Про Митю и Витю

Афен-пинчер

щенка было все, что положено: четыре лапы, два уха, три черные точки на мордочке (нос и два глаза) и хвост кренделем. Шерсть у него была белая с желто-розовым отливом, росла космами, точно он был сшит из овчины. Он мог спать на спине, совсем не по-собачьи; а когда бодрствовал, то лежал на брюхе, нелепо раскинув лапы по сторонам. Как он попал во двор, никто из ребят не знал. Все брали его на руки, тискали, говорили «красавчик», «хорошенький», но никто не собирался взять его домой. Только один Вовка сумел прочесть в его глазах глубокую щенячью тоску по мягкой подстилке, теплому углу и косточке от обеда, на которой остался бы хоть запах мяса…

«Будь что будет», — решил Вовка и понес щенка домой.

— Ты вот что, Вовка… Ты скажи матери, что это очень породистый щенок, что ему прямо цены нет, — посоветовал Вовке его приятель Лешка.

— Да ты что? — уставился на него Вовка. — Такой породы и не придумаешь, чтобы она к нему подходила.

Лешка взял щенка, долго рассматривал его, морщил лоб и вдруг решительно объявил:

— А здесь и подбирать не надо породу. Это самый что ни на есть настоящий афен-пинчер[1].

— Что-о-о? — опешил Вовка. — Какой пинчер?

— Афен! По-немецки значит «обезьяний». Понятно? «Обезьяний пинчер». Можешь посмотреть в Большой советской энциклопедии. Что же ты, сам-то не видишь, что ли? Он же вылитая обезьяна!

И, будто в подтверждение этому, дома мать сказала:

— Батюшки! Где ты такую обезьяну выкопал?

А когда Вовка спустил щенка с рук и тот улегся на брюхо, раскинув лапы, мать так рассмеялась, что и без просьбы Вовки судьба Афена была решена — он обретал дом и хозяина.

Вот уж чего нельзя было сказать про Афена — это того, что он рос не по дням, а по часам. И часы проходили, и дни, и месяцы, а щенок как был с рукавичку, так таким и остался. Только, может быть, в весе немного прибавил да в глазах у него уже не было щенячьей тоски. Все шло хорошо, как вдруг однажды приходит Лешка и спрашивает:

— Ты кулешовскую Альму знаешь?

— Знаю, — ответил Вовка.

Кулешовскую Альму нельзя было не знать: это была такая немецкая овчарка, какой трудно подыскать пару для сравнения.

— Вчера ощенилась, — сказал Алешка. — Всего пять щенков. Одного Сережка по дружбе уступает нам. Понятно?

— Ничего не понятно, — ответил Вовка. — Он же не бесплатно?

— Ясно, нет. Пятерку, по дружбе. Настоящая цена тридцатка… Два с полтиной у меня есть, давай и ты столько. Щенок пополам будет.

— Да откуда же я возьму?.. И у меня уже есть щенок, — сказал Вовка.

— Стоп! — перебил его Лешка. — Вот тебе и деньги. Завтра воскресенье — поедем на Птичий рынок и продадим твоего Афена. Может, и дадут за него два пятьдесят…

Вовка от неожиданности долго не мог даже слова выговорить: как это так — продать Афена?

— Да очень просто! Продадим, и все. Что с ним возиться? Я ведь наврал, что он Афен. С ним и на улицу выйти нельзя — засмеют… А с овчаркой, на поводке…

Лешка нарисовал такие картины, так расписал будущую золотомедальную овчарку, что Вовка наконец согласился расстаться с Афеном. На следующий день, стараясь не смотреть щенку в глаза, засунув его за пазуху, Вовка отправился с Лешкой на рынок.

Они еле протиснулись сквозь бесчисленную толпу голубятников, птичников, рыболовов и охотников в тот дальний угол базара, где разрешалось продавать собак. Долго на них никто не обращал внимания, потом один здоровенный малый бесцеремонно вытащил Афена у Вовки из-за пазухи, с минуту молча рассматривал его, потом вдруг загоготал на весь базар.

— Это что же за порода такая? — гремел он.

— Афен-пинчер, — сказал Вовка.

— «Обезьяний пинчер» по-русски, — перевел Лешка.

— Что, что, что? Обезьяна? Точно, обезьяна…

Хо-хо-хо!..

Вовка хотел отобрать щенка, но его оттеснили.

Сразу собрался народ, к щенку потянулись десятки рук: кто хотел потянуть за ухо, кто дернуть за лапу; один пустил струйку дыма прямо в нос щенку, и тот отчаянно фыркнул и зачихал. Это еще больше развеселило верзилу, державшего Афена за загривок.

— Что, не любишь, подлец? Хо-хо-хо!.. Стой, парень, а сколько ты за него хочешь? — спросил он.

— Два пятьдесят, — сказал Лешка. — Берите — замечательный щенок.

— Дороговато для одной варежки! — опять захохотал верзила. — Была бы пара таких обезьян, взял бы… Как раз вышло бы две рукавички.

— Отдай! — закричал Вовка, подпрыгнул и повис на руке верзилы. — Отдай, говорю!..

Верзила отпустил руку.

Схватив щенка, Вовка торопливо принялся засовывать его за отворот пальто.

— Ты чего? — зашипел ему в ухо Лешка. — Может, он и на самом деле купит…

Но Вовка уже не слушал его. Он торопливо, нагнув голову, пробирался через толпу к выходу. Лешка не поспел за ним и отстал.

Выбравшись за ворота, Вовка вскочил в первый попавшийся трамвай и уехал. Только когда трамвай прошел одну остановку, он немного пришел в себя, бережно достал Афена и прижался щекой к его мягкой шерстке.

— Мальчик, сколько стоит твоя собака? — вдруг спросила его девочка лет пяти.

— Тысячу рублей! — зло ответил ей Вовка.

— Папа, купи щенка за тысячу… — начала ныть девчонка.

Вовке показалось, что папа и на самом деле полез в карман за деньгами.

— Нет! Не продается! — крикнул он и бросился к выходу.

Вечером, когда в доме все уснули, Вовка взял Афена с его подстилки, положил рядом с собой под одеяло и прошептал ему на ухо где-то услышанную поговорку:

— «Хорошо, когда собака друг, но плохо, когда друг — собака»…

И трудно было понять, кому он это адресовал — Лешке или самому себе.