Эту фотографию я никому не показывал.
Я не знал, что произошло с Ирмой. У Зарины тоже прервалась с ней связь. В веренице своих посланий дочь лишь мельком упоминала о ней. Полагаю, Ирма так и не поверила, что ролики просачивались к нам из будущего, подвело её ведьмовское чутьё, не сумело прозреть грядущее фиолетовое свечение глаз. Катастрофа для неё оказалась такой же неожиданностью, как и для всех.Тем более, что ничто этих потрясений не предвещало. Интересно, правда, почему она всё-таки назвала дочь Зариной? Для того, чтобы после выхода фильма включить её в его раскрутку, или, может быть, будущее само цепью мелких, почти незаметных регуляторных воздействий замкнуло сюжет?
И ещё мне казалось, что я, вероятно, безнадёжно тупой. Только когда в сценарии у Тимоши сверкнула неожиданная цитата, до меня стало что-то медленно доходить. Да, конечно, мир уже не спасти, но ведь можно - действительно можно - спасти отдельного человека. Да, конечно, будущее изменить нельзя, но ведь можно - действительно можно - изменить судьбу одного дорогого тебе человека?!
Вот что в конце концов до меня дошло.
Я вспоминал Алексино, где мы с Ирмой писали сценарий: тропки, усеянные иголками, хрупкий солнечный воздух, гладь озера, тихий, почти неслышный за шумом дождя голос Ирмы, рассказывающий о себе.
Когда у нас появились первые сообщения, Зарине было четырнадцать лет.
Значит, и у меня есть четырнадцать лет, чтоб изменить судьбу. Ну, хорошо, не четырнадцать, год прошёл, пусть тринадцать, всё равно - уйма времени.
Вот почему я сидел в многоголосом здании аэропорта.
Вот почему я с нетерпением ждал, когда же объявят мой рейс.
Я знал, что еду не на Балканы, не в Черногорию, не в неведомый мне город Бар.
Я еду в то время, которое ещё не существует.
Я еду в никуда.
Я еду в другую судьбу.
Я еду в будущее...