Пробуждение

Лос-Анджелес, 2037

Аристократическая Мэдисон-авеню в Пасадене была засажена пыльными жакарандами, которе кое-как защищали ее от палящих лучей солнца, льющихся на долину Сан-Габриэль. За последние три десятка лет средняя температура воздуха в этом северо-восточном районе Лос-Анджелеса значительно выросла, и теперь здесь так же жарко, как в пустыне Мохаве, — в отдельные летние дни столбик термометра поднимался до отметки 125 градусов по Фаренгейту4. И все же в некогда роскошных особняках, окруженных чахлыми палисадниками и выжженными лужайками, еще селились состоятельные люди.

Мэр Лос-Анджелеса Хосе Вильялобос занимал просторный особняк в колониальном стиле, стоявший на восточной оконечности улицы. В округе все знали и этот дом из красного кирпича, и четырех сыновей мэра, которые то скрывались в дверях, то снова выбегали на улицу, продавая охлажденный лимонад проезжавшим по дороге автомобилистам. Пасадена тоже пострадала от Большого лос-анджелесского землетрясения 2012 года, и дом мэра — одна из немногих сохранившихся в городе кирпичных построек, оставшихся в частном владении. Стены его давно нуждаются в покраске, но краска стоит огромных денег, а у мэра — хотя он далеко не беден — хватает других забот.

Хосе Вильялобос — большой, сильный телом и духом мужчина с широкими, как лопаты, ладонями и черными, мохнатыми, как две гусеницы, бровями, которые он каждое утро тщательно расчесывает зубной щеткой. Глядя, как жена подталкивает их одиннадцатилетнего сына Марко к служебному «мерседесу» с шофером за рулем, мэр невольно улыбнулся. До чего серьезными бывают мальчишки в этом возрасте, особенно если сказать им об этом! Но вот Марко забрался на заднее сиденье машины, и Вильялобос, не сдержавшись, крепко обнял сына. Он очень рад, что в мальчике еще сохранились свойственные младшему возрасту открытость и непосредственность чувств. Скоро, очень скоро они сменятся подростковой скрытностью и упрямством.

— Ну и что мы с тобой будем делать сегодня? — спросил мэр, когда машина двинулась по бульвару. Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, вспыхивали и гасли на полированном кузове, словно иллюминация, создавая праздничное, беззаботное настроение.

— Мы поедем смотреть Голову! — тотчас ответил Марко.

— Верно, — кивнул Вильялобос. — Мы поедем смотреть Голову. Должен тебя предупредить: она выглядит довольно странно, но бояться ее не нужно.

С тенистой и тихой Мэдисон-авеню они свернули на оживленный бульвар Колорадо. «Мерседес» с электрическим мотором лавировал среди скутеров, велосипедов, конных повозок, велорикш и электромобилей, за рулем которых сидели немногочисленные счастливцы, имевшие дома генераторы на солнечных батареях.

Ехать было недалеко. Мэр мог, разумеется, пройти эту пару миль пешком — вышло бы гораздо быстрее, чем на машине, но Вильялобос всегда верил в авторитет официального протокола, а служебная машина — часть процедуры. Выглядеть спокойным и строго соблюдать все формальности — так, по его мнению, должен держаться мэр обреченного города.

Переход от нефти к другим источникам энергии обернулся для Лос-Анджелеса долгим периодом хаоса. И как бы городские власти ни лезли из кожи вон, какие бы меры ни принимали, их усилий неизменно оказывалось недостаточно. Уже несколько месяцев город испытывал серьезную нехватку электричества. Вокруг зарядных станций выстроились длинные очереди электромобилей, но мощностей на всех не хватало, и люди волей-неволей стали вести более оседлый образ жизни. Только самые состоятельные горожане, которые могли платить за воду, обзаводились конными экипажами для езды по городу. Повсюду виднелись стихийные автомобильные свалки, где скапливались сотни машин с двигателями внутреннего сгорания и прочее вышедшее из употребления оборудование. Горы сверкающего металла росли не по дням, а по часам: несмотря на жесткую политику городских властей, граждане продолжали бросать свои авто где попало, и муниципальные службы не успевали вывозить их на официальные загородные площадки для мусора.

С болью в сердце мэр Вильялобос рассматривал старые фотографии, на которых Пасадена представала настоящим раем, утопавшим в зелени садов. В официальных речах мэр не раз обещал избирателям вернуть городу его былую красу, хотя и понимал в глубине души, что это вряд ли возможно. Калифорнии уже давно угрожала серьезная экологическая катастрофа, связанная с нехваткой воды. В горах на севере, где находились истоки реки Колорадо, с каждым годом выпадало все меньше и меньше снега; Колорадо мелела на глазах, и штат был вынужден в срочном порядке строить вдоль побережья опреснительные заводы. Но опресненной воды едва-едва хватало на самые насущные нужды, где уж тут думать об орошении!

Вильялобос с трудом подавил горестный вздох. Единственное, что в данной ситуации могли сделать власти — и он в том числе, — это просить горожан потуже затянуть пояса и смириться с временным снижением уровня жизни. Подобные заявления могли погубить карьеру любого политика, но Вильялобос считал, что его долг мэра состоит в том, чтобы по крайней мере признать серьезность проблемы. Это казалось особенно важным, поскольку многие его коллеги, опасаясь за результаты следующих выборов, продолжали упорно отрицать очевидное.

Дорога впереди изогнулась подковой, и «мерседес», обогнув поворот, плавно притормозил перед внушительным зданием в стиле ар-деко, фасад которого покрывали неоготические фрески. Представители прессы уже ждали перед входом. Высокий и худой, как вешалка для пальто, мужчина с необычным асимметричным лицом выступил вперед, чтобы приветствовать прибывших.

— Добро пожаловать в Пасаденский исследовательский институт криогенеза, господин мэр, — сказал он. — Я Джон Блейк, директор института. Прошу вас следовать за мной.

Хосе Вильялобос сделал небольшую паузу, чтобы фотографы успели сделать снимки, потом крепко взял сына за руку, и они вместе начали подниматься по ступенькам.

— Господин мэр, скажите, пожалуйста, почему вы решили посетить Пасаденский институт? — спросил один из репортеров.

— Потому что меня всегда интересовали криотехнологии, — с готовностью ответил Вильялобос.

— Означает ли это, что, когда придет время, вы заморозите собственное тело?

— Этот вопрос в настоящее время рассматривается, — улыбнулся мэр, потом посмотрел на Марко. На лице мальчика отразились тревога и страх, и Вильялобос прошептал ему на ухо: — Не беспокойся, Марко, я не умру еще очень, очень долго, а пока я жив, тебе ничто не угрожает.

Потом вся маленькая группа вступила в полутемный зал.

— Прошу вас подойти ближе, — сказал директор. — И добро пожаловать в зал Головы. Должен сказать, что она — что-то вроде талисмана нашего института. Все другие головы и тела, которые хранятся у нас, прожили долгую жизнь, и только обладатель Головы погиб молодым и был заморожен практически сразу после смерти. Именно поэтому она так хорошо сохранилась.

— Мне бы хотелось узнать — в чем суть современных криотехнологий? — спросил Вильялобос, на мгновение выпуская руку сына.

— Вам, как владельцу крупного продовольственного бизнеса, безусловно, известно, что замораживание — процесс тонкий и сложный. А наша специфика такова, что проблем у нас даже больше, чем у вас. Чтобы сохранить живые ткани в целости, мы должны начать замораживание как можно быстрее. Лучше всего проделать эту операцию, когда основные органы еще функционируют или только что остановились. Для этого мы помещаем тело в специальную камеру, наполненную сероводородом, благодаря чему скорость метаболизма мгновенно падает. Соответственно снижается собственная температура тела и замедляется кислородная фосфоризация органических соединений. Как только процессы метаболизма прекращаются, тело оказывается в состоянии «приостановленной жизни», как мы это называем. Далее необходимо полностью обескровить тело и подвергнуть его мгновенному глубокому замораживанию для долговременного хранения.

— Именно так и была заморожена Голова?

— Нет, Голова была законсервирована в соответствии с устаревшей методикой, согласно которой в первую очередь проводилась замена всех циркулирующих в организме жидкостей так называемым «человеческим антифризом», после чего тело или отдельный орган резко охлаждали до температуры минус 107 градусов по Фаренгейту5. В дальнейшем на тело или орган воздействовали парами азота, понижая его температуру до минус 320 градусов6, а затем помещали в сосуд с жидким гелием. Как видите, в те времена технология была значительно сложнее, однако это не может помешать нам заботиться о наших пациентах, как мы предпочитаем их называть. И должен вас заверить, что мы приложим все усилия, чтобы выполнить условия контрактов, которые заключили с нами наши пациенты или их родственники.

Пока мэр слушал объяснения директора, Марко осторожно двинулся вокруг похожего на аквариум ящика с прозрачной стенкой, внутри которого находилась Голова, плававшая в какой-то плотной жидкости. Вот, слегка искаженная сверканием крошечных призм формованного стекла, она целиком появилась в поле его зрения, и Марко увидел, что Голова как бы подвешена на множестве поблескивающих, точно шелковых нитей.

— Скажите, пожалуйста, какова, по-вашему, вероятность того, что этого джентльмена удастся… гм-м… реанимировать? — спросил тем временем Вильялобос.

— Видите ли, господин мэр, среди наших самых старых пациентов много таких, которым еще на стадии замораживания был нанесен серьезный ущерб на клеточном уровне. Именно масштабы этого ущерба не позволяют нашим наноботам — крошечным компьютерам, которые мы используем для лечения локальных дефектов сердечной мышцы или коры головного мозга, — справиться с обширными поражениями множества клеток. Но специальная технология для этого уже разрабатывается, и я уверен, что вскоре она будет создана и опробована. Нам, во всяком случае, нравится считать, что у Головы, которая была заморожена и законсервирована практически без ошибок, очень много шансов вернуться к жизни.

Марко почти не слушал объяснений директора. Его буквально загипнотизировало… существо, плававшее в стеклянном аквариуме. Голова была слегка наклонена вперед, так что мальчику пришлось нагнуться, чтобы разглядеть, что находится за частоколом полуопущенных слипшихся ресниц. В узких щелочках между веками виднелись только молочно-серые белки; бескровные губы распухли и фактурой напоминали сырую резину. Рот широко открыт; внутри Марко разглядел зубы в неопрятных желтых пятнах и за ними — коричневатый, словно усохший язык.

— Можно нам взять его домой? — спросил Марко.

Все повернулись к мальчику.

— Он выглядит совсем больным, папа.

— Наш дом похож на ветеринарную лечебницу, — пояснил мэр. — Мой сын приносит домой всех раненых и больных животных — но голов пока нет.

Шагнув к сыну, Вильялобос отечески обнял мальчика за шею.

— С тобой все в порядке, Марко?

— Ты должен посмотреть на это, — сказал тот.

На мгновение оба замерли, пристально глядя на Голову. Потом мальчик сказал:

— Да.

— Должен признаться — мне не верится, что эта штука…

— Голова, — поправил директор.

— …Что эта Голова сможет когда-нибудь снова ожить.

— Мы провели несколько сканирований. По нашим данным, отмерших клеток совсем немного, да и следов разложения почти нет, — возразил директор и добавил: — Это просто поразительно, учитывая способ, каким Голова была заморожена, однако факт остается фактом.

Марко, по-прежнему не особенно прислушивавшийся к словам директора, водил в воздухе пальцем, пытаясь начертить трагическое выражение лица Головы.

— Вывести отдельный орган из криостаза не так уж сложно, это нам по силам, — говорил директор. — Мы делали это уже не раз. Для нас гораздо важнее вернуть к жизни душу человеческого существа. В настоящее время у нас есть экспериментальная собака, которая проходит курс специальной дрессировки. Когда она умрет, мы ее заморозим и оживим только через два года. Нам нужно знать, сохранятся ли полученные собакой навыки — ее, так сказать, индивидуальность.

— А что, если за эти два года вы разоритесь, как разорились остальные компании, специализировавшиеся на разработке криотехнологий? — спросил мэр. — Ведь вся эта отрасль индустрии практически перестала существовать, не так ли?

— Некоторое время назад криотехника действительно переживала сложный период, — нехотя согласился директор и тут же перешел в атаку: — Наш институт — старейший в мире исследовательский центр в этой области, так что в ближайшее время банкротство нам не грозит. Наших фондов хватит до середины столетия. Многие ли компании могут сказать о себе то же самое? Вот вы, например, можете?..

— Я не знаю, что будет с моими компаниями даже в следующем году, — рассмеялся мэр. — Скажите, известно ли, кто… кем был этот человек?

— О да! — откликнулся директор. Вопрос мэра, по всей видимости, доставил ему удовольствие. — Этого человека звали доктор Натаниэль Шихэйн; он жил в Венисе, в Калифорнии. Его история — современный вариант легенды о Ромео и Джульетте. Тридцать один год назад доктора Шихэйна застрелил на улице какой-то подонок. По счастливому стечению обстоятельств его жена Мэри, которая была с ним в день гибели, занималась разработкой криотехнологий. Она не захотела навсегда терять мужа, поэтому отделила его голову и заморозила ее прямо в машине «скорой помощи» по дороге в этот самый институт. Мэри верила, что когда-нибудь она снова воссоединится с Натом…

— Она еще жива?

— К несчастью, нет. Мэри Шихэйн погибла во время Большого лос-анджелесского землетрясения.

— И ее тело тоже заморожено?

— Нет. Она всегда хотела, чтобы ее тоже заморозили, но ее тело, как и тело ее сына, так и не было найдено.

Марко с тревогой обернулся к отцу. Он знал, что одного упоминания о Большом землетрясении бывает достаточно, чтобы вызвать у того сильнейшую эмоциональную реакцию. Мальчик даже затаил дыхание — ему не хотелось, чтобы кто-то видел его отца плачущим.

— Так много людей погибло! — мрачно промолвил мэр.

— Вы тоже кого-то потеряли?

— Мать. — Вильялобос набрал полную грудь воздуха и резко выдохнул, словно надеясь таким способом избавиться от охватившей его печали. — Значит, вы говорите — Ромео и Джульетта? Но ведь Натаниэль и Мэри Шихэйн воссоединились…

— Вы имеете в виду — в смерти? Что ж, можно сказать и так, — кивнул директор.

— А если вы оживите Голову, вы снова их разлучите.

— Мы исходим из предпосылки, что доктор Шихэйн был бы рад получить еще один шанс.

Марко поднял руку и осторожно коснулся прозрачной стенки аквариума, словно хотел разгладить набрякшую, морщинистую кожу на лбу замороженного человека.

— Еще один вопрос, — проговорил Вильялобос. — Останется ли мистер Шихэйн таким, как сейчас, или вы пересадите Голову другому телу?

— Разумеется, мы предпочли бы иметь подходящее донорское тело, мистер мэр.

Марко убрал руку, и на холодном стекле остался отпечаток его теплой ладони. Отпечаток был на редкость четким — видна каждая складочка, каждый папилляр. Мальчик пристально смотрел на него, словно надеялся, что след ладони каким-то образом просочится сквозь стекло и передаст Голове тепло прикосновения, изгладит страдальческие морщины с вечно нахмуренного лба.

— А где вы собираетесь достать подходящее тело, доктор Блейк? — спросил Вильялобос.

— В данный момент, господин мэр, я понятия не имею, как ответить на ваш вопрос. Могу сказать только одно: ваше тело могло бы нам пригодиться.

В этих словах, хотя и сказанных шутливым тоном, не было ровным счетом ничего веселого, но из дипломатических соображений мэр Вильялобос счел необходимым выдавить из себя улыбку.

— Всему свое время, доктор Блейк, — сказал он добродушно. — Всему свое время.

Подземная тюрьма «Каньон Гамма», Калифорния, 2069

Осужденный Дуэйн Уильямс нетвердым шагом вошел в комнату 3105 в медицинском отделении подземной тюрьмы строгого режима «Каньон Гамма». При ходьбе он опирался главным образом на пальцы, а не на всю ступню. По этому признаку любой врач-невролог сразу бы определил, что Дуэйн страдает от какого-то поражения мозга.

Доктор Персис Бандельер ждала Дуэйна уже больше часа. Его странную походку она заметила сразу — заметила и подумала, что, когда у нее будет возможность рассмотреть мозг преступника на экране трехмерного сканера, она наверняка обнаружит повреждение лобных долей. А это означало, что он склонен действовать не умом, а силой и наскоком. Из личного дела она знала, что Дуэйн не умеет справляться с неожиданностями и предрасположен к вспышкам неспровоцированной жестокости. Иными словами, психически он серьезно болен. А еще он — убийца. И все же Персис готова выложить за него большие деньги, при условии, разумеется, что болезнь мозга никак не повлияла на состояние его тела.

Вот уже два года доктор Бандельер занималась почти исключительно тем, что разыскивала по всем Соединенным Штатам подходящие донорские тела. Она поддерживала постоянные контакты с приемными покоями больниц и местных моргов в надежде, что там появится подходящий труп, но все ее усилия давали ничтожный результат. Прежняя система учета людей, согласившихся стать донорами органов, давно прекратила свое существование. Причиной тому стало развитие нанотехнологий и методик прогрессивной регенерации стволовых клеток, благодаря которым медики научились восстанавливать практически любые органы прямо внутри тела. Единственные трупы, доступные Персис, часто оказывались в плачевном состоянии; многочисленные переломы, разрывы, размозженные ткани, обширные внутренние повреждения не позволяли использовать их для ее целей. Для самых простых опытов такие тела еще годились, но экспериментальная программа быстро усложнялась, и для нее нужны были сравнительно целые трупы.

В отчаянии доктор Бандельер обратила свой взор к пенитенциарной системе. Она была уверена, что Конвейер смертников способен стать источником достаточного количества молодых, здоровых тел; главное, договориться о цене. И она оказалась права. Большинство тюрем балансировали на грани самого настоящего банкротства, и их администрация была только рада заработать несколько липших долларов, продавая тела отошедших в лучший мир заключенных. Прошло совсем немного времени, и исследовательская лаборатория, в которой работала доктор Бандельер, стала получать десятки предложений со всей Америки. Одно из них пришло буквально неделю назад. Персис оно заинтересовало, и вот теперь она оказалась лицом к лицу с человеком, которого должны казнить меньше чем через месяц.

— Присаживайтесь, — сказала она, указывая на стул напротив.

Шаркая, Дуэйн Уильямс подошел к столу. На его лице читались самоуверенность и нахальство провинциального соблазнителя. Персис помнила, что один из обследовавших Дуэйна психиатров записал в его личном деле: «Осужденный абсолютно убежден, что ему доступна любая женщина», и не сомневалась, что стоит ей сделать Дуэйну анализ крови, как она обнаружит повышенный уровень кортизола и тестостерона. С анализами она, однако, решила не спешить. Персис хотелось, чтобы осужденный расслабился; только потом можно начинать подробное обследование, на каждом этапе которого ей могло понадобиться его согласие.

— Меня зовут доктор Бандельер, — представилась она. — Я приехала, чтобы провести несколько простых тестов, если вы не против.

Дуэйн Уильямс пожал плечами и показал ей руки, скованные одноразовыми пластиковыми браслетами.

— Надеюсь, они действительно будут простыми. В этих штуках я не на многое способен, — проговорил он густым, чуть хрипловатым баритоном.

Прежде чем действовать дальше, Персис пристально взглянула в лицо Дуэйну. Когда он был свободен и мог ходить по улицам, он, безусловно, привлекал к себе внимание. В отличие от большинства преступников, деклассированных выродков и носителей множества наследственных патологий, Дуэйн выглядел на редкость привлекательно. Тяжелые, чуть опущенные веки; плоские, словно выточенные резцом скулы, спускавшиеся к чувственному, резко очерченному рту… В какой-нибудь другой жизни такое лицо могло бы принадлежать аристократу или вождю племени, ибо среди далеких предков Дуэйна наверняка были коренные американцы. Общее впечатление портили несколько шрамов, нарушавших симметрию этого красивого, мужественного лица. Один из них рассекал пополам бровь; второй — неровный и рваный — шел поперек лба словно морщина, третий сбегал по щеке и заканчивался в уголке рта глубокой ямкой, похожей не то на запятую, не то на рыболовный крючок. Не могло не отразиться в его чертах и напряжение, которое он испытывал ежедневно и ежечасно после того, как попал на Конвейер смертников. Кожа на голове Дуэйна словно усохла и туго обтягивала кости черепа, а коротко остриженные волосы были белыми как снег, хотя ему только недавно исполнилось двадцать шесть. А в глазах его нет-нет да и мелькало выражение забитой собаки.

— Вы небось за моим трупом приехали? — внезапно спросил Дуэйн, и его голос прозвучал на удивление властно. — Будете измерять меня, чтобы потом разрезать на органы?

Администрация тюрьмы предупредила Персис, чтобы она ни при каких обстоятельствах не признавалась в своих истинных намерениях, так как это могло напугать или разозлить Дуэйна, что в свою очередь усложнило бы его содержание в тюрьме в последние оставшиеся ему дни.

— Я приехала, чтобы провести кое-какие опыты, — повторила она.

— Ага, ты просто туристка… Приехала поглазеть, как работает Конвейер смертников.

— Как-как вы сказали?.. — переспросила Персис, делая вид, будто, увлекшись какими-то записями в электронном блокноте, не расслышала его слов.

— Туристка. Одна из тех психованных, которые ездят по тюрьмам и пытаются выяснить, почему мы, чудовища этакие, делаем то, что мы делаем, а потом возвращаются в свои уютные гнездышки в… Кстати, где ты живешь?

— В Фениксе.

— …Возвращаются в свои уютные гнездышки и пишут умные книги о том, существует ли на самом деле зло. Разве тебе не сказали, что я умею читать мысли, девушка из Феникса? — Дуэйн постучал себя по виску изящным, тонким пальцем. — Я — хренов телепат.

— Это действительно так? — спросила Персис ровным голосом.

— Хочешь знать, что я читаю в твоем убогом умишке прямо сейчас?

— Послушайте, мистер Уильямс, я приехала не для того, чтобы…

— …Что ты — несчастная женщина. Ты замужем… — Кивком он указал на обручальное кольцо у нее на пальце. — …Но ты и твой муж друг другу не подходите. Секс, половое влечение — вот на что подчас попадаются люди, пока они молоды. А он чертовски красив, твой муж. Совсем как ты, девушка из Феникса… — Последнее слово он не произнес, а почти прошипел. — Ведь ты гемод. И не вздумай отпираться, потому что я знаю, что ты — гемод.

Из всех заключенных, с которыми Персис имела дело, Дуэйн был самым разговорчивым. Все остальные вели себя тише, спокойнее, и в них чувствовался внутренний надлом.

— Вас это не касается, мистер, — ответила Персис, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучали враждебные нотки.

— Зови меня просто Дуэйн, — откликнулся он и улыбнулся, продемонстрировав гнилой передний зуб. Судя по всему, он считал, что первый раунд остался за ним.

Персис терпеть не могла, когда ее называли гемодом, хотя истина состояла в том, что она и в самом деле — генно-модифицированный ребенок, генный модификат. Ее родители были врачами; они и позаботились о том, чтобы еще до своего появления на свет Персис получила серьезное преимущество — все изменения генотипа, какие только дозволены законом. Детей, подвергшихся полной генной модификации, легко опознать по внешнему виду: высокие, стройные, подтянутые, они не страдали даже от подростковых прыщей и не имели никаких внешних дефектов, которые придавали бы их совершенным чертам хоть толику индивидуальности. Персис принадлежала к первому поколению гемодов, чьи лица и тела настолько близки к идеалу, насколько это возможно. В последнее время ситуация, впрочем, изменилась. Теперь генетики не стремились без крайней нужды вмешиваться в формирование внешности, чтобы не лишать младенца индивидуальных особенностей. Но Персис новые веяния уже не коснулись; она получила внешность, достойную «всеамериканского стандарта красоты», и это обстоятельство до сих пор причиняло ей немало неприятностей.

— Ты выглядишь как робот. Как искусственный человек. Ты никогда не задумывалась об этом?

Персис ничего не ответила, хотя удар попал в цель.

— Ну, крошка, скажи, я хоть в чем-нибудь ошибся?..

Нет, совсем не таким представлялось Персис это свидание. Осужденный преступник задавал тон разговора и высмеивал ее. А самое главное заключалось в том, что он действительно угадал почти все.

— Если вы ждете моей смерти, то можете не слишком на это рассчитывать, — добавил Дуэйн. — Я сам решу, когда я буду готов умереть. А я пока не готов.

Но Персис уже проконсультировалась с властями штата, и ее заверили, что Уильямс почти наверняка будет казнен в точном соответствии с расписанием.

— Итак, что тебе от меня нужно? — спросил он наконец.

— Для начала я хотела бы измерить вашу голову.

— Чтобы подобрать петлю подходящего размера?

Он почти шутил. Его реакция была такой необычной и неожиданной, что Персис подумала — она не скоро его забудет. Стараясь не выдать волнение, она достала электронный обруч-оголовье и укрепила на голове преступника. Оголовье служило мерной лентой: если бы окружность черепа Дуэйна была хотя бы на два деления меньше стандартного размера, это свидетельствовало бы о возможной умственной отсталости. Превышение стандарта указывало на гидроцефалию — скопление жидкости в черепной коробке, что также могло объяснять его необычную походку. Но голова у Дуэйна оказалась нормального размера.

— Вы не могли бы вытянуть руки вперед, вот так? — Персис протянула руки, растопырив пальцы. Дуэйн повторил ее движение, что позволило Персис убедиться в отсутствии хорееподобных треморов и в стабильности общей моторики. Пальцы Дуэйна совершенно не дрожали, так что пока все было в порядке.

— Быть может, моя просьба покажется вам странной, — сказала Персис, — но поверьте: это необходимо, чтобы проверить ваш вестибулярный аппарат. Не могли бы вы попрыгать на одной ножке?

— Только после тебя, девочка из Феникса.

— Но это необходимо для моих исследований, — объяснила она.

— Я добровольно согласился встретиться с тобой, — возразил Дуэйн. — Поэтому я стану прыгать на одной ноге только после того, как ты сделаешь то же самое.

Меньше всего Персис хотелось вступать с ним в общение на личном уровне. Дуэйн, несомненно, воспринял бы это как заигрывание, поэтому она просто отвернулась. И сразу поняла, что проиграла и второй раунд.

— Мне необходимо произвести еще одно исследование, — сказала она. — Это не больно, так что не бойтесь…

Поднявшись, она двинулась в обход стола. Оказавшись за спиной Дуэйна, Персис перегнулась через его голову и несколько раз щелкнула его по носу. Одновременно она пристально следила за его реакцией, глядя на отражение в стекле наблюдательного окошка в двери.

Дуэйн заморгал.

— Что, черт возьми, ты собираешься делать?! — пробормотал он срывающимся голосом и вдруг вскочил, едва не опрокинув стул. В следующее мгновение охранник, неподвижно стоявший все это время чуть сзади и сбоку от него, схватил Дуэйна за запястья и грубо вывернул, заставив его снова сесть.

— Ничего особенного, мистер Уильямс. Я просто хотела проверить, как вы отреагируете на… нечто неожиданное.

— С этим парнем за спиной? — спросил Дуэйн, указывая на охранника большими пальцами скованных рук. — Ты хоть представляешь, что он может со мной сделать, когда тебя тут не будет?

Персис покачала головой. Любой нормальный человек на месте Дуэйна успел бы получить от лобных долей, отвечающих за логическое мышление, сигнал, что опасности нет. Нормальный человек не стал бы моргать. Но Дуэйн моргнул. Больше того, он не смог справиться с собой и вскочил — следовательно, сигнал не достиг коры левой передней доли головного мозга. А раз так, значит, Дуэйн лишь с большим трудом различал угрожающее и неугрожающее поведение.

Персис открыла свой чемоданчик и достала резиновую шапочку, в которую было вмонтировано несколько сотен крошечных датчиков.

— Будьте добры, наденьте этот шлем, чтобы я могла подробнее исследовать ваш мозг, — вежливо сказала она.

Дуэйн послушно взял шапочку и натянул на голову.

— Благодарю вас, — кивнула Персис и включила компьютер.

— Нет, это я благодарю вас, — насмешливо возразил Дуэйн и снова улыбнулся. Теперь в нем сквозило какое-то мрачное очарование; казалось, его недавняя вспышка только оттенила внезапный переход к почти светской любезности.

На экране тем временем возникло изображение мозга Дуэйна. Персис так и не смогла привыкнуть к поразительным возможностям новейшей техники, которой она располагала. Смотреть на экран было все равно что наблюдать живую, пульсирующую, влажно поблескивающую планету, где сновали миллионы крошечных летательных аппаратов, доставлявших сообщения из одной страны в другую. Ее взгляд скользил по складкам и извилинам мозговой коры, по узелкам паутинной оболочки, вдоль проводящих путей нервной системы, следил за многократно увеличенными и замедленными изображениями нейротрансмиттеров, перемещавшихся через синаптические пустоты между отдельными нейронами.

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил Дуэйн.

— Минуточку, мистер Уильямс, — перебила Персис, чуть сдвигая курсор. Изображение мозга слегка повернулось и накренилось, и она нажала клавишу на клавиатуре, чтобы получить укрупненное воспроизведение. На экране тотчас возникло окно увеличения, внутри которого появился фрагмент мозгового ствола Дуэйна. Выглядел он как складки рыхлой печеночной ткани, небрежно накрученной на верхушку позвоночного столба. С точки зрения эмбриогенеза это самая старая часть мозга, ответственная за дыхание, частоту сердечных сокращений, кровяное давление и эрекцию, но это далеко не все. «Обитель души» — так называют мозговой ствол неврологи, поскольку именно здесь располагается мост — средоточие важнейших нейронных связей, протянувшихся во все остальные отделы мозга. При повреждении ствола головного мозга человек утрачивает не только все физические функции, но и самое сознание. Вот почему так важно было убедиться, что мозговой ствол Дуэйна в безупречном состоянии. И Персис действительно исследовала его со всей возможной тщательностью. Не обнаружив никаких дефектов, она приободрилась и переместила курсор к мозжечку — другому отделу мозга, ведающему такими личностно-образующими характеристиками, как эмоции и долгосрочная память. На экране она отчетливо различала похожие на каштаны узлы сосцевидного тела, утопающего в сером бугре. Нажав клавишу, Персис увеличила правую миндалину, напоминавшую мяч для гольфа. Именно она регулировала реакцию Дуэйна на разного рода угрозы, поэтому Персис вовсе не удивило, что миндалина, фигурально выражаясь, раскалилась добела под воздействием бурных эмоций, спровоцированных неожиданным щелчком по носу.

