Про тех, кто в пути

1.

Над Бобруйском Мартин проснулся оттого, что ему приснились барабаны. Он ошалело открыл глаза и подскочил на ящике.

Восьмиместный пассажирский «зибель», переделанный в грузовой вариант, тяжело раскачивался в воздухе. Надсадно выли двигатели. Что-то скрипело и похрустывало в темноте, из пилотской кабины падал мерцающий полусвет, зелёный и синий.

Мартин, не помня себя, вцепился обеими руками в ящик, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Потом он поспешно ощупал ремни парашюта, застёгнутые поверх формы. Сжаться в комок, когда выпадаешь... следить, чтобы не оказаться вниз головой... досчитать до десяти, потом — рвануть кольцо...

А если они уже падают? Если, пока он будет считать, как раз и — земля? Если он вообще не успеет выпрыгнуть? Мама, мама, мамочка...

Тяжёлое раскачиванье прекратилось, и Мартин услышал негромкий голос из кабины: «Сходи посмотри, как мальчишка». Они думают, что я перепугался, понял Мартин и усилием воли заставил себя принять равнодушный и независимый вид. В темноте, впрочем, было всё равно.

— Ты как здесь, парень? — тёмная фигура опустилась на ящик рядом.

Это был штурман самолёта, Мартин не запомнил его фамилии и звания — крупный медлительный человек, уже не очень молодой и говоривший с сильным акцентом жителей побережья. Он ничуть не походил на тех лётчиков, которых Мартин привык видеть в кино и на страницах книг.

— Кажется, воздушные ямы? — голосом всё повидавшего человека спросил Мартин, чувствуя, как уходит страх. — Я спал...

— Да нет, просто нас обстреляли... — штурман тяжело присел на соседний ящик, посмотрел в квадратный иллюминатор. — Бобруйск... Уже недолго.

«Бобруйск, — вспомнил Мартин, тоже глянув в окно и не увидев там ничего, кроме тьмы. — Город в глубоком тылу группы армий «Центр», в Белорутении...» Вслух же он удивился:

— Кто же мог нас обстрелять? Тут глубокие тылы наших войск.

— Вот именно, — с непонятной интонацией отозвался штурман. — Настолько глубокие, что местное население ищет себе развлечений по своему разумению... — он повозился, ящик скрипнул, потом штурман вздохнул: — Ох, парень, клянусь, твой папаша сумасшедший, просто сумасшедший, раз тащит к себе мальчишку... Это ненормальная земля. И нас она делает ненормальными.

— Мне скоро пятнадцать! — возмутился Мартин, которому исполнилось четырнадцать пять месяцев назад. — Я камерадшафтсфюрер «гитлерюгенда», я умею стрелять, водить автомобиль, и вообще... А вы не имеете права так говорить о моём отце! Он герой Люфтваффе и Рейха!

— Убей меня бог, если я хотел сказать хоть одно плохое слово о полковнике Киршхофе, — серьёзно отозвался штурман. — Просто фронт — не место для мальчишек. Тыл фронта — тоже... — он тяжело вздохнул и встал. — Если бы мой младший вздумал выкинуть такой фортель сам, я бы отходил его так, что он месяц спал бы на животе.

Хотя, он тоже вроде тебя... и старший был такой же. А сейчас, парень, я даже не знаю, где его похоронили... и похоронили ли. От его роты под Москвой остался один человек, да и тот, как я его не расспрашивал, всё твердил только, что ему холодно... а был май, и он сидел, обложенный грелками, как старик... Врачи сказали, что это навсегда...

Он ушёл в кабину. Мартин сердито посмотрел вслед штурману и вдруг понял, что он очень-очень устал. Вроде бы только что поспал, и неплохо поспал... — Мартин посмотрел на подаренные отцом швейцарские часы со светящимися стрелками, — ... почти три часа.

А так противно, и хочется раздеться, лечь под одеяло, уснуть как следует... Неужели простыл, заболел? Мальчишка поёжился на ящике и откинулся к вибрирующей стенке салона, с которой — для облегчения — была спорота обивка. Глаза резало, щёки горели, а потом вдруг пришло дикое чувство одиночества и брошенности.

Куда он летит? Зачем? Он должен быть дома, и мама должна быть рядом, и они должны играть в лото, а потом почтальон принесёт письмо от папы, и они будут рассматривать фотографии... Мартин провёл пальцем по иллюминатору. «Как ты могла, мама?» — хотел спросить он, но язык не ворочался...

...Когда полковник Генрих Киршхоф добрался наконец до посадочной полосы, «зибель» уже разгружался. Навстречу поспешил молодой подтянутый капитан в расстёгнутой куртке, козырнул и почтительно обратился:

— Господин полковник, этим рейсом летел ваш сын...

— Да, — Киршхоф почувствовал, как сводит кожу на скулах. — Да, — повторил он. — Что с Мартином?

— Ничего, — капитан посмотрел виновато, и полковник увидел, что пилоту грузового самолёта едва исполнилось двадцать — сейчас он в точности был похож на провинившегося мальчишку. — Простите, господин полковник... боюсь, он заболел. Это моя вина. Я должен был настоять, чтобы он оделся теплее, но он отказывался, и я...

— Где Мартин? — повторил вопрос полковник, не зная, что ему испытывать — облегчение или тревогу.

— Вот он, господин полковник, — из прожекторного луча, освещавшего разгрузочную суету возле самолёта, вышел рослый немолодой обер-лейтенант. Он нёс на руках завёрнутого в куртку мальчишку, и полковник подался навстречу.

— Вы не беспокойтесь, господин полковник, не болеет он. Это с ними бывает, когда быстро растут и нахватаются нового вокруг... — обер-лейтенант передал даже не пошевелившегося Мартина на руки отцу и вдруг сказал: — Конечно, это не моё дело... но вы напрасно выписали мальчишку сюда.

— А что мне оставалось делать? — растерянно спросил полковник, вдруг сообразив, что он совершенно не понимает, как ему вести себя с сыном и что вообще делать — да нет, не вообще, а именно сейчас. Очевидно от растерянности он позволил себе откровенность.

— Моя жена... она решила, что майор тыловой службы Люфтваффе... в общем, что у неё есть более подходящая партия. Не мог же я оставить сына ей и её... — полковник дёрнул щекой и наклонил лицо к сыну. — Мартин... — нежно сказал он.

Ресницы мальчика дрогнули. Он вздохнул, открыл глаза и сонно улыбнулся:

— Папа... Я прилетел, но мне что-то нехорошо... — и закрыл глаза снова.

2.

Солнце ломилось в открытое окно с такой силой, что, казалось, оно продавливает вмятины на стенах и полу. Воздух пах сухой травой и цветами, названия которых Мартин не знал.

Он лежал на спине и недоумённо рассматривал маленькую комнатку — стол со стулом у окна, маленький сейф на поцарапанной тумбочке, непривычный коврик в центре, между двумя раскладными кроватями, на одной из которых оказался Мартин.

Вторая была пуста и аккуратно застелена грубым ворсистым одеялом. Возле обеих кроватей стояли тумбочки; на той, что около кровати Мартина, лежала его одежда. Последним предметом мебели был большой шкаф, возле которого стояли рюкзак и чемоданчик Мартина.

— Где я? — спросил вслух Мартин, слыша, как за окном в отдалении накладываются друг на друга, переплетаются и дробятся снова непривычные шумы. — Я... А! Конечно!!!

Он вскочил. От вчерашнего странного и неприятного недомогания, от самого угнетённого состояния не осталось и следа, их сменила бодрая приподнятость. Он на фронте! Ну... не совсем на фронте, но совершенно точно, что ближе к фронту не был ни один из мальчишек не то что школы — всего города!

Отцовский аэродром! Мартин сделал кувырок, прошёлся колесом и въехал пяткой в сейф. Зашипев от боли, на одной ноге допрыгал до открытого окна, стал коленкой на стул и замер.

Со второго этажа дома, где он находился, было отлично видно лётное поле. Огромное. Почти пустое, по нему лениво ползла машина, да ещё в дальнем конце крыло к крылу стояли три «хейнкеля», возле которых быстро и деловито двигались люди.

«Звено», — солидно поду-мал Мартин и поискал взглядом «мессершмидты» отцовской группы — II/JG14 — но их не было ни одного.

На столе под пустой вазой Мартин только сейчас заметил записку. На листке из блокнота отце написал несколько размашистых строк:

«Марти! Врач сказал, что у тебя небольшое нервное переутомление и что это быстро пройдёт. Я очень рад, что ты прилетел. Что-нибудь придумаем, не вешай носа. Я буду очень поздно, не старайся меня дождаться любой ценой. По аэродрому можешь ходить, только не нахальничай. Лидия знает немецкий, она придёт и накормит тебя, а на обед иди в нашу столовую, Лидия объяснит, где это. Ужин тоже приготовит она. Целую. Отец».

— Улетел на задание, — сказал Мартин и ещё раз взглянул в окно.

Вздохнул. Радость его немного померкла. Отец улетел в бой с русскими. Отец ас, он сбил сто три самолёта — польских, английский, французских, бельгийских, греческих; русских — тоже. Но вдруг...

— Никаких вдруг! — вслух отмёл опасения Мартин, вскинул подбородок, повернулся к большущему зеркалу, вделанному в дверь шкафа, отсалютовал мужественному отражению, одетому в трусы и провёл серию боксёрских ударов, завершив их нокаутирующим прямым.

— Победу нокаутом одержал Мартин Киршхоф, Германский Рейх! — прокомментировал он и высоко поднял сцепленные руки.

В момент его триумфа раздался стук в дверь — тихий и аккуратный какой-то, если можно так сказать про стук.

— Войдите, — предложил Мартин. — Ой, не входите! — закричал он в панике, когда увидел, что внутрь проникает какая-то женщина. — Подождите! Я оденусь! — он метнулся к тумбочке и, запрыгнув в шорты, затянул ремень. — Войдите.

— Можно, панич? — женщина появилась снова.

Она улыбалась, но улыбка была какая-то испуганная и заискивающая, не подходящая ей, высокой, молодой, довольно красивой и очень аккуратно одетой.

— С добрым утром вас и с приездом, панич, — она сделала книксен. Мартин невольно улыбнулся — очень смешно звучал акцент женщины, хотя говорила она без запинки и слова произносила правильно.

— Ты Лидия? — весело спросил он.

— Так... Лидия я, — она снова присела. — Господин полковник сказал, что вы спать будете... а я слышу — проснулись, ходите. Кушать хотите, панич?

Мартин с интересом рассматривал первую в жизни русскую. Она была похожа на немок, таких полно среди старших сестёр его друзей. И не была ни грязной, ни противной.

Мартин был не дурак и понимал, что про врага надо рассказывать только плохое, но всё-таки ожидал, что русские будут сильно похожи на гуннов или монголов из учебника истории.

— Хочу, — кивнул Мартин. — Очень хочу, — он и правда был голоден.

Женщина робко улыбнулась и прошла дальше в комнату, пояснив:

— Приберусь тут и подам, панич, а вы пока помойтесь... Или слить вам?

— Как... слить? — не понял Мартин.

Женщина объяснила:

— Воды-то тут нету, наш... красные, значит, когда отступали, водопровод испортили, вот умывальники в коридоре и поставили, и воду для них носят. Да там сейчас пусто, с утра всё порасплескали, а То-лька не наносил пока... Так слить вам, панич?

— Да не надо, и прибираться не надо, — поморщился Мартин. — Ты приготовь поесть, а я сам.

Лидия снова присела и вышла, а Мартин быстро заправил кровать и полез в шкаф за полотенцем. Там висела отцовская одежда, и Мартин несколько секунд боролся с желанием примерить парадный китель с шитьём и наградами, но потом подумал, что, если эта русская войдёт, он будет выглядеть, как идиот и, подхватив полотенце, мальчишка вышел наружу.

В коридоре было пусто, пахло мокрым деревом, доски пола под ногами были влажные и холодные. В конце коридора виднелся большой умывальник с открытой крышкой. Возле него какой-то мальчишка, поставив одно ведро на пол, заливал воду из другого в резервуар.

