Призыв

© Лисовский А.В., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке,  оформление. ООО «Издательство  «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Иисус явился пастору Клэну Уиллеру во сне. Высокий, здоровый и сильный, в золотистом сиянии, он шагал по луговой траве и между деревьями, а Уиллер следовал за ним. Стоял день, ясный славный день, и солнце пари́ло, теплое и белое, в высоком синем безоблачном небе. Деревья и растения вокруг него были зелеными: ни пыли, ни грязи на этой яркой зелени, а трава под ногами – мягкая, шелковистая, слегка пружинящая. Свежий воздух звенел от птичьего пения.

Иисус обошел заросли невысоких кустиков манзаниты, и теперь Уиллер понял, где они находились. Он узнал пустующее зернохранилище и несколько передвижных домишек-трейлеров, стоявших рядом с шоссе 370 на северной стороне городка. Только… только это была теперь не пустыня. И трейлеры уже не выглядели такими обшарпанными, как обычно. В самом деле, каждый из них сверкал свежей краской, а вокруг них в жирной плодородной почве были посажены яркие цветы. И зернохранилище, по-прежнему пустующее, также выглядело обновленным и отремонтированным, как будто кто-то готовился в него въехать.

Двигаясь легко и грациозно, почти скользя над травой, Иисус поднялся по насыпи к шоссе и, ступив на него, пошел вперед по разделительной полосе. Уиллер последовал за Ним. Они миновали новую заправочную станцию «Тексако», потом огороженный недавно отремонтированным забором заброшенный загон для лошадей Уильямса, пока не достигли узкого прохода между пустующим зданием дирекции горнорудного предприятия и находившейся на вершине холма горной лабораторией.

Иисус остановился и повернулся к Уиллеру. Лицо Спасителя обрамляли прекрасные волосы, падавшие густыми кудрями Ему на плечи, а каштановая, с рыжеватым оттенком бородка сверкала в солнечных лучах. Лицо Его выражало бесконечное терпение и понимание, и когда Он заговорил, в голосе Его, твердом и одновременно успокаивающем, прозвучала Истина.

– Клэн, – сказал Он, и Его голос был как музыка для ушей Уиллера, – я выбрал тебя для особой задачи.

Уиллер хотел ответить, хотел упасть на колени и, всхлипывая, пробормотать благодарности, но почувствовал, что не может двинуться, завороженный мощью, исходившей от Христа.

Иисус поднял руку и показал на землю вокруг себя.

– Здесь ты построишь Мою церковь.

Теперь Клэн Уиллер снова обрел голос.

– Какую церковь должен я построить?

Иисус ничего не сказал, но церковь немедленно предстала внутреннему взору Уиллера. В одно мгновение на него снизошло озарение, и он увидел церковь во всех деталях: ее размеры, материалы, из которых она будет построена, все предметы, находящиеся в ней. Это было потрясающее здание по масштабности его замысла, грандиозное свидетельство славы Господа, по сравнению с которым древние храмы казались лишь бледными тенями; оно было слишком величественным и впечатляющим для городка, подобного Рио-Верди.

– Величие Господа можно славить в любом месте и в любое время, – сказал Иисус, ответив на его сомнения еще до того, как Клэн успел их высказать. – Господу нет нужды помещать Его церковь там, где люди заметят ее: люди увидят ее там, где она будет построена.

И Уиллер понял. Верующие, достойные, заслуживающие этого, узнают о том, где возведена церковь, и постараются посетить ее. Пилигримы со всего мира стекутся в Рио-Верди, чтобы приобщиться к славе Христа, отраженной в великолепии Его церкви. Слепые прозреют, направив свои незрячие глаза на нее, калеки исцелятся, прикоснувшись к ее стенам. Верующие будут вознаграждены, неверующие уверуют, неправые исправятся, и царство Бога на Земле вырастет из этого скромного семени.

Глаза Уиллера наполнились слезами, и божественный образ Спасителя стал размытым.

– Я… я люблю Тебя, – запинаясь сказал Уиллер, опустившись на колени.

Иисус улыбнулся такой сияющей и блаженной улыбкой, что свет от нее пробил завесу слез и озарил лицо Уиллера.

– Я знаю, – сказал Он.

Когда Уиллер проснулся, было утро, и он лежал, уставившись на белый с отслаивающейся краской потолок над своей кроватью. Пастор немного помедлил, раздумывая, а потом сбросил одеяло, встал и пошел по холодному деревянному полу к окну, одновременно чувствуя и испуг, и воодушевление. У него не было никаких сомнений в подлинности своего прозрения: в том, что он видел Господа Иисуса Христа. Господь говорил с ним. Искренность и рвение Уиллера, его неутомимые усилия распространять учение Господа были отмечены на Небесах, и именно его избрал Иисус для выполнения этого долга: возведения величественного монумента во славу Господа.

Иллюзий на собственный счет у Уиллера не было. Он был маленьким человеком. Он не мог состязаться в популярности с телевизионными проповедниками-евангелистами, никогда не был известной в стране фигурой, и, наверное, никогда не станет ею. Хотя, если задуматься, возможно, Господу не нравилось, как популярные проповедники торгуют Его именем, извлекая из него личную прибыль. Возможно, Он искал именно такого, как Уиллер, скромного пастора для выполнения своих желаний.

Клэн не был настолько тщеславным, чтобы полагать, будто он – единственный на всей Земле человек, удостоенный чести служить Господу, и он не удивился бы, узнав, что Иисус беседовал с несколькими посвященными, поручив им строить церкви в разных странах по всему миру. Было бы нереально предполагать, что он, Клэн Уиллер, был единственным избранным из миллиардов людей, живущих на планете, кому доверено выполнить предначертание Господа.

И все же… Он думал о Ное, думал о Моисее, думал об Аврааме.

Уиллер выглянул из окна и посмотрел вниз по склону холма на фасад заброшенного магазина, где был вынужден провести первые собрания прихожан своей церкви. На самом деле фасад был не виден – пастор мог разглядеть только маленькую часть его покрытой черным рубероидом крыши, зажатой между соседними зданиями, – но он знал, что магазин именно там, и ему было приятно сознавать это. Уиллер нашел свое место в этом городке, не располагая ничем, кроме собственного красноречия и непоколебимой веры в Господа Иисуса Христа. Последние десять лет он проповедовал в Рио-Верди, и, хотя в городке были и обычные церкви, у него появились верные последователи. Пожертвования в конце концов позволили ему оставить заброшенный магазин и выкупить здание старой пресвитерианской церкви, прихожане которой построили на востоке городка новое большое здание. Он расширял свою паству, не идя ни на какие уступки современным веяниям, отказываясь следовать примеру крупных церквей и искажать слово Господа, проповедуя, как они, веротерпимость.

…И вот Иисус вознаградил его.

Уиллер отвернулся от окна. Он знал, что должен сделать. Теперь его путь был освещен, и он получил подробные инструкции. Он возьмет кредит, продаст свой дом, будет собирать пожертвования и сделает все необходимое для строительства новой церкви. Будет встречаться со своими последователями на пустующем участке рядом с закусочной «Дэйри Куин», как в те дни в Финиксе, когда у него была только палатка.

Воля Господа будет выполнена.

Тени съеживались, так как яростное солнце пустыни поднималось все выше и набирало силу. Уиллер снова уставился в окно. Он все еще чувствовал прилив адреналина, но страх и возбуждение, испытанные им всего несколько секунд назад, превратились в нечто, напоминавшее умиротворенность, которую он испытывал, когда стоял рядом с Иисусом. Он был удивительно спокоен, хотя ожидал, что будет чувствовать напряжение, как будто тяжесть всего мира неожиданно легла на его плечи.

Уиллер встретился с Иисусом Христом и говорил с Ним; ему поручили построить величественный храм Господа, попросили стать участником самого важного события в истории современного христианства, и все же он ощущал какую-то непонятную отстраненность от всего этого, как будто наблюдал, что все это происходит с кем-то другим.

Уиллер улыбнулся, глядя на захудалый городок. Он находился сейчас в маленьком доме среди вполне заурядных людей, живущих в этой дыре на краю пустыни, но лишь ему был известен ответ на вопрос, который ставил в тупик величайших мировых теологов. Вопрос не был важным, чем-то таким, что могло потрясти все основы, и все же именно ответ на этот вопрос, а не все остальное, открывшееся проповеднику сегодня ночью, принес ему облегчение.

Черный.

Любимым цветом Иисуса был черный.

Сью Уинг старалась быть совсем незаметной, стоя у кассового аппарата в ресторане и держа в руках только что отпечатанные меню блюд, продававшихся навынос.

Она слышала, как позади нее на кухне громко спорили на кантонском диалекте ее родители. Мать настаивала, чтобы кондиционер был установлен на 27 градусов, чтобы сэкономить, а отец – что его нужно установить на 21 градус, тогда посетители будут чувствовать себя комфортно.

Спор родителей не смог полностью заглушить диссонансные звуки китайской музыки – ее слушала бабушка, и эта негромкая музыка воспринималась как подходящий фон для горячего спора родителей.

Сью взяла еще одно меню, аккуратно совместила углы и сложила его пополам.

Она взглянула поверх кассового аппарата на единственных посетителей ресторана – это была пара яппи, которые, очевидно, остановились в городке, направляясь на озеро или на ранчо, превращенное в базу отдыха. У них были каштановые волосы и похожие прически – правда, стрижка у мужчины была чуть короче, – они были одеты дорого, но с нарочитой небрежностью, чтобы было сразу видно, какие они стильные, но умеющие расслабиться на отдыхе. Женщина сдвинула свои модные, почти прозрачные солнечные очки на лоб, а мужчина положил свои на стол у локтя. Через окна ресторана Сью видела красную спортивную машину, на которой приехала эта пара.

Сью не нравились эти мужчина и женщина, не нравилось, как они снисходительно оглядывали интерьер маленького ресторанчика, торговавшего едой навынос, будто ожидали обнаружить в подобном заведении поджидающих их официантов и банкетные столы; не нравилось, как они самодовольно и пренебрежительно усмехались, читая меню.

Она снова поглядела на пару. Приезжие ели палочками, и, хотя неплохо с ними справлялись, Сью видела в этом какую-то фальшь и претенциозность. Она никогда не могла понять, что заставляет богатых белых американцев пользоваться палочками, когда они едят китайские блюда. Эти люди ведь никогда не пользуются палочками в другое время – например, когда едят американские или мексиканские блюда или когда готовят сами, – но настаивают на том, чтобы им давали палочки в китайских ресторанах. Хотят приобщиться к этническому колориту и расширить свой культурный кругозор? Сью не знала.

Она не знала также, почему ее родители и бабушка пользовались исключительно палочками – сама она выбирала или вилку, или палочку в зависимости от того, что подавали на стол. Ее брат Джон предпочитал вилку и вообще редко пользовался палочками.

Женщина подняла глаза, и Сью немедленно переключила внимание на меню.

– Мисс? – окликнула ее женщина и подняла, привлекая внимание, руку.

Сью обошла кассу и подошла к столу.

– Можно нам еще соевого соуса? – Женщина произнесла «соевый» со странным носовым призвуком, очевидно, считая, что так это должно звучать по-китайски, но на самом деле ее интонация не имела ничего общего ни с мандаринским, ни с кантонским диалектом.

– Конечно, – сказала Сью.

Она поспешила на кухню и взяла несколько маленьких пакетиков с соусом из ящика, стоявшего у двери. Родители прекратили спорить сразу же, как только она вошла в кухню: отец вернулся к плите, а мать вышла через заднюю дверь в маленькую комнатку, где бабушка резала овощи.

Сью вернулась в зал ресторана. Мужчина и женщина не обратили внимания на ее появление, и она положила пакетики с соевым соусом рядом с их тарелками.

Вернувшись к кассе, Сью снова принялась складывать меню.

В кухне теперь стало тихо – единственным источником звуков был кассетный плеер бабушки. Сью смотрела на меню и складывала их одно за другим. Родители больше не возобновляли свой спор, опасаясь, что она их услышит. Они всегда так поступали, притворяясь в присутствии детей, ее и Джона, будто они всегда во всем согласны друг с другом и никогда не спорят. Сью с братом знали, что это не так, но никогда ничего по этому поводу не говорили. Во всяком случае, своим родителям.

Иногда ей хотелось, чтобы ее семья в открытую обсуждала свои проблемы, как типичные американцы, вместо того чтобы пытаться все держать в секрете. В долгосрочной перспективе так было бы гораздо лучше.

Парочка яппи уехала, оставив слишком большие чаевые. Сью убрала со стола и отнесла тарелки в раковину, и ее мать, радуясь, что у нее появилось дело, принялась их мыть.

– Убери со стола, – резко приказал ей отец на английском.

– Я всегда это делаю, – ответила Сью.

Она схватила мокрую тряпку и вернулась в зал. Вытирая стол, подняла глаза и в окне увидела Джона, бежавшего по улице к ресторану. Он перепрыгнул через узкую канаву, отделявшую парковку, и, пробежав участок земли, резко распахнул дверь ресторана, так что колокольчик на ней звякнул. В зале ресторанчика он бросил свои учебники на ближайший стол у двери и направился в кухню, чтобы чего-нибудь попить.

– Пятница, – сказал он. – Наконец-то.

Сью незаметно наблюдала за братом. Он запыхался, но не казался испуганным, так что она немного расслабилась. На прошлой неделе пара задир из школы пригрозили побить его, и он в ужасе прибежал домой. Сью предположила, что на этой неделе хулиганы переключились на кого-то другого.

Он вернулся через пару секунду с банкой газировки «Доктор Пеппер» в руке.

– Из-за чего они поругались на этот раз? – спросил мальчик, кивнув в сторону кухни.

Сью улыбнулась.

– А ты не догадываешься? – Они оба помолчали. – Из-за кондиционера.

– Из-за кондиционера? Снова? – Джон ухмыльнулся и покачал головой. – Давай поставим регулятор на пятнадцать градусов и откроем все двери, чтобы воздух шел наружу. Тогда они оба взбесятся.

