Прогулки по Европе с любовью к жизни. От Лондона до Иерусалима

Флот на якоре

Раз в год пишущей братии дозволяется посетить Атлантический флот (или, как его теперь называют, Флот метрополии) — объект сугубо изолированный и в обычных условиях широкой публике недоступный. Очевидно, лорды адмиралтейства полагают, что рядовой налогоплательщик имеет право хотя бы изредка получать информацию о военно-морском флоте. Итак, люди с блокнотами и карандашами «перемещаются» в расположения флота, где их встречают со всем возможным радушием.

Надо признать, что сама эта формулировка — «перемещаться куда-либо» — обычно вызывает у гражданских лиц тревожные и тягостные ассоциации. Для нас «перемещение», как правило, связано с малоприятными изменениями в жизни. Мальчики перемещаются в новую школу, солдаты — в свое воинское подразделение, заключенные (еще того хуже!) в новую тюрьму. И все мы вместе таким образом осуществляем закономерное перемещение от колыбели к могиле. Фактически это официальное, сугубо серьезное определение нашего продвижения по жизни. Посему нетрудно себе представить, с какими чувствами я садился на шотландский поезд — меня одолевали неопределенно мрачные предчувствия. Что поделать, успокаивал я себя, в вооруженных силах так заведено: там никто и никуда не «ходит» (разве только в увольнительную) — все исключительно «перемещаются». В конце концов у меня в кармане лежит записка из адмиралтейства, удостоверяющая, что мне надлежит «переместиться» в шотландский город Инвергордон для посещения британского военного корабля под названием «Импенитрейбл».

Дорога оказалась достаточно утомительной, но, как бы то ни было, восемнадцать часов спустя я, бледный и невыспавшийся, стоял на железнодорожной платформе Инвергордона. По правде сказать, я понятия не имел, что мне делать и куда идти. Не мог же я обратиться к первому встречному с дурацким вопросом: «Не подскажете, как пройти на „Импенитрейбл“»? Я сам себе напоминал несчастного провинциала, спрашивающего дорогу к Британскому музею. Оглядевшись по сторонам, я не обнаружил никаких следов британского военно-морского флота, в состав которого входил злосчастный «Импенитрейбл». Перрон был пустынным, на заднем фоне виднелись мрачные холмы, над которыми гулял промозглый ветер. Правда, в воздухе ощущалась некая соленая свежесть, свидетельствовавшая о близости моря, но это служило слабым утешением.

И в этот миг за спиной у меня прозвучало мелодичное сопрано:

— Добрый день, сэр!

Я резко обернулся и обнаружил, что ко мне приближается недозрелый адмирал, облаченный в итонский китель корабельного гардемарина. Мальчишка приветствовал меня с той безличной, отстраненной учтивостью, с какой военные моряки обычно относятся к незнакомым гражданским лицам. Вытянувшись по стойке «смирно», он отрапортовал, что ему поручено встретить меня и препроводить на «Импенитрейбл». А также что мне выделены два солдата морской пехоты (их крепкие фигуры скромно маячили в отдалении) — «для переноски моего багажа», как выразилось это дитя.

В таком составе мы и зашагали по длинной мощеной улице — я, ребенок в курсантской форме и два морских пехотинца с моим «багажом». Я чувствовал себя довольно странно: ведь этот мальчик в данный момент представлял огромную военную машину, в недра которой мне предстояло окунуться, и несмотря на разницу в возрасте, я испытывал по отношению к нему невольное уважение и любопытство. Я попытался завязать разговор — сообщил, что никогда прежде не бывал на военном корабле (поймав его предостерегающий взгляд, поправился — «на борту военного корабля»).

— Вот как, сэр! — отреагировал мальчишка, и на лице его явственно отразилось: «Бывают же такие чудаки!»

Не слишком обнадеживающее начало! Но я тем не менее решил не сдаваться: сказал, что взволнован предстоящим визитом, и высказал предположение, что это, должно быть, захватывающее занятие — служить в военно-морском флоте. Мой провожатый снисходительно согласился, что да, у них там не слишком скучно. В следующий миг мы свернули за угол, и взору нашему предстало величественное зрелище: впереди, в маленькой бухточке Кромарти стоял на приколе весь Атлантический флот Британии.

Центральную часть бухты занимали линкоры — длинная цепочка огромных кораблей, расположившихся на равном расстоянии друг от друга. Мне они показались абсолютно одинаковыми, однако юный гардемарин стал объяснять, тыча пальцем в разные стороны:

— Вот это «Нельсон», наш флагман… Перед вами Вторая боевая эскадра, сэр. А линейных крейсеров отсюда не видно, они находятся дальше, за пределами Кромарти. Они всегда там стоят…

Вдалеке на горизонте я разглядел еще одно судно, очертаниями напоминавшее наполовину выкуренную сигарету. Судя по всему, оно было огромным, словно Ноев ковчег.

— А это что за громада? — спросил я.

— Авианосец «Фьюриес», — отвечал мальчик.

Огромные серые корабли стояли на якоре с зачехленными орудиями. Рядом с ними дрейфовали дозорные катера, казавшиеся совсем крохотными на фоне высоко вздымавшихся стальных бортов. Линкоры оставались неподвижными, лишь в углублениях возле мостиков то и дело вспыхивали сигнальные огни. Казалось, будто корабли ведут какую-то непонятную для непосвященных беседу.

На меня это зрелище произвело устрашающее впечатление. Хотя в настоящий момент стальные великаны находились в полусонном, умиротворенном состоянии, но меня не покидало ощущение, будто они в любой миг могут проснуться. Сама мысль о том, что тысячи тонн смертоносной стали собраны в одном месте и расставлены в боевом порядке, вызывала нервную дрожь. Линкоры казались мне членами могущественного (и очень опасного!) клана, собравшегося в сумерках обсудить зловещие планы. Ишь как перемигиваются! Не иначе, как обмениваются условными сигналами: «Ты готов? Я готов…» Мне еще только предстояло узнать, что боевые корабли на стоянке не несут в себе никакой угрозы. И разговоры между ними ведутся вполне мирные. Например, такие:

— Пообедаем сегодня вечером?

— СПУ! (что означает «С превеликим удовольствием»).

Или же наоборот:

— ННМ! (то есть «Никак не могу»).

— А вот и наша лодка, — послышался голос моего провожатого.

Небольшой быстроходный катер доставил нас к гигантской серой громаде «Импенитрейбла». Поднявшись по забортному трапу на палубу, я первым делом отвесил легкий поклон в сторону шканцев — отсалютовал несуществующему кресту (так меня научил мой друг-моряк) и лишь затем обернулся в сторону молодого морского офицера с подзорной трубой под мышкой. Я сразу разглядел в нем вахтенного, в чьи обязанности входило присматривать за мной.

Хочу пояснить, что шканцами называется обширное пространство на корме судна, усеянное швартовыми тумбами и другими выступающими преградами. В это время суток шканцы представляли собой весьма оживленное место. Здесь собралось множество офицеров, упражнявшихся в небезызвестном искусстве «прогулки по палубе».

На деле это означало, что они парами расхаживали взад и вперед, скрестив руки за спиной или держа их в карманах синих кителей. Отличительной особенностью являлся быстрый темп ходьбы и полная синхронность на поворотах. При нашем появлении вахтенный командир прервал свою прогулку и направился в мою сторону.

— Я коммандер, — представился он после приветственного рукопожатия. — Давайте заглянем в офицерскую кают-компанию. Вы будете жить в каюте номер одиннадцать.

Так началось мое знакомство с необычным и захватывающим миром военного корабля «Импенитрейбл».

Я прошел в офицерскую кают-компанию, которая одновременно служила и столовой для старшего офицерского состава. Это оказалось угловое помещение, расположенное под шлюпочной палубой. Распахивающиеся двери (на манер салунных) отделяли «предбанник» от собственно обеденной залы. Сейчас здесь сновали облаченные в белые кители слуги, которые накрывали на стол.

В каюте царила оживленная, приподнятая атмосфера, обычно предшествующая совместной трапезе. На первый взгляд все выглядело, как в рядовом, не слишком роскошном пансионе. Но стоило поднять взгляд вверх, и мощные перекладины, поддерживавшие низкий белый потолок (который, по сути, являлся стальной палубой), напоминали, что мы находимся на военном корабле. Большая часть офицеров сидела в креслах, развлекаясь тем, что в десятый раз читали и перечитывали старые газеты и журналы. И то сказать, на корабле не слишком много возможностей повеселиться в свободное от службы время. Правда, были и такие, кто расхаживал по каюте, наслаждаясь одной из немногих привилегий морских офицеров, — я имею в виду великолепный розовый джин по некоммерческим ценам.

Мое неожиданное появление внесло некоторое оживление, последовал ритуал взаимных представлений.

«Торпс», «Ганни», «Скули» и «Молодой Мясник» — вот лишь некоторые имена из тех, что мне запомнились.

В рукопожатиях, которыми мы обменялись с новыми знакомыми, ощущалась некая холодность. Я перехватил несколько ироничных взглядов и понял, что мне предстоит испытание. В ближайшие дни за мной будут наблюдать и лишь потом решат, достоин ли я доверия. Теперь от моего поведения зависит, признают ли меня стоящим парнем или же я буду вынужден удалиться с клеймом дешевки. Другими словами, я снова окунулся в старую добрую атмосферу школы для мальчиков.

— Куда вас поместили? — поинтересовался один из офицеров.

— Не знаю.

— Каюта номер одиннадцать, Честити-аллей, — ответил за меня коммандер.

Именно так звучал мой адрес на военном корабле «Импенитрейбл».

После нескольких бокалов розового джина (на мой взгляд, довольно легкого и безобидного напитка) меня предупредили, чтобы я подготовился к ответственной встрече со «Шкипером». Как выяснилось, имелся в виду капитана судна, и таким образом я впервые узнал о заоблачном, богоподобном статусе этого человека, безраздельно царящем на любом из кораблей ВМС Великобритании.

Если исходить из иерархии сухопутных войск, можно предположить, что коммандер гораздо выше по чину, чем капитан. Согласитесь, само слово «коммандер» — тот, кто командует — звучит куда как внушительно! Однако достаточно провести всего несколько минут на военном корабле, чтобы осознать ошибочность подобного умозаключения. Каждый коммандер проводит свои дни в страхе, что ему так и не удастся выбиться в капитаны. Что все его труды не будут оценены по достоинству (а лорды адмиралтейства славятся своей неблагодарностью), и однажды он получит роковое письмо, в котором его вежливо оповестят, что «к сожалению, для него не нашлось корабля, а посему ему надлежит отправиться в отставку в должности коммандера». Это будет означать крах всей жизни! Невеселая перспектива — выйти «на гражданку» с мизерной пенсией, не имея за душой ничего, кроме хороших манер. Особенно, если учесть, что нынешние финансовые воротилы вообще предпочитают обходиться без всяких манер.

Можно без преувеличения сказать, что капитан военного корабля — это Бог и король в одном лице. Даже странно, что некое человеческое существо способно обладать такой властью в ограниченном пространстве отдельно взятого судна. Капитан не только всемогущ, но и недосягаем. Зияющая пропасть отделяет его даже от кают-компании старших офицеров (не говоря уж о рядовых матросах). Капитан, конечно, может заглянуть сюда, чтобы опрокинуть стаканчик хереса, но тем самым он повергнет в ступор всех присутствующих. Ибо большую часть времени «Шкипер» обитает в собственных эмпиреях, недоступных для простых смертных. На входе в капитанские покои до сих пор стоят вооруженные часовые — обычай, оставшийся с тех времен, когда морских офицеров действительно требовалось охранять от посягательств со стороны «нижней палубы».

Я удостоился чести побывать в этом святилище и могу засвидетельствовать, что апартаменты капитана корабля, скорее, напоминают роскошный номер в отеле «Баркли».

Они располагаются на корме судна и помимо собственно каюты включают в себя отдельную ванную комнату и огромную столовую. Обстановку данного помещения оживляла веселенькая обивка стульев (традиционный английский ситец), а также рояль и гравюры на стенах с изображением известных морских сражений.

Капитан поприветствовал меня и выразил надежду, что я достаточно удобно устроился на борту его корабля.

Мы немного побеседовали о Трафальгарской битве, после чего коммандер поднялся со своего места. Я понял, что наша аудиенция подошла к концу, и последовал примеру.

— Надеюсь, мы с вами как-нибудь пообедаем вместе, — сказал капитан на прощание.

Я вышел на палубу с таким чувством, с каким, должно быть, Моисей спускался с горы Синай.

— А что насчет галстука, — шепотом спросил я у коммандера. — Белый или черный?

— Простите, не понял?

— Ну, что надевать на этот обед?

— Ах, вот вы о чем… Фрак, конечно! — серьезно ответил коммандер.

Я почувствовал себя пристыженным. Похоже, никому из экипажа даже в голову не приходило, что на обед с капитаном можно заявиться в обычном смокинге.

Смею вас заверить, что для гражданского лица не так-то просто освоиться на военном корабле.

Начать с того, что мне стоило большого труда отыскать собственную каюту. Я проделал длительный путь, то подымаясь, то спускаясь по крутым лестницам, неоднократно спотыкался и оступался на стальных ступеньках, пару раз сильно ударился головой о торчавшие трубы, окончательно заплутал и в результате снова очутился на шканцах. Едва переведя дух, я вновь нырнул в стальные недра корабля и провел еще четверть часа в тщетной попытке определить месторасположение злополучной каюты номер одиннадцать по Честити-аллей. Тот факт, что мне в конце концов удалось это сделать, я отношу на счет чистой случайности.

В каюте обнаружились койка, шкаф, стол, умывальник, зеркало и несколько электрических светильников.

Также здесь находился морской пехотинец (судя по говору, выходец из Тоттнема), очевидно, выделенный мне в качестве корабельной прислуги. В тот миг, когда я появился, он как раз распаковывал мой багаж.

Мы обсудили с ним присутствие морской пехоты на военных кораблях — обычай, зародившийся в середине семнадцатого века.

— Морская пехота совмещает в себе армию и флот, — не без гордости сообщил парень. — Во всяком случае, мы можем делать все, что делают сухопутные пехотинцы и моряки.

— Помнится, Киплинг в связи с этим обозвал вас «матросолдатами».

Мое сообщение, похоже, не произвело особого впечатления на пехотинца.

— Серьезно? — пожал он плечами. И тут же перешел к своим непосредственным обязанностям. — Утренний чай у нас подается в семь часов. Вас это устраивает, сэр? Очень хорошо, сэр.

И с этими словами удалился. Я проводил взглядом его массивную фигуру, облаченную в серую форменную робу и синие брюки и красным кантом понизу; оба предплечья украшала синяя татуировка. С уходом матроса испарилась и специфическая атмосфера, характерная для квартир с обслуживанием на Сент-Джеймс-стрит.

Обед в офицерской кают-компании прошел достаточно весело. В самом конце трапезы подали портвейн, и мы подняли тост за здоровье короля, причем сделали это сидя. Заметив мое удивление, сосед по столу просветил меня насчет данной традиции.

— В прошлом один из Георгов обедал на военном корабле, — рассказывал он, — и когда офицеры поднялись, чтобы выпить за его здоровье, один из них — самый высокий — сильно ударился головой о деревянную балку. Так что его величество в доброте своей разрешил впредь пить сидя. Вернее даже, он запретил морским офицерам подниматься во время тоста за короля.

Сразу же по окончании обеда коммандер — который является нянькой для всего корабля — облачился в свой китель и собрался уходить.

— Ежевечерний обход, — пояснил он мне. — Не хотите ли составить компанию?

Я знал о существовании флотского обычая: когда с флагманского корабля поступает сигнал отбоя, каждый коммандер обходит свои владения, чтобы пожелать команде спокойной ночи.

У дверей кают-компании нас уже дожидались горнист и старшина корабельной полиции, отвечающий за соблюдение дисциплинарного устава и за порядок на корабле.

Последний держал в руках старинный фонарь, в котором теплилась свечка. Меня умилила такая трогательная приверженность традициям на корабле, давно и прочно оснащенном электричеством.

Итак, мы тронулись в обход. Впереди шел горнист, который выдувал одну единственную чистую ноту «соль».

За ним следовал старшина с фонарем, а мы с коммандером замыкали шествие.

С наступлением темноты корабль (к которому я уже более или менее привык) странным образом преобразился — он превратился в тесное и захламленное место. Повсюду были развешены гамаки: они крепились к специальным крючьям на потолке и занимали практически все свободное место в переходах. Идти приходилось в полусогнутом состоянии, так что я едва поспевал за коммандером, который на удивление ловко передвигался по этому ночному лабиринту. Раскачивавшиеся коричневые гамаки скрывали блестящие стальные перекрытия и заставляли забыть о сложных современных механизмах, начинявших нутро линкора. В этот поздний час корабль становился похожим на своих далеких предков — деревянные парусные суда, которые бороздили морские просторы в семнадцатом веке. И пока я ощупью пробирался по темным коридорам, мне представилось, будто я совершаю ночной обход на борту старой доброй «Виктории».

Полагаю, разница была бы невелика.

Мы следовали по длинным узким коридорам, освещавшимся призрачным светом тусклых электрических светильников, заглядывали в таинственные темные закоулки. Старшина помахивал своим допотопным фонарем, выхватывая из темноты незнакомые лица и фигуры матросов. Заслышав звуки горна, члены команды вытягивались по стойке «смирно». Так, лавируя меж развешенных гамаков, мы обошли все судно и снова вернулись к дверям офицерской кают-компании.

Обход закончился. Военный корабль «Импенитрейбл» получил прощальный поцелуй на ночь и мог спокойно отойти ко сну.

Некоторое время еще можно было разобрать клацанье тяжелых башмаков по металлическим пластинам, поскрипывание гамаков и приглушенный хор голосов.

Затем все стихло — корабль погрузился в сон…

Старшина открыл фонарь и задул свечку. Этот ритуал повторяется изо дня в день на протяжении столетий.

Ибо и сегодня военно-морской флот Великобритании завершает свой трудовой день точно так же, как это делали его предшественники на деревянных посудинах.

