Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов

IIII

Я просыпаюсь в холодном поту. Не сразу приходит понимание, что нахожусь в собственном кабинете, и что за окном поздняя ночь. Электрический свет дрожит, как будто в лампы забились мотыльки, а на экране монитора мерцает зависший сиреневый череп с цветами. И мне уже плевать, как он называется. Единственное, что меня теперь волнует – с какого момента начинается точка отсчета этого безумия.

Возвращаюсь домой и обнаруживаю на книжных полках «Пробуждение», к которому в жизни не притрагивался, но сюжет которого мог пересказать, и даже повторить наизусть любой абзац. Просто как данность. Захожу в спальню: хаос не упорядочен, и в этом заключается главная подлость сновидческой реальности. Ни одна вещь не выдает какой-либо закономерности, которая позволила бы мне поставить точку в вопросе, сплю ли я.

Иду в ванную, смотрю в зеркало. Вы когда-нибудь смотрели на себя в зеркало во сне? Так вот, при гипермнезии никаких пластилиновых метаморфоз не происходит, можно пялиться хоть до следующего пробуждения. Паутина трещин только добавляет правдоподобности. Неужели я настолько глуп, чтобы хоть на минуту предположить, что удар кулаком разобьет всю иллюзию реальности? С руки начинает течь кровь, как еще один художественный штрих к самой искусной подделке в моей жизни. Забавная штука: еще месяц назад я мог установить подлинность любой картины, но теперь не в силах отличить даже реальность от сна.

Следующая идея, которая приходит в голову, кажется еще более нелепой, чем все мои проверки вместе взятые. От этого появляется уверенность, что должно сработать, и я тут же приступаю к делу: включаю ультрафиолетовую лампу и начинаю искать вокруг себя следы подделки. Прямо как на картине, с тем лишь отличием, что и сам являюсь ее персонажем. Стены, столешница, полка с книгами, жалюзи, постель – в синем свете все смотрится сотканным из одного материала. Не вижу в этом ничего странного, потому что свежих слоев краски нет. Но разве это о чем-то говорит?

Включаю свет, вглядываюсь в стену. Каждая шероховатость выглядит как мазок на холсте, и я не уверен, что так было всегда. «Никогда не поздно увидеть что-то новое в привычных вещах», думаю. Постепенно приходит понимание, насколько все это глупо, и когда в руках оказывается увеличительное стекло, замираю как оглушенный от собственного безумия. Что я рассчитываю разглядеть? черновой набросок моей жизни, или подпись мошенника?

Нужно взять себя в руки и хорошенько подумать. На глаза попадается корешок бордовой книги с полустертыми оранжевыми буквами «История живописи». И тут я понимаю, в чем моя ошибка: все это время я пытался распознать, во сне ли нахожусь, всматриваясь в детали вещей. Я подходил к попыткам разоблачить фальшивую реальность так же, как делал это в лаборатории с картинами. Но ведь есть и другие методы, такие как… углубление в историю полотна. Вот на чем необходимо было сосредоточиться с самого начала, и что нужно сделать сейчас.

Приступим.

Мэри бросила меня, и это правда, потому что воспоминание об ее уходе перетекает из одного сна в другой. С разлагающейся докторшей я точно не виделся, следовательно, и с Генри в стимпанковском баре тоже. Дальше, превращение «Черепа» в «Закат» не может быть частью моих гиперреальных снов, в которых остаются неизменными даже царапины на столах, не говоря уже об остальных деталях. Значит, Серая Ворона в самом деле морочит мне голову, осуществляя какую-то махинацию, в которую я не посвящен. При первой встрече она была с картиной «Череп», и сейчас на мониторе я видел именно ее. А сомнения начались с того момента, как я наткнулся на это полотно в поместье Дракулы. Нужно ехать туда прямо сейчас, чтобы убедиться, не померещился ли мне череп, и понять, в реальности ли я.

