Призраки подземелий

Глава 1То ли союзники, то ли враги

Утро уже настало, хоть солнце пока не взошло. Небо заметно посветлело, а туман, еще недавно окутывающий болото сплошной белесой пеленой, уже почти рассеялся. На стоянке небольшого отряда виверийских наемников было тихо. С крепостной стены, возле которой иноземцы-солдаты были вынуждены встать лагерем, также не доносилось ни звука. Ни для кого не секрет, что шеварийские стражники самые ленивые в мире. Большую часть ночного дежурства они привыкли проводить в башне, насиживая бока возле камина, и выползали из натопленной караулки на промозглый утренний холодок лишь перед самым приходом обходящего посты дежурного офицера. По сравнению с их службой отдых виверийцев был сущим мучением. Непривычные к холодным, промозглым ночам здешних мест солдаты-южане спали, плотно прижавшись друг к дружке продрогшими телами вокруг еле тлевшего и уже вовсе не гревшего костерка. Озябшие часовые, стерегущие сон товарищей, кутались в едва доходившие до колен, слишком тонкие для шеварийского климата плащи и старались постоянно находиться в движении, круг за кругом обходя спящую стоянку. Они завидовали менее страдавшим от холода товарищам по оружию, которые перед тем, как устроиться на ночлег под открытым небом, опустошили все запасы вина, а именно: небольшой бочонок прокисшего керейского, выменянного у пройдохи-трактирщика на подслеповатую кобылу (чужеземцы тоже знали толк в торговом обмане); полдюжины бутылок какого-то мутного фруктового пойла, выигранного в карты у пехотинцев из второго сивикорского полка; и последние капли из походных фляг.

Кроме зависти пытавшиеся согреться ходьбой часовые питали и иное чувство. Это была ненависть, лютая ненависть не к врагу, а к их собственному командиру, не только подписавшему крайне невыгодный контракт с одним из шеварийских генералов, имени которого они не знали и не хотели знать, но и по чьей милости они этой ночью оказались в столь незавидном положении. Стареющий капитан и неукротимый сластолюбец утром прошлого дня слишком долго прокувыркался с дородными деревенскими простушками на сеновале, и их отряд вышел на марш только в полдень. Чтобы наверстать упущенное время и прибыть на место сбора к оговоренному в контракте сроку, он повел наемников кратчайшей, якобы ему хорошо знакомой дорогой через лес и, конечно же, заплутал. В результате отряд подошел к Удбишу не с юго-западной стороны, а с востока. Солнце к тому времени уже село, и поскольку по приказу шеварийского командования все перемещения вблизи военного лагеря с наступлением темноты были запрещены, солдатам пришлось обустроиться на ночлег здесь, на самой открытой и продуваемой всеми ветрами местности, да еще прямо возле зловонного рва и гиблых болот. Ближе к утру продрогшие до костей часовые были настолько озлоблены, что даже подумывали потихоньку избавиться от бездарного командира, вот только не знали, как бы обставить всё таким образом, чтобы убийство походило на естественную смерть во сне или на несчастный случай.

Ненависть – плохое чувство, и не только потому, что она порождает в сердцах злость и поедает изнутри. Ненависть настолько поглощает мысли, что строящий коварные планы человек в какой-то мере слеп и не замечает многое из того, что творится вокруг. Троица часовых устала нахаживать круги по периметру стоянки и ненадолго собралась возле болота, чтобы обсудить возможность умерщвления командира, чья глупость и недальновидность рано или поздно, но должна была довести отряд до беды. Хоть туман уже окончательно рассеялся и видимость была довольно неплохой, перешептывающиеся заговорщики не заметили, как на покрытой какой-то неприхотливой водной растительностью и догнивающими отбросами мутной глади рва один за другим появились три небольших шара. На самом же деле внезапно всплывшие предметы далеко не идеально круглой формы были человеческими головами. Не проявили бдительности спорщики и тогда, когда трое пловцов по грязным, стоялым водам бесшумно выбрались на берег прямо возле одного из костров и, плотно прижимаясь к земле мокрыми, покрытыми не только водорослями, но и слоем какой-то липкой слизи телами, осторожно поползли в их сторону.

Обильно налипшая на одежду, лица и волосы грязь полностью стерла половые различия. Со стороны трудно было судить, являлись ли чужаки мужчинами или женщинами, но вот поблескивающие в их руках ножи да короткие мечи, чьи рукояти угрожающе возвышались над выгнутыми в напряжении спинами, не оставляли сомнений, что их намерения вовсе не мирные. Беглецы из Удбиша не собирались рисковать, потихоньку прокрадываясь мимо пока что занятых беседой часовых, ведь в любой миг одна из трех склоненных друг к другу голов виверийцев могла повернуться в их сторону. Схватка же с целым отрядом изрядно замерзших во сне и озлобленных внезапным пробуждением бойцов явно не входила в планы покинувшей город тайком троицы. О победе в этом бою не могло быть и речи; бегство же в сторону видневшихся на холме деревьев было крайне осложнено из-за пары туго набитых мешков из кожи, оставленных злодеями у самой кромки воды. С тяжелой поклажей на плечах им далеко не уйти, а бросать пожитки, по всей видимости, не хотелось.

Бесшумно обогнув ползком последний догоравший костерок, возле которого свернулись калачиками семеро солдат, перепачканные грязью пловцы приблизились к часовым практически вплотную. Три-четыре шага – небольшое расстояние для броска ножа, с него трудно промазать даже новичку в метании, однако злоумышленники поступили разумно и не стали рисковать. Ведь им оставалось только гадать, что же скрывалось под плащами жертв: простые теплые куртки, кожаные бриганты, кольчуги или кирасы? С такой близи предсмертных всхлипов можно было легко избежать, но грохот падения наземь или друг на друга закованных в стальные доспехи тел непременно перебудил бы весь спящий отряд.

Замерев на месте всего на пару секунд и даже не приподняв голов, злодеи обменялись знаками, а затем продолжили медленное продвижение ползком, пока почти не достигли ног так и не заметивших опасности наемников. Доведенным до отчаяния холодом и глупостью командира заговорщикам не суждено было узнать, кем были благодетели, мгновенно прервавшие их мучения тремя почти одновременными ударами ножей по защищенным лишь шарфами горлам.