Вернувшись после вечернего обхода в офицерскую кают-компанию, я обнаружил, что жизнь здесь течет своим чередом. Одни офицеры затеяли игру в карты, другие просто беседовали. Были и такие, кто продолжал лениво перелистывать «Таймс» и любоваться свадебными фотографиями в «Тэтлере». Неожиданно коммандер предложил мне:

— Не желаете заглянуть в кают-компанию для младших офицеров?

Место, которое он назвал, служит прибежищем для юных гардемаринов, и мне действительно было интересно взглянуть на будущих адмиралов.

Эти ребята пользуются неизменным успехом у гражданского населения. Они всегда являются желанными гостями на танцевальных вечерах и эстрадных представлениях в мюзик-холле. Самые соблазнительные красавицы млеют при виде парадных мундиров гардемаринов, но мало кто из них догадывается, что курсантам отведена одна из самых неблагодарных ролей на флоте. Ведь гардемарин — это своего рода мальчик на побегушках. В силу происхождения и карьерных обстоятельств курсант неразрывно связан со своим старшим офицером, исполняя при нем функции посыльного и одновременно личной прислуги. На его долю выпадает масса мелкой, неблагодарной работы — подать, принести, напомнить, переслать сообщение. С точки зрения социологии, гардемарины служат пережитком — весьма милым и привлекательным — непопулярного ныне института аристократии.

Юные курсанты должны благодарить судьбу за то, что «нижняя палуба» не слишком искушена в социологии.

Ибо рядовые матросы и старшины, как правило, любят своих гардемаринов и многое им прощают. Любовь эта в значительной мере скрашивает подросткам пребывание в суровом мире взрослых. Хотя бывалые матросы зорко подмечают все промахи курсантов (и, как следствие, осознают их недостаточную компетенцию и личные недостатки), они с уважением относятся к этим ребятам, видя в них представителей правящего класса. Более того, они всегда стараются выгородить проштрафившихся курсантов и нередко берут их вину на себя. Вот уж наверняка факт, отрадный в глазах нынешних отечественных демократов. Еще бы: простой народ защищает адмиральских отпрысков от ярости человека, который никогда не поднимется выше рядового коммандера.

Военно-морской флот единственный из всех наших национальных институтов открыл секрет превращения маленьких мальчиков, человеческих детенышей, в полноценных мужчин (причем данная трансформация происходит на самом неудобном и малоприятном участке жизненного пути). Посудите сами, ведь двенадцатилетний подросток как бы проваливается в межвозрастной зазор — он уже не ребенок в традиционном смысле слова, но еще и не мужчина. Его гражданские сверстники в этот период вынуждены самостоятельно проходить через все этапы взросления: их голоса предательским образом ломаются, щеки покрываются юношескими прыщами, а сердца впервые познают муки неразделенной любви. Не имея благотворного примера перед глазами, эти мальчики страдают от многочисленных комплексов и в одиночку бьются над неизбежными проблемами переходного возраста. Насколько же счастливее в этом отношении юные гардемарины! Флот не только обеспечивает им благотворное мужское окружение, но и очень мудро одаривает своих воспитанников — которые, конечно же, еще не дотягивают до звания настоящих мужчин — атрибутами мужественности и отраженным светом будущей власти. Трудно переоценить значение подобного аванса в процессе формирования личности. Подобно тому, как отцы-иезуиты навечно метят свою добычу, так и флотское воспитание накладывает неизгладимый отпечаток на личность бывших курсантов. Приняв сан, вы становитесь священником навечно. Я берусь утверждать, что и школа гардемаринов точно так же определяет судьбу и характер человека. Единожды став гардемарином, вы остаетесь им до конца своей жизни. Наверное, именно за это женщины и любят морских офицеров. Мне неоднократно приходилось слышать, будто в их характере присутствует некая юношеская чистота и непосредственность. То же самое можно сказать и о типичных недостатках морских офицеров: известная предвзятость и ограниченность мышления, в которых часто обвиняют представителей военно-морского флота, также проистекают из школьного воспитания. Подозреваю, что по части ювенильности военные моряки дадут сто очков вперед Питеру Пэну. Достаточно понаблюдать за группой морских офицеров, неожиданно очутившихся в непривычных для них условиях, и вы поймете, что Питер Пэн по сравнению с ними старый искушенный дядюшка. Вот что я вам скажу, дорогие мои читатели: возьмите любого из адмиралов, поскребите его чуток (если вам, конечно, хватит смелости), и под защитной оболочкой авторитарности и внешнего лоска сразу же обнаружится бывший обитатель курсантской кают-компании. Ибо память о том далеком времени навечно впечатана в сознание нашей морской элиты.

Кают-компания для младших офицеров часто озаряется вспышками юношеского веселья, в которое вовлекаются все присутствующие независимо от ранга. Впрочем, проделки гардемаринов проникнуты таким заразительным и беззлобным юмором, что любой, самый почетный гость с радостью соглашается тряхнуть стариной и вспомнить давно забытые студенческие развлечения.

Курсантская кают-компания на «Импенитрейбле» представляла собой небольшое помещение — величиной с типовую гостиную в пригородном доме. Однако размерами сходство и ограничивалось, во всем остальном каюта производила по меньшей мере странное впечатление.

Главным ее украшением являлись многочисленные таблички, развешанные по стенам. И все они — медные, эмалированные и просто картонные — были весьма специфического содержания. «Помыться, освежиться — 3 пенса», «Комната для дам», «Мужской туалет» — вот лишь некоторые перлы, которые сразу бросились мне в глаза.

Создавалось впечатление, что для украшения своего жилья будущие адмиралы взяли на абордаж (и разграбили) все общественные уборные Великобритании.

В настоящий момент в комнате находились три курсанта. Один из них что-то писал за столом, другой растянулся в полный рост на стареньком потрепанном диванчике, а третий восседал у древнего пианино. Подобно всем музыкальным инструментам, имеющим несчастье стоять в кают-компаниях, данное пианино отличалось сугубо алкоголической внешностью. Было заметно, что его не раз и не два заливали пивом и другими горячительными напитками — очевидно, для улучшения звучания.

Судя по всему, обитатели этой каюты только что завершили свои «страдания». Для несведущих поясню: «страдания» есть не что иное, как морской аналог старинной армейской игры в «жалобы». Флотские «страдальцы» усовершенствовали это развлечение, придали ему более организованный и всеобъемлющий характер, однако правила игры остались практически без изменений. Все начинается с того, что кто-нибудь из гардемаринов усаживается в кресло с мрачной миной на лице и говорит:

— Ну что, парни, давайте пострадаем! Кого что беспокоит?

— Меня беспокоит то, что… — начинает первый «страдалец» и в деталях описывает суть проблемы.

Затем слово переходит к следующему участнику. Он, в свою очередь, подробно излагает, что его тревожит. Ну и так далее, пока вся кают-компания не озвучит свои претензии. На мой взгляд, весьма плодотворное занятие.

Ведь ничто так не облегчает душу, как возможность выговориться.

В разговоре с одним из курсантов я услышал следующее неофициальное определение гардемаринов: «Гардемарин на корабле — это инструмент передачи ругательств от одного старшего офицера к другому».

— Боюсь, я не вполне понял…

— Попробую объяснить, сэр. Вот, к примеру, представьте, что меня вызывает старшина и велит: «Пойдите к лейтенанту Брауну и спросите, какого дьявола он возится с этой лодкой!» Я отправляюсь по указанному адресу и говорю: «Простите, сэр, но старшина интересуется, как скоро вы закончите ремонт лодки». «Ах, он интересуется! — кричит взбешенный лейтенант Браун. — Так передайте старшине, чтобы он отправлялся ко всем чертям!» Я возвращаюсь обратно и докладываю: «Сэр, мистер Браун говорит, что все в порядке. Через пару минут лодка будет исправна». Именно так все и происходит… Теперь вам понятно, что я имел в виду?

В глазах гардемаринов наибольшим диктатором на корабле (после капитана, естественно) является младший лейтенант, ответственный за дисциплину в кают-компании для младших офицеров. Он имеет полную власть над курсантами, его слово для них закон. У этого человека в каюте хранится палка, при помощи которой он — и только он! — осуществляет экзекуцию над будущими адмиралами.

Я встретился и побеседовал с этим юным полубогом.

— Естественно, я стараюсь не злоупотреблять своим правом, — сказал он, — но время от времени приходится прибегать к наказанию. Вы ж понимаете, в таком возрасте все мальчишки склонны валять дурака. А это позволяет удержать их от непоправимых ошибок. Уж вы мне поверьте, сэр, «шесть горяченьких» — это неопровержимый аргумент!

— Но вы наказываете их не в кают-компании? — спросил я.

— Боже милосердный, ну конечно же, нет! Это делается в ванной комнате, где есть простор для замаха.

— Но ваши подопечные выглядят в высшей степени благовоспитанными и понятливыми юношами.

— В большинстве случаев так оно и есть. Они совсем неплохие ребята — умные, сообразительные. Правда, иногда случаются исключения. Помню, однажды к нам пришел новый паренек, который никак не мог взять в толк элементарных вещей. Судите сами, как-то раз я отправил его к офицеру — сообщить, что в шесть тридцать мы запустим основной деррик-кран. «Отлично! — говорит офицер. — Сообщите мне, когда дело будет на мази».

И что же? В шесть тридцать этот недотепа снова появляется у офицера и докладывает: «Сэр, они, как и обещали, запустили деррик-кран… Вот только никакой мази я там не видел».

На ночь гардемарины развешивают свои гамаки в средней части корабля или же спят прямо на палубе, завернувшись в одеяла. Требуется величайшее искусство, чтобы пройтись ночью по палубе и не наступить ни на кого из спящих курсантов.

Рано поутру один из ребят — тот, что назначен дежурным — будит своих товарищей. Причем делает это не чинясь, простым и безотказным способом — пинком под ребра. Проснувшиеся курсанты напоминают стаю скворцов: они полны энергии, веселы и беззаботны (о, эта счастливая прерогатива юности — веселиться в четверть седьмого утра!). Оживленно болтая и перекликаясь, они спешат на встречу с инструктором по физической подготовке, или с наставником-канониром, или еще с кем-нибудь из учителей.

По вечерам, когда курсанты переодеваются к ужину, из их кают-компании доносятся шуточки и смех. В разговорах то и дело всплывают имена популярных актрис.

И это неудивительно, ибо сообщество юных гардемаринов исключительно подвержено эпидемии обожания.

Объектом фанатичного поклонения чаще всего становится театральные дивы и молодые красавицы из мира кино.

Время от времени кто-нибудь из обожателей набирается смелости написать своему кумиру и попросить фотографию с автографом. Что удивительно, им никогда не отказывают!

Корабельные гардемарины получают жалование в размере 7 фунтов 10 шиллингов в неделю. Из них 4 фунта 10 шиллингов уходят на питание, остальными деньгами курсанты распоряжаются по своему усмотрению. Правда, здесь существуют ограничения. Так, скажем, несовершеннолетние курсанты могут тратить на алкогольные напитки не больше 10 шиллингов в месяц. Для тех, кому уже исполнилось восемнадцать, эта сумма повышается до 15 шиллингов. Но при любых обстоятельствах корабельное начальство внимательно следит за «алкогольными» расходами гардемаринов. В случае превышения установленного лимита провинившемуся приходится держать ответ перед самим капитаном. И если он не сумеет дать удовлетворительного объяснения своему расточительству, то наказания не миновать: скорее всего, несчастный курсант на несколько недель вообще лишается спиртного.

В прошлом кают-компания для младших офицеров нередко становилась сценой для весьма жестоких и бесчеловечных игр. Слава богу, теперь времена изменились, но вот в «Ужасы войны» играют и поныне.

Выглядит это примерно следующим образом: в какой-то миг младший лейтенант — тот самый, который отвечает за порядок в кают-компании — громко выкрикивает: «Ужасы войны!» Слова эти служат командой к построению, после чего курсанты исполняют самые невероятные приказы лейтенанта.

Мне рассказывали, что незадолго до войны группа офицеров с немецкого линкора получила приглашение отобедать на борту английского корабля. Обед прошел вполне успешно. За столом царила традиционно приподнятая атмосфера. Вот только немецкие гости держались несколько скованно, не желая (или не имея возможности) присоединиться к общему веселью. Они явно неодобрительно наблюдали за тем, как старшие офицеры вальсировали с курсантами. Похоже, что зрелище это оскорбляло их чувство приличия. В особенности же они были скандализированы поведением капитана, который после обеда принял участие в матче по регби и предстал перед ними взмыленный, измочаленный, да еще и облаченный в китель рядового гардемарина. Надо было видеть лица немцев, когда довольный капитан во всеуслышание объявил, что они отменно поиграли и что «с тех пор как Британия правит морями, на флоте не бывало такой отличной заварушки».

— Я правильно понимаю, что вы командуете данным судном? — уточнил германский офицер.

— Совершенно верно! — радостно подтвердил английский капитан, одергивая на себе курсантский китель. — И готов поспорить на пятерку, что выиграю у вас гонку вокруг шканцев!

Гость, однако, вызова не принял. Глядя вокруг недоумевающими глазами, он спросил:

— И все эти люди вам повинуются — после такого?

— И еще как, сэр!

— Я этого совершенно не понимаю, — признался немецкий офицер и в полном недоумении отбыл на свой корабль.

Пожелав всем спокойной ночи, я вышел на палубу.

Над головой ярко светили звезды, в темноте угадывались контуры соседних кораблей. И вновь меня пробрала легкая дрожь. Что ни говорите, а в этой картине — могучие темные громады, освещаемые периодическими вспышками сигнальных огней — было нечто устрашающее. По левому борту раздался звук работающего мотора. Все верно: обед завершился, и наши гости разъезжались по своим судам. Тарахтение удалялось, пока окончательно не растворилось в слегка фосфоресцировавшей темноте.

Затем над морем воцарилась полная тишина. Флот уснул.

Я не без труда сориентировался на темной палубе и направился, как мне показалось, в сторону своей родной Честити-аллей. Однако по пути снова умудрился заплутать среди зачехленных орудий. Я сворачивал в разные стороны, спускался и поднимался по каким-то лестницам и в результате снова очутился на шканцах. В конце концов я наткнулся на морских пехотинцев, стоявших на страже у дверей капитанской каюты. Они-то и указали мне верную дорогу. Приободрившись, я вновь нырнул в стальные недра корабля. Довольно скоро я столкнулся с новой проблемой: выяснилось, что весь коридор на подступах к Честити-аллей загроможден гамаками гардемаринов.

Они свешивались с потолка, как огромные коконы, и каждый такой кокон был снабжен человеческим лицом.

Я чиркнул спичкой и осторожно, на цыпочках стал пробираться меж гамаков. Слабый огонек освещал лица спящих курсантов. Я смотрел на тщедушные фигурки, облаченные в ночные пижамы, и поражался: неужели это те самые щеголеватые красавцы, которых я наблюдал в кают-компании для младших офицеров? Сейчас они выглядели совсем маленькими и беззащитными. И мне подумалось: как все же сильно окружающая обстановка влияет на облик человека! Взять, к примеру, этих мальчиков. Стоило лишь ненадолго вырвать их из специфической атмосферы военного корабля — нарочито мужественной, пропитанной табачным дымом и алкогольными парами, — как они снова стали тем, чем и являлись по сути. А именно, обычными подростками, которых судьба занесла на палубу военного корабля. Мне пришлось зажечь еще одну спичку, чтобы отыскать номер своей каюты. И перед тем как спичка догорела, я успел различить лицо того самого ребенка, который встречал меня на вокзале. Я припомнил, как он стоял на платформе — самоуверенный, подтянутый, с морским кортиком на боку, как ловко управлялся с моторной лодкой, которая несла нас к стальной громаде «Импенитрейбла».

Увы, никто бы не признал будущего адмирала в этой фигурке, скорчившейся в гамаке. Магия сна низвела блестящего курсанта чуть ли не до уровня детской комнаты.

Прискорбно сознаваться, но сейчас никто — ни его мать, ни сестры, ни даже, возможно, тетушки — не стал бы обращаться с этим мальчиком как с представителем грозного военно-морского флота (по крайней мере так, как это принято на публике).

Существует несколько явлений, которые можно увидеть лишь однажды в жизни. То есть потом вы можете неоднократно с ними сталкиваться, но никогда уже это не будет как в первый раз. На мой взгляд, пробуждение на борту военного корабля относится именно к подобным переживаниям. Запомните свои ощущения, когда, проснувшись на рассвете, вы впервые поднимаетесь на палубу линкора. Ведь, скорее всего, вам больше никогда не удастся испытать те же самые чувства.

Представьте себе раннее утро. Первые солнечные лучи еще не успели разогнать ночную прохладу. Море и небо одинакового серо-стального цвета. В этот краткий миг между ночью и днем — когда луна уже спряталась, а солнце еще по-настоящему не встало — все вокруг залито странным, призрачным светом. Массивные палубные надстройки громоздятся над вами, подобно башням средневекового замка. Рейдовые огни еще не успели погасить, и они тускло светятся на гюйс-штоках и кормовых флагштоках. Впереди и сзади маячат другие корабли боевой эскадры — сейчас они кажутся черными тенями на серой морской глади. На фоне рассветного неба явственно выделяются капитанские мостики, марсовые площадки и зачехленные орудия.

Если вы немного постоите на палубе, то увидите, как просыпается большое и грозное семейство под названием «военно-морской флот». Контуры каждого из серых призрачных кораблей становятся четче, на палубах появляются крошечные человеческие фигурки — это моряки готовятся приступить к новому трудовому дню. Им предстоит чистить, ремонтировать и обслуживать корабельное оборудование — и так практически безостановочно на протяжении двадцати четырех часов (ведь у моряков, как и у хороших домохозяек, работа никогда не кончается). Ко мне приближается вахтенный офицер. Ежась от утренней прохлады, он указывает на движущиеся серые тела в глубине бухты.

— Смотрите, эсминцы! Видите, вон там…

Какое все-таки странное это явление — флот! Вроде бы он представляет собой единое формирование. Но в отличие от сухопутной армии его никогда не увидишь целиком. Площадь базирования простирается на многие мили и скрывается за линией горизонта. Корабли, входящие в состав флота, не имеют привычки подолгу находиться на одном месте. Они то и дело получают какие-то таинственные приказы и исчезают из поля зрения. Эсминцы — так те вообще напомнили мне ночных хищников. Большие серые коты, которые всю ночь охотились невесть где и лишь под утро возвращаются на свое лежбище.

