Призрак оперы

Глава VI Волшебная скрипка

Кристина Даэ, ставшая жертвой интриг, о которых мы еще успеем поговорить, не сразу закрепила шумный успех, выпавший ей в тот памятный торжественный вечер, и долго не появлялась на сцене. Однако она выступила в доме герцогини Цюрихской, где исполняла самые лучшие вещи из своего репертуара, и вот что пишет о ней известный критик X.:

«Когда мы слышим ее в «Гамлете», нам кажется, будто сам Шекспир прибыл на Елисейские Поля репетировать вместе с нею партию Офелии. А когда ее голову венчает звездная диадема Королевы Ночи, с небес должен сойти Моцарт, чтобы услышать ее пение. Впрочем, не стоит беспокоить великую тень – высокий, изобилующий переливами голос исполнительницы главной партии в «Волшебной флейте» сам достигает заоблачных высот, взмывая туда с той же легкостью, с какой перелетает из сельской хижины Скотелофа во дворец из золота и мрамора, выстроенный господином Гарнье»[12].

После вечера у герцогини Цюрихской Кристина больше не пела в светских салонах и отказывалась от всех приглашений. Она, никак не объяснив свой отказ, даже не участвовала в благотворительном вечере, которому раньше обещала свое присутствие. Казалось, она перестала быть хозяйкой своей судьбы или же боялась нового триумфа.

Она знала, что граф де Шаньи, желая сделать приятное своему брату, очень много хлопотал за нее перед господином Ришаром, и написала графу благодарственное письмо, в котором умоляла больше не делать этого и не беспокоить директоров. В чем же были причины столь странного поведения певицы? Одни считали, что все дело заключается в непомерной гордыне, другие говорили о божественной скромности. Подобная скромность в театре невозможна! Я полагаю, что Кристина Даэ просто-напросто испугалась свалившегося на нее, как с неба, триумфа и была ошарашена им не менее, чем многие другие. Ошарашена? Не то слово! Я располагаю письмом Кристины из архива Перса, в котором описываются события того времени. Так вот, прочитав его еще раз, я уже не могу сказать, что Кристина была просто ошарашена или напугана своим триумфом: она была в настоящем ужасе. Да, да! В ужасе! «Я больше не узнаю себя, когда пою!» – пишет она.

Бедное, невинное дитя!

Она нигде не показывалась, и виконт де Шаньи напрасно искал с ней встречи. Он написал ей, прося позволения навестить ее, и уже отчаялся ждать ответа, когда однажды утром получил такую записку:

«Сударь, я вовсе не забыла того маленького мальчика, который выловил мой шарф в море. Я должна написать Вам об этом сегодня, когда уезжаю в Перрос, ведомая священным долгом. Завтра годовщина смерти моего бедного отца, которого Вы знавали и который так любил Вас. Он похоронен там вместе со своей скрипкой, на кладбище, окружающем маленькую церковь, у подножия холма, где мы играли детьми, рядом с той дорогой, где мы, повзрослев, в последний раз простились друг с другом».

Прочитав записку Кристины, виконт де Шаньи схватил расписание поездов, поспешно оделся, написал несколько строк, которые камердинер должен был передать старшему брату, и вскочил в карету, доставившую его к вокзалу Монпарнас. Однако на утренний поезд он опоздал.

Рауль провел ужасный день и успокоился только вечером, когда устроился в своем вагоне. Всю дорогу он перечитывал записку Кристины, вдыхая запах ее духов и воскрешая нежный образ своей юности. Тяжелая ночь прошла в горячечном сне, началом и концом которого была Кристина Даэ. Уже рассвело, когда Рауль приехал в Ланьон. Единственным пассажиром он сел в дилижанс, отправлявшийся на Перрос-Гирек. На его расспросы кучер ответил, что накануне вечером молодая женщина, похожая на парижанку, попросила отвезти ее в Перрос и сошла у постоялого двора под названием «Солнечный закат». Она приехала одна, без провожатых. Рауль глубоко вздохнул. Наконец-то в этой мирной тиши он может спокойно поговорить с Кристиной. Он любил ее до беспамятства. Этот юноша, объехавший мир, оставался чист, как девушка, никогда не покидавшая материнского дома.

Приближаясь к предмету своей любви, он перебирал в памяти историю маленькой девочки-шведки, ставшей певицей.

