Проект "Плеяда"

Часть первая: «Адская кухня»

— Как писал классик наших союзников: «Стремясь к лучшему, мы часто портим хорошее».

Высокий японец в цветастом халате с драконами, передал через стол фарфоровую чашечку с подогретым саке, затем налил себе и, поуютнее устроившись в кресле, с наслаждением пригубил.

— Не могу сказать, что меня целиком устраивают результаты вашей миссии, но полностью провальной ее тоже назвать нельзя, Сато-сан. В конце концов, «Кокурюкай» знал, кого сюда посылать. До сих пор о вас были наилучшие отзывы и если уж вам не удалось выполнить возложенную на вас миссию, значит на то были веские причины.

Собеседница японца — красивая молодая женщина в белом кимоно, вежливо кивнула, отхлебнув саке из своей чашки и, по так и не изжитой русской привычке, подцепила из ближайшей тарелки кусочек сасими из кальмара. Она уже достаточно знала сидевшего напротив нее человека — настоящего великана для японца, с пышными «кайзеровскими» усами — чтобы понимать, что отнюдь не благодушие характера заставляет его столь вежливо общаться с молодой девушкой, да еще и «хафу». Генерал-лейтенант Сиро Исии, руководитель «Маньчжурского отряда 731», никогда не утруждал себя восточными церемониями с теми, с кем он мог не считаться. Но, к своему счастью, Илта Сато была на слишком хорошем счету у высших руководителей «Кокурюкай» — «Общества Черного Дракона», незримого спрута запустившего щупальца в элиту из элит Страны Восходящего Солнца — ее министров, высших военных чинов, крупнейших промышленников. Хотя Сиро Исии и сам состоял в этом обществе, те, кто послал сюда Илту Сато стояли неизмеримо выше него- и в самом «Кокурюкай» и во всей Империи. Поэтому «папаша Сиро» и проявлял несвойственную ему вежливость.

— Я понимаю ваше разочарование, сансэй, — Илта еще раз отхлебнула саке и потянулась палочками к тарелке с рисом, — но увы, даже мои возможности имеют предел. Честно говоря, вся эта затея была авантюрой внутри еще большей авантюры — наступлении на Читу. Большевики держали тут слишком большие силы, Квантунская армия смогла взять город только потому, что они не ждали, что после Урги мы пойдем сразу на север. Но все равно, нам пришлось попотеть. А этот чертов бункер охранялся сильнее чем что бы то ни было в городе. Если бы вы знали чего мне стоило незамеченной пробраться во все эти катакомбы, разыскать лабораторию, где я чуть с порога не получила пулю в лоб.

— Да, я понимаю, — улыбка Сиро Исии стала чуть шире, от чего не стала искренней, — я читал ваш отчет. И все же попади вы туда хотя бы на полчаса раньше.

Илта развела руками — тут ей крыть было нечем.

— Из-за спонтанности этого наступления, — произнесла она, — меня швырнули туда как-то наспех. Я толком и не успела разобраться, что же мне стоит искать.

— По правде сказать, — сказал Сиро Исии, — для меня это тоже стало неожиданностью. После того, как Приморье было очищено от большевиков, а последствия нашей работы — нейтрализованы, предполагалось, что мы сосредоточимся на Китае. Однако вскоре стало известно, что Советы разрабатывают свой биологический проект…как там он называется?

— «Плеяда».

— Занятное название. Судя по известным нам фактам данный проект — тогда он носил иное название — начал работу еще в середине двадцатых. Вовлечены в него было множество ученых — медиков, биологов, иммунологов. Я не буду сейчас называть имен, но это достаточно известные люди в своей сфере. Вроде к работе над проектом привлекались Институт переливания крови, Государственный институт экспериментальной медицины в Москве и ряд аналогичных учреждений. Большего нам узнать не удалось — несколько наших агентов пропали без вести, а потом и вовсе любая информация о проекте перестала поступать — будто его закрыли. Лишь сравнительно недавно нам удалось узнать, что проект существует и поныне — причем работают над ним у нас под носом, в Чите.

— Что же все-таки изучали там? — невольно заинтересовалась Илта.

— Никто не знает, — развел руками Сиро, — однако судя по привлекаемым кадрам, разрабатывалось там что-то весьма близкое к нашим исследованиям. Возможно, они хотят отплатить нам той же монетой или затевают что-то еще более пакостное. Если бы вам удалось раздобыть нужную документацию — я бы мог сказать вам больше. Сейчас, похоже, придется начинать все с нуля.

— Не совсем, Сиро-сан, — Илта вновь прихлебнула из чашки, — вы разве забыли? У нас есть пленник, вернее пленница.

— А, эта русская, — Исии махнул рукой, — да, хоть что-то, вы правы. Хотя сомневаюсь, что она много знает. Кто она вообще такая?

— Наталья Севастьянова, — ответила Илта, — доктор, совсем недавно приступила к работе. Ей всего двадцать два года — у Советов в последнее время дикий кадровый голод. А поскольку «Плеяда»- проект НКВД, то и она сейчас в звании лейтенанта.

— И чем она занималась в Чите? — спросил Исии.

— Этого я не пока не знаю, — покачала головой Илта, — все что мне о ней известно — имя и звание. Но уже то, что она оказалась в том бункере, рядом с руководителем местного филиала — о многом говорит.

— Филиала? — Исии хищно подался вперед, — я думал, в Чите находится Центр.

— Он был там, — кивнула Илта, — еще до войны. Потом его перенесли куда-то в Сибирь, тут оставили филиал.

— А она знает, где находится этот Центр? — спросил Сиро.

— Должна знать, — пожала плечами Илта, — надо будет ее расспросить подробнее. Чувствую, выяснится много интересного.

— Что же, возможно вы и правы, — пробормотал себе под нос глава «отряда 731», — ну, у нас найдется достаточно способов разговорить ее.

— С вашего разрешения, сансэй, — произнесла девушка, — я бы хотела сама поработать с Натальей Севастьяновой.

— Поработать? — Сиро Исии подозрительно посмотрел на Ильту, — зачем?

— Хотя бы на случай если она и вправду знает, где Центр. Тогда она может понадобиться нам как проводник, а для этого она должна быть живой и более-менее здоровой. В эффективности ваших методов допроса я ни минуту не сомневаюсь — как и в том, что после них Наталья долго не проживет.

— Хм, — Сиро изогнул косматую бровь, — но ведь мы не можем быть уверены и в ее надежности, как проводника. Кто знает, что взбредет ей в голову, когда она окажется поблизости от своих?

— Поэтому я и прошу вас позволить мне поработать с ней, — настойчиво продолжала Илта, — после ваших методов допроса она, даже если и выживет, то затаит злобу, а то и покончит с собой. Таким как она большевики основательно загаживают мозги. Я как следует промою ей их, так что она станет сотрудничать добровольно и с удовольствием.

— Вы и вправду думаете, что сделаете это? — Сиро с интересом посмотрел на девушку, — не много ли на себя берете, Илта-сан?

— Нет, — сказала Илта, отгоняя зароившиеся в голове сомнения, — думаю, у меня все получится. Прошу дать мне возможность, как можно чаще бывать с ней наедине. И пусть она поменьше видит ваших людей — они ее будут только пугать.

— Выходит и мне к ней лучше не подходить? — уточнил Сиро.

Илта молча кивнула, про себя подумав, что уж кто-кто, а «папаша» тут является последним человеком, способным внушить пленнице спокойствие.

— Жаль-жаль, — покачал головой Сиро, — честно говоря, я бы не отказался поучаствовать в перевоспитании большевистской шлюшки в духе верности Императору. Тем более, если она доктор — у нас найдется немало общих тем для разговора.

— Мужчине от женщины обычно нужна не болтовня, Сиро-сан — Илта томно потянулась, как бы случайно распустив пояс, так что приоткрывшееся кимоно показало Исии, что под ним у его гостьи ничего нет. По тому, как блеснули глаза начальника «отряда 731» Илта поняла, что «папаша», известный сластолюбием, попался на крючок. Он и раньше делал ей намеки, но Илта пользуясь своей «неприкосновенностью» делала вид, что не понимает намерений Сиро. Однако с Натальей он был в своем праве — в его власти было не допустить Илту к ней, сославшись на неудачу миссии в Чите. Чтобы Илта получила свободу рук в работе с советской пленницей, «папаша» должен был получить «отступное».

Девушка встала с кресла, скидывая кимоно. Сиро ощупывал ее похотливым взглядом — стройная, поджарая Ильта, не была плоской, как большинство японок. Стальные мускулы перекатывались под смуглой кожей, но фигура оставалась женственной: крепкие груди, округлые ягодицы, длинные ноги. Коротко подстриженные черные волосы обрамляли овальное лицо с высокими скулами и слегка раскосыми ярко-синими глазами, делавшими ее столь непохожей на азиатских девушек и от этого-еще более привлекательной. Переступив через сброшенное на пол кимоно, Илта шагнула к Исии, усаживаясь к нему на колени. Жадная мужская рука по-хозяйски прошлась по ее прелестям, толстые пальцы больно выкрутили нежный сосок. В ответ девушка впилась в губы японца долгим жадным поцелуем. В голове ее мелькнула мысль как легко было бы сейчас применить испытанный прием куноити: вырвать корень языка, заставив Исии захлёбнуться в собственной крови. Сиро, не догадываясь о кровожадных мечтаниях своей партнерши, оторвался от ее губ и раздвинул колени, сталкивая Илту на пол. Она раздвинула полы халата и слепая змея с набухшей от крови головой протолкнулась меж девичьих губ — половой орган Исии настолько же превышал средние японские размеры, насколько он сам был крупнеесреднего японца. Однако Сиро недолго наслаждался оральными ласками, вынув член изо рта куноити и шлепнув ее пару раз по щекам, японец рывком поставил девушку перед собой. Илта, обхватив ногами бедра Сиро, насадилась на его член хлюпающей от влаги промежностью. Исии встал, опрокидывая стул и, продолжая удерживать девушку на весу, повалил ее на мягкий ковер. Ему не нужны были затянутые прелюдии и предварительные ласки — Исии привык к грубому, почти насильственному соитию и Илта старалась не разочаровать «папашу». Острые ногти пропахивали кровавые борозды вдоль невидимых линий нажимая на точки усиливающие мужское возбуждение и мужскую силу. Удовольствие превращалось в сладкую пытку, боль и наслаждение смешивались воедино и Исии Сиро буквально вколачивал в голубоглазую демоницу свое «орудие», стремясь к тому, чтобы все быстрее закончилось и одновременно не желая этого.

Наконец он разрядился в нее и без сил опрокинулся на спину. Уставшие, но довольные любовники расслаблено лежали на полу. Рука Сиро Исии лениво гладила грудь девушки.

— Ну что же, Илта-сан, — усмехнулся он, — можете считать, что с завтрашнего дня эта русская в полном вашем распоряжении. Надеюсь, ей будет столь же приятно проводить время с вами, как и мне.

Илта Сато криво усмехнулась и потянулась за валяющимся на полу кимоно.

Прошла неделя с тех пор, как Наташу привезли в это ужасное место и с тех пор она сходила с ума от страха и неопределенности. Нет, ее не били, не насиловали, не морили голодом: поместили в уютную камеру, явно предназначенную для большего количества людей — девушка могла выбирать из четырех, прикрученных к полу, кроватей. Кормили ее три раза в день — рис, вареная рыба, мелко порубленная свинина, даже фрукты и сладкие пирожки. Однако вся это сопровождалось полнейшим равнодушием японских охранников, игнорировавших все попытки вступить с ними в разговор. Они же не спускали с Наташи глаз — ночью, когда уставшая от беспрестанного тревожного ожидания девушка смыкала глаза, ее нередко будил фонарь, которым японский охранник светил в смотровое окошко. Несколько раз к ней приходил врач — щуплый японец в роговых очках с медсестрой-маньчжуркой. На ломаном русском ей задавались вопросы о здоровье, достаточно профессионально, как она могла заметить, однако попытки хоть как-то прояснить свою судьбу, были встречены ставшим уже привыкшим полнейшим равнодушием.

Она была здесь не одна — из-за стены справа и слева временами слышались какие-то звуки: приглушенные стеной разговоры, крики, плач, проклятия на разных языках. Время от времени из коридора доносились звуки открываемой двери, команды на японском, звуки ударов и удаляющиеся шаги.

Наташа уже поняла куда попала — в читинском отделении «Плеяды» «Маньчжурский отряд 731» был чуть ли не главной страшилкой, существованием которого во многом и оправдывалось появление проекта. Она помнила, как японское наступление на Дальнем Востоке предварялось вспышками эпидемий среди солдат и гражданских, как она, тогда еще совсем молоденькая студентка медицинского университета сбивалась с ног, ухаживая за больными. Уже позже, попав в «Проект» Наталья узнавала жуткие истории: о бесчеловечных опытах над русскими и китайскими коммунистами, о культивации самых опасных штаммов заболеваний, с помощью которых японские империалисты стремились поставить на колени Страну Советов. Конечно, она еще многого не знала — например, что приносимые ей сладкие пирожки были избавлены от обязательной для остальных заключенных «начинки» из бактерий чумы или тифа. Однако и того, что Наташе было известно, наполняло ее ужасом и отвращением вперемешку с тревогой за собственную участь.

Тревога эта усилилась еще больше, когда на восьмой день заключения, ей не принесли, как обычно, завтрака. Был пропущен обед и ужин- похоже, что ее собирались морить голодом. Подобная перемена не предвещала ей ничего хорошего- и Наташа еще долго вертелась на кровати, только под утро сомкнув глаза.

Разбудил ее шум открывающейся двери и какое-то дребезжание. Удивленная девушка увидела, как охранник вкатывает в комнату небольшой столик на колесиках. На нем красовались блюда, накрытые серебряными крышками и небольшой кувшинчик. Тут же лежали столовые приборы, стояли фарфоровые чашечки и блюдца.

— Все в порядке, Такаши, можешь идти, — послышался из-за спины японца молодой женский голос. Японец поклонился и отошел в сторону, пропуская в двери вновь пришедшего. Вернее — пришедшую. Глаза Наташи округлились.

— Ты?! — выдохнула она, с удивлением и ненавистью рассматривая виновницу своего появления в этом кошмарном месте. В японской военной форме идеально подогнанной по ее стройной фигуре, с короткой стрижкой на европейский манер, в элегантных сапожках сейчас она мало напоминала черный призрак, возникший перед испуганной Наташей в дверях разгромленной лаборатории. И только глаза — по-азиатски узкие, по-европейски полные глубокой, насыщенной синевы, оставались пугающе узнаваемыми.

— Это я, — кивнула девушка, широко улыбаясь Наташе, словно давно не виденной подруге, — здравствуйте товарищ Севастьянова.

Тот, которым это было сказано, буквально сочился радушием, но за ним особенно за словом «товарищ» даже неискушенная в восточных играх словами Наталья, уловила скрытую насмешку.

— Извини, что я так поздно, — девушка прошлась по комнате от двери до стены — да, тесновато у тебя? Ну ничего, это исправимо. Можно присесть? — она остановилась рядом с Наташей, глядя на нее сверху вниз. Русская девушка машинально кивнула, все еще опасливо кутаясь в тонкое покрывало. Ее гостья беззаботно плюхнулась рядом на кровать.

— Поставь сюда, ага — девушка кивнула второму японцу появившемуся рядом с все еще жмущемуся у дверей Такаши. В руках у вновь прибывшего был небольшой чемоданчик, который он поставил рядом с кроватью.

— А теперь оба — брысь отсюда! — она добавила несколько фраз на японском. Непрерывно кланяясь, оба прислужника исчезли за дверью.

— Надоели уже, — доверительно произнесла она, оборачиваясь к Наташе, — ну что перекусим? Ты ведь еще не завтракала сегодня?

— Сутки не кормили, — неохотно кивнула Наташа, невольно принюхиваясь к соблазнительным запахам из-под крышек с блюдами.

— Стажеры, — снисходительно поморщилась девушка, — что с них взять. Ну, так что есть будешь? Тут правда японское все: сасими из тунца, мисосиру, суп со свининой, тофу, рис. Но на голодный желудок сойдет.

Говоря все это, девушка снимала с блюд крышки и аппетитные запахи, расходящиеся по комнате заставили Наташу сглотнуть голодную слюну. Рядом с ней враг, она в логове врагов — но есть, несмотря на это, хотелось все сильнее. Опасливо косясь на гостью, Наташа все же подсела рядом и робко взяла с тарелки ломтик сасими.

— Ты же понимаешь, тут обслуга вся с деревни, привыкла по чашке риса в день есть.

Забыли только, что не все могут так жить. Хорошо, что я хоть поинтересовалась, заставила их тебе поесть принести.

— Спасибо, — Наташа проглотила кусок рыбы и настороженно покосилась на гостью, уминавшую суп, — не стоило обо мне так беспокоится.

— Ну как же, — девушка посмотрела на плененную докторшу широко распахнутыми глазами, — я, что для того, тебя от сбрендившего комиссара спасала, чтобы ты тут от голода умерла? Давай ешь.

Формально, конечно, она была права — как не крути, если бы не эта фурия в черном, Борсоев застрелил бы Наташу. Вот только в благородстве помыслов своей спасительницы молодая докторша сильно сомневалась. В памяти всплывали отрывочные, бессвязные воспоминания о пути по КВЖД из Читы в Харбин. Впервые после бункера Наталья очнулась на лежанке в купе. Слышался мерный стук колес, под потолком мерцала тусклая лампочка. В ее свете Наташа увидела девушку в черном костюме, рассеяно пролистывающую ее офицерскую книжку. Увидев, что пленница проснулась она гибким, упругим движением поднялась на ноги и шагнула вперед, доставая из небольшой аптечки на поясе шприц с прозрачной зеленоватой жидкостью. Наташа пыталась отбиться, но ее сопротивление было пресечено несколькими ударами по болевым точкам. Она почувствовала резкую боль в бедре и ее сознание вновь заволокло тьмой. Такое повторялось трижды — два раз в поезде и один в автомобиле, на заднем сиденье которого, словно куль с мукой, валялась обессиленная Наташа. Последнее, что она видела перед собой — огромный забор с колючей проволокой, окруженный глубоким рвом. Из раскрывшихся ворот навстречу им выбегали японские часовые, но далее Наташа не успела рассмотреть- ее стражница увидела, что пленница очнулась и вновь достала шприц. От очердного сна Наташа проснулась уже в камере. Сейчас же в ее мыслях царила полная невнятица- что может означать такое пристальное внимание к ней? Зачем она понадобилась этой странной женщине?

Та, тем временем, откупорила бутылку, разливая по чашкам прозрачную жидкость.

— Давай выпьем за знакомство, — предложила она, — как тебя зовут я уже знаю. А меня зовут Илта, Илта Сато. Ты надеюсь не в обиде, что я была…неласкова с тобой, доставляя сюда?

— Разве я могу обижаться? — невольно усмехнулась Наташа.

— Да как тебе сказать, — пожала плечами Илта, закусывая креветкой в кляре, — обижаться можно, но не нужно. Я ведь, в конце концов, тебе жизнь спасла, ты забыла?

— Не забыла, — кивнула Наташа.