Потом Персис перешла к исследованию лобных долей. Увеличив изображение, насколько позволяли возможности аппаратуры, она вгляделась в экран. Ей показалось — она различает крошечные спайки или, наоборот, разрывы в нервной ткани, поэтому Персис сделала и сохранила несколько кадров.

— Ну, что ты там видишь? Дьявола? — спросил Дуэйн.

От неожиданности Персис едва не подпрыгнула. Она настолько увлеклась работой, что почти забыла о его существовании.

— Его легко узнать — он должен быть в форме государственного служащего, — добавил Дуэйн.

Персис выдавила улыбку и передвинула курсор к дуэйновскому гиппокампу — похожему на двупалую лапу нервному узлу, который выполнял функцию своеобразного библиотекаря, собиравшего, сортировавшего и систематизировавшего долгосрочные воспоминания перед отправкой на хранение в глубинные отделы мозга. Практически сразу Персис бросилось в глаза, что гиппокамп Дуэйна гораздо меньшего размера, чем обычно. Остановив кадр, она провела поперек него черную линию и убедилась, что оба отростка гиппокампа действительно на пять миллиметров меньше нормы. Трехмерный сканер также показывал наличие отклонений в дендритной морфологии гиппокампа, что объяснялось, вернее всего, повышенной активностью мозжечковых миндалин, и Персис сделала себе мысленную заметку проверить, насколько сильно пострадала память Дуэйна. Скорее всего, подумала она, какие-то давние события он припомнит без труда, а вот с событиями относительно свежими у него наверняка возникнут проблемы.

— Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о вашем детстве, мистер Уильямс? — спросила она.

— Я уже рассказывал. С меня хватит.

— Я вас понимаю, но я спрашиваю не из любопытства. Мне нужно исследовать вашу спонтанную мозговую активность. Когда вы начнете вспоминать, мне будет легче рассмотреть соответствующие участки мозга.

По лицу Дуэйна скользнула циничная усмешка.

— О'кей, — сказал он. — Я отлично помню, как мой родной отец палил в меня из ружья на заднем дворе. Мне приходилось танцевать, чтобы избежать пуль. Папахен был настоящий псих. Он даже не сомневался, что стрелять в собственных детей словно в движущуюся мишень — отличное развлечение, от которого мы все будем просто в восторге.

— Сколько вам было лет, когда это произошло?

— Пять, может, шесть. Потом мой брат получил пулю в ногу. Отец считал, что это лучший способ воспитать нас настоящими мужчинами. — Дуэйн немного помолчал, в задумчивости прикусив щеку изнутри. — А в другой раз он сказал, что каждый из нас должен точно знать, на что он способен, и… и натравил нас с братом друг на друга, словно бойцовых петухов. Как тебе это понравится?

Персис видела, как в толще мозга Дуэйна разливается слабое сияние — так система отмечала активные нейроны, но их оказалось настолько мало, что разглядеть их было не легче, чем темной ночью высматривать огни пристани на дальнем берегу озера.

— Тебе это нужно, девушка из Феникса? Это тебя заводит?

— Вы помните, как вас бросили в выгребную яму?

— Нет.

— Но после этого случая у вас на голове остался шрам.

Дуэйн машинально поднял руку и прикоснулся к извилистому шраму, пересекавшему лоб и исчезавшему под сенсорной шапочкой.

— Где, по-вашему, вы получили этот шрам? — не отступала Персис.

Выражение его глаз неуловимо изменилось. Взгляд Дуэйна сделался каким-то тупым, неподвижным.

— Какая разница? — проговорил он наконец. — Шрамов у меня хватает.

— Вы помните, как ваша мать била вас лопатой по голове? — задала следующий вопрос Персис.

— Нет.

Похоже, его долговременная память еще хуже, чем она думала.

— Что вы вообще помните о своей матери?

— Помню ее лицо — уродливая харя, как у свиньи. У моей сеструхи такая же рожа.

Перси видела фотографии матери Дуэйна — в его личном деле хранилось несколько цифровых видеофайлов с ее изображением. Она вовсе не была уродлива, напротив — почти красива, несмотря на неухоженность и бросающиеся в глаза признаки хронического недоедания. Особенно портила ее шея: длинная, худая, жилистая, как у человека, постоянно пребывающего в сильнейшем нервном напряжении. На видео она курила и, подняв руку высоко над головой, что-то быстро говорила снимавшему ее человеку, но шум большого города полностью заглушал слова. Кожа сухая и тонкая, как бумага; глубокие морщины сбегали от крыльев носа к выдающему жестокость характера рту с опущенными уголками. Такой же рот и у Дуэйна.

— Почему вы говорите, что она была некрасивой, Дуэйн? В фильмах, которые я видела, она выглядит довольно привлекательно.

Персис заметила, что мозжечковая миндалина на экране снова заработала. Подняв взгляд, она увидела, как лицо Дуэйна исказилось в свирепой гримасе.

— У тебя есть сигарета? — спросил он.

— Здесь нельзя курить, и тебе это известно, — предупредил охранник.

Дуэйн злобно усмехнулся:

— Для меня она всегда была уродиной. Кстати, что ты там разглядываешь у меня в мозгах?

— Я разглядываю ваш гиппокамп.

— Мой — что?

— Гиппокамп. Это часть мозга, которая накапливает и перераспределяет информацию для долгосрочного хранения.

— А где он находится?

Персис показала пальцем на основание своего черепа сразу за ушами.

— Примерно вот здесь.

— Готов спорить — после душа твое тело пахнет свежескошенной травой, — проговорил Дуэйн, громко потянув носом.

— Когда в последний раз вы обошлись с кем-то по-дружески? — продолжала Персис, пропустив его выпад мимо ушей.

Дуэйн задумчиво посмотрел на потолок, потом, прищурив один глаз, перевел взгляд на нее.

— Я поступаю так каждый день. Постоянно.

— Не могли бы вы рассказать о чем-нибудь конкретном?

— А ты?

— Когда вы в последний раз проявили доброту?

Дуэйн неожиданно разозлился, его вкрадчивые манеры словно ветром сдуло:

— А ты? Когда ты в последний раз была доброй, а?!

— Я просто проверяю вашу способность вспоминать, мистер Уильямс.

— Я все помню, но тебе я ничего не скажу.

Впервые за все время интервью в нем проглянул упрямый, злобный мальчишка, о существовании которого Персис прежде не подозревала. Похоже, в личности Дуэйна нет ничего постоянного, стабильного, чего-то такого, что могло бы послужить стержнем для всего остального. Не удержавшись, Персис украдкой бросила быстрый взгляд в сторону охранника, стоявшего на прежнем месте за спиной Дуэйна. Тот заметил ее взгляд и поспешил отреагировать.

— Он тебе не поможет, — небрежно сказал он и снова хохотнул.

Персис немного помолчала.

— Как бы вы могли охарактеризовать самого себя? — спросила она осторожно. — Описать свой характер, привычки, манеру поведения…

— Я — кот, — сказал Дуэйн, глядя на нее в упор. — Кот. Котик. Котяра. Да, пожалуй, это самое подходящее слово.

Персис решила, что пора заканчивать. В целом ей все ясно, осталось только кое в чем удостовериться.

— Вы помните, как пять лет тому назад вы выпрыгнули из движущейся автомашины? — спросила она после паузы, подводя разговор к обстоятельствам преступления, за которое Дуэйн был приговорен к смертной казни.

Как ни странно, Дуэйн заметно оживился.

— Да, этот случай я помню. Я прокатился по обочине и раскроил себе все лицо вот досюда. — Он показал на переносицу. — А в клинике врачи вздумали промывать царапины, пока они еще кровоточили. В жизни мне не было так больно! Но они сказали, что, если в ранах останется грязь, кожа так и заживет, и я буду пятнистым, как далматинец.

— Почему вы выпрыгнули из машины?

— Мой брат что-то задумал… — Дуэйн неожиданно замялся и покачал головой. — Я не помню, что… Но что-то было не так. Во всяком случае, он не остановился — бросил меня там, где я упал. Мне повезло, что меня нашел полицейский патруль.

«Но девушку полицейские нашли слишком поздно», — подумала Персис. Ей не хотелось задавать следующий вопрос, так как она не сомневалась, что Дуэйн снова разозлится, но и не задать его она не могла.

— Да, полицейские нашли вас, мистер Уильямс, — сказала она. — А на дне каньона Каменистого ручья они нашли Дженнер Соннерс — девушку, за убийство которой вас приговорили к смерти.

Дуэйн резко выпрямился и весь напрягся, словно изготовившись к броску. Охранник тоже насторожился, но не двинулся с места. Персис бросила взгляд на экран. Мозжечковая миндалина, охваченная лихорадочной активностью, буквально бурлила.

— Я ничего не знаю ни о каком убийстве, — мрачно проговорил Дуэйн.

Персис хорошо помнила, сколь определенными и недвусмысленными были доказательства вины Дуэйна. Результаты генетической экспертизы, да и сам факт его задержания у шоссе неподалеку от места преступления, не оставляли никаких сомнений в его виновности, и тем не менее она верила его словам. Насколько она успела выяснить, мозг Дуэйна действительно серьезно поврежден. Он и в самом деле мог ничего не помнить о самом преступлении. Тем не менее Персис задала еще один вопрос.

— Что еще вы помните о том вечере? — проговорила она.

— Да пошла ты!.. — рявкнул Дуэйн и сдернул с головы резиновую шапочку, порвав подбородочный ремень. Шапочку он швырнул в нее, но попал в крышку-экран ноутбука, и тот захлопнулся, прищемив ей пальцы. В то же мгновение бросившийся вперед охранник схватил Дуэйна за плечи и рванул на себя.

— Знаю я вас! — продолжал орать Дуэйн. — Являетесь сюда, плетете сладкие речи, расспрашиваете о моих воспоминаниях, а сами собираете улики! Так знай — я тебя раскусил, проклятая дешевка!

Что произошло дальше, Персис рассмотреть в подробностях не успела. Она видела только, как охранник выкрутил скованные руки Дуэйна ему за голову, отчего тот с силой ткнулся лицом в стол.

— Свидание окончено, — прорычал он, таща Дуэйна к выходу.

— Мы еще встретимся, девушка из Феникса! — прокричал Дуэйн уже из коридора. — И не надейся, что я тебя не узнаю!

Персис еще некоторое время сидела в комнате, с трудом переводя дыхание и прислушиваясь к лязгу замков на тяжелых тюремных дверях, которые одна за другой захлопывались за удалявшимися Дуэйном и охранником. Потом она вспомнила последние слова осужденного, и по ее спине пробежал холодок. Стараясь справиться с ним, она снова подняла крышку ноутбука. На экране застыло изображение мозга Дуэйна: перевозбужденная мозжечковая миндалина светилась ярким белым светом, да и весь ствол головного мозга был охвачен какой-то непонятной активностью. Что ж, если здесь действительно обитала душа Дуэйна, то она, скорее всего, навсегда застряла в лабиринте полузабытых истин и синапсических тупиков.

В комнате без окон царил полумрак, и Персис почувствовала, как ее охватывают подавленность и уныние. Какой мрачной стороной повернулась к ней некогда любимая работа! Но пути назад не было. Только не сейчас, когда головоломный проект, обещавший стать поворотным пунктом в истории медицины, так близок к завершению. А Персис — одна из зачинателей этого смелого эксперимента. Нет, не могла она бросить дело, которое в случае успеха сулило ей столь многое.

«Телепат» Дуэйн Уильямс ошибался, утверждая, что сам будет решать, когда ему умереть. Как и обещала Персис администрация тюрьмы, никакой отсрочки ему не предоставили, поэтому утром в день казни Дуэйн услышал шаги, направлявшиеся к двери камеры. Шаги были мерными и четкими, и это подсказало ему, что за ним пришли. Что ж, пора — значит пора, подумал он, жадно затягиваясь сигаретой. В последний день ему принесли пачку сигарет и жаренного в сметане цыпленка (сплошная соя, конечно) и разрешили попрощаться с сестрой Бобби. Прощание далось ему едва ли не тяжелее всего. Дуэйн был тронут тем, что Бобби пришла, однако терпеть ее неловкую нежность оказалось труднее, чем сносить жестокое обращение надзирателей «Гаммы».

Поежившись, он посмотрел со дна своего бетонного колодца на квадрат армированного стекла, расположенный на высоте пятидесяти футов. За стеклом виднелся клочок голубого неба. Это последний раз, подумал Дуэйн, больше он его не увидит.

Тюрьма «Каньон Гамма» вырублена прямо в скальном массиве в самом центре пустыни Мохаве. За все время существования «Гаммы» ни одному преступнику не удалось бежать из ее мрачных каменных лабиринтов. Тюремные блоки располагались вокруг глубокой центральной шахты звездой, причем отдельные коридоры, словно щупальца, уходили глубоко в скалу. Из-за слабой вентиляции и ужасных санитарных условий воздух был пропитан удушливым запахом гниющих овощей и старой мочи. Сырые, холодные коридоры освещались тусклыми лампами, питавшимися от тюремных генераторов на солнечных батареях. Их мощности не хватало, поэтому свет часто гас, и когда это случалось, Дуэйну приходилось сидеть в темноте и разговаривать с самим собой вслух, чтобы справиться с клаустрофобией, грозившей лишить его рассудка. Единственным преимуществом «Гаммы» перед другими пенитенциарными учреждениями страны была, пожалуй, стабильная — и довольно сносная — температура воздуха, практически не менявшаяся вне зависимости от времени года. Собственно говоря, именно ради этого тюрьму и выстроили под землей: подобное расположение обеспечивало неизменность температурного режима, что в свою очередь давало значительную экономию электроэнергии. Несмотря на это, Дуэйн чувствовал себя здесь так, словно уже попал в ад, и готов был распрощаться с жизнью без особых сожалений.

Тем временем в поле его зрения появилась группа надзирателей — пятеро охранников во главе с командиром. Выводная команда. Никого из них Дуэйн не знал — в день казни надзиратели менялись сменами, чтобы не смотреть в глаза знакомым заключенным. Эти шестеро прибыли из Северного сектора.

— Подойди к силовому полю. Просунь руки в окошко для подачи пищи. Отступи назад и встань на колени на койку, — приказал командир, глядя пустыми глазами прямо перед собой.

Дуэйн в свою очередь посмотрел на каждого из конвоиров, потом показал дымящуюся сигарету.

— Сегодня бросаю курить, — пошутил он. — Как вам кажется, у меня получится?

Но никто не ответил на шутку. Никто даже не посмотрел на него, и Дуэйн выпрямился во весь рост.

— Не бойтесь, я не собираюсь устраивать неприятности.

Шагнув вперед, он просунул обе руки в оконце для подачи пищи, и один из надзирателей крепко стянул ему запястья пластиковой веревкой, заплавив концы, чтобы он не смог освободиться. Дуэйн шагнул назад и сел на кровать. Надзиратели отключили силовое поле и всей группой вошли в камеру, вкатив за собой специальную тележку. Взвалив на нее Дуэйна, они закрепили его руки и ноги ремнями. Действовали они на редкость осторожно, почти деликатно. Сегодня — никаких грубостей. Свирепые надзиратели превратились в ангелов.

— Тебе следует сменить работу, — снова пошутил Дуэйн, случайно встретившись взглядом с одним из них. — Эта работа тебя убьет, как сейчас ты убиваешь меня.

Но охранник продолжал глядеть сквозь него, и Дуэйн подумал: «Это делается специально, чтобы в свои последние минуты я чувствовал себя совершенно одиноким».

Потом тележку покатили по затхлым, плохо освещенным коридорам. Дуэйн провожал взглядом каждую проплывавшую над головой лампу и даже пытался их считать, но голова работала плохо, а мысли путались. Примерно за неделю до казни подкупленный надзиратель передал ему рулон туалетной бумаги, в котором была спрятана травка. Правда, последнюю порцию наркотика Дуэйн выкурил несколько часов назад и кайф уже почти выветрился, но некоторая заторможенность рефлексов осталась. От успокоительных средств, которые ему предложили, Дуэйн отказался. В тюрьме большинство вопросов решалось за него, и в тех редких случаях, когда ему предоставлялось право выбора, Дуэйн неизменно предпочитал то, что способно хоть немного отравить тюремщикам существование.

Дверь в переходную камеру распахнулась. Здесь было светло — свет лился из еще одной бетонной шахты-трубы, которая заканчивалась прозрачным куполом высоко над головой. Напротив входа на стене висел грубый деревянный крест и картинка с изображением Иисуса — длинные темно-русые волосы волной падают на лицо Непогрешимого. Все остальное было светло-зеленым — зеленая тележка с контрольным оборудованием, зеленые кожухи веб-камер в углах. Приподняв голову, Дуэйн посмотрел на лица окруживших его людей. Тюремный капеллан прижимал к груди Библию; адвокат Джим Хаттон быстро моргал глазами, стараясь стряхнуть с ресниц предательские слезы. Судя по выражению его лица, Дуэйну больше не на что надеяться.

— Я отозвал своих помощников, работавших в Верховном суде, — сказал Джим, низко опуская голову. — Больше отсрочек не будет.

— Ну-ка, приятель, посмотри на меня!.. — резко сказал ему Дуэйн. — Эге, да вы все здесь — просто жалкие трусы! Ни у кого из вас не хватает мужества взглянуть на меня!

Никто ему не ответил, никто не пошевелился. Потом Джим все-таки поднял глаза.

— Мне очень жаль, Дуэйн, — сказал он, качая головой. — Я сделал все, что мог, но…

— Я знаю, старик, знаю. Ты сделал все, что в твоих силах.

На мгновение между ним и адвокатом возникло что-то вроде понимания, но старший выводной команды уже шагнул вперед, и Дуэйн невольно напряг мускулы. Каждый этап этой процедуры заставлял его испытывать все более сильный страх, с которым он справлялся лишь невероятным напряжением воли.

— Приказом главного прокурора федерального судебного округа Калифорния мы уполномочены привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Дуэйну Уильямсу 5 мая 2065 года, путем введения ему смертельной дозы быстродействующего яда. Готовьтесь, мистер Уильямс. Мы будем с вами до конца.

— Повернитесь к кресту, мистер Уильямс, повернитесь к кресту, — пробормотал капеллан, но Дуэйн, не слушая его, рванулся с такой силой, что затрещали удерживавшие его ремни. Откуда-то из глубин его обреченного тела исторгся протяжный вопль, похожий на вой неведомого зверя.

— Неужели вы хотите, чтобы ваша сестра увидела вас в таком виде? — укоризненно произнес старший надзиратель, стараясь успокоить Дуэйна. — Она специально приехала сюда, чтобы быть с вами в эти последние минуты; она проделала большой и трудный путь, а вы…

— Да пошел ты!.. — огрызнулся Дуэйн, но его немалая физическая сила — та самая, на которую он полагался на протяжении всей жизни, — ничем не могла ему помочь сейчас. Выводящие выкатили тележку с привязанным к ней Дуэйном в зал казни, закрепили ее на полу и вышли. Дуэйн остался лежать под шестиугольным окном, отгороженный от него только полупрозрачной пластиковой занавеской. Изогнув шею, он разглядел трех палачей в капюшонах, которые вступили в зал через другую дверь и встали по стойке «смирно».

— Пошли вы все! — прорычал он снова.

Дуэйну уже объясняли, что химические вещества подаются по трем трубкам, проходящим по консоли над его головой и соединенным с капельницей. Каждый из исполнителей повернет один кран, открывая свою трубку, но смертельный яд будет только в одной из них. В остальных — вполне безвредный физиологический раствор, который незаметно стечет в специальный контейнер. Таким образом, никто не узнает, кто из палачей ввел осужденному смертельную дозу.

«Вот, значит, как это будет, — подумал Дуэйн. — Один поворот крана, и моя жизнь кончится».

Только теперь ему стало ясно — он так и не понял, не осознал до конца, что должно с ним произойти. Волна жалости к себе захлестнула Дуэйна с головой. В этот момент в зал вошла медицинская бригада, одетая в белые хирургические комбинезоны с капюшонами. Двое медиков толкали перед собой каталку с оборудованием. Одним из врачей оказалась женщина — приземистая, крепко сбитая, широкоплечая, — но под комбинезоном Дуэйн различил мягкие очертания груди. «Последняя женская грудь, которую я вижу в своей жизни», — подумалось ему. Как же он любил эти податливые полушария, как ему нравилось тискать их, ласкать, кусать, прижиматься к ним лицом, целовать, просто держаться за них, словно они и впрямь были воплощением материнской любви, которой он никогда не знал.

Внезапно Дуэйн поймал себя на том, что его тело совершенно онемело и он его почти не чувствует. Казалось, он спит и видит какой-то странный сон.

— О боже! Мне вот-вот отправляться по длинному голубому тоннелю, а я обкурился, как сапожник! — проговорил Дуэйн хрипло и рассмеялся, но ему никто не ответил.

Где-то совсем рядом, чуть выше того места, где располагался его затылок, послышалось негромкое позвякивание медицинских инструментов, и Дуэйн понял, что сейчас начнется еще одна установленная законом подготовительная процедура. Женщина-врач обошла тележку, на которой он лежал, и, встав с левой стороны, сделала какой-то знак своему коллеге. Потом Дуэйн почувствовал, как его бицепсы перетягивают резиновым жгутом, как смазывают чем-то локтевые сгибы. Действуя практически одновременно, врачи начали вводить ему в вены толстые иглы капельниц.

— Эй ты, больно!.. — бросил Дуэйн младшему медику, который от волнения никак не мог нащупать канюлей вену. Из проколотой кожи струйкой ударила кровь, несколько алых капель попало на белый комбинезон. Адвокат Дуэйна покачал головой и сделал какую-то пометку в блокноте. Женщина-врач бросила на своего коллегу презрительный взгляд и, закрепив капельницу со своей стороны, зашла справа и без труда ввела в вену вторую иглу. Закончив, врачи встали по обеим сторонам тележки, предварительно сдвинув в сторону закрывавшую окно пластиковую занавеску.

За широким шестиугольным окном Дуэйн увидел еще одно помещение. Там в три ряда стояли стулья, на которых сидели свидетели, и каждый вытягивал шею, чтобы увидеть его хотя бы одним глазком. Дуэйн быстро пробежал взглядом по лицам, ища свою сестру. Бобби сидела рядом с мужем, и по лицу ее текли слезы. Поймав ее взгляд, Дуэйн приподнял голову и чуть заметно кивнул. Это был их условленный сигнал, который означал: «Я люблю тебя». Бобби в ответ показала на пальцах: «Я тоже тебя люблю».

Дуэйн еще раз кивнул, потом снова обежал глазами зал за стеклом и вдруг заметил в дальнем углу ее. Мать. И ее сыновей. Всех троих. Именно в этот момент Дуэйн вспомнил Дженнер Соннерс — девушку, которую изо всех сил старался забыть.

«Идите скорее сюда, к воде, — крикнула Дженнер Дуэйну и его брату Киту. — Я хочу вам что-то показать».

Она была странная. В поселке считали, что у нее не все дома, поэтому Дуэйн не очень удивился, когда, спустившись по склону, увидел ручей и скорчившуюся в грязи Дженнер. Только потом он разглядел в сумерках стоявшего над ней Кита, разглядел, что они делают, и сам чуть не сошел с ума.

«Спокойно, братишка», — сказал ему Кит, но Дуэйн никак не мог успокоиться. В голове не умещалось — как женщина может жить после такого?..

— Ваше последнее слово, мистер Уильямс. Вы хотите что-нибудь сказать? — прогремел над головой Дуэйна голос старшего надзирателя.

Приподняв голову, он еще раз вгляделся в напряженные, сосредоточенные лица свидетелей за стеклом.

— Я хочу… хочу сказать своей сестре Бобби… Я люблю тебя всем сердцем, сестричка. — Голос Дуэйна — сухой, надтреснутый — прозвучал так странно, что он сам узнал его с трудом. — А своему брату Киту я желаю вечно гореть в аду за то, что он не пришел, за то, что оставил меня одного в такую минуту. Я прощаю народ штата Калифорния, хотя он и собирается убить меня за то, чего я не совершал. И еще я прощаю Кейси Соннерс за то, что помогла властям прикончить меня.

Сквозь стекло Дуэйн видел, как мать Дженнер произнесла несколько слов, но не услышал ни звука. Потом лицо его сестры исказилось и стало некрасивым, почти уродливым — такое выражение он много раз видел на лице у матери. Повернувшись к Кейси, она прокричала что-то оскорбительное и злое, и один из охранников поспешил встать между двумя женщинами. Все это Дуэйн видел абсолютно отчетливо, но до него по-прежнему не доносилось ни звука.

Потом он вспомнил, как кто-то рассказывал ему про приюты для бездомных животных. Когда обслуживающий персонал забирает кого-то из них, чтобы усыпить, остальные чувствуют это и начинают выть. Но над ним никто не собирался завыть: ни Кит, ни его товарищи по заключению, вообще ни одна собака.

Потом заиграла музыка. Дуэйн заказывал Элвиса, потому что не мог придумать ничего лучшего для прощания с этим миром. Элвис Пресли — легендарная поп-звезда середины двадцатого столетия — по-прежнему очень много значил для некоторых людей, включая бабушку Дуэйна, которая говорила, что родилась аккурат в тот день, когда Элвис умер. Но сейчас, прислушиваясь к голосу певца, Дуэйн вдруг почувствовал, как трудно ему дышать. Тщетно разевал он рот, стараясь дышать как можно глубже: паника овладевала им все сильнее, и высоко вздымавшаяся грудная клетка никак не наполнялась живительным кислородом. Дуэйн ощущал запах пота стоявших вокруг него мужчин и женщин, слышал — или ему это казалось — резкий, железистый запах смертоносного состава, готового хлынуть в его вены.

Стараясь совладать с паникой и телесной слабостью, Дуэйн снова рванулся в своих путах, но попытка получилась жалкой.

— Не убивайте меня, — почти проскулил он. — Пожалуйста, не убивайте!..

Никогда в своей жизни он никого ни о чем не просил. Никогда, если не считать раннего детства. Но сейчас он был готов просить, клянчить, умолять.

— Не убивайте меня!!!

Врачи отступили в стороны, и старший надзиратель, подняв вверх два пальца, дал знак исполнителям. Трое палачей синхронно шагнули вперед и заученным движением повернули каждый свой кран. Дуэйн изо всех сил напряг мускулы, стараясь как-то остановить смертельный яд, который потек по его венам. Как ни странно, вливавшаяся через капельницы субстанция казалась ему прохладной и шелковистой, словно подтаявшее мороженое. А еще через несколько мгновений Дуэйн вдруг почувствовал странную апатию. Дыхание успокоилось, грудная клетка перестала ходить ходуном, мышцы расслабились.

Он еще различал расплывчатые очертания креста на стене, когда перед его мысленным взором пронеслось странное видение. Это была Дженнер. Она улыбалась и что-то говорила ему.

«Иисус любит тебя!» — услышал Дуэйн.

То же самое она говорила ему тем памятным вечером на берегу ручья.

Иисус любит тебя!..

Тогда эти слова буквально взорвали Дуэйна. Как она могла жалеть его после всего, что они с ней сделали?! Именно эта доброта и заставила Дуэйна презирать Дженнер.

— Иисус любит тебя… — прошептал он. Потом его веки затрепетали, а челюсть отвалилась.

Стоя так, чтобы приговоренный не мог ее видеть, доктор Персис Бандельер внимательно наблюдала за казнью. Вот голова Дуэйна дернулась и расслабленно повернулась набок. Занавеску на окне тут же задернули, и бесстрастный голос произнес:

— Леди и джентльмены, смертный приговор, вынесенный Дуэйну Уильямсу, приведен в исполнение в точном соответствии с законом штата Калифорния. Время смерти — девять часов тридцать пять минут утра.

После первой встречи с Дуэйном Персис надеялась, что за телом в Калифорнию вылетит ее непосредственный начальник по «Икор корпорейшн», но он в последний момент отказался, и ей пришлось самой заниматься этим грязным дельцем. Персис, правда, уже несколько раз проворачивала подобные операции, но привыкнуть к ним так и не смогла. Всякий раз, без исключений, казнь сопровождалась какой-нибудь некрасивой историей или скандалом. Сегодня, к примеру, сестра преступника и мать жертвы едва не сцепились — помешала только охрана. Сейчас одна из них рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону и вытирая глаза грязными кулаками; другая, напротив, сидела совершенно неподвижно с выражением спокойствия и удовлетворения на бледном лице. Персис казалось, что она понимает обеих, но она не могла позволить себе ни капли сочувствия. Ей нельзя расслабляться, нельзя терять хладнокровия, так как для успешного выполнения задания Персис могли понадобиться весь ее ум и быстрота реакции.

Персис надеялась, что врачи не нарушат договоренности и введут осужденному гораздо меньшее количество пентотала натрия, чем положено по инструкции. Суть фокуса, который только что проделали прямо под носом ничего не подозревавших родственников убийцы и родителей жертвы, заключалась в том, что лекарство не убило Дуэйна, а лишь оглушило, блокировав поступающие в мозг нервные сигналы. Это был своего рода глубокий наркоз. Такова договоренность.

Один из охранников вошел в зал для свидетелей и внимательно оглядел собравшихся. Заметив Персис, он чуть заметно кивнул и снова вышел. Стараясь не привлекать к себе внимания, Персис последовала за ним в переходную камеру.

К хирургической операции тело Дуэйна готовил Монти Арчибаль — один из доверенных и самых опытных лаборантов «Икор корпорейшн». Он прилетел в «Гамму» вместе с Персис накануне казни. Монти уже вскрыл обе бедренные артерии и начал закачивать в тело промывочный раствор. Вытесняемая им кровь вытекала через дренажную трубку в отдельный сосуд. Все необходимые операции делались быстро и аккуратно. Похоже, пока все в порядке.

Потом Персис посмотрела на Дуэйна. Черты его лица обострились, но исчезло выражение сдерживаемой тревоги, из-за которого он выглядел старше своих лет. Повинуясь безотчетному порыву, Персис подняла руку и закрыла ему глаза, лишь полуприкрытые тяжелыми веками.

— Ты не забыл мембранные фильтры для крови? — спросила она у Монти.

— Нет.

— Придется прогнать ее через диалитическую установку, у него в крови полным-полно всякой дряни.

— Он что, под наркотиками?

— Да, он накурился травки и был чертовски зол.

— Начнем вскрывать, босс? — поинтересовался Монти.

Монти был филиппинцем и до самозабвения любил свою работу. Персис всегда нравилось работать с ним, но сегодня она с особой остротой чувствовала, что его доброжелательность и добродушный юмор будут нужны ей как никогда.

