Призраки русского замка

1. Эхо войны

Март 1993 года не запомнился бы ничем завсегдатаям пивной «У Жерара» в Манге, если бы по городу не разнесся слух о возвращении из Америки Мориса де Бриана. Слух принес Роже Помье, работавший садовником в «Шато рюс» («Русском замке»), как прозвали загородную дачу посольства России во Франции. До войны этим замком владели де Брианы. Роже был единственным французом, которому удалось туда устроиться, еще когда над «Шато рюс» развевался советский красный флаг. Злые языки утверждали, что для этого он даже вступил в коммунистическую партию и прочитал все книжки Михаила Горбачева. Это теперь старик попритих, а то раньше всегда приходил в бар с газетой «Юманите»[1] и время от времени зачитывал ее вслух.

Окружной комиссар Жан Клод Бросс, заглянувший к Жерару после работы, чтобы пропустить стаканчик пастиса, прислушивался вполуха к болтовне стариков в пивной. На такой мельнице слухов, как заведение «У Жерара», вполне можно было бы открыть филиал следственного отдела комиссариата. Здесь знали все, а если не знали, то догадывались. С первых дней того марта Бросс расследовал убийство владельца местной антикварной лавки. В самом убийстве было несколько загадок, которые Бросс никак не мог разгадать. По словам дочери убитого, в его лавке из всех драгоценностей похитили только один старинный гарнитур – золотой перстень с сапфирами и бриллиантами в виде креста крампоне, древней свастики с загнутыми влево концами. И еще одна загадка – антиквара пристрелили из автомата Калашникова АК-47. А это оружие преступный мир во Франции практически не использует. О таком убийстве Бросс вынужден был поставить в известность даже французскую контрразведку. И в Манг пожаловал сам полковник ДСТ Жюль Готье, агенты которого все еще по инерции следили за кем-то в «Русском замке», как и в советские времена. Готье посмотрел результаты баллистической экспертизы и сказал: «По нашей линии сведений о поставках автоматов Калашникова во Францию пока не было. В „Шато Рюс“, насколько я знаю, оружейного магазина нет. В русском посольстве тоже. Откуда АК-47 здесь мог взяться? Скорее всего, с Ближнего Востока, куда русские поставляли его годами в Ирак, сирийцам и палестинцам. Там это самое популярное оружие. Так что поищите его владельца среди ваших арабов». Бросс поблагодарил за совет, но все его поиски подозреваемого в арабской общине Манга ничего не дали.

От стариков в пивной Жерара тоже было мало пользы. Они уже перестали обсуждать убийство антиквара и переключились на де Брианов. Для них история этой семьи была частью их жизни, и Бросс так часто слушал их рассказы, что иногда ему казалось, будто и он с самого своего рождения жил на этих берегах Сены где-то между Лимом и Мангом. До войны «Русский замок» назывался «Шато Бельвю» и занимал площадь в десять гектаров. Сам замок, возведенный еще в Средние века, занимал не так уж и много места. Генерал де Бриан получил его в собственность во времена Наполеона, после египетского похода, и построил рядом двухэтажный дворец в стиле «Версаль». Во времена Реставрации генерал усердно служил Бурбонам, а при Луи-Наполеоне – Второй Империи, отчего «Шато Бельвю» становился только прекраснее…

Когда во Францию вошли немцы, де Бриан-старший, который был генералом еще в Первую мировую, застрелился, не пережив позора оккупации. А его сын Люсьен де Бриан, ровесник века и известный историк, наоборот, стал настоящим «коллабо»[2]. В его замке поселился военный комендант округа Дитрих фон Штаунберг. В «Шато Бельвю» то и дело устраивали шумные приемы, на которых супругов де Бриан не раз сфотографировали в компании с гестаповскими начальниками, генералами вермахта и вишистами. Все это потом использовал суд как вещественные доказательства их сотрудничества с нацистами. Де Бриан был не простым «коллабо». В его замок приезжали гости даже из Берлина, и вместе с ним они посещали старинный храм в центре Манга.

Говорили, будто в 1941 году в Манг по пути в Париж заезжал со своей свитой сам Гитлер. Вроде бы он наградил де Бриана-младшего большим железным крестом за его книгу, которая называлась «Путь свастики». В ней де Бриан написал что-то такое про общие расовые признаки и про единый исторический праарийский корень французов и немцев. В доказательство этого он приводил, помимо всех прочих фактов, и фотографии мозаичной крыши храма в Манге, где четко различается черная свастика, или, как ее называют французы, «croix gammée», на золотом фоне. Свастику там видно и по сей день. Ее никто и после войны трогать не стал. А де Брианов после войны арестовали и судили. Их замок в 1944 году конфисковали и поставили на торги. Вот тогда его и купили русские для загородной дачи своего посольства в Париже. Де Брианы вскоре после этого вышли на свободу и не раз пытались доказать свою невиновность. Но если бы Люсьену де Бриану и простили его болтовню про свастику, – обычно завершали свой рассказ завсегдатаи Жерара, – то уж все гнусности его сынка Жан-Жака – никогда.

В начале 1944 года, когда Жозеф Дарнан[3] начал создавать отряды своей «милиции» в оккупированной зоне, Жан-Жаку де Бриану исполнилось всего двадцать лет. Но это уже был звереныш отпетый. На Гитлера он молился. Дарнан назначил Жан-Жака командиром отряда милиции в Манге и Лиме. Долго он, правда, позверствовать не сумел, но крови на нем немало. В конце войны он вместе с Дарнаном удрал в Италию и там сошелся с какой-то итальянской фашисткой, у которой от него родился сын Морис. После войны им удавалось некоторое время скрываться, но потом итальянцы из красных партизан его поймали и не то повесили, не то пристукнули как бы в драке. Итальянка ненадолго его пережила. Она привезла внука Люсьену де Бриану, но ее скоро арестовали во Франции за старые дела и выдали Италии. Там в тюрьме она и сгинула. Отвечать за всех пришлось де Бриану-старшему. После эпюрации[4] он в Манг наезжал редко, жил под Парижем в богатом пригороде Нейи, так что деньги у него были, и вместе с женой воспитывал внука. Никто в Манге не знал, кем стал Морис. Но «У Жерара» после недолгих дебатов решили, что яблоко от яблони недалеко падает, и если Морис не фашист, то уж лепеновец[5] наверняка. Самый большой ажиотаж у стариков вызвало сообщение «коммуняки» Роже о том, что Морис вроде бы выиграл за деда очередной процесс, и у посольства России теперь отберут «Русский замок». Так это в действительности или нет, никто не знал, но Роже поверили на слово, и Жерар даже налил ему стакан пива за счет заведения.

2. Готье изучает историю

Когда комиссар Бросс позвонил ему по поводу убийства антиквара, полковник Готье решил, что это хороший повод заехать в Манг. Он там не был почти два года. В первых числах марта 1991 года из Москвы во Францию приехал Василий Ващенко, первый комендант «Русского замка», и агенты Готье повели его еще в аэропорту, а затем сели ему на хвост в Париже. Там он задержался недолго, переночевал в посольстве и на следующее утро выехал на машине в Манг. За Ващенко числилось немало грехов, и, если бы не перестройка, его никогда бы не пустили во Францию.

Но времена переменились, и, несмотря на протесты ДСТ, МИД Франции все же выдал Ващенко визу. Тем более что официально он уже давно не работал в КГБ, а трудился, несмотря на свой преклонный возраст, в ЦК КПСС в мирном хозяйственном управлении, через которое тайно финансировались «братские» коммунистические партии. Официально Ващенко приехал по приглашению сына, и это только насторожило всех в ДСТ. Его сын работал в советском посольстве вторым секретарем, а на деле трудился в резидентуре КГБ и занимался промышленным шпионажем. В ДСТ прекрасно знали, кто такой Ващенко-младший, но поймать его с поличным было нелегко. Отца он поселил в Манге и по субботам и воскресеньям ездил вместе с ним на рыбалку на местные карьеры. Наружное наблюдение показало, что Ващенко-старший провел большую часть своего отпуска в Манге, регулярно выезжал на рыбалку на старые карьеры и даже искал грибы на окрестных холмах, поросших густым лесом, где когда-то укрывались партизаны Анри Боле, а теперь прятались в папоротниках крепкие подосиновики и лисички. Ни с кем из прежних знакомых Ващенко-старший встреч не искал. Это было установлено точно. Да и вообще он как-то избегал появляться в ресторанах и пивнушках Манга. Лишь изредка выходил на рынок, а в основном сидел на территории «Русского замка», где после своих рыбалок коптил или жарил на мангале рыбу.

Вряд ли кто узнал бы его в Манге. Никому и в голову не могло прийти, что этот высокий седой старик с остатками былой офицерской выправки был когда-то резидентом Смерша во Франции. Готье мог рассказать о полковнике Ващенко немало. Но даже столько лет спустя после окончания войны еще нельзя было раскрыть все карты…

…Весна 1944-го была тревожной. В Манге на центральной площади гестаповцы повесили 18-летнюю Элен Корбье и ее 15-летнего брата Жюля за «терроризм». Ребята не успели уйти с отрядом «маки» после взрыва немецкого склада с горючим и скрывались в старой церкви, а их кто-то выдал. Жители Манга принесли к виселице цветы, зажгли свечи и стояли на площади молча, пока не стемнело. Немцы понимали, что французы теперь уже совсем не те, что в первые годы оккупации, и сами старались поменьше рисковать, предоставляя арестовывать подозрительных и недовольных «милиции», которой в Манге командовал Жан-Жак де Бриан. Элен с Жюлем выследил именно он. К толпе на площади перед виселицей немцы отнеслись вроде бы спокойно и никому не мешали молиться и ставить свечки. Но потом пришла милиция с де Брианом во главе. Он начал орать, чтобы все разошлись по домам. Народ стал было уже расходиться, но тут кто-то крикнул де Бриану: «Ты за все это ответишь, выродок!» И тут началось. Первую очередь дал сам де Бриан, а потом уже и его милиция принялась палить по безоружной толпе без разбора…

Через неделю после этой расправы маки из отряда Анри Боле подожгли ночью казарму милиции и перестреляли с десяток выскочивших оттуда в одних трусах «легионеров» де Бриана. Утром после этого подорвался на мине полковник Кригель, заместитель коменданта округа фон Штаунберга. Де Бриан свирепствовал, расстреливая по всему округу заложников и захваченных маки, но остановить волну Сопротивления такими методами уже не могли ни его хозяева, ни тем более он сам. Фон Штаунберг запросил подкрепление, но ему ничего не смогли предложить, кроме роты власовцев. В один из майских дней 1944-го к «Шато Бельвю» подъехали пять грузовиков с солдатами в форме вермахта, но с бело-красно-голубыми флажками на рукавах. «Русские коллабо», как их тут же окрестили в Манге, заняли оборону по всему периметру замка де Брианов. В августе, когда де Голль вошел в Париж, к нему на помощь пошла дивизия Леклерка. Манг ей было не миновать. Бои были недолгими. И хотя немцы разрушили все мосты на Сене, Леклерк навел понтоны и быстро смял оборону фон Штаунберга, а самого «фона» партизаны повесили, прежде чем тот успел сдаться в плен. Власовцев партизаны перебили наполовину, когда брали замок, а оставшихся в живых заперли до суда и следствия отдельно от пленных немцев в «Шато Бельвю».

