Проект Омега

37

Моей головой как будто играли в футбол, пинали ее весь матч шиповками, и уже раздался финальный свисток.

Сердце прыгает, дыхание рваное, и каждая мышца болит нестерпимо. Что происходит, не понимаю. Одно ясно — дело плохо.

Открыла глаза.

«Плохо» — в данной ситуации такое чудовищно неадекватное слово, что, считай, дорогой читатель, оно из другого языка. Языка наивных идиотов.

Я пристегнута к металлической кровати десятком кожаных ремней. Запястья, щиколотки, и по всему телу.

А рядом еще кровати.

С усилием поднимаю голову, подавив накативший приступ тошноты и давясь собственной рвотой.

Слева от меня так же пристегнут к железной койке Газман. Неровно дышит и дергается во сне.

Дальше, рядом с его койкой, постанывая, начинает просыпаться Надж.

Поворачиваю голову направо. Там Игги. Лежит без единого движения и невидящими глазами смотрит в потолок.

За ним Клык. Молча, с упрямым и злым лицом, напрягается всем телом, стараясь ослабить ремни. Замечает на себе мой взгляд. На долю секунды лицо его чуть смягчается и по губам пробегает слабая улыбка.

— Ты живой?

Он коротко кивает и, слегка мотнув головой, переводит взгляд на стаю.

На мгновение опускаю веки, мол, вижу и понимаю. Но ситуация хреновая. Едва заметным движением головы он показывает мне на койку через проход напротив. Тотал! Даже его эти гады привязали. Маленькие лапки в ремнях, в теле ни признака жизни. Если бы не редкие судорожные подергивания, я бы сказала, что он умер. Шкурка в парше, а вокруг носа и пасти грязные проплешины.

Осторожно перекатывая голову — только бы не встряхнуть и без того воспаленный мозг — пытаюсь осмотреть помещение. Это палата или камера? Белые кафельные стены. Без окон. По-моему, за койкой Надж дверь. Но я не уверена.

Игги, Клык, Газман, Надж, Тотал и я.

Ангела здесь нет.

Затаив дыхание, напрягаю мышцы и силюсь разболтать ремни. И тут до меня доходит: запах! Химический, лабораторный запах антисептика, спирта, пластиковых трубочек и металла, запах, преследовавший меня каждый день все первые десять лет моей жизни.

В ужасе смотрю на Клыка. Он вопросительно поднимает брови.

В бесплодной, против всякого здравого смысла, надежде, что это не так, но с отчаянно ясным осознанием того, что иначе и быть не может, я одними губами произношу:

— Это Школа.

Он обводит взглядом глухие стены, потолок, кровати, принюхивается, и я понимаю — он тоже узнал. В его лице я читаю наш приговор.

Мы снова в Школе.

38

Школа — страшное, дьявольское место. Четыре последних года мы только и делали, что пытались отсюда выбраться, сбежать, освободиться. Пытались вычеркнуть ее из своих жизней, из памяти. Школа, место, где над нами ставили эксперименты и проводили опыты, где нас приучали сидеть в клетке и плясать под их дудку. После проведенных здесь лет я никогда не смогу спокойно видеть людей в белых халатах, буду вечно содрогаться при виде собачьего контейнера в витрине зоомагазина, а мой мозг будет входить в штопор от одного вида учебника по химии.

— Макс? — через силу сипит Газзи.

— Что, мой мальчик? — я из последних сил стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.

— Где мы? Что происходит?

Мне не хочется говорить ему правду. Но пока я подыскиваю какую-нибудь правдоподобную ложь, реальность прорывается в его сознание, и он потрясенно на меня смотрит. Вижу, в глазах у него написано: «Школа». Единственное, что мне теперь остается, это утвердительно кивнуть. Он бессильно падает головой на плоскую железную койку. Его некогда пушистый белокурый хохол теперь похож на пыльный свалявшийся клок шерсти.

— Эй! — очнулся Тотал и робко и нелепо пытается негодовать. — Я требую адвоката!

Но это только слабая тень его всегдашней воинственности. Невысказанная тоска и боль — вот что звучит теперь в его голосе.

— Какой у нас теперь запасной вариант? План Б? Или В, или даже Я? — спрашивает Игги. Он, скорее, безжизненно шелестит, чем говорит. И я понимаю: он уже сдался, поставил на своей жизни крест. И теперь только ждет конца.

Откашливаюсь, прочищая горло и призывая на помощь жалкие остатки своего былого авторитета:

— Конечно, есть. План всегда есть. Во-первых, освободиться из этих ремней.

Чутье подсказывает мне, что Надж тоже очнулась, и я перевожу на нее взгляд. Ее большие карие глаза исполнены горечи. Сжав зубы, она из последних сил сдерживает дрожь. Здоровый фиолетовый синяк раскрасил ей щеку, а на руках просто нет живого места — сплошные следы побоев. Почему я всегда думала о ней как о ребенке? Как о Газзи или Ангеле. Почему она всегда была для меня «младшенькой»?

Она ЗНАЕТ, и это знание написано в ее глазах. Это от него она вдруг сразу на десять лет повзрослела.

Она знает, что мы кубарем летим в пропасть, что у меня нет никакого плана. И что у нас нет надежды.

Такая вот петрушка.

39

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем открылась дверь. Руки уже затекли и онемели, а ноги еще пока только покалывает горячими иголками.

С подносом в руках входит маленькая седая женщина в белом халате — чья-то бабка-злодейка.

Новые ароматы заглушают лабораторно-больничный запах хлорки.

Кабы только было возможно не дышать! Но благоухание бьет в нос, и от него никуда не деться.

Старушонка сладко улыбается и направляется прямиком к моей койке.

Макс, возьми себя в руки.

Не подумай, дорогой читатель, это не Голос — это я сама с собой разговариваю. Голос исчез после схватки в пустыне. Дезертир проклятый!

Стараюсь напустить на себя беспечный вид, подходящий четырнадцатилетнему подростку-мутанту, намертво прикрученному к железному топчану в адской садистской клинике.

— Классное изобретение, — спокойно отпускаю я ей. — Пытка домашними пирожками с яблоками. Это ты сама придумала? Премию тебе уже выписали?

Она заметно смущается, но очень старается скрыть свое замешательство:

— Мы просто думали, может, вы проголодались? Смотри, горяченькие, только-только из духовки.

Она слегка повела подносом из стороны в сторону. Понюхайте, мол, все, как сладко, ванилью и корицей, пахнут разложенные на подносе пирожки.

— Значит, психованные злобные генетики заделались заботливыми родственничками и решили поделиться с мутантами объедками с барского стола? Постыдились бы лучше!

Тетка, похоже, удивилась моему напору, а я чувствую, как от гнева кровь быстрее потекла у меня в жилах.

— Начислю вам, так и быть, очков за этот карцер. И за койку железную, и за ремни, которыми вы нас к ним прикрутили. Но с пирожками — уж не обессудьте — промашка у вас вышла. Придется очки с вас снять. Экзамен по принципам оптимального обращения с заложниками вы провалили.

Щеки ее покрываются красными пятнами, и она начинает пятиться к двери.

— Чтоб вам подавиться вашими чертовыми пирожками. И тебе, и всей вашей шайке. — С радостью чувствую, как крепчает у меня голос, как нарастают в нем ноты грозного негодования. — Что бы вы, изверги, для нас ни приготовили, давайте, действуйте. А то только время свое и наше понапрасну тратите.

Лицо у старухи вконец одеревенело, она развернулась и решительно двинулась к двери.

«Вот и план готов, — думаю я. — Они придут забирать нас отсюда, пусть даже на казнь. Тут-то и будет наш последний шанс врезать им напоследок».

Тетка уже почти скрылась за дверью, но вдруг встрепенулся Тотал:

— Эй, постой-постой, старая. Брось-ка мне парочку своих пирожков. Я не гордый.

Мы с Клыком переглядываемся — вот шелудивый штрейкбрехер!

А она обескураженно обернулась на Тотала, не зная, что и думать о говорящей собаке. Видно, решила, что лучше свалить отсюда поскорее. Захлопнула за собой дверь с такой силой, что меня на койке подбросило чуть не на полметра.

40

— Значит, так. Как только они отстегнут нам ремни, надо такой погром им устроить, чтоб до гробовой доски своей помнили. Что угодно делайте: крушите, бейте, давите, — инструктирую я стаю, когда все проснулись на следующее утро. По крайней мере, я решила, что это утро, потому что кто-то опять зажег лампы дневного света.

Ребята согласно кивают. Но я не вижу в их лицах той яростной жажды мщения, без которой вырваться нам отсюда будет невозможно.

— Выше головы! Сколько раз нас уже загоняли в угол? — пытаюсь подбодрить стаю. — Эти олухи всегда в чем-нибудь облажаются. Где-нибудь у них прокол да будет. Сколько раз они нас прижимали к стенке, столько раз мы их обставляли. Поверьте мне, мы и теперь их надерем.

У ребят — ноль эмоций. Хоть бы бровью повели. Похоже, я напрасно распинаюсь.

— Что вы себя прежде смерти хороните! — я утраиваю свои усилия. — Разлеглись, разнюнились! Им только того и надо, что вас сломать! Да хоть разозлитесь вы наконец!

Надж слабо улыбается, но все остальные ушли в себя и только изредка слегка потряхивают своими ремнями. Клык посылает мне понимающий взгляд, а мне от безысходности так тошно, что хочется выть.

Внезапно дверь с грохотом открывается, и я молниеносно одним взглядом подаю всем решительный сигнал: Готовьтесь! Момент настал.

Это Джеб. За ним Анна Валкер. Сколько лет, сколько зим. Мы не видали ее с тех пор, как драпанули из ее дизайнерского дома в Вирджинии. Святую троицу дополняет золотоволосая маленькая девочка: Ангел. Она жует пирожок с яблоками и спокойно смотрит на меня своими огромными голубыми глазами.