И тем не менее — при всей мобильности и неуловимости флота — вы постоянно ощущаете его присутствие.

Если приглядеться, то можно увидеть на горизонте серые мачты далеких кораблей, другие стальные гиганты маячат неподалеку. Время от времени мимо проплывает целая эскадра — линкоры спешат по своим неведомым делам и не обращают на нас никакого внимания. Мы с ними представляем части единого целого, но совершенно автономные. Именно так мне кажется, пока я не захожу в радиорубку. Вот тут-то и выясняется, что между отдельными кораблями постоянно поддерживается связь. Эфир буквально гудит от радиосообщений. Приказы мгновенно передаются на самые удаленные суда, и в случае надобности флот очень быстро сводится воедино.

Тем временем команда линкора уже приступила к своим повседневным делам. На палубе полно матросов, по случаю холодной погоды одетых в толстые свитера. Здесь же расхаживает и коммандер с подзорной трубой под мышкой, на ногах у него резиновые сапоги, шея обмотана теплым шарфом. Внезапно в толпе возникает легкий переполох — матросы вытягиваются по стойке «смирно».

Все ясно: на палубе неожиданно появился Бог собственной персоной! Капитан — тоже в свитере и фланелевых брюках, с непокрытой головой — выглядит почти как обычный человек. С улыбкой проходит он мимо, и вас вдруг посещает фантастическая мысль: а ведь этот человек чей-то муж и отец! На берегу у него наверняка есть своя частная жизнь, и не исключено, что какая-то женщина осмеливается спорить с нашим «Шкипером».

Мысль эта пугает своей неожиданностью. В подобное невозможно поверить! И вообще, капитан военного корабля, облаченный в штатскую одежду — зрелище, столь же неуместное и кощунственное, как и король в пижаме.

Что касается нашего капитана, то он легким шагом пересекает всю палубу, направляясь к левому борту. Там его уже поджидает легкая гребная шлюпка — у «Шкипера» настало время утренней зарядки.

И подобную картину можно по утрам наблюдать на всех кораблях. Удивляться не приходится, ибо жизнь военно-морского флота строго регламентирована. Вполне возможно, что в этот самый миг на палубу флагманского корабля выходит старый адмирал с подзорной трубой в руках. Он обводит отеческим взглядом флотилию и одобрительно кивает: все идет в соответствии с установленным образцом, никаких нарушений отлаженного ритуала утренней жизни не отмечено.

Если в сухопутной армии служба отделена от домашнего быта, то на флоте по известным причинам такой возможности не существует. Здесь вся жизнь протекает в ограниченном пространстве корабля, и подчас самые серьезные вопросы решаются на фоне кухонных запахов, распространяющихся из корабельного камбуза. Образно выражаясь, служба в армии организована по мужскому типу: ежедневно мужчина удаляется в свое рабочее пространство, оставляя семейные проблемы в стенах дома.

Морская же служба в этом отношении напоминает непрерывный труд домохозяйки, которая вынуждена с утра до вечера крутиться по хозяйству. Рабочий день у нее ненормированный, и дела, как известно, никогда не кончаются. То же самое происходит и на флоте: служба службой, а порядок на корабле нужно поддерживать. Поэтому нередко можно наблюдать такую картину: в то время как на шканцах решаются боевые задачи, группа матросов неподалеку драит палубу или полирует медные заслонки.

Что поделать, жизнь ведь не останавливается ни на минуту! Даже богоподобный статус капитана корабля не избавляет его от близкого знакомства с жесткой щеткой.

Следует отметить, что такой режим жизни имеет и свои плюсы. Все эти мелкие, но неотложные дела привносят в морскую службу немалую толику юмора и человечности, которые начисто отсутствуют в армии. Я знаю, что многие моряки любят свой корабль. А покажите мне хоть одного солдата, который бы испытывал подобные чувства к родной казарме.

Утро вступает в свои права. Раздается звук сигнального горна, морские пехотинцы прилаживают штыки к винтовкам и, взяв их на плечо, под звуки судового оркестра маршируют на шканцы. Им предстоит присутствовать на ежедневной церемонии поднятия стяга. В восемь утра по летнему времени (и на час позднее в зимние месяцы) сигнальщик медленно поднимает на флагштоке белое полотнище с крестом святого Георгия — официальный флаг ВМС Великобритании. Пехотинцы салютуют поднятыми винтовками, оркестр выводит мелодию «Боже, храни короля». При звуках гимна матросы (которые до того что-то красили, полировали и драили) прерывают все занятия и застывают навытяжку. Ветер доносит издалека обрывки той же самой мелодии — как напоминание того, что аналогичная церемония в этот час происходит на всех кораблях эскадры. Доиграв национальный гимн до конца, оркестр переходит к исполнению корабельного марша. Здесь уже возможны вариации — от «Фермерского парнишки» до «Он был отличным малым» (кстати, последний позаимствовал мотив у небезызвестного «Мальбрука», который, как известно, «в поход собрался»). На том церемония и завершается. Дело сделано — корабельный стяг гордо реет на фоне серого неба, и морские пехотинцы строевым шагом покидают шканцы. Военно-морской корабль, воздав надлежащие почести военно-морскому знамени, возвращается к прозе жизни: на сегодня у него запланирована покраска — серым снаружи и белым изнутри. Команда приступает к работе, а со стороны камбуза уже плывут соблазнительные запахи готовящейся еды!

Завтрак в офицерской кают-компании обычно проходит в торжественной тишине. Если же кому-нибудь и придет в голову нарушить эту традицию, то его неуместное веселье быстро угасает в атмосфере всеобщего осуждения.

— Привет, парни! — восклицает чудак, подобно летнему бризу, врываясь в столовую.

Душевный подъем на время ослепляет беднягу и лишает его чувства меры. Он пытается расшевелить компанию, радостно потирает руки и даже пытается в шутку отвесить подзатыльник молодому торпедному офицеру.

Увы, все его попытки разбиваются о гробовое молчание сослуживцев. Люди безмолвно отстраняются от него — кто отворачивается, кто прячется за старым номером «Скетча», установленным на подставку для книг (вот уж воистину человеконенавистническое изобретение!). Постепенно до весельчака доходит вся неуместность его порыва, и он пристыжено умолкает. Трапеза, как и полагается, проходит в полной тишине.

После завтрака вся компания переходит в переднюю часть помещения. И здесь, за чашкой чая или кофе, языки развязываются. В одном углу оживленно обсуждают предстоящую проверку орудийных башен, в другом офицер что-то выпытывает у корабельного казначея. Внезапно дверь с шумом распахивается, и в кают-компанию входит судовой врач. Судя по озабоченному выражению лица, он принес не слишком хорошие новости. Так и есть: на соседнем линкоре разразилась эпидемия кори.

Вы рассеянно перебираете стопку газет, пытаясь отыскать еще непрочитанный номер. В конце концов останавливаете свой выбор на прошлогоднем «Тэтлере» и в сотый раз пялитесь на подборку свадебных фотографий.

Лицо невесты кажется вам уже таким знакомым, будто это вы сами год назад женились на ней (а впоследствии благополучно развелись).

Военный корабль представляет собой плавучий остров, сделанный из стали и железа и битком набитый сложными механизмами. Он заселен расой феноменально гибких, прямо-таки гуттаперчевых, людей, которые изъясняются на непонятном наречии. Я достаточно долго наблюдал за аборигенами и могу засвидетельствовать, что жизнь их проходит в неустанных трудах. Если они не красят свой стальной остров, то старательно скребут его пемзой — до тех пор, пока он не станет блестеть, как полы в бальном зале Альберт-холла. Немало времени отнимают орудия, которыми утыкана вся поверхность острова, а также мощные турбины, перемещающие остров по морским просторам. И я уж не говорю о том огромном количестве еды, которую приходится готовить ежедневно. Жители острова поражают своей ловкостью и сноровкой: целыми днями они носятся вверх и вниз по перпендикулярным железным лестницам и при этом умудряются ничего себе не сломать. Спят они в гамаках, которые в свернутом состоянии напоминают огромные сосиски — вроде тех, что продаются на улицах Сохо.

Остров этот не лишен комфорта и приятности. Здесь в любое время дня и ночи можно принять горячую ванну и подкрепиться свежим печеньем из крутого теста — если, конечно, знать, как до них добраться (лично я так и не сумел запомнить, в какой люк надо нырнуть и сколько поворотов отсчитать по левому коридору). Стальной остров отлично электрифицирован — электричества здесь побольше, чем в отеле «Савой». Провода, подобно нервным окончаниям, пронизывают все тело острова и снабжают его живительной энергией. Система электропитания устроена таким образом, что даже в случае частичного повреждения (ну, если вражеская мина или снаряд выведут из строя какой-то участок острова) уцелевшая часть сможет продолжать воевать. Оставшейся энергии вполне хватит на то, чтобы произвести ответный залп по неприятелю. Более того, для этого даже не потребуется пожертвовать электрическим освещением острова — так что любой боец сможет спокойно настрочить письмо своей матушке с подробным описанием последних событий.

Если бы меня попросили определить самую важную часть острова, то я, пожалуй, затруднился бы с ответом.

Тут все зависит от критериев. Если поставить во главу угла возможность передвигаться, тогда пальму первенства следует отдать турбинам мощностью в сорок пять тысяч лошадиных сил, которые располагаются в машинном отделении. Они упрятаны в некрашеные дубовые кожухи и со всех сторон окружены медными трубками и проводами. Бойлеры настолько капризные создания, что соглашаются работать только на дистиллированной воде.

Машинное отделение находится в ведении лейтенанта-коммандера, и нередко можно видеть, как он, подобно профессиональному химику, колдует над пробиркой с водой. Он осторожно погружает в нее маленький шарик нитрата серебра (так называемый ляпис) и внимательно наблюдает за реакцией. Если в пробирке образуется туманное облачко, лейтенанту это не нравится. Он недовольно хмурится и, следя за показаниями приборов, подкручивает маленькие медные колесики. Судя по всему, это улучшает ситуацию. Помутнение в пробирке исчезает — вода приходит в норму. Видите, сколь привередливы корабельные бойлеры. Вода, которая годится для нас с вами, им не подходит.

Однако продолжим наше исследование. Если на первое место поставить боеспособность военного корабля, тогда важнейшим объектом становятся 16-дюймовые орудия. Эти смертоносные чудовища прячутся в серых башнях, выставив наружу лишь гигантские грозные морды. Мощь их такова, что во время залпа все судно сотрясается. Опытные моряки заблаговременно убирают со своих тумбочек фотографии жен и детей и прячут их в шкафах между стопками белья. Каждый такой выстрел служит своеобразным шоком для нервной системы острова. А чтобы его хоть как-то сгладить, палубу линкора укрепляют мощными стальными балками. Если вам когда-либо доведется присутствовать при одновременном залпе всех девяти орудий, то первой вашей мыслью (при условии, конечно, что вы сохраните способность связно мыслить) будет: «Конец! Наша Земля взорвалась!» Однако уже в следующую секунду вы с облегчением поймете, что вселенский апокалипсис пока отменяется — у вас всего-навсего лопнули барабанные перепонки. «Но кто же, черт возьми, так шандарахнул меня по затылку?» — размышляете вы. (Спешу вас обрадовать: в нижней части головы, справа, есть заветное местечко, которое еще долго будет болеть после залпа 16-дюймовых пушек.)

Сила отдачи такова, что огромный линкор, двигающийся со скоростью двенадцать узлов в час, на фут сносит в сторону. Так, во всяком случае, следовало из объяснений артиллерийского офицера, хотя лично мне показалось, что он приуменьшает последствия своих действий.

Проведя несколько дней на «Импенитрейбле», я почувствовал себя туристом, приехавшим на дешевый уикенд в Париж. Хотя, конечно же, английский линкор никакого отношения к французской столице не имеет.

«Импенитрейбл» появился на свет от кратковременного союза военного дредноута с Ютландией, и его рождение обошлось Великобритании в 7 миллионов 488 тысяч и 274 фунта стерлингов! Одни только 16-дюймовые пушки стоили почти 3 миллиона. Каждый выстрел из трех пушек главного калибра (а напомню, их на борту линкора девять штук) сжирает из государственной казны сто фунтов. Добавьте сюда еще команду из 1200 человек, которая обслуживает корабль. Вот и выходит, что содержание военного линкора тяжким бременем ложится на плечи английских налогоплательщиков. Если бы я задался такой целью, то, наверное, сумел бы отыскать на борту «Импенитрейбла» какой-нибудь крошечный винтик, шурупчик, гаечку или кнопочку, стоимость которых как раз бы и равнялась сумме моего подоходного налога.

Корабль прямо-таки подавляет необъятными размерами. Это целый город, и чтобы заселить его, потребовалось бы объединить всех служащих лондонской подземки и трамвайной службы. Да еще прибавить к ним посетителей нескольких пабов и средней руки зоопарк. Как и в любом городе, здесь есть своя «мэрия» и «здание гражданского суда», а помимо них, еще и больница, церковь, концертный зал, действующий театр, магазины (в которых вы можете купить все, что угодно — от флакона духов до радиоприемника), пекарни и кухни (по качеству не уступающие всемирно известной кухне отеля «Ритц»), многие мили стальных переходов, собственная радиовещательная станция и целых шесть телефонных коммутаторов.

«Импенитрейбл» — это неподражаемое создание технического гения. Ничего подобного прежде не плавало по морским просторам! Военные корабли класса «Айрон дюк», которые являлись последним словом военно-морской техники в эпоху адмирала Джеллико, показались бы обычными прогулочными катерами по сравнению с линкором «Импенитрейбл». Надо отдать должное создателям корабля: они постарались обеспечить максимум комфорта для его обитателей. Поневоле забываешь, что все это — сотни акров бронированной поверхности, напичканные технической начинкой — не более чем дорогостоящая плавучая платформа для орудийного расчета. Вот уж воистину бессмертный памятник человеческому безумию!

Многие аспекты корабельной жизни по-прежнему засекречены. И хотя в качестве представителя английских налогоплательщиков я имел возможность с ними ознакомиться, но, увы, предать эти сведения широкой огласке не имею права. Могу лишь процитировать сэра Юстаса д’Эйнкурта, начальника Отдела военного кораблестроения адмиралтейства. Известно, что в начале работы над «Импенитрейблом» он пообещал: «Мы построим такой военный корабль, который можно будет одновременно разбомбить, торпедировать и подорвать на мине, и все равно он сохранит свои боевые качества».

Его слова стали пророческими. «Импенитрейбл» оказался не по зубам современным противникам. Для любого врага он представляет такую же неразрешимую проблему, как и надежнейший замок «Чабб» для парня с отмычкой.

В чреве корабля — там, где на римских галерах обычно сидели прикованные к веслам рабы — живут ни много ни мало тысяча двести человек. Вот вам плоды технического прогресса! С тех пор, как изобрели броневые пластины, весь экипаж судна переселился под палубу.

Такая масса народа, и каждый занят своим делом. Мне рассказывали, что в исключительных случаях, когда вся команда собирается на палубе, люди бывают удивлены, увидев вокруг себя множество незнакомых лиц. Поскольку это военный корабль, наверняка там есть засекреченные сотрудники, которые настолько строго соблюдают свою анонимность, что даже зарплату получают через поверенных.

Должно быть, это не так-то просто на «Импенитрейбле». Ведь здесь на каждой палубе стоят громкоговорители. От них просто невозможно спрятаться! Любой приказ практически мгновенно достигает самых потаенных глубин корабля. Странно наблюдать, как горнист приближается к стальной коробочке и выдувает сигнал в микрофон. А еще забавнее получается, когда к микрофону подходит боцман со своей архаичной дудкой. Радио разносит переливистый свист и последующую команду по всем уголкам разветвленного корабельного лабиринта.

Странно сознавать, что у вас под ногами тянутся длинные стальные коридоры — целые улицы со своими названиями! — по которым ходят сотни людей. Это их среда обитания: они там работают, принимают пищу, спят.

У них имеются свои комнаты отдыха, где можно посидеть в кресле и выкурить трубку. Там же располагаются ванные комнаты с холодной и горячей водой, а также безукоризненно чистые кухни и устройства для подогревания пищи. Казалось бы, созданы все условия для жизни…

Однако моряки все равно находят повод «пострадать» — точно так же, как солдаты «пожаловаться».

Как — то я разговорился с одним таким «страдальцем».

— Обожаю читать перед сном, — заявил он. — Когда пришел на этот корабль, обрадовался. Видите, выключатель располагается прямо возле моего гамака.

Ну, думаю, теперь-то уж мне никто не помешает. Как же, размечтался! После отбоя централизованно вырубают свет во всех отсеках. Ничем не отличается от других кораблей…

Признаться, эти самые гамаки больше всего меня поразили на «Импенитрейбле». Я, конечно, не ждал особой роскоши на военном корабле. Меня бы не удивило, если бы моряки спали в общих спальнях, отделенные друг от друга лишь холщовыми занавесками. Но они, как и сто лет назад, устраиваются на ночь в гамаках! Такое впечатление, будто я попал на старушку «Викторию».

Пройдя по главной «улице» мимо нескольких крупных фабрик, вы попадаете на «Площадь морских пехотинцев», где на специальных подставках хранятся винтовки.

Затем спускаетесь по металлической лестнице (или трапу, как говорят на флоте) и оказываетесь в корабельной церкви, посвященной святому Христофору. Это первое учреждение подобного рода, находящееся на балансе у адмиралтейства. (Интересно, как вся эта обстановка — скамьи, алтарь и алтарная ограда — проводится по официальным ведомостям?)

Отличительной особенностью данной церкви является то, что она многоконфессиональная. Большую часть времени церковь принадлежит протестантской религии.

Но если вы заглянете сюда в шесть утра, то попадете на католическую мессу. Наверное, это единственный в мире храм, где католический лев мирно уживается с протестантским агнцем. Я поинтересовался, как такое возможно, и мне объяснили, что церковь не прошла официальной церемонии освящения. Просто на корабле выделили место, куда люди могут прийти и помолиться. Как выразился один из офицеров: «Чем больше молитв возносится в нашем мире, тем лучше».

