Прогулка (СИ)

3

Выйдя на освещённую фонарями улицу и оглядев себя с ног до головы, Калмыков остолбенел. Ещё утром бывшая белоснежной рубашка теперь превратилась в какое-то нелепое подобие одежды. Брюки — его любимые, светлые брюки — выглядели так, будто по ним пробежало стадо диких бизонов. Галстук и вовсе был безнадёжно утрачен, как дорогой и, непременно, красивый аксессуар. К тому же Андрей Семёнович обнаружил, что на левом рукаве отсутствует одна запонка.

Но ещё больше Калмыкова шокировали не утраты в собственном внешнем виде. Тут-то, как раз, все было логично. Его больше удивил внешний вид Григория, одежда которого не то, что не испачкалась… она даже не помялась! В любом случае, контраст между их внешним видом был весьма ощутимым. Тихо хмыкнув, но, не придав особого значения обнаруженному необъяснимому факту, Андрей Семёнович проследовал за своим новоявленным проводником в густую темноту огороженной забором стройки.

— Что мы здесь забыли? — полушёпотом спросил Калмыков, особо не надеясь на ответ, — Эти стройки охраняются, между прочим.

— Нам нужно забраться в кабину крана, — буднично ответил Григорий, ловко лавируя между разбросанным повсюду строительным мусором.

— Нам нужно? — съязвил Калмыков, — Если не ошибаюсь, у меня никто не спрашивал, нужно ли мне туда лезть.

— Поверьте, Андрей Семёнович, вам это нужно даже больше, чем мне. Просто поверьте, потому, что я не смогу объяснить для чего это вам. Вы сами поймёте, когда окажетесь наверху.

Калмыков минуту стоял, молча, понурив усталые плечи и тяжело дыша. Больше всего ему сейчас хотелось оказаться в мягком домашнем кресле с тарелкой спагетти на коленях и пультом от телевизора в руке. А вот чего он действительно не хотел, так это идти на поводу у какого-то умалишённого, неуравновешенного молодого человека, беспрестанно фонтанирующего сумасбродными идеями. Мало того, что можно нажить неприятностей на собственную голову, так ещё и не понятно для чего вообще ему всё это нужно?!

И только где-то глубоко внутри какой-то чуть слышный детский голосок требовал, кричал: «Не останавливайся! Иди! Живи, пока есть возможность!» И противиться этому зову не было никаких сил.

Андрей Семёнович резко, с шумом выдохнул, мягко отстранил Григория и решительно зашагал в сторону стоящего неподалёку крана.

Подъем на высоту девятиэтажного здания потребовал очередной порции сил, которые были и так почти на исходе. Спасало то, что чем выше поднимался Андрей Семёнович, тем сильнее его обдувал лёгкий ночной ветер, которым внизу и не пахло. Ветер принёс долгожданную, спасительную прохладу. И стало хорошо. Калмыков сидел у кабины подъёмного крана, бессильно распластавшись на грязном, металлическом полу, тяжело, хрипло дышал, а под ним горел миллионами огней такой знакомый, а теперь ещё и такой красивый, такой непостижимый город. Теперь не было в нем душных улиц, не было толп потеющих и бесцветных лиц, не было плавящегося асфальта и начальников с их кредитными комитетами. Под ногами лежал живой организм, он дышал. Дышал ровно и спокойно, как дышит большой, сильный медведь, засыпающий в своей тёплой, уютной берлоге. Без суеты, без волнений. Только сон. Только дыхание. Прохладное и свежее.

— Андрей Семёнович! — Калмыков открыл глаза и не сразу понял, что происходит и где он находится. Перед ним стоял все тот же Григорий. Лицо его было взволнованным, — Андрей Семёнович, с вами все хорошо? Вам плохо не стало?

— Нет, нет, Гриша, все нормально. Я просто устал немного. Видимо, вздремнул. Присаживайся. Здесь так красиво.

Григорий удовлетворённо улыбнулся, кивнул и присел рядом, подогнув колени и водрузив на них руки.

— Да… Красиво. Я и не помню, когда последний раз видел такую красоту, — голос парня был каким-то задумчивым. Будто он находился где-то совсем далеко. Калмыкова это даже удивило, потому что никогда раньше он не замечал за Григорием подобной интонации.

— Чего это ты? На ностальгию потянуло?

— Странное дело, Андрей Семёнович… Я только сейчас обратил внимание на то, что почти ничего не помню о себе, — Григорий обернулся к Калмыкову. Лицо его было каким-то хмурым и слегка растерянным.

— То есть? С памятью проблемы, что ли?

