Признания без пяти минут подружки (ЛП)

5

потенциал: возможность развития во что-то хорошее

(см. также: первый день десятого класса)

Когда я была маленькой, первый день учебного года был для меня великим днем. Все было новым. Начинаешь заново, в новой одежде, с новыми ручками и карандашами, чистыми тетрадями, в которых еще никто не писал, с учителями, которых никогда не встречал – все должно было случиться в будущем, но пока ничего не происходило.

Этим утром, пока собиралась, я почувствовала это зудящее возбуждение. Это чистый лист, время обновления. Роуз Царелли сбрасывает старую кожу, и все видят, как появляется новая красивая бабочка – бабочка, которая путает метафоры, но все же это бабочка. Прощай, стеснительная странная девочка, которая тоскливо бродит, таская за собой валторну и беговые кроссовки, связанные друг с другом; здравствуй, непредсказуемая, но волнующая, девушка с великолепным певческим голосом, у которой крутые друзья – и возможно, парень–старшеклассник – и главная роль в мюзикле. Да, может, она не величайшая модница, но ее лучшая подруга – самая стильная девчонка во всей «Юнион Хай», так что и ей достается кое–что крутое. И да, возможно, в прошлом году она влезла в этот грязный конфликт с Региной Деладдо из-за Джейми Форта, но ее папа погиб в Ираке, поэтому люди должны быть с ней любезны.

Но постойте, разве не эта девушка оказалась в бассейне на вечеринке у Майка Даррена?

Я практически смеюсь. Даже когда я выдумываю, что люди обо мне говорят, я не могу оставаться позитивной. Я имею в виду, кому это надо? Зачем заморачиваться с выдумками, если от этого не становится лучше?

Направляюсь на кухню, где мама, которая уже в офисе с клиентом, оставила мне записку и тост с арахисовым маслом. В записке сказано: «Отличного первого дня!» Когда мама собирала для меня обеды в младших классах, она обычно клеила стикеры на салфетки и писала записки. Я заставляла себя дотерпеть до обеда, чтобы прочитать ее записки и посмотреть, какие стикеры она выбрала. Это было моей любимой частью дня.

Трейси сигналит с улицы, и от волнения я ощущаю легкую нервную дрожь. Больше никакой ходьбы пешком в школу – у моей лучшей подруги есть своя машина.

Перекидываю через плечо новую замшевую сумку – Трейси заставила меня пообещать, что я никогда не буду больше носить рюкзак – и то, как она удобно держится на руке, придает чувство взрослости, когда я иду к машине. Трейси бегло осматривает меня и кивает в знак одобрения моего образа, который мы обсуждали прошлым вечером. Пока что десятый класс начинается довольно хорошо.

Через пять минут, когда мы стоим на светофоре прямо перед школой, это чувство начинает исчезать. Над нами маячат массивные здания, которые больше не выглядят такими безобидными, как мне казалось этим летом, когда я ходила мимо них в «Gap». Теперь они кажутся большими и какими-то... нехорошими, если это вообще возможно.

— Перенаправь свои мысли, — говорю я себе, используя технологию для борьбы с паникой, которой меня научила Кэрон. — Сосредоточься на чем–то простом и хорошем.

А это – старая песня Патти Гриффин, которую я в последнее время репетирую. Она называется «Моисей», и это первая песня с ее первого альбома. Я думаю, что это самая красивая песня из всех, которые я слышала. Я пела ее прошлым вечером, хотя должна была репетировать для прослушивания на роль в «Что бы ни случилось». Я пою совсем не похоже на Патти, и меня это беспокоит, поэтому я подпеваю ей, чтобы было гармоничнее. Я слышу ее в голове, и она вырывается у меня изо рта. И звучит неплохо.

Когда пою, я обычно теряю счет времени – может пройти час, а я буду думать, что прошло пять минут.

Я это обожаю.

Загорается зеленый, и Трейси поворачивает направо, а потом налево, и въезжает на стоянку, которую школа делит с торговым центром, где разрешается парковаться ученикам. Мне становится интересно, какие учителя у нас будут в этом году, и я понимаю, что технология перенаправления работает. Меня больше не окружают мрачные мысли.

Стоит это запомнить.

Мы кружим в поисках места – осталось 10 минут до звонка, а на парковке почти все занято. Так как я всегда ходила в школу пешком, я никогда не была на этой парковке до звонка. И не знала, как это зрелищно.

Никто не заходит внутрь. Очевидно, все ждут до последней секунды. Многие девочки расчесывают волосы, красятся, сравнивают наряды, пишут смс и делают вид, что не смотрят на парней. Парни или едят, или бросают друг другу мяч – или то, что они отобрали у кого–то, чтобы использовать как мяч – и делают вид, что не смотрят на девочек. Их явно не волнует, что с их лиц капает пот, а рубашки измазаны еще до того, как они зашли в класс. Они думают, что выглядят разгоряченно.

Наверно, неплохо быть парнем – они кажутся не такими застенчивыми, как девочки. Например, той ночью Джейми совсем не выглядел смущенным из–за того, что возбудился, когда мы целовались.

Я отворачиваюсь, чтобы Трейси не видела, как я краснею.

Приходится признать, что один из лучших моментов в начале учебного года – то, что я, возможно, буду видеть Джейми хотя бы раз в день. А может, чаще – смотря, что случится на нашем совместном ужине.

Когда у нас будет свидание.

— Это не свидание, — напоминаю я себе. Никто не говорил о свидании.

Когда Трейси заезжает на нечто, похожее на последнее свободное место на парковке, и я выхожу из машины в самый идеальный сентябрьский день, я ощущаю еще один проблеск возможностей – в этом году может случиться что-то хорошее. Стоя на этой парковке, где из магнитолы гремит Radiohead, а солнце так сильно отражается в крышах машин, что все кажутся вибрирующими в такт музыке в отдельных пузырях серебристого света, я чувствую – возможно (всего лишь возможно), я смогу что–то сделать с собой в этом году.

Роуз 2.0

— Трейс! Рози! Всем привет!

Пронзительный крик Стефани прорывается через шум на парковке. Мы с Трейси не видели Стефани все лето – ей пришлось провести три месяца на ферме своего папы в южном Иллинойсе из-за той встречи выпускников. Тогда ее мама чувствовала себя такой виноватой в разводе, что почти не наказала Стефани, которая напилась до отключки и оказалась в больнице. Но когда наступило лето, она собрала вещи Стефани и отправила ее тратить драгоценное время с коровами и свиньями. Стефани была на грани нервного срыва из-за этой поездки, заявляла, что там нечего делать и не с кем общаться.

Зато теперь достаточно одного взгляда на Стефани Трейнер, чтобы понять, что она сделала за это лето: повзрослела, стала открытой и хорошенькой. Гораздо более хорошенькой.

Трейси так же ошарашена, как я, но она хотя бы визжит в ответ от восторга, что видит нашу подругу после этих долгих месяцев. А я просто стою с отпавшей челюстью и думаю, что еще одна из моих подруг намного симпатичнее меня, и это просто маленькое чудо, что она вообще заговаривает со мной на парковке в первый учебный день. Мне стоило бы прямо сейчас затеряться в толпе и не замечать, что она пытается привлечь мое внимание. Это пошло бы на пользу нам обеим.

— О, Боже! Привет-привет-привет! — Она хватает Трейси и меня, и пытается обнять нас одновременно. Я едва достаю головой до подбородка Стефани. — Девчонки, я так по вам соскучилась!

— Стеф! Ты посмотри на себя! Выглядишь потрясающе, — говорит Трейси, делая шаг назад, чтобы лучше рассмотреть эту уверенную в себе фотомодель, которая сменила нашу когда-то миниатюрную и болезненно стеснительную подружку. — Чем тебя там папа откармливал? У тебя, похоже, модельный рост!

— А, я просто на каблуках, — говорит она, поворачивается и поднимает ногу, чтобы показать нам свои туфли с безумно высокой танкеткой. — Я не такая высокая. — Когда она снова оборачивается к нам, она сразу же начинает сутулиться, чтобы стать ниже. Такая уж она девочка – лучше ей будет некомфортно физически, только чтобы кому-то другому не было плохо.

— Где ты купила эти туфли? В них ноги смотрятся как трехметровые! — Теперь Трейси ходит вокруг Стефани кругами, как будто Стефани участвовала в шоу по преображению внешности и только сейчас показала свой новый облик.

— Ой, замолчи,— говорит Стефани и краснеет так сильно, что ее лицо становится таким же, как ярко-рыжие волосы.

— Холщовая танкетка идеальна для этого времени года. Дизайнерские? — пока Трейси говорит, она достает из сумки iPhone и фотографирует туфли Стефани. Стефани выглядит немного озадаченно, но когда она быстро смотрит в мою сторону в поисках объяснения, я лишь пожимаю плечами и пытаюсь не жалеть, что надела балетки, в которых ноги похожи на маленькие дома на колесах. А еще на мне джеггинсы, которые не делают чести невысокой девушке с бедрами бегуна.

Меня осеняет, что Трейси могла выбрать для меня наряд, который хорошо бы смотрелся на ней, но она забыла принять во внимание наши очень разные типы телосложения.

— Стеф, как ты в этом смогла выйти из дома? — спрашиваю я. — Я имею в виду, если бы такое лежало у меня в шкафу, мама бы взбесилась.

— У мамы новая работа. Она уходит раньше меня, а приходит позже, поэтому я могу одеваться, во что хочу! На самом деле, это ее туфли – она меня убьет, если узнает, что я их надевала. Но теперь у нас одинаковый размер! Это офигенно! Заходите как-нибудь ко мне – пошаримся в ее шкафу.

Трейси практически зеленеет от зависти. По ее мнению, мама Стефани – одна из немногих, чей шкаф действительно достоин набега на него.

В школе раздается предварительный звонок, и все мы начинаем двигаться, подобно стаду, к главному входу, влекомые силой притяжения очередного учебного года. Я решаю, что школа похожа на конвейерную ленту в жестоком кино. Тебя привязывают к ней, и неважно, как ты вырываешься, ты просто движешься к циркулярной пиле, готовой искромсать тебя на кусочки.

Видите? Пять минут назад парковка была оазисом возбуждения, потенциала и возможностей. А теперь мне видятся убийственные циркулярные пилы. Какого черта со мной опять это происходит?

— Ну что? Как дела, девчонки? Вы обе такие хорошенькие, и стройные, и загорелые. Вы, наверно, все лето ходили на пляж? Я так вам завидую. Купаться рядом с фермой совсем не весело – да там вообще невесело, рядом с фермой! Там есть какие-то места для купания, но знаете, нет океана или типа того. А парни... о, Боже. Вы не поверите, что такие бывают. Они пахнут сеном, и неважно, сколько раз они примут душ или какой одеколон на себя выльют. Но знаете что? В Южном Иллинойсе они вырастают такими большими!

Стефани хихикает и просто идеально взмахивает волосами, что привлекает завистливый взгляд идущего рядом чирлидера. Я вижу, как она оценивающе рассматривает Стефани, пытаясь решить, стоит ли приглашать ее на отбор в команду, который будет сегодня после уроков. Разве это не прекрасно? Стоило мне подумать, что Трейси бросила чирлидинг, чирлидинг запустил свои когти в Стефани.

— Рози, как твоя мама? Как Питер?

Я пытаюсь сочинить простой ответ на эти сложные вопросы, когда появляются Майк Даррен и Мэтт Хэллис, которые выходят из новенькой белой спортивной машины Мэтта. Они оба выглядят так же самоуверенно, как обычно, пока Майк не видит Стефани – он внимательно смотрит на нее, а потом спотыкается об свои же ноги. Он хватается за открытую дверь машины и пялится на нее, раскрыв рот и стараясь устоять на ногах.

Стефани, похоже, паникует, сразу же хватается за прядь своих длинных рыжих волос и накручивает ее на палец. Этот жест – практически единственное, что дает мне понять – Стефани, которую я знала всего пару месяцев назад, просто исчезла.

— Эй, Трейнер, как дела? Давно тебя не видел,— говорит он, пытаясь скрыть свое удивление и замешательство. — Как там Айова?

— М-м, Иллинойс. Отлично. А ты хорошо провел лето?

—О, да, было офигительно. Ты пропустила классную вечеринку позапрошлым вечером,— говорит он, как будто вечеринка плавательной команды, где чуть не утопили Конрада, была важнейшим событием его лета. Не понимаю, как Стефани могла встречаться с Майком, так же, как не понимаю – как Трейси могла встречаться с Мэттом.

— Да, было убойно. Роуз лучше всех провела время, — говорит Мэтт, а его взгляд прикован к длиннющим голым ногам Стефани. Трейси раздраженно вздыхает. — Любишь хорошо проводить время в воде, да, Роуз?

— Рози, ты занялась плаванием? — спрашивает Стефани.

Когда Мэтт чуть не падает от смеха, Стефани поворачивается ко мне с извиняющимся взглядом, понимая, что она попалась на крючок, но не совсем понимая, как именно. А Майк совсем запутался – смеяться ему вместе с Мэттом или встать на сторону Стефани.

Я оттаскиваю Стефани в сторону, чтобы рассказать ей, что произошло на вечеринке у Майка, когда замечаю машину Джейми. Он занимает свободное парковочное место недалеко от школы, которое мы почему-то пропустили – может, там был знак «занято» – а потом из машины выходят Джейми, Регина и Конрад. Конрад перекидывает через плечо большую сумку, как можно скорее уходит от них и один направляется к школе. Мне становится нехорошо, когда я думаю, насколько отстойно одному приходить в школу в первый учебный день в девятом классе, особенно, после того, что случилось в ним в пятницу вечером. Но я вспоминаю все, что он наговорил в машине Трейси, и мне делается легче.

Наблюдаю – побежит ли Регина за Конрадом, но она остается рядом с Джейми. Она могла бы взять его за руку – настолько близко они находятся друг к другу, когда вместе идут в школу.

Напоминаю себе, что я – та, у которой свидание с Джейми в субботу вечером.

Но возможно, у нее будет свидание с Джейми в пятницу вечером.

Словно почувствовав на себе чей-то взгляд, Джейми смотрит через плечо на парковку. Когда его глаза останавливаются на мне, он задирает подбородок и слегка улыбается. Не уверена, стоит ли поздороваться или помахать рукой или еще что-нибудь, и упускаю возможность сделать хоть что-то – пока я размышляю, он отворачивается.

Где 2.0, когда она так нужна?

— Господи, Роуз, ты все еще помешана на этом придурке? — говорит Мэтт. — Разве он не должен был окончить школу в прошлом году?

— Можешь подождать и начать быть дураком после обеда? Пошли, — говорит нам Трейси. Мы идем следом за ней, оставив Мэтта и Майка.

— Эй, Стеф, спасибо за письма и смски, которые были летом, — кричит ей вслед Майк.

Уши Стефани краснеют, но она отвечает ему:

— Да, Майк, кто бы говорил! Ты точно знаешь, как заставить девушку чувствовать себя особенной. — Затем она демонстрирует великолепный, завершающий разговор, взмах волосами и гордо удаляется на своей безумной танкетке, а мы с Трейси пытаемся за ней угнаться.

— Так что я пропустила этим летом? — с ухмылкой спрашивает Стефани. — Вам придется помочь мне это наверстать до звонка.

Я была занята выдумыванием ужасных событий поздними ночами, сохла по Джейми Форта и вела борьбу за поддержание моей привлекательности на мало-мальски среднем уровне – не скажу же я это вслух. А Трейси начинает краткий обзор ее лета. Входя в здание, мы окунаемся в море нравов старшей школы, нравится нам это или нет.

***

Все катится к чертям еще до начала первого урока.

Мы с Трейси и Стефани сидим рядом в кабинете английского. Входят Роберт и Холли.

— Роуз! Скоро прослушивание! Ты готова? — она перекрикивает очень громкие разговоры наших одноклассников.

Я решительно мотаю головой, чтобы дать ей понять – нет, вообще-то, не готова. Я настолько не готова, что это даже не смешно. Я могу подпевать «Моисею» снова и снова, но Патти Гриффин уж точно не ценится в театре мюзикла. Я не выбрала шестнадцать тактов из своей любимой популярной мелодии и не посмотрела видео, которое опубликовал театральный педагог, чтобы все могли ознакомиться с базовыми танцевальными движениями перед прослушиванием.

Короче, я все откладываю подготовку. Похоже, мой план – просто появиться и надеяться на свое вдохновение.

Не лучший способ достижения целей.

Пока Холли что-то болтает о том, как она абсолютно уверена, что у меня прекрасно получится, входят Мэтт и Майк. Майк прыгает на первое попавшееся свободное место, делая все возможное, чтобы не смотреть на Стеф, а Мэтт замирает, когда видит Холли. Роберт замечает, что Мэтт видит Холли, быстро тянется через свою парту, берет ее за руку и мягко тянет к себе. Холли, не имеющая понятия о том, что происходит, начинает объяснять Роберту, что они должны поработать со мной после школы, чтобы я смогла «реально зажечь» на прослушивании. Роберт кивает и вместе с тем осторожно усаживает ее рядом с собой, подальше от Мэтта, который так и смотрит на нее, будто хочет ее съесть.

— Кто это? — спрашивает Трейси.

— Это Холли, девушка Роберта.

Трейси открывает рот, даже не стараясь скрыть свой шок.

— Издеваешься? Откуда она взялась?

