Прогулка под дождем

Во время своего выступления на обеде, устроенном Ассоциацией приверженцев честной власти, я свалял дурака, и Ники Уэлт, подсев ко мне в «Голубой луне», где мы оба иногда завтракаем, вдоволь надо мной поиздевался, едко анализируя мой промах. Дело в том, что, произнося речь, я допустил непростительную вольность — отвлекся от заранее подготовленного текста и начал критиковать заявление, с которым выступил в печати мой предшественник на посту окружного прокурора. Из этого его заявления я сделал ряд выводов, хотя и вполне логичных, но тем не менее вызвавших негодование бывшего прокурора, который не преминул тут же обвинить меня в передергивании фактов и мошеннической манипуляции законами логики.

Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как я, будучи выдвинут Партией реформ на должность окружного прокурора, бросил преподавание на юридическом факультете, так что политика была абсолютно еще не знакомой мне игрой. Этим я и пытался оправдаться перед Николасом Уэлтом, на что Ники, никогда не оставлявший со мной своего менторского тона (он был профессором на кафедре английского языка и литературы в здешнем университете), ответил так, словно перед ним не окружной прокурор, а студент-второкурсник, выклянчивающий отсрочку зачета по курсовой:

— Это не оправдание.

Мы с ним почти ровесники, Ники старше меня на каких-нибудь два-три года, ему и пятидесяти нет еще, тем не менее он всегда разговаривает со мной, точно школьный учитель, раздраконивающий тупого ученика. Со своими абсолютно седыми волосами и морщинистым, как у гномика, лицом он выглядит намного старее меня, и, пожалуй, именно поэтому я всегда кротко сношу его невозможный тон.

— Помилуй, но ведь с точки зрения логики мои выводы были просто безупречными, — взмолился я.

— Дорогой мой, да будет тебе известно, что, хотя процесс общения людей между собой стал бы почти невозможен, не делай они выводов, большинство так называемых логических умозаключений оказываются, как правило, ложными, — ласковым голосом поучал меня Ники. — Особенно часто неверными умозаключениями грешат юристы, руководствующиеся стремлением не столько понять, что именно пытается сообщить говорящий, сколько догадаться, о чем же это он старается умолчать.

Взяв счет, я медленно поднялся из-за стола.

— Ты, вероятно, имеешь в виду перекрестный допрос свидетелей в суде. Но ведь, если выводы, сделанные из показаний свидетеля, логически неверны, противная сторона всегда может опротестовать их.

— При чем тут логика? — возразил Ники. — Вывод может быть вполне логичным и вместе с тем абсолютно неверным.

Он направился вслед за мной в проход между столиками, и мы подошли к кассе. Я оплатил счет и принялся нетерпеливо наблюдать, как Ники роется в своем старомодном кошельке, выуживает одну за другой монеты и кладет их на прилавок рядом со счетом; наконец он убедился, что мелочи для оплаты не хватит, сгреб монеты обратно в кошелек и, с едва уловимым вздохом вынув из особого отделения банкноту, нехотя передал ее кассиру.

— Дай мне любое предложение из десяти-двенадцати слов, — продолжал он развивать свою мысль, — и я построю тебе логическую цепь из таких выводов, о которых ты и думать не думал в тот момент, когда формулировал свое предложение.

В кафе заходили новые посетители, и, поскольку перед кассой стало тесно, я счел за благо выйти на улицу и обождать там, покуда Ники не закончит расплачиваться с кассиром. Помнится, меня слегка позабавила мысль о том, что Ники, может быть, не заметил моего ухода и продолжает вовсю разглагольствовать наедине с собой.

Когда он вышел на тротуар, я сказал ему:

— Пройти пешком девять миль — не шутка, в особенности по такому дождю.

— Да, конечно, — согласился было он по рассеянности, но затем вдруг резко остановился и пристально посмотрел на меня. — Что это за дичь ты несешь?

— Это не дичь, а предложение из одиннадцати слов, — возразил я и снова повторил всю фразу, загибая после каждого слова по пальцу.

— Ну и что из этого?

— Ты же обещал, что, если тебе дать фразу из десяти…

— Ну да, конечно! — Он окинул меня подозрительным взглядом. — А где ты взял эту фразу?