— Да, я готова.

Персис взяла скальпель, выдохнула и сделала первый разрез в области грудины. Монти тут же раскрыл грудную клетку и зафиксировал края разреза. Потом оба склонились над телом, разглядывая медленно пульсирующее сердце Дуэйна.

— О'кей, работаем, — скомандовала Персис и надрезала наружную оболочку сердечной мышцы. Монти тотчас вставил в разрез толстую иглу еще одной капельницы. Открыв регулятор насоса, он начал понемногу подавать в желудочек криопротектор. Персис бросила взгляд на часы. Пока они действовали в точном соответствии с графиком.

— Жаль все-таки, что приходится действовать таким способом, — сказала она. — Я чувствую себя древней египтянкой, которая бальзамирует труп фараона.

— Но для старых голов этот метод подходит лучше всего, — отозвался Монти.

— Да, — согласилась Персис. — Когда используется та же технология, результаты обычно получаются лучше.

И она заглянула в портативный рентгеноскоп, с помощью которого можно оценить степень проникновения криопротектора в сосуды и капилляры. Эта специальная жидкость позволяет сохранять тело при достаточно низкой температуре, в противном случае в отдельных органах может образоваться лед, способный повредить ткани и спровоцировать разложение после размораживания. Вода, всегда расширяющаяся при охлаждении, до сих пор оставалась главным врагом криотехников.

— Давай на сей раз попробуем сделать все правильно, — сказала она.

— Только бы обошлось без льда!.. — твердил Монти как заклинание.

— Признаки ишемии?

— Пока нет, — ответил Монти, бросив взгляд на экран монитора.

— Мозг увеличился?

— Тоже нет.

— В таком случае мы, похоже, получили очередное донорское тело.

Персис и Монти посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— А что делать с его татуировками? — спросил филиппинец, проведя кончиками пальцев по костяшкам Дуэйна, на которых было грубо вытатуировано имя А-Н-Н-А.

— Я и не подозревала, что их у него так много, — покачала головой Персис.

И действительно, вся грудь Дуэйна оказалась разрисованной, словно стена общественного туалета. Были здесь и стриптизерши с карикатурно выпуклыми формами (сейчас они рассечены пополам разрезом грудины), и написанное готическими буквами поперек живота название тюрьмы «Каньон Гамма», не говоря уже о стандартном тюремном наборе, состоявшем из ухмыляющихся черепов, зловещих пауков и многочисленных имен знакомых и друзей.

— Этих людей он когда-то хотел любить, — заметил Монти, которому на время изменил его всегдашний оптимизм.

— Что ж, если тело проживет дольше нескольких дней, нам придется как-то избавляться от всей этой «наскальной живописи», — подвела итог Персис, бегло осмотрев татуированную кожу Дуэйна. — Нам не нужны никакие опознавательные знаки.

— Я думаю, голубку можно оставить, — заметил Монти.

— Какую голубку?

Монти чуть приподнял одну из рук Дуэйна:

— Вот эту. Она похожа на предложение мира, на приношение богам. Каждому человеку, каким бы плохим он ни был, хочется верить, что и он сделал в своей жизни что-то доброе.

— Дуэйн был убийцей, Монти, — несколько резковато заметила Персис. — Убийцей, а не священником, и я не думаю, чтобы он когда-нибудь задумывался о том, чтобы совершить добрый поступок.

Персис уверенным движением поправила уходящую в сердце трубку, чтобы та не выскочила.

— Но ведь ты не знаешь наверняка, правда?

— Послушай, давай обойдемся без сентиментальных разглагольствований, особенно сейчас, ладно? И не стоит наделять его индивидуальностью. Теперь это просто мясо и кости. Донорское тело, и ничего более!

— Как скажете, босс.

Примерно через два часа криопротектор начал понемногу затвердевать. По мере того как опускалась температура, ткани теряли упругость и податливость, становясь твердыми и хрупкими, точно стекло. Теперь, если бы кто-то ударил, к примеру, по руке Дуэйна молотком, он мог бы разбить ее вдребезги.

Персис уже давно решила, что не будет отделять голову в тюрьме. Однажды она пыталась сделать это, но ей сильно мешал поток любопытствующих надзирателей и охранников, так и норовивших под тем или иным предлогом заглянуть в наблюдательный глазок. И дело не только в том, что Персис было трудно работать на глазах у стольких людей. Меньше всего ей хотелось, чтобы о ее договоренности с администрацией тюрьмы стало известно посторонним. Нет, рядовым сотрудникам «Гаммы» следовало знать лишь то, что тело казненного заморожено для перевозки и впоследствии будет использовано для медицинских исследований.

Как только замораживание было завершено, Персис и Монти поместили тело в титановый сосуд Дьюара и покатили его к лифту, который, скрипя и завывая, поднял их на поверхность. Но едва оказавшись на первом этаже наземного корпуса, Персис невольно ахнула от ужаса. Она не ожидала, что здесь соберется так много представителей средств массовой информации. Казни давно стали привычным явлением и почти не привлекали внимания, но сегодня в «Каньоне Гамма» собралась толпа репортеров и просто любопытных, которые выстроились у входа за силовым барьером.

— Почему все эти люди здесь? Они ждут нас? — с тревогой спросил она у одного из охранников.

— Нет, — ответил тот. — Сегодня к нам должны привезти Нормана Пауэлла.

Это имя показалось Персис знакомым. Норман Пауэлл был кинозвездой, впрочем, далеко не первой величины. Буквально на днях Пауэлл получил срок как соучастник одного нашумевшего убийства, грязные подробности которого смаковали все бульварные газетенки.

— Надеюсь, у нас не будет из-за этого проблем, — проговорила она.

— Разумеется, нет, — откликнулся Монти. — С чего бы?

Воздушная карета «скорой помощи» легко оторвалась от земли, и над изрезанным трещинами скальным обнажением показались далекие очертания Юкка-вэли. Персис бросила взгляд вниз и заметила, как какой-то репортер навел на их летательный аппарат камеру. «Зачем он нас снимает? — подумала она. — Неужели ему что-то известно?» На данном этапе широкая гласность могла только повредить их грандиозному эксперименту, даже сорвать его, и Персис обеспокоилась не на шутку. Но потом подумала, что утечки информации просто не могло быть — и она сама, и все, кто имел отношение к эксперименту, были очень осторожны, а главное, все они — преданные идее единомышленники и никто из них не стал бы из-за денег или славы ставить под удар свое главное дело. Нет, скорее всего, это просто случайность… С этими мыслями Персис откинулась на спинку сиденья и впервые за много-много часов позволила себе почувствовать усталость. Она выполнила свою задачу. Ей удалось достать почти идеальное донорское тело. Скоро оно будет в Фениксе, а это означало, что проект, над которым все они так много работали, сможет продвинуться еще на один шаг.

Когда телерепортер Фред Арлин увидел огромный блестящий саркофаг, который какие-то люди выкатывали через боковую дверь, его точно что-то толкнуло.

— Готов спорить на что угодно, это везут в морг тело бедняги Уильямса, — проговорил он, ни к кому в особенности не обращаясь, и, взявшись за ручку висевшей у него на шее цифровой камеры, повернул ее таким образом, чтобы заснять короткий, в несколько секунд, сюжет о том, как громоздкий гроб вкатывают в грузовой отсек воздушной «скорой помощи». Потом похожий на меч-рыбу летательный аппарат взвился вертикально вверх, развернулся на сорок пять градусов и, слегка накренившись носом к земле, помчался на восток.

«Хотел бы я знать, почему Уильямса решили везти на «воздушке»? Ведь это чертовски дорого!» — спросил себя Фред. Ему было хорошо известно, что в подавляющем большинстве случаев тела казненных и умерших заключенных забирала из тюрьмы древняя колесная труповозка из Юкка-вэли.

Как и остальные представители журналистского корпуса, Фред уже больше четырех часов ждал появления Нормана Пауэлла. Разумеется, все, кто приехал сегодня в «Каньон Гамма», надели охлаждающие костюмы, но жара стояла просто убийственная, поэтому все репортеры поневоле собрались в тени импровизированного шатра, установленного их коллегами из государственных телесетей. Томясь от безделья, Фред взял в автомате пресс-службы тюрьмы цифровую инфокарту с описанием всех экзекуций за текущий месяц. Инфокарту он вставил в свои солнечные очки, на внутренней поверхности которых тотчас появились строки информационного бюллетеня. Единственным, что привлекло его внимание, была казнь Дуэйна Уильямса, да и то только потому, что Дуэйн убил какую-то девицу в Сан-Луис-Обиспо — родном городе Фреда. В любой сетевой газете от сообщения о казни Уильямса, скорее всего, отмахнулись бы, но Фред рассудил, что ему не худо бы попытаться выжать из этой новости какую-то пользу на случай, если Норман Пауэлл так и не появится. Хотя бы несколько строчек! Меньше всего Фреду хотелось возвращаться в редакцию с пустыми руками. В конце концов, ему только недавно вернули его государственную репортерскую лицензию, и он по-прежнему стеснен в средствах.

Подняв голову, Фред увидел направлявшегося к ним сотрудника тюремного пресс-центра.

— Ну наконец-то!.. — проворчал кто-то из журналистов.

— Я знаю, — начал сотрудник пресс-центра, — что вы все ждете Нормана Пауэлла. Он задерживается. О времени его прибытия мы объявим вам дополнительно, а пока… Сегодня утром в нашей тюрьме был казнен убийца Дуэйн Уильямс. Мать жертвы, присутствовавшая при казни, хочет сделать заявление для прессы. Если угодно, можете задать ей несколько вопросов.

Журналисты недовольно заворчали, но делать было нечего, и многие приготовились пройти внутрь административного здания. Фред лениво зевнул, выключил камеру и побрел следом за остальными. Он знал, что ни один уважающий себя репортер даже не подумает публиковать подобное интервью, но сдеть в помещении в любом случае лучше, чем потеть снаружи.

— Теперь мы можем жить дальше, — снова и снова повторяла мать жертвы, и ее голос эхом отражался от каменных стен похожей на пещеру комнаты без окон. Странные голубые глаза женщины перебегали с одного лица на другое, и в них таился вызов. В руке она держала карманный экран-проектор, на котором сменялись любительские снимки Дженнер Соннерс, сделанные на ее последнем, шестнадцатом дне рождения. У Дженнер было печальное лицо и какой-то растерянный взгляд. Решив сделать себе несколько копий, Фред выдвинул удлинительный кронштейн камеры и настроил объектив на максимальное увеличение, но рука матери слишком сильно дрожала, и снимки все время оказывались не в фокусе.

— Не трясите рукой, держите проектор неподвижно! — сердито крикнул кто-то из репортеров.

— Сегодня наша дочка была отомщена, — сказала Кейси Соннерс. — Долгое время нам снова и снова напоминали о том, что случилось с Дженнер у Каменистого ручья. Но теперь всё — мы можем жить спокойно. Наш срок закончился сегодня!

Со звуком как будто все нормально, подумал Фред, заканчивая снимать крупный план матери, обнявшей троих своих сыновей, и поспешил наружу, на стоянку, где сестра Дуэйна Уильямса решила сделать свое заявление.

Грудь Бобби Уильямс астматически вздымалась — так сильно она старалась донести до журналистов свое возмущение и гнев:

— …Пусть Бог простит народ штата Калифорния за то, что он сделал с моим братом. Я уверена, что он неповинен в том преступлении, за которое его приговорили к смертной казни. У Дуэйна была очень непростая жизнь, но он все равно старался жить достойно, и вот… вот как его вознаградили!

Потом муж обнял Бобби за плечи и увел к фургону, на котором они приехали.

«Вот оно как! — подумал Фред. — Заявления для прессы превратились почти что в высокое искусство. Можно подумать, все эти убитые горем бабы впадают в подобие гипнотического транса; иначе как объяснить, что все они произносят практически один и тот же текст?» Он очень сомневался в том, что речи, сплошь составленные из банальностей и избитых клише, попадут в эфир, однако попробовать все равно стоило. Опустив голову, Фред открыл крышку наручных часов.

— Дэн, ты на месте? — спросил он находящегося в Лос-Анджелесе выпускающего информационного отдела.

— Да. Пауэлл приехал?

— Пока еще нет.

— Господи, куда же он подевался?!

— Не знаю. Нам не говорят.

— А ты уверен, что спрашиваешь у тех людей? — сурово спросил выпускающий.

— Да! — с вызовом откликнулся Фред. — Послушай-ка, пока мы тут ждали, в «Гамме» казнили одного типа. Я сам видел, как летающая «скорая помощь» забирает труп. А я единственный, кто заснял и это, и две пресс-конференции, которые устроили мать жертвы и сестра казненного. Тебя это не интересует?

— А кого там казнили? Напомни-ка мне подробности дела.

— Казнили некоего Дуэйна Уильямса. Убийство Дженнер Соннерс, помнишь?.. В Обиспо. Насколько я слышал, доказательства его вины были довольно неоднозначными, но суд все равно приговорил его к смерти.

— Вот как? Впрочем, за пределами Лос-Анджелеса это никому не интересно. Присылай, если хочешь, только имей в виду: твоя запись не должна быть длиннее двадцати секунд, иначе она никуда не пойдет. Усек?

— Угу. — Фред поскорее захлопнул крышку часов, чтобы редактор не успел заметить его торжествующей улыбки, и почти бегом бросился к своему БМВ «Спидвей». Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто за ним не следит, Фред опустил противосолнечный козырек, за которым он держал пудру и гримировальную кисточку. Тщательно припудрив лоснящийся от испарины нос, он включил камеру, развернул ее объективом к себе и, пригладив волосы, встал таким образом, что главный вход в тюрьму оказался прямо у него за спиной. Через какое-то время безупречный двадцатисекундный сюжет был передан в Лос-Анджелес, и редактор нехотя поблагодарил Фреда.

— Продолжение нужно? — спросил Фред. — Мне кажется, я знаю, куда попал труп.

— Ладно, давай свое продолжение, — отозвался выпускающий. — И дай мне Нормана Пауэлла, черт тебя побери.

Прежде чем отправить в Лос-Анджелес следующий сюжет, Фред позвонил в морг, чтобы уточнить, во сколько прибыло тело Уильямса. Но тело еще не привозили. Тогда он позвонил в два других морга, но и там трупа не оказалось. Это было по меньшей мере странно, и Фред связался с пресс-центром тюрьмы. Там ему сказали, что согласно последней воле Дуэйна Уильямса его тело передано для медицинских исследований. Подробности носят строго конфиденциальный характер.

— Это почему же?.. — агрессивно осведомился Фред.

— Таковы правила, — был ответ.

Все бесполезно. Тупик. Фред немного подумал.

— Странно, — проговорил он наконец.

— Что же тут странного?

— Ну… не знаю. Наверное, то, что Уильямс решил добровольно передать свое тело для использования в каких-то медицинских экспериментах. Такие, как он, обычно не отличаются альтруизмом по отношению к обществу, которое приговаривает их к газовой камере или смертельной инъекции.

— Теперь, я думаю, мы никогда не узнаем, почему он так поступил, — сказал пресс-секретарь и отключился.

Фред слегка потер лоб. Его мозг напряженно работал. Почему бы, внезапно подумал он, не написать большую обзорную статью для «Метрополитена», самого респектабельного американского журнала, который — единственный в стране — до сих пор печатался на бумаге. Он назовет свою статью «Анатомия жизни после смерти» и подробно проследит путь Уильямса — вернее, его трупа — от тюремного зала экзекуций до переднего края медицинской науки. А что? Кажется, должно получиться достаточно интересно — особенно если подробно описать скрытый от широкой публики мир людей, работающих с трупами, раскрыть характеры патологоанатомов, врачей, исследователей… Никакой слюнявой сентиментальности — только факты плюс лаконичный и точный стиль. И если все получится, он сразу же окажется в обойме самых востребованных репортеров.

Тут Фред не удержался и тяжело вздохнул. Сколько блестящих идей, которых хватило бы на десяток журналистов, у него было и сколько из них он осуществил? До идей ли тут, когда приходится крутиться как заведенному, хватаясь за каждую мелочь, за обрыдлую поденщину, чтобы вовремя платить за квартиру и перезаряжать аккумуляторы шикарного автомобиля? И все же Фред не спешил выбрасывать из головы историю Дуэйна Уильямса. Интуиция подсказывала ему — в ней что-то есть. Кроме того, один его шапочный знакомый был приятелем редактора отдела новостей в «Метрополитене». Вдруг удастся опубликовать этот материал через него? Это вполне возможно, хотя пробиться в по-настоящему респектабельные журналы для богатых едва ли не труднее, чем бежать из подземного «Каньона Гамма».

В задумчивости Фред бросил взгляд в сторону пустыни, где росли редкие юкки. Их собранные пучками узкие, остроконечные листья напоминали широкие гофрированные воротники и манжеты каких-то безумных клоунов. Если не принимать во внимание занесенные песком развалины покинутых домов, пейзаж казался совершенно первобытным; Фред, во всяком случае, нисколько бы не удивился, заметив на дюнах следы динозавра. Почти все, кто жил в пустыне Мохаве, давно перебрались под землю. Целые города и поселки, не говоря уже об универсальных магазинах и торговых центрах, зарывались как можно глубже в песок, чтобы противостоять пронзительным ветрам и испепеляющей жаре. Лишь немногие города, как, например, Палм-Спрингс, отважно оставались на поверхности, бросая вызов ураганам и песчаным бурям, которые засыпали улицы пылью и мусором. А ведь было и по-другому… И, глядя на расстилающийся перед ним пустынный ландшафт, Фред невольно задумался о том, какой была жизнь в Юкка-вэли до того, как изменился климат. Он где-то читал, что некогда в этом районе было 180 великолепных полей для гольфа, орошавшихся за счет залегавших неглубоко водоносных слоев. Теперь же не осталось ничего, кроме песка и неприхотливых юкк.

Потом Фред заметил вдали облако пыли, поднятое движущимися машинами. Это, несомненно, тюремный конвой. Фред снова щелкнул крышкой часов.

— Нормана Пауэлла везут, — сообщил он ублюдку-редактору. — Ты рад?

— Послушай, Фред, — сказал тот, — нужно срочно сделать репортаж о первом выступлении команды мужчин-болельщиков из Палм-Спрингса.

— О нет!.. — простонал Фред. — А как же Норман Пауэлл?

— Снимешь, как его доставят, и мухой в Палм-Спрингс. Понял?

Фред мысленно выругался. Его продолжали третировать, как какого-то сопляка безмозглого.

— Да, забыл сказать: репортаж о казни Уильямса в эфир не пойдет, — добавил редактор. — Спасибо за инициативу, Фред, но…

Уже мчась прочь от подземной тюрьмы, Фред бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего вида, в котором отражалось его умное, привлекательное лицо, и не сдержал разочарованного вздоха. Он был убежден, что заслуживает лучшего обращения.

Феникс, Аризона, 2070 Центр репродуцирования донорских органов «Икор корпорейшн»

— Я считаю, что президента приглашать еще рано, — сказал доктор Гарт Баннерман, чувствуя, как снова задергалось левое нижнее веко. Лишь бы начальник ничего не заметил! — Мы только недавно разобрались с ФАББ. Я… я не готов!

— Сейчас уже поздно что-либо менять, — возразил Рик Бандельер, занимавший пост бизнес-директора филиала «Икор корпорейшн» в Фениксе. — Президент едет к нам.

Это была большая честь, но Гарт никак не мог успокоиться. Он отлично понимал, что визит президента Соединенных Штатов несомненно привлечет слишком много нежелательного внимания к исследовательской лаборатории, занимавшейся вопросами искусственного выращивания донорских органов. А Федеральное агентство бактериологической безопасности ясно дало понять, что если в «Икоре» снова возникнут проблемы, лабораторию закроют раз и навсегда. И не ее одну. Для этого ФАББ обладало достаточной властью, и руководство агентства не стеснялось пускать ее в ход.

Не далее как пять лет назад сотрудники ФАББ силой вломились в «Икор корпорейшн», после того как несколько человек умерли от таинственного вируса, полученного вместе с пересаженными органами. Все, чем пользовались и к чему прикасались работники Центра репродуцирования, было тщательно проверено и исследовано на наличие болезнетворных бактерий. В герметичные пластиковые мешки были собраны сотни образцов, включая зубочистки из мусорных корзин и одноразовые кофейные чашки из кафетерия. Когда опубликовали выводы следственной комиссии, Гарт почувствовал себя едва ли не убийцей невинных людей, хотя он-то как раз оказался ни при чем. Тем не менее его признали частично ответственным за инцидент; на главную виновницу — «Икор корпорейшн» — наложили крупный штраф; немалые средства пришлось выплатить в качестве компенсации и родственникам погибших.

После этого случая Гарту стало намного сложнее добиваться разрешения властей на новые исследования, не говоря уже о том, что в Центре контроля над заболеваемостью к нему стали относиться с куда меньшим доверием. Но и это еще далеко не все. Будучи одним из подразделений ЦКЗ, Федеральное агентство бактериологической безопасности продолжало держать «Икор» под неусыпным контролем. Одним из средств такого контроля были инспекции, как плановые, так и внезапные, причем в обоих случаях сотрудников агентства защищали военизированные отряды Национальной гвардии. Давление, оказываемое на «Икор», стало таким сильным, что Гарту волей-неволей пришлось вести свои исследования втайне. Он даже оборудовал в подвалах филиала несколько лабораторий, доступ в которые имели только он сам и несколько его самых близких сотрудников. Только там Гарт мог экспериментировать относительно свободно, не опасаясь, что детективы агентства в любую минуту вмешаются в его работу. Для ученого подобное полулегальное существование, конечно, тяжкое бремя — что может быть хорошего в положении преступника, денно и нощно ощущающего над собой занесенный меч палача? — но иного выхода нет. Многие и многие ученые и исследователи, имевшие несчастье привлечь к себе внимание ФАББ, вынуждены создавать такие лаборатории. Практически неограниченные полномочия агентства в буквальном смысле загоняли научное сообщество в подполье, а наибольшая опасность грозила тем, кто, подобно Гарту, занимался не столько теоретическими, сколько практическими вопросами.

В рамках Национального института здоровья ФАББ наделено, пожалуй, самыми широкими правами. Его сотрудники могут силой ворваться в любое здание в любое время дня и ночи, герметически закупорить все комнаты и обследовать их на предмет инфекции. Защищая свою позицию, представители агентства утверждали, что их организация — неизбежный продукт своего времени, когда бактерии и вирусы ежедневно убивают тысячи людей, а биологический терроризм остается наиболее грозной и реальной опасностью. Но профессионалы ненавидели агентство лютой ненавистью и боролись с ним в меру своих возможностей. Гарт уже обладал определенным опытом в этой области, и ему было совершенно очевидно, что напыщенный бюрократ, сидящий за огромным полированным столом в отдельном кабинете на верхнем этаже Центра, плохо знаком с методами работы агентства и не представляет, на что оно способно.

— Почему президент так интересуется нашей работой? — спросил Гарт.

— Очевидно, в детстве он видел Голову. Одно время она была выставлена в Пасадене. Это его родной город.

— Как раз это я и имел в виду, Рик. Если станет известно, что мы использовали для своих экспериментов эту знаменитую на всю страну реликвию, сторонники Движения невмешательства, сколько их ни на есть, явятся сюда и рассядутся вокруг здания со своими идиотскими плакатами. Ты представляешь, чем это нам грозит?!

— Кроме того, отец президента тоже заморожен, — спокойно добавил Рик, не обратив внимания на вспышку Гарта.

— Его отец?..

— Да. Очевидно, президент хотел бы вернуть его к жизни.

— Надеюсь, его правильно проинформировали. Мы не…

— Насчет чего?

— Я не хочу, чтобы президент думал, будто не сегодня завтра мы сможем достать его отца из криохранилища и начать процедуру оживления.

— Я тоже, — кивнул Рик. — Вот почему я настоял, чтобы это был сугубо частный визит. Никакой прессы. Никаких ищеек из ФАББ. Никаких напрасных ожиданий, никаких чудес вроде воскрешения Лазаря. Мы просто… снова познакомим президента с Головой. Продемонстрируем донорское тело. И все.

— Никто не должен знать, откуда мы добываем донорские тела, — отрезал Гарт, особенно выделив первое слово. Обычно он был спокойным, уравновешенным человеком, который терпеть не мог споров и столкновений, однако каким-то образом каждый раз оказывался замешан в тот или иной скандал.

— Я все прекрасно понимаю, — отвечал Рик, тоже начиная злиться. — И прежде чем наскакивать на меня, изволь выслушать, как я все это себе представляю. Мы пригласим президента осмотреть лабораторию, — произнес он, четко выговаривая каждое слово, словно перед ним ребенок, хотя на самом деле Баннерман был старше Рика чуть не на полтора десятка лет. — Твоя задача — научная сторона эксперимента. Постарайся растолковать ее президенту как можно доходчивее. Не забывай — он не врач и не биолог, и вообще не специалист в нашей области. Главное — внушить ему надежду, что когда-нибудь и его отец, возможно, тоже будет возвращен к жизни. Ты спросишь, конечно, что мы с этого будем иметь? Я тебе скажу что… В лице президента Соединенных Штатов мы будем иметь очень и очень высокопоставленного друга и покровителя, который, ко всему прочему, лично заинтересован в успехе нашего проекта.

— Но я боюсь, что…

— Я тебя понимаю, — повторил Рик. — Но на данном этапе мне — нам! — просто необходима поддержка президента. Ничто не способно воодушевить директорат «Икора» больше, чем внимание, проявленное президентом страны к одному из филиалов корпорации. Подумай об этом.

— Но разве нельзя устроить так, чтобы президент приехал позже, когда мы продвинемся хотя бы еще немного?

Рик посмотрел на Гарта как на умственно отсталого младенца.

— Ты действительно считаешь, что мы можем каким-то образом влиять на президента, указывать ему, что и когда он должен делать? Увы, это не так… Впрочем, я уверен, что волноваться нет необходимости. Все будет нормально. Больше того, этот визит принесет нам всем много пользы.

«И в первую очередь — тебе!..» — не без горечи подумал Гарт. Он до сих пор не понимал, как во главе фениксского Центра мог оказаться такой человек, как Рик Бандельер. Выращивание стволовых клеток и искусственное репродуцирование человеческих органов всегда были весьма сложным полем деятельности не только с научной, но и с юридической точки зрения, поскольку закон о регламентации подобных исследований представлял собой сплошное белое пятно. Рик, во всяком случае, разбирался в этих вопросах не слишком хорошо, и Гарт решил, что его стремительная карьера в корпорации объясняется просто-напросто тем, что он гемод — совсем как его жена Персис. Гемодам все доставалось даром, тогда как простым смертным приходилось трудиться не покладая рук, чтобы подняться по служебной лестнице хотя бы на одну ступень.

Рик любовно погладил полированную поверхность своего директорского стола длинными, ухоженными пальцами.

— Чего ты от меня хочешь, Гарт? — спросил он и нахмурился. — Чтобы я сказал президенту «нет»?

— А как насчет ФАББ?

— Никак. Ведь мы не делаем ничего противозаконного, — сказал Рик, но как-то не очень уверенно.

Гарт слегка приподнял бровь.

— Ничего? — переспросил он.

— Ладно, хватит болтовни. У нас есть план, так давай его держаться, — отрезал Рик, окончательно выходя из себя. — Все ясно?

Гарт с трудом сдержался, чтобы не сказать резкость. Машина запущена, и теперь от него ничего не зависит. Президент приедет, хочет Гарт того или нет. Он никогда не обманывал себя: ему тоже хотелось славы, хотелось признания собственных успехов, но визит президента — далеко не лучший способ этого добиться. Приезд столь высокопоставленного лица — главы крупнейшей мировой державы, одного из лидеров так называемого «свободного мира» — скорее всего, привлечет к деятельности Центра внимание самых разных политических группировок и организаций.

А это уже опасно.

Золотисто-черный воздушный экипаж парил над Фениксом на высоте примерно трехсот футов. Водитель включил автопилот и дремал. В летающей машине спали все, кроме Марко Вильялобоса — пятьдесят пятого президента Соединенных Штатов. Сидя в кресле у окна, он глядел на раскинувшийся внизу город. Сквозь плотное покрывало смога виднелись то бесконечные кварталы типовых домов, в основном покинутых, то узкие пустыри, на которых росли гигантские кактусы, напоминавшие странных уродцев, молитвенно воздевших к небесам руки. Они словно умоляли Бога о милосердии, и Вильялобос подумал, что милосердие — это как раз то, в чем больше всего нуждается страна.

Акры и акры полуразрушенных построек проносились под крыльями. Вскоре Вильялобос устал от этой наводящей тоску картины и, отвернувшись от окна, стал разглядывать своих спутников. Они по-прежнему спали. Даже его личный секретарь Чарли Престон задремал, откинувшись на высокую спинку сиденья, и президент почувствовал себя брошенным. Это чувство было таким внезапным и сильным, что он не сдержался и резко пнул Чарли в лодыжку, вымещая на нем охватившие его досаду и злость.

Чарли тотчас проснулся и преданно посмотрел на шефа:

— Вам холодно, сэр?

— Нет. Подай-ка мне чашку воды.

Президент и сам мог налить себе воды, виски или сока, но ему хотелось, чтобы кто-то разделил с ним его одиночество. Теперь, когда он разбудил Чарли, ему было уже не так тоскливо, и он, накрыв вытянутые ноги клетчатым шотландским пледом, взялся за свой блокнот с вложенной в него памятной запиской.

9 час. — поездка в Феникс, в филиал «Икор корпорейшн». Встреча с главой «ИК» Джоном Рэндо и медицинским директором Центра репродуцирования донорских органов доктором Гартом Баннерманом.

9 час. 30 мин. — посещение Головы (частный визит).

Частный визит — это хорошо, подумал президент. Это значит — не будет никаких репортеров и он сможет хотя бы пару часов отдохнуть и побыть самим собой. Прикрыв глаза, президент Вильялобос погрузился в воспоминания. Вот, держа отца за руку, он поднимается по лестнице Пасаденского института криогенеза, вот входит в большой полутемный зал и видит… Кстати, как его звали?.. Ему пришлось заглянуть в блокнот, чтобы вспомнить имя: доктор Натаниэль Шихэйн. Ну конечно… Ирландец. Его и его жену называли Ромео и Джульеттой эпохи криотехнологий. Интересно, как выглядела его жена — Мэри, кажется?.. Самого Ната Вильялобос помнил: бескровная, отталкивающего сероватого оттенка восковая кожа, набрякший, собравшийся морщинами лоб, тусклые белки полуоткрытых глаз, волосы колышутся, точно водоросли в пруду. Именно тогда — то ли уже во время поездки, то ли вскоре после нее — его отец решил, что его тело тоже должно быть заморожено после смерти. Марко совершенно забыл об этом, но когда с его отцом действительно случился удар, мать напомнила ему о предсмертном желании Вильялобоса-старшего. Уже в те времена в подобном желании не было ничего невыполнимого, однако сама процедура оказалась довольно продолжительной и сложной, и к тому же весьма и весьма недешевой. Насколько президент помнил, она обошлась семье в несколько сот тысяч долларов, но самым неприятным было то, что средства массовой информации просто обожали упоминать об этой истории при каждом удобном и неудобном случае.

