Проданный сон

ТУРКМЕНСКАЯ СКАЗКА

Особенности быта народа, одним из основных занятий которого было пастбищное скотоводство, связанное с медленными передвижениями на огромных пространствах и остановками, когда люди коротали время как могли, а также и то обстоятельство, что туркмены в прошлом почти поголовно были неграмотны, определили и самый факт широкого развития сказочного творчества, и самобытный характер туркменской сказки. Конечно, сказки рассказывались не только пастухами и не только во время остановок торговых караванов, они рассказывались в городах, где на базарах в чайханах собирались люди, в домах и юртах жителей селений, особенно в кругу женщин, стариков и детей. Перекочевки с одного места на другое, встречи с людьми иных национальностей, а еще в большей степени — историческая судьба народа, с XVI и по XIX в. связанная с историей Ирана, благоприятствовали процессу взаимного обмена сказочными сюжетами. Туркменская сказка испытала влияние соседних с туркменами народов Средней Азии, а через посредство иранского фольклора обогатилась древнеиндийскими сюжетами. Памятники древнеиндийской литературы — «Панчатантра», «Двадцать пять рассказов Веталы», «Хитопадеша», «Жизнь Викрамы», «Шукасаптати» явились источником заимствования сюжетов и мотивов для многих народов, и в том числе для туркмен. Кроме того, сюжеты туркменских сказок имеют соответствия и параллели со сказками иранскими, турецкими, азербайджанскими, дагестанскими, сказками Закавказья, калмыкскими, казахскими и многими другими. В туркменских сказках прослеживаются разнообразные напластования, одни из которых восходят к глубокой древности тюркских народов, другие несут на себе печать специфики быта и характера именно туркмен, третьи представляют собой смешение иноземных влияний.

Собирание и постепенная публикация туркменских сказок начались в начале 30-х годов нынешнего века. До этого имелись лишь единичные публикации сказок в русском переводе. Так, несколько сказок были напечатаны в 1910 г. в «Кауфманском сборнике», а в 1912 г. в журнале «Живая старина» вышло описание нескольких других сказок. В 1930 г. экспедиция Академии наук СССР, изучавшая марыйский диалект туркменского языка в районе между Мары и Байрам-Али, записала тринадцать туркменских сказок. Это была первая документированная запись туркменского фольклора. Однако текст этих сказок, записанных Н. Ф. Лебедевым, был опубликован только в 1954 г.^{1} Первый наиболее обширный сборник, составленный М. Сакали и А. Каушутовым и содержавший 50 туркменских сказок, вышел из печати в 1940 г.^{2} Следом за ним были напечатаны циклы «Мирали и Солтансоюн»^{3} и анекдоты о Кемине,^{4} представляющие собой сборники народных рассказов об Алишере Навои и анекдотов о поэте Кемине. Самое крупное издание туркменских сказок было осуществлено А. Каушутовым, Н. Кураевым и А. Тайимовым в 1959 г.^{5} Оно содержит 68 сказок, но, к сожалению, частично повторяет издание 1940 г. В том же 1959 г. вышел сборник «Народные легенды о Махтумкули».^{6}

Хотя к настоящему моменту работа по собиранию и изучению туркменских сказок далеко не завершена, тем не менее сделано уже достаточно для того, чтобы можно было судить о наиболее характерных чертах туркменского сказочного творчества.

Так же как и в сказках других народов, в туркменской сказке следует выделить три типа: 1) сказки о животных, 2) волшебные сказки, 3) бытовые сказки; к последним близко примыкают анекдоты.