— Ангел! — голос у Газзи дрожит. До него, наконец, дошло, что его сестра переметнулась на сторону врага. — Ангел, как же ты могла нас предать!

— Здравствуй, Макс! — подходит ко мне Анна Валкер. Ее фальшивых улыбок как не бывало. И заботливой приемной мамашей она тоже больше не прикидывается.

Тяжело вздыхаю и впериваюсь в потолок. Только не реветь! Ни единой слезинки им не показать.

Джеб выходит вперед и встает вплотную к моей кровати. Так близко, что мне в нос ударяет запах его одеколона. Вместе с этим запахом на меня накатывают воспоминания детства. С десяти до двенадцати лет — самые счастливые годы моей жизни.

— Привет, Макс, — тихо говорит он, заглядывая мне в лицо. — Как дела?

По шкале идиотизма его вопрос заслуживает как минимум десятки.

— О чем речь, Джеб. Прекрасно! — Надеюсь, он оценил мою радостную улыбку. — А ты как поживаешь?

— Тошнота есть? Головной боли нет?

— Есть! И тошнота, и головная боль присутствуют. Вот здесь, рядом со мной стоят.

Через покрывающую меня простыню он дотронулся до моего колена. Взяв себя в руки, я подавила судорогу отвращения.

— Тебе не кажется, что с тобой много чего за последнее время случилось? — еще один идиотский вопрос. Он, видимо, решил побить все рекорды своего кретинизма.

— Кажется. Вроде того. Что-то случилось. И, к сожалению, до сих пор происходит.

Джеб повернулся к Анне Валкер и многозначительно ей кивнул. Но в ответ она только скроила равнодушную мину.

До меня начинает доходить, что здесь что-то происходит, чего я пока до конца не понимаю. Одно хорошо, я давно уже привыкла чего-нибудь недопонимать.

— Макс, я должен тебе кое-что сообщить. Я знаю, в это трудно будет поверить, — говорит Джеб. — Но ты постарайся.

— В то, что ты не исчадие ада? Что не самый большой лжец, предатель и подлец, какого только можно представить?

Он грустно улыбается:

— Дело в том, Макс, что все совершенно не так, как кажется.

— Давай-давай, заливай. Тебе, поди, инопланетяне параллельную реальность внушили.

Теперь Анна оттеснила его плечом. Джеб было воспротивился, я-де сам доведу дело до конца, но она властно его остановила:

— Дело в том, Макс, что и ты, и твои друзья — все находитесь в Школе.

— Да что ты говоришь! Ни за что бы не догадалась! Скажи еще, что я мутант, гибрид человека и птицы. Что я пристегнута к больничной койке. Может, у меня даже крылья имеются? Я не ошибаюсь?

— Макс, ты не понимаешь, — жестко перебивает меня Анна. — Ты находишься в Школе, потому что ты никогда не покидала ее пределы. Никогда! Все, что, как тебе кажется, случилось с тобой за последние пять месяцев, никогда ни с тобой, ни с твоими друзьями не происходило. Все это — только сон.

41

Я вперилась в Анну с истинным восхищением:

— Вот это да! Наконец-то вы придумали что-то новенькое. Должна признаться, такого поворота я совершенно не ожидала.

Поворачиваюсь к стае и спрашиваю:

— Кто-нибудь из вас предвидел такой поворот дела?

Они тревожно мотают головами. А я киваю Анне:

— Молодец, достала меня. Один — ноль в твою пользу.

— Все, что ты говоришь, — правда, — продолжает она. — Ты, конечно же, знаешь, что вы — экспериментальная форма жизни, искусственно выведенная посредством генетических экспериментов. Ты знаешь, что вас создали с ограниченным «сроком годности» с исследовательскими целями: в течение ограниченного периода вашего существования подвергать тестированию и проводить над вами опыты. Но, что тебе неизвестно, так это то, что одной из исследовательских задач являлась проверка способности мутировавшего мозга к воображению, а также испытания того, в какой степени точно можно манипулировать памятью и даже создавать фиктивные воспоминания. Нам разрешено было применять целый ряд опытных лекарственных препаратов, которые, по сути дела, позволяют наделить вас памятью о событиях, никогда в реальности с вами не происходивших.

Что она, собственно, так распинается? Чего вдается в эти тягомотные объяснения?

— А теперь ответь мне на следующие вопросы:

Считаешь ли ты, что жила в Колорадо с Джебом?

Что Ангела украли ирейзеры?

Что вы вернули ее в стаю?

Что вы летали в Нью-Йорк?

Что ты убила Ари?

Что вы жили со мной в Вирджинии?

Прищурившись, я упрямо молчу. Мне совершенно очевидно, что остальная стая с замиранием сердца ловит каждое ее слово.

— Макс, это мы заложили все эти события в память тебе и всей вашей стае. Мы наблюдали за ритмами сердца и дыхания, когда вы воображали себя ожесточенно дерущимися с ирейзерами. Это мы выбирали Нью-Йорк, Аризону и Флориду как места вашего назначения. Помнишь, Макс, доктора Мартинез и Эллу? С помощью этих вымышленных конструктов мы изучали твои психологические и физиологические реакции на комфортную и живительную семейную среду.

Кровь застыла у меня в жилах. Они знают об Элле и докторе Мартинез. Как? Что они с ними сделали? Они их поймали? Пытали? Убили?

Изо всех сил стараюсь сохранять на лице спокойствие. Подавить панику. Дышать глубоко и размеренно. Любой ценой нельзя давать им понять, что они вот-вот добьются своего, вот-вот меня сломают и подчинят своей воле. Ничего худшего еще со мной не случалось.

— А твой дом и жизнь с тобой помогали вам тестировать реакцию на какую среду? — сорвалась я. — Реакцию условных и безусловных рефлексов на присутствие двуличной диктаторши, в которой нет ничего материнского?

Анна вся пошла красными пятнами. Молодец Макс! Одно очко отыграла.

— Голубушка, как ты не можешь понять, что пора, наконец, нам поверить.

— Вам? Поверить? Я что, с дуба рухнула? — я задыхаюсь. Меня как будто бы придушили.

Джеб берет в руки мое левое запястье. Инстинктивно пытаюсь отдернуть руку. Напрасно! Она привязана. Не ослабляя ремней, он осторожно поворачивает мою руку внутренней стороной наверх.

— Смотри, — говорит он мягко. — Я же говорю тебе, что вы все это время оставались в Школе. Что ничего из того, что ты воображаешь, не происходило. Все это вам только привиделось.

Помнишь, дорогой читатель, я рассказывала про рваный красный толстый шрам на руке. Я пыталась сама вырезать чип раковиной. А потом операция несколько дней назад. От нее тоже шрам остался. Тонкая прямая линия. Может, длиной с инч, не больше.

Джеб закатывает мне рукав так, чтобы мне было видно предплечье.

Ни того, ни другого шрама там нет. На руке никаких отметок. Пробую пошевелить пальцами. Они шевелятся. Моя левая рука в полном порядке. Никаких двигательных нарушений.

Рядом со мной Газзи изумленно втягивает в себя воздух.

А я, наоборот, стараюсь вовсе не дышать. Стараюсь скрыть, в каком я шоке. Потом меня осеняет: Тотал! Уж его-то мы точно нашли в Нью-Йорке!

— А как насчет Тотала? — победоносно выпаливаю в лицо Джебу. — Он что, тоже сон?

Джеб смотрит на меня почти что с нежностью.

— Да, моя девочка. И он тоже был сном. Говорящей собаки Тотала не существует.

Он отступает в сторону так, что нам всем видна кровать напротив. Она пуста. Белоснежные простыни туго натянуты и не смяты. Тотал там никогда не лежал. Не может быть!

42

Так… Как мне из этой путаницы выпутаться? Они мне мозги или пудрят, или прочищают.

Быстро мысленно перебираю возможные варианты:

1) Они врут (без сомнения):

а) врут, что мы все это время оставались в Школе;

б) не врут, что мы все это время оставались в Школе.

2) То, что происходит, даже сейчас, сию секунду, — еще одна галлюцинация.

3) Все, что до сих пор происходило, было болезненными кошмарами и галлюцинациями, вызванными наркотическими препаратами (возможно, но крайне маловероятно).

4) Врут они или нет, во сне это все происходило или наяву, надо вырваться отсюда любой ценой. Накостылять им как следует. А там — будь что будет.

Откинулась обратно на свою тощую подушку. Посмотрела по сторонам. Вот моя стая. Я видела, как они росли, как прибавляли в росте, как волосы становились длиннее. Не могли они оставаться здесь, годами привязанными к койкам. Разве что нас сразу создали нашего нынешнего возраста и мы всегда были нынешнего роста?

Смотрю на Ангела в надежде, что она пошлет мне какую-нибудь обнадеживающую мысль. Но ее ледяные глаза и каменное лицо ничего не излучают.

Больше думать я не могу. Меня мучают голод и боль. Стараюсь не дать воли нарастающей панике. Закрываю глаза и делаю усилие несколько раз глубоко вздохнуть.

— Ну, и что вы теперь собираетесь делать? — спрашиваю их нарочито спокойно.

— Мы тебе сейчас что-нибудь дадим, — откликается Джеб.

— Последний предсмертный обед, — вторит ему Ангел ангельским голоском.

Глаза у меня широко открываются.

— Ты уж прости нас, Макс, — вступает Анна Валкер, — но тебе наверняка известно, что мы закрываем все рекомбинантные эксперименты. Все образцы рекомбинантов по типу человеко-волк на сегодня уже «отправлены на покой». Теперь настало ваше время.