– Прекрати! – оборвала его девушка, смеясь.

– Это было бы забавно.

Сью бросила в мальчишку тряпку. Тот поймал ее и попытался вытереть ею Сью, но та уклонилась, спрятавшись за стол.

– Ты не сможешь убежать от меня!

Они принялись носиться друг за другом вокруг четырех столов, находившихся в маленьком зале, кричали, перебрасывались тряпкой, пока из кухни не вышел отец, сердито велевший им прекратить.

Возня прекратилась, и разочарованный Джон, нахмурившись, протянул тряпку отцу.

– Еще один веселый пятничный вечер в семье Уингов, – сказал он.

Посетителей не было, и, вместо того чтобы поужинать, как обычно, после закрытия ресторана, они уселись за стол рано. Около семи часов отец принес блюдо жареной свинины с лапшой чоу фан, поставил его на самый большой стол и велел Сью и Джону – оба они были заняты чтением – принести палочки и вилки. Дети отложили книги и отправились вслед за отцом на кухню, где мать и бабушка накладывали в чашки рис.

Еда была вкусной, спор по поводу кондиционера – разрешен, и после ужина, когда все выпили по чашке бульона и Сью убрала со стола, она сообщила родителям, что собирается в кино, где последний день показывают новый фильм Вуди Аллена.

– И я! – сказал Джон. – Я тоже хочу пойти.

– Нет, – сказала Сью.

– Почему нет? – спросила ее мать по-китайски. – Почему бы тебе не взять брата с собой?

– Потому что я иду в кино с другом.

– С каким другом?

– Мама, мне двадцать один год, и я достаточно взрослая, чтобы меня не допрашивали о том, с кем я буду смотреть дурацкий фильм.

– С парнем? Ты собираешься в кино с парнем?

– Нет.

– Точно, с парнем. И ты стесняешься показать его своей семье и встречаешься с ним тайком от нас.

– Отлично. Тогда я не пойду.

– Иди, – вмешался отец. – Все нормально.

– Но мы даже не знаем этого парня!

– Да нет никакого парня! – раздраженно выкрикнула Сью. – Если я решу отправиться на свидание, то скажу тебе. Я не иду на свидание.

– Тогда почему я не могу пойти с тобой? – спросил Джон.

– Потому что у фильма рейтинг «Р» [2].

– Рейтинг «Р»? – переспросила мать. – Я не уверена, что тебе следует смотреть этот фильм.

– Я видела уже тысячу фильмов с рейтингом «Р» по кабельному телевидению. Как и ты, и Джон.

– Тогда почему мне нельзя пойти? – снова спросил брат.

Сью всплеснула руками.

– И не думай об этом! – Она перешла на английский. – Боже, если бы я знала, что все окажется так сложно, то и не заговорила бы об этом!

– Ты можешь идти, – сказал отец. – У нас сегодня мало работы. Я без тебя обойдусь. – Он повернулся к жене и Джону. – Она достаточно взрослая, чтобы делать с друзьями то, что ей хочется. И имеет право сама решать.

Сью глубоко вздохнула.

– Спасибо, – поблагодарила она отца, а потом посмотрела на мать, которая ей улыбнулась и одобрительно кивнула головой.

– Мне тебя встретить, когда закончится кино?

Сью отказалась, покачав головой.

– Я приду домой сама.

– Ты уверена? Так поздно?

– Со мной все будет в порядке.

– А когда ты вернешься? – спросила мать девушку.

– Кино начинается в восемь, а заканчивается в девять тридцать; значит, я буду дома к десяти. – Сью взглянула на настенные часы. – Мне пора идти, а то опоздаю.

Девушка взяла свою куртку со стула, стоявшего у входа в кухню, и поспешно убежала, пока мать не придумала еще какой-то аргумент. Все дело было в том, что в кино она шла одна, и происходило это гораздо чаще, чем Сью была готова признаться родителям. Обычно она ходила в кино одна не потому, что не было спутников, а потому, что так ей самой нравилось. Хотя на этот раз ее решение не было абсолютно добровольным. Сью предложила Шелли и Джанин отправиться вместе с ней, но ни одна из подружек не захотела смотреть этот фильм. Однако девушка не хотела лишать себя удовольствия из-за того, что у нее не нашлось в этот раз спутниц.

Сью знала, что родители, особенно мать, запретили бы ей уходить из дома, если бы узнали, что ей нравится быть одной: ходить в кино, за покупками и заниматься другими делами, которые принято делать в компании, – одной, без друзей и подружек. Вероятно, они сочли бы это позором для семьи и решили бы, что с ней что-то не так или что у нее появились серьезные проблемы.

Хотя никто из родителей пока прямо ей ничего не говорил, и так было ясно, что они серьезно озабочены: Сью уже исполнился двадцать один год, но она еще не вышла замуж. Ее мать постоянно повторяла, что у нее в этом возрасте уже была двухлетняя дочь. Сью ничего не отвечала, но про себя думала, что, если бы она забеременела в девятнадцать, ее родители решили бы, что она потаскуха, испорченная западным миром.

По этому вопросу бабушка, которая обычно поддерживала девушку в спорах, была полностью согласна с ее родителями. Она даже предложила отослать внучку в Сан-Франциско к тете, где можно найти чудесного китайского парня.

Сью уже давно не пыталась объяснять, что выйдет замуж тогда, когда будет готова к этому и полюбит кого-то, а не тогда, когда это предписывается традицией. Теперь она только улыбалась, кивала согласно головой и ждала окончания разговора.

Когда девушка выходила на улицу, ей пришлось отступить в сторону, потому что к магазину подъехала машина. Сью свернула направо и пошла по песчаной тропинке, вившейся между кактусов и тополей, по которой можно было быстро дойти от их ресторана до заднего двора торгового центра «Башас».

Кинотеатр находился на дальней стороне торгового комплекса, и она чуть не опоздала: когда усаживалась в кресло, свет уже погас и началась реклама.

Это был хороший, но не лучший фильм Вуди Аллена. Не «замечательный», как сказали ей Сискель и Эберт, но забавный и глубокий, и его стоило посмотреть. Однако те, кому, как и ей, фильм нравился, были явно в меньшинстве. Зрители громко комментировали вслух происходившее на экране, видимо, считая это вместе со своими друзьями остроумным. Но Сью не нравился грубый подростковый юмор. Немногочисленные зрители чаще смеялись над ремарками этих шутов, чем над по-настоящему смешными эпизодами, и девушка даже начала жалеть, что не дождалась, пока фильм появится на видео.

Кино закончилось, и она не спеша пошла через парковку.

Та была почти пустой: на ней стояло лишь несколько автомобилей, припаркованных у входа в кинотеатр. Сью остановилась и посмотрела на темное и безлунное небо, усеянное крупными звездами. Прохладный воздух напоминал о скорой зиме. Слабый ветерок доносил из пустыни дымок горевшего в костре мескитового дерева.

Девушка глубоко вдохнула прохладный воздух. Ей нравились такие вечера, но почему-то они всегда навевали на нее печаль. Сейчас следует быть с людьми, а не одной. Нынче хорошо пить горячее какао, уютно свернувшись в кресле и укрывшись пледом, а не есть лапшу и слушать споры родителей.

Мимо нее парочки шли к своим машинам и пикапам, тихо и нежно переговариваясь. В основном школьники-старшеклассники: парни в своих ковбойских шляпах, сапогах и потертых джинсах были юными копиями своих отцов, а девушки хихикали, готовые подчиняться своим спутникам и подражая в этом своим матерям.

Сью покачала головой и посмотрела на наклонившийся тополь, росший на углу парковки. Она понимала, что слишком строго судит этих людей. Сегодня у Сью было плохое настроение. Ревность, вероятно. Ее собственная мать была, без сомнений, гораздо безропотнее и покорнее, чем эти девушки и даже их матери.

Справа от себя у красного пикапа она заметила страстно целующуюся парочку: юные влюбленные не сомневались, что вечно будут вместе. Девушка почувствовала ревность и к ним. С ней, когда она была в их возрасте, такого не было. Она и тогда жалела об этом, и сейчас жалеет. Сью вспомнила свой выпускной бал в школе: это был единственный случай, когда она танцевала. Она отправилась на бал с Клеем Брауном, с которым была едва знакома. Ни один из них не смог подобрать себе другого партнера, и поэтому они оказались вместе, в общем-то, по необходимости. После бала они попытались смягчить свою неудачу в темной машине, припаркованной на грунтовой дороге на берегу реки. Но, хотя оба они желали, чтобы что-то произошло, их старания закончились ничем. Их страсть была наигранной, неуклюжей, и оба испытывали неловкость; почти сразу стало понятно, что ничего у них не получится.

Чтобы вновь не испытывать смущения, после бала они избегали друг друга. Клей потом уехал из городка. Наверное, он сейчас уже женат.

Сью наблюдала, как юные влюбленные наконец перестали целоваться и сели в свой пикап. Там они снова поцеловались, и только потом машина тронулась.

Сью шла, раздумывая о том, что мать, наверное, не ляжет спать, будет ждать ее и снова устроит ей допрос третьей степени, когда она придет домой…

– Эй, Сью! Подожди!

Девушка обернулась и увидела спешащую к ней через парковку Шелли.

Сью остановилась, ожидая подружку. Наконец пухленькая Шелли добежала до нее и остановилась, тяжело дыша.

– Я знала, что ты придешь в кино, и решила пойти с тобой, но не нашла тебя.

– Я сидела в последнем ряду. Я думала, ты не пойдешь.

– Я передумала.

– Почему? У тебя было свидание?

Шелли фыркнула.

– Очень смешно. На самом деле я пыталась застать тебя в ресторане, но Джон сказал, что ты уже ушла. Я думала, что сумею найти тебя в кинотеатре, но, когда я туда добралась, фильм уже начался, и мне не хотелось ходить взад-вперед по залу и искать тебя.

– Ну, я тебя тоже не видела.

– Я была в первых рядах сбоку. – Шелли покачала головой. – Я чуть не пошла домой. Еще никогда не ходила в кино одна.

Сью пожала плечами.

– К этому привыкаешь. – Она снова пошла по направлению к улице. – Итак, что же стряслось? Почему тебе понадобилось меня искать?

– Да, в общем, ничего. Ты знаешь, мой папа снова не пришел домой после работы, и мама на меня набросилась, так что мне нужно было оттуда убраться. Я и решила, что пойду с тобой в кино.

– А сейчас ты жалеешь, что не осталась дома, верно?

Шелли не улыбнулась.

– Нет, – сказала она. – Становится все хуже. Я собиралась подождать, пока смогу позволить себе что-то приличное – например, свой трейлер или что-то в этом роде, – но теперь, думаю, нужно сваливать, причем срочно. У меня завтра полдня свободны, и я подумала, может быть, ты сходишь со мной узнать цены на съемные квартиры.

– Для этого нужно всего десять минут. Тебя интересуют новые в Сейджбраш или старые на Копперхед?

Шелли пожала плечами.

– Я не знаю. Я думала, мы возьмем газету и посмотрим.

– Да, я пойду с тобой.

Шелли с благодарностью посмотрела на подругу.

– А сегодня? Ты вернешься домой? Ты могла бы… остаться у меня.

– Да, верно.

– Ты могла бы переночевать в моей комнате.

– Сью, твои родители не любят меня. Они не разрешат мне ночевать у тебя.

– Разрешат.

Шелли, не соглашаясь, покачала головой.

– Нет, не разрешат. Кроме того, я собираюсь обратно. Мой отец, наверное, уже вернулся, и, если они ругаются, я сумею проскользнуть незамеченной.

Сью ничего не сказала и отвела глаза. Шелли была права. Ее родителям она не нравилась. Сью не знала почему: то ли потому, что Шелли не была китаянкой, то ли потому, что получала не такие высокие оценки в школе, чтобы быть подходящей подругой для их дочери. Ее родители разрешили бы Шелли переночевать и обращались бы с ней вежливо, но ей самой после ухода подруги пришлось бы выслушать немало всего о подробностях жизни семьи Шелли.

– Пошли, – сказала Шелли. – У меня машина, и я подвезу тебя до дома.

– Хорошо.

На парковке было пусто: там стояли только потрепанный «Додж Дарт», принадлежавший Шелли, и пикап «Тойота» у дальней стены кинотеатра. Сью снова почувствовала запах мескитового дерева: то ли что-то жарили на ранчо для туристов, то ли одинокий путник жег костер, собираясь ночевать в пустыне.

Шелли открыла дверь со стороны пассажира. Сью села в машину, а потом протянула руку и открыла дверь со стороны водителя. Сью пристегнула ремень, а Шелли завела машину и поставила кассету с музыкой Клинта Блэка.

– Только не это отстойное кантри, – проворчала Сью.

Шелли осклабилась:

– Если не кантри – значит, вообще не музыка.

Сью уставилась в окно на темные здания, пока «Дарт» спешил по 370-му шоссе к центру. На западе чернел силуэт пика Апачей, который выделялся даже на фоне темного неба. Они ехали молча, слушая музыку. Утром бабушка Сью заявила, что этот день хорошим не получится: тогда Сью не обратила внимания на ее предсказание, а теперь задумалась о том, что бабушка имела в виду. Было ясно, что старуха видела какой-то сон, предвещавший важное событие. Имела ли она в виду кризис в семье Шелли или что-то другое? Нужно будет спросить.

Машина остановилась перед домом Сью, она вышла и подошла к окну со стороны Шелли.

– Ты хочешь зайти и посидеть у меня, пока твои не успокоятся?

Та покачала головой в знак отказа.

– Уже прошло два часа. Или они уже успокоились, или будут ругаться до рассвета. – Девушка устало улыбнулась. – Или мой папка ушел и топает по шоссе, распевая «Когда я вернусь в Финикс».

– Тогда позвони мне завтра.

– Позвоню.