Когда-то в маленькой деревушке в окрестностях Упсаала жил крестьянин с семьей, он в течение недели возделывал свое поле, а по воскресеньям пел на аналое в церкви. У крестьянина была дочка, которую он еще до того, как она научилась читать, научил разбирать нотную грамоту. Сам того не сознавая, папаша Даэ был великим музыкантом. Он играл на скрипке и считался лучшим деревенским скрипачом во всей Скандинавии. Слава его росла, его постоянно приглашали на свадьбы и праздники. Матушка Даэ умерла, когда Кристине шел шестой год. Вслед за тем отец, который любил только свою дочь и свою музыку, продал свой участок земли и отправился искать счастья в Упсаалу. Но нашел там только нищету.

Тогда он возвратился в деревню и начал странствовать по ярмаркам, наигрывая скандинавские мелодии, а дочь, никогда не расстававшаяся с ним, с восторгом слушала его скрипку или пела под нее. Однажды на ярмарке в Лимби их обоих услышал профессор Валериус и отвез в Готенбург. Он утверждал, что отец – первый скрипач в мире и что у дочери задатки великой певицы. Он позаботился о том, чтобы ребенок получил должное воспитание и образование. Девочка восхищала всех окружающих своей красотой, грацией и жаждой знаний. Когда профессору Валериусу потребовалось уехать во Францию, он взял с собой Даэ и Кристину, с которой госпожа Валериус обращалась, как с дочерью. А вот отец девочки, оторванный от родины, затосковал не на шутку. В Париже он никуда не выходил. Он жил будто во сне, который разделяла с ним только его скрипка. Целыми часами он сидел в комнате вместе с дочерью, и тогда в доме слышались печальные звуки скрипки и тихое пение. Иногда госпожа Валериус приходила послушать их за дверью, вздыхала, смахивала слезу и на цыпочках возвращалась к себе. Она тоже тосковала по синему скандинавскому небу.

Папаша Даэ приходил в себя только летом, когда все семейство уезжало в деревню, в Перрос-Гирек – глухой бретонский уголок, который в ту пору был почти неизвестен парижанам. Он полюбил здешнее море, потому что оно напоминало ему родную северную синь, и, сидя на прибрежном песке, наигрывал самые печальные напевы и уверял дочь, что море замолкает и слушает их. Потом у него появилась новая причуда.

Во время сельских праздников он, как когда-то на родине, брал скрипку и, спросив разрешения у госпожи Валериус, уводил свою дочь из города на несколько дней. Они дарили музыку жителям самых бедных деревушек и спали в сараях, отказываясь от кроватей на постоялых дворах, забираясь в солому и прижимаясь друг к другу, как в те времена в Швеции, когда были бедны.

Одеты они были довольно прилично, отвергали протягиваемые им монеты, не просили милостыню, и слушатели никак не могли понять поведение этого скрипача, бродившего по дорогам с маленькой прелестной девочкой с ангельским голосом, и ходили за ним из деревни в деревню.

Как-то раз городской мальчик, гулявший со своей гувернанткой, заставил ее проделать долгий путь, потому что никак не мог решиться покинуть девочку, чей голос, такой нежный и чистый, заворожил его. Так они пришли к бухточке, которая называется Трестару. В то время там были только небо, море и золотой песок. Еще там дул сильный ветер, который сорвал шарф Кристины и унес его в море. Кристина закричала, вскинула руки, но легкий лоскут уже колыхался на волнах далеко от берега. И тут Кристина услышала мальчишеский голос:

– Не волнуйтесь, мадемуазель, я достану ваш шарф.

Она увидела мальчика, который бежал к ней, несмотря на крики и протестующие возгласы одетой в черное женщины. Мальчик прямо в одежде бросился в воду и достал шарф. Дама в черном никак не могла успокоиться, а Кристина радостно засмеялась и поцеловала мальчика. Это был виконт Рауль де Шаньи. В то лето он гостил у своей тетки в Ланьоне. С той поры они встречались почти каждый день и играли вместе. По просьбе тетки и по совету профессора Валериуса добрейший папаша Даэ согласился давать уроки игры на скрипке юному виконту. И Рауль полюбил те же напевы, которые с детства питали душу Кристины.

Их детские мечтательные сердца сладко замирали, когда они слушали невероятные истории, старые бретонские сказки, которые им приходилось выпрашивать под дверями, как нищим: «Мадам, расскажите, пожалуйста, еще что-нибудь». А какая старая бретонка не видела хотя бы раз в жизни, как танцуют эльфы и феи в вересковых зарослях при свете луны?

Но самое интересное происходило в сумерках, в мирной тишине, после того как солнце опускалось в море и папаша Даэ садился возле них и негромким голосом, будто боялся спугнуть воскрешаемые им призраки, рассказывал красивые, убаюкивающие или страшные легенды северных стран. Иногда они были прекрасны, как сказки Андерсена, иногда печальны, как песни великого поэта Рунеберга. Когда он умолкал, дети просили: «Еще!»

