Проблемы с Эмили

Джеймс Уайт ПРОБЛЕМЫ С ЭМИЛИ

Должно быть, это был один из больших колониальных транспортов того типа, которые перевозили четыре поколения колонистов между звездами, прежде чем гиперпривод сделал эти гигантские корабли устаревшими, — подумал Конвей, глядя на огромное каплевидное тело в иллюминаторе прямого обзора рядом со столом О'Мары. За исключением пилотской рубки, все ряды обзорных галерей и иллюминаторов были закрыты толстой металлической обшивкой и надежно укреплены снаружи, чтобы выдерживать значительное внутреннее давление. Даже рядом с внушительной громадой Главного управления сектора он выглядел огромным.

— Вы будете выступать в качестве связующего звена между здешней больницей и врачом этого корабля с его пациентом, — сказал главный психолог О'Мара, внимательно наблюдая за ним. — Доктор — довольно маленькая форма жизни. Пациент — динозавр.

Конвей постарался скрыть удивление, отразившееся на его лице. О'Мара, как он знал, анализировал его реакции и, вопреки здравому смыслу, хотел как можно больше усложнить работу собеседника. Он просто спросил: — А что в этом плохого?

— Ничего, — ответил О'Мара.

— Тогда это, должно быть, психологическая проблема. …

О'Мара покачал головой.

— Тогда что такое здоровое, вменяемое и разумное существо делает в госпи…

— Оно не разумное.

Конвей медленно вдохнул и выдохнул. О'Мара, очевидно, снова играл с ним в угадайку — не то чтобы Конвей возражал против этого, но только при условии, что правильные ответы вообще существуют. Он снова посмотрел на огромную массу переоборудованного транспорта и задумался.

Установка двигателей с гиперприводом на этот огромный корабль стоила больших денег, а масштабные конструктивные изменения корпуса стоили еще больше. Наверное, было ужасно много хлопот из-за…

— Я понял! — ухмыльнулся Конвей. — Это новый образец, который мы должны разобрать на части и исследовать…

— Боже правый, нет! — в ужасе воскликнул О'Мара. Он бросил быстрый, почти испуганный взгляд на маленькую пластиковую сферу, наполовину скрытую книгами на его столе, а затем серьезно продолжил: — Все это дело было организовано на самом высоком уровне — на подкомитете Галактического Совета, не меньше. Что именно это значит, не знаем ни я, ни кто-либо другой в Главном управлении. Возможно, врач, который сопровождал пациента и который отвечает за его лечение, когда-нибудь расскажет вам…

Тон О'Мары в тот момент подразумевал, что он очень сильно в этом сомневался.

Однако все, что требуется от больницы и от вас — это сотрудничать.

По-видимому, существо, которое было врачом в данном случае, принадлежало к расе, которая была открыта совсем недавно, — продолжал объяснять О'Мара, — и которой предварительно была присвоена классификация ВУХГ: это была форма жизни, обладающая определенными пси-способностями, способная превращать практически любое вещество в энергию для удовлетворения своих физических потребностей и могут адаптироваться практически к любым условиям. Они были маленькими и почти неразрушимыми.

Доктор ВУХГ был телепатом, но этика и запрет на неприкосновенность частной жизни запрещали ему использовать эту способность для общения с нетелепатическими формами жизни, даже если его диапазон включал частоту землян и людей. По этой причине будет использоваться исключительно переводчик. Этот доктор принадлежал к виду, жившему долго как по отношению к индивидуумам, так и в письменной истории, и за все это огромное время у них не было ни одной войны.

О'Мара пришел к выводу, что они были старой, мудрой и скромной расой, чрезвычайно скромной. Настолько, что они были склонны смотреть свысока на другие расы, которые не были такими скромными, как они. Конвею следовало быть очень тактичным, потому что это крайнее, почти властное смирение можно было легко принять за что-то другое.

Конвей внимательно посмотрел на О'Мару. Не промелькнула ли легкая сардоническая искорка в этих проницательных, серо-стальных глазах и подчеркнуто нейтральное выражение на квадратном, точеном, компетентном лице? И тут с чувством полного недоумения он заметил, как О'Мара подмигнул.

Не обращая на это внимания, Конвей сказал: — В этой спешке они кажутся мне высокомерными.

Он увидел, как дернулись губы О'Мары, а затем в разговор с внезапно вмешался новый голос. Это был ровный, лишенный выражения голос, который прогудел в переводчике: — Смысл предыдущего замечания мне ясен не есть. Где мы высоко и что меряли друг у друга? Последовала короткая пауза, затем: — Хотя я признаю, что мои собственные умственные способности очень низки, в то же время я бы со всем смирением предположил, что вина может лежать не только на мне, но и частично на прискорбной склонности вас, молодых и непрактичных рас, издавать бессмысленные звуки, когда в этом нет необходимости, вместо того, чтобы делать все тихо.

Именно тогда пытливый взгляд Конвея остановился на прозрачном пластиковом шаре на столе О'Мары. Теперь, когда он по-настоящему рассмотрел его, он смог разглядеть прикрепленные к нему несколько отрезков багажной ленты, а также безошибочно узнаваемую форму карманного переводчика. Внутри шарообразного контейнера что-то плавало …

— Доктор Конвей, — сухо сказал О'Мара, — познакомьтесь с доктором Арретапеком, вашим новым начальником. Беззвучно шевеля губами, он добавил: — Вы и ваш длинный язык!

Существо в пластиковом шаре, которое больше всего напоминало засохшую сливу, плавающую в сиропе, было доктором ВУХГ! Конвей почувствовал, что его лицо пылает. Хорошо, что переводчик имел дело только со словами и не передавал эмоций — в данном случае саркастического подтекста, иначе он оказался бы в крайне неловком положении.

— Поскольку требуется самое тесное сотрудничество, — быстро продолжил О'Мара, — а вес ”существа-Арретапека” невелик, вы будете носить его во время дежурства с собой. О'Мара ловко подкрепил свои слова действиями и пристегнул контейнер к плечу Конвея. Закончив, он добавил: — Вы можете идти, доктор Конвей. Подробные инструкции, когда и где это необходимо, будут даны вам непосредственно доктором Арретапеком.

— Такое могло произойти только здесь, — с иронией подумал Конвей, когда они уходили. Он был вместе с врачом-инопланетянином, который сидел у него на плече, как дрожащий прозрачный пельмень, их пациент был здоровым и крепким динозавром, а цель всего этого действия была чем-то, что его коллега не захотел разъяснить. Конвей слышал о слепом повиновении, но слепое сотрудничество было новой — и, по его мнению, довольно глупой идеей.

По пути к Семнадцатому шлюзу, месту, где больница соединялась с кораблем, на котором находился их пациент, Конвей попытался объяснить внеземному врачу организацию больницы общего профиля двенадцатого сектора. Доктор Арретапек время от времени задавал довольно уместные вопросы, так что, по-видимому, ему было интересно.

Несмотря на то, что Конвей ожидал этого, сам размер переделанного транспортного салона потряс его. За исключением двух палуб, ближайших к внешней обшивке корабля, на которых в данный момент располагались генераторы искусственной гравитации, инженер Корпуса мониторов срезал все, оставив огромную пустую сферу диаметром около двух тысяч футов. Внутренняя поверхность этой сферы представляла собой мокрое и грязное месиво. Повсюду были беспорядочно свалены огромные кучи вырванной с корнем растительности, большая часть которой была частично втоптана в грязь. Конвей также заметил, что многие из них засохли или подгнили.

После сверкающей асептической чистоты, к которой он привык, Конвей обнаружил, что это зрелище оказывает странное воздействие на его нервную систему. Он начал осматриваться в поисках пациента.

Его взгляд скользнул вверх по акрам грязи и примятой растительности, пока высоко над его головой, на противоположной стороне сферы, он увидел небольшое глубокое озеро. Под поверхностью воды что-то двигалось и клубилось. Внезапно крошечная головка на огромной извилистой шее показалась на поверхности, огляделась по сторонам и снова погрузилась в воду с оглушительным всплеском.

Конвей оценил расстояние до озера и качество местности между ним и собой.

— Слишком долго идти туда пешком, мне надо взять антигравитационный пояс… — сказал он.

— В этом нет необходимости, — сказал Арретапек. Земля внезапно ушла у них из-под ног, и они понеслись к далекому озеру.

Классификация ВУХГ, напомнил себе Конвей, когда смог вздохнуть; обладает некоторыми пси-способностями.