…Нынешний президент страны доказал, что умеет быть верным и преданным сыном. Его отец в настоящее время находится в состоянии «приостановленной жизни», и мистер Вильялобос надеется, что когда-нибудь он сумеет возвратить его из царства мертвых.

Ну как, скажите на милость, мог он при таких условиях разорвать контракт и похоронить отца, как хоронят большинство простых людей? А сделать это ему хотелось, и не только потому, что Вильялобос стремился положить конец неизвестности, хотя вопрос с оживлением отца оставался открытым. Главная проблема заключалась в деньгах; издержки, связанные с хранением тела при низких температурах, оказались слишком велики для семьи. Двое братьев Марко отказались вносить свою долю, и теперь он с беспокойством ждал, что скажет ему врач. Насколько известно президенту, доктор Баннерман — едва ли не единственный в мире специалист, способный вернуть Вильялобоса-старшего к жизни. Но что он скажет, возьмется ли он провести эту сложную процедуру? Если да и если все закончится успешно, его отец снова будет жить. Если же нет, тогда они наконец-то смогут предать тело старика земле.

— Мистер президент?..

Вильялобос повернул голову и увидел серьезное лицо Чарли.

— Мы почти на месте, сэр.

Здание филиала действительно маячило впереди — высокий обелиск черного стекла, хорошо различимый на фоне ясного голубого неба. Пилот бережно опустил летающий автомобиль в самый центр небольшой посадочной площадки. Еще до того как двигатели успели остановиться, один из помощников президента выскочил наружу и бросился к пассажирской дверце, чтобы помочь ему выйти. Потоки воздуха из затихающих турбин сбивали его с ног, относили в сторону, но парень доблестно сражался с ветром, стараясь при этом сохранить достоинство, хотя его прилипшие к ногам брючины трещали и хлопали, словно вымпелы, уловившие дыхание близкого урагана.

— Пусть кто-нибудь скажет Стиву, что ему вовсе не обязательно подвергать свою жизнь опасности. Что мы будем делать, если ветром его унесет далеко в пустыню? — сказал Вильялобос, и все его спутники снисходительно засмеялись, как смеются очень занятые люди.

У величественной, но без излишеств, входной арки президента уже ждала группа высокопоставленных сотрудников корпорации. Крупный мужчина с массивной квадратной челюстью, похожий на бывшего военного, первым шагнул ему навстречу, протягивая руку для пожатия. Этого человека Вильялобос знал — им приходилось несколько раз встречаться в Вашингтоне. Джон Рэндо был не только главой «Икор корпорейшн», но и влиятельным лоббистом. Тяжелые бородавчатые веки придавали ему сходство с жабой, высунувшей голову из пруда. Прежде волосы у него были рыжими, но теперь поредели и приобрели какой-то розоватый оттенок; тонкие губы решительно сжаты. Насколько Вильялобосу было известно, Рэндо и по характеру человек решительный, грубый, даже жестокий по отношению к тем, кто слабее его. Пару раз президент играл с ним в гольф и видел, как Рэндо буквально терроризировал мальчика, возившего за ним клюшки.

— Добро пожаловать в Феникс, президент Вильялобос, — приветствовал его Рэндо. — Как ваши успехи в гольфе?

— Берегитесь, в следующий раз вам не поздоровится, — отозвался Вильялобос, пожимая протянутую руку. — Я-то не терял время зря, а вот вас в последнее время в клубе не видно. Куда вы пропали?

— Кто-то же должен заниматься делами!

Рэндо наградил Вильялобоса короткой хищной улыбкой, как бы признавая высокое положение гостя, и пригласил новоприбывших в здание.

— Ну, теперь, когда мы можем нормально дышать, — сказал Рэндо, — позвольте представить вам доктора Гарта Баннермана — человека, благодаря гению которого мы смогли осуществить наш проект.

Президент обменялся рукопожатием с невысоким полным мужчиной с добрым лицом и седеющими курчавыми волосами.

— Я слышал, у вас под замком содержится один мой старый знакомый, — пошутил Вильялобос. — Не пора ли объявить бедняге амнистию?

Баннерман улыбнулся его словам, но был, по-видимому, слишком смущен, чтобы заговорить.

— Что ж, ведите меня, — негромко добавил Вильялобос.

Вся группа долго шла по запутанным длинным коридорам, спускалась по лестницам и снова шла, пока не оказалась наконец в лаборатории, где выращивались донорские органы. Президенту уже приходилось бывать в подобных лабораториях, но он так и не сумел привыкнуть к тому, что их продукция, до странности напоминавшая самый обыкновенный ливер, может облегчить страдания и даже спасти жизнь такому количеству людей.

В лаборатории они надолго не задержались. Тяжелая дверь в конце длинного зала сдвинулась в пазах, и они оказались, быть может, в самой важной комнате во всем здании. Вспыхнули лампочки по периметру небольшого возвышения, и президент увидел ее — Голову, как и много лет назад заключенную в прозрачный аквариум, наполненный изотоническим раствором.

Несколько мгновений все молчали, потом президент сказал, обращаясь к Голове:

— А ты все такой же, старина, хотя в последний раз мы с тобой виделись тридцать пять лет тому назад!

Кто-то из его спутников подобострастно хихикнул, но Вильялобос не обернулся. Теперь, когда его глаза привыкли к необычному освещению, он рассмотрел, что веки Головы подняты и что в сосуды шеи вставлены прозрачные трубки, по которым циркулируют какие-то растворы.

— Я видел эту же самую Голову в Пасадене, когда был десятилетним мальчишкой, — пояснил президент.

— Да, я так и понял, — застенчиво пробормотал Баннерман.

— Оказывается, у него карие глаза, — добавил Вильялобос. — В прошлый раз веки были опущены, и я долго гадал, какого они цвета. А иногда мне казалось — у него вовсе нет глаз.

— Нам пришлось восстанавливать роговицу, — сказал Баннерман извиняющимся тоном. — К сожалению, она совершенно не выносит длительного… хранения.

— Он в сознании?

— Нет, разумеется, хотя в стволовой части мозга наблюдается кое-какая нервная активность. Как вам, вероятно, известно, это самый древний отдел головного мозга, который отвечает за рефлекторно-защитные, пищевые, сосудистые, дыхательные и двигательные функции человеческого организма. Мы можем особым образом воздействовать на него, включать рефлексы и таким образом передавать информацию в другие области мозга, хотя в… в таком состоянии эта информация носит довольно ограниченный характер. Похоже, что продолговатый мозг Головы был слегка поврежден при операции.

— Такое впечатление, что Голова может видеть…

— Зрительный нерв также находится в мозговом стволе; мы отмечали подаваемые им сигналы, следовательно, Голова видит нас, хотя это ни в коем случае не сознательный процесс, сопровождаемый возбуждением коры головного мозга. Гораздо больше это напоминает рефлексы больного, погруженного в кому. У такого человека мозг отключен, однако его взгляд фиксирует движения людей, собравшихся вокруг больничной койки. Со стороны может показаться, что он реагирует, хотя в действительности ни о какой сознательной деятельности не может быть и речи. Это, кстати, всегда очень расстраивает близких и родственников, которым кажется, что больной «включен» в реальность, хотя на самом деле этого нет. Вот и Голова так: если вы встанете прямо перед ней, а потом отойдете в сторону, глазные яблоки повернутся за вами.

И Гарт жестом предложил президенту занять указанную позицию. Сам не зная почему, Вильялобос повиновался и невольно вздрогнул, когда Голова моргнула и уставилась на него. Торопясь, он шагнул в сторону. Глаза чуть двинулись. Вильялобос сделал еще один шаг. Темно-карие, лишенные всякого выражения глаза не отставали. Он дошел почти до самой границы периферического зрения Головы, но черные иголочки-зрачки были все так же устремлены на него.

— И когда вы собираетесь разбудить нашего спящего красавца? — задал Вильялобос свой главный вопрос.

Прежде чем ответить, Баннерман бросил быстрый взгляд сперва на Джона Рэндо, потом — на Рика Бандельера, очевидно, не зная, что можно, а чего нельзя говорить президенту.

— Операция по присоединению Головы к донорскому телу запланирована на сегодня, на два часа, — промолвил он наконец. — Но только одному Богу известно, когда он очнется — если вообще очнется.

— Нам всем следует поблагодарить президента Клинтона, — напыщенно сказал президент Вильялобос, чтобы показать, что кое-что он все-таки знает.

— Президента Клинтона? — переспросил Баннерман.

— Вы, конечно, слышали о нем, доктор?

— Боюсь, что-то не припоминаю… сэр… — Баннерман покачал головой и покраснел, а Вильялобос подумал, что негоже ему вести себя подобным образом. Во всяком случае — не сейчас, хотя он нередко пользовался собственной осведомленностью, чтобы ошарашить противника и навязать ему свою волю.

— Билл Клинтон был президентом США в самом конце XX столетия. Именно он впервые начал вкладывать в развитие нанотехнологий действительно серьезные средства. А взгляните на нас сейчас!

— Да, конечно, — сказал Рэндо.

— Ну, — подбодрил президент, — расскажите же мне, как все это работает.

Доктор Гарт Баннерман снова заморгал и покосился на свое начальство.

— Мы подаем в сосуды специальную жидкость, — сказал он, — в которой находятся миллионы микроскопических наномашин. Они разблокируют морозостойкую оболочку, которую образует вокруг каждой клетки антропофизиологический антифриз, и…

— Должно быть, Голова испытывает что-то вроде жесточайшего похмелья, — перебил президент, который, как было широко известно, подчас не отличался терпением, однако, едва произнеся эти слова, он вдруг почувствовал невероятную слабость. Казалось, что-то высасывает из него энергию… или жизненные силы.

— …с вами, господин президент? — услышал Вильялобос окончание фразы Гарта и понял, что на несколько секунд отключился.

— Ничего… страшного. Все в порядке, — с усилием произнес Вильялобос. — Должно быть, перепад температуры.

— Он часто действует на людей подобным образом, — вставил свое слово Джон Рэндо.

Президент вздрогнул.

— Странно… — проговорил он. — Мы с отцом часто придумывали и рассказывали друг другу различные занятные истории о прежней жизни Головы. Мы нафантазировали ему целую жизнь. А сейчас мне показалось… на мгновение мне показалось, что отец стоит рядом со мной.

— Не исключено, что придет день, когда он действительно встанет рядом с вами, — сказал Рэндо.

Гарт испуганно втянул воздух в легкие. Именно этого он и боялся — того, что кто-то по невежеству или неосторожности подаст президенту надежду, которой, возможно, не суждено сбыться. Прежде чем Рэндо успел надавать других безответственных обещаний, Гарт поспешил вмешаться.

— Вам, наверное, приходилось слышать, что человеческое лицо способно принимать около трех тысяч осмысленных выражений, — быстро сказал он. — Хотите увидеть хотя бы часть из них? Мы стимулируем нервные окончания с помощью электрических разрядов, чтобы предотвратить атрофию лицевых мышц.

— Надеюсь, это не очень страшно? — спросил президент, причем говорил он почти серьезно.

— О нет, — успокоил Гарт. — Ведь это чисто механическая реакция.

И Гарт сделал знак одному из техников, сидевшему за панелью управления наноботами:

— Дайте, пожалуйста, три целых три десятых на мышцу смеха, главную скуловую мышцу и опускающую губную.

Техник быстро ввел команду, и губы Головы раздвинулись, обнажая зубы. Она скалилась совсем как обезьяна перед дракой. В этой гримасе не было ничего разумного, да и выглядела она отвратительно.

— Не могу поверить, что Голова ничего не чувствует, — сказал президент.

— Это чисто искусственная стимуляция, мистер президент. Сознание никак в этом не участвует.

— Хотелось бы мне знать, что бы сказал по поводу всего этого мой отец, — покачал головой Вильялобос.

— Насколько я знаю, он был довольно терпимым человеком и верным сторонником прогресса, — заметил Рэндо.

— Да, это так, — согласился президент. — Ну хорошо, доктор Баннерман, смотрите обращайтесь с Головой как следует. Она… этот человек ждал достаточно долго.

— Все будет на высшем уровне, мистер президент, не беспокойтесь, — вмешался Рэндо. — Кстати, тело уже готово. Не желаете ли взглянуть?

И вся группа перешла в следующую комнату-лабораторию. Обезглавленный труп свободно плавал в большой прозрачной ванне, наполненной какой-то жидкостью. Десятки электродов были подсоединены к мускулам, из обрубка шеи торчали пучки трубок, проводов, зажимов. Две самые толстые трубки обеспечивали циркуляцию крови в органах. Электрические импульсы, подававшиеся через равные промежутки времени, заставляли мускулы сокращаться, и конечности трупа ритмично дергались или приподнимались.

— Откуда вы взяли тело? — спросил президент.

Гарт украдкой бросил еще один осторожный взгляд в сторону главы корпорации.

— Жертва дорожной аварии, сэр.

— Что ж, смерть одного несет жизнь другому. Закон природы, — пофилософствовал Вильялобос после эффектной паузы. — Сколько ему лет… было?

— Двадцать шесть.

— А нашему другу?

— Тридцать семь.

— Это не помешает? Я имею в виду разницу в возрасте.

— Это маловероятно. Нам удалось найти тело, которое с генетической точки зрения совместимо с Головой на семьдесят процентов. Главное, у погибшего та же группа крови. Все остальное мы сумеем подкорректировать путем внедрения сорок седьмой хромосомы, которая, как вы, наверное, знаете, может передавать клеткам поразительные объемы генетической информации. Ну а то, что донорское тело моложе Головы, даже хорошо. У молодых тканей более высокая сопротивляемость, да и травматическое воздействие они переносят лучше.

Не успел Гарт закончить свою маленькую речь, как у трупа дернулось правое колено — словно кто-то стукнул по нему невидимым молоточком. Возникла непродолжительная пауза, в продолжение которой президент пытался сообразить, какой вопрос мог бы задать в подобной обстановке его отец.

— Сегодня мы уже можем выращивать внутренние органы, кожу, конечности, — сказал он наконец — Теперь вот что… Скажите, мистер Баннерман, какое значение успех вашего проекта может иметь для дальнейшего развития медицинской науки? Только честно.

— Если честно, мистер президент, то это пока всего лишь промежуточная стадия. Я надеюсь, что через несколько лет — при условии, конечно, что наша работа будет успешно завершена, — мой стимулятор роста позволит выращивать не только внутренние органы для пересадки нуждающимся, но и мозг. А в будущем — не таком уж далеком, смею вас уверить, — мы научимся выращивать целые тела, обладающие заданными свойствами. И тогда нам уже не придется полагаться на счастливый случай, подбирая подходящие тела для наших пациентов. Вам, вероятно, известно, что существующая в настоящее время система поиска и хранения донорских тел не слишком надежна, а ее возможности крайне ограниченны. По большому счету, мы недалеко ушли от тех времен, когда пациентам приходилось буквально годами ждать, когда же наконец появится подходящий по всем параметрам донорский орган. А ведь длительное ожидание могло стоить пациенту жизни, и нередко так и… — Гарт перехватил устремленный на него взгляд Рэндо и замолчал.

— В таком случае то, чем вы занимаетесь, доктор Баннерман, — это просто замечательно! Замечательно — другого слова не подберешь. Но я хотел спросить вот о чем… Можно ли уже сейчас как-то использовать эти удивительные технологии?

И снова Гарт решил начать издалека:

— Нам достаточно одной-единственной клетки, чтобы клонировать, например, вас, — сказал он. — Ничего сложного тут нет, мы умеем делать это уже довольно давно. Но мы знаем также и о недостатках этого метода. Клонированное тело подвержено многочисленным заболеваниям, которые проявляются на последующих стадиях его существования и которые невероятно сложно лечить, но это еще не все. Главная беда — то, что ваш клон абсолютно лишен ваших воспоминаний, эмоций и чувств. К примеру, ваш клон никак не отзовется на вкус южноафриканского шабли, которое подавали на вашей свадьбе, не испытает сожаления, охватившего вас при виде последнего в дикой природе тигриного семейства, которое вы видели во время официального визита в Индию, и не почувствует восторга, если ему снова доведется танцевать в Белом доме с принцессой Маргаритой…

— Кажется, я понял, что вы имеете в виду, — вставил Вильялобос, и Гарт удовлетворенно кивнул.

— А теперь, мистер президент, представьте себе, что вы стали жертвой покушения, — сказал он. — В подобной ситуации может оказаться жизненно важным вернуть именно вас, так как вы единственный владеете какой-то важной информацией или секретными кодами, имеющими решающее значение для дальнейшего существования нашей страны. Допустим, ваш мозг цел, но тело получило несовместимые с жизнью повреждения. Подходящих доноров под рукой нет — может статься, что на данный момент их нет вообще. Как быть в таком случае?

— Да, как?..

— Очень просто. С нашей технологией мы сумеем вырастить для вас новое тело. Это займет несколько недель, быть может — дней, если мой стимулятор роста окажется достаточно эффективным. Потом — простая хирургическая операция, и вы снова в строю.

— Вы сказали — если я буду нужен стране… А вдруг я окажусь кому-то настолько дорог, что этот человек захочет меня оживить? — сказал президент.

Гарт снова покраснел.

— Ну да, разумеется… Я просто привел пример. И вообще, «Икор» заботится не только о президентах, но обо всех людях…

Вильялобос похлопал доктора по плечу. Он чувствовал себя в ударе и наслаждался этим; кроме того, он радовался возможности хотя бы на пару часов сбросить с плеч бремя управления страной.

— И каков, по-вашему, может быть спрос на подобные, гм-м… услуги? — спросил он.

— Трудно сказать, — искренне ответил Гарт. Он действительно никогда не задумывался об этом достаточно серьезно. Гораздо больше его интересовала научная сторона проблемы.

— Спрос будет огромный, — твердо сказал Рэндо.

— Что ж, кому еще знать это, как не вам! — откликнулся президент, картинным жестом опуская руку на плечо магната. — Вот человек, который пошел по стопам своего отца: тот в свое время первым начал лечить рак и основал самую успешную за всю историю Соединенных Штатов медицинскую корпорацию!

В этом месте собравшиеся невольно захлопали.

— Да, Джон, — продолжал Вильялобос, — мы благодарим вас и вашего отца за все, что вы сделали, и я уверен — все, кто мог погибнуть от этой ужасной болезни, тоже хотели бы выразить вам свою глубокую признательность и любовь.

Губы Джона Рэндо растянулись в улыбке:

— А мы со своей стороны должны поблагодарить вас, мистер президент, за то, что вы нашли время посетить нас и познакомиться с нашей работой. Я уверен, что у вас не так уж много свободного времени, поэтому мы вдвойне признательны вам за проявленное внимание и заботу.

— Вы правы, времени у меня действительно мало, — согласился Вильялобос. — И все же я хотел бы, с вашего любезного разрешения, еще раз взглянуть на Голову.

— Разумеется, мистер президент, — кивнул Рэндо и шагнул вперед, жестом приглашая президента вернуться в первую комнату. — Смотрите сколько хотите.

Президент Вильялобос подошел к полупрозрачному аквариуму и, подняв руку, во второй раз в жизни прикоснулся пальцами к холодному толстому стеклу.

— Смотри, папа, — чуть слышно прошептал он. — Все, что ты предсказывал, сбывается…

Голова моргнула. Ее глаза чуть повернулись и уставились на президента, и Марко невольно вздрогнул. В этой комнате холод пробрал его буквально до костей.

— Да-а, это было не просто, — сказал Гарт и тяжело вздохнул.

Президент уехал, и он пил горячий кофе в кабинете доктора Персис Бандельер. Пить кофе после особенно сложных экспериментов и изматывающих операций вошло у них в традицию.

— О-о, я совершенно уверена, что ты сумел очаровать Вильялобоса, — рассмеялась Персис. — Особенно эти твои слова насчет удавшегося покушения… Наш президент умеет ценить шутки.

— Да знаю я, знаю!.. — с досадой откликнулся Гарт и стукнул себя кулаком по лбу. — Но я должен был его как-то отвлечь. Я ужасно боялся, как бы он не спросил, когда мы сможем оживить его отца, поэтому большую часть времени нес совершеннейшую чушь!

Персис слегка наклонила голову набок.

— Не расстраивайся — с моей точки зрения, все прошло достаточно удачно, — сказала она и включила наладонник со свежим номером научного журнала.

— Что пишут? — поинтересовался Гарт. — Есть что-нибудь новенькое?

— Новая статья о макрофагах, — коротко ответила Персис.

Гарт видел, что Персис хочется почитать, однако уходить не спешил.

— Иногда мне кажется — меня следует посадить под замок, а ключ выбросить в океан, — пробормотал он.

Персис улыбнулась. Гарту нравилось наблюдать за ней. Она — настоящий гемод, и все в ней настолько близко к совершенству, насколько только возможно. Длинные светлые волосы, которые она заплела сегодня в так называемую «французскую косу», большие темно-карие глаза, безупречные зубы, правильный римский нос с небольшой привлекательной горбинкой… одним словом, Персис трудно не позавидовать. Внешность, однако, далеко не главное преимущество, которым наделила ее своевременная генетическая коррекция. Кроме облика богини она обладает крепким здоровьем и может твердо рассчитывать на сто пятьдесят лет жизни — при условии, разумеется, что будет соблюдать элементарные меры предосторожности и не станет подвергать себя ненужному риску. До сих пор, во всяком случае, ей удалось пережить несколько серьезных эпидемий, которые едва не превратили в мертвую пустыню ее родной Нью-Йорк.

Гарт, впрочем, так и не понял, почему Персис согласилась работать в фениксском филиале «Икор корпорейшн». Ее мужа Рика Бандельера назначил главой филиала совет директоров корпорации, а он в свою очередь пригласил Персис на пост заместителя директора Центра по производству донорских органов. Гарт, разумеется, был рад, что в его команде появился такой хорошо подготовленный и даже талантливый специалист — в Нью-Йоркском университете Персис считалась восходящей звездой в области современных нейротехнологий, однако для него оставалось загадкой, что заставило ее поставить крест на академической карьере и самой заточить себя в фениксской глуши, где для нее могла сыскаться лишь чисто практическая работа. Разлуку с мужем — Гарт был уверен — Персис как-нибудь перенесла бы. Рик Бандельер не из тех мужчин, влюбляясь в которых женщины настолько теряют голову, что готовы пожертвовать буквально всем.

Поначалу Гарту мало улыбалось иметь одного из супругов в качестве начальника, а другого — в качестве подчиненного. Он был уверен, что из этого не выйдет ничего путного, и не раз высказывался на сей счет со всей возможной откровенностью. Однако ему довольно недвусмысленно дали понять, что выбора у него нет. Все вышесказанное и стало причиной того, что, когда Персис только перебралась в Феникс, Гарт держался с ней настороженно и официально, стараясь не подпускать ее к решению ответственных вопросов. Она, однако, не рвалась в руководители, не оспаривала принятых им решений и не критиковала за ошибки. Персис оказалась вполне самодостаточным человеком, которому нет нужды лезть в офисные интриги, и постепенно Гарт привык полагаться на ее выдержку и профессионализм. Она была аккуратна, находчива, изобретательна, а главное — она никогда не упоминала о муже и не пыталась извлечь никаких личных выгод из его положения директора филиала. Никогда. Но наибольшее уважение вызвали у Гарта спокойствие и выдержка, с которыми Персис встретила известие о том, что именно ей придется осматривать приговоренных к смерти преступников, а потом добывать их трупы и переправлять в Феникс.

— Ну а ты? — спросил Гарт, пытаясь вновь оживить угасшую было беседу. — Какое впечатление произвел визит президента на человека из нью-йоркского высшего света?

— Нормальное, — откликнулась Персис как можно небрежнее. — Меня-то это почти не коснулось.

Нет, что ни говори, а ее общество нравилось Гарту, пожалуй, больше, чем чье-либо другое. Правда, Персис старалась соблюдать подобающую дистанцию, зато у нее было отменное чувство юмора, и в большинстве случаев Гарту удавалось втянуть ее в шутливую пикировку, которая не только доставляла обоим изрядное удовольствие, но и делала их ближе друг другу. Само ее присутствие, казалось, скрашивало стерильную и строгую обстановку, в которой им приходилось работать.

Размышления Гарта были прерваны неожиданным появлением Джона Рэндо, который вошел в кабинет Персис в сопровождении нескольких старших служащих «Икор корпорейшн».

— У меня сложилось впечатление, что президент остался доволен визитом, — сказал он, глядя на Гарта из-под своих тяжелых, жабьих век. — А ваше мнение?

— Надеюсь, что так.

— Итак, сегодня вы возьметесь за тело номер… номер…

— Тринадцать, — подсказал Гарт. — Это наша тринадцатая попытка.

— Многовато, — пробормотал Рэндо. У него был острый, пронзительный взгляд, под которым любому нормальному человеку сразу становилось неуютно. Сейчас Гарт подумал, что босс, вероятно, мысленно прикидывает, во сколько уже обошелся компании этот проект.

— Мы работаем по утвержденной программе, сэр, и с каждым разом механизм действия стимулятора роста становится все более понятным.

— Я знаю, мистер Баннерман, знаю, и все же… Не все могут ждать вечно.

— Понятно, мистер Рэндо.

Глава «Икор корпорейшн» раздраженно хрюкнул и, круто повернувшись на каблуках, стремительно вышел. Его свита последовала за ним, словно группа статистов в какой-то театральной постановке.

— Что он имел в виду, когда сказал «не все могут ждать вечно»? — спросила Персис, когда они остались одни.

— У Рэндо больное сердце, — ответил Гарт рассеянно.

От удивления ее красиво очерченные брови подскочили на целый дюйм:

— Вот как?

— Да. В компании об этом знают очень немногие… я в том числе.

— Но ведь это не страшно, я полагаю?

— Как сказать. — Гарт покачал головой. — У Джона был врожденный порок сердца в очень тяжелой форме, но врачам удалось его спасти. Впоследствии он одним из первых на планете получил искусственное сердце — чуть ли не опытный образец, который, увы, тоже проработал не слишком долго. Тогда ему пересадили свиное сердце первого поколения. По моим подсчетам, сейчас мистер Рэндо «донашивает» уже восьмое по счету сердце.

— Не может быть! Еще немного, Гарт, и я начну его жалеть!

— То, что он до сих пор жив, — настоящее чудо. Чудо, которое сотворила современная наука, потому что, если бы Джона с самого начала предоставили его судьбе, он, безусловно, умер бы еще в раннем детстве. Так что господин президент Соединенных Штатов не единственный, кто возлагает на нашу работу большие надежды.

— К сожалению, мы не можем работать быстрее, как бы нам этого ни хотелось, — вздохнула Персис.

— Я знаю, — грустно согласился Гарт.

Вскоре после полудня на посадочную площадку перед зданием Центра репродуцирования донорских органов спикировал еще один воздушный экипаж. В нем прилетел доктор Тим Боут — один из лучших нейрохирургов Западного побережья, специализировавшийся на травматических повреждениях спинного мозга и позвоночника. Его пригласили специально, чтобы он выполнил черновую работу по соединению главного нервного столба. Гарт был знаком с Тимом еще по учебе в колледже; они даже жили в одной комнате, и теперь, едва увидев старого друга, он заключил его в такие крепкие объятия, что бедняга едва не задохнулся.

Потом оба прошли в дезинфекционную камеру, где они тщательно вымылись, обработали кожу тальком и переоделись в легкие противовирусные костюмы, которые были обязательной одеждой для всех, кто работал непосредственно с трупами.

К этому времени Голову уже извлекли из аквариума и поместили в небольшую емкость с изотоническим раствором. Рядом, в цистерне большего размера, плавало обезглавленное донорское тело. Вокруг цистерны было смонтировано несколько легких платформ, поднявшись на которые врачи могли, опустив руки в защитных перчатках в жидкий хладагент, совместить тело и голову.

— Когда, ты говоришь, заморозили этого парня? — спросил Тим. Его рот был закрыт кислородной маской, и голос звучал глухо.

— В 2006-м, — ответил Гарт.

Тим взял с подноса длинный хирургический пинцет и начал ковыряться в обрубке шеи Головы.

— Хорошо, что они оставили в целости гортань и первый и второй шейные позвонки. Именно это я и называю предвидением, интуицией.

— Ну, в начале XXI века в хирургии уже появилось кое-что кроме спирта и ножовки, — пошутил Гарт. — Как я уже тебе сообщал, наш парень в относительно хорошей форме, но если включить интраскан, становится видно, что мозговой ствол поврежден. Нам придется использовать мозговой ствол донора.

— Я прекрасно об этом помню, — отозвался Тим чуть ворчливым тоном. — И должен сказать по совести, Гарт, — по моему мнению, то, что ты затеял, может закончиться лишь тем, что вы напрасно потеряете прекрасную голову.

— Ты так думаешь?

— А что тут особенно думать? Эта Голова — прекрасный опытный образец, и на твоем месте я бы приберег ее до тех времен, когда вы будете лучше знать, что делаете.

— Но я не могу отменить эту операцию, — сказал Гарт, несколько обескураженный откровенностью старого друга.

— Почему?

— Потому что слишком много важных людей заинтересованы в ее результатах.

— Но если ты удалишь мозговой ствол, у Головы не останется никаких шансов.

— А какие шансы у нее вообще есть? Нет, Тим, я хочу сделать по-своему. У последних трех образцов ретикулярная формация была так серьезно повреждена, что ни о какой связи с интраламинарными ядрами таламуса не могло быть и речи. Я уж не говорю о центростремительных импульсах ростральных отделов спинного мозга…

— Это верно, но…

— В моем варианте продолговатый мозг уже соединен со спинным мозгом и вестибулярным центром, следовательно, моему ускорителю роста будет меньше работы. Откровенно говоря, я почти уверен, что в будущем подобная методика будет самой распространенной, так как в данном случае вероятность успеха существенно повышается.

Оба ненадолго замолчали, задумчиво глядя на Голову, на растрепанные обрывки серой кожи вокруг обрубленной шеи.