Ловко подхватив обмякшее тело солдата, Дарк помог ему быстро и совершенно бесшумно достигнуть земли. То же самое проделали и его напарники из герканской разведки, однако их движения были не столь безупречны и, как следствие, не только привели к потере пары лишних секунд, но и чуть было не загубили всё дело. Ринва переоценила свои физические возможности и слишком резко рванула падающее тело на себя, в результате чего одетый в тяжелую кольчугу труп навалился на самоуверенную девицу всем своим весом и едва не сбил её с ног. К счастью, обошлось без беды. Каким-то чудом устоявшей на ногах разведчице все же удалось совладать с непосильным грузом и опустить его наземь. Крамберга же подвела неопытность. Дарку сразу стало понятно, что это был первый часовой, отправленный разведчиком в лучший мир именно таким образом. Сам удар ножа был хорошо поставлен, но вот последовавший за ним подхват тела вряд ли заслуживал хотя бы удовлетворительной оценки. Вместо того, чтобы прижать всё ещё дергающегося в конвульсиях виверийца к груди и, крепко обхватив его обеими руками, прервать предсмертные судороги, Крамберг зачем-то зажал ему левой ладонью рот (из которого всё равно не вылетело бы напоследок ни звука), а правой рукой почему-то вцепился в пряжку пояса, хотя обхватить мертвеца стоило на уровне груди. При этом обагренное кровью орудие убийства всё ещё оставалось в ладони разведчика, что, конечно же, не способствовало надежности захвата. Обмякшее тело жертвы навалилось на стоявшего сзади убийцу всем своим весом, а затем, повинуясь силе притяжения, заскользило по нему к земле и повисло на собственном ремне, кое-как еще удерживаемом тремя дрожащими, вот-вот должными разжаться пальцами недотепы. Напряженное тело Крамберга замерло в неестественной позе. Похоже, разведчик растерялся и не знал, что дальше делать, как не допустить губительного шума падения, означавшего для всех троих смертный приговор.

Хоть Аламезу и не хотелось помогать человеку, крайне разочаровавшему его в недавнем прошлом, но иного выхода не было. По воле судьбы он и люди фон Кервица стали теперь не просто союзниками, а соратниками. Ошибка одного грозила неминуемой гибелью всем троим. Бросив беглый взгляд и убедившись, что Ринва с грехом пополам, но всё же исправила свой просчет, моррон поспешил на выручку тому, кто вовсе был не достоин помощи. Еще совсем недавно, менее суток назад, Аламез считал Крамберга одним из лучших бойцов в своем отряде, а на поверку тот оказался гнусным осведомителем, приставленным шпионить за ним. Схватив мертвое тело правой рукой за отворот кольчуги, моррон с силой рванул его на себя, а левой поддержал потерявшего в этот миг равновесие Крамберга. Через пару секунд горе-диверсант вновь твердо стоял на ногах, а чуть было не потревоживший сон воинов труп часового плавно опустился на землю.

«Жаль, одному пойти было нельзя… еще намаюсь», – с сожалением подумал моррон, отвернувшись от навязанных ему напарников, и, осторожно переступая с пятки на носок, направился к лесу. От всю дорогу смотревшей на него волчицей Ринвы слов благодарности было не дождаться, а от предателя Дарк их вовсе не желал. К тому же для выслушивания дифирамбов в свою честь Аламез предпочел бы совсем иное время и место. Тревожный сон виверийцев мог быть в любой момент прерван, притом не обязательно шумом или звуком, а всего лишь новым порывом стылого ветра. Достаточно было проснуться одному солдату, и в следующий миг поднялся бы на ноги весь отряд. Нужно было срочно уходить, что Дарк и сделал, оставив тяжелые мешки с провизией, одеждой и инструментами на попечение провинившихся недотеп. Слова ничего не значат; слова – это ветер, проносящийся мимо ушей и бесследно исчезающий в пустоте следующего мгновения. Если и выражать благодарность, то только делами, например отягчением собственных плеч тяжелой ношей. Таким образом, можно считать, что моррон вовсе не проявил неучтивости по отношению к спутникам, а, наоборот, помог им сделать правильный выбор между пустыми словами и вполне осязаемым делом.

Только взобравшись на вершину холма и опершись обеими руками на деревцо, Дарк позволил себе остановиться и оглянуться. Его горе-напарники правильно истолковали бессловесный намек и, взвалив на плечи мокрые мешки, уже начали медленно, сдерживая пыхтение и забавно переваливаясь, словно утки, с боку на бок, преодолевать крутой подъем. Особенно трудно приходилось Ринве. Казалось, огромная, явно непосильная ноша за спиной девицы должна была вот-вот раздавить, переломить пополам, как тростинку, ее стройную фигурку.

Благородный герканский рыцарь Дитрих фон Херцштайн, конечно, никогда не допустил бы, чтобы женщина так утруждалась; но только жаль, его поблизости не было. Все приличия, нормы и правила поведения и прочие так свойственные человеческой общности условности остались за крепостной стеной шеварийской столицы. Здесь же, на лоне природы, уже не было ни галантных кавалеров, ни хрупких прекрасных дам; здесь был моррон, отправившийся в опасный путь, чтобы спасти товарищей, и парочка ненадежных временных союзников из рядов герканской разведки, имевших весьма смутные представления о чести и достоинстве. Если бы не общность интересов, то они уже давно вонзили бы ему нож в спину. Кроме парочки сомнительных личностей, еще имелись спящие у подножия холма враги и поджидавшая впереди неизвестность. Хоть Аламез и устал (один из мешков он тащил на себе до самой крепостной стены, а затем еще и волочил оба на веревке по дну рва), но он не стал бы поджидать обремененных поклажей спутников, а продолжил бы путь. Причина его вынужденной задержки была банальна – он просто не знал, куда дальше идти. Только Ринве было известно, где находится тайный проход в подземное логово клана Мартел; настолько тайный и, видимо, старый, что даже сами шеварийские вампиры о нем позабыли…

Новый порыв стылого ветра обрушился на стоянку виверийцев и принес с собой дождь, мелкий, противный и частый. Тысячи крохотных капелек бойко забарабанили по плащам и лицам спящих солдат, заставив многих открыть глаза, а некоторых даже приподнять головы и окинуть округу сонными взорами. Для спутников моррона природное ненастье чуть было не стало роковым, ведь к тому времени они добрались лишь до середины холма и были видны, как горошины на ладони. К сожалению, сами носильщики не подозревали об угрозе за спиной и были настолько поглощены борьбой с тянувшей назад поклажей, что совсем не оглядывались.

Положение вновь спас Дарк, вовремя присвистнув соловьем, чтобы привлечь внимание преодолевавших крутой подъем напарников, а затем подав им знак немедленно лечь на землю. При данных обстоятельствах это было единственно возможным решением. Даже если бы Крамберг с Ринвой, побросав ценные мешки, побежали бы к деревьям, то все равно не успели бы укрыться от арбалетных болтов. Как Дарк заметил (по нашивкам на плащах и иным армейским знакам), примерно треть наемников составляли отставные «тандальеры», бывшие еще в давние-предавние времена гордостью виверийских стрелков. Вооруженные не скорострельными, но практически бесполезными против щитов и брони луками, а тяжелыми, почти осадными арбалетами, «тандальеры» обычно выставлялись против атакующих кавалерийских отрядов. Бывало и так, что вовсе без защиты копейщиков или иной легкой пехоты. Отборные виверийские стрелки довольно успешно обстреливали быстро мчавшиеся прямо на них или кружащие по полю мишени. Ударной мощи их болтов вполне хватало, чтобы пробивать навылет боевые кольчуги всадников из легкой кавалерии на средней и даже дальней дистанции и превращать рыцарские латы в решето на малой и средней. Низкую скорострельность громоздкого оружия, используемого чаще всего на подставках-треногах, с лихвой компенсировали отточенное мастерство перезарядки и наличие у каждого «тандальера» двух, а то и трех арбалетов и стольких же помощников. Пока мастера летящей смерти стреляли, подручные перезаряжали арбалеты, более напоминавшие миниатюрные переносные баллисты.