Понятно теперь, почему ирейзеров в последнее время как корова языком слизала. Газзи уже объяснил нам с Клыком ситуацию с роботами-флайбоями.

— «Отправлены на покой» в том смысле, что уничтожены. Убиты? — переспрашиваю я ровным голосом. — Как же вы после всего этого сами-то жить будете? Куда совесть свою денете? Думаете, если словам «смерть» и «убийство» подобрать изрядное число эвфемизмов, так и совесть обмануть сможете? Как, например, на ваш слух прозвучит такое объявление: «По сообщениям местной полиции, семь человек отправились на покой в результате аварии на шоссе номер семнадцать». Или такие вот мамашкины сыночку увещевания: «Джимми, не надо отправлять птичку на покой из рогатки». А вот еще вариант: «Сэр, прошу вас, не отправляйте меня на покой. Возьмите лучше мой бумажник».

Я уставилась на Анну и Джеба, чувствуя, как холодная ярость превращает мое лицо в ледяную маску:

— Как вам такой наборчик, нравится? Можете теперь посмотреть на себя в зеркало. А ночью как, заснете? Спать спокойно будете?

— Мы сейчас принесем вам что-нибудь поесть, — говорит Анна и быстро-быстро выходит из комнаты.

— Макс… — начинает Джеб.

— Не смей со мной разговаривать. Забирай свою маленькую ренегатку и убирайтесь оба к чертовой матери из нашей камеры смертников!

Лицо Ангела не дрогнуло. Она только равнодушно переводит глаза с меня на Джеба. Джеб берет ее за руку, вздыхает и вместе с ней выходит из комнаты.

Меня колотит от возбуждения. В последнем порыве, сверхчеловеческим усилием пытаюсь разорвать ремни.

Безрезультатно.

Обмякнув, падаю обратно на койку. Глаза переполняют слезы. Какой позор, что их видит вся стая. Шевелю пальцами левой руки. Пытаюсь найти свои шрамы. Их нет.

— Встреча прошла на высоком дипломатическом уровне, — не дрогнув, заключает Клык.

43

О'кей, вот тебе, дорогой читатель, пара-тройка запутанных вопросиков: будешь ли ты считать бредом, если тебе, прикованному психованными генетиками-белохалатниками к койке в секретной экспериментальной лаборатории, снится, что ты спишь и видишь сон о том, как психованные генетики-белохалатники приковали тебя к койке в секретной экспериментальной лаборатории? Что именно тебе снится? Где сон, а где явь? Как отличить сон от реальности?

Я мучаю себя этими бессмысленными вопросами и гоняюсь по одному и тому же заколдованному кругу, как белка в колесе.

Отсюда вытекает еще один интересный вопросик: если я мучаю себя и свои мозги, пытаясь понять, что есть что, кто меня мучает? ОНИ или я сама? Можно ли считать, что раз они меня создали, раз они все это завертели, то ОНИ и есть мои мучители?

Так или иначе, но в какой-то момент я заснула. Точнее, напрочь вырубилась. Я поняла это только потому, что вдруг почувствовала, как чья-то рука трясет меня за плечо, возвращая в сознательное состояние.

Как всегда, прихожу в себя на полных оборотах, инстинктивно готовая к бою. Правда, это чистая метафора. К какому бою можно быть готовой, будучи намертво связанной по рукам и ногам.

Я отлично вижу в темноте. Так что в мгновение ока различаю нависшую надо мной знакомую неповоротливую тяжелую фигуру.

— Ари! — шепчу почти беззвучно.

— Здравствуй, Макс, — говорит Ари, и в первый раз за долгое время мне не кажется, что он тронутый. За последние пару месяцев каждый раз, как я видела этого шизика, было похоже, что он стоит на краю пропасти под названием «безумие» и не видит банановой кожуры под ногами.

Но теперь он кажется не то чтобы нормальным, но, по крайней мере, хоть пена у него изо рта не идет.

Жду первого всплеска яда.

Странно. Ари пока не отпускает ни злобных, ни язвительных комментариев и ничем мне не угрожает. Зато он отстегивает ремни у меня на одной руке, перекладывает ее на ручку кресла-каталки и снова там пристегивает.

Так-так… Интересно, смогу ли я взлететь пристегнутая к креслу? Может быть, и смогу. Сейчас посмотрим, что из этого получится. В общем-то, если хорошенько в этой штуковине разогнаться, это только здорово облегчит мне взлет.

Я пересаживаюсь в кресло, и Ари пристегивает мне щиколотки к штангам кресла у правого и левого колеса. Только было я напряглась, всем телом пытаясь рвануться вперед, он шепчет мне в самое ухо:

— Не трать сил понапрасну. Они специально утяжелили кресло свинцом. Оно весит больше ста семидесяти пяти фунтов.

Вот черт! Хотя роста я высокого, из-за всяких генетических модификаций костей вешу никак не больше ста фунтов. К тому же я практически всю жизнь живу впроголодь. Вот и получается, какой бы я ни была сильной, такой тяжести мне от земли не оторвать.

Гляжу на Ари с омерзением:

— Ну что теперь, гигант? Куда ты теперь меня волочишь?

Но он на мои приколки не поддается:

— Я просто подумал, что, может быть, я с тобой чуток погуляю. Прокачу тебя по окрестностям. Вот и все.

44

— Ну и ну. Экскурсия по местам генетических экспериментов. С высококвалифицированным экскурсоводом ирейзером Ари.

Но вдруг в голову мне приходит занимательная мысль:

— Они известили меня о выходе всех ирейзеров на заслуженный отдых. И если бы ты не привязал меня накрепко к этой хреновине, я бы показала тебе, что означает этот их «выход на заслуженный отдых».

— Все правильно. Я последний. Они всех остальных… убили, — грустно подтверждает мой извечный враг.

По какой-то не понятной мне причине от его спокойного, тоскливого заверения этого ужасного факта кровь стынет у меня в жилах. Каким бы мерзавцем он ни был, в нем все равно временами проглядывает маленький мальчик, которым я знала его много лет назад. Они его поздно мутировали. Ему тогда уже три года исполнилось. Результат оказался для него весьма плачевным. Не повезло бедняге.

Ладно. Что-то я рассиропилась. Сколько раз этот «бедняга» старался меня укокошить? Без счету. Так что нечего его жалеть.

— Стаю тоже хотят на тот свет отправить, — меняю я тон, злобно сощурившись. — Я что, первая? Это затем тебя прислали меня «покатать»?

Он отрицательно трясет головой:

— Я просто получил разрешение вывезти тебя на прогулку. Я знаю, что вас всех тоже собираются… на покой отправить. Я только не знаю, когда.

У меня возникает идея.

— Послушай, Ари, — я пытаюсь изменить тактику. Вот только не знаю, как у меня это получается. Язвить или угрожать — на это я мастер. А насчет уговорить, в этом я не уверена. — Может, нам попробовать всем вместе свалить отсюда к чертовой бабушке? Не знаю, что наплел тебе Джеб, но ты ведь, поди, тоже в списке «вымирающих пород».

Меня захлестывает вдохновение, и я готова развивать тему. Но он печально меня останавливает.

— Я знаю. Я тоже. — Он толкает кресло-каталку вперед через двойные двери, и мы оказываемся в длинном зале, освещенном мерцающими лампами дневного света. Линолеумный пол надраен до блеска. Неожиданно он опускается передо мной на колени и оттягивает от шеи воротник рубашки.

Я отшатываюсь, но он тихо говорит:

— Смотри. Видишь вот здесь дату? Это мой «срок годности». У нас у всех есть «срок годности».

Во мне просыпается нездоровый мрачный интерес, и я наклоняюсь вперед посмотреть, что у него там. На шее, у первого позвонка, под самыми волосами похожий на татуировку ряд цифр. Действительно, вроде бы дата. Год — нынешний, и месяц вроде тоже нынешний. Но я не уверена. В тюряге время тянется месяц за два. Так что поди разбери.

Я думаю: «И вправду, бедняга. Бедный, бедный Ари». Но сострадание тут же отступает: «Не может быть. Это просто их очередной трюк. Они опять дергают мою цепь».

— Что это значит «у нас у всех есть „срок годности“»? — подозрительно спрашиваю его.

Он смотрит на меня открытыми глазами давно забытого Ари, Ари-ребенка:

— Все мы, каждый экспериментальный образец, созданы с изначально заложенной датой аннигиляции. Когда этот срок подходит, дата проступает сзади на шее. Моя проявилась несколько дней назад. Так что я скоро… того…

Смотрю на него в ужасе:

— И что происходит в тот день?

Ари пожимает плечами и поднимается на ноги снова везти меня дальше.

— Я умру. Они сначала хотели меня вместе с остальными уничтожить. Но потом решили, что мой естественный срок годности все равно близко. Вот и дали мне поблажку. Потому что я… сын Джеба.

Голос у него дрогнул. А я слепо смотрю прямо перед собой, упершись взглядом в глухую стену.

На мой взгляд, такая низость даже для гадов белохалатников — перебор.

45

Не знаю, мой дорогой читатель, был ли ты когда-нибудь на экскурсии по сверхсекретной генетической лаборатории? Например, с классом вас туда возили или что-то в этом роде. Но мне Ари в тот день показал Школу от А до Я. Если мне теперь придется писать сочинение на тему об увиденном, я назову его «Ужаснее и много хуже, чем можно представить в страшном сне, даже если у вас абсолютно извращенное воображение».

Мы здесь выросли (или, по крайней мере, я так думаю). Плюс, в Нью-Йорке мы видели кое-какие кошмарные «научные достижения». (Или опять же, по крайней мере, так мне кажется). Поэтому новичком меня в отношении знакомства со сногсшибательными патологиями и аномалиями назвать трудно. Но на сей раз Ари показал мне такие лаборатории на верхних этажах и в подвалах, о существовании которых в Школе я даже не подозревала. И должна тебе сказать, дорогой читатель, по сравнению с тем, что я там увидела, и я, и моя стая, и даже ирейзеры — все мы просто невинные персонажи из Диснейленда.