— Думаешь, зачем я это сделала? — прозорливо предположила девушка, — и не будет ли тебе от этого хуже? Верно?

— Верно.

— Много думаешь, — убежденно произнесла девушка, — это вредно. Что с тобой будет я тебе и так скажу — ты умрешь, — она посмотрела в разом расширившиеся голубые глаза и рассмеялась, — как и я. Мы все умрем, чтобы ты знала, не думай много о том, что будет дальше. Живи сегодняшним днем — он у тебя не самый плохой.

Наташа покрутила головой и залпом опркинула чашку с саке.

— Я же тоже могу на тебя обижаться, — продолжала девушка, — ты же с НКВД, как я понимаю? Не отнекивайся, я листала твои документы. Мою мать забрали когда в Забайкалье «финских фашистов» ловили. Не слышала про таких? В тридцать втором это было. Мать у меня финка, с шведской примесью, еще при царе ее семья сюда переселилась из Выборгской губернии. Тогда ведь много финнов уезжало — кто в Штаты, кто в Канаду, а кто и в Сибирь. Ну, вот и в Забайкалье человек триста переехало. Тут когда Гражданская шла, японцы стояли ну и был там такой — Сато Танаки, капитан из самураев. Мать красавица была — блондинка, глаза голубые, ну он и взял в любовницы. Говорил, что влюбился, что женится и увезет в Японию. Может, врал, а может и нет — сейчас не разберешь. Убили ведь его — даже не красноармейцы, «партизаны», бандиты, шваль краснопузая. Их-то потом семеновцы с японцами нашли — мало никому не показалось, да отца уже не вернуть. На мать уже конечно всем плевать — кто там знал, что ей обещал японец, кому она нужна? А через полгода японцы ушли из Забайкалья и Семенов ушел тоже. Мать осталась, а потом и я родилась. Радостно не жили, но хоть как-то выживали, до тех пор, пока Усатый не решил по всей стране фашистов ловить. Долго не церемонились — всех финнов, что тут были, обвинили в связях с финской разведкой, а мать так еще и с японской — хоть она с 20-го ни разу в глаза живого японца не видала. Задержали, а потом и расстреляли в овраге каком-то. НКВД расстреляло. Такие вот дела, Наташа, а ты говоришь обижаться. Уж как меня ваши обидели — извини, врагу не пожелаю. А я вот на тебя не обижаюсь, выпиваю даже. Давай еще по одной!

Она подливала Наташе саке и та, все еще держась настороженно, немного обмякла, за обе щеки уминая непривычные, но вкусные яства. За едой Наташа как-то пропустила как Илта подсела к ней все ближе, прижимаясь всем телом. Даже когда тонкие пальцы погладили ее светлые косы, Наташа сдержалась, хотя и невольно вздрогнула, когда молодая женщина коснулась ее шеи. Впрочем, Илта тут же убрала руку и стала предлагать ей попробовать еще каких-то японских деликатесов, подливая саке из заметно облегчившегося кувшинчика. Наташа, за неимением лучшей альтернативы, продолжила есть и пить. В этот же момент рука Илты, проникнув, под покрывало легла на обнаженное Наташино бедро.

— С ума сошла!!?? — пленница отпрянула от Илты, ее била дрожь — от страха, унижения…и как не странно возбуждения.

— Ты мне кое-чем обязана, забыла? — девушка подсела ближе к пятящейся от нее Наташе, — ты что никогда не была с женщиной?

— Нет конечно! — возмущенно выкрикнула русская девушка, — прекрати!

— Перестань глупая! — Илта положила руку ей на талию, придвигаясь ближе, — так мы быстро подружимся. Ну же, поцелуй меня.

Она попыталась сама поцеловать Наташу, но та, вывернувшись, ухватила тарелку с супом и выплеснула его в лицо Илте. В этот же момент Наташа почувствовала жуткую боль под ложечкой и рухнула на пол, на мгновение, потеряв сознание.

Когда она очнулась Илта уже отходила от двери, где из рук всполошившихся охранников приняла таз с водой, ополаскивая в нем лицо и волосы.

— Ну, ты дикарка! — не то с осуждением, не то с одобрением сказала она, — прелесть. Ну что же раз так, вспомним слова вашего дохлого вождя. Как там — «мы пойдем другим путем»?

— Не смей говорить о Ленине, курва фашисткая! — выдавила с пола Наташа.

— Ой, а что будет!? — в притворном испуге заломила руки Илта, — Ты, кстати, комсомолка?

— Не твое дело, подстилка японская, — Наташа попыталась встать, но новый удар в солнечное сплетение, заставил ее опять рухнуть на пол, судорожно глотая воздух.

— Лежи, юная ленинка! — усмехнулась Илта, — надо же, а я еще не весь ваш жаргон позабыла.

Пока Наташа корчилась на полу, Илта взяла с пола свой чемодан и достала клубок тонкой веревки. Размотав его, финнояпонка подошла к молодой докторше.

— Знаешь, некоторым японским женщинам нравится «шибари», — доверительно сказала куноити, — может понравится и тебе, давай проверим?

С этим словам она ухватила Наташу за косу и заставила усесться на колени. Попытки вырваться Илта пресекла быстро, просто приставив к горлу девушки нож. Больше Наташа не думала о сопротивлении, всхлипывая от унижения и бессильной злобы, когда Илта срывала с нее нижнее белье. Глаза ее заблестели, когда она рассматривала обнаженное девичье тело. Илта по японским меркам была вполне фигуристой девушкой, но Наташа превосходила ее по всем параметрам: полные круглые груди, широкие бедра, круглые красивые ягодицы и при этом тонкая талия и длинные ноги.

— Выросла в деревне, да? — Илта погладила по бедру гневно сверкнувшую глазами девушку.

— Руки убери, мразь! — не выдержала юная докторша, — я дочь трудового народа, а не фашистская шлюха! Батя мой и против беляков дрался и против япошек твоих, потом в селе кулаков давил. Он как раз в НКВД служил, таких как ты пачками клал. Ты можешь резать меня на кусочки, можешь отрубить мне руки и ноги, можешь…

— Тссс, — тонкий палец прижался к губам блондинки и та поперхнулась на полуслове, взглянув в синие глаза Илты. Сейчас в них не было уже ни прежней насмешки, ни вожделения — только холодная ненависть.

— Ты, Наташа, о таком поменьше вспоминай, — процедила Илта, — тогда и я кое о чем забуду. Я же не все о себе рассказала, да. После того, как мать расстреляли, меня в закрытый интернат отправили. Как «дочь врага народа». С кураторством НКВД как раз. Рассказать, как начальник местного НКВД из того детдома бордель устроил? Как девок, да и мальцов на их пьянки привозили и что там с ними делали? Много могу рассказать, есть что вспомнить. Меня часто к нему водили — синеглазая японка, экзотика же. Прав нет, защитить некому, чуть что не так — придушат как котенка и в овраге за городом прикопают. Ты что ли меня с собой равнять будешь, комиссарское отродье? Ты мне своего папашу в пример ставить будешь? Тот ублюдок из Москвы, к которому меня той ночью повели уж точно повыше чином был. Да только у меня уж сил терпеть не было — я дочь самурая, а не шмара деревенская. Как полез, я бутылку разбила и ему горло осколком перерезала. А потом в окно и ушла в тайгу — наш детдом на окраине был. Как ходила, что испытала — то тебе точно знать не нужно. Нашелся человек, перевел через маньчжурскую границу, а там нашлись и люди — которые и отца знали и мной заинтересовались — как это так, соплюха, четырнадцати лет от роду, полгода в тайге прожила. Так что не рассказывай мне про свое геройство. А то ведь и впрямь — руки-ноги поотрубаю, скажу, что так и было. Делай, что я скажу — проживешь дольше. Все поняла, большевистская сука?

Она пристально глядела в глаза Наташи и та, сглотнув комок в горле, подавленно кивнула. Илта удовлетворенно хмыкнула.

— Спину выпрями.

Она завела руки Наташи за спину и накрепко связала их, дважды обязав веревками тело девушки, выше и ниже грудей. Упершись сапогом в плечо Наташи, Илта заставила ее лечь на живот, пропуская свободный конец веревки вдоль спины. Другими веревками она связала вместе бедра, колени и лодыжки девушки, и в завершение загнула на спину ноги, связывая лодыжки и запястья. Все это время Наташа почти не сопротивлялась, только жалобно поскуливая от страха. Наконец Илта выпрямилась с удовольствием рассматривая девушку, упакованную как болонская ветчина в сетке.

— Эта поза называется «Гякуэби», — с удовольствием пояснила она, — очень удобно. Ну-ка, — она засунула сапог под грудь девушки и одним сильным толчком перевернула ее на спину. Наташа вскрикнула от боли, когда вес ее тела переместился на связанные лодыжки. Илта принялась раздеваться, с вожделением посматривая на беспомощную жертву. Сложив форму на кровати, она опустилась на колени рядом с Наташей.

— Шикарное тело, — она провела рукой по животу девушки. Та дернулась, но смолчала, затравленно глядя на Илту. Та рассмеялась и, наклонившись, взяла губами розовый сосок, а ее рука скользнула между ног девушки. Пальцы Ильты скользнули в увлажнившуюся щель и с губ Наташи сорвался протяжный стон.

— Не нааааааахххх, — тело ее выгнулось дугой, но Илта удержала связанную девушку на месте. Иронично посматривая на блондинку-комсомолку, она гладила ее между ног, одновременно лаская ее грудь губами и языком. Наташа ненавидела себя сейчас — тело самым подлым образом предавало ее, откликаясь на эти бесстыдные ласки. Она стонала и поддавалась бедрами навстречу дразнящим пальцам. Однако когда она уже была готова кончить, Илта неожиданно отстранилась.

— Не так быстро, товарищ Севастьянова, — улыбнулась она, со смаком облизав пальцы.

Подойдя к распахнутому чемодану, Илта достала небольшую коробочку из черепахового панциря. На нем виднелись китайские иероглифы. Илта приподняла выпуклую крышку и Наташа невольно вздрогнула, увидев тонкие стальные иглы.

— В нашем организме есть много самых разных точек, — промурлыкала Илта, вновь усаживаясь рядом со связанной девушкой, — и если знать их, можно добиться немалой власти над человеческим телом.

Она провела иглой перед глазами девушки, с удовлетворением смотря, как взгляд испуганной жертвы проследовал за ней. Затем Илта скользнула вниз, прижавшись щекой к животу Наташи. Рука с иглой опустилась на поросший светлым волосом холмик и тут же острие вонзилось в напряженный клитор. Наташа вскрикнула от пронзившей тело боли, но Илта заткнула ей рот поцелуем.

— Это не очень больно, — сказала Илта, оторвавшись от Наташи, — но пока я не выну иглу, кончить ты не сможешь.

Ее язык скользнул вниз по плоскому животу и коснулся истекавшего влагой розового разреза. Последующий час Илта изощренно ласкала связанную жертву — губами, руками и языком; теребила и нежно покусывала набухшие от возбуждения соски, лизала истекавшую соком промежность, запускала туда шаловливые пальчики, сама сливаясь в жадных поцелуях с изнемогавшей от похоти комсомолкой. Все это время Илта следила, чтобы не задеть иглу, заставляющую Наташу сходить с ума от страсти.

— Пожалуйста, — наконец сорвался с губ сдавленный выдох, — пожалуйста, Илта.

— Что?

— Дай…дай мне…не мучь меня больше. Пож…пожалуйста.

— Ты поняла, как себя надо вести? Ты будешь ласковой с Илтой?

— Ддд…да, буду. Пожалуйста.

Куноити победно ухмыльнулась и ее пальцы, ухватив иголку, выдернули ее из нежной плоти. Тут же Ильта скользнула вниз, засосав нежные складочки, слегка прикусив клитор и чувствуя, как ее рот наполняется солоноватыми соками — Наташа, мучившаяся столько времени, избавлялась от сжигавшего ее желания.

Ленивым движением сытой тигрицы, Илта поднялась, глядя как у ее ног содрогается, кончая, покорное женское тело. Затем вновь перевернула Наташу на спину и, достав из чемодана небольшой нож, разрезала спутавшие ее веревки. В этот же момент ее босая ступня уперлась в затылок советской девушки.

— И запомни это на будущее, чекистка, — она издевательски подчеркнула последнее слово, — я могу быть очень добра с теми, кто меня не разочаровывает, — ее нога сильнее давила на Наташин затылок, — и в твоих интересах, чтобы я была доброй.

С этими словами она отняла ногу, шлепнула «чекистку» по голому заду и отошла к кровати, где принялась одеваться. Ничуть не стесняясь, она кликнула из коридора охранников, выкативших наружу стол, со всем, что на нем было. При этом японцы старались не смотреть на обнаженных девушек. Одевшись, Илта посмотрела на Наташу, которая, все еще лежа на полу и морщась от боли, разминала затекшие руки. Насмешливая улыбка появилась на лице куноити.

— Я завтра снова приду, — сказала она, — подумай, о том, как стоит себя вести, чтобы я была доброй. До встречи, красавица.

С этими словам Илта вышла за дверь, которую охранник закрыл за ней на замок. Знакомство состоялось.

Взъерошенная оборванная девчонка раздвигает густые еловые лапы. Босые, исцарапанные ноги ступают на мягкий песок обширного пляжа разделявшего сплошную стену тайги и бескрайнюю водную гладь, уходящую за горизонт. Раскосые, ярко-синие глаза на мгновение радостно вспыхивают — все же она дошла до «славного моря». Дальше…дальше будет видно. Не хочется сейчас думать ни о множестве оставленных позади километров, ни о том от чего пришлось бежать в таежную чащу, ни о том, чего ждать впереди. Хочется просто сесть и спокойно смотреть на эту спокойную воду, на отражающееся в ней безлунное, но усыпанное множеством ярких звезд, ночное небо.

Странно, некоторые звезды горят ярче остальных. Вон те несколько, как их называют? Детдомовцам не преподают астрономию, но почему-то это мерцание наполняет сердце смутной тревогой. И в небе и отражаясь в воде эти звезды становятся все ярче и больше, их лучи падают, освещая небольшой скалистый остров недалеко от берега. Странная тревога наполняет сердце Илты и она быстро растет. Хочется шагнуть назад, спрятаться под пологом леса, но ноги предательски отказываются повиноваться.

Что это? В падающем на остров свете начинают мелькать черные частицы — сначала почти незаметные, потом их становится все больше и больше. Пляшущие словно мотыльки перед костром или снежинки в гуще метели. Вот они сливаются, соединяются во что-то странное, напоминающее человеческую фигуру только больше, уродливее, страшнее. Поросшее шерстью мускулистое тело, маленькие глазки, поблескивающие под массивными надбровными дугами, вздернутая толстая губа, обнажающая крепкие зубы. Где-то она уже видела это чудовище, в каких-то книжках о жарких странах.

Огромная обезьяна скалит зубы, неуклюже переминаясь с ноги на ногу на вершине скал. Странно, этот остров, должен быть далеко, почему же она так хорошо ее видит? Не может же это чудище быть таким здоровым.

Безобразная тварь чем-то разозлена — она скалится, бьет лапами по камню и себя по голове, прижимает распяленную пятерню к своему уродливому лику…и отнимает обратно, держа в руке волосатый лоскут с капающей с него кровью, свисающими ошметками мяса и комками жира. Вместо звериной морды теперь скалится вымазанный кровью череп, в глазницах ворочаются белки, сплошь покрытые красными жилками. Зубастые челюсти жадно клацают, разрывая в клочья собственный скальп. После огромные лапы начинают рвать с тела куски шкуры, срывая ее, как иной бы срывал в спешке одежду. Вот уже полностью освежеванная обезьяна, перетаптывается с ноги на ногу на вершине острова. Клочья шкуры валяются на камнях и их попирают ободранные лапы.

Голая Обезьяна. Красная Обезьяна.

Откуда-то — не с неба ли, не от дальних звезд? — слышится сначала чуть слышный, затем все усиливающийся рокот. Словно кто-то вверху бьет в огромный бубен — и в такт его ударам, мерзкое чудовище начинает неуклюже танцевать, поворачиваясь вокруг своей оси. Во все стороны летят капли крови, которой сочится каждая пора освежеванного тела. Черный камень влажно блестит, лапы чудовища скользят по нему, но Красная Обезьяна умудряется держаться. Неслышный рокот становится все громче, чудовище двигается все быстрее, с его тела сбегают настоящие ручьи крови, стекающие в озерную воду. Кровавые волны плещутся о берег, с шипением выплескивая на него красную пену.

Илта открыла глаза и резко села на кровати.

Впервые за много лет наемная убийца «Черного Дракона» чувствовала что-то подобное: ее била крупная дрожь, по спине стекал холодный пот. Ее охватил страх, но одновременно и какая-то нервная радость. Несмотря на свою финскую и шведскую кровь, она была и дочерью Востока — дикого Востока, степного и таежного, чей голос слышится в волчьем вое, криках атакующих монгольских конников и ударах шаманского бубна. Она знала все здешние приметы и верила им, также как и снам. И этому сну поверила сразу. Осталось только решить- к чему он был?

Руки Илты слегка дрожали, когда она взяла со столика пачку с английскими сигаретами и, черкнув спичкой, закурила, успокаиваясь. Другая ее рука скользнула под тонкий матрас, нащупывая ножны и рукоять меча. Это еще больше вселило уверенность в Илту. Чтобы не бросало ей сейчас вызов, она будет рада встретить его своей катаной!

Пять пар черных глаз-бусинок как по команде уставились на проволочную сетку, за которой вдруг появились другие глаза — большие и синие. Два удара сердца они мерялись взглядами, потом рот под глазами расплылся в улыбке, обнажившей крепкие белые зубы.

— Осторожнее, Илта-сан, — издал предостерегающий крик полный японец в белом халате, но куноити уже не обращала на него внимания, открывая клетку. К протянутой руке устремилось с десяток острых носов, с непрерывно двигающимися ноздрями. Густые усы щекотали кожу, острые клыки мелькали в опасной близости от растопыренных пальцев. С безмятежной улыбкой Илта Сато смотрела на копошащихся в клетке откормленных серых крыс, затем перевернула ладонь вверх. Крупный пасюк запрыгнул на нее и девушка осторожно вынула руку из клетки, захлопнув дверцу. Серый зверек спокойно сидел у нее на ладони, не пытаясь сбежать или укусить девушку.

— Его можно чем-то угостить, Танаки-сан? — не оборачиваясь, спросила Илта.

— Вообще-то, его превосходительство велел не кормить их сегодня, — с сомнением произнес руководитель исследовательской группы, но подал Илте кусочек сахара. Она поднесла его к носу зверька, который ухватил передними лапками лакомство и начал грызть.

— Эта крыса поймана недавно, — удивленно протянул японец, — и она совсем не ручная. Как у вас получается, Илта-сан?

— Это не так уж трудно, — небрежно улыбнулась девушка, — общий язык с животными порой найти куда легче, чем с людьми. Много их тут у вас?

— Честно говоря, не считал, — пожал плечами Танаки, — они так быстро меняются.