— Она просто взбрела мне на ум. Давай строй свои выводы.

— Ты это что, серьезно? — Глаза его заискрились насмешкой. — Ты на самом деле этого хочешь?

Так вот он всегда: сперва бросает мне вызов, а после разыгрывает удивление, когда я этот вызов принимаю. Я разозлился:

— Начинай, или прекратим весь этот разговор.

— Полно тебе, — примирительно сказал он, — стоит ли из-за этого сердиться? Итак, м-м-м, позволь-ка, ты сказал: «Пройти пешком девять миль — не шутка, в особенности по такому дождю». Совсем негусто, не очень-то разгуляешься.

— Тут одиннадцать слов, — упрямо повторил я.

— Ну что же… — Ники отважно ринулся в бой. — Вот тебе первый вывод: говорящий выражает недовольство.

— Допустим, — неохотно согласился я, — хотя это слишком очевидно и вряд ли можно назвать выводом.

Он нетерпеливо затряс головой:

— Следующий вывод: дождь оказался непредвиденным обстоятельством, в противном случае было бы сказано так: «Пройти пешком девять миль — не шутка», безо всякого «в особенности».

— Согласен, — сказал я, — хотя и это весьма очевидно.

— Первые выводы всегда очевидны, — огрызнулся Ники.

Я не стал с ним спорить. Рассуждал он не очень-то уверенно, и мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я злорадствую.

— Дальше: говорящий — не атлет и не любитель туристских походов.

— Требую разъяснений, — заявил я.

— Опять-таки это «в особенности». Говорящий хочет сказать, что не девятимильная прогулка под дождем, а вообще девятимильная прогулка — одно лишь расстояние, заметь, — не шутка. Девять миль не такая уж и громадная дистанция. Играющий в гольф, например, покрывает больше половины такого расстояния, прежде чем мяч побывает в восемнадцати лунках. А ведь гольф, — лукаво добавил он, подразумевая тот факт, что я играю в гольф, — это игра стариков.

— Твое объяснение, — возразил я, — справедливо лишь для обычных условий. Но ведь возможны и особые обстоятельства. Говорящий, например, может оказаться солдатом в джунглях; в этом случае и без дождя девять миль — весьма солидный крюк.

— Конечно, — саркастически поддакнул Ники, — кроме того, говорящий может оказаться инвалидом без ноги, не менее вероятно также, что это аспирант, который свою диссертацию о юморе начинает с перечисления всего несмешного. Так вот, послушай: прежде чем продолжать, я хочу сделать несколько оговорок.

— Это еще зачем? — осведомился я.

— Я получил эту фразу, так сказать, в вакууме, в отрыве от контекста, не зная, кто и по какому поводу произнес ее. В обычном же разговоре предложения неразрывно связаны с определенной ситуацией.

— Понятно. И какие же оговорки ты бы хотел сделать?

— Во-первых, давай условимся, что цель этой девятимильной прогулки исключает легкомысленные намерения со стороны говорившего, то есть речь идет о прогулке, которая действительно имела место и была совершена вовсе не с целью выиграть пари или что-нибудь в этом роде.

— Вполне резонно, — согласился я.

— И еще одно условие: прогулка эта была совершена здесь.

— Здесь, в Фэрфилде?

— Не обязательно в Фэрфилде. Я имею в виду близлежащую округу вообще.

— Согласен.

— Раз ты согласен с моими оговорками, значит, ты должен согласиться и с моим выводом, что говорящий не атлет и не любитель турпоходов.

— Так уж и быть. Валяй дальше.

— В таком случае вот тебе еще вывод: прогулка была совершена либо очень поздно ночью, либо ранним утром — скажем, между полуночью и пятью или шестью утра.

— С чего ты взял?

— Обрати внимание на дистанцию — девять миль. Мы живем в очень густо населенной местности. Ты обязательно наткнешься на какой-нибудь городишко, не пройдя и девяти миль по любой из наших дорог. В пяти милях отсюда расположен Хедли, в семи с половиной — Хедли-Фоллз, Гротон находится в одиннадцати милях, однако на пути к нему, всего в восьми милях, лежит Ист-Гротон. Параллельно дороге на Гротон ходит электричка, а на других дорогах имеется автобусное сообщение. Движение по всем идущим от нас автострадам более чем оживленное, так что тащиться пешком девять миль под дождем можно лишь ночью, когда автобусы и пригородные поезда не ходят, а водитель случайной попутки не рискнет в такую несусветную пору посадить к себе незнакомого человека.