Сказки о животных можно подразделить на два вида — те, в которых действуют только животные, и те, в которых животные имеют своими партнерами людей. Как правило, и первые и вторые сказки имеют моралистический характер («Как дружили две лисички», «Баран и волк», «Умный воробей»). Значительная часть туркменских сказок о животных посвящена изображению храбрости, находчивости и хитроумия таких зверей, которые по своей природе вовсе не являются ни храбрыми, ни умными, то есть торжеству домашних животных над дикими («Как коза и баран напугали волков», «Баран и волк»). Причем, так же как и в сказках многих других народов, самым изворотливым и хитрым зверем является традиционная лиса. Среди туркменских сказок о животных встречаются и такие, которые призваны как бы иллюстрировать известные пословицы («Всего лишь медведь»^{7}). В порядке определения соответствий следует отметить, что четыре сказки из предлагаемого вниманию читателя сборника имеют прямые соответствия с рассказами из «Панчатантры». Расхождения в сюжетах тех и других весьма незначительны и вызваны условиями быта простого туркмена. Так, развлекавшиеся в пруду «гаремные женщины некоего царя» «Панчатантры»^{8} в туркменской сказке превратились в женщину, «которая стирала белье», а «золотые цепочки» и «нити жемчуга» в туркменской сказке стали платком («Змея и ворона»). Герои же сказки и в индийском и в туркменском вариантах одни и те же — это ворона, змея (в «Панчатантре» — черный змей) и советчик — шакал. Иногда же при совпадении сюжетов герои разные, скажем черепаха, утка и лысуха в туркменской сказке («Трое друзей») соответствуют черепахе и гусям «Панчатантры».^{9} В туркменской сказке «Как голубка, ворона, пчела и лягушка победили слона» события развертываются вокруг голубки, которой помогают отомстить слону животные, перечисленные в названии. В «Панчатантре» же в аналогичной ситуации участвуют иные животные: воробьиха (вместо туркменской голубки), дятел, комар и лягушка.^{10} Однако замена животных, совершившаяся в туркменской сказке, не отразилась на развитии фабулы: воробьиха снесла яйца, которые разбил слон (у туркмен — слон разбил яйца голубки). Далее, животные придумали, как отомстить слону: комар должен зажужжать слону на ухо, чтобы тот зажмурился от удовольствия, — в туркменской сказке это проделывает пчела. Тогда дятел должен будет выклевать у слона глаза, тот ослепнет и пойдет, испытывая жажду, на кваканье лягушки, которая и заманит слона в яму. Вместо дятла в туркменской сказке глаза слону выклевывает ворона, все остальное аналогично «Панчатантре». Несколько больше отличается от своего индийского прототипа сказка «Как осел подружился с куланом». В индийском варианте героями сказки являются осел и шакал, а само действие более развернуто и осложнено.^{11}

По своей структуре сказки о животных имеют много общего с анекдотом: они, как правило, коротки, без развернутого зачина, фабула простая, большое значение имеет диалог, а концовка часто заключает в себе остроумный ответ.

Звери участвуют и в волшебных сказках, но здесь они играют совершенно другую роль, из главных героев они становятся второстепенными, и встреча с ними является одним из этапов странствования главного героя — человека — в поисках чудесного. Тигр, лев, змея, кошка, собака, ворон, голубь и другие выступают в роли помощников героя. При этом обычно последний сначала проявляет свои добрые чувства по отношению к зверю, и тот в благодарность оказывает ему помощь.

Мир туркменской волшебной сказки тесно связан с мифологией иранцев и арабов, что явилось результатом культурных взаимосвязей народов. Обязательные персонажи волшебной сказки — пери, дэвы, драконы, птица Симург и птица Зумруд (по-туркменски Замыр). Роль этих персонажей в туркменской сказке не отличается от той, которую они играют в арабских и персидских сказках. Однако в их облике есть и некоторые специфически туркменские черты. Например, пери в иранской мифологии — это злые или добрые духи, появляющиеся в виде прекрасных девушек. В туркменской сказке пери — это красивая девушка, обычно попавшая в плен к дэву, иногда наделенная магической силой, а иногда и нет. Изображение пери просто как девушки-красавицы несомненно связано с влиянием классической среднеазиатской поэзии, в которой «пери» стало символом женской красоты. По иранским поверьям пери могут превращаться в голубей. Подобную аналогию мы можем проследить и в туркменской сказке «Проданный сон», где пери Гюлькахкас и ее подруги превращаются в голубей. С этим мотивом связано также и участие в сказке голубя как помощника героя, но без указания, что это превратившаяся в голубя пери («Пять каландаров»). В каком бы качестве пери ни фигурировали, как волшебницы или как просто красивые девушки, они всегда помогают герою и поэтому олицетворяют собой доброе начало в сказке. Даже «злая пери» из сказки «Сын Бахаветдина-Верблюда» действует по отношению к герою вполне доброжелательно.

