Продолжение легенды

I

Достигнув преклонного возраста, Пьер Робийяр начал жалеть, что у него нет сына. Полин и Элалия не имели детей, и теперь он все чаще вспоминал о младшей любимой дочери Эллин. Дети были только у нее, вышедшей замуж за этого безродного ирландца, который погубил ее. Он знал от дочерей о смерти Эллин и винил во всем не войну, а Джералда. Впервые ему захотелось увидеть свою внучку, которая жила в Атланте.

– Бог не простит мне гордыни, – размышлял старый Пьер.

И он написал Элалии, чтобы они с Полин непременно привезли Скарлетт.

– Тьфу ты, имечко-то, какое, не произнесешь! – подумал дед, дописывая письмо.

Когда Пьер увидел Скарлетт, ему показалось, что Соланж входит в комнату, та же волнующая походка, только ростом чуть меньше и худее.

– Ваша внучка, отец! – робко представили ее тетушки.

– Слава богу, не похожа на ирландца, – обрадовался дед, а Скарлетт вскипела. Как смеет этот злобный старик оскорблять ее любимого отца?

– Вы правы, внешнего сходства нет, зато мне удалось унаследовать его нрав, чем очень горжусь. Мистер О’Хара был истинным джентльменом, любил детей, боготворил жену, и его все уважали. Если бы не война, мы и сейчас были бы счастливы.

Она старалась говорить спокойно, с достоинством, но глаза ее сверкали, как лезвия ножей. Тетушки, сраженные смелостью племянницы, притихли, они никогда не возражали отцу. Старик тоже молчал, любуясь внучкой.

– Моя кровь, – заключил он и пригласил ее в свою комнату перед ужином.

– Сколько тебе лет, Скарлетт? – спросил Пьер скрипучим голосом, когда они остались одни.

– 28, дедушка, – ответила задумчиво Скарлетт.

–У тебя есть дети? Ах да, мальчик, – вспомнил дед, – ты же приезжала с ним.

– Есть и девочка от второго брака.

– Твой второй муж из Чарльстона?

– Нет, он был из Атланты и тоже погиб. Из Чарльстона – мой третий муж, Ретт Батлер.

– Трижды замужем, даже в этом сходство с бабушкой, – оживился дед. – Помнится, я был знаком с какими-то Батлерами, давненько, правда. А почему муж не приехал с тобой?

– Вы его не приглашали.

– Такой гордый, что он богат, образован, из хорошей семьи?

– Да, все так, – коротко ответила Скарлетт, ей не хотелось говорить о Ретте.

– От него у тебя нет детей?

– Теперь уже нет. Прошлой весной наша с ним дочь погибла, а с нею – и наш брак, – призналась Скарлетт, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы.

– Вы развелись?

– Пока нет.

– Значит, в Атланте тебя ничего не держит? – продолжал Пьер. – Элалия писала, что у тебя магазин, что ты сама им управляешь.

– Есть еще салун. Были лесопилки, муж заставил продать.

– Скарлетт, я уже не в силах вести свои дела, а передать мне их некому. Я бы хотел, чтобы ими занималась ты. Переезжай в Саванну, и Чарльстон будет ближе к тебе.

Дед действительно нуждался в помощи. Дом был большой и очень красивый, таких и в Новом Орлеане немного найдешь. Жили здесь когда-то богато, и это чувствовалось в солидной обстановке в стиле французского ампира, в сверкании люстр и хрусталя. Но на всем лежала, несмотря на чистоту, печать запустения, отсутствия жизни. Если бы Скарлетт не пережила недавно одиночества в своем богатом доме, она не поняла бы деда, но теперь знала, чего ему не хватает. Ей стало жалко его – живет одинокий старик, никому не нужный; слуги, наверное, обкрадывают его, вон как злобно смотрит на нее камердинер.

– Я подумаю, дедушка, но не будет ли вам в тягость мое присутствие? Вы привыкли жить один, я тоже. Моя самостоятельность может не соответствовать вашим представлениям о поведении женщины.

– У тебя, что, куча любовников?

– Матерь божия! Как вы могли такое подумать? – удивилась Скарлетт. – Конечно, нет.