— А может, ему не хотелось, чтобы его видели? — предположил я.

Ники снисходительно улыбнулся:

— Неужели ты думаешь, что в общественном транспорте, где все пассажиры обычно сидят, уткнувшись каждый в свою газету, он обратил бы на себя больше внимания, чем плетясь по автостраде пешком?

— Ладно, я не настаиваю, — довольно резко ответил я.

— Тогда как тебе понравится такой вывод: говоривший шел не из города, а в город.

Я утвердительно кивнул:

— Похоже, что так оно и было. В городе он в конце концов смог бы найти какой-нибудь транспорт. Ты это имел в виду?

— Не только это, — сказал Ники. — Расстояние тоже следует принять в расчет. Пешком девять миль… Девять — цифра точная.

— Я что-то не улавливаю твоей мысли.

Он снова превратился в раздосадованного педагога.

— Предположим, ты говоришь, будто прошел десять миль или проехал сто. Это может означать, что на самом деле ты прошел расстояние порядка восьми — двенадцати миль или проехал где-то около девяноста — ста двадцати. Короче говоря, десять и сто — круглые числа. Ты мог пройти, конечно, и ровно десять миль, хотя в такой же степени вероятно, что ты прошел около десяти миль. Если же говорят о девяти милях, то я вправе думать, что тут названа точная цифра. В большинстве случаев мы гораздо точнее знаем расстояние от того или иного населенного пункта до города, чем от города до какого-нибудь населенного пункта. Спроси, к примеру, горожанина, далеко ли живет фермер Браун, и он, если знает Брауна, ответит: «В трех или четырех милях отсюда». Но если ты спросишь самого фермера, далеко ли от его дома до города, то услышишь такой ответ: «Три и шесть десятых мили — самолично проверял по спидометру, и не раз».

— Слабовато, Ники, — прокомментировал я.

— Но вкупе с твоим собственным предположением насчет возможности подыскать какой-нибудь транспорт в городе…

— Хорошо, хорошо, убедил, — сказал я. — Засчитывается! Будешь продолжать?

— Да я только еще начал входить во вкус, — прихвастнул он. — Говорящий направлялся в определенное место, куда ему необходимо было поспеть к определенному сроку. Это не тот случай, когда человек спешит за помощью из-за того, что у него поломалась машина, рожает жена или кто-то пытается вломиться к нему в дом.

— Ты это брось, — возразил я. — Поломка машины — как раз самая вероятная причина. А точное расстояние он мог знать, заметив при выезде из города последнюю цифру на счетчике спидометра.

Ники отрицательно покачал головой:

— Чем переться девять миль под дождем, он бы свернулся калачиком на заднем сиденье и проспал до утра. Во всяком случае, не отошел бы от машины, а пытался остановить проходящий мимо транспорт. До города-то девять миль! За сколько он мог пройти их?

— Часа за четыре, не меньше, — прикинул я.

— Да, никак не меньше, принимая во внимание дождь, — согласился Ники. — Мы уже пришли к выводу, что дело происходило поздно ночью или ранним утром. Положим, машина вышла у него из строя в час ночи. В город он мог прийти не раньше пяти. В это время уже наступает рассвет, на дороге масса автомобилей. Чуть позже начинают ходить автобусы, первые из них прибывают в город около пяти тридцати. Кроме того, если нужна помощь, нет резона тащиться до самого города, достаточно добежать до первого телефона. Нет, все-таки у него в городе наверняка было какое-то дело, приуроченное к периоду времени до пяти тридцати утра.

— Почему же тогда он не приехал заблаговременно и не обождал? — спросил я. — Он мог бы сесть в последний автобус, приехать около часу ночи и дождаться назначенного времени. Вместо этого он топает девять миль под дождем, а ты еще говоришь — не атлет.