К счастью, покинув ряды регулярной армии и избрав путь вольных наемников, «тандар» с собой виверийцы не прихватили, но зато с обычными арбалетами и луками управлялись куда проворней обычных стрелков. Даже заспанные «тандальеры» со слезящимися, опухшими глазами и трясущимися от холода руками прервали бы жизнь бегущих прочь чужаков всего парой метких выстрелов, притом задолго до того, как живые мишени успели бы добраться до вершины холма. Единственный шанс выжить для спутников Дарка состоял в том, чтобы быстро залечь и, превозмогая страх, не двигаться. Их грязные, намокшие одежды, преимущественно темно-серого цвета, конечно, выделялись на фоне коричневой земляной насыпи, местами поросшей зелеными островками сорняков, но когда человек только проснулся и едва приподнял налитые тяжестью веки, то вдаль обычно не всматривается, и все, что находится дальше пяти-шести шагов, воспринимает как фон, причем неизменный, неподвижный. А любое движение, наоборот, мгновенно фокусирует взор проснувшегося и сигнализирует об опасности.

Задумка Аламеза удалась, хоть он и боялся, что всё так просто не обойдется. Поворочавшись с боку на бок и плотнее закутавшись в кое-как спасающие от холода и сырости плащи, виверийцы снова заснули. Отсутствие прохаживающихся между кострами часовых наемников ничуть не смутило. Инстинкты солдат ослабевают, когда отряд находится в глубоком тылу, и от бдительности стражи практически ничего не зависит. Ведь врагов поблизости нет, а мародеры-дезертиры и прочее разбойное отребье никогда не осмелится напасть на целый отряд, тем более заночевавший под крепостной стеной, то есть под прикрытием стрелков из городского гарнизона.

Убедившись, что последний из временно бодрствующих солдат вновь отдался чарам прерванного разыгравшейся непогодой сна, моррон взмахом руки подал знак продолжить движение и стал ждать, отнюдь не без злорадства наблюдая, с какими трудами и муками давался новым товарищам подъем. Крамберг то и дело падал, скользя на быстро намокшем земляном склоне; а Ринве, которой посчастливилось подниматься по участку, поросшему травой, не повезло в ином. Одна из лямок её заплечного мешка оборвалась, и чтобы удержать равновесие, девушке пришлось изрядно изогнуть стройную талию и переместить центр тяжести поклажи на правое плечо. Теперь красавица-шпионка уже не выглядела соблазнительно, и увидь ее именно в этот момент Грабл Зингер, уж точно не воспылал бы к ней похотливыми чувствами. Карабкаясь вверх, молодая женщина ковыляла, как древняя старуха; взопрела и раскраснелась, как деревенщина после пятой бутылки крепленой настойки; пыхтела, как ёжик, и, судя по всё время шевелящимся губам, ругалась, как старый шкипер, сошедший на берег и обнаруживший, что сгорел его любимый бордель. Аламез не сомневался, что добрых две трети бранных слов и проклятий, слетавших с красивых пухленьких губок, адресовались именно ему, и только одна треть – мокрому склону, промозглой шеварийской погоде, лопнувшей лямке и прочим превратностям жизни. К собственному стыду, Дарк вынужден был признать, что его весьма забавляли мучения спутников, а желания им помочь вовсе не возникало.

Тщетные потуги Крамберга подняться наверх по скользившей под ногами земле были лишь малой платой за то предательство, что он совершил; за обманутое доверие как Дарка, так и всех погибших в неравном бою товарищей. Посланный на разведку, осведомитель фон Кервица постыдно бежал, а не погиб, как герканцы тогда полагали; трусливо отсиделся в укромном уголке огромного особняка, пока его соратники сражались со стражей. Трагедия вчерашнего дня перечеркнула крест-накрест всё хорошее, что видел Дарк в Крамберге, и продемонстрировала истинную сущность соглядатая из герканской разведки: сущность трусливой, двуличной, циничной твари, любящей лишь собственную шкуру и готовой бросить в беде доверявших ей людей. С компанией предателя Аламез был вынужден мириться, однако это не означало, что он простил и позабыл…

Путешествие в столь неприятном обществе Дарку претило, но, к сожалению, выбирать не приходилось. Только Ринва знала, куда идти, да и предупреждение фон Кервица было далеко не пустыми словами. Возвратись моррон один, и о жизни под маской рыцаря можно было бы смело забыть. Влиятельная персона из герканской разведки скорее всего терпимо отнеслась бы к гибели одного своего агента (конечно же, если бы другой подтвердил невиновность в ней Дарка) и уж точно отомстила бы моррону, вернись тот вовсе без спутников.

Первой отмучилась Ринва, хоть Аламез полагал, что победителем в потешном для него состязании по подъему на холм станет Крамберг, ведь он был физически сильнее, проворней, да и поклажа не преподнесла ему неприятного сюрприза. К тому же большую часть пути наверх мужчина лидировал, но на последнем, самом крутом и скользком, участке вдруг забуксовал, повалился на живот и в жалких попытках уцепиться хоть за что-то руками покатился назад. Впрочем, Дарк не был уверен, являлось ли происшествие досадной случайностью или искусным актом симуляции. Теперь моррон ожидал от Крамберга всего, даже такого на первый взгляд нелепого и бессмысленного, но на самом деле довольно хитрого и расчетливого поступка. Вряд ли Ринве, явно занимавшей в герканской разведке более высокое положение, понравилось бы, если он одолел бы подъем первым. Тараканы, похоже, уже давно поселившиеся и основательно обжившиеся в голове у спесивой девицы, явно были против такой наглядной демонстрации физического превосходства подчиненного, да и к тому же мужчины. Возможно, Крамберг не желал наживать врага в лице любимицы фон Кервица и поэтому предпочел симулировать падение; но и не исключено, что он просто боялся оставаться с Дарком один на один даже на краткое время. Совесть разведчика, конечно же, не проснулась, но страх за собственную жизнь всегда бодрствовал. Видимо, обманщик не исключал, что бывший командир попытается ему отомстить за измену, причем вовсе не словами, а делом…

– Потешился, теперь потрудись, – с трудом проворчала запыхавшаяся Ринва, наконец-то взобравшись на холм и тут же сбросив под ноги Дарка мешок с порванной лямкой.