Они мягко приземлились у края озера. Арретапек сказал Конвею, что хочет на несколько минут сосредоточиться на своих мыслительных процессах, и попросил его вести себя тихо и неподвижно. Через несколько секунд где-то глубоко в ухе у него зачесалось. Конвей мужественно воздержался от того, чтобы ткнуть в него пальцем, и вместо этого сосредоточил все свое внимание на поверхности озера.

Внезапно огромное серо-коричневое тело, похожее на гору, вынырнуло на поверхность, длинная заостренная шея и хвост с оглушительной силой ударили по воде. На мгновение Конвею показалось, что огромный зверь просто всплыл на поверхность, как резиновый мячик, но затем он сказал себе, что дно озера, должно быть, внезапно выгнулось под чудовищем, создавая оптически похожий эффект. Продолжая бешено молотить шеей, хвостом и четырьмя массивными колоннообразными лапами, гигантская рептилия добралась до берега озера и забарахталась, вернее, погрузилась по колено в грязь. Конвей прикинул, что упомянутые коленные суставы находились по меньшей мере в десяти футах от уровня земли, что наибольший диаметр огромного тела составлял около восемнадцати футов, а длина от головы до хвоста животного превышала сто футов. Он предположил, что вес животного составлял около 80 000 фунтов. У него не было естественной брони, но на конце хвоста, который демонстрировал удивительную подвижность для такого тяжелого существа, была костяная выпуклость, из которой торчали два острых, загнутых вперед костяных шипа.

Конвей наблюдал, как огромная рептилия продолжала взбивать грязь в явном волнении. Затем она внезапно упала на колени, и ее огромная шея изогнулась так, что голова оказалась под ее собственным брюхом. Это была нелепая, но странно трогательная поза.

— Он сильно напуган, — сказал Арретапек. — Эти условия не соответствуют его естественному окружению.

Конвей мог понять этого зверя и посочувствовать ему. Компоненты окружающей его среды, без сомнения, были воспроизведены точно, но вместо того, чтобы быть подобранными в натуральную величину, они были просто перемешаны в большом грязном месиве. Вероятно, это было сделано ненамеренно, подумал он. Должно быть, при выходе возникли какие-то неполадки с системой искусственной гравитации, что и привело ландшафт в такой беспорядочный вид. Он сказал:

— Психическое состояние пациента имеет значение для цели вашей работы?

— Даже очень, — сказал Арретапек.

— Тогда первый шаг — сделать так, чтобы он был немного более доволен своей участью, — сказал Конвей и присел на корточки. Он взял пробы озерной воды, грязи и нескольких видов растительности поблизости. Наконец он выпрямился и спросил: — Нам нужно еще что-нибудь сделать?

— В данный момент я ничем не могу помочь, — ответил Арретапек. Переведенный голос, естественно, был бесцветным и совершенно лишенным эмоций, но по интервалам между словами Конвею показалось, что собеседник был глубоко разочарован.

Вернувшись к входному шлюзу, Конвей решительно направился в столовую, предназначенную для теплокровных, дышащих кислородом форм жизни. Он был голоден.

Многие из его коллег были в зале — гусеницы ДБЛФ, которые были медлительны везде, кроме операционной, земные люди — ДБДГ, такие как он сам, и огромный, похожий на слона Тралтан по классификации ФГЛИ, который вместе с маленькой формой жизни ОТСБ, жившей в симбиозе с ним, был на верном пути к включению их в ряды высокопоставленных диагностов. Но вместо того, чтобы распрашивать всех подряд, Конвей сосредоточился на сборе всех возможных данных о планете происхождения пациента-рептилии.

Для большей непринужденности разговора он вынул Арретапека из пластикового контейнера и положил его на стол между картофелем и блюдом с подливкой. В конце трапезы Конвей был поражен, обнаружив, что существо растворило или проело двухдюймовую дыру в скатерти!

— Когда мы глубоко задумываемся, — ответил Арретапек, когда Конвей довольно раздраженно поинтересовался, зачем он это сделал, — процесс сбора и поглощения пищи происходит у нас автоматически и неосознанно. Мы не относимся к еде как к удовольствию, как это, очевидно, делаете вы, это снижает качество нашего мышления. Однако, если я причинил ущерб …

Конвей поспешно заверил его, что пластиковая скатерть в нынешних обстоятельствах не представляет особой ценности, и быстро ретировался из заведения. Он не пытался объяснить, почему сотрудники общественного питания могут испытывать раздражение из-за своего относительно бесценного имущества.

После обеда Конвей занялся анализом взятых образцов, а затем направился в кабинет начальника технического обслуживания. Там сидели один из нидианских плюшевых мишек с нарукавной повязкой с золотой окантовкой и землянин в зеленой форме, на воротнике которого над инженерной нашивкой красовались знаки различия полковника. Конвей описал ситуацию и то, что он хотел бы сделать, если такое возможно.

— Это возможно, — сказал красный плюшевый мишка, после того как они углубились в изучение образцов Конвея, — но…

— О'Мара сказал мне, что расходы не имеют значения, — перебил Конвей, кивнув на крошечное существо у себя на плече. — Максимальное сотрудничество, — сказал он.

— В таком случае, мы можем это сделать, — оживленно вставил полковник-наблюдатель. Он рассматривал Арретапека с выражением, близким к благоговейному. — Давайте расссмотрим возможность доставки продуктов с его родной планеты — это быстрее и дешевле в долгосрочной перспективе, чем синтезировать пищу здесь. И нам понадобятся две полные роты инженерного подразделения с их роботами, чтобы сделать этот дом счастливым, а не двадцать с лишним человек, ответственных за то, чтобы доставить его сюда. Его взгляд стал рассеянным, пока за его спиной производились быстрые подсчеты, затем он сказал — Три дня.

Даже учитывая тот факт, что перемещение на гиперприводе было мгновенным, Конвей подумал, что это действительно очень быстро. Он так и сказал.

Полковник ответил на комплимент едва заметной улыбкой. Он спросил: — Для чего все это, вы нам еще не сказали?

Конвей подождал целую минуту, чтобы дать Арретапеку достаточно времени для ответа на вопрос, но ВУХГ хранил молчание. Он мог только пробормотать “я не знаю” и быстро уйти.

Следующая дверь, в которую они вошли, была украшена яркой надписью: “Главный диетолог по видам ДБДГ, ДБЛФ и ФГЛЖ. Доктор К. В. ХАРДИН”. Внутри седовласый и представительный доктор Хардин оторвался от каких-то таблиц, которые он изучал, и рявкнул: — И что же тебе тут нужно…

Хотя доктор Хардин произвел на Конвея впечатление и он очень уважал его, он больше не боялся его. Главный диетолог был человеком, который, как выяснил Конвей, был весьма обаятелен с незнакомцами; со знакомыми он был несколько резок, а со своими друзьями — откровенно груб. Конвей постарался как можно короче объяснить, что его беспокоит.

— Ты хочешь сказать, что я должен повсюду понасажать то, что он ест, чтобы он не знал, что это выросло естественным путем? — в какой-то момент прервал его Хардин. — За кого, черт возьми, ты меня принимаешь? И вообще, сколько съедает эта огромная грязная корова?

Конвей назвал ему вычисленные им цифры.

— Три с половиной тонны пальмовых листьев в день! — Хардин взревел, практически забираясь на свой стол. — И нежные зеленые побеги… О боги! И они говорят мне, что диетология — это точная наука. Три с половиной тонны зелени, точно! Ха-ха…!

На этом они расстались с Хардином. Конвей знал, что все будет в порядке, потому что диетолог не проявлял никаких признаков обаяния.

Конвей объяснил ВУХГ, что Хардин не отказывался от сотрудничества, просто так выразился. Он, как и двое других, стремился помочь. Арретапек ответил, что представители таких незрелых и недолговечных рас не могут, порой, не вести себя безумно.

Затем последовал повторный визит к пациенту. На этот раз Конвей принес с собой пояс безопасности и, таким образом, не зависел от телепатических способностей Арретапека. Они кружили вокруг огромной горы плоти и костей, но Арретапек ни разу не прикоснулся к этому существу. Ничего особенного не произошло, за исключением того, что пациент снова проявил признаки возбуждения, а Конвей периодически испытывал зуд глубоко в ухе. Он украдкой взглянул на контрольный прибор, который был хирургическим путем вживлен в его предплечье, чтобы проверить, нет ли в крови чего-нибудь постороннего, но все было в норме. Возможно, у него просто была аллергия на динозавров.