Сью стояла на покрытом трещинами тротуаре и смотрела, как задние фары машины ее подруги удаляются, пока та не свернула. Затем поднялась по ступенькам на крыльцо. Дверь открылась еще до того, как она успела вынуть ключ из сумочки. В дверном проеме стояла ее бабушка, освещенная сзади светом из передней. Всклокоченные волосы пожилой женщины казались черным нимбом. Все другие домочадцы, включая мать Сью, уже отправились спать.

– Я рада, что с тобой все в порядке, – сказала бабушка по-китайски и добавила: – Я ждала. Думала, с тобой что-то может случиться.

– У меня все отлично, – ответила Сью, входя, сняла туфли и закрыла за собой дверь. Но бабушка все равно выглядела встревоженной. – А что тебя взволновало?

Пожилая женщина похлопала ее по плечу.

– Мы поговорим утром. Сейчас уже поздно. Я старая, и мне нужно отдохнуть. А ты молодая, но тебе тоже нужно отдохнуть. Нам обеим пора в постель.

– Ладно, – сказала Сью.

Обе они прошли через переднюю и остановились перед дверью в комнату девушки. Сью зевнула, потом улыбнулась.

– Спокойной ночи, бабушка, – сказала она.

Старушка кивнула ей и пожелала спокойной ночи, но ее лицо все еще было встревоженным, и она не улыбнулась в ответ, проходя дальше по коридору.

Рич Картер всегда просыпался с рассветом.

Он открыл глаза, зевнул, потянулся. Шторы были задернуты, но через них пробивался рассеянный свет яркого восходящего солнца – продолжалось бабье лето. Рядом с ним на кровати все еще спала Кори, прикрыв глаза рукой, будто какая-то часть ее мозга знала, что настало утро, но приказывала телу поддерживать иллюзию темноты так долго, как было возможно. Рич поглядел на нее. Во сне она казалась почти счастливой – гораздо более довольной, чем днем, когда бодрствовала. Линия рта смягчилась, морщинки на лбу разгладились. Кори выглядела на десять лет моложе, как тогда, когда они впервые познакомились.

Иногда Рич чувствовал себя виноватым за то, что привез ее сюда.

Он протянул руку, осторожно раздвинул чуть-чуть занавески и выглянул на улицу. Сквозь забор из металлической сетки через просвет между гаражом и пустынной акацией, росшей в дальнем углу двора, ему был виден плоский пустынный ландшафт, вдалеке маячила цепь плоских холмов, а перед ней здесь и там были разбросаны скалы из песчаника. Желтое утреннее солнце отчетливо высветило резкие контуры гигантских кактусов сагуаро, осветило колючие кустарники окотилло и гигантские камни, расположенные перед цепью холмов на севере – подобный пейзаж можно было увидеть только в этот час и в такой день. И как раз в такое утро, когда небо было голубым и почти безоблачным, и даже самые явные признаки вторжения цивилизации казались лишь временными царапинами на этой прекрасной и неизменной земле, он особенно остро ощущал, насколько был прав, решив вернуться в Рио-Верди.

Кори с ним не согласилась бы. Это являлось одной из причин, по которой он не стал ее будить, чтобы она с ним вместе любовалась этим прекрасным утром. Кори ненавидела пустыню. Ну, возможно, «ненавидела» звучало чересчур. Однако она не замечала красоты пустыни, неповторимый свет, небо и пейзаж не впечатляли ее. Она привыкла к Рио-Верди, но не могла обойтись без воскресных поездок в Финикс или во Флагстафф, в Рэндалл, Пейсон. Рич вспомнил, как она, впервые увидев городок, немедленно объявила его самым неприглядным местом, которое когда-либо знала. С тех пор ее взгляды несколько изменились: теперь Кори говорила, что видела еще несколько мест даже безобразнее, чем Рио-Верди, все в сельской местности, но она так и не полюбила этот городок, как он надеялся.

Так, как его любил Рич.

Тогда, во время его первого возвращения сюда, Рио-Верди показался ему самым привлекательным местом на свете. После долины реки Колорадо – или, как здесь говорили, просто Долины – и Южной Калифорнии его глаз радовал знакомый пейзаж: лента тополей вдоль реки, улицы и здания на вершине низкой гряды пустынных холмов, протянувшейся вдоль каньона Синагуа Блаффс. Рич ощущал здесь спокойствие и удовлетворенность. Он был так счастлив вернуться сюда, что пытался убедить себя, будто разочарование Кори городком вызвано исключительно тем, что они въехали в него по 370-му шоссе с некрасивой восточной стороны, вместо того, чтобы воспользоваться 95-м шоссе. Он уже тогда знал, что его жена – девушка из крупного города, и ей придется привыкать к жизни в маленьком городке. Хотя в тот раз он еще не представлял, что это окажется так трудно.

Рич раздвинул занавески до конца. Анна уже встала. Он услышал в гостиной музыку из детской передачи «Улица Сезам» и, сбросив одеяло, тихонько встал с кровати, стараясь не потревожить Кори. Направился в ванную, надел халат и по короткому коридору прошел в гостиную.

– Привет, мой ангелок, – сказал он, поднял Анну с дивана и поцеловал ее в лобик.

Девочка хихикнула и провела рукой по лбу.

– Перестань, папа. Я хочу смотреть мою передачу. Что у нас на завтрак?

– Ящерицы и змеи. С жучиным молоком.

Она снова хихикнула.

– Нет, а на самом деле?

– Французские тосты.

– Вкуснятина! – Девочка одарила отца забавной улыбкой – у нее уже начали выпадать молочные зубы – и снова уселась на диван смотреть телевизор.

Рич подошел к стойке, отгораживавшей кухню от гостиной. Если он когда-нибудь и решит уехать из Рио-Верди – то только из-за Анны. Он никогда по-настоящему не сочувствовал жалобам Кори на то, что городок был скучным, поскольку сам никогда в нем не скучал, и твердо верил, что умный человек всегда найдет что-то интересное, где бы он ни находился. Однако иногда Рич беспокоился об Анне. Рио-Верди был маленьким городком, и хотя они с Кори пытались привить дочери свои интеллектуальные ценности, а кабельное телевидение давало доступ к культурной жизни остального мира, он не мог не думать о том, что, возможно, девочка лишена чего-то. Рич не сомневался в способностях учителей из городка – многих из них он знал, и большинство из них ему нравились, не было у него и сомнений в потенциале Анны, но все же он был согласен с Кори, что относительная изолированность городка может привести к тому, что их дочка окажется в невыгодном положении, когда ей придется конкурировать с людьми из других частей страны. Это была географическая изолированность, а не интеллектуальная или культурная, но все равно она вызывала опасения.

Если что-то и вытащит его отсюда, так только забота о благополучии Анны.

Однако, когда Рич смотрел выпуски новостей о ежедневных убийствах в Лос-Анджелесе, Детройте и Нью-Йорке или читал статистические отчеты о наркотиках и преступлениях с применением насилия, ему казалось, что маленький городок – такой, как Рио-Верди, – может быть идеальным местом для воспитания детей.

Трудно быть родителем.

– Эй, – крикнул он. – Ты хочешь разбить яйца?

– Да! – ответила Анна, спеша в кухню. Разбивать яйца было одним из ее любимых занятий.

Он держал миску, пока девочка брала яйца двумя руками и разбивала их о край. Половина белка оказалась на полу, а в чашку попали кусочки скорлупы, но Рич похвалил дочку. Она улыбнулась и побежала назад в гостиную досматривать «Улицу Сезам».

После завтрака, пока Анна помогала Кори мыть тарелки, Рич вернулся к своей работе. Сроки для статьи, которая должна была выйти на этой неделе, уже прошли, а Мардж Ватсон ее так и не написала. Мир выживет и без обзора общественной жизни, посвященного на этой неделе новостям Ассоциации женской вспомогательной службы резерва флота, но Ричу все еще нужно было чем-то заполнить вторую страницу газеты, и он собирался провести половину субботнего дня за этим занятием.

Рич включил компьютер, вставил дискету с текстовым редактором и смотрел на экран, пока компьютер загружался. Иногда он задумывался о том, есть ли во всем этом смысл. Он знал, что в его распоряжении слишком мало ресурсов, чтобы написать качественную статью, но усердно работал и делал все, что мог. К несчастью, в городке было слишком мало постоянных жителей, чтобы у него появились преданные читатели, а проезжие туристы использовали газету, лишь чтобы разжигать костры. В дополнение ко всему его авторы ничуть не беспокоились, если нарушали сроки.

Иногда это вызывало депрессию.

В минуты романтического настроения ему нравилось представлять себя несгибаемым и закаленным репортером, которого в кино сыграл бы Хамфри Богарт, или Роберт Митчум, или, возможно, даже молодой Марлон Брандо [3]. Но все это были только мечты, в которые Рич и сам не очень верил. По правде говоря, он больше всего походил на секретаря. Вряд ли его жизнь стоила, чтобы ее показали в кино или даже в мыльной опере.

Зазвонил обычный телефон, потом ему начал вторить стереосигнал беспроводного телефона, лежавшего рядом с его столом, и, наконец, зазвонил телефон на кухне. Еще одна серия звонков. Он немного помедлил перед тем, как снять трубку, надеясь, что Кори ответит на звонок. Она так и поступила, но сразу позвала его:

– Рич!

– Я отвечу! – Он снял трубку. – Алло?

– Рич? Это я.

– Роберт? – Рич прижал трубку к другому уху и нахмурился. Он не мог припомнить другого случая, когда брат позвонил бы ему в субботу так рано.

– Как дела?

– Что ты делаешь?

– Говорю с тобой. – Рич попытался сохранить шутливый тон, но различил серьезные нотки в голосе Роберта.

– Нет, я имею в виду сегодняшнее утро. У тебя есть какие-то планы?

– В общем, нет. А в чем дело?

Роберт сухо откашлялся.

– Я хочу, чтобы ты приехал и кое-что посмотрел вместе со мной.

– Что?

Роберт снова кашлянул – эта нервная привычка была у него с детства, но проявлялась, только если он испытывал сильный стресс.

– Мы нашли труп. В овраге. Это… Мануэль Торрес.

– Старик, работавший в гараже Троя?

– Да. Он… – Опять кашель. – Тебе нужно приехать сюда. Тебе нужно увидеть это.

– Убийство?

– Тебе нужно самому посмотреть.

– Хорошо. Только возьму свой фотоаппарат. Я с тобой встречусь… где?

– У оврага. Но я не знаю, понадобится ли тебе твоя камера. Не получится кадров, подходящих для газеты.

– Что случилось, Роберт? Что это?

– Тебе лучше самому посмотреть.

Около оврага уже находились два легковых автомобиля и тяжелый внедорожник, возле них стояли четверо мужчин. Стив Хинкли и Тед Тролл – два помощника шефа полиции – стояли около машин и разговаривали. Роберт и Брэд Вудс, коронер округа, стояли у края большой вымоины и что-то разглядывали.

Рич остановил машину на обочине грунтовой дороги и вышел из машины, прихватив камеру с пассажирского сиденья и повесив ее за ремешок себе на плечо. Облако красноватой пыли, поднявшейся, когда он тормозил, проплыло над ним, и его унес теплый утренний ветерок.

Рич кашлянул, сплюнул, вытер глаза и потом посмотрел на Роберта, махнувшего ему рукой, чтобы Рич к нему подошел.

В нормальном городе, в настоящем городе они с Робертом не сумели бы поддерживать подобные профессиональные отношения. Их обвинили бы в конфликте интересов, в том, что отношения полиции и прессы гораздо теплее, чем им следует быть, и ему пришлось бы поручить кому-то другому писать о преступности.

Но Рио-Верди не был нормальным городом. Всем наплевать на то, являлся ли Рич братом начальника полиции, или двоюродным братом мэра, или сыном президента, да еще и трансвеститом, до тех пор пока объявления о распродажах домашних вещей выходили вовремя; это, конечно, не имело ничего общего с журналистской этикой, но, без сомнения, делало личную жизнь Рича гораздо легче.

Он прошел по плотно спрессованному песку мимо припаркованных автомобилей туда, где Роберт и Вудс ждали его в мрачном молчании.

– Привет, – сказал он, кивнув обоим, потом повернулся к коронеру. – Вы не могли бы оставить нас на секунду вдвоем? Мне нужно поговорить с моим братом с глазу на глаз.

Коронер кивнул и медленно пошел к автомобилям.

Роберт взглянул на Рича, но ничего не сказал. Он выглядел озабоченным.

– Он внизу? – спросил Рич. Брат утвердительно кивнул.

Рич подошел ближе, остановился на краю оврага и посмотрел вниз. Его сердце забилось.

– Боже мой, – выдохнул он.

От Мануэля Торреса не осталось ничего: только скелет, обтянутый кожей.

Рич уставился на него, не в силах отвернуться. Даже отсюда, даже под таким углом он видел сморщенную, натянутую кожу на лице мужчины, его торчавшие между темных и высохших губ зубы, казавшиеся огромными для маленькой съежившейся головы, его запавший нос, который теперь превратился в углубление, черневшее между обтянутыми кожей впалыми щеками. Пустые глазницы старика стали двумя черными круглыми дырами.

По рукам Рича побежали мурашки. Мануэль Торрес все еще был одет – выцветшие джинсы и грязная футболка, – но его ботинки свалились, а брюки приспустились, так что можно было разглядеть во всех подробностях полосу сморщенной кожи на тощей талии и ноги старика.

Вокруг его тела почти правильным полукругом лежали мертвые животные, причем также обескровленные: ворона, ястреб, два зайца и калифорнийская бегающая кукушка.

– Что это? – спросил Рич. – Как это произошло?

Роберт покачал головой, глядя на двух своих помощников, стоявших рядом с полицейской машиной. Рич заметил, что брат ни разу не заглянул в овраг, после того как Рич приехал.

– Я не знаю, – сказал он. – Я не знаю, что здесь происходит. Даже Брэд никогда не слышал ни о чем подобном.

Рич понял, что и ему самому было трудно заставить себя снова заглянуть в овраг. Он пристально посмотрел на своего брата.

