, «заговоривших о правах».

Одним из конкретных поводов к написанию очерка послужила, возможно, история с адресом Московского губернского дворянского собрания Александру II от 11 января 1865 г. После земской реформы 1864 г. лидеры консервативно-помещичьей оппозиции в этом собрании: Н. А. Безобразов (см. о нем в т. 5 наст. изд. по указателю имен), гр. В. П. Орлов-Давыдов и предводитель дворянства Звенигородского уезда Д. Д. Голохвастов — подняли вопрос о необходимости создания в противовес земству, формально считавшемуся всесословным, совещательного «общего собрания выборных людей от земли русской», где главенствующая роль гарантировалась бы дворянству. Об этом и был направлен адрес Александру II, одновременно обнародованный в газете «Весть» (1865, № 4, 14 января). Однако царь адреса не принял, «Весть» была приостановлена на восемь месяцев, а 29 января последовал «высочайший рескрипт» на имя министра внутренних дел П. А. Валуева, в котором Александр II заявил, что право «постепенного совершенствования» государственного устройства «принадлежит исключительно» ему и «неразрывно сопряжено с самодержавною властью».[52]

Салтыков высмеивает в очерке подобные дворянские претензии на особые «права» — привилегии по рождению, воспитанию и образованию и т. п.,[53] показывая в то же время эфемерность этих «якобы прав» в условиях произвола абсолютистской власти — «начальства». Здесь также продолжена начатая Салтыковым в статьях 1863–1864 гг. критика выступлений либерально-консервативной публицистики о роли дворянства в «бессословном» земстве, о «сближении сословий».

Единая суть формально разных оппозиционных программ и требований дворянских идеологов обнажается в «Завещании» характерным для сатиры Салтыкова приемом. Они рассматриваются сквозь призму патриархально-помещичьего сознания. Очерк написан в форме моралистических поучений рассказчика-крепостника, выбитого из колеи реформой 1861 г., инвектив его против «затей Пафнутьевых», забывших о сословной солидарности и единомыслии, ссорящихся между собой, но в сущности «своих». Вместе с тем в сентенциях рассказчика, как это обычно у Салтыкова, звучит голос не только этого персонажа, но и самого писателя. Этот голос обличает крепостническую мораль «бабушки Татьяны Юрьевны» как мораль рабской покорности перед властью и неограниченного произвола над низшими, как мораль круговой поруки владельцев живых душ, лицемерную мораль «потихоньку».

Тридцатого апреля 1870 г. Салтыков читал «Завещание» на музыкально-литературном вечере в Артистическом клубе, о чем сообщалось в статье «Арабески общественной жизни» в газете «Новое время» (1870, № 121, 4 мая). Анонимный автор так характеризовал очерк «единственного у нас действительно талантливого сатирика»: «Это философская bouffonnerie, в которой бездна едких парадоксов, шалостей языка, простоты и серьезного современного смеха».

Стр. 7. Не вдруг — то есть постепенно, не революционным путем. Намек на выступления либеральных публицистов, обвинявших революционных демократов в желании перестроить общественный порядок в России «вдруг», «в одну минуту» (см. также стр. 51, 589 в т. 6 наст. изд.).

…говорила покойница все слогом госпожи Кохановской, почему даже лейб-кампанцы и те ее как огня боялись, <…> не молви ты слова, языка твоего наперед не прикусивши. — Высмеиваются стиль и «идеалы» близкой к славянофилам писательницы Н. Кохановской (Н. С. Соханской), о повестях которой Салтыков написал в 1863 г. большую рецензию (т. 5 наст. изд.). Сам образ бабушки — возможно, также пародия на многочисленных «прекрасных бабушек» с их «благородным простым сердцем» из ее произведений (см., например, «Из провинциальной галереи портретов» Кохановской). Видимо, Салтыков рассчитывал и на ассоциацию имени бабушки со старомосковской барыней Татьяной Юрьевной из «Горя от ума» Грибоедова. Лейб-кампанцы — гренадеры роты лейб-гвардии Преображенского полка, получившие это звание от императрицы Елизаветы Петровны за участие в дворцовом перевороте 25 ноября 1741 г., возведшем ее на престол. В сатирическом словаре Салтыкова «лейб-кампанцы» — наиболее невежественные и грубые, уверенные в безнаказанности своих поступков представители дворянской привилегированности и кастовости.

В тридцатых годах строгий всем приказ был: картофель, вместо хлеба, на полях сеять <…>. В 1849 году велено было бочки с водой на домах держать… — В 1835, 1840 и 1842 гг. в связи с неурожаем и голодом правительством делались распоряжения об обязательных посевах картофеля казенными крестьянами и о поощрении «дворян, отличившихся в разведении картофеля» (см.: Н. В. Пономарев. Исторический обзор правительственных мероприятий к развитию сельского хозяйства в России…, СПб. 1888, стр. 98—100), что вызвало в 1841–1843 гг. «картофельные бунты» крестьян. Распоряжение держать на домах бочки с водой было дано в связи с резким увеличением в 1847–1849 гг. числа пожаров в Европейской части России (см.: И. Вильсон. Статистические сведения о пожарах в России, СПб. 1865, стр. 5).

Стр. 9. …смущаемый врагами внешними — другими подобными тебе Пафнутьевыми… — Намек на заграничные издания дворянско-олигархической и либеральной публицистики — книги и журналы П. В. Долгорукова, брошюры Н. А. Безобразова, А. И. Кошелева, К. Д. Кавелина и др.

Стр. 11. …по нынешнему состоянию финансов… — Намек на крайнее расстройство финансовой системы России. В опубликованной впервые в 1862 г. государственной росписи доходов и расходов дефицит составил более 1,5 млрд. руб. Проведенные министром финансов М. Х. Рейтерном в 1862–1863 гг. для упрочения валюты меры: размен кредитных билетов на звонкую монету, искусственная поддержка вексельного курса и т. п. — истощили разменный фонд казны, а долги банка и государственного казначейства продолжали возрастать (к 1870 г. они достигли 2,5 млрд. руб. — См.: А. А. Головачев. Десять лет реформ, СПб. 1872, стр. 52).

Стр. 12. Вначале земля наша была пуста <…>. Не было ни общественного здравия, ни общественного благоустройства, <…> откуда все это явилось? — В этом рассуждении пародийно заострены идеи так называемой «государственной школы» в русской исторической науке, которую возглавлял Чичерин и идеи которой разделяли Кавелин; Соловьев и др. «Гос. школа» видела в монархии решающую устроительную силу истории, создававшую сверху и общество, и национальный коллектив (Б. Н. Чичерин. Опыты по истории русского права, М. 1858, стр. 376). См. также стр. 599–600 в т. в наст. изд.

«А кто тебе помог сплутовать <…> козлиная борода!» — Из «Ревизора» Гоголя (действ. V, явл. 2).

Стр. 14. Пафнутьев прямо говорит, что он не Пафнутьев <…> и что ему надобно с кем-то покумиться! — Полемический пассаж против призывов либеральной и славянофильской печати 60-х годов к сближению сословий, призывов, часто отличавшихся покаянно-сентиментальным тоном. Подробнее см. на стр. 618 наст. тома.

В одном журнале некоторый птенец <…> печатно высказался: никогда не прощу моей родительнице, <…> что заставляла ребенком сосать грудь свою! — Полемическая стрела в адрес. «Русск. слова» и его публициста В. Зайцева (см. в т. 6 наст. изд. вариант к «Литературным мелочам» на стр. 698).

Стр. 14–15. Каких же еще тебе якобы прав нужно? или ты подлинно захотел тех, которыми пользовался меньший твой брат? — Меньший брат — крестьянин, по фразеологии либеральной публицистики. В годы крестьянской реформы некоторые представители либерального дворянства высказывались за. упразднение сословных привилегий. В таком духе был составлен, например, адрес Тверского дворянского собрания Александру II от 2 февраля 1862 г. Салтыков, иронизирует по поводу нестойкости подобных настроений (так, тверское выступление не получило дальнейшего развития и осталось изолированным фактом — см. прим. к стр. 69 в т. 6 наст. изд.).

Стр. 15. Один Пафнутьев говорит: я лыком шит <…>. Другой Пафнутьев повествует: предки мои в крестовых походах не были, а всё тарелки подавали! — Сатирический отклик на основные темы послереформенной дворянской публицистики: самообличения дворянства в корпоративном бессилии и бездеятельности (см., например: А. И. Кошелев. Что такое русское дворянство и чем оно быть должно? — в его книге «Какой исход для России из нынешнего ее положения?», Лейпциг, 1862, стр. 54; передовые И. Аксакова в «Дне»; 1862, № 1, 6 января; 1864, № 44, 31 октября; 1865, №№ 3, 6, 16 января и 6 февраля), рассуждения о служилом происхождении большинства русских дворянских родов и т. п. Возможно, имеются в виду, в частности, и памфлеты кн. П. В. Долгорукова, разоблачавшие многие фальсификации в генеалогиях русской аристократии — «привилегированных рабов», например, «Notice sur les principales families de la Russie» (Paris, 1843) и «La vérité sur la Russie» (Paris, 1860, русск. изд. — Париж, 1861; см., в частности, стр. 182–183). С иных, демократических позиций ливрейное прошлое российской «аристократической дворни» обличал в эти годы Герцен (см., например, «С точки зрения ливреи и запяток», К, 1863, л. 171, 1 октября. — Герцен, т. XVII, стр. 276–278).

…третий Пафнутьев продолжает: черт ли в том, что я Пафнутьев, коль скоро никаких дел мне решать не предоставлено! — Отклик на выступление московской олигархической оппозиции (см. выше).

…одна доблесть: смирение, но и та досталась как бы исключительно в предел господину Аксакову, который хотя и старается, но успеет… вряд ли! — Возможно, Салтыков иронизирует здесь по поводу восхвалений Аксаковым в «Дне» самодержавия как истинно народной власти и его утверждений о совместимости самодержавия со свободой мысли и слова, что было связано с иллюзорными надеждами Аксакова убедить «свободную власть», что свобода мнений есть ее «надежнейшая опора», ибо «в союзе этих двух свобод заключается обоюдная крепость земли и государства» (передовая «Дня» от 2 октября 1865 г.).

Стр. 16. Ферлакурство — ухаживание (от франц. faire la cour).

Стр. 17…приведете их к одному знаменателю… — Устойчивая эзоповская формула в сатире Салтыкова для обозначения авторитарности самодержавной власти и ее государственного аппарата, подавления в обществе любых свободолюбивых стремлений, насильственного водворения покорности и верноподданнического единомыслия.

Стр. 18–19. Хлобыстовские родня Дракиным, Дракины в свойстве с Расплюевыми, а Расплюевы чуть ли не приходятся внучатными самому Гвоздилову. <…> Что ж бомбардиры-то наши? — Эти фамилии с этимологией, характеризующей зубров-крепостников, будут развернуты в групповые сатирические образы в позднейших произведениях Салтыкова — например, в «Дневнике провинциала в Петербурге», «Письмах к тетеньке», «Пестрых письмах». Образ Расплюева из комедии Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского» (1855) получит самостоятельное развитие в «Письмах к тетеньке».

Когда по наиболее вопиющим преступлениям Дракиных представители власти — бомбардиры — возбуждали уголовное преследование, оно, как правило, парализовалось непреодолимой помещичьей круговой порукой

Стр. 20. Идет, это, стриженая <…> и под мышкой книгу-Бокль держит. <…> Встречаю Пафнутьева сына <…> совсем как козел лохматый. — Стриженая и козел лохматый — представители разночинной молодежи 60-х годов, демократические вкусы которой вызывали особенное раздражение как у крепостников, так и у либералов. Книга-Бокль — «История цивилизации в Англии» Г. Бокля (1860–1861). В переводе К. Бестужева-Рюмина она вышла отдельным изданием в Петербурге в 2-х томах (1863–1864) и пользовалась в 60—70-е годы большой популярностью в среде русской демократии. 9 января 1865 г. гр. В. П. Орлов-Давыдов в речи в Московском дворянском собрании, сетуя на «попытки с разных сторон потрясти все нравственные основы», назвал в качестве примера таких «попыток» перевод «книг вроде Бокля, отвергающего всякое участие провидения в человеческих делах» («Весть», 1865, № 4, 14 января).

Топка — попойка.

Стр. 21. Станешь ли ты служительские должности исполнять? — В этих словах и следующем за ними тексте речь идет о дебатах в либеральной прессе (вызванных подготовкой военной и земской реформ) о необходимости введения всеобщей воинской повинности и о равной раскладке земских повинностей на лиц всех сословий. Салтыков вскрывает подоплеку «демократических» поползновений дворянских либералов: обеспечить «направляющую» роль помещиков в только что народившемся местном самоуправлении.

…мелких денег не было <…> крупных денег не было. — См. прим. к стр. 11.

вдруг целая масса людей оказалась ни на что негодною, кроме раскладыванья гранпасьянса. — Речь идет о большинстве помещиков, которое в новых, пореформенных условиях хозяйствования оказалось способным лишь «проедать» свои выкупные свидетельства.

Стр. 22. Личарда — слуга (из русской редакции рукописной повести «Бова-королевич», появившейся в XVII в. и затем получившей распространение в виде лубочной сказки). Здесь — бывший дворовый, а затем вольнонаемный лакей.

Не стерпел… На другой день следствие. — То есть избил слугу. Дела о рукоприкладстве помещиков, оскорблении ими бывших крепостных рассматривались в первые пореформенные годы мировыми посредниками.

Стр. 23…не ропщем, а ждем помилованья. <…> Читал я повесть о многострадальном Иове… — Намек на то, что крепостники не оставляли надежду на реставрацию крепостного права. Содержание библейской «Книги Иова» составляет легенда о праведнике, у которого сначала были отняты стада, рабы, здоровье и которому потом за веру, терпенье и безропотность бог вернул здоровье и умножил богатство.

собрались милые люди вкупе <…> ты, говорит, получи жалованья тысячу рублев <…> и ему тысячу рублев… — Об окладах земцам см. прим. к стр. 30

НОВЫЙ НАРЦИСС, ИЛИ ВЛЮБЛЕННЫЙ В СЕБЯ

Сохранился черновой автограф первоначальной редакции очерка, где он озаглавлен: «Новый Нарцисс, или Пагубная страсть к самовосхвалению».