— Да не то, что с памятью… Как бы вам объяснить… Такое ощущение, будто все, чем я жил раньше, теперь не имеет значения. Я ведь даже имени своего не помню.

— Как это не помнишь? Ты же сам представился Григорием. Гришей. Или Грихой. Сказал, что могу тебя называть, как мне удобно.

— Да, точно! Гриха! — Григорий просиял улыбкой, но тут же снова заметно поник — Надо же… Забыл…

— Ну, ты даёшь, парень. Ты случайно у психиатра не наблюдаешься? А то поведение твоё… Ну, как бы тебе поделикатнее сказать?

— Да я понимаю. Можете не стесняться в выражениях.

— Нет, ну я не буду говорить ничего плохого. Просто поведение твоё такое… ммм…экстравагантное, что ли.

— Хорошее слово подобрали, — Гриша снова улыбнулся, — Красиво выкрутились! Я даже за комплимент это принял. Экстравагантное! Ха! Супер!

Повисла пауза. Город засыпал. На крыше крана сидели двое и на их усталых лицах сияли довольные улыбки. Тишину нарушил Григорий:

— А вы тоже ту девушку видели?

— Девушку?

— Ну, да. Ту, которая в аэропорту по взлётной полосе шла. В длинном белом сарафане до пят. Блондинка с яркими, голубыми глазами. У неё ещё волосы светятся, как будто сзади кто-то фонариком светит!

— По взлётной? Ты хочешь сказать, что кроме нас на взлетке ещё кто-то был?

— Ну, да! Я же говорю — девушка, — он помолчал и тихо добавил: — Красивая.

— Нет, не видел, — с нотками удивления в голосе ответил Калмыков.

— Жаль. Она бы вам понравилась.

— Послушай, я, хоть и бежал за тобой как угорелый, но заметить человека на открытом пространстве был вполне способен. И я уверен, что никакой девушки в белой одежде там не было. Мало того, если бы она там была, то одежда у неё была бы красной. Там все красным было! Закат и все такое.

— Возможно… — задумчиво и неопределённо сказал Гриша, — Но она была в белом. В белоснежном.

— Послушай, сынок, а у тебя, часом, галлюцинаций никогда не было? Ну, зрительных там…

— Не знаю. Я же говорю: не помню ничего, — после этих слов он улыбнулся, — А её помню. И вот беда — забыть не могу. Я её видел раньше. Она ехала в том автобусе.

— В каком ещё автобусе?

— В том, под который я попал в субботу. Она стояла около водителя, не держась за поручни, и смотрела прямо на меня. Своими голубыми, яркими глазами. А волосы будто сияли.

Григорий говорил тихо, чуть шевеля губами, и к каждому слову приходилось прислушиваться. Говорил так, будто общался не с сидящим рядом человеком, а с самим собой.

Калмыков молчал. Ему не хотелось думать о том, кто этот человек, сидящий рядом. Не хотелось знать, чем тот жил раньше и есть ли у него проблемы с психикой. Сейчас не хотелось. Сейчас ему было хорошо. Ни плохо, ни весело, ни здорово, ни грустно, ни нормально. Нет! Калмыкову было именно хорошо! Впервые за сорок лет он по-настоящему почувствовал, что живёт.

— Хорошо, — тихо сказал Андрей Семёнович.

Григорий, вдруг, вскочил на ноги, широко улыбнулся, с удовольствием потянулся всем телом, расставив руки в стороны, и громогласно заявил:

— А теперь акробатические этюды под куполом цирка!

— Ну, опять началось, — улыбнувшись, сказал Калмыков.

— Не началось, Андрей Семёнович, а продолжилось! Прогулка продолжается, как и наша с вами жизнь! А жизнь, как вы уже, безусловно, успели заметить, это замечательная штука! Вперёд! Нас ждут великие дела!

С этими словами Григорий одним махом перебросил обе ноги через заградительную металлическую балку и встал на основание стрелы крана, расставив руки в стороны. Он балансировал на шатающейся от ветра металлической конструкции, высоко запрокинув голову. У Калмыкова внутри что-то сжалось, в горле пересохло.

— Гриша! Гришаня! Григорий! Не чуди, пожалуйста, малец! Не двигайся! Прошу тебя! Тихо!

Григорий обернулся к Калмыкову. На его лице играла уже знакомая улыбка, наполненная сумасшедшим азартом.

— Тихо, парень! Давай руку!