В досье ДСТ на Василия Ващенко, которое запросил Готье, отмечалось, что через две недели после освобождения Манга в замке де Брианов появились первые советские офицеры. Одним из них и был полковник НКВД Василий Ващенко. В поле зрения французской контрразведки он попал, когда впервые появился в Алжире в конце 1943 года вместе с бывшим советским послом при режиме Виши. Посол выступал уже в новой роли – представлял СССР при Французском комитете национального освобождения де Голля, признанном в Москве за союзника.

Ващенко попал в Алжир прямо с фронта. Выбор пал на него, видимо, потому, что до войны он успел выучить не только немецкий, которым владел в совершенстве, но еще французский и английский. 24 августа 1944 года, на следующий день после освобождения Марселя, он высадился на юге Франции вместе с группой связи с де Голлем. Оттуда через Монпелье, Ним и Лион он дошел до Парижа уже как сотрудник «советской миссии по репатриации». Незадолго до того де Голль договорился со Сталиным, что русские передадут такой же французской миссии всех попавших к ним в плен французов. Французов оказалось не так уж и много – в сорок пятом почти все волонтеры из французской дивизии СС «Карл Великий» полегли в Померании, и лишь единицы выжили при штурме Берлина русскими. В основном в ГУЛАГе оказались французы, взятые в плен в 1942–1944 годах. «Советских» же репатриантов оказалось куда больше.

Франция и другие союзники по договоренности со Сталиным обязаны были передать русским, всех тех граждан СССР, которые попали в плен и всех тех, «кто в ходе войны перешел на сторону противника». Этой репатриацией занимались люди из Главного управления контрразведки Смерш Наркомата обороны, которое подчинялось лично Сталину. Он, кстати, и дал название этой службе. В НКВД был свой Смерш, который занимался перебежчиками и «бывшими» уже на территории СССР. Ващенко работал там с первых дней. К 1944 году в свои двадцать четыре года он уже был подполковником, что для КГБ было ростом весьма значительным. Даже в Смерше его побаивались: Ващенко был человеком легендарной смелости, но и скорым на расправу, причем, как всегда, жестокую – власовцы живыми от него не уходили.

Во Франции одной из задач подполковника Ващенко была сортировка советских военнопленных, которых там оказалось немало. Многих гитлеровцы уничтожили сразу же после того, как закончилось строительство стартовых площадок ФАУ-2 в Бретани. Сотнями гибли узники во время американских бомбежек Северной Франции. Уйти в маки удавалось единицам – без знания языка и местности беглые советские военнопленные становились легкой добычей вишистской милиции и гестапо. И все же в истории Французского Сопротивления остались русские, украинские, армянские имена. Даже знаменитый виадук в Ниме разминировали под обстрелом немцев двое «русских маки». Куда больше в Сопротивлении оказалось русских дворян и неродовитых эмигрантов, которые советскую власть не принимали, но воевать против нее вместе с гитлеровцами не пожелали, ушли в подполье, как Мать Мария, Вика Оболенская, Кирилл Радищев, если назвать лишь имена известные. Даже многие офицеры Белой армии шли к де Голлю, а не к Петену. Но были и другие. Помимо власовцев немецкую форму надели остатки «Дикой дивизии», казачьи сотни Шкуро и Краснова. Разобраться, кто есть кто, в те дни, когда еще шла война, было нелегко. У кого-то из «русских коллабо» действительно руки были по локоть в крови, а кто-то, попав в плен, а затем надев немецкую форму из малодушия, из надежды спастись, кроме охраны складов, никаких боевых действий не вел.

Бывало и так, что молодые русские парни, бежав из плена и попав в маки, влюблялись во француженок, заводили свои партизанские семьи. Они не особенно задумывались о том, что с ними будет после окончания войны. Смершевцы должны были возвратить на Родину и их. И не одной француженке пришлось ждать после войны своего партизанского мужа по 35–40 лет. Случалось, что и их дети только уже в зрелом возрасте узнавали от матерей на их смертном одре, от кого же они…

Для Василия Ващенко, который занимался этой «сортировкой соотечественников» во Франции, нюансов не было. «Моя задача вас отправить на Родину, – говорил он всем попадавшим в его руки „русским“, даже если это были белоэмигранты с нансеновскими или французскими паспортами. – А Родина разберется». Он прекрасно знал, что Родина «разбиралась» практически со всеми, кто служил немцам, сразу же, как те пересекали ее границу: смертный приговор был им вынесен заранее. И поэтому, когда надо было, точно так же поступал и сам, прежде всего с власовцами, красновцами и с «дикарями», как на жаргоне Смерша именовали калмыков, черкесов, чеченцев, ингушей, лезгин и прочих кавказцев из «Дикой дивизии». Время было лихое. И французские власти на местах, где немало было коммунистов, ребят из «маки», смотрели на все эти дела с репатриацией русских сквозь пальцы еще довольно долго и после войны. По всей Франции только в первые месяцы после ее освобождения с августа 1944-го по февраль 1945-го партизаны отправили на тот свет, по разным подсчетам, от десяти до ста тысяч «коллабо». Тут уж было не до учета русских. Да и то, что сама по себе существует такая немыслимая для статистического учета вилка, и есть свидетельство того, что законы войны были куда сильнее Кодекса Наполеона.

В эту полуофициальную статистику Ващенко внес и свою лепту. По его рапорту французским властям остатки роты власовцев в Манге в количестве сорока трех человек были репатриированы в СССР в декабре 1944 года. Однако ни в одном списке лиц, покинувших территорию Франции в 1944 году, фамилии этих «репатриированных» не значились. Попытки ДСТ отыскать их следы в Манге после войны закончились ничем, если не считать полицейского протокола допроса некоего господина Егора Степановича Серапионова, есаула Войска Донского, который перешел на службу к немцам и скрывался в подземельях «Шато Бельвю» после освобождения Манга. По его словам, «красный офицер Ващенко» устроил в этом замке концлагерь для пленных власовцев и белых офицеров. И тех и других немцы в последние дни оккупации Франции использовали в охране подземелий замка и рытье какого-то подземного хода, где работали русские военнопленные. Всех военнопленных по приказу немцев расстреляли власовцы. Когда закончились бои за замок, шести белым офицерам, среди которых был и сумевший затем сбежать есаул Серапионов, удалось укрыться в пещере рядом с замком. Кто-то, однако, их выдал Ващенко, не выдержав пыток (слова эти были подчеркнуты дважды). В результате все пленные власовцы и белые офицеры из «Шато Бельвю» были расстреляны Ващенко в декабре 1944 года прямо в замке…

На протокол допроса Серапионова два года спустя была кем-то наложена резолюция: «Свидетель ненадежен. В мае 1945 г. был помещен в психиатрическую больницу г. Древ. Скончался в этой больнице в октябре 1945 г.». В досье Ващенко оказалась копия протокола допроса Люсьена де Бриана в комиссии города Манга по эпюрации. Де Бриана просили ответить, куда делись из его замка принадлежавшие ему ценные картины, серебряные и золотые сервизы, а также его знаменитая коллекция свастик из золота и драгоценных камней. Де Бриан ответил, что ничего о судьбе своих сокровищ не знает. На повторный вопрос ответил, что русский офицер Ващенко уже допрашивал его в присутствии французских властей и даже ударил его, добиваясь ответа на тот же самый вопрос.

Эта фраза была кем-то подчеркнута и рядом с ней поставлен вопросительный знак. В конце протокола была приписка: «Скрывает местонахождение своих богатств, пытается скрыть свои преступления, клевеща на наших советских товарищей. Снисхождения не заслуживает». И стояла подпись: Анри Боле.

Анри Боле на первых же послевоенных выборах стал мэром Манга и затем занимал эту должность несколько сроков подряд. Именно с его помощью была оформлена покупка «Шато Бельвю» русскими. Сделка была заключена непосредственно Василием Ващенко как представителем посольства СССР во Франции. Он работал уже в Париже, числясь советником и одновременно – сотрудником советской миссии по репатриации. С ним была его жена, которая и родила ему в мае 1946-го сына Николая. В том же году полковник Ващенко был назначен комендантом «Шато Бельвю».

На экране появился еще один снятый сканером документ, датированный 1946 годом. Озаглавлен он был так: «Акт передачи старинных произведений искусства и драгоценных изделий, обнаруженных в тайниках замка „Шато Бельвю“ в ходе работ на загородной базе отдыха Посольства СССР, городу Мангу». К акту было приложено благодарное письмо мэра Манга Анри Боле и заметка из газеты «Юманите» об открытии в Манге музея, где выставлены конфискованные у коллаборациониста де Бриана ценные картины и старинные изделия, найденные теперь, как писал, не скрывая своего восторга, автор, уже в «Русском замке».

«Вот когда появилось это название», – отметил про себя Готье.

Сокровища «Шато Бельвю» вновь стали предметом внимания прессы пятнадцать лет спустя. Еврейские организации Франции заявили, что перед освобождением Парижа немцы пытались вывезти по Сене награбленные ими у французских евреев богатства. Расследование шло долго, но в конце концов удалось выяснить, что часть нацистского золота и драгоценностей была доставлена из Парижа в апреле 1944 года вместе с ценными архивами в Манг, в «Шато Бельвю». Начался скандал. Еврейские организации, выступая защитниками прав наследников уничтоженных нацистами евреев, обратились в советское посольство с запросом, не находили ли русские в Манге ящиков с нацистским золотом. Русские долго молчали и затем ответили, что все найденные на территории замка ценности были переданы городу Мангу. Масла в огонь подлил и Люсьен де Бриан, который к тому времени уже давно был на свободе и успел проиграть свой первый процесс против русских.