Первоначально очерк предназначался, видимо, для одного из литературных сборников, план которых возник у Некрасова летом 1867 г..[54] Работа над «Новым Нарциссом…» началась в сентябре или октябре: в ноябре очерк уже перерабатывался. «…«Нового Нарцисса» <…> я значительно сократил и переделал, — писал Салтыков Некрасову из Рязани 19 ноября, высылая ему очерк. — Я полагаю, что нет причин, которые могли бы воспрепятствовать печатанию этой статьи, ибо для всех ясно, в чем заключается делаемый мною упрек». Переделка очерка была произведена, возможно, по совету Некрасова, который мог познакомиться с ним во время пребывания Салтыкова в Петербурге еще в октябре 1867 г. В пользу последнего предположения говорит письмо Салтыкова от 6 декабря 1867 г. Беспокоясь о том, получены ли Некрасовым «два рассказа», он пояснял: «Один из них «Новый Нарцисс», вам известный, несколько переделан».

Приводим один из вариантов чернового автографа.

К стр. 39. Кончался очерк в черновом автографе следующим обращением к «Нарциссу» после абзаца «Сторож, свидетель этого противоестественного сходбища, убегает в смятении…»:

Итак, вот порок, который со временем погубит тебя. Так молод и уж без ума от самого себя; так неопытен — и так самоуверен; так косноязычен — и так болтлив; так мало сделал — и так много нахвастал!

Даже теперь, в эту минуту, когда, по-видимому, весь воздух должен еще быть напоен звуками твоего голоса, вокруг тебя уже царствует полное и обидное равнодушие. Вот здесь, на самом этом месте ты еще вчера трещал, заливался, натуживался и хвастал, а нынче никто не помнит о тебе, никто даже не думает о тебе. Ты — «мрак времен», ты — допотопный остаток, ты — диковина, но такая диковина, до которой никому дела нет, по поводу которой всякий говорит себе: поди ты! ведь уродилась же такая диковина!

Это равнодушие, это общее забвение должны предостеречь тебя. Видал ли ты когда-нибудь воробья, как он работает около обглоданной корки, которую не в силах сразу поднять и унести? Он серьезно принимается за свое дело; он то с одной стороны подскочит к лакомой корке, то с другой присоседится к ней; он несколько раз попробует, несколько раз прицелится, и когда уже действительно овладеет предметом своего сластолюбия, то начинает во всю мочь чирикать и трепыхать крылышками. И бывает тогда радость и торжество великое во всем воробьином царстве.

В этом случае воробьиное чириканье вполне законно. Он добросовестно потрудился над своею задачей, он победил обглоданную корку и, стало быть, имеет полное право поведать миру о своей славе. Но этого мало; его торжеству имеют право радоваться и ликовать и прочие воробьи. В победе своего почтенного согражданина и соворобья они приобретают известный признак, известный принцип, в признании которого глубоко заинтересовано все воробьиное царство. От одной обглоданной корки они делают посылку ко всем прочим обглоданным коркам, от одного воробья — ко всем прочим воробьям. Теперь нам хоть целый ворох обглоданных корок подавай, рассуждают они: «Все мигом растащим!» И, основываясь на таком рассуждении, чирикают, трепещут крыльями и устраивают друг другу овации.

Сеятель! сравни теперь твое легкомысленное поведение с повеленьем этого благоразумного воробья! Ты начирикался и натрепыхался прежде, нежели даже приступил к своей корке; ты насулил, налгал и нахвастал прежде, нежели даже сообразил, в чем состоит предмет твоего вожделения. Понятно, что ты изнемог. Имел ли ты право поведать миру о твоей славе… нет, не имел, ибо ничего достославного не совершил. Имели ли право твои соворобьи радоваться твоему торжеству? — нет, не имели, ибо торжества никакого не было.

Отсюда — гробовое молчание; отсюда — забвение. Даже смеха нет, веселого, светлого русского смеха…

Нет! да ты миф! не может быть! не может быть! И это комариное жужжанье, которое доднесь остается в ушах, и эти игрушечные отсыревшие хлопушки, негодные даже для потехи детей, и эта бесконечно глупая сказка о белом и черном быке — все это сон, не правда ли? сон?

Сон… да! Но крысы! Ведь научил же их кто-нибудь? Откуда ж’ нибудь да переняли они эту скверную манеру сходиться и хвастать? Не своим же умом додумались они до мысли о величии крысиного подвига и о необходимости его прославления… откуда? как? почему… Нет! ты не миф! Крыс-то, крыс-то за что же ты развратил?

В изд. 1869 очерк был перепечатан с незначительными изменениями. При подготовке очерка к изд. 1882 Салтыков несколько сократил и выправил текст, имя Порфирия Петровича заменил на Терентья Силыча (стр. 32 наст. тома.).

Тема очерка — первые шаги земства, введенного реформой 1864 г. Образование нового самоуправления делами местного хозяйства имело целью приспособить самодержавно-полицейский строй России к потребностям капиталистического развития, сохраняя его классовую дворянско-помещичью сущность. Но и эту половинчатую программу правительство проводило в урезанном виде и с таким расчетом, чтобы не дать осуществиться главной мечте либералов об ограничении бюрократического всевластия в пользу «общества» и о подготовке почвы для перехода к буржуазно-конституционному правопорядку.

Сатира в очерке Салтыкова направлена против либеральных иллюзий в земстве и связанных с ними самовосхвалений, которым предавались «сеятели и деятели» новых учреждений. Либеральные земцы с их претензиями на созидание «великого будущего» России и апологетическая но отношению к ним печать уподобляются Нарциссу — герою греческого мифа, влюбившемуся в собственное отражение в воде.

Реалистические обобщения очерка обличали политическое бессилие земства, ограниченность его деятельности хозяйственным крохоборчеством («вопрос о лужении рукомойников») и фикцию провозглашенной независимости его от государственной власти («бюрократии») В рассуждениях рассказчика — не лишенного проницательности старого чиновника — устанавливалась близость, «родство» приемов, навыков, целей земства и бюрократии, автор делал вывод о неспособности земских «сеятелей» изменить бедственное положение «сеемых» — народа. Сатирическая критика земства Салтыковым очень близка будущей ленинской характеристике этого учреждения, «с самого начала» осужденного «быть пятым колесом в телеге русского государственного управления, колесом, допускаемым бюрократией лишь постольку, поскольку ее всевластие не нарушалось».[55]

«Новый Нарцисс…» вызвал многочисленные отзывы в критике, но не нашел в ней верного истолкования. Часть авторов расценила сатиру Салтыкова на земство как недопустимое нападение на «неокрепшее еще учреждение», как «удар по своим», обрадовавший крепостников. Наиболее отчетливо этот взгляд был выражен в «СПб. ведомостях», в обзоре писем с мест в № 80 от 22 марта 1868 г., где говорилось, что «Новый Нарцисс…» «произвел на общество самое неприятное, тяжелое впечатление» и что, с другой стороны, «в одном уездном городе <…> исправник хотел было устроить обед в честь <…> Щедрина». В связи с этим Салтыков писал Некрасову 25 марта: «Отвечать «СПб. вед.» значило бы только раздувать глупейшую историю, которая, несомненно, упадет сама собою. Да и на что отвечать? На каком основании утвердиться? Основание эго есть, но оно нецензурное. В этом-то вся и беда, что мы не можем высказать всей своей мысли». «Косвенный ответ» подобным вздорным истолкованиям «Нарцисса»[56] все же был дан автором в статье «Лит. положение». Однако нападки такого рода на Салтыкова (в связи с «Нарциссом») продолжались и в последующей критике.[57]

Другие критики хотя и положительно оценивали «Нового Нарцисса…», но истолковывали эту сатиру узко, в смысле порицания «слабостей зарождающегося самоуправления» с целью его укрепления, как писал либерал-земец бар. Н. Корф в статье «По поводу карикатуры г. Щедрина на земских деятелей».[58]

Однако демократический «читатель-друг» понимал «нецензурное основание» очерка — мысль о необходимости для России коренных изменений существующего «порядка вещей». В свете этой главнейшей задачи, стоящей на историческом череду страны, земство представлялось Салтыкову «силой комариной».

Групповой образ самовлюбленных болтунов Нарциссов в его, салтыковском политическом наполнении был развит В. И. Лениным в характеристике «мещанских Нарциссов — меньшевиков, эсеров, беспартийных…».[59]

Стр. 25. Целый месяц город в волнении… — Сатирическое изображение ежегодной сессии губернского земского собрания основано на личных наблюдениях Салтыкова в Пензе и Туле, где он служил в 1865–1867 гг. председателем казенных палат и был свидетелем начала деятельности земства. Однако эта картина земского «широковещательного краснобайства» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 5, стр. 36) обладала, как всегда у Салтыкова, широтой типического обобщения (ср. свидетельство мемуариста — Б. Н. Чичерин. Воспоминания. Земство и Московская дума, М. 1934, стр. 30).

Один говорит о попах, другой — о мостах, третий — о «всеобщем и неслыханном распространении пьянства», четвертый — о наидешевейшем способе изготовления нижнего белья <…> в местной больнице… — В упомянутой выше статье «По поводу карикатуры…» бар. Н. Корф неосновательно адресовал эти насмешки над «болтовней о всевозможных вопросах без знания дела» лишь ретроградной части («партии») земства. Толки в помещичьей среде и публицистике о «распространении пьянства» как причине пореформенного оскудения деревни Салтыков осмеял в шестом «Письме о провинции».

Лица так называемого «постороннего ведомства» — чиновники государственных учреждений.

Редактор местных ведомостей… — то есть редактор «Губернских ведомостей», официальной газеты, издававшейся в каждой губернии России.

Стр. 26…«комиссию» <…> предлагали назвать <…> иностранным словом «ревизионная», но <…> вы забываете тысяча восемьсот шестьдесят четвертый год! — вмешивается другая дамочка. <…> Она не чужда «Московских ведомостей». — Намек на кампанию за «чистоту» русского языка, против всяких варваризмов, развернутую «Моск. ведомостями» в шовинистическом угаре 1863–1864 гг., связанном с польским восстанием.

Стр. 29. Какой-нибудь алармист, взирая, как у иного сеятеля пена из уст клубится, готов воскликнуть: «Пожар!» Я же <…> восклицаю: «Плоть от плоти…» — Салтыков обличает бессилие земского либерализма («пена») и высмеивает страхи охранителей и реакционной прессы («алармистов», то есть паникеров — от франц. alarme) в связи с имевшими место случаями пререканий между земствами и правительственной администрацией. Так, повелением Александра II от 16 января 1867 г. были временно закрыты петербургские земские учреждения с отрешением их членов от должностей. Поводом послужил доклад губернской управы от 3 января, «порицавший» управление земским хозяйством со стороны губернской администрации, и вызванные этим докладом «неуместные прения» в земском собрании. В. И. Ленин упоминал впоследствии в связи с этим эпизодом (Полное собрание сочинений, т. 5, стр. 37) о характерной передовой «Северной почты», пытавшейся оправдать «карательную меру» тем, что земцы якобы «непрерывно обнаруживали стремление» «неправильным толкованием законов возбуждать чувства недоверия и неуважения к правительству». Крепостническая газета «Весть» вновь заявила по этому случаю о «возбуждении ненависти между сословиями» в земстве и пророчила разорение «поземельной собственности» (передовые статьи от 25, 27 и 30 января 1867 г. №№ 11, 12, 13).

Стр. 30. …якобы предстоящей «ликвидации»! — То есть ликвидации при помощи земства правительственно-бюрократического всевластия, во что Салтыков не верил.

Какой вопрос прежде всего занял умы сеятелей? — Вопрос о снабжении друг друга фондами. — Председатели и члены земских управ получали жалованье, назначавшееся земским собранием. Вокруг вопроса о размере этого жалованья шло немало споров, часто своекорыстного характера. Либеральные деятели земства выступали за «достаточное содержание» (путем сборов с населения), чтобы привлечь на службу «компетентных лиц, а не довольствоваться деятельностью богатых помещиков» (СПб. вед., 1868, № 46, 17 февраля, письмо кн. В. И. Васильчикова).

… сходить в карман своего ближнего… — то есть увеличить налоги.

Стр. 31. Вот, наконец, и последний акт драмы. — Далее сатирически изображается заключительное заседание сессии земского собрания, посвященное выборам членов губернской земской управы.

Стр. 32…«смутить веселость их»… — Из стихотворения Лермонтова «Как часто, пестрою толпою окружен…».

известная «катастрофа»… — отмена крепостного права.

Стр. 34…«воспоминание баталии при Гангеуде». — Торжественные молебствия, салют в 21 залп на военных кораблях и другие церемонии, которыми ежегодно отмечался день первой победы флота Петра I над шведским при мысе Гангеуд (Гангут) 27 июля 1714 г.

Стр. 37. Если древние римляне даже гусям… — В Риме были учреждены праздники в честь тех легендарных гусей, которые своим гоготаньем предупредили жителей города о приближении врагов.

ЛЕГКОВЕСНЫЕ

Сохранилась рукопись первоначальной редакции очерка (см. отд. «Из других редакций»).

Первая стадия работы над «фельетоном», как называл «Легковесных» Салтыков (см. ниже), относится к декабрю 1867 — началу января 1868 г. и связана с возникновением в ноябре 1867 г. общего замысла серии фельетонов «Признаки жизни» (см. выше, стр. 535–536).

Первоначально фельетон предназначался для январского номера журнала, но в письме к Некрасову от 20 декабря 1867 г. Салтыков высказал сомнение в возможности успеть к «назначенному» сроку и советовал: «Думаю, что лучше отложить до второй книжки. Содержанием его будут размышления о легковесных деятелях». В письме от 25 декабря он обещал: «К будущей февральской книжке пришлю фельетон непременно». 9 января 1868 г. он уже извещал Некрасова о посылке «фельетона под названием «Признаки жизни» и писал ему: «Есть слабая надежда, что еще поспею. Но, во всяком случае, прошу вас предварительно рассмотреть его». Так как январская книжка опаздывала (вышла в свет 23 числа), Некрасов, получив фельетон, также рассчитывал вначале успеть поместить его в эту книжку. Об этом свидетельствует помета карандашом в правом верхнем углу рукописи: «Отеч. зап. № 1, отд. 2-е». Но какие-то причины, скорее всего цензурного характера, помешали этому намерению, и рукопись, прочитанная Некрасовым (и, вероятно, одним из «домашних цензоров»), была отослана автору для переделки. 27 января, получив рукопись, Салтыков писал ему: «2-я часть фельетона дурно расположена <…> а потому и неудовлетворительна. Сверх того, есть неполноты и неясности; все это я переделываю…» 18 февраля «переделанный фельетон» был отправлен Некрасову с просьбой «поместить его в апрельской книжке». Но публикация фельетона вновь была отложена, что встревожило автора, ибо мешало последовательной реализации замысла серии фельетонов о «признаках времени». В письме от 21 марта 1868 г. он спрашивал Некрасова: «Отчего вы не печатаете фельетон? Оттого ли, что он не хорош, или оттого, что печатать его не время теперь? Скажите, пожалуйста, прямо, ибо это необходимо для моих соображений». Убедившись в цензурном характере затруднений с «переделанными» «Легковесными», он перешел к работе над продолжающим их проблематику «фельетоном» «Лит. положение» (см. комментарий к нему и письмо к Некрасову от 25 марта 1868 г.), куда включил часть текста первоначальной редакции «Легковесных» (подробнее см. в комментарии к ней).