Андрей Семёнович вытер о штанину влажную, дрожащую ладонь. Гриша улыбнулся ещё шире и сделал шаг вперёд, затем ещё один, и ещё. Он шёл по стреле, даже не глядя под ноги! Просто шагал, иногда взмахивал вытянутыми в стороны руками, сохраняя баланс. Калмыков стоял в исступлении, совершенно не понимая, что следует предпринять. Сердце бешено колотилось, от волнения дыхание сбилось, а рубашка прилипла к взмокшей спине.

Тем временем Гриша отошёл уже на добрый десяток метров. Там амплитуда колебания стрелы от ветра была значительно больше, чем у основания. Калмыков отчётливо видел, как отчаянному мальчишке с трудом удаётся удерживать равновесие.

— Гриша, пожалуйста! Это уже не смешно! Есть предел! Я тебя очень прошу! Вернись!

Калмыков впился руками в металлическую стрелу крана и изо всех сил не отпускал её, словно это могло как-то повлиять на ситуацию, словно так можно удержать массивную конструкции от раскачивания. Он мысленно ругал себя за то, что позволил совсем молодому мальчишке одурачить себя, что позволил ему оказаться в таком опасном и таком дурацком положении, ругал себя за проявление халатности, и за отсутствие здравого смысла в сегодняшних своих поступках. Он умолял Григория вернуться, но тот продолжал шагать. И когда тот дошёл до края и развернулся лицом к нему, Калмыков даже немного выдохнул с облегчением.

— Идите сюда, Андрей Семёнович! — очень буднично и очень беззаботно позвал Гриша, продолжая балансировать на металлических конструкциях, как гутаперчивый мальчик на натянутом канате.

— Идиот! — не сдержав эмоций, выкрикнул Андрей Семёнович, — Я с тебя шкуру спущу, гадёныш мелкий!

— Не бойтесь, Андрей Семёнович! Это очень здорово! Честное слово! Вы станете другим человеком! Обещаю!

— И не подумаю! — не меняя грозного тона, крикнул Калмыков, — Немедленно вернись, ли я вызываю милицию!

Гриша засмеялся, но в следующее мгновение ветер дунул сильнее обычного. Лицо парнишки исказил внезапный страх. Одна нога заметно подкосилась. Стрела башенного крана дёрнулась, громыхнув железной громадиной, Григорий сделал несколько отчаянных взмахов руками, из последних сил пытаясь удержать равновесие, но не смог. Он присел на корточки, но уже раскачанная из стороны в сторону стрела не позволила удержаться на месте. Калмыков, задержав дыхание, наблюдал, как на его глазах Гриша срывается вниз, и, пролетев всего пару метров, умудряется зацепиться за свисающий железный трос. По инерции парня потащило вниз, но рук он так и не отпустил. Он съехал по тросу и твёрдо встал ногами на массивный железный крюк, повиснув на высоте девятиэтажного жилого дома, стоящего совсем рядом со стройкой.

Только сейчас Калмыков выдохнул и разжал сведённые от судороги пальцы. Холодный пот градом струился по лицу. Его трясло. Он хотел что-нибудь крикнуть Григорию, но в горле было слишком сухо. Григорий же радостно прокричал, стоя на крюке:

— Вы видели?! А!? Нет, вы видели это?! Юхххуууу!!! Вот это я дал! С ума сойти! Хотя, куда уж больше! И так кукушка улетела с концами! Аааа!!! Я псиииих!!!

После этих слов Гриша громко рассмеялся. Калмыков немного пришёл в себя и закричал:

— Держись крепче! Я сейчас попробую тебя опустить вниз! Или позову кого-нибудь на помощь! — он ринулся к кабине крана, но тут же вернулся и добавил: — И не вздумай больше ничего вытворять! Просто держись и все! Ты слышишь?

Калмыков снова рванул к кабине, но был остановлен очередной порцией шокирующих решений своего нового знакомого.

— Я раскачаюсь и перепрыгну на крышу этой девятиэтажки! Спускайтесь вниз! Увидимся там!

— Идиот! — завопил что есть сил Андрей Семёнович, — Ты идиот! Не вздумай прыгать! Я тебя сам убью, придурок ты сумасшедший! Гриша! Гришенька! Дорогой! Прости! Это я не со зла накричал! Пожалуйста! Не прыгай! Я тебя сейчас спущу вниз!

— Нееет! — и снова эта улыбка, — Скучно! Я прыгну! Не спускайте крюк, а то могу не допрыгнуть! Я тут как раз на идеальной высоте и на идеальном расстоянии от крыши. Вы же помните, я говорил, что этот кран отличается от остальных? Вот этим-то он и отличается!