Отнюдь не все они были рекомбинантными образцами. Некоторые, даже скорее, большинство — «усовершенствованные формы».

Я, скажем, видела человеческого ребенка. Обычный бутуз. Не ходит еще даже. Сидит себе на полу и резиновую лягушку грызет. Перед ним белохалатник пишет мелом на огромной, во всю стену доске длинное сложное математическое уравнение.

Стоящий рядом его коллега спрашивает:

— Сколько времени потребовалось Фейнману[6] для решения этой задачи?

— Четыре месяца.

Младенец — это, похоже, девочка — бросает лягушку и подползает к доске. Белохалатник вкладывает мел ей в руку. И она тут же пишет что-то круто навороченное, уму непостижимое, что-то с большим количеством извилистых греческих буковок. А потом отползает на место, смотрит на белохалатника и тянет в рот мел. Белохалатник, который про Фейнмана спрашивал, проверяет результат и удовлетворенно кивает.

Его коллега говорит:

— Молодец, девочка. — И дает ей печенье.

В другой комнате — плексигласовые прозрачные кубы с какой-то живой материей. Мозгообразные образования тканей плавают в разноцветной жидкости. От каждого из кубов тянутся провода к компьютеру. Белохалатник печатает на компьютере команды, и мозг немедленно выдает ответы.

— По-моему, они здесь проверяют, нужно ли человеку тело, или мозг может существовать сам по себе, — объясняет Ари.

В следующем помещении полно ирейзерозаменителей, флайбоев. Развешены на крюках длинными рядами. Как старые поношенные пальто.

Красные глаза потушены и закрыты. В ногу у каждого воткнут провод. Тонкая волосатая шкура туго натянута на металлическом каркасе. В прорехи вылезают сочленения, шестеренки и платы. Эффект, должна сказать, омерзительный.

— Они заряжаются, — говорит Ари почему-то механическим голосом.

Мне постепенно становится невмоготу.

— А это, смотри, называется «Мозг на палочке», — показывает Ари за прозрачную стену.

Две металлические ноги прикреплены к металлическому позвоночнику. Конструкция движется мягко, плавно, как человек. А сверху на позвоночнике надета опять-таки плексигласовая коробка с огромным мозгообразным сгустком. Он проходит мимо нас, и мне даже из-за стекла слышно, как из коробки доносятся нечленораздельные звуки, точно он что-то лопочет и сам с собой разговаривает.

Еще одна комната — еще один человеческий детеныш. Я бы сказала, лет двух отроду. У него странно накаченное тельце. И все мышцы выступают, как у бодибилдера. Он лежа качает штангу больше чем в две сотни фунтов весом.

Все, я, наконец, не выдерживаю. Больше я этого терпеть не могу.

— И что будет теперь, Ари?

— Я тебя отвезу обратно.

В полном молчании мы возвращаемся назад, снова проезжая всю череду этой выставки достижений кошмарного хозяйства. Ари меня везет, а я пытаюсь представить себе, что он чувствует. Если дата у него на шее, действительно, дата «истечения его срока годности», каково ему знать, что его жизнь минута за минутой неуклонно подходит к концу? И с каждой секундой он все ближе и ближе к смерти. Вместе со стаей я тысячу раз смотрела смерти в лицо. Но у нас всегда была надежда: может быть, в этот раз пронесет.

Но иметь на шее татуировку со скорой датой смерти — все равно что стоять на путях лицом к несущемуся на тебя поезду. И понимать, что ноги приросли к земле, а шаг в сторону сделать невозможно. Скорее бы проверить, чистые ли у ребят шеи…

— Макс, — Ари остановился у дверей нашей камеры.

Жду, что он скажет.

— Я бы хотел… мне бы хотелось… — говорит он, но голос у него дрожит, срывается и докончить он не может.

Я не знаю, что он хочет сказать. Но мне и не надо знать. Я просто глажу его по руке, навечно обырейзеровавшейся, поросшей серой свалявшейся волчьей шерстью.

— Ничего, Ари… Мы бы все хотели…

46

На следующий день они нас отвязали.

— Нам что, уже умирать время настало? — спрашивает Надж. Она пододвинулась ко мне поближе, и я обнимаю ее за плечи.

— Не знаю, моя родная. Но если даже настало, я сделаю все что могу, чтобы прихватить с собой на тот свет, по крайней мере, десяток.

— И я тоже, — храбрится Газзи. Спасибо ему за поддержку.

Клык прислонился к стене, и я чувствую на себе его пристальный взгляд. С тех пор как мы попали в эту ловушку, у нас с ним не было ни времени, ни возможности поговорить один на один. Но, встретившись с ним глазами, я смотрю на него так, чтобы он мог понять все, что я думаю. Он взрослый человек. Ничего, стерпит даже грязную брань.

Дверь нашей камеры широко отворяется. В нее врывается поток свежего воздуха. Входит высокий светловолосый человек. Походка уверенная, властная. Идет как хозяин. Или даже царь. За ним семенит Анна Валкер и еще один белохалатник, которого я раньше не видела.

— Это ест они? — спрашивает «царь» голосом Арнолда Терминатора.

Он меня уже разозлил.

— Это есть мы, — съязвила я, и его водянистые пустые голубые глаза пронизывают меня будто лазером.

— Это будет один с именем Макс? — вопрошает он ассистента, точно я пустое место.

— Не только «будет» Макс — я есть Макс, — не даю я раскрыть ассистенту рта для ответа. — Более того, я всегда была Макс и всегда Макс останусь.

Его зрачки сузились от гнева. Так же, как и мои.

— Я могу тепер понимайт причин экстерминироват этот стай, — замечает он как бы между делом, в то время как ассистент старательно записывает в блокнот каждое его слово.

— А я теперь понимаю, почему тебя в классе всегда ненавидели, — в тон ему подхватываю я. — Так что, считай, мы квиты. А вы, мистер ассистент, так, пожалуйста, и запишите.

«Царь» меня игнорирует, но я замечаю, что у него раздраженно подергивается рот.

Следующая у него на очереди Надж:

— Это ест тот, который не может контроль свой рот, а значит, и свой мозги. Неудачный результат с ее мыслительная процесс.

Надж стоит ко мне вплотную, и я чувствую, как она напрягается всем телом:

— Сам ты «неудачный результат». Ты сейчас у меня получишь!

Вот молодец девчонка! Так его!

— Унд этот один, — он поворачивается к Газзи. — Непоправимый нарушений пищеварительной систем, — «царь» потряс головой. — Я думай, энзимный дисбаланс.

Анна Валкер внимательно его слушает. Ни единая мысль, ни единое чувство не отражаются на ее лице.

— Этот один. Про он и так все понятен. — «Царь» брезгливо махнул рукой в сторону Игги. — Множественный дефект. Полный неудач.

— Конечно-конечно, вы правы, господин доктор тер Борчт, — лопочет ассистент, лихорадочно строча в блокноте.

Мы с Клыком моментально переглядываемся. Имя тер Борчта упоминалось в файлах, которые мы украли из института в Нью-Йорке.

Почуяв, что тер Борчт говорит о нем, Игги огрызается:

— Это мы еще посмотрим, кто здесь «множественный дефект».

— Высокий, черный — в нем ничего особенный нет. — Тер Борчт презрительно оглядывает Клыка.

— Зато одевается хорошо и со вкусом, — парирую я и вижу, как губы Клыка дрогнули в улыбке.

— Унд ты, — тер Борчт снова поворачивается ко мне. — У тебя есть чип с плохой функций. У тебя есть от него сильный головной боль. И твой лидерский способность развит ниже уровень ожиданий.

— А у тебя есть задница, по которой я могу молотить отсюда и до вторника.

Он на секунду прикрывает глаза, и у меня закрадывается отчетливое подозрение, что он с трудом держит себя в руках.

Хоть один талант у меня не подлежит сомнению — доставать всяких негодяев по первое число.

47

Тер Борчт посмотрел на ассистента и коротко скомандовал:

— Надо продолжай допрос. — Потом повернулся ко мне. — Мы собирайт окончательный информаций. Потом мы вас экстерминируй.

— Ой-йой-йой! Боюсь, боюсь. Прямо вся дрожу от ужаса. Держите меня, сейчас упаду! — и я картинно затряслась всем телом.

Он гневно стрельнул в меня глазами.

— Нет, я серьезно дрожу. Ты очень страшный человек.

По правде сказать, дорогой читатель, не могу сказать, что мне надо сильно притворяться. Если в каждой шутке есть доля правды, то в моих словах правды, по меньшей мере, девяносто пять процентов.

— Ты сначал, — рявкает тер Борчт и внезапно тыкает пальцем в Газзи. От неожиданности и от испуга Газзи даже чуть-чуть подпрыгнул. Пытаясь подбодрить, подмигиваю ему и с радостью и гордостью за него вижу, что его по-мальчишечьи узкие плечи гордо выпрямились.

— Какой твой есть особенный способность? — рычит тер Борчт. Карандаш его помощника повис над блокнотом.

На пару секунд Газзи задумывается:

— У меня рентгеновское зрение, — отвечает он. Взгляд его упирается тер Брочту в грудь, туда, где у нормальных людей и даже у большинства мутантов расположено сердце. Газ недоуменно мигает и тут же начинает тревожно оглядываться по сторонам.

На сей раз тер Борчт, очевидно, сильно обеспокоен:

— Это не записывайт, — нахмурившись, раздраженно велит он ассистенту. И тот покорно опускает карандаш, не дописав предложения.