При подготовке очерка для изд. 1869 текст его подвергся сокращению, затем он вновь был сокращен при подготовке изд. 1882. Приводим один из вариантов ОЗ, частично совпадающий с вариантом изд. 1869.

К стр. 51, после абзаца «Само собой разумеется…»:

Хорошо: будем подтягивать, поддавать, ежоворукавичничать — но до каких пор и над чем, наконец, мы станем производить наши опыты? и когда же наступит для нас эпоха сеяния, развития и жатвы?

Тщетно вы будете предлагать эти вопросы «легковесным» — они примут их с нетерпением и увидят в них выражение беспокойного утопизма. «Легковесный» — от рождения виртуоз подтягивания и потому в целом мире не может подметить ничего иного, кроме того же подтягивания. Он принял орудие за цель, он позабыл мудрую русскую пословицу: «на кнуте недалеко уедешь» — и помахивает да помахивает себе кнутиком…

Второй абзац приведенного текста был снят Салтыковым при подготовке изд. 1869, первый — при подготовке изд. 1882.

Очерк «Легковесные» посвяшен сатирической характеристике новых «героев современного общества», его «триумфаторов», вызванных; к жизни спадом освободительного движения и натиском, реакции во второй половине 60-х годов, — с началом ее открытого похода против «пагубных лжеучений»[60] — революционных и демократических идей. Основные признаки «легковесных» — их, внутренняя пустота и ничтожество, отсутствие идеалов, ненависть к мысли и убеждению, готовность браться за любое дело, «подтянуть» все и вся исключительно во имя «животненных» интересов «куска» и цинических стремлений к карьере. Главное внимание сатирика сосредоточено на «легковесных» в сфере деятельности пореформенной государственной администрации и политики. В типе «легковесного» Салтыков развивает и политически конкретизирует тип «шалуна» из ноябрьской хроники «Наша общественная жизнь» за 1863 г. (т. 6 наст. изд.). Черты политического поведения, обобщенные в «легковесных», получили, затем развитие в «ташкентцах», что было отмечено еще современной критикой,[61] и других салтыковских образах реакционных идеологов, и политиков русской пореформенной действительности.

Политическое содержание очерка «Легковесные» встревожило члена Совета Главного управления по делам печати Ф. М. Толстого, официально наблюдавшего за «Отеч. записками», а неофициально находившегося в деловом контакте с Некрасовым и информировавшего его о возможных цензурных опасностях для журнала. Прочитав сентябрьскую книжку, где были напечатаны «Легковесные» и четвертое и пятое «Письма о провинции», он писал Некрасову около 8—10 сентября 1868 г., что увидел здесь Щедрина «во всеоружии прежней иносказательной и ядовитой своей речи». «Не нужно большой проницательности, чтобы догадаться, что под эпитетом «фразистые каплуны» подразумеваются Виляевы, сошедшие с политической арены <то есть либеральные администраторы, подобные министру внутренних дел П. А. Валуеву, уволенному 9 марта 1868 г. в отставку>, — и, следовательно, «легковесные, фофаны и губернские историографы» суть не что иное, как новейшие административные и политические деятели… Отговориться тем, что тут речь идет о пустозвонах бомонда и всякого рода безвредных шалопаях, невозможно — потому, что автор сам называет их «современными властителями наших дум» и приписывает им громадное, неотразимое, так сказать, значение, выражающееся реакционным восклицанием: «поддавай! натягивай! подбирай!» Ведь не излеровские же шалопаи придумали подобный лозунг?» «…Желчный сатирик бьет именно на то, чтобы читатели уразумели, что все руководители общественного и государственного строя суть не что иное, как «легковесные и фофаны». Цензор не требовал частных изменений в тексте — «это ни к чему не поведет», — но предупреждал, что «статьи Щедрина-Гурина» будут «заявлены Совету» как свидетельство продолжения революционных традиций «Современника».[62]

На заседании Совета 10 сентября 1868 г. Ф. Толстой действительно заявил, что в девятой книжке «Отеч. записок», и в частности в очерках Салтыкова, он усматривает «отрицание авторитетов <…> и глумление, направленное против лиц, заведывающих администрацией», и предлагал сделать «словесное внушение» редактору.[63] Но в результате возникшего обмена мнений было постановлено лишь «принять к сведению вышеозначенные статьи» (очерки Салтыкова, статью Скабичевского «Русское недомыслие» и поэму Некрасова «Медвежья охота»), «как представляющие признаки» «не вполне одобрительного» направления журнала.[64]

Стр. 40. …убеждения наши теряют свою призрачность… — Здесь: теряют идейную высоту и перспективность.

Стр. 41. Кусок — чисто утилитарный «идеал» практического, житейского благополучия.

Неизвестное — мир анализа, размышлений, общечеловеческих идеалов.

Каплуны мысли. — См. в т. 4 наст. изд. очерк «Каплуны» (1862) и комментарий к нему.

Эпоха нашего возрождения — период демократического подъема и правительственного либерализма после кризиса Крымской войны.

Стр. 42. Где вы, воспетые некогда мною литераторы-обыватели? — См. в т. 3 наст. изд. очерк 1860 г. «Литераторы-обыватели».

Лансады и курбеты — названия шагов и прыжков лошади в высшей школе верховой езды.

Стр. 44…я видел взбесившегося клопа. — Гротескный образ, примененный для обозначения неистовств, необузданности реакции, — этой «взбесившейся благонамеренности», проникшей в конце 60-х годов во все поры власти и общества.

Стр. 46. …властителем моих дум был <…> Феденька Кротиков. — Этот сатирический образ молодого администратора послереформенно-либеральной формации, мгновенно приспособляющегося к любым «веяниям» в политике высшей власти, проходит через многие произведения Салтыкова 60-х — начала 70-х годов. В рукописной редакции настоящего очерка он назван Феденькой Козелковым, так же как в очерках «К читателю», «Клевета» из «Сатир в прозе» (т. 3 наст. изд.), в январской хронике «Наша общественная жизнь» 1864 г. (т. 6 наст. изд.), в «Наш savoir vivre», «Хищниках» и «Итогах» (наст. том). Как Феденька Кротиков он фигурирует в очерке «Помпадур борьбы, или Проказы будущего» (1873) из цикла «Помпадуры и помпадурши» (т. 8 наст. изд.). В том же цикле действует Митенька Козелков.

Стр. 49. …по фамилии Швахкопф… — По-немецки значение этой фамилии: слабоумный (Schwachkopf).

Стр. 53. Призовите «легковесного» и велите ему написать курс астрономии на тему: «Пускай астрономы доказывают»… — Выпад против официальной религиозно-идеалистической, авторитарной идеологии, готовой ради охранительных целей пренебречь любыми показаниями науки и разума. Фраза «Пускай астрономы доказывают» восходит к речи белорусского архиепископа Г. Конисского, которой он приветствовал Екатерину II в Мстиславле 19 января 1787 г. Речь начиналась словами: «Пресветлейшая императрица! Оставим астрономам доказывать, что Земля вкруг Солнца обращается: наше Солнце вкруг нас ходит, <…> да мы в благополучии почиваем!» (Георгий Конисский. Собр. соч., изд. 2, ч. 1, СПб. 1861, стр.275).

Стр. 53–54…во время представления «La Belle Hélène» — как они стонут <…>, как визжат при малейшем неосторожном движении, обнажающем корпус г-жи Девериа! — С 1866 г. на сцене петербургского Михайловского театра в главной роли в оперетте Ж. Оффенбаха «Прекрасная Елена» («La Belle Hélène») с большим успехом выступала французская актриса Огюстина Девериа. Роль Елены она вела с «беззастенчивостью, свойственною чистокровной парижской кокотке», — писали «Отеч. записки» (1868, № 12, отд. II, «Муз. обозрение», стр. 343).

ЛИТЕРАТУРНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Рукописи и корректуры неизвестны.

Салтыков работал над «фельетоном» о «литературе и обществе» в конце марта — начале апреля 1868 г. В ходе работы замысел его был расширен в связи с новой неудачей в публикации «Легковесных», а также с полемикой, развернувшейся в печати вокруг «Нового Нарцисса…» (см. комментарий к этим очеркам). Об этой связи свидетельствуют письма Салтыкова к Некрасову тех дней. Так, 21 марта он, прося прямого ответа о причинах заминки в печатании «Легковесных», пояснял: «…Это необходимо для моих соображений. Я было собрался другой фельетон писать». А уже 25 марта, очевидно получив такой ответ и запрос Некрасова, как он будет реагировать на клевету «СПб. ведомостей» по поводу «Нового Нарцисса…», Салтыков писал: «В этом-то вся и беда, что мы не можем высказать всей своей мысли. Я намеревался писать о священных отечественных нужниках и каплунах — статья эта могла бы быть косвенным ответом на вздорные нападки по поводу «Нарцисса», но отложил это писание до напечатания первого посланного вам фельетона. Теперь я вижу, что фельетон мой, по обстоятельствам, едва ли может быть напечатан, и на святой[65] пришлю вам другой фельетон, который будет служить ответом СПб. ведомостям». «Первый фельетон» — «Легковесные». «Другой фельетон», несомненно, «Лит. положение»: об этом свидетельствует его текст в ОЗ и изд. 1869, содержавший прямой развернутый отклик на «вздорные нападки» СПб. вед. (см. ниже вариант к стр. 68).

В связи с цензурной неудачей «Легковесных», «Лит. положение» становилось первым очерком цикла, и в него автор счел необходимым хотя бы частично перенести ту общую характеристику «признаков времени», которой открывались первоначально «Легковесные» (см. отд. «Из других редакций»). Однако, по-видимому вновь из-за цензурных затруднений, публикация «Лит. положения» была также отложена.

Затем, при напечатании в № 8 ОЗ, в тексте очерка были сделаны некоторые изменения, вызванные замечаниями негласного советника Некрасова, члена Совета Главного управления по делам печати Ф. М. Толстого. Неофициально просмотрев книжку журнала до выпуска в свет, Толстой нашел «тон» очерка Салтыкова «весьма задорным» и в письме к Некрасову от 4 августа 1868 г. особо выделил фрагмент, воспринятый им, видимо, как прямой намек на деятельность Муравьева (Вешателя) — главного организатора правительственного террора после покушения Д. В. Каракозова 4 апреля 1866 г. на Александра II. «Бестолковая, прожорливая щука, при виде которой брызгают во все стороны резвящиеся вкупе пискари и сцена наполняется клянущимися, отплевывающимися и пр. и пр., не может же быть «Весть» или подобные ей соглядатаи», — писал Толстой Некрасову. Выражая надежду, что его самого не причисляют «к разряду крашеных гробов, величающих себя столпами мира», Толстой предупреждал, что «если статья появится без изменений, то есть со щуками и пр., то заявить ее Совету будет необходимо» (ЛН, т. 51/52, стр. 587–588).

Публикатор письма в «Лит. наследстве» К. И. Чуковский высказал предположение, что отсутствие в печатном тексте очерка (см. стр. 70 и 72 наст. изд.) некоторых выражений, которые приводил в своем письме Толстой и против которых возражал (они выделены нами разрядкой), свидетельствует о сделанных по совету Толстого купюрах. Это предположение подтверждается тем, что в фрагменте первой редакции «Легковесных», использованном в «Лит. положении», за словами о «крашеных гробах» также следовали слова «громко величающих себя столпами мира» (см. отд. «Из других редакций», стр. 500), отсутствующие в печатном тексте «Лит. положения». Возможно, именно в связи с предупреждением Толстого фраза о щуке (см. стр. 70 наст. тома) была дополнена о ОЗ после слов «Она идет на вас…» маскирующим истинный адрес выпада пояснением — «из среды самого общества», снятым в изд. 1869.

В изд. 1869 очерк был перепечатан с этими и другими — незначительными — поправками. При подготовке очерка к изд. 1882 Салтыков внес в текст много мелких исправлений и несколько сократил его. Приводим один из вариантов ОЗ, отличающийся от варианта изд. 1869 двумя несущественными разночтениями.

К стр. 68, после абзаца «Теперь понятно…»:

Никто охотнее нас не устроивает всякого рода капищ, в которых удобно лежать на соломе (лавры-то нам, покаместь, еще не ко двору) от утомительных подвигов ничегонеделания. Организовавши такое прочное лежание, мы огрызаемся на каждого проходящего и издалека кричим ему: «не прикасайся! ибо здесь пахнет». Припомните, читатель, тревогу, которую наделала одна статья, помещенная в начале нынешнего года, в «Отеч. записках» и имевшая в виду подвиги новых сеятелей русской земли. Одна добродетельная газета <«СПб. ведомости»> решилась даже напечатать, что какой-то исправник, по поводу ее появления, лихо пообедал с приятелями. Вот, мол, до чего может довести бестактное прикосновение к капищам! Но что же делать, милостивые государи! ведь и к исправникам нельзя не быть снисходительными! И они, бедные, не все же мертвые тела поднимают, не все мужицкие прически поправляют, но, по временам, и обедают. Конечно, обедающий исправник — картина довольно поразительная, но, сознаемся откровенно, нам не раз случалось быть очевидцами такого зрелища, и мы выносили его без особенного потрясения. Да и не в исправнике совсем тут дело, а в том капище, которое вы желаете во что бы ни стало возвести па степень всероссийского пантеона и которое никак в пантеоны попасть не может. Вы полагаете, что к этому капищу уже по тому одному не следует прикасаться, что оно новое, неокрепшее, со всех сторон окруженное опасностями. Прекрасно! Но укажите же, ради бога, хоть на одно такое капище, которое бы окрепло и не было окружено опасностями! А между тем, нельзя сказать, чтобы у нас чувствовался недостаток в капищах вообще; напротив, они устроиваются довольно исправно, и периодически, да все-как-то постоят, постоят, да и развалятся сами собою. Не оттого ли это происходит, что прежде, нежели капище докончено, мы уже спешим оградить его существование не достоинством потраченного на постройку его материала, а разными детскими надписями, вроде «не прикасайся!».

После всего сказанного выше, полагаем, не представляется даже надобности возвращаться к вопросу, почему участие литературы в деле, касающемся общественной организации, считается излишним и даже вредным. Да просто потому: не прикасайся!