Все злое, угрожающее герою, сконцентрировано вокруг образов дэва и дракона. Но если в иранском фольклоре дэв — это чудовище, обросшее шерстью, с рогами, огромными глазами и носом, с когтями на руках, ногах и коленях, с копытами и хвостом, то дэв туркменской сказки воспринимается скорее как человек, только огромный, прожорливый и глупый. Иногда дэв наделяется большим числом голов («Три сына падишаха»), в других случаях есть упоминание о хвосте («Кельдже-батыр»). Возможно, однако, что рассказчику нет надобности всякий раз описывать наружность дэва, так как предполагается, что слушателям она хорошо известна. Поэтому рассказчик останавливает свое внимание главным образом на описании мощи дэва: «Когда дэв поворачивает назад, небо покрывается тучами и дует ветер. Когда ему остается день пути сюда, шумят вершины деревьев, когда же дэв сюда доходит, дрожит земля, деревья трещат и ломаются» («Караджа-батыр»). Но несмотря на свою мощь, дэв обрисован в сказках в высшей степени добродушно. Он глуп, — неповоротлив, часто труслив, его легко обмануть и убить. Дэвы не только послушны (в сказке «Сорок небылиц» дэв по приказу падишаха отказался от своих злых намерений), но и склонны помогать людям («Три сына падишаха», «Караджа-батыр»). Точно так же двойственна и природа дракона, который рисуется в виде огромной змеи. Драконы могут людям вредить (в сказке «Сирота» дракон, улегшись, перекрыл реку, и жители города, чтобы получить воду, отдают ему на съедение девушек), но могут и помогать (в сказке «Овез-лентяй» дракон из чувства благодарности к Овезу помогает ему добыть чудодейственный перстень). Эпизодически в сказках появляется образ старухи-дэва, который весьма любопытен. Так, в сказке «Проданный сон» герою помогает своим колдовством старуха-дэв, живущая в черной юрте. Этот же образ встречается в сказке «Мачеха и падчерица»: поднявшийся ветер вырывает у девушки хлопок и уносит его в черную лачугу, где живет старуха-дэв. А в сказке «Караванбаши» есть следующие строки: «Потихоньку, полегоньку, мимо черной лачужки любезной госпожи-старушки с божьей помощью идут они, идут, едут они, едут, погоняют и погоняют — и наконец добираются до города, куда направлялись». Так описывается путь каравана. Кажется очевидным, что в лице старухи-дэва туркменской сказки соединились два образа — женщины-дэва (как жены или матери дэва) из восточной мифологии и образ бабушки-громовницы туркменской демонологии. Таким образом, возвращаясь к примеру, приведенному выше, следует понимать, что караван шел, минуя опасности и стихийные бедствия. Небезынтересно сопоставить с этим лакскую сказку «Красная корова» (сюжет, аналогичный «Мачехе и падчерице»), где ветер вырывает у девушки шерсть и уносит ее в «дом ветряной Чассажи».^{12}

Народная мифология туркмен нашла свое отражение в популярной туркменской сказке «Ак-Памык» (букв. «Белый хлопок»). Героиня сказки Ак-Памык оживляет своих братьев, убитых дэвами, молоком верблюдицы Ак-Мая. Между тем «Ак-Маянын сюйди», что буквально значит «Молоко белой верблюдицы», — это одно из туркменских названий Млечного пути. В этой сказке интересен также факт смешения народных космографических представлений с мусульманскими. За то, что верблюжонок помог девушке, его мать, верблюдица Ак-Мая, превращает его в черный камень, и рассказчик восклицает: «Говорят, став черным камнем, он, бедный, и сейчас еще стоит по дороге в Мекку!» Здесь следует напомнить, что черный камень Каабы — главной святыни мусульман — имеет метеоритное происхождение.

Помимо животных, пери, а иногда и дэвов, героям туркменских волшебных сказок помогают мифические птицы Симург и Зумруд (Замыр). Эпизоды с их участием всегда одинаковы, разница только в более или менее подробном изложении. Герой спасает птенцов птицы Симург (или Замыр) от дракона (змеи) и ложится спать. Прилетает птица Симург и хочет убить героя, но птенцы рассказывают ей, что он спас их от смерти, и тогда в благодарность птица Симург помогает герою: переносит его в нужное место. По пути птице не хватает мяса, и герой сказки отрезает часть своей ноги. Птица догадывается об этом и не ест мясо, а впоследствии выплевывает его и исцеляет ногу героя. Точно в таком же виде эпизоды с птицей Симург встречаются в турецких, азербайджанских и других сказках.