— Вы спускались на склад с холодильниками? — удивился мой собеседник в офицерской кают-компании. — Как интересно! И на что это похоже? Я слышал, будто мы производим до семидесяти тонн свежей воды в день. Вы видели эту установку? Нужно и мне как-нибудь выбраться на экскурсию.

Это так характерно для «Импенитрейбла»! Никто не видел все судно целиком. Люди, которые живут и трудятся на корабле, воспринимают его примерно так же, как коренные лондонцы — знаменитый Тауэр. Для них это место, «куда нужно как-нибудь выбраться на экскурсию».

В обществе очень сильны стереотипы мышления.

Многие люди и сегодня представляют себе моряка в виде традиционного Джека Тара — этакого мужлана с растрепанной бородой и зеленым попугаем на плече. В их понимании первое, что делает любой моряк, сойдя на берег, так это направляется своей знаменитой походочкой в ближайший кабак, где хлещет дешевый ром и затевает пьяные драки. Даже в официальных полицейских отчетах моряки обычно описываются как «люди грубой наружности».

Должен сказать, что подобное представление о моряках устарело как минимум на сто лет. Нынешний военно-морской флот — это прежде всего электрическое оборудование. Современные корабли оснащены электрифицированными пекарнями, прачечными и электроподъемниками. Там, где прежде пятьдесят крепких моряков вынуждены были вместе тянуть одну веревку, сегодня достаточно одного человека, просто нажимающего ка кнопку. Другое дело, что человек этот не может оставаться прежним Джеком Таром, который живет в представлении обывателей. Сегодняшний моряк должен сочетать в себе навыки хорошего механика с интеллектом кембриджского старшего ранглера. Он и внешне выглядит совсем иначе. Увидев моряка в штатской одежде, вы, скорее всего, примете его за «человека из Сити». И отправляясь в отпуск, он укладывает свои вещи не в походный вещмешок, а в полотняный чемоданчик зеленого цвета — как и предписано руководством адмиралтейства. Что же касается хобби, то современный моряк в свободное время штудирует учебники по электричеству и конструирует радиоприемники.

Вот интересно, что сказал бы Нельсон, доведись ему увидеть команду современного военного корабля? Скорее всего, он просто не признал бы в этих людях матросов. Следует отметить, что лишь четверть команды использует выделенный им лимит спиртных напитков. Остальные предпочитают отказаться от рома и взамен получить небольшую добавку к жалованию. Чтобы понять, какие люди сегодня служат на флоте, достаточно заглянуть в образовательный тест, который предлагается членам экипажа.

Прогуливаясь вечером по кораблю, я набрел на каюту, где как раз проводилось такое тестирование. За столами сидели молодые люди, погруженные в глубокую задумчивость. Одни что-то писали на листах бумаги, другие сосредоточенно грызли кончик карандаша. Меж столов расхаживал лейтенант-коммандер, известный на корабле под именем «Скули», — он исполнял роль школьного преподавателя.

На любом военном корабле существует система вечернего образования. Молодые моряки посещают занятия либо с целью повысить свое воинское звание, либо для получения профессии, которая может им пригодиться по окончании срока службы. Для умных и амбициозных матросов сегодня открыты все дороги на флоте. Шансов достичь кают-компании для старших офицеров у них не меньше, чем у гардемаринов — выпускников Дартмута или престижной частной школы. А упомянутый образовательный тест, который проводится дважды в год, как раз и служит для выявления самых перспективных претендентов.

Надо сказать, что я был поражен списком вопросов, которые адмиралтейство предлагает для будущих офицеров Королевского флота. Далеко не уверен, что большинство моих знакомых (почитающих себя вполне образованными людьми) сумели бы с честью пройти это испытание. Итак, вот перечень заданий, которые я обнаружил на одном из бланков.

Ну и как вам такой тест? Трудно представить, что мог бы ответить на эти вопросы моряк прошлого столетия.

А между тем их современным коллегам отводится всего два с половиной часа на то, чтобы осветить шесть из десяти пунктов теста.

— Составители теста, конечно же, не ожидают исчерпывающих ответов на все вопросы, — сообщил мне лейтенант-коммандер. — В данном случае ставятся совсем иные цели. Нам важно выяснить, как человек поведет себя, столкнувшись с таким испытанием. Сами понимаете, для современного моряка совсем не обязательно знание готической архитектуры. Однако подобные тесты помогают нам выявить людей с нужным типом мышления.

В гроссбухе корабельного казначея числится миллион разнообразных позиций, но самой любопытной мне показалась та, что значится под названием «НАСОС ДЛЯ РОМА, МЕДНЫЙ».

Я чувствовал, что не успокоюсь, пока не увижу сей дивный экземпляр. А потому очень обрадовался, получив приглашение принять участие в церемонии по «поднятию спиртного». Ведь главным действующим лицом этого забавного представления как раз и являлся вышеназванный насос. Внешний вид его вполне соответствовал многообещающему названию: насос смахивал на старого алкоголика, а его медная ручка напоминала съехавший набок парик. Ну чем не сельский джентльмен, «принявший на грудь» три бутылки рома!

Каждое утро ровно в одиннадцать часов можно наблюдать, как по палубе шествует торжественная процессия. Возглавляет ее представитель корабельной полиции, следом вышагивает бочар (он же дегустатор), который несет в руках главный реквизит — «насос для рома, медный». За ними следует весьма живописная компания, вооруженная котелками, ковшиками и медными воронками. Помимо старшины, хранителя трюма, здесь присутствуют: дежурный мичман, сержант морской пехоты, унтер-офицер по снабжению и другие представители жаждущих слоев команды — тех самых, что претендуют на ежедневную порцию рома из корабельных запасов.

Участники процессии спускаются по металлическому трапу, минуют стойки, в которых хранится стрелковое оружие, и углубляются в бесконечный лабиринт узких коридоров.

Они молча шагают, пока не приходят к круглому люку, ведущему вглубь металлической пещеры. Старшина достает из кармана особую связку ключей, люк отпирают, и — о чудо! — в воздухе разносится сладостный фруктовый запах чистого рома.

Старшина спускается вниз по вертикальной железной лестнице. А вместе с ним спускается и многоуважаемый «насос для рома, медный». Тусклый свет лампочек отражается на его боках, и кажется, будто насос радостно ухмыляется в предвкушении близкой выпивки.

Традиция раздачи спиртного на флоте восходит к восемнадцатому столетию. И тогда же были установлены незыблемые правила, согласно которым мичманы и старшины пользуются привилегией получать ежедневно порцию чистого неразбавленного рома. Рядовым же матросам приходится довольствоваться грогом, то есть ромом, разведенным водой в пропорции 1:3. Первым до этого додумался адмирал Вернон — тот самый, что вошел в историю под именем «Старина Грог». Он обожал прогуливаться по шканцам, закутавшись в свой плащ из грог-рэма — плотной материи из верблюжьей шерсти. Именно этому плащу (а вернее, ткани, из которой тот был сделан) адмирал обязан своим прозвищем. А позже — после его новаций в распределении спиртного на корабле — «благодарная» команда увековечила имя адмирала в названии вновь изобретенного напитка.

Как я уже говорил, в наши дни все меньше моряков пользуются своим узаконенным правом на ежедневную порцию грога. Они предпочитают вместо того получать скромную надбавку к жалованию в размере 2 пенсов в день — как-никак в месяц набегает 5 шиллингов. Поговаривают даже, что в будущем этой традиции придет конец (правда, любители грога надеются, что сей мрачный день наступит еще не скоро).

Однако вернемся к волнующей процедуре на борту «Импенитрейбла». Там, в темных глубинах спиртового погреба, откуда поднимается восхитительный фруктовый аромат, вершится некое священнодействие. Слышно, как ожил наш старый знакомец — «насос для рома, медный».

Он застучал и захлюпал, перекачивая ром из огромной цистерны в маленький переносной бочонок. Все напряженно ждут… Наконец звуки стихают, в люк опускается веревка, при помощи которой наполненный бочонок извлекается наружу. Вслед за тем появляется на свет и «насос для рома, медный». Старый алкоголик получил свою ежедневную порцию спиртного и теперь спокойно уснет до завтрашнего утра.

А церемония идет своим чередом. Делегированные представителя по очереди подходят со своими фляжками, кастрюльками и прочими емкостями. Они подставляют посуду, и офицеры тщательно (как если бы это был не ром, а драгоценный радий) отмеряют положенное количество напитка. Однако это лишь половина дела! Мичманы и старшины могут сразу же выпить свою порцию, а остальной команде придется ждать, когда ром разбавят водой. Лишь тогда он будет готов к употреблению.

Итак, драгоценная жидкость сливается в общий бочонок, который на глазах у всех запечатывается и торжественно переносится к капитанской каюте. Далее в церемонии наступает необъяснимая пауза. На протяжении целого часа — долгого, томительного и совершенно ненужного! — бочонок будет храниться под надзором морских пехотинцев. Примерно без пятнадцати двенадцать раздается сигнал горна, означающий, что настало время волшебной трансформации рома в грог. На сцене снова объявляется давешняя процессия, и бочонок с соблюдением всех почестей транспортируется на палубу.

Здесь, на почетном месте под капитанским мостиком, установлена огромная бочка, на которой 6-дюймовыми буквами выгравирована надпись «Боже, храни короля».

Подобная бочка имеется на любом военном корабле, символизируя собой торжество самого беззастенчивого британского патриотизма. Но в настоящий миг она используется по своему прямому назначению — а именно, для приготовления грога. Доставленный ром выливается в бочку, туда же добавляется вода из расчета три части воды на одну часть рома. Содержимое тщательно перемешивается. И вот наконец наступает мгновение, которого напряженно ожидает добрая половина команды.

Начинается раздача грога! Собравшиеся моряки по очереди подходят к дежурному офицеру, и тот разливает напиток по чашкам. Когда отходит последний человек, выясняется, что бочка пуста. На дне ее не осталось ни капли драгоценной влаги! Как удается соблюсти такую скрупулезную точность — это для меня осталось загадкой. Наверное, сказывается многолетняя практика. Так или иначе, а все алчущие страдальцы получают свою долю и уходят довольными.

Боже, храни короля!

А в это время где-то в глубинах «Импенитрейбла» тихо дремлет осоловевший сэр Тимоти Ромовый-насос.

Сейчас он более, чем когда-либо, смахивает на беспутного сквайра георгианской поры, который под вечер клюет носом в любимом кресле возле камина. Великолепная картина абсолютного морального разложения!

Маленькие рыболовецкие суда — так называемые дрифтеры — всегда желанные гости на флоте. Еще бы, ведь они играют роль почтальонов: доставляют письма и свежую прессу для моряков. Традиция эта существует уже не первый год. Я слышал немало историй о том, как во время войны ярмутские дрифтеры приходили на выручку нашим военным кораблям. Подобное товарищество — странное и нелепое на вид, но трогательное по своей сути — иногда можно наблюдать между огромным датским догом и лохматым фокстерьером сомнительного происхождения.

Маленькое верткое суденышко на фоне стальной громады водоизмещением в 25 тыс. тонн — это зрелище стало привычным в годы войны. Ярмутские смэки постоянно курсировали между берегом и стоявшими на рейде линкорами. Передать весточку из дома, подвезти груз свежих овощей, пополнить запас питьевой воды — мало ли какие услуги может оказать морской «фокстерьер» своему великому собрату! Недаром ведь говорится, что истинные друзья познаются в несчастье. В тяжкую годину военно-морской флот Великобритании обрел неожиданных друзей и помощников в лице крошечных невзрачных дрифтеров.

И неудивительно, что лорды адмиралтейства — обычно не склонные к излишней романтике и тем паче к расточительности — посчитали необходимым и в мирное время сохранить содружество, столь счастливо сложившееся в годы войны. Они приняли постановление, согласно которому к каждому военному кораблю прикрепляется один ярмутский дрифтер. Он находится на довольствии у адмиралтейства и исполняет роль своеобразного денщика при линкоре.

Конечно же, это означает, что внешний вид дрифтера следовало привести в соответствие с инструкциями, действующими на флоте. Его полубак очистили от рыбьей чешуи, а само суденышко перестало напоминать рождественскую елку, увешанную обломками фугасов и прочими дарами морских глубин. Все медные детали (там, где они сохранились) отполировали до блеска, деревянные поверхности надраили добела (ну, или почти добела), а трюм, который прежде служил для хранения сельди, теперь перешел в безраздельное пользование младших лейтенантов и обрел гордое звание офицерской кают-компании.

Если в один из штормовых дней вы заметите, как вдалеке что-то болтается меж накатывающих волн, можете быть уверены: перед вами дрифтер! Эти маленькие суденышки выходят в море в любую погоду и доблестно исполняют свои обязанности. Их отвага достойна уважения.

Посмотрите, как мужественно они борются со встречной волной! На мостике стоит слегка позеленевший лейтенант, ему помогает сумрачный старшина. Качка ужасная, но они не покидают пост. А теперь загляните в так называемую кают-компанию, и вы увидите там последнего члена экипажа — юного гардемарина. Вот уж кому по-настоящему плохо! Бедняга в изнеможении распростерся на верхней койке, его мотает из стороны в сторону, на лице застыла страдальческая гримаса. Не надо быть ясновидящим, чтобы угадать, о чем он в данную минуту думает. Как, во имя всего святого, его угораздило пойти на флот? И вообще какому безумцу пришло в голову, что Британия должна править морями?

Я уже говорил, что дрифтер играет роль ординарца при линкоре. В данном качестве у него много обязанностей, и главная из них — доставлять почту на корабль. Именно за это ему и платят, причем не только деньгами адмиралтейства, но и неизменной любовью моряков. Ибо трудно переоценить значение почты для людей, которые вынуждены большую часть года проводить на военном корабле. Все они с нетерпением ждут весточки из дома. Поэтому появление дрифтера всякий раз вызывает переполох на борту линкора. На палубе собирается множество моряков, и все они с нетерпением смотрят вниз — туда, где покачивается на волнах дрифтер. На его неустойчивом полубаке стоит морской пехотинец, а рядом с ним лежат два мешка с драгоценными письмами.

В этот миг все надежды и чаяния людей связаны с маленьким неказистым суденышком, которое невольно обретает ореол святости. Ведь оно — единственная ниточка, связывающая моряков с домом. Еще несколько мгновений, и наступит кульминационный момент. Почту поднимут на борт линкора, и жизнь на корабле на какое-то время приостановится. Повсюду — в офицерской кают-компании, в машинном отделении и на камбузе — воцарится глубокая тишина. Люди будут нетерпеливо шелестеть листочками, впитывать последние новости из дома, разглядывать фотографии своих близких.

Однако дрифтер способен не только осчастливить.

Порой он становится источником ужасного разочарования.

Ах, если бы жены моряков могли увидеть эту картину: столпотворение на палубе, напряженное ожидание, просветленные улыбки на лицах счастливчиков. И на фоне всеобщего оживления — горстка бедолаг, которые так и остались стоять с протянутой рукой. Не хотел бы я оказаться на месте человека, который услышит эти жестокие, обескураживающие слова: «Для вас сегодня ничего нет…» И что остается делать? Неловко пошутить, присвистнуть и потихоньку удалиться на то время, пока более удачливые товарищи будут читать свои письма. Вернуться через полчаса, заказать рюмку розового джина, сделать вид, будто ничего страшного не произошло…

«Да-да, конечно, наверное, завтра…» Возможно, жены моряков — если бы они все это увидели — почаще писали своим мужьям.

Когда эскадра снимается с якоря, все прикрепленные к ней дрифтеры тоже объединяются в некоторое подобие флотилии и следуют за своими линкорами. Скорость у них, конечно, не та, но они поспешают, как могут. И даже волнение на море не может остановить маленькую армию «ординарцев» — в конце концов им не привыкать к штормовой погоде. В награду за свою преданность команда дрифтера время от времени получает небольшую денежную компенсацию — так называемые «деньги за жесткую постель» (соответственно, тех, кто их получает, зовут «жесткоспящими»).

В тех случаях, когда дрифтеры вынуждены отправляться в дальнее плавание, командование маленькой флотилией берет на себя какой-нибудь старлей. В отсутствие высшего начальства (которое отбыло вместе с эскадрой за горизонт) он получает временное звание «АКД», то есть адмирала, командующего дрифтерами. И вот новоявленный «адмирал» — как правило, совсем молодой человек, лишь недавно сведший знакомство с бритвой — выходит на капитанский мостик. Скорее всего, он впервые получает реальную возможность командовать людьми. Это льстит его самолюбию, и он откровенно наслаждается ситуацией. Вскоре по флотилии разносится его приказ: «Адмирал желает встретиться с командирами кораблей».

Если море чистое и флотилии не угрожает встреча с айсбергом, «командиры» — такие же безусые юнцы, как и он сам — могут позволить себе поддержать игру. Они отвечают, что были бы счастливы встретиться с «адмиралом», но, к сожалению, это невозможно. Тогда на мачте «адмиральского» дрифтера появляется сигнал: «Все в порядке. Просто хотел узнать, у кого есть пиво».

Утром, вместо того чтобы просто подать команду «следовать строем кильватера», «адмирал» приветствует свою эскадру словами:

— Утро доброе, дети мои! Следуйте за своим отцом!

(Что, по сути, означает то же самое.)

Если случается так, что какой-нибудь из дрифтеров по неосторожности задевает носом корму впереди идущего судно, то «адмирал» немедленно реагирует в неподражаемой манере:

— Ну что? Поцеловался с девчонкой?

— Так точно, — следует ответ.

— Но твои намерения по крайней мере честны и благородны? — продолжается допытываться «адмирал».

— Никак нет, — признается нарушитель.

— В таком случает попрошу сохранять приличия!

Иными словами, дрифтеры ведут себя вполне в соответствии с характеристикой Редьярда Киплинга. Развлекаясь подобным образом, маленькая флотилия движется к своему пункту назначения.