Была одна история, которая начиналась так:

«Однажды некий король плыл в своем маленьком челноке по одному из тех спокойных и глубоких озер, которые, наподобие сверкающих глаз, открываются посреди норвежских гор…»

Или еще одна:

«Маленькая Лотта думала обо всем и не думала ни о чем. Летней птичкой она порхала в золотых солнечных лучах с весенней короной на белокурых волосах. Душа ее была такой же чистой и голубой, как ее глаза. Она любила свою мать, любила свою куклу, заботилась о своем платье, красных туфельках и скрипке, но пуще всего она любила, засыпая, слушать ангела музыки».

Пока папаша Даэ рассказывал, Рауль смотрел в синие глаза и на золотистые волосы Кристины. А Кристина думала о том, как была счастлива маленькая Лотта, когда засыпала и слушала ангела музыки. У папаши Даэ почти не было историй, в которых не присутствовал бы ангел музыки, и дети без конца просили рассказать об этом ангеле. Даэ отвечал, что все великие музыканты, все великие артисты хотя бы раз в жизни встречались с ангелом музыки. Иногда он склоняется над их колыбелькой, как это случилось с маленькой Лоттой, и тогда появляются вундеркинды, которые в шесть лет играют на скрипке лучше, чем пятидесятилетние музыканты. Иногда ангел музыки приходит позже, потому что дети непослушны и не хотят учиться и повторять гаммы. А бывает, что ангел не приходит вовсе, потому что сердце человека нечисто и совесть неспокойна. Ангела никто никогда не видит, но избранные души слышат его. Происходит это чаще всего в такие моменты, когда люди меньше всего этого ожидают, когда они пребывают в печали и отчаянии. И вот тогда в ушах начинает звучать неземная музыка, слышится божественный голос, и они запоминают его на всю свою жизнь. Тех, кого посетил ангел, будто коснулся огонь небесный. Они испытывают трепет, который неведом прочим смертным. Они получают волшебный дар – любой инструмент, к которому они прикасаются, и собственный их голос рождают звуки, посрамляющие своей красотой всю музыку мира. А люди не знают, что этих счастливцев посетил ангел музыки, и называют их гениальными.

Маленькая Кристина однажды спросила отца, слышал ли он ангела. Отец грустно покачал головой, потом сверкнул глазами, глядя на дочь, и сказал:

– А ты, дитя мое, обязательно его услышишь! Когда я буду в небесах, я пошлю его к тебе.

К тому времени папашу Даэ начал одолевать надрывный кашель.

Наступила осень и разлучила Рауля и Кристину.

Увиделись они только три года спустя, в пору своей юности. Это произошло опять в Перросе, и Рауль запомнил эту встречу на всю жизнь. Профессор Валериус уже умер, но его вдова осталась во Франции вместе с Даэ и его дочерью, которые продолжали петь и играть на скрипке. Госпожа Валериус, как будто в водоворот, втягивалась в их прекрасные грезы и, казалось, тоже жила теперь только музыкой. Однажды юноша случайно заехал в Перрос и сразу поспешил в дом, где когда-то жила его подружка. Навстречу ему поднялся старый Даэ и со слезами на глазах поцеловал его. Они помнят его, говорил растроганный старик. И действительно, не проходило и дня, чтобы Кристина не вспоминала о Рауле. Старик говорил еще что-то, но в этот момент открылась дверь и появилось прелестное создание с подносом в руках, на котором стояли две чашки с дымящимся чаем. Кристина узнала Рауля, поставила поднос, и ее красивое лицо залилось краской смущения. Она стояла молча и нерешительно, а отец смотрел на них. Потом Рауль приблизился и поцеловал ее в щеку. Она не отстранилась. Потом она, смущаясь по-прежнему, задала ему несколько вежливых, ничего не значащих вопросов и скоро удалилась, считая, что исполнила свои обязанности хозяйки. Кристина вышла в сад и присела на скамеечку. Ее девичье сердце первый раз тревожили незнакомые прежде чувства. Рауль вышел к ней, и они беседовали до вечера, так и не преодолев разделявшую их неловкость. Они оба изменились за эти годы и как будто даже не узнавали друг друга. Оба были осторожны, как дипломаты, и рассказывали друг другу вещи, не имевшие никакого отношения к новым чувствам, которые рождались в их сердцах. Когда они прощались, Рауль прижал к губам ее дрожащую руку и тихо сказал: «Я никогда вас не забуду, мадемуазель». И пошел прочь, сожалея о своих необдуманных словах, потому что Кристина Даэ не может стать женой виконта де Шаньи.