Илта посадила крысу на плечо и двинулась вдоль рядов клеток, выстроившихся вдоль стены. В решетку тыкались непрерывно шевелящиеся ноздри — крысы, мыши, кролики, морские свинки, раскормленные чуть ли не до величины собаки. В смежном помещении находились стеклянные ящики, накрытые мелкой проволочной сеткой, о которую бились бесчисленные комары, москиты и мошка. В воздухе стоял приторный запах гниющего мяса — в стоящих на полу жестяных банках по облепленными клочками шерсти крысиным скелетам, ползали блохи, высосавшие закрепленных специальными зажимами грызунов до последней капли крови.

Это был виварий «Маньчжурского отряда 731», резервуар, откуда Сиро Исии брал подопытный материал для заражения болезнетворными бактериями. Множество практических вопросов распространения бактериологического оружия изучалось именно тут. Как заразить болезнетворными бактериями крыс и блох и осуществить их контакт с человеком? Каким образом распространить множество живых крыс на территории противника или на передовой? Эти и многие другие вопросы, реализация которых уже стоила жизни многим врагам Японской империи, решались здесь.

Но хотя грызуны шли в расход постоянно, их в «Маньчжурском отряде 731» берегли больше чем людей. Илта читала кое-какие засекреченные документы, повествующие об исследованиях Исии и весьма впечатлилась — как смелостью научных разработок, так и поистине дьявольской жестокостью, с которой ради достижения реальных результатов десятки и сотни людей хладнокровно отправлялись на мучительную смерть. Только воспитанница «Черного Дракона», полукровка и сирота, с душой насквозь вымороженной холодом большевистской Сибири, могла испытывать при взгляде на это не страх, не отвращение, но некое извращенное удовлетворение. Она знала, чем обеспечиваются исследования доктора Исии, но была уверена, что смерть каждого из зверски замученных на опытах — замороженных, расчлененных заживо, умерших в горячке, — не была напрасной. Их смерть приближала гибель того, что Илта считала средоточием всего самого мерзкого, подлого, безобразного, что только есть на Земле.

Совдепии.

Режим, поломавший жизнь девочке, оставивший ее круглой сиротой, избивавший, насиловавший, медленно убивавший Илту, в ее глазах заслуживал самой лютой кары. И кто, как не Сиро Исии, был подходящим исполнителем приговора?

Обойдя весь виварий, Илта подошла к клетке и, сняв крысу с плеча, запустила ее обратно.

— Что с ней будет, Танаки-сан? — обернулась она. Тот пожал плечами.

— Генерал Исии приказал поместить эту клетку в отдельное помещение. Их будут кормить тем, что останется от сегодняшнего «бревна».

Позади скрипнула дверь и в виварий вошел низкорослый японец в новенькой форме.

— Его превосходительство Сиро Исии ждет вас возле лаборатории, — кланяясь, сказал адьютант, — пройдемте, Илта-сан.

— Хорошо, — Илта повернулась к Танаки, — спасибо, что помогли скоротать время.

— Не за что, — он пожал плечами, — заходите еще.

Однако когда Илта вышла за дверь, начальник исследовательской группы не мог сдержать облегченного вздоха. Эта девушка, с ее дьявольскими глазами пугала его чуть ли не больше, чем сам «папаша».

Изможденный, будто высохший, человек, привязанный к кушетке, вновь распахнул рот в отчаянном крике. Ему это явно давалось нелегко — даже сквозь стеклянную стену, за которой стояли Исии Сиро и Илта Сато, было видно, что во рту у подопытного не было языка. Вокруг него сгрудились сотрудники в белых халатах, масках из нескольких слоев марли, белых шапочках, резиновом фартуке от шеи до щиколоток и резиновых сапогах до колен. Наряд дополняли резиновые перчатки и специальные очки. Илта знала, что перед входом в стерильную камеру, все сотрудники еще и прошли по колено в резервуаре, заполненном раствором карболовой кислоты.

— Он военнопленный? — спросила девушка, с холодным любопытством рассматривая обреченную жертву, словно особо крупного таракана, пришпиленного булавкой.

— Шпион, — ответил Сиро, — Олег Тернов, диверсант. Пытался организовать покушение на генерала Ямаду, когда тот был с инспекцией в Харбине. Подвела любовь к азиатским женщинам — его выдала маньчжурская проститутка, которая была нашим агентом. Генерал распорядился, чтобы Тернова передали нам.

Илта перевела взгляд на подопытное «бревно». Выглядел шпион ужасно: кожу покрывали уродливые утолщения, кое-где лопнувшие и превратившихся в безобразные язвы. Один из сотрудников вонзил скальпель в грудную клетку и сделал разрез в форме латинской буквы Y. В том месте, куда немедленно были наложены зажимы Кохера, вскипали пузырьки крови пополам с гноем.

— Чума? — деловито поинтересовалась Илта.

— Она самая, — кивнул Исии, — с него несколько часов кормились заражённые блохи. Не так давно я разработал оптимальный метод размножения бактерий чумы в организме блохи — без ложной скромности скажу, что до меня никто этим не занимался. Заражение произошло так быстро, как даже я не ожидал.

Илта перевела взгляд на происходящее — шпиона-неудачника вскрывали заживо. Он уже не кричал — рот его бессильно раскрылся, глаза закатились голова свалилась набок. Только по судорожно подергивающимся рукам можно было понять, что в этом изувеченном куске мяса ещё теплится жизнь. Тем временем из большого разреза сотрудники ловкими натренированными руками один за другим вынимали изъеденные болезнью внутренние органы: желудок, печень, почки, поджелудочную железу, кишечник. Их бросали в стоявшие здесь же ведра, а из ведер перекладывали в наполненные формалином стеклянные сосуды. Один из врачей скальпелем отрезал кусочки плоти и швырял их в большие чаны с темной жидкостью — питательным бульоном для бактерий. Здесь они продолжат размножение, чтобы потом двинуться по испытанному кругу — в блоху, потом в крысу или человека.

— Одно и то же, — сказал Сиро, словно угадав мысли своей спутницы, — вечный круговорот. Что бактерии, что люди — жизнь их одинаково суетлива и бессмысленна, как колесо Сансары. Большевизм — та же чума, а этот Тернов, как его носитель — та же бактерия. Разве не благом будет для него получить новое воплощение? Разве не сказал учитель Нитэрэн, что «идя по темным улицам, люди, забывают, что есть прямые пути.» Разве не сокрушался мудрейший монах, что умами людей завладевает ложная вера и некому спасти их отдуховной слепоты! Освобождая этого человека от множества заблуждений, разве я не следую Истинной Дхарме Будды?

Илта искоса посмотрела на Сиро Исии — нет, он сейчас не шутил, смотря на лежащий на операционном столе уже стопроцентный труп, светлым взором фанатика. С этой стороны «папаша» еще не открывался — куноити всегда была уверена, что на свете нет и не было более бессердечного и беспринципного карьериста, никогда не отказывавшего себе в радостях жизни. Буквально вчера она опять ходила на «ночное совещание» к генерал-лейтенанту. То, что все эти качества уживаются у Сиро Исии с твёрдой религиозностью, было для нее неожиданностью.

— Кто знает, — продолжал «его превосходительство», — может через перерождение в теле крысиной блохи, для этого большевика начнется путь к Нирване?

Илта с трудом сдержалась от непочтительного хмыкания и перевела взгляд на операционный стол, где настал черед головы. Один из сотрудников скальпелем сделал разрез от уха к носу и начал снимать кожу. После снятия скальпа в ход пошла пила. В черепе было сделано треугольное отверстие, обнажился мозг. Сотрудник отряда взял его в руки и опустил в сосуд с формалином. Несколько чанов уже были закиданы кусочками плоти с мертвого тело, то же что от него осталось, как уже знала Илта, пойдет на корм подопытным крысам.

— Так что там с вашей подопечной, — сказал Сиро, наконец, повернувшись к девушке, — вы нашли общий язык?

— Похоже на то, — пожала плечами Илта, — хотя до полного перевоспитания пока далеко. Она еще порой артачится, но я вправлю ей мозги.

— Бамбуковой палкой по пяткам, — хохотнул Сиро, — помните, я рекомендовал вам этот метод? Я бы не отказался поглядеть, как вы ее наказываете.

— Я предпочитаю действовать не только кнутом, но и пряником, — сказала Илта, — с ней не так уж сложно работать. После того, как капитан НКВД застрелил доктора, что работал с ней и чуть не пристрелил ее саму, она находится в полной прострации, не знает на что опереться и откуда ждать помощи. В таком состоянии ей нужен хоть какой-то друг.

— И вы грамотно воспользовались ситуацией, — усмехнулся Исии, — похоже, вы и впрямь знаете свое дело. Корень женьшеня, что мы подмешивали в еду, помог?

— Еще как, — рассмеялась девушка, — она же еще и молодая девка, со здоровыми крестьянскими инстинктами. Тот полубурят, Берсоев был еще и ее любовником. От того у нее и шок — он хотел ее пристрелить, хотя мог вывести из города. Ну, я хоть и не мужчина, но как доставить удовольствие женщине знаю давно.

— Даже не сомневаюсь, — Сиро усмехнулся, — вы не забывайте, я тоже хочу на это посмотреть.

— Я помню, Сиро-сан, — Илта с трудом скрыла брезгливую гримасу, — уверяю, вы не будете разочарованы зрелищем. Но сейчас мне хотелось бы вас кое о чем попросить.

— Я слушаю.

— Я бы хотела, чтобы Наталью Севастьянову перевели из камеры для «бревен» в мою комнату. И еще — чтобы вы разрешили мне иногда выезжать с ней в город.

— Вы с ума сошли! — Сиро, наконец, оторвался от созерцания зрелища за стеклом и повернулся к девушке, — вы понимаете, на какой риск мы идем?! И ради чего?

— Сиро-сан, мы же по-прежнему зависим от нее, если все-таки надумаем использовать ее как проводника. Она полностью дезориентирована, но еще не созрела для «предательства»- как ей кажется. Но будьте уверены — я найду к ней ключик. У нее не получится обмануть и, тем более, удрать от меня.

— В этом-то я не сомневаюсь, — буркнул Исии, — я сомневаюсь, что она стоит всей этой возни. Она и вправду знает, где находится то, что нам нужно?

— Знает и неплохо, — кивнула Илта, — не раз там бывала. Это где-то в тайге, к северу от Байкала. Она говорит, что проект «Плеяда», что-то вроде нашего, только предназначен не для создания бактериологического оружия, а для борьбы с ним. В ее задачу входит медосмотр и отбор «добровольцев», на которых испытывали новую вакцину.

— Добровольцы?

— Ну, у них так называется — у Советов же все добровольно, — хмыкнула Илта, — На самом деле это «враги народа» и «предатели», которые, по словам Натальи так искупают свою вину перед Советской властью. Их отбирали и после медосмотра, отвозили в Центр, куда Наташу вызывали пару раз для отчета. Только сдается, мне вакцина тут не причем.

— Почему вы так решили? — спросил Сиро.

— Она говорит, что там было множество закрытых помещений, куда ее не пускали. Людей, на которых испытывали вакцину больше никто не видел — впрочем, их могли пустить в расход, чтобы не болтали. К тому же странно — по ее словам это были все женщины.

— Действительно, — хмыкнул Исии, — чума или холера не будет смотреть на пол.

— Вот именно. Единственный раз ей приходилось обследовать мужчин — и это пожалуй самое странное в этой истории. Говорят, что за полгода до нашего наступления в Монголии НКВД устроило настоящую облаву на местных шаманов — монгольских и бурятских. Человек двадцать свезли в Читу, из самых глухих сел, с дальних кочевий. Медосмотр — Наташа говорит, это ее особенно удивило — был самым беглым, женщин осматривали куда тщательнее. А потом их увезли на север.

— Странно, — Сиро нахмурился, — хотя какое нам дело до них.

— Возможно, именно тут кроется ключ, к разгадке истинных целей «Плеяды», — предположила Илта, — уж шаманы точно не помогут им создавать вакцину. Ну и еще — вы можете не верить в шаманский дар, но поверьте человеку, который родился в Забайкалье и полгода прожил в тайге — это не то, чем стоит пренебрегать в здешних краях.

— Может вы и правы, — задумчиво кивнул Сиро, хотя в глазах по-прежнему читалось скептическое выражение, — так и что это нам дает?

— Пока не знаю. Поэтому я и хочу попросить у вас разрешения съездить в Ургу. Кажется, я знаю, кто там может нам помочь.

— Как это уезжаешь? А как же я? Ты бросаешь меня тут?!

Наташа уселась на кровати, возмущенно глядя на стоявшую у двери Илту.

— Я вернусь через несколько дней, — невозмутимо произнесла куноити, — ты даже соскучиться не успеешь. Так что не волнуйся.

— С чего ты взяла, что я буду по тебе скучать? — фыркнула Наташа, — думаешь, я такая наивная дура, что поверю, что ты заботишься обо мне от чистого сердца? Я тебе нужна — тебе и людоеду, что тут за главного. Просто вижу я как эти узкоглазые облизываются на мои сиськи — из-за тебя на мне почти всегда мало одежды. И чувствую я — только ты за дверь, мне мешок на голову накинут и отволокут туда же куда и этих бедняг из соседних камер. Сколько у вас тут подвалов братской могилой стало?

Илта недовольно посмотрела на Наташу — как только неотвратимость смерти отодвинулась в неопределенное будущее, у советской девушки начал прорезаться характер. Свою роль сыграло и то, что Илта вот уже недели две окружала девушку такой заботой и лаской, что первый урок послушания выветрился из хорошенькой головки Наташи. Она все чаще дерзила, что поначалу веселило Илту, но затем стало раздражать. Видать, с пряниками пора заканчивать.

— Откуда такие фантазии о здешних подвалах, — насмешливо произнесла Илта, усаживаясь, скрестив ноги, на соседней кровати, — по вашей живодерне судишь?

— У нас были мирные исследования, — отрезала докторша, — и участвовали в них лишь добровольцы. От ваших же изуверов защищались — что думаешь, я не помню, как у нас в тылу то чума, то холера, то еще какая-то дрянь вспыхивала. Думаешь, я не знаю, как ваши самолеты сбрасывали «бомбы» из которых зараженные блохи и комары вылетали? Мы тогда с ног сбились, потому что солдаты и офицеры целыми батальонами мерли. Думаешь, не знает никто откуда эта дрянь лезла?

— Это война, красавица, — фыркнула Илта, — тут умирают много и часто, привыкай уже. Если бы победили вы, нам бы было ничуть не лучше.

— Мы не фашисты, — запальчиво воскликнула Наташа, — мы так с пленными не поступаем.

— Ага, вы так поступаете со своими, — раздраженно сказала куноити, — те кого вы в тайгу увозили, поди радешеньки были умереть за Страну Советов?

— Это были враги народа, — упрямо сказала Наташа, — они сами вызвались участвовать в опытах, в обмен на свободу. К тому же ранее вакцина проверялась на обезьянах.

— На обезьянах? — Илта с трудом скрыла волнение. Все моменты недавнего жуткого сна разом вспыли в памяти.

— Недешевое удовольствие, — стараясь сохранять спокойствие, сказала куноити, — разве нельзя было взять обычных крыс?

Наташа презрительно покосилась на финнояпонку.

— Я ведь тебе нужна только затем, чтобы подобраться к последней надежде моей страны не проиграть эту войну. Я была малодушной оппортунисткой, позволившей себе продаться за двойной паек и японские сиськи. Черта с два я тебе скажу еще что-то.

Илта неторопливо поднялась с кровати и подошла к Наташе. Русская, внезапно вспомнив все, невольно шарахнулась от куноити, но та была быстрее, сделав трудноуловимое движение рукой и советская девушка рухнула на кровать без сознания.

— Значит, твое обучение еще не закончилось, — Илта облизнулась, — как мне это нравится!

Очередное пробуждение Наташи состоялось в незнакомом ей помещении. Внимательно осмотреть новую обстановку ей мешала нелепая неудобная поза — совершенно голая девушка сидела верхом на чем-то напоминающим детскую деревянную лошадь, с заостренным клиновидным ребром вместо спинки. Это ребро глубоко врезалось в промежность комсомолки, раздвинув внешние складочки и впиваясь в нежную плоть. Притянуты вплотную к ягодицам лодыжки, короткой цепью соединяясь со скованными за спиной руками. Вокруг колен пропускались кожаные ремни, со свободно свисающими концами, к которым крепились небольшие гирьки. В завершение всего роскошная Наташина коса была протянута вверх и примотана к висящей над потолком люстре. Все это полностью фиксировало советскую девушку на месте, не давая ей не малейшей возможности соскочить или как-то облегчить ее унизительное положение. Все тело ломило, конечности затекли от связывавших их веревок и ремней. Однако самым неприятным было, конечно, деревянное ребро, врезавшееся в промежность.

— Обожаю «деревянную лошадь», — сообщила Илта, сидевшая на стуле у двери, — говорят, в Японии, в средние века, это было лучшее средство, заставляющее христианок отречься от своей веры. Посмотрим, как оно получится с большевизмом.

Советская девушка хотела выругаться но из горла сорвался лишь сдавленный стон. Давление между ног становилось все более нестерпимым, Наташа, вскрикивая, пыталась хоть немного приподняться и облегчить свою участь, однако тяжесть собственного тела заставляло ее опадать назад, еще сильнее вгоняя ребро в истерзанное влагалище. Со стороны пытка выглядела довольно эротично — полные груди волнующе подпрыгивали, бедра ритмично двигались, создавая впечатление, что девушка насилует деревянного коня Все это чрезвычайно возбуждало Наташу, пусть и помимо ее воли. Боль, смешанная с удовольствием охватывала ее тело, по ногам девушки текла влага, заливавшая и всю поверхность деревянного коня, капли стекали и на пол. Раз за разом она кончала, насаживаясь промежностью на ребро, не в силах вырваться из заколдованного круга оргазмов следующих один за другим.

— Илтаааа, — выдохнула Наташа, вертясь и подпрыгивая, — пожалуйстааа.

— И почему тебя вечно надо всему учить, — притворно вздохнула куноити, — ведь можно было просто не спорить. Нет, давай теперь так.

— Пож…пожалуйстааааа. Это невыносимоооо. Я умрууууу…

— Да брось. В былые времена пленницы могли неделю вот так «скакать на лошадке». Думаю, может оставить тебя так до моего возвращения?

— Илтаааааааа! — истошный визг ударил по ушам так, что даже привычная к крикам о пощаде куноити поморщилась.

— Так что там за обезьяны были, говоришь? — девушка демонстративно закурила.

— Я…я не знаю, зачем они нужны были. Говорят…для опытов, перед тем, как людям вакцину вводить. Там…разные были…один черные с гладкой шерстью, другие рыжие, мохнатые. Я их только раз видела, питомник…там в тайге…я ничего не знаю больше…правдаааааоооох, — речь Наташи прервалась и ее тело задрожало в конвульсиях очередного оргазма.

Илта задумчиво курила, размышляя над тем, чтобы все это могло значить. Пока части головоломки упорно не желали складываться воедино. Женщины. Шаманы. Обезьяны. Вакцина. Что, черт бы их всех побрал, задумали большевики?

Она вздохнула, загасила сигарету в фарфоровой пепельнице, встала и принялась отвязывать свою жертву от деревянного коня. Когда упал последний ремень, Наташа просто повалилась обессиленной грудой на пол, тяжело дыша. Однако долго ей прохлаждаться Илта не дала.