Помахивая полотенцем, Мартин подошёл вплотную и, глядя свысока, начал бесцеремонно рассматривать русского. Это был его, Мартина, ровесник, примерно такого же роста, но тощий и, как брезгливо отметил Мартин, грязный.

На мальчишке была синяя с белым безрукавая майка, тоже грязная, неопределённого цвета бесформенные брюки, подпоясанные старым ремешком, не доходившие до щиколоток и серые от пыли потрескавшиеся туфли на босу ногу.

На Мартина мальчишка не обращал внимания, а Мартин убедился, что и этот русский не очень похож на гунна. Скорей уж он напоминал приятелей Мартина по школе и «гитлерюгенду» — тоже светловолосый (только волосы отросли и висят неряшливыми космами) и сероглазый, немного веснушчатый. Он возился с вёдрами, хотя уже вылил воду, и Мартин сказал:

— Отойди, ну?

Мальчишка посмотрел непонимающе. Мартин сделал жест рукой — мол, уйди в сторону! — и парень отшагнул послушно, не глядя Мартину в глаза. Тот ощутил лёгкое презрение.

Попробовал бы им так командовать чужой человек, вражеский солдат! Он ни за что не стал бы подчиняться. Всё-таки это правда, что у русских нет ни гордости, ни достоинства... Мартин фыркнул и окатил из-под локтя русского мальчишку струёй воды:

— Помойся, тебе полезно, грязнуля.

Воды была ледяная, но Мартин специально лил её на плечи, спину, грудь, чтобы показать русскому, молча вытершемуся рукавом, что не боится холода. Впрочем, когда он отвлёкся от умывания, то вы-яснилось — зря поливался. Мальчишка подцепил пустые вёдра и ушёл.

Растеревшись полотенцем, Мартин бегом вернулся в комнату и оделся окончательно: рубашка, галстук с зажимом, ремень для шортов, гетры и бутсы. Подумав, на пояс повесил нож.

В конце концов, это его законное оружие. Пока он причёсывался, стоя перед зеркалом, вошла с подносом в руках Лидия, поставила еду на стол:

— Вы как поедите, паныч, то меня покличьте, я внизу убираюсь... Приятного вам аппетита.

— Ага... — откликнулся Мартин. — Послушай, мальчишка, который тут был, он кто?

— Да это ж Толька и есть, младший брат мой... Он тут по хозяйству работает, за паёк. А что, паныч, или нагрубил? — в голосе женщины прозвучал страх.

— Да нет, — равнодушно отозвался Мартин. — Иди, я потом позову...

3.

День был тёплый, ласковый и звонкий от солнца. Мартин, только выйдя на крыльцо, сразу понял, что сегодня всё будет хорошо и улыбнулся этому самому солнцу, ещё не добравшемуся и до половины пути к зениту.

Крыльцо общежития выводило в противоположную от поля аэродрома сторону. Слева, посреди заброшенного цветника, стоял белый постамент с торчащим штырём. Справа — большая курилка, в которой возился этот самый Толька.

Он растрёпанным веником вычищал из щелей пола окурки и мусор, перегружал их в деревянный ящик с верёвкой. Около проёма ворот (самих ворот не было) стояли двое солдат из охраны — не часовые, просто так, а часовой прохаживался вдоль решётчатого забора, зевал и грыз яблоко, прошлогоднее, наверное.

Солдаты полушуточно отдали Мартину честь, когда он подошёл к ним и объяснили, что вот эта дорожка ведёт к первому полю, эта ко второму, эта к службам, эта к складам, эта — в липовую аллею, за которой выход в город, но туда сына полковника всё равно никто не выпустит.

На территории аэродрома есть речка и пруд, в которых можно купаться — вот по этой тропинке, а так висит указатель. Мартин спросил их, слушали ли они радио. Солдаты ответили, что войска вермахта успешно наступают на Сталинград и Кавказ.

В ответ на вопрос, куда мог полететь отец, они засмеялись и ответили, что это, конечно, военная тайна — и, несмотря на смех, Мартин понял, что это — всерьёз.

Он кивнул солдатам и, выйдя наружу, неспешно отправился в сторону поля. Ему хотелось посмотреть на «хейнкели»...

...Сверху машины казались близкими, но по земле пришлось шагать в обход — на поле соваться не стоило. Впрочем, Мартин об этом не жалел. Шагалось хорошо, а вокруг было красиво, как в парке, людно, полно техники и всяких интересных вещей, которые раньше Мартин видел только в кино, на картинках, да издалека — на парадах.

В кустах располагались зенитчики. Им было жарко и скучно — кто-то спал, кто-то играл в карты, один дудел на губной гармошке. Когда Мартин подошёл вплотную к четырёхствольным автоматам, задравшим хоботки стволов в небо, на него даже никто не посмотрел.

Над зенитками была натянута маскировочная сетка, станины некоторых украшали силуэты самолётов. Мимо прошёл молодой офицер, но и он только покосился на мальчишку и ни слова не сказал.

Мартин всё-таки с удовольствием полюбовался бы на технику поближе и даже начал строить планы, как туда — на поле — проскользнуть, но потом решил, что это будет ребячеством чистой воды и отправился туда, где должен был располагаться пруд.

Тропинка в самом деле была хорошо натоптанной — очевидно, маршрут пользовался популярностью. Мартин топал по ней чуть ли не строевым шагом, распевая «Die Jugend Marschiert» звонким голосом первого запевалы отряда. Но при этом не забывал смотреть по сторонам и удивляться.

Русские проявили то ли оригинальность, то ли невероятный эстетизм, расположив аэродром в каком-то лесу или парке, Мартин толком не мог понять.

Но уже через пару минут у него начало создаваться впечатление, что никакого аэродрома и нет вообще, а гуляет он где-нибудь в пригородной зоне Бреслау, настолько всё кругом было зелено и спокойно.

Но интересно, где же этот указатель? Мартин остановился, покрутился на месте. Тропинка уводила вниз — с лёгким наклоном, но отчётливо. Скорей всего — к пруду, куда же ещё.

Может, пошутили про указатель? Чего их развешивать, если пруд тут, скорее всего, один? Ну точно, пошутили... Мартин снова ускорил шаг и через полминуты довольно сощурился — впереди и правда блеснула поверхность пруда.

К этому времени кроны деревьев сомкнулись над головой сплошным сводом, похожим на арки готического собора, солнце сквозь листву почти не пробивалось... и Мартин неожиданно ощутил некоторое беспокойство.

Он шёл минут десять, и быстро. Значит, прошёл... прошёл километр, не меньше. Неужели пруд так далеко, а сам аэродром такой большой? Или он как-то выскочил за территорию?

Но где же охрана, ограждение? Не может ведь это быть так просто... Мальчишка прислушался — ни единого звука, свидетельствующего о работе аэродрома. А уж, что самолёты слышно издалека — он знал точно.

Мартин посвистал — просто так, чтобы услышать себя. В голову неожиданно полезли рассказы, которыми развлекались после отбоя в летних лагерях некоторые парни, особенно из сельской глубинки — жутковатые выдумки о Белых Дамах, Старом Нике и обитателях древних могильных курганов4.

Мартин в эту чушь не верил, хотя, когда лежишь под одеялом и смотришь в окно, если сразу не получилось уснуть, то увидеть можно всякое...

— Да что это я, — сказал Мартин и широкими шагами спустился к воде.

Ну, во всяком случае, пруд был тот самый. Похожий на букву О, почти по всей окружности окаймлённый плотной стеной зелени — но как раз там, куда Мартина привела тропинка — с неплохим пляжем.

Правда, сейчас тут никого не было. Да и выглядел пляж вообще подзаброшенным, как будто тут и не купаются. Мартин почувствовал, что ему не очень хочется лезть в воду. Впрочем, это значило только одно: в неё непременно надо залезть. И никаких.

Укрепившись в этом решении, Мартин подошёл ближе к воде и начал раздеваться, поглядывая вокруг. Место было определённо приятным, красивым, почти курортным. И всё-таки что-то не так. Мартин не взялся бы сказать — что. Что-то.

Оставшись в трусах, он потрогал воду ногой. Среди его товарищей это считалось дурным тоном — полагалось запрыгивать в воду сразу и не подавать виду, если она холодная. Но вокруг никого не было, и, ещё раз потрогав воду (тёплую), Мартин подумал, что надо бы написать ребятам.

Им есть чему позавидовать, в конце-то концов. Он уже начал мысленно составлять «письмо с фронта», когда понял, что просто оттягивает время, потому что лезть в пруд не хочется по-прежнему. Тогда Мартин решительно вздохнул и, оттолкнувшись, врезался в воду, взмахнув руками.

Все страхи и непонятности отступили тут же. Вода и правда оказалась тёплой, Мартин доплыл до середины пруда, крутнулся через голову, поплыл обратно, недалеко от берега лёг на спину, раскинул пошире руки-ноги и замер, чуть пошевеливая ими, чтобы не затонуть.

В небе высоко-высоко плыли облака. Быстро, там дул ветер, и Мартин подумал об отце. Он где-нибудь на аэродроме подскока5, наверное. Или в воздухе. Может быть, в бою?

Мартин представил отцовский «мессершмидт» и успокоено вздохнул. У русских нет таких самолётов. И не может быть. Ни у кого нет таких самолётов, как в Германии...

Какая-то волна качнула его, и мальчишка перевернулся в воде. Вокруг было пусто... но по ногам отчётливо скользнула ещё одна волна, и Мартин понял: кто-то плавает под ним в глубине пруда. Щука? Сом? Они могут вырасти достаточно большими, чтобы напасть...

При этой мысли Мартину стало не по себе и он, стараясь двигаться быстро и равномерно, поплыл к берегу. Неужели никто из купавшихся тут ничего не заметил? Могли бы и предупредить! Шутники...

Или ему показалось? Мартин был бы рад в это поверить, но ощущал ногами, как это нечто ходит совсем близко и с трудом удерживался от вопля ужаса, выгребая к берегу со всей возможной скоростью.

Вода стала ледяной в какую-то долю секунды. Не просто ледяной — невыносимо ледяной, безумно ледяной, смертельно ледяной...

...Сердце Мартина остановилось.

4.

Солнце пекло затылок, спину и ноги. Мартин рассматривал песок возле своего носа — сухой, серо-жёлтый — и пытался начать думать. Получалось плохо. Мысли обрывались на том, что он словно бы задохнулся ставшим невероятно плотным и горячим воздухом, а потом... потом — пустота и тьма.

«Я утонул. Вода стала ледяной, и я утонул, отправился к тому, кто плавал вокруг меня... но сейчас я на берегу. Как такое может быть? Кто-то вытащил меня, мне просто повезло...»

Мартин попытался встать, но руки, на которые он опрометчиво опёрся, мягко подломились в локтях, и он снова сунулся лицом в песок. И услышал чей-то смешок, недобрый и сухой.

Мартин хотел повернуть голову и посмотреть, но даже это движение вызвало тошноту, которую пришлось пережидать с кругами в глазах и шумом в ушах. Когда это прошло,

Мартин со стоном перевалился на спину — и увидел, что на пляжике нет никого, кроме него. Одежда лежала там, где он её оставил. И всё.

От изумления Мартин даже позабыл, что с ним случилось. Он сумел сесть и позвал, морщась от привкуса воды в носу:

— Эй! Кто тут есть?!

Никто не откликался... Но не мог же ему почудиться смешок? И как он выбрался на берег? Мартин посмотрел на воду — и снова ощутил страх. Поверхность отблёскивала солнечными бликами и казалась не просто спокойной — идиллической.

Что же с ним произошло? Ощущение охватившего со всех сторон дикого холода на миг вернулось, и Мартин выбил зубами дробь, схватившись за плечи.

Надо же, а трусы-то сзади сухие... Выходит, он долго провалялся лицом вниз. И кто-то сидел рядом с ним, а ушёл вот-вот... Кто-то из солдат? Но тогда, почему такой странный смешок?

Мартин поднялся и прошёлся по пляжу. Ага, вот — следы. Тут не было ничьих следов, он ещё удивился тогда (Мартин подумал об этом так, словно пришёл на пляж очень-очень давно).