Готовый испепелить Газмана, тер Борчт шипит:

— Твой время ест конченый. Ты ест жалкий неудач эксперимента. Тебя быть помнить, что ты сейчас сказать.

Голубые глаза Газзи сверкают:

— Тогда пусть все помнят, что я послал тебя в задницу и…

— Достаточный! — обрезает его тер Борчт и резко переходит к Надж. — Какие твой отличительный качеств и талант?

Надж покусывает ноготь:

— Ты имеешь в виду еще что-то, помимо крыльев? — Она слегка поводит плечами, и ее прекрасные, кофейного цвета крылья чуть-чуть раскрываются.

Он краснеет, и мне хочется расцеловать ее прямо сейчас в обе щеки.

— Так. Я имей в виду помимо крылья.

— Надо подумать… — Надж постукивает пальцем по подбородку. Секунда — и лицо у нее расцветает. — Я однажды слопала девять сникерсов в один присест. И не блеванула. Это рекорд!

— Едва ли это ест специальный талант, — тер Борчт отмахивается от нее, как от надоедливой мухи.

Надж состроила обиженную мину:

— А ты сам попробуй!

— Я буду сейчас съем девять сникерсы, — говорит Газ точь-в-точь голосом тер Борчта. — И блевануть не буду.

Тер Борчт уставился на него как баран на новые ворота, а я чуть не подавилась от смеха. Когда Газзи меня передразнивает, это совсем не так смешно. Но, когда других, — животики надорвешь.

— Мимикрий. Он имейт способност к мимикрий, — говорит «царь» ассистенту, — так и запишит.

Подойдя к Игги, он надменно пинает его носком ботинка:

— А у тебя работайт ли что-либо в твой организм?

Игги в задумчивости растирает лоб:

— У меня сильно развито чувство смешного. Мой талант — ирония.

Тер Борчт цокает языком:

— Ты ест балласт. Я думай, ты вечный держаться за чью-то рубашка. Чтобы не потеряйся. Так?

— Правильно, но только, если я хочу у них что-нибудь спереть, — честно признается Игги.

— Записат этот признаний. Он ест вор.

Тер Борчт уже стоит перед Клыком и исследует его, как невиданного раньше зверя в зоопарке. Клык прямо смотрит ему в глаза, и, похоже, только мне заметны его напряжение и переполняющая его ярость.

— Ты много не говорит? — тер Борчт медленно обходит его по кругу.

Клык молчит, что только подтверждает его устоявшуюся репутацию.

— Почему ты допускайт лидер быть девчонка? — «царь», очевидно, не может представить себе, что кто-то, кроме него, вообще может быть лидером.

— Потому что она самая сильная духом, — спокойно отвечает ему Клык, и я с гордостью думаю: «Спасибо тебе, дружище».

— Что у тебя ест особенный? За что ты ест достоин спасений?

Уставившись в потолок, Клык притворно раздумывает над вопросом:

— Если помимо хорошего вкуса и умения одеваться, я хорошо играю на гармошке.

Тер Борчт снова подходит ко мне и сверлит меня ледяными глазами:

— Почему ты научил их такой глупый себя вести?

Ничему я их не учила. Они не глупые. Они просто привыкли выживать, несмотря ни на что.

— А почему тебя до сих пор одевает мамаша, пуговицы застегивает и шнурки завязывает? — язвительно отбрехиваюсь я.

Ассистент начинает было деловито записывать в блокнот мой ответ, но в испуге замирает под грозным взглядом своего босса.

«Гениальный» злодей угрожающе делает шаг вплотную ко мне:

— Ест такой поговорк: «Я тебя породил, я тебя и убью». Это не есть поговорк. Это ест правда.

— Я тепер уничтожайт все сникерс в мир! — рявкает Газзи.

Мы все пятеро весело смеемся смерти в лицо. Буквально.

48

— Прокол! — говорю я, чуть только мы опять остались одни. — Прокол у них вышел. Забыли запрограммировать в нас почтение к властям.

— Какие они все идиоты! — босым пальцем ноги Газман чертит круги по полу.

Они ушли. Мы все единодушно чувствуем: наш враг бежал наголову разбитый. В этой битве мы победили. Но мы все равно в плену, и все козырные карты в игре под названием «наша жизнь» все равно в руках у белохалатников.

— Жаль, что Тотал пропал. Я по нему скучаю, — говорит Надж.

Я вздыхаю:

— Если он вообще когда-нибудь существовал.

— Не приснились же нам ястребы… или летучие мыши. Им такого не придумать, — размышляет вслух Надж, и Игги согласно подхватывает:

— И те жуткие туннели Нью-Йоркской подземки.

— А помните толстого, красного Пруита? Им бы и в голову не пришло, что такие директора школы бывают, — вспоминает Газзи своего врага.

— Конечно. Конечно, не приснилось, — на словах я с ними соглашаюсь, но на самом деле я по-прежнему страшно мучаюсь этими вопросами. И стопроцентной уверенности, что они правы, у меня отнюдь нет.

В тот день, после полудня, Ари снова пришел за мной. И даже без кресла-каталки. На сей раз мне позволено идти рядом с ним самой! Ура!

— Я ему не доверяю, — шепчет мне Клык прежде, чем мы уходим. — Держи с ним ухо востро!

— Думаешь, это очередная ловушка? — мне хорошо понятны его сомнения. А вот разделяю ли я их, это еще вопрос.

Мы проходим мимо белохалатников, провожающих нас удивленными взглядами, и я решаюсь спросить его напрямую:

— Ари, что все это значит? Почему нам разрешают эти «маленькие экскурсии»? Заведение ведь сверхсекретное?

Теперь я больше не пристегнута намертво к свинцовому креслу. Когда идешь своими ногами, легче запоминать дорогу. И я примечаю и регистрирую в памяти каждое помещение. Каждый коридор, каждую дверь, каждое окно.

Ари сильно подавлен и тих, по крайней мере, на волверина он теперь не тянет.

— Не знаю. Я и сам не понимаю. Они просто говорят мне: пойди с ней погуляй. Вот и все.

— Выходит, они хотят, чтобы я здесь что-то увидела. Я имею в виду, помимо мозга на палочке и супер-младенцев?

Он пожимает плечами:

— Говорю же, не знаю. Они мне ничего не говорят и не объясняют.

Как раз в этот момент мы проходим двойные двери. Белохалатник торопливо выносит что-то в другую комнату. Двери широко раскрываются, и я успеваю заглянуть внутрь большого зала.

На огромном, во всю стену, видеоэкране — карта мира. Мое птичье зрение мгновенно схватывает сразу миллион деталей.

Если обычный человек видит общую картину и едва замечает подробности, наше мутантское зрение работает совсем иначе. Мы, как птицы, фиксируем и то, и другое. Большая картинка соединяется с малейшими частностями и мелочами. Мы с Ари в молчании проходим вперед, а я продолжаю осмысливать увиденное.

Каждая страна четко очерчена. В каждой стране высвечен один город. Над картой заглавие: ПЛАН «ОДНА ВТОРАЯ». Звучит страшно знакомо. Где-то я с этим уже встречалась.

На всякий случай, без особой надежды на ответ спрашиваю Ари, не знает ли он что-нибудь, что это за план такой. К моему удивлению, он дает четкий и на редкость мрачный ответ:

— Они собираются сократить население земного шара наполовину.

Я практически врастаю в пол, но вовремя спохватываюсь и стараюсь согнать с лица какой-либо серьезный интерес:

— Вот это да! Наполовину? Это что же, три миллиарда людей хотят порешить, что ли? У них, однако, крутые замашки.

В голове у меня не вмещается возможность геноцида такого масштаба. По сравнению с ними Сталин и Гитлер — просто детский сад. Преступный, бандитский, но все равно только детский сад.

Ари равнодушно пожимает плечами. Хочу возмутиться таким бездушием, но потом понимаю: он и сам вот-вот в любой день умрет. Он думает о своей смерти. Она оттеснила мировые проблемы на второй план. Ему трудно от нее отрешиться.

Я замолкаю и продолжаю думать, что же я еще видела на той карте. Внезапно меня как молнией поразило: я ее, эту карту, уже видела. В кино? Во сне? Или… во время приступов моей безумной мигрени, раскалывавших мне пополам череп? Тогда тьма бессвязных образов, картинок, звуков, слов захлестывала мой мозг. И тогда ничто не имело никакого смысла, никак не складывалось и мучило меня своей болезненной навязчивой абсурдностью. Теперь я понимаю: здесь и сейчас я наяву вижу, говорю и делаю то, что тогда казалось бредом.

Тогда, в бреду, я уже пережила нынешнюю реальность.

Думай, Макс. Думай.

Похоже, я полностью ушла в себя. Так что, когда мы поворачиваем за угол, я с размаху в кого-то врезаюсь. Этих «кого-то» двое.

Джеб и Ангел.

49

— Макс! Девочка моя хорошая! — радуется Джеб. — Как я рад, что тебе разрешают размять ноги.

— Чтобы, не дай Бог, не захромать, поднимаясь на эшафот. Конечно, смерть надо встречать в наилучшей форме.

Он смущенно моргает и откашливается.

— Привет, Макс, — говорит Ангел.

Я едва удостаиваю ее взгляда. Она за обе щеки уплетает пирожок с предательством. Иуда!

— Тебе точно надо попробовать здешних пирожков с яблоками. Они здесь первоклассные.

— Спасибо, я учту. Предательница!

— Макс. Пора понять, я приняла единственно правильное решение, — заводит она свою ренегатскую песню. — Ты перестала действовать разумно, предпринимала бессмысленные, бесполезные шаги.

— Конечно, бессмысленные и неразумные. Например, тащиться в эту преисподню, чтобы вызволить отсюда твою неблагодарную задницу.

Ее маленькие плечи ссутуливаются, а по лицу пробегает тень печали.