Мы подошли к административному зданию, в котором находится мой кабинет. Обычно споры, начатые в «Голубой луне», обрываются у этого места, но сейчас, увлеченный аргументацией моего товарища, я пригласил его на минутку к себе.

Когда мы уселись, я спросил:

— Так что же, Ники, почему он все-таки не приехал загодя?

— Конечно, удобнее было бы приехать заблаговременно, — отвечал Ники. — Но раз он этого не сделал, нам остается предположить, что либо какие-то дела помешали ему сесть на последний автобус, либо он где-то ждал условленного сигнала — телефонного звонка, например.

— Стало быть, ты полагаешь, что на период времени между полуночью и пятью тридцатью утра у него было намечено какое-то дело?

— Время можно определить намного точнее. Значит, так: ему требуется четыре часа, чтобы покрыть указанное расстояние. Последний автобус уходит в половине первого ночи. Если он не воспользовался этим автобусом, но вышел вскоре после его отправления, следовательно, он пришел к назначенному месту только в четыре тридцать утра. С другой стороны, если бы он сел на первый утренний автобус, то приехал бы около пяти тридцати. Из этого следует, что в город ему надо было попасть где-то между четырьмя тридцатью и пятью тридцатью.

— Ты хочешь сказать, что если бы он намеревался попасть в город до четырех тридцати, то сел бы в последний ночной автобус, а если бы хотел поспеть туда после пяти тридцати, то поехал бы первым утренним?

— Совершенно верно. И еще один момент: если он ожидал какого-то условного сигнала — скажем, телефонного звонка, — то получил его не позднее часа ночи.

— Понимаю, — согласился я. — Если прибытие в город приурочено к пяти утра, а ему требуется четыре часа, чтобы одолеть эти девять миль, он должен был отправиться в путь около часа.

Задумчиво и молчаливо Ники кивнул. По какой-то необъяснимой причине мне не хотелось прерывать его раздумья. Я отошел к большой карте нашего округа, висевшей на стене, и стал внимательно ее рассматривать.

— Да, ты прав, Ники, — заметил я, не оборачиваясь. — Куда ни пойди от Фэрфилда, обязательно попадешь в какой-нибудь населенный пункт, расположенный ближе чем в девяти милях отсюда. Мы находимся как раз посреди целой кучи городишек.

Он тоже подошел к карте.

— Это не обязательно Фэрфилд, — тихо промолвил он. — Возможно, говорившему требовалось попасть в один из близлежащих городишек. Давай-ка проверим Хедли.

— Почему именно Хедли? Что можно делать в Хедли в пять утра?

— В пять утра там останавливается и набирает воду экспресс из Вашингтона.

— Верно, — сказал я. — Когда у меня бессонница, я слышу, как проходит этот поезд, а через пару минут часы на методистской церкви бьют пять. — Я вернулся к столу посмотреть расписание. — Из Вашингтона экспресс отправляется в ноль сорок семь, в Бостон прибывает ровно в восемь утра.

Ники прилип к карте, карандашом измеряя расстояние.

— Как раз девять миль от Хедли до гостиницы «Олд Самтер», — объявил он.

— «Олд Самтер»? — эхом отозвался я. — Но ведь это опрокидывает все наши теории. С транспортом в этом месте так же просто, как и в любом городе.

Ники отрицающе затряс головой.

— Машины постояльцев находятся там за оградой, а ворота открывает сторож, который непременно запомнит человека, берущего свою машину в столь поздний час, — ведь порядки в этой гостинице весьма консервативные. Говорящий мог ждать в своей комнате, пока ему не позвонили из Вашингтона и не передали сведения о каком-то лице, едущем в экспрессе; возможно, что ему сообщили номер вагона и места. Потом он мог незаметно выскользнуть из отеля и пешком отправиться в Хедли.

Я загипнотизированно уставился на него.

— Пока локомотив набирает воду, — продолжал Ники, — совсем нетрудно проникнуть в вагон, а если знаешь к тому же номер купе и места…

— Ники, — со зловещим выражением в голосе прервал я его, — в период избирательной кампании я ратовал за строжайшую экономию, но теперь как окружной прокурор я намерен растранжирить деньги налогоплательщиков на междугородный разговор по телефону. Это глупо, безумно, но я действительно собираюсь звонить в Бостон!