Похоже, за время подъема спутница исчерпала весь запас ругательств, а может, просто выговорилась и, утолив злость, сочла бесполезным перевоспитывать рыцаря, не привыкшего благородно оказывать помощь дамам. Как бы там ни было, но девушка приятно удивила Дарка, причем дважды. Во-первых, слух моррона не был оскорблен истеричными тирадами на повышенных тонах, и это обстоятельство не могло его не обрадовать. Во-вторых, только избавившись от измотавшей её поклажи, девушка не остановилась, не присела на траву, чтобы перевести дух, а, не тратя драгоценного времени, тут же продолжила путь и похромала, держась правой рукой за потянутую поясницу, в глубь леса.

Не дожидаясь, пока борющийся со скользкой землей всеми четырьмя конечностями Крамберг завершит подъем, Дарк взвалил на плечо мешок и, про себя отметив, что ноша действительно тяжела и неудобна, зашагал вслед за уже почти скрывшейся в кустах проводницей. Нести поклажу было гораздо труднее, чем прежде. Дело было даже не в том, что кожа мешка намокла, а лопнувшая лямка лишила возможности равномерно распределить вес переносимого груза. Моррон просто устал, и его телу нужен был отдых, причем чем раньше, тем лучше. Однако обстоятельства требовали немедля продолжить путь. Хоть троица путников успешно миновала стоянку виверийцев, но находилась еще в опасной близи от их отряда.

Руководствуясь довольно простой логикой, что уж лучше потихоньку идти с тяжелой поклажей на плечах, чем вначале немного посидеть, а потом с ней же быстро бежать, Дарк не стал останавливать слегка пошатывающуюся при ходьбе Ринву, а просто углубился за ней в заросли кустов. При этом он старался не только постоянно держать идущую впереди девицу в поле зрения, но и ступать за ней след в след.

Ни для кого не секрет, что кавалеры пропускают вперед дам не только и не столько ради соблюдения правил этикета, сколько для того, чтобы получить всестороннее представление об их фигурах. Такой мужской прагматизм присущ что низкородным простолюдинам, что знатным господам; только одни не видят смысла скрывать свои приземленные помыслы, а другие ханжески прячут похотливые желания под маской почтения и приличий. А когда женщина вовсе не потенциальный объект воздыханий, а соперник или враг, то идти следом за ней тоже выгодней, чем шествовать впереди. Во-первых, в этом случае можно не опасаться удара в спину, побега или иной непредвиденной неприятности; а во-вторых, за время даже непродолжительной прогулки позади человека о нем можно узнать многое.

Дарк шел за Ринвой не более четверти часа, но этого вполне хватило, чтобы он составил о спутнице представление как о разведчице, бойце и человеке. Ходить по лесу девушка худо-бедно умела, но ее навыки были весьма далеки от совершенства. Веток она не ломала, траву не приминала, отпечатков ног на мокрой земле не оставляла, и это можно было записать проводнице в плюс. Однако все остальные аспекты сложной науки выживания одиночки во враждебном лесу образовывали один огромный минус. Ринва двигалась шумно, не только непрерывно шелестя листвою да травой, но и не стесняясь чихать, кашлять, звучно сморкаться и иногда довольно громко, хоть и нечленораздельно, что-то бормотать себе под нос. К тому же проводница шла к цели по прямой и, беспечно пренебрегая мерами безопасности, всегда избирала самый короткий маршрут, чаще всего проходивший по открытой, хорошо просматриваемой и простреливаемой местности. Ни один охотник, разбойник, отшельник или иной лесной старожил никогда не осмелился бы на такую дерзость и предпочел бы окольную, более длинную тропу, но зато проходящую под защитой кустов и стволов деревьев.

В результате недолгого наблюдения Аламез пришел к выводу, что Ринва была агентом узкого профиля. Её не готовили ни для диверсий, ни для проведения полевой разведки, то есть для сбора сведений в непосредственной близости от вражеских войск. Ареалом её профессиональной деятельности являлся город, иные населенные пункты и окрестности дорог; одним словом, людные места, где можно было что-то разузнать, разговорив подвыпившего простачка; убить неугодного человека; или незаметно доставить тайное письмишко от шпиона хозяину и наоборот. Дарк не сомневался, что его неопытная в лесу спутница обладала целым рядом иных, ценных для агентов ее профиля навыков. Например: умела быстро сливаться с толпой; могла проникнуть куда угодно и ловко спрятаться в пределах городских стен; безупречно говорила на парочке иноземных языков; а также обладала завидным красноречием и умением «влезать в душу».

А то обстоятельство, что в общении с ним девица вела себя, как неотесанный мужик, еще ничего не значило, ведь он никогда не рассматривался как объект получения ценных сведений.

Таким образом, Ринва являлась одним из тех агентов, которых разведка не считала «расходным материалом» и годами «растила» для выполнения ответственных поручений. Пока что невзлюбившая Дарка девица была лишь посыльной и, возможно, время от времени привлекалась для проведения несложных, вспомогательных операций, но впереди её явно ожидало большое будущее. Аламез не исключал возможности, что всего через пару-другую лет он может повстречать бойкую красавицу на одном из приемов или балов во дворце высокопоставленного иноземного вельможи или даже короля. Там она будет блистать красотой и поражать знатных особ остроумием, искусно притворяясь какой-нибудь баронессой или графиней. От её прагматичного, хищного подхода к жизни внешне не останется и следа. Она будет виртуозно исполнять роль безобидной барышни-цветочка, способной говорить и думать лишь о возвышенном и прекрасном: о рыцарской доблести да о извечно излюбленной теме всех витающих в облаках простачков – о высокой, красивой любви…

Одним словом, Ринва была опасным противникам, получившим уроки красноречия и притворства у лучших учителей Геркании. Доверять ей было нельзя ни в чем и никогда, что в большом, что в малом. Пока что, слава богу, спутница не видела необходимости завоевывать доверие Дарка, но моррон чувствовал, что этот момент вскоре настанет, и был настороже.

Что же касалось боевых качеств девицы-агента, то пока что Аламезу не довелось увидеть Ринву в бою; но он был уверен, что во время схватки его недоброжелательница не растеряется и не станет обузой. Во-первых, элитных агентов (а именно таким сотрудником герканской разведки девица в перспективе считалась) тренируют подобающим образом, обучая владеть всеми видами оружия от ломкого, тупого столового ножа до тяжелой кавалерийской пики. Во-вторых, разведчица уже продемонстрировала кое-что из того, что умела, ловко оглушив его в Верлеже, да и хладнокровно перерезав горло виверийскому часовому. И, в-третьих, красавица не просто обладала соблазнительной фигурой, а ее стройное, гибкое тело было в прекрасной физической форме. Идя позади, Дарк понял это по легкости походки изрядно уставшей девицы и по характерной отмашке рук, свидетельствующей о наличии под одеждой не хрупких костей, покрытых сверху нежной, тонкой кожей, а упругих мышц, возможно, по-мужски рельефных. Продлись переход по лесу чуть дольше, моррон точно сделал бы еще парочку интересных наблюдений, но, к сожалению, настало время привала.