«Макс, будь сильной, — говорю я себе. — Ты знаешь, что тебе делать».

— У меня множество необыкновенных способностей. Ни ты, ни Клык со мной не сравнятся. Я достойна стать лидером. Я достойна быть спасенной.

— Вот и продолжай так думать, — холодно отвечаю ей. — А на мою поддержку не надейся.

— Мне твоя поддержка не требуется. Оставь ее при себе, — в голосе у нее зазвенели стальные ноты. Им она от меня научилась. Чему еще она от меня научилась? — Поддерживаешь ты или нет, это реальность. Причем неизбежная. У нас с тобой разные судьбы: тебе — на заслуженный отдых, а мне — жить и становиться лидером.

И она сердито откусила большой кусок пирога.

— Пускай ты права. Но я вернусь и буду преследовать тебя до последнего дня твоей ничтожной предательской жизни. Так и запомни.

С широко раскрытыми глазами она отступает Джебу за спину.

— Хватит, хватит вам обеим препираться, — останавливает он нас так, как разнимал наши детские споры когда-то давно, в нашей другой, прошедшей, счастливой жизни.

Я обхожу их подальше стороной, стараясь не дотронуться даже до края их одежды. Как будто прикосновение их ядовито. Не оборачиваясь, иду вперед по коридору. Сердце бешено прыгает в груди, а щеки пылают огнем.

Ари догнал меня через минуту. Он какое-то время молча идет рядом, а потом вроде бы даже пытается меня утешить:

— Знаешь, они тут целую армию строят.

«Еще бы, — думаю. — Чтобы столько людей угробить им даже одной армии будет мало». А вслух говорю:

— Откуда ты знаешь?

— Я видел. Здоровый ангар построили специально для флайбоев. Висят там и заряжаются. Их там тысячи. И новых каждый день делают. А в лабораториях ирейзеровые шкуры изготовляют.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

Он нахмурился и замялся:

— Если честно, не знаю. Сколько я тебя знаю, ты никогда не сдаешься, ты всегда сражаешься. Я знаю, тебе отсюда не выбраться… Но мне все равно хочется, чтобы ты знала своего противника.

— Ты меня подставишь? Ты заодно с ними мне ловушку готовишь?

Ты, дорогой читатель, наверно, думаешь, что мой прямой вопрос звучит крайне нелепо. Какая еще может быть ловушка, если сидишь в тюряге в камере смертников? Ты, конечно, прав. Но мой опыт подсказывает мне, что в Школе и от белохалатников можно ждать чего угодно.

Ари отчаянно трясет головой:

— Нет… Просто… Мое время истекло, и моя жизнь кончена. Я уже никогда отсюда не выйду. Наверно, я надеюсь… мне хочется… чтоб хоть у тебя еще был шанс…

Его слова имеют мрачный и печальный смысл.

— Не сомневайся, я выберусь отсюда. Я тебе обещаю.

И, может быть, — хоть шансов совсем мало — но, может быть, мне все-таки удастся его вытащить отсюда вместе со стаей.

50

Общее заглавие — «Пытка мутантов-подростков».

Повествование в нескольких частях.

Помнишь, дорогой читатель, ты уже прочитал раньше часть первую про пытку яблочными пирожками.

Теперь начинается часть вторая. И начинается она нынешним вечером. Белохалатник вносит в нашу палату-камеру картонную коробку.

Осторожно ее открываем, ожидая, что коробка в любой момент взорвется у нас в руках. Но она не взрывается.

Внутри плоский, завернутый в бумагу предмет. Не книга. Это электронная рамка для фотографий. Конечно же, Газзи первым нажал на красную кнопку включения.

Рамка ожила. На экран выплыла та самая картинка, которую мы с Клыком нашли в Вашингтоне в заброшенном доме с наркоманами и копию которой Клык потом еще раз обнаружил в кабинете доктора Мартинез. Вспомнив о ней, я тяжело вздыхаю. Настоящая он была, или на самом деле ни ее, ни Эллы никогда не существовало? Как они там? Живы? Здоровы? С кем она, на чьей стороне?

На картинке Газзи-младенец. И хохолок его, и глаза. Усталая, уже не очень молодая женщина держит его на руках. Но сам он пухленький и веселый.

Потом картинка начинает двигаться. Объяснить это трудно. Не как в кино. Просто она сначала увеличивается, а потом поворачивается вокруг своей оси, как будто мы обходим вокруг этой женщины с ребенком. И Газзи все время виден крупным планом. Совершив полный оборот, изображение снова уменьшается. Зато теперь видно всю комнату. Ужасную. Окна мутные, грязные. Стены в трещинах. Кажется, это тот самый притон в Вашингтоне. Только до того, как его заселили бездомные наркоманы.

Вместо людей теперь в фокусе камеры деревянный стол. На столе маленький бумажный четырехугольник, меньше конверта. На него наезжает камера. Он становится резче и крупнее. Теперь можно понять, что это такое.

Это чек. На чье имя выписан — непонятно — строчка замазана. Зато ясно видна сумма — $10,000. И от кого. От ИТАКСа.

Газзи закашлялся, и я вижу, как он старается держаться и не расплакаться.

Его мать продала его в Школу белохалатникам за десять тысяч долларов.

51

Не знаю, почему нам послали только Газзину историю в картинках. Почему не показывают никого другого. Видно, белохалатникам нравится играть с нами то в кошки-мышки, то в угадайку.

Мы теперь все время проверяем, не выступит ли у кого из нас на шее «срок годности». Но пока ни у кого ничего. Все чисто. Повторяю, пока. Но, с другой стороны, если смотреть в лицо смерти так часто, как смотрим мы, смерть превращается просто в надоедливую занудную старуху.

В нашей камере нет ни одного окна. Поэтому у нас нет и никакой точки отсчета времени. Скука теперь — наш главный враг. И мы сражаемся с ней, строя планы побега. Реальные и не очень. Стараюсь держать ребят в узде, а то они все время норовят занестись в облака. Как настоящий лидер, заставляю стаю перебрать все возможные сценарии развития событий, развиваю стратегию и тактику действий.

— Теперь смотрите. Они приходят за нами… — начинаю я уже в сотый раз.

— …Но дорогу им преграждает стадо слонов, — Игги предсказывает следующий поворот.

— А потом в камеру влетает миллион воздушных шаров и им нас не найти. — Это новый ход, предложенный Газманом.

— И тут на них сыпятся котлеты и забивают им рты так, что они дышать не могут. — Надж явно проголодалась, если у нее на уме котлетная стратегия.

— Вот-вот, — развивает ситуацию Игги. — Я вскакиваю на слона. Воздушные шары надуты Газзиным газом, так что, когда они один за другим лопаются, белохалатники задыхаются насмерть. А оставшиеся в живых от девятой котлеты начинают блевать и тонут в собственной рвоте. По-моему, отличный план!

Надж, Игги и Газ хохочут, и даже Клык улыбается, переводя глаза с них на мою кислую физиономию.

— Сколько можно вам говорить, нам надо приготовиться.

— Приготовиться помирать? — Игги мгновенно перестает смеяться и печально на меня смотрит.

— Кто здесь собирается помирать? Я лично не собираюсь. Ни сейчас, ни в скором будущем.

— А как насчет «истечения срока годности»? — Газзи тоже посерьезнел. — В любой момент проступит на шее — и все твои планы в тартарары полетят. Или что ты, например, скажешь про Ангела, про эту чертову предательницу?

По его последнему пункту я много чего могу ему сказать. Но для этого пока не время.

Открываю рот полить их всяческой ложью во спасение и поддержание духа, но тут дверь неожиданно открывается.

Мы напряглись при виде надвигающегося на нас белохалатника с блокнотом в руках. Он проверяет свои записи и поправляет на носу очки:

— Слушайте меня. Мне нужны слепой и тот, у которого способности к мимикрии.

И он выжидательно смотрит на нас.

— Ты что, белены, парень, объелся! — откровенно хамлю я ему.

— Я? Нет, — опешил он от моего нахальства. Но опомнившись, застучал карандашом по блокноту. — Нам нужно провести последние тесты.

Скрестив на груди руки, мы с Клыком инстинктивно делаем шаг вперед и заслоняем собой стаю.

— Я вовсе не уверена в необходимости ваших тестов.

Белохалатник по-новой удивляется нашей несговорчивости. Он, видно, не прочитал как следует нашу «историю болезни».

— Перестаньте, пошли со мной. — Он изо всех сил старается придать своему голосу грозные интонации. Но, в лучшем случае, ему удается жалобное нытье.

— Ты, дружок, шутишь? У тебя под халатом, часом, пулемет не припрятан? Без пулемета тебе их отсюда не вытащить. Так что считай, не повезло тебе моих ребят от нас уволочь.

Он грозно сводит брови:

— Слушайте, давайте подобру-поздорову миром разберемся. Эти двое сейчас со мной пойдут и никакого шума. Идет?

— Дай подумать… А что, если… НЕТ! НЕ ИДЕТ!

— А какой шум ты имеешь в виду? — вклинивается в разговор старших плохо воспитанный Газ. — Я на любой шум готов, а то скучно очень стало.

Белохалатник, видно, и сам понимает, что проигрывает, но все еще старается напустить на себя важность и строгость:

— Мы пытаемся найти альтернативные способы вашего… «выхода на заслуженный отдых». Вы можете еще быть нам полезны. Только по-настоящему полезные существа переживут план «Одна Вторая». Я бы даже уточнил, что реально это «Один из Тысячи» план. Новому человечеству нужны будут только люди с истинно полезными навыками и способностями. С ними мы осуществим нашу ре-эволюцию. Вы должны хотеть помочь нам выяснить, может ли быть от вас живых какая-нибудь польза, или нет.

