Проездом

VIII

Визитов доктора Вадим Петрович дожидался с удовольствием.

Вот и сегодня, когда Вера Ивановна ушла, по его поручению, на Кузнецкий — купить книгу у Готье и еще чего-то у Швабе, — он приветливо поздоровался с Павлом Степановичем Яхонтовым.

— Добропорядочно ведете себя, — говорил доктор, присаживаясь на край кушетки, — добропорядочно. Если так пойдет — через неделю на выписку можете.

— А морозы? — спросил Стягин и указал движением головы на окно.

— Морозы? Ничего! В карете будете ездить.

— Да, по Москве… А если понадобится отправляться в деревню?

— Увидим, увидим!.. Больших морозов еще не будет, бог даст!.. А пока надо о ближайшем думать, вперед труса не праздновать. Теперь за вами образцовый уход… Барышня-то у вас, Вера-то Ивановна — золото… Приятель ваш чистое вам благодеяние оказал.

— Вы ее знали и прежде? — спросил с интересом Стягин.

— Как же… через Лебедянцева. Особа достойнейшая. Вся семья ею держится… Мать почти слепая. Сестренка в гимназии, брат — студент. Вот она при вас почти целый день, а успевает еще урок дать и по ночам работает.

— И как свежа!

— Хотя питание, наверное, было всегда плохое… Крепыш!.. Выносливая, героическая натура… Хорошего бы мужа… Всякого осчастливит. Да нынешние молодые люди на женитьбу туги.

— Она уж не очень юна? — тоном вопроса выговорил Стягин.

— Лет двадцать семь-восемь — не меньше.

— А-а, — протянул Стягин, и ему стало почему-то приятно, что Вере Ивановне под тридцать, при такой свежести, красивом, молодом лице и видном стане.

Ему захотелось даже успокоить доктора насчет того, как Вера Ивановна теперь питается у него. Он оставлял ее и обедать. Левонтий нашел старика-повара, ходившего к нему в богадельню, умеющего отлично готовить для больных; но Вера Ивановна получала полный обед.

— Да, редкая девушка! — выговорил доктор и погладил себя по крутому лбу.

В первый раз Стягину так легко было вести разговор с москвичом, испытывать на себе его добродушие и славянскую мягкость и сочувственно думать о женщине, которая так умело и приятно ходит за ним.

Как раз в эту минуту тихо отворилась дверь, и в комнату вошла Федюкова.

— А! Вера Ивановна! — шумно встретил ее доктор, встал и крепко потряс ее руку.

И Стягин протянул было ей свою, но она сказала ему:

— Я с холоду, Вадим Петрович.

— Откуда бог несет? Из дому? — спросил доктор.

— Нет, я ездила на Кузнецкий, а оттуда завернула на минуту к Лебедянцевым…

Лицо Веры Ивановны затуманилось. Стягин это тотчас же заметил:

— Почему он пропал? Глаз не кажет?

На этот возглас Стягина Федюкова, обращаясь больше к доктору, потише выговорила:

— У них опять большая беда…

— Что такое? — вскричал Стягин. — Отчего же он мне не даст знать?.. Вот чудак!..

— С Марьей Захаровной неладно? — уверенно спросил доктор.

— Да, Павел Степанович… припадки сильнее прежних, и так неожиданно.

— Кто же позван?

— Я не знаю, как его фамилия.

— Большая ирритация,[14] значит?

— Большая… Я послала сестру Соню к ним… При детях бонна такая неумелая. Дмитрий Семеныч не знает, как ему и разорваться.

— И мне ничего не дал знать! — вырвалось у Стягина, и он завозился на кушетке.

Ему стало досадно на приятеля за такую скрытность и как бы немного совестно перед Федюковой за то, что он ничего не знает про беду, случившуюся с Лебедянцевым.

— Вы не заедете ли, Павел Степанович? — тоном полувопроса выговорила Федюкова.

Стягин глядел на ее немного побледневшее лицо и на выражение больших глаз. Она сдерживала волнение. И вид ее душевного расстройства трогал его.

— Как же, как же, — зачастил доктор, — сейчас поеду. Если пригласили Коровина — она в хороших руках.

— Кажется, я не знаю наверное.

— Пожалуйста, доктор, — остановил его Стягин, — скажите Лебедянцеву, чтобы он дал мне знать, что у него, и завернул бы, когда можно будет.

— Ладно, ладно… А вы — молодцом! Никакими новыми лекарствами пичкать вас не следует… Наружные средства только… Завтра я не буду. Никакого осложнения не предвидится. Только лежите посмирнее и не сердитесь на то, что попали в ловушку!..