Ринва резко остановилась, так что идущий за ней по пятам моррон едва успел сбавить шаг и не сбить ее с ног. Если бы Дарк с тяжелым мешком за спиной упал на нее, то раздавить, конечно, не раздавил, но пару ребер девице точно сломал бы. Преисполненный негодования Аламез открыл было рот, чтобы озвучить упреки вперемешку с ругательствами, которыми уже наградил про себя неопытную проводницу, но в последний момент передумал. К чему учить того, кто завтра может стать врагом и чьи ошибки вскоре могут сыграть тебе на руку?

Так и не заметив, как рассердился едва не налетевший на нее моррон, Ринва с полминуты постояла неподвижно, важно держа руки в боки, стреляя хищно прищуренными глазками по сторонам и вслушиваясь в тишину леса, нарушаемую лишь пением птиц да тяжелым дыханием стоявшего у нее за спиной спутника. Вначале Дарку показалось, что застывшая, словно изваяние, девица сбилась с пути и пытается припомнить дорогу; потом он подумал, что Ринву что-то насторожило: то ли странный шорох, которого он не услышал, то ли быстро промелькнувшая между деревьями тень, которую он не заметил. Встревоженный поведением напарницы, моррон потянулся свободной рукой к мечу и уже приготовился сбросить ношу с плеч, но оказалось, что его опасения были напрасными. Девушка ничего подозрительного не увидела и не услышала, а просто остановилась, потому что устала, но перед тем, как присесть на мягкую, кое-где видневшуюся под ногами травку и растереть ладошками натруженные ножки, вдруг решила окинуть оценивающим взором окрестности. По мнению Аламеза, ей и утруждаться не стоило, местность была самой что ни на есть неподходящей для стоянки, пусть даже краткой, всего на несколько минут…

В радиусе десяти-двенадцати шагов деревья росли редко, а кустов и в помине не было. Из едва прикрытой мелкой, чахлой травкой земли уродливо торчали коренья, так что лечь на нее – только измучить бока. Сушняка, пригодного для разведения небольшого походного костерка, поблизости не виднелось, но зато сами путники были как на ладони. Пустившиеся в погоню за убийцами часовых виверийцы или просто прячущиеся в лесу от солдат злодеи могли незаметно подкрасться к ним сразу с трех сторон и пристрелить. А единственный путь к спасению преграждал простиравшийся впереди овраг, судя по тихому, монотонному шипению, доносившемуся из его глубин, кишащий лесными гадюками и прочими ползучими тварями. Будь воля Дарка, он не задержался бы на этом месте долее полминуты, но оспаривать решение ведущей его к цели спутницы моррон не стал; отчасти потому, что не хотел учить девицу, отчасти из-за врожденной нелюбви к скандалам и прочей бессмысленной болтовне на повышенных тонах.

– Здесь Вильсета подождем. Местность открытая, мимо нас не проскочит, – усаживаясь на маленький островок травы, объяснила Ринва свой выбор места для стоянки и, даже не взглянув в сторону Дарка, сразу же принялась растирать натруженные конечности. – Ты б пока переоделся, что ль… Путь долгий. Обещаю, в мокрых шмотках еще набегаешься.

– А ты? Ты-то чего не торопишься тряпье скинуть? – спросил моррон, сбросив наземь мешок. – Неужто застынуть не боишься, иль у вас, у шпионов, зелья какие на этот случай имеются?

– Потерпи, на прелести мои нагие еще налюбуешься, – с презрением хмыкнула девица, но, по взгляду Дарка мгновенно сообразив, что, во-первых, ошиблась, а во-вторых, что так лучше впредь не шутить, добавила: – Мое барахло в другом мешке. И рада бы те компанию составить, да Вильсета придется обождать. Авось долго не проплутает.

К собственному стыду, Дарк вынужден был признать, что не помнил первого имени Крамберга, хотя ему почему-то казалось, что в отряде обманщик назывался другим, более походившим на герканское именем. От «Вильсета» же неприятно отдавало филанийским запашком. В памяти Аламеза тут же возникли не очень приятные картины из относительно недавнего прошлого, когда он только воскрес и практически вслепую, не понимая времени, в которое попал, блуждал по Альмире, пытаясь найти своих; когда он мог убить Фегустина Лата и тем самым избежать многих нынешних бед.

– Коль одежонку менять стесняешься, достань-ка флягу из мешка, – оторвал моррона от воспоминаний голос Ринвы, желавшей промочить горло, а заодно и немного согреться изнутри. – Она там сверху почти… прям под твоим тряпьем должна быть.

Немного удивленный, но вовсе не оскорбленный поспешным и голословным обвинением в стеснительности, Аламез решил из принципа доказать девице обратное. Всего за пару секунд справившись со слишком туго затянутым узелком мешка, Дарк опустился на колени и бойко взялся за ознакомление с его содержимым, выкладывая прямо на землю аккуратно сложенную одежду. Сам он вещи не собирал, так что даже загорелся живым интересом, во что же ему разведчица предлагала облачиться. Как правило, реальность скуднее и беднее фантазий. Этот случай, к сожалению, не стал приятным исключением из серого, печально-депрессивного правила обманутых ожиданий. Сначала Аламез извлек из мешка невзрачные темно-серые штаны, в каких обычно ходят крестьяне, но только пока еще чистые и не драные; затем достал стоптанные сапоги со сбитыми подошвами, изрядно потрескавшиеся на местах сгибов. Остальные предметы нового гардероба также не удивили моррона ни изяществом, ни хорошим состоянием. Стираная-перестираная рубаха с открытым воротом, обмахрившимися рукавами и лоскутными заплатками на локтях да видавший виды плащ; благо что хоть с капюшоном, не с оборванными завязками и, судя по толщине грубой, неприятно покалывающей пальцы ткани, довольно теплый.

– Ну уж извиняй! Как-то не поспела в Удбише к портному сбегать, – не без злорадства рассмеялась Ринва, правильно истолковавшая причину огорченного выражения на лице моррона. – Но ты уж не печалься так! Щеголять-то в нарядах дорогих да красотищей мужской сверкать всё равно не перед кем! На ближайшее время я единственная баба, кою ты видеть будешь. А по мне ты убог и отвратен, что в одежонке, что без…

– Пойло держи! – прервал издевательства моррон, достав из мешка увесистую деревянную флягу и резко метнув ее прямо в лицо самодовольно ухмылявшейся девице.

Что бы ни говорили умники-пацифисты о вреде мести, но раздосадованному моррону, внезапно ощутившему себя объектом примитивного женского глумления, заметно полегчало сразу же после броска, хотя, несмотря на близкое расстояние, снаряд не достиг цели. Реакция Ринвы была намного лучше, чем Дарк предполагал. Правая рука разведчицы поймала на лету флягу, когда днище почти коснулось кончика ее носа.