Положительным героем туркменской волшебной сказки чаще всего бывает или младший сын падишаха, или сын бедняка, или сирота. Задача, стоящая перед ним, — это поиски и добывание разных необходимых ему вещей: коней, похищенных дэвом («Караджа-батыр»), прекрасной девушки («О сыне падишаха и сыне везира», «Пять каландаров»), птицы — сладкоголосого соловья («Три сына падишаха») или просто богатства («Сирота»). Чтобы достичь желанной цели, герой сказки отправляется в странствия, где его ждут разные препятствия и приключения. Сказка, как правило, оканчивается счастливо, но бывают сказки и с плохим концом («Как плешивый был батраком»). В некоторых волшебных сказках герои пускаются в путь не с заданной целью, а в силу сложившихся обстоятельств («Две сестры», «Два сына падишаха, рожденные от невольницы»), и тогда эпизоды сказки один за другим нанизываются на основной стержень — странствия героя, и в каждом из этих эпизодов у героя иная цель. Как пример характерна сказка «Сын Бахаветдина-Верблюда», где сначала сын отыскивает отца, потом идет куда глаза глядят, так как, нарушив наказы отца, он не может вернуться домой, потом в силу случайных обстоятельств путешествует с девушкой, которая принимает его за другого, и, наконец, начинает странствовать уже по приказу хана, посылающего героя на верную смерть.

Носителями злого умысла являются падишах и хан. Именно они, чтобы завладеть красивой женой героя, дают ему поручения, неминуемо ведущие к гибели. Тут-то и начинают действовать разные помощники героя, в числе которых, кроме уже упомянутых, следует отметить чудесного коня («Проданный сон»). Конь в волшебной сказке несет в себе черты коня из героического эпоса. Злые намерения часто приписываются и старшим братьям героя, которые обманывают своего младшего брата и присваивают себе его заслуги («Караджа-батыр», «Три сына падишаха»). Мотив злых братьев следует рассматривать в связи с коранической легендой о Юсуфе^{13} (библейском Иосифе) и ее использованием в литературе, как персидской, так и на тюркских языках.^{14} Вообще многие туркменские сказки испытали влияние литературы, но так как до XVIII в. не существовало туркменской письменной литературы, то речь может идти о влиянии литератур других народов Востока. В этом смысле показательна сказка «Искендер-падишах». Александр Македонский, которого религиозная мусульманская традиция считает правоверным и пророком Аллаха, — фигура чрезвычайно популярная на всем мусульманском Востоке. История Александра Македонского послужила темой для ряда поэтических произведений — на персидском языке (эпизод из «Шах-наме» Фирдоуси, «Искандер-наме» Низами и другие) и на средневековом литературном тюркском языке Средней Азии («Садди Искандари» Навои). В этих поэмах, с оговорками и без них, Александр Македонский изображался как сын иранского царя Дария II Ахеменида. Начало этой традиции было положено в глубокой древности в связи с тем, что занимать иранский престол мог только носитель фарра (божественной благодати), а это качество передавалось по наследству. Так как Александр (в действительности — сын царя Македонии Филиппа II) прочно завоевал Иран и отрицать его заслуги в жизни страны уже не представлялось возможным, то оставалось совершить только одно — включить Александра Македонского в число носителей фарра и таким образом сделать его законным преемником власти династии Ахеменидов. Поэтому была создана версия о том, что Александр якобы был сыном дочери Филиппа Македонского и Дария II Ахеменида. Тогда Дарий III Кодоман, которого победил Александр Македонский, представал как младший брат последнего, рожденный от другой матери, а сам Александр Македонский в качестве старшего брата получал право на обладание фарром и, значит, становился законным наследником власти в Иране. Эта версия, необходимая духовенству зороастризма (древнеиранской религии) в его политике, дошла до нас как легенда в передаче ряда авторов, а также была использована (Фирдоуси) или просто изложена (Навои) в указанных выше поэмах. Популярность Александра Македонского среди народов Востока объясняется также и тем, что упоминание о нем вошло в Коран. Поэтические произведения об Александре Македонском, естественно, являются плодом творчества поэтов, каждый из которых расцвечивал легенду сообразно своему вкусу, таланту и существовавшей литературной традиции. Поэтому с течением времени легенда о происхождении Александра Македонского отошла на задний план, уступив место самой его личности, которую восточная традиция представляет как идеального государя, наделенного мудростью, правдолюбием и гуманностью. Туркменская сказка «Искендер-падишах» весьма скупа на побочные мотивы, вернее, все то, что не связано с версией о рождении Искендер-падишаха, привнесено условиями жизни рассказчика. Основная линия сюжета сказки заключается в том, что Дараб-падишах (Дарий II) отнимает у Пилкуса-падишаха (Филиппа Македонского) дочь и женится на ней. Затем по оговору своих приближенных он отсылает жену к ее отцу. Та по дороге родит сына — Искендера и бросает его в развалинах. Искендера кормит коза и охраняет дракон. Потом его находит и воспитывает нищая старуха. Случайно мать узнает своего сына, и Искендер-падишах становится наследником Пилкуса-падишаха. В это время умирает Дараб-падишах, и ему наследует его сын — Дара-падишах (Дарий III). На требование уплаты дани Искендер просит передать: «Нынче курочка, что несла золотые яички, стала петухом», и отказывается платить дань Даре-падишаху. Вспыхивает война, в результате которой Искендер побеждает войско Дары-падишаха. В последний миг перед смертью Дары-падишаха (его отравляют приближенные) Искендер узнает своего родного брата. Отравители-везиры несут заслуженное наказание. В таком виде туркменская версия легенды об Александре является весьма точным пересказом ее арабских версий, дошедших до нас в изложении Динавари (VIII в.) и Табари (X в.).^{15} Таким образом, становится ясно, что для туркменского сказочника не существует исторической личности Александра Македонского, но существует вымышленный образ Искендер-падишаха, отработанный в течение веков фантазией литературы и фольклора.