Де Бриан заявил, что, действительно, за неделю до освобождения Манга в его замок на пяти грузовиках привезли какой-то груз в больших ящиках под охраной эсэсовцев. Было это золото или нет, спрятали они его на территории замка либо вывезли, он не знал. Что же касается принадлежащих его семье ценностей, сказал де Бриан, то в музее Манга выставлена лишь малая их часть, а куда делись остальные, он хотел бы узнать либо от властей Манга, либо от русских. После этого заявления журналисты стали донимать вопросами Анри Боле, и тот сгоряча ответил, что не намерен полемизировать с бывшим пособником нацистов. «Если кто-то что и скрыл из сокровищ этого семейства коллаборационистов, – сказал он, – так это сами де Брианы». Но времена уже переменились. Франция активно налаживала связи с Германией, и никто не хотел поощрять антинемецкие настроения за счет воспоминаний о том, что творили на французской земле соотечественники Гете, Гейне и Шиллера. Лим породнился с каким-то немецким городом. А в Манге на Площади имени Элен и Жюля Корбье по указанию из Парижа подновили мемориальную доску. Прежнюю надпись: «Зверски замучены и казнены на этой площади немецкими оккупантами в 1944 году» – отредактировали в соответствии с духом времени: «В память об Элен и Жюле Корбье, отдавших свои жизни на этой площади за свободу Франции в 1944 году».

Де Бриан, выйдя из тюрьмы, потихонечку восстановил свою репутацию серьезного ученого-историка, с ним считались, хотя тени прошлого и кровь невинных, пролитая его сыном, не помогли отмыть имя прежних владельцев «Шато Бельвю» до конца. Главного свидетеля по всему этому делу – Василия Ващенко – во Франции уже давно не было. И вот почему. В 1944 году русские получили в свое распоряжение заброшенную ферму в деревушке Борегар под Парижем и устроили там свой центр для перемещенных лиц. Командовал им фактически Ващенко. В его дела французы до поры не вмешивались. И все же в ноябре 1947 года, после того как выяснилось, что из Борегара через Париж отправляются прямиком в ГУЛАГ белые офицеры и члены их семей, давно уже ставшие гражданами Франции, Роже Вибо, основатель ДСТ, штурмовал эту цитадель Ващенко. Там нашли целый арсенал и такую кучу неудобных для русских документов, что те предпочли тихо закрыть Борегар, не поднимая скандала, если не считать серии возмущенных статей в советской прессе и в «Юманите».

Война сломала многие прежние стереотипы. Уже не таким страшным казался в Европе Сталин. Вместе сражались не только союзные армии, но и разведки. Вчерашние маки не могли не доверять таким, как Ващенко. Для них он был товарищ. Также и советским солдатам и офицерам не верилось, что их товарищи по оружию из армий Второго фронта – сплошь шпионы и диверсанты. Но Европа уже была поделена в Ялте. И правители мира по обе стороны этого раздела принялись расставлять пограничные столбы и в умах людей. Жестокое правило – кто не с нами, тот против нас, – вновь становилось нормой жизни. Тех, кто этого не понимал, – ломали.

Ващенко тихо выехал из Франции через два месяца после штурма Борегара, и о судьбе его до поры никто во Франции не знал. Однако в 1961 году дотошный корреспондент «Франс Пресс» обнаружил его в Москве и взял у него интервью по поводу сокровищ «Бельвю». Ващенко подтвердил заявление советского посольства слово в слово. Но добавил и немаловажную деталь: существует акт о передаче всех этих ценностей городу Мангу, подписанный французскими властями. Вот так и был обнаружен этот документ с подписью Анри Боле. Его опубликовали в печати вместе со списком ценностей де Брианов, выставленных в городском музее Манга. Когда Боле стали спрашивать, почему же русский список явно обширнее описи мангского городского музея и куда девались остальные сокровища, он ответил, что подмахнул русский акт не глядя, по русскому оригиналу, потому что полностью доверял советским товарищам. Это заявление стоило ему поста мэра. Началось расследование, результатов которого он не дождался, так как, стремясь избежать позора, повесился. Видимо, объясняться ему пришлось не только со следователем. Сканнер зафиксировал в досье Ващенко предсмертную записку его французского друга: «Я ни в чем не виноват перед партией. Анри Боле». Поиски пропавших сокровищ де Брианов и нацистского золота из «Шато Бельвю» не дали никаких результатов и много лет спустя. Когда после развала СССР открылись архивы КГБ и ЦК КПСС, еврейские организации Франции направили русским новый запрос, но и на него ответ был отрицательный: никакого золота в 1944 году на территории замка найдено не было…

Перед выездом в Манг Готье снова прогнал досье Ващенко-старшего по экрану монитора вперед и назад, пытаясь собрать общую картину из набросанной мозаики информации. Просматривая вновь документы 1960 года, он увидел не замеченное им прежде примечание с кодом другого досье, к которому дело Боле имело какое-то отношение. Он попытался его вызвать, но на экране вспыхнул сигнал: «Досье Директора. Получите допуск». Готье послал запрос кодом помощнику шефа, и через десять минут на экране появился ключ. Его пускали в святая святых. Готье удовлетворенно хмыкнул и принялся за чтение нового документа. Электронный цензор, несмотря на допуск, вычистил имя агента французской разведки, который сообщил из Москвы в 1947 году о том, что КГБ с 1944 года создает новую сеть своих резидентур в Западной Европе. В рамках этой операции во всех европейских странах, освобожденных от фашистов, создаются склады оружия, тайные центры связи, открываются анонимные номерные счета в крупных банках, а также закладываются тайники с золотом и валютой. В этих целях используются захваченные у немцев оружие, ценности и валюта, а также средства, конфискованные «друзьями» (кодовое название коммунистов – отметил про себя Готье) у коллаборационистов. Все эти тайники, сообщал агент, закладываются на случай коммунистических восстаний в послевоенной Европе с тем, чтобы облегчить приход просоветских сил, прежде всего коммунистов, к власти насильственным путем. Московский агент сообщил, помимо всего прочего, и о складе оружия в Борегаре и в «Шато Бельвю». Но шато уже стал «Русским замком», а с Борегаром все-таки разобрались. Готье стало яснее, почему его решили взять штурмом в 1947 году. «Холодная война» началась именно там, у этой маленькой деревушки под Парижем. А может быть, еще раньше, в 1944-м, в Манге?

Пометка шефа на донесении московского агента не оставляла сомнений в том, что его приняли в ДСТ серьезно. Было проведено тщательное расследование истории с золотом и драгоценностями из «Шато Бельвю». Фактически оно велось еще много лет после окончания войны. В 1960-м ДСТ удалось с помощью своих западногерманских коллег найти бывшего сотрудника фон Штаунберга некоего Зигфрида Лемке. Он показал, что сразу же после высадки американцев в Нормандии в июне 1944 года немцы свезли из Парижа к де Брианам в замок архивы двух масонских организаций – «Великого Востока Франции» и «Великой Ложи Франции». Что касается золота, то его было немного – не более двухсот килограммов в монетах и слитках. Лемке утверждал, что масонские архивы так и остались в «Шато Бельвю». Золото же поначалу решили спрятать на время в погребах замка, где хранились вина и припасы, а затем вывезти по Сене в более безопасное место. Русских военнопленных, которые проводили закладку золота в погребах, расстреляли охранявшие их власовцы. Лемке не знал, удалось ли вывезти золото из «Шато Бельвю», но не исключал, однако, что сами власовцы (Лемке не знал, что их расстрелял Ващенко) и воспользовались этим золотом. Надпись Директора на этих показаниях была лаконичной: «Искать». С тех пор и искали. И даже кое-что нашли. Масонские архивы обнаружились в Москве. Как только началась перестройка, по настойчивой просьбе министра иностранных дел Франции А. Дюма, человека весьма близкого к президенту Ф. Миттерану и, как говорят, масона весьма высокого ранга, русские их вернули без звука. А вот золото как в воду кануло. И пока никто не отобрал у русских их право собственности на владения в Манге, раздумывал Готье, никто не узнает, лежит оно и по сей день в погребах теперь уже русского замка, либо Ващенко-старший вывез его в Россию каким-то образом, или перепрятал здесь же в тайник КГБ на случай коммунистического путча. Не исключено, что он мог передать его и напрямую своим друзьям-коммунистам, а те вовсе не были заинтересованы в том, чтобы рассказывать об этих своих «доходах» в прессе или в налоговом управлении. Точно так же могли исчезнуть и сокровища де Бриана. В любом случае отец и сын Ващенко что-то об этом знали. А уж если учесть, чем занимался хозяйственный отдел ЦК КПСС, где трудился Ващенко-старший, подумал Готье, завершая свою работу с досье бывшего резидента Смерша, то его «ностальгический» визит в Манг через столько лет наверняка не случаен. Что-то ему здесь понадобилось… Готье вспомнил, сколько было споров по поводу того, давать ему визу или нет. Наверху все же решили дать. За давностью…

…Тогда, в марте 1991-го, группа Готье не спускала глаз с Ващенко и его сына. Круглосуточные посты были установлены по всему периметру «Русского замка». Когда 20 марта в Манг позвонил шеф ДСТ, Готье доложил ему, что объект по-прежнему находится на базе. На это шеф ответил: «Это верно, Готье. Вопрос только в том, на какой. Для вашего сведения, бдительный вы наш, сегодня утром ваш объект вылетел к себе из аэропорта Шарль де Голль. Сынок с ним трогательно простился». Для Готье это было шоком. Как могли Ващенко с сыном ускользнуть от него тогда? С этой мыслью он ехал в Манг, где надеялся все же решить эту загадку, мучившую его все последние два года. Что же касается самого Василия Ващенко, то после августовского путча 1991 года он, как сообщили в советской прессе, покончил с собой, выбросившись из окна. Его сын, полковник ГРУ Николай Ващенко, стал последним перебежчиком «холодной войны». Объявив в посольстве СССР, что едет на похороны отца вместе с женой и дочерью, он уехал в аэропорт, но вылетел, однако, не в Москву, а в Лондон, где его ждали сотрудники МИ-6, завербовавшие Ващенко еще во время его работы в Англии.