«Фельетон» «Лит. положение» посвящен отношениям между литературой и обществом в период резкого усиления реакции после выстрела Каракозова 4 апреля 1866 г. Оно привело, с одной стороны, к дальнейшему наступлению власти на литературу (об этом прямо говорилось в «программе», предложенной М. Н. Муравьевым Александру II; во исполнение ее были разгромлены «Совр.» и «Русск. слово», арестованы многие передовые литераторы: Благосветлов, Зайцев, Н. и В. Курочкины, Елисеев, В. Слепцов, П. Лавров и др.), а с другой, к дальнейшему разброду, усилению безыдейности в обществе.

Как важнейшие «признаки времени» Салтыков выделяет здесь распространение «общественного индифферентизма» и торжество «брюхопоклонников» — проводников реакционного правительственного курса, поборников идеала растительной жизни, «извозчиков по убеждениям» (сатирический тип «брюхопоклонника» близок к типу «легковесного»).

«Повальное равнодушие», «мыслебоязнь», овладевающие обывательской «толпой» в годы реакции,[66] делают трагичными отношения демократического писателя и читателя: отсутствует главное условие деятельности трибуна-просветителя — «простая понимающая среда», он оказывается «в пустоте». Эта проблема волновала автора на протяжении многих лет вплоть до «Приключения с Крамольниковым» и очерка «Имярек» из «Мелочей жизни», она неизбежно выступала на первый план в тот период освободительного движения, когда, по определению В. И. Ленина, «целые десятилетия отделяли посев от жатвы».[67] Драматизм положения литературы в период триумфа «брюхопоклонников» усугубляется процессами резкого политического размежевания в ней самой, размена моральных и идейно-эстетических ценностей на «двугривенные» (ср. январско-февральскую хронику «Наша общественная жизнь» 1863 г. в т. 6 наст. изд. и очерк «Сенечкин яд» в наст. теме).

Салтыков уподобляет мир искусства царству пернатых. Уподобление журнальных противников различным породам птиц — «стрижам», «снегирям» — было обычным приемом в публицистике Салтыкова уже в годы работы в «Совр.» (см. тт. 4, 5, 6 наст. изд.; нити от подобных параллелей тянутся к образам «Сказок» 80-х годов). В «Лит. положении» эти уподобления приобретают более широкий эзоповский смысл. Вся русская либерально-консервативная публицистика 60-х годов — «птицелитературный хор». Поворот самодержавия от курса правительственного либерализма к реакции — конец «скоротечного торжества» литературных пернатых, превращение их в птиц «ощипанных». Ренегаты и литературные охранители, подобные Каткову, П. М. Леонтьеву, Н. Ф. Павлову, В. Д. Скарятину, — «охочие птицы» и начальстволюбивые «зяблики-гимнослагатели». Сатирик прослеживает процесс их превращения в активных идеологических защитников «краеугольных камней» — официальной нравственности, патриотизма, собственности. Эти «основы» в практике господствующих слоев играют роль «узды» для «простого класса», «булыжника» против идеологов демократии (зародыш проблематики «Благонамеренных речей»).

Мысли о современном положении и назначении литературы формулируются в очерке, по-видимому, в скрытой полемике с утверждениями Скабичевского, что эпоха, когда отсутствует в жизни «широкий простор», благоприятна для расцвета литературы и искусства. В то же время Салтыков открыто спорит с либеральной публицистикой, которая отрицала право литературы на активное вмешательство в дело жизнестроительства, на критику новых «неокрепших» учреждений, введенных реформами 60-х годов, в частности, земства (см. комментарий к «Новому Нарциссу…»), а с другой стороны, оправдывала индифферентизм общества бюрократическим характером реформ («старые порядки слишком туго поступаются»).

Для Салтыкова же, даже в обстановке «повального равнодушия» обывателей и засилья «охочих птиц», передовая литература остается великой общественной силой, способной противостоять проповедникам самодовольного успокоения, «нищим духом, исполняющим на время должность мудрецов». Как на пример такого идейного могущества Салтыков постоянно указывает на литературу 40-х годов (то же сопоставление в анализе «литературного положения» характерно для публицистики Герцена). Задача литературы — вырабатывать высокие освободительные и гуманистические идеалы («общую руководящую мысль»), проводить их в общественное сознание, звать к мужественной гражданской активности в «деле организации жизни», активности, единственно способной привести к изменению социально-политического устройства («шапки») по новому росту русского общества («Сеньки»).

В этой неустанной проповеди сатирик-просветитель видит единственное средство преодолеть трагизм изолированности литературы. Финал очерка утверждает грядущее торжество «правды и жизни» — разумного общественного строя, идей демократии и социализма.

С салтыковской оценкой отношений литературы и общества солидаризировался демократический журнал «Неделя» (1868, № 36, 8 сентября, «Новости русской журналистики», без подписи).

Стр. 56. Вспомним <…> и других, которых имена еще так недавно сошли со сцены… — Намек на «властителей дум» поколения 60-х годов Чернышевского и Добролюбова.

Справочные цены — обязательные для руководства при производстве хозяйственных расчетов казенными учреждениями; составлялись городскими и земскими управами и полицейскими управлениями на основе средних рыночных цен.

Стр. 57. Лизета — чудо в белом свете… — Из «Триолета Лизете» Карамзина.

…учреждение губернских правлений… — Административный институт этот, учрежденный в России Екатериной II в 1775 г., просуществовал вплоть до Октябрьской революции.

«Физик голландский» — трубочист.

Стр. 58–59…птицы начинают изрекать человеческие глаголы <…> о, сладкие минуты птичьих надежд! — Салтыков иронизирует над бурной активностью либеральной публицистики в годы подготовки и проведения крестьянской реформы.

Стр. 59. Случая, простого случая достаточно толпе, чтобы по-прежнему занять те позиции, с которых она была временно сбита. — Случай — Очевидно, намек на майские пожары в Петербурге в 1862 г. Они были использованы полицией для распространения слухов о «студентах-поджигателях» (подробнее см. в прим. к стр. 19 в т. 6 наст. изд.). Герцен разоблачал провокационный характер этих слухов, спрашивая в «запросах» от редакции «Колокола», обнаружены ли «зажигатели», а в четвертом запросе прямо говорил, что их «вне полиции не нашли — а в полиции не искали» (К, 1862, л. 149, 1 ноября. — Герцен, т. XVI, стр. 262). В. И. Ленин позднее писал в связи с пожарами 1862 г. о «гнуснейшем эксплуатировании народной темноты для клеветы на революционеров и протестантов» и указывал, что «есть очень веское основание думать, что слухи о студентах-поджигателях распускала полиция» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 5, стр. 29).

Стр. 61. Подвиги благоустройства и благочиния — нападки и доносы в печати на свободомыслящих и оппозиционно настроенных.

…некоторые провинности литературы <…> могут дать пищу свойства несомненно уголовного. — Речь идет о проводимых в завуалированной форме революционно-демократической печатью идеях отрицания существующего самодержавно-помещичьего государственного строя, а также о фактах участия литераторов в печатании и распространении революционных прокламаций, в герценовских изданиях, об их поездках в Лондон к редактору «Колокола». Связи с «лондонскими пропагандистами» послужили официальной причиной ареста Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича и всего так называемого «дела 32-х», сфабрикованного следственной комиссией А. Ф. Голицына летом 1862 г. Намеки на близость демократической печати к Герцену и его идеям постоянны в русской реакционной прессе, как и обвинения в безверии, анархизме и т. д.

Стр. 62…знаменитое изречение Подколесина: «да, брат, жениться — это не то, что: эй! Иван! сними сапоги!» — В комедии Гоголя «Женитьба» Подколесин говорит: «А ты думаешь, небось, что женитьба все равно, что «эй, Степан, подай сапоги!» (действ. I, явл. 8).

«Матрос» — водевиль французских драматургов Соважа и Делюрье.

…A tous les coeurs bien nés que la patrie est chère! (Как дорого отечество всякому благородному сердцу!) — цитата из трагедии Вольтера «Танкред» (действ. III, явл. 1). Салтыков запомнил этот стих еще со школьной скамьи и позднее превратил его в своего рода формулу сатирического разоблачения «патриотизма» правящих классов (см. С. Макашин. Салтыков-Щедрин. Биография, т. 1, М. 1951, стр. 106).

…как нельзя более кстати обвинить литературу в пропаганде космополитизма? — См. «Наши космополиты» П. Щебальского (MB, 1863, № 51, 7 марта) и другие выступления в изданиях Каткова, а также комментарий к очерку «Русские «гулящие люди» за границей».

Стр. 63…обвинение в неуважении к собственности и в распространении пагубного коммунизма. — Обвинения в коммунизме и социализме предъявлялись, в частности, крепостнической газетой «Весть» не только «Совр.», но даже таким изданиям, как либеральные «СПб. ведомости», славянофильские «День», «Москва» (см. передовые статьи «Вести», 1864, №№ 2, 10, 16 от 12 января, 8 марта, 17 апреля; 1868, № 41, 10 апреля).

…эпоха приведения литературы к одному знаменателю <…> и составляет наш золотой век наук и искусств. — Возможно, полемический отклик на статью Скабичевского «Новое время и старые боги», в которой он писал: «В революционные века является поэтов гораздо менее, чем в века сурового деспотизма, которые в истории называются часто золотыми веками литературы». «Тогда все внимание людей сосредоточивается на искусствах…» (ОЗ, 1868, № 1, отд. II, стр. 3).

Стр. 64…теория приведения к одному знаменателю, подкрепляемая <…> теорией ежовых рукавиц, теорией макаров, где-то телят не гоняющх, и ворон, куда-то костей не заносящих… — Эзоповские формулы сатиры Салтыкова, характеризующие цензурную политику самодержавия, «подкрепляемую» политикой административно-полицейских репрессий для литераторов революционно-демократического лагеря.

…в настоящее беспутно-просвещенное и бесцензурное время. — Салтыков пародирует фразеологию либеральной печати, восхвалявшей «наше просвещенное время» — эпоху реформ 60-х годов. По закону о печати 6 апреля 1865 г. периодические издания были освобождены от предупредительной цензуры (до выхода в свет) и подвергались цензуре карательной — арест и уничтожение номера журнала, предостережение, суд, прекращение издания.

Стр. 68–69…цивилизованная толпа не всегда умеет определить физиономию писателя <…>. Тут прежде всего не понимается мысль… — Общие размышления об одиночестве «убежденного писателя» в «цивилизованной толпе» включают также горькие мысли о ложных истолкованиях его, Салтыкова, произведений, в частности, о недостатке проницательности критики в определении идейной направленности очерка «Новый Нарцисс…» (см. комментарий к нему). Последующие рассуждения о писателе, настигнутом «невзгодой» и легко подпадающем «опале общества», возможно, отражают и нападки со стороны «друзей и недругов», которым подвергся Некрасов весной 1866 г., когда, пытаясь любой ценой спасти «Совр.», выступил со стихами «Осипу Ивановичу Комиссарову» (по официальной версии — спаситель царя от пули Каракозова).

Стр. 69. …блеск и шум, которыми <…> сопровождаются всякие потоптания <…>. Труба трубит, штандарт скачет, а затем Гарибальди или Франциск въезжает в Неаполь — толпа одинаково зевает… — Труба трубит, штандарт скачет — перефразировка слов почтмейстера Шпекина из «Ревизора» Гоголя: «Музыка играет, штандарт скачет» (действ. I, явл. 2). Армия Гарибальди разгромила войска короля Обеих Сицилий Франциска и вступила в Неаполь 7 сентября 1860 г., восторженно встреченная жителями. Но Салтыков здесь намекает на торжество иного характера — на торжество реакции в России и политическую беспринципность широких кругов образованного «общества», солидаризировавшихся с победителем. Блеск и шум — по-видимому, в частности, намек на шумиху торжественных молебнов, обедов, парадов в обеих столицах и провинции по случаю «чудесного избавления» Александра II от смерти 4 апреля 1866 г., шумиху, происходившую одновременно с массовыми арестами и преследованиями — потоптаниями, подавлениями и поруганиями (см.: Б. Бухштаб. После выстрела Каракозова. — «Каторга и ссылка», 1931, № 5, стр. 53–54). Комментируемый текст перекликается со стихотворной пародией Добролюбова «Свисток» ad se ipsum» («Свисток», № 8. — С, 1862, № 1), где «австрийский поэт» Яков Хам заявлял, что, «воспев Гарибальди, воспел и Франческо». В майской хронике «Наша общественная жизнь» 1863 г. этими строками характеризовались русские «гулящие люди» (см. стр. 102–103 в т. 6 наст. изд. и прим. к ним).

Стр. 69–70. И что нам Древний Рим с его Сципионами, Цезарями, Катонами? <…> На лоне управы благочиния <…>Катонов, клянущихся гибелью новому Карфагену — литературе, развелось ныне даже более, нежели указывает потребность… — Управа благочиния — полиция; в сатире Салтыкова — это эзоповское определение полицейской сущности всей самодержавной государственной системы. Выпад Салтыкова направлен против высших представителей и проводников реакции из правительственных кругов, таких, как председатель верховной следственной комиссии по делу Каракозова Муравьев (Вешатель), председатель Государственного совета кн. П. П. Гагарин, министр народного просвещения гр. Д. А. Толстой и др. Победам Цезаря и походам Сципиона Африканского писатель саркастически уподобляет «подвиги» «столпов» России в преследовании передовой журналистики и вообще свободомыслия, а речи Катона Старшего в римском сенате времен Пунических войн (они, по преданию, всегда оканчивались призывом: «Карфаген должен быть разрушен») сравнивает с угрозами Муравьева и Гагарина найти «корень зла» в среде «отрицателей и обличителей», с их требованиями защитить от «пагубных лжеучений» «права собственности», «начала общественного порядка и общественной безопасности, <…> государственного единства и прочного благоустройства, начала нравственности и священные истины веры» (см. речь Муравьева на обеде 10 апреля 1866 г. в честь предводителей дворянства и представителей земства Московской губ. — СПб. вед., 1866, № 96, 11 апреля; рескрипт Александра II на имя кн. Гагарина от 13 мая 1866 г., написанный, по мнению Герцена, самим Гагариным, — К., 1866, л. 222, 15 июня. — Герцен, т. XIX, стр. 95–97).

Стр. 70. Местность <…> делается <…> неспособною для произрастания иных злаков, кроме волчцов и крапивы. — Волчец — вид колючей сорной травы; специально выращенные изгороди из нее ограждали посевы. Здесь «волчцы и крапива» — охранительная рептильная пресса, пользовавшаяся субсидиями правительства и цензурным «режимом благоприятствования» в борьбе с передовой печатью.