— Как ты собираешься совмещать подсознательные рефлексы одного индивида и сознание другого? — спросил наконец Тим.

— Постом и молитвой, — ответил Гарт, и Томми рассмеялся.

— Ох уж мне эти ученые! Вы так привыкли разглядывать мир под микроскопом, что уже не в состоянии увидеть общую картину.

— Я хочу, чтобы рибосомы нивелировали темпы роста, а наноботы инициировали хоть какое-то сращивание. Если мне удастся этого добиться, я могу праздновать успех, — сказал Гарт. — Правда, Персис привезла из Нью-Йорка новый стимулятор семафорного типа. Она считает, нам следует как можно скорее убедиться в преимуществах темперированной регуляции, но я не в особенном восторге от этой перспективы.

Тим хлопнул в ладоши:

— О'кей, за работу.

Они сдвинули большую и малую цистерны, удалили стыковочные стенки и осторожно переместили Голову, так что она оказалась на своем природой определенном месте непосредственно над телом. Тим сидел за пультом чуть в стороне и сжимал рукоятки манипуляторов. По его команде четыре механические руки разом опустились в охлаждающую жидкость и начали осторожно расслаивать ткани на шейных срезах. Удалив сохранившиеся шейные позвонки Головы, они вырезали поврежденный мозговой ствол и в освободившуюся полость поместили мозговой ствол донорского тела. Очистив стыкуемые поверхности, роботы соединили донорский позвоночник с основанием черепа при помощи плавких оргволоконных фиксаторов. Процесс напоминал сварку в миниатюре — жидкость в цистернах то и дело озарялась изнутри холодными голубыми вспышками, похожими на свечение вольтовой дуги.

— Похоже, я действительно кое-что умею!.. — проговорил Тим, ненадолго отвлекшись от экрана своего трехмерного интравизора. — Жаль только, что из нашей с тобой затеи все равно ничего не выйдет. — Он подмигнул, но его маска запотела изнутри, и Гарт не сумел разобрать выражение его лица. Впрочем, он знал, что в минуты наивысшего напряжения Тим частенько начинает отпускать шуточки.

Тем временем механические руки с нечеловеческой осторожностью удалили трубки, подававшие заменитель плазмы в сонные артерии Головы, и сшили их с артериями донорского тела. Снова и снова Тим вводил одну и ту же команду, и роботы проворно соединяли сосуды тела с соответствующими сосудами Головы. Это трудная, изматывающая работа, требующая высокой концентрации внимания, поэтому к тому времени, когда все сосуды, мышцы и сухожилия оказались сшиты и можно было приступать к последнему, завершающему этапу, Тим чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку. Но вот, наконец, роботы натянули и зашили кожу на шее. Разглядывая простой, грубый шов, Гарт впервые заметил, насколько сильно отличается по цвету кожа Головы и кожа донора. Первая была матовой, коричневато-серой, вторая — землисто-желтой, но он надеялся, что со временем, когда будет восстановлено кровообращение, кожа станет более однородной.

— Ну, теперь твоя очередь! — выдохнул Тим, с трудом выпрямляясь после двенадцатичасовой напряженной и кропотливой работы. Два друга быстро обнялись, потом Гарт занял место Тима. Температура тела успела подняться чуть выше точки замерзания, и он скомандовал роботам удалить тампоны-затычки из рассеченной грудины. Потом в разрез в сердечной мышце вставили трубку и начали закачивать в сосуды специальный энзим, содержавший миллионы «ремонтных» наноботов для восстановления поврежденных клеточных структур. Прошло всего несколько секунд, и вот уже миниатюрные компьютеры размером не больше одного микрона каждый распространились по всему телу.

Когда операция была закончена, Гарт повернулся к экрану рентгеноскопа — уникального прибора, одного из самых больших и мощных в мире. Легко коснувшись экрана кончиками пальцев, он увеличил изображение средней части шеи пациента. На картинке легко можно было различить наноботы, которые курсировали по венам и артериям, без труда проникая сквозь клеточные мембраны. Глядя на их суматошное мельтешение, которое еще больше усиливалось, когда «умные» машины обнаруживали поврежденную клетку и приступали к лечению, Гарт невольно подумал, что точно так же ведут себя вирусы, прорывающиеся сквозь клеточную оболочку и атакующие ядро. Только в случае с наномашинами результат должен быть прямо противоположным.

Пока нанокомпьютеры определяли, где находятся основные пораженные участки, роботы-манипуляторы повернули тело на сорок пять градусов вокруг продольной оси и начали внедрять в позвоночник сотни полых стальных иголок, по которым — в строгой последовательности — стволовые клетки должны закачиваться непосредственно внутрь нейронов.

Эта операция заняла несколько минут, по истечении которых Гарт увидел на экране, как стволовые клетки движутся к Голове. Они необходимы для того, чтобы вырастить новые нейронные связи между Головой и донорским телом — не без помощи того самого стимулятора роста, над которым Гарт работал на протяжении всей своей научной карьеры. Сам стимулятор представлял собой так называемую грузовую, или транспортную, рибосому, которая несла в себе специальный генетический код, обеспечивающий ускоренный рост клеток.

В более ранних экспериментах транспортная рибосома успешно активировалась; подвели протеины, задача которых заключалась в том, чтобы препятствовать неконтролируемому размножению клеток. Результатом этого были многочисленные бластомы и другие новообразования. Процесс их появления можно сравнить с ситуацией, когда на клавиатуре компьютера «залипает» одна из клавиш и экран в считаные секунды заполняется строками, состоящими из одной и той же буквы.

Вспоминая об этих неудачах, Гарт невольно поморщился. Огромные, твердые, зобообразные опухоли росли буквально на глазах, натягивая эпидермис до такой степени, что казалось, он вот-вот разорвется. И если бы кто-то из пациентов пришел в этот момент в себя, он бы, скорее всего, тут же скончался от ужасной боли. Худшие образчики Гарт до сих пор хранил в замороженном состоянии, упрятав подальше от чужих глаз, потому что, если бы кто-нибудь посторонний увидел эти покрытые причудливыми наростами тела, репутация вивисектора была бы ему обеспечена.

Пытаясь предотвратить появление бластом, Гарт разработал теорию сорок седьмой хромосомы, способной передавать новым клеткам огромное количество дополнительной генетической информации. В отличие от лишней сорок седьмой хромосомы, которая имеется у больных синдромом Дауна, созданная доктором Гартом хромосома могла мирно сосуществовать с остальными сорока шестью, выполняя при этом функции охранника, который в нужный момент блокировал рибосому. Кроме того, благодаря богатому набору генетической информации сорок седьмая хромосома способна свести к минимуму несоответствия между Головой и донорским телом, обеспечивая их максимальную совместимость. Единственная проблема заключалась в переносчике. Чаще всего в качестве доставочного средства использовался аденовирус, который, однако, далеко не всегда способен преодолеть защитные системы организма. Поэтому для внедрения добавочной хромосомы в нейронные структуры Гарт в конце концов выбрал покрытый специальной тефлоновой оболочкой вирус герпеса, который достаточно мал, чтобы просочиться через гематоэнцефалический барьер.

Это, впрочем, тоже не оптимальный вариант. Гарт знал, что понадобится еще много экспериментов с различными доставочными системами, прежде чем будет найдено лучшее решение; пока же до цели еще очень и очень далеко. Именно поэтому он не ждал чуда, однако, глядя, как стволовые клетки движутся вдоль оборванных отростков нейроцитов и, найдя подходящее место, присоединяются к нему и начинают размножаться, он не мог не испытать приступа самого настоящего восторга. Гарт даже повернулся и поглядел на лица коллег, которые, как зачарованные, уставились на экраны следящих приборов. В такие моменты, подумалось ему, трудно не верить в Божественное провидение.

— Ну, как дела? Что там происходит?

Монти и Персис наблюдали за движением погружных наноэлементов, которыми была насыщена ткань мозга. Они работали без перерыва уже почти двадцать часов, но от волнения почти не чувствовали усталости.

— Эта новая программа просто чудо! — пробормотала Персис.

— Объясни мне в двух словах, что она делает, — попросил Монти. Это была не его область, но с помощью Персис, одного из ведущих нейротехнологов страны, он надеялся овладеть ею довольно скоро. Благо что Персис любила отвечать на вопросы.

— В данный момент, — сказала она, — наши наноботы составляют что-то вроде подробной карты мозга мистера Шихэйна и мозгового ствола Уильямса, уточняют границы поврежденных участков и определяют местонахождение подлежащих восстановлению связей. Эту информацию они передают в общую базу данных, на основе которых начнется тщательная, нейрон за нейроном, реконструкция нервных сетей.

— Потрясающе! — сказал Монти совершенно искренне.

— Да. Другого слова, пожалуй, и не подберешь, — согласилась Персис, вызывая на экран увеличенное изображение участка мозга. На экране возникло что-то вроде морской звезды, один из лучей которой был намного длиннее остальных.

— Вот, смотри, какой красавец. Это целая, неповрежденная нервная клетка, или нейрон.

— Да, эта штука действительно кажется… гм-м… здоровой, — сказал Монти. Он уже примерно знал, как должны выглядеть подобные клетки.

— Так и есть, — подтвердила Персис. — Этот нейрон разморожен… — Она сверилась с метадатой на экране, — …четыре часа назад. Полное восстановление, никаких остаточных повреждений, что само по себе считается выдающимся результатом. Еще удивительнее то, что этот нейрон уже начал «разговаривать» со своими соседями. Видишь вон тот длинный отросток? Он называется аксон…

— Да, вижу.

— Аксон уже присоединился к воспринимающей части, или дендриту, другого нейрона, но никаких нервных импульсов мы пока не наблюдаем.

— Когда же нейрон начнет функционировать?

Персис рассмеялась:

— Кто знает?! Может быть — никогда. Считается, что запрограммированные по новому способу наноботы способны сами возбуждать триггерную зону нейрона, но я поверю в это, лишь когда увижу результат своими собственными глазами. В других тканях человеческого тела это довольно просто, но еще никому не удавалось произвольно «запустить» нейроны в коре головного мозга человека. Только у животных…

— Может быть, мы станем первыми, — заметил Монти.

— Это гениально. Просто гениально!.. — воскликнула Персис, продолжая следить за миниатюрными компьютерами.

— Что? Что именно?

— Они имитируют формирование нервных связей у зародыша. При обычных условиях, когда у зародыша начинает развиваться нервная сеть, мозг подает специальные сигналы, которые направляют конус роста аксона одной нервной клетки к соответствующему приемнику-дендриту другой. Эти сигналы мозга зародыша называются семафорными. Новая программа подает в точности такие же направляющие сигналы. Вот смотри, я покажу… — Персис вызвала на экран изображение другого нейрона, который разворачивался, распускался у них на глазах, словно бутон. Один из его «лепестков» быстро удлинялся, стремясь куда-то в сторону.

— …Аксон реагирует на химический градиент и растет в том направлении, где находится соответствующий дендрит.

Аксон продолжал расти, потом вдруг свернул почти под прямым углом, словно проволока, изогнутая невидимой рукой.

— Великолепно! — с благоговением прошептала Персис. — В предыдущие разы у нас ничего подобного не происходило.

— В какой части мозга мы сейчас находимся? — спросил Монти, глядя на экран.

— В речевом центре левого полушария. К сожалению, — если верить информации, поступающей от наномашин, — в этом отделе мозга поврежденных нейронов — миллиарды.

— И их… можно восстановить?

— Понятия не имею. — Персис мимолетно улыбнулась. — Вот самый простой и самый честный ответ на твой вопрос.

— Ох!.. — Монти разочарованно вздохнул. — Чего я не понимаю, так это почему мы не размораживаем тела, у которых никто никогда не отрезал голову. Ведь в этом случае можно было бы избежать фазы восстановления мозга, которая не только занимает много времени, но и довольно сложна… настолько сложна, что не всегда бывает успешной.

— Любой мозг, который мы размораживаем, содержит поврежденные нейроны, так что без «капитального ремонта» все равно не обойтись, — возразила Персис. — Ну а пока технология еще не отработана, мы стараемся использовать только самые старые головы. Во-первых, нам нужно решить проблему темпоральной синхронизации, а во-вторых, научиться как можно лучше управлять Гартовой рибосомой, чтобы в случае надобности ускорять или, наоборот, замедлять процесс роста клеток по нашему желанию. Что касается более свежих донорских тел, то мы бережем их до тех времен, когда нам будет понятнее, какое влияние оказывают друг на друга различные биохимические процессы.

При этих ее словах в глубине души Монти шевельнулся какой-то неосознанный протест. Ему не очень нравилось, чтобы людей, у которых была своя жизнь, были родственники и прошлое, использовали просто как экспериментальный материал. Определенно, в характере Персис присутствовал некий профессиональный цинизм, который ему совсем не нравился. Не мог понять он и того ликования, которое светилось во взгляде его коллеги.

— …Одна из задач нашего нынешнего опыта состоит также в том, — продолжила Персис, — чтобы вырастить несколько миллиардов дополнительных нейронов, а потом удалить все лишнее, как выметают из парка опавшую листву.

— Ну и в чем проблема?

— Проблема в том, что я не совсем хорошо представляю, что делаю, — улыбнулась Персис. — Нам пришлось использовать мозговой ствол донора, поэтому теперь нам необходимо восстановить надежную связь между головным мозгом Шихэйна и спинным мозгом Уильямса. Иначе наш пациент останется парализованным инвалидом — и это в лучшем случае. Если представить каждую часть мозга, каждый участок коры в качестве музыкального инструмента, исполняющего свою партию в многоголосной, полиритмической симфонии, то сетевидная формация мозгового ствола — дирижер, который заставляет все инструменты звучать в полном согласии. Он задает темп, ведет счет, определяет тональность звучания отдельных участков мозга. Без подобной регулировки их сигналы сольются в дикой какофонии. Это будет настоящий хаос, в котором невозможно разобраться.

— А что это будет означать для доктора Шихэйна?

— Безумие. Полное и необратимое безумие.

— Значит, когда он очнется, он будет безумен?

Персис улыбнулась снисходительно-успокаивающей улыбкой, словно разговаривая с невежественным ребенком. Подобная улыбка всегда раздражала Монти — отчасти потому, что он действительно знал недостаточно много и понимал это, отчасти потому, что в последнее время он чуть не ежедневно спрашивал себя, под силу ли обычному человеку — такому, как он, например, — достичь уровня гемодов с их искусственно усовершенствованными мозгами.

— Пробуждение?!.. — проговорила Персис почти мечтательным тоном. — Да, это будет неплохо, очень неплохо. Но, Монти, мы купили билет на поезд в один конец, так что давай наслаждаться поездкой — пока можем.

Лос-Анджелес, 2070

Фред Арлин чувствовал, как в нем нарастает раздражение. В голосе редактора отдела новостей, звучавшем во встроенных в стены кабинета динамиках, репортер ясно различал равнодушные нотки, и это его бесило.

— На кого вы в данный момент работаете? — спросил редактор с механической любезностью усталого и безразличного чиновника.

— На ЮКТВ.

— Никогда не слышал.

— Это крупнейший филиал Калифорнийского телевидения, — уточнил Фред, пытаясь придать своему голосу хоть каплю солидности.

— И давно вы там, э-э-э… трудитесь?

— Уже пять лет.

— В таком случае вы, вероятно, давно погибли как пишущий журналист. Телевидение очень быстро убивает любые литературные способности, если они есть.

— Вы хотите сказать, мое предложение вас не интересует?

— Если вы подготовите что-то вроде специального репортажа и пришлете мне, я его прочту… Но заранее ничего обещать не могу.

В динамиках раздался глубокий вдох и знакомое шипение кислородного прибора. Должно быть, в Нью-Йорке выдался сегодня «день повышенной опасности». Или редактор был астматиком.

Так ему и надо, придурку!..

— Какой объем вы имеете в виду?

— Три тысячи слов. Не больше.

— Специальный репортаж в три тысячи слов?! — Фред не верил своим ушам.

— Можете не соглашаться, ваше дело.

— Я согласен, согласен!

С некоторых пор Фред считал «Метрополитен» своей главной целью и единственным шансом. Это был последний крупный печатный журнал, сохранившийся в Соединенных Штатах. Никакой прибыли он не мог приносить просто по определению, однако каждый раз, когда ему грозило банкротство, непременно находился новый собственник, готовый погасить долги журнала. Можно было подумать, что с гибелью этого издания оборвется последняя ниточка, связывавшая страну с давно минувшей эпохой бумажной прессы. Правда, многие подписчики предпочитали получать «Мет» в электронном виде, однако существовала и горстка богатых читателей, готовых платить сумасшедшие деньги за привилегию время от времени держать в руках красочные журналы, отпечатанные на плотной мелованной бумаге. Статьи в «Метс» были намного длиннее и подробнее, чем в любых других журналах, и каждому, кому удалось здесь опубликоваться, была обеспечена блестящая карьера.

Путь Фреда к «Метрополитену» оказался непростым — через приятелей и их дальних знакомых, которые знать не знали, кто такой Фред Арлин. На удивление действенную помощь оказал ему редактор отдела информации из Лос-Анджелеса, который дал ему очень неплохую рекомендацию. И вот он наткнулся на это высокомерное дерьмо — Джеми Боуэра, который нарыл себе тепленькое местечко, а на остальных плевать!

— Какова вероятность того, что вы опубликуете мой материал? — осведомился Фред. Раздражать редактора не стоило, но ему нужен был хотя бы один определенный ответ, который он впоследствии мог бы выдать за обещание, которое в свою очередь…

В ответ послышался еще один шипящий астматический вдох:

— Примерно один к четыремстам. И напомните мне в сопроводительном письме о нашем сегодняшнем разговоре, иначе я могу не вспомнить, кто вы такой.

На линии воцарилась тишина — Нью-Йорк отключился. Фред поспешно достал свой микроорганайзер и отыскал в нем номер адвоката Дуэйна Уильямса. С Джимом Хаттоном он договорился встретиться в Санта-Барбаре во второй половине дня.

Рассеянный солнечный свет просачивался сквозь листья платанов на Стейт-стрит и падал на вымощенную плиткой лестницу. Лестница вела вверх, к толстой дубовой двери в стене небольшой ослепительно-белой виллы в испанском стиле. В несколько прыжков одолев ступеньки, Фред позвонил. Открыл ему сам Джим Хаттон. Фред поднял голову, чтобы взглянуть ему в лицо, и вздрогнул от неожиданности. Адвокат был абсолютно лыс.

— Вас, наверное, интересует моя голова, — спокойно проговорил Хаттон и, повернувшись к Фреду спиной, двинулся в полутемную прохладную прихожую.

— Это… это довольно необычно, — пробормотал Фред, несколько стушевавшись.

Выращивание волос было самой простой и доступной генетической операцией на рынке косметических услуг.

— Я подхватил контактную аллопецию, — сказал Хаттон. — Как ни странно, это оказался тот редкий случай, когда врачи ничего не смогли поделать.

— Мне очень жаль, мистер Хаттон. Я вовсе не хотел…

— Мне тоже жаль, можете мне поверить.

Адвокат провел Фреда в кабинет, где на полках стояло множество старых книг — большая редкость, особенно в рабочих кабинетах и офисах. Тяжелое уютное кресло, предназначавшееся для клиентов, тоже было старинным — в таком кресле мог сиживать сам Шерлок Холмс. На пыльных стеллажах, занимавших целиком одну стену, разложены какие-то инструменты, отдаленно напоминающие орудия пытки. В стеклянном цилиндрическом сосуде плавала отрезанная человеческая кисть.

Джим Хаттон уселся за свой обитый кожей рабочий стол мексиканской работы и жестом предложил Фреду устраиваться поудобнее.

— Вот, значит, что случается с клиентами, которые не могут оплатить счета за ваши услуги? — пошутил Фред, указывая на отрубленную руку в банке.

— Своим клиентам я обычно говорю, что эта рука — память об одном из самых известных моих дел, — сказал Хаттон, — но представителю прессы я, пожалуй, не рискну лгать столь беззастенчиво. И все же согласитесь, производит впечатление, а?

— Безусловно, — кивнул Фред, которому очень хотелось взять салфетку или полотенце и как следует протереть ветхое кресло. Вместо этого он потер собственные ладони и заметил, как в лучах солнца, пробивавшегося сквозь щели жалюзи, затанцевали пылинки.

— На самом деле эта рука — из игрушечного магазина. Мой сын настоял, чтобы я держал ее в офисе для… для повышения авторитета. Итак, — проговорил Хаттон уже совсем другим, деловым тоном, — чем я могу быть вам полезен?

Фред подумал, что резкий тон и слегка выпученные голубые глаза адвоката — такое же средство психологического давления, как и муляж руки.

— Я пишу статью о трупах, которые в соответствии с пожеланием их… гм-м… бывших владельцев участвуют в медицинских экспериментах, способствуя таким образом прогрессу современной науки, — начал он. — Мне стало известно, что незадолго до казни Дуэйн Уильямс пожертвовал свое тело для использования в одном из таких научных проектов, и я решил разузнать поподробнее, для каких именно исследований оно могло понадобиться.

Джим Хаттон рассмеялся. Это был короткий, отрывистый, совершенно невеселый звук, напоминающий собачий лай.

— Увы, ничего не могу сообщить вам по этому поводу.

— Почему?

Адвокат пожал плечами:

— Медицинские компании и институты, использующие трупы для экспериментов, обычно настаивают на соблюдении полной конфиденциальности.

— Но для чего такая секретность?

— Медицина по-прежнему остается областью, где риск намного выше, чем в других отраслях. И если какая-то компания работает над новым эффективным лекарством или методикой, она, естественно, не захочет, чтобы об этом пронюхали конкуренты.

— Значит, вы не можете назвать мне ни одного имени?

— Увы, мистер Арлин, я не знаю даже, какая компания или институт наложил лапу на труп Уильямса.

— Значит… никто не знает, куда в конце концов попало тело Дуэйна, не так ли?

— Администрация «Каньона Гамма» наверняка в курсе.

— Уж они-то точно ничего мне не скажут.

Джим Хаттон пожал плечами:

— Попытайтесь выяснить сами. Вы же репортер.

— А вы не можете мне помочь?

— Позвольте сначала спросить, зачем мне это — помогать вам?

Фред не нашелся, что на это ответить, и решил зайти с другой стороны.

— О'кей, — сказал он, — расскажите мне о Дуэйне. Каким он был?

— Но ведь ваша статья, кажется, немного о другом…

— Именно об этом! — с горячностью перебил Фред. — Дуэйн был казнен. Это уже новость!

— Вряд ли, особенно если судить по тому, сколько эфирного времени уделила этому событию пресса.

— А каково ваше мнение, мистер Хаттон? Как по-вашему, Дуэйн заслуживал смертной казни?

— И вы задаете подобный вопрос адвокату?

Черт побери, этот Хаттон оказался крепким орешком, но Фред решил не сдаваться.

— Разве адвокаты — не люди? — парировал он.

Хаттон снова пожал плечами:

— Я не верю в эффективность смертной казни. Именно поэтому я стал защитником, а не судьей или прокурором.

Фред почувствовал, что им пренебрегают. Во взгляде Хаттона читалось типичное адвокатское недоверие. Фред был не готов выдержать пристальный взгляд этих холодных выпученных глаз и, отвернувшись, стал рассматривать дохлую муху на подоконнике.

— Он мне нравился, — неожиданно сказал Хаттон.

— Нравился?! — удивленно переспросил Фред.

— Дуэйн, конечно, был форменным психом, но где-то глубоко внутри… Ну, вы понимаете…

— Откуда он вообще взялся? Как стал таким?

Из облезлого деревянного шкафчика Джим Хаттон достал толстую папку с какими-то бумагами, распечатками. Он явно был адвокатом старой школы и предпочитал конкретные, осязаемые вещи, которые можно потрогать, подержать в руках. Некоторые люди упрямо не желали сверять свои жизни с тем, что показывал компьютерный экран.

Джим Хаттон бросил увесистую папку на стол, подняв в воздух еще одно облачко пыли.

— Я думаю, здесь есть все, что вам нужно, чтобы описать семейную трагедию по-американски, — сухо сказал он, открывая папку. — О'кей. Уильямс Дуэйн Дуглас, родился в 2043 году в Бейкерсфилде. Мать — Дездемона Уильямс, родилась в 2013-м. Хроническая алкоголичка. Продолжала пить даже после принудительного — по решению суда — изменения соответствующего гена на аллельную модификацию Д2Р2. Допаминовые рецепторы необратимо разрушены.

Отец — Дуглас Петти. То, что он не оставил семью сразу после рождения Дуэйна и Кита, — наверное, самое худшее, что только могло случиться в их жизни. Дуглас терроризировал сыновей, причем проделывал это с явным удовольствием. Кроме того, он обладал неограниченной властью над женой. Однажды Дездемона и Дуглас решили оставить обоих детей в номере мотеля. Сказано — сделано; уложив мальчиков спать, они просто ушли в неизвестном направлении, не потрудившись даже оплатить счет. К этому времени в семье появился третий ребенок — Бобби, сестра Дуэйна и Кита. О ней мать заботилась — во всяком случае, прежде чем отправиться в мотель, она оставила ее у сестры. Что касается сыновей, то их судьба, похоже, не особенно интересовала Дездемону Уильямс. Как бы там ни было, с тех пор она с ними больше никогда не виделась.

Джим Хаттон закрыл папку.

— Что было потом? — поинтересовался Фред.

Адвокат пожал плечами:

— Мальчишек Уильямсов переводили из одного приюта в другой, пока их не усыновили Барри и Кристин Ленеманы. Но и этот гуманный акт едва не привел к катастрофе. Ленеманам, по-видимому, хотелось иметь только одного ребенка, а Дуэйн, на свою беду, не пришелся у них ко двору. Вот почему он стал таким, каким стал… Если хотите знать мое мнение, ничего другого и нельзя ожидать от человека, которого никто никогда не любил и с которым самые близкие люди всю жизнь обращались как с собакой.

Тут Фреду стало ясно, что внешняя холодность адвоката — всего лишь профессиональная маска, под которой скрывается натура глубоко эмоциональная.

— Как вам кажется, он был виновен в том преступлении, за которое его казнили?

— Не для печати?

— Разумеется, нет.

— Единственный человек, кто доподлинно знает, что случилось той ночью у Каменистого ручья, — Кит Уильямс, его брат. Они были вместе, когда погибла эта девчонка, Соннерс.

— А где теперь Кит?

Хаттон еще раз недобро усмехнулся.

— Где теперь Кит Уильямс? — повторил он. — Прячется, наверное, в какой-нибудь дыре. Если вы случайно его разыщете, мистер Арлин, я советовал бы вам не пытаться взять у него интервью, а действовать в соответствии с рекомендациями ФБР.

И Джим Хаттон бросил ему через стол фотографию. Со снимка с вызовом улыбался Дуэйн Уильямс.

— Но это не Кит!.. — удивился Фред. — Это же Дуэйн! Тот парень, которого казнили в «Гамме».

— Это Кит. Они были идентичными близнецами. Разве вы не знали?

— В пресс-релизе ничего об этом не говорилось…

— Эх вы! А еще журналист!.. — Адвокат презрительно ухмыльнулся.

Да-а, подумал Фред, а Хаттон-то тот еще сукин сын! Тем не менее он слегка приподнял руки вверх, как бы признавая правоту собеседника.

— Так вот, в рекомендациях ФБР говорится, что человек, опознавший Кита Уильямса, не должен пытаться его задержать. И даже приближаться к нему… ни при каких обстоятельствах. Этот парень опасен, как неразорвавшаяся граната. На свете немало людей, которым вы, мистер Арлин, можете посочувствовать, даже пожалеть… Мне, учитывая род моих занятий, приходится проявлять сочувствие даже к тем, кого в обществе принято считать негодяями и подонками. Но не к таким, как Кит Уильямс… Для этого мерзавца у меня не найдется ни капли жалости.

Выйдя на залитую солнцем Стейт-стрит, Фред остановился в легкой растерянности. Он никак не мог сообразить, в какую сторону ему надо идти. На душе у него было неспокойно, коленки слегка дрожали. Быть может, подумалось ему, все дело в том, что он слишком привык к безопасности виртуальных судебных присутствий, когда репортер может затребовать любое досье, чтобы без спешки, вдумчиво и внимательно ознакомиться с ним. А главное — для этого вовсе не надо даже находиться в том же городе, где рассматривается дело. Из своего кабинета Фред мог подключиться к любому залу судебных заседаний, и, будучи человеком достаточно ленивым, он предпочитал именно так и поступать. Куда как приятно работать дома, сидя в удобном кресле перед экраном компьютера! Нет, запутанные расследования и скитания по трущобам в поисках человека, который может оказаться опасным преступником, — это не для него.

Повернувшись, Фред медленно двинулся в сторону берега.

— Если я иду на пляж, следовательно, я гедонист, — пробормотал он, пробираясь сквозь толпы состоятельных на вид бездельников, которые заполняли тротуары и магазины. Солнце весело блестело в голубом небе, впереди сверкал океан, и с каждым шагом Фреду все труднее было поверить, что в подобном мире есть место для таких, как Кит Уильямс. И все же где-то глубоко внутри него жила и крепла странная убежденность, что ему нужно непременно найти этого опасного типа. Найти и поговорить с ним. Хотя бы для того, чтобы показать всем — и прежде всего самому себе, — что он не какой-нибудь трусливый белоручка, привыкший только нажимать кнопки. Он должен делом подтвердить, что у него достаточно мужества и упорства, чтобы войти в элиту журналистского корпуса.

Феникс

Прошло две недели, и наномашины сообщили, что 88 процентов клеток в теле с порядковым номером 13 восстановлены полностью. По сравнению с прошлыми попытками это был большой успех, и все же пораженных некрозом тканей в организме оставалось еще слишком много. Гарт долго раздумывал, прежде чем принять решение. Разумеется, можно продолжить начатую процедуру и попытаться избавить организм от еще какого-то количества пораженных клеток, но это чревато изменением химической активности среды, в которой все полезные процессы могли существенно замедлиться. Что, в свою очередь, могло привести к атрофии или даже к отмиранию уже оздоровленных клеток. Между тем время оставалось решающим фактором, и в конце концов Гарт решил рискнуть и извлечь тело из защитной ванны.

Для начала необходимо было поднять температуру изотонического раствора и заполнить насос, подававший в кровеносную систему заменитель плазмы, искусственно синтезированной кровью. Этот последний процесс занял не слишком много времени: буквально на глазах экспериментаторов под кожей пациента проступила синеватая сетка вен.