Вот это — его, гвозди и подковки на новеньких бутсах. Вот — тоже его, он босиком шёл к воде (Мартин приложил ступню — убедиться; точно его). А вот это — совсем не его. Человек выбежал из кустов к воде... вот он волок его, Мартина, из воды... вот сидел... а вот ушёл — быстро ушёл, и следы потерялись в траве. Неопределённые ботинки, но не военные и небольшие...

Мартин опять покричал и посвистел, потом стал одеваться. Подпоясываясь, снова бросил взгляд на пруд...

И окаменел, приоткрыв рот.

Посредине озера вода начинала раскручиваться водоворотом. Медленно, уверенно и неостановимо. Зрелище было настолько жутковатым, что Мартин попятился и бросился бежать обратно, по тропинке. Ему казалось, что вот-вот из водоворота появится что-то невероятно страшное...

...Он сам толком не помнил, как и по какой тропинке выскочил на окраину аэродрома. Но тут с мозгов словно пелена спала — Мартин остановился и потихоньку выругался по-солдатски (это считалось среди его друзей высшим шиком уже потому, что за это строго наказывали).

Что это он?! Это от страха. Всё же ясно, предельно ясно: и внезапный холод, и «прикосновения», и водоворот — точнее, из-за водоворота всё и ясно! Там просто есть какая-нибудь подземная протока, а отсюда — сильные течения и все эти фокусы с переменой температуры и вообще...

А он струсил... Нет, конечно, утонуть можно было запросто (а вытащил его кто-то из гражданской обслуги — наверное, пришёл искупаться, а убежал, когда увидел, что мальчишка очнулся, чтобы не обвинили — мол, хотел утопить парня!), но ничего сверхъестественного...

Ха, подумал Мартин, вот и занятие. Непременно надо заняться исследованием! Только подготовиться получше...Может, прямо сейчас? Сколько времени-то?

Он бросил взгляд на часы. Часы показывали 4.15.

Довольно долго Мартин стоял, обалдело глядя на циферблат, по которому равнодушно бежали стрелки. Вскинул голову на солнце — и заморгал. Оно действительно ушло примерно на 16-16.30. но этого не могло быть!!! Когда он очнулся на берегу, оно едва подбиралось к зениту! Потом он побежал и бежал...

Мартин сглотнул. До него дошло, что он не помнит, сколько бежал. Но не пять же часов, с отчаяньем подумал Мартин. И ощутил, что ему очень хочется есть. Как будто действительно день подходил к концу, и он не ел очень давно.

Господи, а если отец вернулся?! А если его уже ищут?! Что будет, что будет... Мысль об этом заставила Мартина выкинуть из головы всё остальное. С трудом сдерживаясь от того, чтобы побежать, мальчишка заторопился к общежитию.

Нет, отец ещё не вернулся, и беспокойство Мартина сменилось новым: где он и что с ним? Конечно, он писал, что будет очень поздно, но насколько «очень»? Походив по комнате, Мартин спросил, где столовая, и нерешительно направился туда. Обед-то давно прошёл...

Но скучавший и лениво покрикивавший на нескольких русских женщин повар охотно подогрел для мальчишки, мявшегося у окошка, суп, тушёную капусту с колбасой, налил кофе и дал хлеба — местного, чёрного, на который Мартин посматривал с подозрением и есть не стал.

— Дурачок, — буркнул повар, — он только с виду страшный. У русских хороший хлеб, если привыкнуть.

После столовой Мартин постоял на краю поля, рассматривая, как обслуживают бомбардировщики, потом вернулся в общежитие и сел писать письмо. Но сперва вообще не писалось, потом он заблудился в словах «подводный водоворот», положил карандаш и тоскливо уставился в окно, где солнце село куда-то за деревья.

Все приключения и странности отошли куда-то на задний план — осталось только беспокойство за отца. Что, если его сбили? Да, он ас. Но, что если русские напали вдесятером, а то и больше? Что, если отец погиб? Что, если он попал в плен и вот сейчас...

— Замолчи, прекрати, идиот! — процедил Мартин и ударил себя по уху. — Перестань сейчас же, девчонка!

В дверь постучали. В первую секунду Мартин радостно вскинулся, но тут же сообразил, что отцу стучать незачем, и крикнул:

— Уходи, Лидия, не надо ничего!

— И всё-таки я войду, — послышался мужской голос, и в комнату вошёл рослый человек в гражданском — настолько вопиюще гражданском, что Мартин, привыкший видеть вокруг себя форму и на взрослых и на ровесниках, озадаченно заморгал и чуть было не позабыл воспитанно подняться из-за стола.

— А — прости — где полковник Киршхоф? — осведомился человек. Ему было лет сорок, лицо — простоватое, как у мясника или торговца пивом. Отец не любил таких людей и всегда говорил, что они выскочки, не знающие ничего, кроме слов партийного гимна, да и те — по бумажке. — Ты ведь его сын?

— Да... — Мартин кивнул. — Но я сам не знаю, где отец...

— Понятно, — кивнул незнакомец. — Ещё не вернулся... Ну, что ж... — он вздохнул, пожал плечами. — Когда вернётся — передай ему, что заходил доктор Хельмитц. Запомнишь, гитлерюнге?

— Конечно, — кивнул Мартин.

— Ну вот и хорошо, — улыбнулся Хельмитц и вышел раньше, чем Мартин успел спросить, не знает ли он, когда вернётся отец.

Мартин прямо в форме прилёг на кровать и подтянул коленки к груди. Вспомнилась мама и неожиданно нахлынула страшная обида на неё. Как она могла?! А теперь, когда он остался совсем один...

Но именно в этот момент общежитие словно ожило. В коридоре послышались смех, разговоры, тут и там захлопали двери, затопали Сапоги — и, едва Мартин успел вскочить с кровати, как в распахнувшихся дверях возникла спина отца, который шумно, со смехом, прощался с людьми в коридоре, тоже смеявшимися и что-то бурно обсуждавшими.

Полковник Киршхоф обернулся, закрывая дверь — и в ту же секунду Мартин прыгнул на него:

— Папа! — вырвалось у мальчика со слезами. Ошарашенный полковник ощупью добрался до кровати и сел, в то время, как сын, продол-жая виснуть на нём, судорожно говорил: — Я думал... что ты... я так боялся... я не хочу, чтобы... папа, не бросай меня, не бросай, пожалуйста...

— Ну что ты, ты что? — растерянно спрашивал полковник, гладя сына по волосам, как будто ему было не четырнадцать, а четыре года. — Ты же не маленький... Да и не было ничего, мы даже не видели русских...

— А это? — всхлипнул Мартин, поднимая глаза на отца и держа его за распоротый левый рукав куртки. — Это же... от пули...

— Да от какой пули, — Киршхоф-старший усадил сына рядом, — проволоку зацепил...

— Как будто я не вижу...

— Слово офицера — проволоку.

— А поклянись словом офицера, что не видели русских?

Полковник замялся и встал.

— Ну... Меня никто не искал?

— Нет... ой, приходил какой-то гражданский, — Мартин встал, начал поправлять форму; ему было стыдно. — Недавно. Доктор Хельмитц.

— Он не гражданский, он из эсэс, — процедил полковник. — Держись от него подальше, Мартин.

— Да он мне и двух слов не сказал, он тебя искал, — пожал плечами мальчик. — А что эсэс нужно на аэродроме?

— Русские говорят, что тот, кто много знает, скоро стареет, — отрезал полковник. — Ты ведь не хочешь постареть раньше времени?.. — Мартин, окончательно выкинувший из головы все неприятности и сложности, замотал головой и заулыбался. — Тогда пошли ужинать, — и он подмигнул сыну: — Будет торт!..

...Мартин проснулся ночью.

Окно было плотно закрыто. Ревели невдалеке моторы — по звуку Мартин определил бомбардировщики.. Отец, сидя за столом под зажжённой лампой, повёрнутой светом подальше от сына, перебирал на столе какие-то бумаги.

Вот он сердитым движением сбил их в стопку. Положил стопку на край стола, посидел, глядя за окно. Что-то пробормотал. Поднялся, достал из сейфа несколько папок. И, опять усевшись, снова принялся за чтение. Мартин смотрел на него, пока не уснул.

5.

На пруду было полно народу. Солдаты и офицеры дурачились, загорали, играли в мяч. Мартин — с мотком прочного троса и водонепроницаемым фонариком — выглядел среди этой летней сует глупо и сам это понимал, но мало беспокоился на этот счёт.

То, что он идёт куда-то не туда, Мартин понял, когда увидел указатель, кривовато прибитый на дерево:

TEICH6

Потом выяснилось, что пруд намного больше, почти весь окаймлён широким пляжем, на котором даже какие-то кабинки сохранились, тут полно народу и вообще дорога до пруда ничуть не походит на ту, которой Мартин шёл вчера. Он спросил у кого-то, есть ли тут второй пруд. Этот кто-то не знал.

Другой кто-то — в форме зенитчика — категорично ответил, что есть только речушка, но очень узкая и обрывистые берега, поэтому там никто не купается. Тогда Мартин отправился обратно, сел под указателем и задумался так глубоко, как только мог.

Может быть, он сошёл с ума? Но в протекторе ботинок ещё утром можно было рассмотреть песок, который он нацеплял на маленьком пляжике... Может просто никто не знает про этот пруд? Но он вроде бы шёл той же самой дорогой... Вздохнув, Мартин решил поискать ответвление, которое мог прозевать.

В следующий час он нашёл полдюжины тропинок, но они либо терялись в зарослях, либо выводили к аэродрому или службам. Больше ничего.

Мартин скинул верёвку под один из кустов, туда же положил фонарик и попытался осмыслить это логически. За этот час мальчишка несколько раз встречал людей и задавал вопросы о том, нет ли тут второго пруда.

Никто про него не слышал. Оставалось признать, что он, Мартин, рехнулся от обилия впечатлений и нервных переживаний. С этими печальными мыслями Мартин вышел на дорогу.

Сперва-то ему показалось, что он каким-то образом оказался на взлётной полосе аэродрома, потому что дорог из бетонных плит не бывает. Но для полосы эта штука была слишком узкой.

Было жарко, слева и справа вставала стена сухого кустарника. А самое главное — Мартин опять не мог понять, как оказался тут. Вроде бы только что он шёл по тропинке возле края аэродрома — и...

Шум машины заставил Мартина отшатнуться в ломкий сухостой — он и сам не сообразил, почему так резко отреагировал на обычный в общем-то звук.

Из-за невидимого в кустах поворота появился транспортёр — Sd.Kfz — в котором покачивались люди в маскировочной форме, а в обе стороны и вперёд по ходу торчали пулемёты, штук шесть, не меньше. Дальше шёл легковой «хорьх», за ним — здоровенный грузовик «бюссинг» с ребристым металлическим фургоном, окрашенным в пятнистую неразбериху. И в конце — опять транспортёр и танк, «четвёрка».

Мартин во все глаза смотрел на это и почти убедил себя, что вылез за пределы аэродрома — зачем на и так надёжно охраняемой территории ездить таким конвоем?!

А самое главное — самое главное, что ни на одной машине не было нигде знакомых знаков люфтваффе или хотя бы вермахта. Опознавательные знаки вообще отсутствовали, даже номеров не было, как будто вся эта техника и не существовала на белом свете!

Странноватый караван скрылся за стеной кустарника, и Мартин вышел на дорогу. Постоял и, не в силах сдержать любопытства, почти побежал следом за машинами.

Да что ж такое?!?!?! Он опять не понял — как, когда... но вместо бетонки под ногами оказалась грунтовая тропинка, спускавшаяся к речушке, за которой — через ажурный мостик — виднелась липовая аллея.

Мартин обернулся — позади была такая же тропинка и различались рулёжные дорожки и зенитные установки аэродрома.

— Что-то со мной не то, — признался он, потирая лоб. Рассеянной походкой спустился к мостику, встал на нём — и увидел того русского мальчишку, Тольку. Он сидел на коряге, оставив на берегу ботинки, и удил рыбу. Смотрел на поплавок, но Мартин готов был поклясться, что за секунду до этого — на него, Мартина.

Мартин широкими шагами спустился на берег и встал возле небольшого жестяного ведёрка — точнее, банки из-под жира с продетой в пробитые дырочки проволочной дужкой. В ведёрке плавали с десяток плотвичек и карась в ладонь величиной.