3. В родные пенаты

Морис де Бриан подъехал к воротам родового имения, ставшего теперь «Русским замком», на своем «лендровере». У Мориса была слабость к британским вседорожникам, и дед подарил ему эту игрушку по окончании университета. Он дал ему прекрасное образование. Морис окончил лицей Генриха IV, один из самых престижных во Франции, учился в Парижском университете на факультете славистики, затем стажировался в Русском центре Колумбийского университета. К удивлению многих, кто его знал, он уехал после этого в Индию, где провел почти пятнадцать лет, а затем несколько лет готовил свою докторскую диссертацию «Индоевропейская письменность до санскрита» и защитил ее в Оксфорде.

– Давно ты не был здесь, мой мальчик, – сказал Люсьен де Бриан, сидевший рядом с Морисом.

– Давно, дед, – сказал Морис. – А хотелось бы бывать здесь чаще и дольше. Но не так, как сейчас, а уже в твоем доме.

– Может быть, тебе удастся вернуть наш замок. Но я, боюсь, до этого не доживу, – ответил ему де Бриан.

У входа их встретил Степан Козырев, комендант замка, угрюмый мужик с маленькими, узко посаженными, как у медведя, глазками. Он открыл ворота. Морис въехал на посольскую территорию и направился к центральному зданию на гостевую парковку. Там де Брианы вышли из машины. Из замка несло пережаренной рыбой и кислой капустой. Жена коменданта Антонида готовила обед. Степан жестом пригласил гостей зайти в замок, но Морис на чистом русском языке сказал ему, что отец хочет немного пройтись по парку после дороги. Асфальтированная дорога, положенная новыми хозяевами на старинную брусчатку, давно не ремонтировалась и была полна выбоин и трещин, так что приходилось все время глядеть под ноги. Степан не стал докучать де Брианам своим присутствием и оставил их одних, нарушив тем самым инструкцию офицера по безопасности. «Небось, не разбегутся по территории», – пробормотал он про себя и пошел к летней кухне рубить дрова: на следующий день, в пятницу, начинался заезд на уик-энд, и посольские, как всегда, попросят у него дровишек, чтобы приготовить шашлык. А это для Степана был заработок.

Люсьен де Бриан свернул в боковую аллею и остановился у пионерской площадки с металлическим шестом для флага. Посредине площадки на аккуратно побеленном пьедестале стоял бюст Ленина. Сидевшая у него на голове ворона лениво поднялась с места, оставив по себе грязно-белое пятно на лбу пионерского «дедушки».

– Они установили этот бюст в 1945 году в честь Дня Победы, – сказал Люсьен Морису. – Здесь раньше был искусственный грот. Я случайно узнал, что русский комендант Ващенко именно здесь и устроил свой тайник, куда он спрятал подлинник Арийского ларца. В нем была не только моя коллекция ювелирных свастик, но и другие драгоценности. А в нашем замке оставались еще две копии ларца, которые я показывал на публичных выставках и на своих лекциях, чтобы не рисковать. Так что, когда мои выставки грабили, воры, видимо, меня за это последними словами ругали. Как я выяснил уже после того, как Ващенко отсюда уехал со скандалом, он передал одну копию моей коллекции мэру Манга. Этот коммунист тоже думал, что получает в руки целое сокровище. Но Ващенко его просто обвел вокруг пальца. Вывезти в Россию ларец он не смог: у него бы его, конечно, отобрали еще на таможне. Поэтому он и запрятал его здесь, видимо, в надежде, что когда-нибудь сможет сюда вернуться…

– Я тебе не рассказывал об этом, – продолжал де Бриан, – но ты должен знать. У Арийского ларца днище было сделано из сильного магнита. И еще до войны, чтобы часто не спускаться в тайник в замке, где я хранил этот ларец, я купил магнитный детектор…

Де Бриан вынул из кармана плаща приборчик, напоминавший по форме старинный карманный фонарик с плоской батарейкой.

– Когда я проходил рядом с тайником, я слышал вот этот писк… Вот с помощью этого детектора я и обнаружил здесь тайник Ващенко. Я понял, что ларец он увезти с собой в Россию не смог. Время от времени русские разрешали мне посещать мой замок. И каждый раз я присматривался к их охране и вообще ко всему, что здесь происходило, и придумывал, что бы сделать, чтобы вернуть мое сокровище… Заодно я проверял – на месте ли ларец. Так прошло несколько лет, но однажды я остановился у бюста этого их идола и не услышал звука зуммера. Между тем детектор работал. Я пришел в отчаяние, но все же во время своего следующего посещения замка обнаружил, что ларец перепрятали. Я тебе покажу…

Они шли вдоль каменной стены замка, сложенной из старинного, покрытого зеленью кирпича. Неожиданно старик остановил его у давно замурованной в стене кованой калитки. Из кармана его плаща раздался тонкий писк зуммера.

– Значит, Арийский ларец все еще здесь? – тихо спросил Морис.

– Да. Они его перепрятали… Я не сразу это обнаружил, меня сюда русские пускали весьма неохотно. И все же лет шесть назад я нашел это место, где у них теперь новый тайник. Я узнал потом, что в посольство к русским приехал на работу сын Ващенко. Видимо, он и перепрятал ларец. Но и он не сумел его отсюда забрать. В газетах писали, что он был разведчиком и перебежал к англичанам. Запомни это место, Морис. Я уверен, что эта история еще будет иметь свое продолжение. Правда, не знаю, счастливое или нет. Ларец этот пока что никому не приносил счастья…

Старый зуммер продолжал попискивать… Старик де Бриан оглянулся по сторонам и сказал:

– Надо что-то сделать, чтобы извлечь его отсюда. Это, в конце концов, твое наследство…

Морис впервые услышал об этой коллекции еще в детстве. Но только после того, как он окончил лицей, дед рассказал ему подробно об этом своем сокровище и об истории древних ариев. Тот разговор во многом определил судьбу Мориса, хотя поначалу то, что рассказывал старик де Бриан, больше походило на сказку.

– Еще до вторжения немцев во Францию, – говорил Люсьен де Бриан, осматривая старинную кладку стен под чугунной оградой замка, знакомую ему с детства, – наш Шато Бельвю ограбили. Искали, как очевидно, подлинники моей коллекции, прежде всего драгоценности царицы. Но я их надежно спрятал и всем рассказывал, что украли у меня подлинники, а остались только копии. Поначалу я думал, что это ограбление – дело рук немцев. Гестапо после оккупации Франции перерыло весь Шато Бельвю под предлогом проверки безопасности штаб-квартиры фон Штаунберга. К счастью, они ничего не нашли и вскоре от меня отстали, так как сам Геббельс похвалил мою книгу «Путь свастики», которая к началу войны с Францией вышла на немецком языке. Конечно, всякое упоминание о родстве германцев со славянами оттуда выкинули. Геббельсу понравилась та часть, где речь шла о единстве французов и германцев, что я доказал на примере Священной Римской империи. А Гитлер по ее образцу и строил свой «тысячелетний рейх». После войны за меня взялись русские. Я думаю, что это их разведка участвовала в довоенном ограблении нашего замка, и, конечно, в России быстро поняли, что украли у нас только копии. К несчастью, они нашли потом в нашем замке и оригиналы…

Они прошли к воротам замка, где их встретил Степан Козырев. Морис незаметно положил стофранковую купюру в его руку.

– Благодарствую, – сказал Степан. – Приходите еще, только лучше в будни, когда тут наших нет.

– Спасибо, придем, – пообещал Морис.

Уже в машине де Бриан продолжил разговор.

– Ты уже самостоятельный человек, Морис, – сказал он, – и я должен тебе передать все, что знаю сам. Ларец этот ценен не только своими драгоценностями, которые русская императрица собирала с большим знанием дела. В нем – великая сила, магия знаний арийских жрецов. Я покажу тебе, когда вернемся, старинные гравюры, на которых ты увидишь, с помощью каких украшений они умели управлять гравитацией, становиться невидимыми, открывать «третий глаз», чтобы видеть будущее, и дарить людям вечную молодость. Видимо, в ларце есть и другие тайны. Но это то, что мне удалось узнать. Такими дарами древних можно действительно облагодетельствовать человечество. Но можно нанести ему и непоправимый вред. Все зависит от того, в чьи это попадет руки. Если те, кто охотился за ларцом, знали его тайну, то лучше бы этот ларец навсегда исчез.

…Тот мартовский визит Люсьена де Бриана в «Русский замок» стал для него последним. Вскоре, немного не дожив до 93 лет, он умер. А за ним умерла и его жена. Единственным их наследником остался Морис. Он тоже не раз пытался отнять у русских их «дачу», доказывая в суде, что де Бриан коллаборационистом не был. И тоже безуспешно. Так что Жерар зря наливал Роже бесплатное пиво за его вранье о процессе, будто бы выигранном у русских. Единственно, в чем он оказался прав, так это в том, что Морис де Бриан после смерти деда решил поселиться в Манге. Он купил дом прямо напротив «Русского замка», который долго переделывал на свой вкус. Как и дед, он продолжал занятия славистикой и историей ариев. Вскоре после распада СССР его пригласили в Россию прочитать курс лекций об истории йоги. Лекции его, особенно по философии и практике хатха-йоги, имели такой успех у русских, которые вновь, как в начале ХХ века, едва ли не поголовно увлеклись восточной эзотерикой, что его стали приглашать вновь и вновь. В России вышли две его книги, одна из которых – «Руническое письмо славян и германцев» – выдержала два издания. Морис не раз подолгу бывал в Москве, в Сибири и на Урале, где посетил раскопки Аркаима. Он даже купил себе квартиру в сталинской высотке на Котельнической набережной. Как истинный бережливый француз, он подсчитал, что так будет дешевле, чем тратиться каждый раз на дорогущие и неуютные московские отели, где к тому же, по его парижскому вкусу, высокой кухней не пахло. В Манге всего этого не знали. Как не знали, естественно, и о новых связях сына Жан-Жака де Бриана в российских верхах, где он нашел не только хорошо осведомленных практиков хатха-йоги, но и единомышленников своего деда.

4. Корона без царя

Июнь 1993 года в Москве выдался пасмурным. С утра лил дождь, и в его серых потоках бетонные многоэтажки Ясенево смотрелись как декорации для фантастического фильма о беспросветном будущем московского мегаполиса. Полковник СВР Петр Степанович Зябликов ненавидел Ясенево, куда ему приходилось каждый день ехать через всю Москву на работу в штаб-квартиру бывшего Первого главного управления КГБ, преобразованного после путча 1991-го в Службу внешней разведки. Проехав через пост на служебную стоянку, он поднялся к себе в кабинет. Зазвонил внутренний телефон. Его вызывал начальник, директор Европейского управления СВР генерал-майор Краминов. Генерал встретил его вопросом:

– Как вы относитесь к монархии, Петр Степанович?