Его маленькие голубые глазки заблестели, он облизал губы.

— Давай! — произнес он хриплым голосом.

Я опустил трубку на рычаг телефона.

— Ники, — проговорил я, — это, наверное, самое невероятное совпадение во всей истории сыскного дела. Прошедшей ночью в экспрессе из Вашингтона убили человека! Труп обнаружен спустя примерно три часа после наступления смерти, то есть убийство произошло как раз в Хедли.

— Так я и предполагал, — последовал его ответ. — Но это ты зря насчет совпадения. Как попала к тебе эта фраза?

— Да так, она просто… взбрела мне на ум.

— Не могла она просто взбрести! Подобного рода фразы не приходят в голову просто так. Если бы ты преподавал язык, да еще столько, сколько я, то знал бы, что, когда человека просят составить предложение из десяти слов, получается что-нибудь вроде «Я люблю молоко» с дополнениями типа «потому что оно полезно для здоровья». Твое предложение относится к какой-то определенной ситуации.

— Право же, я ни с кем не разговаривал с самого утра. И в «Голубой луне» находился все время с тобой.

— Тебя не было рядом со мной, когда я платил в кассу, — недовольным голосом заметил он. — Ты никого не встретил, пока ждал меня на улице?

Я отрицательно покачал головой.

— Я ждал тебя не больше минуты. Вообще-то, пока ты выковыривал мелочь из кошелька, в «Голубую луну» зашли двое мужчин, и один из них нечаянно толкнул меня, поэтому я и решил, что лучше подождать на улице.

— А прежде ты их не встречал?

— Кого?

— Тех двоих, что вошли. — В его голосе опять появились желчные нотки.

— Нет; они мне абсолютно незнакомы.

— Они разговаривали между собой?

— Кажется, да… Конечно же, разговаривали. Еще бы, они были настолько поглощены своим разговором, что не заметили и толкнули меня.

— Случайные посетители редко заглядывают в «Голубую луну», — констатировал Ники.

— Думаешь, это они? — спросил я, начиная волноваться. — Я бы их, пожалуй, узнал, если бы снова увидел. Его глаза сузились.

— Может быть, и они. Их должно быть по крайней мере двое. Один выследил жертву в Вашингтоне, узнал номер места в поезде, другой совершил убийство. Тот, из Вашингтона, должен был приехать сюда после: если убили с целью грабежа — для того, чтобы разделить добычу; если без ограбления — чтобы расплатиться с сообщником.

Я потянулся за телефонной трубкой.

— Прошло менее получаса с тех пор, как мы покинули «Голубую луну», — продолжал Ники. — Они в то время только входили туда, а обслуживают в этом кафе чрезвычайно медленно. Тот, что шел в Хедли пешком, должно быть, умирает от голода, да и другой, пожалуй, не лучше — наверняка всю ночь гнал сюда машину из Вашингтона.

— Если произведете арест, немедленно позвоните мне, — распорядился я по телефону и повесил трубку.

Пока мы ждали, никто из нас не проронил ни слова. Мы слонялись по кабинету, избегая глядеть друг на друга, словно совершили нечто постыдное.

Наконец раздался телефонный звонок. Я схватил трубку и выслушал сообщение. Потом сказал «о’кей» и повернулся к Ники.

— Один из них пытался убежать через кухню, но Уинн предусмотрительно поставил охрану у черного хода, и голубчик попался.

— Похоже, наши подозрения оправдываются, — произнес Ники с ледяной усмешкой.

Я молча кивнул. Ники взглянул на часы.

— Боже мой! — вскричал он. — Ведь я хотел сегодня пораньше взяться за работу, а сам потерял уйму времени в разговорах с тобой.

Он подошел к дверям, и тут я его окликнул:

— Послушай, Ники, а что же все-таки ты пытался мне доказать?

— Что цепь выводов может быть построена по всем правилам логики и тем не менее заключение будет ложным, — ответил он.

— А-а-а…

— Над чем это ты смеешься? — с ехидцей в голосе поинтересовался Ники, но тут не выдержал и сам рассмеялся.