После того как в теле восстановилась нормальная циркуляция крови, его оставалось только извлечь из ванны. Эта операция тоже была полностью механизирована; специальные моторы постепенно, дюйм за дюймом, наматывали на валы эластичные тросы, поднимая тело все выше к потолку. Вязкий изотонический раствор стекал с кожи, как не до конца застывший клей. Но вот тело повисло над ванной, и в дело вступила хирургическая бригада. Врачи дренировали и промыли легкие и вставили в трахею респираторную трубку.

— Взгляни-ка на это, Гарт, — окликнула коллегу Персис, стоявшая у мониторов в дальнем углу лаборатории. — Ничего подобного у нас еще не было.

Гарт подошел к ней, и некоторое время они вместе следили за рефлекторным подрагиванием сердечной мышцы.

— Да, у него это произошло быстрее, чем у других, — согласился Гарт.

Обычно сердце в первые дни нуждалось в помощи специального насоса.

— Сильный организм, — пожала плечами Персис. — Да и занятия в тюремном тренажерном зале принесли свою пользу. Этот человек был в отличной форме.

На протяжении последующих двух дней тело оставалось в подвешенном состоянии. Когда микроскопические исследования, проводившиеся через каждый час, показали, что сердце готово к работе, Гарт решился увеличить давление в кровеносной системе. Вечером второго дня сердце пациента совершило первое спонтанное сокращение. Автоматика сразу отключила насос байпаса, и дальше сердце сокращалось совершенно самостоятельно. Все, кто присутствовал в тот момент в лаборатории, приветствовали это важное событие аплодисментами.

— Давайте не будем забегать вперед, — предупредил Гарт. — Мы вступаем в область чистой теории, и что будет дальше, ведомо одному только Богу…

Он распорядился подогреть тело до температуры, близкой к нормальной, и поместить в гипербарическую камеру, чтобы увеличить приток кислорода к мозгу. Одновременно на мозг осторожно воздействовали при помощи стимулирующих магнитных полей, однако по большому счету ничего кардинального сделать было нельзя: экспериментаторам оставалось только сидеть и ждать, пока нейроны вырастут и соединятся в цепи. К счастью, сорок седьмая хромосома работала даже лучше, чем ожидалось. Во всяком случае, внутреннее сканирование не показало ни бластом, ни опухолей. Не было также и признаков отторжения тканей.

Но к исходу пятых суток прирост нервной ткани все еще оставался недостаточным. По какой-то причине — по какой, Гарт и представить себе не мог — нейроны росли во много раз медленнее, чем обычная соединительная ткань.

— Боюсь, что сердце проснулось слишком рано, — сказал он почти жалобно, пристально разглядывая экран рентгеноскопа в поисках электрической активности мозга.

К этому времени тело уже перенесли в небольшую комнатку в подвале здания — в самом конце длинного коридора, в который выходили двери множества заброшенных и законсервированных лабораторий. Подвал представлял собой унылый, полутемный лабиринт размещенных на нескольких уровнях операционных, смотровых, исследовательских помещений, куда по своей воле не заходил никто из персонала Центра. Гарта такое положение более чем устраивало. Его собственные секретные лаборатории находились на самом последнем цокольном этаже, и ему очень не хотелось, чтобы в непосредственной близости от них появлялись посторонние.

Время шло, а команда исследователей оставалась в состоянии бездеятельного ожидания. Единственное, что они могли делать, — это регулировать и подстраивать следящее оборудование. Несколько человек заключили между собой пари, поспорив о том, сколько дней проживет тело номер 13. Гарт знал об этом, но делать собственную ставку не спешил. Все эти дни он вообще держался особняком от остальных. Частенько он прохаживался по коридорам «Икор корпорейшн», пытаясь придумать какой-нибудь способ сдвинуть дело с мертвой точки. Иногда он просто сидел в своем кабинете и, слушая Моцарта, разбирался с накопившейся бумажной работой, но без особого успеха. Все его мысли были заняты текущим экспериментом. Ждать было тяжелее всего, хотя Гарт прекрасно знал — период, когда ничего не происходит, неизбежен при работе с каждым новым телом, а первоначальное волнение всегда сменяется таким вот томительным ожиданием, за которым следует успех или провал.

Несколько раз ему звонил Джон Рэндо, и один раз — президент. Гарт разговаривал с обоими из своего кабинета. Президенту он обещал перезвонить, как только что-то изменится. Звонок из Белого дома польстил его самолюбию, но в то же время Гарт не на шутку рассердился на Рика Бандельера, который фактически его подставил. Ведь теперь именно Гарт и никто другой будет вынужден сообщить главе государства, что эксперимент, на который тот возлагал столь большие надежды, провалился.

Впрочем, звонки эти странным образом подействовали на него успокаивающе. Гарту, по крайней мере, стало окончательно ясно, что он больше ничего не может сделать, поэтому он решил съездить домой, чтобы повидаться с семьей. И все же он не утерпел и, прежде чем покинуть здание, решил еще разок взглянуть на своего пациента. В лаборатории Гарт неожиданно застал Монти, который терпеливо сидел возле специально оборудованной койки.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал Гарт, заметив припухшие от недосыпа глаза лаборанта. — Ступай поспи.

Но Монти только покачал головой:

— Когда умирал один из братьев моего отца, никто из нас не сумел добраться до него вовремя. И теперь я хочу, чтобы рядом с доктором Шихэйном был кто-то, когда он очнется.

Гарт машинально придвинул стул и тоже сел. Несколько минут оба молчали, глядя на неподвижное, почти уже нечеловекообразное существо, которое они создали.

— Ты действительно думаешь, что это… что он придет в себя? — спросил наконец Гарт.

Монти пожал плечами.

— Я не думаю, — ответил он простодушно. — Я просто надеюсь.

— Не хотелось бы тебя разочаровывать, — медленно проговорил Гарт, — но… у него очень, очень мало шансов.

Подняв голову, он посмотрел на круглое лицо Монти, казавшееся еще круглее в туго затянутом капюшоне костюма биохимической защиты. Всегдашнее добродушное, чуть насмешливое выражение исчезло с лица лаборанта; теперь его неподвижные черты выражали только решимость и какое-то мрачное упрямство.

— Я бы на твоем месте не слишком привязывался к нему, Монти, — неуверенно добавил Гарт.

— Но ведь в этот раз все может закончиться по-другому, — возразил тот. — Ведь теперь мы действуем иначе, не так ли? Улучшенный метод…

— В прошлые разы, — ответил Гарт, — мы тоже использовали улучшенную методику. Мы совершенствуем ее от эксперимента к эксперименту и в конце концов должны получить положительный результат. Но не обязательно в этот раз. Ты нужен мне, Монти, чтобы довести до успешного завершения весь проект, поэтому мне не хочется, чтобы ты потратил все силы на какое-то одно тело.

Когда Гарт ушел, Монти склонился над пациентом и обтер его распухший лоб освежающей салфеткой.

— Все равно это неправильно, — прошептал он чуть слышно. — Неправильно — и все тут!

Телефонный сигнал ворвался в сон Гарта пронзительным, как визг сверла, писком, и он, еще не до конца проснувшись, зашарил рукой по сенсорной клавиатуре аппарата на ночном столике. Примерно после третьего сигнала ему удалось наконец нажать нужную кнопку. Кое-как разлепив веки, Гарт увидел, что часы показывают четыре утра.

Звонила Персис:

— Прошу прощения, Гарт, но я решила, что тебя необходимо разбудить…

— Что стряслось? — спросил он, чувствуя, как с него слетает последний сон. — Что-нибудь с пациентом?

— Да. Его иммунная система борется с вирусом герпеса.

У Гарта упало сердце.

— О'кей, — быстро сказал он. — Сейчас выезжаю.

Жена Гарта Клер оторвала от подушки заспанное аристократическое лицо.

— Что случилось? — спросила она сиплым со сна голосом.

— Ничего особенного, — ответил Гарт. — Спи. Какие-то неполадки с аппаратурой…

Шагая по коридору к лаборатории, где находилось тело, Гарт даже сквозь защитную маску улавливал витавший в воздухе запах жидких питательных растворов, испражнений и мокроты. В лаборатории он застал Персис и Монти, которые склонились над пациентом. Само тело было как никогда похоже на жертву неудачного медицинского вмешательства: обметанные губы растрескались, волосы свалялись, кожа набрякла и пошла багровыми пятнами, а пористый силиконовый бинт, прикрывавший шов на шее, покрылся пятнами проступившей сукровицы.

— Господи, неужели нельзя было привести его в порядок! — вырвалось у Гарта досадливое восклицание, и Персис с вызовом посмотрела на него. Похоже, замечание ей не понравилось.

— Мы были заняты, — отрезала она. — Взгляни-ка сюда…

И она драматическим, чуть картинным жестом показала на экран рентгеноскопа. Поглядев на него, Гарт убедился, что Персис нисколько не ошиблась в своем первоначальном диагнозе. Иммунная система организма атаковала вирус герпеса, который они использовали в качестве переносчика сорок седьмой хромосомы.

— О'кей, понятно, — проговорил Гарт. — Как ведут себя антитела?

— Активность нарастает, — сказал Монти.

— А белые кровяные тельца?

— Концентрация лейкоцитов составляет сорок один к пяти и продолжает расти.

— Я уверена, что это действует Голова, — добавила Персис, часто моргая слипающимися от усталости глазами.

— Ты права, — кивнул Гарт. — Иммунная система доктора Шихэйна приспособлена к старым вирусам, и теперь, когда его клетки столкнулись с новейшей разновидностью герпеса, они, естественно, отреагировали на него как на вторжение.

— Но почему ничего подобного не происходило раньше? — спросил Монти.

— Мы оживили его слишком рано, — объяснил Гарт. — А я оставил в Голове слишком много старых клеток. Естественно, это не могло пройти без последствий.

— И что нам теперь делать?

— Нужно привести его в порядок и… надеяться, что организм справится сам.

Весь остаток ночи Гарт, Персис и Монти трудились не покладая рук, делая все возможное, чтобы облегчить состояние пациента. Тщательно, словно совершая какой-то языческий обряд, они обмыли тело, натерли кожу ароматическими маслами и смазали губы антисептической мазью. Учитывая общее ослабленное состояние организма, существовала реальная опасность нагноения шейного шва, поэтому Гарт выложил на специальный бинт несколько порций мушиных личинок и укрепил этот странный компресс на ране. Личинки, питавшиеся пораженной тканью, должны были очистить шов, однако остановить развитие опасной инфекции не удалось. Не прошло и суток, как у пациента развилась острая бактериальная пневмония.

— Еще один сувенир из далекого прошлого, — вздохнул Гарт. — А ведь все шло так хорошо!

Но ничего поделать было уже нельзя, и он — хотя и неохотно — велел перевести основные органы на диализ.

— Мне кажется, в левом легком появились признаки некроза, — сказала Персис, обследовав пациента вечером следующего дня. Она ничего больше не прибавила, но этого и не требовалось — все и так знали, что это означает. В лунках губчатых альвеол начал скапливаться гной, что могло привести к кровотечению или даже к полному коллапсу легкого. Не тратя времени даром, Гарт вооружился фонендоскопом и сразу услышал грозные хрипы и бульканье в нижней части грудной клетки пациента.

— Ты не ошиблась, это гнойный плеврит, — подтвердил он поставленный Персис диагноз. — К сожалению, на данном этапе мы ничего не можем предпринять.

— Почему? — удивилась Персис.

— Мы и так сделали все, что могли. Нам остается только ждать, пока организм сам справится с инфекцией. Или… не справится.

— Мы могли бы попробовать сделать ему плевральную пункцию.

Эта процедура предусматривала введение в плевральную полость длинной дренажной иглы и забор образца гноя, по которому можно определить тип инфекции.

— …И если мы обнаружим вирусы распространенных в прошлом штаммов, — добавила она, — можно будет обратиться в архив Центра контроля заболеваемости. Там наверняка найдется подходящий антибиотик.

— Нам нельзя обращаться в ЦКЗ, — резко возразил Гарт.

— Но старые бактерии могут быть восприимчивы к действию старых лекарств! В этом случае…

— Я знаю, — перебил Гарт. — Но… сначала мне нужно с тобой поговорить.

— О чем? — спросила Персис.

— Не здесь. Давай выйдем в коридор.

— Я не могу обращаться ни в ЦКЗ, ни в какое-то другое правительственное агентство! — резко сказал Гарт, когда они с Персис уединились в одной из законсервированных лабораторий, где их никто не мог подслушать. — Это все равно что самому сунуть голову в петлю!

— Но почему? Я не понимаю!..

— Если только в Центре контроля заболеваемости пронюхают, что наша Голова является носителем каких-то болезней из прошлого, они спустят на нас всех собак, и в первую очередь — Федеральное агентство бактериологической безопасности. А ФАББ с нами церемониться не станет. Эти ребята живо конфискуют нашего пациента, а проект закроют раз и навсегда. Как представляющий бактериологическую опасность для населения.

— Но если ФАББ убедится, что мы соблюдаем все меры предосторожности, оно, конечно, не станет нас закрывать. Возможно даже, агентство станет сотрудничать с нами… — сказала Персис.

— Похоже, ты ничего не знаешь о том, что такое ФАББ и как оно работает, — покачал головой Гарт и, наклонившись к ней, проговорил шепотом: — Пять лет назад несколько человек умерли, получив выращенные в этих самых лабораториях органы, которые оказались заражены вирусами. Этот случай едва не поставил крест на моей карьере, и я не хочу, чтобы что-то подобное повторилось. Мне удалось собрать достаточно информации, касающейся работы моей рибосомы. И я считаю, что самое разумное в данной ситуации — дать телу снотворное и… оставить его в покое.

Персис задумалась. Ее лицо отразило глубокую внутреннюю борьбу.

— Мне не удалось собрать никакой полезной для проекта информации, — промолвила она наконец. — Да и самовозбуждение нервных клеток остается пока под большим вопросом. Мне кажется, мы должны сделать все возможное, чтобы тело выжило. По-моему, просто преступно остановиться сейчас, когда успех так близок!

— Но тело является источником инфекции. И оно может быть опасно — для тебя, для меня, для всего мира, наконец!

— Мы можем сдерживать инфекцию, не давать ей распространяться.

— А потом что?

— Можно достать нелегальные антибиотики. В том же ЦКЗ или за границей. Я слышала — в особых случаях некоторые врачи именно так и поступают. У меня есть, гм-м… связи. И возможно, нам удастся найти средство борьбы с болезнью, не ставя в известность правительственные агентства.

— О'кей, допустим, мы достанем подходящий антибиотик и он сработает. Но если тело просуществует достаточно долго, ФАББ непременно захочет обследовать его, а любое обследование включает анализы на биопсию. Они обнаружат остаточные следы антибиотика и все равно конфискуют тело, а нас прикроют.

— То есть вне зависимости от того, останется пациент жив или нет, нас ждут крупные неприятности. Ты это хотел сказать?

— Я… я не предвидел подобного развития событий, — честно признался Гарт. — Я поторопился — слишком рано извлек тело из ванны — и вот результат.

Персис наклонила голову.

— Значит, — сказала она, глядя в сторону, — нужно как-то спрятать тело от агентства.

— Это невозможно, — возразил Гарт. — Они все равно узнают, и тогда…

— Если они явятся сюда, можно попытаться подсунуть им другое тело.

— Откуда мы возьмем другое тело?

— Агентство ведь не обследовало все наши тела?

— Нет. Они делали проверку всех образцов, кроме пятого, девятого и десятого номеров.

— Вот видишь! Насколько я помню, наш девятый номер — тоже белый мужчина. Им мы и подменим мистера Шихэйна.

— Возраст не подходит. Девятый номер слишком стар.

— Значит, нужно изменить записи в медицинской карте. Это довольно просто, насколько я понимаю… Ну же, Гарт, решайся! Это хороший план, и он может сработать. Что касается мистера Шихэйна, то… давай не будем предпринимать необратимых шагов, ладно? Пусть все идет как идет, во всяком случае — пока. Если хочешь, я возьму поиски антибиотика на себя. Тогда, если нам удастся победить инфекцию, мы всегда можем выдать нашего тринадцатого за следующий, четырнадцатый номер… Как будто это очередной эксперимент, понимаешь? Ну а если он все-таки умрет, мы зарегистрируем труп как обычно.

— Я… я не могу снова подвергать опасности весь Центр.

— Ты уже подверг опасности нашу карьеру, когда промолчал о том, какой репутацией ты пользуешься у агентства. Я уже не говорю о проекте в целом… Почему ты ничего не сказал мне? Почему не обратился к Рику?..

Впервые в разговоре с ним Персис упомянула о муже. Гарт удивленно вскинул глаза и заметил набухшую у нее на лбу вену. Еще никогда он не видел Персис такой сердитой.

— А при чем тут Рик? — возразил он. — Я сомневаюсь, что он согласится на что-то подобное.

— Я его проинструктирую, — пообещала Персис. — Он не будет против.

— А остальные? Лаборанты, техники? Думаешь, им можно доверять?

— Ты сам подбирал себе сотрудников, вот ты и ответь на этот вопрос… — В тоне Персис прорвались раздраженные нотки. — Насколько мне известно, каждый из них, поступая на работу в «Икор», должен был написать расписку о неразглашении конфиденциальной информации. Я, во всяком случае, такую расписку давала. И я доверяю тем, с кем работаю, а ты? — Она взглянула на него в упор. — Это наша первая возможность хотя бы частично оживить замороженный мозг, и я не собираюсь ее упускать.

Гарт долго молчал, не зная, что сказать. Слишком уж разными были его и ее мотивы. Он предпочел бы ничего не говорить, но Персис продолжала пристально смотреть на него, вынуждая принять решение.

— Сходи поговори с Риком, — промолвил он наконец и, круто повернувшись на каблуках, отправился назад в палату-лабораторию, где ожидала его возвращения вся бригада.

— Приготовьте мне троакар, дренажную трубку и вакуумный отсос, — сказал он делано бодрым голосом. — Нужно посмотреть, с какой инфекцией мы имеем дело.

Результаты пробы оказались именно такими, как и предвидел Гарт. Бактерии, извлеченные из легких пациента, не значились в современных базах данных, следовательно, все это время они сохранялись в Голове.

Потом вернулась Персис, и Гарт проинструктировал всю группу относительно того, как следует себя вести, если ФАББ нагрянет с проверкой. К его удивлению, никто не возражал против подмены, хотя если бы обман раскрылся, большие неприятности грозили всем. Впрочем, Гарт понимал, чем вызвано подобное единодушие: не только он, но и все остальные связывали большие надежды с успехом дерзкого проекта, получившего кодовое название «Пробуждение». Кроме того, среди тех, кто имел хоть малейшее отношение к медицине или биологии, почти не было людей, которые питали бы теплые чувства к Федеральному агентству.

Когда главный вопрос был решен, все — включая Гарта и Персис — начали по очереди дежурить у постели тринадцатого номера, находившегося на грани жизни и смерти. Он дышал тяжело, с присвистом и хрипом, а его лоб горел как в огне, однако нигде на теле не появилось ни бластом, ни опухолей. Это и был тот успех, к которому Гарт так стремился, однако он не испытывал по этому поводу никакой радости. Во время их последнего разговора Персис довольно прозрачно намекнула ему, что он гораздо больше интересуется контролем над своей транспортной рибосомой, чем сохранением жизни пациента, и Гарт никак не мог об этом забыть.

В эти тревожные дни у Гарта все валилось из рук. Он не мог сосредоточиться ни на одном деле и испытывал непреодолимое желание поговорить с кем-то, кто не имел бы отношения к «Икору» и не был скован жесткими правилами корпоративного поведения. В конце концов он решил позвонить своему старому другу, который проводил операцию по соединению донорского тела с Головой.

— Сан-Диего, больница СЦИ, Тим Боут, — сказал он, обращаясь к компьютеру. Веб-камера мигнула, и через несколько секунд на экране появилось лицо Тима.

— Тебе повезло, что ты меня застал. Я только что вернулся из Сан-Франциско — там произошла крупная авария на строительстве. — Тим всегда любил прихвастнуть своей готовностью сломя голову мчаться на край света, чтобы спасти жизнь тяжело раненному человеку. — Итак… Как там наше чудовище? Еще живо?

— Боюсь, ему недолго осталось.

— Ну вот, еще один возвращается в прах, — сказал Тим печально. — Неужели я где-то напорол?

— Нет. Просто Голова неожиданно дала сильную иммунную реакцию на один из наших вирусов-носителей. Теперь нам остается только ждать, чем все закончится, хотя я подозреваю, что кончится плохо… Собственно говоря, я просто собирался поблагодарить тебя за хорошую работу, Тим, но…

— Пустяки, не стоит благодарности. Мне было даже интересно, к тому же я не очень и напрягался. Всего-то двадцать часов пришлось попотеть. Кстати, когда этот парень умер в первый раз?

— Голова была заморожена в 2006-м.

— Постарайся сохранить его в живых, ладно? Хочу его кое о чем расспросить…

— О чем?

— О том, как он и его поколение умудрились так загадить планету, что теперь на ней и жить-то невозможно!

— Ладно, как только он придет в себя, я устрою тебе встречу. Только, боюсь, разговаривать с ним будет все равно что с кирпичной стеной.

Гарт был очень рад, что ему удалось поговорить с Тимом. Потрепаться — вот более подходящее слово. Их шутливая беседа помогла ему успокоиться и совладать с нервами. А нервничать было отчего. В глубине души Гарт почти не сомневался, что их эксперимент готов вырваться из-под контроля.

К следующему утру состояние пациента не изменилось, и Персис решила, что у нее есть немного времени для утренней прогулки. Главное, Рик согласился с ее планом. В особенный восторг он от него, конечно, не пришел, однако они действительно зашли слишком далеко, поэтому ничего другого им просто не оставалось.

Когда Персис была уже у входной двери, сработал сенсор безопасности. Услышав тревожный сигнал, Персис нахмурилась.

— Докладывай, — резко сказала она.

Из крошечного динамика донесся синтезированный женский голос. По идее он должен был быть приятным, но сегодня Персис сочла его визгливым и искусственным.

— Угарный газ — 7 процентов, двуокись азота — 9,5 процента, закись азота — 15 процентов, полихлорированные бифенилы — 28 процентов, сернистый ангидрид — 6 процентов, фенилртутные соединения — 35 процентов…

— А теперь скажи, что это означает, — требовательно перебила Персис и добавила: — Докладывай.

— Опасные для жизни загрязняющие атмосферные примеси, — снова зазвучал компьютерный голос. — Степень риска — высокая. Для нахождения на открытом воздухе свыше пятнадцати минут рекомендуется воспользоваться кислородным аппаратом.

Проклятье! Экологическая тревога, и как раз в тот день, когда у нее появилось время для прогулки! Тяжело вздохнув, Персис отворила свой платяной шкаф и стала рыться на полках в поисках кислородных баллонов для дыхательной маски. Первый баллон, который попался ей под руки, оказался почти пуст, и она продолжила поиски. Найдя полный баллон, она подсоединила его к маске, а потом взяла кислородный аппарат для Охотника — своего ручного волка, которого воспитывала со щенячьего возраста.

Прошло уже несколько недель с тех пор, как Персис в последний раз гуляла в парке Саут-Маунтин. Остановив электрокар на площадке в самом начале размеченного прогулочного маршрута, она бросила неодобрительный взгляд на облако смога, висевшее над Фениксом словно желтовато-коричневое покрывало, потом посмотрела на себя в зеркальце заднего вида. В широкополой защитной шляпе и кислородной маске она напоминала не человека, а какое-то зловредное насекомое.

— Ну что, стоит нам показываться людям в таком виде? — проговорила она, обращаясь к Охотнику. Тот в ответ негромко взвизгнул и поскреб лапой дверь электромобиля.

— Знаю, знаю, что ты думаешь, — кивнула Персис. — По-твоему, конечно стоит.

Персис мечтала о водчонке с тех самых пор, как уехала из Нью-Йорка. Теперь это был мощный, уже почти совсем взрослый зверь с блестящей, густой, темной шерстью и белым ромбиком на лбу — характерным признаком, отличавшим одомашненных волков. Охотник принадлежал к подвиду волков Великих равнин, которых люди выращивали в неволе вот уже больше пятидесяти лет. За это время их мозг несколько увеличился в объеме, а головы стали круглее.

— Рядом, Охотник, рядом! — скомандовала Персис, увидев, что волк потрусил по тропе. Закон запрещал выгуливать волков без поводка, но она сомневалась, что в столь ранний час их кто-нибудь увидит.

Тропа поднималась в гору, и вскоре Персис почувствовала одышку. Похоже, за время, что она не ходила на прогулки, она подрастеряла физическую форму. Лицо под маской покрылось потом, и Персис сняла ее, чтобы немного остудить кожу. Едкий сернистый запах тотчас проник в рот и застрял где-то в горле.

В Нью-Йорке с воздушно-капельными инфекциями и смогом боролись, превращая тротуары в герметично закрытые прозрачными пластиковыми кожухами коридоры. Но в Фениксе дело обстояло иначе. Здесь слишком мало пешеходов, поэтому подобная мера была признана слишком дорогостоящей. Чтобы добежать от дома до машины или магазина, людям приходилось пользоваться респираторами и миниатюрными воздушными фильтрами, которые тоже стоили отнюдь не дешево. Что же до длительных прогулок под открытым небом — особенно в дни повышенной опасности, — такая роскошь доступна только тем, кто может позволить себе покупать бал тоны с кислородом для кислородных приборов.

Охотник по-прежнему бежал впереди нее, однако через каждые сто ярдов он останавливался и поворачивал свою массивную голову, чтобы взглянуть, как там хозяйка. Наблюдая за ним, Персис невольно задалась вопросом, вспоминает ли он о своей,;жизни в Аризоне, не скучает ли по холмам, оленям, лосям и диким индейкам, на которых охотились его далекие предки. Ее волк никогда ни на кого не охотился, однако он был ей надежным защитником. А это немаловажно в городе, который пережил столько волнений и бунтов. Даже сидя на цепи, Охотник производил устрашающее впечатление и не раз отпугивал от дома разных подозрительных типов. Персис пообещала себе, что когда-нибудь отвезет Охотника в Йеллоустонский или Йосемитский национальный парк — хотя бы просто затем, чтобы посмотреть, какова-то будет его реакция на зов дикой природы.

Продолжая подъем, Персис подумала и о том, не отождествляет ли она себя с волком и не ей ли действует на нервы непривычная, чужая обстановка. На Манхэттене ей было достаточно комфортно, несмотря на неблагоприятную эпидемиологическую ситуацию и другие трудности. В Аризоне не так многолюдно и опасно, как в Нью-Йорке, однако Персис почему-то не испытывала никакого облегчения. Напротив, она постоянно чувствовала себя угнетенной и подавленной. Особенно сильно действовала на нее не ослабевающая круглый год жара. Например, сейчас только половина восьмого утра, но Персис не сомневалась, что меньше чем через четверть часа палящие лучи безжалостного солнца заставят их обоих спуститься в тень, под защиту гребня горы.

Но пока они с Охотником продолжали упрямо двигаться по направлению к Хидденвэли, стараясь не обращать внимания на неудобства. У самой вершины горы Персис ненадолго остановилась, чтобы глотнуть воды из фляги, а потом подошла к краю гранитного утеса, с которого открывалась панорама Феникса. Город из стекла и бетона уже блестел сквозь желтоватую дымку смога. Примерно в пяти милях к северу Персис разглядела и высотную башню «Икор корпорейшн», похожую на уткнувшийся в небо черный гнилой зуб. Казалось, все здание вибрирует и раскачивается, но эту иллюзию создавали потоки нагретого воздуха, которые уже начали подниматься от земли вверх. Ее собственный дом находился гораздо дальше — почти за городской чертой, в относительно безопасном и благополучном районе Кэрефри, — и его отсюда не было видно.

Вспомнив о доме, Персис машинально посмотрела на часы. Как раз сейчас Рик принимает утренний душ. Ее муж… Опустившись на корточки, она бесцельно ковыряла палочкой землю, стараясь сдержать подступившие к глазам слезы. Не сумела. Слезы потекли по щекам, а из обожженного сернистым ангидридом горла вырвалось сдавленное рыдание.

Охотник услышал этот звук и, подбежав к хозяйке, положил голову ей на колени. Персис почесала его за ухом.

— Ничего… ничего… — пробормотала она. — Я просто устала.

Охотник слегка повел глазами, покосился на нее из-под надбровий, но его волчья морда по-прежнему ничего не выражала.

— Ах, если бы ты умел говорить! — вздохнула Персис, глядя в желтые глаза зверя, и погладила жесткий белый ромбик у него на лбу. — Ты бы мог подсказать, как мне быть, что делать!

Персис не имела в виду работу. Она говорила о своем браке, который разваливался буквально не по дням, а по часам. Волк, конечно, ничего не понял. Он только опустил ей на колено широкую лапу, и это молчаливое сочувствие бессловесной твари заставило Персис зарыдать еще сильнее.

Феникс

Федеральное агентство бактериологической безопасности появилось в институте на двенадцатый день существования тела номер 13. Специальная инспекционная группа прибыла, по своему обыкновению, без предупреждения. Как и предвидел Гарт, агентство пронюхало о визите президента и решило проверить состояние пациента. Узнав о появлении группы в вестибюле здания, Гарт велел проводить инспекторов к себе в кабинет, а сам дрожащими пальцами набрал служебный номер Персис, которая как раз в это время дежурила в палате-лаборатории.

— Подготовь замену, — сказал он ей сдавленным голосом. — У тебя есть двадцать минут.

И он дал отбой. Буквально через несколько секунд после того, как он отключил монитор, в его кабинет вошли проверяющие. Их было шестеро: трое из местного отделения и трое — из центрального аппарата агентства. Судя по их многочисленности и высоким званиям, Федеральное агентство настроено достаточно решительно, а это означало, что лаборатории будут подвергнуты самому доскональному обследованию.

— По нашим сведениям, у тебя появилось новое донорское тело, — холодно сказала Гарту доктор Ким Эндрю. Доктору Эндрю было чуть за шестьдесят, и половину этого срока она возглавляла фениксский филиал ФАББ. Волосы собраны на затылке в аккуратный пучок. Такая же прическа была у нее и много лет назад, когда Гарт впервые встретился с ней, только сейчас в волосах появилась проседь.

— Я как раз собирался зарегистрировать его по всем правилам, — ответил Гарт, стараясь держать себя в руках.

— Смотри не тяни, — строго сказала Эндрю. — Кстати, очень жаль, что нам не удалось повидаться с президентом, когда он сюда приезжал.