Влияние литературных источников на сказочное творчество туркмен сказалось и в общей композиции сказок. Например, сказка «Караванбаши» построена по типу обрамленной повести — жанра древнеиндийской литературы, впоследствии получившего широкое распространение в литературах средневекового Востока и Запада. Особенность этого жанра в том, что несколько рассказов, вполне самостоятельных, обрамляются единой рамкой — сюжетом, который может быть не связан со вставными рассказами, и тогда рамка выполняет декоративную функцию, но может также составлять единое целое с рассказами, которые в нее вкраплены. В сказке «Караванбаши» главный сюжет — это ссора сына караванбаши со своим отцом, его уход из дому и скитания, во время которых сыну караванбаши помогает советами попугай. В эпилоге сын караванбаши женится на дочери падишаха. В этот сюжет вкраплены две вполне самостоятельные сказки, причем одна из них является изложением истории о трех женихах из сборника «Двадцать пять рассказов Веталы».^{16} Несомненно, что композиция сказки «Караванбаши» испытала влияние индийского сборника «Шукасаптати» («Семьдесят рассказов попугая») или, вернее, его персидского и турецкого переводов («Тути-наме», что значит «Книга попугая»).

Анализ турецкой сказки привел исследователей к выводу, что чем дальше от города, тем меньше в сказке волшебного, сверхъестественного.^{17} Этот вывод справедлив и для туркменской сказки. К этому следует добавить, что чем ближе к жизни селений, тем меньше влияния литературы, тем проще композиция и язык сказок. Волшебные превращения в туркменских сказках занимают очень незначительное место, таких сказок, где все было бы построено на превращениях героя, мало («Сорок небылиц»). Значительно чаще встречаются сказки, насыщенные эпизодами битв героя с дэвами и драконами, что можно квалифицировать как отголоски героического эпоса. Волшебный аксессуар сказки расширяется за счет введения чудесных предметов: яблоко, которое сохнет, если с героем случилось несчастье, кубок, из которого достаточно выпить воды, чтобы излечиться, летающий ковер, чудесная скатерть (скатерть-самобранка), осел, из которого вместо навоза сыплется золото, сундучок, откуда выскакивает человек с дубинкой, перо птицы Симург, чудодейственный перстень и т. д. — то есть набор волшебных предметов, имеющихся в сказках многих народов, в том числе и русского.

Замечательна связанность туркменских волшебных сказок с жизнью и бытом народа. О чем бы в них ни говорилось: о городе китайского «падишаха» или о какой-нибудь вымышленной стране, куда героя сказки забросила судьба, — всюду неизменно будет присутствовать упоминание о пустынях и безлюдных степях, о горах и долинах, о ветрах, пыльной буре, одиноких чинарах, о караван-сараях и мечетях. Редко попадаются описания садов. Падишахи зачастую изображаются как жители селений, приобретая облик сельского богача (квинтэссенция такого описания — бытовая сказка «Как падишах с женой сидели у дверей»). Весьма умело, а подчас и неожиданно сказка оснащается реалистическими деталями (любовник, прятавшийся в яме для муки, стал похож на мышь, попавшую на кендирик — кусок ткани, на котором просеивают муку и месят тесто; хан, влюбившийся в чужую жену в то время, когда она натягивала серпик, то есть закрывала дымоход в юрте специальным куском войлока; хвост дракона, похожий на шерстяной мешок; чудесная птица, которую прятали за юком, то есть за сложенными горкой одеялами и подушками в юрте и др.).