Вернувшись в больницу, Конвей обнаружил, что его частые и неистовые зевки грозят вывихнуть челюсть, и понял, что у него был тяжелый день. Понятие сна было совершенно незнакомо Арретапеку, но существо не возражало против того, чтобы Конвей предавался ему, если это было необходимо для его физического благополучия. Конвей серьезно заверил его, что так оно и есть, и направился кратчайшим путем в свою комнату.

Некоторое время его беспокоило, что делать с доктором Арретапеком. ВУХГ был важной персоной; он не мог оставить его в кладовке или где-нибудь в углу, хотя существо было достаточно крепким, чтобы чувствовать себя комфортно в гораздо более суровых условиях. Он также не мог просто оставить его на ночь, не причинив серьезного вреда его чувствам — по крайней мере, если бы они поменялись местами, его чувства были бы задеты. Он пожалел, что О'Мара не дал инструкций на этот случай. В конце концов он положил существо на свой письменный стол и забыл о нем.

Арретапек, должно быть, глубоко задумался ночью, потому что на следующее утро в столе появилась трехдюймовая дыра.

Во второй половине второго дня между двумя врачами завязалась ссора. По крайней мере, Конвей счел это ссорой; что мог подумать об этом такой совершенно чуждый разум, как разум Арретапека, оставалось только догадываться.

Это началось с того, что ВУХГ попросил Конвея вести себя тихо и неподвижно, когда он погрузился в одну из своих пауз молчания. Существо вернулось в прежнее положение на плече Конвея, объяснив, что оно может более эффективно концентрироваться в состоянии покоя, а не когда часть его сознания занята левитацией. Конвей сделал, как ему было сказано, без комментариев, хотя ему хотелось бы узнать несколько вещей: что не так с пациентом? Что с ним делал Арретапек? И как это было сделано, если никто из них даже не прикоснулся к существу? Конвей оказался в крайне неприятном положении врача, столкнувшегося с пациентом, на котором ему не разрешают практиковаться в своем ремесле: его снедало любопытство, и это его беспокоило. Тем не менее, он изо всех сил старался не шевелиться.

Но в ухе у него снова зачесалось, еще сильнее, чем когда-либо прежде. Он едва обратил внимание на фонтаны грязи и воды, которые выбрасывал динозавр, пробиваясь с мелководья на берег. Грызущий, неопределенный зуд неумолимо нарастал, пока, внезапно вскрикнув от испуга, он не хлопнул себя по голове и не начал лихорадочно ковырять в ухе. Это действие принесло немедленное и благословенное облегчение, но…

— Я не смогу работать, если вы будете ерзать, — сказал Арретапек, и быстрота произнесения слов была единственным признаком их эмоционального содержания. — Поэтому вы немедленно покинете меня.

— Я не ерзал, — сердито запротестовал Конвей. — У меня зачесалось ухо и я…

— Зуд, особенно такой, который может заставить вас двигаться, как этот, является симптомом физического расстройства, которое следует лечить, — прервал его ВУХГ. — Или это вызвано паразитической или симбиотической формой жизни, обитающей на вашем теле, возможно, неизвестной вам. Итак, я недвусмысленно заявил, что мой ассистент должен быть в идеальном физическом состоянии и не принадлежать к виду, который сознательно или бессознательно питает паразитов — тип, который, как вы должны понимать, особенно склонен к беспокойству, — так что вы можете понять мое недовольство. Если бы не ваше внезапное движение, я, возможно, чего-нибудь добился бы, поэтому уходите.

— Почему вы так высокомерны…

Динозавр выбрал именно этот момент, чтобы, пошатываясь, снова выйти на мелководье, потерять равновесие и стать прадедушкой всех ползающих на животе. Падающая грязь и брызги окатили Конвея, и небольшая приливная волна захлестнула его ноги. Этого отвлечения было достаточно, чтобы заставить его остановиться, и эта пауза дала ему время осознать, что его не оскорбили лично. Существовало много разумных видов, которые давали приют паразитам — некоторые из них действительно были необходимы для здоровья организма хозяина, так что в их случае жаргонное выражение "вшивый" также означало находиться в отличном состоянии. Возможно, Арретапек хотел оскорбить его, но он не был в этом уверен. И, в конце концов, руководитель ВУХГ был очень важной персоной…

— Чего именно вы могли достичь? — С сарказмом спросил Конвей. Он все еще был зол, но решил бороться на профессиональном, а не на личном уровне. Кроме того, он знал, что переводчик смягчит оскорбительную нотку в его словах. — Чего вы пытаетесь достичь и как вы собираетесь это сделать, просто взглянув на пациента — по крайней мере, так это выглядит со стороны?

— Я не могу вам сказать, — ответил Арретапек через несколько секунд. — Моя цель… огромна. Это ради будущего. Вы не поймете.

— Откуда вы знаете? Если бы вы рассказали мне, что делаете, возможно, я смог бы помочь.

— Вы ничем не можете помочь.

— Послушайте, — раздраженно сказал Конвей, — вы еще даже не пытались воспользоваться всеми возможностями больницы. Независимо от того, что вы пытаетесь сделать для своего пациента, первым шагом должно быть тщательное обследование — иммобилизация, затем рентген, биопсия и многое другое. Это дало бы вам ценные физиологические данные, на основе которых можно было бы работать…

— Проще говоря, — перебил его Арретапек, — вы говорите, что для того, чтобы понять сложный организм или механизм, нужно сначала разложить его на составные части, чтобы их можно было понять по отдельности. Моя раса не верит, что объект должен быть уничтожен — даже частично — прежде, чем его можно будет понять. Поэтому ваши грубые методы исследования для меня бесполезны. Я предлагаю вам уйти.

Кипя от злости, Конвей ушел.

Его первым порывом было ворваться в кабинет О'Мары и сказать главному психологу, чтобы он нашел кого-нибудь другого для выполнения поручений ВУХГ. Но О'Мара сказал ему, что его нынешнее задание очень важное, и О'Мара мог бы сказать что-нибудь недоброе, если бы подумал, что Конвей вмешивается просто от досады, потому что его любопытство не было удовлетворено или его гордость была задета. Было много врачей — в частности, ассистентов диагностов, — которым не разрешалось прикасаться к пациентам своего начальника, или Конвея просто возмущало, что такой человек, как Арретапек, был его начальником?..

Если Конвей отправится к О'Маре в своем нынешнем настроении, существует реальная опасность того, что психолог решит, что он по темпераменту не подходит для своей должности. Не говоря уже о престиже, связанном с должностью в Главном управлении сектора. Работа, выполняемая там, была стимулирующей и во многом стоящей. Если О'Мара решит, что он не в состоянии оставаться здесь, и отправит его в какой-нибудь планетарный госпиталь, это станет величайшей трагедией в жизни Конвея.

Но если он не мог пойти к О'Маре, то куда он мог пойти? Получив отказ от одной работы и не найдя другой, Конвей оказался в безвыходном положении. Несколько минут он стоял на пересечении коридоров, размышляя, в то время как существа, представляющие собой срез всех разумных рас галактики, волнами проносились мимо него, и вдруг до него дошло. Было что-то, что он мог сделать, что-то, что он сделал бы в любом случае, если бы все не происходило в такой спешке.

В больничной библиотеке имелось несколько изданий о доисторических периодах Земли, как в виде магнитофонных лент, так и в виде старомодных и более громоздких книг. Конвей разложил их на столе для чтения и приготовился таким окольным путем удовлетворить свое профессиональное любопытство к пациенту.

Время пролетело очень быстро.

Конвей сразу же обнаружил, что динозавр — это просто общий термин, применяемый к гигантским рептилиям. Пациент, за исключением более крупного размера и увеличения костной ткани на кончике хвоста, по внешним физическим характеристикам был идентичен бронтозавру, который жил в болотах юрского периода. Он также был травоядным, но, в отличие от их пациента, не имел средств защиты от плотоядных рептилий того времени. Также было доступно удивительное количество физиологических данных, которые Конвей жадно впитывал.

Позвоночный столб состоял из огромных позвонков, и все они, за исключением хвостового, были полыми — такая экономия костного материала позволяла сохранять относительно низкую массу тела по сравнению с его огромными размерами. Это был яйцекладущий вид. Голова была маленькой, а объем мозга — одним из самых маленьких среди позвоночных. Но в дополнение к этому мозгу в области крестцовых позвонков находился хорошо развитый нервный узел, который был в несколько раз больше, чем сам мозг. Считалось, что бронтозавры росли медленно, а их огромные размеры объяснялись тем фактом, что они могли прожить двести и более лет.