Стр. 72. …уже найдены некоторые рамки для более правильного течения жизни <…>. Необходимость ограничивать свои желания желаниями других <…> великая школа, которой суждено в будущем покорить вредную секту брюхопоклонников. — В этих строках, весьма существенных для Салтыкова, заметны следы вынужденной цензурой неясности. Данный текст мог восприниматься как относящийся к тем «рамкам законности», которые прокламировались реформами 60-х годов. Однако нарочитая обобщенность, с какой формулировались мысли о «более правильном течении жизни», «лучшем порядке вещей», позволяла «читателю-другу» понимать их более широко — как выражение веры просветителя в будущее утверждение строя демократии и социализма.

СЕНЕЧКИН ЯД

При переработке январско-февральской хроники в самостоятельный очерк для изд. 1869 Салтыков исключил из текста общее вступление, намечавшее проблематику предпринятых им в «Совр.» с начала 1863 г. публицистических хроник, итоговые абзацы, которыми перебрасывался «мостик» к последующим хроникам, а также те намеки и полемические выпады, которые к концу 60-х годов уже утратили свою актуальность. Были сняты иронические упоминания о «фельетонисте Заочном», Илье Арсеньеве, Гончарове, Лебедкине, отдельные полемические пассажи против писаний Каткова, Чичерина, журнала «Время», часть критических суждений о Тургеневе как авторе романа «Отцы и дети» (см. т. 6 наст. изд., стр. 10–20).

В изд. 1882 очерк был перепечатан с незначительными изменениями.

РУССКИЕ «ГУЛЯЩИЕ ЛЮДИ» ЗА ГРАНИЦЕЙ

При переработке майской хроники — ее последней трети, посвященной русским «гулящим людям», — в самостоятельный очерк для изд. 1869 Салтыков устранил из текста отдельные замечания и намеки, утратившие свою злободневность (например, упоминание о стихах «Якова Хама», о Тургеневе как авторе «Отцов и детей», полемический выпад против Н. Ф. Павлова — см. стр. 103, 106–107 в т. 6 наст. изд.), и ввел несколько новых замечаний, придавших более широкий, обобщающий смысл полемике с либералами и славянофилами, пронизывающей очерк. Была также проведена стилистическая правка.

В изд. 1882 очерк был перепечатан с незначительными изменениями.

Настоящий очерк посвящен проблеме патриотизма подлинного и мнимого, разоблачению антипатриотизма правящих сословий России. В момент написания (конец апреля или первая половина мая 1863 г.) и публикации в составе журнальной хроники это был боевой ответ Салтыкова на казенно-патриотическую кампанию в официозной и либеральной прессе по случаю польского восстания 1863 г., на обвинения в космополитизме, предъявлявшиеся охранительной публицистикой демократическим кругам России, русской политической эмиграции (в частности, Герцену) в связи с их защитой свободы Польши. Выдвинутые этой публицистикой по адресу «детей» (революционеров и демократической интеллигенции) обвинения он переадресовывает «отцам» (помещичьему классу и правящей верхушке России). Употребленный И. Аксаковым («Из Парижа», — «День», 1863, №№ 12 и 16, 23 марта и 20 апреля) по отношению ко всем находящимся за границей русским юридический термин допетровской Руси «гулящие люди» (часть населения, не приписанная ни к какому сословию и свободная от повинностей и податей) Салтыков социально уточнил и превратил в устойчивое сатирическое понятие: это «отцы», безнадежно развращенные крепостным правом, не способные ни к какому общественно полезному делу и потому навсегда утерявшие кровную связь с родиной. Космополитизму «отцов» Салтыков противопоставляет любовь к родине трудового народа — «русского мужика», и революционный патриотизм «детей», не восхваляющих слепо отечество, а «рационально» объясняющих «все хорошее и дурное в нем» и отдающих жизнь его социальному освобождению.

Глубина истолкования Салтыковым тургеневских образов «отцов» и «детей» в ходе полемики с либеральными и славянофильскими изданиями сделала возможным восприятие «Русских «гулящих людей» за границей», при их включении в изд. 1869 и изд. 1882, и как отповеди памфлетному изображению революционной эмиграции в тургеневском же «Дыме» (1867).

В связи с созданием группового сатирического образа «русского гулящего человека» в очерке высказан взгляд Салтыкова на объект, цель и метод социально-политической сатиры вообще. Смысл этой истинной сатиры — «энергического, беспощадного остроумия», свойственного «великим сатирикам» (в частности, Гоголю), заключается в отрицании «предмета во имя целого строя понятий и представлений, противоположного описываемым». Задача сатирика, «задача величественная», состоит в творческом исследовании наружно «целого, стройного миросозерцания» и выявлении его глубокой внутренней противоречивости («носит на себе человеческий образ, но мысль имеет нечеловеческую»).

НАШ SAVOIR VIVRE

Рукописи и корректуры неизвестны.

При подготовке изд. 1869 Салтыков внес в текст очерка несколько поправок и небольших дополнений. В изд. 1882 очерк перепечатан с незначительными изменениями.

«Признак времени», публицистически и сатирически исследуемый в очерке «Наш savoir vivre», — «жажда стяжания», охватившая русское общество в условиях бурного развития отечественного капитализма в первые же послереформенные годы. Характеризуя это время, Никитенко писал в своем дневнике: «Подделка бумаг, подлоги всякого рода, кражи казенных и общественных денег, огромнейшие плутовства по железным дорогам, которыми приобретаются из ничего громадные капиталы, — все это сделалось самыми обыкновенными явлениями наших дней. А между тем эти капиталы только и пользуются уважением общества, почетом, и владельцы их занимают высокие места».[68]

Запечатлевая эти новые «нравственные» нормы и устремления «голого чистогана», Салтыков пока не расценивает их как симптом наступления новой общественной формации. Социально-психологический облик «героя времени» — «развязного дармоеда», вполне освободившегося от всяких нравственных обязательств, является, по мысли писателя, наследием помещичье-паразитического бытия (ср. также «Хищники» в наст. томе и историю Порфиши Велентьева в «Господах ташкентцах» — т. 10 наст. изд.).

Салтыков противопоставляет хищнической морали стяжателей — «умелых людей» — народные представления о нравственности и разъясняет, «почему savoir vivre так мало развит между меньшею братьею»: мошенничество, умение ловко вырвать кусок изо рта ближнего, — это сфера эксплуататорской морали и практики. В то же время в очерке отмечено проникновение стремлений к наживе в крестьянскую среду, намечен эскизно тот процесс образования новых, буржуазных «столпов», который будет развернуто изображен писателем в истории возвышения Дерунова в «Благонамеренных речах» и в ряде других произведений 70—80-х годов.

«Умение жить» и его приемы трактуются Салтыковым широко, как основа не только социально-экономической практики, «умственного и нравственного обихода» господствующих классов, но и политического поведения служащих им «партий» («затеи современных либералов» — «все это один savoir vivre») и деятельности современного эксплуататорского государства, возведшего хищничество, аморализм и беспринципность на уровень государственной политики. Примером такого государства в очерке служит империя Наполеона III (подробнее об отношении Салтыкова к бонапартизму см. в очерке «Сила событий»).

Герцен 7 декабря 1868 г. писал Огареву, что в одиннадцатой книжке «Отеч. записок» (где был напечатан «Наш savoir vivre») нашел «много хорошего» (Герцен, т. XXIX, стр. 519). В России «злой и полный юмора фельетон» Салтыкова встретил одобрительный отзыв Буренина в «СПб. ведомостях» (1868, № 317, 19 ноября).

Стр. 100. Варнавин — глухой уездный город Костромской губернии, на реке Ветлуге; одно из мест, куда высылались из столиц «неблагонадежные» в 60—70-е годы.

…стянул целую железную дорогу… — Речь идет о «железнодорожной горячке», охватившей Россию во второй половине 60-х годов. Законы 1865 и 1868 гг. о порядке выдачи концессий на постройку дорог гарантировали железнодорожным компаниям огромные доходы и предусматривали ряд поощрительных мер, в частности приобретение правительством акций, выпуск облигаций. В железнодорожном грюндерстве и связанных с ним махинациях участвовали не только предприниматели и финансисты, но и земцы, и высшее государственное чиновничество, и столичная аристократия, и царская семья (см.: Б. Н. Чичерин. Воспоминания. Земство и Московская дума, М. 1934, стр. 45–47; И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 6, М. — Л. 1963, стр. 212).

…Вот человек, который, продавая мне имение, показывал чужой лес за свой собственный! — Салтыков сам оказался жертвой подобного обмана при покупке в конце 1861 г. у помещика Василенина подмосковного имения Витенево (см. «Салтыков в воспоминаниях», стр. 651, и комментарий там же, стр. 693–694, 835).

Стр. 103…что скажет Катков? <…> Разрешил! — «Моск. ведомости» Каткова в 1867–1868 гг. часто печатали статьи о перспективах развития железнодорожного дела, концессиях и т. п. Вероятно, Салтыков намекает здесь и на закулисное влияние Каткова в решениях официальных инстанций о предоставлении акционерным обществам тех или иных льгот или о составе подобных обществ (см.: А. И. Дельвиг. Полвека русской жизни, т. II, М. 1930, стр. 565; Е. М. Феоктистов. За кулисами политики и литературы, М. 1929, стр. 262–263).

…Res nullius cedit primo occupanti (Ничья вещь принадлежит тому, кто первый ее захватит). — Одно из положений римского права.

Стр. 105. «Петушком!» — В явл. 4 действ. I гоголевского «Ревизора» Бобчинский говорит городничему: «Я так: петушком, петушком побегу за дрожками».

…Уметь эскамотировать шары… — подтасовывать в свою пользу голосование (шарами) на выборах (от франц. escamoter — незаметно скрыть, подменить).

Стр. 109. …друг мой, Феденька Козелков! — См. прим. к стр. 46.

…Заманиловка. — Так назвал Чичиков деревню Манилова Маниловку (Гоголь. Мертвые души, т. I, гл. 2).

Стр. 110. …мужичок-финансист… — Материал для сатирического обобщения его махинаций дали, по-видимому, в числе других «проектов ко всеобщему ободрению», акционерные и иные операции В. А. Кокорева, служившие постоянно предметом насмешек Салтыкова (см. в наст. томе «Русские «гулящие люди»…» и по указателям имен в предыдущих томах).

…я читал книгу Тено «Paris en Décembre 1851»… — В этой книге французского буржуазного республиканца Э. Тено (Paris, 1868) разоблачались мошенничества и интриги, приведшие Наполеона III к власти. См. также прим. к стр. 391.

Стр. 112…истинно умными людьми называются только люди умелые. Их одних ценят, одними ими дорожат. — В какой мере эти сатирические обобщения восходили к реальному быту времени и среды, показывает, например, следующая запись в дневнике Никитенко от 11 июня 1863 г. о знакомстве с В. А. Кокоревым у М. П. Погодина: «…Кокорев очень умный человек, приобретший огромное состояние. Как он должен смеяться, увидев, например, такого человека, как я, который слывет тоже не дураком и который, однако, целую жизнь свою проводит за учеными пустяками, бесполезными для него самого и для других. Погодин большой приятель Кокорева; но это совсем другой человек. Он с наукою соединил и искусство добывания денег. Одно уже то, что музеум свой, стоящий тысяч двадцать, он продал казне за сто пятьдесят тысяч рублей, делает ему величайшую честь. Вот настоящие сильные умы русского государства» (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, Л. 1955, стр. 342).

Стр. 114 …станем добре. — Здесь: станем крепкими, сильными (церковнославянск. и народн.).

…посредством водворения…в известных границах… — Намек на правительственную политику репрессий.

ПРОЕКТ СОВРЕМЕННОГО БАЛЕТА

«Проект совр. балета» — третья редакция статьи, первоначально предназначавшейся для «Совр.». В двух предыдущих редакциях, 1864 и 1866 гг., статья связывалась с «рецензированием» сначала балета «Наяда и рыбак» в постановке А. Сен-Леона, затем — его же «Фиаметты», и в обоих случаях также содержала пародийное балетное либретто «Мнимые враги, или Ври и не опасайся» (подробнее см. т. 5 наст. изд., стр. 199–215, 591–595, и ЛН, т. 67, стр. 401–402).

В третий раз Салтыков обратился к «рецензии» в декабре 1867 г. 20 декабря он писал Некрасову из Рязани: «Балет я непременно окончу и доставлю вам к 1-му числу. Надо было его почти весь переделать». Полной переработке подверглась первая, статейная часть сатиры — общая характеристика современного балета и отзыв о спектакле: теперь предметом сатирического «рецензирования» был избран новый балет, «Золотая рыбка», поставленный в петербургском Большом театре А. Сен-Леоном 26 сентября 1867 г. Вторая часть сатиры — пародийное либретто (из которой еще в 1866 г. были изъяты прямые полемические выпады против Ф. Достоевского и его журнала «Эпоха», прекратившегося в 1865 г.) теперь почти не изменяется.

Двадцать пятого декабря 1867 г. неизвестная нам рукопись третьей редакции — «программа балета» — была послана Некрасову с просьбой «сообразить его построже» и держать корректуру лично. При этом Салтыков выражал надежду, что «предпосланное балету предисловие» не будет «противно» адресату. Справляясь 9 января 1868 г. о получении рукописи, Салтыков вновь обращал внимание Некрасова на «предисловие», которое, по его мнению, «вышло довольно удачно», и просил внести изменение в текст второго акта: «Когда Гале предлагают корону, то слова «бумажный колпак» следует заменить словами «балетный колпак». Хотя у меня и не было никакой задней мысли насчет короны вообще, но все-таки лучше, чтобы не было и повода к толкованиям». (В тексте ОЗ — «бумажная корона», в тексте изд. 1869 восстановлено «бумажный колпак»; стр. 119 наст. тома.) 18 февраля 1868 г. в письме к Некрасову предлагается новая правка: «везде, где написано «московские публицисты», «Москов. ведомости», заменить словом «русские публицисты». Такая правка проводилась в ОЗ и изд. 1869 и была продиктована не только цензурными соображениями, но и стремлением придать сатире более обобщающий характер.

При перепечатке в изд. 1869, кроме указанных замен, в тексте очерка были произведены некоторые другие несущественные изменения. В изд. 1882 очерк был перепечатан почти без изменений.

Выбор Салтыковым для сатирического «рецензирования» балетов Сен-Леона не был случайным. Критика 60-х годов не раз отмечала бессодержательность, сюжетную нелепость многочисленных балетов этого предприимчивого либреттиста и постановщика (см. статьи «Конек-горбунок, или Царь-девица» в журн. «Русск. сцена», 1864, № II; «Дебют г-жи Кеммерер» в газ. «Антракт», 1867, № 4, 26 января, и др.).