– Попробуй еще раз, и я тя собственные уши сожрать заставлю! – грозно прошипела девица, уже не ухмылявшаяся, а искривившая красивое личико в гримасе ярости.

Дарк ничего не ответил. К чему слова, когда достаточно было мило-премило улыбнуться и послать раскрасневшейся от злости спутнице невинный воздушный поцелуй. Эта неожиданная выходка должна была заставить шутницу либо наброситься, либо замолчать, но в любом случае разведчица впредь поостереглась бы так топорно язвить и уничижать мужское достоинство. Ринва избрала второе. Она замкнулась в себе, отвернулась и нашла утешение в опустошении фляги, предоставив тем самым моррону возможность спокойно переодеться хоть в унизительно простую для рыцаря, но зато чистую и сухую одежду. Почему-то Аламез не сомневался, что для себя подручные фон Кервица прихватили куда более достойные сменные платья. Его таким своеобразным способом хотели унизить, а заодно и недвусмысленно намекнуть, что знают о его далеко не благородном происхождении. Парадокс ситуации и одновременно насмешка судьбы состояла в том, что именно в этом сотрудники герканской разведки глубоко заблуждались. Им было известно, что их спутник моррон, но неоткуда было узнать, что до своего первого воскрешения Дарк был урожденным дворянином, вот только не герканским, а имперским.

Не столько желая досадить демонстрировавшей ему затылок обидчице, и уж вовсе не для того, чтобы проверить, насколько он соблазнительно смотрелся в неглиже, Дарк скинул с себя мокрое, зловонное и липкое после купания по гнилостным водам рва платье, но не спешил облачаться в приготовленную для него одежду. Утренний холодок жадно накинулся на разгоряченное, изрядно промокшее тело. С одной стороны, это было очень опасно, ведь морроны хоть и не люди, но, к сожалению, не избавлены от многих болячек, в том числе и простудных. Подхватить воспаление легких или застудить спину в самом начале похода было бы очень некстати. Однако, с другой стороны, холодный ветер приятно обдувал истосковавшееся по свежести, очень давно немытое тело Аламеза. Чтобы заглушить запах своей специфической крови, который прекрасно распознавали чуткие вампирские носы, моррону приходилось вот уже около месяца воздерживаться и от малых, и от основательных водных процедур. Он привык к слою грязи на коже и принюхался к едкому запаху собственного пота, но в душе его всё равно тянуло к свежести и чистоте. Жизнь несправедлива, и в ней ответственным людям частенько приходится делать то, чего они совсем не хотят, забывая о собственных пристрастиях, мечтах и желаниях. Так любителю чистоты приходится вести образ жизни грязнули, выслушивая по десять раз на дню незаслуженные упреки, которые, кстати, и колют его намного сильнее.

– Будь добр, оденься! Так куда ядреней смердишь! – оторвавшись на миг от фляжки, подала свой далеко не женственный и не нежный голосок Ринва, примерно на третьей-четвертой минуте «воздушной ванны» Дарка. – К тому же что-то Крамберг задерживается, надо его искать. Надеюсь, ты в непотребном виде по лесу шляться не собрался?

– А почему бы и нет? – решил поиздеваться Аламез, наслаждавшийся последними мгновениями освежающей прохлады. – Мы ж в лесу, а не в городе. Если кто вдруг и встретится, то только враг, и его все одно упокоить придется. Так какая разница, узрит он перед смертью мой упругий зад иль нет? Если ж ты за Крамберга волнуешься, то зря, матушка, зря… Мы с ним почти от самой границы вместе лесами прошли, успели друг к дружке и приглядеться, и принюхаться, да и видом обнаженного мужика ни меня, ни дружка твоего не смутить. Кто в походе хоть раз побывал, к приличиям снисходителен и безразличен…

– Ну-ну, как знаешь, – с напускным безразличием заявила Ринва, поднявшись с травы и без смущения повернувшись лицом к Дарку, – но только на твоем месте я всё же кое-что тряпочкой бы обвязала. Болтаться при ходьбе будет, да и вдруг зверя какого повстречаем. Еще, не ровен час, оттяпает гордость твою. А славным герканским рыцарям негоже ни честь, ни «достоинство» терять… – добавила разведчица с ехидным смешком.

– Негоже, – кивнул в знак согласия Дарк, натягивая неприятно покалывающие кожу штаны, – как, впрочем, и милой барышне так пристально на рыцарское «достоинство» пялиться. Можно подумать, она настоящего рыцаря в жизни не видела…

Действительно, хоть Ринва и вела себя спокойно, внешне игнорируя соседство обнаженного мужчины, но тайком косяка на него всё же давала, оценивая, однако, Дарка не столько как представителя противоположного пола, сколько как бойца. Тех потаенных мест на мужском теле, куда женщины при случае прежде всего смотрят, беглый взор Ринвы почти и не касался, но зато несколько раз пробежался по крепкому торсу моррона и его сильным, хоть и не устрашающим горой мышц рукам, а затем сразу перескочил на колени и икры, оценивая выносливость ног. Девица поддалась соблазну и не смогла удержаться от изучения тела потенциального конкурента, а быть может, в скором времени и врага. Однако Аламез отдал ей должное – исследователь в юбке провел осмотр быстро, деликатно и практически незаметно; с напускным безразличием, достойным очень высокой оценки.

– Идти нам долго еще? До полудня на месте будем? – сменил тему разговора моррон, с трудом натянув жмущие, явно маловатые ему сапоги и начав облачение в грубую, сшитую, похоже, из мешковины рубаху.

– Уже не знаю. – Спутница пожала плечами в ответ. – Всё зависит от того, как долго Вильсета проищем. Ладно, коль дурень заплутал, а если врагам в руки попался?

– Исключено, – уверенно заявил Дарк, засучивая до локтей мешавшие свободному движению рук рукава. – У меня в отряде он одним из лучших был. В лесу толк знает… – встал на защиту своего бывшего солдата командир, а затем не удержался и, сам не зная зачем, добавил: – В отличие от тебя.

Есть вещи, которые никогда нельзя говорить, чтобы не нажить смертельного врага: ругать при матери ее взбалмошного, дурно воспитанного ребенка; ставить под сомнение красоту самовлюбленной «серенькой мышки»; и констатировать явный факт заигравшейся в воительницу и шпионку барышне, что она не разбирается в азах воинского мастерства. Аламез знал это и довольно долго сдерживался, но все же под конец не смог пересилить себя и в результате безвозвратно испортил кое-как балансирующие на условной отметке «прохладно нейтральные» отношения с той, с кем ему еще предстояло проделать долгий и опасный путь под землей.