А Кристина вернулась к отцу и сказала: «Ты не находишь, что Рауль не такой любезный, как прежде? Я его больше не люблю». С того дня она старалась не думать о нем, но это было нелегко, и она с головой погрузилась в свое искусство. Ее успехи были просто поразительны: те, кто слышал ее, предсказывали, что она станет лучшей певицей в мире. Потом отец ее умер, и как-то вдруг вместе с отцом она будто потеряла голос, душу и талант. У нее осталось достаточно и того и другого, чтобы поступить в консерваторию, но не более. Училась без вдохновения, переходила из класса в класс и получила приз, только чтобы сделать приятное старой госпоже Валериус, с которой она по-прежнему жила. Когда Рауль впервые увидел Кристину в Опере, он был очарован красотой девушки, и сладкие воспоминания нахлынули на него, однако пение ее чем-то его оттолкнуло, показалось бездушным. Он приходил еще и еще, искал ее за кулисами, поджидал за сценой, пытаясь привлечь ее внимание. Не один раз сопровождал до самого порога ее артистической уборной, но она не замечала его. Она, казалось, вообще никого не замечала. Рауль страдал от такого безразличия, потому что она была красива, а он робок и не смел признаться даже самому себе, что влюблен. Затем случилось невероятное – тот памятный торжественный вечер: разверзлись небеса, и ангельский голос сошел на землю, покорил всех и полностью завладел его сердцем…

А потом – потом был мужской голос за дверью: «Ты должна любить меня!» – и пустая артистическая…

Почему она засмеялась, когда он сказал ей, только что открывшей после обморока глаза: «Я тот мальчик, который выловил ваш шарф в море». Почему она не узнала его? И почему же тогда написала записку?

Ах! Какой долгий-долгий путь… Вот перекресток трех дорог… Вот пустынная равнина, отдающие холодом вересковые заросли, мертвенно неподвижный пейзаж под белесым небом. Позванивают стекла, и этот звон в ушах кажется бесконечным… Как гремит этот дилижанс, и как медленно он движется! Он узнавал хижины, изгороди, кусты и деревья у дороги… Вот последний поворот, за ним будет море… и большая бухта Перрос…

Итак, она сошла у постоялого двора «Солнечный закат». Он здесь единственный и, кстати, совсем недурен. Сколько сказочных историй слушали они здесь, затаив дыхание! Как бьется сердце! Что она скажет, увидев его?

Первой, кого он встретил, входя в старый закопченный зал постоялого двора, была мамаша Трикар. Она узнала его, сказала, что он прекрасно выглядит, спросила, что его привело сюда. Он покраснел и ответил, что едет по делам в Лондон и заехал повидать ее. Старушка бросилась накрывать на стол, но он с благодарностью отказался. Казалось, что он ждет чего-то или кого-то. Открылась дверь, и он вскочил на ноги. Он не ошибся: это она! Он хотел заговорить и не смог. Кристина стояла перед ним улыбающаяся, но ничуть не удивленная. У нее было свежее розовое лицо, будто земляника в тенистом лесу. Она немного запыхалась от быстрой ходьбы, и грудь ее, в которой билось чистое девичье сердце, слегка вздымалась. В глазах-озерах цвета бледной лазури, неподвижно мечтательных и потаенно мерцающих, отражалась ее детская душа. Под распахнутым меховым пальто угадывались гибкая талия и изящные линии юного грациозного тела. Рауль и Кристина долго смотрели в глаза друг другу. Мамаша Трикар понимающе улыбнулась и незаметно вышла. Наконец Кристина заговорила:

– Я знала, что вы приедете. У меня было предчувствие, что я встречу вас в этом доме, когда вернусь с мессы. Мне кто-то подсказал это там, в церкви. Да, мой друг, меня предупредили о вашем приезде.

– Кто же? – улыбнулся Рауль и взял в свои руки маленькую руку девушки, которую она не отняла.

– Мой покойный папа.

Наступило молчание. Потом Рауль продолжал:

– Отец говорил вам, Кристина, что я люблю вас и не могу без вас жить?

Кристина покраснела до корней волос и отвела глаза в сторону.

– Меня? Вы сошли с ума, – проговорила она дрожащим голосом.

– Не смейтесь, Кристина, это очень серьезно.

– Не для того я просила вас приехать сюда, – строго сказала она, – чтобы вы говорили подобные вещи.

– Вы просили меня?.. Ну да, вы знали, что ваше письмо не оставит меня равнодушным и я примчусь в Перрос. Значит, вы думали о том, что я люблю вас?

