Прогулки по земле обетованной

VIII

Входим на территорию Яд Вашем. Аллея праведников мира. Посвящена всем не-евреям, спасавшим еврейские семьи. Каждое дерево посажено в честь такого праведника. Их много. Длинная-длинная аллея по всей большой территории. Когда где-то на планете обнаруживается, отыскивается такой праведник, его приглашают в Израиль, устраивают встречу со спасенными или с их потомками, сажают дерево в честь спасителя и водружают у основания мемориальную дощечку с его именем. Если этого человека, этого праведника уже нет на земле, то спасенные сажают дерево без него, но с теми же церемониями и ритуалами.

Есть здесь и дерево Валленберга. Не знаю, как оно называется, но растет оно раздваиваясь, растраиваясь, дает много стволов и крупных ответвлений. Это как бы напоминание о том, что каждый спасенный еврей дает многочисленные побеги…

Интересно, что деревья, посаженные без “виновника торжества”, почему-то сильно не разрастаются, а остаются маленькими. Смотришь на аллею, на могучие стволы — и вдруг рядом эти подростки. Дерево такое же — а не растет. Наверно, есть какая-то реалистическая причина. А может, мистическая?…

Корпуса музея выложены из обычных неотесанных камней. Оказывается, камень нельзя тесать железом. Тоже ритуал. Так что стены корпусов составлены из глыб.

Отношения с камнями у евреев, по-видимому, связаны с древним обрядом похорон, когда покойника, защищая от зверья, заваливали камнями. Да на Земле Обетованной земли-то особенно и не накопаешь — камень, камень, камень. Наверное, потому до сей поры сохранилась традиция класть на могилы близких не цветы, а усевать холмик или плиту памятными камушками.

Самое большое впечатление производит детский мемориал.

Гениальная идея архитектора связана с поверьем, будто после смерти безгрешные дети светят нам с ночного неба звездочками.

При входе в мемориал тебя встречают лица детей, погибших в лагерях уничтожения. Эти детские портреты помещены за стеклами рядом с зеркалами и расставлены таким образом, что, когда проходишь мимо и удаляешься в глубину здания, лица множатся, меняют поле отражения, перемещаются вместе с тобой. Четкие линии постепенно стираются, черты размываются, становятся малоузнаваемы. И чем дальше ты отходишь, тем больше детских лиц окружает тебя. По мере удаления посетителя, лица теряют черты индивидуальности, одно за другим обращаются в символы, и мы прощаемся с неким обобщенным и все же как бы с конкретным множеством. Мы идем дальше, отходим от них, а их становится все больше, они размываются, затуманиваются — и мы прощаемся, прощаемся, прощаемся… Мы уходим от них в черную темноту кромешную — туда, где, горя, не светят, а только заявляют о своем присутствии бесчисленные огоньки, звездочки. И чем больше ты отдаляешься от лиц, чем дальше они уходят, тем больше становится мерцающих светлячков в черной бездне, по краю которой ты идешь. Миллионы ушедших, светящихся душ…

В темноте тебя сопровождает размеренный голос, поочередно мужской — женский, мужской — женский, разносящийся, кажется, по всему мирозданию. Монотонный мартиролог: имена, фамилии, возраст, место, откуда ребенок родом. Это звучащее напоминание о всесветной катастрофе, уничтожающей будущее человеческого рода, не умолкает все двадцать четыре часа.

Темнота, огоньки и потусторонний и все же очень человеческий голос… Всем своим существом своим ты ощущаешь — перед тобою модель уничтожения человечества…И что же — мир содрогнулся? Да, мир содрогнулся, Но и слишком быстро успокоился, утешился, утишился иными заботами…