— Переехала из Лос-Анджелеса. Ее папа – киноактер, который преподает в Йеле. Они с Робертом познакомились на летнем шоу. Она милая, — ворчу я.

— Ну, похоже, ты свой шанс упустила,— поддразнивает меня Трейси, намекая на то, что Роберт с шестого класса на регулярной основе предлагал мне встречаться. — Завидуешь?

Я завидую, но не в том смысле, который она имеет в виду.

У Холли идеальные волосы, идеальная кожа, идеальное лицо и идеальное тело. Сдается мне, она совсем не ненавидит зеркала. И сдается мне, что она вообще никоим образом не задумывается о зеркалах. Наверно, это совсем другая жизнь, если ты выглядишь, как Холли Тейлор. Или как Стефани Трейнер.

Практически одновременно раздаются вибрации и позвякивания множества сотовых, когда все достают их из сумок и рюкзаков, чтобы перевести в беззвучный режим – мы должны оставлять телефоны в шкафчиках на весь день. Мэтт, до сих пор стоящий в передней части класса, умудряется оторвать взгляд от Холли, чтобы проверить свой телефон. Когда он поднимает глаза, на его лице возникает странное выражение. Он поворачивается к Трейси со смущенной физиономией.

Когда в восьмом классе они впервые появились вместе, Мэтт смотрел на нее с обожанием. А потом, в прошлом году, он смотрел на нее так, будто она паразит, от которого он не может избавиться. После их расставания он вообще перестал на нее смотреть. Теперь он уставился на нее, словно должен что-то сказать, но не знает, каким образом.

Что-то в выражении его лица заставляет меня очень-очень сильно переживать за Трейси. Он ни за что вдруг не почувствует себя виноватым из-за событий прошлого года. Происходит нечто другое – нечто, готовое бурно развиться.

Да, фантастический потенциал для первого учебного дня.

Кристин – уже одетая для чирлидерской тренировки, с паникой в глазах и бешено качающимся «конским хвостом» – мчится к Трейси и кладет на парту свой iPhone.

— Просто подумала, что ты должна это знать, — говорит она, а ее взгляд бегает по классу, останавливаясь на всех, кто смотрит в телефоны. Если бы я точно не знала, я бы сказала, что Кристин неловко из-за того, что она показывает Трейси.

Мэтт опускает голову и занимает место в конце класса, а меня начинает подташнивать. Трейси смотрит в телефон Кристин и замирает.

Я смотрю через ее плечо и вижу фото на странице Facebook. На фото список имен, написанных на двери туалетной кабинки, а сверху стоит сегодняшняя дата. Под датой слова: «Топ-10 шлюх Юнион Хай» и 10 имен. Трейси, у которой за всю жизнь был один парень – парень, который сейчас сидит в конце класса и не может посмотреть ей в глаза – под номером 1.

Беру телефон и проматываю вверх, чтобы посмотреть, чья это страница. Она принадлежит YouTube-шпиону, который выложил унизительный танец Трейси и Кристин после встречи выпускников в прошлом году, но он еще и снял то, что в тот момент я считала одним из похвальнейших моментов моей жизни: как я набросилась на Регину на беговом отборе.

YouTube-шпион должен быть девочкой, потому что под фото есть подпись: «3 этаж, 2 кабинка женского туалета». А может, это парень, который наловчился хитрым путем проникать в женский туалет, что само по себе противно.

Есть некая ирония в том, что YouTube-шпиону нужна страница на Facebook. Похоже, не все социальные сети созданы равными. А еще меня восхищает, что кто-то успел написать список на туалетной кабинке, который уже сфотографировали и выложили на Facebook. Учебный год еще даже не начался.

— Ты же придешь на отбор сегодня, да? — обеспокоенно шепчет Кристин. Трейси не может оторвать взгляд от телефона. — Ты нам, правда, нужна. — Трейси по-прежнему не отвечает, и Кристин вздыхает. — Это всего лишь список шлюх. Это ничего не значит.

Трейси поворачивается ко мне с чуть раскрытым ртом. Потом она говорит:

— Кристин, если это ничего не значит, зачем ты мне его показала?

Кристин занимает оборонительную позицию:

— Как я и сказала. Просто подумала, что ты должна знать.

— Это было супер мило с твоей стороны. Лена тоже думает, что я должна это знать?

Кристин кажется виноватой, когда выхватывает свой телефон, круто разворачивается и драматично падает на свободный стул.

— Трейс, просто приди сегодня, ладно? Ты нам нужна. Ты лучше всех танцуешь.

Трейси медленно оборачивается на стуле, глядя на Мэтта своим самым испепеляющим взглядом. Он кажется по-настоящему огорченным, что меня удивляет. Она садится прямо и собирается мне что-то сказать, когда раздается звонок и быстрым шагом входит знаменитый красавчик мистер Кэмбер.

Каждый год как минимум две–три девочки, а иногда и мальчик, попадают в неприятную ситуацию из-за того, что пишут Кэмберу любовные письма в День Святого Валентина. Теперь это уже практически традиция «Юнион Хай». Я слышала, что в прошлом году он получил три письма, включая одно поддельное, которое кто–то написал от имени мисс Масо – всем бы хотелось, чтобы Кэмбер ее куда-нибудь пригласил, потому что они оба очень хорошо выглядят и были бы отличной парой.

Чтобы сохранять дистанцию, Кэмбер обычно жесткий и бескомпромиссный, не тратит ни секунды на болтовню или дружеское общение. С нами он переходит прямо к делу – никаких приветственных речей, никаких «это должен быть отличный год, ребята», ничего. Пока пишет на доске свое имя, он начинает говорить:

— Если вы забыли убрать телефон в свой шкафчик, отдайте мне его сейчас или я оставлю вас после уроков в ту же секунду, когда он зазвонит. Я имею в виду именно это – в ту же секунду, когда он зазвонит.

Когда Кэмбер отворачивается, чтобы убрать со стола стопку учебников, ко мне поворачивается Трейси с широко раскрытыми глазами. Я еле слышно шепчу:

— Ты в порядке? — Она отвечает так же:

— А ты? — Я реагирую на это своим самым смущенным выражением лица. Она отвечает мне тем же. Потом она указывает на себя и поднимает один палец, указывает на меня и поднимает два пальца.

В первую секунду я не представляю, что она хочет этим сказать. И вдруг, в один миг душераздирающей ясности, я понимаю.

Номер 2 в списке «Топ-10 шлюх Юнион Хай»?

Я.

Кэмбер с грохотом кладет книгу из его стопки на мой стол. Она называется «Когда я умирала».

Мой сотовый – а я забыла отключить звук, потому что это мой первый день в школе с телефоном – пищит в сумке, оповещая о появлении чего-то. Уверена, что это смс от мамы с дополнением к записке, которую она мне оставила, и пожеланием отличного дня.

Кэмбер озирается в поисках преступника и выглядит удивленным, когда видит, что у меня одной виноватое выражение лица.

— Какое фантастическое начало, мисс Царелли. Увидимся после школы для первого оставления после уроков в этом году. Добро пожаловать обратно.

Спасибо. Просто великолепно здесь находиться.

***

Обычно после уроков оставляют на сорок пять минут, но когда Кэмбер взял мой телефон и спросил меня – единственного ученика из всех его классов, который умудрился заработать это наказание в первый учебный день – почему я притащила «эту дурацкую штуковину» в класс, я объяснила, что раньше у меня не было сотового и я не привыкла к правилам «Юнион Хай». Он протянул мне телефон и сказал, что я могу идти.

— Я слышал кое-что хорошее о вас, мисс Царелли, — говорит он, и это звучит нарочито по-полицейски – на всякий пожарный, если я подумаю, что он хорошо ко мне относится. — Надеюсь, это правда. Увидимся завтра.

Это приятнейшая вещь, которую мне сегодня сказали. Конечно, это неудивительно, учитывая, что меня множество раз называли «Шлюха №2» самые отъявленные подонки «Юнион Хай» – за исключением Мэтта. Мэтт был необыкновенно молчалив и неспособен посмотреть в глаза мне или Трейси, а это, насколько я понимаю, значит, что за списком стоит его девушка Лена.

Дело в том, что Кристин, на самом деле, была в чем-то права – это просто список шлюх. Такой есть в каждой старшей школе, и он вряд ли имеет что-то общее с реальностью. Их обычно пишут девчонки, которые пытаются разрушить репутацию других девчонок или рассорить пару, заставив парня думать, что его девушка тусуется с целой футбольной командой. Давайте лучше не будем касаться этих двойных стандартов. Парни делают все, что хотят, а девушку называют шлюхой за... ну, в моем случае, поцелуи.

Уверена, что Лена включила меня в список за все неприятности, которые я причинила Регине. Хотя, по правде говоря, она должна меня благодарить. Ведь я – причина того, что она стала капитаном в этом году. Если бы не я, она бы так и оставалась одной из чирлидеров.

Отстойно быть в списке. Это уже наталкивает на прозвище, которое потенциально может приклеиться ко мне на весь оставшийся год. Но, честно говоря, после того, как меня называли «Сучка 911» половину прошлого года, и это было написано на каждой парте, где я сидела, несколько раз услышать в коридоре «Шлюха №2» – не такое уж большое дело.

Тем не менее, «Шлюха №1» – это даже не большое, а огромное дело.

Трейси провела день с гордо поднятой головой, игнорируя скандирование «Номер один! Номер один!», преследовавшее ее в коридорах. Но я несколько раз отводила ее в туалет, чтобы она поплакала. А когда я пыталась сказать ей, что список ничего не значит, она выходила из себя, говоря: «Конечно, Роуз, ты думаешь, это ничего не значит. Ты ни с кем не спала. А если бы спала, ты бы намного больше расстроилась, уж поверь мне».

Понятия не имею, правда это или нет. Может, и правда. А может, у меня совсем другое восприятие из-за того, через что я прошла в прошлом году. Однако, как бы то ни было, я решила держать рот на замке до конца дня. Я даже не прыгала от радости, когда она сказала, что теперь ни в коем чертовом случае не вернется в чирлидинг.

Выйдя из кабинета Кэмбера, я включаю телефон и вижу сообщение от Трейси – она ждет меня в машине, если я хочу поехать домой после своего наказания. Я иду по лестнице и сквозь огромное окно вижу футбольное поле за крышами учительских автомобилей, до невозможности зеленое и заполненное спортивными командами. Вижу команду по кроссу, бегающую вокруг поля для разминки, и задумываюсь – может быть, я должна быть среди них? Хотел бы папа видеть меня там, особенно после того, как я не попала в команду в прошлом году?

Чувствую угрызения совести из–за того, что больше не бегаю, а потом думаю о письме Вики, где она желала мне удачи в первый учебный день. Она написала: «Будь тем, кем хочешь ты, а не тем, кем хотят тебя видеть другие». В тот момент мне представлялось, что это всего лишь третьесортный совет, который она взяла из открытки, поздравляющей с первым учебным днем. Но теперь я, вроде бы, понимаю смысл. Легко продолжать что–то делать лишь потому, что другие от тебя этого хотят, даже если ты сам уже не хочешь.

Не могу перестать смотреть на изумрудно-зеленое поле. Оно выглядит как в кино о самой идеальной старшей школе в мире. Люди на нем в идеально сидящей спортивной форме живут идеальной жизнью старшеклассников. Они находятся именно там, где должны быть, и делают именно то, что должны делать. А я? Я уже стала первой, кого оставили после уроков в этом учебном году, и попала в список шлюх. И что же именно я должна делать?

Петь.

Но если певец поет только, когда его никто не слышит, разве это настоящий певец?

Я спускаюсь по лестнице и открываю входную дверь как раз в тот момент, чтобы увидеть, как Джейми и Регина направляются через учительскую стоянку к парковке торгового центра – снова вместе. На меня накатывает волна расстройства – я не общалась с Джейми с тех пор, как он приезжал к дому Трейси.

За последние несколько дней было около пятнадцати разных моментов, когда я собиралась отправить ему сообщение. Но я супер усердно трудилась, чтобы себя отвлечь, и не сделала этого. Если Джейми хочет меня пригласить, он позвонит мне и расскажет, какой у него план.

Я вижу, как они остановились и смотрят друг на друга. Так повелось, что когда я вижу Джейми и Регину вместе, я так ревную, что не могу даже смотреть прямо на них. И я по-прежнему ревную, но по-другому. Потому что в Регине что–то изменилось. Она кажется... побежденной или типа того. Она может продолжать давать всем жару и пугать людей, но я могу сказать – что-то в ней не так.

На первый взгляд кажется, что Джейми и Регина вместе смеются, и я чуть не отворачиваюсь. Но они не смеются – они спорят.

Затем я осознаю кое-что еще. За ними наблюдаю не только я.

Конрад настолько поглощен происходящим между Джейми и Региной, что не замечает меня, стоящую за три метра от него и видящую, что он наблюдает за ними. Он приседает и грызет ноготь, а до нас долетают обрывки из разговора. Слово здесь, слово там – недостаточно, чтобы догадаться, о чем они говорят.

Джейми что-то говорит, но Регина срывается с места, шагает через парковку и вверх по склону к торговому центру, оставив его там, где он стоит. Его руки сжимаются в кулаки, и он так смотрит на рядом стоящую машину, будто хочет по ней стукнуть. Интересно, здесь ли Энтони – возможно, он ждет Регину, а Джейми из–за этого сходит с ума от ревности.

Хотя я чувствую, что это не так – я вижу здесь не ревность. Жду, чтобы посмотреть, пойдет ли он за ней, но вместо того, чтобы пойти вверх по склону, он отворачивается и направляется к футбольному полю. Я знаю, что он идет не на тренировку, поскольку его официально исключили из спортивных команд «Юнион Хай» два года назад. Понятия не имею, куда он идет.

Опять смотрю на Конрада и замечаю, что он следит за Джейми, а не за Региной. Предполагаю, что Конрад последует за ним, возможно, чтобы сказать ему пару ласковых, но он остается на месте, пока Джейми не скрывается из вида, а потом встает и облокачивается на машину, за которой прятался. Он закрывает глаза, опускает голову, делает несколько глубоких вдохов, затем идет в мою сторону, к бассейну. Я пригибаюсь, и он проходит совсем рядом, не заметив меня.

Конрад кажется совсем не похожим на того человека, который тем вечером смотрел волком и изрыгал яд на заднем сидении машины Трейси. На нем голубые джинсы, синяя футболка и красные конверсы – ничто из этого не привлекает к нему внимание, в отличие от причудливых мокасин. И он выглядит таким несчастным, что это практически причиняет боль.

Наверно, он переживает из-за того, что случится, когда он явится на тренировку в первый учебный день. Честно говоря, я несколько впечатлена тем, что он туда идет. Думаю, я бы не смогла после таких событий на вечеринке.

Интересно, какими были отношения Джейми с Конрадом, когда он жил у Деладдо. Тем вечером Конрад злился на Джейми, но Джейми не воспринимал это всерьез, словно знал, что нужно просто переждать. Возможно, Джейми для Конрада как старший брат, и Конрада поражает, что Джейми и Регина больше не вместе.

Как только Конрад исчезает из поля зрения, мне требуется полсекунды, чтобы принять решение пойти за Джейми.

— Джейми, — зову я, задыхаясь, потому что бежала, чтобы его догнать, а я вообще не бегала с весны. Когда он оборачивается, сначала кажется злым, потом его лицо становится менее строгим, и он улыбается. Он по-настоящему улыбается. Яркий солнечный свет золотом отражается в его волосах и глазах, а я представляю, что могла бы выжечь его изображение в своей памяти и смотреть на него, когда захочу.

— Привет, — говорит он.

— Привет,— отвечаю я. — Поздравляю с первым днем в последнем классе.

— Спасибо, — несколько удивленно говорит он, как будто до него раньше не доходило, что он в последнем классе.

Его взгляд блуждает по моему лицу, изучая меня, и это заставляет меня думать о том, как он прижимал меня к машине и целовал. Трясу головой, чтобы прогнать эту мысль, беспокоясь, что по выражению моего лица он поймет, что я думаю о самом сексуальном событии всей моей жизни.

— М-м, я видела тебя с Региной. Мне показалось, вы ссорились.

—Просто разговаривали, — сделав паузу, говорит он.

— Я ничего... не слышала. Если тебе интересно.

Он не говорит, интересно ему или нет.

Я думаю, что, возможно, пора начать использовать прямой подход к Джейми Форта.

— Что с ней происходит? — В сумке пищит телефон. — Извини, — говорю я, быстро достаю и смотрю на него. Это Трейси. Она пишет: «Нужно с тобой поговорить». Я кладу телефон обратно в сумку. — Ты не должен говорить мне сейчас, если не хочешь. Можешь сказать в субботу.

Я сейчас ткну себя в глаз. Я не собиралась говорить о субботе – ни единого слова. Теперь это звучит так, будто я ему напоминаю. Или выуживаю информацию.

— Роуз, смотри... я работаю в субботу.

Разочарование тяжестью наполняет мою грудь. Не уверена, почему мое первое побуждение – сделать вид, что меня это не волнует, вести себя так, словно он только что не пренебрег мной – снова. Думаю обо всем этом высказывании правды, которому я научилась на терапии. Интересно, какого черта я не могу применить это здесь.

— У тебя есть работа?— спрашиваю я так буднично, насколько это возможно.

— Да. И некоторое время я буду работать почти каждый вечер. Но скоро я собираюсь освободить пятницу или субботу.