— Мне тоже жаль. — Гарт лицемерно улыбнулся. — Но это произошло совершенно неожиданно. Видишь ли, отец мистера Вильялобоса в свое время тоже был заморожен, а поскольку президент лично знаком с главой нашей корпорации, то… Очевидно, он узнал от мистера Рэндо о нашем проекте и заинтересовался.

— Настолько заинтересовался, что бросил всё и специально прилетел, чтобы узнать, как у вас идут дела?

— Президент не счел нужным посвятить меня в свои планы, но у меня сложилось впечатление, что он просто заскочил к нам, когда возвращался в Вашингтон с какой-то международной конференции.

Лицо доктора Эндрю осталось неподвижным, и Гарт так и не понял, поверила она его объяснениям или нет.

— Ну и как поживает ваш последний пациент?

— Никак. К сожалению, он умер.

— Прискорбно. Кстати, нельзя ли нам взглянуть на тело?

В ее устах этот вежливый оборот звучал не как просьба, а как приказ, но Гарт решил пока не лезть на рожон и отвечал с такой же изысканной вежливостью:

— Сколько угодно… Следуйте за мной, пожалуйста.

И они вместе спустились в цокольный этаж институтского здания. Сколько-то времени отняли душ, дезинфекция и переодевание в биозащитные костюмы. Гарт намеренно долго возился со своим костюмом, затягивая время, но, заметив, что гости начинают терять терпение, повел их к законсервированным лабораториям, где уже ждала Персис. Увидев Гарта, она многозначительно посмотрела на него, но он отвел глаза и жестом предложил инспекторам начинать проверку. Фальшивое тело уже лежало на специальной каталке, и специалисты ФАББ занялись им в первую очередь.

— Когда он умер? — спросила Ким, заглядывая в рот трупа.

— Ночью, — коротко ответил Гарт.

— Но тело совсем холодное.

— До вашего приезда оно лежало в хранилище.

Ким нахмурилась.

— А как дела с твоей рибосомой? Удалось добиться какого-нибудь прогресса?

— Кое-что есть, — кивнул Гарт. — Но еще не совсем то, чего бы всем нам хотелось.

— Ага, вижу… Бластомы. Жаль, очень жаль. Впрочем, я уверена — ты своего добьешься.

Функционеры ФАББ порой действительно вели себя не совсем последовательно. То они силой врывались в здания, словно полиция, получившая ордер на обыск и арест всех присутствующих, то наоборот — держались как коллеги-врачи, для которых не существует ничего, кроме блага пациента. Среди следователей и инспекторов агентства действительно немало квалифицированных врачей, медсестер, санитаров, однако в большинстве случаев их дипломы — пустая формальность; по существу же это самые обыкновенные чиновники, которых интересует только власть и собственное положение на служебной лестнице. Чего они и добивались в зависимости от ситуации то лаской, то таской. Несмотря на это, Гарт порой все же испытывал к этим людям что-то вроде симпатии. Ведь, что ни говори, именно они первыми вступают в бой с эпидемиями, а многие из них и вовсе погибли, подхватив ту или иную смертельную болезнь. Да, это трудная и опасная работа. И одинокая. Каждый, кто соглашается работать в агентстве, автоматически становится изгоем в научном или медицинском сообществе и вынужден до конца жизни мириться с неприязнью и ненавистью людей, с которыми когда-то работал плечом к плечу.

— Нам нужно будет взять образцы тканей.

— Сделайте одолжение, — откликнулся Гарт самым дружелюбным тоном.

Взяв все необходимые соскобы, пробы и мазки и тщательно осмотрев лабораторию, инспекторы, казалось, были полностью удовлетворены, и Гарт повел их обратно к фильтрам. По дороге доктор Эндрю внезапно остановилась перед дверью еще одной лаборатории.

— А здесь что? — спросила она, пытаясь открыть дверь, но та оказалась заперта.

Гарт украдкой покосился на Персис. По выражению ее лица он сразу понял, что именно здесь она спрятала тело номер 13.

— Н-ничего, — ответил Гарт севшим от страха голосом.

— Я вижу там какие-то приборы, — сказала доктор Эндрю и, еще раз тряхнув ручку, привстала на цыпочки, чтобы заглянуть в небольшое смотровое окошко. — Почему эта дверь заперта?

— Это… старые лаборатории. Иногда мы храним здесь кое-какое оборудование, которое в данный момент нам не нужно, — пробормотал Гарт, пытаясь уклониться от прямого ответа.

— Пожалуй, нам следует заглянуть и сюда. У тебя есть ключ, Гарт?

Гарт облился холодным потом:

— Н-нет. То есть — с собой нет. А у тебя, Персис?

Персис несколько секунд смотрела на него с открытым ртом, потом невпопад кивнула:

— У меня тоже… нет. Пойду поищу.

И она ушла. Гарт и инспекторы ждали у двери. Персис все не возвращалась, и доктор Эндрю начала проявлять признаки нетерпения. Она то принималась трясти ручку, то снова заглядывала в окошко.

— Почему вы вообще заперли эту комнату? — спросила она раздраженно.

— Должно быть, случайно. А вообще-то требования безопасности… — промямлил Гарт. — У нас…

Доктор Эндрю собиралась сказать что-то еще, но ей помешали.

— Доброе утро, господа! — раздался из дальнего конца коридора уверенный голос, и вся группа повернулась в ту сторону.

— Прошу извинить за опоздание. Позвольте представиться: меня зовут Рик Бандельер, я бизнес-директор местного филиала «Икор корпорейшн». Надеюсь, все в порядке?

Даже сквозь маску биозащитного костюма было видно, какая у него широкая, располагающая, наконец — просто красивая улыбка. Казалось, она подействовала даже на Ким Эндрю.

— В общем, да… — проговорила она неуверенно и выпустила дверную ручку, а Гарт подумал, что впервые в жизни он по-настоящему рад видеть Рика.

— Надеюсь, вы не откажетесь ненадолго зайти ко мне в кабинет, — приветливо сказал Рик, разыгрывая роль радушного хозяина. — Если вы не торопитесь, разумеется. Мне хотелось бы обсудить с вами пару вопросов. Кроме того, вас ждет легкий завтрак. Я уверен, он не помешает нашей беседе.

— С удовольствием, но только после того, как мы осмотрим эту лабораторию, — хмуро ответила доктор Эндрю, несколько придя в себя.

— Пожалуйста, но это будет не поздно сделать и после завтрака, — ответил Рик, лучезарно улыбаясь. — А пока вы будете у меня, я распоряжусь, чтобы охранники нашли ключи.

Он по-прежнему говорил вполне светским тоном, и все же каким-то образом ему удалось навязать проверяющим свою волю. Один за другим они потянулись следом за Риком, а Гарт и Персис переглянулись. Оба выглядели бледными и напуганными.

Рик прекрасно играл свою роль. Он засыпал инспекторов вопросами об их работе, спросил, что может «Икор корпорейшн» сделать, чтобы облегчить им жизнь, и даже извинился за то, что никого из сотрудников ФАББ не позвали на встречу с президентом Вильялобосом.

— Мы хотели пригласить к нам руководителей местных отделений правительственных агентств, включая ФАББ, — сказал Рик, — но в протокольной службе президента нам сказали, что это сугубо частный визит и что мистер Вильялобос настаивает на полной конфиденциальности. Да и то сказать, он пробыл у нас всего… — Рик бросил взгляд на Гарта, который никак не мог прийти в себя.

— Меньше часа, — подсказал Гарт.

— Да, именно. Президент очень торопился.

Гарт видел — Ким прекрасно понимает, что делает Рик, и тем не менее она, казалось, относилась к его болтовне достаточно благосклонно. Молодость и картинная внешность Рика Бандельера явно подействовали на нее умиротворяюще. Казалось, Ким напрочь забыла о какой-то там запертой лаборатории.

Когда проверяющие благополучно отбыли, Гарт справился с неприязнью, которую питал к Рику, и от души поблагодарил его за столь своевременную помощь. Потом он спустился в свой кабинет и упал в кресло, совершенно обессиленный. Гарт ни минуты не сомневался: еще один такой день, как сегодня, и он не выдержит. Он включил следящие мониторы и некоторое время наблюдал, как санитары из его группы перевозят пациента обратно в палату-лабораторию. При этом его не покидало ощущение, что он совершил ошибку, пойдя на поводу у Персис, и что их неприятности только начинаются. Но пути назад нет. Как сказала та же Персис, теперь все они повязаны одной веревочкой.

Этой ночью Гарт никак не мог заснуть, поэтому когда его жена задремала, он бесшумно поднялся и, перейдя в кабинет, включил компьютер и вызвал на экран личное дело доктора Натаниэля Шихэйна. После всего, что произошло, ему казалось — он должен поближе познакомиться с Головой, чтобы начать относиться к ней не как к экспериментальному материалу, не как к неодушевленному предмету, а как к живому, разумному существу. Лишь привязанность, симпатия или на худой конец обычное человеческое сочувствие могли оправдать не только его решение оставить Голову в живых, но и опасную игру, которую, вторично рискуя карьерой, он затеял со всесильным агентством.

Информации в личном деле оказалось довольно много: два диплома, свидетельство, куча газетных вырезок и кое-какие медицинские справки. Это было тем более удивительно, что о ранних пациентах «Икора» сведений сохранилось прискорбно мало. А если речь шла о телах и головах, замороженных в 60 — 70-е годы XX столетия, то есть задолго до того, как информация стала оцифровываться для компьютерной обработки, о них вообще не было известно практически ничего, если не считать имени, возраста и регистрационного номера.

Из личного дела Гарт узнал, что доктор Шихэйн получил диплом медицинского колледжа Лос-Анджелесского университета, диплом Американской академии семейных врачей и свидетельство о зачислении в ординатуру больницы «Синайские кедры», где он собирался защищать диссертацию на звание доктора философии.

— Да, парень даром времени не терял, — пробормотал Гарт.

Была в деле и газетная заметка с цветной фотографией, на которой доктор Шихэйн снят рядом с губернатором Калифорнии на церемонии открытия бесплатной больницы в малообеспеченном районе Лос-Анджелеса. «Губернатор Дэвис — за улучшение бесплатного здравоохранения», — гласил заголовок. Губернатор был высоким, подтянутым мужчиной с крошечной головой, густыми серовато-седыми волосами и хитрой улыбкой профессионального политика. Одну руку он положил на плечо доктору Шихэйну, который тоже улыбался, но более простодушно и открыто.

Гарту доктор показался достаточно симпатичным. У него были непослушные, соломенного цвета волосы, прямой тонкий нос и выразительные темно-карие глаза, в которых светились теплота и ум. Судя по выражению лица, чувствовал он себя немного не в своей тарелке. Что ж, подумал Гарт, хорошо, что у нас есть его портрет. После стольких лет хранения в состоянии глубокой заморозки черты лица Шихэйна, что называется, «поплыли», но теперь можно было восстановить его прежний облик.

Несколько десятков вырезок были посвящены обстоятельствам трагической гибели доктора, застреленного в Лос-Анджелесе неизвестным преступником, которого так и не нашли, а также решению его жены заморозить голову сразу же после убийства.

Последняя по времени статья из специализированного медицинского журнала была датирована 2030 годом; в ней доктора Шихэйна называли только «Голова», и никак иначе, словно он утратил имя и превратился просто в экспонат, в диковинку из кунсткамеры. Несколько специалистов обследовали его, пытаясь определить, какая часть живых тканей необратимо повреждена в процессе замораживания.

— Увы, судьбе было мало одной жертвы, — вздохнул Гарт, обнаружив на экране ссылку на личное дело Дуэйна Уильямса. Материалов по донорскому телу наверняка намного больше, но Гарт не хотел просматривать их сейчас. Может, как-нибудь в другой раз, когда у него будет подходящее настроение.

Гарт уже собирался отключить компьютер, когда раздался негромкий сигнал веб-камеры, и он поспешно нажал кнопку на столе, чтобы вызов не разбудил Клер в спальне.

— Ты все еще на работе?! — удивленно воскликнул Гарт, увидев на экране Персис. — Как там… дела?

— Сегодня вечером привезли антибиотики. Мы поставили капельницу.

— Как его состояние?

— Температура сразу опустилась. Сейчас она близка к нормальной.

Это сообщение обрадовало Гарта. Он не думал, что контрабандные антибиотики сработают так быстро.

— Это еще не все, — добавила Персис. Она казалась спокойной, но губы ее чуть подергивались, словно она старалась сдержать улыбку.

— Что еще?

— Аксоны клеток серого вещества спинного мозга выросли уже настолько, что преодолели границу трансплантационного стыка. Так вот, мы обнаружили в них признаки активности.

Гарт в восторге стукнул кулаком по столу.

— Я знаю, что уже поздно, — сказала Персис, — но у нас тут происходит что-то вроде, гм-м… небольшого представления. Одним словом, я хочу, чтобы ты приехал. Мне кажется, тебе это должно понравиться.

Гарт мчался по пустынным улицам с опасно высокой скоростью, притормаживая, только когда проезжал мимо стоявших на перекрестках танков Национальной гвардии. Их курсовые прожекторы неизменно провожали его машину, но Гарт знал, что его вряд ли станут останавливать. Патрульные наверняка проверили его номерные знаки и убедились, что разрешение появляться на улице после наступления комендантского часа у него есть.

Ворвавшись в здание, которое в этот ночной час казалось каким-то сверхъестественным лабиринтом, Гарт бросился к дезинфекционным камерам. Когда он вошел в комнату наблюдения, оказалось, что здесь собралась уже большая часть команды. Увидев начальника, лаборанты тотчас расступились. Бросив взгляд на рентгеноскопы, Гарт сразу заметил легкое свечение в районе мозгового ствола. Выглядел этот трепещущий огонек слабым, готовым каждую секунду погаснуть, но Гарт почувствовал, как от восторга у него перехватило дыхание.

— …И без какой-либо стимуляции с нашей стороны! — выдохнул он, выразив общую мысль.

— Да, — подтвердила Персис. — Совершенно спонтанный процесс.

— Не могу поверить!

— Я тоже.

Гарт поднял голову, обвел взглядом счастливые лица присутствующих. На душе у него было так радостно, что, позабыв о всякой сдержанности, он крепко обнял Персис.

Радостное событие, однако, застало экспериментаторов врасплох. До этого момента все они были озабочены только тем, чтобы не дать телу номер 13 умереть. Не существовало ни примерной программы восстановительных мероприятий и процедур, ни даже теории лечения подобных случаев, опираясь на которую они могли бы разработать эту самую программу. Но, наблюдая за сотрудниками, Гарт замечал, что они с каждым днем относятся к пациенту все лучше. Все, от Персис до санитара, — проявляли невероятную самоотверженность и трудились с полной отдачей, забывая о сне и отдыхе. На усталость никто не роптал. Напротив, все ревностно старались окружить пациента всевозможными удобствами и помочь ему скорее поправиться. О подобной сплоченности Гарт мечтал с самого начала, когда только создавал свою экспериментальную команду. Ему и в голову не приходило, что группа наемных работников способна превратиться в единомышленников и коллег, всего лишь осознав: им удалось создать живое существо.

Каждое утро Гарт или Персис проводили с сотрудниками краткую беседу, на которой обсуждался ход лечения.

— Прошу вашего внимания, коллеги, — сказал Гарт на одной из таких встреч. — У Персис есть для вас одна любопытная новость. Давай, Персис…

— Я рада сообщить вам, — начала она, обращаясь к присутствующим, — что благодаря вливаниям суспензии стволовых клеток и моим регуляторам-семафорам нам удалось полностью восстановить клетки лобных долей, мозолистого тела и лимбическую систему мистера Шихэйна.

Собравшиеся разразились радостными восклицаниями.

— Кроме того, стволовая часть мозга восстановилась до такой степени, что теперь он сам может поддерживать гомеостаз.

— А когда мозговой ствол будет в состоянии управлять телом? — спросил кто-то из лаборантов.

— Думаю, он уже готов, и сегодня мы это проверим! — торжественно объявил Гарт.

— И что будет тогда? — осведомился Монти.

— Чтобы восстановить когнитивные функции мозга, мне придется на время превратиться в садовника и, вооружившись компьютерными ножницами, отсечь посторонние нейроны, — объяснила Персис. — Мне уже случалось работать на живом мозге в Нью-Йоркском университете, и, скажу без лишней скромности, я сумела добиться очень неплохих результатов в области нервной регенерации — правда, лишь в специфически определенных отделах мозга. Со столь обширными поражениями мне еще не приходилось иметь дела. Я знаю только одно: в мозгу мистера Шихэйна мне встретится достаточно много накоротко замкнутых проводов, так что будьте готовы — мы можем столкнуться с довольно необычными реакциями физического свойства.

Сразу после утренней беседы Персис заглянула к Гарту в кабинет. Ей нужно было сказать ему много такого, о чем она не решилась говорить перед всеми. Когда она вошла, Гарт смотрел в окно.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она.

— Поговорить? О чем? — Гарт повернулся в ее сторону.

— О Дуэйне Уильямсе.

Гарт тяжело вздохнул. Он знал, о чем пойдет речь, и боялся этого разговора, потому что у него не было ответов на вопросы Персис.

— Ладно, расскажи, что тебя тревожит.

Она опустилась в кресло напротив рабочего стола Гарта.

— Насколько мне известно, у Дуэйна при жизни было сильно развито стремление самому контролировать события. И я уверена, что, когда он очнется, ему захочется, чтобы так продолжалось и дальше. Ты понимаешь, о чем я?

— Ты хочешь сказать, мы поступили не слишком обдуманно, самонадеянно?

Несколько мгновений оба молчали.

— Когда ты предложила воспользоваться пенитенциарной системой в качестве источника донорских тел, — сказал наконец Гарт, — я согласился только потому, что мне и в голову не могло прийти, что мы действительно будем оживлять их.

— Да, значит, то, что я слышала, — верно, — задумчиво проговорила Персис.

— Что же ты слышала?

— Некоторые считают, что мы живем в век, когда технология переросла человека.

— Иногда я спрашиваю себя, не лучше ли будет… покончить с ним.

— Не представляю, как ты можешь говорить такое!

Последовала новая пауза.

— Но к чему все это может привести? — покачал головой Гарт. — Что нас ждет?!

Персис нахмурилась:

— Мозговой ствол Уильямса работает.

— И?..

— Через пару дней он обретет сознание.

— И на что это будет похоже? У тебя есть информация, от которой мы могли бы отталкиваться, чтобы хотя бы представить будущую картину?

— Нет. Он будет жив, и он будет чувствовать все, что с ним происходит. В какой-то мере он обретет некое «я», с которым что-то будет происходить, но у него еще не будет интеллектуальных возможностей, чтобы обрабатывать эту информацию. Говоря возвышенным слогом, он будет жить в мире, где нет ни образов, ни звуков, ни слов… — Персис пристально посмотрела на Гарта, и в ее ореховых глазах отразилось льющееся в окно солнце.

— То есть его реакции будут чисто автоматическими?

— Почти.

— Каким был Уильямс, когда ты его обследовала? — спросил Гарт, откидываясь на спинку кресла. Он уже подозревал, что услышит, и ему это совсем не нравилось.

— Общественный балласт, — жестко ответила Персис. — Классический подонок с признаками всех социальных патологий. С самого раннего детства его личность формировалась в обстановке насилия и жестокости. Тогда же Дуэйн перенес несколько серьезных черепно-мозговых травм, затронувших лимбическую систему. Спонтанные вспышки агрессивного поведения, стремление манипулировать окружающими, серьезное поражение памяти, абнормальное сексуальное поведение и так далее. Но при этом мне не удалось обнаружить никаких дефектов в его вегетативной нервной системе; кроме того, уровень недетерминированной тревожности был у него практически в норме, так что, строго говоря, Дуэйн — не психопат.

— Это уже кое-что, — проговорил Гарт, но она не улыбнулась.

— Мозговой ствол Дуэйна также был в полном порядке. Именно поэтому я и выбрала его.

— За что его казнили?

— Он забил до смерти одну девушку, предварительно изнасиловав ее. В извращенной форме.

— О Господи!.. — простонал Гарт, обхватив руками голову. — Ума не приложу, как нам со всем этим справиться! Моей квалификации для этого просто не хватит!

— Я обеспокоена не меньше твоего.

— Ты обеспокоена? Всего-то-навсего?! Нет, Персис, мои чувства гораздо сильнее, чем просто «беспокойство»…

— На мой взгляд, у нас нет оснований смотреть в будущее столь пессимистично. Может быть, мозг Шихэйна сумеет удержать контроль над телом, когда сознание вернется к нему в полном объеме. Может, мозговой ствол и вовсе не будет оказывать на его поведение никакого влияния… А может, он вообще до этого не доживет.

— Слишком много «может быть», ты не находишь?

— Твоей квалификации вполне достаточно, чтобы позаботиться о теле, а разумом позволь заняться мне. Я считаю, мы должны продолжать работать. Нам просто нельзя останавливаться на середине пути!

Гарт мрачно покачал головой. От его приподнятого настроения не осталось и следа. Ах, если бы они были осторожнее в своих решениях! Увы, их всех слишком увлекла возможность использовать молодые, здоровые тела, которые конечно же намного более выносливы и живучи, чем изношенные тела стариков. Сейчас Гарт проклинал себя за то, что согласился с предложением Персис использовать преступников в качестве доноров. Вместе с тем он понимал, что, пойди они по другому пути, им никогда бы не продвинуться так далеко, как сейчас.

Лос-Анджелес

В сообщении о казни Дуэйна Уильямса было что-то такое, что, по глубокому внутреннему убеждению Фреда, могло при удачном стечении обстоятельств принести ему высшую журналистскую награду. Именно поэтому он поместил это дело на верхнюю полку своей мысленной картотеки, где пылилось еще с полтора десятка идей, некогда казавшихся столь же многообещающими. Фред, впрочем, почти не сомневался, что на этот раз у него все получится, но — увы — пока всех его материалов могло хватить лишь на несколько жалких строчек, откровенно говоря, без малейшего намека на сенсационность. Пару раз Фред звонил в ФБР, чтобы узнать, есть ли какие-нибудь новости о местонахождении Кита Уильямса, но о нем по-прежнему не было ни слуху ни духу. В конце концов Фред едва не забыл о сногсшибательном материале, который он собирался приготовить для «Метрополитена». Но однажды ночью, шатаясь по Сети, он наткнулся на список разыскиваемых ФБР преступников и обнаружил в нем имя Кита Уильямса. К списку прилагался информационный файл, содержавший не только фотографии самого Кита, но и интервью с его сестрой Бобби. Пробежав его глазами, Фред сразу вышел из состояния сонной апатии, навеянного многочасовым сидением перед монитором. Надо будет позвонить этой Бобби, решил он. А что? Вреда от этого, во всяком случае, не будет. Он просто позвонит ей — и все.

Сказано — сделано. К его огромному удивлению, Бобби согласилась встретиться с ним почти сразу, словно давно ждала чего-то подобного. Фред со своей стороны тоже решил не тратить время зря и пообещал приехать на следующий день.

Подъезжая к окраине Сан-Луис-Обиспо, где жила Бобби, Фред почувствовал нарастающую тревогу. Это был так называемый «временный поселок», состоявший из множества сборных фанерных или щитовых домиков, которые почти сплошь покрывали отлогие склоны холмов. Подобные поселки существовали теперь вокруг большинства калифорнийских городов. В свое время они возводились в качестве временных прибежищ для миллионов переселенцев, которые начали прибывать в Калифорнию после первых масштабных стихийных бедствий, однако и теперь, сорок лет спустя, в этих поселках жило достаточно много людей.

Облупившийся знак «Добро пожаловать в «Солнечную рощу!» нисколько не улучшил настроение Фреда. Припарковав машину у тротуара, который отличался от проезжей части улицы лишь тем, что кучи мусора на нем были выше, он выбрался наружу. Ему очень не хотелось оставлять машину без присмотра, но делать было нечего, и он начал пробираться к дому через широкий передний двор, засыпанный грудами щебня и обломков кирпича. Когда он оказался в нескольких шагах от дома, дверь с изодранной сеткой широко распахнулась, и на пороге появилась дебелая молодая женщина, в которой Фред сразу признал хозяйку.

Проведя гостя в крошечную кухню, Бобби Уильямс грузно опустилась на продавленную тахту и вопросительно уставилась на Фреда, ожидая, что он начнет разговор первым. У нее был такой же, как у брата, пухлый, чувственный рот с опущенными уголками, и Фред с невольным страхом подумал, что и характер у нее, наверное, такой же взрывной и непредсказуемый.

— Где, говорите, вы работаете? — спросила Бобби, выговаривая слова так небрежно, что казалось, она думает о чем угодно, только не о своем неожиданном госте. На ней было бесформенное платье, словно сшитое из нескольких кусков ткани, небрежно соединенных неровными, кривыми стежками, и Фреду стало ее жалко.

— Я из «Калифорния ТВ», — объяснил он.

— Ах да, КТВ… — повторила Бобби и заерзала на месте, словно пытаясь произвести более выгодное впечатление.

— Я писал о казни Дуэйна, — добавил Фред и, пробравшись между ветхой мебелью, уселся на свободное местечко на второй софе. — И мне всегда казалось, что в этом деле не все так просто. На пресс-конференции вы сказали, что у вашего брата была тяжелая жизнь. Вы не могли бы рассказать об этом поподробнее?

— Откровенно говоря, я не очень люблю вспоминать то время.

— Очень хорошо вас понимаю, миссис Уильямс. Поверьте, мне очень не хотелось вас беспокоить, но… Дело в том, что я собирался написать свою статью в сочувственном ключе… — Фред замолчал, ожидая ее реакции.

— Я… мне всегда казалось, что Дуэйн абсолютно никому не нужен, — выдавила Бобби.

— Почему никому не нужен?

— Он был… странным.

— В каком смысле?

— Ну, когда он был маленьким, то получил… травму. После нее он так никогда и не оправился.

— Я ничего об этом не знал, — сказал Фред. — Какая травма?

Бобби повернулась к окну, и ее двойной подбородок мелко-мелко задрожал.

— Я помню только, как отец напился, бросился на мать и стал ее бить. Это было уже не в первый раз, и мы сразу спрятались под кровать, чтобы не попасть ему под горячую руку. Разделавшись с матерью, отец стал искать нас. Мы все плакали, но старались не шуметь, чтобы он не нашел нас по звуку, а Дуэйн… Он как бы закрывал меня своим телом. Одна его нога высунулась из-под кровати. Отец увидел ее, схватил Дуэйна за ногу и потянул сначала на себя, потом дернул вверх. Тогда-то он и ударился об пол головой… У него была такая здоровенная шишка… я помню — потом он давал нам ее потрогать. Мы называли ее «вторая голова Дуэйна». Она держалась около недели, потом начала проходить, но… после этого случая Дуэйн почти не улыбался. Уже много позже, когда мы выросли, он часто сидел молча и смотрел в пространство. Спросишь его, что, мол, с тобой, а он молчит, словно не слышит. Нет, я не хочу сказать, что Дуэйн стал тупым или придурком, нет — он по-прежнему оставался самым умным из нас, но… Он стал каким-то другим, странным. Говорил, что читает чужие мысли и видит людей насквозь, а сам не мог предвидеть последствий собственных поступков. Он никогда не заглядывал вперед, и это в конце концов довело его до беды. Нет, в душе он не был злым, просто — как это говорится? — впечатлительным и легко поддавался чужому влиянию. К примеру, если бы кто-нибудь сказал ему «иди за мной» или «делай то-то», он бы пошел и сделал и не стал задавать вопросов. Как щенок-несмышленыш, честное слово! А Кит частенько этим пользовался…

Бобби промокнула глаза тряпицей. Со стороны можно было подумать, будто она плачет, но Фред хорошо видел, что глаза у нее совершенно сухие. Очевидно, Бобби столько раз повторяла свой рассказ, что этот рассчитанный на публику жест сделался для нее привычным. А может, она просто выплакала все слезы, которые у нее были. Гм-м… неплохо сказано! Это может даже пойти в заголовок.

— Кит — это ваш второй брат? — уточнил он с великолепной небрежностью, словно это не имело никакого особого значения.

— Кит… — машинально повторила Бобби, не подтвердив и не опровергнув факт существования второго брата.

— Почему он не захотел приехать на… казнь? — на последнем слове Фред немного понизил голос, словно из уважения к чужому горю.

— Я не знаю, да и честно говоря, мне наплевать…

— А где он сейчас? Где его можно найти?

— Сейчас Кита можно найти в списке полусотни самых опасных преступников, который ФБР публикует каждый месяц, — ответила Бобби неожиданно резким тоном. — Это все, что мне известно. В прошлом году он десять месяцев держался в первой десятке… Понятия не имею, как они это определяют, — добавила она, словно речь шла о рейтинге популярности какой-то эстрадной звезды.

— За что его разыскивает ФБР?

— Убийство, изнасилование, — ответила Бобби спокойно. Можно подумать, речь шла о цвете глаз или волос Кита.

Фред тихонько вздохнул и огляделся. В гипсокартонной стене кухни зияло несколько отверстий, словно кто-то проломил ее ногой или кулаком.

— Он… ваш брат не заглядывал к вам в последнее время? — спросил он, стараясь преодолеть охвативший его страх.

Казалось, при одной мысли о том, что брат может ее навестить, Бобби вздрогнула. С губ ее сорвался хлюпающий астматический вздох, который прервался так резко, словно кто-то повернул невидимый кран. Похоже, Бобби тоже доставалось от братца.

— Если бы мой муж увидел Кита где-нибудь поблизости, он бы взял ружье и сделал то, что следует сделать, — решительно сказала она. — Я не знаю, где сейчас мой брат, зато я твердо знаю — он вполне заслуживает того, чтобы спать вечным сном на кладбище нашего поселка.

Проследив за ее взглядом, Фред увидел возле дверей огромную автоматическую винтовку Ф-140.

— Значит, из двух братьев именно Кит был лидером? — задал он следующий вопрос.

— Он вертел Дуэйном как хотел. Сделай то… Сделай это… А Дуэйн ради брата готов был на все!

— Включая убийство?

— Он никого не убивал, — возразила Бобби хмуро.

Тут Фред услышал странный шорох, донесшийся из-за буфета. Нижняя дверца с легким скрипом приоткрылась, и он облился холодным потом, но потом разглядел в щель несколько живых пушистых комочков, которые кувыркались в ворохе старого тряпья. Котята. Целый выводок котят.

— Кто же тогда убил эту девушку — Соннерс? — спросил он, слегка отдышавшись.

Бобби смерила его недоверчивым взглядом.

— Ни один из моих братьев не был в ту ночь в каньоне Каменистого ручья, — отчеканила она, и некоторое время оба сидели молча. Потом Фред снова покосился на буфет, откуда доносились писк и возня.