В балете Сен-Леона «Золотая рыбка» (вскоре снятом со сцены в связи с явным провалом) сарказм сатирика-демократа вызывает прежде всего претензия балетмейстера на «национальность», профанация им трагической народной темы в искусстве изображением «пляшущих поселян». Здесь очерк Салтыкова перекликается со стихотворением Некрасова «Балет» (1866):

В «Проекте совр. балета» Салтыков углубляет общую резко отрицательную характеристику балетного театра 60-х годов, данную в первых редакциях (см. подробнее на стр. 592–593 в т. 5 наст. изд.). Балетная «галиматья» теперь выступает в сатире Салтыкова концентрированным воплощением всей официально-спиритуалистической идеологии, основанной на «вере в провидение», в чудеса, во всемогущество самодержавного «балетмейстера». Этот нравственно-идеологический комплекс писатель осмеивает с помощью эзоповской формулы «дух долины», в которой обыграно название балета того же Сен-Леона «Сирота Теолинда, или Дух долины» (музыка Ц. Пуни; премьера 6 декабря 1862 г.).

Развивая проблематику неопубликованной статьи 1863 г. «Современные призраки» (т. 6 наст. изд.), Салтыков уподобляет балету всю «систему» — общественно-политический строй России, призрачно-нелепый, «неестественный», противоречащий законам разума. Балетное действо воплощает стиль общественного поведения господствующих классов и правящей верхушки страны: консервативно-деспотические силы режима и общества персонифицированы в партии Давилова, «лганье» и «вранье» либерализма, правительственного и журнально-общественного, — в партии Хлестакова. Единение же и апофеоз Хлестакова-Давилова и Взятки-Постепенной означает торжество политических устремлений «консерваторов»-охранителей и капитуляцию перед ними «постепеновцев»-либералов.

Исторически изжившему себя призрачно-балетному строю и его идеологии Салтыков противопоставляет «новых Галилеев» — русское революционное просветительство, освобождающее общественное сознание от «призраков».

Стр. 115…балет <…> продолжает возглашать: «Vive Henri IV!», в то время как Наполеониды… — В петербургском Большом театре в 60-е годы еще шел балет «Генрих IV, или Награда добродетели» (либретто Г. Вальбаха, музыка разных авторов, премьера — СПб. 1816). Сатирик подчеркивает здесь отгороженность балетного искусства от животрепещущих интересов современности: в эпоху Наполеонидов во Франции (в частности, Наполеона III) он живет еще идеалами времен Генриха IV.

«Пускай астрономы доказывают, что Земля вкруг Солнца обращается»… — См. прим. к стр. 53.

Стр. 116…«пламя любви» есть не более как балетный предрассудок… — Обыгрывается название балета «Фияметта, или Пламя любви», музыка Л. Минкуса, постановка А. Сен-Леона, премьера 13 мая 1864 г. Отклик Салтыкова на него см. во второй редакции наст. очерка (ЛН, т. 67, стр. 401–402).

…География Арсеньева. — Речь идет об учебнике К. И. Арсеньева «Краткая всеобщая география», с 1818 г. на протяжении тридцати лет единственном официально одобренном учебнике географии, выдержавшем двадцать изданий. Салтыкову он был памятен по годам пребывания в Царскосельском лицее и часто служил объектом его насмешек.

…История Смарагдова — «Краткое начертание всеобщей истории для первоначальных училищ» (СПб. 1845, 6-е изд. — 1855) С. Н. Смарагдова. Как и упомянутые ниже учебники И. К. Кайданова по всеобщей и русской истории (изд. 1814–1833 гг.; см. о них на стр. 362 и 617 в т. 3 наст. изд.), труды Смарагдова содержали хронику царей и полководцев, сдобренную казенным патриотизмом.

Стр. 117. Менажировать — щадить (от франц. ménager).

…Река Стикс — в древнегреческой мифологии одна из рек подземного царства, обиталище душ умерших, воплощение мрака и ужаса.

Стр. 119… г. де Персиньи (до сих пор не могущий позабыть, что он <…> Fialin) или г. де Лавалетт <…> приняли бы эту сцену на свой счет. — Имена бонапартистских министров В. Фиалена (вначале принял титул виконта, который носили когда-то его предки, титул герцога получил от Луи Бонапарта) и маркиза Ф. де Лавалетта входят здесь в сложное эзоповское построение, с помощью которого балету уподобляется не только империя Наполеона III, но и монархическая форма правления вообще (ср. очерк «Наш savoir vivre» и комментарий к нему). Ироническое замечание в скобках по адресу Персиньи появилось в тексте очерка в изд. 1869.

…министры <…> будут в состоянии и couronner l’édifice («увенчать здание» — франц.). — Так Наполеон III высокопарно называл свои реформы. В русских либеральных кругах это выражение употреблялось как синоним «конституции», перспективу которой для России прямо обсуждать не дозволялось.

Стр. 120…Сен-Леон <…> непременно заставил бы их говорить по-гречески или по-латыни, все в видах достижения тех же консервативно-мифологических целей. — Намек на развернутую Катковым с 1864 г. кампанию за усиление преподавания древних языков в гимназиях (см. передовые МВ, 1864, №№ 108, 110, 115 от 16, 19, 24 мая. О последовавшей в 1871 г. реформе среднего образования в духе Каткова см. в прим. к стр. 448 наст. тома).

Стр. 121. Я сам питаю несокрушимую веру в «духа долины» и в «дочь фараона»… — «Дух долины» — балет «Сирота Теолинда, или Дух долины» (см. выше). «Дочь фараона» — балет М. Петипа на муз. Ц. Пуни, поставлен 18 января 1862 г. в петербургском Большом театре. Названия этих балетов нарочито подобраны Салтыковым для эзоповского осмеяния религиозного и верноподданнического сознания. Ранее они с той же целью использовались им в «Моск. письмах» и «Совр. призраках» 1863 г. (см. в т. 5 и т. 6 наст. изд.).

…я не ленился, как «раб лукавый»… — Ссылка на евангельскую притчу о рабе, зарывшем в землю «талант» (монету, данную господином), вместо того чтобы приумножить ее своими стараниями (Матф., XXV, 26).

…«Добродушный Гостомысл и варяги» <…> сюжет этот <…> обрабатывается газетой «Москва». — Салтыков иронизирует над апологетическими экскурсами газеты «Москва» в историю Древней Руси. Сам Салтыков в сатирических целях многократно использует в своих произведениях летописное предание о призвании Гостомыслом варягов на Русь, начиная с очерка «Гегемониев» (см. т. 3 наст. изд., стр. 11–12, 559–560) и далее в «Истории одного города», «Убежище Монрепо» и «Современной идиллии».

…Дантист. — Ироническое употребление этого слова в смысле «зубодробитель», «герой зубосокрушающей силы», частое у Салтыкова, восходит к Гоголю («Мертвые души», т. I, гл. 10).

Стр. 124. Пустынное местоположение, отданное в надел крестьянам. — Намек на тяжелое положение, в которое крестьян поставила реформа 1861 г., когда помещики старались забрать себе плодороднейшие земли, расположенные близко к их усадьбам, а крестьянам отводили худшие и дальние.

Стр. 130. Ах, когда же с поля чести… — Начало «рассказа» Собинина в опере Глинки «Жизнь за царя» (акт I, либретто бар. Е. Ф. Розена). Салтыков высмеивает здесь казенно-патриотические излияния официозной прессы, восхвалявшей «подвиги» царских войск при подавлении польского восстания 1863–1864 гг.

…Трапп — люк.

…Тихо всюду! глухо всюду… — Из второй части поэмы А. Мицкевича «Дзяды». Об эзоповском образе «тишины» см. на стр. 577, 661 наст. тома.

Стр. 131. Римский огурец — образ беспардонного лганья из басни Крылова «Лжец».

ХИЩНИКИ

Рукописи и корректуры неизвестны.

В изд. 1869, вышедшем также в январе, текст «Хищников» несколько сокращен и дополнен. В изд. 1882 очерк перепечатан с незначительными сокращениями и изменениями.

В «Хищниках» Салтыков продолжает и развивает тему очерка «Наш savoir vivre» (см. выше). Он сосредоточивает внимание на социально-исторических истоках и «нравственной сущности» послереформенного «хищничества», заполонившего «всю общественную ниву», на отношениях хищничества и его жертв, «силы» и «бессилия».

В связи с этим одна из главнейших тем очерка, связывающая его с магистральным течением всего творчества писателя, — обличением пассивности масс и психологии «неизбежности» подчинения силе, как одного из вреднейших пережитков крепостничества. С этой мыслью связана двузначность первой строки очерка, как бы его эпиграфа. В форме, пародирующей зачин классических поэм, Салтыков иронически «поет» «похвалу силе» хищников, но со всей горькой серьезностью заявляет «презрение к слабости» их жертв и так же серьезно хотел бы «петь» похвалу силе народной, силе Ивана. Однако ему приходится констатировать, что самому Ивану (крестьянству) «никогда не разрешить» вопрос, отчего он слаб, а Петр и Павел, его эксплуататоры, «сильны».

Существо современных общественных отношений, где торжествует право силы, звериная мораль взаимопожирания, где новые способы «обдирания» Ивана по-прежнему дополняются прямым произволом, полицейским принуждением, издевательством над личностью угнетенного, — передано сатириком в емкой формуле: «дарвинизм, только переложенный на русские нравы и прикрытый российским вицмундиром». Выводы Салтыкова — крепостное право «живет в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках» (они перекликаются с заключениями шестого и седьмого «Писем о провинции», сделанными тогда же на другом материале) — полемически заострены против утверждений либеральной печати о полном устранении крепостничества реформой 19 февраля 1861 г., а также отчасти и против суждений внутри демократического лагеря о неактуальности обличений этого векового зла.

В анализе Салтыкова еще не акцентируется, таким образом, принципиально новое, буржуазное существо пореформенного хищничества. Внимание сатирика-демократа и утопического социалиста приковано к общей эксплуататорской природе социальных отношений и морали в мире хищников и крепостников, к тому политическому и идеологическому крепостничеству, которое и после реформы продолжало составлять важнейшую сторону российского общественного строя, придавая хищническому социальному гнету черты особенного паразитизма.

Собирательный образ «хищников» олицетворяет величайшую безнравственность эксплуататоров («пропал стыд»). Однако Салтыков снимает вопрос о личной вменяемости, переносит центр тяжести обличения на «неестественность», ненормальность самого «исторического положения», «всего общего строя современной жизни», в котором насилие, угнетение, попрание человека человеком — «триумфаторство» — приобрело права закона.

Финальные строки очерка отражают веру революционного просветителя в наступление «жизни правильной, нормальной», в победу «естественных» отношений между людьми — то есть социализма — и грядущую гиоель хищничества.

Огарев в письме к Герцену от 15 февраля 1869 г., непосредственно после прочтения январской книжки «Отеч. записок», отметил: «…Замечательны статьи Щедрина, но «Признаки времени» мне все же лучше нравятся, чем «История одного города».[69] Таким образом, Огарев поставил «Хищников» выше первых шести глав «Истории…».

Стр. 134 …не формализируемся… — не смущаемся, (от франц. se formaliser).

Стр. 135. Те, которые говорят: зачем напоминать о крепостном праве, которого уже нет? <…> — говорят это единственно по легкомыслию. — О суждениях либеральной и славянофильской печати относительно «полной» ликвидации крепостничества см. прим. к стр. 239. (Упреки Салтыкову в том, что «все внимание сатирика направлено на вчерашний день», высказывались и ранее, например в статье Писарева 1864 г. «Цветы невинного юмора». — Д. И. Писарев. Собр. соч. в 4-х томах, т. 2, М. 1955, стр. 357–358.)

Стр. 137…не резонировать… — не рассуждать (от франц. raisonner).

…применению теории laissez faire, laissez passer к такому щекотливому делу, как вольное обращение. — Сатирически используется известная формула французских экономистов XVIII в. — требование невмешательства государства в частную экономическую деятельность: «предоставление полной свободы действий».

Стр. 141…нераскаянных отдавали в пудретное заведение. — Пудрет (франц. poudrette) — удобрительный порошок. Сырьем для него служили нечистоты. Технология их переработки в «пудрет» была антисанитарна и крайне тяжела. По этой причине установилась практика направления помещичьих крестьян на работы в «пудретные заведения» преимущественно в порядке наказания.

…нераскаянных толпами приводили в губернские правления и рекрутские присутствия… — Строки эти восходят к личным воспоминаниям Салтыкова. В канун крестьянской реформы он был рязанским, а затем тверским вице-губернатором, и в его непосредственном ведении находились губернские правления этих городов.

Стр. 142. …да величит душа твоя. — Приспособленная к цензуре ироническая перифраза из «Псалтири» (XXIX, 13: «Да величит душа моя господа»).

Стр. 143. Феденька Козелков. — См. прим. к стр. 46.

Стр. 144…даже сепаратистов! — В феврале 1868 г. был обнародован приговор по делу о «сибирских сепаратистах» — членах кружка демократической молодежи Г. Н. Потанине, Н. М. Ядринцеве, С. С. Шашкове, Н. И. Наумове и др., которые летом 1865 г. были арестованы по обвинению в «злонамеренных действиях», направленных к «ниспровержению существующего в Сибири порядка управления и к отделению ее от империи», в общении с «изобличенными агитаторами Бакуниным, Щаповым, Чернышевским и др.». Потанин приговаривался к каторге, остальные — к ссылке (А. Шилов. Общество «Независимости Сибири» 1865 г. — «Вольная Сибирь», 1918, №№ 4, 6, 10; 17 февраля, 3 и 23 марта). Обвинения в «сепаратизме» выдвигались также «Моск. ведомостями» Каткова в 60-е годы, в частности, против деятелей украинского национально-освободительного движения — Н. И. Костомарова и др. (См., например, МВ, 1864, № 13.)

Стр. 146. Менажировать. — См. прим. к стр. 117.

Стр. 148. Fins de non recevoir — французский юридический термин, означающий отказ дать иску законный ход по мотивам, внешним по отношению к самому иску. Салтыков употребляет этот термин в значении: отказ от признания.

…Я не раз выражал мнение, что жизнь правильная, нормальная не терпит триумфов… — См., например, в наст. томе очерки «Легковесные», «Лит. положение», а также в XI, XII хрониках «Нашей общественной жизни» и статье «Совр. призраки» (т. 6 наст. изд.).

САМОДОВОЛЬНАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ

Рукописи и корректуры неизвестны.

В очерке, писавшемся, очевидно, в конце августа или в сентябре 1871 г., то есть после запрещения V главы «Итогов», использованы в переработанном виде отдельные фрагменты ее текста (ср. стр. 158 и 513, абзацы о «глумлениях», попрании авторитетов).