– Кто нашел тело?

– Я. Заметил припаркованный здесь джип, рядом с которым никого не было. Я ехал в своем «Бронко», а в нем нет радио, так что, когда я увидел там Мануэля, вернулся в участок, позвонил Брэду, позвонил тебе и вернулся сюда с Тедом и Стивом.

– Ты еще туда не спускался?

Роберт отрицательно покачал головой.

– Нам нужно соблюдать осторожность. Там могут быть следы ног. Мы не хотим ничего портить. Пройдем вдоль обрыва и найдем другой спуск.

Рич отвернулся от брата и посмотрел направо, туда, где овраг огибал город. Он уже давно здесь не был, но в детстве они с Робертом часто играли здесь с друзьями: копали пещеры, перекрывали досками валуны, превращая их в форты и тайные убежища. Они считали, что этот овраг принадлежит им, полагая, что обнаружили его первыми, а больше никто о нем не знает.

Это было их тайное место, где они прятались от своих врагов, взрослых и воображаемых противников.

Рич не мог вспомнить, когда был здесь в последний раз, но сейчас, когда осмотрел овраг, где тек ручей, он показался ему каким-то другим. Теперь в нем ощущалось постоянное присутствие смерти. Конечно, теперь Рич смотрел на этот пейзаж глазами взрослого, видящего мертвое тело и воспринимающего его как вторжение зла в то место, которое в детстве было для него раем. Он был уверен в том, что, когда они были детьми, спокойно отнеслись бы к появлению трупа и даже выдумали бы какую-нибудь изощренную историю с приключениями, чтобы объяснить его присутствие, – историю, которая бы сделала их убежище еще более недоступным и интересным.

Что они тогда знали о жизни? Да ничего. Они были детьми. Они бы не поняли последствий того, что произошло, и обескровленные останки мужчины и окружающие его мертвые животные напугали бы их ничуть не больше, чем какая-нибудь страшная и ужасная история, рассказанная у костра.

А вот сейчас Рич был напуган. И тот страх, который он испытал, в первый раз заглянув в овраг, так и не прошел. Рич снова повернулся к брату.

– Это убийство или естественная смерть?

– Естественная?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Он просто здесь умер и потом… ну, высох или что-то в этом роде?

– Я видел вчера, как он шел по улице, когда заезжал в гараж.

Рич пожал плечами.

– Тогда как это произошло? Как такое физически возможно?

Роберт глубоко вдохнул.

– Помнишь, несколько лет назад ходили слухи о ведьмах и сатанистах, собиравшихся здесь? Люди в мантиях и ритуальные песнопения при полной луне?

– Но это ничем не закончилось. Вы ничего не нашли. Черт возьми, вы даже не нашли ни одного человека, видевшего тех ночных певцов. Только кто-то кому-то что-то рассказывал.

– Да, но, может быть, это как-то связано. Я имею в виду… Боже, глянь на него. – Он шагнул по направлению к трупу. – Это не обычное убийство.

– Не бывает обычных убийств. Это вообще первое убийство, с которым ты имеешь дело.

– И я до смерти напуган. Признаю это. Я не знаю, кого мне следует проинформировать, как я должен начать расследование. Что если я не справлюсь? Я позвонил Брэду, он теперь здесь; заберет тело и проведет вскрытие. Я сообщу жене Мануэля. Но должен ли я сообщить полиции штата? Должен ли я проинформировать власти округа? Какова цепь распоряжений в этих случаях? Какова процедура? Кто должен знать, веду ли я расследование как надо или валяю дурака?

– Позвони Пи Ви. Он знает, что делать. Он наверняка сталкивался с чем-то подобным.

– С чем-то подобным? – Роберт с сомнением покачал головой. – Не думаю.

– Я имею в виду не что-нибудь именно такое. Я имею в виду убийство. Пи Ви был начальником полиции тридцать лет. Думаю, раньше он имел дело с убийствами.

Рич снова заглянул в овраг и не смог оторвать взгляда от съёженного костлявого трупа и окружавшего его полукруга мертвых животных.

– Я не думаю, что кто-нибудь видел нечто подобное раньше.

– И я так не думаю. – Снова задул ветерок и взъерошил редеющие волосы Роберта. Он замолчал на секунду, потом спросил: – Что здесь произошло, как ты думаешь?

Рич заморгал; хотя ветерок был теплым, его все еще знобило. Он кашлянул.

– Не знаю. Это… это как будто что-то нереальное. Будто из какого-то чертова кино, ты понимаешь?

Роберт кивнул.

– Я понимаю. – Он сплюнул на песок, растер плевок носком ботинка и подошел к своим помощникам и коронеру. – Поехали. Уже поздно. Мы уже здесь и так долго проторчали. Пора спуститься вниз.

Рич кивнул, но ничего не сказал.

Оба молча зашагали к машинам.

Брэд Вудс в свое время вскрыл немало трупов. Пожилые женщины и мужчины, скончавшиеся от старости, дети, умершие от болезней, и даже те, кто погиб во время аварий в шахтах или в дорожных происшествиях. Какие-то из этих случаев были просто ужасными и разрывали сердце, какие-то не вызывали сильных эмоций, но все они не выходили за рамки нормальности. Ни один из этих трупов никогда не вызывал у него испуга.

До сегодняшнего дня.

Брэд глядел на тело Мануэля Торреса, лежавшее на столе в середине комнаты. Обнаженное, оно оказалось еще меньше похожим на человеческие останки, чем раньше, когда на нем была слишком просторная одежда. Лежавший на песке сморщенный и съёженный труп Мануэля напоминал хищного насекомого-богомола, забравшегося в человеческую одежду, но сейчас под светом бестеневых ламп на операционном столе неестественно искаженные пропорции выглядели еще ужаснее. Теперь Брэд мог ясно видеть, что конечности насекомого-переростка были на самом деле человеческими руками и ногами, превратившимися в скелет под ссохшейся кожей, что впалый живот и неестественно сжавшиеся гениталии были результатом полного истощения, а ужасное лицо-маска стало иссушенным и обезвоженным, но на нем странным образом не проявилось следов разложения.

Врач осторожно потрогал тело пальцем в области желудка. Он чувствовал сухость трупа даже сквозь перчатки, и в безмолвной комнате, где лишь почти неслышно гудели люминесцентные лампы, кожа мертвеца зашуршала, как смятая газетная бумага.

Брэд нервно отдернул руку. Кости старика были сломаны, а размозженные ребра в нескольких местах прорвали кожу на грудной клетке. Кожа была настолько обезвожена, что полностью утратила упругость. Из ран не вытекло ни капли крови.

Что могло полностью извлечь все виды жидкости из трупа? И всего за одну ночь? По свидетельству начальника полиции Картера, Трой утверждал, что Мануэль вчера вечером работал до пяти.

Спустившись в овраг, Брэд лишь бегло осмотрел тело, проверив, нет ли на нем очевидных следов насилия. Это оказалось непросто. Даже в присутствии других людей – полицейских и представителей прессы – ему не хотелось прикасаться к трупу старика; пришлось заставить себя сделать это. Сейчас, в одиночестве, ему еще труднее было начать свою работу.

Брэд почувствовал, как его зазнобило, по рукам и шее побежали мурашки. Трупы животных были сложены в мешки и находились в глубине комнаты – их он обследует позже с Эдом Дюремом, ветеринаром.

Но Мануэля Торреса должен был обследовать он сам.

Брэд включил диктофон, взял скальпель, задержал дыхание… а потом выключил диктофон, положил скальпель и отпил глоток воды из пластиковой бутылки, стоявшей на подносе.

Он не хотел вскрывать этот труп. Вот в чем было дело. Брэд тянул с этим минут пятнадцать: он раскладывал инструменты, проверял диктофон, выполнял обязательные подготовительные процедуры, что обычно занимало не больше пяти минут. Он хотел бы, чтобы ему помогал ассистент или коллега. Можно было позвонить Ким, его секретарю, и попросить ее приехать и присутствовать, хотя она и не смогла бы ему ничем помочь.

Ему даже было бы легче, если бы в здании был еще кто-то, кроме него.

Брэд осмотрел операционную. Хотя она была пуста и хорошо освещена и в ней не было ни одного темного уголка, что-то заставляло его нервничать и ощущать дискомфорт. Он никогда не относился к тем, кто боится смерти или считает безжизненное тело чем-то священным, чем-то таким, к чему нельзя прикасаться. Для него достойное отношение к телам усопшим и необходимость вскрывать их ничуть не противоречили друг другу. Для Брэда вскрытие трупов раньше не было проблемой, вот почему он без колебаний выбрал именно эту профессию. Он воспринимал труп как пустую оболочку, уже покинутую душой. Единственная ценность мертвого тела заключалась в том, что оно помогало узнать о причинах смерти. Его функцией было служить источником медицинской или криминальной информации для тех, чьей обязанностью было ее получать.

Но тело Мануэля Торреса не казалось ему пустой оболочкой. Несмотря на то, что в физическом смысле этот труп, как ни один другой из виденных им ранее, как раз и был похож на пустую оболочку, он почему-то не казался Брэду опустошенным сосудом: врач не мог не думать о душе Мануэля Торреса, о той искре, делавшей человека человеком, которая была все еще жива, но не могла покинуть это мертвое тело, в котором что-то ее удерживало.

Он никак не мог отделаться от этой глупой мысли. Вот почему Брэду не удавалось заставить себя вскрыть труп и он пытался оттянуть момент, когда сделает первый надрез. У него было такое чувство, будто он совершает убийство. Каждый раз, когда врач брал в руки скальпель и глядел на мертвое тело, намечая, где он сделает разрезы, чтобы вскрыть грудную клетку и брюшную полость, ему казалось, что Мануэль вдруг сядет и начнет кричать и биться в агонии, а его съеженные внутренние органы выпадут сквозь прорехи в его иссушенной коже.

Брэд скользнул взглядом по левой ступне старика. Большой палец пошевелился? Он несколько секунд глядел на эту ступню, но она была неподвижна и спокойно отражалась в серебристой поверхности стола.

Больше всего его пугал тот факт, что ему представлялось, будто тело вдруг начнет двигаться. Глупо; и он понимал, что это было глупо. Реакция ребенка, насмотревшегося страшных фильмов. Но странное ощущение не проходило. Брэд вскрыл сотню тел в этой комнате. Возможно, даже две сотни. Он работал здесь и утром, и по ночам, и в будние дни, и в выходные, но никогда не испытывал ничего подобного.

Что, черт побери, с ним происходит?

Брэд приказал себе сохранять профессионализм, просто действовать по инструкции и шаг за шагом выполнять несложные медицинские процедуры, предписанные законом при вскрытиях. Он снова включил диктофон и взял скальпель, потом глубоко вдохнул через нос, чтобы успокоиться. Снова посмотрел на Мануэля Торреса. Он видел кости сквозь сморщенную и прозрачную ссохшуюся кожу, белые кости черепа и скелета, и это было то, что он знал и с чем как-то мог справиться. Здесь не было никаких монстров – только мертвое мужское тело. Тело, основой которого служили скелетные кости. Позу трупа можно было считать необычной, но его состав – нет.

Настало время отбросить глупости и приступить к работе.

На этот раз Брэд сделал скальпелем надрез на грудине – и холодный испуг прошел, суеверия уступили место знакомому и приятному ощущению бесстрастной компетентности.

Он описывал каждую проведенную процедуру, записывая все свои действия на диктофон. Тело в самом деле было обезвожено, причем очень сильно, но этот факт уже не казался ему таким ужасным, как несколько секунд назад. Он снова был коронером, выполняющим свою работу, фиксирующим полученную информацию, и хотя позже им опять могут овладеть эмоции, сейчас он работал «на автопилоте», последовательно наблюдая и записывая факты.

Брэд перевернул тело, чтобы исследовать его боковые и задние сегменты. Поправил труп, а потом заморгал, уставившись на шею Мануэля Торреса. На ней под основанием черепа зияла открытая рана: был вырван большой кусок плоти.

Как он мог пропустить такую заметную рану во время предварительного осмотра?

Брэд покачал головой, смущенный своим недосмотром, и подробно описал повреждение, тщательно измерив его длину и ширину. Вокруг раны образовалась засохшая корка – крошащаяся розоватая субстанция, которую он тщательно собрал и положил на стекло, отложив для дальнейшего осмотра.

Брэд уже знал состав этой субстанции. Он уже видел ее раньше на губах и прикушенных языках людей, испытавших эпилептические припадки. Кровь и слюна.

Врач нахмурился. Это сочетание не было таким уж уникальным, но он никогда не обнаруживал его в таком количестве и в таком странном месте, как это рана сзади на шее. Весьма необычно.

Брэд тщательнее всмотрелся в рану. Кожа вокруг нее была настолько сухой, что трудно было быть в чем-то уверенным, но коронеру показалось, что он видит отпечатки зубов на коже.

Человеческие зубы. У него у самого вдруг пересохло во рту. Кровь и слюна.

Брэд снова почувствовал озноб, страх вернулся; он в спешке делал новые надрезы и диктовал все быстрее, стараясь ускорить процедуру. Коронер знал, как важно было обнаружить истинную причину смерти Мануэля Торреса, но сейчас ему просто хотелось как можно быстрее закончить проклятое вскрытие.

И он хотел покинуть здание еще до того, как наступит ночь.

Здания, окружавшие церковь, обветшали до такой степени, что их трудно было считать пригодными для жилья. Штукатурка на стенах крошечных домиков отслаивалась и осыпалась, и было видно, сколько раз их перекрашивали. Спрессованная почва была засыпана блестевшими осколками разбитых бутылок. В соседнем здании, окна которого закрывала обвисшая сетка на скособоченных деревянных каркасах, а над дверью красовалась выцветшая вывеска «Клуб Южного Финикса», несколько темнокожих мужчин в белых футболках и с цветными значками, сообщавшими об их принадлежности к различным гангстерским шайкам, неподвижно стояли в дверном проеме.