Я смотрю на свои ноги, втиснутые в балетки, и воображаю, что если бы я только надела ботинки, этого бы не случилось. Пока я заключаю с собой пакт о ненадевании балеток, в мое поле зрения попадает рука Джейми. Я чувствую, как его теплые пальцы поднимают мой подбородок, чтобы заставить меня смотреть ему прямо в глаза.

— Я задолжал своему папе, когда меня арестовали.

Интересно, мои родители потребовали бы, чтобы я вернула им долг, если бы оказалась за решеткой? А еще интересно, что произойдет, если я прямо сейчас поцелую Джейми. Естественно, эти две мысли не связаны между собой. Мне очень трудно думать головой, потому что я все еще чувствую прикосновение Джейми на своей коже.

— Прости, — говорит он.

— Ого, два извинения за четыре дня. — Пытаюсь вызвать в себе ту бойкость, которая появилась той ночью, но при свете дня это не так-то просто. Похоже, я слишком стараюсь. — Если честно, я все равно не думала, что мы с тобой поужинаем.

—Мне просто нужно несколько недель, — говорит он.

Мой телефон снова пищит.

— Мне надо идти. — Часть меня хочет взять свои слова обратно – мое общение с Джейми происходит настолько редко, что я не должна первая его заканчивать. Другая часть меня горда собой.

Джейми кивает.

— Увидимся, Роуз.

Ухожу раньше, чем уходит он, и пока иду по склону к парковке для учеников, заставляю себя досчитать до тридцати, прежде чем обернуться. Он идет мимо дальней стороны беговой дорожки, где в прошлом году я выясняла отношения с Региной. Благодаря ему меня не выгнали из школы. Благодаря ей у меня остались шрамы на предплечьях и голенях.

Когда я подхожу к машине Трейси, в которой нет Трейси, я отправляю ей сообщение и взбираюсь на капот. Пока я жду, открываю «Фото» на телефоне – моему мозгу нужно отвлечься от попыток осмыслить случившееся. Я продвинулась уже больше, чем на полпути, в удалении фотографий брата. Когда я только начинала, я по-настоящему рассматривала каждое фото, но теперь я их просто пролистываю. Удалить, удалить, удалить.

Я уже готова удалить №503, но останавливаюсь, засомневавшись в том, что я вижу.

На фото Питер и Аманда склонились над журнальным столиком с соломинками в руках, как будто собираются пить из одного стакана. Но только стакана там нет, а соломинки наполовину короче, чем должны быть. Не совсем понятно, что они делают – их лица частично закрывает чья-то рука, которая влезла в кадр – но тот, кто видел такое в фильмах, сможет справиться с этой загадкой.

Не тратя время на раздумья, я звоню Питеру. Я шокирована и обеспокоена, и мне нужно услышать его голос. Гудки идут и идут, и прямо перед переходом в режим автоответчика, Аманда берет трубку.

— Роза, привет, это Аманда! Как дела? — выпаливает она. Слышу голос Питера, говорящего, как правильно произносится мое имя. — О-о-ой, прости. Роуз. Что случилось, милашка?

Боже, я ненавижу эту девушку. Я стараюсь не ненавидеть людей, но ее я ненавижу.

— Могу я поговорить с моим братом?

— Он не может прямо сейчас говорить, — она лжет.

— Он там. Я слышу его.

На секунду в трубке раздается шуршание, как будто она прикрывает ее рукой. Я слышу их смех, а потом... вот и он. Странно слышать его голос после того, как мы некоторое время не общались.

— Привет, Рози.

Я вдруг понимаю, что не знаю, как поднять тему с этим фото. Мне хочется, но слова просто не приходят в голову. А что, если на фото не то, что я думаю, и я окончательно опозорюсь?

Слышно, как Аманда подпевает чему–то, что я не могу разобрать. Естественно, поет плохо.

— Как дела? — спрашивает Питер. Он говорит осторожно, словно очень старается, чтобы его речь была нормальной. В трубке снова немного шуршит, а затем я слышу, как он выдыхает и говорит: — Спасибо, детка. — Он что-то курит.

— Первый день в школе, — быстро говорю я, потому что больше сказать нечего.

— О, точно. Зашибись! Аманда, у нее сегодня первый день в школе, — говорит он ей, и она издает свое раздражающее: «О-о-о-о-о!». — Как он прошел?

— Эм… закончился. Все было хорошо.

— Здорово.

Не знаю, почему мне требуется мужество, чтобы заговорить об этом с братом. Задумываюсь, какой реакции хотел бы от меня папа. Ему бы хотелось, чтобы я просто сказала это вслух, просто спросила у Питера, что происходит. Думаю, что готова это сделать, но передо мной возникает Трейси, подпрыгивающая от возбуждения. Ее счастливый вид несколько смущает, поскольку сегодня я не раз видела ее в слезах.

— С кем ты разговариваешь? — спрашивает она.

— С Питером.

Ее глаза становятся огромными, и она выхватывает у меня телефон, а я не успеваю ее остановить.

— Питер! Это Трейси!— пронзительно кричит она. Слышу, как он смеется, и это вызывает смех и у нее. — О, Господи, это был самый ненормальный первый день. Ты не поверишь, что случилось.— Она продолжает хихикать, когда Питер что–то говорит, отходит от меня на несколько шагов и ходит кругами, перебирая свои волосы. Потом она смотрит на меня. — Я буду, конечно, буду. Но у нее все хорошо. За нее больше не переживай, и за меня тоже. Теперь мы в десятом классе. Хотя мы обе сегодня попали в список шлюх.

— Трейси, зачем ты ему рассказываешь?

— Это вообще отлично, — добавляет она, игнорируя меня, — потому что у меня есть секретное оружие. Пусть даже я не могу тебе сказать, какое. Совсем скоро узнаешь. Ладно... ладно, пока, Питер.

Она наконец-то отдает мне телефон.

— Привет,— снова говорю я в трубку. — Питер? — Тишина.

— Ой, извини, Рози, ты еще с ним говорила? Он, наверно, подумал, что ты все сказала.

Я должна перезвонить ему и спросить об этой фотографии, но я не могу. Просто не могу. Что я скажу? Что он ответит? А если он скажет мне правду – чего он, возможно, не сделает – что мне тогда делать?

Рассказать маме?

Рассказать Трейси?

Не хочу, чтобы она перестала его уважать.

И не хочу сама перестать его уважать.

— О чем вы говорили? — спрашиваю я.

Она достает свой телефон и показывает мне нечто похожее на сайт, посвященный моде. Наверху страницы надпись «Список шика». Под ним супер гламурная фотография Трейси, которую я ни разу не видела.

— Что это, Трейси?

— Это проект, с которым ты мне помогала. С него начнется моя модная карьера.

6

муза(сущ.): что-то или кто-то, одаривающий вдохновением.

(см. также: мудрый и проницательный Холли Тейлор)

— Приветствую, приветствую, приветствую вас всех на прослушивании для «Что бы ни случилось»! Знаю, что вы волнуетесь, но если вы только сможете немножко приглушить общий тон, мы сможем начать и успеем домой как раз на «Хор». — Когда никто не замолкает, мистер Доннелли добавляет: — Ладно, ребятки, «немножко приглушить общий тон» — это вежливая форма фразы «закройте свои рты»!

Это срабатывает — все перестают разговаривать. Стефани так нервничает, что вся трясется. После седьмого урока она подошла ко мне около моего шкафчика и сказала: «Я думаю, что пойду на прослушивание! Можно с тобой?», и всю дорогу до актового зала она в буквальном смысле говорила без остановки. Когда мы пришли, она, вроде бы, перестала болтать, но зато начала трястись. Я это чувствую через свое кресло. Я сжимаю ее руку, стараясь ее успокоить, но она пристально смотрит на мистера Доннелли с таким видом, будто он серийный убийца.

Понятия не имею, что Стефани приготовила для сегодняшнего прослушивания. Я даже не знаю, умеет ли она вообще петь. Но я в той же мере не знаю, умею ли я петь.

То есть, я думаю, что умею. Но что, если больше никто так не думает?

Я умею. Знаю, что умею.

И я настолько готова, насколько вообще могу быть. Я посмотрела видео с движениями чечетки, перестала постоянно петь «Моисея» и репетировала шестнадцать тактов песни «Будь итальянцем» из мюзикла «Девять» не только в душе, но и перед зеркалом. Я перестала это делать, когда поняла, что это совсем не помогает моим отношениям с зеркалами.

А разве кто-то выглядит нормально, когда поет? Может, вопрос в другом — нормально ли выглядеть странно, когда поешь?

Благодаря Холли, которая по электронной почте предложила быть моим личным наставником — возможно, после того, как Роберт сказал ей, что она не должна тратить свое драгоценное время на подготовку, помогая мне — у меня даже появилась запасная песня, на случай, если меня вызовут обратно на сцену и попросят исполнить что-нибудь еще. Холли сказала, что это многое решает.

Конечно, есть вероятность, что это многое решает для Холли, но ничего не решает, скажем, для меня.

Но если я буду честна и по—настоящему искренна перед собой, я могу сказать — думаю, я пою довольно хорошо. И чувствую себя при этом тоже хорошо.

Странно, но я должна благодарить за это список шлюх.

Секретный проект Трейси перестал быть секретным, и он абсолютно потрясающий. Это модный блог, и изначально он должен был называться «Très Chic/Трейси». Но когда безумие из-за списка шлюх прошло, Трейси не вернулась в туалет, чтобы еще немного поплакать, а придумала блестящую идею. Она отправилась к преподавательнице по бизнесу и маркетингу за консультацией по поводу пиара. Преподавательница сказала ей, что лучший поступок в подобных ситуациях – «взять движение под контроль» и «создавать историю». Трейси рассказала ей о сайте, а учительница помогла ей додуматься до «Списка шика», что было пародией на список шлюх.

Блог просто шикарный. Трейси фотографирует понравившиеся ей образы людей в школе и анализирует, как каждый отдельный предмет делает свой вклад в общий вид. А потом она использует все эти фото из журналов, которые мы сканировали, чтобы показать, почему определенные элементы стали удачным выбором. Так, например, фото Стефани оказывается совсем рядом с отсканированным фото из Vogue, где на модели супердорогие туфли, имеющие сходство с туфлями Стефани. Она использует работы профессиональных фотографов и стилистов, чтобы показать, насколько у ее друзей сильны модные инстинкты. Это гениально.

Я помогла Трейси с технической частью и сказала ей, что нужно добавлять к фотографиям авторские сведения, сообщающие, откуда она взяла каждое фото и кто фотограф, чтобы у нее не было проблем. А теперь у меня есть своя должность на сайте: «Шеф-редактор/Дизайнер».

Трейси запустила сайт, объявив об этом всему нашему классу на Facebook, в Твиттере и рассылке по электронной почте. Тема письма была: «От Шлюхи №1: в городе новый список». Я помогла ей переделать текст письма, добавив несколько «нецензурных» слов, которые заставят большую часть Юнион Хай зайти на словарный сайт Dictionary.com. Окончательная версия письма:

«Объявляю о создании Списка Шика, сайта, призванного хвалить тех, чье чувство моды восхитительно, и напоминать прочим умникам, что в жизни есть нечто большее, чем список шлюх — например, мода! Искусство! Красота! Самовыражение! Каждый день Список Шика будет выявлять стильных, невероятных, мятежных. Кто знает? Может быть, однажды это будешь даже ТЫ...

Вопросы? Пишите мне. Но не просите меня разместить вас на моем сайте. Просто найдите общий язык с вашим дизайнерским «я», и я сама вас найду.

Ненавистники, вы ответа не получите.

Нажмите здесь, чтобы перейти в знаменующий начало Список Шика СЕЙЧАС.

Добро пожаловать в шик, Юнион Хай».

Первый пост в «Списке Шика» демонстрировал Стефани и ее потрясные туфли, и Холли с Робертом, с ног до головы одетых в черное. Народ сошел с ума.

За несколько часов почта Списка Шика переполнилась письмами от людей, сообщающих Трейси, что она должна взглянуть на них завтра, потому что они собираются надеть нечто абсолютно офигенное. Было даже письмо от YouTube-шпиона: «Дай знать, когда будешь готова для собственного шоу. Я знаю нужных людей».

Не было ни единого плохого или подлого письма — или упоминания списка шлюх. Ни единого. Как будто он никогда и не существовал.

Трейси совершила пиар—подвиг эпических масштабов. Из Шлюхи №1 она за один вечер превратилась в крутейшую знаменитость Юнион Хай. Теперь старшеклассники здороваются с ней в коридорах, только чтобы она заметила, в чем они одеты. А я горжусь, что сыграла маленькую роль в ее успехе.

Так что — да, сегодня я довольно хорошо себя чувствую. Можно даже сказать, что я готова зажечь.

— Хорошо, народ! — говорит мистер Доннелли, хлопнув в ладоши. — Мы будем петь, потом перейдем к игре, потом — к танцам. — Он опускает взгляд на свой планшет и закладывает ручку за ухо. — Митчелл Кляйн? Ты готов?

Митчелл поднимается по ступенькам на сцену, где поет фрагмент песни из «Что бы ни случилось» под названием «Это несравненно». Сразу же выхожу из себя — это моя запасная песня. Я кручусь на своем месте, чтобы увидеть Холли, которая так возбуждена из—за прослушивания, что практически выпрыгивает из кресла. Она машет мне и показывает поднятые большие пальцы, а ее белые зубы блестят, как в рекламе жевательной резинки.

Роберт, сидящий рядом с ней, сгорбился в своем кресле, на шее у него намотан красный шарф, а взгляд как лазерный луч направлены на Митчелла Кляйна. На долю секунды он смотрит в мою сторону и слегка мне кивает, а потом возвращается к созерцанию Митчелла, у которого, как выяснилось, более приятный голос, чем я могла ожидать.

К концу песни Митчелл выглядит чрезвычайно довольным, а когда он садится на свое место, бросает самодовольный взгляд на Роберта. Я почти слышу, как Роберт скрипит зубами, словно ему пришлось глотнуть серной кислоты. Роберт крепко завязал свой шарф, и до меня вдруг доходит, что в этом году я не видела, чтобы он курил. Должно быть, бросил.

Забавно — никогда не думала, что Роберт бросит курить ради чего-то. Или ради кого-то.

После нескольких человек, которые не могут пробраться через свои шестнадцать тактов — потому что они или хихикают, или сбиваются с ритма, или просто находятся в прострации и замолкают перед всеми — мистер Доннелли вызывает: «Стефани Трейнер».

Кажется, что тишина обрушивается на зал, когда Стефани поднимается с места, высокая как супермодель в своих туфлях на платформе, ее рыжие волосы блестят, а щеки от волнения покрылись румянцем. Она идет, немного спотыкаясь, потому что у нее трясутся ноги, затем останавливается, делает глубокий вдох и тут же отбрасывает свою нервозность. Я просто вижу, как это происходит. Как будто она решила, что хватит уже волноваться, и нервозность исчезла, оставив после себя в высшей степени уверенное создание в супермилом наряде, которое чувствует себя как дома на океанском лайнере, где и происходит действие «Что бы ни случилось».

Я смотрю на свою обрезанную джинсовую юбку и футболку с певицей Файст и понимаю, что мой наряд — не то, что нужно для успеха. Если только мистер Доннелли вдруг не окажется фанатом Файст.

Стефани поднимается по ступенькам на сцену, прочищает горло и, не представляясь и не позволяя даже мистеру Доннелли спросить: «Что ты нам сегодня споешь?», начинает петь а капелла песню Тейлор Свифт «Мой».

И это звучит потрясающе.

Абсолютно, шокирующе потрясающе. Не то, чтобы она пела как Тейлор Свифт — скорее, даже наоборот. У нее собственное звучание, как будто это ее песня. Уверена, что ее слышно даже на улице и уж точно за пределами актового зала. Она выглядит такой счастливой, такой естественной, что мистер Доннелли забывает остановить ее после шестнадцати тактов, и она снова поет припев. Когда она заканчивает, весь зал визжит так, словно на сцене стоит настоящая Тейлор Свифт.

Когда она возвращается на свое место, «дав пять» практически каждому в зале, я наклоняюсь к ней и говорю:

— Не знала, что ты можешь так петь!

Она хихикает, перекидывает волосы через плечо и отвечает:

— Я тоже!

Мне приходится очень сильно бороться с раздражением из-за того, что моя подруга этим летом магическим образом трансформировалась в богиню, в то время как я помогала жителям Юнион выбрать между оригинальным, обтягивающим и свободным кроем.

Когда аплодисменты смолкают, мистер Доннелли жизнерадостно вызывает: «Холли Тейлор — на сцену, пожалуйста». Холли вскакивает — она выглядит идеально в платье с цветочным узором и черных сапогах до колен. Она поднимается на сцену и говорит, как будто делала это уже миллион раз: «Всем привет! Я Холли Тейлор, и я новенькая в Юнион. Я недавно переехала из Лос—Анджелеса. Сегодня я спою «Всю ночь» Коула Портера, которую поет персонаж Хоуп в этом мюзикле. Надеюсь, вам понравится. Это одна из моих любимых песен».

А потом, само собой разумеется, Холли открывает рот и поет эту известную балладу красиво и завораживающе. Мистер Доннелли выпрямляется, его глаза горят — ясное дело, что он невероятно взбудоражен из-за того, что нашел не одну, а целых две, блестящих певицы за первые полчаса прослушивания.