Их единственной защитой от современных соперников было забираться в воду и оставаться в ней — они могли пастись под водой и, по-видимому, им требовался лишь короткий глоток воздуха. Они вымерли, когда геологические изменения привели к высыханию их болотистых местообитаний и оставили их на милость их естественных врагов.

Один авторитетный ученый заявил, что эти ящеры были самой большой ошибкой природы. И все же, по словам другого, они процветали в течение трех геологических периодов — триасового, юрского и мелового, — которые длились в общей сложности 140 миллионов лет, что действительно очень долго для “ошибки”, учитывая тот факт, что человек существовал всего около полумиллиона лет…!

Конвей покинул библиотеку с убеждением, что обнаружил нечто важное, но что именно, он сказать не мог; это было чувство глубокого разочарования. Перекусив на скорую руку, он решил, что ему очень нужна дополнительная информация, и есть только один человек, который, возможно, сможет ее ему предоставить. Он снова увидит О'Мару.

— Где наш маленький друг? — резко спросил психолог, когда Конвей вошел в его кабинет несколько минут спустя. — Вы поссорились или что-нибудь в этом роде?

Конвей сглотнул и постарался, чтобы его голос звучал ровно, когда он ответил: — Доктор… Арретапек хотел немного поработать с пациентом наедине, а я проводил кое-какие исследования по динозаврам в библиотеке. Я хотел узнать, нет ли у вас для меня дополнительной информации?

— Немного, — ответил О'Мара. Он пристально смотрел на Конвея несколько очень неприятных секунд, затем проворчал: — Вот оно…

Исследовательское судно Корпуса мониторов, обнаружившее родную планету Арретапека, осознав, какой высокой ступени цивилизации достигли ее обитатели, снабдило их гиперприводом. Одна из первых посещенных планет была необитаемым молодым миром, лишенным разумной жизни, но одна из ее форм жизни заинтересовала их — гигантский ящер. Они сказали галактическим властям, что при надлежащей помощи они могли бы сделать что-то, что принесло бы пользу цивилизации в целом, и поскольку ни одна телепатическая раса не могла бы солгать или даже понять, что такое ложь, им была оказана запрошенная помощь, и Арретапек и его пациент попал в Главный госпиталь сектора. О'Мара рассказал Конвею еще об одной мелочи. По-видимому, пси-способности ВУХГ включали в себя что-то вроде предвидения. Последнее, по-видимому, не принесло большой пользы, поскольку работало не с отдельными особями, а только с популяциями, и то так далеко в будущем и настолько бессистемно, что стало практически бесполезным.

Конвей ушел от О'Мары в еще большем замешательстве.

Он все еще пытался сложить разрозненные обрывки информации в нечто, имеющее смысл, но он был либо слишком уставшим, либо слишком глупым. Он определенно устал; последние два дня его мозг был словно в густом тумане от усталости…

Должно быть, между этими двумя факторами — приездом Арретапека и этой необъяснимой усталостью — есть связь, подумал Конвей: он был в хорошей физической форме, и никакие мышечные или умственные нагрузки раньше не вызывали у него такого ощущения. И разве Арретапек не говорил что-то о том, что зуд, который он испытывал, был симптомом какого-то расстройства?

Внезапно его работа у врача ВУХГ перестала быть просто неприятной и раздражающей. Конвей начал беспокоиться за свою личную безопасность. Предположим, зуд был вызван каким-то новым типом бактерий, которые не были обнаружены в его личном тесте? Он подумал о чем-то подобном, когда из-за своего беспокойства Арретапек отослал его прочь, но остаток дня подсознательно пытался убедить себя, что это ничего не значит, потому что интенсивность ощущений снизилась практически до нуля. Теперь он знал, что ему следовало бы поручить одному из старших врачей разобраться с этим. На самом деле, ему следовало бы сделать это сейчас.

Но Конвей очень устал. Он пообещал себе, что утром попросит доктора Маннона, своего предыдущего начальника, провести осмотр. А утром ему снова нужно будет снова настроиться на правильную волну в общении с Арретапеком. Он все еще беспокоился о странной новой болезни, которую, возможно, подхватил, и о том, как правильно извиниться перед высшей формой жизни, когда заснул.

На следующее утро в крышке его письменного стола образовалось еще одно двухдюймовое углубление, и в нем устроился Арретапек. Как только Конвей продемонстрировал, что проснулся, сев на кровати, существо заговорило:

— Со вчерашнего дня мне пришло в голову, — сказал представитель ВУХГ, — что я, возможно, ожидал слишком многого в плане самоконтроля, эмоциональной стабильности и способности переносить или не обращать внимания на незначительные физические раздражители от представителя вида, который, как вы понимаете, имеет относительно низкий уровень менталитета. Поэтому я сделаю все возможное, чтобы учитывать эти моменты в ходе наших будущих совместных отношений.

Конвею потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Арретапек извинился перед ним. Когда до него это дошло, то он подумал, что это было самое оскорбительное извинение, которое ему когда-либо приносили, и то, что он не сказал об этом собеседнику, говорит о его самообладании. Вместо этого он улыбнулся и настаивал на том, что это все его вина. Они отправились снова навестить своего пациента.

Интерьер переоборудованного транспортного средства изменился до неузнаваемости. Вместо полой сферы, покрытой грязным месивом из почвы, воды и листвы, три четверти доступной поверхности теперь представляли собой идеальное изображение мезозойского ландшафта. И все же это было не совсем то же самое, что на фотографиях, которые Конвей изучал вчера, потому что они были сделаны в далекую эпоху Земли, а эта флора была перенесена из родного мира пациента, но различия были на удивление малы. Больше всего изменилось небо.

Там, где раньше можно было смотреть на противоположную сторону полой сферы, теперь виднелся бело-голубой туман, в котором горело очень похожее на живое солнце. Полый центр корабля был почти полностью заполнен этим полупрозрачным газом, так что теперь человеку требовались острый глаз и ум, вооруженный предвидением, чтобы понять, что он стоит не на настоящей планете с настоящим солнцем в туманном небе над головой. Инженеры проделали отличную работу.

— Я и не думал, что здесь возможна такая сложная и реалистичная реконструкция, — неожиданно сказал Арретапек. — Вы заслуживаете похвалы. Это должно оказать очень хорошее воздействие на пациента.

Обсуждаемая жизненная форма — по какой-то странной причине инженеры настояли на том, чтобы назвать ее Эмили, — с довольным видом обрывала листья с верхушки тридцатифутового растения, похожего на пальму. Конвей знал, что тот факт, что она находилась на суше, а не паслась под водой, свидетельствовал о ее душевном состоянии, потому что бронтозавр прежних времен неизменно уходил в воду, когда ему угрожали враги, и это было его единственной защитой. Очевидно, этому необронтозавру было наплевать на весь мир.

— По сути, это то же самое, что оборудовать новую палату для лечения любого внеземного пациента, — скромно сказал Конвей. — Главное отличие здесь заключается в масштабе проделанной работы.

— Тем не менее, я впечатлен, — сказал Арретапек.

— Сначала извинения, а теперь комплименты, — с иронией подумал Конвей. Когда они подошли ближе и Арретапек еще раз предупредил его, чтобы он вел себя тихо и неподвижно, Конвей догадался, что изменение поведения ВУХГ было вызвано работой инженеров. Теперь, когда пациент находится в идеальных условиях, шансы на успех лечения, в какой бы форме оно ни проводилось, могут возрасти.

Внезапно Конвей снова начал чесаться. Зуд начался в обычном месте, глубоко в правом ухе, но на этот раз распространился и усилился до такой степени, что, казалось, весь его мозг кишел злобными кусачими насекомыми. Он почувствовал, как его прошиб холодный пот, и вспомнил свои страхи предыдущего вечера, когда он решил пойти к Маннону. Это не было игрой воображения, это было серьезно, возможно, смертельно опасно. Его руки непроизвольным паническим движением взметнулись к голове, уронив контейнер с Арретапеком на землю.

— Вы снова егозите… — начал ВУХГ.

— Я … Простите, — пробормотал Конвей. Он пробормотал что-то бессвязное о том, что должен уйти, что это важно и не может ждать, а затем торопливо ушел.