Пастор Уиллер не обращал внимания ни на сам район, ни на его обитателей. Его внимание было сосредоточено исключительно на церкви, находившейся перед ним, которая удивительно хорошо сохранилась, учитывая ее возраст и район, где она находилась. Это была не самая красивая церковь из тех, что он видел: приземистая, с плоской крышей, в окнах нет витражей, скорее напоминает здание какого-то правительственного учреждения, чем молельный дом. Но ее можно легко перевезти на другое место и достроить. В данной момент церковью владела Первая южная баптистская община, но земля, на которой она располагалась, принадлежала застройщику из Сиэтла, и он собирался снести весь квартал и построить на его месте многоквартирный комплекс. Несмотря на все просьбы, молитвы и петиции, застройщик дал баптистам всего два месяца на поиски нового места для их церкви, а это была практически неразрешимая задача.

Хотя многие жители Южного Финикса были баптистами, мало кто из них смог бы пожертвовать деньги, необходимые для спасения здания, и пастор обратился в Совет по строительству церковных зданий штата Аризона с предложением отдать здание любой конгрегации, способной оплатить расходы по его перемещению. Пастор-баптист договорился с методистами о том, что они разрешат ему проповедовать в их церкви вечером в воскресенье после окончания их собственной службы, но он все еще хотел сохранить свою старую церковь. И Уиллер был готов это сделать.

Слава Господу.

Вчера Уиллеру позвонил председатель АСХЦ – Американского совета христианских церквей. Примерно год назад Уиллер послал туда запрос о помощи для строительства своей церкви. Это было еще до того, как он самостоятельно заключил договор с пресвитерианцами в Рио-Верди, и ответа так и не получил. Уиллер решил, что Совет отверг его запрос, и забыл о нем.

Это была рука Господа, понял он. Господь заботился о том, чтобы его молитвенный дом был завершен вовремя и был таким, каким Он его желал видеть. Господь хотел, чтобы он возвел это здание.

И церковь была безукоризненной. Конечно, ее нельзя было назвать красивой, но это плоское здание удачно дополнит его уютную часовню в Рио-Верди, и вместе эти два объединенных здания послужат основой для нового дома Господа, которое Иисус велел ему возвести.

Уиллер посмотрел на Пола Дейвиса, координатора АСХЦ, сопровождавшего его для осмотра здания.

– Она отлично нам подходит, мы берем ее, – сказал он.

– И вы даже не хотите заглянуть внутрь? – спросил Дейвис.

Уиллер улыбнулся.

– Нет.

– Как хотите. Я уже побывал внутри, чтобы осмотреть ее конструкцию, и не думаю, что перевозка создаст какие-то проблемы. Он была построена в пятидесятых годах и собрана из отдельных секций. Мы ее разберем и перевезем на двух грузовых платформах. Единственной проблемой может оказаться отсутствие фундамента на вашей площадке в Рио-Верди. Здесь она стоит на усиленном бетонном фундаменте, и вам нужно подготовить нечто подобное, а также подвести воду и канализацию.

Уиллер продолжал улыбаться.

– Мы обустроим здание, как только оно окажется на месте. Мы обо всем позаботимся. Все, что вам нужно сделать, – перевезти его.

Дейвис кивнул, хотя было видно, что ему не по себе.

– Если вы не против, зачем вам здесь два церковных здания? Вряд ли у вас большая конгрегация в этом маленьком городке.

– Я не стану отвечать, – сказал Уиллер.

Он отвернулся от Дейвиса и теперь рассматривал окрестности церкви. Увидел надписи на стенах, мусор и другие знакомые и безошибочные признаки трущоб. Пастору были знакомы подобные места. Он начинал свою карьеру проповедника в похожем районе в бедной части Далласа, хотя там преобладало латиноамериканское население, а не темнокожее.

Не то чтобы это было для него важно: все они были мусором в глазах Господа.

Уиллер приехал в Даллас совсем молодым: двадцатидвухлетним, не прошедшим еще школы жизни и испытаний, неопытным, и всему учился на практике. Сначала он проповедовал, стоя на скамейке на автобусной остановке, находившейся на перекрестке, а потом соорудил самодельную переносную трибуну. Сначала он вызывал любопытство, потом насмешки, а в итоге вызвал интерес. Люди начали слушать то, что говорил Уиллер. Он проповедовал им, и многих обратил к Господу, хотя, по правде говоря, никогда не любил своих последователей. Часто он задумывался о том, почему. Нельзя сказать, что этот вопрос мешал ему спать по ночам: его целью было просвещать, а не дружить, и все же ему хотелось понять, почему ему не доставляет радости обращение этих язычников. Почему он не получал удовольствия, вернув в лоно церкви очередную заблудшую душу? На самом деле ему было все равно, верят эти люди или нет, хотя он никогда этого не показывал. В самом деле, Уиллер очень хорошо научился скрывать свои подлинные чувства, когда проповедовал на кафедре, умело маскируя свое отвращение к этим грязным и невежественным дикарям.

Поразмышляв, он понял со временем, что эти люди были нужны просто для практики: Господь снабдил его этими теплыми телами, чтобы он отточил свои навыки и таланты, а потом использовал их для воистину достойных.

Бо́льшая часть его нынешней паствы были достойными. О да, среди них были несколько таких, кто не воссоединится с остальными в небесном царстве. Таз Пеннеман, несмотря на все его добрые дела, оставался нераскаявшимся язычником. И Уиллер не любил Мэри Гейл, всегда глядевшую на него похотливым взором шлюхи. Она будет гореть в аду. Мардж Хоуи…

– На что это ты пялишься, ублюдок?

Уиллер моргнул и пригляделся. Крупный и толстый темнокожий мужчина враждебно уставился на него, стоя в дверном проеме соседнего дома – маленькой деревянной халупы, выкрашенной в вызывающий розовый цвет. Уиллер не знал, что смотрел на этого человека, и быстро отвел взгляд.

– Вонючий ублюдок! – снова прорычал темнокожий мужчина.

Уиллер улыбнулся и ничего не сказал. Вся эта часть города будет разрушена, когда Господь наш Иисус Христос установит Свое царствие на Земле. Все будет снесено и выполото, засеяно семенами добродетели и заселено праведниками: людьми, понимающими учение Господа и богобоязненными.

Уиллер знал: в этом был корень проблемы. Недостаточно людей, испытывавших страх перед Господом. Даже многие так называемые христиане в эти дни воспринимали Господа как какого-то великодушного хиппи, с доброй улыбкой наблюдающего за всеми их людскими затеями. Эти мужчины и женщины отошли от Священного Писания, их восприятие Господа было отравлено богопротивными рассуждениями сладкоречивых либеральных атеистов, но у них все еще хватало дерзости объявлять себя верующими. Они забыли о том, что Господь был великим и внушающим ужас Богом, способным сурово наказать за прегрешения. Их приучали думать, подобно католикам, будто Господь все им может простить, что они могут воровать, убивать, распутничать, богохульствовать, а потом попросить прощения, и все это будет забыто.

Его воспитывали по-другому.

Теперь Уиллер был этому рад, хотя раньше и не понимал пользы такого воспитания. В юности его сбили с толку ложные друзья, и он хотел верить их наивным и пустым рассуждениям, хотел верить в то, что может исповедаться в своих грехах Господу и будет прощен, или в то, что проступки юных вообще не интересуют Господа. Но отец вернул его на истинный путь, наставлял его и вбил в него страх перед Господом. Его отец понимал, что Господь не примет неудачников, грешников, преступников, что Он дал Своего сына миру как пример, чтобы показать, как можно жить на Земле и быть совершенным и безупречным человеческим существом, и его отец позаботился о том, чтобы и его сын это понял.

Даже если для этого требовалась плеть.

Его отец также позаботился о том, чтобы Уиллер с самого начала узнал правду о своей матери. Так что, хоть и никогда не видя матери, он всегда знал о ней и в точности знал, кем она была. Отец ему это объяснил. Много раз объяснял.

Его мать была шлюхой, проституткой, бесстыдной и распутной женщиной. Потаскуха. Одна из падших.

Она всегда была такой, рассказывал ему отец, даже когда он впервые ее встретил, но по глупости решил, будто сумеет обратить ее, заставить измениться. Его соблазнила поразительная красота этой женщины, ее нежный голос, спокойный и приветливый характер. Это было единственной ошибкой в его безупречной жизни, которая могла помешать ему попасть на Небеса. Но он был готов на все, чтобы сын не повторил его ошибку.

Уиллер рос, зная, что его мать проклята и попадет в ад. Вообще-то большинство женщин попадут в ад. Отец помог ему это понять. Большинство женщин были безнравственными. Их интересовал только секс. Все, чего им хотелось, – утолить неугасимое пламя, таившееся у них между ног. Они, как животные, были рабами телесного вожделения.

Уиллер никогда не видел фотографий своей матери, пока не умер его отец, а когда он, наконец, узнал, как она выглядела, его удивило, что она была вовсе не похожа на коварную искусительницу, каковой ее изображал отец. Уиллер всегда думал, что она похожа на женщину-вамп, одну из этих пухлогубых распутниц, которые отираются возле баров на Седьмой улице: размалеванных девиц с огромными грудями в обтягивающих платьях, подчеркивающих округлости распутных тел. Вместо этого его мать выглядела как какая-то невзрачная библиотекарша – заурядная, обычная чуть полноватая женщина среднего возраста.

Он сжег эту фотографию, бросив ее в огонь вместе с пачкой перевязанных резинкой старых писем, которую обнаружил в ящике отцовского комода.

Никогда нельзя судить по внешности. Это была одна из вещей, которым Уиллера научил отец. Никогда не знаешь, что скрывается за внешностью, что люди прячут под своими масками, каковы они на самом деле изнутри. Это может видеть только Господь.

Но со временем Уиллер обнаружил: он научился видеть, что скрывается под маской, и заглядывать людям в душу, проникать сквозь фасад к их истинной сущности. Это был дар, которым наделил его Господь, награда за его заслуги в распространении Слова Божия.

А теперь Иисус удостоил его личного посещения. Это начало нового дня.

Уиллер снова посмотрел на церковь, а потом на Дейвиса, стоявшего рядом с ним. Координатор реставрации был одним из этих ложных христиан: маска благочестия и покорности скрывала проклятого гуманиста, каким он был на самом деле. Уиллер усмехнулся про себя, и на сердце у него потеплело. Этот мужчина скоро узнает свою подлинную цену.

Дейвис закончил вычисления на своем маленьком компьютере-наладоннике и поднял глаза на Уиллера.

– Самый ранний срок, когда мы сможем ее перевезти, – это следующая пятница, – сказал он.

Уиллер кивнул.

– Отлично, – сказал он улыбнувшись, и добавил, продолжая кивать: – Следующая пятница – отлично.

По понедельникам ресторан был закрыт. Даже таким трудоголикам, как ее родители, был нужен день отдыха, день для себя, и поскольку они не могли отдыхать в субботу или воскресенье – это были два самых занятых дня недели, – они закрывали ресторан по понедельникам.

Это был день, когда Сью позволяла себе выспаться.

Теперь она лежала в кровати на боку, свернувшись калачиком, и глядела на висевшую на стене в рамке репродукцию картины Сарджента. Джон уже встал и собирался в школу. Она слышала, как он чистит зубы в ванной. Издалека, с кухни до нее доносился звон кастрюль и ритмичные отрывистые звуки голоса матери, пытавшейся подпевать радио.

Обычно ей нравилось полежать некоторое время после пробуждения, наслаждаясь мирным переходом от сна к бодрствованию; ее ум работал четко, потому что его ничто не отвлекало, пока тело все еще наслаждалось комфортом и дремало. Но сегодня она ощущала какое-то беспокойство, и у нее не получилось расслабиться и полежать под одеялом. Девушка села и потянулась. Оглядела свою комнату. Ее взгляд задержался на репродукциях картин импрессионистов, висевших на стенах, на резном старинном комоде, на прикроватной тумбочке, покрытой кружевной салфеткой. Ее комната более чем что-либо иное подчеркивала и символизировала различия между ней и остальными членами ее семьи. Сью украсила комнату в соответствии со своими собственными, самостоятельно приобретенными эстетическими стандартами, на которые повлияли прочитанные ею книги и просмотренные фильмы. Остальные комнаты дома были заполнены подушками и ковриками кричащих цветов, поддельным резным нефритом и безвкусными фигурками Будды. Все это была дешевая имитация китайской культуры, приобретенная в сувенирных магазинах, предназначенных для американских туристов, но с энтузиазмом покупавшаяся ее родителями.

Ее комната была другой.

Если бы реинкарнация душ существовала, думала Сью, то в предыдущей жизни она была английской женщиной викторианской эпохи.

Встав с кровати, девушка подошла к шкафу с одеждой. Она еще не решила, что будет делать сегодня. Ей казалось, будто она что-то планировала – по крайней мере, у нее было такое чувство, – но, как ни старалась, не могла ничего вспомнить.

Девушка сняла свой халат с крючка на двери кладовки и надела его.

Родители обычно использовали этот день для поездок за покупками и работы по дому. Сью же читала, смотрела телевизор или сама отправлялась за покупками, хотя всегда испытывала чувство вины из-за того, что не делает ничего полезного. Через два года после окончания школы она все еще не привыкла к тому, что у нее появилось настоящее свободное время и ей не нужно больше делать домашних заданий или проектов, срок сдачи которых уже подошел.

Ей все еще хотелось над чем-нибудь работать, и она пыталась писать, рисовать, творить, но вместо этого позволяла себе лениться и целый день ничего не делала, а просто сидела дома.

Такой ли была жизнь большинства людей? Плыть по течению и просто существовать? Все это казалось бессмысленным и бесполезным. Сью так старалась добиться успехов в школе, училась, получала хорошие оценки – и что ей это дало?

Ее мама крикнула на китайском Джону, чтобы он шел завтракать.

Сью также направилась по коридору в кухню и столкнулась с братом по пути.

– Смотри, куда идешь, тормоз, – сказал тот, толкнув сестру бедром.