Веселый смех доктора разнесся по комнате.

Его проводила в переднюю Федюкова, там о чем-то тихо поговорила с ним и тотчас же вернулась.

Любопытство Стягина было возбуждено, — именно любопытство, а не сердечное участие к приятелю. Он продолжал досадовать на Лебедянцева, и ему как бы неприятно сделалось от того, что Федюкова с таким расстроенным лицом говорит о беде, постигшей его приятеля.

— Что такое у Дмитрия Семеныча? — спросил он, как только Федюкова показалась в дверях.

Она не сразу ответила, села у стола и тихо опустила руки по коленам.

— Вы разве совсем не знаете Марью Захаровну?

— Жену Лебедянцева?

— Да.

— Видел… очень мало…

— Давно?

— Не помню, в один из моих приездов в Москву, лет больше пяти тому назад… Он только что женился тогда…

Вспомнилась ему, когда он говорил эти слова, тесная квартира Лебедянцева где-то на Садовой. Жена показалась ему «кухаркой», он нашел, что у нее ужасный тон и что жениться на такой некрасивой и скучной женщине — совершенная нелепость. Потом он никогда о ней не думал и в редких письмах к приятелю ни разу не передавал ей даже поклона.

— Это — превосходная женщина! — начала Федюкова и оправила рукой волосы жестом, который Стягин находил очень красивым.

— Очень уж, кажется, незанимательна.

— На чей взгляд, Вадим Петрович. Чудесной души и верный товарищ мужа… Ведь у них четверо детей!

— Зачем столько?.. Разводить нищих!..

Федюкова поглядела на него с недоумением, и взгляд ее серых, вдумчивых глаз смутил его.

— Вы возмутились тем, что я сказал? — спросил он с усмешкой.

— Как же быть? — выговорила она.

Эта фраза звучала странно в устах девицы, но Вера Ивановна выговорила ее спокойно и целомудренно.

— Положим! — поспешил он оговориться. — Так что же с ней? Какие припадки?

— Когда она… в таком положении, — и это Федюкова выговорила совершенно просто, — на нее находит психопатическое состояние.

— С ума сходит? — резко спросил Стягин.

— Временно… Иногда припадки неопасны, тихое расстройство… Она хохочет, валяется по полу, как маленький ребенок. А на этот раз… гораздо сильнее… Вчера, говорят, был ужасный припадок… Так жаль!

И она смолкла. В голосе заслышались слезы.

Стягина начало разбирать какое-то жуткое чувство. Ему впервые делалось стыдно за себя перед московским приятелем. Никогда он не спросил его про жену, не знал даже, сколько у него детей, двое или четверо, каково приходится ему выносить тяготу трудовой жизни с большим семейством.

— Жаль и Дмитрия Семеныча! — продолжала Федюкова. — Он все смеется и балагурит, а какую выдержку надо иметь! И такого честного, знающего человека выгнали со службы!

— Когда?

— В прошлом году.

— Да ведь он мне говорил, что служит где-то.

— В одном частном обществе… И должен мириться с ролью… конторщика.

По белому и красивому лбу Веры Ивановны прошла тень.

И по этой части Стягин оставался совершенно равнодушным: хорошенько не расспросил приятеля, сколько получает жалованья, хватает ли ему на жизнь или он принужден перебиваться.

«Ведь я же заболел! — поспешил, оправдаться про себя Стягин. — Когда же мне было вступать с ним в интимные разговоры?.. Я белугой вопил в первые дни».

Но он сообразил вслед за тем, что Вера Ивановна могла многое в его отношениях к приятелю и товарищу найти слишком черствым и брезгливо-барским.

Ему стало не по себе, и он замолчал, не зная, как ему начать себя оправдывать.

Протянулась пауза.

— Депеша, батюшка!

Левонтий внес депешу на подносе, как дворовый, знающий хорошие порядки.

— Барышня, на расписочке расписаться надо, говорит телеграфист.

— Откуда? — тревожно спросил Стягин, когда Левонтий ушел с распиской.

Она подала ему нераспечатанную депешу.

— Вы увидите наверху… Угодно, я прочту?

— Нет, я сам могу…

У него засаднило сердце. Ничего приятного он не ждал.

Депеша была из Берлина. В ней он прочел: «Arrive Moscou dans deux jours. — Embrasse. Lèontine».[15]

— Ах ты, господи! — не воздержался он и даже всплеснул руками.

Приезд его подруги вместо радости приносил с собою очень явственную досаду.