– Я думала, что вы вспомните о нашем детстве… и о моем отце. В сущности, я сама не знаю, о чем думала… Может быть, мне не следовало вам писать. Ваше внезапное появление в моей артистической в тот вечер унесло меня далеко-далеко в прошлое. И когда я вам писала, я вновь стала той маленькой девочкой, которая очень хочет увидеть в минуту грусти и одиночества друга детства.

Снова наступило молчание. Что-то в поведении Кристины показалось ему неестественным, но он не мог понять, что именно. Однако враждебности он не чувствовал, скорее наоборот… Была какая-то нежность в ее глазах. Но почему в этой нежности угадывалась печаль? Он хотел знать это и уже начинал сердиться…

– Когда я пришел в вашу артистическую, вы впервые заметили меня, Кристина?

Она не умела лгать и ответила:

– Нет. Я не раз видела вас в ложе вашего брата. И еще на сцене, за кулисами.

– Я догадывался, – начал Рауль и прикусил губу. – Но почему же, когда вы увидели меня в своей уборной, у ваших ног, и вспомнили, что я – тот самый мальчик, который достал ваш шарф из моря, почему вы сделали вид, будто незнакомы со мной, и засмеялись?

Он проговорил все это таким суровым тоном, что Кристина молча, с удивлением посмотрела на него. Юноша сам был неприятно поражен собственными резкими словами и тотчас пожалел о них. Таким тоном мог бы говорить оскорбленный муж или любовник. Он рассердился на себя, на свою глупость, но единственным выходом из этого неловкого положения ему казалось принятое им решение быть грубым до конца.

– Вы молчите! – снова заговорил он, злой и несчастный. – Ну ладно, я сам отвечу за вас. Дело в том, что в комнате был кто-то, кто смущал вас, Кристина, перед кем вы не хотели показать, что знаете меня…

– Если это и было так, мой друг, – ледяным тоном прервала его Кристина, – если кто-то и смущал меня в тот вечер, так только вы сами, поэтому я и выставила вас за дверь.

– Да! Чтобы остаться с тем, другим!

– О чем вы? – удивилась девушка. – О каком другом вы говорите?

– О том, кому вы сказали: «Я пою только для вас! Сегодня я отдала вам всю душу!»

Кристина схватила руку Рауля и сжала ее с силой, какую он и не подозревал в этой хрупкой девушке.

– Вы подслушивали за дверью?

– Да, потому что люблю вас… Я все слышал.

– Что вы слышали? – Девушка неожиданно успокоилась и отпустила руку.

– Он сказал вам: «Ты должна любить меня».

При этих словах мертвенная бледность залила лицо Кристины, глаза ее закатились. Она покачнулась, Рауль подскочил к ней, подхватил ее, но Кристина уже пришла в себя и тихим, почти умирающим голосом произнесла:

– Скажите! Скажите, что вы слышали еще!

Рауль озадаченно посмотрел на нее, ничего не понимая.

– Говорите же! Не мучайте меня!

– Еще я слышал, как он вам ответил, когда вы сказали, что отдали ему душу: «Твоя душа прекрасна, дитя мое, и я благодарю тебя. Ни один король не получал такого подарка. Сегодня ангелы плакали».

Кристина прижала руку к сердцу и в неописуемом волнении пристально посмотрела на Рауля. В ее пронзительном неподвижном взгляде было безумие. Рауль испугался. Но вот глаза ее увлажнились, и по матовым щекам покатились две жемчужины, две тяжелых слезы…

– Кристина!

– Рауль!

Юноша хотел обнять ее, но она выскользнула из его рук и стремительно выскочила за дверь.

Пока Кристина сидела, запершись, в своей комнате, Рауль жестоко корил себя, но, с другой стороны, его терзала ревность. Если девушка так разволновалась, узнав, что ее тайна раскрыта, значит, это было для нее очень важно. Конечно, несмотря на то что он услышал, Рауль нисколько не сомневался в чистоте Кристины: во-первых, он знал ее безупречную репутацию, во-вторых, он был уже не ребенок и понимал, что артисткам порой приходится выслушивать назойливые признания в любви. Она ответила, что отдала всю свою душу, но, очевидно, она имела в виду только пение и музыку. Очевидно ли? Тогда откуда такое волнение? Боже мой, как несчастен был Рауль! Если бы только встретить того человека, тот мужской голос, он уж потребовал бы объяснений.

Почему убежала Кристина? И почему так долго не выходит?

От обеда он отказался. Он был в полном смятении и страдал от того, что эти часы, в которые он вложил столько сладостных надежд, проходили впустую, без юной шведки, которая даже не захотела прогуляться с ним по местам, пробуждавшим столько общих воспоминаний. И почему она не возвращается в Париж, ведь в Перросе делать ей больше нечего? Он узнал, что утром она заказала мессу за упокой души отца и долгие часы провела в молитвах в маленькой церкви и на могиле скрипача.