Иногда же рассказчик, чтобы подчеркнуть необычность, удивительность быта чужой страны, вводит в сказку детали, которые взяты не из быта той страны, а сообразуются с собственными представлениями рассказчика о чудесном. Так, дочь китайского «падишаха» появляется на улице в карете со стеклянными окнами («Пять каландаров»). Можно при этом заметить, что даже дом со стеклянными окнами был для туркмена признаком богатства («Щедрый и Скупой»).

Ряд волшебных сказок содержит такое малое количество волшебного, что по существу они могут считаться скорее бытовыми сказками с фантастическим элементом. Например, в сказке «Пастух-богатырь» пастух, победив дэва (единственное упоминание волшебного), решает бросить свое занятие и становится профессиональным борцом. Другую сказку — «Эсен» следовало бы отнести к бытовым по категории «рассказов о простаках» (или глупцах), но в ее конце введен мотив превращения героя старухой колдуньей в собаку и рассказана история об освобождении героя от колдовства. Эпизоды эти кажутся в сказке чужеродными. На границе между волшебной и чисто бытовой находится и сказка «Как плешивый был батраком».

Туркменские бытовые сказки разделяются на два рода: это сказки-новеллы о невзгодах и приключениях героев и героинь и сказки-сатиры, в которых осмеиваются разные человеческие пороки: глупость, жадность, лицемерие и вероломство. И в той и в другой категории бытовых сказок положительными персонажами являются батраки, дайхане, пастухи, иногда девушка или женщина. Отрицательными персонажами являются: мулла, ишан, бай, кадий, иногда падишах и везир. Так, в сказках-новеллах «Девушка, достигшая своей цели», «Мулла с отрубленным носом», «Умная женщина» изображается цепь приключений, в результате которых девушка торжествует над недругами благодаря честности, уму и благородству, а женщина добивается своего с помощью ловкости и хитроумия. Во всех трех сказках в неблаговидном свете предстают мулла, кадий, бай, везир и падишах. Особенно неприглядно изображается духовенство («Ишан и золото» и другие). Сказка «Как три брата нанимались в батраки» представляет собой сатиру на глупого и жадного бая, который в конце концов расплачивается за свое жестокое отношение к батракам.

Среди туркменских бытовых сказок существуют циклы, сгруппированные вокруг какого-нибудь известного имени. Например, известен цикл сказок «Мирали и Солтансоюн», где действие развертывается вокруг Алишера Навои и его современника правителя Герата Султаи-Хусейна Байкары (см. Словарь, Солтансоюн). Несмотря на то что сказки этого цикла изображают реальных исторических лиц, в них почти нет исторической достоверности. Знаменитый поэт Средней Азии Алишер Навои предстает как легендарный герой, он обладает мудростью, великодушием, удивительной щедростью и необычайным даром слова, который проявляется, как правило, в остроумных и находчивых ответах. Эта черта сближает рассказы о Мирали с популярным жанром на Востоке — с анекдотом. Другой подобный цикл образуют «Народные легенды о Махтумкули», знаменитом туркменском поэте XVIII в. И наконец, существует цикл рассказов еще об одном туркменском поэте-классике Кемине (первая половина XIX в.). Рассказы о Кемине имеют характер типичного анекдота, причем многие анекдоты с именем Кемине являются пересказом анекдотов о Ходже Насреддине. Но последние бытуют в Туркмении и самостоятельно, с той только разницей, что Ходжа Насреддин называется в них Эпенди. Помимо анекдотов, связанных с историческими личностями — Навои, Махтумкули и Кемине, а также широко распространенного на мусульманском Востоке собрания анекдотов о Насредди-не-Эпенди, в Туркмении существует множество других анекдотов, героями которых являются четыре брата-глупца (Джаппаклар или Джанбаклар), Эсен-Полат и Кары. Все анекдоты этих циклов можно разделить на две категории. Это анекдоты обличительные, высмеивающие судей, духовенство и богачей, и анекдоты развлекательного характера, призванные просто рассмешить слушателя (например, «Три товарища», «Драчливый человек», «А мы не верим»). Несколько особняком от всех стоят сказки об Алдаркёсе (Безбородый обманщик), который является героем как бытовых, так и волшебных («Алдаркёсе, дэв и лиса») сказок, образующих особый цикл похождения хитреца.