Спина русского мальчишки была каменной. Мартин хмыкнул, занёс ногу, чтобы опрокинуть банку в реку... и увидел подошву ботинка. С рисунком в точности таким, как на берегу вчера, на песке, где он рассматривал следы своего спасителя.

Мартин медленно опустил ногу. Ещё раз посмотрел на ботинок. Точно, это был тот самый рисунок, сомнений не оставалось.

Мартин постоял молча. Ему почему-то сделалось очень неловко. Чтобы развеять это чувство, мальчишка присел на песок — в стороне от коряги — и, достав нож, начал кидать его в очерченный пальцем на песке круг.

Русский не обращал на него внимания, но это, как ни странно, больше не вызывало раздражения. Мартин подумал, что очень помог бы разговорник, который лежал у отца на столике. Во-первых, русского надо было поблагодарить, как ни крути.

А, во-вторых — это важнее! — выходит, вся эта ерунда ему, Мартину, не почудилась, раз и русский там был. И можно бы его расспросить... Мартин досадливо вздохнул. По-русски он не знал ни слова.

— Эй, — окликнул он русского. — Ты, эй! Это ты меня вытащил, да?.. Ну оглянись, я кому говорю?!

Русский медленно оглянулся. У мальчишки были недобрые глаза. Глядя на Мартина, он спросил по-немецки — не очень правильно, но без запинок:

— Чего тебе надо?

— Ты знаешь немецкий?! — обрадовался Мартин.

— Немного...

— Я хотел... — Мартин встал, сунул нож в ножны, отряхнул шорты. — Я хотел поблагодарить. За то, что ты спас меня.

— Ничего я не делал... — буркнул русский.

Мартин подошёл к его ботинкам, ткнул один ногой:

— Следы. Точно такие были на пляже. Так что, не ври.

— Не хотел я тебя спасать... — русский не отводил глаз. — Хотел дать по башке камнем — и в воду, — он встал на коряге. — Понял? Потому и следил за тобой.

На секунду Мартин растерялся. Но потом повёл плечом:

— Но ведь спас?

Русский молча отвернулся, всем своим видом давая понять, что разговор поддерживать не будет. Мартин постоял, потом присел на корягу:

— Тут много рыбы? — русский молчал. Но Мартин решил не обижаться: — Я тут всего второй день, но видел странные вещи. Например, я хотел сегодня опять сходить на тот пруд. Но не нашёл его. И никто про него не слышал. Странно, правда? — русский молчал. — И ещё я вчера почти шесть часов потерял. Не помню, где был, что делал... Сразу после пруда.

Русский обернулся. По-прежнему молча он смотрел на Мартина — и не так, как смотрят на надоедливое препятствие. В его глазах был интерес. Мартин несколько раз подбросил нож и совсем уже было собирался возобновить разговор, когда русский заговорил сам:

— Чего ты лезешь, куда не надо?

Мартин растерялся. Слышать такое от мальчишки из побеждённого народа было удивительно и оскорбительно до такой степени, что ни удивиться, ни оскорбиться Мартин не смог. Вместо этого он пробормотал:

— Что значит — куда не надо? Вчера я просто купался... и... и мне просто стало интересно...

— «Просто, просто»! — передразнил его Толька. — Дурак. Сидишь себе в общежитии и сиди. Не лезь.

— Интересно! — Мартин повёл себя так, словно спорил со своим товарищем. — Ну, ты очень интересно говоришь! Время пропадает, места целые проваливаются без следа, а ты говоришь «сиди не лезь»! А ты бы стал сидеть и не лезть?!

Русский неожиданно задумался. Потом сказал неуверенно:

— Вообще-то верно... это да...

Он говорил по-немецки не «немного». Пожалуй даже правильней, чем Мартин, по-берлински, а не с сильным баварским акцентом. Ободрённый его словами, Мартин быстро стащил бутсы, скатал бубликами гетры и, ловко пробежавшись по коряге, уселся в развилке возле русского, свесив ноги. Толька покосился на Мартина хмуро, но без злости. Покачал удочкой и спросил:

— А что там... со временем у тебя было?

— Да понимаешь... — Мартин коротко рассказал. Толька пожевал щёку. Мартин добавил: — И вот сейчас. Шёл по какой-то бетонной тропинке. А потом вдруг раз — и я уже тут. В смысле, на обычной тропинке.

Толька кивнул. Посмотрел на поплавок. И сказал нехотя:

— Знаешь... Не надо тебе так тут шляться. Место такое. Непростое место. Ты, может, думаешь, что я тебя напугать хочу? Правда, непростое... И давай иди отсюда. Тебя папочка накормит. А мне рыбу надо ловить.

Самым смешным было то, что Мартин покорно ушёл. Не обидевшись.

6.

Мартина разбудило отцовское насвистывание. Мелодия была знакомая — марш «Bomben auf Engeland». Не высовываясь из-под одеяла, Мартин поддержал отца тихим посвистываньем. Полковник Киршхофф слегка удивлённо замолчал, потом резко сдёрнул с сына одеяло.

Мартин засмеялся, потягиваясь, но тут же погрустнел — отец снова был в лётной форме. В ответ на печальный взгляд сына, задержавшийся на зашитом рукаве куртки, полковник сказал:

— Ну, что теперь... Я попросил парней из охраны, раз уж ты тут сидишь, будешь тренироваться с зенитками. Найдёшь капитана Шульхе...

— Уррррааа!!! — заорал мальчишка, становясь на колени в кровати и несолидно подпрыгивая под скрип пружин. — А ты когда вернёшься всё-таки?

— Когда собью последний русский истребитель.

— Мы их бьём-бьём, а они всё не кончаются, — заметил Мартин грустно. И, словно бы кое-что вспомнив, спросил: — Па-а... А на аэродроме пропадают люди?

— Иногда, — полковник посматривал в коридор через полуоткрытую дверь. — Если выходят в город поодиночке и задерживаются до темноты. Но тебя не тронут, даже если ты нарушишь мой приказ и высунешься. Русские вовсе не такие звери, как кое-кто любит их изображать.

— Нет, я не об этом, — Мартин сел нормально. — Тут, прямо тут, на аэродроме?

— С чего ты взял такую глупость? — полковник внимательно посмотрел на сына. — Бывают несчастные случаи, но... Иду! — крикнул он в коридор и быстро вышел. Промелькнули мимо весёлые голоса.

Мартин задумчиво смотрел в стену. Раньше отец никогда ему не врал. И поэтому Мартин сразу почувствовал ложь...

...Толька попался ему около входа — нёс обратно в здание четыре обрезка от гильз, использовавшихся, как мусорные корзины. Мартин посторонился, подумал и сел на перила крыльца. Достал личную книжку, полистал, дёрнул плечами. Что он ждёт этого русского?! Вперёд! К орудиям!..

...Опухшие от безделья зенитчики охотно возились с мальчишкой, искренне удивляясь тому, как много он знает об их оружии. Несколько пожилых солдат неодобрительно качали головами, но сам капитан Шульхе оценил знания Мартина, как высокие и предложил заходить ещё.

— Если отец разрешит — можешь как-нибудь подежурить с нами, — сказал капитан и Мартин обомлел от счастья.

Сбоку от взлётно-посадочной полосы торчала туша «хейнкеля», облепленная ремонтниками. Шульхе зевнул, кивнул в ту сторону:

— У русских отвратительная войсковая ПВО. Но летать над их городами... — капитан покачал головой. — Смотри, как его отделали.

Мартин кивнул. Хорошо, что отец истребитель. Это, наверное, очень страшно — лететь вот так и ждать, ждать, ждать огня, на который тебе нечем ответить. И даже когда начнут стрелять — всё равно надо лететь и бомбить, не сворачивать...

— Страшно! — вырвалось у мальчишки. Он смутился, но кто-то из солдат подтвердил:

— Ещё бы... Одиннадцатый три дня назад сбили над русской территорией. Тамошние бабы парней изрубили лопатами, как только те приземлились.

— Правда? — Мартин заморгал.

Капитан покосился в сторону говорившего, неохотно ответил:

— Может быть, враньё. Просто не вернулись. Всякое бывает. Кто там знает...

— Но это же война... — Мартин снова посмотрел на бомбардировщик. — Зачем они... так...

— Дикари, — ответил Шульхе.

И снова кто-то из солдат сказал:

— Если бы мне попался тот англичанин, который разбомбил мой дом, я бы придумал ему смерть пострашнее...

— Хватит болтать! — рявкнул капитан.

Мартин понял, что он тут становится явно лишним и тихо слинял.

Денёк опять был хорошим — тёплым, жарким даже. И Мартин, вернувшись к общежитию, поймал себя на том, что ищет глазами Тольку. Русского мальчишки нигде не было видно. Мартин огорчился — он хотел поговорить с ним о происходивших тут странностях.

И, едва он подумал об этом желании, ещё пару дней назад и в голову ему бы не пришедшем, как Толька появился на тропинке, ведущей к столовой. Он пёр на спине здоровенный мешок непонятно с чем и видно было, что переть ему тяжело.

В сторону Мартина он не смотрел и уронил-таки мешок наземь, когда Мартин, подскочив сбоку, предложил:

— Давай я помогу!

Толька смерил немецкого мальчишку глазами — не зло и не насмешливо, скорей просто устало-досадливо. Спросил:

— Слушай, ну чего ты ко мне цепляешься? Иди гуляй...

— Я правда помочь хочу! — Мартин толкнул мешок ногой. — Тяжело же...

— Да тебе-то что? — Толька свёл брови.

Мартин пожал плечами:

— Ну... я не знаю. Тяжело ведь.

— Тебя не Тимур зовут? — спросил Толька.

Мартин не понял:

— Какой Тимур? Я Мартин...

— Да так, никакой, — Толька взялся за горловину мешка. — Ну, давай, чего смотришь? Его на мусорку нужно оттащить...

...Мешок оказался тяжёлым — по мнению Мартина, даже для двоих. Мартин вытер пот галстуком7, потом насмешливо спросил:

— А где твой?

— Какой? — покосился на него Толька, вытиравший лицо коротким рукавом майки.

— Красный, — Мартин для утверждения своего лидирующего положения подтолкнул русского плечом. Ясно же, что главным тут должен быть именно он, Мартин. Русский промолчал, потом неожиданно сказал:

— Слушай... хочешь, я тебе кое-что покажу?..

...Они долго шли по какой-то тропинке между кустов. Справа в зелени булькала и плюхала невидимая речка, слетались отовсюду оводы. Толька сосредоточенно молчал.

Мартин молчал тоже и придерживал рукоять ножа. Ему было не по себе. Он не боялся Тольки и вообще... Дело было в чём-то другом. Настолько другом, что не выпускать рукоять ножа казалось самым разумным.

— Только тихо, — вдруг сказал русский, замедляя шаг. — И меня не обгоняй... — а ещё через два-три шага остановился и совсем почти неслышно шепнул: — Смотри...

Они стояли в камышах на берегу того самого пруда. Только с другой стороны, не там, где пляж. И ещё. Слева от пруда ничего не было. Чёрная дыра.

Вернее, это в первую секунду изумлённому Мартину так подумалось — он и правда видел чёрное пятно, метров трёх в диаметре, диким образом висевшее прямо в воздухе и не существовавшее ни слева, ни справа, ни сзади; у пятна не было никакого объёма, никакой толщины.

Но потом Мартин присмотрелся и увидел, что пятно не совсем чёрное. Вернее, оно было чёрное, но не непроглядное. В его глубине (откуда у него глубина, если у него нет даже обратной стороны?!) словно бы какие-то алые уголёчки светились. Нехорошие алые уголёчки.

Мартин сказал бы, что это глаза, но уголёчки были рассыпаны хаотично и светились по-разному — больше, меньше, сильнее, слабее... И ещё. Мартин против воли начал вглядываться — и различал всё больше.

Там была какая-то равнина — ночная равнина. И скалы на горизонте. И высокая редкая трава...

... — Стой, стой.

Мартин дико оглянулся на Тольку, удержавшего его за плечо. И посмотрел вновь в сторону чёрного пятна, к которому успел сделать не меньше трёх шагов.