Сегодня у нас на корабле званый ужин — к нам приглашены несколько старших офицеров с соседних кораблей. По этому случаю в кают-компании играет доморощенный оркестр. Перебрав весь оперный репертуар, морские пехотинцы в завершение торжественно исполняют национальный гимн. Мы в это время сидим с поднятыми бокалами.

Трапеза движется к концу, и постепенно атмосфера становится все более непринужденной. Беседа то и дело прерывается взрывами смеха. Разбившись на маленькие группки, офицеры отдыхают в кают-компании. Они лениво потягивают шампанское и размышляют, чем бы таким развлечься. Их дух, очевидно, подогретый парами спиртного, воспаряет над обыденностью. В юных головах зарождаются безумные идеи: вот было бы весело подшутить над таким-то и таким-то… или же дать пинка под зад старшему офицеру! И тут кого-то осеняет:

— А давайте сыграем в «Приходского священника»!

Идея встречена с энтузиазмом:

— Да, да! Давайте сыграем! Кто будет священником?

Несколько человек — из тех, что особо строго блюдут свое достоинство, или, возможно, просто недостаточно пьяны сегодня вечером — решительно отмежевываются от этой затеи. Они благопристойно устраиваются за карточным столиком. Остальные же с радостью присоединяются к нашей компании.

До сих пор достоверно неизвестно, где и когда зародилась эта таинственная и довольно-таки болезненная игра. Корабельный священник, с которым я беседовал на данную тему, утверждал, будто англичане переняли игру у французских пленников в эпоху наполеоновских войн.

Возможно, он и прав, спорить не буду. Одно я знаю наверняка: от данной забавы здорово попахивает матросским кубриком — таким, как он был в восемнадцатом столетии или даже еще раньше. Так или иначе, а наши морские офицеры нередко развлекаются подобным образом в часы досуга. Говорят, что раньше, когда в «Приходского священника» играли на «нижней палубе», в качестве реквизита использовали веревку с узлами. Причем не обычную гражданскую веревку (которая и веса-то никакого не имеет), а настоящий корабельный канат!

В наши дни, когда игра перекочевала в офицерскую кают-компанию, веревку заменили на столовую салфетку с завязанным узлом или же свернутый в трубочку номер «Сельской жизни».

Итак, мы все рассаживаемся в кружок.

В центре круга помещается офицер, взявший на себя роль священника. В руках он держит салфетку, завязанную крепким узлом. Рядом с ним стоит так называемый «Слуга Джон».

Священник звучно шлепает о пол салфеткой и объявляет судебное разбирательство открытым. По его сигналу игроки называют свои вымышленные имена. Уж не знаю, почему, но почти все они называются какой-либо определенной «шапкой»: мистер Синяя Шапка, мистер Зеленая Шапка, мистер Черная Шапка, мистер Белая Шапка и так далее. Правда, попадаются и более экзотические имена, но все они так или иначе связаны с головными уборами. Например: мистер Магистерская Шапочка, мистер Ночной Колпак, мистер Колпачок или мистер Коленная Чашечка.

Игра заключается в серии коротких диалогов, во время которых игроки должны строго придерживаться определенного ритуала. Малейшее отклонение от предписанных правил карается одним или несколькими ударами салфетки с узлом (мера наказания определяется священником). Между прочим, орудие кары носит странное название «стоначи», и я бы многое дал, если бы кто-нибудь из моряков или лингвистов объяснил мне происхождение данного слова.

Игра тем временем продолжается. Священник вновь ударяет своим «стоначи» об пол и провозглашает:

— Приходской священник потерял свою любимую шапку. Кто претендует на штрафную монету? Одни считают так, другие эдак, а я полагаю, это мистер Синяя Шапка…

Названный игрок должен немедленно приветствовать священника и включиться в следующий диалог:

Мистер Синяя Шапка: Что? Я, сэр?

Священник: Да, вы, сэр!

Мистер Синяя Шапка: Вы лжете, сэр!

Священник: Тогда кто же, сэр?

Мистер Синяя Шапка: Мистер Белая Шапка!

Далее нить игры переходит к Белой Шапке, и весь диалог повторяется. Игра кажется незатейливой, но она требует концентрации внимания. Как я уже говорил, любое, даже самое незначительное, отклонение от правил грозит игроку наказанием. Например, обращаясь к священнику, каждый участник обязан его поприветствовать.

Не сделать этого — серьезная ошибка. Если кто-либо по рассеянности обратил свое приветствие не к священнику, а к другому игроку, это тоже расценивается как недопустимое нарушение. Пока один из участников ведет свою партию, остальные напряженно следят за диалогом в надежде поймать его на ошибке. И сразу же реагируют в случае удачи. Скажем, если мистер Белая Шапка ошибся, а Красная Шапка это заметил, он тут же объявляет:

— Поймал Белую Шапку!

Священник прерывает диалог ударом платка и говорит:

— Мистер Белая Шапка поймал мистера Красная Шапка. Кто теперь претендует на штрафную монету?

Красная Шапка (или тот, кто первым заметил оплошность) встает и произносит следующую замечательную речь:

— Я, Красная Шапка, претендую на штрафную монету наряду с мистером Белая Шапка, который привнес недопустимый беспорядок в нашу чудесную церемонию.

И вот что он сделал…

Здесь следует точное описание допущенной ошибки.

Свое выступление мистер Красная Шапка завершает словами:

— А посему я прошу вознаградить его одним добрым ударом!

В том случае, если священник решит удовлетворить заявленное требование, Белая Шапка обязан немедленно встать и, слегка согнувшись, подставить ягодицы для «доброго удара» салфеткой. Завершив экзекуцию, Красная Шапка возвращает «стоначи» священнику (предварительно не забыв его поприветствовать) и провозглашает:

— Все долги и пошлины оплачены, ваше преосвященство!

Казалось бы, чего проще! Всего-то и надо, что выучить с десяток реплик и подавать их в нужном порядке.

Однако сложность в том, что игра идет в головокружительном темпе. Опытные игроки (а почти все морские офицеры относятся к таковым) отыгрывают свою роль очень быстро и немедленно передают эстафетную палочку дальше. Очень трудно следить за ходом беседы, которая, подобно молнии, облетает круг и вновь возвращается к тебе же. В подобных условиях ошибки (а следовательно, и штрафы) неизбежны.

Некоторые детали игры так и остались мне непонятными. Например, если ошибается сам священник, то его тоже можно «поймать». В этом случае главенствующая роль на время переходит у «Слуге Джону» — до тех пор, пока не случится новая ошибка. Однако во время своего короткого регентства он именует священника не иначе как «последним приходским священником».

По моим наблюдениям, наиболее распространенная ошибка заключается в том, что приветствие адресуется не священнику, а другому игроку. В этом случае обвинитель говорит:

— …подобно мистеру Зеленая Шапка, который, будучи презреннейшим из презренных, посмел в вашем присутствии приветствовать мистера Белую Шапку.

Целью игры (и ее апофеозом) является момент наказания. И момент этот неизбежно наступает, если в игре заняты настоящие мастера. Мне довелось наблюдать, как наказывали за то, что игрок сидел со скрещенными ногами, или курил, или же недостаточно почтительно обращался к судье. На моих глазах человека оштрафовали за предосудительную расцветку носков (они были черными в едва заметную белую клетку). Обвинение выглядело следующим образом: «за то, что он имел наглость появиться в суде в носках, на которых можно играть в шашки».

Однажды я попытался описать эту игру своей знакомой даме и в ответ услышал:

— Ах, как мило! Вот, за что я люблю морских офицеров. Они до старости остаются очаровательными школьниками. Ну разве не прелесть?

Пока эскадра стоит на якоре, воскресное утро — самое насыщенное время у военных моряков. Если выглянуть около одиннадцати часов на палубу, то можно увидеть множество шлюпок с представителями различных религиозных конфессий. И все они направляются на корабли эскадры, дабы провести воскресную службу. Среди них можно видеть не только англиканских и католических священников, но и последователей Джона Уэсли, а также представителей менее известных конфессий. Все они спешат к пастве, а заодно высматривают и новых поклонников для своей церкви. Их цель — подарить духовное утешение как можно большему числу людей. Воистину, воскресенье — день открытых дверей на флоте.

Однако далеко не все верующие активизируются именно по воскресеньям. Почти на каждом корабле имеются сторонники «экзотических церквей», которые следуют собственным традициям.

— А больше всего мне пришлось намучиться с одним евреем, — признался мне старшина. — Он был у нас единственный на корабле, и мы, соответственно, весьма смутно себе представляли, какие правила действуют в их религии. Паршивец понимал это и использовал на всю катушку. Как-то раз он приходит и требует себе двухнедельный отпуск. Мы, естественно, спрашиваем: «С какой целью?» Выясняется, что у него умерла сестра и он якобы должен четырнадцать дней скорбеть над ее телом. Нам это показалось подозрительным, но как-то не хотелось обижать парня. Тем не менее наш священник связался с рабби (или не знаю, кто уж там у них за главного), чтобы уточнить их законы. И что вы думаете? Оказывается, он нам наврал насчет четырнадцати дней! Представляете, все это была полная чушь — от начала и до конца!

По роду своей службы корабельный священник хорошо знает всех местных грешников.

— Поверьте, они совсем не безнадежны, — рассказывал мне этот человек. — Даже самые худшие из них на поверку оказываются обычными парнями, к несчастью, сбитыми с толку. Мне доводилось видеть духовное перерождение настоящих мерзавцев, чей кондуит занимал по три страницы. Важно, чтоб человек осознал свои ошибки, а не искал им оправдания. Кстати, насчет оправданий… Тут порой такое приходится слышать! Помню, был как-то матрос по имени Джек. Так вот, он получил четырехдневный отпуск, чтобы попрощаться с умиравшей матерью. Однако отсутствовал целую неделю. По возвращении ему, естественно, пришлось держать ответ перед старпомом. Джек красочно описал, как он ждал своего поезда на Чаринг-Кросс и повстречал старого друга. Ну и, как водится, они решили отпраздновать встречу в привокзальном пабе. А дальше произошло вот что.

— Пока мы сидели в баре, — рассказывал проштрафившийся матрос, — туда ввалился один из этих проклятых большевиков и начал нас оскорблять. Поверьте, сэр, я не хотел позорить свою морскую форму, а потому тихонько поднялся и пошел на выход. Но тут он сказал нечто такое, что мне пришлось вернуться…

— И что же он сказал? — поинтересовался коммандер.

— Мне не хотелось бы повторять, сэр.

— Нет уж, будьте добры повторить. И немедленно!

— Понимаете, сэр, он сказал: «Долой короля!»

— Ну и?

— Такого я стерпеть не мог, сэр!

— И что же вы сделали?

— Я ударил его, сэр.

— Так. И что же произошло дальше?

— Ну… им показалось, что он умер.

— И вы задержались на четыре дня, чтобы выяснить: жив он или мертв?

— Нет, сэр, я сразу понял, что с ним все в порядке.

И со мной все было бы в порядке, если б не вмешался фараон. И откуда его только черт принес на мою голову!

— Ну, ясно.

— Нам и впрямь стало понятно, где парень провел последние четыре дня, — развел руками священник.

— А еще был в моей практике удивительный человек по имени Джинджер, — продолжил он свой рассказ. — Несколько лет назад я перешел на новый корабль и сразу же вывесил объявление о том, что ищу добровольца на роль слуги. На следующий день вижу: возле моего объявления собралось несколько человек, и все смеются.

— Что это, — говорят, — тут написано «Джинджер»?

— Ну, да! Как есть, Джинджер!

— Ну, тогда помоги Господь нашему священнику!

Джинджер был старым морским волком, чей список взысканий тянул на несколько страниц. Проступки его были возмутительными, но сам он оказался совсем неплохим слугой.

— Я бы сказал, что он был образцовым слугой, — вспоминал священник, — до тех пор, пока не пил. Я решил проблему просто: выдавал ему на руки не больше шиллинга — так, чтобы у него даже соблазна не возникало сойти на берег. Так продолжалось, пока мы не попали в Константинополь. Там у меня приключилась неприятность — я разбил свои часы и послал Джинджера их починить. Он выслушал мою просьбу и отправился на берег вместе с товарищем. К вечеру тот моряк вернулся, но без моего слуги. Он рассказал, что они разыскали часовую мастерскую, а там Джинджер закатил скандал мастеру-армянину. Якобы тот стащил какие-то «шестеренки» из часов. И как ему такое в голову пришло?

Часы, между прочим, были дешевые, — вздохнул священник. — Я их и купил-то всего за пятнадцать шиллингов. Так что, даже если бы какие детали и пропали, то они не могли дорого стоить. Ну, слово за слово, разразилась громкая ссора, в ходе которой Джинджер расквасил бедному мастеру нос. А пока того приводили в чувство, мой слуга попросту исчез. Его приятель меня успокаивал, уверял, что он обязательно вернется. Так оно и вышло! Я уже спал, когда Джинджер — вдребезги пьяный — ввалился в мою каюту. В руках он держал ведро с водой и что-то бурчал себе под нос.

«Какого черта ты делаешь?» — закричал я.

«Я не хочу вас позорить, сэр», — промычал он, выставив вперед растопыренную, как морская звезда, пятерню.

«Джинджер, ты пьян»!

«Есть немного, — согласился он. — Но я никому не позволю вас позорить! Мне тут заявили, что ваша каюта — самая грязная на всем корабле. А я такого не потерплю. Не хочу вас позорить».

И представляете, начинает посреди ночи драить полы!

Я насилу его вытолкал из своей каюты. Слышу, за дверью поднялся шум, гам. Оказывается, там собрались все друзья Джинджера, и он им принялся расписывать свои похождения. Должно быть, матросы подняли его на смех, потому что дело закончилось грандиозной дракой. На следующее утро Джинджер был тише воды, ниже травы.

Самое же забавное, что занял у кого-то денег, сходил в город и выкупил мои часы. Ума не приложу, как ему это удалось…

В этот миг священника куда-то позвали.

— Извините, мне нужно идти, — сказал он, поднимаясь с места. — Между прочим, Джинджер впоследствии уволился из флота и сейчас служит в одном респектабельном доме.

— Ясно. А как, кстати, поживает тот юноша, который питал страсть к переодеваниям?

В ответ священник лишь рассмеялся и удалился по своим делам.

А история, между тем, довольно забавная, и мне хотелось бы привести ее на страницах этой книги. Как-то раз одному семнадцатилетнему пареньку поручили прибраться в корабельной часовне. Внимание его привлек платяной шкаф, в котором священник хранил свое одеяние.

И вот представьте: кораблю стоит в порту, и на борт его поднимается делегация гостей. Старшина, как и полагается, водится их по кораблю, все показывает и объясняет.

— А это, — говорит он, распахивая двери каюты, — наша корабельная часовня.

И с ужасом замечает, что за алтарем притаилась странная фигура. Это явно не священник, хотя одежда вроде имеет какое-то отношение к религии.

— А что это за необычный священнослужитель? — спрашивает один из гостей.

Старшина в растерянности замешкался. Все его хваленое самообладание (которым так славятся военные моряки) разом покинуло беднягу.

— А это наш юный падре, — промямлил он, поскорее выпроваживая гостей из часовни.

Ну, что ж, ему удалось с горем пополам спасти ситуацию. Однако старшина прекрасно знал, кто это был на самом деле. И парнишка знал, что он знает. А уж когда история дошла до капитана, то, конечно же, обо всем узнал и Высочайший Лорд Экзекутор!

Флот в море

Сегодня с утра на шканцах царит необычное оживление: палубу надраили сверх обычного, орудия расчехлили. «Импенитрейбл» собирается выходить в море!

Внезапно в недрах корабля возникает какая-то вибрация.

— Что происходит? — спрашиваю я с нетерпением.

— Обычная возня.

Ответ этот — применительно к десяткам тонн разрушительной стали — вызывает у меня улыбку.

— Привыкайте, — пожимает плечами офицер. — Это основное занятие на флоте: либо вы сами создаете себе трудности, либо их вам создают другие. Ну а если серьезно, эскадра выходит в море.

Вот, оказывается, как все происходит!

С флагмана поступает команда «следовать в кильватер». И тут же приходят в движение гребные винты, вода вспенивается, расплескивается ослепительными брызгами. Эскадра стояла на якоре в том же порядке, в каком и пришла в порт: флагманский корабль — во главе, за ним цепочкой выстроились остальные линкоры. Теперь же, покидая стоянку, всем придется выполнить разворот на сто восемьдесят градусов. Первым опять же следует флагман. С его палубы хорошо видны проплывающие мимо линкоры. Их команды собрались на полубаке, дабы приветствовать адмирала. Моряки стоят, выстроившись в две шеренги, корабельные оркестры держат наготове инструменты.

Как только флагман подходит к первому линкору, его горнист подает сигнал «смирно» — и моряки вытягиваются по швам. В знак ответного уважения команда адмиральского корабля также принимает стойку «смирно».

Все выглядит очень красиво: офицеры отдают честь, над водой плывут звуки торжественного марша. Периодически в них вплетаются звуки горна и боцманской дудки — это означает, что флагман поравнялся с очередным кораблем. Эскадра медленно разворачивается и уходит в открытое море.

А там у моряков начинается напряженная жизнь. На каждом военном корабле оживают 16-дюймовые орудия: их дула медленно поворачиваются, нацеливаясь на горизонт. Кажется, будто они выискивают себе жертву. Внутри орудийной башни укрывается боевой расчет — артиллеристы, готовые в любую минуту приступить к действию.

Одновременно с линкорами выходят в море и параваны. Эти аппараты, похожие на гибрид акулы с торпедой, упрятаны глубоко под водой. Они движутся перед линкором и сметают мины с его пути.

На палубе появляются корабельные кошки — Кейт, Тереза и здоровяк Дядюшка Руб. Они учуяли переполох и вышли посмотреть, что творится. Это совершенно особые животные. Они точно так же отличаются от обычных домашних кошек, как моряки отличаются от сухопутных жителей. Как правило, никто специально не заводит животных на корабле. Обычно кошки тайком пробираются на борт, пока линкор стоит в каком-нибудь порту.

А дальше все зависит от характера самих полосатых пассажиров. Некоторые кошки не приживаются на корабле и при первой возможности его покидают. Они присоединяются к той странной, непоседливой компании портовых животных, которые кочуют с одного судна на другое, пока не найдут себе жилища по вкусу.