Три минуты спустя он сидел в смотровом кабинете доктора Маннона, в то время как собака Маннона то яростно рычала на него, то переворачивалась на спину и выглядела умоляющей в тщетных попытках уговорить его поиграть с ней. Но Конвей не испытывал склонности к шутливым ударам и борьбе, которыми они с собакой наслаждались, когда у него было на это время. Все его внимание было сосредоточено на склоненной голове его бывшего начальника и на таблицах, лежащих на столе Маннона. Внезапно тот поднял голову.

— С тобой все в порядке, — сказал он в безапелляционной манере, предназначенной для студентов и пациентов, подозреваемых в симуляции. Через несколько секунд он добавил: — О, я не сомневаюсь, что ты испытывал эти ощущения — усталость, зуд и так далее, — но чем вы заняты в данный момент?

Конвей ему рассказал. Несколько раз на протяжении повествования Маннон улыбался.

— Я так понимаю, это твое первое длительное… э-э-э… столкновение с телепатической формой жизни, и я первый, кому ты рассказал об этой проблеме? — Тон Маннона был скорее утверждающим, чем вопрошающим. — И, конечно, хотя ты ощущаешь этот сильный зуд, находясь рядом с ВУХГ и пациентом, в другое время он проявляется в более слабой форме.

Конвей кивнул. — Я почувствовал это всего пять минут назад.

— Естественно, с расстоянием это ослабевает, — сказал Маннон. — Но что касается тебя самого, вам не о чем беспокоиться. Арретапек — сам того не ведая, как ты понимаешь, просто пытается сделать из тебя телепата. Я объясню…

Очевидно, длительный контакт с некоторыми телепатическими формами жизни стимулировал определенную область человеческого мозга, которая была либо зачатком телепатической функции, которая должна была развиться в будущем, либо атрофированным остатком чего-то, что было присуще первобытному прошлому и с тех пор утрачено.

Результатом было неприятное, но вполне безобидное раздражение. Однако, добавил Маннон, в очень редких случаях такое соседство вызывало у человека своего рода искусственную телепатическую способность — то есть он мог иногда получать мысли от телепата, с которым он общался, но ни от кого другого. Эта способность во всех случаях была строго временной и исчезала, когда существо, ответственное за ее возникновение, покидало человека.

— Но эти случаи индуцированной телепатии чрезвычайно редки, — заключил Маннон, — и, очевидно, ты получаешь только побочный эффект, вызывающий раздражение, иначе ты мог бы понять, что именно внушает Арретапек, просто прочитав его мысли…

Пока доктор Маннон говорил, избавляя его от беспокойства, что он подхватил какую-то странную новую болезнь, мозг Конвея лихорадочно работал. Смутно, по мере того, как странные события с Арретапеком и бронтозавром всплывали в его памяти и дополнялись обрывками разговоров с ВУХГ и его собственными исследованиями жизни и вымирания давно исчезнувшей расы гигантских рептилий на Земле, в его сознании складывалась картина. Это была безумная или, по крайней мере, нелепая картина, и она все еще была неполной, но что еще такое существо, как Арретапек, могло сделать с таким пациентом, как бронтозавр, пациентом, у которого, в общем-то, не было никаких проблем?

— Извини?.. — Сказал Конвей. Он понял, что Маннон сказал что-то, чего он не расслышал.

— Я сказал, если ты узнаешь, что делает Арретапек, дай мне знать, — повторил Маннон.

— О, я знаю, что он делает, — сказал Конвей. — По крайней мере, я думаю, что знаю, и я понимаю, почему Арретапек не хочет говорить об этом. Ведь это курам на смех, если он пытался и потерпел неудачу, почему даже сама идея его попытки смешна. Чего я не знаю, так это зачем он это делает…

— Доктор Конвей, — сказал Маннон обманчиво мягким голосом, — если вы не объясните мне, о чем вы говорите, я, как лаконично выразились наши недалекие интерны, выпущу вам кишки на подвязки.

Конвей быстро встал. Ему нужно было без промедления вернуться к Арретапеку. Теперь, когда у него было приблизительное представление о том, что происходит, он должен был принять срочные меры предосторожности, о которых такое существо, как ВУХГ, могло и не подумать. Он рассеянно произнес: — Извините, сэр, я не могу вам сказать. Видите ли, из того, что вы мне рассказали, есть вероятность, что мои знания получены непосредственно из разума Арретапека телепатически и, следовательно, являются конфиденциальной информацией. Сейчас мне нужно спешить, но все равно большое спасибо.

Оказавшись в коридоре, Конвей практически бегом бросился к ближайшему коммуникатору и вызвал службу техобслуживания. Ответивший ему голос принадлежал инженерному полковнику, с которым он встречался ранее. — Достаточно ли прочен корпус этого переоборудованного транспортного средства, чтобы выдержать удар тела весом примерно в восемь тысяч фунтов, движущегося со скоростью, э-э, от двадцати до ста миль в час, и какие меры безопасности ты можешь предпринять на случай такого происшествия? — быстро спросил он.

Последовало долгое напряженное молчание, затем: — Ты что, шутишь? Оно прошло бы сквозь корпус, как сквозь фанеру. Но в случае серьезной поломки, подобной этой, объем воздуха внутри корабля таков, что у обслуживающего персонала будет достаточно времени, чтобы надеть скафандры. Почему ты спрашиваешь?

Конвей быстро соображал. Он хотел получить ответ на свой вопрос, но не хотел говорить зачем это нужно. Он сказал полковнику, что его беспокоят гравитационные решетки, которые поддерживают искусственную гравитацию внутри корабля. Их было так много, что если бы одна из секций случайно изменила свою полярность и отбросила бронтозавра от себя, вместо того чтобы удерживать его на месте…

Полковник довольно раздраженно согласился с тем, что гравитационные решетки можно переключить на отталкивание, а также сфокусировать в пучки давления или притяжения, но это переключение не происходит просто потому, что кто-то на них подышал. В систему встроены предохранительные устройства, которые…

— И все же, — перебил его Конвей, — я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы ты смог бы настроить все гравитационные решетки таким образом, чтобы при приближении тяжелого падающего тела они автоматически переключались на отталкивание — на случай, если случится худшее. Возможно ли это?

— Это приказ? — спросил полковник. — Или ты просто из тех, кто беспокоится?

— Боюсь, что это приказ, — сказал Конвей.

— Тогда это возможно.

Резкий щелчок поставил точку в разговоре.

Конвей намеревался снова присоединиться к Арратапеку, чтобы стать идеальным помощником своего начальника в том смысле, что у него будут готовы ответы еще до того, как будут заданы вопросы. Кроме того, он с иронией подумал, что ему придется заставить ВУХГ задавать правильные вопросы, чтобы он мог на них ответить.

На пятый день их общения Конвей сказал Арретапеку: — Меня заверили, что ваш пациент не страдает ни от физического состояния, ни от того, что требует психиатрической коррекции, поэтому я пришел к выводу, что вы пытаетесь произвести какие-то изменения в структуре мозга с помощью телепатии или каких-то других подобных средств. Если мои выводы верны, у меня есть информация, которая может вам помочь или, по крайней мере, заинтересовать. На моей родной планете в первобытные времена жила гигантская рептилия, похожая на пациента. Из останков, обнаруженных археологами, мы знаем, что у него был второй нервный центр, в несколько раз превышающий размер головного мозга, расположенный в области крестцовых позвонков, предположительно, для управления движениями задних ног, хвоста и так далее. Если дело обстоит именно так, то вам надо бы иметь дело с двумя мозгами вместо одного.

Ожидая ответа Арретапека, Конвей возблагодарил бога за то, что ВУХГ принадлежит к высоконравственному виду, который не одобряет использование своей телепатии против нетелепатов, иначе существо знало бы, что Конвей точно знал, что у их пациента есть два нервных центра — он это знал, потому что, однажды ночью, пока Арретапек медленно поглощал пищу, а Конвей и его пациент спали, коллега Конвея тайно использовал рентгеновский сканер и камеру для обследования ничего не подозревающего динозавра.

— Ваши выводы верны, — наконец сказал Арретапек, — и ваша информация интересна. Я не думал, что одно существо может обладать двумя мозгами. Однако это объясняет необычную сложность общения, которую я испытываю с этим существом. Я проведу расследование.

Конвей почувствовал, что в голове у него снова начинается зуд, но теперь, когда он знал, что это такое, он смог справиться с этим, не “ерзая”. Зуд прошел и Арретапек сказал: — Я получаю ответ. Впервые я получаю ответ.