– Отрицательно, – честно ответил Зябликов.

– Как республиканец республиканцу признаюсь, что я тоже, – съязвил Краминов, прекрасно знавший, что Зябликов – упертый коммунист и терпеть не может демократов. – Но тем не менее вам придется заняться именно проблемой возможности реставрации монархии в России и всем, что с этим связано. Подробности вот в этой папке, – сказал Краминов, передав ему папку с надписью «Для доклада президенту» и с грифом «Совершенно секретно». – Для начала ознакомьтесь еще и вот с этой шифротелеграммой. Она не самая свежая, мы ее получили почти год назад, но общее представление о проблеме вы получите. Если что, звоните.

«Не хватало мне еще царя-батюшки, – посочувствовал сам себе Зябликов, выйдя от шефа. – Реставраторы, ети их…»

Зябликову в его пятьдесят лет все перемены в КГБ, в одночасье расколотом после августовского путча 1991-го на ФСБ, СВР, ФАПСИ и еще с десяток служб, были, что называется, поперек горла. Неизвестно откуда взявшиеся начальники-демократы в делах его службы не понимали ни бельмеса. В лучшем случае они, как генерал Краминов, кадровым разведчикам не мешали. Но чаще всего, наоборот, ставили палки в колеса и так или иначе выживали ветеранов из органов. Люди не выдерживали безденежья, травли, упорно нагнетавшейся ненависти к «чекизму». Уходили лучшие кадры. Нелегалов позорно сдавали новым «демократическим» режимам. А уж что творилось в стране…

«Сталина бы нам сейчас, а не монархию, – подумал Зябликов, открывая папку с шифротелеграммой. – Или хотя бы Андропова».

Парижский резидент СВР полковник Струглов сообщал, что 27-го и 28 июня в Париже проходила встреча Ассоциации членов императорской семьи Романовых. Как и многие в России, Зябликов, никогда не интересовавшийся судьбой этой семьи, думал, что в ходе революции вся она была уничтожена большевиками. Поэтому любого «князя» Романова, как авантюристку Анну Андерсон, долгие годы выдававшую себя за царевну Анастасию, он считал самозванцем. А тут гляди-ка. Зябликов с интересом читал присланный Стругловым список здравствующих князей Романовых.

«Во встрече Ассоциации приняли участие:

Николай Романович. Родился в 1922 г. во Франции в Кап д’Антиб. Сын Князя Романа Николаевича. По профессии агроном. Женат на Графине Свева делла Герардеска. Живет в Швейцарии в деревне Руж Мон. Имеет трех дочерей, у которых часто гостит в Риме.

Дмитрий Романович. Еще один сын Романа Николаевича. Родился в 1926 г. во Франции в Кап д’Антиб. Банкир, историк. Вдовец. Живет в Дании. Детей нет.

Андрей Андреевич. Сын Князя Андрея Михайловича. Родился в 1923 г. в Лондоне. Искусствовед. Женат на Инез Сторер, живет в Калифорнии. Во время войны служил матросом и побывал с морским конвоем союзников в Мурманске.

Никита Никитич. Родился в 1923 г. в Лондоне. Писатель, историк. Женат на Жанет Анн Шонвальд. Имеет сына. Постоянно живет в Нью-Йорке.

Михаил Федорович. Сын Княгини Палей. Внучатый племянник Николая II. Родился в 1924 г. в Париже. Участвовал во Французском Сопротивлении во время войны. Кинорежиссер. Первая жена – Хельге Штауфенберг. Их сын погиб. Осталась дочь Татьяна. Живет под Парижем в Нейи.

Александр Никитич. Родился в 1929 г. в Париже. Менеджер. Женат на Принцессе Марии Валгуарнере де Нишеми. Живет в Нью-Йорке. В 1961 г. побывал в России в качестве туриста.

Ростислав Ростиславович. Родился в 1938 г. в Чикаго. Банкир. Постоянно проживает в Лондоне. Женат на Кристин Ипсен. Имеет двух сыновей и двух дочерей»…

Струглов сообщал также, что потомки князей Романовых объявили в Париже о создании «Фонда Семьи Романовых» для оказания медицинской и другой помощи неимущим в России. Создание этого фонда вновь вызвало раздоры среди здравствующих Романовых по поводу права престолонаследия. Участники встречи в Париже напомнили журналистам о заявлении 1969 года трех князей Романовых – Всеволода Константиновича, Романа Николаевича и Андрея Михайловича (все они родились в России до революции) по поводу претензий на российский трон князя Владимира, сына Великого князя Кирилла. Кирилл после революции был одним из немногих Романовых, успевших бежать из России. После расстрела Николая II и его семьи в Екатеринбурге он объявил себя наследником российского престола и стал одним из лидеров русской эмиграции. Признали его, однако, не все. Известно было, что Кирилл тайно женился на своей двоюродной сестре Виктории Мелите, внучке английской королевы Виктории, вопреки воле Николая II. Она была разведена и не имела права на титул Великой княгини. Николай изгнал за это Кирилла из России и разрешил ему туда вернуться только с началом Первой мировой войны. В эмиграции хорошо помнили, как во время революции Кирилл предал императора и поднял над своей резиденцией красный флаг. На роль предводителя белого движения он никак не годился, а на роль наследника престола не мог претендовать из-за женитьбы на своей разведенной кузене. Его сын Владимир женился на княгине Леониде Багратион-Мухранской, нарушив сразу два правила престолонаследия: во-первых, Леонида тоже была в разводе, а во-вторых, на момент женитьбы не принадлежала к царствующему дому (Багратионы после присоединения Грузии к России в 1800 году стали русскими князьями). Дальнейшие претензии их дочери Марии, провозгласившей наследником русского трона своего сына Георгия, и вовсе безосновательны, так как Георгий не Романов, а Гогенцоллерн, и его отец князь Франц Вильгельм Прусский зарегистрировал его как гражданина Германии и князя Георгия Прусского. А ему в пику тогда еще здравствовавший Владимир, которого остальные Романовы уже именовали просто князем без титула «Великий», зарегистрировал Георгия во Франции как Романова с титулом «Великий князь Георгий Русский». Ассоциация членов семьи Романовых в своем письме от 1981 года официально заявила после рождения Георгия, что «радостное событие в королевской семье Пруссии не имеет никакого отношения к семье Романовых. А что касается наследия русского престола, то это решать надо великому русскому народу на русской земле». То же самое Ассоциация подтвердила в 1992 году на встрече в Париже. Княгиня Мария Владимировна в отместку не признающим ее права родственникам распространила в Париже заявление, в котором утверждала, что «из-за своих морганатических браков ни один из ныне живущих Романовых», кроме ее сына Георгия, не имеет права претендовать на русский престол.

Струглов сообщил также, что в США живет еще князь Павел Романов-Ильинский, бывший морской пехотинец и мэр города Палм-Бич. Он – сын Великого князя Дмитрия и правнук Александра II по мужской линии. Павел поэтому имеет большие права, чем княгиня Мария Владимировна, которая представляет женскую линию наследования, не приемлемую Романовыми. Больше прав, чем у Марии, у князя Николая Романовича, которого все Романовы, кроме Владимировичей, признают главой Императорского дома, так как он правнук Николая II. Он признан и ныне царствующими домами – королева Англии Елизавета II в его присутствии встает.

Заканчивая свой экскурс в генеалогическое древо Романовых, Струглов рекомендовал нынешним российским властям осторожнее поддерживать претензии княгини Марии на русский трон, ибо это может вызвать глобальный протест всех ныне здравствующих Романовых, а также английской королевы. Она же поддерживает в качестве претендента на русский трон одного из Виндзоров – принца Майкла Кентского.

Зябликов еще раз перечитал телеграмму и набрал номер Краминова.

– Ну, что скажете? – спросил его генерал.

– Пока ничего. Информация интересная, но задача не ясна. Хотелось бы знать ваше мнение…

Генерал вновь пригласил его к себе. На этот раз он вышел из-за своего стола и сел рядом с Зябликовым.

– У нас есть поручение президента, Петр Степанович. Нам поручено досконально выяснить, кого же все-таки сами Романовы считают реальным престолонаследником и, главное, может ли он таковым считаться. Вторая задача – выяснить, кто из них собирается претендовать на царское наследство. И третья – существует ли это наследство, либо разговоры о нем – миф.

– Интерес к престолонаследию вызван проблемой наследства, или здесь больше политики? – спросил Зябликов.

– Хороший вопрос, – сказал Краминов. – Конституционная монархия рассматривалась как один из вариантов развития демократической России. Одним из активных его сторонников был питерский мэр Собчак. Не буду от вас скрывать, что в ближайшем окружении Ельцина есть и сторонники созыва Всероссийского Земского Собора по типу того, на котором после окончания Смуты был избран на царство Михаил Романов. Такой Собор мог бы провозгласить конец династии Романовых и избрать нового царя. Кто это будет, легко догадаться.

– Вот как! А как же быть с Романовыми? Я и не думал, что их столько осталось!