— Ты получила свое удовольствие, — жестко сказала она, — а кто подумает о моем? Ну-ка, высунь язык.

Она присела над лицом Наташи и та, ученая опытом прежних любовных игр запустила язык во влажные лепестки Илты. До этого только куноити осуществляла такие ласки, но сейчас, памятуя о том, как ей было хорошо и Наташа старалась наверстать упущенное, вминаясь лицом во влажную сочную мякоть. По внутренней стороне бедер Илты и подбородку Наташи стекал густой любовный сок, наполнявший воздух терпким запахом возбужденной женской плоти. Распаленная неумелыми, но жаркими ласками, Илта упала вперед, нырнув головой между бедер девушки и одновременно зажимая своими бедрами ее голову. Теперь уже пришел черед советской девушки стонать и корчится. Куноити была столь искусна в доставлении удовольствия, что и после «скачки» на деревянной лошади, Наташа кончила, одновременно с Илтой.

Чуть позже они лежали на кровати куноити, обмениваясь ленивыми поцелуями. Наташа с интересом рассматривала комнату Илты — вопреки ожиданиям, чуть ли не более аскетичную, чем ее камера. Узкая кровать у стены, небольшой столик, на котором рядои с пачкой сигаретстояла фарфоровая пепельница. Только книжная полка у стены, люстра над потолком и портрет микадо на стене показывали, что эта комната не принадлежит очередной узнице «дьявольской кухни».

— Погоди, — прервав очередной поцелуй, сказала Илта, — давай я тебе кое-что покажу.

Что-то в ее голосе было такое, что Наташа поняла — на сегодня с любовными играми покончено. Куноити гибким движением поднялась с постели и, не одеваясь, подошла к столику, под которым лежал уже знакомый Наташе чемоданчик.

— Мне тут кое-какие документы принесли, — сказала она, — нашли в бункере недавно. Берсоев видимо, хотел их уничтожить, после того как избавится от вас, но не успел, — куноити достала из чемодана тонкую папку, — знакомы эти имена? — спросила она, передав папку Наташе. Та пролистнула несколько листков, просмотрела записанные в столбиках таблицы женские инициалы, цифры, даты.

— Да, — кивнула она, — это женщины, которые не могли принять участие в эксперименте по состоянию здоровья. Мне сказали, что их вернули обратно в колонию.

— Их не могли никуда вернуть, — хмуро сказала Илта, — все-таки какая ты наивная. Ваш Центр — сверхсекретный объект, оттуда подопытные не возвращаются. Там в списке одно место указано, под Титовской сопкой. Там мы и нашли за сотню безымянных могил. Некоторые пришлось вскрыть. Вот фотографии- она кинула на колени оцепенелой Наташе большой пакет из желтой бумаги.

— Нет, — выдохнула она, ненавидяще глядя на ту, с кем совсем недавно сплеталась в любовных объятьях, — я не верю, ты лжешь.

— Почитай. Посмотри.

Наташа лихорадочно пролистывала документы — перед глазами мелькали знакомые имена, знакомые подписи, утверждавшие страшный приговор вынесенный ею. На фотографиях перед ней мелькали кости, черепа с узнаваемыми круглыми отверстиями во лбу, обрывки платьев. В одну из фоток Наташа вглядывалась особенно долго, а потом надрывно всхлипнула.

— Что там? — Илта осторожно взяла из рук девушки так впечатлившую ее фотку. Там был скелет, присыпанный черной землей. На шейных позвонках на полуистлевшем шнурке болтался простой латунный крестик.

— Девчонка…Алена, — шептала Наташа, — из семейских, за что и арестовали. Все плакала, боялась, что убьют, я ее успокаивала, говорила, что все будет в порядке. Слабенькая она была и по женской части не все ладно, я отказ и написала…кто же знал, что все так обернется. Помню, все за крестик этот держалась, отдавать не хотела, говорила, что от бабушки достался. Думала, что убережет, а не уберег, вот…

Наташа замолкла, ее плечи тряслись. Илта молча села рядом и обняла тихо плачущую девушку, раздавленную осознанием всего ей содеянного. Прежний мир ее окончательно рухнул и единственный человек, на которого она могла положиться была загадочная азиатка с глазами цвета неба. Трясясь и всхлипывая, Наташа прижималась к груди Илты, а та гладила ее по густым светлым волосам, шепча слова утешения.

Острые скалы вздымаются к ночному небу, словно стремясь достать до звезд. Где-то негромко журчит ручей. Внизу, у подножия скал простирается бескрайний таежный океан, впереди стелется узкая тропинка, уводящая в гору.

Босоногая девчонка с черными волосами и синими глазами осторожно ступает по холодному граниту. Надо идти вперед, надо — по тропе, освещенной путеводной звездой, вернее звездами. Вот они — мерцают шестью холодными огоньками в небе, выделяясь среди остальных. Что-то она должна вспомнить про них, что-то очень важное, что крутится в голове, но в последний момент выскальзывает, словно скользкий таймень из рук неумелого рыбака ныряет обратно в омут.

Неважно. Она вспомнит. Потом.

Журчание неведомого ручья становится громче. Тропинка делает крутой поворот, и девчонка оказывается в большом ущелье, по краям которого стекают тонкие струйки, где-то внизу сливающиеся в подземный поток. Что-то привлекает Илту в этих потоках — слишком густые для воды, слишком темные. Машинально она подставляет руку под ручеек и ее ладонь заполняется алой жидкостью.

Кровь.

В ночную тишину, до сих пор нарушаемую лишь журчанием ручья, вдруг врывает новый звук. И тут же за ним — чуть слышный ехидный смешок. Сама не отдавая себе отчет в своих действиях, Илта начинает подниматься. Ее лохмотья намокают от крови и грязи, но она упорно карабкается вверх, цепляясь за ветви папоротников и скользкие камни.

Сверху снова раздается стон, потом еще и еще — со всех сторон в ее уши вползает вкрадчивый шепот, стоны, всхлипы. Илта ощущала легкие, почти невесомые касания по лицу и телу, словно ее окружали незримые призраки.

А в лицо нестерпимо ярко бьет свет шести звезд, напоминающих сейчас скорей небольшие луны. И, заглушая стоны и всхлипы, все громче слышится ехидный смех.

Вот Илта поднялась. Перед ней небольшая площадка, со всех сторону окруженная каменными стенами, покрытыми широкими трещинами. Из них растут ветви кустарников, на которых колышется что-то большое и белое, вроде множество простыней.

А в меж огромных камней ворочается безобразное существо, покрытое черной шерстью. Что-то белое мелькает меж расставленных кривых ног — или все же лап — и все тот же стон доносится оттуда и одновременно со всех сторон.

Илта невольно делает шаг вперед и чудовище поворачивается — медленно, как и положено в кошмарном сне. Это все та же черная обезьяна, скалящая огромные клыки. В неуклюжих лапах колышется что-то напоминающее сверток бело-красной ткани — только что необычайно плотной. Тягучие капли падают на камень.

Оторопелая Илта вдруг понимает, что в руках у твари. Это человеческая кожа и содрана она с женщины — девушка видит длинные черные волосы, волокущиеся по камню. Чудище держит человеческую кожу за «ноги», а за его спиной возвышается куча освежеванных тел, все еще слабо шевелящихся меж камней. И от этой груды изувеченной плоти стекают ручейки крови, чтобы слиться внизу в один поток.

Толстые губы раздвигаются, обнажая крепкие зубы и вновь разносится идиотское хихиканье. И словно вторя ему, вновь разносится приглушенный стон. Илта затравленно осматривается по сторонам — теперь она видит, что за «простыни» развешаны на кустах. Все те же, содранные заживо кожи — женские кожи, вот и не замеченные ею сразу волосы шевелит ветер. И приглушенный жалобный стон идет именно из черных дыр-«ртов». И от развешенной в лапах чудовища кожи слышится такой же стон.

А сверху все сильнее светят шесть неведомых звезд — уже почти так светло как днем.

Чудовище чем-то взволнованно — его лапы сильнее теребят окровавленный сверток, глаза налиты кровью. Вот обезьяна отшвыривает кожу в сторону и, вскинув голову к звездам, издает оглушительный рык. Эхом ему слышится со всех сторон приглушенный стон. Чем сильнее вопит чудовище, мотая безобразной башкой и молотя себя в грудь, тем сильнее от колышущихся на ветру кож разносится беззвучный шепот.

Чудовище уже не смотрит на Илту — оно молотит себя в грудь огромными кулачищами, будто хочет пробить грудную клетку. Из пасти вылетают кровавые брызги, толстые пальцы впиваются в волосатую шкуру, отрывая от нее куски.

Стоны убитых и рык чудовища сливаются в один мерзкий звук и словно в ответ ему то ли с гор, то ли с неба доносятся размеренные удары шаманского бубна. Под его воздействием чудовище успокаивается, в его движениях появляется некий ритм. Вскоре уже обезьяна неуклюже танцует меж скал, продолжая сдирать с себя куски кожи — как человек, скидывал бы одежду.

Красная Обезьяна пляшет в свете звезд.

Последний лоскут кожи отлетает в сторону и чудовище опускается на четвереньки. Налитые кровью глазные яблоки поворачиваются в сторону Илты, слышится идиотское хихиканье — и чудище, загребая лапами идет к девушке. Вслед ему несутся женские стоны.

Надо бежать, но ноги Илты словно приросли к камню. Какая-то неведомая сила тянет ее вперед, принуждая опуститься на четвереньки. Кожа на лице стягивается и колется жестким волосом, губы сами собой раздвигаются, язык нащупывает неожиданно прорезавшиеся острые клыки. Илта падает навстречу жуткой твари, опускаясь на мягкие лапы, поросшие черной шерстью.

И просыпается, с трудом сдержав крик. Сердце бешено колотится, кажется, еще немного и оно разорвет грудную клетку.

— Что такое, — сонно пробормотала Наташа, проснувшаяся от резкого движения куноити, — что случилось, Илта?

— Тшшш, — Илта нежно поцеловала девушку в губы, — все нормально. Спи, давай.

Успокоенная Наташа заснула. А Илта до утра так и не сомкнула глаз.

Вот уже три месяца, как столица Монголии была освобождена от советских войск, однако в окрестностях города по-прежнему было неспокойно. Хотя после взятия Урги советско-японский фронт откатился к Монгольскому Алтаю, вряд ли кто мог четко определить линию противостояния. Тем более, что с обеих сторон действовали не только регулярные армии, но и гвардии монгольских нойонов, возвращавшихся в прежние владения, казачьи отряды, китайские, советские и монгольские «красные» партизаны, наконец, просто банды, не причисляющие себя ни к одной из воюющих сторон. То казаки с «белыми» монголами прорывались чуть ли не к границе с советским Казахстаном, то красные партизаны доходили до пределов Маньчжоу-Го. Все они убивали, грабили, проводили диверсии по заданию советского или японского правительств и вообще всячески старались, чтобы монголы не решили, что война в здешних краях закончилась.

Михаил Поляков, Асылбек Садвакасов и Жамбын Очирбат бандитами себя не считали, хотя у населения Урги, скорей всего, было иное мнение на этот счет. Эти трое были единственными уцелевшими из диверсионной группы посланной советским командованием для покушения на тринадцатилетнего Богдо-гэгэна, месяц назад вступившего на престол в Урге. Вместе с ним планировалось ликвдировать и утвержденного японским командованием регента — атамана Забайкальского казачьего войска Георгия Семенова. Двойное убийство планировалось совершить у статуи Черного Махакалы, два года назад изготовленного в Маньчжоу-го специально для торжественного возведения в Урге. Неделю назад статую Четырехрукого торжественно водрузили на пьедестал на холме Зайсан-Толгой, чему накануне был посвящен торжественный молебен. Вот во время его лютого классового врага и представителя реакционного феодального духовенства должна была постигнуть кара трудового народа.

Однако революционная месть не состоялась — диверсию раскрыли еще на подготовительном этапе, после прибытия диверсантов в Ургу. Как это получилось — капитан Поляков не знал, подозревая предательство одного из осведомителей. Большая часть группы была арестована, бежать удалось только троим советским агентам, укрывшимся на вершине горы Богд-Хан-Уул, примыкавшей к Урге с юга. По местным преданиям некогда здесь провел зиму сам Чингис-хан, набираясь сил перед походом на тангутов, посему гора считалась священной. Поляков плевать хотел на монгольские суеверия — куда больше ему нравилось то, что тут их никто не собирался преследовать. Очирбат, бывший лейтенант армии МНР не хотел подниматься на гору и Полякову пришлось провести небольшую лекцию о вреде религиозных пережитков, неуместных у настоящего коммуниста. Казах Асылбек поддержал командира, после чего пристыженный Очирбат больше не спорил.

Склоны горы покрывали обширные леса, перемежаемые безлесными прогалинами. В свое время Чингис-хан запретил любую охоту в здешних местах, но запреты монгольского феодала были не в авторитет бойцам РККА. Впрочем, стрелять они все же не решались, опасаясь быть услышанными. Поэтому их ужин составила только пригоршня ягод брусники да вода из ближайшего родника. Голодные и угрюмые красные партизаны сидели на опушке леса, не решаясь выходить на открытое пространство. Говорить не хотелось — в голову лезли мрачные мысли о судьбе схваченных товарищей, которых, без сомнения, прихвостни японского милитаризма обрекли на лютую смерть. Михаил Поляков тоже скорбел, однако, как старший группы он еще ломал голову, как выбраться к своим. Дельных мыслей не появлялось и от этого командир чувствовал себя даже более подавленным, чем остальные.

— Товарищ Поляков, — голос Очирбата отвлек его от тягостных раздумий, — сюда кто-то идет.

— Что?! — командир рывком вскинул голову, почуяв как по спине пробежал неприятный холодок. Из чащи на другой стороне прогалины выходил некто, явно направляющийся в их сторону. За собой на привязи путник вел какое-то животное.

— Уходим? — встревожено спросил Асылбек.

— Погоди, — отмахнулся Поляков, внимательно вглядываясь в неожиданного гостя. Тот беззаботно приближался, не подозревая, что за ним напряженно наблюдают три пары глаз. Уже было видно, что он невысок, довольно субтильного телосложения, что не мог скрыть потрепанный пастушеский дээл, перехваченный черным кушаком. Через плечо идущего свисал большой мешок. Но особенно привлек взгляды оголодавших красноармейцев шедший за пастухом на привязи черный барашек.

— Похоже, что он один, — пробормотал Поляков, — странно, что он тут делает на ночь глядя?

— И почему он идет пешком и на кой черт ему баран? — добавил казах.

— Я же говорил вам, — повторил Очирбат, — это священная гора, гора духов. Парень, наверное, хочет принести им жертву.

— Ну что же, — нехорошо ухмыльнулся Поляков, — мы, я думаю, ничем не хуже духов. Пусть идет сюда, а мы подождем. Помните — не стрелять.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — улыбнулся Очирбат, доставая из-за пояса большой нож. В руке Асылбека также появилась финка — отмотавший перед войной небольшой срок за хулиганку, казах и по сей день не оставил уголовных замашек.

Пастушок, тем временем, входил в лес. Был он молод и, как с удивлением заметил Поляков, с довольно тонкими, для монгола, чертами лица. Что-то в его глазах показалось Полякову странным, однако почти сразу же его внимание отвлек баран — большой, жирный, с лоснящейся черной шерстью. Сглотнув слюну, красный командир шагнул навстречу застывшему пастушку.

— Стой, парень, — сказал Поляков по-монгольски, — поможешь голодным?

— Что вам нужно? — голос был высокий и тонкий, даже для мальчишки.

— Жрать хотим, того и нужно.

— Это вас сегодня ловили в городе?

— Ловили, ловили, да всех не выловили, — мрачно усмехнулся Поляков, — хорош болтать. Оставляй барана, оставляй мешок и проваливай.

Видно вид у него был достаточно свирепый, поскольку парень безропотно положил мешок на землю, кинул привязь с животным Полякову и шагнул назад. Тут же он натолкнулся спиной на вышедшего из-за деревьев Асылбека.

— Здорово, малец — осклабился тот. Широченная ладонь ухватила пастушонка за подбородок, задирая голову вверх, блеснуло лезвие.

То, что происходило далее, напоминало дурной сон или замедленную съемку. Садвакасов полоснул финкой по горлу незадачливого пастушка, но лезвие встретило…пустоту. Гибкий, словно угорь, парень словно нырнул вниз, выскользнув из рук казаха. Словно змеиная кожа — нет, не угорь, гадюка! — слетели пастушеские лохмотья, что позволило красноармейцам сделать сразу два открытия.

— Это девка! — воскликнул Асылбек.

Из-за спины у затянутой в черный костюм девушки, торчала рукоять меча. Увернувшись от метнувшегося к ней Очирбата, девушка кувыркнулась через голову и вскочила на ноги, выхватывая меч. «Катана — неожиданно вспомнил Поляков, — японцы называют ее катаной». Меч свистнул, и голова не успевшего выпрямится Очирбата, покатилась по земле. Поляков, опомнившись, выхватил пистолет, но нажать на курок не успел — девушка прыгнула в воздух, сжавшись в комок и уходя с линии огня. Приземлившись на ноги, она махнула рукой — от бедра и вперед — и командир красноармейцев, выпучив глаза, осел на землю, держась руками за горло. Из него торчал, наполовину утонув в кадыке, четырехконечный сюрикен.

Перепуганный Асылбек кинулся бежать, но тут же почувствовал как у него подкосились ноги и он повалился ничком в жухлую листву — катана рассекла ему сухожилия под коленями. Сжав зубы от невыносимой боли, казах перекатился на спину и выхватил пистолет, разряжая в обидчицу всю обойму. Илта спаслась только резко откинувшись на спину, почти коснувшись головой земли. Согнувшись в коленях, она резко крутанулась на пятках вокруг своей оси. Выставленный меч лишь на миг задержался на неосторожно поднятой кисти — и она, вместе с пистолетом отлетает в ближайшие кусты.

Илта гибко выпрямилась — как выпрямляется согнутое молодое деревце — не спеша вытерла меч пучком листьев и подошла к зажимавшему окровавленный обрубок Асылбеку. Присела на корточки, с любопытством рассматривая свою жертву.

— Может оставить тебя так, — глаза Илты напоминали лед на зимних озерах, — так ты может и проживешь до середины ночи — пока тебя не найдут волки. Что думаешь?

Умоляющий взгляд, полный смертельного ужаса, был ей ответом. Куноити презрительно хмыкнула и поднялась на ноги. Меч поднялся и опустился и еще одна голова покатилась по земле. Илта огляделась по сторонам и выругалась.

— Ищи теперь эту глупую скотину, — раздосадовано произнесла она.

«Глупая скотина» оказалась недалеко — убежавший во время схватки черный баран, зацепился веревкой за колючий куст и теперь стоял там, весь дрожа. Успокаивающе погладив его, Илта привязала его к дереву и вернулась к месту схватки. Подобрав мешок, она собрала с поля брошенное красноармейцами оружие, тщательно обыскала трупы, но не нашла ничего интересного. Подойдя к Полякову, она распорола на нем гимнастерку, обнажая голое тело. Новый взмах катаной рассек поверженного врага от левого плеча до правого бока. Илта, присев рядом, запустила руки в разрез, вытаскивая оттуда еще теплую печень. После блужданий по тайге, ей было легко перенять самурайский обычай «кимо-тори» и веру в то, что, съев сырую печень поверженного противника, получаешь новый заряд смелости.