— Придурок! — снова не сдержался Калмыков, — Ты что, с самого начала намеревался сигануть на этот крючок?

— А вы как думаете? Или вы считаете, что посидеть на подъёмном кране — большое дело? Не отвлекайте! Мне сосредоточиться надо. А то не допрыгну!

Калмыков яростно зарычал от беспомощности. Он топтался на месте, неотрывно глядя на раскачивающийся маятник крана, и отчаянно пытался придумать, как исправить эту идиотскую ситуацию, пока она не превратилась в трагическую.

Тем временем Гриша раскачал крюк, присел на корточки, обхватил его руками и опустил ноги, оставшись теперь болтаться в воздухе. Калмыков в очередной раз завыл от волнения. Парнишка стал энергично раскачиваться. Что-то в конструкции крана заскрипело, заскрежетало, а когда амплитуда стала достаточной для совершения прыжка, тот отпустил руки и полетел в сторону крыши стоящего рядом дома.

Калмыкову показалось, что время остановилось. Не дул ветер, не скрипел кран, не билось в груди сердце, а кровь в жилах не текла. Гриша летел целую вечность, а когда его ноги коснулись самой кромки, сердце Андрея Семёновича чуть не выпрыгнуло из груди, потому что ноги парнишки в очередной раз сорвались и теперь он повис на краю крыши, держась за неё резко побелевшими пальцами.

— Немного не допрыгнул, — голос Гриши был очень взволнованным, — Этого я уже точно не планировал. Надо было сильнее раскачаться!

— Держись! — зачем-то крикнул Калмыков, будто это как-то могло повлиять на ситуацию, — Изо всех сил держись!

— Долго не продержусь! Вам придётся прыгнуть и вытащить меня!

Если бы Калмыков этим вечером поужинал, его бы точно вырвало от нервного напряжения.

— Гриша, дорогой, я не смогу!

— Андрей Семёнович, — с мукой в голосе прокричал Григорий, — Я сейчас упаду! Пальцы уже разжимаются! Пожалуйста! Спасите!

Калмыков не собирался с силами. Он не делал предварительных выдохов или размышлений. Он не думал, не просчитывал. Он просто перешагнул заградительную балку и пошёл по стреле. Ноги не тряслись, сердце билось ровно, дыхание тоже выровнялось. Было страшно так, как никогда до этого в жизни, но организм удивительным образом мобилизовался и не давал сбоев.

— Андрей Семёнович! Я больше не могу!

— Молчи! — взревел Калмыков и продолжил мерное, сосредоточенное движение.

Дойдя до края, Калмыков отточенным движением присел, взялся за стальные балки и без раздумий сбросил ноги в пустоту. Нащупав коленом трос, он вцепился в него ногами, затем руками и начал спускаться вниз. Ладони жгло и царапало, срывая кожу до мяса, но Андрей Семёнович не обращал ни малейшего внимания на это. Ступни упёрлись в основание крюка. Калмыков немного раскачал трос, периферийным зрением отметил, что Гриша все ещё висит на краю и обхватил руками крюк. Спрыгнул. Ноги повисли в воздухе.

— Не смотреть вниз, — тихо приказал сам себе Калмыков, — Не смотреть вниз.

Раскачался. Достаточно ли? Нет! Не хватит! Надо ещё!

— Спасите! — срывая голос, выкрикнул Гриша.

Пора! Вдох. Толчок. Полёт. Хочется кричать, но крик застрял в горле. Удар! Дикая боль в ступнях. Калмыков обернулся и увидел посеревшие от отлива крови кончики пальцев, которые из последних сил держались за просмолённую поверхность крыши. Он протянул руку и позволил себе сделать очередной вдох лишь тогда, когда пальцы сомкнулись на запястье Гриши.

— Держу! — чуть не плача от радости крикнул Калмыков, — Держу тебя!

Он потащил парнишку на себя, сам себе, удивляясь, откуда у него столько силы, и через несколько секунд оба уже лежали на спине, распластавшись, как морские звезды на океанском дне. Оба тяжело дышали.

— Я… Тебя… Убью… — хрипло, справляясь со сбившимся дыханием, проговорил Калмыков.

— Не убьёте, — спокойно ответил Гриша.

— Ты даже спасибо не скажешь?

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Я думал, вы не прыгнете.

— И я.

Гриша тихо хихикнул. Калмыков тоже. И скоро уже оба истерически хохотали, лёжа на крыше под открытым звёздным небом. У Андрея Семёновича по щекам текли слезы. И он понятия не имел, почему это происходит. От радости ли? От грусти ли? Просто хотелось плакать, и он плакал.