Когда Холли возвращается на место, Роберт обнимает ее, целует в щеку и улыбается всем, излучая такую гордость, что становится неловко.

Каково это — иметь парня, который считает тебя величайшим, что есть в мире?

Мистер Доннелли встает, смотрит в свой список, и я уже знаю, что сейчас произойдет — он называет мое имя.

Я должна петь после Стефани и Холли. Фан-блин-тастика.

Я иду к сцене, и все вокруг становится немного неустойчивым. У меня все плывет в глазах и такое ощущение, что меня сейчас вырвет. Холли говорила, что если я начну нервничать, мне нужно просто представить, как будто я в своей спальне и пою сама себе. Но внезапно у меня возникает один из этих бредовых моментов — кажется, что на всех этих людей, сидящих в зале, падает балкон, раздавливает их, и вокруг сплошная кровь и конечности. Я трясу головой, чтобы избавиться от этой картины, и слышу, как мистер Доннелли спрашивает: «Что ты поешь сегодня, Роуз?» Я умудряюсь ответить, и он говорит: «А, «Девять». Отличный выбор! Начинай, когда будешь готова».

«Когда будешь готова» — никто и никогда не говорит это в прямом смысле. Если я буду ждать, когда буду готова, я простою здесь всю оставшуюся жизнь.

Я смотрю вниз, на пол, на случай, если мои одноклассники до сих пор раздавлены балконом, и начинаю петь. Получается слишком высоко и приходится начать заново. Мистер Доннелли говорит:

— Звучит неплохо, Роуз. Просто не торопись. — На этот раз начинаю ниже, а через несколько секунд забываю все слова.

Поднимаю взгляд и вижу Холли, на ее лице застыла улыбка, как будто она пытается оставаться позитивной, но на самом деле, она огорчена происходящим. Она начинает подсказывать мне слова, но я отвлекаюсь на Роберта, который даже не смотрит на меня. Он не отрывает взгляд от высокого потолка зала. Мистер Доннелли дает мне текст и говорит, чтобы начала еще раз. На этот раз я пою до конца, но понятия не имею, как это звучало, фальшивила ли я и так далее.

Когда мистер Доннелли улыбается и говорит: «Спасибо», я не могу понять этот тон. Вместо того чтобы спуститься со сцены и пойти на свое место, как нормальный человек, я просто выхожу через заднюю дверь со сцены в коридор. Меня не волнует, что я оставила свои вещи в зале — это не имеет значения, потому что я все равно планирую отказаться от своей личности и переехать в другой город.

Не могу поверить — я думала, что пение может стать моим будущим. Очевидно, что у меня нет будущего. Потому что я лох.

Я сползаю по стене и сажусь на пол, зажав уши руками, чтобы не слышать, как другие проходят прослушивание. Я закрываю глаза.

Не знаю, как долго я там просидела, когда почувствовала, как кто-то трогает меня за плечо. Открываю глаза и вижу мисс Масо, стоящую надо мной.

У мисс Масо темная кожа и карие глаза, и если бы Трейси следила за ней, могу поспорить, что она включала бы мисс Масо в Список Шика каждый божий день.

— Хочешь встать, или лучше я к тебе сяду? — спрашивает она. Когда я не отвечаю, она садится рядом со мной, держа стопку плакатов, на которых ярко—красным написано: «Тренируй толерантность, Юнион Хай! Никаких исключений!», а ниже: «Школьное собрание в понедельник, явка обязательна. Сообщите об этом на классном часу».

— Что это? — спрашиваю я.

— Ты была на вечеринке у Майка Даррена, да?

Я на секунду теряю нить разговора, потому что слышу, как Роберт поет песню из «Моей прекрасной леди». Он вкладывает всю свою душу — он ни в коем случае не позволит Митчеллу Кляйну играть с Холли. У него нет шансов. Я признаю это.

— Да, я была на вечеринке, — наконец говорю я.

— Слышала, что ты оказалась в бассейне.

— Было весело, — говорю я со всей холодностью, на которую способна.

— Скажи мне, что ты делаешь в этом коридоре? — спрашивает она.

— Я провалила прослушивание для мюзикла и чувствую, что не хочу туда возвращаться.

— Ты уверена, что провалила?

— Да, — говорю я.

— Ты говоришь неуверенно.

— Мне пришлось начинать сначала три раза, поэтому я вполне уверена, что я лоханулась.

— Роуз, знаешь, что я в тебе заметила с тех пор, как познакомилась с тобой год назад? Ты недоброжелательна — к самой себе. — Я чувствую, что она смотрит на меня, но я сейчас не готова взглянуть ей в глаза. — Ты же любишь слова, так? Подумай обо всех негативных словах, которые ты употребила по отношению к себе за один короткий разговор.

Я вздыхаю.

— Вы говорите, как мозгоправ моей мамы.

Мисс Масо даже не дрогнула.

— Ну, я надеюсь, это и твой мозгоправ тоже.

Пожимаю плечами.

— Прекрати быть недоброжелательной к себе, Роуз. В долгосрочной перспективе это может стать таким же саморазрушительным, как прием наркотиков, или голодание, или нанесение себе ран, или... Ты хочешь, чтобы я продолжала?

Я качаю головой.

— Я поняла.

— Хорошо. — Она встает, отряхивает свои джинсы и поднимает плакат. — Слушай, школа разбирается с тем, что случилось на вечеринке, отчасти потому что Конрад Деладдо — а он явно один из лучших спортсменов, которые учились в этой школе — ушел из команды по плаванию и никому не сказал, из–за чего. Раз ты оказалась с ним в бассейне, ты можешь скоро оказаться в кабинете директора Чен. Я просто предупредила, ладно?

Ну, это несравненно. Я не болтала с директором Чен со времен последнего скандала, в котором была замешана. Не могу дождаться.

— Возвращайся туда и закончи прослушивание, Роуз. Даже если ты не довольна этим, по крайней мере, сможешь сказать, что прошла до конца.

Мисс Масо приклеивает надо мной плакат, наклоняется, чтобы прикоснуться к моему плечу, и исчезает на лестничной площадке, а стук ее сабо эхом раздается в коридоре. Пока я смотрю, как она уходит, думаю о том, что она всегда дает отличные советы, которым я никогда не хочу следовать.

Переживаю из–за того, как забрать сумку из зала, чтобы меня никто не увидел, и вдруг открывается дверь, и выглядывает Холли.

— Роуз! Сейчас начнем сценки! Давай быстрей!

Я качаю головой.

— Я не вернусь.

Холли выходит в коридор и потихоньку закрывает за собой дверь. Она протягивает руку, чтобы помочь мне встать.

— Пришлось начать сначала — ну и что? Ты отлично пела. У тебя такой крутой голос — он не похож на другие, знаешь? Как у... Не знаю... — Холли на секунду задумывается, глядя в потолок и перебирая браслеты на руке. — Как у олдскульной рок-звезды или типа того.

Вот оно.

Комплимент моему пению.

Самый первый.

Точно не знаю, что она имела в виду, но в этой Вселенной мне сделали комплимент. И я ощущаю его внутри себя, он словно расплывается, заполняя все пустые места — мою неуверенность в том, что делать дальше. Я настолько теряюсь в этом чувстве, что даже не обращаю внимания на то, что еще говорит Холли, и не шевелюсь, чтобы принять ее протянутую руку. Она неверно это истолковывает и встает передо мной на колени, а ее кожаные сапоги на пуговицах скрипят.

— Что-то не так? — спрашивает Холли и кладет свою руку поверх моей. Мои глаза наполняются слезами. А потом ее глаза наполняются слезами только из-за того, что я чуть не плачу. Она смеется, возможно, немного смущенная тем, что плачет со мной, хотя не знает, о чем мы плачем. А я не знаю, как объяснить ей, что она сказала потрясающие слова — естественно, она думает, что со мной что-то не так.

— Роуз, — спрашивает она, — это, м-м, из-за парня?

Есть что—то странное в том, как она это спросила. Она смотрит на меня, как будто уже знает ответ, но хочет посмотреть, скажу ли я ей правду. Поэтому, вместо того, чтобы попытаться объяснить ей, что она, настоящая певица, назвала меня настоящей певицей, я просто киваю. Это легче, чем придумать, как выразить свои чувства в этот момент.

— Это Робби? — спрашивает она, глядя на меня огромными, округлившимися и слезящимися глазами.

И виноватыми.

О нет. Нет, нет, нет. Я поняла, что сделал Роберт, даже не спрашивая ее. Но я все равно спрашиваю.

— Что он тебе сказал?

— Ну, я не хочу, чтобы тебе было неловко, но Робби сказал, что ты, м-м, влюблена в него, но он считает тебя кем-то вроде сестры. И поэтому мне интересно, тебя не беспокоит, что мы с ним вместе? То есть, надеюсь, что нет, Роуз, потому что ты мне правда нравишься. Но если тебе плохо, когда ты видишь нас вместе или говоришь со мной...

Я поднимаю руку, чтобы остановить ее.

— Это не Роберт. — Мне хочется назло ему добавить: «И никогда не был Роберт». Но у меня есть идея получше. Я лучше сейчас приму удар на себя, а Роберт будет мне должен — по-крупному — за то, что использовал меня, чтобы показать своей девушке, какой он особо желанный. Может быть, однажды, когда придет время, я расскажу Холли, что она встречается с патологическим лжецом.

Один из голосов в моей голове говорит, что это очень хороший способ повести себя с парнем, который помогал тебе на похоронах твоего отца, и девушкой, которая заметила твою индивидуальность.

Я приказываю ему заткнуться.

Дверь открывается снова, и на этот раз из нее высовывается голова мистера Доннелли.

— Ну что, дамы, готовы для крупных планов? Пора действовать, — говорит он, выжидающе глядя на Холли.

— Мы готовы, мистер Доннелли! — говорит Холли. Она вскакивает и снова протягивает мне руку. Я беру ее, и она тянет меня вверх с удивительной силой для того, кто размером с эльфа. Не успеваю я принять решение, стоит ли девушке с голосом олдскульной рок-звезды заморачиваться с продолжением прослушивания для театра мюзикла, Холли тащит меня в зал. Дверь за нами захлопывается с драматичным глухим звуком, подходящим случаю.

***

На следующее утро Конрад поджидает меня около моего шкафчика перед классным часом. Я вдруг чувствую, что мой желудок будто завязывается в очень сложный морской узел. Я знаю, насколько ему не нравлюсь, поэтому уверена — что бы это ни было, оно не будет приятным. Меня злит, что я нервничаю перед разговором с девятиклассником, но это не просто какой-то девятиклассник. Это девятиклассник с острыми, как нож, боевыми навыками Деладдо.

— Должно быть весело, — говорит Трейси, поднимая свой телефон, делая фото Конрада и не обращая внимание на людей вокруг нас, которые пытаются не показывать вида, что позируют. Могу поклясться, что она делает около пятидесяти фотографий, пока мы идем из одного класса к нашим шкафчикам, а потом в другой класс. Сейчас мы идем по коридору, Трейси ориентируется, в основном, через камеру телефона, делая непрерывный поток снимков, и ни в кого не врезается, потому что людское море просто расступается перед ней. Она овладела искусством проделывать путь через толпу людей, шумно требующих ее внимания, не смотря на них, но все же умудряясь выглядеть грациозно и очаровательно.

Думаю, каждый бы сказал, что у нее талант.

Когда мы подходим ближе, Конрад отталкивается от моего шкафчика и поворачивается ко мне лицом, как будто мы сейчас будем выяснять отношения. Часть меня ожидает, что он достанет из-за ремня пистолет. К счастью, он лишь скрещивает руки на груди.

— Ты это сделала? — требовательно спрашивает он.

— Доброе утро, Конрад! — щебечет Трейси. — Как дела? — Она отвечает за него: — О, отлично, Трейси, спасибо, что спросила. Рад тебя видеть. Ой, да, большое спасибо, что пару недель назад отвезла меня домой после вечеринки — я очень тебе благодарен за это.

Конрад пялится на Трейси целых пять секунд.

— Закончила?

— Думаю, очко в мою пользу, — отвечает она.

— Ты это сделала? — повторяет он, глядя то на одну, то на другую, из нас.

— Сделала что? — спрашиваю я и тянусь через него, чтобы набрать код на своем шкафчике. Он указывает подбородком на один из плакатов мисс Масо, объявляющих о толерантном собрании, а дверца шкафчика открывается, и мне на ногу падают два учебника, точно подчеркивая мои ощущения от того, что разговор с Конрадом Деладдо — первая вещь, с которой началось утро.

— Если ты спрашиваешь, рассказали ли мы кому-то, что случилось с тобой на вечеринке, то нет, не сделали, — отвечает Трейси.

Я поднимаю книги и меняю их на те, которые мне нужны. Когда я захлопываю дверцу, вижу, что Конрад хочет услышать, что скажу я. Он выглядит слишком худым, и у него большие круги под глазами.

Трейси рассматривает одежду Конрада, и в этот момент я замечаю, что он одет по—другому, не так как несколько дней назад. Он не надел этот сливающийся с общей массой наряд «джинсы/футболка/кроссовки», в котором он был в первый учебный день. Его образ больше похож на то, в чем он был на вечеринке — голубая футболка—поло с поднятым воротником, красные джинсы-скинни и те самые мокасины, за которые так переживала Трейси.

— Спроси у мисс Масо про собрание. Это ее работа, — наконец отвечаю я.

— Откуда ты знаешь?

— Я вчера видела, как она вешает эти плакаты.

— Она что-нибудь говорила? — Он настолько напорист, что я делаю шаг назад.

— Привет, ребята! — Кристин в крутой блузке с цветами и супертемных джинсах с белой отстрочкой вприпрыжку бежит к нам по коридору, как будто мы ее самые дорогие друзья. Первый раз вижу Кристин не в чирлидерском костюме — если не считать ее костюм дьявольской феи на прошлый Хэллоуин — и это больше, чем за год. Она останавливается прямо перед нами, кладет руку на бедро и слегка отворачивается от камеры Трейси, чтобы на фото казаться как можно стройнее.

— О-о-о, отлично, Кристин. Блузка Rodarte? — говорит Трейси с неподдельным восхищением в голосе.

Когда Кристин пожимает плечами, Трейси тянется к ней посмотреть ярлычок, а потом крутит ее, постоянно поворачивая телефон, чтобы получились разные снимки. Должна признать, что Трейси — фотограф, дающий всем равные возможности. Если ей нравится одежда, она делает фото — и не важно, что перед ней за человек. Хотя я еще не видела, чтобы она снимала Лену или Мэтта.

Конрад слегка толкает меня в плечо.

— Соберись. Она что-нибудь говорила?

Его поведение в высшей степени раздражает — будто мы все здесь собрались, чтобы ему прислуживать. Но странным образом, я еще и под впечатлением. Он пытается контролировать ситуацию после случившегося с ним, а это очень сильно отличается от того, что я делала в прошлом году.

Конрад старается быть совсем не таким, каким я его представляю.

— Она сказала, что ходят слухи о той вечеринке... — Он не дает мне закончить и перебивает.

— Могу сказать по выражению твоего лица, что это не все, что она...

Я перебиваю его в ответ:

— Ты хочешь знать или нет?

Несколько человек оборачиваются посмотреть, что происходит. Конрад смотрит на заинтересованные лица учеников, и на мгновение я вижу ребенка, в которого он превратился, когда его мама держала дверь открытой, ждала, когда он войдет, и недоумевала, почему ее сын рано вернулся домой и весь промок, а должен был веселиться на вечеринке. Конрад бормочет какое-то извинение, но сразу же делает небольшой саркастичный жест, показывая, что теперь слово предоставляется мне.

— Чен хочет выяснить, что произошло на вечеринке, потому что ты ушел из команды по плаванию. — Я секунду сомневаюсь, прежде чем добавить: — Хотя люди говорят, что ты лучший спортсмен, которого видела эта школа.

Я узнаю выражение лица Конрада. Думаю, что я, возможно, выглядела очень похоже, когда Холли сказала, что я спела как рок-звезда.

Если ты не привык к комплиментам, они реально запутывают тебя на минуту.

— Блин, — говорит он своим мокасинам.

Трейси выбирает этот момент, чтобы отойти на шаг от Кристин и сделать еще одно фото Конрада. Он поворачивается к ней.

— Что ты делаешь?

— Это для Списка Шика, — говорит она с интонацией «разве-это-не-очевидно?» — У тебя есть стиль, Конрад, хочешь ты это признавать или нет. Я хочу отметить тебя...

— Даже. Думать. Не. Смей.

— Это был бы отличный способ пересмотреть твой...

Звонок, сопровождаемый звуком захлопывающихся в унисон шкафчиков, заглушает ее последние слова, и это даже к лучшему, потому что Конрад готов превратиться в уродливую ведьму.

— Не говори ничего директору Чен, если...

Конрад замечает кого—то за мной и отталкивает меня. Он по–настоящему толкает меня рукой в плечо, чтобы убрать с дороги.

— Ты получил мое сообщение?

Поворачиваюсь посмотреть, ради кого Конрад бросил меня посреди предложения — это Джейми. Первый раз с прошлой весны я вижу его в камуфляжной ветровке. Мне нравится эта ветровка на нем — хочется проверить все карманы в поисках подсказок. Не надо было ему ее надевать.

Хотя и так неплохо.