У него в черепе снова возникло ощущение зуда, которое постепенно усиливалось… Это было не просто похоже на то, как муравьи с раскаленными клешнями грызут клетки его мозга, — мучительно думал Конвей, изо всех сил стараясь не двигаться и не отвлекать Арретапека теперь, когда у того, казалось, что-то получалось. Это было похоже на то, как если бы кто-то пробивал дыры в его бедном, дрожащем мозгу ржавым гвоздем. Такого раньше никогда не было, это была настоящая пытка.

Затем внезапно в ощущениях произошло едва заметное изменение. Не уменьшение, а как бы прибавление чего-то. У Конвея был краткий, ослепительный проблеск чего-то — это было похоже на музыкальную фразу, сыгранную на поврежденной записи, или на красоту шедевра, который треснул и изуродовался почти до неузнаваемости. Он понял, что на мгновение, сквозь искажающие волны боли, он действительно заглянул в разум Арретапека.

Теперь он знал все …

Реакции динозавра на воздействие ВУХГ продолжались весь день. Они была беспорядочными, жестокими и неконтролируемыми. После того, как одна особенно драматичная реакция привела к тому, что динозавр в панике повалил несколько акров деревьев, а затем в ужасе бросился в озеро, Арретапек объявил перерыв.

— Это бесполезно, — сказал доктор. — Существо не хочет использовать то, чему я пытаюсь его научить, а когда я форсирую процесс, оно начинает бояться.

В ровном, тоне переводчика не было никаких эмоций, но Конвей, которому удалось заглянуть в разум Арретапека, понял, какое горькое разочарование испытал тот. Ему отчаянно хотелось помочь, но он знал, что напрямую ничем не может помочь — Арретапек был тем, кто должен был сам выполнить эту работу, он мог только время от времени подталкивать события. Он все еще ломал голову в поисках решения этой проблемы, когда лег спать той ночью, и как раз перед тем, как заснуть, ему показалось, что он нашел его.

На следующее утро они выследили доктора Маннона, когда он входил в операционную ДБЛФ. Конвей спросил: — Сэр, не могли бы вы одолжить нам вашу собаку?

— По делу или просто так? — подозрительно спросил Маннон. Он был очень привязан к своей собаке, настолько, что нечеловеческие сотрудники подозревали их в симбиотических отношениях.

— Мы не причиним ей никакого вреда, — успокаивающе сказал Конвей. — Спасибо.

Он взял поводок у стажера-тралтана, державшего его, затем сказал Арретапеку: — Теперь возвращаемся в мою комнату…

Десять минут спустя собака с яростным лаем носилась по комнате Конвея, в то время как сам Конвей швырял в нее подушками. Внезапно одна из них попала точно в цель, опрокинув ее. Скребя лапами по пластиковому полу, она разразилась неистовым визгом и рычанием.

Конвей почувствовал, что его сбило с ног и он повис в воздухе на высоте восьми футов.

— Я и не подозревал, — прогремел голос Арретапека со своего места за столом, — что вы задумали это как демонстрацию земного человеческого садизма. Я потрясен, я в ужасе. Вы немедленно отпустите это несчастное животное.

Конвей сказал: — Отпустите меня, и я все объясню…

На восьмой день они вернули собаку доктору Маннону и вернулись к работе над динозавром. В конце второй недели они все еще работали, а Арретапек, Конвей и их пациент разговаривали, насвистывали, пищали и хрюкали на всех языках, которые использовались в больнице. Однажды они были в столовой, когда Конвей услышал, что диктор, который на заднем плане бубнил сообщения, теперь зовет его по имени.

О'Мара по внутренней связи монотонно повторял: — доктор Конвей, пожалуйста, не могли бы вы связаться с майором О'Марой по внутренней связи как можно скорее…

— Ивините, — сказал Конвей Арретапеку, который устроился на пластиковом блоке, который заведующий общепитом довольно демонстративно поставил на стол Конвея, и направился к ближайшему коммуникатору.

— Это не вопрос жизни и смерти, — сказал О'Мара, когда он позвонил и спросил, что случилось. — Я бы хотел, чтобы мне кое-что объяснили. Например:

— У доктора Хардина буквально пена идет изо рта, потому что пищевую растительность, которую он так тщательно выращивает, теперь приходится опрыскивать каким-то химикатом, который делает ее менее приятной на вкус, и почему определенное количество растительности сохраняет свой полный вкус, но находится на хранении? Что вы делаете с трехмерным проектором? И какое отношение ко всему этому имеет собака Маннона? О'Мара неохотно замолчал, чтобы перевести дух, а затем продолжил: — И полковник Скемптон говорит, что его инженеры из кожи вон лезут, устанавливая для вас двоих оборудование для тяговых и прессорных лучей — не то чтобы он сильно возражал против этого, но он говорит, что если бы все эти приспособления были направлены наружу, а не внутрь, то эта громадина бы вас раздавила и если мы будем валять дурака, то сможем сразиться с крейсером Федерации и разбить его в пух и прах.

— И его люди, ну… О'Мара старался поддерживать непринужденный тон, но было очевидно, что ему это дается с трудом. Многим из них приходится обращаться ко мне за профессиональной консультацией. Некоторые…некоторые из них, возможно, счастливчики, просто не верят своим глазам. Остальные предпочли бы розовых слонов.

Последовало недолгое молчание, затем О'Мара сказал: — Мэннон сказал мне, что вы придерживались высоких моральных принципов и ничего не сказали, когда он вас спросил…

— Извините, сэр, — неловко сказал Конвей.

— Но что, черт возьми, за ослепительное голубое пламя ты тут делаешь? Взорвался О'Мара, а затем добавил: — Что ж, в любом случае удачи тебе. Пошел вон.

Конвей поспешил присоединиться к Арретапеку и продолжить разговор с того места, на котором он был прерван. Когда они уходили, Конвей сказал: — С моей стороны было глупо не учитывать фактор роста. Но теперь, когда у нас есть…

— Глупо с моей стороны, друг Конвей, — поправил Арретапек своим бесцветным голосом. — Большинство твоих идей до сих пор успешно реализовывались. Ты оказал мне неоценимую помощь, так что иногда мне кажется, что ты угадал мою цель. Я надеюсь, что эта идея тоже сработает.

— Будем держать пальцы скрещенными.

В этот раз Арретапек не стал, как обычно, указывать на то, что, во-первых, он не верит в удачу, а во-вторых, что у него нет пальцев. Арретапек определенно начал лучше понимать обычаи людей. И теперь Конвею хотелось, чтобы высокомерный ВУХГ прочитал его мысли, просто чтобы существо знало, насколько он согласен с этим, как сильно он хочет, чтобы эксперимент Арретапека увенчался успехом сегодня днем.

Всю дорогу до корабля Конвей чувствовал, как в нем нарастает напряжение. Когда он давал инженерам и обслуживающему персоналу последние указания и убеждался, что они знают, что делать в любой чрезвычайной ситуации, он понимал, что слишком много шутит и смеется. Но потом все начали проявлять признаки напряжения. Однако чуть позже, когда он стоял менее чем в пятидесяти ярдах от пациента, а его оборудование было украшено гирляндами, как рождественская елка — антигравитационный ранец на поясе, трехдиапазонный локус проектор и вьювер на груди, а на плечах висел тяжелый радиоприемник, — его напряжение достигло высшей точки неподвижности и внешнего спокойствия, как пружина, которую уже нельзя сжать туже.

— Проекторная бригада готова, — произнес чей-то голос.

— Питание на месте, — ответил другой.

— Все рабочие, работающие с тяговым и прессорным лучом, на верхней палубе, — доложил третий.

— Хорошо, доктор, — сказал Конвей зависшему над ним Арретапеку и провел внезапно пересохшим языком по еще более сухим губам. — Делайте свое дело.

Он нажал кнопку на механизме локуса у себя на груди, и вокруг него и над ним немедленно возникло нематериальное изображение Конвея ростом в пятьдесят футов. Он увидел, как голова пациента поднялась, услышал тихое ржание, которое тот издавал, когда был взволнован или напуган, и которое так странно контрастировало с его массой, и увидел, как он тяжело попятился к кромке воды. Но Арретапек яростно воздействовал на два маленьких, почти рудиментарных мозга бронтозавра, посылая мощные волны спокойствия и уверенности, и огромная рептилия затихла. Очень медленно, чтобы не потревожить его, Конвей потянулся за спину, поднял что-то и положил перед собой. Над ним и вокруг него его пятидесятифутовое изображение проделало то же самое.