– Доказать, что никто из ныне живущих Романовых не может претендовать на престол, вроде бы и просто. Судя по всему, они все так или иначе права свои потеряли, либо из-за того, что женились не по правилам, – там сплошные морганатические браки и женитьбы на разведенных и не православных, – либо являются наследниками по женской линии, либо слишком стары и не имеют сыновей. Наша православная церковь поэтому никому из них не отдает предпочтения. Но в ряде европейских монархий все эти ограничения уже отменены, и я не исключаю, что царственные особы Европы как-нибудь соберутся вместе и примут новые общие правила престолонаследия, так сказать, в духе времени. И тогда среди Романовых наберется не одна дюжина престолонаследников. И прямой родственник английской королевы Майкл Кентский тоже будет не в последних рядах. И в Америке есть свой претендент – князь Юрьевский. В последнее время мы отмечаем очень большую заинтересованность наших американских и английских коллег в реставрации монархии в России. И мы докладывали об этом президенту. Но связано ли это с какими-то политическими проектами либо с царским наследством, запрятанном в английских и швейцарских банках, мы не знаем. Да и заниматься, честно говоря, у нас этим некому. Есть и еще один аспект. Романовы уже сейчас говорят о своих правах на экспроприированную недвижимость. Они вполне могут предъявить свои претензии на наследование царских драгоценностей, которые были обнаружены ВЧК и конфискованы. История поисков этих сокровищ не менее кровавая, чем расправа с царской семьей. Тут нам могут предъявить счет по полной программе. Тем более что некоторые наши писатели, Радзинский например, основательно покопались в архивах КГБ и кое-что опубликовали. Вот, посмотрите на досуге…

Краминов протянул Зябликову несколько ксерокопий, подчеркнутых красным и синим. А потом сказал:

– Конечно, полной картины тут нет. Но все же посмотреть по этим наводкам наши архивы стоит. И еще поднимите архивы Гохрана за те годы по продаже царских драгоценностей. Там могут быть вещи любопытные. Многое из того, о чем пишет Радзинский, ушло за рубеж, но что-то осталось, и нам надо точно знать, что именно. Тогда будет проще искать царский клад за границей. Я думаю, что именно этот клад и интересует сейчас больше всего претендентов на царский трон. Они прекрасно понимают, что реставрация монархии в России – дело малоперспективное, если только наш президент не решит превратиться в Помазанника Божьего. А деньги можно получить и без короны тому, кого признают законным престолонаследником. Тут, правда, есть свои сложности. Как известно, Николая II расстреляли в Екатеринбурге со всей семьей. Это подтверждают расследования 1918 года генерала Дитерикса и следователя Соловьева. Есть еще и ряд других свидетельств. Но общей могилы царской семьи так и не нашли до сих пор. От президента нам в свое время настоятельно посоветовали проследить за поисками царских останков в районе Екатеринбурга. Ну, нашли эти останки, но, как оказалось, не все. Специалисты считают, что там не нашли ни княжны Анастасии, ни царевича Алексея. Есть «записка Юровского», где сказано, что их вроде бы захоронили отдельно. Но и эта записка – фальшивка. Так что если даже захоронить то, что нашли, то юридически вся царская семья, а не только Анастасия и Алексей, все равно будет числиться в живых до тех пор, пока факт их смерти и факт их захоронения не будут подтверждены документально. И вот тебе результат – еще одна лже-Анастасия нашлась в Грузии, а последний Алексей – в США. Вот и в Литве еще один внук царя появился. Речь, видимо, идет действительно о больших деньгах, раз эти самозванцы не переводятся вот уже сколько лет. Видимо, ставки очень высоки.

Краминов помедлил, а потом сказал:

– И еще вот что. Агент МИ-6 во время встречи с этим сибирским археологом поинтересовался, нет ли у него каких-либо данных о различных изображениях свастики в сибирском фольклоре и их наименованиях. Покойная императрица вроде бы этим увлекалась. И даже пометила свастикой одну из комнат в доме Ипатьева в Екатеринбурге, где их всех расстреляли… Хотелось бы знать, какая тут связь… В общем, впрягайтесь, Зябликов. Только не тяните резину, времени у вас не больше месяца.

Зазвонил телефон «кремлевки», и генерал отошел к своему столу. Судя по всему, разговор обещал быть долгим. Краминов извинился и, на минуту прервав его, сказал:

– Позвоните вот по этому телефону. Там вам дадут все, что нужно. Действуйте. И по мере расследования докладывайте мне лично. Желаю удачи.

5. «Игла» для «Аль-Каиды»

Автомобиль шейха с трудом пробился в аэропорт Каира: в городе справляли двадцатилетие победы над Израилем в октябрьской войне 1973 года. Толпы народа перекрыли улицы, и даже привыкшие ко всему каирские водители гудками выражали свое нетерпение в пробках. К счастью, самолет из Москвы запаздывал и прибыл уже на закате.

Красное солнце недолго повисело на острие пирамиды Хеопса, а затем как-то сразу рухнуло в песок пустыни. Из затемненного окна бронированного «Роллс-ройса» шейха Арефа Хаммеда генерал Рубакин мог увидеть, как, опережая темноту, у Сфинкса вспыхнули огни подсветки, а за ними и зазывные огни кабаре «У пирамид». У танцовщиц живота начинался рабочий день. Заметив, что его гости оживились, услышав от гида название кабаре, шейх сказал: «Мы не приглашаем наших высоких гостей в это заведение. Сегодня вечером вы увидите настоящий танец живота, которым удается насладиться лишь избранным». Переводчик перевел учтивые слова Арефа с арабского на русский, и у Рубакина, погрузившегося в бархатные подушки на заднем сидении, появилось довольное выражение лица. Его спутник, Тимур Кокошин, крепко сложенный скуластый брюнет с красивыми раскосыми глазами, сохранил все ту же маску вежливого внимания, которую он по служебной привычке всегда носил за границей.

«Роллс-ройс» въехал в Каир, миновав знаменитый «Золотой базар», где, несмотря на поздний час, все еще шла оживленная торговля, и выехал на набережную Нила. Лихо пробив вечерние пробки, шофер с ходу вошел в узкий проезд между двумя высотными отелями и мягко повел машину по полутемной улице к тускло освещенной стене, за которой скрывался особняк шейха. Автоматические ворота открылись, и «Роллс-ройс» остановился у входа в дом с двумя маленькими фонтанами. К шейху тут же подбежал один из его людей в белой галабии и такой же чалме и быстро стал что-то говорить ему по-арабски. Шейх извинился и скрылся вместе с ним в своих покоях. Улыбчивый бой в красной униформе распахнул дверь лимузина и, то и дело кланяясь, повел гостей шейха по коридору, устланному роскошными персидскими коврами ручной работы. В переговорной им предложили кальян и крепкий, черный как деготь кофе. «Это что, его дом или офис?» – спросил Рубакин переводчика. Переводчик, бывший офицер египетской армии, когда-то учившийся в Академии Фрунзе, где он и освоил русский язык, ответил: «Шейх скажет».

Как только Ареф вошел в переговорную, Рубакин задал ему тот же самый вопрос, и шейх сказал:

– Волею Аллаха в своем доме мы не ведем переговоров. Это наш семейный отель «Эль Кунейтра», дом для наших высоких гостей, где мы можем совмещать и дело, и отдых. Я рад случаю познакомиться с вами поближе, господин генерал и…

– Кокошин, – представился полковник.

– И господин Кокошин. Мы о вас почти ничего не знаем, ведь вы нечастые гости в исламском мире, и мне вдвойне приятно поэтому принимать вас в «Эль Кунейтре»…

Шейх Ареф хитрил. По своим каналам он получил из России самую подробную справку о генерале Рубакине и его бизнесе. Биография Алексея Митрофановича Рубакина вполне тянула на детективный роман. При Горбачеве он служил в ГДР в Западной группе войск и дослужился до генерала. Карьера Рубакина, однако, едва не кончилась, когда его братья по оружию из штази стукнули в Москву о его развлечениях с берлинскими проститутками. Началось было «персональное дело Рубакина», в ходе которого вскрылись еще и его темные дела с продажей немцам мазута и бензина, предназначавшихся для русских грузовиков и танков. Но Рубакин никогда не забывал делиться с «тыловиками» в Москве. А от них и зависело, быть ему в его генеральских погонах в Западной группе войск на складах с горючим и запчастями либо гнить в какой-нибудь воинской части под Мурманском или, не дай Бог, в казахских степях, где даже сайгаки перевелись и украсть просто нечего. Он приезжал в отпуск не меньше чем в трех купе, где до потолка стояли его коробки с «дарами». Это его и спасло. Август 1991-го застал его на танковом полигоне под Москвой, где он тихо пьянствовал, стараясь не попадаться на глаза тем, кто мог припомнить ему его аферы с горючим.

Скорее всего, пропал бы Рубакин, спился бы с кругу, если бы не путч ГКЧП и если бы не Ельцин. 19 августа часть Рубакина подняли по тревоге и дали приказ немедленно прибыть в Москву. Но ни один танк с полигона Рубакина не ушел. Говорили потом разное. По одной версии, генерал напился до белой горячки и просто послал московских гонцов на х… А по другой – Рубакин каким-то действительно собачьим чутьем угадал, на кого ставить, и выступить отказался. За это ему списали все. Он попал в тот список «своих», которым отныне в России все было можно.

Но Рубакин не спешил, как иные его «однополчане» по «защите Белого дома» в 1991 году, в военные верхи. Он вернулся в Главное управление тыла министерства обороны и успел буквально за две недели до окончательного развала СССР вернуться в бывшую ГДР, теперь уже Германию. Ему и поручили постепенно распродать все «излишки» перед тем, как начнется вывод бывших советских войск в Россию. Он вспомнил своих старых партнеров по прежнему «бизнесу» из ГДР и ФРГ и с их помощью создал хитрое «совместное предприятие», через которое продавал все – от стрелкового оружия и грузовиков до танков и боевых истребителей. На счета в швейцарских банках после каждой сделки ложились миллионы долларов. Счета принадлежали некоему АО «РУСАМКО», в котором 80 процентов акций держала «российская сторона», то есть владевшее всеми этими «излишками» российское государство. Государство, однако, оказывалось по фактурам «РУСАМКО» все время в убытке. Те деньги, которые переводили в государственную казну из АО генерал Рубакин сотоварищи, ложились почему-то на счета в два частных московских банка. Там они шли в оборот под 100–150 процентов годовых и только после получения этого «навара» шли на счет ГУТ Минобороны, где их использовали на погашение убытков «РУСАМКО» либо прокручивали через частные банки. Навар же в виде «оплаты услуг консультантов» поступал на личный счет Рубакина в одном из банковских «погребков» в швейцарском Люцерне, о существовании которого никто не знал даже в «РУСАМКО». На таких «дрожжах» за какие-то два-три года и выросла мощная «генеральская мафия». Она быстро обросла своими криминальными структурами и приняла в свой «общак» на паях матерых мафиози из «теневой экономики», вызревшей в недрах СССР. Довольно скоро всегда кормившие его генеральские погоны стали мешать Рубакину, а государственная служба – тяготить. И, когда все «лишнее» советское имущество в Германии было продано, «совместное предприятие» сделали уже чисто «российским», а затем немедленно приватизировали. Имена новых хозяев «РУСАМКО» знали немногие. Но Рубакин, конечно же, знал всех. Это были все те, кому он возил свою «дань» еще из ГДР. Они в свою очередь делились с «вышестоящими». Теперь все они ушли на гражданку и могли действовать не таясь и без оглядки на военную прокуратуру. Они получали уже не взятки, а дивиденды от общего предприятия, которое возглавил неизвестно откуда взявшийся «русский олигарх» Семен Гамадакис по кличке Янычар. Все встало на свои места. Рубакин хоть и был бездарным генералом, но аферистом оказался незаурядным. Когда аферы его удавались, он любил петь арию «Варяжского гостя» своим утробным басом: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…». У него потому и кличка была среди своих – «Варяжский гость».