Но есть и такие, которые сразу же чувствуют себя хозяином на корабле. И примером тому Дядюшка Руб.

Великолепный котяра, который выглядит настоящим адмиралом среди корабельных кошек. В хорошую погоду он любит прогуливаться по шканцам или же дремать в тени своего любимого персонального кнехта.

Огромные корабли идут вперед, сохраняя строго определенную дистанцию. Параметры движения устанавливаются на флагмане. Стоит ему изменить скорость, и эта информация по цепочке передается всем кораблям эскадры.

— Один сорок восемь оборотов, — командует вахтенный в медный рупор, и машинное отделение тут же реагирует на его приказ.

Один из гардемаринов переводит прозвучавшие цифры в морские узлы и бежит на мостик к сигнальщику, который при помощи флажков передает информацию на идущее позади судно.

Все эти сложные манипуляции неведомы посторонним зрителям. Стоящие на берегу люди просто наблюдают издалека за тем, как слаженно, с математической точностью маневрирует эскадра, и благодарят Бога за то, что у их страны такой великолепный военно-морской флот.

При мысли, что эти стальные гиганты намереваются поиграть в войну, мне становится не по себе. И хотя я прекрасно знаю, что во время учений вместо боевых снарядов используются осветительные, и что торпедные взрыватели наполнены не тринитротолуолом, а обычной пробкой, я все равно не могу отделаться от смутных опасений. Неужели мы действительно собираемся палить из этих огромных пушек? Мне кажется, что и сам линкор взволнован предстоящими драматическими событиями.

Во всяком случае та спокойная, размеренная жизнь, которую «Импенитрейбл» вел в бухте Кромарти, сменяется лихорадочной активностью. Заглянув в привычное время в офицерскую кают-компанию, я обнаружил там только судового священника. Все прочие заняты какими-то таинственными (и очень важными) делами. Такое впечатление, будто корабль внезапно проснулся от спячки и окунулся в кипучую деятельность.

Да и окружающий пейзаж заметно изменился, лишившись самых памятных ориентиров. Куда-то подевались эсминцы и линейные крейсера, которые постоянно маячили в пределах видимости. Теперь наша эскадра в полном одиночестве. Лишь иногда вдалеке, у самой линии горизонта, возникало какое-то движение: то проскользнет одинокий кораблик, похожий на крошечную серую ящерицу, то проследует целая флотилия эсминцев. Над головой промелькнул гидросамолет, который камнем упал в море. Присмотревшись, я угадал там, на расстоянии в несколько морских миль, едва различимые контуры авианосца «Корейджес».

Стоя на палубе, я ощущал мерную вибрацию двигателей в недрах судна. Мне припомнился рассказ офицеров о том, как однажды «Импенитрейбл» попал в сильный шторм у островов Силли. По их словам, сила ветра была такова, что корабль с трудом мог сдвинуться с места.

Сейчас мы без труда рассекали морскую гладь, оставляя за собой пенный след. Я поднялся на капитанский мостик и понаблюдал за вахтенным, который отдавал команды в машинное отделение. Прямо по курсу перед нами маячила широкая корма флагманского корабля. Над его дымовыми трубами поднимался поток горячего воздуха, искажавший перспективу. Мы двигались в его кильватере, в точности повторяя все маневры. Вот флагман слегка изменил курс, и мы незамедлительно сделали то же самое, строго сохраняя расстояние в колонне.

Так мы шли весь день. Солнце уже клонилось к закату, берег остался далеко позади. Наш радиоприемник работал, не умолкая, сигнальщики постоянно передавали сообщения. Ночью нам предстояло вступить в «бой».

Где-то впереди притаился «неприятель», и в какой-то миг — еще нам неизвестный — мы с ним столкнемся.

Со всех сторон окружает ночная тьма.

Внезапно на палубе возникает переполох: слышатся громкие голоса и грохот тяжелых матросских башмаков.

Что, что такое?

До меня доносится приказ:

— Затемнить судно и приготовиться к бою!

Вот оно! Мы все же вступаем в бой! И что еще удивительнее — биться нам предстоит в полной темноте.

Все люки наглухо задраены, иллюминаторы надежно укрыты крышками. Теперь наружу не просачивается ни единого лучика света, судно погружается в абсолютную тьму. В свете звезд море кажется серо-стальным.

Я не знаю более волнующего и зловещего зрелища, нежели вид боевого корабля, изготовившегося к ночному бою. Его орудия безмолвно поворачиваются, обшаривая горизонт в поисках предполагаемой цели. Все глаза и уши обращены во тьму — состояние готовности номер один. Противнику не удастся скрыться!

Это тем более удивительно, что вся команда находится глубоко в недрах корабля. Каждый на своем рабочем месте и не имеет возможности следить за тем, что происходит снаружи. Информация поступает в виде показаний приборов и приказов по радиосвязи. Людям предстоит сражаться, но они никогда не увидят победу собственными глазами. Если же случится поражение, то они узнают о нем по оглушительному звуку взрыва. На мой взгляд, это высшее проявление храбрости — готовность вслепую сражаться с невидимым врагом.

Со стороны капитанского мостика доносится приглушенный звук голосов, и я ощупью пробираюсь туда по темной и пустынной палубе. Наконец глаза мои различают темные фигуры людей в шинелях. Я слышу голос вахтенного командира, отдающего приказ об изменении скорости — он тихо говорит в латунную трубку.

— Доводилось видеть рождественскую елку? — обращается ко мне один из офицеров (кажется, штурман). — Так вот, капитанский мостик во время ночного боя — это елка, увешанная всевозможными талантами.

Нисколько не сомневаюсь в его правоте. Здесь действительно собрался весь цвет корабельного комсостава во главе с капитаном. Вооружившись ночным морским биноклем, «Шкипер» исследует линию горизонта. Рядом с ним стоит старшина-сигнальщик, он тоже напряженно всматривается в ночную тьму, выискивая световые сигналы. Помимо них на мостике присутствуют штурман, вахтенный и прочие офицеры. Гардемарины, естественно, тоже тут — стоят поодаль, переминаются с ноги на ногу в ожидании приказов.

Линкор продолжает безостановочное, неотвратимое движение вперед. Тишину нарушает лишь плеск воды за бортом.

А где-то впереди — может, на расстоянии многих миль — находится вражеский флот. Он выстроен таким же порядком, как и мы, и точно так же идет с потушенными огнями. Тем временем на небе появилась маленькая ущербная луна. Она как-то робко и незаметно вскарабкалась на середину небосвода и там утвердилась, освещая своими призрачными лучами серую морскую гладь и нас — две темные эскадры, которые движутся навстречу друг другу. Должно быть, оттуда, сверху, мы напоминали две огромные стаи китов, вышедших порезвиться в лунном свете. Да уж, на редкость подходящая ночь, чтобы поиграть в смертельный бой!

— Я бы на вашем месте отправился спать, — обернулся ко мне один из офицеров. — Это может затянуться на много часов…

Я решил последовать мудрому совету — покинул капитанский мостик и, спотыкаясь, побрел по шкафуту.

Затем спустился на нужную палубу и направился к своей каюте.

— Разбудите меня, когда бой начнется, — попросил я морского пехотинца, приставленного мне в качестве денщика.

— Обязательно, сэр.

Я вскарабкался на свою койку, но долго еще ворочался, не в силах заснуть. Судя по всему, стальные переборки линкора служили недостаточной защитой от волнующей атмосферы этой таинственной ночи. Я, во всяком случае, никак не мог отделаться от тревожного ощущения надвигающейся угрозы. Лежал, чутко прислушивался к тому, что творилось на палубе. Впрочем, ухо мое ловило лишь обычные шумы — приглушенное гудение двигателей и жалобное поскрипывание деревянных деталей. Сквозь волны наплывающего сна мне почудилось какое-то непривычное вкрапление металлических звуков: что-то тикало, бряцало и погромыхивало. Я продолжал внимательно прислушиваться. Если бы двигатели внезапно заглохли, я, наверное, смог бы разобрать шаги дежурного пехотинца, который совершал ночной обход постов.

Бух-бух-бух!

— Сэр!

— Кто там? — вскинулся я.

Щелкнул выключатель, электрический свет залил каюту, и я увидел своего пехотинца. На шее у него болтался защитного цвета противогаз.

— Приступаем к боевым действиям, сэр.

— Который час? — поинтересовался я.

— Три утра, сэр.

Я натянул одежду и поспешил на палубу, чтобы не пропустить ночной бой, который мне так хотелось увидеть. Трап, по которому я всегда поднимался, оказался запертым. Пришлось воспользоваться лазом, изрядно смахивавшим на обычный канализационный люк. Выбравшись на палубу, я обнаружил, что луна скрылась за облаками. Ежась от утренней прохлады, я в потемках побрел к капитанскому мостику. По дороге я то и дело натыкался на темные фигуры моряков, группировавшихся вокруг зенитных орудий. Огромные стальные башни плавно поворачивались во все стороны — сразу видно, что хорошо смазаны. Внутри них находились другие люди — так называемый орудийный расчет. Все это — и темный корабль, безмолвно скользящий по морским волнам, и люди, подобно сказочным гномам, скорчившиеся возле светящихся дисков — выглядело нереальным.

Просто какая-то история с привидениями! Я огляделся по сторонам, желая убедиться, что все это мне не снится. Но нет: впереди, как и полагалось, маячила серая громада флагманского корабля. А за спиной вздымалась гигантская тень, очертаниями своими напоминавшая кафедральный собор со шпилем — наш сосед по кильватерной колонне. Вдалеке же скользили едва различимые тени сопровождавших нас эсминцев.

Трудно вообразить себе нечто более зловещее и устрашающее, чем затаившаяся в ночи эскадра военных кораблей. Не дай бог какому-нибудь невинному торговому судну наткнуться в темноте на стаю этих хищных гигантов! Смертоносные жерла орудий ни минуты не находятся в покое — стволы все время вращаются, отыскивая свою жертву. Их жуткие пальцы постоянно обшаривают небеса, опускаются в море и вновь восстают, пока наконец не нащупают то, что искали.

— Вам лучше здесь не стоять, — вдруг раздался негромкий голос за моей спиной. — В ночной неразберихе всякое может случиться. Давайте пройдем на мостик.

Одна из невнятных теней внезапно зашевелилась, обрела очертания и, приблизившись ко мне, оказалась молодым артиллерийским офицером. Он шел впереди, судя по всему, свободно ориентируясь в непроглядной тьме.

Я покорно двинулся следом. По пути выяснилось, что корабль, который выглядел совершенно безлюдным, на самом деле полон скрытой зловещей жизни. Из стальных башен доносились тихие голоса: это сидевшие в них люди считывали показания дисков и докладывали ситуацию в латунные трубки.

Мы благополучно добрались до лесенки, ведущей на капитанский мостик.

Если вы плохо справляетесь с нервным напряжением, вам лучше держаться подальше от этого места. Ибо во время ночного боя именно здесь, на мостике, располагается мозговой центр всего корабля. И одновременно средоточие всех его нервов. Именно здесь зарождаются приказы, в соответствии с которыми стальная громада замедлит ход или, наоборот, рванет за горизонт. Одно лишь слово — и девять тонн смерти устремятся в сторону противника.

Я смотрел на горстку людей, собравшихся на капитанском мостике и на фор-марсе, и понимал: они — единственные, кто хоть что-то видит на поле боя. Остальная тысяча человек, находящаяся под палубой и внутри орудийных башен, вынуждена им слепо повиноваться. Вся информация о ходе боя поступает к ним в виде голоса в переговорном устройстве или же перемещения стрелочки на блестящем диске. Люди, запертые в стальных башнях, лишь загружают смертоносные снаряды в жерла орудий, но не они стреляют! Электрический сигнал о том, что снаряд загружен, поступает от них к другим людям, а те уже производят залп. Эти самые люди — артиллеристы — тоже сидят взаперти на своем посту и, соответственно, не знают, насколько удачным оказался выстрел.

Их задача заключается в том, чтобы развернуть орудие под определенным углом, зарядить его и доложить состояние «готовность». То же самое можно сказать и о команде, обслуживающей торпедный отсек. Они и вовсе сидят ниже ватерлинии и при всем желании не могут контролировать ситуацию. Все, что от них требуется — это беспрекословное (и максимально точное) исполнение приказов, поступающих сверху.

А значит, вся ответственность ложится на плечи тех, кто находится на капитанском мостике. Именно здесь принимаются решения, определяющие исход сражения.

Сюда постоянно прибывают гонцы с донесениями. Из переговорных трубок то и дело доносятся зловещие, надтреснутые голоса из глубин корабля. Офицеры стоят, пристально вглядываясь в ночные бинокли, и время от времени бросают отрывистые малопонятные фразы. Здесь, на мостике, собрано множество навигационных приборов.

Светятся круглыми дисками путевые репитеры гирокомпасов — в темноте кажется, будто они таращат свои глазища и гримасничают.

— Прямо по курсу, сэр! Эсминцы в действии!

Действительно, вдалеке, у самой кромки горизонта промелькнула вспышка осветительного снаряда.

Темные фигуры на мостике внимательно наблюдали.

— Крейсера в действии, слева по борту!

Новые вспышки в указанном направлении. Затем с темной палубы раздался взволнованный голос гардемарина:

— Справа по борту подозрительный объект, сэр!

Я посмотрел направо, но ничего не увидел. Как ни странно, сообщение курсанта не вызвало никакой реакции. Пару секунд спустя юношеский голос прозвучал снова — на сей раз он прямо-таки дрожал от нетерпения:

— Справа по борту подозрительный объект, сэр!

Старшие офицеры на мостике наконец-то обратили внимание на юного моряка.

— Что за придурок! — прорычал один из них.

— Где ты видишь подозрительные объекты, идиот? — откликнулся другой. — Это один из наших эсминцев!

Несмотря на темноту, я воочию увидел, как съежился от стыда злополучный гардемарин, низвергнутый в пучины прилюдного унижения. Однако его ошибка была мгновенно забыта, ибо в ту же секунду морская гладь ожила и пришла в неистовое движение. Море словно сошло с ума! Послышался громкий возглас: «Вот они где!» Все наши огромные орудия синхронно развернулись в одну сторону и замерли. Они нашли цель…

Нас обстреляли осветительными снарядами. Эти штуки вылетали откуда-то из-за горизонта, парили на парашютах и затем с шипением падали в воду. Я видел вспышки и слышал металлический скрежещущий звук, когда снаряды проносились мимо нашего судна. Один из них с тонким комариным писком пролетел над нашими головами и приземлился где-то на полубаке. Вот черт! Я с трудом подавил желание броситься в укрытие.

— Ну, прямо ночной салют в Хрустальном дворце! — насмешливо заметил один из офицеров.

Дело в том, что падающие поблизости осветительные снаряды не представляют собой опасности. Их назначение — высветить в темноте цель, а для этого они должны приземляться (вернее, «приводняться») позади объекта.

Отлично, значит, пока мы в безопасности! Враг нас не видит, а снаряды предназначались для наших эсминцев.

Эти быстроходные маневренные корабли двигались впереди эскадры и, по сценарию сегодняшнего спектакля, выпускали в неприятеля торпеды. Так и есть! В призрачном зеленоватом свете «осветилок» я отчетливо разглядел серые корабли, оставлявшие за собой пенный след.

— Раздери меня гром, нас обнаружили!

Похоже, моя радость была преждевременной. Осветительный снаряд разорвался где-то за кормой.

И в тот же миг заговорили орудия на борту флагмана.

К ним присоединились наша собственная батарея, а за ней и все остальные… В ярких разрывах снарядов мы наконец-то смогли разглядеть неприятеля: далеко на горизонте обозначились контуры вражеской эскадры — один, два, три, четыре линкора! Они казались такими маленькими — просто стайка белых ящериц на фоне черного моря.

Будь это реальный бой, наши палубные орудия сейчас бы извергали тонны смертельного груза. Мне рассказывали, как бывает на самом деле: огромный корабль на мгновение замирает на месте и, подобно нервному скакуну, прядает в сторону. А люди на палубе внезапно чувствуют, что оглохли. Они подносят руки к ушам и обнаруживают кровь на ладонях. Вот что такое настоящий орудийный залп с палубы линкора.

Вместо того наши прожекторы освещают водную поверхность с гигантскими воронками кипящей воды. Затем световые конусы передвигаются вперед, выхватывают из темноты и пришпиливают к небу вражеские корабли. Неприятель отвечает тем же: крошечные ящерицы выплевывают язычки света, которые по мере удаления расширяются и превращаются в ослепительные конусы.

В результате палуба нашего линкора оказывается ярко освещенной — так что мельчайшие детали видны, как на ладони. Но меня сейчас больше интересует то, что происходит за бортом. А там творится сущее безумие: над морем мечутся лучи прожекторов, похожие на десятки световых мечей. Они сталкиваются в воздухе и перекрещиваются (даже странно, что искры не сыплются). Лучи обшаривают морскую поверхность, выискивая затаившиеся вражеские эсминцы. И каждый из этих лучей символизирует боевой снаряд! Теоретически мы все в данный момент находимся на краю гибели. Несколько долгих минут (которые лично мне показались часами) мы неуверенно движемся вперед — захваченные врасплох, ослепленные. Наши собственные лучи беспорядочно шарахаются из стороны в сторону, но повсюду находят лишь клочья ночного тумана. Мы потеряли противника! Затем еще один маленький поворот и… вот он! Врагу не удалось от нас сбежать. Мы его поймали! Причем сделали это первыми! По легенде сейчас на том месте расплывается огромная лужа нефти, в которой плавают искореженные обломки. Мы выиграли сражение…

Поступает приказ:

— Прекратить огонь.

Один за другим гаснут лучи прожекторов, и на море снова спускается чернильно-черная ночь. Затем впереди вспыхивает огнями флагманский корабль.

— Отменить затемнение.

На нашем судне тоже восстанавливается нормальное освещение. Битва закончена.

Справа от нас покачивается на волнах эсминец.

С него сигналят:

— Привет! У нас ваша железная рыбка.