— Да, мужик. Как дела? — говорит Джейми Конраду, и это звучит смущенно. Прежде чем Конрад отводит его в сторону, чтобы поговорить наедине, Джейми замечает меня и подмигивает. Это застает меня врасплох. Я пытаюсь быть 2.0 и подмигиваю в ответ, а это а) не то, что полагается делать, когда кто-то тебе подмигивает и б) выглядит супер-тупо, если ты не можешь нормально подмигнуть. А я не могу, как только что выяснилось.

Оказалось, я просто часто заморгала. К счастью, он этого не увидел, потому что уже погрузился в разговор с Конрадом, который тыкал пальцем в плакат мисс Масо на стене.

— Грубый мальчик, — сказала Трейси, открывая свой шкафчик и убирая телефон в шикарный маленький чехол с леопардовым принтом, который она прикрепила с внутренней стороны дверцы.

— Он просто вышел из себя.

— Это не дает ему оснований, чтобы быть грубым. — Она проверяет свой макияж, глядя в зеркальце над чехлом, захлопывает дверцу, берет меня под руку и тянет меня в сторону класса, когда Джейми окликает меня:

— Роуз, подожди секунду.

Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть охваченное яростью лицо Конрада. Он смотрит на меня с отвращением, хлопает шкафчиком за головой Джейми, рычит:

— Спасибо говорить не за что, — и гордо удаляется. Джейми запускает пальцы в волосы, словно он в растерянности. А потом направляется ко мне.

Трейси высвобождает свою руку из моей.

— Может, ты, наконец, выяснишь, когда у Его Высочества найдется на тебя время, — шепчет она и идет на урок Кэмбера, куда и я должна пойти, если не хочу, чтобы он еще раз оставил меня после уроков.

— Привет, — говорит Джейми.

— И тебе привет. — Тупо. Очень-очень тупо.

— Я тебя провожу, — говорит он. Мы идем по коридору и я чувствую, что краснею, не успев даже понять, почему. Мы не держимся за руки, никто на нас не смотрит и все такое, но это первый раз, когда меня могут увидеть с Джейми Форта в школе.

Мне приходится вести себя так, словно это ничего не значит, или же я окажусь величайшим ботаном в истории.

— У Конрада все нормально? — говорю я.

— Он думает, что собрание из-за него.

— Что он от тебя хочет?

Джейми качает головой и пожимает плечами. Он поворачивает к лестнице на второй этаж, и я следую за ним.

— Я думала... Я думала, что ты, наверно, не нравишься Конраду, или что он злится на тебя.

— Конрад всегда на меня злится.

— Но продолжает писать тебе сообщения, когда ему что-то нужно?

— Да.

— Повезло тебе, — шучу я.

Джейми ничего не говорит.

Мы стоим рядом с классом Кэмбера, и я вдруг осознаю, что не говорила Джейми, какой у меня следующий урок. Он поворачивается ко мне с таким серьезным выражением лица, что я понятия не имею, к чему это приведет.

— У меня свободная суббота, — говорит он.

— Ты сможешь?

— Ты свободна?

— Да! — говорю я.

Джейми слегка улыбается.

— Тебе не нужно свериться с твоим расписанием или еще чем-нибудь?

— Да. Нужно. Я сверюсь с моим расписанием и вернусь к тебе. — Я пытаюсь выдать смущение за дерзость, но это так же легко, как подмигнуть, когда у тебя не получается. Раздается еще один звонок, и Кэмбер выходит закрыть дверь.

— Мистер Форта, — говорит он в виде приветствия, переводя взгляд с меня на Джейми.

— Привет, Кэмбер.

— Готов к сегодняшнему? — демонстративно спрашивает Кэмбер.

Джейми кивает.

— Да.

— Хорошо, — отвечает Кэмбер. — Ты присоединяешься к нам, Роуз? — Должно быть, у меня странное выражение лица, потому что Кэмбер говорит: — Да, мисс Царелли, я не единоличная собственность десятиклассников, изучающих английский. Я учу и других школьников. — Кэмбер внимательно смотрит на меня поверх своих крутых очков, чтобы подчеркнуть смысл сказанного.

Очки Кэмбера с недавних времен кажутся мне подозрительными. Думаю, он носит их, потому что пытается быть менее привлекательным для учеников. Однако, глядя на группу горячих одиннадцатиклассниц, которые только что проплыли мимо и помахали ему, но добились лишь сердитого взгляда, который заставил их отбросить назад выпрямленные волосы и засмеяться, мне кажется, что ему нужно нечто большее, чем очки, чтобы стать менее привлекательным.

— Садись на место, Роуз, — торопливо говорит он.

Джейми направляется к лестнице.

— Напиши мне насчет субботы, — кричит он, оглянувшись через плечо.

Кэмбер поднимает одну бровь, а я так неистово краснею, как будто у меня солнечный ожог.

Пока я захожу в класс, я прокручиваю в голове, какой некрутой я была с Джейми. Я могла бы с тем же успехом сказать, что у меня нет своей жизни, и я всегда свободна, просто сижу и жду его звонка.

Но я слишком возбуждена, что по–настоящему волноваться из-за своего ботанства.

Это наконец-то случилось.

Все будет ясно.

В субботу.

7

излишний(прил.): нецелесообразный, ненужный, необязательный

(см. также: я, Роуз Царелли)

Сидеть напротив Джейми за столом в «Morton's» – это сюрреалистический опыт по множеству причин. Во-первых, я думаю, у нас свидание. И это самое странное. Во-вторых, у нас свидание на публике, а это значит, что люди видят нас – вместе. В-третьих, наш болезненно внимательный официант – Роберт. А этого не должно было случиться, потому что я слышала, что летом его уволили, когда владельца арестовали за эксплуатацию несовершеннолетних и людей без документов, которым платили «черную» зарплату.

Но самое сюрреалистическое в том, что сегодня вечер, которого я так ждала, собираясь наконец воспользоваться ситуацией и задать Джейми вопросы – о Регине, об этом лете, о нас.

Если мы вообще есть.

Мне просто нужно еще немного... уверенности, наверно? У меня проблемы с разговорами. Возможно, потому что Джейми молчаливее, чем обычно.

И в этом могу быть виновата я.

Я сказала Джейми, что ему не придется меня забирать, и попросила Трейси подбросить меня до ресторана. И это не из–за него – я всего лишь не хотела объясняться с мамой. Она знала, что мне нравится Джейми, но сейчас мы с ней в странном положении – даже на полпути не дошли до того славного этапа, когда она разрешила мне пойти на выпускной старшеклассников. В те времена она была так счастлива, что мы снова разговариваем друг с другом, что даже не рискнула сказать «нет» – особенно, учитывая мое участие в той драке и какое–то «ненадежное эмоциональное состояние», в котором, по ее словам, я находилась.

На самом деле, я не врала ей. Я сказала, что проведу вечер у Трейси, и это правда – я собираюсь к ней позже, чтобы помочь с новым дизайном сайта Списка Шика.

Всего лишь сначала встречусь с Джейми.

На данный момент, мои попытки начать разговор выливаются в несколько диалогов из трех предложений, два из которых – мои: о начале учебного года и о том, какая хорошая погода. Одно его предложение, состоящее из единственного слова, возможно, даже нельзя расценивать как предложение. Поэтому я временно отказалась от разговоров и сейчас делаю вид, что не наблюдаю за ним, пока пытаюсь решить, стоит ли мне извиниться или просто ничего не говорить.

Роберт все время прерывает мой процесс принятия решения, подходя каждые одну–две минуты, чтобы наполнить водой наши стаканы, проверить хлебницу, принять заказ, дважды сверить заказ и заменить идеально чистый нож на менее чистый нож, чтобы он мог вернуться чуть позже и заменить его еще раз.

Наблюдать за Джейми Форта – это совсем не плохо. Сегодня он очень красиво выглядит в темно–зеленой рубашке, которая сочетается с его орехово–золотыми глазами. Но я пришла сюда не только наблюдать за ним. Я пришла поговорить с ним.

Роуз 2.0 резко меня пинает и приказывает шевелить своей задницей – извиниться или задать ему вопрос, сделать хоть что–нибудь.

— Помнишь прошлый День Благодарения, когда я была здесь с мамой, и мы увидели тебя?

Он кивает.

— Это было после того, как Питер рассказал, что попросил тебя за мной присматривать.

Подходит Роберт с нашими бургерами.

— Что-нибудь еще?— спрашивает он, адресуя вопрос Джейми. Когда Джейми качает головой, Роберт поворачивается ко мне: — Все нормально?

Звучит так, будто он играет детектива в черно–белом кино, говорящего с барышней в бедственном положении, которую нужно спасти от мужчины рядом с ней.

— Я дам тебе знать, когда у меня будет возможность попробовать, — отвечаю я, пытаясь подсознательно дать ему понять, что да, я на свидании с Джейми Форта по моей собственной воле, и да, пусть он уйдет, пожалуйста.

Когда Роберт наконец отстает от нас, Джейми откусывает кусочек бургера. Пока жует, он расстегивает манжеты и закатывает рукава, как будто собирается взяться за какую–то большую и тяжелую работу.

— Это было, когда ты выяснила, что я знаю твою маму, — говорит он.

Мой бургер застывает на полпути ко рту. Уголком глаза я вижу Роберта, стоящего у барной стойки и наблюдающего. Я не обращаю на него внимания, опускаю бургер, даже не откусив, и пытаюсь сообразить, что же я должна теперь сказать, чтобы точно ничего не испортить.

— Ты это хотел сегодня объяснить? — спрашиваю я. — Почему тебе пришлось видеться с моей мамой?

Джейми запускает пальцы в волосы и несколько секунд пристально смотрит в стол.

— Да. Ну, нет. Я хотел рассказать о моей.

Я жду. И еще жду.

— Записка, которую я написал. О том, что я другой. Я говорил о ней.

Уровень шума в «Morton's» увеличивается в тот момент, когда люди наполняют бар, чтобы посмотреть какой–то матч. Из-за шума мне становится трудно поддерживать Джейми – для этого нужно пытаться заполнить все пробелы. Иногда, когда Джейми говорит, в его фразах встречаются большие, гигантские пропуски, в которых должна быть информация.

— Так это твоя мама сделала тебя другим?

Он поднимает свою вилку и давит ей на скатерть, делая зубчатые отпечатки, пока пытается сообразить, что сказать.

— Она была больна. С ней не все было в порядке.

В прошлый День Святого Валентина мы с Джейми сидели в его машине на поле для гольфа, и он рассказал, что его мама умерла в каком-то лечебном учреждении. Он никогда больше об этом не говорил – в то время мне казалось очевидным, что он просто не хочет, поэтому я не спрашивала. Но теперь я думаю, что, возможно, ты должен спрашивать, чтобы другой человек знал, нормально ли говорить об этом.

Я сижу так неподвижно, как вообще могу, как будто любое внезапное движение может остановить происходящее.

— А что именно?

Он чуть сильнее давит вилкой на скатерть, потом поднимает ее, разворачивает на девяносто градусов и проделывает это снова.

— Она слышала голоса и все такое. Это ухудшалось, она делала странные вещи. Вот почему папа ее туда отправил. Он думал, что она что-нибудь сделает. Со мной. И это дерьмо сделало меня другим. Не таким, как нормальные люди. Вроде тебя.

Он еще раз поворачивает вилку. Я смотрю вниз и вижу, что отпечатками зубьев вилки Джейми нарисовал маленький домик. В самый первый раз, когда мы заговорили, он рисовал дом его мечты на тетрадной обложке. Я наблюдала за его руками, пока он рисовал, думая о том, какие они красивые. Они и сейчас такие – это не изменилось. Изменилось мое представление о том, каким Джейми видит себя.

— Ты думаешь, что ты один из ненормальных? Серьезно? — спрашиваю я. Он внимательно смотрит на меня, не сводя глаз, словно хочет, чтобы я сказала ему обратное. — Во мне нет ничего нормального, Джейми. Я вообще странная...

— Это не та нормальность, которую я имею в виду.

Появляется Роберт и смотрит на мою тарелку с нетронутым бургером.

— Что-то не так с твоим блюдом?— Я качаю головой, надеясь, что если я не скажу ни слова, он просто исчезнет. Наступает долгая пауза, а потом он, немного нехотя, говорит: — Ты вчера хорошо спела.— Он поворачивается к Джейми. — Она рассказала тебе о прослушивании?— Звучит так, будто он в чем–то обвиняет Джейми – в незнании какого-то суперважного факта обо мне.

Джейми смотрит на Роберта, как на пришельца с другой планеты.

— Роберт, мы разговариваем, — говорю я, стараясь вежливо попросить его перестать надоедать. Я наконец по-настоящему разговариваю с Джейми. И последнее, что я хочу делать – обсуждать театр мюзикла.

Джейми встает.

— Я вернусь, — говорит он мне.

Мне хочется задушить Роберта. Как будто он знал, что у нас с Джейми самый решающий момент, и пришел специально, чтобы все испортить. Он в седьмой раз наливает воду в стаканы и топчется на месте. Не имея желания сейчас упрощать ему жизнь, я не поднимаю взгляд.

— Роуз, что ты делаешь? Он все еще встречается с Региной, — шепчет Роберт. — Я их все время вижу вместе.

Я хочу стукнуть кувшином об стол, чтобы вся эта вода со льдом расплескалась, хоть я и должна держать свои яростные побуждения под строгим контролем.

— Роберт, почему ты соврал и сказал Холли, что я тебя люблю?

Он смотрит в кувшин и встряхивает его, чтобы лед закружился, и на долю секунды мне кажется, что он собирается все отрицать или выставить это в выгодном для себя свете. Но может быть, Роберт работает над тем, чтобы держать свою ложь под контролем, так же, как я справляюсь со своими яростными побуждениями.

— Я не знаю, — признается он.

— Она же, вроде как, девушка, которая бывает всего раз в жизни. Ты расскажешь ей или я?

— Расскажешь ей что? — паника отражается на его лице.

— Что я никогда не была в тебя влюблена, и что тебе сложно сказать правду, если она не вписывается в твою версию о том, каким должен быть мир.

Голубые глаза Роберта сощуриваются.

— В моей версии о мире ты должна встречаться с тем, у кого нет девушки.

Я стискиваю зубы.

— Они больше не вместе.

— А почему она всегда с ним?

— Если ты просто... — Джейми возвращается из уборной. — Пожалуйста, Роберт. Оставь нас одних, ладно?

—Я не хочу, чтобы тебе было больно, Рози, — говорит он.

От меня не укрылось, что Роберт до этого момента долго не называл меня Рози. Но это ничего не меняет – я по-прежнему хочу, чтобы он ушел.

— Иди. Отсюда.

Роберт наливает в стакан Джейми столько воды, что Джейми не сможет поднять его, не расплескав. Когда приходит Джейми, он встает рядом со своим стулом и ждет, когда уйдет Роберт.

Роберт говорит:

— Спроси ее о прослушивании.

Джейми бросает на меня вопросительный взгляд, а я качаю головой, как бы говоря, что это не достойно обсуждения. В свете того, о чем мы сейчас разговариваем, так и есть.

Когда кажется, что Роберт собирается стоять здесь бесконечно, Джейми спрашивает:

— А это легально, что ты тут работаешь?

Без единого слова Роберт берет свой кувшин и удаляется наполнять чьи–то еще стаканы. Джейми наблюдает за ним, а потом садится.

— Ты была на прослушивании?— спрашивает он.

— Я, похоже, его не прошла,— говорю я, пытаясь избавиться от ужасающих воспоминаний о танцевальной части. Судя по всему, просмотр видео с танцевальными движениями совсем не превращает тебя в человека, способного повторить их на прослушивании. А вы не знали?

— Что за прослушивание?

— Просто школьный мюзикл. Так... — начинаю я, пытаясь придумать, как вернуться туда, где мы остановились.

— Ты певица?— спрашивает он. В его глазах вспыхивает удивление, а на лице расплывается настоящая, беспечная улыбка, и он не успевает этому помешать. Как же трудно удержаться и не сказать ему, какой он красивый.

— М-м... я?— отвечаю я. — Холли Тейлор говорит, что да. Это девушка Роберта, а ее папа – настоящий актер, так что она, наверно, разбирается в этом. Она говорит, что я пою как олдскульная рок-звезда.

Я смущаюсь, рассказывая ему такие вещи, но когда говоришь вслух: «Я певица», это кажется реальным. Словно это становится правдой, когда я это произношу, и я чувствую себя другой процентов на десять. Может, даже на пятнадцать.

— Круто, Роуз, — говорит Джейми. Я вижу, как удивление в его глазах тускнеет и сменяется печалью – не могу понять, что происходит. Люди в баре вдруг начинают радоваться – кто-то только что выиграл очко в матче – и уровень шума на минуту становится невыносимым. Джейми поворачивается, чтобы взглянуть на телеэкран, но не думаю, что его действительно волнует игра.

— Джейми? Можно спросить?

Он разворачивается обратно и поднимает свой стакан, умудряясь сделать глоток воды, не проливая ни капли. Мой желудок завязывается в маленький узел. Поехали.

— Какие у тебя отношения с Региной? — спрашиваю я так нейтрально, как только могу, без злости, ревности или осуждения. Я просто хочу знать правду.

Он отвечает так, словно ждал этого вопроса.

— Никаких.

Я наклоняю голову.

— Правда?

— Она с Паррина.— На лицо Джейми ложится тень. — И ты это знаешь.

— Вы не...— Он качает головой. — Конрад сказал, что вы вместе были на летних курсах, и что... ты...