– В наше время так было принято, – пояснил дед. – Неприлично было не иметь любовников и любить своего мужа.

– Надеюсь, бабушка любила вас?

– Всякое бывало. – Она любила жизнь. А ты что любишь?

– Деньги. После войны мне пришлось работать в поле до кровавых мозолей наравне со слугами, чтобы не умереть с голоду самой и всей семье. Я вышла замуж во второй раз, чтобы получить триста долларов и заплатить налог за Тару. В третий раз мне удалось выйти за самого богатого человека в Атланте. Не испугает ли вас, старого аристократа, все это?

– Я не из пугливых, – ответил дед.

– Дети будут бегать по дому, хотя они у меня тихие и послушные.

– Дети – это всегда хорошо, – призадумался старый Пьер. – Жаль только, что они не носят фамилию Робийяров, ну да это можно исправить.

Скарлетт не очень поняла, что он имел в виду, но уточнять не стала.

На день рождения деда приехали его родственники из Нового Орлеана. Среди них выделялся молодой человек лет двадцати, высокого роста, с длинными темными волосами, благородными чертами лица, удлиненным носом, таким же, как у Пьера, очевидно фамильным. Он напомнил Скарлетт Чарльза Гамильтона восторженными взглядами больших выпуклых карих глаз под темными полукружиями четких бровей, робкими манерами, смущением. Он краснел всякий раз, когда обращался к ней.

Анри Робийяр, так звали молодого человека, родился в Париже в преуспевающей образованной семье. Его отец, Огюст, управлял французским отделением крупного банка, основанного в Италии дедом Рене, братом Пьера Робийяра. Мать Анри была родом из французской семьи, обосновавшейся в Новом Орлеане. Она умерла, когда мальчику было тринадцать лет.

Он с успехом окончил школу, однако, больше всего на свете любил рисовать. Отец не противился занятиям сына живописью, и Анри много времени проводил в Лувре, копируя там работы старых художников. Побывали они и в Италии, где юноша познакомился с работами великих мастеров эпохи Ренессанса. Тихая, спокойная жизнь его была прервана разразившейся в 1870 году Франко–Прусской войной, и отец отправил юного художника к американским родственникам. Потом была Парижская коммуна – Анри пришлось еще задержаться в Новом Орлеане. Теперь, наконец, он возвращался домой, заодно посетив Саванну, чтобы познакомиться с братом своего деда.

Когда тетушки собрались ехать домой, Скарлетт сообщила им, что остается в Саванне. Она уже начала разбираться в делах так, что управляющий не раз вылетал в бешенстве из ее кабинета. Дед только смеялся и поощрял внучку во всех ее начинаниях.

Старого Робийяра раздражали старшие дочери своей покорностью и бесцветностью – никто из них не унаследовал характер и темперамент Соланж, которая навсегда осталась для него идеалом женщины. И вот теперь все его надежды были связаны с внучкой.

– Хотя и она вряд ли в бабушку, – сомневался он. – Почти месяц рядом с нею неотлучно находится красивый молодой человек, и они все еще не любовники.

Анри помогал Скарлетт учить язык, его молодость заставила помолодеть и ее, и даже деда, все в доме оживилось. Дни текли весело и беззаботно, как в Таре, как будто она вернулась в свою юность, и смех ее снова звенел, как серебряные колокольчики. Давно она не чувствовала себя такой живой и свободной. Оказывается, она, по-прежнему, может нравиться и радоваться жизни. Анри рисовал ее, особенно хороши были несколько рисунков Скарлетт в национальных ирландских костюмах – ярких юбках и полосатых чулках. Они вместе ходили к ее ирландским родственникам, и она очаровывала всех подряд как в былые времена.

– Я смотрю, молодые люди, вы слишком увлеклись Ирландией, и забыли, что род Робийяров обязан своим происхождением Франции, – напомнил дед. – Попытайся, внученька, сегодня вечером побыть французской аристократкой.

Он позвал свою любимую служанку – мулатку Джаннину, которая давно жила в доме и помнила еще бабушку Соланж.