Сажусь в машину, завожу двигатель, магнитола включается сама по себе. «Как в фильмах про призраков», думаю, и становится не по себе от такой странной мысли, особенно на фоне гитарного соло Робби Кригера. У Дорз атмосфера, будто находишься в замке с привидениями при тусклом мерцании свечей. Но шелест помех смазывает всю картину и только действует на нервы. Тем более, в голове сейчас черт знает что, а любой лишний шум как лезвием по стеклу. Выключаю радио и поднимаю стекла. Так-то лучше.

Заворачиваю за железнодорожный переезд и вливаюсь в ночную артерию города, кишащую янтарными огнями. Вспоминаю, как выглядит дворцовский лабиринт изнутри, продумывая детали своего безумного плана. Допустим, через полчаса я прибуду на место, а как проникну в дом? Заберусь по коряге на балкон, сразу на второй этаж. Или самым варварским способом выбью камнем окно. Может даже фасадное. Не все ли равно? Это же гребаный сон с вероятнос…

Визг тормозов, вспышка света, удар – и машина покатилась кубарем вдоль обочины, разлетаясь на металлические лохмотья. Я успел осознать это в одно мгновение. В следующее наступила сплошная тьма.

Пахнет лекарствами. Не знаю, какими именно и действительно ли лекарствами, но этот больничный запах ни с чем не спутать. Сквозь сон просачивается пульс аппарата, считывающего сердцебиение. В голове поселяется странная мысль, что это он контролирует мое сердце, диктуя ритм, а не наоборот. Открываю глаза, и как только взгляду предстают очертания палаты, автоматически начинаю искать зацепки: стены и потолок идеальны, как чистый лист, что уже подозрительно. На мониторе подпрыгивают зеленые зигзаги, полка забита упаковками с препаратами, а в окно заглядывают квадратные соты противоположного крыла. Понимаю, что гипермнезия никуда не делась, когда в уме начинают всплывать десятиэтажные названия с упаковок, в которые я даже не вчитывался. Но как насчет того, реальность ли вокруг?

– Не лучшая новость, когда выходишь из комы, но считаю, ты должен знать, – у дверей появляется Генри с газетой в руках. Весь его вид говорит о том, что он мой лечащий врач, хоть это и не так, – твою Ворону поймали на границе с ложным выводом.

Откуда он знает прозвище мошенницы, о которой я никому не рассказывал? Такое возможно только во сне, так что вывод напрашивается сам. Но стоит мне развернуть черно-серый сверток, как моя уверенность рассеивается – «Грэйс Кроу и Белокурая Смерть, или как одним камнем убить двух птиц». Кроу это ее фамилия. Создается впечатление, что заглавие придумывал сам Генри, в перерывах между эфиром и мескалином.

– «Череп» или «Закат»? – Спрашиваю, лихорадочно листая газету в поисках фотографии.

– Ты о чем? – Он смотрит на меня, как будто я тронулся умом. Или вернее, как будто узнал об этом.

– С какой картиной ее поймали?

– «Смерть Дакоты». Кажется, так называется. – Говорит, и я замираю на последней странице, видя то, что в глубине души рассчитывал увидеть: меж колонок мелкого шрифта красуется черно-серый «кабинет доктора Фрейда», посреди которого стоит скелет с пышными белокурыми волосами. В памяти всплывает оригинал в полном буйстве красок, куда мне не так давно посчастливилось погрузиться с головой.

– Черт бы меня побрал. – Бросаю газету на столик, осознавая горькую истину насчет своей карьеры – лицензии я лишился. Но гораздо больше донимает то, насколько далеко зашла моя шизофрения. – Давно я в коме?

– Почти месяц. – Отвечает и смотрит на часы, будто засекал секундомер с того самого момента, как я провалился в небытие. Замечаю, как на сером циферблате блеснули «парижские гвозди», но не верю больше ни в какие зацепки – только контекст может дать ответ, сплю ли я. И в данный момент контекст так себе, что говорит в пользу реальности.

– Я говорил, что у меня проблемы с психикой? – По реакции Генри понимаю, что мой вопрос сбил его с толку, и ответ становится очевиден.