– Отстань, – ответила она ему.

Они зашли в гостиную. На столе уже стояли три миски. Мать, очевидно предполагавшая, что Сью будет долго спать, удивилась, увидев девушку, но поспешила на кухню и принесла еще одну миску.

– А что с бабушкой? – спросила Сью на китайском. – Она разве не будет с нами завтракать?

– Бабушка плохо себя чувствует, – ответила мать, поставив миску на стол. Она ограничилась лишь этим кратким ответом и сразу вернулась на кухню.

Это встревожило Сью. Обычно, если бабушка болела, ее мать подробно рассказывала о природе ее недомоганий. Молчание матери встревожило Сью, и она все время думала о том, что бормотала бабушка вчера вечером, перед тем как побрела спать.

Вэй.

Плохо.

Сью тогда не поняла, что имела в виду ее бабушка – болезнь или зло, но не переспросила. Ей вчера не хотелось этого знать. Но она подозревала, что старушка имела в виду не физическую болезнь. Последние несколько дней после того, как в овраге нашли механика, бабушка была встревоженной и озабоченной и проводила больше времени, чем обычно, в своей комнате, а когда говорила с близкими, то намекала на дурные предзнаменования. Хотя Сью скептически относилась к суевериям своей бабушки, ее также немного пугало то, что старушка называла ди лю ган – шестым чувством.

У Сью никогда не было удовлетворительного объяснения того, каким образом ее бабушка могла предсказывать, когда пойдет дождь, если даже метеорологи не знали этого, или как она могла с удивительной точностью предсказывать смерть родственников, живших очень далеко от них. Еще меньше ей нравились упоминания бабушкой духов и имо – демонов.

Девушка продолжала стоять, а Джон сел. Ее отец уже занял свое место во главе стола, но пока ничего не говорил, и ни Сью, ни Джон не решались заговорить с ним. Отец не был «жаворонком» и, хотя всегда вставал рано, редко говорил до завтрака и никогда до того, как выпивал свою первую утреннюю чашку чая. Он предпочитал сидеть в молчании и слушать новости по радио, а по четвергам – читать газету.

Глядя на раздраженно уставившегося куда-то в пространство отца, Сью задумалась о том, говорил ли он с ее матерью перед завтраком, или они просто просыпались по звонку будильника, молча вставали с постели и одевались, не проронив друг другу ни слова.

Это была грустная мысль, и она постаралась прогнать ее.

Джон барабанил по столу вилкой и ложкой, пока ждал завтрак, выстукивая ритм какой-то роковой или рэперской песни, которая ему вспомнилась. Сью зашла в кухню, чтобы узнать, не нужно ли помочь матери с едой. Та как раз заканчивала перекладывать жареный рис со сковороды на блюдо. Она сказала, чтобы Сью сняла чайник с плиты. Девушка взяла чайник, а мать – блюдо, и обе они пошли в гостиную.

Джон посмотрел на них, нахмурился, когда мать поставила блюдо на стол, и отложил свою вилку и ложку.

– Почему у нас никогда не бывает нормальной еды на завтрак? – спросил он на английском.

Отец строго взглянул на него.

– Ешь!

– Я хочу блинов или чего-нибудь еще. Я не хочу риса. Мы едим рис каждый день. Меня от него тошнит.

– Джон… – предупредила его Сью.

Но спор уже начался. Мать присоединилась к отцу, читавшему Джону лекцию о питании, и назвала сына непочтительным и неблагодарным. Спор шел на двух языках: родители говорили на китайском, а брат Сью отвечал им на английском, чтобы досадить.

– Когда мне исполнится восемнадцать, – сказал Джон, – у меня будет серьга.

– Нет. Замолчи и ешь.

Джон съежился на своем стуле. Сью ничего не сказала и положила себе на тарелку жареного риса. Она беспокоилась о своем брате. Сейчас он был еще молод и выказывал уважение своим родителям, но он в гораздо большей степени американизировался, чем даже она сама, и родителям было трудно его понимать. Следующие несколько лет окажутся для них еще труднее. Брат хотел делать то же, что и его друзья, он будет роптать и сопротивляться ограничениям, которые родители станут ему навязывать. Вот что беспокоило ее. Джон легко поддавался влиянию, он очень хотел быть своим среди сверстников, его слишком сильно беспокоило то, что они думают о нем. Сью также разрывалась между двумя культурами и не чувствовала в полной мере свою принадлежность ни к одой из них, но она была достаточно уверена в себе, чтобы делать то, что сама считала правильным, и никогда не поддавалась влиянию сверстников. Джон был иным.

– Это означает, – тихо прошептал он, – что, когда мне исполнится восемнадцать, я уйду из дома.

Никто из родителей его не расслышал, и Сью не стала привлекать их внимания к его словам, не желая еще более обострять ситуацию.

Джон быстро закончил есть, без разрешения встал из-за стола, отодвинул стул и сказал:

– Мне нужно успеть на автобус.

Он побежал по коридору к своей спальне, собрал книги и через пару секунд исчез, крикнув:

– До свидания!

Хлопнула закрывшаяся дверь.

Отец что-то пробормотал себе под нос на китайском.

Мать закончила завтракать и отнесла свою миску и миску Джона на кухню. Через минуту зазвонил телефон, и Сью услышала, что мать сняла трубку.

– Алло?.. – Она на секунду замолчала. – Сью!

– Иду! – Девушка отодвинула стул, поспешила на кухню и взяла телефонную трубку у матери.

– Сью, это я.

– Джанин?

– Да. Моя машина сегодня утром сломалась, а мне нужно быть через пять минут на работе. – Голос подруги был взволнованным, и в нем слышались панические нотки. – Я позвонила Шелли, но ее мать сказала, что ее нет дома. Ты могла бы попросить машину у твоего отца и подбросить меня?

– Конечно. Я приеду через пару минут. Где ты? Дома?

– Да.

– Хорошо, я сейчас приеду.

Она спросила у родителей, можно ли ей взять машину, чтобы отвести Джанин на работу. Отец разрешил, а мать стала возражать, ссылаясь на то, что им нужно ехать за покупками. Сью объяснила, что вернется домой через десять минут, за два часа до открытия магазинов.

– Ключи от машины на комоде, – сказал ей отец.

До того, как ее мать успела сказать хоть слово, Сью поспешила в свою комнату, надела джинсы и футболку, забрала ключи из комнаты родителей и побежала в гараж.

Джанин работала на ранчо «Рокинг Ди», приспособленном для приема туристов, которое находилось у подножия холма Паундкейк. Там обычно жили богатые парочки, приезжавшие из долины реки Колорадо или других штатов, которым нравилось притворяться неделю или пару выходных, будто они живут на Старом Западе.

Старый Запад с плавательными бассейнами и кабельным телевидением…

Ранчо «Рокинг Ди» было единственным предметом гордости Рио-Верди. Этот четырехзвездный курорт был построен в 1950-х годах гостиничным магнатом с Востока, которого соблазнили купить участок земли в Рио-Верди, хотя он даже не взглянул на него.

Решительно настроенный превратить кислый лимон во вкусный лимонад, магнат построил «Рокинг Ди», а потом разместил рекламу своего «ранчо для гостей» в таких необычных для туристской индустрии журналах, как «Нэшнл джиографик» и «Современный конный спорт». Его стратегия сработала, и, хотя городок Рио-Верди находился слишком далеко от цивилизации, чтобы превратиться в курортную Мекку, ранчо «Рокинг Ди» стабильно приносило прибыль. Его реклама все еще периодически появлялась на TBS и других кабельных телеканалах, хотя в последние пару лет для ранчо, как и для всего городка, настали трудные времена, и бо́льшую часть бизнеса у него перехватили конкуренты – ранчо «Скотсдейл» и «Лафлин».

Джанин уже ждала перед своим домом, одетая в ковбойскую униформу, и нервно постукивала по сумке, висевшей у бедра, когда подъехала Сью. Она открыла дверь и запрыгнула в машину, когда Сью еще не успела остановиться.

– Почему ты так торопишься? Мы успеем.

– Да, но мне нужно обязательно приехать вовремя. Я на прошлой неделе уже один раз опоздала, а моего начальника ну никак нельзя назвать лучшим другом.

Сью развернулась в тупике и поехала по направлению к шоссе. Они проехали перекресток, на котором трое бедно одетых младшеклассников ждали школьный автобус.

– У тебя сохранилось расписание занятий колледжа Пуэбло? – спросила Сью.

Джанин пожала плечами.

– Думаю, что да.

– Я собираюсь посетить несколько учебных курсов в этом семестре. А занятия начинаются на следующей неделе.

– Тебе придется так далеко ездить, в Глоуб?

– Нет, конечно. У них есть дополнительные вечерние занятия в школе в будние дни. Разве ты не читала расписание?

Джанин покачала головой.

– Нет. Но это неважно. Я все равно не буду больше учиться. Я уже покончила с этим дерьмом. Я себе пообещала в день окончания школы, что в класс больше ни ногой.

Сью улыбнулась, но ничего не сказала. Чувства подруги были ей знакомы – большинство ее бывших одноклассников считали так же, но сама она думала, что это весьма недальновидная позиция. Оценки за дополнительные курсы засчитывались в Университете штата Аризона, в Университете Северной Аризоны и в большинстве двухгодичных колледжей штата. Пока выбор предметов был невелик, но со временем он расширится, и девушка знала, что может набрать достаточно сданных курсов, чтобы получить диплом колледжа, не покидая Рио-Верди.

Конечно, она всегда планировала учиться в колледже. Того же желали и ее родители, но у них просто не было для этого денег. Она получила две небольшие стипендии за свои учебные успехи и высокие выпускные баллы: одну – от Университета штата Аризона, а другую – от колледжа Питцер в Калифорнии, но они могли покрыть только половину расходов на обучение. В обоих случаях вторую половину ей пришлось бы платить самой; кроме того, были нужны деньги на учебники, еду, проживание и транспортные расходы. По совету ее школьного консультанта она подала заявление на учебный кредит, но последние несколько лет федеральное правительство и правительство штатов сокращали финансирование на эти цели, и Сью получила отказ. Когда она позвонила в Отдел финансовой помощи Университета штата Аризона, чтобы узнать причину отказа, ей сказали, что у ее родителей слишком много собственности. Родителям принадлежали и их дом, и ресторан, и, хотя семья каждый месяц еле-еле сводила концы с концами, на бумаге сумма их активов превышала 100 тысяч долларов, поэтому девушка не могла претендовать на финансовую помощь.

Последние два года она делала все возможное, чтобы скопить деньги на учебу: жила дома с родителями, работала полный рабочий день, отказывала себе в развлечениях – лишь иногда выбиралась в кино; но, хотя сама она по-прежнему хотела учиться, приоритеты ее родителей изменились. Теперь они смотрели на колледж как на такое место, где она может найти хорошего мужа.

Джанин посмотрела на нее.

– Вечерние занятия, но… – Она не договорила свою фразу.

– Я не хочу об этом думать, – мгновенно ответила Сью.

Джанин поежилась.

– Они сказали, что в его теле совсем не было крови. Будто ее высосал вампир или что-то в этом роде.

– Веселая мысль, чтобы начать день.

– Ну, ты сама начала.

– Нет, не я. Ты. Я просто сказала, что хочу посещать несколько курсов.

– Ну, вот почему мне нужно успеть вовремя. Не хочу, чтобы меня перевели в ночную смену. Я готова даже какое-то время подлизываться к начальству, но мне не хочется работать одной за этим прилавком посреди ночи. Во всяком случае, пока какой-то сумасшедший слоняется в округе.

Сью свернула с шоссе 370 на дорогу к «Рокинг Ди» и взглянула на часы. Джанин могла опоздать на минуту, не более того.

– Тебя подвезти домой сегодня вечером? – спросила Сью подругу.

Джанин отрицательно покачала головой.

– Меня кто-нибудь подвезет.

– Ты уверена?

– Да. Спасибо, что подвезла. Ты меня просто спасла.

Сью остановилась на парковке перед домом в стиле ранчо, служившим вестибюлем. Она взглянула на стилизованные под Дикий Запад здания и на фальшивые валуны вокруг плавательных бассейнов. Ее всегда удивляло, что люди из других городов могут платить бешеные деньги, чтобы провести несколько дней здесь, в Рио-Верди. Она бы скорее заплатила за то, чтобы уехать из городка хотя бы на несколько дней.

– Что ты делаешь в пятницу? – спросила ее Джанин, выходя из машины.

– У меня пока нет планов. А что?

– Давай тогда придумаем что-нибудь. Может быть, сходим в кино?

– Звучит привлекательно, – сказала Сью. – Позвони мне.

– Хорошо, попозже.

Сью видела, как подруга поднялась по ступенькам на крыльцо ранчо, потом отвернулась, включила передачу и поехала домой.

На благотворительной распродаже было много поношенного нижнего белья, и Софокл Джонсон все его скупил.

Обычно они одежду сортировали по цвету – голубое с голубым, белое с белым, бежевое с бежевым, – но нижнее белье все было перемешано, без всякого внимания к цветам и фасонам, и Софокл просто снимал все подряд с вешалки, даже не пытаясь проверить, в каком состоянии белье. Многие женские трусики и пояса были, вероятно, грязными и поношенными, а мужские трусы заляпаны пятнами, но его это не волновало. Он повесил все белье себе на руку и прошел по проходу мимо полной женщины, от которой исходил сильный и неприятный запах, потом подошел к прилавку и наконец свалил всю свою добычу на растрескавшееся и заклеенное скотчем стекло у кассы. Пожилая женщина-кассир посмотрела на него с удивлением и даже с испугом, но он не стал объяснять или намекать ей, зачем ему все это белье, и молча стоял, наблюдая за тем, как меняются цифры в окошке кассового аппарата.

– Девяносто пять, – сказала женщина.