Второй раз генералу повезло, когда в октябре 1993-го ему позвонили от Ельцина и попросили помочь с танками. Генерал все понял – коммунисты, засевшие в Белом доме в здании Верховного совета, готовились отобрать у Бориса Николаевича власть. Генералу не надо было разъяснять, что это означает для него и бизнеса «РУСАМКО». Танки он за одну ночь пригнал со своего старого полигона, и с утра они уже принялись обстреливать непокорный парламент. Через несколько дней после этого Ельцин вручил ему орден «За заслуги перед отечеством» и сказал так, чтобы не слышали другие: «Теперь ты можешь и с меня взять танками. И не только…». И перед тем как отправиться в Каир, он взял все, что ему было надо. Конечно, при этом никто из подписавших его «наряд» не был забыт.

О Тимуре Степановиче Кокошине шейх узнал некоторые подробности буквально в тот момент, когда его «Роллс-ройс» въезжал в «Эль Кунейтру». Ему сообщили по телефону, что он бывший полковник КГБ и занимается у Рубакина теми нелегальными зарубежными операциями, которые связаны с особым риском. В России Кокошин после своей отставки стал одним из основателей полувоенной организации «Русские рыцари». Официально рыцари числились в списках военно-спортивных клубов, где изучали карате и прочие боевые искусства по программе «Русский бой». Эмблемой клуба был цветок Перуна – древнеславянская свастика. Настольной книгой был «Майн кампф» Гитлера. Как только в «РУСАМКО» поступал сигнал о том, что какой-то генерал в Министерстве обороны, либо депутат, либо журналист занялись расследованием его деятельности, Кокошин отправлял на разборку с ними своих «рыцарей». Разборки всегда были жестокими и чаще всего заканчивались для противников Янычара смертельным исходом. Источник в Чечне добавил к этому, что Кокошин и сам имеет черный пояс мастера карате и одинаково владеет правой и левой руками при стрельбе и метании ножа. И еще одна деталь – полковник голубой, а потому не надо ему предлагать девок.

Рубакину шейха порекомендовал Кокошин как египетского торговца оружием, который поставлял его по всему исламскому миру. Он убедил генерала поехать на встречу с ним в Египет, потому что трое самых важных клиентов «РУСАМКО» на Ближнем Востоке и в Африке почти одновременно пришли к власти в своих нищих странах с помощью оружия, поставленного Рубакиным и Ко. Поняв, что Россия деньгами им помочь не сможет, прежние клиенты Рубакина довольно быстро переключились на американцев, а те в свою очередь посоветовали новоиспеченным премьерам и президентам закупать американское оружие, а в России иметь дело только с его официальными экспортерами. Рубакину дали понять в Москве, чтобы он в этот садик, где можно было крупно попасть, больше не ходил.

Шейх показался Кокошину подходящим дилером для «РУСАМКО». По своим каналам он разузнал о нем все, что мог. Но не узнал главного – шейх Ареф буквально за неделю до их приезда был назначен эмиром «Аль-Каиды» в Верхнем Египте. Мир торговцев оружием тесен. О бизнесе «РУСАМКО» и его перевалочных базах Ареф знал явно не понаслышке. Закупочный лист шейха свидетельствовал о его хорошей осведомленности и о том, что деньги у него были немалые. Помимо обычных поставок автоматов Калашникова АК-47, минометов, гранат и ручных пулеметов Стечкина, он попросил продать ему через Италию или Францию 500 переносных ракетных комплексов «Игла» с пусковыми устройствами, а через Сирию – противотанковые ракеты 3-УБК-10 и 3-УБК-20, а также запчасти и снаряды для танков Т-72. Рубакин согласился на закупки по всему списку, но за «Иглу» заломил тройную цену, объяснив это особой сложностью таких поставок, хотя и знал заранее, что минимум половину этой партии возьмет в Чечне. Под конец шейх спросил, а сможет ли генерал помочь ему закупить пару беспилотных самолетов-разведчиков и комплекс ПВО С-300.

– Это практически невозможно, – сказал Рубакин. – Хотя этот С-300 сделали уже лет двадцать назад, он до сих пор лучше и американского «Пэтриота», и израильского «Барака». Мы, конечно, попытаемся, но обещать не буду.

– Китайцам, однако, вы его продали, – заметил шейх.

– Не мы, – ответил Рубакин. – Это Рособоронэкспорт. И, кстати, они это не рекламировали. Так что вы хорошо осведомлены, уважаемый.

– Кстати, хотелось бы знать, кто ваш end-user?[6] – вставил свое слово все время молчавший Кокошин.

– Йемен, – ответил шейх. – А С-300 нас просили закупить пакистанцы.

– Это тем более нереально теперь, – сказал Рубакин, – когда Россия продает столько оружия Индии. Больше чем на полтора миллиарда долларов.

– У нас есть деньги, и большие, и мы готовы платить дороже, чем все другие, – настаивал шейх. – Если бы, например, такой комплекс с вашей помощью случайно оказался в Чечне… А дальше это была бы уже наша забота.

– Через Панкисское ущелье в Грузии? – спросил Рубакин. – Что ж, я подумаю. У нас там есть свои люди.

– Я уверен, что результат раздумий нашего высокого гостя будет положительным. И в знак нашего доверия мы подготовили вам этот чек в виде аванса, – сказал шейх.

Выслушав перевод, генерал удовлетворенно хмыкнул: «Как, стервец, излагает!» Шейх хлопнул в ладоши, и слуга, поклонившись Рубакину, подал ему на серебряном блюде голубой конверт. Быстро вскрыв его, Рубакин взглянул на чек и сказал:

– Мне нравится ваша уверенность, господин Ареф. Я полагаю, что теперь для нее у вас есть солидные основания.

Из переговорной, где без ведома «Варяжского гостя» велась видеозапись его разговора с шейхом, гостей провели в зал, декорированный под огромную бедуинскую палатку. Их усадили на мягкие ковровые подушки за столиками, уставленными восточными яствами.

– Мы хотели бы предложить вам сегодня сирийскую кухню, – сказал шейх. – По традиции сирийцы предлагают перед горячим блюдом до тридцати специальных закусок. Мы с Ибрагимом, – кивнул он на переводчика, – не употребляем алкогольных напитков, но гостям у нас это не возбраняется.

Принесли виски «Johnny Walker Gold Label» по заказу генерала и финскую водку «Absolut» с малиной Кокошину. Обед проходил молча, о деле больше не говорили. Четыре музыканта в глубине шатра тихо наигрывали восточные мелодии. Когда трапеза закончилась, принесли роскошный французский коньяк «Hardy» тридцатилетней выдержки. Музыканты оживились. Там-там и калебас задали свой особый ритм мелодии восточного танца. Вышла танцовщица в прозрачной газовой парандже и в таких же шароварах. Она крутила бедрами так, что они жили как бы отдельно от всего тела, словно вращались вокруг позвоночника, который при этом оставался прямым и неподвижным. Живот ее заходил волнами. Играла каждая мышца.

Выгнув спину назад, танцовщица бедрами пошла вперед, как бы приглашая гостей к любовным играм. Дойдя до Рубакина, она стала обвиваться вокруг него, хотя ни разу его не коснулась даже своими монистами. Точно так же, неторопливо, она обслужила шейха, Кокошина и переводчика. Затем вышла еще одна танцовщица помоложе, за ней еще две. У каждой из них теперь был свой объект за столом – каждому мужчине они дарили свой особый, только ему предназначенный танец живота. Когда музыка закончилась, танцовщицы сели рядом с гостями и, зазывно улыбаясь, обвили их шеи руками.

Рубакин первым достал бумажник и засунул своей избраннице сто долларов за резинку чулка. Кокошин доллары тратить не стал. Он достал из кармана золотую цепочку и отдал ее своей танцовщице. Шейх не подал вида, что заметил это нарушение принятого у него этикета, согласно которому одаривает танцовщиц только он сам.

Рубакин попридержал свою даму, когда та сделала попытку освободиться из его медвежьих объятий, но шейх сделал ей знак, и она покорно уселась у ног генерала.

– Она может остаться с вами на ночь, генерал, хотя это у нас и не принято. Танцовщицы живота хороши только в танце, но не для секса. Как правило, у них еще в детстве вырезают клитор, чтобы они не слишком возбуждались в танце. Для любовных утех у нас есть что вам предложить.

Шейху сообщили из России о том, что генерал обожает молоденьких проституток, на чем едва и не погорел в свое время в ГДР. Он хлопнул в ладоши. Вошли две юные газели, прикрытые только газом. Одна из них подошла к генералу, другая к Кокошину. «Эту!» – показал Рубакин на свою газель, выпустив из рук танцовщицу, которая поклонилась в пол шейху и выбежала из шатра. Другая «газель» оказалась юношей, и Кокошин, сразу же насторожившись, хотел было проявить твердость, но не устоял. Он сделал пареньку знак, и тот повел его в номер, где все уже было готово для любовных утех, включая видеокамеры.

Попрощавшись с гостями, шейх набрал одному ему известный номер по мобильному телефону и почтительно обратился к своему абоненту по-арабски: «В основном я договорился обо всем, досточтимый. Осталось утрясти детали…».

6. Полковник Джонсон получает задание

Полковник Тимоти Бартлет был потомственным разведчиком. Его предки служили по секретному ведомству Ее Величества со времен Столетней войны. Он пришел работать в «Интеллидженс сервис» (МИ-6), когда ее штаб-квартира еще была прописана в Бродвей-билдинг. «Вавилон на Темзе», как прозвали лондонцы новую штаб-квартиру МИ-6, ему не нравился ни изнутри, ни снаружи. Потратив свыше 600 миллионов фунтов стерлингов на сооружение и оборудование этого шпионского дворца, его строители умудрились создать эталон безвкусицы – нечто вроде бетонного рождественского торта с тремя башенками кремового цвета. Единственное, что пришлось полковнику по душе, – это вид на Темзу, который открывался из его кабинета на шестом этаже.

Он любил ходить на работу пешком вдоль набережной. Бартлет испытывал подлинное наслаждение, ощущая себя обычным лондонцем, которого никто не мог заподозрить в том, что он несет в своем черепе топ-секреты тайной службы Ее Величества.