— Стой, — снова сказал Толька, силой отворачивая его голову. — Хватит, не смотри. Пошли отсюда скорее.

Но Мартин был уверен — в этот краткий миг он видел у самой границы черноты и нашего мира стоящий приземистый силуэт.

Силуэт ждал...

... — Понял? — спросил Толька, доставая из тайничка свою самодельную удочку. — Я тебе это зачем показал. Чтобы ты не совался, куда не надо. Пропадёшь. Очень просто пропадёшь... Ну, бывай, фрицевская морда.

Если честно — Мартин и обидеться забыл.

7.

За окном шёл дождь — нехолодный, но уже долгий, затяжной. Погода была нелётная. Сидя за отцовским столом, Мартин просматривал свои записи...

— Йоган Кауниц, стрелок. Пр. 17 августа 1941.

— Ганс Бреммер, старший стрелок. Пр. 24 сентября 1941.

— Курт Алойзи, ефрейтор. Пр. 17 октября 1941.

— Раймар Бахем, унтер-офицер. Пр. 22 октября 1941.

— Макс фон Кроттбе, оберлейтенант. Пр. 20 декабря 1941.

— Ганс Галиези, капитан. Пр. 25 декабря 1941.

— Тур Папперман, стрелок. Пр. 31 декабря 1941.

— Стефан Шебровски, стрелок. Пр. 16 февраля 1942.

— Эдмунд Кист, оберфельдфебель. Пр. 12 марта 1942.

— Йозеф Хант, ефрейтор. Пр. 14 марта 1942.

— Ганс Брохен, унтер-офицер. Пр. 19 апреля 1942.

— Вильхельм Рат, унтер-офицер. Пр. 30 мая 1942.

— Альберт Цушауэр, оберлейтенант. Пр. 22 июня 1942.

На составление списка Мартин потратил семь дней и кучу изобретательности. Зато теперь он точно знал, что тринадцать человек пропали на аэродроме — именно на аэродроме! — без вести за какой-то год.

За это же время почти сто человек погибли при боевых действиях, не меньше этого были убиты партизанами или подпольщиками, полсотни пропали без вести за пределами аэродрома, столько же погибли при несчастных случаях.

Но всё это было объяснимо. А вот пропажа тринадцати военных на собственном аэродроме...

Мартин подпёр голову руками и задумался — глубоко-глубоко, достаточно глубоко для того, чтобы прослушать приближение отца. Полковник Киршхофф вошёл, держа в руке фуражку, и было видно, что мысли у него не слишком приятные.

Он даже как-то скользнул взглядом мимо сына, но потом подошёл ближе и,положив ладонь ему на плечо, спросил:

— Пишешь приятелям?

Мартин вздрогнул, замешкался. Но отец не стал смотреть, что написано на бумаге. Он сел на кровать и, расстёгивая китель, поинтересовался:

— Ну, как дела?

— Да так, неплохо, — Мартин задвинул листок в блокнот. — А что ты такой грустный? Из-за погоды?

— В такую погоду не летаем не только мы, но и Иваны, так что, тут нечему огорчаться... Так. Общие неприятности... — полковник посмотрел на сына и чуть сощурился: — Тебе тут скучно, должно быть, Марти?

— Нет, почему? — удивился искренне Мартин, усаживаясь удобнее.

— Ты часто говоришь с этим русским, мальчишкой?

— Да, в общем нет, — солгал Мартин. — Я же не знаю русского... — ему было неприятно врать отцу, и он вывернулся так, чтобы не говорить «он не знает немецкого». — А что? — он нахмурился в точности как отец. — Неужели эти, из гестапо...

— Что? — полковник Киршхофф поморщился. — Да нет, им совершенно нет до этого дела... Просто я хотел тебе сказать, что ничего не буду иметь против. Но никаких экскурсий по аэродрому с целью показать мощь Люфтваффе.

— Я не маленький и не дурачок, — оскорблённо ответил Мартин. — Да он даже и не намекал ни на что такое. Мы просто пару раз купались... Знаешь... — он помедлил, но решился: — Он совсем обычный.

— Конечно обычный, — полковник явно думал уже о чём-то своём, но продолжал говорить с сыном. — Почему он должен быть необычным? Война есть война, кто-то побеждает, кто-то проигрывает.

Он — человек проигравшей стороны, но и Германии тоже случалось терпеть поражения. После прошлой войны мои младшие братья выглядели ничуть не лучше — такие же оборванные и голодные.

— Дядя Рауль и дядя Генрих?! — Мартин засмеялся, отчасти обрадованный, что отец не рассердился на его слова, отчасти — потому, что с трудом мог представить себе дядюшек-парашютистов, героев Крита, такими же, как Толька.

Но отец не стал продолжать разговор...

...Дождь прекратился к полудню, вышло солнце, разогнало облака, мгновенно стало жарко, и Мартин побежал на речку. Он понимал, что Тольку можно и не звать с собой на пруд — тот не пойдёт.

А в речке вполне можно было купаться, если знать пару мест, которыми получается спуститься к берегу. Толька их знал.

Он и сейчас был уже здесь — с удочкой. Толька никогда не ходил никуда просто так — всегда или ловил рыбу, или искал грибы, или щавель, или ещё что-то. Мартин помогал из интереса.

Но сейчас, увидев немца, Толька махнул рукой, быстро разделся и прыгнул в воду. Мартин, расшвыривая свою одежду на бегу, с берега полетел следом...

... — Ты что, больше не будешь купаться?! — окликнул Мартин приятеля.

Толик медленно покачал головой — он сидел на траве, обхватив руками коленки и смотрел в небо. Одному плескаться было скучно, и Мартин почти сразу выбрался на берег и плюхнулся на живот. Трава была прохладной, а спину пекло солнце. Мартин повернул голову, устроился щекой на локте и лениво спросил

— Ты чего?

— Смотрю, — пожал плечами Толька.

Мартин перевернулся на спину и увидел в небе «мессершмидты» — две машины вели учебный бой, сплетая размашистое кружево виражей.

— Знаешь... — Толик помедлил. — Я лётчиком стану. Я давно мечтаю... До войны я в аэроклуб хотел записаться, но по возрасту не брали, я в авиамодельный кружок ходил...

— Лётчиком? — Мартин сел, удивлённо присвистнул. — Не выйдет у тебя лётчиком. Когда мы победим, то запретим вам иметь авиацию, как нам запретили в восемнадцатом.

— Вы победите? — Толька повернулся к Мартину, глаза его угрюмо блеснули. — Видел? — и он показал Мартину фигу. — Наши вас всё равно расколошматят, фриценьё надутое.

— Ах, фриценьё-о?.. — протянул Мартин, садясь прямее. — Да ваши этажерки только поля от жучков опылять годятся. Три фанерки, две картонки, парусина и резина...

— То-то ваши «хейнкели» сколько уже чинятся — лихо им картонки врезали? — Толька тоже напружинился и сощурился. — А сколько в вашей III/KG20 бомбовозов осталось? Было двадцать семь, а сейчас девятнадцать, кажется, из них пять в ремонте? А у твоего бати, сколько «мессеров» из полусотни уцелело — половина?

— Ты чего хочешь? — Мартин встал, выставил плечо, и Толька тоже поднялся. — Мы на вашем аэродроме, понял? И на вашем Кавказе, и ваш Сталинград скоро возьмём, и тогда ваш Сталин мир на любых условиях подпишет, понял? И молчи. А то ходит он тут, наши самолёты считает...

Толька побледнел до синевы на скулах и молча врезал Мартину в поддых. Тот согнулся пополам, а в следующую секунду мальчишки покатились по траве, пыхтя, сопя, ругаясь на двух языках и молотя друг друга со всей злой дури.

Через минуту Мартин оседлал оказавшегося на спине Тольку, прижал его руки коленками и начал равномерно отпускать русскому щелбаны. Злость у немца в общем-то прошла, но наглые заявления Тольки требовали наказания.

Тот сначала вырывался, пытался сбросить Мартина, но выдохся и закрыл глаза. Мартин снова занёс руку... но не щёлкнул, а сел рядом и потрогал пальцами скулу, а языком изнутри — опухающую губу.

Толька сел. Вздохнул, сказал тоскливо:

— Раньше ты бы фик со мной справился... а сейчас... Ты вон, какой откормленный, а я... С ваших паек не разъешься.

— Это... — Мартин положил руку на плечо Тольке. — Я тебе... вынесу. Консервы, ещё что-нибудь... Только... ты возьмёшь?

— Возьму... — Толька вздохнул. — А ты бы не взял?

— У врага?! Я бы лучше сдох... ой, прости, — спохватился Мартин. Но Толька не обиделся, а по-взрослому усмехнулся:

— Ты не голодал никогда, Мартин... Когда по-настоящему есть хочется, тут... А у нас же с сестрой мать больная, и двое младших, это вообще...

— Ты сильно нас ненавидишь? — тихо спросил Мартин.

Толька повёл загорелыми плечами:

— До дрожи, — коротко ответил он. — Если бы не родные, я бы, как ты говоришь, сдох, а на вас работать не стал.

— Толь... — Мартин вдруг ощутил настоящий ужас. — Толь, а почему ты скрываешь, что знаешь наш язык?! И самолёты считаешь... Ты партизан, Толь?!

— Какой я партизан... — печально ответил Толька. — Просто я не хочу, чтобы знали, а то заговаривать начнут, всё такое... А самолёты... Да я просто радуюсь, когда у вас потери, вот и всё.

— На этих самолётах летает мой отец, — сказал Мартин. — Знаешь, как я боюсь, когда он задерживается? Просто задерживается, а я уже начинаю думать, что...

— А мой отец? — спросил Толька и потрогал шишку над бровью. — Ваши его артиллерией закопали. И его, и всю его роту... Под Бобруйском. Я потом искал ходил, а там только куски, и всё... Мы вас не трогали. Я в школу ходил. А теперь ты говоришь — не смей мечтать, мы вам не позволяем. Мне, каково?

Мартин промолчал, потому что не знал, что ответить. Толька сидел и опять смотрел в небо, шевеля пальцами ног. Потом сказал неожиданно:

— Ты совсем не такой, каким я себе представлял ваших мальчишек... И вообще... многие ваши лётчики... и солдаты — они люди, как люди... Если бы я не видел сам, я бы не поверил, что они могут бомбить... убивать...

Мартин потёр переносицу, вздохнул. Спросил:

— Толька... а вот мы дрались... ты такое слово сказал... — и Мартин повторил слово из пяти букв, которым русские люди выражают наивысшую степень напряжения. — Оно, что значит?

— Ну... — Толька вытаращил глаза на Мартина и покраснел. — Это ругательство нехорошее... мат, в общем... Если бы отец услышал, что я так выругался, он бы уши мне оборвал... Это, в общем, такая женщина... ну как бы... она...

— Ясно, — Мартин хихикнул. — А это? — он произнёс заветное русское слово из трёх букв.

— Ну, это вот, — Толька показал на себе.

Мартин заржал:

— У отца... — с трудом выговорил он. — У отца летает пилот... с такой фа... фамилией! Хорошо, что он не знает русского!

Толька подхватил смех.

В течение следующих пятнадцати минут Мартин старательно изучал матерные ругательства, которыми щедро делился Толька, стараясь произносить их как можно правильней. Потом Толька, глядя в сторону, пропел:

Сидит Гитлер на заборе,

Просит кружку молока.

А солдаты отвечают:

«Кран сломался у быка!»

И, когда Мартин попросил перевести, отмахнулся:

— Да ну, это я так...

Мартин не стал настаивать. Посидел молча, потом дотянулся до своей рубашки, достал из кармана блокнот, из него — листок. И подал Тольке:

— Ты можешь радоваться, но эти люди пропали на аэродроме за последний год. Именно тут... — Толька вертел лист с непонятным лицом. Мартин требовательно сказал: — Может быть, ты мне расскажешь подробно, что тут творится?

Толька вздохнул, вернул лист. Пожал плечами:

— Я раньше сюда попасть не мог... Когда наш аэродром был. Тут такая охрана стояла... Но в городе говорили, что и тогда люди пропадали. Нет-нет, да и... — Толька сделал движение рукой. — А когда я тут у ваших начал работать, то сам много увидел... Разного. До войны тут такие легенды были...