— Что я – что?— спрашивает он, слегка изумленный от предвкушения того, что мог сказать Конрад.

— Что ты хочешь ее вернуть.

— Он тебя просто подкалывает.

— Так ты не хочешь?

— Нет.

— А она хочет тебя вернуть?— Он пожимает плечами, как будто это одно и то же. — Я имею в виду, она с Энтони просто, чтобы тебя позлить, да?

Джейми кажется удивленным – наверно, ему никогда не приходило в голову, что я трачу столько времени на размышления не только о его мотивации, но и о мотивации Регины – но я в ударе и не собираюсь останавливаться.

— Джейми, что тебе сказал Энтони на том хоккейном матче?

Он злится при мысли об этом. Его челюсти сжимаются, и он чуть не скрипит зубами.

— Что-то про мою маму. Она умерла около месяца назад. Я забыл.

Я мысленно возвращаюсь к тому моменту, воспоминания о котором кажутся мне волнующими. Точно не знаю, что это обо мне говорит. Джейми мчался по льду к воротам, а Энтони был прямо за ним. Внезапно Джейми просто развернулся, поднял свою клюшку и ударил Энтони по шее. Энтони упал и проехал по льду через красную центровую линию поля. Я практически слышу, как раздался свисток и судья удалил Джейми из игры. Энтони унесли со льда и отвезли на скорой в больницу. В тот день я узнала от папы, что некоторые профессиональные хоккеисты умирали от того, что Джейми сделал с Энтони. Если ты делаешь это намеренно, чтобы причинить вред, то вылетаешь из игры – а в данном случае, и из команды.

— Паррина – дерьмо,— говорит Джейми.

— Почему она с ним?

Джейми снова начинает делать отпечатки вилкой с другой стороны от своей тарелки.

— Не знаю. Но я должен быть начеку.

Меня расстраивает моя неспособность понять.

— Почему тебя это волнует после того, что она тебе сделала?

Джейми роняет вилку.

— Я должен Деладдо.

— Потому что они разрешили тебе жить у них?

Джейми наклоняется вперед.

— Я тебе скажу что-то личное.— Его голос становится тише – я едва слышу его из-за шума в баре. Он ждет, пока я не пойму, что не должна буду повторять то, что он сейчас расскажет. Я киваю. — Мистер Деладдо бьет Конрада, Регину и их маму. Этим летом я его остановил.

В одно мгновение все переворачивается с ног на голову.

Я закрываю глаза.

Представляю, как Конрада и Регину избивает мужчина, чье лицо я не могу разглядеть.

Вижу, как Джейми поднимает клюшку, чтобы ударить Энтони; как Энтони хватает Регину; как Конрада сталкивают в бассейн.

Вижу папу в пустыне, разорванного на кусочки, словно разбитое зеркало, упавшее с огромной высоты.

Последнее, что я вижу – девочку, которая мчится по беговой дорожке, сбивает с ног другую девочку и придавливает ее к земле каждым граммом силы, на которую она способна.

Это я. Я сделала это. Я сделала это с человеком, которого избивает отец.

И это тоже во мне сидит.

Я отодвигаю тарелку и наблюдаю за своей рукой, которая тянется через стол, чтобы дотронуться до пальцев Джейми.

— Как ты его остановил? — шепчу я. Я не понимаю, как Джейми мог заставить взрослого мужчину – жестокого мужчину – просто взять и оставить в покое свою семью.

— Я показал ему пистолет.

— Ты...— У меня все вылетает из головы, и я не могу закончить предложение.

— Он искал оправдание, чтобы уйти – нужно было совсем немного.

— Пистолет? — Я широко раскрываю рот как идиотка.

— Моего отца.

— Он знал?

— Он сам мне его дал, когда я рассказал ему, что там происходит.

— Твой папа дал тебе...? Он был... Там были пули?

— Не знаю.

Я в шоке от множества вещей – например, от того, что отец Джейми просто дал свое оружие сыну, заряженное или нет. Но почему-то меня не шокирует, что Джейми держал кого-то под прицелом. Он выглядит таким виноватым, что мне хочется обнять его прямо посреди ресторана.

И эта вина наконец–то расставляет по своим местам все кусочки паззла с Деладдо.

— Джейми, ты поэтому думаешь, что ты им должен? Потому что ты не должен. Ты им помог...

Он перебивает, не глядя на меня.

— Ты заслуживаешь человека, который будет с тобой. А это не я. Не сейчас.

Я убираю руку, не успев даже понять, что собираюсь это сделать. Как только я убираю свои пальцы от его кожи, он откидывается на стуле и скрещивает руки, а его глаза изучают мое лицо.

— Ты мне нравишься,— говорит он. — Я хочу убедиться, что ты это знаешь.

Печально – я проигрывала такую версию событий в своей голове столько же раз, сколько другие версии, потому что в картинках, состряпанных моих мозгом, не всегда все идет так, как я хочу. Я представляла, что принимаю отказ Джейми по–взрослому, тактично, бла-бла-бла. Но я никогда не воображала, что это может случиться в конце того, что я считала нашим первым официальным свиданием.

Я говорю первое, что приходит мне в голову, хоть это и звучит жалко:

— Мне нужно подождать?

Он сомневается примерно полсекунды.

— Нет, Роуз.

Возвращается Роберт и бросает на стол счет, даже не спросив, желаем ли мы десерт.

— Отличного вечера,— говорит он и уходит.

Ни один из нас не смотрит на него.

Джейми ждет, но мне нечего ответить на его слова.

Он прекращает ждать и тянется к счету.

***

— Сколько человек из сидящих сегодня здесь, знают, кто такой Мэттью Шепард?

Утро понедельника. Мисс Масо стоит на сцене актового зала рядом с директором Чен и выглядит супернапряженной, обращаясь ко всей школе. Еще несколько преподавателей торжественно восседают на стульях в задней части сцены. Несколько мест рядом со сценой заняты людьми, которых я не узнаю, за исключением одной – Кэрон.

Отлично. Мамин мозгоправ – шпион администрации «Юнион Хай». Вот почему она задавала мне все эти вопросы о вечеринке. Это уж слишком для конфиденциальности «пациент-мозгоправ».

Вчера я думала о том, чтобы позвонить Кэрон. Она всегда говорила, что я могу звонить ей, когда бы мне ни понадобилось, днем или ночью, и вчера я в первый раз подумала, что мне это может понадобиться. После моего свидания-несвидания с Джейми я была у Трейси, и мне приснился сон. Он начался, как кино–сон о папе, в котором я сижу в кинотеатре и наблюдаю за ним на экране. Фильм всегда хорошо начинается, а потом папа взрывается. Но на этот раз он не взорвался. Потому что там был Джейми с пистолетом, и он стрелял в папу. Эта картинка весь день крутилась у меня в голове.

Единственное, что помогало – пение. Я просто могла закрыть глаза и куда-то улететь. Поэтому я пошла в душ и пела до хрипоты, пока мама не постучала в дверь и не сказала, что хоть это и неплохо звучит, но пора выключить воду.

Я не позвонила Кэрон, потому что не хотела рассказывать ей ни про сон, ни про то, что случилось с Джейми – особенно, часть, где он сказал, что не хочет со мной быть. Или не может со мной быть. Не уверена, что именно. Если это вообще имеет значение.

—«Юнион Хай», вы там не спите?

Мисс Масо перешла в самый бодрый режим – я так называю ситуации, когда она использует свои супер-способности, чтобы заставить толпу тупых подростков прислушаться и узнать нечто важное и, возможно, даже способное изменить жизнь. Когда она в бодром режиме, она похожа на рок-звезду.

Но все сонные. Это первое утреннее мероприятие, и многие, наверно, еще не пили кофе с бубликами. Последнее, что им хочется сделать – узнать о каком-то парне. Мне повезло, и я знаю, что Мэттью Шепард – не просто какой-то парень, а еще знаю, что безразличие к нему большей части учеников лишь разжигает пылающее желание мисс Масо обуздать нас. Если мы не успокоимся и не уделим ей безраздельное внимание, она придумает способ оставить всю школу после уроков и задать дополнительную домашнюю работу.

Она пристально смотрит на нас еще пару секунд, и когда шуршание в зале стихает, она берет с кафедры пульт. Она нажимает на кнопку, и на экране проектора на сцене появляется изображение стоящего у окна молодого блондина в свитере, с глазами светлого цвета и намеком на улыбку. Она поворачивается посмотреть на него.

— Это Мэттью Шепард, «Юнион Хай».

Даже с того места в конце зала, где сижу я с другими учениками, чья фамилия начинается на «Ц», я вижу, что мисс Масо тронута этой фотографией.

Мое внимание привлекает движение около одной из дверей зала, и я замечаю Конрада в сопровождении учителя, который положил руку на плечо Конрада, словно думает, что он может убежать в любую секунду. Учитель направляет его к свободному месту и заставляет сесть. Только, когда Конрад садится, он смотрит вверх и видит на сцене Мэттью Шепарда. Через два ряда от него я могу почувствовать его панику.

— Если вы не знаете, кто такой Мэттью Шепард, значит вы не уделяли достаточно внимания урокам граждановедения. Не так давно наш президент подписал важный раздел законодательства о гражданских правах, названный в честь этого молодого человека, который превратил в федеральное преступление притеснение людей на основании сексуальной ориентации, пола или половой идентичности.

Она снова нажимает на кнопку пульта, и лицо Мэттью сменяется изображением невысокого забора из досок, украшенного цветами, посреди красивой зимней лужайки.

— Поскольку мы все заодно, я буду исходить из того, что вы не знаете, и расскажу вам немного о нем. Мэттью Шепард был 21-летним студентом Университета Вайоминга, планировал получить степень по политологии со специализацией на правах человека. Она выжидает несколько секунд, прежде чем продолжить, чтобы убедиться, что мы усвоили информацию.

— В 1998 году его похитили из бара, избили и пытали за то, что он был геем. Двое нападавших – молодые люди примерно одного возраста с Мэттью – привязали его к забору, который вы здесь видите, и бросили его, избитого и окровавленного, на морозе. Через восемнадцать часов Мэттью обнаружили с такими сильными повреждениями на лице и голове, что его не могли опознать. Несколько дней спустя он умер в больнице. Сегодня годовщина его смерти.

Мисс Масо разворачивается обратно к нам и кажется, что она смотрит в глаза каждому ученику, сидящему в нашем огромном зале.

— Так почему я надоедаю вам с этим таким красивым солнечным октябрьским утром, через месяц после начала учебного года? — спрашивает она. Становится так тихо, что я могу услышать биение своего пульса. — Директор Чен и я, и остальные учителя, невероятно обеспокоены. Мы чувствуем, что не делаем нашу работу, что мы не научили вас всему, чему только можем. Потому что, если бы мы это сделали, вы бы знали о Мэттью Шепарде. Вы бы знали о преступлениях на почве ненависти. Вы бы знали, что такое толерантность. И вы бы не позволили своим одноклассникам устроить вечеринку, на которой ученика называют «гомик», «гей» и «гомо», и много раз сталкивают в бассейн, пока он не начнет задыхаться от воды, которую заливали ему в рот из шланга! — говорит она, стуча по кафедре.

Никто больше ничем не шуршит – думаю, что никто даже не дышит. Конрад сползает вниз со своего места.

— Я не могу начать рассказывать вам о том, как разочарована во всех вас. И я точно так же разочарована во взрослых в вашей жизни, включая тех, кто сегодня здесь. Если бы мы делали нашу работу, вы бы подошли и остановили это поведение, достойное осуждения. Из того, что я поняла, лишь одна ученица – одна из вас – попыталась помочь, а ее столкнули в бассейн за то, что она отстаивала свое мнение.

Несколько голов начинают крутиться, а старое доброе желание исчезнуть на полу снова всплывает на поверхность. Но на этот раз – в отличие от прошлого года, когда против меня ополчились из-за того, что я, вроде бы, спасла жизнь Стефани – мне хочется исчезнуть от стыда.

Я не горжусь тем, что я сделала, потому что я не отстаивала свое мнение. Я не пыталась остановить преступление на почве ненависти. Более того, я даже не понимала, что происходящее может рассматриваться, как преступление на почве ненависти. Поэтому в контексте того, о чем говорит мисс Масо, я вообще ничего не сделала.

Я просто пыталась спасти Конрада – которого я больше не вижу, потому что он совсем сполз со стула – от утопления.

— Подумайте об этом, люди. Кем вы хотите быть? Вы хотите быть трусами, которые настолько боятся людей, непохожих на них, имеют настолько ограниченное и убогое мышление, что нападают от страха? Разве этому мы вас учим? Если это так, то мы непростительно вас подводим, и вы должны считать нас ответственными за это!

В этот момент мисс Масо уходит от микрофона и кричит на нас с края сцены, наклонившись вперед, словно хочет спрыгнуть в толпу и трясти нас, пока мы не придем в чувство.

— Теперь. Я сравниваю сталкивание своего товарища в бассейн и обзывание его «гомо» с ужасающим преступлением, совершенным против Мэттью Шепарда? — Она на секунду задумывается. — Нет, это не одно и то же. Но они из одной области. Из области ненависти. И знаете, что? Эта область ненависти включает все виды страшных вещей – например, преступления, которые вы можете помнить из изучения Америки после Гражданской Войны, известные как линчевание. Все это связано с тем, о чем мы сегодня говорим.

Она еще раз нажимает на кнопку пульта, и появляется старое черно–белое фото мужчины, повешенного за шею на дереве. Ученики ахают, непривыкшие видеть свидетельства линчевания где–то, помимо учебников, в которых вряд ли достаточно большие фотографии, чтобы показать безжизненные лица людей, застывшие в ужасе или агонии. Фото мисс Масо высотой около шести метров, и на нем видно множество неизбежных деталей – из-под круглой шапочки выбиваются волосы мужчины; его руки настолько туго связаны, что веревка врезается в плоть; на ствол дерева, где он повешен, шокирующе красиво падает солнечный свет; на его брюках пятна.

Коллективное ахание массы учеников заставляет директора Чен оглянуться, чтобы посмотреть на экран. Когда она поворачивается обратно, она раздраженно смотрит на мисс Масо, спокойно забирает у нее пульт и выключает проектор. Мисс Масо недовольна, но делает несколько шагов назад, уступая сцену директору.

— Спасибо за создание такой связи, мисс Масо, — сухо говорит директор Чен, наклоняясь к микрофону, и это звучит так, будто мысленно она уже составляет объяснительное письмо озлобленным родителям. — Давайте вернемся в сегодняшний день, «Юнион Хай». Такие дела, ребята. Эта вечеринка была до начала учебы и происходила не на школьной территории, поэтому у нас нет никаких прав. Тем не менее, она дает нам отличную возможность завести диалог о толерантности. Этот диалог будет иметь место публично – на собрании и в классах – и лично, в моем кабинете. В течение следующих нескольких дней некоторые из вас нанесут мне визит, чтобы я могла лучше понять, что происходило на той вечеринке, и что нам нужно сделать, чтобы подобного больше не случалось, ладно?

Она смотрит на свои наручные часы, совещается с завучем, а затем говорит:

— Мистер Доннелли хотел бы сделать объявление перед окончанием собрания.

Мистер Доннелли медленно подходит к кафедре, словно хочет выиграть время прежде, чем начать говорить. Когда он встает за кафедрой, он делает паузу, оглядывая всех нас.

— Доброе утро, господа. У меня есть специальное объявление, связанное с тем, о чем мы говорили. В честь следования толерантности, которую мы создаем в «Юнион Хай», и нового федерального законодательства, весенней постановкой будет «Проект Ларами», спектакль, построенный на интервью с людьми, которые знали Мэттью Шепарда. Это красивый и сложный спектакль, который задает жестокие вопросы, и я думаю, он очень нам подходит, учитывая то, что мы сейчас пытаемся совершить. От себя лично,— говорит он и останавливается, делая выдох в микрофон, — у меня есть опыт с нетерпимостью, и я бы хотел пригласить всех, кто пострадал от дискриминации или оскорблений, вызванных их сексуальной ориентацией, прийти побеседовать со мной, когда будет удобно. Спасибо.

Мистер Доннелли отступает на шаг от кафедры, игнорируя удивленные взгляды со стороны преподавателей и приглушенный шум голосов, расползающийся по залу. Внезапно он возвращается к микрофону и добавляет:

— Чуть не забыл. Состав исполнителей для «Что бы ни случилось» уже висит на доске рядом с театром.

Я едва понимаю объявление о составе исполнителей – или то, что мистер Доннелли только что практически открыл свою сущность перед всей школой – потому что у меня кружится голова. Я была свидетелем преступления на почве ненависти? Я делаю нечто неправильное, не рассказывая об этом? Не думала, что это так серьезно – то есть, я думала, что это серьезно, так как Конрад был в опасности, но, похоже, не понимала, какой большой была эта опасность.

Но я поклялась не усложнять свое положение в этом году, бегая к директору и докладывая о ком-то. Даже, если этот кто-то – Мэтт Хэллис.

Бормотание в зале нарастает, когда ученики ощущают, что собрание скоро кончится. Мне пойти посмотреть состав исполнителей перед первым уроком или лучше подождать, пока кто-нибудь не расскажет, кто туда попал, потому что я уверена, что меня нет в списке?

Будет хорошо пойти туда с друзьями и поздравить их.

А я сегодня настроена на хорошие поступки?