Прожевывая кровоточащие, дымящиеся парком куски и облизывая окровавленные пальцы, Илта вдруг почувствовала, что она тут не одна. Чьи-то внимательные, недобрые глаза смотрят ей в спину, чьи-то губы жадно причмокивают. Чуть слышно хрустнула подсухая ветка, послышались шаги. Очень явственно цокнули копыта.

Илта подхватила последний кусок и, не оглядываясь, бросила через плечо.

— Кто бы не был ты, — спокойно произнесла она, — возьми и ступай. Мертвое к мертвым, живое к живым.

Позади послышалось жадное чавканье. Илта не торопясь облизала окровавленные пальцы, поправила на спине катану и не спеша двинулась прочь. Краем глаза она успела заметить, как позади нее к мертвым телам метнулись черные уродливые тени.

Уже позже, Илта вышла из леса на очередную поляну, почти у самой вершины Богд-Хан-Уула. Здесь стояла небольшая желтая юрта, возле которой горел костер. Перед ним сидел, побрасывая хворост в огонь, пожилой человек в черном халате.

— А я-то думал, — произнес он, не подымая глаз, — кто придет раньше — ты или эти трое?

— Им стоит благодарить богов, что я встретила их раньше, — усмехнулась Илта, привязывая барана рядом с юртой и присаживаясь у костра, — здравствуй, Бэлигтэ Хар-боо.

— Пей чай, Унэгэн — старик в черном халате протянул закопченную пиалу Илте. Сам сел напротив нее, прихлебывая из своей посуды зеленый чай. Илта тоже пригубила и слегка поморщилась — она уже успела отвыкнуть от монгольского чая, больше напоминающего суп: с молоком, солью, бараньим жиром и протертым вяленым мясом.

— Давно ты не гостила у меня, — усмехнулся старик, — уже чай мой тебе не по вкусу.

— Твой чай хорош Бэлигтэ-боо, — Илта отхлебнула большой глоток, — просто я отвыкла от степной пищи. А то, что не была у тебя столь давно — как-то времени не выдавалось. Два месяца назад уже собиралась в Мэнцзян, но не удалось — пришел приказ за подписью самого тэнно и мне пришлось отправиться в Гуандун. Прости, — Илта покаянно склонила голову.

— Я не обижаюсь, — махнул рукой старик, — ты молодая и красивая девушка, отважный боец, вхожий в Белую юрту потомка Балдан-Лхамо, владыки восточных островов. Зачем тебе дряхлый шаман, которого Эрлэн-хан заждался во дворце из черного железа?

— Ты так говорил и когда мы впервые встретились, Хар-боо, — подмигнула ему Илта, — но я, помню, что ты и тогда говорил неправду. Может ты и старый, но совсем не дряхлый. Пусть поразит меня Номун-хан, если в одном твоем мизинце не было тогда больше мужества, чем в жирных телах ублюдков из НКВД.

— Я тогда подобрал тебе правильное имя, — рассмеялся Бэлигте, — настоящая лиса.

— Не я, а ты льстишь мне сейчас, — в тон шаману ответила Илта, — в Кодзё я была только раз, когда император давал аудиенцию всем отличившимся в Кантоне. Не уверена, что он меня помнит. Но сейчас не только я, но и Он, нуждается в тебе, Бэлигтэ Хар-боо. В Империи никогда в этом не признаются, но я-то знаю, что им сейчас нужна твоя сила и мудрость. Как была нужна мне, когда ты подобрал в тайге тощую дикую девчонку и привел в свою юрту. Я помню, все то хорошее, что ты сделал для меня, чему учил и что рассказывал. И потом, когда «Черный Дракон» принял меня под свое крыло — я не забывала, кому обязана жизнью.

Старик молча сидел, слегка прикрыв глаза, слегка покачиваясь в такт своим собственным мыслям. Было даже не понятно слышит ли он Илту, сжато рассказывающую обо всем, что она узнала за последний месяц. Но вот она закончила и Бэлигтэ хар-боо открыл глаза.

— За полгода до встречи с тобой — неторопливо произнес он, вороша палкой угли в костре, — когда Водяная Обезьяна только вступала в свои права, НКВД в Бурятии устраивало облавы на тех, кто умеет говорить с духами. Многих схватили и больше никто их не видел, другие бежали — кто в Монголию, где началось Хубсугульское восстание, кто-то в Маньчжоу-го или уходил в лес. Среди последних был и я.

Илта внимательно слушала старика.

— Облава шла не только среди бурят — мой дух в обличье ворона летал далеко на север, где говорил с шаманами саха, скрывавшимися в тайге. Они говорили, что большевиков особенно интересует одно место в горах Сынныр — Хара-Худаг, Черный Колодец, пропасть под водопадом, что изливается в море Бар-Тенгиз, на котором стоит дворец Эрлэн-хана. Даже самые сильные из черных шаманов не решались камлать там.

— И ты тоже, Бэлигтэ хар-боо? — спросила Илта, — из всех, кто говорит с духами я не знаю никого сильнее тебя.

— Не знаю, сколь я силен, — усмехнулся старый шаман, — пусть я и двадцать лет назад прошел через все девять врат посвящения и стал «Тэнгэриин пшбилгатай заарин боо»- всегда может найтись тот, кто сильнее. Однако у Хара-Худаг сам Эрлэн-хан установил запрет для всех шаманов, сколь угодно сильных. Уже тогда говорили, что там, у входа в Нижний мир, большевики собираются что-то строить.

— Наташа говорит, медицинский центр, — задумчиво сказала Илта.

— Твоя девочка слепа, слуха и глупа, как и все они. Таким как она легко вложить в голову любую ложь. Но ведь ты не такова, Унэгэн? Ты чувствуешь это?

— Конечно, учитель. Я тебе не все еще рассказала — и Илта вкратце пересказала шаману содержание своих снов. Бэлигтэ хар-боо, вновь замолчал и закрыл глаза, раскачиваясь на месте, казалось полностью погруженный в свои думы.

— Твоя девочка глупа, — повторил он, — но те, кто затеял все это — безумны. Я давно чувствую, что там за Байкалом, творится что-то непотребное. Когда я отдал тебя людям из «Кокурюкай», а сам ушел к князю Дэ Вану, то и там чувствовал пагубу идущую с севера. Я пока не знаю, какие силы пробудили большевики, но я уверен, что они не смогут им противостоять, когда придет время. Вернувшись из Калгана в Ургу я советовал богдо-гэгэну и атаману принести жертвы Махакале, дабы он ограждал Халху от зла идущего с Севера. Странные вещи говорят ныне духи и Владыка Ада, разгневан на тех, кто крадет его слуг.

— Ты поможешь мне? — настойчиво спрашивала Илта, — ты покажешь мне то место?

— Уже очень давно никто не пытался идти на Хара-Худаг, — покачал головой старый шаман, — но, похоже, что слишком многое изменилось в подлунном мире. Я могу воззвать к духам шаманов, что были арестованы НКВД двенадцать лет назад, чтобы они рассказали, как нашли смерть. Следующей ночью я буду камлать.

— Спасибо, Бэлигтэ Хар-боо, — склонила голову Илта, — . Вот, — она приподняла мешок, — я помню, что к шаману не идут с пустыми руками. Тут с десяток плиток чая, шоколад, оружие, что я отобрала у тех красных и много чего еще.

— Ты зря беспокоилась, Унэгэн, — усмехнулся шаман, принимая мешок, — даже, если бы все не было так серьезно — неужели ты думаешь, что я откажу в помощи маленькой женщине, что позволила старому шаману в последний раз почувствовать себя мужчиной? А ханшин принесла? — уже другим тоном, спросил Бэлигтэ.

— Да, учитель, — рассмеялась Илта — целую бутылку. Хотя я, как и двенадцать лет назад не могу понять, как тебе нравится эта гадость.

— Это все потому, что ты ничего не понимаешь в хорошей выпивке, — заверил ее шаман, доставая из мешка большую бутылку с мутной жидкостью — ханшин, жуткое китайское пойло из проса, гороха и черного риса. Шаман откупорил ее и сделал большой глоток из горла, после чего вопросительно посмотрел на Илту. Та обреченно вздохнув, допила чай и протянула опустевшую пиалу, подумав, что удачно успела перекусить.

Камлание началось следующей ночью — на небольшой поляне на противоположном склоне горы. Хотя Бэлигте хар-боо и недавно поселился тут, видно было, что место давно «намоленное»: посреди поляны виднелось большое кострище, стоящие рядом два дерева были обвязаны многочисленными разноцветными ленточками. Еще одно деревце — невысокую тоненькую березку — шаман срубил в лесу и укрепил в земле рядом с уже разожжённым Илтой костром. В свое время она часто помогала черному шаману в свершении обрядов и сейчас куноити убедилась, что и за тринадцать лет старые навыки ничуть не забылись. Девушка украсила разноцветными ленточками березу, символизирующую Тоороо — мировое древо, соединяющее земной, небесный и нижний миры. Именно к корням этого дерева и должен спуститься Бэлигте хар-боо, чтобы умолить Эрлэн-хана, выпустить на время духов убитых шаманов.

Сам черный шаман тем временем принялся за приведенного Илтой барана — жертву Владыке Мертвых. Упиравшееся и блеющее всю дорогу животное, на поляне стояло на удивление спокойно, даже когда острый нож полоснул его по горлу. Впрочем, удивить это могло только человека, ни разу не бывавшего на подобных обрядах — Илта знала, что животные, предназначенные в жертву, в момент заклания не испытывают волнения и страха; их душа покидает тело еще до того как к нему прикасается жертвенный нож. И забой и разделка туши проводилась на тщательно выделанной лошадиной шкуре — ни одна капля крови не должна была упасть на землю до жертвоприношения. Шкуру барана вместе с головой шаман нахлобучил на палку недалеко от костра, а мясо было сложил в два больших котла с родниковой водой, уже кипевшей на втором костре. Вместе с мясом варилась и кровяная колбаса — засунутые в кишки изрубленные сердце и печень, залитые кровью.

Бэлигте уже облачился шаманское одеяние — черный удэл, черные же штаны и сапоги. Седые волосы прикрывала черная шапка — майхабши, с тремя нашитыми глазами из черной, белой и красной материи. Этими нашитыми очами на мир будет смотреть онгон — дух-покровитель шамана. Поверх шапки красовалась железная шаманская корона с двумя рогами, делавшая Бэлигте хар-боо подобным тому, к кому он собирался обратиться. На груди шамана висело медное зеркальце-толи, с пояса свисал кнут-бардаг с вплетенными в него уменьшенными копиями разных предметов: оружия, кузнечных орудий, лестницы, веревки, стремени, багра, лодки и весла, пут. Все эти предметы нужны черному шаману, чтобы перемещаться в иных мирах.

Илта набросила на шкуру барана черную косынку и подожгла главный костер с костями барана. Бэлигте уже стоял перед ним, ударяя в бубен-хас гортанно распевая молитвы:

Голос его становился все громче и сильнее, сливаясь с шумом неожиданно поднявшегося ветра — знак того, что духи узнали о камлании и начали собираться вокруг. Сидевшая рядом на корточках Илта, ударяла в собственный бубен, повторяя за шаманом слова молитвы. Как и Белгете, она призывала духов-покровителей места, леса, призывала и дух Чингиса, что и поныне царил на горе, объявленной им же священной. Илта- Унэгэн, вспоминала своих духов-помощников, вызванных шаманом, еще тогда, когда он впервые привел на тайное камлание в таежной чаще худую исцарапанную девчонку, с глазами молодой волчицы, уходящей от облавы. Сейчас, напевая уже знакомые песни, могучая воля черного шамана подхватывала ее словно горный поток — щепку. Для нее, не бывшей шаманкой, подобное путешествие могло быть смертельно опасным, но сейчас она не чувствовал ни страха, ни сомнений, Илта пела слова обряда, повторяя за шаманом и чувствовала, как вслед за ним взлетает ввысь по склону Мирового Древа, в ночное небо, усыпанное крупными звездами.

Вверх? Почему вверх? Им же нужно вниз, в Царство Мертвых? А там вверху над мировым древом- что это за звезды зацепились за его крону, мерцая холодным, столь ослепительно-белым светом? Сколько их…раз, два, три, четыре, пять, ше…Нет ничего не видно, свет их столь ярок, что кажется непроглядной чернотой. Илта хочет отвести глаза, но не может — ее словно приковывает эта неестественная, слепящая «свето-тьма», что становится все более близкой, все более насыщенной, принимая некую форму.

Хриплый оглушительный вопль доносится сверху — вопль не могущий принадлежать ни человеку, ни зверю, ни богу, ни демону. Илта почему-то в этом уверена, хотя не так уж часто ей приходится общаться с богами и демонам. И все же, то, что спускается сверху — не из их числа, что-то совсем другое — древнее, безжалостное…голодное. Все больше оно приобретает знакомые очертания — уже слишком хорошо знакомые.

Исполинская обезьяна из ее снов спускается вниз по Древу, перебирая всеми четырьмя лапами. Толстые, словно бревна, пальцы оканчиваются кривыми черными когтями, в распахнутой пасти блестят острые зубы. Чудовище сейчас не свежует себя заживо, но на покрытой черной шерстью морде одна за другой проступают кровоточащие язвы, сжирающие кожу и мех огромной обезьяны. И снова окровавленный череп, покрытый обрывками мышц и вымазанный кровью, лязгает клыками и алые струйки текут вниз по мировому древу исторгаясь из всех пор на теле уродливой твари. Из пасти Красной Обезьяны тоже течет кровь смешанная со слюной, прожигает бороздки в коре Тоороо, поганя и скверня само мироздание.

И еще тут холодно. Шулмус их подери, почему тут так холодно, словно в самый лютый мороз в забайкальской тайге? Илта чувствует как хрустит на зубах замерзающая слюна, как пальцы ее примерзают к коре. Эрлэн-хан, помо…

Оглушительный рев слышится снизу и тут же рядом вспыхивают языки пламени, от которых изморозь разом оттаивает. Рев повторяется — в нем слышится разом мычание разъяренного быка, рык тигра, шипение огромной змеи, кваканье исполинской жабы. Из глубины поднимается окруженная языками пламени черная фигура с головой быка и оскаленной пастью. Рядом, расправив полы черного халата, словно огромная летучая мышь несется уже знакомая фигура. Шаман здесь, значит все будет норма…

Когтистая лапа смахивает ее с мирового древа и Илта падает вниз. Странно совсем не страшно — может потому, что она видит, как отвратительная морда красной обезьяны искажается в страхе, как она с невероятной быстротой пятится задом, растворяясь в сиянии шести звезд тускло мерцающих в вышине.

Илта очнулась распростертой на земле — она «упала» в свое собственное тело. Вскочив на ноги, куноити оглянулась на черного шамана, сидевшего недвижно будто статуя. Илта хотела было спросить все ли с ним в порядке, но тут же прикусила язык — она хорошо знала, что будет если посторонний попытается прервать шаманский транс. Пусть сам придет в себя — невеликих знаний Илты хватало, чтобы увидеть, что пока с душой и телом Бэлигте хар-боо ничего страшного не происходит. Хотя ее била дрожь, когда она вспоминала о мерзком чудовище ползшим вниз по мировому древу.

Она посмотрела вверх — там среди множества звезд она безошибочно выхватила те шесть. Сейчас они уже ничем особенным не выделялись среди прочих звезд и все же Илта хорошо понимала, что это впечатление обманчиво. Небесные тела простительно не знать девчонке из НКВД-шного детдома, смотревшей свои страшные сны. Но с тех пор кругозор Илты расширился, запас знаний увеличился многократно и кубики головоломки уже сложились в узор — или запутались еще больше.

Шесть звезд.

Плеяды.

Илта не знала, сколько времени она просидела у костра, подкидывая ветки, пока Бэлигтэ хар-боо не зашевелился и не сел прямо. Он отложил бубен, который до сих пор держал на коленях, и, не открывая глаз начал читать благодарственные молитвы Владыке Мертвых. Одновременно он завершал жертвоприношение — брызгал водкой, кидал в сторону леса куски вареной баранины, потом брызгал молоком, угощал Эрлэн-хана сластями. Когда кости барана сгорели, Илта бросила в костер палку с головой и шкурой, затемберезку с разноцветными ленточками. Наконец шаман произнес завершающие слова и устало опустился на землю. Илта тем временем раскладывала на лошадиной шкуре вареное мясо и колбасу в жестяных мисках, нарезанный хлеб, разливала по кружкам водку с ханшином. Все это тоже проводилось с определенной целью — разделение трапезы с духами, как бы закрепляло все, что происходило сегодня.

— Что же все-таки мы видели? Хар-боо? — допытывалась Илта у черного шамана. Тот молча налил в кружку ханшин, — залпом выпил, после чего подцепил ломтик вареной колбасы.

— Мир богов и духов, — прожевав, произнес он, — сложнее, чем обычно думают о нем люди. Многие считают, что в подземном мире таится зло, что зол его Владыка, которого мы называем Эрлэн-ханом, японцы Эммой, а русские — Сатаной. Но мы, шаманы, знаем, что Владыка Закона — строг, но справедлив. Он вдохнул в человека душу и научил ковать железо. Нет, Эрлэн-хан, не враг людям. Подлинное зло пребывает в небесах.

Бэлигте хар-боо, плеснул себе еще ханшина, закусил вареной бараниной с хлебом. Илта тоже налила в кружку водки и залпом выпила. Поморщилась и потянулась за колбасой.

— Как русские называют те звезды? — спросил Бэлигте.

— Плеяды, — ответила Илта, сразу поняв о чем речь.

— Мы их называем Мечитом, — сказал шаман, — это злой дух в обличье обезьяны. Пастухи и поныне верят, что двигаясь по небу он насылает болезни на скот и людей, зимой посылает мороз, а летом — засуху. Когда Мечита изгнали с земли, он поднялся на небо, распавшись на семь звезд. От них тогда исходила такая стужа, что мог замерзнуть весь мир, но божественный стрелок, Эрхий-мерген сбил одну из звезд и холод уменьшился.

— Зло приходит с неба, — передернула плечами Илта, невольно вспомнив жуткий мороз на мировом древе, — ты сам веришь в это, Бэлигтэ хар-боо?

— Даже в куче навоза порой можно найти алмаз, — усмехнулся черный шаман, — мне ли не знать о том. Тот, кого пастухи именуют Эрхий-мергеном, был на самом деле Эрлэн-ханом, изменившим облик. В начале времен он изгнал Мечита с земли и воспретил возвращаться. Говорят, — добавил шаман — именно у Черного Колодца произошла та битва.

— Так что же, большевики поклоняются там этому Мечиту? — спросила Илта.

— Мечиту нет смысла поклоняться, — покачал головой шаман, — ему не нужны жертвы, подношения и обряды. Он живет лишь болью и скорбью, насылая на землю хлад, глад и мор. И те, кто творит это на земле, торят путь Небесной Обезьяне.