Но там, где опускалась огромная рука изображения, был пучок зелени, и когда кажущаяся твердой, но нематериальная рука поднималась вверх, пучок следовал за ней, удерживаемый на вершине трех управляемых с предельной осторожностью силовых лучей. Свежий, влажный пучок растений и пальмовых листьев был положен рядом со все еще беспокойным динозавром, по-видимому, рукой, которая затем убрала его. После того, что показалось Конвею вечностью, массивная, извилистая шея изогнулась вниз. Он начал ковыряться в зелени. Он начал покусывать…

Конвей повторял те же действия снова и снова. И все это время он и его пятидесятифутовое изображение придвигались все ближе.

Он знал, что бронтозавр мог бы в крайнем случае полакомиться растительностью, которая росла вокруг него, но с тех пор, как заработал опрыскиватель доктора Хардина, это было не очень приятно. Но он мог сказать, что эти лакомые кусочки были настоящими, прежними; свежими, сочными, сладко пахнущими продуктами, которые он когда-то знал и которые так необъяснимо исчезли в последнее время. Его откусывание превратилось в голодное чавканье.

Конвей сказал: — Хорошо. Стадия вторая…

Используя в качестве ориентира крошечный экран, который показывал связь его изображения с динозавром, Конвей снова потянулся вперед. Высоко вверху, на противоположной стене корпуса, включился другой невидимый силовой луч, синхронизируя свои движения с рукой, которая теперь, по-видимому, поглаживала широкую шею пациента, и оказывая сильное, но нежное давление. После первого мгновения паники пациент вернулся к еде и время от времени слегка вздрагивал. Арретапек сообщил, что ему понравилось это ощущение.

— Теперь, — сказал Конвей, — мы начнем действовать жестко.

Две огромные руки уперлись ему в бока, и мощное давление опрокинуло его с таким грохотом, что земля содрогнулась. Теперь, охваченный настоящим ужасом, он бешено колотил и дергался в тщетной попытке поднять свое тяжелое и неуклюжее тело на ноги. Но вместо того, чтобы нанести смертельный урон, огромные лапы продолжали только поглаживать. Бронтозавр успокоился и снова начал проявлять признаки удовольствия, когда руки переместились в новое положение. Тяговый и прижимной лучи одновременно подхватили лежащее тело, подняли его вертикально и опрокинули на противоположную сторону.

Используя антигравитационный пояс, чтобы увеличить свою подвижность, Конвей начал прыгать через бронтозавра и вокруг него, а Арретапек, который поддерживал связь с пациентом, постоянно сообщал о воздействии различных раздражителей. Он гладил, похлопывал, колотил и толкал гигантскую рептилию раздутыми, нематериальными руками и ногами. Он дергал ее за хвост и хлопал по шее, и все это время тяговые и прессорные лучи не отставали от него ни на шаг…

Нечто подобное случалось и раньше, не говоря уже о других вещах, которые, по слухам, довели одного инженера до запоя, а по меньшей мере четверых — до алкогольного опьянения. Но только после того, как был принят во внимание фактор размера, как это было сделано сегодня с этой чудовищной трехмерной проекцией, были получены такие многообещающие результаты. Раньше это было похоже на то, как если бы мышь трогала Святого Бернарда, в течение последней недели или около того — неудивительно, что бронтозавр был в безумной панике, когда с ним происходили всевозможные необъяснимые вещи, и единственной причиной, по которой он мог их видеть, были два крошечных существа, которые были ему едва видны!

Но вид, к которому принадлежал пациент, обитал на своей родной планете в течение ста миллионов лет, и сам он был невероятно долгоживущим. Хотя его мозг был крошечным, на самом деле он был намного умнее собаки, так что очень скоро Конвей заставил его сидеть, служить и подавать лапу.

А через два часа бронтозавр взлетел.

Он быстро поднялся с земли — чудовищный, неуклюжий и неописуемый объект с массивными ногами, совершающими непроизвольные движения, и огромной шеей, а хвост свисал вниз и медленно покачивался. — Очевидно, левитацией управлял мозг в крестцовой области, а не черепная коробка, — подумал Конвей, когда огромная рептилия приблизилась к связке пальмовых листьев, которые соблазнительно балансировали в двухстах футах над ее головой. Но это была мелочь, это была левитация, это было главное. Если только… — Ты помогаешь? — Конвей резко спросил Арретапека.

Ответ был по необходимости ровным и безэмоциональным, но если бы ВУХГ был человеком, это был бы вопль абсолютного триумфа.

— Добрая старушка Эмили! — крикнул кто-то в телефон Конвея, вероятно, один из операторов силового луча, а затем: — Смотрите, она проезжает мимо!

Бронтозавр промахнулся мимо подвешенного пучка листвы и продолжал быстро подниматься. Он предпринял неуклюжую, судорожную попытку дотянуться до него мимоходом, что привело к резкому вращению. Дальнейшие неистовые движения шеей и хвостом только усугубили ситуацию.

— Лучше уберите ее оттуда, — настойчиво произнес второй голос. — Это искусственное солнце может подпалить ей хвост.

— И это вращение вызывает беспокойство, — согласился Конвей. — Люди с тяговым лучом…!

Но он опоздал. Солнце, земля и небо закрутились в безумных петлях вокруг существа, которое до сих пор привыкло к твердой земле под ногами. Оно хотело вниз, или вверх, или еще куда-нибудь. Несмотря на отчаянные попытки Арретапека успокоить ее, она телепортировалась снова.

Конвей увидел, как огромная гора плоти и костей отлетела по касательной, по крайней мере, в четыре раза быстрее, чем ее первоначальная скорость. Он закричал: — Люди из сектора Н! Опустите ее, осторожно.

Но у людей с прессорным лучом не было ни времени, ни места, чтобы осторожно притормозить ее. Чтобы она не разбилась насмерть о поверхность — в том числе и о нижележащую обшивку, а затем не вылетела в открытый космос, — им пришлось постоянно, но решительно снижать скорость, и для бронтозавра это неизбежное резкое торможение, должно быть, было подобно физическому удару. Она снова телепортировалась.

— Сектор С, он приближается к вам!

Но в точке С повторилось то, что произошло в точке Н, зверь запаниковал и бросился в другом направлении. И так продолжалось до тех пор, пока огромная рептилия не начала метаться из одной части корабля в другую, пока …

— Скемптон слушает, — раздался бодрый властный голос. — Мои люди говорят, что крепления прижимных балок не рассчитаны на такие нагрузки. Они недостаточно прочны. Обшивка корпуса лопнула в восьми местах.

— Не могли бы вы…

— Мы устраняем течи так быстро, как только можем, — вмешался Скемптон, отвечая на вопрос Конвея прежде, чем тот успел его задать. — Но эти удары сотрясают корабль и он расползается на части…

В этот момент к ним присоединился доктор Арретапек.

— Доктор Конвей, — сказало существо, — хотя очевидно, что пациент проявил удивительные способности к своему новому таланту, его использование неконтролируемо из-за страха и замешательства. Я убежден, что этот травмирующий опыт нанесет непоправимый ущерб мыслительным процессам существа…

— Конвей, берегись! — крикнул он.

Рептилия остановилась почти на уровне земли в нескольких сотнях ярдов от них, а затем устремилась под прямым углом к тому месту, где находился Конвей. Но она двигалась по прямой внутри полой сферы, а поверхность изгибалась навстречу ей. Конвей увидел, как несущееся тело накренилось и закружилось, когда операторы лучевой установки отчаянно пытались уменьшить ее скорость. Затем внезапно могучее тело проломилось сквозь низкие, густо растущие деревья, затем оно пропахало широкую, неглубокую борозду в мягкой, болотистой почве, и перед ним выросла небольшая гора вырванной с корнем растительности, и Конвей оказался прямо на ее пути.

Прежде чем он успел отрегулировать управление своим антигравитационным ранцем, земля поднялась и обрушилась на него. Несколько минут он был слишком ошеломлен, чтобы понять, почему не может пошевелиться, затем увидел, что по пояс увяз в липком месиве из обломанных веток и грязной земли. Тяжесть и содрогания, которые он ощутил в земле, были вызваны тем, что бронтозавр поднимался на ноги. Он поднял глаза и увидел огромную массу, возвышающуюся над ним, увидел, как она неуклюже повернулась, и услышал чавкающие звуки, когда массивные ноги почти по колено погрузились в почву и подлесок.