Восемнадцатого октября 1871 г. Салтыков писал А. Н. Энгельгардту: «В Петербурге нового мало; жизнь как будто замолкла. Общество скучает, а вы сами знаете, на что может быть способно скучающее общество? На увлечение кафешантанами, цирками и т. п. Все это и выполняется здесь буквально, то есть без всякой окраски какими-нибудь действительными интересами. Рекомендую вам мою статью «Самодовольная современность», помещенную в октябрьской книжке «Отеч. записок», которая именно посвящена этой теме. Это только вступление; затем будет применение изложенного в первой статье к нашей современности, и статьи будут появляться от времени до времени».

В публикации ОЗ цифра «I» также указывала на авторское намерение создать цикл; это намерение не осуществилось, и Салтыков включил очерк в сборник «Признаки времени» в изд. 1882. При этом он переработал и значительно сократил текст очерка. Приводим два варианта ОЗ.

К стр. 153, в середине абзаца «Трагическая сторона…», после фразы «…вне ограниченности не может быть спасения»:

Подобно тому как в стране, переходящей из низшего фазиса общественности в высший, бывает спрос на людей талантливых, убежденных и энергических, которые обыкновенно и являются на призыв, — так точно и в стране, мечтающей о блаженстве неподвижности, бывает спрос на людей ограниченных, которые также не упускают откликнуться без замедления. А как скоро есть спрос, то, значит, есть нужда в таких людях, нужда же, в свою очередь, приносит за собой силу, авторитетность, почет.

К стр. 159, в середине абзаца «Что такое скука…», после слов «…нет прочного и продолжительного наслаждения…»:

…а следовательно, нет и действительного обеспечения от наплыва скуки. Все другие виды органической деятельности человека прежде всего отличаются сравнительною малосложностью своих составных стихий, которая исключает всякую мысль о возможности бесконечно разнообразных комбинаций. А в этом-то разнообразии комбинаций и заключается то условие, которое обеспечивает прочность наслаждения. И ежели за всем тем некоторые из упомянутых выше низших видов деятельности все-таки достигают значительной степени разнообразия и утонченности, то этот факт свидетельствует не о богатом содержании самого явления, а только о вторжении в его сферу чуждого ему элемента умственности. Благодаря этому вторжению наслаждение даже невысокого достоинства получает некоторое освежение, но освежение только временное, потому что продолжительное смешение двух разнородных стихий никогда не остается безнаказанным и в конце концов приводит не к освежению, а к взаимному искажению.

Главная тема очерка — характеристика духовной жизни общества, находящегося в полосе реакции, анализ причин, условий и перспектив распространения «самодовольной ограниченности» в сфере идей. Это сатирическое понятие выделяет в охранительной идеологии разнообразных оттенков общую черту: стремление навязать «мировой жизни» идеалы «домашние», своекорыстные, групповые, «уездные», подменить ими высшие жизненные идеалы общечеловеческого значения.

Героями дня становятся «азбучные мудрецы», проповедники философии житейского здравого смысла. Их идеал — «тишина для тишины», то есть приостановка социального прогресса и развития общественной жизни. Однообразие и бедность воззрений, насаждаемых «самодовольной ограниченностью, сознавшей себя мудростью», приводит к «умственной одичалости» и скуке, общественному бессилию, распущенности нравов, падению искусства до «зрелищ, возбуждающих чувственность», засилью пошлости в литературе.

В либеральной публицистике 60-х годов неоднократно утверждалось, что причиной поражения «партии прогресса» и наступления реакции в России явилась будто бы чрезмерность требований и нетерпимость к либералам «строптивых нигилистов» — революционных демократов. Исследуя в «Самодов. современности» механизм смены «особенно энергических усилий общества, направленных к пересозданию самых существенных его основ», «господством ограниченных людей», писатель на опыте отечественной и западноевропейской истории показывает пагубность политических и идейных компромиссов для общественного прогресса.

«Шиш» — ничтожные результаты реформ 60-х годов в России — «есть лишь естественное последствие тех деморализующих компромиссов», которыми были подорваны «недавние усилия» русского общества. Салтыков отвергает теорию «фаталистического исхода всех реформаторских усилий вообще» и утверждает историческую необходимость и плодотворность бескомпромиссной борьбы за новые, «широкие основания» жизни, то есть за демократическое переустройство общества, в основе которого лежало бы «первое условие всякой общественности», всякого дальнейшего прогресса — «возможность свободного обмена мыслей, возможность спора, возражений и даже заблуждений». Все симпатии писателя на стороне «убежденных, самоотверженных и страстных людей», которые одни могут быть подлинными руководителями общества. В этих словах «читатель-друг» улавливал ясный намек на Чернышевского, Добролюбова, Герцена, Михайлова и других «властителей дум» радикально настроенных кругов 60-х годов.

В истории Западной Европы Салтыков обращается за примерами к французской Директории, к империям Наполеона I и Наполеона III, пришедшим на смену революциям 1789–1793 и 1848 гг., и в особенности к недавней «борьбе с небом» — к Парижской коммуне. (Сочувствие коммунарам выражалось им ранее в «Итогах», см. также комментарий к ним.) Осенью 1871 г., когда создавалась «Самодов. современность», Салтыков безуспешно пытался напечатать в «Отеч. записках» статью В. И. Танеева в защиту I Интернационала и Парижской коммуны «Международное общество рабочих, исторический рассказ по подлинным источникам…», основанную на документах Интернационала и работе К. Маркса «Гражданская война во Франции».[70] Характерна близость эзоповского выражения Салтыкова «борьба с небом» к оценке Парижской коммуны К. Марксом в письме к Л. Кугельману от 12 апреля 1871 г., где говорится о «славнейшем подвиге» «готовых штурмовать небо парижан».[71]

В докладе о 10-й книжке «Отеч. записок» за 1871 г. цензор Лебедев назвал очерк «предосудительным».[72] Совет Главного управления по делам печати 19 октября 1871 г. большинством голосов под председательством М. Р. Шидловского принял решение об объявлении «Отеч. запискам» предостережения за эту книжку. Вследствие протеста Некрасова, который вынужден был поддержать и официозный советник редактора журнала Ф. М. Толстой, пропустивший «Самодов. современность», предостережение не было утверждено министром внутренних дел А. Е. Тимашевым. Но сам Толстой за допущенную «оплошность» поплатился отставкой. Главную роль во всей этой истории сыграло отношение к статье Шидловского, одного из самых ограниченных и тупых представителей царской администрации, бывшего тульского губернатора, послужившего Салтыкову моделью для гротескного образа градоначальника с «органчиком» в голове. В письме к Краевскому от 27 декабря Толстой писал, что именно «Самодов. современность» «была причиною (хотя тайной) озлобленного взрыва неукротимого арх[ангела] Михаила <Шидловского>». Нет сомнения, что Шидловский почувствовал себя лично задетым ядовитой сатирой на «ограниченность, сознавшую себя мудростью».[73]

Стр. 149. Криле — крылья (церковнославянск.).

Стр. 151…«Крестецкий уезд счастлив <…> в нем существует банк», или «город Скопин счастлив <…> в нем имеется деятельный городской голова Рыков». — С конца 50-х, особенно в 60-е годы в России возникло множество банков, в том числе в уездных городах Крестцы Новгородской губ. и Скопин Рязанской губ.; основателем и руководителем последнего был городской голова И. Г. Рыков. В бытность рязанским вице-губернатором (1858–1860) Салтыков обнаружил злоупотребления в деятельности правления скопинского банка и предал его членов суду, но закулисными «хлопотами» Рыкова дело было прекращено сенатом. В 60—70-е годы скопинский банк «развивал свои операции до размеров, приводивших публику в изумление и восторг, пока не лопнул» («Салтыков в воспоминаниях», стр. 450–451). Насмешки Салтыкова над деятельностью этого банка вызваны восторгами либеральной прессы по поводу роста подобных предприятий и попытками представить распространение банковского кредита гарантией всеобщего преуспеяния.

Стр. 154…времена Директории и Первой империи… — Директория — высший орган власти во Франции в 1795–1799 гг., действовавший в интересах крупной буржуазии, был избран контрреволюционным Конвентом, уничтожившим в результате переворота 9 термидора (1794) власть якобинцев и казнившим их вождей: Робеспьера, Сен-Жюста и др. Директория расчистила дорогу диктатуре Наполеона Бонапарта, осуществлявшейся с 1799 г. в форме консульства, а с 1804 г. в форме империи (существовала до 1814 г.), — Первой империи, как стали ее называть позднее, после того как в 1852 г. возникла Вторая империя — Наполеона III.

Стр. 154–155…по дороге задались мыслью, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, — и вышло нечто совсем неожиданное. — Речь идет о крестьянской реформе 1861 г., отменившей крепостное право, но сохранившей много его остатков. Реформа осуществлялась, исходя из руководящих указаний, сформулированных Александром II: «а) чтобы крестьянин немедленно почувствовал, что быт его улучшен; б) чтобы помещик немедленно успокоился, что интересы его ограждены…»

Стр. 157…«возлюбленная тишина, градов и весей отрада», о которой вздыхают поэты… — Перефразированное начало оды Ломоносова «На день восшествия на престол имп. Елисаветы Петровны 1847 года». У Ломоносова:

…кодекс низменного свойства аксиом, который нельзя обойти под опасением ввергнуться в бездну и на дне ее встретить классическую гидру. — «Гидрой» революции, «бездной» анархии и всеобщего разрушения запугивали общество «пустопорожние мудрецы» реакции, связывая эти пугала с самостоятельностью мысли и слова и выдвигая в качестве противоядия куцые прописи житейской мудрости, верноподданнического единомыслия. Такие мотивы, в частности, превалировали в оценках событий Парижской коммуны в русской официозной прессе (см. комментарий к «Итогам»).

Стр. 158. Оставьте мечтательность и займитесь делом, то есть вытаскиванием бирюлек <…> не заглядывайте вперед… — Такие призывы и нападки на «юношей, уносящихся в сферы заоблачные», наполняли консервативную и либеральную публицистику на рубеже 70-х годов (см., например, анонимную рецензию на «Исторические письма» П. Л. Миртова (Лаврова). — РВ, 1871, № 2, стр. 834; статью Суворина «В гостях и дома». — ВЕ, 1870, № 9, стр. 308–309, подпись: А. С—н). О вытаскивании бирюлек см. прим. к стр. 403.

СИЛА СОБЫТИЙ

Рукописи и корректуры неизвестны.

Двадцать пятого ноября 1870 г., отвечая на вопрос А. М. Жемчужникова об авторе очерка, Салтыков писал: «Сила событий» действительно принадлежит мне; я не подписался, чтоб не давать поводов к толкованию».

Работа над очерком протекала, очевидно, в сентябре: в авторском примечании (см. стр. 162) упоминается «развязка французско-прусской войны», то есть поражение армии Наполеона III под Седаном 21 августа / 2 сентября и падение империи во Франции 23 августа / 4 сентября. Кроме того, в «Силе событий» Салтыков полемизирует со статьей Суворина «В гостях и дома» в сентябрьской книжке «Вестн. Европы», номера которого обычно выходили первого числа каждого месяца.

В изд. 1882 очерк был перепечатан с незначительными поправками и некоторыми сокращениями. Приводим два варианта ОЗ.

К стр. 171, в середине абзаца — «Исполнитель глупый…», после слов «являлась бы неотразимою»:

…но такого положения еще не существовало, и когда оно наступит, можно было только догадываться, а не утверждать.

К стр. 174, после абзаца «Зигмарингенцам и гессенцам…»:

Но нет, они даже и этого не скажут, потому что им, в сущности, нет никакого дела до Еврипида. Что такое Еврипид? какое имеет он отношение к общему ходу жизни человечества? Что может принести его чтение, кроме удовлетворения личных вкусов того или другого индивидуума? Помилуйте! да они сами с величайшею охотой готовы восторгаться Еврипидом в часы, свободные от обязанностей паразитства…

Итак, сидите смирно, сражайтесь храбро, уважайте начальников, а там читайте себе Эсхилов, Еврипидов, Аристофанов — хоть Поль де Кока!

«Сила событий» — одно из главных выступлений Салтыкова, посвященных разработке темы патриотизма. Раскрытию содержания этого понятия и выяснению отношения к идее патриотизма разных социальных и политических групп много содействовали, по мнению Салтыкова, «откровения настоящей войны», то есть франко-прусской войны. В свете ее драматических событий, а также отношения к ним русской печати, и ведется в статье, с одной стороны, критика всех видов и форм лжепатриотизма, а с другой — пропаганда демократического и социалистического понимания патриотизма как «идеи общего блага» (подробнее о понимании Салтыковым патриотизма см.: С. Макашин. Великий патриот. — «Правда», 1939, № 128, 10 мая).

Реакционные и либеральные публицисты усматривали причины поражения Франции в ее бурной политической истории, не обеспечившей стране устойчивого «порядка», обвиняли французский народ в отсутствии патриотизма и превозносили как образец государственности, любви к родине и вообще «цивилизации» Германию, объединенную под эгидой Пруссии. Так, П. К. Щебальский в статье «Глава из современной истории» писал, что слабость Франции явилась «наследием революционной эпохи».[74] Торжеством «истинной цивилизации» над «цивилизацией канкана» объявлял победу Германии некий «земский деятель К. А. В.» на страницах «СПб. ведомостей».[75]

Особенно усердствовал в преклонении перед прусским «постоянным, прочным укладом жизни» Суворин. Его статья «В гостях и дома»[76] наполнена призывами «скромно работать и идти по пятам» соседей.

Свое понимание патриотизма и трактовку причин краха империи Наполеона III Салтыков развертывает в полемике с этими публицистами, в первую очередь с Сувориным (см. ниже, в постраничн. примеч.). Ответственность за поражение Франции он целиком возлагает на ее правящую бонапартистскую группу — воплощенное «бесстыжество», и вместе с тем решительно отвергает в качестве образца прусское государство, сатирически дискредитирует его «просвещение», его «порядок». Все свои симпатии писатель отдает французскому народу, противопоставляя его как самодовольно-ограниченному победителю, так и власти «паразитов».

Образное салтыковское понятие «паразиты» в настоящем очерке приобрело наиболее обобщенный смысл. Им охватываются и любые виды хищничества, ослабляющие отечество перед лицом внешнего врага, и главное направление деятельности правящих слоев и государственного аппарата — «насильственное обречение массы в жертву невежественности и обеднению». В этом смысле Салтыков не видит разницы между общественным строем европейских государств. Развал наполеоновской империи является для писателя историческим аналогом будущих судеб подвластной отечественным «паразитам» России. К этой аналогии сатирик постоянно возвращает читателя разными эзоповскими приемами: употреблением русских географических названий в рассуждениях о Франции и Германии, частными сравнениями тамошних порядков с русскими и т. д.