Толька опять замялся.

— В общем, что здесь, где аэродром, место такое — нехорошее. Всегда было. С незапамятных времён. Про это все местные знают. Может, поэтому и партизаны на сам аэродром ни разу не нападали... Тут дырки есть.

— Какие... дырки? — почему-то очень испугавшись, до озноба, спросил Мартин.

Толька неопределённо пошевелил рукой:

— Ну... Это один дед так нам говорил. Дырки, как пещеры в земле. Шёл-шёл и — уххх! Только эти дырки не в земле, а в... пространстве как бы что ли. Ну, я не знаю.

Мартин осмотрелся, словно собираясь увидеть эти самые «дырки». Хотя... да ведь он же их уже видел! Самую настоящую дырку видел! Ту, чёрную, на берегу странного пруда!

— Надо сказать отцу... — пробормотал он.

Толька покачал головой:

— А он не поверит. У нас до войны даже кое-кого арестовали, чтобы слухов не распространяли... Да и вообще-то, если осторожно себя вести, то и не случится ничего.

— Ничего себе ничего! — вырвалось у Мартина, — тринадцать человек пропали! Я понимаю, тебе всё равно, но ведь это...

— Смотри, — вдруг сказал Толька и привстал. — Смотри же...

Мартин оборвал свой гневный монолог и взглянул туда, куда неотрывно смотрел русский.

Кто-то — или что-то — скатывал пространство за мостиком, как скатывают холст с нарисованной на нём картиной-пейзажем. Это происходило совсем близко от мальчишек, но они оставались неподвижны и молча смотрели, как обнажается чернота, пронизанная искрами огоньков. Огоньки ждали.

Было полное ощущение, что они разумны и хорошо понимают происходящее.Появилась вдали острая скала. Нет, понял Мартин, это не скала, это башня — неестественно высокая, тонкая, острая башня, и возле неё кружатся чёрные обрывки... нет, не обрывки — это живые существа, они летают, летают...

— Бежим! — рванул его за плечо Толька. — Бежим скорее!!!

...Мальчишки пробежали, держа подхваченную одежду в охапку, не меньше километра берегом речки, спотыкаясь, падая, вскакивая и не в силах оглянуться. Потом остановились, тяжело хрипя. Мартин выдохнул:

— Это же рядом со взлётной полосой... неужели никто не видел...

— Не рядом, — помотал головой Толька, его лицо было бронзовым от пота. — Это вообще не здесь... Мы чуть не погибли, понимаешь?! Я такого не видел раньше, про такое только рассказывали... — и он что-то добавил по-русски.

— Кто? — Мартин бросил одежду, сел на траву, потёр виски. Толька рухнул рядом, зажмурился:

— Есть тут один дед... — вроде бы нехотя ответил он. — Его тоже таскали, чтобы не болтал, да он из ума давно выжил.

— Я должен с ним поговорить, — решительно сказал Мартин.

8.

Толька появился как всегда бесшумно и неожиданно. Мартин вздрогнул, но тут же спросил:

— Принёс?

— Угу, — Толька показал плотный свёрток. — Держи, переодевайся...

Значит, как договорились. Ты немой. После контузии. Не глухой, а просто немой... Хотя и глуховатым можешь прикинуться, на случай, если кто особенно расспрашивать будет.

Держись со мной, никуда не суйся. Если пацаны поймут, что ты немец, то отлупят так, что ой, а заодно и меня... Только я обувки не нашёл.

— Ничего, — Мартин, поддёрнув мешковатые штанины коричневых шаровар, влез по щиколотку в прибрежную грязь и поболтал в ней ногами. — Замаскируюсь... Сойдёт?

— Сойдёт, — хмыкнул Толька. — Пошли.

— Погоди, — Мартин ещё раз осмотрел себя, глядясь в воду заводи, как в зеркало, — точно сойдёт?

— Точно, точно, — кивнул Толька. И спросил: — Боишься?

— Есть немного, — признался Мартин...

...Где-то подсознательно Мартин ожидал, что попадёт в жутковатое царство хижин с соломенными крышами, разбитых дорог и людей, похожих на монстров из страшного сна.

Но Любичи оказались симпатичным городком с широкими улицами, мощёными камнем, узкими тротуарами, обсаженными деревьями и каменными, вполне уютными на вид домами. А люди скорей напоминали не монстров, а просто испуганных и усталых... людей.

На улицах их было немного, а те, кто был, спешили, глядя себе под ноги. Казалось, они очень стараются просто не замечать происходящего вокруг, потому что им всё это тошно, а сделать ничего нельзя.

Более-менее оживлённо было около комендатуры, да ещё на базарчике, расползшемся с небольшой площади, по всей видимости, для него специально отведённой, на окрестные улочки. Но и тут почти ничего не продавали — меняли всё на всё, стоял страшный гвалт.

Мартин загляделся на какие-то вычурные часы... и еле удержался на ногах, когда чья-то сильная рука отшвырнула его от импровизированного прилавка. Послышался голос, бросивший по-немецки:

— Пшёл прочь!

Пожилая женщина, менявшая часы, глядела на мальчика с испуганным сочувствием, а двое молодых солдат, один из которых и отбросил Мартина, уже не обращая на него внимания, рассматривали её товар и переговаривались.

Мартин сжал кулаки, онемев на самом деле... и Толька уволок его подальше. Там Мартинам прорвало:

— Пусссссти!!! Я ему... он у меня... я... я... я... Как он!..

— Тихо, — прошептал Толька, озираясь. — Тихо, всё нормально. Пинком не проводил — и ладно, а то знаешь, как бьют? Спецом под копчик целятся, потом сесть не получается, как будто в тебя лом вбили.

Мартин перевёл дух и мрачно спросил:

— И часто так?

— Как когда, — пожал Толька плечами. — У вас на аэродроме меня ни разу не трогали. Орут иногда, но не трогают. А тут, особенно если молодые из гарнизона... или наши полицаи — то бывает... — он посмотрел на Мартина с сочувствием, но, в то же время немного злорадно: — Ну, теперь понял?

Мартин угрюмо стукнул пяткой по краю тротуара и, не ответив, перевёл разговор:

— Пошли к твоему деду.

— Рано ещё, он рыбу наверняка ловит... — Толька помедлил. — В лапту умеешь играть?

— Нет, — пожал плечами Мартин...

...В лапту играть оказалось легко и интересно — главное, бить ме-ко и бегать быстро. А что Мартын взялся неизвестно откуда и не умеет говорить — никого особо не удивляло. На краю вытоптанного пустыря сидел мальчишка лет 12 — без обеих ног. Наблюдал за игрой.

Это тоже никого не удивляло. Чудно было не понимать языка. Хотя... несколько слов — и матерных ругательств, которыми нередко сыпали игравшие, и не только — Мартин понимал. И сам немного удивился, что понимает. Удивился и обрадовался.

После игры купались. На берегу разожгли костёр, испекли картошку — по две штуки на каждого, Мартину тоже сунули, как своему, без слов. Соли не оказалось, но все ели жадно, а Мартин думал с ужасом: а если Германия проиграет войну?!

Нет, такого не может быть, но если?! Неужели тогда... Нет, лучше он умрёт. Тогда лучше умереть. Он не презирал этих мальчишек, нет. Но для себя решил: лучше умереть, чем так вот...

Над городом несколько раз пролетали самолёты с аэродрома. Мальчишки каждый раз молча провожали их взглядами, но лица у всех становились недобрые.

Мартина так и подмывало крикнуть: «Не смейте, там отец!» — но он понимал, что это будет глупо. Да и сам отец знал об этой ненависти и относился к ней спокойно.

Толька, между тем, что-то сказал мальчишкам и поманил Мартина рукой. Пришлось одеваться и идти — скорей всего, было пора к тому загадочному деду.

Близился вечер. Жара не спадала, похоже было, что ночью пойдёт дождь. Мальчишки вместе пылили по окраинной улочке, заросшей зеленью. Толька неожиданно спросил:

— Зачем тебе это надо?

— Мне интересно, — соврал Мартин. И Толька ощутил, что он соврал, и криво усмехнулся. Помолчал и добавил: — Надо скорей, а то скоро комендантский час, вернуться не успеем.

— Ладно, — сердито ответил Мартин, — я просто хочу в этом разобраться, потому что я немец и потому, что погибают наши люди. И мой отец может погибнуть.

— Он может погибнуть и в небе, — сказал Толька, и Мартин нашёл в себе силы спокойно ответить:

— В небе — это война. А тут... тут что-то странное и страшное.

— И оно просыпается, — сказал Толька.

Мартин резко обернулся к нему:

— Как?

— Этот дед говорил нам — не надо будить то, что на аэродроме, если оно проснётся — то будет плохо всем. Вроде бы так уже было в давние времена... Вон его дом.

Дом — это было сильно сказано. Вот это жилище вполне соответствовало заочным представлениям Мартина о том, как живут русские. Покосившуюся хибару, косо выглядывавшую из запущенного сада, покрывала солома. Единственное видимое окно мутно отражало солнце.

Короче, тот ещё был домик, что и говорить. Но он вполне вязался внешним видом со своим хозяином, который расставлял у стены самодельные удочки. Около его ног стояло древнее деревянное ведро, в котором что-то бурно плескалось.

— Все места знает, но никому не говорит, — прошептал Толька. — Сейчас попробуем... — он кашлянул и оглушительно проорал: — Вечер добрый, дед Никодим!!!

«Вечер» Мартин понял и, сообразив, что русский приветствует старика, быстро поклонился. Дед между тем повернулся. Он был седой, как снег, заросший волосами, как шотландская овчарка и согнутый, как рыболовный крючок. Окинув мальчишек взглядом предположительно где-то скрывавшихся среди волос глаз, дед гулко бухнул:

— Чаво?! Рыбы нету. Не ловисся. Ничаво нету.

— Да не нужна рыба!!! — рявкнул Толька.

Дед помотал головой:

— Всем нужна. Нету рыбы.

— Ёшкин кот... — буркнул Толька. — Дедушкаааа!!! Нам!!! Бы!!! По!!! Го!!! Во!!! Рить, хрен старый!

— Чаво орёшь, я не глухой, а он орёть, — равнодушно заметил дед. — Рыбки не хотите? А там поговорим. Водички натаскаете, и поговорим, ага. Ну и рыбку почистите, значить. Потом.

— Чего ему надо? — спросил Мартин.

Толька вздохнул:

— Пошли за вёдрами, — сказал он по-немецки.

— Они там, значить, снутри на лавке, — любезно объяснил, ухитряясь коверкать и этот язык, по-немецки дед...

... — Я лет семь у немецких, значить, колонистов работал. — дед Никодим сноровисто шлёпам больших карасей с боку на бок. — Эх, мучицы ба... Семь, значить, лет. И уж немца, значить, с нашим ни в жись не спутаю. Особенно ковда услышу, как он говорить. Да я плохо слышу, я и правда глуховат...

Мартин следил за дедом, разинув рот. Старик бил в котелок8 так здорово, что просто непонятно было, кого и зачем он надувает. Караси пахли обалденно.

Толька куда-то отлучился и отсутсвовал уже довольно долго. А дед разглагольствовал по-немецки с такой лёгкостью, как будто это был его родной язык. Нет, эти русские — оччень непростой народ...

— Да! — дед словно бы окаменел. — Чё спомнил-то, малой! Я тебе тут вещу дать хотел... — он порылся в кармане неопределённой формы и размера штанов и извлёк странноватую металлическую бляшку. Она тяжело оттянула ладонь протянувшего руку Мартина... Восмиугольная серая звезда с чёрной воронёной стрелкой.

— Спасибо, но это зачем? — Мартин с любопытством разглядывал странноватую вещичку.

— Чаво? — осведомился дед.

— Ну, вот, — Мартин продемонстрировал бляшку.

— Это чаво та? — изумился дед. — Старая вешш... Нашёл иде?

Мартину захотелось придушить деда на месте. Но тот вовремя отвернулся со словами:

— Ну нашёл — и ладно... А я чего хотел-то сказать... — снова зашкворчали караси. — В старое время люди много чаво знали. И куда не нать соваться — не совались... да. Был в этих местах князь. Совсем в старое, надо быть, время... В давнее... Масла вот тоже нету, на воде жарить — морока одна...