Грустный, снедаемый отчаянием, Рауль отправился на кладбище, окружавшее церквушку. Толкнул калитку и в одиночестве начал бродить среди могил, вглядываясь в надписи на плитах. Зайдя за апсиду, он сразу же узнал могилу старого Даэ по ослепительно ярким цветам, печально лежавшим на гранитной могильной плите, свешивая головки до белой, как саван, земли. Они пронизывали своим ароматом этот заледенелый уголок бретонской земли. Это были чудесные красные розы, которые, как будто по волшебству, распустились среди снега. Это был кусочек жизни в стране мертвых, ведь смерть здесь была повсюду. Смерть вылезала из земли, которая, казалось, исторгала из себя останки, которые уже не могла вместить. У стены церкви были навалены скелеты и черепа – сотни и сотни поблекших костей, – поддерживаемые железной проволокой. Черепа, сложенные в кучу, как кирпичи, укрепленные через определенные интервалы ослепительно белыми костями, казалось, образуют фундамент, на котором построены стены ризницы. Дверь ее открывалась в самой середине этого храма из костей, как это бывает в старых бретонских церквах.

Рауль помолился за старого Даэ, потом, провожаемый вечными улыбками мертвых голов, покинул кладбище, поднялся на холм и присел на краю пустынной равнины, которая спускалась к морю. Злой ветер гулял по песчаному берегу и свирепо гонялся за робкими отсветами дневного света, который убегал, ускользал, и скоро от него оставалась только узкая бледная полоска на горизонте. Тогда ветер затих. Наступил вечер. Рауля окутывали холодные тени, но холода он не чувствовал. Его мысли бесцельно бродили по пустынным песчаным дюнам и были полны воспоминаниями. Вон там, на том месте, когда опускались сумерки, они с Кристиной часто смотрели, как танцуют феи, а в темном небе тем временем вставала луна. По правде говоря, он никогда не видел никаких фей, хотя имел хорошее зрение. Кристина же, будучи чуточку близорукой, утверждала, что видит их. Он улыбнулся при этой мысли, потом неожиданно вздрогнул. Рядом с ним, неизвестно откуда, бесшумно появилась человеческая тень и послышался голос:

– Вы думаете, что феи придут сегодня вечером?

Это была Кристина. Он хотел заговорить, она прикрыла ему рот рукой в перчатке.

– Выслушайте меня, Рауль, я хочу вам сказать что-то важное, очень важное.

Голос ее дрожал. После недолгой паузы она продолжала:

– Вы помните, Рауль, легенду об ангеле музыки?

– Еще бы не помнить! Ее рассказывал нам ваш отец.

– Вот на этом самом месте он сказал мне: «Когда я буду на небесах, дитя мое, я пришлю его к тебе». Так вот, Рауль, мой отец на небесах, и этот ангел сошел ко мне.

– Я не сомневаюсь, – резко откликнулся юноша, так как ему показалось, что охваченная экзальтацией Кристина смешала воспоминание о своем отце со своим недавним триумфом.

Девушку неприятно удивило хладнокровие, с которым виконт де Шаньи воспринял известие о том, что ее посетил ангел музыки.

– Вы его слышали? – спросила она, приблизив свое бледное лицо так близко к лицу юноши, что он решил, что Кристина собралась поцеловать его, но она только заглянула ему в глаза.

– Я слышал, как вы пели в тот вечер: ни одно человеческое существо не может так петь, если только ему не помогает само небо. На земле нет профессора, который мог бы научить этому. Вы слышали ангела музыки, Кристина.

– Да, – торжественно заявила она. – В моей артистической уборной. Там он дает мне ежедневные уроки.

При этом голос ее был настолько проникновенным и странным, что Рауль смотрел на нее озабоченно, как смотрят на человека, который говорит невообразимую чепуху и верит в нее всеми извилинами своего больного мозга. Но она тут же отстранилась, теперь она казалась только тенью, темным пятном в ночи.

– В вашей артистической? – как эхо повторил он.

– Да, там я услышала его, и услышала не одна…

– Кто же еще его слышал?

– Вы, мой друг.

– Я? Слышал ангела музыки?

– Да. В тот вечер это был его голос, когда вы стояли за дверью. Это он сказал мне: «Ты должна любить меня». Но мне казалось, что слышу его только я. Поэтому можете представить мое удивление, когда я сегодня узнала, что и вы его слышали.

Рауль расхохотался. И тотчас над пустынной равниной расступилась ночь, и первые лучи лунного света упали на молодых людей. Кристина повернулась к Раулю, ее глаза, обычно такие мягкие и нежные, метали молнии.