— В любом случае, от мертвых нас никакой пользы не будет, — задумчиво вступает в нашу содержательную беседу Надж.

— Не будет, — соглашаюсь с ней я. — Разве только подпорками для дверей пригодимся.

Белохалатник терпеливо переминается с ноги на ногу.

— Или теми хреновинами на парковках, которые показывают, где машине остановиться. Типа барьеров, что ли. Запамятовал, как они называются, — напрягает память Игги. Он закрывает глаза и застывает в странной позе, демонстрируя парковочный барьер.

— Согласна. Тоже вариант, — потешаюсь я над отшатнувшимся в ужасе белохалатником.

Он, видимо, так обалдел от нашего напора, что бессознательно выложил нам истинные планы нашего предназначения:

— Китай интересуется возможностями использования вас в качестве оружия массового поражения.

Очень интересно.

— Скажите Китаю, чтобы шел в ж… А теперь вали отсюда, пока мы тебя самого не превратили в подпорку для двери.

— Указанные экземпляры должны пройти на анализы, — еще раз принимается он за свое.

— Вернись на землю и подумай, с кем ты разговариваешь. Сказано тебе, проваливай.

Он разворачивается и, сердито топая, направляется к двери. Газзи вопросительно смотрит на меня, точно молчаливо спрашивает: оттолкнуть его? Рвануть отсюда, пока дверь открыта?

Я так же молча качаю головой. Нет, пока не время.

— Вы за это еще расплатитесь! — угрожающе шипит белохалатник, размахивая карточкой электронного ключа.

— Если бы все, такие как ты, давали нам по десять центов вместе с каждой угрозой, у нас бы давно миллион лежал в банке.

52

Если ты, дорогой читатель, можешь себе представить, что ты вонючий психованный генетик с неограниченным финансированием, то ты понимаешь, что у тебя есть и желание, и возможности пустить газ в камеру, где сидят мутанты-смертники.

И что вышеназванные птице-человеки вырубятся, даже не поняв, что происходит. И очнутся в металлической клетке посреди чистого поля.

Ночью.

Боже сохрани, я совсем не хочу сказать ничего плохого про моих читателей. Уверена, никому из них и в голову такое изуверство не придет. Зато многие светлые головы уже, поди, подпрыгнули на месте, догадавшись, что ровно это с нами и произошло. Правильно. Произошло. Так что отбросим сослагательное наклонение и всевозможные «если» и «коли».

— О-о-о! — стонет Газзи и начинает шевелиться.

Я с усилием заставляю себя сесть. Нигде ни огонька. Даже луна и звезды скрыты низкими тяжелыми облаками.

— Ты проснулась, — говорит голос со страшно знакомым акцентом.

— Ага… — растираю себе виски, и до меня медленно доходит, где мы, и кого я вижу стоящим перед нашей клеткой. — А ты как был задницей, так задницей и остался.

— Настал время вас элиминируй. Ты понимайт, время капут, — жизнерадостно говорит тер Борчт. — Вы не кооперируйт с проведений тесты. Вы ест нам бесполезные.

Помогаю Надж сесть и, пока она прокашливается, прочищая горло, растираю ей спину.

— Как же это с нами случилось? — недоумевает Клык. Но, невзирая на ситуацию, расправляет плечи и оглядывает клетку.

Она достаточно велика, чтобы вместить нас всех. При условии, что мы не будем делать таких глупостей, как, например, вставать или шевелиться.

— Случилсь так, что сегодня ночь великий ре-эволюция. Когда мы ее осуществлять, в мире осталсь меньше миллиард людь. Все стран будут под наш контрол. Не будет болезн. Не будет слабост. Новый, сильный населений спасет этот планет и пойдет вперед в двадцат второй век.

— Поди проверь толковый словарь. Как там «манию величия» толкуют? Не твоя ли фотография в конце статьи среди примеров и иллюстраций? Давно ты ее послал составителям?

— Ничто, что ты говорит, мене не беспокойт. Вас сейчас элиминируем. Вы провалил все тест. Вы ест бесполезный.

— Зато очень симпатичные, — пытаюсь разогреть мозги и быстро сообразить, что теперь делать. Сколько это позволяет мне тесная клетка, сканирую небо и поле. Но ничего обнадеживающего не вижу. Давай, давай, Макс. Соображай скорей.

— Макс, — шепчет Надж. Она пододвинулась ко мне поближе и взяла меня за руку. Обнадеживающе сжимаю ее пальцы, но про себя думаю, может, и вправду настало время нам умирать. Все мы пятеро спина к спине сидим сгорбившись в клетке и смотрим на мир сквозь решетки.

Какая-то черная масса катится по полю и, неуклонно надвигаясь на нас, растет на глазах. В следующую минуту я понимаю, что это толпа людей. Интересно, они зрелищем нашей казни прельстились? Теперь в этой черной массе можно различить разрозненные фигуры в белых халатах. И вот, наконец, мои по-птичьи зоркие глаза выхватывают из толпы фигуры Джеба и Анны Валкер.

— Макс, можно отсюда сбежать или нет? — шепчет Газман. Тот же вопрос лихорадочно бьется в моем мозгу.

Джеб и Анна уже стоят вплотную к нашей клетке.

— Дети, — говорит Джеб. — Все еще может быть по-другому. Такой конец никому не нужен.

— Прекрасно, тогда давай по-другому. Выпусти нас отсюда, и дело с концом.

В ответ он только поджимает губы и чуть заметно качает головой. От нервного напряжения нас трясет так, что клетка чуть ли не подпрыгивает на месте.

Теперь настала очередь Анны:

— Знаете, дети, что во всем этом самое печальное?

— Твой деловой брючный костюм в мелкую полоску? Или удобные туфли без каблука? — иронизирую я, до последнего не теряя присутствия духа.

— То, что мы предоставили вам все возможности, — перебивает меня Анна.

— Нет, видишь ли, «предоставить нам все возможности» означает открыть клетку и выпустить нас отсюда. А если оставить нас сидеть здесь за решеткой, честно будет сказать только, что у нас были «некоторые возможности». Надеюсь, ты видишь разницу?

— Достаточный, — рявкнул у нас над ухом тер Борчт. — С ними бесполезный разговаривать. Осталось дожидайсь исполнители экстерминирования. Прощайтесь.

— Прощай, — пропел где-то рядом ангельский девичий голосок.

И блестящий металлический шест, сверкнув, просвистел в воздухе и обрушился на голову тер Борчта.

53

Мягко говоря, последующие события развивались с нарастающей скоростью и с неоспоримым эффектом.

— Ангел! — кричит Надж.

— Ангел! — вторит ей Газзи.

Мы с Клыком бросаемся на прутья решетки, сотрясая и раскачивая их в надежде, что они поддадутся.

Ангел стремительно носится в воздухе, и крылья ее трепещут, как мое сердце. Живым снарядом она кидается в толпу белохалатников, в мгновение ока разметав их по полю. Они мечутся в панике, призывая на помощь флайбоев.

— Мне их не сломать! — Клык в отчаянии с размаху ударяет кулаком о решетку.

— Зато я могу! — мрачный, низкий голос заставляет нас всех разом обернуться. У нас на глазах Ари оволчивается в доброго старого ирейзера. Я и забыла, как быстро он превращается в волка, как страшен его волчий оскал и какими смертоносными выглядят его острые желтые клыки.

— Назад! — кричу я стае, оттесняя ребят от него и заслоняя их своим телом. Ари всей тушей навалился на решетку, а его когтистые лапы вцепились в стальные прутья. Рывок, еще один. Но клетка выдерживает напор.

Вдруг он прижимается мордой к решетке, и совсем рядом с моим лицом щелкают его челюсти. У меня перехватывает дыхание, когда его клыки со страшным скрежетом захрустели металлом.

Ангел, как истинный Ангел Мщения, носится кругами вокруг клетки, размахивая, как карающим мечом, своей сверкающей штангой. Никто не может пробиться к нам сквозь ее заслон.

— Она сейчас даст ему нас сожрать! — кричит Надж. Она прижалась к стене и сжала кулаки. — Но я не буду ему легкой добычей!

Все. Пора расколоться. Настало время сказать правду:

— Ангел не предатель. Мы с ней условились, что она переметнется на их сторону, чтобы оттуда, изнутри, ей было легче предпринять что-нибудь в случае экстренных катаклизмов. Ангел — наш резидент в тылу врага.

Время остановило свой бег, когда на меня уставились четверо совершенно ошарашенных мутантов.

— Этот план мы придумали давно, но берегли его на самый черный день, какой только можно придумать. Как видите, этот черный день настал. Так что, поверьте мне, никакой она не предатель. И никогда им не была.

Бабах! — время опять устремилось вперед, когда Ари неимоверным усилием удалось разгрызть один из прутьев решетки. Жутко смотреть, как острые клочья металла рвут ему губы и щеки и как кровь, смешанная со зловонной слюной ирейзера, брызжет на пол клетки.

Трах! — еще один белохалатник, поверженный наземь карающей рукой нашего Ангела, падает как подкошенный рядом с тер Борчтом. И оба катаются по земле и вопят от ужаса и боли.

Джж! — скрежещут и, наконец, гнутся стальные прутья под напором мощных лапищ Ари. Его лицо — кошмарный кровавый сгусток, содрогающийся от нечеловеческих усилий.

— Я возьму его на себя, — шепчет мне Клык. — А ты хватай ребят — и в воздух.

Легко коснувшись руки каждого, даю им знать — готовьсь. Они все понимают без слов и напряженно ждут первого же движения Клыка.

С последним окончательным скрежетом решетка поддается и прутья ее расходятся.

— Вперед! — посреди хаоса, воплей и криков вокруг голос Клыка звучит со смертельным спокойствием.