– Да. – Он заглядывает в коридор, словно хочет убедиться, что нас никто не слышит. –Кстати, ты ходил к психотерапевту, про которого я тебе говорил?

– Дакота Браун?

На лицо Генри наползает удивление.

– О, похоже, все действительно плохо. – Он садится на стул и наливает стакан воды, чтобы запить таблетку от мигрени. – Я давал тебе номер Криса Хантера.

– И ты думаешь, психотерапевт мне поможет?

– Психотерапевт – нет. А вот Крис вполне.

Я беру со столика телефон и начинаю листать список контактов. «Крис Хантер» среди последних вызовов мелькает чаще, чем «Серая Ворона», и меня это уже не удивляет. А еще… есть пропущенные от Мэри.

– Ты не знаешь, Мэри не появлялась?

Генри озадаченно смотрит на меня, будто я спрашиваю самоочевидные вещи. Похоже, он до сих пор не в курсе, что мы с ней расстались. В следующий момент признаюсь:

– Мы сильно повздорили.

– Скажем так, я с ней не пересекался.

Вот она, обыденная реальность: у меня нет ни жены, которую я потерял из-за работы, ни работы, из-за которой я потерял жену. «Белое на белом». Холст, масло. Наконец-то можно начать жизнь с чистого листа, в полной уверенности, что это не сон.

Хорошее тоже есть: за всю неделю с тех пор, как я очнулся, не произошло ни одного ложного пробуждения. Похоже, авария пошла на пользу, если конечно это действительно была авария. Возвращаюсь домой и начинаю планировать, чем буду заниматься дальше. Но сперва решаю наведаться к психотерапевту, несмотря на то, что чувствую себя целиком выздоровевшим.

Кабинет Криса Хантера оказывается полной противоположностью того, что изображено на картине «Смерть Дакоты»: обшарпанный пол похож на карту мира с черными материками облезлой краски, стол исцарапан и завален бумагами, а кожаное кресло покрыто кракелюрами, как пустыня в засуху. Посреди выцветшей серой стены красуется бежевый прямоугольник, как если бы когда-то в том месте висела картина. Крис в дорогом костюме и идеально уложенными волосами выглядит так, словно агент секретной службы готовился к миссии на Каннском кинофестивале, но забрел не туда.

– Не думал, что вы так быстро вернетесь. – Он вскакивает с кресла и протягивает руку. Я жму ее и сажусь на стул, слыша, как за окном гремит гром. – Что скажете, красные пилюли помогли?

– Я не помню ни одной встречи с вами. – Отвечаю и вижу, как он заинтригованно кивает, словно у него наконец-то появился интересный для изучения пациент. – Что за препарат вы мне давали?

– Релизергин. – Он достает сигару с ароматом вишни, и я понимаю, что за запах стоял все это время в кабинете. – Вы не против, если я закурю?

– Нет. – Взгляд невольно цепляется за царапины на столе. Благо есть за что зацепиться, думаю. Хотя от этих проверок все равно толку нет. – Так что это за пилюли?

– Нейролептики. – Вспышка молнии словно появляется от того, что он струшивает пепел. – А вы перестали видеть сны наяву?

– Я как раз пытаюсь это понять.

– Значит, уже не все так гладко. – Он встает и подходит к полке с книгами, берет одну, и мне почему-то кажется, что я знаю, какую именно. – Вы читали «Нереальность» Дика Эмильсона?

Нет, не то. Но Дик Эмильсон – писатель? что за чушь?

– Я думал, это художник.

– Это психиатр. – Крис кладет книгу передо мной, на обложке красуется сиреневый череп с цветами. – Он долгое время изучал дереализацию, и в своей книге описывает клинический случай вроде вашего.

Кажется, я вижу ее впервые, но судя по всему это не так.

– И что же он говорит?

Я открываю книгу и пытаюсь найти, кто отвечал за художественное оформление обложки – не Пьер ли Шарло? Крис облокачивается о подоконник, делает затяжку:

– После комы пациент целиком выздоровел.