– Почему вы смеетесь? Может быть, вы думаете, что слышали голос мужчины?

– Черт меня побери! – воскликнул юноша, у которого начали путаться мысли.

– И это вы, Рауль! Это вы говорите мне такие вещи! Мой друг детства! Друг моего отца! Я не узнаю вас. Что вы себе воображаете? Я – честная девушка, господин виконт де Шаньи, и не запираюсь с мужчинами в своей уборной. Если бы вы открыли дверь, вы бы увидели, что там никого нет.

– Это правда. Когда вы вышли, я открыл дверь и никого в комнате не нашел…

– Ну так что вы теперь скажете?

Виконт призвал на помощь все свое мужество.

– Тогда, Кристина, мне кажется, что над вами насмехаются.

Она испустила крик и убежала. Он поспешил за ней, но услышал гневное:

– Оставьте меня! Оставьте!

Она скрылась, и Рауль вернулся на постоялый двор усталый, полный отчаяния и очень грустный.

Он узнал, что Кристина только что поднялась к себе и объявила, что не спустится к ужину.

– Не заболела ли она часом? – спросил юноша.

Хозяйка уклончиво отвечала, что, если она и больна, это не очень серьезно, и удалилась, пожимая плечами и жалея про себя молодых людей, которые растрачивают на пустые ссоры драгоценные часы, отведенные им господом богом на этой земле. Рауль ужинал один возле очага, и можете себе представить, что настроение у него было довольно мрачное. Потом в своей комнате он пробовал читать, затем лег в постель и попытался уснуть. Ни одного звука не доносилось из соседней спальни. Что делала Кристина? Спала ли она? А если не спала, о чем она думала? И о чем думал он? Вряд ли он мог бы сказать это. Разговор с Кристиной перевернул его душу. Он думал не столько о ней, сколько о том, что было вокруг нее, и это «вокруг» было настолько неясным, туманным и неуловимым, что он испытывал странное пугающее чувство.

Время будто остановилось: могло быть и одиннадцать часов ночи, и больше, когда он услышал отчетливые шаги в соседней комнате. Это были легкие, осторожные шаги. Неужели Кристина до сих пор не ложилась? Не отдавая себе отчета в своих действиях, юноша поспешно, стараясь не шуметь, оделся и стал чего-то ждать. Он сам не знал – чего. Его сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда он услышал, как медленно повернулась на петлях дверь Кристины. Куда направилась она в столь поздний час, когда весь Перрос спит? Он неслышно приоткрыл дверь и в лунном свете разглядел белую фигуру девушки, проскользнувшую в коридор. Она спустилась по лестнице; он перегнулся через перила и вдруг услышал внизу голоса, но уловил только одну фразу: «Не потеряйте ключ». Это был голос хозяйки. Потом открылась и снова закрылась входная дверь. И все стихло. Рауль быстро вернулся в свою комнату и открыл окно. На пустынной дороге маячила одинокая белая фигура.

Второй этаж находился невысоко, и по дереву, протянувшему ему свои ветви, Рауль легко спустился на землю. Каково же было удивление доброй хозяйки, когда на следующее утро в дом занесли почти обледенелого юношу, скорее мертвого, нежели живого, и когда она узнала, что его нашли лежавшим на ступенях алтаря церквушки Перроса. Хозяйка поспешила сообщить эту новость Кристине, та быстро спустилась вниз и оказала бедняге помощь; через минуту он пришел в себя, и его открытым глазам предстало прелестное лицо девушки.

Но что же произошло? Несколько недель спустя, когда драмой в Опере занялись всерьез, комиссар Мифруа беседовал с виконтом де Шаньи по поводу событий той ночи в Перросе, и вот что написано в следственном досье (материал № 150):

«Вопрос. Мадемуазель Даэ не видела, как вы спускались из своей комнаты таким странным путем?

Ответ. Нет, сударь, и еще раз нет. Однако я следовал за ней, даже не стараясь заглушить свои шаги. Я молил только об одном: чтобы она обернулась, заметила меня и узнала. Сейчас я понимаю, что вел себя недостойно, выслеживая ее. Но она, по-моему, вообще меня не слышала и не подозревала о моем присутствии. Она спокойно сошла с дороги, потом неожиданно стала подниматься на холм. Церковные часы пробили без четверти двенадцать, и мне показалось, что эти звуки подстегнули ее: она побежала не останавливаясь до самой двери церкви.

В. Дверь церкви была открыта?

О. Да, сударь, и это меня озадачило, но, кажется, совсем не удивило мадемуазель Даэ.