— И что князь? — Мартин сидел, как на иголках.

— Князь? — дед шлёпнул карася на глиняную тарелку. — Какой?

— Вы сказали — князь тут был, — Мартин глубоко вздохнул.

— Дышишь ты тяжко, — сочувственно сказал дед. — Бабка моя покойница травки знала всяки, она б тебе подмогнула... Был князь? Да откуда ж я знаю... Может, и был. Караси готовы вот. Второй-то где, тож шустрый?

— Я тут, — Толька возник на пороге, сел рядом. — Ну что?

— Я его убью, — процедил Мартин углом губ.

— Я и сам скоро помру, — заметил дед, — чего пули тратить... Вот днями тоже приходил. Как его... тьфу ты, господи... полицейский. Говорит — аусвайс выправляй, дед, а то капут сделаем, старый леший. Ну, погрозил и пошёл. И дорогой-то делся куда-то, посечас ищут. А куда тут деться — небось, к лешему и забрёл...

Так вот тот князь шибко смелый был и умный. А може, считал себя так. Числил. Да... Вы карасей ешьте, ешьте... И вызнал князь про дырки такие, скрозь которые можно в иные миры добраться. Уж чего он там себе думал — я не знаю. Но только он тех дырок наотворял — ужасть! И полезло через них всякое...

Князь-то, — дед укоризненно-осуждающе покачал головой, — думал сглупа, что они — эти, значить — ему служить будут. По первости и служили. А потом, как взялись сами собой руководствовать! Князь-то первым и сгинул. Уж как там дальше было — а хороши караси!

Толька тихо застонал.

— Болит чаво тоже? — участливо спросил дед. — Глядю — оба вы больные... Эх, нет моей бабки... Ну, а как сгинул — тут эти-то и вовсе распоясались, сёлами людей уволакивали. Но всё ж нашлась на них управа. Загнали их вобрат. И запечатали, вроде как. А только они-то помнят, — дед погрозил пальцем, — помнят, что тут ход был. И только и ждут, чтоб, значитца, кто им дорогу открыл... Воды-то натаскали?

9.

Отцовский «мессер» был похож с хвоста на шумовку. Дырок оказалось не меньше тридцати, сквозь хвост красиво светили последние лучи закатного солнца. Механик отца — Мартин никак не мог запомнить его имя — посвистывая, рисовал на фюзеляже ровненький красивый крест — вдобавок к тем ста с лишним, которые его уже украшали.

Отец сидел на краю аэродрома, широко расставив ноги. В левой руке он сжимал фуражку. Голова была запрокинута, глаза закрыты. Волосы шевелил ветер.

— Пап! — с коротким криком Мартин врезался в него.

— Тише, — полковник Киршхофф усадил сына рядом, прижал к себе, не спрашивая, как тот пробрался на полосу.

— Поздравляю, — сказал кто-то, Мартин смутно помнил этого офицера из штаба аэродрома. — Пе-29 — это не шутка.

— Какие уж тут шутки, — полковник открыл глаза. — Где Юлли? Что с моим ведомым?

— Солдаты видели, как он упал в районе... — офицер назвал какое-то слово. — Я соболезную.

— Чёртов дурак, — прошептал полковник Киршхофф, отстраняя сына. — Чёртов глупый мальчишка... Я же кричал ему... я кричал ему... проклятый кретин, чему их только учили... Что он упал, я видел сам! — неожиданно крикнул он. — Что с ним?!

— Полагаю, он мёртв, — слегка удивлённо ответил офицер.

— Да. Конечно, — полковник оперся на сына. — Помоги мне встать... — и вдруг пошатнулся.

— Папа!!! — закричал Мартин, стараясь удержать отца. — Помогите! Папа!..

...Мартин пересел на кровать отца только после того, как вышел последний из офицеров. Полковник Киршхофф улыбнулся.

— Ничего страшного, — сказал он и взъерошил волосы сына. — Мякоть, я и почувствовал-то только когда вылез из машины... Скоро опять буду на ногах... Ну, ты что? — Мартин прижался щекой к плечу отца.

— Ты сбил их? — спросил мальчик тихонько. — Как? — он заглянул отцу в глаза.

Полковник Киршхофф покривился:

— Грязно, как в кабацкой драке, когда бьют друг друга кружками и стульями... Юлле вместо того, чтобы поднырнуть, зашёл сверху, точно там, где у них сидит стрелок-радист. Как будто спятил... или решил, что на скорости тот промахнётся.

А тот влепил очередь точно в двигатель. Я видел этого парня за бронестеклом — молодой совсем. Юлле упал. Я зашёл снизу, распорол им брюхо, думал, что сдетонируют бомбы. Чёрта с два... В это время второй «пе» врезал мне по хвосту.

Этот юный глупец Юлле уже не мог меня прикрыть, очень торопился открыть счёт... Я отвалил в сторону, крутнулся, пошёл обратно, снова получил, но успел раскроить им кабину. «Пе» всё равно держался на курсе, а со второго мне добавили снова.

На третьем заходе я всё-таки свалил его, второй перехватили соседи, как раз подоспели... Да я всё равно был пустой, оставались какие-то два десятка патрон к пулемётам, пушки молчали...

Я уже примеривался бить по хвосту винтом, тогда бы точно не сел — мой малыш и так почти не держался на курсе, его с такой силой мотало, что я был уверен: расшибусь. Но вот сел... Я не мог не сесть, ты же меня ждал...

— Генрих, — в дверь заглянул один из лётчиков. — Генрих, извини... Его нашли.

— Что? — отец почти сел, Мартин удержал его.

— Выбросило из кабины и головой в дерево, — лётчик помолчал. — Череп вдребезги... Так там вещи, но это понятно... Ещё фотографии. Девчонка... Помнишь, он всё плёл разное про то, сколько у него было баб? — лётчик не обращал внимания на Мартина.

— Мы смеялись, а он злился, — кивнул полковник.

— Да... Так вот, там она на фотографиях. Такая же соплячка... И её письма, он всё врал, что это от сестры...

— Принеси, — кивнул Киршхофф. — Мне всё равно писать ему домой. И скажи в столовой... ну, ты знаешь, что сказать.

Лётчик кивнул и исчез. А полковник сказал сыну:

— Ты, пожалуйста... поди пока погуляй. Мне надо побыть одному. Недолго. Не обижайся, Марти. Од-но-му...

...Сон был тяжёлым и страшным. Мартин никак не мог очнуться от него, хотя это было очень нужно — очень нужно ещё и потому, что в комнате что-то происходило, что-то такое, о чём он должен был знать.

В какой-то момент сон окончательно втянул в себя мальчишку... но что-то сильно обожгло грудь, до боли — и эта боль помогла выбраться из сна — словно выкопаться из-под груды вонючих, тяжёлых тряпок.

Горел свет — закрытая абажуром настольная лампа. Отец сидел к столу боком, положив на него кулак и вытянув прямую раненую ногу. А напротив отца устроился доктор Хельмитц — в гражданском.

— ...и не беспокойтесь — мальчик не проснётся, — как раз говорил Хельмитц.

— Что с моим сыном? — тихо, но страшно спросил полковник Киршхофф.

— Ничего, он просто спит и проснётся только когда я уйду, — любезно сообщил гестаповец. — Так что, мы можем говорить спокойно.

«Чёрта с два не проснусь... — Мартин ощутил на груди саднящую боль — там, где он повесил на плетёном шнурке подаренный полуспятившим (или очень умным?) дедом медальон. — Так это он меня раз-будил?! Ин-те-рес-но-о... А какие тут секреты?»

— Я не понимаю, что вам нужно, — покачал головой тем временем полковник. — Я давно оставил это студенческое баловство — полая земля, пятая раса, Остров Туле... И удивляюсь, что...

— Не надо удивляться, — спокойно, даже как-то ласково ответил доктор. — Надо выполнять приказания Ордена. И всё. Время не играет тут роли. Вы поклялись. От этой клятвы нельзя освободиться, Киршхофф. Вы знаете это не хуже моего.

— Вы сумасшедший, Хельмитц.

— О нет. Всем известно, что тролли10 могут служить человеку.

— Какие тролли? Идёт война. Гибнут люди. Вчера я потерял ещё одного лётчика, а вы приходите сюда и рассказываете мне о троллях. Вам надо лечь в клинику.

— Вы отказываетесь выполнить приказ Ордена?

Мартин услышал, как отец тяжело вздохнул.

— Нет, я готов выполнить его. Я просто пытаюсь довести до вашего сведения, что вы играете с огнём.

— Ага, так вы всё-таки верите в то, о чём только что высказывались столь презрительно? — засмеялся доктор.

— Хорошо, — вдруг зло сказал отец. — Будем играть вашими картами. Вы говорите — тролли могут служить человеку. А вам известна плата за их службу?

— Конечно. Но на этих землях сколько угодно этой платы. Мы можем дарить им целые города. Представляете себе ужас и изумление русских, когда в никуда станут проваливаться дивизии? Это будет мощнейший удар по их духу. Необъяснимое всегда страшит. А дороги в иные миры, которые откроются перед Орденом? Мы станем повелителями не только Земли.

— Помните сказку об ученике чародея11? — спросил полковник Кирш-хофф. — Чем вы станете расплачиваться, когда будут уничтожены наши враги? И не сочтут ли обитатели этих иных миров своей законной платой — вас? Нас всех? Что вы знаете о них? Чёрт побери, вы даже не знаете, есть ли у них разум в привычном нам смысле этого слова! Может быть, вы собираетесь договариваться с пустотой, которая даже не поймёт ваших слов?

— Не беспокойтесь, — доктор Хельмитц постучал пальцами по столу. — Мы в любой момент можем закрыть выход. Безо всякой магии, чисто механическими средствами. И именно для этого нам нужны вы. Как человек, немало работавший в Анэнэрбе12. И как боевой пилот.

— Я проклинаю те дни, — тихо сказал полковник. — Что надо делать?

— Так вы согласны?.. Пока — ничего. Ждать. Мы ещё не начали выход на контакт. Мы только нащупали место, где такое возможно. Я лично извещу вас, когда возникнет необходимость — и разъясню, что вам нужно сделать.

Доктор Хельмитц ушёл, не прощаясь. Мартин видел, что отец остался сидеть за столом, глядя куда-то за окно — со злым лицом, чуть подёргивая щекой. Орден, подумал Мартин. Он кое-что знал об Ордене — обрывки слухов, окутанные жутковато-романтическим флёром.

Среди мальчишек их отряда из уст в уста передавались рассказы, что, мол, «я знаю одного парня, который знает другого парня, у которого один знакомый уехал в Зонтгофен13 — и...» — дальше либо многозначительное молчание, либо кружево сплетен и слухов о самолётах без крыльев, о подводных лодках, способных летать, об умении убивать быка толчком пальца и о странных существах, служащих Рейху.

Выходит, это не всё — слухи14...

Но почему отец недоволен? Мартин тихонько перевёл дух. Это ведь для пользы Рейха, это для славы и для победы!

Но в ту же секунду Мартин вспомнил черноту, пронизанную огоньками, вспомнил стоящую у края этой черноты фигуру — и отчётливо, тем чутьём, которое свойственно подросткам, понял: никакой «пользы» тут не будет. Не может быть.

Эти люди заблуждаются. И, возможно, что заблуждаются страшно. Отец прав.

Мартин решил поговорить с ним — прямо завтра, когда тот немного успокоится. Сейчас он может просто накричать и даже ударить. Такого лица у полковника Киршхоффа Мартин не видел ещё никогда.

Завтра, завтра — благо, отец должен остаться дома. А пока надо спать, спать... Ожог на груди саднил надоедливо, но эту боль можно было и потерпеть.

И, уже засыпая, Мартин вдруг вспомнил: там, у того старика, когда Толька вернулся с улицы — от него пахло табаком. Табачным дымом, свежим и сильным, не сигаретным. А Толька не курил.

— Зря.