Я фокусируюсь на неправильных проблемах, задавая неправильные вопросы. Вопрос должен быть таким: я собираюсь сегодня делать хорошие поступки? И я хоть знаю, какие?

К кафедре возвращается директор Чен.

— Отправляйтесь на первый урок, который закончится в обычное время. И спасибо за ваше безраздельное внимание! — кричит она с саркастичной интонацией, когда шум переходит в настоящий рев – толпа школьников больше никого не слушает.

Я встаю и смотрю на Конрада. Мне нужно увидеть его, пока меня не утащили в кабинет Чен – мне нужно знать, что, по его мнению, мне говорить, а что – нет. Но он уже уходит.

Эта школа – отстой. Разве они не осознают, что делая подобные вещи, они только ухудшают ситуацию для Конрада? Прежде всего, хоть они и не называли его имя, все знали, что Масо и Чен говорят о нем. А еще не похоже, что плавательные гиганты теперь собираются извиняться и умолять Конрада вернуться в команду по плаванию. Если вообще не начнут преследовать его еще сильнее, из–за чего у него могут быть проблемы.

Тупость. Взрослые могут быть настолько тупыми, когда доходит до таких вещей. Им нужно придумать способ получше, чтобы справляться с чем-то подобным.

Перекидываю сумку через плечо и выхожу из зала в толпе как раз вовремя, чтобы увидеть Джейми. Он поднимает подбородок в знак приветствия, и хоть меня и успокаивает, что мы не игнорируем друг друга, мне сейчас сложно улыбаться. Он указывает направление, в котором идет, и я вижу Конрада, выскальзывающего во внутренний школьный двор. Джейми идет за ним, но ему нелегко пробираться через море учеников. Нас уносит в разных направлениях, и он исчезает, а я не успеваю принять решение – идти за ним или нет.

На пути из «Morton's» к Трейси мы почти не разговаривали. Я была слишком смущена – не совсем понимала, что все–таки произошло. Не поняла я и потом, когда лежала без сна на низенькой кровати Трейси, слушала, как дышит в своем безмятежном сне любимая знаменитость старшей школы, и разбиралась во всех его словах, осознавая, что все равно ничего не стыкуется. Джейми думает, что он должен Деладдо, поэтому они для него в приоритете. Но сколько это продлится? Вечно?

И почему Джейми чувствует вину из-за мистера Деладдо, учитывая, что этот человек вытворял со своей семьей? Если он причинял им боль, разве им не лучше без него?

Что я упускаю?

Я подхожу к доске объявлений около театра, где Стефани и Холли уже держатся за руки и скачут вверх–вниз от возбуждения, а Роберт с огромной ухмылкой на лице говорит с угрюмым Митчеллом Кляйном. Когда Холли и Стефани видят меня, они вдруг прекращают прыгать, а с их лиц сползают улыбки, и это говорит мне обо всем, что мне нужно знать. Я машу им и говорю: «Поздравляю!» – настолько искренне, насколько вообще могу, продолжая идти к списку, хоть и знаю, что меня в нем нет.

Вокруг него толкотня, и мне приходится немного потрудиться, чтобы пробиться в первые ряды. Когда у меня получается, я вижу, что Холли, Стефани и Роберт – в главных ролях, а у Митчелла небольшая, но смешная, роль гангстера. Затем мой взгляд спускается в конец списка, и меня слегка трясет. Там мое имя.

Там написано: «Роуз Царелли – Пассажир №3».

Сперва я ничего не почувствовала. Потом подумала: «Ну ладно, по крайней мере, я прошла, ведь так?» Эта мысль быстро сменилась волной отвращения. Я снова посмотрела в список – неужели там правда написано «Пассажир №3»?

Да. Да, так и есть.

Смотрю, кто играет Пассажиров №1 и №2. Я не знаю эти имена, и возможно, это значит, что я буду третьей скрипкой после двух новичков. Мое лицо становится ярко–красным как раз, когда я слышу: «Роуз, пойдем со мной, пожалуйста? Я дам тебе талон на опоздание».

Я оглядываюсь и вижу, как толпа рассеивается, отходя от директора Чен, которая движением пальца зовет меня последовать за ней.

8

озарение(сущ.): поучительный сюрприз

(см. также: будущее становится немного яснее)

Кабинет директора Чен украшен в осеннем стиле, подходящем к ее болезненно яркому оранжевому ковру. С потолка свисают пучки искусственных разноцветных листьев, а на каждой ровной поверхности лежат тыквы всех сортов. А у самой директрисы время от времени мелькает пластиковая брошка в виде ведьмы, приколотая к подходящему на осень рыжеватому блейзеру, как сказала бы Трейси. Несмотря на то, что до Хэллоуина еще больше двух недель, на ее столе стоит черный пластиковый котел, наполненный ирисками, из которых как маленькие памятники торчат обернутые фольгой Дракулы и Франкенштейны. Когда директриса вытаскивает из котла маленькую металлическую поварешку, раздается жуткая Хэллоуиновская музыка.

— Ириску, Роуз? — предлагает она.

— Нет, спасибо. До 9:00 я к такому не прикасаюсь, — говорю я странным голосом. Пытаюсь пошутить, но нервничаю и получается грубовато, как будто я говорю, что она не должна есть конфеты, хоть она и весит около 45 кг, и ей, возможно, нужны калории, потому что она сжигает больше энергии за день, чем все жители Юнион, вместе взятые.

— Завтрак чемпионов,— говорит она с ухмылкой, высыпая себе в руку содержимое поварешки. — Итак, Роуз, как тебе в десятом классе?

— Отлично,— говорю я.

— Ты прошла прослушивание для мюзикла?

— Не совсем.

Директриса смущенно наклоняет голову.

— Не совсем?

— Я Пассажир №3. Не такое уж большое дело.

Она задумчиво кивает.

— Знаешь, многие люди вообще не прошли отбор.

Я пожимаю плечами.

— Ты слышала выражение: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актера»?

Я киваю, прилагая все усилия, чтобы не закатить глаза.

— Ну, я в это не верю. Но верю в упорный труд. В этом году – Пассажир №3. В следующем – может быть, Мария из «Вестсайдской истории». В школе говорят, что у тебя очень сильный голос.

Постойте... Что? Мистер Доннелли ей это сказал? Это правда?

Похоже, меня только что назвал певицей еще один человек.

— Хорошо, хватит болтать,— говорит она, не обращая внимания на поварешку и зачерпывая горсть конфет прямо из котла. — Знаешь, почему я хочу с тобой поговорить?

В последний раз меня вызывали в кабинет директора после того, как я позвонила 911 на встрече выпускников, а YouTube-шпион опубликовал видео посвящения в чирлидеры Трейси и Кристин. Судя по всему, меня теперь будут вызывать сюда каждый год, когда чье-нибудь посвящение куда-либо пройдет неудачно.

Не успеваю я ответить на вопрос, как звонит внутренний телефон директора.

— Директор Чен, к вам подошел Конрад Деладдо.

Директриса кладет свои конфеты на гигантский настольный календарь и нажимает кнопку на телефоне.

— Спасибо. Скажи ему, чтобы подождал пару минут.

Она откидывается назад и ждет моего ответа.

— Я догадываюсь, что вы хотите поговорить со мной из-за вечеринки.

Она кивает.

— Ты была единственной, кто попытался помочь.

— Это неправда,— говорю я.

— Вот это для меня новость. Кто еще вмешался?

— Джейми Форта.

— Джейми Форта, — повторяет она. — Ну, это обнадеживает. — Она делает пометку в уголке гигантского календаря, и я понимаю, что отправила Джейми в путешествие в кабинет директора.

— Так ты готова рассказать, что произошло, и кто был зачинщиком?

— Я не скажу, кто это сделал, — говорю я.

— Роуз, послушай...

— Я не за себя переживаю.

Директриса начинает раскладывать конфеты на календаре – по конфетке на каждый день месяца. Потом она говорит:

—Тогда почему бы тебе просто не рассказать, что случилось?

Следующие несколько минут я трачу на объяснение того, что я увидела, когда только пришла на вечеринку, и как я оказалась в бассейне. Но я уверена, что не сказала Чен ничего нового. Когда я заканчиваю, она передвигает последнюю конфетку на место на календаре, а затем нажимает на кнопку телефона.

— Попроси Конрада зайти, пожалуйста.

Конечно. Конечно, к этому все и шло. Надеюсь, она не будет слишком разочарована, когда сообразит, что Конрад не видит во мне союзника – и не важно, что я для него сделала на вечеринке.

Дверь открывается и входит Конрад, спотыкаясь при виде меня. Его бешеный взгляд мог бы остановить товарный поезд.

—Конрад, спасибо, что к нам присоединился. Садись. Я просто спрашивала у Роуз, как она попала в бассейн на вечеринке команды по плаванию.

Конрад ничего не говорит. Даже не кивает в знак подтверждения того, что говорит директриса. Он медленно садится.

— Ты расскажешь мне, как ты оказался в бассейне?

Конрад скрещивает руки на груди.

— Если она рассказала, как туда попала, — говорит он, давая понять, что не называет меня по имени, — вы уже знаете, как я там оказался.

— Я бы хотела услышать это от тебя, — отвечает она. — И еще я бы хотела узнать, что заставило тебя уйти из команды по плаванию.

Конрад не сводит глаз с оранжевого ковра. По какой-то причине начинает играть жуткая Хэллоуиновская музыка, хотя никто не прикасается к поварешке. Директор Чен поднимает пластиковый котел и выключает его.

— Конрад, в эту команду непросто попасть, а тренер говорит, что ты уже стал одним из его лучших учеников. Почему ты сдался на этапе, когда так сильно старался победить?

После болезненного момента тишины директриса наклоняется к нам, кладет руки на календарь, не разрушая инсталляцию из ирисок, и переводит взгляд с Конрада на меня и обратно.

— Это событие – то, что случилось на вечеринке – значительнее, чем вы оба думаете. Это важнее, чем ваши переживания о том, что о вас подумают, если вы мне расскажете. Сейчас на вас поставлено многое, я знаю. Но я хочу, чтобы все ученики чувствовали себя в безопасности в «Юнион Хай», но не смогу этого добиться, если вы не пойдете навстречу.

Конрад поднимает глаза на нее, а его голос холоден как лед.

— Уверен, что сможете.

Директриса поднимает бровь, пригвоздив Конрада своим самым властным взглядом.

— Извини?

— Вам не нужны мои рассказы о том, кто обзывал меня гомиком, потому что неважно, кто именно это делал, важно, что это вообще происходит. О, и еще? Пока мы смотрим на общую картину и хотим, чтобы ученики чувствовали себя в безопасности в «Юнион Хай», как насчет моей безопасности?

Директора Чен, похоже, ошеломило, что Конрад не подчинился после ее «отстаивающей права» речи, и я вижу, что она меняет тактику. Она медленно поднимается, обходит свой стол и облокачивается на него – теперь между нами около тридцати сантиментов. Ростом она едва дотягивает до полутора метров, но каким–то образом она все равно умудряется возвышаться над нами обоими. Несмотря на блестящую брошку с ведьмой, она выглядит пугающей.

— Конрад, в подобных ситуациях помогает разговор с виновниками, включает он наказание или нет.

— Кто помогает? — рычит он, так резко вставая со стула, что вздрагиваю и я, и директор Чен. Она остается очень спокойной – возможно, пытается оценить, достался ли ей по-настоящему жестокий ученик или просто тот, кто временно супер-взбешен.

— Все, — хладнокровно говорит она. — Включая тебя. Теперь я буду благодарна, если ты потратишь немного времени на размышления об этом и вернешься ко мне завтра. Сегодня ты освобожден от уроков.

Конрад смущен – кажется, он ждал последней капли. А когда ее не последовало, он схватил свою большую черную сумку, перекинул через плечо и скрылся за дверью в мгновение ока.

Директриса переводит внимание на меня. Сердце уже грохочет у меня в груди. Находиться рядом с Конрадом – все равно, что проверять, правильно обезврежена бомба или нет. А лазерные лучи взгляда директора Чен совсем не помогают моей нервной системе.

— Было бы замечательно, если бы ты сказала мне, кто был зачинщиком, — уже по-деловому говорит она. — У меня есть свои подозрения, но если бы тот, кто на самом деле там был, подтвердил их, жить стало бы намного проще.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — бормочу я.

— Я знаю, что прошлый год оказался для тебя тяжелым. Я не преуменьшаю твой опыт, но то, что случилось с Конрадом – это притеснение совсем другого уровня. Это свидетельствует об особой проблеме. И ты могла бы помочь решить эту проблему.

Мои намерения начинают рушиться. Пытаюсь защитить себя:

— Это просто обернется против меня. И против него.

— Чтобы что-то улучшить, необходимо рискнуть, — говорит она. — Иногда моральный долг перевешивает личные нужды. Я знаю, что в тебе он есть. Нравится тебе или нет, ты поступаешь правильно, даже, когда это трудно, Роуз.

Снова звонит телефон.

— Подошла мисс Масо.

Директриса закрывает глаза и делает глубокий вдох, как будто сегодня – один из самых долгих дней ее жизни. Она обходит свой стол, снова садится в кресло, нажимает кнопку и говорит:

— Скажи ей, что я разберусь... Очень скоро с ней встречусь.

Затем она еще раз пронзает меня своим пристальным взглядом. Лицо начинает гореть.

— Мне нужно, чтобы ты доверяла мне, Роуз. — Я не отвечаю, но не могу не смотреть на нее. — Итак. Мэтт Хэллис? — тихо спрашивает она, словно даже у стен есть уши.

Я смотрю в потолок, думая об утреннем собрании и разнообразии видов ненависти. Та фотография на заборе. Конрад, который важен для Джейми.

Я быстро киваю один раз, не глядя ей в глаза, будто это снимает с меня часть ответственности.

Никак не реагируя на мою реакцию, директор Чен говорит:

— Спасибо, что пришла, Роуз.

Если бы у меня был выбор.

Она поднимается и открывает мне дверь. Мисс Масо уже стоит здесь со скрещенными на груди руками. Директор Чен отмахивается от нее, словно она – школьница, у которой опять проблемы из-за того, что она не умеет держать язык за зубами.

Проходя мимо меня, мисс Масо похлопывает меня по плечу, откуда-то зная, что я поддалась, и даже ее звать не пришлось.

***

— Роуз, пой в унисон, ладно? Возьми свой громкий голос и пой в унисон! Я тебя умоляю.

Мистер Доннелли уже в третий раз останавливает репетицию, потому что я неспособна петь в унисон.

Что бы это ни значило.

Мы сидим на стульях на сцене актового зала и учим очень сложную песню с множеством гармоний, где все поют разные вещи одновременно. У меня нет проблем с тем, чтобы вступить в правильное время или услышать свою партию, и некоторое время, до проблем с унисоном, мне было по-настоящему весело. Есть что-то крутое в том, когда находишься на сцене, смотришь в зал – даже в пустой зал – и поешь, к примеру, гармонию из четырех–пяти частей, а пианистка от всей души аккомпанирует. Жить в музыке – это значит чувствовать, что ничто во всем мире не имеет значения, кроме того, что происходит прямо сейчас.

До тех пор, пока не выяснится, что ты не можешь петь в унисон.

А я, судя по всему, не могу.

— Начинаем с хора, еще раз!— кричит мистер Доннелли. Затем он оборачивается и громко шепчет мне: — Уши, Царелли. Используй уши!

Мистер Доннелли дает сигнал пианистке, а я решаю на этот раз беззвучно открывать рот – чтобы посмотреть, действительно ли он слышит то, что ему кажется. Потому что – как он вообще может слышать в общем хоре, что я делаю что-то не так?

Он снова останавливает нас и указывает на меня.

— Теперь ты вообще не поешь,— говорит он.

Последние двадцать минут мы потратили на одну эту часть, что всех расстраивает – пассажиры №1 и №2 вообще, похоже, хотят меня ударить.

—Ты знаешь, что я понимаю под пением в унисон?— спрашивает мистер Доннелли.

Когда я наконец качаю головой, он так хватается за свой пюпитр, будто сейчас упадет, и смотрит на меня с невероятным раздражением.

— Люди, если вы не знаете, о чем я говорю, спрашивайте! Нет ничего позорного в том, чтобы задавать вопросы – для этого и нужна репетиция. Кто хочет рассказать Роуз, что такое унисон?

Поднимает руку один Митчелл Кляйн, и это вызывает у меня подозрение, что остальные тоже во мраке неведения.

— Унисон – это когда твой голос сливается с голосами других, и ты не выделяешься.

— Спасибо Господу за Митчелла Кляйна!— восклицает мистер Доннелли. — Правильно, Митчелл. Роуз, у тебя уникальный голос, и это отлично. Но в таких песнях все голоса должны работать вместе, чтобы создать единый звук. Если один человек выделяется, нарушается песенное равновесие, и зрителям приходится слушать отдельный голос, а не полноценную музыку. Еще вопросы?

Не хочу снова выглядеть тупой, но в данный момент мне просто нужна информация. И судя по тому, как на меня смотрят несколько человек, информация требуется не только мне.

— Так как вы это делаете? — спрашиваю я.

— О, отличный вопрос.— Доннелли хватает себя за ухо и сильно дергает. — Ты слушаешь. Слушаешь, что вокруг тебя происходит, и стараешься соответствовать качеству. Пытаешься влиться. Понятно?

Я киваю, как будто это все прояснило.