— Вы любите кошек?

— Конечно.

Поднявшись, Бобби тяжело проковыляла к буфету и распахнула дверцу пошире:

— Смотрите, им уже три недели!

Кошка-мать с подозрением уставилась на Фреда, но котята, увлеченно сосавшие молоко, ничего не заметили.

— Хотите котеночка?

— Там, где я живу, запрещено держать домашних животных.

— Вот как? — Бобби неодобрительно нахмурилась.

Теперь уже Фред заерзал на тахте. Разговор явно уходил в сторону, а из задуманного им интервью ничего путного не получилось. Он преодолел столько миль, но так и не узнал ничего стоящего.

— Мне показалось необычным, что Дуэйн решил добровольно передать свое тело какому-то медицинскому учреждению для научных экспериментов, — сказал он. — Вам что-нибудь об этом известно?

— Я уже сказала — у него было доброе сердце.

«Вот как? — мысленно переспросил Фред, чувствуя, как в нем нарастает раздражение. — Как же получилось, что этот добряк зверски изнасиловал и задушил молоденькую девушку?»

Вслух же он произнес:

— У вас не сохранилось никаких личных вещей брата?

— У меня есть письма, которые он прислал мне из «Каньона Гамма». Вы ведь имели в виду что-то в этом роде, да?

Ну наконец-то!

— Да. Вы позволите мне взглянуть на них?

Задевая за мебель, Бобби вышла в другую комнату и сразу же вернулась с коробкой из-под туфель, битком набитой письмами.

— Это довольно необычно, — проговорил Фред, запуская обе руки в драгоценную коробку. — Я хотел сказать — теперь больше никто не пишет письма. Только старики, которым уже за сто…

— Или те, кто лишен доступа к Сети, — добавила Бобби.

— Вы, безусловно, правы, — кивнул Фред.

Письма в коробке были написаны неразборчивыми каракулями на тонкой, как паутинка, тюремной бумаге. Вытащив первое попавшееся, Фред погрузился в чтение.

Привет, сестренка!

Я сижу у себя в камере в одних шортах и майке, потому что у нас здесь здорово жарко. Как в аду. Вентиляция сломалась, а нас, конечно, никуда не пускают. Вот и приходится сидеть в этом пекле. Думаю, так недолго и ноги протянуть. В камерах окон нет, но иногда нам разрешают постоять в шахте под крошечным стеклянным окошком в самом верху и посмотреть на небо. Вчера я смотрел на небо в первый раз, и мне повезло. Я видел птицу. Представляешь, сестренка?! Это было здорово, просто здорово! У нас тут многие отдали бы все, что угодно, только бы увидеть птицу, ручей или хотя бы зеленую травинку. Знаешь, некоторые парни, которые тут уже давно, просто сходят без этого с ума. Мы часто слышим, как они кричат — особенно когда вырубается электричество и приходится сидеть в темноте. Например, на прошлой неделе тоже отключился свет, так два парня кричали всю ночь напролет. Ты даже не представляешь, как сильно на нас это действовало.

У меня тут вышла неприятность. В столовой завязалась драка, я стал помогать Джонни, но охранник сбил меня с ног и чуть в пол не втоптал. Так что я уже четвертый день сижу в карцере и все думаю и думаю об этом самом зеленом стебельке травы. Я представляю его очень хорошо — зеленый, блестящий, упругий, какой всегда бывает молодая трава весной, и думаю, что я — как эта травинка.

Я знаю, что не должен скандалить и шуметь, иначе меня скосят, как эту самую траву. Обычно мы стараемся выбирать такие развлечения, чтобы никого не сердить. Например, на прошлой неделе (всего-то на прошлой неделе, а мне кажется, это было ужасно давно!) мы устроили соревнования, у кого самый страшный шрам, и я победил! Я победил, сестренка! Наверное, за всю мою жизнь это единственное соревнование, в котором я стал первым. Я показал им шрам у себя на заднице; ну, ты помнишь, где отцовский питбуль вырвал у меня здоровенный кусок мяса? Кстати, здесь многие ребята дополняют шрамы татуировками. Я думал вытатуировать у себя на лбу змею, чтобы скрыть шрам, — ты, наверное, помнишь, тот, что под волосами, — но мне не хочется делать это здесь, потому что иглы у ребят грязные, а я, наверное, единственный из смертников, который не болен гепатитом Е.

Я знаю, сестренка, тебе не нравилось, как я живу. Наверное, я действительно наломал дров, но я все равно хочу сказать, что я тебя люблю и всегда любил. Здесь вокруг нас только Смерть, и от этого все мы переполнены ненавистью и отчаянием. Некоторые пытаются бороться, но их за это бьют. Я не борюсь, потому что видел, что может из этого выйти. И все равно я верю, что люди, которые отправили меня сюда, станут известны всей Америке, а я буду оправдан… (последнее слово зачеркнуто)…реабилитирован. Мне очень нравится слово «реабилитирован», нравится, как оно звучит. Его подсказал мне один из охранников, когда я читал ему свое письмо (мы все должны читать им наши письма вслух, хотя иногда на это уходит слишком много времени). Молись за меня, сестренка. Я невиновен, и то, что со мной случилось, попросту несправедливо!

Твой любящий брат

Дуэйн

— Вы никогда не пытались выяснить, что же на самом деле случилось той ночью в каньоне Каменистого ручья? — спросил Фред.

Косые лучи заходящего солнца упали на заплывшее жиром лицо Бобби, превратив его в недобрую маску.

— Зачем же я буду выяснять? — проговорила она неприязненно. — Ведь я уже сказала вам, что моих братьев там не было.

— О'кей, — сказал Фред и поднялся. Он видел, что Бобби намерена и дальше выгораживать братцев, и не собирался тратить на нее время.

— Можно мне ненадолго взять эти письма? — спросил он. — Я хотел бы сделать копии.

— И я их больше не увижу?

— Что вы, я непременно вам их отдам, обещаю, — заверил ее Фред и улыбнулся хорошо отрепетированной улыбкой кристально честного человека, хотя помнил множество случаев, когда он забывал вернуть интервьюируемым дорогие для них письма и документы. Нет, сказал он себе, на этот раз я точно поступлю как полагается. В конце концов, теперь я не просто безответственный собиратель новостей, а журналист, ведущий серьезное расследование.

Когда, прощаясь, Фред уже пожимал Бобби руку, ему вдруг пришло в голову, что со дня казни Дуэйна прошло семь месяцев и что его труп уже давно могли уничтожить в ходе непонятных экспериментов или искромсать на донорские органы и образцы, которые хранятся теперь под безликими номерами в каком-нибудь морозильнике. И он пообещал себе, что завтра же сядет на телефон и попытается как можно скорее снова выйти на след тела Дуэйна Уильямса.

— …Ты помнишь, что говорил в подобных случаях Эйб Линкольн?

Доктор Ким Эндрю строго смотрела на Гарта с экрана. Выражение ее лица не предвещало ничего доброго, и он сразу понял, что звонит она не для того, чтобы обменяться ничего не значащими любезностями. Время позднее, и ей, должно быть, пришлось немало потрудиться, прежде чем она застала его в рабочем кабинете. Наверное, она даже звонила ему домой, что, с точки зрения Гарта, было по меньшей мере некорректно.

— Эйб Линкольн много чего говорил, — уклончиво ответил он. Ее вступительная фраза слишком напоминала ловушку, и Гарт решил быть предельно осторожным.

— Линкольн говорил: можно постоянно обманывать несколько человек…

— …Или некоторое время обманывать всех… — подхватил Гарт.

— …Но нельзя обманывать всех постоянно. Кого пытаешься одурачить ты?

— Что ты имеешь в виду, Ким? — Гарт терпеть не мог словесные игрища, особенно с таким опасным противником, как Федеральное агентство бактериологической безопасности.

— Образцы тканей, которые мы взяли у тебя в лаборатории, оказались весьма и весьма интересными.

— Рад это слышать.

— Мы датировали эту голову шестидесятыми годами XX века.

— И были абсолютно правы, — вежливо подтвердил Гарт. — Точная дата — одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой. Просто поразительно, как вам это удалось!

— Я не знала, что у вас есть такие старые экземпляры.

— Есть, и немало. На данном этапе нашего проекта от них довольно много пользы.

Гарту захотелось, чтобы Ким поскорее перешла к делу, ради которого звонила.

— Вы постоянно работаете с ископаемыми, а мы — нет, поэтому нам пришлось позаимствовать новейший аппарат в лаборатории судебной медицины… — Она не договорила, очевидно, ожидая его реакции, но Гарт и глазом не моргнул.

— И что показала ваша замечательная машина? — спросил он.

— Ты, конечно, будешь рад услышать, что результаты неопределенные…

Гарт немного расслабился. По-видимому, у Ким нет никаких фактов и ее звонок — просто попытка выудить что-то из него.

— …Но мы склоняемся к мнению, что тело, которое вы продемонстрировали нам в последний наш визит, умерло намного раньше, чем вы говорили.

— Да, это так, — сказал Гарт. — К сожалению, оно прожило всего несколько дней.

Ким поджала губы.

— Тогда почему ты солгал мне?

— Честно говоря, Ким, нам не хотелось уронить себя в глазах президента. Он многого ждет от нашего проекта, поэтому мы сказали ему, что тело прожило достаточно долго — дольше, чем на самом деле. Естественно, нам не хотелось, чтобы президент узнал, как мы ввели его в заблуждение, поэтому мы солгали и вам. Извини…

— Все это довольно странно…

— Совершенно с тобой согласен. Это была ошибка, и я приношу свои извинения.

— Ты очень осложняешь мне работу, Гарт, — вздохнула Ким. — Мне бы не хотелось возвращаться к вам с ордером, но…

— Я буду только рад, если ты посетишь нас снова, — солгал Гарт самым жизнерадостным тоном, на какой только был способен в данных обстоятельствах. — Дело в том, что через две-три недели мы планируем восстановить еще одно тело, и если ты приедешь, я сам тебе все покажу. Мне нечего скрывать, Ким.

— Я хочу, Гарт, чтобы ты твердо усвоил одну вещь, — медленно, с расстановкой проговорила она. — Единственное, что меня заботит, — это здоровье нации. И если не считать твоей лжи, ты пока не сделал ничего, что могло бы подвигнуть меня на решительные действия.

Они оба прекрасно знали, что, если в следующий раз Ким появится в «Икоре» с ордером, ей и ее коллегам придется закрыть филиал — быть может, не навсегда, а на какое-то время, однако даже подобная мягкая мера могла отбросить исследователей на месяцы назад. Фактически им пришлось бы начинать проект с самого начала, а Ким — судя по ее последним словам — этого не хотелось. Может быть, в ней проснулось что-то вроде сочувствия к коллеге-врачу, занятому действительно важными исследованиями, но не исключено, что причиной подобной осторожности с ее стороны был интерес, проявленный к проекту самим президентом. Похоже, Рик не ошибался, когда говорил, что Вильялобос — их самый высокопоставленный и влиятельный друг и покровитель.

— У нас нет никаких тайн, Ким. Мы движемся медленно, ощупью, а та голова с самого начала была обречена. Слишком старая, слишком поврежденная…

— Вот что, Гарт, я не желаю больше выслушивать вашу ложь и неуклюжие оправдания. Из-за этого мои собственные отчеты выглядят неполными. Если у вас что-то случится и окажется, что это я недоглядела… В общем, ты понимаешь, чем это может кончиться для нас обоих?

— Да, Ким. Я понимаю.

После того как Ким отсоединилась, Гарт включил дистанционные мониторы, чтобы взглянуть на пациента. В палате-лаборатории теперь установлена механическая подвесная койка-колыбель — элегантная конструкция, соединяющая свойства электрокаталки и старомодных брезентовых ремней, которые поддерживали тело в подвешенном состоянии и через равные промежутки времени приподнимали, поворачивали его и сгибали конечности, имитируя мышечную активность. Насколько известно Гарту, это лучший способ избежать внешней инфекции и подготовить мышцы к тому моменту, когда тело сможет двигаться самостоятельно. Обычно такие устройства использовались для людей, которые пережили обширный инфаркт и потеряли способность управлять своим телом.

Следя за медленной, деликатной работой сервоприводов койки-колыбели, Гарт чувствовал, как успокаиваются взбудораженные нервы. Вместе с тем он все еще не верил, что это происходит на самом деле. Каждый раз, когда он думал о последствиях, которые могло повлечь за собой его решение оставить тело в живых, ему становилось не по себе. Гарту было бы намного легче, если бы они предоставили все естественному ходу событий, когда обнаружили первые признаки пневмонии. Но он уступил Персис, что — как ему теперь казалось — было с его стороны проявлением слабости и малодушия. Или просто глупости. Но и успех нельзя исключать. Успех мог прославить Гарта, сделать мировой знаменитостью. Его, и Персис тоже… А победителей, как известно, не судят.

Интересно, подумал вдруг Гарт, готов ли он к тому, что ждет его в случае удачи, — к аплодисментам, вниманию прессы, к лекционным турам, к славе?

С головой уйдя в свои мысли, он не услышал, как открылась дверь его кабинета, и поднял голову, только когда Персис слегка откашлялась, чтобы привлечь его внимание. В руках у нее были две чашки горячего кофе.

— Хотелось бы знать, — сказала она, — будет ли у нас когда-нибудь время для личной жизни?

— Не знаю. — Гарт покачал головой.

— Тоже следишь за ним? — Персис показала на включенные экраны.

— Медитирую. — Он усмехнулся. — Это зрелище действует на меня успокаивающе.

— Он похож на ныряльщика, который плывет под водой.

— Да, сходство есть. — Гарт немного помолчал. — Мне только что звонили из ФАББ. Ким охотится на ведьм.

Персис чуть заметно вздрогнула:

— И что ей было нужно?

— Она знает, что мы подменили тело.

— Они… приедут?

— Нет. Я думаю, на этот раз все обойдется. Я сказал Ким, что мы преувеличили время жизни тела, чтобы произвести впечатление на президента. По-моему, она на это клюнула. Ну а чтобы подстраховаться на будущее, я намекнул, что мы готовимся к новой операции и что через несколько недель она сможет приехать и взглянуть на результаты нашего очередного эксперимента.

Персис с облегчением выдохнула:

— Слава Богу! Я, собственно, зашла сказать, что, по моему мнению, он вот-вот проснется.

Гарт не сдержал улыбки:

— Расскажи-ка поподробнее.

— В последние несколько часов резко возрос обмен импульсами между мозговым стволом Уильямса и мозгом Шихэйна. Я думаю, этого достаточно, чтобы активировать все нейромедиаторы, которые сохранились в нервной системе. Сенсорная функция почти полностью восстановилась, поэтому я дала ему несколько заданий на обучение и снятие эффекта привыкания. Шихэйн справился с ними без всякой помощи со стороны наномашин. Теперь я собираюсь отключить все вспомогательные системы, чтобы посмотреть, на что он способен сам, но мне хотелось бы предварительно убедиться, что ты не возражаешь. Потому что после этого избавиться от тела будет весьма и весьма проблематично.

Гарт пристально посмотрел на ее очаровательное овальное лицо, увидел припухшие от недосыпа веки и залегшие под глазами тени.

— Разумеется, я не возражаю, — сказал он. — Завтра с утра мы займемся этим в первую очередь.

Привстав с кресла, он потянулся к чашке с кофе и почувствовал, как привычно заныли коленные суставы. Работа над проектом давалась тяжело не только Персис.

Лос-Анджелес

Самая большая чашка ароматного, крепкого кофе! И горячего… Такое обещание дал себе Фред, чтобы легче было встать с постели. Не просто большая чашка — огромная! Он сходит в супермаркет, купит пакет кофейного суррогата, заварит в специальной машине и засядет за компьютер, чтобы отыскать в Сети новые материалы для статьи о теле Дуэйна Уильямса. Отличный план, решил Фред. Главное, не отвлекаться на постороннее.

Но когда он вернулся из супермаркета и бросил кофе в машину, ему вдруг пришло в голову, что неплохо бы немного прибраться. Это как раз то, что Фред называл «отвлекаться на постороннее», но справиться с собой было невероятно трудно.

— Лентяй чертов! — обругал себя Фред, когда полтора часа спустя все-таки оказался перед компьютером. Начал он с того, что связался по очереди со всеми станциями воздушной «скорой помощи» в Юкка-вэли и довольно скоро выяснил, какая из них обычно обслуживала тюрьму «Каньон Гамма». Позвонив туда, Фред спросил, куда именно было доставлено тело Дуэйна Уильямса. Молодой человек, с которым он разговаривал, сказал, что имена им обычно не сообщают, поэтому Фред назвал ему число. Заглянув в архивный файл, молодой человек подтвердил, что в тот день «воздушна» действительно забирала из тюрьмы тело казненного, но куда его отвезли, он сказать отказался.

— Скажите хотя бы, кто оплатил перевозку? — не сдавался Фред.

— Если нам нельзя сообщать посторонним, куда мы отвозим тела, мы тем более не можем называть заказчика, — отрезал молодой человек и отключился.

Тогда Фред связался со своим информатором в службе контроля воздушного движения и спросил, зарегистрирован ли у них такой-то рейс «скорой». Информатор перезвонил ему довольно быстро. Да, такой рейс был. Конечный пункт назначения — Феникс.

— А ты кое-что можешь, если постараешься, — похвалил себя Фред, закончив разговор. — Всего-то пару часов потрудился, а уже узнал пункт назначения!

Потом он извлек из Интернета список медицинских компаний и институтов в Фениксе и его окрестностях и начал обзванивать их по порядку, задавая всюду один и тот же вопрос: какая именно отрасль медицины является для данной компании профилирующей. Порой ему приходилось пользоваться уже полученной информацией, чтобы произвести на собеседника впечатление человека сведущего, и иногда этот фокус срабатывал. Где-то ему охотно давали необходимые сведения, где-то — нет, но никто не признался в том, что работает с трупами.

Тогда Фред снова позвонил на станцию воздушной «скорой помощи» и, воспользовавшись тем, что на этот раз ему ответил другой человек, назвался сотрудником службы розыска потерянного багажа из Феникса, который якобы пытается вернуть некоему пилоту его сумку. Объяснив, что сумка эта числилась в списках пропавшего багажа на протяжении семи месяцев, но нашлась только недавно, он назвал собеседнику дату и номер рейса, а потом притворился, будто читает с экрана компьютера номер квитанции. Когда его попросили назвать имя заявителя, он сказал, что не может разобрать запись в журнале сообщений и что он вообще только что заступил на дежурство. Разыгрывать лень и равнодушие Фреду было легко, и его собеседник ничего не заподозрил. Пообещав непременно передать сообщение, представитель «скорой помощи» дал отбой.

На следующий день Фреду перезвонил пилот Джей Руби, который, разумеется, сказал, что не помнит, чтобы он оставлял в Фениксе какой-либо багаж. Тогда Фред откровенно признался, что он выдумал эту историю исключительно для того, чтобы его сообщение непременно передали Джею. По опыту он знал, что люди обычно воспринимают подобные признания двояким образом. Одни сразу бросают трубку, другие же решают, что имеют дело с честным человеком (еще бы! ведь он сам признался, что вынужден был прибегнуть ко лжи). Джей Руби принадлежал ко второй категории. Он не только не отключился, но и спросил, зачем Фреду это понадобилось. Тогда журналист рассказал, что пишет статью о частной авиации, а мистер Руби, как ему стало известно, слывет одним из самых квалифицированных и опытных пилотов штата (подобное предположение, приправленное хорошо рассчитанной порцией лести, выполняло функцию наживки, на которую рыбка клевала в девяноста девяти случаях из ста). Нельзя ли, добавил Фред, поговорить с Джеем о его работе.

Вечером того же дня Фред сворачивал на обсаженную пальмами пыльную улочку на окраине Риверсайда — городка, который с некоторой натяжкой еще мог сохранять статус наземного, хотя большинство городов, расположенных в глубине континента, уже давно ушли под землю. Жители Риверсайда явно гордились таким положением дел и даже пытались как-то облагородить городской ландшафт, невзирая на постоянные сильные ветры, засыпавшие песком каждую ямку, каждую трещинку в мостовой.

При виде этой улочки Фреда охватило уныние. Он легко мог представить, как сам сидит на веранде одного из домов и, закинув ноги на перила, праздно размышляет, не съездить ли ему в Палм-Спрингс или Кабазон, когда немного утихнет ветер.

Дверь ему открыл невысокий коренастый мужчина с коротким ежиком седых волос.

— Вы Джей Руби? — спросил Фред.

Мужчина кивнул:

— А вы Фред? Я узнал вас, видел по телевизору… Проходите, пожалуйста.

Джей провел Фреда через дом во внутренний дворик. Несмотря на то что двор был затенен кронами пыльных пальм, горячий неподвижный воздух обжигал легкие. Фред заметил, что кто-то осторожно следит за ним сквозь жалюзи кухонного окна, и решил, что это, вероятно, жена Руби.

Поскольку пилот не предложил ему выпить, Фред перешел к делу. Начал он со лжи.

— Как я уже говорил вам, — сказал он, — я пишу статью, посвященную частной авиации…

Почти четверть часа они обсуждали, как Джей возил в Сан-Диего одного бизнесмена и как обслуживал группу торговцев антиквариатом, регулярно путешествовавших из Сан-Луис-Обиспо в Сан-Франциско и обратно. От скуки Фред готов был завыть в голос, однако каким-то чудом ему удавалось сохранять на лице выражение искренней заинтересованности.

— Скажите, а приходилось ли вам перевозить какие-нибудь… необычные грузы? — спросил он, надеясь вывести Руби на нужную тему. В ответ пилот завел длиннейший рассказ о том, как он доставлял в ветеринарный институт попавших в беду животных. И снова Фреду пришлось притворяться, будто ничего интереснее он в жизни не слышал. Воспользовавшись моментом, когда Джей Руби остановился, чтобы перевести дух, он двинулся напролом:

— Я знаю, что в прошлом году вы летали в Феникс. Что это был за рейс?

— В Феникс, в Феникс… — Пилот любовно провел рукой по голове, словно наслаждаясь приятным ощущением, рождавшимся в ладони от соприкосновения с коротко подстриженными волосами. — Ах да, Феникс! — воскликнул он и прищелкнул сухими, потрескавшимися пальцами. — Вы правы, это действительно был необычный полет. Я вез тело — тело казненного преступника. Как я только мог забыть об этом случае!

— Память — странная вещь, — заметил Фред самым светским тоном. — Но, может быть, вы все же припомните какие-то подробности?

— Я помню, что тело находилось в большом металлическом гробу. Чтобы погрузить его в салон, пришлось даже снять часть сидений.

— Вам часто приходится бывать в этой тюрьме?

— Вовсе нет. Я был там в первый и единственный раз, но знаю, что некоторые мои знакомые иногда летают в «Каньон Гамма». Воздушную «скорую» вызывают, когда кто-то из заключенных серьезно заболеет. Но трупы «воздушка» не возит — не выгодно, сами понимаете. Так что это, наверное, единственный случай.

— Вы не помните, кто сопровождал этот… гроб? — поспешно спросил Фред, чтобы не дать Джею задуматься о том, насколько странным был этот его полет.

— С ним летели двое — мужчина и женщина. Я их не запомнил, к тому же они почти не разговаривали ни со мной, ни друг с другом.

Фред заранее выписал себе названия четырех крупнейших медицинских компаний Феникса, которые, по его подсчетам, могли позволить себе оплатить дорогостоящую воздушную перевозку.

— Кто нанял вас для перевозки трупа? — спросил он. — Какая медицинская фирма? Может, это был «Медикорпс»?

— Точно не знаю, но вряд ли. — Руби покачал головой и снова погладил себя по затылку.

— «Хоффман Ла Рош»?

— Нет, не она. Этих ребят я хорошо знаю — приходилось с ними сотрудничать.

— «Адрон индастриз»?

— Нет, не они.

— «Икор корпорейшн»?

— А вот это может быть… Почему вы спрашиваете?

— Довольно любопытное совпадение получается, — проговорил Фред. — Я собирался упомянуть об этой фирме в своей статье, так как она выращивает искусственные донорские органы — почки, сердца и прочее — и рассылает их по всей стране.

— Вообще-то я записываю своих клиентов, — сказал Руби. — Если хотите, могу посмотреть, кто нанимал меня в тот раз.

— Конечно хочу, — кивнул Фред.

Джей Руби поднялся и пошел в дом. Пока он отсутствовал, Фред от нечего делать разглядывал почти засохшую бугенвиллею у стены, потом перевел взгляд на кухонное окно и заметил, как жена Руби поспешно отступила в глубь дома. Какое-то время спустя изнутри послышался приглушенный разговор, но слов Фред разобрать не смог, как ни прислушивался.

Когда Руби снова появился во дворе, Фред интуитивно почувствовал, что ему вот-вот покажут на дверь.

— Прошу прощения, — сказал пилот, — но я ничем не могу вам помочь.

— Ничего страшного, — ответил Фред, вставая. — Вы и так мне очень помогли.

Джей Руби шумно выдохнул, надув щеки.

— Значит, это все-таки был «Икор»? — небрежно спросил Фред, не в силах совладать с искушением немного поддразнить этого туповатого увальня. Джей Руби принадлежал к людям, которые не любят и не умеют лгать, и хотя сейчас он отрицательно покачал головой, Фред был уверен, что не ошибся. Теперь он знал, куда отвезли тело Дуэйна Уильямса.

Феникс

Шагая по коридору к палате-лаборатории, они ясно слышали доносящийся из наблюдательной комнаты гул голосов. Порой казалось даже, будто там идет шумная вечеринка. Наблюдать за пробуждением собралась вся команда: лаборанты, санитары, техники — в том числе и те, кто сегодня свободен от дежурства. Что и говорить — событие из ряда вон выходящее, и Гарт почувствовал, как вспотели ладони в перчатках биозащитного костюма. Откровенно говоря, ему не особенно улыбалось работать на глазах у такого множества людей — в конце концов, он ученый, а не фокусник на арене, — однако Гарт подумал, что удалить их сейчас — учитывая количество сверхурочных часов, потраченных ими на уход за пациентом, — было бы с его стороны черной неблагодарностью.

Оказавшись в палате, Гарт дружески приветствовал коллег и ассистентов, потом кивнул в знак того, что можно начинать. К этому моменту почти все наноботы, неустанно трудившиеся над восстановлением клеток мозга и проводящих нервные импульсы путей, были дезактивированы, а их функции приняли на себя химические нейромедиаторы. Теперь Монти отключил последнюю группу нанокомпьютеров. Тело чуть заметно вздрогнуло, а его дыхание стало неглубоким, прерывистым.

— В чем дело? — резко спросил Гарт и почувствовал, что нервничает больше, чем обычно.

— Все в порядке, — отозвался Монти, проверив данные по экрану монитора. — Организм адаптируется к изменениям.

Воцарилось длительное молчание. Все, кто находился в лаборатории и наблюдательной комнате, напряженно вглядывались в лицо пациента, ожидая каких-то признаков движения. Только Персис не отрывала взгляда от своего трехмерного интравизора. В первые секунды после отключения последних наноботов активность нейронов сразу упала больше чем наполовину, но сейчас она наблюдала нарастание полиритмического взаимодействия между различными отделами головного мозга, причем на этот раз процесс обмена нервными импульсами имел естественную, а не стимулированную природу.

— Мне кажется, он собирается что-то предпринять — возможно, пошевелить рукой, — сказала Персис, пристально вглядываясь в рисунки темпоральных структур. Прошло, однако, довольно много времени, а пациент продолжал лежать абсолютно неподвижно.

— Наверное, я ошиблась, — добавила Персис.

Но когда все уже потеряли надежду своими глазами увидеть первую физическую реакцию пациента, его горло внезапно дрогнуло. Он попытался сглотнуть, хотя для этого от него потребовались почти титанические усилия. В следующую секунду пациент медленно облизал губы и сделал попытку открыть глаза. При этом у Гарта сложилось впечатление, что новая нервная система управляет только половиной лицевых мускулов.

— Смачивайте ему губы, — распорядился он. — Постоянно!

— И пусть кто-нибудь наконец его причешет, — добавила Персис, искоса поглядев на Монти.

— Я все время его расчесываю, — возразил тот. — Но у него очень непослушные волосы.

— Что ж, будем надеяться, что сам мистер Шихэйн окажется послушным мальчиком, — заметил Гарт.

Они замолчали, увидев, как рука пациента медленно поднимается и ощупывает повязку на горле.

— Итак, я была права, — сказала Персис.

— А мы только что вошли в историю, — добавил Гарт хриплым от волнения голосом. — На наших глазах сигнал возбуждения беспрепятственно прошел от мозга до руки, и рука отреагировала, совершив физическое действие. Теперь я могу точно сказать — наш Спящий проснулся!

Губы пациента внезапно растянулись в мучительной гримасе, из горла исторгся протяжный и жуткий не то хрип, не то стон. Чем-то этот звук напоминал протестующий скрип мебели, которую волоком тащат по деревянному полу. Еще не до конца открывшиеся глаза вылезли из орбит, спина изогнулась дугой, а мышцы точно окаменели, сведенные сильнейшей нервной судорогой. Ни один человек не смог бы забыть этого первого беззвучного вопля, этого выражения безмерного ужаса, застывшего в выпученных глазах.

Конечности тела начали непроизвольно подергиваться.

— Тонические судороги! — воскликнула Персис.

— Нужно ввести противосудорожный препарат, — подсказал Гарт.

Наклонившись над пациентом, Персис попыталась просунуть пальцы ему в рот, чтобы вытянуть язык, но как раз в этот момент он с силой сомкнул челюсти. Персис вскрикнула и отскочила. Чтобы удержать тело неподвижным, понадобилось четверо сильных мужчин; только тогда Монти сумел сделать инъекцию.

— Ну вот, теперь все будет в порядке, — проговорил он, убирая автоматический шприц. — Ты просто еще не готов жить в этом мире, дружище. Но не волнуйся — ты подготовишься, а мы тебе поможем. А сейчас — спи.

— Дай-ка я посмотрю, что у тебя такое, — проговорил Гарт и взял Персис за укушенную руку.

— По-моему, он прокусил перчатку, — ответила она плачущим голосом.

— И кожу тоже, — покачал головой Гарт. — Знаешь, тебе лучше заняться этим как можно скорее.

Персис неуверенно переступила с ноги на ногу.

— Отправляйся! Сейчас же! — приказал Гарт. — А ты, Монти, как следует застегни ремни. — Склонившись над пациентом, он негромко добавил: — Мы рады снова видеть вас среди живых, доктор Шихэйн.

Тело не ответило, но в его неподвижных глазах промелькнула какая-то искра.