«Патриотизму», охраняющему интересы правящих классов, «патриотизму», насаждаемому насилием «дисциплины», бессознательному в своей апатии или, напротив того, в своем стихийном фанатизме, «патриотизму» угнетенных и неразвитых масс Салтыков противопоставляет сознательный и самоотверженный патриотизм «действительно развитого человека». Такой патриотизм демократичен и чужд национальной исключительности и шовинизма; это «школа, в которой человек развивается к воспринятию идеи о человечестве».

Проявления сознательного патриотизма, несущего миру идеи свободы, писатель усматривает в «действительной политической и социальной жизни» Парижа, в славной истории французского народа, в борющихся демократических силах нынешней Франции, воспрянувшей в момент национального несчастья и готовой пригвоздить к позорному столбу его виновников. С судьбой передовой Франции — Франции революций, «светоча» идей утопического социализма — Салтыков связывает судьбу всех передовых идеалов человечества, судьбу международного освободительного движения и европейского прогресса, что было характерно для русской революционной демократии.[77] Писатель формулирует первейшее условие ее победы над «паразитами»: «привить Париж к остальному национальному организму». Заключительные слова очерка о «громадных результатах», которыми чреваты «совершающиеся события», звучат пророчеством грядущей Парижской коммуны.

Знаменательна весьма близкая перекличка этих прогнозов и оценок Салтыкова в канун Парижской коммуны с мыслями Маркса из письма к Л. Кугельману от 12 апреля 1871 г., в частности, с его противопоставлением героев-парижан «холопам германо-прусской Священной Римской империи».[78]

В «Силе событий» Салтыков доказывает, что деспотия и политика административного произвола не обеспечивают не только «внешней безопасности» любого государства, но и вожделенной внутренней «тишины». Писатель утверждает единственную возможность спасения, возрождения родины — самоотверженную борьбу за материальное и духовное возрождение народа.

С «превосходной статьей» Салтыкова «Сила событий» солидаризировалась демократическая «Искра» (1871, № 2. — «Вестнику Европы» первое предостережение»).

Стр. 163…вместо ружей шасспо простые ударные, или кремневые, или <…> вместо кремня <…> чурка… — Прусская армия была вооружена игольчатым ружьем Дрейзе, что предопределило в значительной степени ее победу над Австрией в войне 1866 г. В том же году французский рабочий Шасспо усовершенствовал игольчатое ружье, но перевооружению французской армии мешали злоупотребления и коррупция генералитета и правящей верхушки. Салтыков намекает, что армия Франции перед войной с Германией была вооружена так же плохо, как армия России перед Крымской войной, когда в результате афер поставщиков, больше всех заявлявших о своем «патриотизме», войска подчас получали кремневые ружья с чурками вместо кремней (см. очерк «Тяжелый год» из «Благонамеренных речей» в т. 11 наст. изд.).

…Могут ли именоваться патриотами проходимцы вроде папских швейцарцев, или тюркосов, или гулящих немцев… — В Римской области до 1870 г. светская власть принадлежала папе; ее охраняла наемная армия, состоявшая большей частью из швейцарцев. «Тюркосы» — алжирские наемники во французской армии; «гулящие немцы» — обилие немецкого и остзейского дворянства в рядах высшего командного состава царской армии. Обличение верхушки «русских немцев», сравнение их с швейцарцами-наемниками было также одной из излюбленных тем Герцена в «Колоколе».

Стр. 164…самый нахальный народ в мире, до того нахальный, что считает свои давние заслуги перед человечеством настолько существенными, что перед ними бледнеют даже те язвы, которые наложило двадцатилетнее недоразумение… — Эпитеты «самый нахальный», «до того нахальный» передают здесь отношение к французскому народу противников демократической, революционной и социалистической Франции. «Двадцатилетнее недоразумение» — 1851–1870, с государственного переворота Луи-Наполеона Бонапарта в 1851 г., провозглашения его в 1852 г. императором Наполеоном III, и до краха Второй империи.

…Бедная Франция! <…> Тебя <…> каждый мекленбург-стрелицкий обыватель <…> называет собранием «думкопфов»! (глупцов — нем. Dummkopf). — Отсюда в разработку темы вводится материал статьи Суворина «В гостях и дома» (ВЕ, 1870, № 9) и сатирическая полемика с этим материалом и позицией автора. В статье Суворина приводились слова некоего патриота-немца: «Мы готовы <…> и много побьем французских думкопфов!» (стр. 314). Издеваясь над карликовыми обывательскими «патриотизмами», Салтыков упоминает жителей мелких немецких княжеств и герцогств: Мекленбург-Стрелиц, Гогенцоллерн-Зигмаринген, Гессен, Липпе-Детмольд, Шаумбург, Лихтенштейн, Саксен-Мейнинген, Нассау и др. В 1866 г. часть их захватила Пруссия, другие вошли под ее эгидой в Северо-Германский союз, а в 1871 г. в Германскую империю.

…в 1848 году ты дала ему позыв к осуществлению идеи о «великом отечестве». — То есть революция 1848 г. во Франции явилась толчком к развертыванию движения за национальное объединение Германии.

Стр. 164–165. Ты виновата тем, что не сумела создать «порядка»; тем, что твои почты и железнодорожные поезда лишены правильности отчетливого механизма; тем, что ты не выдумала ретур-билетов; тем, что ты даже по части почтовых марок оказалась недостаточно твердою. — В статье «В гостях и дома» Суворин восторгался немецким «порядком», честностью и исполнительностью чиновников, «недосягаемым совершенством» почт и железных дорог, удобством ретур-билетов (билетов в оба конца), почтовыми марками Германии (там же, стр. 298–299, 303–305, 311 и др.).

Стр. 165. Покуда ты выдумывала свободу <…>, мекленбуржец <…> предпочитал «некоторую узость взглядов ширине их» <…>. Он уверен <…>, что каждый чиновник <…> в совершенстве знает географию и не зашлет в Кронштадт письма, адресованного в Капштадт… — Новая насмешка над Сувориным в связи с его выпадами против революционно-социалистической пропаганды Чернышевского и его соратников. В вышеупомянутой статье Суворин писал: «…Для нашего общества немало принесли вреда те, которые весьма даровито смеялись над парламентаризмом и успели опошлить его в глазах даже просвещенного меньшинства. <…> Все более юное унеслось в сферы заоблачные и стало бредить о вещах неосуществимых <…>. Лично я предпочел бы некоторую узость взглядов ширине их…» Там же, в качестве примера незнания географии русскими почтовыми чиновниками, Суворин приводил случай засылки одним из них письма в Кронштадт вместо Капштадта — ныне Кейптаун (ВЕ, 1870, № 9, стр. 308–309, 311).

«Wacht am Rhein» — «Стража на Рейне», шовинистическая немецкая песня.

…изнемогайте без <…> писем от родных, как изнемогают обыватели какого-нибудь Боброва… — В статье «В гостях и дома» Суворин жаловался, что отправил из Пирмонта (город в Северной Германии, близ Ганновера) письмо к родственникам в гор. Бобров Воронежской губ., но не получил ответа: бобровский «почтовый чиновник не слыхал о Пирмонте» (ВЕ 1870, № 9, стр. 310).

Стр. 166. …немецкие публицисты <…> упоминают о галльском петухе… — О «галльском петухе» — аллегории Франции, — «вызывающем нас на бой», писал, например, Д.-Ф. Штраус в открытых письмах к Э. Ренану в газ. «Allgemeine Zeitung» в 1870 г.

Стр. 168. «Посмотрите, — говорит мейнингенец, — <…> десятки лет волнуются, <…> а следующие десятки лет выносят постыднейшее иго из всех иг!» — «Allgemeine Zeitung», например, в редакционной статье «Die französische Kriegserklärung und Europa» («Объявление войны Францией и Европа») писала: «После того как <этот народ> свергал династию за династией, конституцию за конституцией, <он> впал в порабощение к пришлому императору-солдату…» (№ 207, 26 июля, стр. 3301). Немецкой вторила русская либеральная печать (см., например, анонимное «Письмо в редакцию» в № 233 СПб. вед., 25 августа 1870 г.).

…Сорти-де-баль — вечерняя женская накидка; здесь: бытовое название «накидок-плащей» французских полицейских (франц. sortie de bal).

Стр. 169. …административных ссылок в Ламбессу и Кайенну… — В Ламбессу (местечко в Алжире, в то время французской колонии) и Кайенну (город во Французской Гвиане в Южной Америке), отличавшиеся изнурительным тропическим климатом, Наполеон III ссылал политических противников.

Стр. 171…издали может показаться, что в массах таится неистощимый источник всевозможных дисциплин. — В ОЗ эти весьма важные строки имели более развернутую редакцию, передающую полнее отдельные звенья и нюансы в горьких, но отнюдь не безнадежных размышлениях Салтыкова о возможностях пробуждения в массах гражданского самосознания:

Одна из таких истинно замечательных в истории человечества минут наступила теперь. — Речь идет о трагической для Франции «развязке» франко-прусской войны (катастрофа при Седане), послужившей толчком к провозглашению республики во Франции 4 сентября 1870 г., а впоследствии и к событиям Парижской коммуны. Такого рода глубокие общенациональные кризисы, по мысли Салтыкова, могут резко поднимать уровень политического сознания массы общества и народа.

…восторги публицистов, повествующие о немцах-пастухах, читающих в подлиннике Еврипида, и о немцах-офицерах, пишущих с театра войны родным грамотки на санскритском языке… — Суворин в упомянутой выше статье рассказывал о встрече с немецким пастухом-солдатом, читавшим книгу «на греческом диалекте» и оказавшимся доцентом одного из прусских университетов (цит. статья, стр. 315). Интеллигентность прусских вояк превозносил Боборыкин в своих корреспонденциях с Рейна (СПб. вед., 1870, № 217, 9 августа, стр. 2).

Стр. 172. «Как до звезды небесной далеко» — из стихотворения «Утешение в слезах» Жуковского.

Бунтуют поляки, а его ушлют задавать страх уездному городу Соликамску. — Намек на использование кризисных ситуаций на «окраинах» империи для устрашения сил внутреннего сопротивления. В период польского восстания 1863 г. большие войсковые соединения были сосредоточены в Поволжье и на Урале, в связи с ожидавшимися крестьянскими волнениями.

…Бендеры <…>, Свенцяны <…> Таммерфорс, Лодзь, Ахалцых, Ахалкалаки, Вольмар <…> вот сколько неизвестных величин он обязан любить. — Названные города находились на угнетенных национальных «окраинах» Российской империи — в Бессарабии, Литве, Финляндии, Польше, Закавказье, Латвии.

Стр. 173. Бывают минуты, когда борьба против ложного общественного настроения считается признаком высшего и безукоризнейшего патриотизма… — В частности, намек на борьбу русской революционной демократии с шовинистическим угаром, раздутым официальной пропагандой в связи с польским восстанием 1863 г.

Стр. 174. Представьте себе такое положение: Франция обратилась в Испанию, Париж — в Мадрид <…> живите без наук и литературы, как живут жители уездного города Пудожа! — Страна абсолютистско-католической реакции и застоя Испания и ее столица Мадрид — здесь — эзоповское обозначение царской России. На смысл иносказания намекает упоминание русского города Пудожа.

Стр. 175. Расходы взимания — расходы по содержанию огромной администрации и полиции, обеспечивавших регулярность поступления или принудительного взыскания налогов и всевозможных сборов с населения.

Стр. 178. Административная централизация — система управления, при которой местное управление по всем вопросам подчинено центральным учреждениям и действует по указаниям последних. Салтыков был противником административной централизации как системы, сковывающей развитие общественно-политического самосознания и активности масс (см. также в наст. томе седьмое из «Писем о провинции»).

Стр. 180…применять его только, так сказать, в табельные дни. — То есть в исключительных случаях: табельные дни — дни церковных праздников и «царские дни», помеченные в календаре неприсутственными, нерабочими.

…теоретиков молчания <…> только свидетельство истории (и то в таких примерах, как Иоанна д’Арк, но отнюдь не в таких, как Вильгельм Телль) заставляет <…> признать <…> небесполезные свойства <патриотизма>. — Салтыков имеет в виду попытки проводников авторитарной идеологии (теоретиков молчания) в Европе и России вычеркнуть из мировой истории страницы, отмеченные самостоятельным историческим творчеством социальных низов, или фальсифицировать их. В этом смысл противопоставления Салтыковым имен Жанны д’Арк и Вильгельма Телля. «Реабилитация» французской аристократией и духовенством Жанны д’Арк (1456), ранее объявленной еретичкой, колдуньей и сожженной на костре, превратила ее из народной героини в мученицу за веру и короля. Имя же Вильгельма Телля как вожака восставших швейцарцев (XIV в.) было нежелательным для царской власти и изымалось ею из публичного обращения (см. прим. к стр. 253 в т. I наст. изд.).

Стр. 181…паразит из смиренных <…> охотнее назовет себя курицыным сыном, нежели признает свою национальность. — Такой эпизод см. в очерке «Русские «гулящие люди» за границей».

Стр. 182…в руках наезжих людей. — Став императором Франции, Наполеон III вернул из эмиграции и поставил у власти ряд своих друзей по изгнанию, в котором он находился до 1848 г., ведя жизнь политического авантюриста.

Сегодня сжигают живьем человека и чуть-чуть не вздергивают на виселицу представителя страны за то, что он высказывает свободное мнение, завтра — уходят с арены военных действий толпы гард-мобилей… — Французская печать сообщала о «сожжении крестьянами в Дордони землевладельца за то, что он не хотел крикнуть «Vive l’Empereur!», Об этом рассказывалось также в корреспонденции Боборыкина (СПб. вед., 1870, № 228, 20 августа, стр. 2) и в «Иностр. обозрении» «Вестн. Европы» (№ 9, стр. 395). Там также описывался случай в Сомском департаменте: «Когда представитель его в Законодательном корпусе, граф д’Эстурмель, объявил крестьянам, что он считает нужным низложить императора, толпа <…> бросилась на него и хотела его повесить…» Гард-мобили — солдаты «подвижной гвардии» (франц. garde mobile), то есть гражданской милиции, которая была создана в 1848 г. из буржуа и люмпенов, использовалась для подавления революции, затем была распущена Наполеоном III и вновь учреждена в 1868 г. в качестве армейского резерва. К началу франко-прусской войны ее не успели обучить и вооружить, и она оказалась небоеспособной.

Массы так мало чувствительны для разложения, что издали может казаться, что в них таится неистощимый источник всевозможных дисциплин. Опровержение такого мнения почти всегда является внезапно, в форме откровения. (О значении термина «разложение» см. в прим. к стр. 473 наст. тома.)