— Еще раз! — весело говорит мистер Доннелли, словно проблема наконец решена. Он делает знак пианистке, и мы все начинаем петь. Я слушаю так старательно, как могу, и пытаюсь подражать контральто рядом со мной – у нее голос потоньше и поспокойнее, чем у меня.

Теперь мистер Доннелли нас не останавливает.

То есть петь в унисон – значит заставлять себя звучать, как кто–то другой?

Если так, то это логично – в последнее время я думаю, что я, наверно, должна быть кем-то другим. Если бы было так, я бы могла... не знаю... встречаться с парнем, который мне нравится, и не поддаваться, когда меня закидывает вопросами директор, и пройти кастинг на хорошую роль, и правильно петь...

Когда мы заканчиваем петь, мистер Доннелли говорит:

— Все хорошо, господа, идите домой, учите ваши партии и ваши слова! Недостаточно просто знать ноты. Вы должны знать еще и текст! Отбросьте учебники на следующую неделю или вам не поздоровится, — шутит он. — Роуз, подойди ко мне, пожалуйста.

Отлично. Беру сумку и иду к мистеру Доннелли.

— Слушай, я знаю, тебе кажется, что я выделяю тебя из общей массы, — говорит он, — и ты права. Так и есть. У тебя хороший голос – просто немного модерновый для того, что мы делаем. Знаешь, что я имею в виду?

— Вы имеете в виду, что он не подходит для постановки.

— Нет-нет, ничего подобного. Я бы не выбрал тебя, если бы он не подходил для постановки,— говорит он так, будто отчитывает меня за одну мысль об этом. — Тебе просто нужно удерживать его. Позволь ему вырываться в твоих сольных партиях в других песнях, но в этой все построено на равновесии. Ты это поймешь,— говорит он, хлопая меня по плечу и пытаясь успокоить, но из-за этого я только чувствую, что никогда не пойму и испорчу всю постановку.

Петь одной гораздо веселее. Хоть и нелегко гармонировать с самой собой.

Идя к своему шкафчику, я натягиваю свитер. Меньше, чем через минуту, появляются Холли и Роберт.

Совсем нет желания говорить с ней прямо сейчас. Я знаю, она всего лишь хочет меня подбодрить, но я не хочу слушать, как положительно она относится к моему пению, когда я примерно полчаса получала нагоняй перед всей группой.

И у меня уж точно нет желания находиться рядом с Робертом. После «Morton's» он пялится на меня на всех репетициях. Теперь он стоит рядом с Холли с таким просительным и умоляющим выражением лица, будто думает, что я в любую секунду могу рассказать Холли всю правду о нем.

Похоже, я произвела на него впечатление, что мне это по силам.

— У нас собирается компания поесть пиццу. Хочешь пойти? — спрашивает Холли.

— Спасибо, но мне надо домой, готовиться. Завтра предварительный экзамен.

Холли выглядит смущенной.

— У тебя уже предварительный экзамен? Мы все должны его сдавать?

— Нет, я просто буду тренироваться. Я хочу подать заявку на национальную стипендию в следующем году.

— Боже, Роуз, ты такая умная, — говорит она. — Но ты уверена, что не сможешь пойти? Хотя бы на один кусочек?

— В следующий раз пойду. Думаю, участники «Что бы ни случилось» как раз немного отдохнут от моего уникального голоса.

— Роуз, не переживай из-за унисона — когда мы ставили «Проклятых янки», мистер Доннелли все лето меня доставал из–за этого.

Роберт вдруг посмотрел на Холли, как на ненормальную — по одному этому можно сказать, что она все выдумывает ради меня.

— Просто твой голос слишком интересный для хора. И вот почему в следующий раз ты получишь главную роль! Так что это даже хорошо!

Я устала от слов, вроде «интересный», «уникальный» и «необычный», в отношении моего голоса. Сначала я принимала их за комплименты, но теперь я думаю, что это синонимы слов «странный», «раздражающий» и тому подобное. Я чувствую, как начинаю злиться из-за того, что засмущалась на репетиции, а это плохое состояние для меня. Когда я злюсь из-за своего смущения, у меня изо рта вырываются такие плохие вещи, которые не следовало бы произносить.

Как эта.

— Следующего раза не будет. Театр мюзикла — отстой.

Холли и Роберт подпрыгивают, словно я ударила их электрохлыстом.

— Что... что ты имеешь в виду? — спрашивает Холли.

Из–за болезненного выражения ее лица я чувствую себя так, будто сказала ей самое оскорбительное из всего, что вообще могла сказать.

Но разве это меня заткнет? Не-а.

— Я думаю, хореография и стиль пения абсолютно неестественные, и сама по себе музыка меня задолбала. Она старомодная.

Это справедливо лишь в самой малой степени. Я, вроде бы, задумывалась о таком, но мне все-таки нравится танцевать, хоть хореография и настолько однообразная, что я чуть не плачу. И я обожаю петь гармонии. Пусть даже музыка старомодная, но я ею наслаждаюсь. Я просто не собираюсь сейчас во всем признаваться перед этой парочкой.

Большие карие глаза Холли становятся извиняющимися.

— О Господи, Роуз, прости меня. Я правда думала, что тебе бы понравилось работать над спектаклем. Поэтому я и хотела, чтобы ты этим занялась.

— Не все так плохо. Обожаю наблюдать за тобой и Стефани — вы обе потрясающие.

Холли украдкой бросает быстрый взгляд на Роберта. От нее не укрылось, что он не вошел в мой короткий список потрясающих людей, участвующих в постановке.

Сомневаюсь, что и он это не заметил.

А потом — я ведь уже в режиме плохого поведения — я добавляю еще кое–что для полного счастья:

— Я просто думаю, что постановка позорная.

Вот оно. Я успешно оскорбила их настолько, насколько это подвластно человеку.

После очередного ошеломленного молчания двух из трех участников спектакля, который я только что обозвала позорным, Роберт холодным, как лед, голосом произносит:

— Во-первых, это Коул Портер — он не может быть позорным по определению. Во-вторых, если бы у тебя была главная роль, ты бы смотрела на все по–другому. Но не каждый тянет на главную роль.

— Роберт! — ахает Холли.

Наверно, она еще ни разу не видела Роберта язвительным.

Если подумать, я тоже не видела.

Меня удивляют слезы у меня на глазах. Я знаю, что однозначно заслужила то, что он сказал, но от этого не легче такое слышать.

— Может, захочешь передумать и не быть со мной придурком.

Я говорю спокойно, выразительно поднимая брови, чтобы напомнить ему — я могу просто открыть рот в любой момент и рассказать Холли, что он лжет. Он становится ярко–красным.

— Встретимся в «Cavallo's», Хол, — Роберт уходит, не глядя на меня.

Холли наблюдает, как удаляется ее парень, а когда она опять поворачивается ко мне, я вижу в ее глазах недоумение, смешанное с тем, чего я раньше в ней не замечала — с подозрительностью.

Холли очень невозмутимо смотрит на меня, а потом говорит со стальными нотками в голосе:

— Я не поняла, что сейчас произошло. Вы с Робертом в ссоре?

Прежде чем что-либо сказать, пытаюсь сообразить, что я вообще делаю и зачем. Я не хочу портить отношения Роберта и Холли — в них есть что-то настоящее и хорошее.

Им повезло.

Так что, строго говоря, я просто стерва.

— У меня плохое настроение, Холли. Вот и все.

Пару секунд она смотрит вниз, на свой пушистый винтажный свитер, застегивает одну из блестящих пуговиц в форме сердечка, а затем спрашивает:

— Роуз, ты уверена, что нормально относишься к нашим отношениям с Робертом?

— Да! — я хватаю ее за руку для выразительности. — Да. Абсолютно. Вы хорошо друг другу подходите. Извини за то, что я наговорила. Ты скажешь ему, что я извинилась?

— Пойдем со мной, сама ему скажешь, — говорит она. — И он тоже сможет попросить прощения. Он не должен был такое говорить.

— Все нормально. Я... Он просто разозлился. Но в следующий раз я пойду с вами. Обещаю.

Холли тянется ко мне и быстро меня обнимает, звеня своими браслетами. Когда она отходит от меня, я все еще вижу в ее глазах подозрительность — из-за этого я чувствую вину за то, что не сказала ей правду.

— Удачи завтра. Расскажешь, как все прошло, ладно? Хочу узнать, что там за тесты.

Она машет мне рукой и уходит вдаль по коридору. Я беру вещи из своего шкафчика и проверяю телефон в ожидании сообщения от Трейси с предложением покататься, но чувствую облегчение, когда его там не оказывается. Мне нужно отправиться домой — слишком уж много безумного в моей голове.

Когда я выхожу из здания, уже начинает темнеть. Я ощущаю запах осени. Листья на кленах сияют оранжево-красным светом на фоне темно-фиолетового неба. Они вызывают у меня желание научиться рисовать. Интересно, рисовать проще, чем петь?

Папа всегда говорил, что без труда не вынешь рыбку из пруда. Думаю, практически каждый папа в истории человечества говорил это своему ребенку в тот или иной момент. Никогда раньше не понимала, что это значит, но теперь, похоже, поняла.

Когда в прошлом году я решила, что собираюсь стать певицей, я не думала, что все будет настолько сложно. Или некомфортно. Всегда считала, что найти свое призвание — это самое трудное. Но как только ты его нашел, все встает на свои места. Если ты предназначен для чего-то определенного, это не должно быть трудным, правда?

Может, я не понимаю всю концепцию судьбы.

По дороге домой я обдумываю такие глубокие философские принципы, уже почти стемнело, и поэтому я чуть не упускаю из вида Энтони и Регину. Они стоят под мостом за несколько кварталов от школы и целуются. Регина прижата к бетонной стене, а Энтони обхватил ее с обеих сторон, словно не хочет никуда отпускать. Она поворачивает голову в сторону, и он двигается с ней, заставляя ее целовать его снова. Ее руки отведены назад, она опирается на них — они с Энтони совсем не прикасаются друг к другу, если не обращать внимания на губы. Он такой большой, что рядом с ней выглядит как Халк.

Я вижу Регину в первый раз после того, как Джейми рассказал мне о ее отце, и теперь она кажется мне другой. А может, я смотрю на нее по–другому.

При виде ее я привыкла бояться. Не могла ничего поделать, чтобы не думать обо всех ужасах, которые она мне говорила и причиняла, и о том, как она любила меня запугивать. Теперь, когда я смотрю на нее, я представляю, что ее бьет отец.

Что именно имел в виду Джейми, когда говорил, что мистер Деладдо бьет Регину? Он... шлепал ее? Набрасывался с кулаками? Кидался в нее вещами?

Каково это — иметь такого отца?

И каково видеть, как твой бывший парень — в которого ты еще влюблена — наставляет на него пистолет и угрожает ему, заставляя оставить тебя в покое? Что она чувствовала, когда Джейми это сделал? Она хотела, чтобы отец ушел, потому что страдала от побоев, или хотела, чтобы остался, потому что он ее папа?

Каждый раз, когда я думаю о Джейми с пистолетом, у меня по позвоночнику бежит странная легкая дрожь. Мне так и кажется невозможным, что он мог взять оружие, прицелиться во взрослого и приказывать ему.

Интересно, боялся ли он, когда это делал?

И что за отец — и что за коп — даст свой пистолет сыну и предложит ему пойти сделать нечто подобное?

Я еще некоторое время наблюдаю за Энтони и Региной, а потом мне становится противно. Ускоряюсь, чтобы уйти подальше к тому моменту, когда они оторвутся друг от друга.

Прихожу домой, закрываю дверь и максимально бесшумно направляюсь сразу в свою комнату. У мамы в офисе горит свет — она или с пациентом, или работает с документами. Когда я иду по лестнице, пищит телефон, и я прижимаю сумку к себе, пытаясь приглушить звук. Не хочу сейчас разговаривать с мамой.

Оказываюсь в безопасности в своей комнате, роюсь в сумке, нахожу телефон и вижу сообщение от Трейси о том, что она скинула мне на почту новый выпуск Списка Шика. Как «шеф-редактор», я просматриваю ее посты, прежде чем они выходят в свет. Но она почти не дает мне времени на это — просто отправляет бесконечные сообщения и письма с пометкой «срочно», а мне приходится бросать все свои дела и уделять внимание ее блогу.

Открываю свой ноутбук, но вместо того, чтобы проверить почту, я щелкаю на Бродвейской записи «Что бы ни случилось» и пытаюсь петь в унисон. Понятия не имею, правильно я это делаю или нет. Все, что я знаю — я становлюсь таким параноиком из-за того, как это звучит, что сижу полностью неподвижно, еле шевелю ртом и даже не делаю глубоких вдохов, от чего у меня болит горло.

Петь в унисон — это, наверно, не значит «сдерживать дыхание и делать себе больно».

Выключаю музыку и лезу в шкаф за спортивными штанами. С обратной стороны дверцы шкафа висит зеркало в полный рост, которое я снимала на лето — я повесила его обратно по очевидным причинам, когда началась учеба. Его частично закрывают старые рюкзаки, которыми Трейси больше не разрешает мне пользоваться, и кофты — по ее словам, слишком большие для меня. Они висят на ярко-голубых крючках, которые приделал папа, чтобы помочь мне поддерживать порядок в комнате. Но я по-прежнему могу видеть себя в этом зеркале, посреди всех висящих там вещей.

Обычно я закрываю дверцу, чтобы убрать от себя зеркало, но на этот раз я останавливаюсь и разглядываю себя. Это странно. Когда я смотрю в зеркало, я разочаровываюсь, но не из–за того, что мне не нравится увиденное. То есть, мне оно не нравится, но расстраивает не это. А расстраивает вот что — образ в зеркале не совпадает с образом в моей голове. В моих мыслях я симпатичнее, чем в жизни, поэтому когда я смотрю в зеркало и вижу то, что вижу, я чувствую себя униженной. И немного ненормальной. Откуда бы я взяла эту картинку в моей голове, если не из зеркала?

Я думаю о Холли и Стефани, которые настолько симпатичные, что все в школьных коридорах головы сворачивают. Думаю о Трейси, которая стала королевой «Юнион Хай» — Список Шика поставил ее в более важное положение, чем она занимала, когда была всего лишь очередным чирлидером. И снова задумываюсь над вопросом, который задал Конрад — и который я задаю сама себе — что Джейми во мне нашел?

Я знаю, что он нашел что-то — может быть, и сейчас находит. Он ведь говорил, что я ему нравлюсь. Но... разве время не настало? Думаю, это значит, что он не имел в виду ничего личного. Хотя трудно не воспринимать это таким образом.

Роберт всегда говорил, что я симпатичная, но он явно так больше не считает. Или он не понимал, что говорит, или просто не знал значение слова «симпатичная», пока не встретил Холли. Папа тоже всегда говорил, что я симпатичная. Но что если он говорил это только, чтобы я хорошо относилась к себе? Разве не так родители относятся к своим детям — захваливают, даже когда они это не заслужили?

Я закрываю шкаф и заставляю себя проверить почту. Там письмо от Трейси с темой «СРОЧНО!» и письмо от Вики с фотографией во вложении.

Еще есть сообщение с уведомлением, что на папином сайте новая публикация.

Когда я его вижу, меня охватывает оживление — на сайте папы уже давно не было новых публикаций. Однако я перехожу по ссылке, и публикация оказывается просто набором бессмысленных символов. Раньше такого не было. Интересно, не взломали ли меня? Я захожу под паролем администратора и удаляю это.

Меня бесит, что никто больше не пишет на папином сайте. Его все забыли? Похоже, годовщина смерти — это большое событие, но после него жизнь продолжается.

Я открываю письмо от Вики, из колонок начинает греметь «Monster Mash», и выскакивает фотография. На ней Вики с огромной пышной прической, нарисованной родинкой над верхней губой и в очках «кошачий глаз». Под фотографией подпись: «Подготовилась к Хэллоуину. А ТЫ кем нарядишься, Милашка?»

Я пишу ответ: «Не отмечаю Хэллоуин в этом году. И так чувствую себя, как на шоу уродов. А ты выглядишь ПОТРЯСАЮЩЕ!» Жму на «Отправить».

Потом открываю письмо от Трейси. В нем большой пост — она несколько дней распускала сплетни о нем на сайте. Он демонстрирует тройку любимых дизайнеров Трейси и тройку самых модных учеников «Юнион Хай», в образах которых Трейси увидела много общего с ее любимыми дизайнерами. Пока я рассматриваю фотографии Кристин, Холли и симпатичной новенькой, с которой я ни разу даже не общалась, я осознаю, что мне никогда не попасть в Список Шика.

Никогда.

Все наши друзья оказывались там как минимум один, если не два-три, раза — и сама Трейси все время там — но мне так и не удалось. Даже, когда я ношу образы, которые она сама составляет.

Может, причина моего непопадания в Список Шика больше связана с моим лицом и статусом в «Юнион Хай», чем с одеждой.

Дважды щелкаю на ярлык программы Предварительного экзамена и пытаюсь сконцентрироваться на прохождении теста, но это слишком для моего мозга.

К черту этот дурацкий предварительный экзамен. Я не пойду завтра на тестирование.

Залезаю на кровать, беру телефон и вставляю в уши наушники. Я слушаю Адель, у которой абсолютно уникальный голос, и со мной происходит то, что называется прозрение.

Оперным певцам не приходится петь в унисон.

Рок-звездам не приходится петь в унисон.

И после этого мюзикла мне тоже не придется.