— Уж что-что, а глад и мор большевики творить умеют, — передернула плечами Илта.

— Да, — кивнул шаман, — Мечит не нуждается в почитании, но можно воспользоваться его силой, если творить что-то приятное Обезьяне. Можно даже заставить сделать ее что-то во благо — если принести жертву тем, кто удержит Мечита в узде. Но красные не признают богов или духов, они считают, что Мечит принесет им победу, ничего не потребовав взамен. Глупцы надеются укротить тигра-людоеда голыми руками, даже не зная с какой стороны у него хвост, а с какой — голодная пасть.

— Тебе удалось поговорить с духами шаманов? — спросила Илта.

— Да, — старик налил полную кружку и залпом выпил, — с теми, у кого верность Эрлэн-хану оказалась выше страха смерти. Их расстреляли, но Владыка принял их во дворце из черного железа. Но иные оказались слишком малодушны, побоявшись за себя, родных или за свой народ — духи говорят, что комиссары угрожали поголовным истреблением бурят. Теперь отступники камлают в этом центре — никто не знает для чего.

— Ни для чего хорошего, — буркнула Илта, — у них не так уж много времени. Рано или поздно Япония договорится с Британией и Германией о наступлении вглубь Сибири и большевизм будет раздавлен. Сейчас их спасти может только чудо.

— Вот они и метнулись к Мечиту, — кивнул Бэлигте, — уж не знаю, как марксизм объясняет его существование. Но они не понимают, в какую пасть лезут.

— Ты пойдешь со мной? — с надеждой спросила Илта, — ты знаешь где этот Черный Колодец?

Черный шаман мрачно смотрел на угасающие угли костра.

— Я не знаю, — глухо сказал он, — и не могу. Не один Эрлэн-хан запретил камлать у Хара-Худаг, запрет был наложен по решению всех владык — и небесных и земных, нарушить его не может и сам Эрлэн, ибо он — Владыка Закона. Те шаманы, что камлают там еще получат свое от Хозяина Мертвых, даже если большевики и сохранят им жизнь.

— Это вряд ли, — с сомнением произнесла куноити.

— Если я пойду туда, — сказал шаман, — и вступлю с ними в битву у Черного колодца — никто не знает чем это может кончиться. Нет, это должен делать не шаман.

— Кто же тогда? — растерянно произнесла Илта.

Бэлигте задумчиво ворошил палкой угли костра.

— Унэгэн, — внезапно спросил он, — ты помнишь нашу первую встречу?

— Конечно, — удивилась Илта, — как это можно забыть? Я блуждала по тайге не ев почти неделю — истощавшая, уставшая, когда вдруг вышла к твоему костру. Тогда я уже почти мечтала о пуле, которая положит конец моим страданиям.

— Я бы выстрелил, — спокойно произнес шаман, — за мной ведь тогда тоже шла охота. Я бы стрелял — если бы увидел человека. Но из леса вышел не человек.

— Что? — недоумевающее спросила Илта, — о чем ты?

— Я говорю о том, что видел своими глазами, — бесстрастно повторил шаман, — а видел я «галта хара унэгэн», огненно-черную лисицу. Ту кого мы именуем «собакой Эрлэн-хана».

Только когда ты упала у костра, я увидел, что передо мной человек, а не зверь.

Илта раскрыв рот слушала шамана, неторопливо пережевывавшего кусок колбасы и запивавшего ханшином. Машинально она налила себе еще водки.

— Тогда я понял, что ты находишься под особым покровительством Владыки Закона, — продолжал Бэлигте, — то, что он показал мне тебя в лисьем обличье, было особым знаком. Тогда я и назвал тебя Унэгэн, хотя ты и ломала голову — за что?

— Да, — кивнула Илта, — о черной лисице я не подумала, а так — ну не рыжей же я масти.

— Масть та, что нужно, — усмехнулся шаман, — но дело не в ней. Ты хитра, изворотлива и кровожадна, как лесной зверь. Я знаю, что в Кокурякай тебя обучала принцесса Айсин Гёро, которую японцы именуют кицунэ, лисицей-оборотнем. Но ты выше ее — ты Гончая Владыки Мертвых, Сука Ада. Там где могущественнейшим из шаманов положен запрет, Эрлэн-хан спустит с цепи Гончую. И Черная Лисица перегрызет горло Красной Обезьяне.

Илта мрачно посмотрела на Бэлигте хар-боо и залпом выпила водку, даже не закусив. В голове метались разные мысли, она не могла понять шутит старый шаман или говорит всерьез. Все сказанное казалось безумной фантасмагорией, пьяным старческим бредом — и все же, глубинным, звериным своим чутьем куноити понимала, что это правда. И это понимание давило на нее каменной глыбой всей возложенной на нее ответственности.

— Среди шаманов, согласившихся на условия красных, есть один кого ты должна особо опасаться, — меж тем продолжал шаман, — Иван Сагаев, мой лучший ученик. Духи сказали, что он работает с большевиками добровольно. Иван однажды убил на охоте черную лисицу и с тех пор Эрлэн-хан отвратил от него свой лик. С тех пор Сагаев ищет защиты у Небесной Обезьяны.

Шаман много чего еще говорил своей ученице, забыв про недопитый ханшин. Илта угрюмо кивала, стараясь не пропустить ни одного слова. Над головами небо серело и бесшумно пролетали совы, ловя последние мгновения уходящей ночи.

Наутро Илта уже была в Урге. Самолет, что отвезет ее обратно на базу «Маньчжурского отряда 731», должен был прилететь только через пару часов, так что от нечего делать Илта решила побродить по городу. Григория Семенова, знакомого ей по Харбину, сейчас не было в городе — он срочно выехал в Читу, в окрестностях которой подняли голову красные повстанцы. С Богдо-гэгэном Илта не была знакома, да и не о чем было ей говорить с «живым богом». К счастью у нее была офицерская книжка, свидетельствующая о том, что Илта Сато является старшим лейтенантом Японской императорской армии. Японских военных тут уважали, поэтому и Илта могла почти беспрепятственно бродить по городу, не опасаясь что ее остановит казачий патруль.

Ноги сами собой ее вынесли к Зайсан-толгою. Четырехрукий желтоволосый Махакала отлитый из черной меди грозно взирал с вершины холма город тремя красными глазами, символизирующими прошлое, настоящее и будущее. В руках грозный бог держал череп, копье, меч и знамя победы — дваджу. Скульптуру обрамляло огромное кольцо около трех метров высотой и почти тридцать метров в диаметре. Оно было установлено на трех опорах, как древний традиционный национальный очаг «гурван-тулагын — чулуу», символ жизни монголов, которую защитили японские и казачьи освободители. С внешней стороны кольца стояли четыре скульптуры, ориентированные по четырем сторонам света. Это были те, кто указом богдо-гэгэна ныне почитались как карающие длани Махакалы, проводившие в жизнь Его волю.

Илта медленно обошла скульптуры, склонив голову перед грозным богом. Губы ее шептали мантры, тонкая узкая ладонь на мгновение прислонялась к груди каждого из Четырех — воителей и правителей, объявленных псами Разрушителя Миров.

Чингиз-хан. Хубилай. Даян-хан. Унгерн фон Штернберг.

Перед последним изваянием Илта несколько задержалась, вглядываясь в аристократическое узкое лицо, так отличающееся от ликов остальных Дланей Четырехрукого. Странно, но Илта чувствовала некую таинственную связь с этой «легендой русского Харбина». Может потому, что он был рожден у берегов того же далекого западного моря, где появилась на свет мать Илты. А может и из-за того поистине священного безумия, что так удачно передал приглашенный из Германии скульптор, изображая глаза неистового барона. Именно он, единственный из Четырех воевавший с теми же врагами, с которыми шла война и сейчас, был вторым после Чингиз-хана, воплощением Махакалы, наиболее почитавшимся в Урге. Именно рядом с Унгерном стояла бронзовая коновязь к которой во время праздника привязывали священных коней. Впрочем, в иные, особо торжественные дни, коновязь служила для менее безобидного действа — об нее ломались хребты приносимых в жертву Махакале.

Пока это свершилось только один раз — когда сюда привели захваченных в плен Хорлогийна Чойбалсана и Георгия Жукова, которого после неудач на Западном фронте разжаловали в комкоры и отправили на восток. Здесь опальный командарм попытался повторить победу 1939-го, даже бой наступавшим японцам был дан все на том же Халхин-голе. Грандиозное танковое сражение шло два дня и до последнего было неясно, кто возьмет верх. Дело решили подоспевшие на вторые сутки канадские части, советско-монгольские войска были окружены и разбиты. Пленников содержали сначала в тюрьме Урги, а после прибытия в столицу статуи Махакалы, свершилось и жертвоприношение. Случайно или нет, но умирающий комкор закончил жизнь в ногах у белогвардейца.

Илта вспомнила стихи Арсения Несмелова. В свое время Илте тогда было поручено «разрабатывать» Российскую фашистскую партию и она часто общалась с талантливым русским поэтом.

Опущенный к земле клинок был, правда, явно не кавказский — Илта достаточно хорошо разбиралась в холодном оружии, чтобы понять, что немецкий скульптор скорей вспомнил о тевтонских предках барона — потому тот и держал обращенный вниз западный меч. Врезультате Унгерн выглядел неким «крестоносцем» среди азиатских завоевателей, но это странным образом только подчеркивало целостность скульптурной композиции. А в день, когда свершалась казнь, сходство со стихами стало и вовсе законченным.

«Гниющее красноармейское мясо». Хорошо сказал поэт!

Невольно вспомнилась сцена в лаборатории «Отряда 731». Впрочем, и те из красных, кто пока считает себя живыми, немногим отличались для Илты. Большевизм, по ее глубокому убеждению был порчей, заразой, всей гнилью мира — и сейчас она склонила голову, шепча благодарственные молитвы неукротимому борцу против красной чумы.

От ее мыслей Илту отвлек звук мотора. Она подняла голову, как раз, чтобы увидеть как к Урге спускается хорошо знакомый ей «Накадзима». Куноити развернулась и зашагала в сторону той части города, где располагался японский аэродром и базировался японский контингент. По дороге она гадала, как отреагирует Сиро Исии на то, о чем может поведать ему Илта.

В отсутствии Илты Наташа жила в ее комнате, постепенно свыкаясь с окружающей обстановкой. Ее по-прежнему охраняли, но уже менее навязчиво, позволяя выходить в коридор и даже во двор, следя лишь за тем, чтобы русская девушка не заходила туда, где ей появляться не стоило. Впрочем, Наташа и не собиралась гулять по «кухне смерти». Бежать она тоже не пыталась — куда, зачем? К своему неудовольствию, девушка начала замечать, что окружающие ее буржуазные удобства ей начинают нравиться. К ней даже приставили служанку — пожилую монголку, с грехом пополам болтающую по-русски. С ее помощью Наташа немного благоустроила аскетичную комнату Илты: на тумбочке появилась расписная циновка, на которую была водружена ваза с цветами, на стенах появилосьнесколько картин.

Один раз к Наташе заглянул сам Сиро Исии — привыкший бодрствовать ночами, он пришел когда девушка собиралась отойти ко сну. Хорошо зная кто этот великан-японец, докторша побледнела как смерть, ожидая самого худшего. Однако «папаша» был достаточно доброжелателен: поздоровался, расспросил о ее прежней жизни, немного поговорил с Наташей на медицинские темы, так что девушка отошла от первоначального страха. Даже расхрабрилась настолько, что когда Сиро Исии собираясь уходить, спросил, не нужно ли ей чего, попросила небольшой радиоприемник. Японец пообещал распорядится и ушел, не забыв, напоследок, мазнуть Наташу взглядом, после которого девушке захотелось принять душ.

Однако пока Сиро Исии не торопился с претворением своих желаний в жизнь, а распоряжения его все же очень быстро выполнялись — наутро на столе в комнате Илты появился небольшой преемник. Сейчас она крутила ручку, пытаясь поймать какую-нибудь русскоязычную волну. Им оказалось эмигрантское радио в Харбине:

— Красиво жить не запретишь, я смотрю — раздался веселый голос от двери. Наташа подкинулась — в комнату входила улыбающаяся Илта. Последующая реакция русской девушки удивила не только куноити, но и саму Наташу, с радостным криком повисшую на шее уфиннояпонки. Та аж пошатнулась — все же Наташа была заметно выше и крупнее изящной куноити.

— А говорила, скучать не будешь, — усмехнулась Илта, расцепляя руки девушки у себя на шее и усаживаясь с ней на кровать, — ну, рассказывай, что тут было без меня.

Наташа коротко рассказала все, что тут было в отсутствие Илты — собственно и рассказывать было особо нечего. Единственно, что серьезно тревожило Наташу — это возможные поползновения со стороны Сиро Исии.

— У него и так баб столько, что и десятерым хватит, — махнула рукой Илта, — не волнуйся, я тебя в обиду не дам. Уж как-нибудь перебьется, старая обезьяна, — она увидела, как округлились глаза Наташи, — так его за глаза подчиненные называют.

— А он похож, — хихикнула девушка.

— Есть такое, — не стала спорить Илта, — но вообще его так называют в знак уважения. Обезьяна же у японцев считается символом хитрости и ума, а уж и того и другого Сиро Исии не занимать. И именно поэтому он не тронет меня, а значит и тебя, — особенно если ты дашь ему то, что он хочет, — куноити посмотрела на побледневшее лицо Наташи и скупо усмехнулась, — нет, это не то, что ты подумала.

Наташа грустно кивнула — умом она понимала, что рано или поздно этот разговор должен был состояться, хотя она и ужасно не хотела этого.

— Там куда ты ездила, — спросила она, — тебе что-то удалось выяснить?

— Да, — кивнула Илта, — удалось. Рассказывать долго, да и вряд ли ты сможешь во все это поверить. Одно могу сказать — все, что тебе рассказывали про ваш Центр ложь. То, что задумали большевики — много хуже того, что творится здесь. Императором клянусь, покровителем моим Эрлэн-ханом и памятью матери, что я не вру.

— Я верю тебя, — чуть слышно произнесла Наташа. Сама не зная почему, она и правда верила сейчас Илте, даже не из-за ее слов — из-за тона каким они были сказаны.

— Ты можешь остановить это, — глядя в упор в глаза девушки, произнесла Илта, — от твоих слов зависит то, как скоро кончится эта чертова война. Поверь от этого будет лучше всем — даже тем, кто и сейчас живет и воюет за «власть Советов». Не советов уже эта власть, а вот чья — тебе лучше и не знать. Расскажи про Центр, будь нашим проводником — ты поможешь и себе и всем, кого знаешь и любишь.

Наташа глянула на Илту, закусив губу, — куноити только что не слышала, как мысли в ее голове несутся вскачь, словно табун монгольских лошадок.

— Я помогу тебе, — наконец сказала Наташа, — я долго думала, пока тебя не было. И решила рассказать все, что знаю о Центре, если понадобится — и показать все что нужно. И сделаю это не только потому что я верю тебе — но еще и потому, что я знаю, что тем, кому я верила раньше, верить нельзя. Меня использовали, мне лгали, меня хотели убить. И они добились своего — теперь я тоже хочу, чтобы тот проклятый режим провалился в Ад.

Она подняла голову и взглянула в глаза Илте и теперь уже та поняла — Наташа не врет.

— Я тебе про отца тоже не все рассказала, — тихо добавила она, — его еще в тридцать восьмом расстреляли, как «троцкиста». Был грех, пересекались в Гражданскую с Львом Давидовичем — батя того не стыдился, но и не болтал особо. Говорили, что шпион, что «фашист», что на англичан работал — и я поверила. Поверила им, будь они прокляты!!!

Наташа уронила голову на руки и зарыдала. Илта успокаивающее погладила ее по голове.

— Послезавтра Сиро Исии выезжает в Хабаровск, — произнесла она, — он должен быть на празднике, рядом с Ямадой. Оттуда, наверное, и двинут на ваш Центр. Я упросила Исии, разрешить тебе выехать в Хабаровск. Хоть погуляем перед марш-броском по тайге.

Она слегка боднула головой Наташу и с облегчением увидела, как на заплаканном лице появляется слабая ответная улыбка.

………..

В преддверии Императорского парада Хабаровск напоминал разворошенный муравейник. Быстро отстроенная после взятия канадскими и японскими войсками три года назад, ныне столица Приамурского края, напоминала исполинскую ярмарку. С любого мало-мальски заметного объекта в городе свисало с полдюжины различных флагов. Больше всего было конечно японских и маньчжурских, за ними шли британские и канадские флаги, а также российские триколоры. Попадались и знамена богдо-гэгэгэнской Монголии ифлаги Забайкальского края и даже «жовто-блакитные прапоры» с нанесенным у древка зеленым треугольником — флаг Зеленого Клина.

Весь город словно превратился в одну большую ярмарку — уставший от войны народ с восторгом встречал масштабное празднование. Ничего подобного не могли припомнить даже старожилы. Центральные улицы, по которой должен был проехать кортеж Пу И вместе с высокими гостями, держали правда под особым присмотром, за то чуть поодаль буквально кипела жизнь, открывались всевозможные лавки, магазины, кафе и рестораны, толпились люди все рас и вер: японцы, русские, англичане, казаки, украинцы, монголы, маньчжуры, эвенки. Рестораны японской и китайской кухни, соседствовали с хлебосольными русскими трактирами и украинской корчмой, а для союзников-англичан даже открылось несколько пабов. Зачастую под прикрытием всех этих заведений, действовали иные, более предосудительные — опиекурильни, игральные дома и, конечно же бордели — от элитных, предназначенных для высших сановников и военных чинов союзных армий до самых дешевых публичных домов доступных даже удачливому таежному зверолову.

Посмотреть на церемонию и поучаствовать во всем этом — приехало множество народу, так что за эти дни население Хабаровска увеличилось, по меньшей мере, втрое. Соответствующей была и охрана — помимо традиционных казачьих и японских патрулей прибыли подразделения Королевской канадской конной полиции и отряды гуркхов. В случае провокаций предусматривалось, что на помощь охранным частям придут и военные части.

— Натка, ну где ты?! — Илта завертела головой, ища куда-то запропавшую подопечную. Обнаружилась она, впрочем, быстро — стоя у охотничьего прилавка, девушка вертела в руках шкурку черного соболя, о чем-то спрашивая стоящего тут же старого эвенка. Сморщенный узкоглазый зверолов, подобострастно улыбаясь, расхваливал свой товар и Наташа уже тянулась к карману, где лежали врученные ей накануне Илтой сто иен.

— Эй, ты что? — Илта ухватила Наташу под локоть. — Сколько? — спросила она старика на языке таежного народа. Эвенк назвал цену и брови куноити невольно поползли вверх.

— Ну, ты даешь, дед — она покачала головой, — пойдем отсюда.

— Но… — слабо попробовала возразить докторша, тоскливо смотря на соболий мех.

— Пойдем-пойдем, — решительно сказала Илта, — так ты все деньги в первый день спустишь. Он втридорога дерет, поверь человеку, который в тайге мало не год прожил. У меня тут есть знакомые охотники, они за полцены мех продадут. А пока нам надо в гостиницу.