В. На кладбище никого не было?

О. Я никого не заметил. Я бы увидел, если бы кто-нибудь там был. Луна светила нестерпимо сильно, а снег делал ночь еще светлее.

В. Никто не мог прятаться за могилами?

О. Нет, сударь. Это небольшие надгробные плиты, скрытые под слоем снега, их почти не видно, только торчат кресты. А церковь прямо сияла от яркого света, какого я никогда раньше не видел. Было очень красиво, очень прозрачно и очень холодно. Я в первый раз ходил на кладбище ночью и не знал, что такое можно увидеть – какой-то невесомый и неестественный свет.

В. Вы суеверны?

О. Нет, я верующий.

В. В каком вы были состоянии?

О. Честное слово, я был совершенно здоров и совершенно спокоен, хотя, признаться, необычное поведение мадемуазель Даэ сначала меня озадачило, но как только я увидел, как она вошла на кладбище, я решил, что она просто хочет исполнить какой-то обет, помолившись на отцовской могиле, и нашел это вполне естественным. Я только удивился, что она не слышала моих шагов, хотя снег сильно скрипел под ногами. Но она, очевидно, была поглощена своими мыслями. Поэтому я не стал беспокоить ее, и, когда она подошла к могиле отца, я остановился в нескольких шагах. Она опустилась на колени прямо в снег, перекрестилась и начала молиться. В этот момент часы пробили полночь. Двенадцатый удар еще звенел у меня в ушах, как вдруг она подняла голову, устремила взгляд в небесный свод и простерла руки к звездам; мне показалось, что она в экстазе, и я сам поднял голову вверх. Тогда все мое существо будто устремилось к чему-то невидимому, и тут из этого невидимого пространства поднялась музыка. И какая музыка! Мы с Кристиной уже слышали ее в детстве. Но никогда на скрипке старого Даэ ее не исполняли с таким божественным совершенством. В эти минуты мне вдруг пришло на память то, что Кристина рассказывала об ангеле музыки, и я действительно подумал, что если эти звуки не сошли с небес, тогда я ничего не понимаю – на земле они родиться не могли. Здесь нет такой скрипки и такой руки, которая могла бы водить по ней смычком. О, я помню эту чудную мелодию! Это было «Воскрешение Лазаря», которое старый Даэ играл нам в минуты печали и вдохновения. Если и существует ангел Кристины, он не смог бы сыграть лучше в ту ночь на скрипке покойного музыканта. Я словно услышал глас Христа и, клянусь, ждал, что вот-вот приподнимется надгробный камень на могиле отца Кристины. Потом я подумал, что Даэ похоронили вместе с его скрипкой, и, честное слово, я не понимаю до сих пор, что из происходящего в ту скорбную и сияющую ночь на крохотном провинциальном кладбище, рядом с мертвыми головами, которые скалились своими неподвижными черепами, было вызвано моим воображением, а что существовало независимо от него. Но музыка прекратилась, я пришел в себя, и мне показалось, что я услышал какой-то шум в куче черепов.

В. Ага! Значит, вы слышали шум в груде костей?

О. Не то чтобы шум, но мне показалось, что черепа смеются, и я вздрогнул.

В. Вы не подумали, что за этой грудой мог спрятаться искусный музыкант, который очаровал вас?

О. Именно об этом я и подумал, господин комиссар, и даже забыл о существовании мадемуазель Даэ, которая тем временем поднялась и спокойно пошла к выходу с кладбища. Она была в таком состоянии, что даже не заметила меня. А я не мог пошевелиться и не спускал глаз с груды костей, решив до конца выяснить, что же все-таки там происходит.

В. А что было до того, как вас нашли утром полумертвого на ступеньках алтаря?

О. Все произошло очень быстро и неожиданно. К моим ногам скатился череп, за ним второй… третий… Как будто ко мне летели шары в какой-то загробной игре. Мне показалось, будто чье-то неосторожное движение разрушило пирамиду из костей, за которой скрывался таинственный музыкант. Тут я заметил тень, скользнувшую по сверкающей стене ризницы. Я бросился туда. Тень проскользнула в церковь. Я последовал за ней. Тень была в пальто! Я схватил ее за рукав. В этот момент мы были перед алтарем, и лунный свет через большой витраж апсиды падал прямо на нас. Тень оглянулась, и я увидел, господин следователь, – вот как вижу сейчас вас, – я увидел ужасный череп, который смотрел на меня глазами, горящими адским огнем. Мне показалось, что передо мной сам Сатана, и при виде этого существа из загробного мира мое сердце не выдержало, и я больше ничего не помню; не помню, как оказался в своей комнате на постоялом дворе».