Мы напрягаемся, готовые рвануться на свободу, как только Клык отбросит Ари в сторону. Но вместо того, чтобы наброситься на нас с оскаленной пастью, Ари быстро отступает в сторону.

— Скорей! — кричит он. — Бегите, летите! Я вас здесь пока прикрою.

— Он с нами, он наш! — кричит сверху Ангел. — Он со мной. Он вас освободил. Ари! Выпускай секретное оружие!

Ари шарит в кармане, оттуда выпрыгивает маленький черный комок и с оглушительным лаем кидается рвать и кусать вражеские ноги.

Не может быть! Откуда?

— Враг не пройдет! Победа будет за нами! — кричит Тотал. — Вперед, вперед!

54

Клык подхватил Тотала, рванул в проем между прутьев и в два счета взвился в воздух. Невероятно, но Ари остался в стороне и его не тронул.

Пропихиваю Надж вон из клетки. Два шага короткого разбега — и она тоже в воздухе. Потеряв на секунду равновесие, взмахивает крыльями, быстро выравнивается и уверенно взлетает следом за Клыком.

Ари по-прежнему стоит без намека на какую-либо агрессию.

Не спуская с него глаз, толкаю на волю Игги, успев шепнуть ему в ухо:

— Четыре шага и круто вверх. Понял? Угол по стрелке на десять часов.

Он кивает и действует строго по инструкции.

— Давай, Газ, ты последний, — и я практически выкидываю его из клетки. Сломанный стальной прут оставляет у него на руке яркую красную полосу. Газман, кажется, даже не почувствовал боли. Не беда, до свадьбы заживет.

Ари только смотрит на взлетающего мальчишку. Наверно, думает, что они с Газом почти ровесники…

Ангел меж тем, направо и налево размахивая штангой, удерживает белохалатников на почтительном расстоянии. Спасибо ей — расчищает мне путь. Я осталась последней.

У меня с Ари сложная и давняя история. Мы много раз пытались убить друг друга. И однажды я даже его грохнула. Но сейчас об этом времени размышлять нет. Пулей выскакиваю из-за решетки и, едва ощутив под ногами землю, распахиваю крылья и на одном дыхании взмываю в небо.

Небо — это настоящее счастье! Это возможность оставить позади земной мир, с его вечной угрозой смерти и боли.

— Как здорово, что мы снова вместе, — голос у Тотала задушенный и хриплый, что не мешает ему тарахтеть без остановки. — А я думал, вас кокнули. Все думал, как же я без вас жить буду.

— Мы тоже рады тебя снова видеть и слышать. И даже тащить. — Слышу себя и сама удивляюсь: я ведь и вправду ему рада. Вот чудеса!

Внизу Ангел бросила свой металлический прут и, как ракета, несется ввысь. Ее прекрасное маленькое личико сияет неземным покоем. Любимая моя белокурая шпионка и заговорщица. Шлю ей воздушный поцелуй, и она счастливо смеется мне в ответ.

А на земле под нами к месту нашей казни прибыли палачи. Расстрелять нас в клетке уже невозможно. Но еще пока можно шлепнуть в воздухе. Поднимают автоматы и пускают по нам длинную прицельную очередь. С высоты мне хорошо видно, как Джеб, в надежде помешать и сбить с прицела, пихнул одного из них под руку. Но убийца только саданул его наотмашь прикладом и снова открыл огонь.

Поздно. Нас уже не достать. На нас теперь уже только дальнобойка нужна. А у них такой поворот не предусмотрен.

— Мазилы! Пентюхи! — лениво буркаю я, глядя вниз. Вдыхаю полные легкие сладкого ночного воздуха, пересчитываю свою стаю и застываю, подхваченная потоком ветра. Пора сориентироваться в пространстве. Подумать, где мы, где север, где юг, куда взять направление.

И тут я вижу, что Ари по-прежнему обреченно стоит рядом с нашей пустой клеткой, а к нему бегут люди с автоматами.

— Ари! — неожиданно для себя самой кричу я. — Беги! Срочно взлетай! Давай к нам!

— Что-о-о?! — взрывается Клык. — Спятила? Ты чем думаешь?

Ари, скорее всего, меня не слышит. Но он видит, как я размахиваю руками и понимает: я его зову. Тяжело разбежавшись, он неуклюже взлетает, переваливаясь из стороны в сторону. Семилетний шкет с телом здоровенного громилы. Пуля скользнула по его громоздкому крылу, но он продолжает набирать высоту, медленно, но верно.

Клык побелел от ярости:

— Макс, ты преступаешь свои полномочия. — Он рывком перебросил Тотала Газзи. Газ взвизгнул от неожиданности, но собаку поймал. — Этот урод полетит с нами только через мой труп.

— Он спас нам всем жизнь. Они теперь его за это убьют.

— Вот и отлично! Туда ему и дорога, — рычит Клык со зверской рожей. — Он сам тысячу раз пытался нас убить.

Я никогда Клыка еще таким не видела.

— Макс, как ты не понимаешь, Ари негодяй, — вторит Клыку Надж. — Вспомни, сколько раз он хотел тебя убить, вспомни, как он за нами гонялся. Он нам не нужен. Я не хочу его в стае.

— И я не хочу, — соглашается с ними Газман. — Он один из них.

— По-моему, он изменился, — говорю я и вижу, что еще немного, и Ари поравняется с нами.

— Он помог вам сбежать, — вступается за него Ангел. — А мне Тотала нашел.

Клык бросает на меня взгляд, исполненный отвращения и гнева и, прежде чем Ари успевает подлететь к стае, срывается вперед.

Хоть и нехотя, за ним устремляются Надж и Газзи. Игги слышит хлопанье их крыльев и припускает следом.

Оставив только меня, Ангела и Ари.

55

— Спасибо, Макс. — Ари подлетел совсем близко. — Ты об этом не пожалеешь. Я тебя охранять буду.

В ответ я лишь нахмурилась, стараясь не смотреть на его изувеченное кровавое лицо.

— Мы все будем друг друга охранять, — коротко бросаю я ему и круто заворачиваю вправо. Там Газзи и остальные кружат над просторной стоянкой возле Школы, откуда вход ведет во вместительный подземный гараж.

— А где Игги?

Газман показывает пальцем вниз, и я вижу, как Игги склонился над открытым капотом машины.

— Боже, что он там забыл! Какого хрена? — недоумеваю я.

Игги захлопывает капот и толкает тачку по скату вниз в гараж.

«Что он сейчас там выкинет? Там же опасно!» — я чувствую, что меня захлестывает паника.

Машина медленно и плавно закатывается под землю и исчезает.

Игги мгновенно взмывает вверх. Он сияет довольной счастливой улыбкой и, поравнявшись со мной, лихо подмигивает:

— Теперь держись! И-раз, и-два, и-тр…

Тарарах! Сильнейший взрыв сносит верх подземного гаража.

— Вверх! Быстро! — решительно командует Игги.

В ночное небо поднимается красный столб пламени, взлетают глыбы развороченного асфальта, осколки стекла и бетона.

Поднимаемся выше — необходимо срочно уйти из зоны досягаемости. Так, на всякий случай.

Оглушительно орет сирена. Как бешеные крутятся мигалки огней тревоги.

— Вот это жизнь! — Газ победоносно вскидывает сжатую в кулак руку. — Так бы всегда.

— Вот-вот, — ворчу я, — так бы всегда заявлять о своем присутствии, скромно и ненавязчиво.

— Ништяк! Ты, Игги, гений пиротехники! — от восхищения Тотал не может закрыть рта.

Под нами адское пламя, Клык испепеляет меня глазами, а я леденею от его адресованной мне злобы.

Ари держится в стороне.

На меня опять навалились вопросы. Новые, но не менее трудные. Мне нужно подумать. Почему я позвала за собой Ари? По-моему, это было правильное решение, но все на меня взъелись. Почему им не видно того, что я в нем теперь вижу? С другой стороны, с чего я взяла, что он вдруг не возьмет да снова сердцем не обырейзерится? Не телом, не мордой, а именно сердцем. Могу я ему доверять? Не знаю. У меня с доверием всегда было плоховато.

А с третьей стороны (сколько их, сторон-то?), Ари вообще скоро умрет.

Разворачиваюсь навстречу стае. Их тела, их прекрасные крылья четко очерчены на фоне красного огненного шара под нами.

Тарарах! Новый взрыв, еще сильнее первого, камня на камне не оставил от следующего гаражного отсека. Вопросительно перевожу взгляд на Игги. Он как будто чувствует, что я на него смотрю, и пожимает плечами:

— Все очень просто. Гараж большой, на много машин. У больших машин большой бензобак. Большой бензобак — большой взрыв.

Понятно…

— Ребята, все, насмотрелись, кончайте. Теперь вперед, на север, — махнула я стае.

Не знаю, почему на север, не знаю, зачем. На север меня тянет инстинкт, как магнит стрелку компаса.

Надо уметь прислушиваться к своим инстинктам. Бывает, что инстинкт и чутье — твой главный ресурс.

Я чуть не застонала вслух. Батюшки-светы! Смотрите, кто у нас опять появился. Привет, Голос. Где пропадал?

Привет, Максимум. Рад видеть тебя целой и невредимой.

«Твоей в этом заслуги нет», — думаю я и устремляюсь на север.

Мне не хватало наших с тобой бесед.

Что касается меня, я бы о себе такого не сказала… Может разве только чуть-чуть.

Я вернулся.

Слышу.

И знаешь, дорогой читатель, что еще вернулось вместе с Голосом? Ни за что не догадаешься.

Махнув рукой позвать за собой свою стаю, я увидела у себя на предплечье… мои шрамы.

Рваный уродливый рубец от раковины, которой я отчаянно сама выковыривала чип. И тонкую бледную полоску — память о том, как меня от него избавила доктор Мартинез.