Проталкиваясь через торговые ряды, обе девушки двинулись к их временному пристанищу. Наташа, невольно заразившаяся царившей вокруг суматохой, то и дело порывалась купить какую-нибудь безделушку, что Илте приходилось всячески пресекать. С одной стороны она понимала Наташу — росшая сначала в сибирской деревне, потом в суровых условиях военного времени, с постоянной экономией буквально на всем, девушка оказалась неподготовленной к множеству соблазнов, начисто отсутствующих в СССР. Однако денег у обеих было немного, а в Хабаровске им предстояло провести еще дней пять.

Гостиница, в которую они вселились, была, конечно, не самой лучшей, но вполне приличной. Содержал ее сын первогильдейца, некогда бывшего одним из самых зажиточных людей в Хабаровске, но потерявший все в революцию. Все что удалось сохранить хабаровскому купцу — триста золотых империалов, с коими он и сбежал в Маньчжурию, открыв новое дело. Когда японские и канадские части вошли в Хабаровск, кое-кому из эмигрантов, а также их потомков удалось добиться признания прав на свою бывшую собственность. И вот уже с полгода двухэтажный гостиничный дом «Даурия» принимал постояльцев.

Получив ключ девушки разместившись в двуместном номере — Илта как нарочно выбрала тот, что «для молодоженов».

— Не знаю как ты, а я чертовски голодна, — пожаловалась Илта, плюхнувшись на кровать, — может, сходим перекусим?

— Я только за, — кивнула Наташа, — только избавь меня наконец от вашей восточной кислятины. Тут же полно мест, где подают нормальную еду.

— Какие мы привередливые стали, — рассмеялась Илта, — русской кухни захотелось?

— Или украинской, — пожала плечами Наташа, — мне и то и то родное. Отец русак, коренной сибиряк, а вот мать хохлушка, с Полтавщины. Так что мне пойдут и борщ и щи и галушки и расстегаи.

— Ну, раз так, — Илта подмигнула, — при гостинице есть одна забегаловка, как раз для тебя. Но сначала, — она порочно улыбнулась, — давай расслабимся после долгой дороги.

— Ты неисправима, — рассмеялась Наташа, когда куноити, ухватив девушку за талию, увлекла ее на кровать, подминая под себя и впиваясь в губы долгим жадным поцелуем.

— Итак, нам обеим по тарелке борща со сметаной, ей расстегай с осетриной и налимьей печенкой, — ты же хотела рыбный пирог верно? — и соленых грибочков. А суши у вас точно нет, да? Ну, тогда мне сало по-домашнему и блины с икрой.

Половой — светловолосый парень в косоворотке и белых штанах подпоясанных кушаком — понятливо кивал, записывая указанные блюда, украдкой косясь на двух красивых девушек, увлеченно изучающих меню, где вычурным шрифтом с «ятями» были расписаны названия блюд..

— Пить что-нибудь будете? — спросил он, делая пометки в блокноте.

— Ты будешь пить? — спросила Илта у Наташи.

— Не знаю, — она пожала плечами, — смотря что.

— Что у вас тут есть? — обратилась Илта к половому.

— Водка, горилка, — начал перечислять тот, — сладкое розовое вино есть, ханшин.

— Ханшин пей сам, — решительно оборвала его Илта, — водочки принеси графинчик.

— А мне розового вина, если можно, — попросила Наташа.

— Хорошо, — черканул у себя в блокноте половой, — можно нести?

— Ага, давай — усмехнулась Илта и, когда парень развернулся, игриво ущипнула его за зад, — ты же не заставишь девушек ждать?

Половой выдавил вымученную улыбку и поспешил укрыться в дверях кухни. Илта откинулась на спинку стула, на ее лице расплывалась довольная улыбка.

— Я думала, японцы сало не едят, — заметила Наташа.

— Едят, — рассмеялась Илта, — это у нас называется бутабара, мясо с живота свиньи. Правда в Японии его не солят, а варят или жарят, но коль уж этот трактир называется «Славянским»- будем чтить ваши традиции. А вообще, если честно, давно хочу побывать в каком-нибудь ресторанчике финской кухни.

Наташа рассеяно кивнула, с любопытством оглядываясь по сторонам. Трактир «Славянский» никак не дотягивал до элитного ресторана, но он существенно выигрывал даже по сравнению с закрытыми буфетами НКВД, не говоря уже об общесоветских заведениях общепита. Изящная лепнина покрывала отделанные мрамором стены, тут же висели картины с разнообразными сценами из дореволюционной России, в том числе и портреты Николая Кровавого с черной лентой. Рядом с ними висели различные пейзажи и батальные сцены, причем, как с удивлением заметила Наташа на паре картин были морские сражения, где крейсера под Андреевским флагом обстреливали из пушек крейсера под знаменем Восходящего Солнца. Историю Российской империи в таких пределах Наталья знала и вопросительно посмотрела на Илту.

— Ага, она самая, — кивнула куноити, — русско-японская. Тут как бы заповедник старого режима и хозяин это всячески подчеркивает. Японцы к этому спокойно относятся — дело прошлое, да и редко они сюда заходят. Хотя, их-то тут будет особый почта, обслужат лучше чем кого бы то ни было.

Это Наташа уже успела прочувствовать. Дело даже не в отношении половых в косоворотках и вышиванках — им в конце концов положено быть вежливыми с клиентами. Совсем по-другому вел себя тучный бородатый мужик, если бы не новенький английский костюм, весьма походивший на купца со старых агитационных плакатов. Подойдя к столику он довольно развязно пригласил только вошедших девушек присоединиться к их компании. Компания сидела через пару столов за жареным целиком поросенком и двумя графинами водки — трое таких же поддатых немолодых мужчин и несколько хихикающих девиц. Но гонор «купчины» стух, когда Илта, нехорошо сощурившись, тихо сказала ему несколько слов, а потом показала невзрачную книжицу с вытесненными иероглифами и драконом на первой странице. Бородач оторопело посмотрел на девушек, пробормотал несколько слов извинения и поспешно ретировался за свой столик, где начал взволнованно перешептываться с собутыльниками.

Подошедший половой поставил на стол бутылку с вином и графин с водкой, рюмку и бокал, тарелки с холодными закусками.

— Ну, давай — Илта налила себе полную рюмку.

— Вздрогнули, — в тон ей ответила Наташа, наполняя свой бокал до половины и чокаясь с Илтой. Нацепила на вилку соленый грибочек и принялась жевать, продолжая осматривать трактир. В целом публика здесь вполне соответствовала общему антуражу — старорежимного вида люди, дореволюционные одежды, даже разговоры, насколько сумела заметить Наташа, касались в основном прошлого. Молодежи было немного и она держалась особняком — если не считать девиц в кричащих нарядах, облепивших сорящих деньгами «купчин». В этом плане наблюдался полный интернационал — среди проституток были, как и явные славянки, так и столько же явно выраженные азиатки — китаянки или кореянки. Вели себя они совершенно одинаково, впрочем, и их клиенты были довольно однообразны в своем поведении: один за другим поднимали тосты, ругались с половыми и между собой, громко хлопали выступавшей пышногрудой певице в открытом платье, чуть хрипловатым голосом, исполнявшим незнакомую песню.

За первой стопкой последовала вторая, потом третья под принесенные половым расстегай и блины с икрой. Илта, привыкшая к водке еще со времен обрядовых трапез на шаманских ритуалах выглядела вполне трезвой, а вот Наташа, хоть и пила вино неожиданно захмелела. Возможно, сыграло свою роль и то, что здесь в беззаботной и понятной обстановке, как-то отступила напряженность держащая докторшу весь последний месяц. Было в этом трактире что-то умиротворяющее и одновременно будоражащее кровь, какое-то бесшабашное веселье — безыскусное, безыдейное, просто от так полноты жизни — то о чем давно забыли и думать в Советской стране. И было, в общем, не совсем понятно, зачем все это тридцать лет назад понадобилось уничтожать под корень. Эти же мысли Наташа высказала и Илте.

— Да это может выглядеть мило, — снисходительно сказала куноити, — но они все живут прошлым. Умом-то они понимают, что империя умерла, что на одной ностальгии долго не проедешь, но сердцем-то они все еще где-то тридцать лет назад. Даже их дети порой заражаются этой ностальгией. Увы, это отработанный материал. Японская, Британская и Германская империя позволили им вернуться в родные края, кто-то даже добился признания своих прав, но в целом — увы. Они слишком стары, слишком заскорузлы, ваша революция научила их дико бояться перемен. Не на них будут опираться Япония и Британия в построении Нового Порядка на Дальнем Востоке.

— На кого же тогда? — невольно заинтересовалась Наташа, вновь наливая вина.

Илта молча кивнула в сторону группы молодых людей в черных рубашках, сидевших особняком. Как успела заметить Наташа, стол их был гораздо скромнее, чем у большинства посетителей.

— Фашисты? — недоверчиво протянула докторша.

— Пока это, конечно, клоуны, — пренебрежительно сказала Илта, — обезьяны дуче. Я общалась с их лидером — мало мне попадалось мужчин, столь беспомощных как Константин Родзаевский. Но большой их плюс в том, что они уже не зацикливаются на прошлом, ищут что-то новое для русского народа. Те из них, кто понимает, что ходить строем и придумывать лозунги не главное — идет в бригаду Асано, устраивает рейды на советскую территорию, учится у тех из белых офицеров, кто готов жить не только прошлым, но и будущим. Вроде того же Семенова.

— Он разве фашист? — спросила Наталья, потягивая вино.

— Нет, — Илта опрокинула очередную стопку и захрустела огурцом, — он на ножах с Родзаевским. Русские фашисты хотят построить Русское корпоративное государство — под эгидой Японии, разумеется, — а Семенов хочет Монголо-казачью федерацию — Халха, Мэнцзян, Забайкальское и Амурское казачьи войска, в перспективе — Тува. Верховным правителем «возрожденной Монгольской империи» станет богдо-гэгэн, а поскольку Семенов сейчас регент, — Илта развела руками — сама понимаешь.

— Скорей всего, — продолжала Илта, — Япония поставит на Семенова. У него есть армия, есть авторитет, сейчас у него есть уже и свое государство, даже два — Халха и Забайкалье. А фашисты пока из себя ничего особенного не представляют. «Старорежимники», что сейчас сидят во всех этих городских управах и думах, их к власти стараются не подпускать. Ну и потом у них тут есть еще один соперник.

— Украинцы? — быстро среагировала Наташа. Нельзя сказать, что все сказанное было для нее чем-то новым — многое из того, что говорила Илта им регулярно говорилось на разнообразных политинформациях, где со всей марксистко-ленинской убедительностью растолковывалось, что нарастающие противоречия между империалистами в скором времени приведут их к краху. В это Наташа уже не верила, реально ознакомившись с положением дел по ту сторону фронта, однако кое в чем, надо полагать, политруки были правы. И в том, что казачество не подпустит русских фашистов к своей сфере влияния. И в том, что между разными поколениями русских мигрантов существует определенный конфликт интересов. И, наконец, то, что у них всех (кроме, пожалуй, казачества) имелся общий враг — украинские националисты, мечтающие построить свое государство: Зеленый Клин, Зеленую Украину. Мечта, впервые вспыхнувшая еще в Гражданскую войну, сейчас получила новый импульс, что естественно не нравилось тем, кто мечтал о построении «Фашистского Приморья». Ситуация получилась патовая: русские — фашисты и прочие белоэмигранты обладали преимущественным влиянием в городах — особенно вдоль Уссурийской железной дороги, от Владивостока до Хабаровска. Украинцы же обладали столь же высоким авторитетом в сельской местности.

— Вот они, легки на помине, — усмехнулась Илта, кивнув на что-то за плечом Наташи. Та обернулась — в трактир входили очередные молодчики в черном, только вместо свастики и триколора у них были желто-голубые повязки с тризубом.

— Что будет драка? — с интересом спросила Наташа, заметив как смурнеют лица украинцев при виде родзаевцев.

— Нет, не думаю, — покачала головой Илта, — где угодно, но не тут. Во-первых, это все-таки «Славянский трактир», тут подают блюда и русской и украинской кухни, песни опять же и украинские и русские поют. Нейтральная территория, короче. Ну, а потом — вон видишь у некоторых нашивки рядом с тризубом?

Наташа присмотрелась — у нескольких дружинников рядом с тризубом алел небольшой прямоугольник в углу которого виднелся совсем уж крохотный «Юнион Джек».

— Канадцы?

— Они самые, — хмыкнула Илта, — канадские украинцы вернее. Ну, ты же знаешь, — она не закончила фразу, но Наташа и так поняла о чем она. Если на русских фашистов ставила Япония, контролировавшая города вдоль железной дороги, то на украинцев ставила Британия и ее доминион. Тем более, что Канада имела козырь в виде «своих» украинцев из которых массово вербовались «добровольцы» в помощь Зеленому Клину. Между двумя империями был установлен негласный договор — кто кого курирует на Дальнем Востоке. Получалась сбалансированная схема, в которой Япония и Британия, получали свою, сферу влияния, ограниченную сферой влияния союзника.

Украинцы все еще мерялись вызывающими взглядами с родзаевцами, когда в трактир вошло еще с десяток человек. С первого взгляда было видно, что ни украинцами, ни вообще славянами они не были, что подтверждала знакомая всему Приморью форма Королевских канадских ВВС. Вслед за молодыми летчиками, рассаживающимися за отдельным столиком, в трактир зашел высокий крепкий старик в штатском. Голубые глаза, смотрели молодо и задорно, седые усы лихо закручивались вверх.

Глаза Илты расширились от удивления.

— Роберт? Роберт Маккинес?!

— Мисс Сато?! Черт возьми, какая встреча!

Канадцы и украинцы с удивлением смотрели, как их пожилой спутник со смехом заключил в объятья красивую девушку евроазиатского вида. Рядом с ней он казался огромным словно шатун-гризли.

— Черт бы тебя побрал, Илта, у тебя жизней больше, чем у кошки, — взволнованно произнес старик, усаживаясь за столик рядом с девушками, — когда я узнал, что ваше сумасшедшее командование направило тебя в Наньнин, я готов был вытрясти душу из генерала Андо. Послать девчонку в самое пекло, у меня просто нет слов…

— Все нормально, Боб, — улыбнулась Илта, — как видишь, я жива, чего нельзя сказать о… — она резко оборвала фразу.

— Ну да, конечно, — тот, кого назвали Маккинесом, сделал заказ половому и развернулся к Илте, — восстание резко оказалось обезглавленным. И слышал я, что небольшую группу японских офицеров отличившихся в Гуанси принимал тэнно. Говорили, что вроде их даже награждали, хотя кого и за что, разумеется, молчок. Вот не думал я…

— Вот не думайте и дальше, мистер Маккинес, — оборвала его Илта, — много думать вредно, я как-то говорила об этом Наташе. Кстати, познакомьтесь — Наталья Севастьянова, мы с ней приехали из Харбина. Так что говорите лучше по-русски.

Илта не стала уточнять откуда именно из Харбина приехали они с Наташей, равно как и то в каком статусе она там пребывала. Впрочем, Маккинес и не стал задавать вопросов, видимо приняв русскую девушку за обычную эмигрантку.

— Эта синеглазая кошка уже прокричала мое имя на весь трактир, — на сносном русском языке обратился к Наташе канадец, — но я все-таки представлюсь еще раз. Роберт Маккинес, военный корреспондент в Приамурском Канадском Корпусе. Пишу всякую пафосную чепуху для наших домохозяек о подвигах канадских парней в войне против большевизма. Им в радость, а мне в удовольствие — пусть Империи будет хоть какая-то польза от старой перечницы вроде меня.

— Не прибедняйтесь, мистер Маккинес, — усмехнулась Илта, — там, где мы познакомились, вы доказали, что неплохо помните, с какой стороны держать «Арисаку». И помню, как вы порывались вести репортаж с передовой, самым бессовестным образом наплевав начитателей, ждущих очередного поэтического сборника. Вы даже обо мне не беспокоились — а я бы точно не простила себе, если бы не уберегла «канадского Киплинга».

— Я уже достаточно пожил, чтобы не цепляться за жизнь, — махнул рукой Маккинес, — а тосковать по мне будут разве что критики, которым придется искать новую жертву, чтобы вонзить в нее ядовитые зубы.

— Не прибедняйтесь, Боб, — повторила Илта, — Мистер Маккинес, — она обернулась к Наташе, — одновременно Редьярд Киплинг, Джек Лондон и Эдгар По Канады.

— Не ври девочке, — Маккинес подмигнул Наташе, — а то она и вправду подумает, что сидит рядом с какой знаменитостью. Я всего лишь посредственный рифмоплет, золотые годы которого давно позади.

— Я надеюсь, что Индокитаю вы посвятили парочку бездарных стихов? — спросила Илта.

— Да, нацарапал на досуге, — кивнул Роберт, — у стариков много свободного времени. Маккинес прокашлялся и негромко начал читать:

Маккинес замолчал, принимая от полового тарелку с аппетитными бефстроганов с вареной картошкой и солеными огурцами. Рядом половой поставил вторую рюмку, которую куноити тут же наполнила из своего графина.

— Как и всегда жизненно — после недолгого молчания произнесла Илта, — Случайно это не навеяно разговором в том ресторанчике в Кантоне? Когда мы спорили о различиях в западном и восточном мышлении на примере японских и канадских солдат?

— Ну, я об этом думал еще раньше, — усмехнулся Маккинес, — я же не первый год на востоке. Но тот разговор и впрямь стал побудительным толчком. Наши солдаты ведь и впрямь воспитывались в христианских семьях, все читали Евангелие, все помнят заповедь, о которой я написал в стихах. И все равно им приходится убивать — убивать много, убивать хорошо, убивать, чтобы не убили их самих. И ведь у всех них, у нас в голове по-прежнему эти заповеди. Убивать плохо, но плохо и быть дезертиром, плохо не выполнять долг перед Империей. Говорят, что Бог не любит убийств, но священники Его именем благословляет войны. Японцам проще — у них Бог и Император един, они могут услышать от него самого, что им следует делать. Поэтому японцы убивают, не рефлексируя, не испытывая угрызений совести, для них убийство и даже самоубийство не смертный грех, а богоугодное дело. И вот я думаю — может красным могут противостоять только ТАКИЕ? Большевики отвергли бога и выиграли свою революцию, а те, кто выступал против в большинстве своем думали также как и герой моего стихотворения. Может и вправду — чтобы победить Дьявола нужен иной, более сильный?

— Я помню, вы читали, — задумчиво произнесла Илта.

— Я читал это не только тебе, — усмехнулся Маккинес, — но и самому Маккензи Кингу. Ты ведь знаешь, что он увлекается спиритизмом?

Илта ограничилась вежливым кивком, хотя знала она о пристрастиях канадского премьера побольше Роберта Маккинеса. Ей приходилось краем уха слышать и о жутковатой истории, в которую вылилось увлечения канадского лидера.

— С точки зрения христианства, все это — колдовство, — продолжал Маккинес, — японцы тоже почитают множество богов и духов — кто они не демоны с христианской точки зрения? В Германии, как я слышал, на оккупированных восточных территориях возрождают какую-то дремучую архаику. Против тех, у кого вместо морали одна «классовая борьба» и «революционная необходимость» наверное, и вправду может выстоять что-то такое. Дремучее, архаичное, людоедское — но с танками, линкорами и самолетами.