Толька сказал это угрюмо и уверенно. Мальчишки сидели на коряге, с которой любил рыбачить Толька, булькали ногами и серьёзно разговаривали. Солнце стояло в зените, припекало, было тихо и тревожно. Недалёкий аэродром таял в знойном мареве, а мальчишкам временами казалось, что он исчезает...

— Зря, — повторил Толька. — Во-первых, тебя могут просто убить. Чпок, — он наставил на Тольку палец, — и всё. И кинут в пруд или ещё куда. Чтобы тайну не разболтал.

А, во-вторых, отец твой всё равно ничего не сможет сделать. Он же военный. Ему прикажут — и всё. И вообще... — Толька прищурился, — чего ты так вообще волнуешься? Это же против нас.

— Ага, — тоскливо сказал Мартин и взбил ногой пену. — Да, против вас. Сперва. А потом? Я тебе точно говорю: не удержат они этих тварей в повиновении. Ни разу не получалось... ну, если по легендам судить, раз в них правда.

Сперва — врагов, а потом — самого, кто вызвал... — он передёрнул плечами и признался: — Я и представить себе не мог, что такое случится в наше время. Я в это вообще не верил. Утром собирался поговорить, просыпаюсь — а его нет, говорят, уехал куда-то и не сказал, когда вернётся... Толька, ты знаешь что? — Мартин посмотрел на русского. — Ты лучше уходи и не приходи больше.

— С работы выгонят, — усмехнулся Толька...

...То, что он опять заблудился, Мартин понял, когда под ногами появилась грунтовая тропка и резко похолодало. Дул неприятный ветер, дул точно вдоль этой тропки, стены бурьяна по её краям оставались неподвижными. Мартин тыркнулся пару раз обратно, но так и не нашёл дороги, по которой попал сюда.

«А вдруг не выйду больше? — подумал он спокойно. — Ладно. Толька цел, он что-нибудь сделает».

Почему-то он был уверен, что русский не оставит его пропажу безнаказанной. И, ощутив эту уверенность, удивился: странно, дико — русский его друг! Две недели назад он бы в это не поверил ни за что.

Пошёл дождь из низких туч — серых, унылых. Он был мелкий, частый и холодный, и летел с ветром, мешая нормально смотреть. Сперва Мартин протирал лицо, потом плюнул и пошёл просто так.

Его форма промокла насквозь, земля под ногами стала раскисать. Часы стояли, он не сразу обратил на это внимание, но это было так.

Тропка разделилась. Около развилки стоял указатель — довольно странный, если не сказать страшный. Но Мартин так промок и замёрз, что посмотрел на него равнодушно...

ACHTUNG ! — гласил указатель, направленный сразу в две стороны. Справа были изображены туча с молнией и череп с костями, слева — какая-то странная маска, вытянутая, с миндалевидными глазами.

Впрочем, этот указатель неоспоримо свидетельствовал, что тут бывают — и нередко — немцы, свои. Мартин постоял и пошёл налево, хотя и левый значок выглядел отнюдь не дружелюбно, напоминал древнегреческую маску.

Мальчишка вынул нож и держал его в руке наготове, полный решимости в случае чего пустить оружие в ход. Ему казалось, что на свете не найдётся уже вещи, способной удивить. И всё-таки он удивился, выйдя на берег пруда — того самого пруда, с которого всё и началось.

Тут не было пустынно. В каких-то пятидесяти метрах от себя Мартин увидел грузовик, два бронетранспортёра с нацеленными пулемётами и группу людей в блестящих костюмах, напоминавших скафандры водолазов.

Они деловито возились, растягивая в трубу некую ячеистую конструкцию вроде металлической сетки, свёрнутой тугим бубликом. Три шага — и закрепляют кольями. Три шага — и закрепляют...

Наблюдая за этим, Мартин вздрогнул — медальон обжёг грудь. Мальчишка, не глядя, вытащил его и вывесил поверх рубашки и галстука.

Люди в скафандрах отошли в стороны, кто-то из них поднял руку. Сетка как бы налилась голубоватым сиянием. Мартин только теперь заметил струящиеся в траве кабели — они вели к одному из транспортёров.

А в начале этой сетки мгновенно открылся чёрный проход — тот самый, с искрами огоньков. И из этой черноты появилось странное существо.

Именно странное, не страшное. Оно было похоже на человека, но очень высокого и тонкого, с плохо различимыми, какими-то сглаженными, чертами лица. И стояло в начале тоннеля из сетки как бы в нерешительности. Кожа — или костюм — существа отливала медью.

Мартин заметил, как от второго транспортёра идёт группа людей, среди которых мальчишка узнал доктора Хельмитца — на этот раз одетого в чёрную форму. Люди остановились у конца тоннеля...

Мартин попятился. Осторожно, еле-еле, не сводя глаз с разворачивающейся перед ним сцены, завораживавшей своей необычайностью. Он ещё успел увидеть, как Хельмитц сделал приглашающий жест, а это существо ответило почти человеческим кивком — и камыши скрыли мальчишку...

...Почему-то Мартин думал, что сразу выберется. Но он не нашёл даже прежней тропинки, а какую-то новую — тоже узкую, но асфальтированную.

Мартин на миг увидел впереди башни невероятной высоты, за ними проглянуло солнце, пронеслась какая-то крылатая тень... но тут же всё это растаяло, тропинка превратилась в небольшую луговину, поросшую травой по пояс, мокрой от дождя, который усилился.

За луговиной начиналась знакомая аллея. До неё было около четверти километра.

А слева и справа — на краях этой луговины, в тени нездешних сумрачных елей, в каких-то ста метрах по бокам Мартина — стояли и смотрели в его сторону шесть существ. По три с каждой стороны. Они стояли, чуть пригнувшись, широко расставив ноги и свесив руки, похожие на огромных, массивных обезьян.

Мартин понял, что погиб. И рванулся. Побежал изо всех сил — вперёд, к аллее, не оглядываясь и не глядя по сторонам. Он не надеялся добежать и спастись, но стоять на месте было слишком страшно. Трава путалась в ногах, бег был похож на бег по глубокой воде.

Мартин знал: если он посмотрит — то упадёт сразу. Но не смотреть было до такой степени невыносимо, что мальчишка заорал:

— Вас нет, вас нет, не-е-е-ет! — и, услышав в ответ короткое ухающее дыхание: — Па-апа-а!!!

На какой-то невероятно страшный миг он почувствовал, как ноги оторвались от земли — и как что-то — что-то, из чего состоял он сам, Мартин, не тело, а что-то ещё — начало выливаться из него, как вода из расколотого графина...

Но только на миг. Медальон полыхнул коротким серебряным светом — и Мартин грудью навалился на перила мостика.

Позади не было никого. Только аэродром, над которым светило солнце — и пара садящихся на полосу «хейнкелей»...

...Отец не вернулся даже когда начало темнеть. Лётчики и сами не знали, где их полковник. И вообще, что-то такое нехорошее разливалось в воздухе. Люди мотались по коридорам и комнатам, потом начали засыпать, но ощущения покоя не возникало.

После полуночи Мартин вышел на крыльцо. На аэродроме царила тишина. Около ворот стояли оба часовых. Их вид успокоил Мартина — насколько вообще он мог успокоиться. Но ненадолго. Он стоял, глядел на огни посадочной вышки.

И увидел, как они погасли. Сразу все. Мальчишка вернулся в комнату. Он ощущал себя, как перед стартом — бежать, бежать, бежать, как только раздастся сигнал. Но вот, какой?

Чего ждать? Он открыл окно. Постоял. Прилёг на кровать и стал смотреть в потолок...

... — Кто здесь?!

Мартин проснулся от этого крика. Было ранее утро, серый полусвет вползал в комнату. Отец был в комнате. Сидел на постели, одетый в форму, хотя и расстёгнутую, держа в руке свой «маузер» HSC. А на подоконнике застыл Толька. Он был взъерошен и помят, глаза блуждали, рубашка порвана.

— Не стреляйте, — со сна Мартин не понял, что Толька говорит по-немецки не таясь. — Я пришёл вас предупредить. Из-за Мартина. Он мой друг. Спасайтесь.

— Я подозревал, что ты знаешь немецкий, — полковник Киршхоф встал и рывком втянул русского мальчишку внутрь. Толька не сопротивлялся, и Мартин, сообразивший наконец встать, увидел, что глаза русского полны запредельного ужаса. — Ваши собираются атаковать аэродром, маленький шпион? — полковник тряхнул Тольку.

— Я партизан, — сказал Толька, — разведчик, это правда... Но наши тут не при чём и вы это знаете. Спасайтесь, бегите в город. Через полчаса тут не будет никого живого. Это ваши впустили ИХ. Люди из гестапо.

Мартин увидел, как мгновенно побледнел отец.

— Я предупреждал... я говорил, — процедил он и, бросив пистолет на постель, метнулся к шкафу. — Мартин, вставай, быстро одевайся... Уведёшь его, — это он бросил уже Тольке.

— Папа, а ты?! — Мартин вскочил. — Папа, где ты был, я ждал тебя, я искал! — отец отпихнул его. Толька облизнул губы и сказал хрипло:

— Вам тоже надо бежать, вы ничего не сделаете. Охрану, наверное, уже утащили...

— Тут мои люди, — отец быстро затягивал ремни на голенищах сапог. — Я соберу их и мы выйдем вместе.

— Вы не успеете, — сказал Толька. — Я знаю. Мне рассказывали легенды. Тут их все знают. Думаете, почему наши ни разу не атаковали ваш аэродром, хотя им даже из Москвы приказывали?

— Вздор, вздор, — сердито ответил полковник. — Я не имею права бросить моих подчинённых... Уходите быстро. Мартин, пусть он доведёт тебя до комендатуры. Позже я приду.

— Постарайтесь прорваться в липовую аллею, — Толька быстро оглянулся в окно. — ОНИ ещё ни разу не выходили в город, так везде говорится. Правда, в этот раз всё по-особенному. В центре аэродрома вообще ад.

— Быстро уходите, мальчики, — прервал его полковник Киршхоф. — Мартин, не беспокойся, я приду, — повторил он.

— Пап, ты же их не видел, ОНИ... — начал отчаянно Мартин. Отец улыбнулся:

— Я знаю. А Клаус Хельмитц рассказал мне, чем тут занимались люди из гестапо. Ничего. Я приду, — он взял Мартина за подбородок твёрдыми пальцами и повторил: — Я приду. Ты меня понял?..

...В коридоре стояли несколько человек — с оружием, озираясь. Кто-то спросил: «Да что происходит?!»

Снова послышался голос отца, и Мартину стало легче: да нет, это просто дурной сон, не надо никуда бежать, зачем? Здесь отец, здесь люди с оружием, они защитят, если что... Мартин даже остановился, но Толька рванул его за руку.

Нет, снаружи было не утро. Просто светился жемчужным отсветом лежащий вокруг туман. В этом тумане вспыхивали выстрелы, слышались истошные крики, скрежет металла — и ещё звуки. Такие, о которых не хотелось даже думать.

Часовые стояли около ворот. Стояли, когда Мартин на них глядел. А потом он обернулся, чтобы посмотреть, не идёт ли отец — и, повернувшись обратно, увидел, что часовых нет. Толька часто глотал и сказал:

— Утащило. Оно их утащило. Я видел. Скорей, слышишь?

За спиной, в общежитии, разбилось окно. Послышался крик — невероятный, неестественный по громкости и отчаянью. И загремели выстрелы.

— Папа! — рванулся назад Мартин. Но Толька заорал ему в ухо:

— Бежим! Вон они!!!

Что-то надвигалось из тумана, и нервы Мартина не выдержали. Он побежал следом за Толькой. Оглянулся только раз — когда позади взорвалась граната.

На крыльце несколько приземистых, казавшихся бесформенными, фигур рвали в клочья человека. А потом общежитие вспыхнуло густым пламенем, не дававшим света и теней — и стало медленно, даже как-то величаво оседать вглубь земли. Словно в болото...

В нём уже не стреляли, но слышались урчание, бульканье и уханье — не такие, какие издаёт дом при пожаре. Живые.

Мартин бежал за Толькой, не разбирая дороги. И только через минуту крикнул ему:

— Не туда! Нам сюда, сюда! — и свернул, не понимая, но откуда-то точно зная, куда им надо бежать, чтобы спастись...