Ринва ничего не сказала в ответ, и это было плохо, очень плохо. Ее лицо превратилось в неподвижную бледную маску, мышцы шеи напряглись, а губы слились в одну тонкую, идеально прямую линию. Про взгляд же любимицы фон Кервица не стоило и говорить, он обжигал моррона лютой ненавистью и усилившимся во сто крат от нанесенной обиды презрением. Нервно подергивающая пальчиками правая ладонь девицы пока еще не легла на рукоять меча, но уже теребила тоненький поясок и вот-вот могла быстро скользнуть в сторону ножен.

Дарк испугался, притом довольно сильно. Однако учащенно забившееся сердце в его груди преисполнилось страхом отнюдь не за собственную жизнь. Рыцарь не сомневался, что легко справится с тщетно пытавшейся испепелить его гневным взором соперницей всего за несколько минут, но не был уверен, что сможет скрестить мечи аккуратно, то есть не убив и не причинив ощутимых увечий. В последнее время Аламез довольно редко имел дело с противниками; гораздо чаще ему попадались враги, которых приходилось уничтожать, а не деликатно обезвреживать, притом желательно без крови и с минимальным числом ушибов. Девица была настроена серьезно и не думала отступать (хотя, к счастью, пока еще и напасть не решилась). Если бы началась схватка, то легкое ранение ее вряд ли успокоило бы, а среднее или тяжелое, даже без последующего за ним смертельного исхода, привело бы к трагичным последствиям. От спасения плененных вампирами товарищей Дарку пришлось бы отказаться, да и в Герканию ему можно было бы не возвращаться, по крайней мере в ближайшие двадцать-тридцать лет, то есть пока покровительствующий Ринве фон Кервиц не состарится и не уйдет на покой.

Мозг моррона быстро просчитал ситуацию и пришел к прискорбному выводу, что самый верный способ исправить незавидное положение дел – извиниться; извиниться за правду, которую он неосмотрительно осмелился озвучить вслух. Это была бы жертва во имя благого дела; мощнейший удар по собственному самолюбию с непредсказуемым числом удручающих последствий, которые должны были обрушиться на его голову в ближайшем будущем. Но ради соклановцев, ради тех, кто был ему дороже, чем обычным людям кровная родня, моррон был готов на нее пойти.

Дарк уже открыл было рот, чтобы пролепетать жалкие извинения и возненавидеть за них себя, но от этой незавидной участи его избавил внезапно появившийся из-за деревьев Крамберг; окровавленный, пошатывающийся, в разодранных одеждах, но почему-то глупо улыбающийся и довольный.

– А вот и мы, – заплетающимся, будто у пьяного, языком возвестил Вильсет о собственном прибытии, но почему-то во множественном числе.

– Кто «мы»? – мгновенно позабыв об обиде, спросила Ринва. – И где, черти тя задери, ты вообще шлялся?

Так уж вышло, что Крамберг появился у девушки за спиной, а иначе бы она этих вопросов не задавала. Стоявшему лицом к разведчику Дарку сразу стало понятно, в каких нелегких и опасных трудах провел парень последнюю четверть часа. Крамберг еле стоял на ногах, но это ему не мешало утруждать руки еще большей, чем ранее, поклажей. Окровавленный и ободранный воин медленно продвигался в сторону спорщиков, волоча за собой одной рукой столь же полный, как и прежде, вещевой мешок, а другой – два только что отделенных от туши, оставляющих на земле кровавый след кабаньих окорока.

Говорят, что дуракам везет; что поразительное везение компенсирует им недостаток мозгов. Вильсет глупцом вовсе не был, но удача улыбнулась ему целых три раза подряд. Разведчику посчастливилось натолкнуться на добычу в лесу, из которого по причине близкого расположения шеварийских войск уже давно разбежались все звери, за исключением разве что привыкших к такому тревожному соседству гадюк, ежей да юрких полевых мышек. Крамберг хоть и пострадал, но отделался легкими ранениями в схватке один на один с грозным лесным зверем, охотиться на которого, как и на медведя, было принято большими группами, со сворой собак, да еще и не покидая седла. Рассвирепевший кабан (а это животное мгновенно приходило в ярость, когда боролось за свою жизнь или защищало свои угодья) мог покончить с пешим охотником всего одной напористой атакой, всего одним стремительным и мощным ударом – повалить его наземь с разбегу, подмять под себя и мгновенно распороть брюшину острыми клыками. Вильсет выжил, хоть, судя по его плачевному виду, явно подвергся нападению зверя, и в этом состояло его второе везение. Ведь если бой человека с кабаном начался, то кто-то непременно станет пищей другого. Дикий лесной свин никогда не отступает и не дает врагу бежать. Ну и, в-третьих, Крамберг как-то умудрился дотащить часть добычи, причем вместе с мешком. Немногие решились бы в походе на такую растрату сил после уже пережитого, да еще в свете того, что им впереди предстоял полный трудов день.

Видя, что спутники позабыли о распре и двинулись ему на помощь, Крамберг бросил тяжелый груз, а затем, пройдя еще пару шагов, со вздохом облегчения повалился на траву и сам. Ринва склонился над ним и попыталась приподнять, но Вильсет устало замотал головой, подавая тем самым сразу два знака: что с ним всё в порядке и чтоб его ненадолго оставили в покое.

– Что делать-то будем? – к удивлению Аламеза, решила обратиться к нему за советом Ринва. – Привал или дальше идем? Раны не серьезные, но он измотан и…

– Поступим так, – перебил девушку Дарк, конечно же, прекрасно понимая, что она хотела сказать. – Передышка нужна, но оставаться надолго здесь опасно, так что придется с силенками собраться, поднапрячься и уж до места дойти. Провизию бросать не стоит, жратва никогда лишней не бывает. В мешках, как я понимаю, тоже ничего ненужного нет, но облегчить их всё же можно… Коль вы с Крамбергом переоденетесь, то чуток полегче нести станет, да и дружок твой за это время отдохнет. Я его знаю, он быстро оклемается. Со своей же стороны, так уж и быть, обещаюсь, тоже носильщиком побыть, – добавил Аламез со смешком, – хоть и не рыцарское то вовсе дело.

– Ишь, холопку себе нашел! Ишь, барин выискался! – огрызнулась Ринва, смачно сплюнув, к счастью, в сторону, а не под ноги Аламеза, а затем, преисполненная презрением, отвернулась. – Быть по-твоему! Дело говоришь. Но только учти, Вильсету изрядно досталось, больше одной ляжки свинючьей он не потащит. Остальное – наша забота!

– Кабаньей… кабаньей ляжки, – поправил спутницу Дарк. – Не стоит путать вольного и грозного лесного зверя с его жалким домашним сородичем! Это всё равно что тебя девицей считать; робким, невинным и чистым созданием…

В то утром с Дарком творилось что-то неладное. Его обычно послушный, а вовсе не дерзкий язык упорно взялся бороться за независимость от головы и основательно преуспел в этом начинании, то и дело ставя хозяина в очень неприятные положения.