— Война настраивает вас на философский лад, — рассмеялась Илта, — но хотя у меня и совершенно нехристианское мышление, сильно увлекаться восточной мифологий, я бы не советовала. Она не так хороша, как представляется западному сознанию.

— Мне ли о том не знать, мисс Сато, — сказал канадец, — я ведь десять лет провел в Китае.

— Я помню, — кивнула Илта, — вы же оттуда вынесли свою любовь к восточным учениям.

— Да, — усмехнулся Маккинес, — после десяти лет в Пекине и Нанкине, я увлекся восточной философией и весьма невзлюбил китайцев. Особенно — китайцев-коммунистов.

— А где вы так научились говорить по-русски, — вдруг спросила Наташа, — в Харбине?

— Не только, — покачал головой Маккинес, — я же был еще и в Москве. Еще до войны в начале тридцатых. Побывал и у Кремля и в Мавзолее, даже отстоял в очереди желающих почтить памяти Вождя. Тогда я и понял, что все эти разговоры про «прогрессивность» большевистских воззрений — очередная ложь коммунистической пропаганды.

— Большевик всегда врет, — убежденно сказала Илта, — большевик не может не лгать. Ты согласна со мной, Наташа? — она обернулась к русской девушке. Та, застигнутая врасплох, нерешительно кивнула — несмотря на все, что она узнала и пережила за последний месяц, несмотря на принятое решение, разрыв с прошлым давался ей нелегко.

— Под прикрытием марксизма и прочей социалистической шелухи таится самый грубый фетишизм, — продолжал Маккинес, — примитивнее гаитянского вуду или местного шаманизма. Там хотя бы есть вера в своих владык Земли, Неба и Ада. У большевиков же нет ничего, кроме мумии их дохлого вождя. И это самое страшное — основа советской военной силы, самого СССР как государства всего лишь кусок протухшей мертвечины.

— Помнится, вы даже стихотворение написали, — сказала Илта.

— Да, — кивнул Маккинес, — и мне после этого запретили въезд в СССР.

— А прочтите, — вдруг попросила Наташа.

— Как скажете, — кивнул Маккинес, — хотя это не самое приятное чтиво.

Он замолчал, собираясь с мыслями и начал негромко читать:

Он говорил и Наташа, словно оцепенев, ловила каждое его слово. Она знала, то, что не знали ее собеседники — в Новосибирске, новой столице Советской России, и поныне в подвалах местного облкома, стоит гроб с вывезенным из Москвы телом Вождя. И что сам Сталин и Берия и многие другие высшие партийные и военные чины приносят перед ним клятву о продолжении дела Мировой Революции. Она вспоминала пьяные байки Берсоева и других энкавэдэшников о том, что перед мумией как-то особо изощренно казнят оппортунистов и врагов народа, изменников делу Маркса-Энгельса-Ленина.

С молоком матери она впитывала то, что лежащий в том гробу мертвец — главная святыня всех советских людей, Тот чьей волей создано самое справедливое в мире государство. И эту волю она, равно как и вся советская молодежь, должна воплотить в жизнь. Сейчас то, что казалось ранее прописными истинами, предстало совсем в ином свете. Тот, кто читал сейчас все это, не знал, что его стихи доносятся до ушей недавней комсомолки. Маккинесу не было нужды вести пропаганду — ведь он думал, что находится среди своих. Он читал то, что думал, то, что видел и Наташа чувствовала жуткую правду, скрытую в этих строках, падающих в ее душу подобно свинцовым плитам на дно колодца:

— Всегда забавлял этот отрывок, — усмехнулась Илта, — я ведь, получается, плоть от плоти того «кубла». Мне так в детдоме говорили — мол, отец из японской военщины, мать финская шпионка, а советская школа сделает из тебя советского человека.

— Ну, прости — развел руками Маккинес, — написал то, что написалось. Но, сказать по правде, ты последний человек, которого я бы стал отождествлять с «ленинскими плакальщиками».

— И это правильно, — сказала Илта, из глаз ее исчезла всякая насмешка, — поэтому я и не обижаюсь. Я люблю этот ваш стих Роберт, потому, что он лишний раз подчеркивает мое отличие от советских. Я не сталинский манкурт, как вся эта красная свора и НКВД не удалось заглушить во мне голос крови. Я читаю Калевалу и «Кодзики», я чту память воинов-самураев и героев Зимней войны, я преклоняю колени перед Аматэрасу и если могла — принесла бы жертву Тапио и Хийси. Я помню, советские — нет!

— За это и выпьем, — Маккинес поднял рюмку с водкой. Наташа тоже подняла свой бокал и залпом опрокинула его, почти не отдавая отчета в своих действиях. Мысли ее стали неповоротливыми от выпитого вина, перед глазами все поплыло и Наташа не сразу поняла, что плачет: обо всем ее прежнем существовании, столь бессмысленно-жестоком, о судьбе множества ее сверстников выживающих под властью прикрывающихся именем народа кучки лицемеров, поклонявшихся гнилому трупу. Внезапно пришло понимание, что то, что там — не имеет будущего, что даже если бы эта война пошла по-другому и СССР остался победителем, никакого коммунизма никто не построил и закончилось бы все это, так же как и началось — в крови, грязи и всеобщем предательстве. Осознание этого буквально раздавило Наташу — и она плакала пьяными, злыми слезами над потерянным поколением.

После еще одного бокала, Наташа совсем расклеилась и Илта отвела ее в номер, раздев и уложив спать. Поначалу она попыталась заняться ней любовью, но всегда охотно отзывающаяся на ласки, сейчас блондинка лежала бревном. Выписывая языком круги на пупке советской девушки, Илта чуть со злости не вцепилась зубами в нежную плоть, услышав сверху тихое сопение. Выругавшись, она вскочила с кровати и, быстро одевшись, выскользнула за дверь, не забыв запереть ее. То, что портье внизу дал им два комплекта ключей, Илта запамятовала — сейчас ее мысли были заняты другим. Алкоголь усилил ее сексуальное возбуждение, требующее разрядки. Ей вспоминались молодые канадские летчики, особенно их командир — высоченный майор с светлыми волосами и синими глазами. Она приметила его, еще когда канадцы рассаживались за столиком, однако ее отвлек Роберт Маккинес, да и не хотелось ей при Наташе оказывать кому-либо знаки внимания. Однако сейчас Илта считала себя вправе весело закончить сегодняшнюю ночь.

Внизу гуляние шло вовсю — на сцене певиц сменили экзотические танцовщицы, извивающиеся под старомодный патефон, богатые постояльцы и их спутницы громкими криками выражали свое одобрение… Русские фашисты и украинские националисты, подогретые спиртным, бросали все более неприязненные взгляды друг на друга, слышались порой и оскорбительные реплики — пока еще «в воздух». Однако до драки дело не доходило — русские явно не желали втягиваться в драку с «зеленоклинниками», за которых бы не замедлили заступится их заокеанские собратья, что вылилось бы и в столкновение уже с канадскими летунами. Тем же явно не улыбалось втягиваться в «славянские разборки»- в преддверии ожидающегося международного события, отношение к затеявшим драку было бы весьма суровым — как со стороны правоохранителей, так и армейского командования. Сами канадцы были явно настроены просто отдохнуть, насладившись славянской и азиатской экзотикой.

— Можно присоединиться? — Илта подсела к канадцам, выбрав тот стул, на котором сидел куда-то отлучившийся офицер, — подружке пора на боковую, а я бы еще погуляла. Никто не возражает? — она ослепительно улыбнулась канадцам и молодые летчики невольно заулыбались в ответ.

— Что будешь пить? — спросил Маккинес.

— Наверное, то же, что и все, — пожала плечами Илта, — что вы заказывали?

— Что можно заказывать в русском трактире, как не водку? — послышался голос у нее за спиной и Илта, развернувшись на стуле, увидела нависавшего над ней майора. Вблизи он казался еще привлекательнее — закатанные по локоть рукава летной формы обнажали мускулистые руки, поросшие светлыми волосками. Да и все остальное производило впечатление — разворот плеч, волевой подбородок, четко очерченные губы. Один в один «белокурая бестия» с пропагандистских плакатов Рейха, только что среди реальных немцев Илта не припоминала столь совершенных образчиков нордической расы. В свою очередь и канадец с удовольствием рассматривал сидевшую на его месте девушку, явно оценив своеобразные черты лица и изящную сочную фигурку. Две пары синих глаз встретились и одновременно Илта и летчик улыбнулись друг другу.

— Я, похоже, заняла ваше место, мистер…

— Ван Гельт, — представился канадец, — Питер ван Гельт. Пустяки, мисс Сато.

— О, вы знаете мое имя? — удивилась Илта.

— Я взял смелость назвать его капитану, — подал голос Маккинес, — когда он спросил, откуда я знаю самых красивых девушек этого города.

— Вы как всегда мне льстите Роберт, — рассмеялась Илта, — но все же, как мы будем делить место за столиком?

— Я думаю очень просто, мисс Сато, — с этими словам Ван Гельт подхватил ее на руки и, не успела куноити опомниться, как она уже сидела на коленях довольного канадца. На столик тем временем половой поставил очередной графин с водкой и большое блюдо с жареным мясом.

— Полеты порой возбуждают зверский аппетит, — усмехнулся Питер, нарезая мясо и накладывая порцию Илте. Маккинес тем временем разливал водку по рюмкам.

— Я кстати, так и не поинтересовалась, откуда вы? — спросила Илта, накалывая на вилку кусок мяса, — мы с Робертом слишком увлеклись общими воспоминаниями.

— Четыреста двенадцатая эскадрилья Королевских Канадских ВВС, — отрапортовал Ван Гельт, — может, слышали, мисс Сато?

Девушка кивнула — да об этом подразделении она слышала. Базировавшаяся в Благовещенске и Мохэ эскадрилья вместе с четвертой дивизией Квантунской армии и Амурским казачьим войском считалась передним краем союзной обороны на Дальнем Востоке. По крайней мере, так было до взятия Читы, где именно Четыреста двенадцатая эскадрилья обеспечивала поддержку с воздуха.

— Только что вернулись из Благовещенска, — подтвердил Маккинес, — думаешь, почему я с летчиками хожу? Вчера весь день вместе с ними в кабине «Харрикейна» провел — «Таймс» заказал мне статью на разворот.

— Так вы в увольнении? — спросила Илта у ван Гельта.

— Со вчерашнего дня, — сказал он, — в Благовещенске дежурит другая смена.

— Как там вообще сейчас? — спросила Илта, как бы ненароком ерзая на коленях летчика и ощущая ягодицами его возросший — в самом буквальном смысле — интерес.

— Скучно, — усмехнулся летчик, изо всех сил стараясь оставаться невозмутимым, — с тех пор как пала Чита, советские налеты почти прекратились — у красных теперь ближе Иркутска нет аэродромов. Говорят, что Семенов хочет нашего перевода в Читу, но Гамов тянет резину, как обычно.

Илта хмыкнула — атаман Амурского казачьего войска Иван Гамов, союзник Семенова еще со времен Гражданской войны, не мог открыто выступить против человека, который и поныне считался Походным атаманом всех дальневосточных казаков. Однако и оголять оборону Благовещенска Гамову было бы не с руки — к северу от земель Амурского войска начинались земли, слабо контролируемые кем бы то ни было, но служащие источником рейдов «красных партизан». Учитывая относительную немногочисленность сосредоточенных тут сил, на счету была каждая боевая единица.

— Не знаю еще, что решит командование Корпуса, — пожал плечами Питер, обнимая Илту за талию, — перебазировка в Читу дело муторное. Хотя я бы и не отказался, в Благовещенске сейчас стало довольно скучно. Но Маккензи Кинг не особо хочет класть жизни канадских парней за «Новую Монгольскую империю».

— А ты, кстати, «канадский парень»? — спросила Илта, — имя у тебя…

— Я канадец, — усмехнулся Питер, — мои предки приехали в Америку из Леувардена, еще когда Нью-Йорк именовался Нью-Амстердамом. После Американской войны за независимость они переселились в Канаду, вместе с иными голландскими лоялистами. Так что я канадский голландец в черт знает каком поколении.

— Выпьем и за это, — подхватил Маккинес, незаметно подмигнув Илте. Та подмигнула в ответ, отметив про себя, что престарелый поэт явно не сердится на нее за внимание к ван Гельту. В конце концов, Маккинес был и стар и давно женат. Меж тем летчик лихо выплеснул водку в рот и, развернувшись, впился в губы Илты жадным поцелуем. Та мгновенно откликнулась на него, сплетаясь языками и просто млея от прикосновений рук канадца. Остальные канадцы тоже не остались без спутниц — с десяток «ночных бабочек» разной расы, возраста и степени привлекательности уже облепили летчиков. Воспользовавшись, всеобщей суматохой Илта и Питер тихо ретировались.

Минут через двадцать они поднялись на второй этаж «Даурии» — оказалось что номер канадского майора отделяли всего две комнаты от номера Илты и Наташи. Срывая на ходу одежду с себя и своего партнера, куноити принялась опускаться, покрывая быстрыми поцелуями грудь и живот Питера. Ее пальцы торопливо расстегивали ширинку брюк, высвобождая наружу затвердевшую плоть.

— Ого! — невольно выпалила финнояпонка, когда ее старания, наконец, увенчались успехом. Перед ее лицом покачивалось наглядное подтверждение нордического расового превосходства — ни у славян, ни у французов, ни, тем более, у азиатов, Илта не встречала подобных размеров. Губы девушки приоткрылись, с трудом пропуская в рот набухшую сизую головку, умелый язык заскользил по упругой, скользкой плоти. Сильная рука легла на черные волосы, насаживая голову Илты на массивный ствол и ритмично двигая бедрами. Илта приноровившись к привычному темпу, впивалась ногтями в бедра любовника, находя знакомые кнопки для «игры» на любимом «музыкальном инструменте»- мужском теле. Слегка сбив волну возбуждения, Илта, выпустив канадский член из губ, выпрямилась и откинулась на кровать, увлекая Питера за собой. С нечленораздельным рычанием ван Гельт вошел в нее резко и сильно. Тут же его бедра словно оплели стальные кольца — обхватив ногами канадца, куноити ожесточенно насаживалась на то, что в фривольной китайской поэзии именуется «нефритовым жезлом». Пальцы Илты не находили себе места — то терзая смятую простыню, то теребя набухшие соски, с искусанных губ срывались звуки больше напоминавшие лисий лай, нежели задохнувшийся от страсти женский голос. Она сейчас и ощущала себя не человеком, но черной лисицей, которую брал полярный волк с голубыми глазами.

Два хищника, два победителя сошлись на любовном ристалище и никто из них не желал сдаваться первым. Вот тело Илты выгнулось дугой, гибким движением поясницы она подкинула себя вверх и продолжила скачку на подхватившем ее под ягодицы ван Гельте. Обхватив его руками и ногами, куноити впилась в него словно некая помесь паука и пиявки, терзая ногтями спину. Оба любовника одновременно подвели друг друга к беззвучному и сокрушительному взрыву, волнами удовольствия растекавшемуся по телам скользким от пота и крови из многочисленных царапин. Ван Гельт рухнул на кровать, придавив Илту, кричавшую от накрывшего их обоих сокрушительного оргазма.

Наташа со стоном разомкнула потяжелевшие веки и огляделась по сторонам. В голове шумело, во рту было сухо как в пустыне Гоби. Она потянулась к столику, на котором стоял графин с водой, но к ее разочарованию он был почти пуст. С трудом поднявшись и накинув на плечи первое попавшееся тряпье, девушка подошла к двери. Дрожащей рукой она дернула дверную ручку на себя и обнаружила, что заперта в комнате.

— Сссука, — простонала Наташа уткнувшись лбом в дверной косяк, даже не понимая, кого она сейчас имеет в виду — Илту или себя. Из глубин памяти услужливо вынырнуло нужное воспоминание и девушка, порывшись в разбросанной по кровати одежде, выудила запасной ключ. Повернув его в замке, она нацепила гостиничные тапки и вышла в коридор, собираясь пройти туда, где как она видела утром, растапливали самовар. Чай — самое то, что было нужно сейчас ее иссушенному организму.

Проходя мимо одной из дверей, она услышала, за ней звуки, недвусмысленно свидетельствующие о том, чем занимаются в той комнате. Наташа, хмыкнув, хотела пройти мимо, когда ей послышалось что-то знакомое в доносящихся из-за двери сладострастных вскриках, перемежаемых стонами и всхлипами. До боли знакомый женский голос, задохнувшись от страсти, что-то выкрикивал по-японски, перемежая это отборным русским матом. В ответ незнакомый мужской голос отвечал на английском — судя по интонации тоже ругательства.

Скорей машинально Наташа толкнула дверь — та неожиданно оказалась незапертой. На смятых простынях гостиничной кровати, прижатая поджарым мужским телом извивалась женщина, которую она узнала сразу. Полные губы были искусаны в кровь, на теле проступали синяки от вдавившихся в них пальцев.

Наташа застыла, чувствуя себя так, будто ей с размаху врезали поддых. Снова предательство — от единственного человека, которому она только что начала доверять. Всхлипнув от преисполнившей сердце лютой обиды, она замотала растрепанной головой и выскочила в коридор. Занимающаяся любовью парочка ее так и не заметила.

Наташа сбежала вниз по лестнице и, провожаемая удивленным взглядом портье, выскочила на улицу. Прохладный вечерний воздух, остудил шумящую голову, отчасти вернув Наташе способность к соображению. И все равно чувство щемящей обиды и досады — в первую очередь на себя — не оставляло русскую девушку. Илта не имела права так поступать! То, что Наташа позволила себе выпить лишнего это еще не повод…Да она сама сейчас же…Что она себе тоже нормального мужика не найдет? И пошли бы все эти харбинские изуверы со своими секретными планами и заданиями.

Размышляя так, глотая слезы обиды, Наташа уже не очень разбиралась, куда и зачем она идет. Осмотреться по сторонам она догадалась, только когда вокруг стало уж очень темно. Оказалось, что она в сердцах свернула в какой-то переулок, причем сейчас она даже не была готова сказать, в какой стороне находится «Даурия». Хотя, вот позади слышатся быстрые шаги — кто-то тоже идет по своим делам. Сейчас она спросит…

— Наталья Севастьянова? — послышался чуть ли не над ухом резкий женский голос.

— Да, я — протянула девушка, оборачиваясь, пока еще скорее удивленная, чем встревоженная тем, что тут ее кто-то знает.

Вспыхнуло пламя спички, поднесенной к дешевой местной папиросе. Огонь осветил резкие женские черты, орлиный нос, пронзительные черные глаза. Что-то очень знакомое почудилось Илте в этих чертах — что-то от чего за километр веяло угрозой.

— Отлично, — усмехнулась женщина, выдохнув табачный дым в лицо закашлявшейся девушке, — действуйте товарищи, — произнесла она, обращаясь к кому-то позади Наташи.

Блондинка открыла было рот, чтобы закричать, когда сильная рука ухватила ее за горло и на ее лицо легла тряпка, воняющая хлороформом.

*В произведении использованы стихи Роберта Сервиса(перевод Евгения Витковского), Томаса Маккинеса и Арсения Несмелова