На конце длинного каната болтается блестящая стальная торпеда, которую мы ночью отправили в сторону врага. Так уж заведено: после каждого тренировочного боя команды эсминцев обшаривают морские просторы, вылавливая все учебные торпеды, и возвращают их владельцам. На воду спускается шлюпка, и на нее водружают стальную находку.

В офицерской кают-компании идет обсуждение прошедших учений.

— На мой взгляд, — высказывается «Ганни», — мы явно запоздали с началом боевых действий. Нам следовало это сделать по крайней мере на десять минут раньше. Ваше здоровье!

— Спешка в таком деле недопустима, — возражает другой офицер. — Я скажу, к чему бы это привело. Мы бы обстреляли неприятеля, он нам ответил. И мы, и они наверняка бы промахнулись в такой темноте… и бросились наутек. Разошлись бы до утра… Кстати, не выпить ли нам по чашечке какао?

На востоке уже занимается заря. «Импенитрейбл», подобно огромному темному холму, вздымается посреди морских просторов. Он медленно движется вперед в сопровождении эсминцев.

Сегодня нам предстоит участвовать еще в одном бою — теперь уже при свете дня.

Подготовка идет в небольшом отсеке, расположенном над капитанском мостиком. Инструктор по боевой подготовке просматривает последние радиограммы, выкладывает на карту циркуль и будничным голосом объявляет:

— Через пятнадцать минут входим в контакт с вражескими эсминцами.

Мое внимание привлекла карта, расстеленная на столе. Она давала полное и всестороннее представление о диспозиции невидимого противника. За всеми перемещениями вражеских кораблей велось наблюдение с воздуха, и донесения поступали по радио. Инструктор напомнил мне помощника редактора, который готовит статью о подпольной революции в одном из центральноамериканских государств и пытается воссоздать общую картину, основываясь на сообщениях из дюжины столиц. Выяснилось, что морские просторы, казавшиеся совершенно безлюдными, полны новостей. Вот уж действительно, у флота есть глаза и уши повсюду — под водой, в воздухе, на горизонте и далеко за его пределами.

По радио беспрестанно поступали сведения от небольшой флотилии эсминцев, которая, подобно своре борзых, рыскала в поисках добычи. В десяти милях от нас на поверхность неожиданно всплыла субмарина (а эти диковинные глубоководные создания всегда появляются неожиданно) — лишь для того, чтобы передать сообщение обо всем виденном и слышанном за последние полчаса.

Еще более полезными в плане сбора информации являлись самолеты-разведчики — у этих всегда были новости. Маячивший на горизонте крейсер тоже спешил внести лепту в общее дело.

Боевой флот, направляющийся к месту боя, производит мрачное (я бы даже сказал, зловещее) впечатление.

Он выглядит сущим воплощением суровой мужской целеустремленности. Но это ощущение обманчиво. На самом деле — если вникнуть в реалии флотской жизни — эскадра окажется не менее оживленной и болтливой, чем старая сплетница, приглашенная на званый чай. Новости слетаются сюда со всех сторон! И всякий раз, как очередная порция слухов достигает капитанского мостика, повторяется одна и та же процедура: застекленное окошко в стальной переборке распахивается, внутрь просовывается загорелая рука с донесением, и звучный голос с девонширским акцентом (густым, словно взбитые сливки) произносит:

— Отметьте последнее перемещение, сэр.

— Отлично!

Офицер — тот самый, чьими стараниями изготовлена карта диспозиции вражеского флота — бросает беглый взгляд на бумажку с донесением.

— Ага, я смотрю, к их клубу присоединился еще один участник, — хмыкает он и с видом искушенного ранглера склоняется над своей миллиметровкой.

Я с уважением наблюдаю за действиями офицера — как он скупыми и точными движениями вносит изменения в карту — и вспоминаю дискуссию о роли военно-морского флота, не так давно развернувшуюся в прессе.

Помнится, один из критиков доказывал, что линкоры безнадежно устарели. При всем моем уважении не могу согласиться с подобным утверждением. Мне кажется, вообще неправомочно рассматривать проблему в таком ракурсе. Ибо современный флот не простое скопление боевых единиц, а сложная, высокоорганизованная структура, где все части неразрывно связаны между собой. И если рассматривать боевые корабли как составную часть единого целого, то придется признать: они устарели не больше (и не меньше), чем весь военно-морской флот. Да, линкоры неэффективны (может, даже бесполезны) в отрыве от своего боевого сопровождения. Но попробуйте удалить из эскадры линкоры, и вы нанесете ей непоправимый вред. Толковать о неактуальности линейных кораблей на море — то же самое, что призывать отказаться от тяжелой артиллерии на суше.

Мои размышления прервал стук распахнувшегося окошка. Новое донесение!

— Эй! — послышался все тот же голос. — Вражеская авиация в воздухе! По правому борту два самолета.

Приближаются к нам, идут с отклонением в тридцать градусов!

Вот оно! Сражение началось.

Море, между тем, спокойное, ярко светит солнце.

(Насколько я знаю, подводники ненавидят такую погоду, зато летчикам она нравится.) Наша эскадра — длинная цепочка серых громад — движется вперед. В кабельтове от нас маячит широкая корма флагманского корабля, мощные винты взбивают клочья пены. А позади выстроились остальные линкоры — идут, соблюдая заданную дистанцию. И на каждом из них высятся орудийные башни, которые только с виду кажутся необитаемыми. На самом деле за стальными стенками спрятались люди, готовые по первому же приказу вступить в бой.

А под палубой расположены торпедные отсеки, где в эту минуту находятся другие люди. Они тоже пребывают в состоянии боевой готовности — стоят возле огромных стальных труб, куда им предстоит загружать смертоносных «железных рыбок». И все зенитные орудия, все пулеметы нацелены на невидимого врага.

В сердце своем я ощущаю законную гордость. Нет, что ни говорите, а боевые линейные корабли являются главной ударной силой в любом морском сражении! Ведь именно мы несем на своей палубе тяжелые орудия, способные поразить противника. А всем прочим судам — подчас представленным в виде крошечной мачты на горизонте или просто исчезающе малого дымного облачка — отведена роль наших защитников и помощников.

Эсминцы прикрывают нас в бою, субмарины и крейсера служат разведчиками (получая взамен нашу защиту).

А где-то неподалеку прячется и самый молодой, самый современный член нашей команды под названием авианосец. (Выглядит он, честно говоря, довольно странно — огромный, плоский… уродливый компромисс между сушей и морем.) В таком вот составе — не один боевой корабль, а целая флотилия — мы и намереваемся вступить в бой.

Ого, посмотрите! Кажется, наш авианосец выпускает своих питомцев. Точно! Издалека я вижу силуэты самолетов — маленькие, почти игрушечные. Они взмывают с палубы авианосца — один, другой, третий, четвертый — и, покружившись в небе, устремляются к горизонту. Очень скоро им предстоит вступить в схватку с врагом.

Но где же в таком случае противник? Солнце стоит в зените и сияет так, что глазам больно. Кто-то, сжалившись, протягивает мне очки с дымчатыми стеклами. С их помощью мне наконец-то удается разглядеть вражеские самолеты — те самые, что направляются в нашу сторону с грузом бомб и торпед.

— Прямо по курсу эсминцы вступили в бой, — доносится с мостика.

Я всматриваюсь в даль — туда, где небо сходится с морем, — и действительно замечаю стаю наших верных гончих псов. Их задача — любой ценой защитить линейные корабли (то есть нас), и с этой целью они отвлекают на себя внимание авиации. В настоящий момент эсминцы отчаянно маневрируют, пытаясь отбиться от вражеских самолетов, а те наседают на них, подобно рою рассерженных шершней. Крылатые тени то и дело пикируют на эсминцы, едва не касаясь мачт. Да, похоже, ребята попали в серьезный переплет. Однако с появлением нашей авиации картина кардинальным образом меняется.

Теперь самолеты заняты друг другом: разбившись на пары по принципу «преследователь — преследуемый», они описывают длинные петли, резко снижаются и вновь взмывают ввысь. Флотилию эсминцев на время оставили в покое, и те, воспользовавшись моментом, решили ввести в действие дымовую завесу: на горизонте появляется черная шапка, которая быстро растет и расширяется, пока не закрывает всю сцену.

Не успел я перевести дух, как наше судно подверглось нападению. Больше всего меня поразило, насколько неожиданно атакующие самолеты появляются из-за сияющего солнечного диска. Только что небо казалось абсолютно чистым, а в следующее мгновение вам в уши бьет рокот моторов, и на палубу ложится зловещая тень бомбардировщика. Я самым постыдным образом прозевал появление неприятельской авиации. Но слава богу, у профессиональных моряков зрение получше моего. Да, вражеские бомбардировщики приблизились к нашему линкору, но остаться незамеченными им не удалось.

Стволы палубных орудий успели развернуться и теперь с мрачной решимостью устремлены в сторону непрошеных гостей. Вокруг нас разворачивается спектакль, о котором участники Ютландского сражения не могли даже помыслить: моряки бьются с летчиками. Корабли против самолетов!

Это было безумное зрелище, шедшее вразрез со всеми традициями военного искусства. Но как же это было прекрасно! Как завороженный, следил я за разворачивавшейся схваткой. Меня обуревали противоречивые чувства. Я, естественно, болел за свою «команду» (да так, что рука сама тянулась к несуществующей гашетке пулемета), но одновременно не мог не отдавать должное отчаянной смелости «вражеских» пилотов. На моих глазах крошечный «Флайкэтчер» внезапно сбросил скорость и спикировал на наш фор-марс в той же безрассудной манере, в какой ночной мотылек падает на горящую лампу.

И все это время он поливал пулеметным огнем нашу палубу! Я следил за гибельным маневром истребителя, и в какой-то миг мне показалось, что он действительно рухнет, запутавшись в радиоантеннах. Однако в самый последний момент двигатель снова взревел, и «Флайкэтчер» взмыл в небо. Я успел заметить, что один из наших истребителей последовал за ним, а в следующую минуту потерял их обоих из виду.

С двух сторон нас атаковали торпедоносцы. Выглядело это устрашающе: тяжелые крылатые машины с ревом пикировали на нас и, снизившись до высоты в двадцать футов, сбрасывали в море серебристые торпеды. Я, в который уж раз, возблагодарил Бога за то, что это всего лишь учения. Ибо торпеды — это серьезно! Когда доходит до торпедной атаки, флоту приходится спешно отступать. Тут уж все правила побоку! В такой миг никто даже не вспоминает о равнении в строю. Да и на кого равняться? Где он, этот флагманский корабль? Возможно, тоже сбежал… или уже пошел на дно?

Честно говоря, такого я не ожидал. Представьте себе картину: дерзкие летающие бестии кладут в море свои блестящие яйца, а самые большие в мире корабли ударяются в паническое бегство. И каждого капитана заботит только одно — как бы избежать столкновения с этими проклятыми штуками, которые плывут в его сторону, оставляя за собой бледно-зеленые следы на поверхности моря. Торпеда — тварь с непреклонным характером. Она не спешит наброситься на врага. А к чему пороть горячку, коли ты уверен в победе? Очутившись в воде, торпеда выискивает ближайшую цель и медленно, но неотвратимо движется в ее сторону. Поверьте, это ужасное ощущение — когда стоишь на палубе и наблюдаешь, как приближается твоя погибель.

В небе появляются самолеты. Они делают все, от них зависящее, и улетают. Огромные корабли вновь выстраиваются в кильватерную колонну, и флагман восстанавливает контроль над эскадрой. На все линкоры летит зашифрованное сообщение (что-нибудь типа «добрались благополучно, привет от тетушки»), из которого явствует, что в ближайшие пять минут предстоит ввести в бой тяжелые палубные орудия.

Вот теперь начинается настоящее морское сражение.

По завершении учений офицеры собираются в кают-компании. Люди отдыхают, но мыслями постоянно возвращаются к последним событиям. Они вновь и вновь обсуждают перипетии минувшего боя, оценивают возможные потери. В шутку начинают выяснять, чьим родственникам пришлось бы слать похоронки, будь это не учебный, а реальный бой.

— Я так понимаю, что после воздушного налета мы все были бы покойниками? — спрашиваю я.

— Вовсе не обязательно! — возражает мне один из офицеров. — Мы бы пустили в ход свои «арчи»! Ну, зенитки.

— Но эти ужасные торпеды!

— Не стоит преувеличивать опасность торпед. Вас наверняка ввели в заблуждение многочисленные критики ВМС. А между тем на флоте не дураки служат! Поверьте, мы прекрасно знаем, чем нам грозит авиация, и умеем с этим справляться. И потом не забывайте: то, что вы видели, это воздушная атака в идеальных условиях.

А в жизни все происходит иначе.

Постепенно в спор втянулись и старшие офицеры. Вся кают-компания долго и заинтересованно обсуждала степень опасности атаки с воздуха. В конце концов сошлись на том, что в настоящий момент авиация занимает подчиненное положение на флоте. Соответственно, и роль в морских сражениях ей отводится второстепенная. Большинство присутствующих рассматривали самолет просто как летающую субмарину. Что ж, возможно, они и правы… Хотя я уверен: придет день, когда все изменится.

Появятся невиданные летательные аппараты — вроде тех фантастических кораблей, о которых мы читали в романах Жюля Верна. Они будут гораздо мощнее и опаснее сегодняшних самолетов, и тогда уж никто не посмеет назвать авиацию «прислужницей» флота. Уже и сегодня это самое молодое подразделение ВМС одновременно является самым перспективным и быстро развивающимся.

И предали тело волнам

Судовой механик сидел на веранде «Мирамара» и задумчиво потягивал виски с содовой. На полу у его ног громоздилась огромная охапка испанских цветов. Крупные белые и голубые венчики смахивали на обычные колокольчики, но выглядели так, словно их припорошило пылью далеких дорог.

— Привет! У кого-то свадьба? — с улыбкой спросил подошедший приятель.

— Это для Кочегара Дэвиса, — откликнулся механик. — Он умер.

— Н-да… не повезло. А что ты пьешь?

— Скотч.

С веранды отеля открывается великолепный вид на бухту Польенса: она похожа на изумрудную чашу, притаившуюся среди вулканических холмов. Маленькие белые домики с плоскими крышами толпятся вдоль берега с беззаботной грацией диких животных. Вода в бухте такая прозрачная, что можно разглядеть водоросли на дне: они стоят, неестественно прямые и статичные, словно застывшая картинка в хрустальном шаре. По белому песчаному дну разбросаны блестящие коричневые раковины, напоминающие скорлупу гигантских двустворчатых моллюсков. Солнечные лучи беспрепятственно проникают сквозь воду и придают ей удивительный цвет. Издалека кажется, будто Польенса искрится и переливается всеми оттенками зеленого. Иллюзия настолько убедительна, что начинаешь всерьез верить в исключительные свойства здешней воды. Но попробуйте зачерпнуть ее в ладони, и вы убедитесь: все это не более чем оптический обман — вода, как ей и полагается, абсолютно бесцветна.

Присутствие британского флота вносит некую тревожную ноту в идиллические декорации. Поневоле закрадывается мысль о вражеском вторжении. Тяжелые военные корабли выглядят стопроцентными англичанами, им явно не место среди зеленых живописных холмов.

В ослепительных лучах средиземноморского солнца линкоры меняют свой цвет: из свинцово-серых они становятся почти белыми. Корабли выстроились длинной цепочкой, конец которой уходит далеко в открытое море.

Местные жители — смуглые, темноглазые островитяне — с любопытством наблюдают, как дозорные катера бороздят изумрудные воды бухты, оставляя позади себя пенный след.

— Ну, будем здоровы! — говорит механик, опорожняя свой стакан, и поднимается с места. — Я, пожалуй, пойду. Не хочу пропустить пятичасовую шлюпку.

Он подбирает цветы и сокрушенно вздыхает:

— Жалкий, конечно, получился букет. Но что поделаешь, лучшего здесь не достать.

Механик решительным шагом направляется к маленькой каменной пристани, возле которой покачивается на волнах лодка с английского линкора. Глухо стучит мотор на холостом ходу, два военных моряка уже стоят наготове с багром. Они дожидаются своего товарища, который отправился на берег за цветами. Моряки слышали о предстоящих похоронах, но никак не могут вспомнить, кто такой этот самый Кочегар Дэвис. Может, тот парень, что но воскресеньям всегда играл в регби? Или это матрос с глубоким шрамом через все лицо?

Кочегар Дэвис был уроженцем Кардиффа. Вы наверняка таких встречали: типичный смуглый валлиец с печальными иберийскими глазами. На груди у него было наколото имя какой-то неведомой Энни — синие буковки едва просматривались сквозь густую поросль темных вьющихся волос. На правом предплечье тоже красовалась татуировка: красно-синий якорь в чрезмерно щедром орнаменте из якорных цепей (должно быть, художник чересчур увлекся творческим процессом и не сумел вовремя остановиться). Ну, и последняя наколка — традиционная русалка с зеркалом — на левой руке.

Однако вовсе не татуировки привлекли мое внимание при первом знакомстве с Кочегаром Дэвисом. Больше всего мне запомнилась его глаза. В тот день я случайно оказался в корабельном лазарете. Мне хотелось напечатать отснятые фотографии, и судовой хирург любезно разрешил воспользоваться для этой цели своей лабораторией. Пока проявлялись пленки, я решил выйти в соседнюю каюту и побеседовать с больными моряками.

Помнится, я бесцельно расхаживал по лазарету и внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Я обратил внимание на человека, который лежал в углу и внимательно следил за всеми моими передвижениями. Уж не знаю, почему, но он напомнил мне усталого загнанного зверя, который смотрит из норы на своего преследователя. Мне стало не по себе. Что-то подсказывало: человек этот умирает. Узкий опрятный гамак вдруг показался похожим на саван, и сердце мое сжалось от острой жалости к бедняге. Но одновременно во мне проснулся и нездоровый жгучий интерес. Наверное, нас всех завораживает тайна смерти. Нам хочется узнать, что чувствует человек, уже вступивший на эту последнюю, роковую стезю. Кочегар Дэвис был еще жив — мог следить за мной взглядом, о чем-то говорить. А пройдет всего несколько дней, и он будет лежать, завернутый в свой гамак, на белом песчаном дне чужеземного моря. Я словно воочию увидел эту картину: спеленатое тело слегка колышется на подводных течениях, а разноцветные рыбки поминутно приближаются к нему и, едва прикоснувшись вывороченными губами, тут же отплывают с микроскопическим кусочком плоти. Плоти Кочегара Дэвиса.