Эмили снова направлялась к озеру, а между ней и водой был Конвей…

Он кричал и вырывался в отчаянной попытке привлечь к себе внимание, потому что антиграв и рация были разбиты, и он крепко застрял. Огромная гора рептилии надвигалась на него, огромная, медленно покачивающаяся шея заслоняла свет, а гигантская передняя лапа была готова убить и похоронить его в одно мгновение, как вдруг Конвея резко дернуло вверх и в сторону, туда, где в шаре плавал чернослив в сиропе.

— В волнении момента, — сказал Арретапек, — Я забыл, что для телепортации требуется механическое устройство. Пожалуйста, примите мои извинения.

В-все в порядке, — дрожащим голосом сказал Конвей. Он сделал усилие, чтобы успокоить свои расшатанные нервы, затем заметил на поверхности под собой команду, работавшую с прессорными лучами. Внезапно он крикнул: — Вызовите сюда еще одну радиостанцию и прожектор, быстро!

Через десять минут он готов был продолжать, хоть и был весь в синяках и ссадинах. Он стоял у кромки воды, а Арретапек нависал над его плечом, и его пятидесятифутовое изображение снова возвышалось над ним. Врач ВУХГ, находившийся в контакте с бронтозавром под поверхностью озера, сообщил, что успех всего предприятия висел на волоске. Пациент пережил то, что было для него потрясением, но тот факт, что теперь он находился в безопасности под водой, где до сих пор искал убежища от голода и нападений своих врагов, вместе с ментальными заверениями Арретапека оказывал успокаивающее воздействие.

Временами с надеждой, временами в полном отчаянии Конвей ждал. Иногда сила его чувств заставляла его ругаться. Это не было бы так плохо, не значило бы для него так много, если бы он не понял, в чем заключалась цель Арретапека, или если бы ему не начал так нравиться этот довольно чопорный и чрезмерно снисходительный комочек слизи. Но любое существо с таким складом ума, которое намеревалось сделать то, что оно надеялось сделать, имело право на снисхождение.

Внезапно огромная голова показалась над поверхностью, и огромное тело выплыло на берег. Медленно, тяжело задние лапы согнулись пополам, а длинная, сужающаяся к концу шея вытянулась вверх. Бронтозавр снова захотел поиграть.

Что-то застряло в горле Конвея. Он посмотрел туда, где лежала дюжина пучков сочной зелени, готовых к употреблению, и один из них уже был пододвинут к нему. Он резко махнул рукой и сказал: — О, отдайте ей все, она этого заслужила…

…Так что, когда Арретапек увидел условия в мире пациента, — немного натянуто произнес Конвей, — и его способность предвидеть будущее подсказала ему, каким будет наиболее вероятное будущее бронтозавра, он просто должен был попытаться изменить это.

Конвей находился в кабинете главного психолога, составляя предварительный устный отчет, и его окружали сосредоточенные лица О'Мары, Хардина, Скемптона и директора больницы. Он чувствовал себя совсем не уютно, когда, прочистив горло, продолжил: — Но Арретапек принадлежит к древней, гордой расе, и телепатия добавляет ему чувствительности — телепаты действительно чувствуют, что о них думают другие. То, что предложил Арретапек, было настолько радикальным, что в случае неудачи он выставил бы себя и свою расу на посмешище, поэтому он просто обязан был быть скрытным. Условия на планете бронтозавров указывали на то, что после вымирания крупных рептилий разумных форм жизни не возникнет, и по геологическим меркам это вымирание не заставит себя долго ждать. Вид, к которому принадлежал пациент, существовал долгое время — бронированный хвост и амфибийная природа позволили ему выжить среди более хищных и специализированных современников, — но климатические изменения были неизбежны, и он не мог следовать за солнцем к экватору, поскольку поверхность планеты состояла из большого количества островных континентов. Бронтозавр не смог бы пересечь океан. Но если бы удалось заставить этих гигантских рептилий развить пси-способность к телепортации, океанский барьер исчез бы, а вместе с ним исчезла бы и опасность, связанная с наступающим холодом и нехваткой пищи. Именно это удалось сделать доктору Арретапеку.

В этот момент вмешался О'Мара: — Если Арретапек наделил бронтозавра способностью телепортироваться, воздействуя непосредственно на его мозг, почему то же самое нельзя сделать и для нас?

— Вероятно, потому, что мы прекрасно обходимся без этого, — ответил Конвей. — Пациенту, с другой стороны, показали и дали понять, что эта способность необходима для его выживания. Как только это будет реализовано, способность будет использоваться и передаваться дальше, потому что она скрыта почти у всех видов. Теперь, когда Арретапек доказал, что эта идея возможна, вся его раса захочет в ней поучаствовать. Развитие интеллекта на планете, которая в противном случае была бы мертвой, — это тот большой проект, который привлекает таких высокоинтеллектуальных людей…

Конвей думал о том единственном проблеске прозрения, который он получил, заглянув в разум Арретапека, о цивилизации, которая разовьется в мире бронтозавров, и о чудовищных, но удивительно грациозных существах, которые будут там обитать в далеком-далеком будущем. Но он не высказал этих мыслей вслух. Вместо этого он сказал: — Как и большинство телепатов, Арретапек был щепетилен и склонен пренебрегать чисто физическими методами исследования. Так продолжалось до тех пор, пока я не представил доктору собаку Маннона, и указал на то, что хороший способ заставить животное использовать новую способность — это научить его трюкам с ней, что у нас и получилось. Я показал этот трюк, когда я бросаю в собаку подушками, и после недолгой борьбы с ними она складывает их в кучу и позволяет мне набросать на них подушки, демонстрируя таким образом, что простодушные существа не возражают, конечно, в определенных пределах, против небольшой драки.

— Так вот, — сказал О'Мара, задумчиво глядя в потолок, — чем вы занимаетесь в свободное время..

Полковник Скемптон кашлянул. Он сказал: — Вы преуменьшаете свою роль в этом деле. Ваша предусмотрительность в том, что вы нашпиговали этот корабль тяговыми и прессорными лучами…

— Есть еще кое-что, прежде чем я закончу, — поспешно вмешался Конвей. — Арретапек слышал, как кто-то из мужчин называл пациентку Эмили. Хотелось бы знать, почему.

— Еще бы, — с отвращением сказал О'Мара. Он поджал губы, затем продолжил: — По-видимому, кто-то из обслуживающего персонала, увлекается древней литературой, — сестры Бронте, Шарлотта, Эмили и Энн, если быть точным, — окрестили нашу пациентку-бронтозавра — Эмили. Должен сказать, что я испытываю патологический интерес к уму, который мыслит подобным образом… О'Мара выглядел так, словно в комнате стоял неприятный запах.

Конвей сочувственно застонал. Когда он повернулся, чтобы уйти, то подумал, что его последней и самой трудной работой, возможно, будет объяснить высоколобому доктору Арретапеку, что такое каламбур.

На следующий день Арретапек и динозавр уехали, офицер транспортной службы, в обязанности которого входило обеспечение больницы всем необходимым, вздохнул с облегчением, и Конвей снова оказался на дежурстве в палате. Но на этот раз он был не просто медицинским механиком. Его назначили заведующим отделением детской, и, хотя ему приходилось пользоваться данными, лекарствами и историями болезни, предоставленными Торннастором, диагностом, заведующим патологическим отделением, никто не дышал ему в затылок. Он мог ходить по своему отделению и говорить себе, что это его подопечные. И О'Мара даже пообещал дать ему помощника!

С тех пор, как вы впервые прибыли сюда, было очевидно, — сказал ему майор, — что вы охотнее общаетесь с инопланетянами, чем с представителями своего собственного вида. Поручение вам доктора Арретапека было испытанием, которое вы выдержали с честью, и ассистент, которого я назначу вам через несколько дней, может стать еще одним.

О'Мара помолчал, удивленно покачал головой и продолжил: — Ты не только исключительно хорошо ладишь с инопланетянами, но я не слышал ни единого шепотка о том, что ты охотишься за женщинами нашего вида…

— У меня нет времени, — серьезно ответил Конвей. — Сомневаюсь, что оно у меня когда-нибудь появится.

— Ну, женоненавистничество — это допустимый невроз, — ответил О'Мара, а затем перешел к обсуждению новой ассистентки. Впоследствии Конвей вернулся в свои палаты и работал гораздо усерднее, чем если бы ему в затылок дышал старший врач. Он был слишком занят, чтобы прислушиваться к слухам, которые начали распространяться о странном пациенте, поступившем в Третье наблюдательное отделение.