Он заплатил, не проронив ни звука, подождал, пока продавец складывал купленное им нижнее белье в большой пластиковый пакет, а потом вышел из магазина и понес пакет к машине. Ухмыляясь, гордый собой, проехал через городок и вернулся в банк. Он опоздал: официальный обеденный перерыв закончился двадцать минут назад, но это не имело значения. Это было одним из преимуществ должности президента. Он мог сам устанавливать правила, и ему необязательно было им следовать.

Софокл припарковался около банка рядом с банкоматом и забрал мешок с покупками с пассажирского сиденья. Мешок во время поездки раскрылся, и он чувствовал запах белья, одновременно раздражающий и успокаивающий. Софокл вышел из машины, захлопнул дверцу и, забросив мешок на плечо, захихикал, потому что это делало его похожим на Санта-Клауса.

Он и будет в чем-то на него похож. По крайней мере, для своих подчиненных.

Нет, для его подданных. Раз он был президентом – они были его подданными.

Софокл вошел в главную дверь банка и прошел через вестибюль – все еще с мешком на плече. Кивнул Сьюзен Ричман, занимавшейся обслуживанием клиентов, и поздоровался с Тамитой Уокер, дежурным кассиром. Он все еще ухмылялся, не в силах сдержать улыбку.

Софокл чувствовал себя отлично, был так горд собой, так воодушевлен, так счастлив. Было очень трудно держать такой план в секрете, не разболтать его ни одной душе в этом здании, но он сумел сдержаться и добрался до своего кабинета, ничего не уронив и не потеряв. Затем закрыл и запер за собой дверь. Нажав кнопку интеркома на своем телефоне, сказал Мардж Норсон, чтобы она не соединяла его ни с кем и не пускала посетителей: он не хочет, чтобы его беспокоили.

Софокл тяжело дышал. Это был его проект. Он потребует несколько дней, может быть, целую неделю, но Софокл проследит, чтобы проект был завершен.

Он вывалил содержимое пакета на пол своего кабинета, достал набор для шитья из ящика своего письменного стола и принялся за работу.

Президент банка сшил из нижнего белья униформу для кассиров и сотрудников кредитного отдела – для всех работников банка.

Он не стал стирать или красить белье – просто сшивал, как придется, нейлон с хлопком, хлопок с шелком. Хотя он называл сшитую им одежду «униформой», в реальности на униформу она не была похожа. Если два предмета нижнего белья и подходили чем-то друг к другу, это получилось совершенно случайно. У него не было никакого плана или модели – он сшивал то, что попадалось под руку. Результат, Софокл должен был это признать, получился впечатляющим. До того он ни разу в жизни не держал в руках нитку или иголку и сейчас подумал о том, чего мог бы достигнуть, если бы обучался шитью у профессионального наставника.

Софокл вешал законченную униформу на плечики, а плечики – на гвоздики, которые вбил в стену за своим письменным столом. Даже у знаменитого модельера Боба Маки так хорошо не получилось бы. Униформы были чудом победы стиля над материалом; каждая из них сохраняла суть бюстгальтеров, трусиков или поясов, из которых была сконструирована, но каким-то образом преодолевала оковы своего скромного происхождения, превратившись в уникальный, стильный костюм для банка.

Софокл не имел ни малейшего представления о том, подходят ли созданные им униформы по размеру сотрудникам, но это его не волновало. Это не имело значения. Работники подгонят свои размеры к одежде – поправятся или похудеют, если будет нужно, обуют туфли на платформе или, наоборот, на плоской подошве, а если не смогут или не захотят – найдутся другие работники.

Все было возможно. Все, что угодно, могло произойти. Все, что угодно. Софокл понял это прошлой ночью. Он находился в пустыне со своим телескопом и ждал начала метеоритного дождя.

Когда он увидел Иисуса.

Когда он увидел Иисуса, целующего Мануэля Торреса.

Софокл поднял глаза от униформы, над которой трудился, почувствовав какой-то дискомфорт. Им овладело неприятное ощущение, будто он что-то забыл или сделал что-то не так. Софокл нахмурился, стараясь поймать мысль, вспомнить. Потом увидел свое рукоделие, висевшее на плечиках на стене, и снова расслабился, убедившись, что с окружающим миром все в порядке.

Снаружи было темно, и часы над его столом показывали, что уже десять тридцать, но он пока еще не устал. Софокл взял из кучи нижнего белья мужскую майку и трусы. Он мог продолжать шить часами. Он без проблем может работать и после полуночи. Возможно, до утренней зари.

Президент банка ухмыльнулся. Если повезет, он закончит шить униформы к пятнице.

Дверь в палату городского совета была открыта, когда Роберт проходил мимо, и он, на секунду остановившись, заглянул внутрь. В комнате было темно, ее освещал только тусклый свет ламп, находившихся на потолке над креслами членов совета; галерея была погружена в сумрак, как и проходы вдоль стен. Было что-то пугающее в этих освещенных пустых креслах, стоявших вокруг высокого круглого стола, и Роберт почувствовал, как холодные мурашки побежали по его шее. Он ускорил шаг, не оглядываясь.

Роберт раньше сотни раз проходил мимо палаты городского совета в такие вечера и никогда о ней не задумывался, но сегодня все было по-другому. Сегодня все казалось пугающим.

Отчасти это было связано с этим проклятым отчетом о вскрытии. Мысли о нем преследовали его уже второй день, с тех пор как он получил отчет.

Вудс объявлял официальной причиной смерти, если перевести его заключение на обычный язык, обескровливание, или «полную потерю крови», но обстоятельства, с которыми была связана эта потеря, были пугающими. Из трупа Мануэля Торреса были удалены не только кровь, но и вода, спинномозговая жидкость, слюна, семенная жидкость и даже желчь, то есть все жидкости, производившиеся человеческим телом и сохранявшиеся в нем. И все эти жидкости были высосаны через единственное круглое отверстие на шее механика.

Именно слово «высосаны» они всячески старались обойти и боялись произносить. Это было, конечно, нелепо, но и ужасно до крайности. Роберт расспросил коронера обо всем, что тот обнаружил, – в частности, о том, мог ли какой-то безумец высосать все эти жидкости, прижавшись губами к ране на шее покойного. Он знал, поскольку видел съеженное тело Мануэля, что это нелепая и абсурдная идея, но Вудс ответил на вопрос серьезно. Да, это возможно, если использовать достаточно мощный насос, чтобы выкачать жидкость через окружающие внутренние органы мембраны, но не слишком мощный, иначе все органы были бы разрушены. Коронер сообщил, что никогда не слышал о существовании подобного устройства; кроме того, было непонятно, как оно могло позволить добиться такого же результата, воздействуя на гораздо менее прочные телесные структуры найденных рядом с трупом мертвых животных.

Правда заключалась в том, что ни один из них совершенно не представлял, как такое могло случиться. Единственной «теорией», которая могла бы все объяснить, был вампиризм.

Но вампиров не существует.

Роберт озяб, хотя ночь и не была холодной. Короткие волоски на его затылке и сзади на шее стояли дыбом. Он был рад тому, что Тед дежурил сегодня. Ему не хотелось сейчас оказаться одному в здании полиции. Трусишка, сказал он самому себе, покачал головой и кисло улыбнулся, открывая стеклянную дверь.

Роберт Картер. Жалкий трусишка. Это было бы хорошим названием для его автобиографии.

Он вошел и кивнул Теду, сидевшему за стойкой.

– Как сегодня дела?

– Никак.

– Хорошо.

Тед встал и потянулся, выпрямив спину.

– Хотя… Мэри-Бет Виджил снова звонила. Она говорит, Майк так и не нашелся. – Роберт нахмурился.

– И что ты ей сказал?

– Сказал, что ей нужно подождать двадцать четыре часа, а потом написать запрос на поиски пропавшего человека. Она говорит, что уже прошло двенадцать часов.

– Черт.

Мэри-Бет звонила днем и сообщила им, что ее отец не вернулся из поездки на грузовике в Каса-Гранде. Он позвонил ей из закусочной «Дэйри Куин» в Каса-Гранде, перед тем как отправиться домой в Рио-Верди, и обещал, что будет дома через два часа. Когда прошло три с половиной часа, а он так и не приехал, Мэри-Бет позвонила в полицию. Они связались с Департаментом общественной безопасности, чтобы узнать, не было ли аварий на шоссе, но все было спокойно, и они решили, что Майк остановился у какой-то закусочной, чтобы съесть кусок пирога или просто справить малую нужду. Он иногда мог пропустить рюмочку в баре «У Николь», а иногда – подобрать пассажиров и подвезти их за плату, когда оказывался совсем на мели.

Но на этот раз Роберт был обеспокоен. Это было не похоже на Майка – исчезнуть на такой длительный срок, никого не предупредив, где он находится; а особенно смущало, что он звонил дочери и сообщил, когда именно вернется.

– Ты звонил еще раз в департамент? – спросил он Теда.

Его заместитель утвердительно кивнул.

– Ни аварий, ни пробок. Их вертолет пролетел по всему маршруту примерно за час до заката.

Роберта снова зазнобило. Вероятно, эти эпизоды не были связаны, боже, он надеялся, что они не связаны, но он не мог не думать о том, что тот, кто убил Мануэля Торреса, все еще разгуливает на свободе.

Он представил Майка, лежащего на дне оврага, его скрюченное, съежившееся и обезвоженное тело. Беспокойство, видимо, отразилось на его лице, потому что Тед сочувственно посмотрел на него.

– Ты выглядишь измотанным.

– Да, – признал Роберт.

– Оправляйся домой и отдохни.

Роберт в знак несогласия покачал головой.

– Мы должны найти какие-нибудь ключи к этому убийству.

– Сегодня? Сегодня мы уже ничего не добьемся. Отправляйся домой.

Роберт провел рукой по волосам и посмотрел на своего заместителем. Внезапно на него навалилась безмерная усталость. Он потер рукой глаза и сказал:

– Ты прав. – Перегнулся через барьер и взял пачку форм, скрепленных резинкой. – Я выключу автоответчик, чтобы самому принимать звонки. Если позвонят из Департамента общественной безопасности или еще что-то всплывет – дай мне знать.

– Ладно.

Было уже поздно, и улицы опустели, когда Роберт ехал домой. Он миновал дом Рича и уже собирался, как обычно, посигналить ему, но заметил, что свет нигде в доме не горит, и понял, что брат и его домашние уже спят. Он свернул на улицу Сейджбраш, чувствуя себя одиноким. Луна уже взошла; она отражалась в окнах на фасадах всех домов на правой стороне улицы, и в ее тусклом голубоватом свете улицы выглядели пустынными и заброшенными, будто в каком-то призрачном городке.

Дорога сделала поворот у подножия холма – и началась пустыня. Дома здесь стояли дальше друг от друга, разделенные участками песка.

Во времена его родителей здесь почти никто не жил, и школьный автобус специально заезжал сюда, отклоняясь от основного маршрута, чтобы подобрать его и Рича. С тех пор появились новые дома, но этот район все еще был наименее населенной частью Рио-Верди, в котором кактусов насчитывалось гораздо больше, чем людей. Бо́льшую часть времени ему это нравилось: он мог включать свое стерео на полную катушку, не опасаясь побеспокоить своих соседей, или тренироваться в стрельбе в пустыне за домом, не опасаясь, что может попасть во что-то, кроме камней. Но иногда Роберт все-таки чувствовал свою изолированность от остального города, от остального мира; в такие минуты он думал, что вместо того, чтобы выкупать долю Рича, ему стоило продать родительский дом, и тогда они с братом оба переехали бы ближе к городку.

Он притормозил у своего почтового ящика и опустил стекло, проверяя, не пришла ли почта. Вытащил три счета, бросил их на пассажирское сиденье, потом проехал по старым мосткам через канаву и остановился на немощеной дорожке перед сараем для хранения инструментов.

Когда он входил, как всегда, в доме никого не было, и в безмолвной гостиной царила темнота. Он жил один уже дольше, чем был женат, но все-таки успел привыкнуть к некоторым обстоятельствам семейной жизни и скучал по ним.

Одним из них было возвращение в теплый и освещенный дом.

Роберт бросил ключи на кофейный столик и включил свет в гостиной, столовой и на кухне. В доме, как ему показалось, было тише, чем обычно. Роберт подошел к телевизору и включил его, чтобы слышать хотя бы какие-то звуки. На канале HBO показывали фильм, в котором полицейский детектив приглашал молодую симпатичную женщину зайти к нему домой.

Роберт добрался до кухни, достал пиво из холодильника и какое-то время стоял в дверном проеме и смотрел в телевизор. Он не мог вспомнить, когда в последний раз приглашал к себе женщину. Их было очень мало после Джули – потаскушки на одну ночь, которых он подцеплял в барах; но и тех он приводил домой скорее назло, а не для удовольствия, чтобы ему было чем ответить Джули, если когда-нибудь они снова будут вместе.

Однако они так и не воссоединились – вообще больше никогда не встречались после той последней встречи в суде, – и Роберт постепенно перестал приводить к себе домой девиц, поняв, что это бессмысленно.

Больше всего пугало то, что ему они были, в общем, не нужны. Секс напрочь исчез из его жизни, и это его нимало не беспокоило. Роберт даже не мог вспомнить, когда в последний раз трахался.

Он сел на диван в подавленном настроении.

Иногда его посещала мысль о том, а не тратит ли он свою жизнь понапрасну в Рио-Верди?

Роберт никогда не жил в каком-то другом месте, даже не выезжал за пределы Аризоны дольше, чем на несколько дней, и не знал, что это такое – жить в другом штате. Рич часто говорил Роберту, что ему повезло и что он не совершил такой же ошибки, как Рич, когда решил уехать. Но Роберт сомневался, что брат прав. Рич всегда был другим, всегда. Он и в тюрьме был бы счастлив, если бы там у него было достаточно книг для чтения. Сам Роберт, с другой стороны, жил в большей степени в реальном, а не в воображаемом мире, и ему для счастья были нужны реальные, материальные вещи.