Я присел возле него на больничный табурет, и мы разговорились. Вспомнили Кардифф и Барри, а также длинную дорогу, которая ведет к Понтиприду. Дэвис пожаловался, что врач никак не может выяснить причину его болезни. Дважды делал рентген, но так ничего и не обнаружил. Говорит, похоже на внутреннее кровотечение.

Наверное, он что-то надорвал себе внутри… Я поинтересовался, могу ли чем-нибудь помочь. Впрочем, я и сам осознавал бесполезность своего вопроса, поскольку видел: человек этот уже отрешился от нашего мира, ему ни до чего нет дела. К моему удивлению, Кочегар Дэвис попросил принести что-нибудь почитать. Это не укладывалось у меня в голове: человек на пороге смерти интересуется детективами! Или он не понимает, что умирает?

Как бы то ни было, а я отправился в кладовую и выбрал для него несколько развлекательных романов в ярких обложках. Я сознательно взял не одну, а три книги. Наверное, таким образом я выражал свое несогласие с самим фактом близкой смерти. Мне хотелось доказать себе, Дэвису и всем окружающим: он проживет еще достаточно долго, чтобы прочесть эти книжки. Вернувшись в лазарет, я увидел, что он лежит, устремив взгляд в иллюминатор. Его сильные загрубелые пальцы бессознательно сжимали край одеяла, а темные глаза были прикованы к далеким зеленым холмам в обрамлении оконной рамы.

Кто-то поставил рядом с ним чашку сладкого заварного крема, но лакомство стояло нетронутым.

Мне кажется, в глубине души Кочегар Дэвис понимал, что более не принадлежит к военно-морскому флоту, а потому неосознанно тянулся ко мне как к единственному гражданскому лицу на корабле. Все остальные — даже корабельный священник — стали для него чужими и неприятными людьми. К тому же, со мной он мог поговорить о родном Кардиффе.

Когда я вошел в каюту, он перевел на меня потухший взгляд своих темных глаз и сказал: если бы только они ненадолго остановили деррик-кран… он, наверное, смог бы чуток поспать.

— Слышите? — спросил он слабым голосом.

Я прислушался и действительно уловил, как на верхней палубе то включался, то выключался подъемный ворот.

— Господи, но почему вы раньше не сказали, что он вам мешает?

Дэвис ничего не ответил. Наверное, ему даже в голову не приходило, что кто-то может ради него отключить деррик-кран.

— Сейчас поговорю с хирургом, — пообещал я.

В знак благодарности он лишь вяло пошевелил рукой.

Корабельного врача я отыскал в лаборатории, он стоял, пристально разглядывая один из своих пузырьков.

Я передал ему просьбу насчет деррик-крана.

— Я сейчас же распоряжусь, чтобы его остановили, — сказал он. — Но почему он сам меня не попросил?

— Наверное, не хотел беспокоить. Вы, конечно же, знаете, что Кочегар Дэвис умирает?

— Почему вы так считаете? — удивился хирург.

— Просто чувствую. Знаете, у таких людей лица какие-то серые, словно присыпанные пеплом…

Встревоженный врач сразу же отправился в лазарет.

Я видел, как он, нахмурившись, изучает температурный лист Дэвиса. Затем он склонился к больному и принялся о чем-то расспрашивать.

По возвращении хирург вынужден был признать:

— Вы правы, Дэвис не слишком хорошо выглядит.

А ведь пару дней назад казалось, что он выкарабкается.

И вот поди ж ты… Ясно, что в таком состоянии его нельзя выпускать в море. Сегодня же вечером отправлю больного в плавучий госпиталь. Может, там ему помогут. Хотя, честно говоря, сомневаюсь… По-моему, он совсем плох.

После обеда я решил сойти на берег и прогуляться до ближайших холмов. Путь мой пролегал среди обширных виноградников, и в одном месте до меня донеслось пение.

Два голоса — мужской и женский — исполняли одну из тех незамысловатых любовных песенок, которые так любят распевать в южных деревнях. Ну, вы знаете: мужчина расхваливает лицо, грудь, бедра своей возлюбленной. Затем он умолкает, дожидаясь ответа девушки.

Песня текла своим чередом под аккомпанемент стука мотыг, которыми трудолюбивая парочка дробила сухую средиземноморскую землю. Я же никак не мог отрешиться от мыслей о Кочегаре Дэвисе. Да простят меня герои Ютландского сражения, но мне кажется, что неожиданная смерть в бою не так ужасна, как это медленное умирание в идиллических декорациях чужеземного рая.

Обидно, наверное, вот так уходить из жизни: солнечным днем, в далеких краях, за тысячи миль от родного Южного Уэльса. Ах, если бы только с ним рядом оказалась любимая женщина, думалось мне. Возможно, присутствие той самой неизвестной Энни могло бы скрасить последние минуты умирающего. Странно, однако, что смерть одного-единственного человека на борту военного корабля — изначально предназначенного для убийства людей — произвела на меня столь тягостное впечатление.

Странно и нелогично!

Я попытался отвлечься от этих мрачных мыслей. Принялся размышлять о невидимых балеарских певцах, чьи голоса все еще доносились из-за поворота. Какие они?

Молодые или уже зрелые, красивые или не очень… Как они живут? Что их связывает? Постепенно мне удалось восстановить душевное равновесие. Только тогда я смог в полной мере насладиться мягким средиземноморским пейзажем, который сочетал в себе округлые зеленые холмы, ласковое море и голубое безоблачное небо. Я набрел на очаровательную маленькую бухточку. Вода в ней была настолько прозрачной, что позволяла рассмотреть дно во всех деталях (включая даже камни, лежавшие в десятках ярдов от берега). Я растянулся на ослепительно-белом песочке и блаженно закрыл глаза. Солнце припекало, в воздухе витал густой аромат розмарина. Я стал мечтать о глотке доброго испанского вина — того самого, что хранилось в таинственных недрах отеля «Мирамар».

Затем мои мысли перескочили на горничную по имени Франческа, чьими усилиями живописные запыленные бутылки ежедневно появлялись на нашем обеденном столе. Я вспомнил ее шерстяные чулки и нелепые войлочные шлепанцы — эти детали старушечьего одеяния, которые резко контрастировали с изысканным, словно вырезанным из слоновой кости, овалом лица и роскошными черными волосами. Эта женщина напоминала мне черную пантеру, которая лишь притворяется безобидной домашней кошкой. Забавно было наблюдать, как Франческа управляется с подвыпившими английскими матросами: все их незатейливые шуточки разбивались об ее угрюмое, бесстрастное молчание. Видит Бог, эта непредсказуемая темнолицая женщина умела поставить на место любого мужчину!

Солнце клонилось к закату, когда я наконец спустился с холмов. У причала уже покачивалась корабельная шлюпка. Я поспешно присоединился к компании морских офицеров, возвращавшихся на корабль. Загрузившись в шлюпку, мы двинулись вглубь залива — туда, где выстроилась английская эскадра. Звуки вечернего горна застали нас на полпути, и мы увидели, как поползли вниз корабельные гюйсы. В соответствии с военно-морским уставом мы заглушили мотор и на несколько секунд вытянулись по стойке «смирно». После этого плавание продолжилось, и очень скоро мы уже были на борту родного линкора.

После обеда ко мне подошел судовой хирург и, помявшись, сообщил:

— Знаете, тот парень… Мне очень жаль, но он скончался.

— Кочегар Дэвис?

— Да. Он умер еще днем, не дождавшись отправки в плавучий госпиталь.

В тот же вечер наш сигнальщик отправил соответствующий сигнал на флагманский корабль:

— Просим разрешения на погребение Кочегара Дэвиса.

После короткого ожидания мы увидели ответное подмигивание. Ответ флагмана оказался предельно лаконичным:

— Дозволено.

Я прошел на шканцы и долго стоял, глядя на далекие и равнодушные звезды. Если бы меня спросили, о чем я думаю, то я, наверное, затруднился бы с ответом. Сегодня мой жизненный опыт пополнился новым переживанием: теперь я знал, каково это — находиться на одном корабле с мертвецом. Наверное, об этом я и думал. А также о том, кто такая эта мифическая Энни… И волнует ли ее судьба покойного Кочегара Дэвиса.

Моряки всегда с суеверным страхом относились к мертвецу на борту корабля. Их можно понять: не так-то приятно находиться рядом с телом бывшего товарища, с которым ты еще вчера вместе нес службу. К тому же, имущество покойного — гамак и рундук, нож, вилка и пара грубых башмаков — служит лишним напоминанием о той незавидной судьбе, которая неизбежно рано или поздно настигнет любого человека. Неудивительно, что в прежние времена гибель любого члена команды становилась неприятным событием для всего корабля. Сегодня на флоте многое изменилось. Начать с того, что экипаж современного судна составляет тысячу с лишним человек, и многие из них даже не знают друг друга в лицо.

Казалось бы, в подобных условиях смерть отдельного человека должна пройти незамеченной.

Увы, смерть была и остается печальным событием.

Поговорите с моряками, и они вам скажут, что мертвое тело — самый худший из всех грузов, какие приходится перевозить кораблям. Любая смерть тяжким бременем ложится на сердца сопричастных людей, и избавиться от этой тяжести не так-то просто. При жизни несчастный Кочегар Дэвис был ничем не примечательным членом команды, однако после смерти о нем узнали все. И хотя событие это не обсуждалось на корабле, но все постоянно возвращались мыслями к Кочегару Дэвису.

У входа в корабельную часовню выставлен почетный караул: два морских пехотинца стоят, скорбно склонив головы над перевернутым оружием. Всякий раз, когда кому-то из моряков требуется перейти с одной палубы на другую или же спуститься по трапу на шкафут, он натыкается взором на двух безмолвных часовых, застывших в горестных позах. И люди невольно замедляют шаги и стараются не греметь подкованными башмаками на металлических ступеньках трапа. Тело Дэвиса покоилось внутри часовни. Он лежал плотно спеленатый, словно мумия фиванского царя. Я впервые видел, как хоронят на флоте, и меня неприятно поразил вид покойника, упакованного в гамак. На мгновение у меня мелькнула безумная мысль, что Кочегар Дэвис вовсе не умер, и все это — не более чем эстрадный номер. Вот сейчас он, подобно фокуснику, освободится от своих пут и выпрыгнет из мешка. Разве всего несколько часов назад он не смотрел на меня темными печальными глазами и не просил хоть на время остановить деррик-кран? Мы еще долго говорили об его родном Уэльсе, вспоминали долину Ронты… Но тут взгляд мой упал на грубые неровные стежки, и я понял, что никакого фокуса нет. Кочегар Дэвис умер на самом деле. Друзья положили ему в ноги пустую оболочку от артиллерийского снаряда и зашили импровизированный саван при помощи шила и мотка шпагата.

Последним, что я увидел, возвращаясь в каюту, были пехотинцы, несущие свою скорбную вахту: локти приподняты под прямым углом, подбородки опущены на приклад оружия. И когда я на рассвете поднимался на палубу, картина не изменилась, часовые по-прежнему стояли у дверей часовни. Мне подумалось: на всем корабле вооруженная охрана выставлена лишь в двух местах — у каюты капитана и возле тела Дэвиса. Подобным образом команда отдает дань уважения своему умершему товарищу. Бедняга Дэвис! При жизни он ничем не выделялся (многие даже не догадывались о его существовании), зато теперь сравнялся по значимости с первым лицом на судне. Он умер, но смерть еще не вступила полностью в свои права. Кочегар Дэвис по-прежнему занимал определенное место на корабле и принадлежал нашему коллективу. Он все еще был частью нас, а мы — каким-то ужасным и непостижимым образом — являлись частью Дэвиса. Я с нетерпением ждал похорон, мне хотелось поскорее освободиться от нестерпимого бремени смерти на своих плечах. Но одновременно я и страшился этой церемонии — как если бы мне самому предстояло отправиться за борт в погребальном мешке и отчаянно бороться за глоток воздуха, когда морские волны сомкнутся над моей головой.

— Ненавижу похороны, — мрачно заметил один из офицеров в кают-компании.

— А я был бы рад, если б меня похоронили таким способом, — возразил другой. — Я всю жизнь провел на море, привык уже. И потом, море, в отличие от земли, чистое…

Перед самым закатом наш корабль снимается с якоря и покидает бухту. Мы медленно проходим мимо остальных судов и устремляемся туда, где лежит голубая, непотревоженная гладь Средиземного моря. Она простирается в даль до самого горизонта, за которым скрывается невидимая Африка. Сумерки постепенно сгущаются, на небе уже зажглись первые звезды.

В кают-компании уже собрались все офицеры. Они облачены в синие сюртуки, на плечах блестящие эполеты, на поясах палаши. Привычный шум двигателей меняет свой тон, корабль замедляет движение.

Мы поднимаемся на палубу. Остановившись возле орудийной башни, я оглядываюсь и отмечаю, что берег почти скрылся из виду. На шканцах собралась едва ли не вся команда. Люди одеты, как для воскресной службы.

Справа у перил размещается погрузочная платформа, однако откидного забортного трапа сегодня не видно.

Перфорированная поверхность платформы обрывается в пустоту, а далеко внизу плещутся морские волны. Звучит команда:

— Экипаж… Смирно!

Все вытягиваются по швам, и из недр корабля появляется траурная процессия: кочегары несут носилки, задрапированные государственным флагом Великобритании. Однако «Юнион Джек» не может полностью скрыть тело несчастного Дэвиса. Разобравшийся на закате свежий ветерок треплет и задирает края знамени, и тогда взору открывается грубая ткань гамака с неровными стежками. За носилками следует корабельный священник в стихаре, в руках он держит открытую Библию и громко произносит слова молитвы. И замыкает процессию группа кочегаров, сослуживцев покойного Дэвиса.

Они несут грубый деревянный крест, наспех сколоченный судовыми плотниками. Крест украшен букетом привядших цветов, на которых по-прежнему лежит пыль испанских дорог. Матросы медленно, с неуклюжей заботой опускают носилки на площадку трапа и застывают в молчании. На шканцах воцаряется глубокая тишина, нарушаемая лишь голосом священника. Крепчающий ветер относит слова молитвы в морскую даль.

Кочегары, потупившись, стоят возле траурной платформы. Никто не смеет лишним словом или движением нарушить торжественность момента, лишь гулко полощутся на ветру матросские воротники. Я смотрю на этих крупных, сильных мужчин с обветренными шеями и думаю, как они похожи на своего товарища, Кочегара Дэвиса. Они кажутся непоколебимыми и прочными, как морские утесы. Однако в следующее мгновение я делаю наблюдение, которое приводит меня в ужас: эти угрюмые великаны плачут! Матросы молча стоят, не отрывая глаз от «Юнион Джека», но время от времени чей-нибудь пудовый кулак поднимается, чтобы смахнуть слезинку со щеки. Ничего удивительного, думаю я, ведь эти люди — единственные на всем корабле — были близко знакомы с Дэвисом.

Я вновь перевожу взгляд на очертания мертвого тела под флагом, пытаясь разобраться в своих чувствах. Мне хочется, чтобы эта тягостная церемония поскорее окончилась, но вместе с тем я испытываю какой-то необъяснимый страх. Во всей сцене присутствует нечто неправильное, иррациональное. Огромный боевой корабль со своими мощными орудиями… Люди, специально обученные нести другим людям смерть… И на каждом лице — печать неподдельного горя.

Наконец служба подошла к концу. По знаку священника матросы быстро наклоняются и, взявшись за края платформы, слегка ее приподнимают. Угол наклона увеличивается, но некоторое время ничего не происходит.

Затем тело Дэвиса выскальзывает из-под привязанного флага и медленно ползет к концу платформы. На самом краю оно на мгновение зависает, словно не желая расставаться с родным кораблем. Сердце мое сжимается. Мне кажется, будто несчастный мертвец отчаянно цепляется за последнюю опору, а мы безжалостно отталкиваем его.

Внезапно (должно быть, крен платформы достиг критической точки) замотанное в парусину тело срывается и летит вниз. Мы наблюдаем, как оно падает по широкой, плавной параболе. Тяжелый груз разворачивает тело ногами вниз. При этом плечи мертвого кочегара выгибаются — как если бы он был жив и пытался выбраться из своего савана. Проходит несколько томительных мгновений, и тело Дэвиса достигает морской поверхности.

Взметнув вверх мощный фонтан брызг, оно уходит под воду.

Вслед за этим раздается новый всплеск, уже не такой громкий, как первый. Это за борт отправился деревянный крест Кочегара Дэвиса. Сверху мне видно, как он покачивается на волнах. Пару секунд крест остается на месте — примерно там же, где упало тело, — а затем течение сносит его в сторону кормы. Подобно печальному обломку кораблекрушения, проплывает он мимо стального борта линкора. Эта картина — удаляющийся деревянный крест — как бы подводит черту в нашем прощании с Кочегаром Дэвисом. Он окончательно ушел из нашей жизни, даже креста на его могиле не осталось.

Морские пехотинцы производят залп из винтовок, корабельный горн выводит пронзительную мелодию «Последней заставы». Еще несколько минут огромный корабль дрейфует на месте. Машина не включается, дабы мощные винты не помешали Кочегару Дэвису благополучно опуститься на дно. Это последнее, что мы можем сделать для своего товарища.

Обратно мы возвращались уже при свете звезд. Я стоял у перил и безутешно вглядывался в темную воду. Меня не покидало жуткое, щемящее ощущение, будто мертвый Дэвис взывает к нам из морских глубин. Я представлял себе, как он лежит одинокий, всеми покинутый на дне чужого безразличного моря. Темные подводные потоки играют его волосами, приливы и отливы перекатывают его тело по камням… И никому нет дела до женского имени, начертанного на его груди.

А деревянный крест с намокшими цветами выбросит течением на каменистый берег бухты Польенса. Смуглые ребятишки обнаружат его, придя поутру на пляж, и порадуются новой диковинной игрушке.