– Ты прав, полностью прав, – как ни странно, спокойно и даже с очаровательной улыбкой отреагировала Ринва, хоть оскорбительное сравнение просто не могло ее не задеть. – Так, не будем попусту терять время!

Когда женщина кричит и осыпает голову провинившегося мужчины обидными словами, это еще полбеды. Другое дело, когда она берется мстить, то есть от слов переходит к делу. Затаившая злобу представительница слабого пола чаще всего свершает возмездие молча и очень жестоко. Она расчетливо наносит сокрушительный удар по самому слабому месту мужчины, и только немногим удается его достойно выдержать.

Вместо того чтобы сперва извлечь из второго мешка чистую одежду, а затем, скромно зайдя за деревцо, по-быстренькому переодеться, Ринва без стеснений принялась скидывать грязное платье прямо перед Дарком, при этом вызывающе смотря ему в глаза и победоносно ухмыляясь. Взору никак не ожидавшего такого наглого поступка и поэтому не успевшего вовремя отвернуться Аламеза предстал прекрасно сложенный девичий стан с пышными верхними округлостями, с заманчиво влекущими нижними и всеми остальными плотскими прелестями, достойными внимания и высоких похвал. Мгновенно возникшее у моррона желание не могло не отразиться на его раскрасневшемся лице. Это весьма обрадовало жестокосердную мучительницу, лишь дразнившую спутника, но вовсе не помышлявшую о близости; игриво позволившую собой полюбоваться и прекрасно знавшую, как тяжело обидчику будет осознать недоступность соблазнительной награды. Ринва была абсолютно уверена, что как бы Дарк ни разгорячился, но он никогда не применил бы грубой физической силы для достижения сладкой цели. Красавица чувствовала свою безнаказанность и поэтому откровенно издевалась, нанося беззащитному перед ее чарами мужчине один болезненный удар за другим.

Для начала она обнажилась, затем, призывно, но не вульгарно покачивая на ходу бедрами, прошествовала к мешку, где приступила к последнему, самому эффектному акту воздействия на мужчину. Вместо того, чтобы скромно присесть возле мешка, Ринва принялась развязывать его тесемки, нагнувшись, да еще развернулась специально так, чтобы глазам Аламеза предстал наилучший, наиболее впечатляющий вид на ее молодое, соблазнительное тело. Практически разведчица размахивала красной тряпкой перед носом быка, вдвойне наслаждаясь от осознания, что жертва «стреножена» и сколько бы она, точнее, он, ни злился, ни «пускал из ноздрей пар», а сделать ровным счетом ничего не мог.

Неизвестно, чем бы закончилось это непристойное, издевательское представление, да только Дарку внезапно пришел на помощь Крамберг, за что Аламез ему был очень признателен.

– А все-таки прав был Генрих. Задница у тя уже не та стала… – с сочувствием изрек Вильсет. – Снизу чуток подвисает, да и бочишки слегка одрябли. Те б, мать, поменьше сладостей жрать, да и наклончики-поклончики поделать бы какие не помешало.

– Заткнись, подранок, пока рожа цела! – со злостью прошипела Ринва, пронзив взявшегося так не вовремя критиковать ее фигуру Крамберга полным ненависти взором. – Еще одно слово из пасти твоей поганой вывалится, и я ее до ушей растяну!

– Всё, молчу-молчу. – В знак примирения и признания собственной ошибки Вильсет поднял обе руки вверх. – Ты самая лучшая, самая красивая… Смотреть на тебя одно наслаждение!

Любая романтическая фантазия – всего лишь плод воображения, господствующий над разумом лишь до тех пор, пока манящие зрительные образы не обрели форму обычных слов. Стоило чаровнице заговорить, как сладостные чары, окутавшие мозг моррона, тут же развеялись. Звуки грубоватого и резковатого для женщины голоса Ринвы разогнали призрачный туман мужской фантазии, а говоря проще, сбили соответствующий настрой.

– Ты ошибаешься! Задница у Ринвы в порядке, да и на остальное грех жаловаться, – произнес Аламез отрешенно и холодно, словно конюх, только что проведший осмотр выставленной на торги кобылы, а затем, улучив момент, когда девушка склонилась над мешком и не смотрела в их сторону, беззвучно прошептал Крамбергу «спасибо» и кивнул в знак признательности. – А тебе, Вильсет, тоже не мешало бы барахлишко с плеч рваное скинуть да в новое приодеться. Раз полегчало, раз отпыхтелся, нечего бездельничать! Если я непонятно выразился, так более доходчиво изложу. Место здесь ненадежное, до лагеря врагов рукой подать. Того и гляди, какие-нибудь заплутавшие шеварюги нагрянут. Мало тя кабан подрал, хочешь еще для полноты ощущений и остроту армейских клинков шкурой опробовать?

Сообразив, что все её усилия были сведены на нет неуместным вмешательством коллеги, вдруг с чего-то решившего проявить мужскую солидарность, а быть может, элементарно завоевать за ее счет доверие уже раз преданного им рыцаря, Ринва лишила движения своего тела былой неспешности, плавности и пластичности. Быстро найдя в недрах мешка свою одежду, она тут же разогнулась и, далеко не по-женски переваливаясь с боку на бок, отошла от мужчин подальше и стала одеваться. Она не прятала от мужчин свои прелести, но уже более не преподносила их соответствующим образом.

Как и предполагал Аламез, экипировка разведчиков была куда лучше его простецкого одеяния. Оба спутника облачились в удобные и добротные темно-зеленые костюмы и закутались в такого же цвета плащи, делающие хозяев неприметными на фоне лесной растительности. К тому же, как моррон мимолетно заметил, подкладки их плащей были одинаково серыми с черными разводами, что очень подходило для незаметного передвижения по скалистой местности или там, где из-под земли выступали наружу горные породы. Было ли это случайным совпадением или нет, Дарк не знал, но в скором будущем у него имелся шанс это проверить.

В результате продлившихся не долее трех минут сборов походные мешки похудели примерно на треть, что, конечно же, не могло не обрадовать. Однако общий вес ноши моррона стал еще больше, ведь теперь Аламезу пришлось нести не только неудобный мешок с порванной лямкой, но и положить на другое плечо теплую, покрывшуюся кровяной коркой кабанью ногу. Этот добавок был не очень тяжелым, но неприятно липким и ароматно пахнущим, не позволяющим думать ни о чем ином, как о скором привале и сытном обеде. Чувствующему, что у него в животе призывно бурчит и покалывает, Дарку оставалось только надеяться, что их проводница хорошо запомнила дорогу и приведет их небольшой отряд ко входу в подземелье еще до полудня, притом этого, а не следующего дня. Пару-тройку часов обходившийся почти без еды уже несколько суток Аламез еще мог бороться с пожиравшим его изнутри голодом и со сводящим с ума запахом свежего мяса. Но потом… потом он за себя не поручился б и, возможно, принялся бы жадно обгладывать мясную ношу сырой, притом прямо на ходу и на глазах удивленных спутников.