Периодически он подумывал о том, чтобы уехать: собрать чемодан и двинуться в путь, никому ничего не сказав и не оглядываясь назад. Это была прекрасная мечта, но всего лишь мечта. Идея достаточно романтичная, чтобы привлекать его, но Роберт был практичен и понимал, что это не более чем фантазия. У него здесь были обязанности. Он не был никчемным человеком, которого никто не хватится. Он, черт возьми, был начальником полиции.

И где-то на свободе бродит убийца.

Вампир.

Роберт допил пиво и выбросил банку в мусорную корзину. И вспомнил, что обещал Теду отрубить автоответчик.

Протянув руку, он, не вставая с дивана, переключил телефон в ручной режим. Потом положил ноги на кофейный столик и пытался несколько минут смотреть телевизор, но, ощущая какое-то беспокойство, суетливо переключал каналы, не способный ни на чем сосредоточиться. Наконец встал и вышел на улицу.

Ночь была теплой; холодного ветерка, который дул по вечерам несколько предыдущих дней, сегодня не было. Роберт стоял на крыльце, облокотившись на перила, и смотрел на звезды. Были видны Венера, и Большая Медведица, и пояс Ориона, но из-за яркого света многие маленькие звезды скрывались в сумраке. Роберт перевел взгляд с неба на землю. На севере виднелась целая армия многоруких кактусов-сагуаро, выделявшихся на фоне слабого свечения городских огней. Он переступил с ноги на ногу; доски крыльца скрипнули, и поющие цикады на время смолкли. Из пустыни, с того направления, где высился пик Апачей, донесся отзвук далекого воя койота – одиночный и зловещий звук, который, несмотря на то, что Роберт всю жизнь прожил в пустыне, все еще ассоциировался у него с фильмами ужасов.

Вампиры.

Он снова почувствовал озноб и, оглядевшись, понял, что из-за особенностей рельефа с крыльца ему не видны даже огни соседних домов. Снова раздался вой койота, далекий, но ясно различимый даже на фоне возобновившегося пения цикад.

Поежившись, Роберт вернулся в дом и запер за собой дверь.

Кори завезла Анну в детский сад, а потом зашла в видеосалон, чтобы вернуть кассеты, взятые напрокат на уикенд. Кассеты нужно было вернуть еще вчера, но ей почему-то не захотелось сделать это, и они сейчас лежали на заднем сиденье ее машины. Последние несколько дней у Кори было грустное и меланхолическое настроение, и, по правде говоря, ей вообще не хотелось ничего делать. Обычно, когда она впадала в депрессию, ей удавалось взбодриться, когда она читала Анне или играла с ней; но в последнее время, похоже, у нее постоянно было подавленное настроение, что бы она ни делала. И Кори не могла понять почему. Она было подумала, что это предменструальный синдром, но проверила свой календарь, и оказалось, что месячные у нее начнутся только дней через десять.

Это из-за Рича, решила Кори. Из-за их отношений. Они стали отдаляться друг от друга.

Или скорее она стала отдаляться от него.

Рич оставался там, где и всегда, будто его удерживала прочная якорная цепь.

Проблема была в том, что она и сама никуда не двигалась.

Какое-то время у нее была идея вернуться к учебе и получить магистерскую степень. Кори даже подумывала о том, не завести ли ей с кем-нибудь роман. Но ей все не нравилось, все казалось неверным. Рич, конечно, не догадывался ни о чем. Он был так же счастлив, как всегда, забавляясь со своей маленькой газетой, писал статьи о хозяевах ранчо, получавших метан из конского навоза, и о миниатюрных старушках, когда-то встречавшихся с актерами, игравшими в малобюджетных фильмах. Кори не была уверена в том, действительно ли он считает свою работу важной, но знала, что Рич доволен ею. У него не было желания затевать что-то более амбициозное и становиться кем-то иным, кроме как хроникером скучной жизни обитателей этого заштатного городка. И он не хотел жить нигде, кроме Рио-Верди.

Ей же хотелось большего. Она знала это с самого начала, как только он привез ее впервые в этот городок, чтобы познакомить с братом. Кори старалась привыкнуть к этой дыре ради Рича. Она понимала, как много городок для него значит, как он ненавидит Калифорнию, и хотела, чтобы он был счастлив. Но, черт побери, она тоже заслуживала быть счастливой, и, возможно, пришло время, чтобы он пошел ради нее на небольшую жертву.

И ради Анны.

Кори не была уверена в том, чего бы ей хотелось для их дочери.

Она не была уверена также, что и Рич это четко представляет. Она понимала его аргументы о преступности, наркотиках и бандах в больших городах, но знала, что он понимает и ее аргументы о недостатках интеллектуальной среды в маленьких городках.

Кори вздохнула. Да уж, вот какими замечательными родителями они оказались. Суть в том, что она несчастлива. Настало время что-то менять. Даже если Кори и не знает, какие нужны перемены. Что-то в ее жизни должно измениться. Она чувствовала, как что-то давит и душит ее, хотя и не знала, что это было. Однако Кори понимала, что, если что-то в ближайшее время не пойдет по-другому, она не выдержит и сломается.

В последнее время Кори не раз задумывалась о том, что ей следует попытаться найти другую работу, уйти из газеты Рича и заняться чем-то своим. Она не говорила об этом мужу, но чем больше она об этом думала, тем разумнее ей это казалось. Новая работа не разрешит всех ее проблем, но это может быть шагом в правильном направлении.

Кори затормозила у пешеходного перехода перед зданием почты, ожидая, когда старик-ковбой перейдет дорогу, и глянула на плоскую пустыню, начинавшуюся там, где заканчивалась улица. Справа ей были видны не огороженные заборами задние дворы домов, расположенных на соседней улице; цветные рубашки и поношенное белое нижнее белье сушились на обвисших веревках; виднелись ржавые машины и их части, полузанесенные песком; на газонах, заросших давно не стриженной травой, валялись велосипеды и колеса.

Боже, какой безобразный городок… Безобразный умирающий городок. Несмотря на туристов, приезжавших в летние уикенды из Финикса и туристский комплекс-ранчо «Рокинг Ди», Рио-Верди медленно, но верно превращался в город-призрак. Он никогда не был процветающим деловым или культурным центром, но после того, как в 80-х закрылась шахта и многие жители потеряли работу, и так-то не слишком устойчивая экономика городка была разрушена. Рио-Верди не мог выжить благодаря лишь туризму, особенно туризму выходного дня, который только и был возможен в этой части штата; бизнес постепенно вымирал, и люди отправлялись в другие места в поисках работы. Только за последний год закрылись три магазина, и теперь на двухмильном участке делового центра городка было шесть пустующих зданий.

Старик-ковбой доковылял до тротуара, и Кори, надавив на педаль газа, поехала дальше. На следующем перекрестке она повернула налево на Центральную улицу, притормозила у детского сада и поставила машину на парковку у офиса газеты.

Она знала еще об одном моменте, вызывавшем у нее смутную неудовлетворенность и разочарование. Это было неясное интуитивное предчувствие, что приближается беда. Молодая женщина старалась не думать об этом и прогнать его. Это было какое-то странное и чуждое темное чувство, не имевшее отношения ни к Ричу, ни к ней самой, ни к их взаимоотношениям. Нечто масштабное, как землетрясение или война. И хотя Кори боялась задумываться об источнике этих сильных, но непонятных опасений, она подсознательно догадывалась, что эта угроза была как-то связана с ее личной неудовлетворенностью.

Женщина выключила зажигание, взяла свою сумочку с соседнего сиденья, вышла из машины, заперла ее и обошла здание, подойдя к его центральному входу. Войдя в здание, кивнула администратору.

– Как вы себя сегодня чувствуете, Кэрол?

Пожилая женщина улыбнулась.

– Пока еще слишком рано, чтобы я могла ответить. Спросите меня после обеда.

– А один из этих дней…

Кори улыбнулась собеседнице и обошла офисную перегородку, отделявшую ее стол от отдела новостей. Рич, как всегда, говорил по телефону и что-то яростно строчил в блокноте, который каким-то образом сумел обнаружить в кипе бумаг, высившейся на его столе. Он махнул ей, пожелав доброго утра, пока она ставила сумочку на свой рабочий стол, стоявший у противоположной стены. Обычно Кори садилась и сортировала свою почту, чтобы выяснить, нет ли каких-то интересных местных новостей для одной из колонок, которые редактировала; но сегодня она просто сидела и ждала, пока Рич закончит говорить по телефону.

Разглядывая отдел новостей – столы для фотомонтажа в его дальнем конце, принтер, установку для нанесения воска и сушильный аппарат, – Кори поняла, что ей смертельно надоело это место. На стенах висели одна цветная гравюра мексиканского художника Амадо Пеньи, аэрофотоснимок городка, два номера газеты в рамках и под стеклом, получившие дипломы ежегодного газетного конкурса Ассоциации новостей штата Аризона. Кори задумалась о том, почему она никогда не пыталась оставить свой след в этой комнате – хотя бы декорировать самой тот уголок, в котором стоял ее стол.

Возможно, потому, что она никогда не считала газету своей.

Защелкал и зашипел сканер полицейских радиочастот, стоявший на полке над столом Рича, который протянул руку и не глядя прибавил громкости, продолжая говорить по телефону. Полицейский диспетчер прочитал список каких-то непонятных чисел и замолчал. Рич убавил громкость.

Через пару секунд он повесил трубку, и Кори подошла к его столу.

– Нам нужно поговорить, – сказала она, усаживаясь в кресло напротив мужа.

Он нахмурился.

– Что случилось?

Кори посмотрела на него, вздохнула и покачала головой.

– Рич, – сказала она, – я хочу найти работу.

– Что ты имеешь в виду? У тебя есть работа.

– Нет, настоящую работу, за которую мне будут платить. Я устала от необходимости экономить на каждой мелочи. Я устала есть только ту еду, которую мы покупаем на двойные купоны.

– Но мне нужен помощник, чтобы верстать и печатать колонки. Если ты найдешь другую работу, мне придется искать кого-то тебе на замену, и это обойдется нам еще дороже.

– Нет. Я буду работать полный рабочий день, а ты наймешь кого-нибудь на полдня. Тебе нужен помощник только на один-два дня в неделю. Кроме того, ты будешь преподавать. Это принесет дополнительный доход.

– А как насчет Анны?

– Она возвращается из садика в полдень. Ты можешь ее забирать, и она будет здесь, в газете, с тобой. Посмотрим. Это будет зависеть от моего расписания.

Рич покачал головой, не соглашаясь.

– Ну и какую работу ты думаешь найти? В Рио-Верди не наблюдается экономического бума. Ты думаешь, в городке есть вакансии для женщины, получившей степень в области гуманитарных наук?

Она выдержала его взгляд.

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Я хочу найти другую работу. Не в газете. Не с тобой.

– Почему?

– Потому что если я не сделаю этого, то свихнусь.

Они уставились друг на друга. Рич первым прервал молчание, пожал плечами и взял свою ручку.

– Отлично.

Его тон был спокойным и слегка пренебрежительным, как будто он просто устал спорить с ней. Но по опыту Кори знала, что Рич эмоционально отстранится от своих близких на неделю или чуть дольше, будет говорить с ними, только если его о чем-то спросят, и бо́льшую часть времени станет прятаться в одиночестве в своем газетном логове и дуться на нее.

Именно сейчас это ее вполне устраивало.

Кори встала. С одной стороны, ей хотелось попытаться получше все ему объяснить, помочь ему понять, что она сейчас переживает, несмотря на то, что женщина и сама себя не понимала; но какая-то другая сторона ее личности хотела идти по пути наименьшего сопротивления, и именно она победила.

– Я думаю, что поиски стоит начать прямо сейчас.

– Сообщи мне, если что-то найдешь.

Она кивнула.

– Хорошо. И я заберу Анну из садика.

Кори подошла к своему столу и взяла сумочку. Она хотела просто выйти, сказав «до свидания», но что-то заставило молодую женщину остановиться. Она улыбнулась мужу.

– Мы все обсудим позже, ладно?

Рич уже что-то писал в своем блокноте и даже не поднял головы.

– Отлично. Как хочешь.

Она стояла и ждала чего-то, но было очевидно, что ничего не произойдет, и Кори пошла к двери.

– Удачи! – кивнула ей Кэрол, когда Кори выходила на улицу.

– Подождите секунду. Он только что вошел. – Стив прикрыл рукой трубку, пока Роберт входил в офис. – Шеф, звонит женщина, думающая, что она видела парня, убившего Торреса.

– Кто она?

– Я ее не знаю. Она сказала, что ее зовут Донна Сандоваль.

Роберт в удивлении приподнял брови.

– Я знаю Донну, – сказал он, обошел барьер и взял телефонную трубку у своего заместителя.

Шериф ожидал, что позвонит какая-нибудь напуганная старушка и в панике сообщит, что видела на своей улице какого-то незнакомого мужчину, – одна из тех благонамеренных помешанных пожилых дам, которым кажется, что они знают или видели подозреваемых во всех без исключения преступлениях.

Роберт совсем не ожидал звонка от кого-то вроде Донны Сандоваль, работавшей в банке «Ферст Интерстейт», женщины, как ему было известно, умной, вызывающей доверие, ответственной и полностью лишенной воображения.

Она была идеальным свидетелем.

Возможно, теперь дело сдвинется с мертвой точки.

– Алло? – сказал он в трубку.

– Шеф Картер? Это Донна Сандоваль. Я… Я слышала о том, что случилось с мистером Торресом, и я думаю, что могла видеть мужчину, убившего его.

– В самом деле?

– Я видела мужчину, шедшего вместе с мистером Торресом в тот вечер, как раз перед тем, как его убили.

Пульс Роберта участился. Он нажал кнопку на телефоне и включил подсоединенный к телефону магнитофон.

– Я хочу записать наш разговор, Донна. Если вы не против, я оформлю это как ваше заявление, мы расшифруем и распечатаем текст, и вы сможете зайти и подписать его, когда вам будет удобно. Вы согласны?

– Конечно, почему нет.

– Хорошо. Пожалуйста, назовите мне ваше имя и адрес, а потом точно опишите, что вы видели.