Во всех туркменских сказках есть одна общая черта. Это более или менее отчетливо звучащий мотив назидания. Он заметен и в сказках о животных («Баран и волк» и др.), в волшебных сказках («Советы старого отца», «Щедрый и Скупой», «Сын пастуха», «Умный дайханин») и особенно ясно звучит в бытовых сказках («Правдивый юноша», «Изгнанный везир», «Девяносто мешков» и др.). Положительные герои сказок несут в себе заряд добродетелей, сумма которых определяет моральный облик народа. Герои сказок бескорыстны (всегда отказываются от награды), миролюбивы (не хотят нападать даже на дэва, когда он спит), склонны к прощению (не всегда чинят расправу над своими обидчиками, не желая уподобляться им), неизменно почтительны со старшими. Жестокость в сказках всегда связана только с возмездием. Бай поплатился всем, потому что был бесчеловечен («Как три брата нанимались в батраки»), рабыню и всю ее семью постигло возмездие за обман и коварство по отношению к несчастной героине («Две сестры»). Мораль сказки часто выражена пословицей, например: «Не поджигай — обожжешься, не копай — сам упадешь» («Сын пастуха»), или: «Огонь сначала на себе испробуй; не обожжет — тогда уж на другом» («Как три брата нанимались в батраки»), или: «С сильным не борись, с быстрым не беги наперегонки» («Дыни в подарок»).

Пословица в туркменских сказках употребляется часто, и ее роль в композиции сказки весьма разнообразна. Чаще всего пословица призвана сделать ситуацию или действие более наглядными; например, дочь падишаха, выйдя замуж за героя сказки («Овез-лентяй») и зная, что ее вероломный отец-падишах не оставит их в покое и поэтому им нужно уходить, говорит: «Две бараньи головы в одном котле не варятся». Другой случай — это намек на пословицу. Так, героиня сказки «Мулла с отрубленным носом», встретившись с падишахом, говорит: «Не трогай мой огонь», намекая на пословицу: «Тронешь огонь — погаснет, тронешь соседа — откочует». Таким же намеком на пословицу является и вся сказка «Всего лишь медведь», о чем уже говорилось выше. Кроме того, пословица может быть как бы девизом сказки. Примером тому может служить сказка «Сын пастуха», заключительный эпизод которой обыгрывает пословицу: «Не поджигай — обожжешься, не копай — сам упадешь». Ее припомнил в трудных обстоятельствах злобный бай, которому, как бы прочтя его мысли, ответил пастух: «Ты сам вырыл яму, в которую попал…». Более сложным примером употребления пословицы как девиза является сказка «Умный дайханин». Само название сказки имеет очень отдаленное отношение к ее содержанию. В целом сказка иллюстрирует мысль «не посягай на чужое», но состоит из двух совершенно самостоятельных сюжетов. В первом из них юноша молит о прощении за чужое, нечаянно съеденное им яблоко, второй сюжет известен в сказках других народов под названием «Человек и змея» (лакская) или «Бедняк и змея» (азербайджанская). Вторая часть имеет свою собственную идею: можно ли отвечать злом на добро? Чтобы объединить обе части сказки, рассказчик вводит пословицу «Не бери того, чего не оставлял», вложенную в уста мальчика, который помог старику избавиться от змеи, отвечающей на добро злом. Таким образом, оба сюжета оказываются связанными воедино.

Из композиционно-стилистических особенностей туркменских сказок следует отметить формулы зачина, перехода внутри сказок и концовок. Начинаются сказки стереотипно: «Было ли не было, жил один…», или в несколько более развернутом виде: «Было ли не было, в старые времена…» и т. д. Сказки о животных, так как они вообще короче других, часто начинаются прямо: «Однажды» и т. д. Иногда зачин в них вообще отсутствует, что, впрочем, может быть и в других типах сказок. При переходе повествования от одного героя сказки к другому обычно употребляются следующие формулы: «О ком теперь пойдет речь? Теперь речь пойдет о…» Или: «О ком теперь послушать новостей? Послушай-ка о…» и т. д. Иногда вопрос не ставится, а прямо говорится: «Теперь послушайте вести о…» и т. д. О странствованиях героев говорится: «Коротко ли он шел (ехал), долго ли он шел (ехал) — и наконец дошел до…» Иногда формула расширяется добавлением: «…пересекая дороги, пересекая пустыни…» и т. д. Иногда такая формула осложняется метафорическим сравнением: «Как ветер в песках, как поток в горах, как вихрь и буря, коротко ли, долго ли они мчались и…» В других случаях указание на время («коротко ли, долго ли») опускается, а просто говорится: «по дорогам, по пустыням (то есть по бездорожью), по горам и по долинам добрались они до…» и т. д. Значительно более пространны концовки. Например: «Я тоже нес с того пира миску плова и большущую, кость. Но вдруг по дороге споткнулся — плов по земле рассыпался. А кость пес Акбилек утащил. Так я голодным и остался». Другой вариант: «На том пиру и я был. И досталась мне на том пиру большая кость. Принес бы я ее вам, да пес Алабай выхватил ее у меня из рук и убежал». Некоторые сказки оканчиваются раешником: «Хорошему — исполнение желания, дурному же — позор в наказание. Хотя зачем ему с ним оставаться, и его пусть исполнится желание». Или: «Печенка была — на дно пошла, легкие были — они переплыли. А те, что влюбились, своего добились». Более короткий вариант: «Она, печенка, потонула, а мы, легкие, остались». Некоторые сказки заканчиваются еще лаконичней: «Была друзьям радость, а врагам — погибель». Стереотипны также и приемы описания женской красоты. Наиболее пространный вариант выглядит так: «…назвать бы ее луной, да рот у нее есть, назвать бы солнцем, так есть у нее глаза, брови как калам, зубы — ожерелье, талия тонкая, волосы словно гиацинт, щеки — яблоки, а губы как полураскрытая фисташка». Набор сравнений здесь несет отпечаток влияния классической поэзии. Стереотипны также ответы дэвов героям: «Если бы ты не поздоровался со мной, я бы тебя проглотил (съел)», и описания опасного места, куда попал герой: «птица сюда залетит — крыльев лишится, кулан забежит — копыт лишится». Повторяемость эпизодов в сказке обычно троекратная. Из других чисел наиболее часто встречаются 7 и 40.