– Нина, наряди девочку к ужину в платье бабушки, сделай ей высокую прическу по той моде, украшения, а мне приготовь мой мундир.

Скарлетт слегка побаивалась этой служанки, которая вела себя как хозяйка, но надев платье, все-таки взмолилась:

– Не могу же я выйти к столу совсем голая.

Мулатка засмеялась.

– Ваша бабушка выходила и не только к ужину, на бал, так еще и рубашку увлажняла, чтобы лучше прилипала к телу. Вам не надо стесняться, я подобрала рубашку совсем не прозрачную, а грудь прикроем косынкой.

– Как простолюдинка нарядилась, – воскликнул дед, увидев косынку, и сам надел вместо нее тяжелое ожерелье из старинных изумрудов.

– Вот… теперь хоть на бал ко двору, – удовлетворенно крякнул Пьер. – Танцевать умеешь?

– Еще как! – засмеялась Скарлетт и закружилась на узорчатом паркете, – жаль, нет музыки. У кузена О’Хара – музыка есть, и живут они весело.

– Так пригласи их к нам, я думаю, они не только рил пляшут.

С этого вечера дед много говорил о Франции, рассказывал о своем роде, восходившем к средневековым всадникам. Как многие дворяне, они сохранили лишь воспоминания о замках и землях предков, обходясь жалованием от службы королю. Преданность королю, отвага, верность слову – вот, чему учили Робийяры своих сыновей с детства, как и фехтовать, ездить верхом, разбираться во всех видах оружия. Трудно проследить, кто первый в семейной родословной воспользовался благородной статью, чтобы соединить дворянское происхождение с богатством, но уже давно их род служил королям не только шпагой, но и финансами.

К началу революции 1789 года братья Робийяры, Пьер и Жан, оба роялисты и католики, были очень состоятельными. Приверженность королю стоила жизни Жану, а Пьеру пришлось вместе со своей молодой женой и детьми перебраться в Италию. У него было три сына и дочь, старшего по традиции звали, как и отца, Пьером. Он помнил, как толпы людей стекались со всех улиц Парижа и двигались куда-то с криком «Версаль», а мать уводила его от окна и прятала под кроватью от шальной пули.

Это было очень страшное время не только для Франции. Все столетие Европа сотрясалась от грохота орудий, войн, революций, погромов и разгульного веселья между этими событиями. Но именно Французское королевство изменило лицо мира, Людовик XVI, старавшийся быть «просвещенным» монархом и присоединившийся с частью аристократов к революции, закончил свою жизнь на гильотине. Впрочем, как и те, кто пришел к власти вслед за ним.

После падения Бастилии 14 июля королевство было мгновенно охвачено огнем революции. Крестьяне захватывали замки своих сеньоров, жгли долговые расписки, отказывались выполнять старинные повинности – «третье сословие» брало власть в свои руки, требуя заставить дворян и священников платить налоги. Именно они – крестьяне, предприниматели, ремесленники, работники мануфактур несли непосильное бремя налогов, за счет которых содержались королевская семья, двор, органы власти, армия и флот.

26 августа 1789 г. Учредительное собрание приняло «Декларацию прав человека и гражданина», первая статья которой гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Декретом от 19 июня 1790 г. было отменено наследственное дворянство, титулы и гербы.

Часть «дворянства шпаги», «дворянства мантии» и крупных предпринимателей, именовавших себя «гражданами», были удовлетворены произошедшими изменениями. Наиболее энергичные из них сумели обогатиться, несмотря на кризис, обесценивание денег, голод, конфискацию земельных владений и хотели только одного – прекращения дальнейшего нарастания революции. Но остановить события не смогли ни якобинская диктатура, ни «великий террор», и взоры политиков все чаще обращались к армии в поисках нового диктатора – «сильной шпаги», который смог бы предотвратить и реставрацию монархии, и возвращение к власти сторонников Робеспьера. Такой фигурой стал дивизионный генерал Бонапарт, рожденный не только воевать, но и властвовать, а потому возложивший на себя уже в 1804 году корону императора французов, спустя всего лишь десяток лет после кровопролитных битв за свободу и равенство.