В то февральское утро, когда солнце и теплый ветер с Ла-Манша разогнали лондонский смог, он шел по набережной на встречу со своим коллегой полковником Робертом Джонсоном. Они договорились с ним встретиться у памятника Уинстону Черчиллю неподалеку от Вестминстерского аббатства и оттуда – хоть путь и неблизкий – пойти пешком к «Вавилону».

Бартлет давно не был у этого памятника и был немало удивлен, когда увидел, что рядом с ним расположился настоящий свинарник. В загоне бегали и хрюкали поросята, а одна большая свиноматка лежала брюхом вверх на асфальте, посыпанном сеном. Оказалось, что это протестуют фермеры против какой-то очередной уступки правительства Евросоюзу. Если бы знали эти бедолаги, – подумал Бартлет, – что стояло за этой уступкой и какие силы были задействованы, чтобы она была уступкой только по форме, но победой по сути, и сколько пришлось для этого потрудиться МИ-6.

Бронзовый премьер смотрел на все это сверху вниз со своей легендарной снисходительной улыбкой, словно хотел сказать всем соотечественникам, из поколения в поколение сражающимся с ударами судьбы, свою знаменитую фразу: «Это не конец. Это даже не начало конца. Возможно, это конец начала».

Джонсон пришел вовремя. Как и Бартлет, он хорошо усвоил, что точность – это не только вежливость королей, но и оружие разведчика.

– Кто бы мог подумать, – сказал Бартлет, поздоровавшись с полковником, – что в самом центре Лондона нам подложат свинью!

– И не одну, – подхватил его шутку Джонсон. – У нее большое потомство.

Со стороны они походили на двух обитателей богатого лондонского пригорода, которые выбрались по делам в Лондон и больше всего на свете озабочены тем, как бы эти дела поскорее закончить и вернуться к себе на лоно природы.

Как только, обогнув собор, они вышли на пустынную набережную, Бартлет сказал:

– Я не хотел говорить с вами о нашем деле в «Вавилоне», Джонсон. Везде есть уши. По парадоксу вещей, даже в лондонской толпе меньше шансов нарваться на «крота», чем в нашем офисе.

– Вы это серьезно, Бартлет? – спросил Джонсон.

– Вполне, друг мой. Хотя, конечно, я не имею в виду никого конкретно. Просто опыт американцев и особенно дело Эймса заставляют нас быть осторожными и в МИ-6. Тем более что дело нам предстоит очень непростое. Вы когда-то были близки с нашим агентом по имени Blackbird…

– Вы подняли мое дело, Бартлет? Что вас к этому побудило?

– Ничего личного, коллега. Дело в том, что Блэкберд в последнее время работает с русскими поставщиками оружия, которые весьма успешно перехватили этот бизнес у государства. Одна из их баз, как оказалось, расположена во Франции, в знакомых вам местах, а именно в Манге. Там работает некто Виктор Моховой. Время от времени он использует Блэкберд для работы с русскими, которые приезжают к нему из Москвы. Он непрост, этот господин Моховой…

– Я знаю его, – сказал Джонсон. – Он в свое время работал в ГРУ под прикрытием госфирмы «Совэкспортуголь». У него и кличка была «Угольщик». После распада Союза его друзья приватизировали «Совэкспортуголь» и наладили поставки угольного порошка и антрацита в Европу. Моховой использовал для этого свою базу во Франции, где все импортеры угля и фрахтовщики его прекрасно знали. Как утверждают, после того, как он занялся частным бизнесом, его из разведки с позором выгнали. Но это может быть и легендой. У меня есть на него свое досье. Я его вам передам в офисе. А какая у него теперь легенда во Франции?

– Для французов он «новый русский», независимый предприниматель, владелец фирмы «Наш уголь». Но, как мы выяснили, для него эта фирма больше прикрытие, чем реальный бизнес. Реальный – это оружие. Мы впервые засекли парней Мохового, когда они поставили большую партию «калашниковых» сербам. Думаю, что именно через них шли поставки Караджичу. Впрочем, они поставляли оружие и косовским албанцам, не напрямую, а через палестинцев. Затем их видели на переговорах в Анголе, куда они ездили с одним русским олигархом, зовут его Семен Гамадакис, кличка – Янычар. Судя по всему, он и держит в своих руках весь этот бизнес. Он, кстати, долго жил во Франции, и у него там связи на хорошем уровне, хотя и не выше, чем в России. В Анголу Янычар помимо стрелкового оружия поставил пару установок «Град» и еще с десяток вертолетов «КА-2», бронетранспортеры и даже три транспортных самолета.

– И вы, зная об этом, ничего не предпринимали?

– В наши дни, дорогой Джонсон, – парировал Бартлет, – оперативное пространство, в котором действуют секретные службы, куда сложнее, чем тридцать-сорок лет назад. Здесь нередко приходится использовать совет, который нам оставили друиды, великие маги и знатоки рун. Так вот, одно из их наставлений звучит так: «Делай, ничего не делая, и все будет сделано». Это только кажется, что мы ничего не делаем. В реальной ситуации мы используем даже наших противников в своих целях, и они не догадываются, что исполняют роль наших оперативных структур. В Югославии, например, нам не пришлось искать или создавать повод для вторжения – его дали нам те же люди Мохового, когда стали поставлять оружие Караджичу и сербам в Косово. А мы как бы в противовес им помогли исламистам поставить оружие косовским албанцам. Мы не взяли их в союзники, мы просто не стали их останавливать. И ситуация выровнялась как бы сама собой, но весь этот процесс мы контролировали от начала до конца. Тем более что исламистам оружие тоже поступало через Мохового. Иногда для управления миром требуется отсутствие управления, а в других ситуациях для этого нужна шоковая терапия. «Всему свое время», как учил нас Экклезиаст.

– Не давите меня интеллектом, Бартлет. Я практик разведки. И когда я работаю в поле, мне не до Библии, – ответил Джонсон. – Я не верю, что Моховой независимый коммерсант. И если его и не приняли обратно в ГРУ, то без Министерства обороны в таком деле он все равно не обойдется.

– Отчасти вы правы, – согласился Бартлет. – Еще когда русские выводили свои войска из «Зоны» в Германии, Янычару удалось купить несколько генералов из службы тыла. По сей день его люди получают свой товар непосредственно в частях, прямо со складов Министерства обороны и, что еще опаснее, непосредственно с военных заводов, откуда они берут оружие еще до того, как его официально зарегистрируют. Их услугами пользуются и крупные военные фирмы, которые производят боевые самолеты, вертолеты, «Град» и «Иглу». Но не военные используют Янычара и таких его поставщиков, как Моховой, а они – русских военных. И не только их…

– И все это идет через Францию?

– Моховой с крупными изделиями пока напрямую не работает. Авиатехнику, танки, БТР и ракетные установки они доставляют морем по прямым адресам. А во Франции у них, как сообщает Блэкберд, скопились большие запасы стрелкового оружия, мин и легких ракет. Как они это туда перебрасывают, Блэкберд не знает. Поэтому мы с вами должны выяснить в первую очередь, как их товар попадает во Францию, сколько его там и где он хранится? Второе – серьезнее. Блэкберд сообщает, что в первых числах марта Моховому доставят в Манг небольшую партию ракет «Игла» – 50 штук для начала. «Иглу» только что перехватили в Америке в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Там агент ФБР выступил в роли исламиста, и на него, кстати, по наводке русских, клюнули торговцы оружием. Одним из тех, кто продавал «Иглу», был британский подданный Хемант Лахани. Лахани арестовали в тот момент, когда он пытался забрать из багажа ящик с ракетой внутри. На ящике стояла маркировка «медикаменты». Его и еще двоих его подручных будут на днях судить. Янки установили, что Лахани работает с Бен Ладеном. У нас есть серьезные опасения, что ракеты Моховому заказали люди из «Аль-Каиды», которые готовят удар по Англии. «Иглу» могут использовать для стрельбы по взлетающим самолетам в Хитроу. Примерно так же, как это делают чеченцы у себя на Кавказе с русскими самолетами.

– Итак, дело дошло до Англии. Бремя белого человека в наше время выглядит несколько иначе, чем во времена Киплинга… – сказал Джонсон.

– Пусть вам это не покажется чудовищным, – ответил Бартлет, – но я, будь моя воля, дал бы этим арабам сбить один, максимум два самолета. Тогда общественное мнение повернулось бы против исламистов, и их было бы легче разгромить в Англии, не особо оглядываясь на защитников прав человека. Но наш директор не хочет так рисковать – боится сломать себе шею. Перед нами поставлена задача сорвать эти поставки во что бы то ни стало. Французы не хотят пока ссориться с русскими, но и у них деятельность господина Мохового восторга не вызовет, если они узнают, каким углем он занимается. Сами русские наконец поняли, насколько опасны такие люди, как ваш Угольщик. Прежде всего потому, что они дискредитируют государственный оружейный бизнес.

– Это ваши догадки, или вы знаете точно, что русские это поняли? – спросил Джонсон. – Ведь раз поняли, то будут действовать.

– Догадки, друг мой. Исключительно догадки. Но не беспочвенные.

– А что французы? Не может быть, чтобы они не пасли Мохового?

– От них мы сигналов пока что не получали, – ответил Бартлет. – А сами французов во все это до поры не посвящали, так как мы объективно использовали фирму Мохового в своих целях в Боснии, в Сербии и в Африке. Но теперь с ним пора кончать, и прежде, чем это сделают русские или французы. Я понимаю, что перспектива возвращения во Францию у вас большого восторга не вызывает. Но у нас нет выбора. Вся надежда на вас, Джонсон.

– Я попробую, но мне потребуется контакт с Блэкберд и толковый помощник.

– Очень толкового не обещаю, – сказал Бартлет. – Контакт с Блэкберд я вам обеспечу, и техническую поддержку тоже. Но вот насчет помощника… У нас, как и везде, кадровый голод. И все же один парень у меня для вас есть, вы его знаете.

– Кто это?

– Джон Беркхем.

– Вот как. Это говорит о том, что операция обещает быть серьезной.

– И весьма нелегкой, – уточнил Бартлет. – Беркхем будет вам вдвойне полезен, так как лучше него никто не поддержит вашу легенду. Он будет работать там под фамилией Робинс. Надеюсь, двух дней на сборы вам хватит?

Джонсон кивнул в знак согласия как раз в тот момент, когда они подошли к своему «Вавилону».