Особенность композиции туркменских сказок состоит в том, что характеристика героя ведется по эпизодам, и в каждом из этих эпизодов герой называется по-разному. Редко, когда герой наделяется именем и под этим именем действует с начала до конца сказки («Эсен»). Даже в сказке, носящей имя главного героя («Караджа-батыр»), оно появляется только в середине повествования, до этого говорится: мальчик, сын падишаха, юноша. Характерный пример — сказка «Человек, который понимал язык животных». Здесь в начале, при упоминании пророка Сулеймана, герою сказки дается имя — Ораз, далее в эпизоде с быками он называется «хозяин» и в заключительном эпизоде с любопытной женой — «муж». Это наблюдение приложимо и к другим туркменским сказкам. Другой особенностью является повторяемость в сказке каких-либо предметов и ситуаций — речь идет не о традиционных повторах, что может быть только осознанной задачей творчества, а об известном автоматизме мысли, когда рассказчик, по-видимому, не слишком утруждая себя, возвращается к уже использованной ситуации. Например, в сказке «Эсен» в разных эпизодах два раза фигурируют злокозненные женщины, два раза — крыша, куда забирается герой в своих приключениях, два раза — кружка воды.

Особенностью туркменских сказок является также огромное количество диалогов и прямой речи. Некоторые сказки почти сплошь построены на диалоге. Иногда сказку сопровождают незатейливые стихотворные отрывки. Язык сказок по большей части прост, в нем нет ни витиеватости, ни чрезмерной цветистости выражений, что достаточно характерно для литератур мусульманского Востока.

Перед читателем подлинная туркменская сказка с ее разнообразием сюжетов и мотивов, с ее местами наивным изложением событий, с характерными мелкими неувязками, проистекающими от необработанности устной передачи текста.

Большинство сказок предлагаемого сборника переводится на русский язык впервые. Остальные сказки уже публиковались на русском языке в изданиях 1948,^{18} 1955^{19} и 1963^{20} гг. Однако следует сказать, что предыдущие издания, в особенности два последних, допускали сильную литературную обработку туркменских сказок. Убирались места, которые, как казалось переводчикам, могли не понравиться читателю, потому что отражали чуждый быт и представления, добавлялись различные украшения, чтобы сказка выглядела более литературной и не была чрезмерно лаконичной, как в подлиннике, наконец, допускались целые вставки придуманных переводчиками эпизодов (например, сказка «Яртыгулак» в издании 1963 г.). В результате мир туркменских сказок представал как бы в искривленном зеркале: на самобытный стиль и фантазию туркменского сказочника наслаивались субъективные вкусы переводчиков. Между тем очарование народной сказки заключено не только в хитросплетениях сюжета, но и в тех чертах непосредственности, простодушия, которые свойственны именно данному народу, а у другого народа выглядят иначе. Суть перевода не в том, чтобы сделать фольклор одного народа более похожим на привычные образцы из другого, скажем русского, фольклора, а в том, чтобы сохранить его в полной неприкосновенности. Такой попыткой и является настоящий перевод, предлагаемый русскому читателю.

И. Стеблева