Проибишн в России не пройдет

ВЛАДИМИР РЕКШАН Проибишн в России не пройдет

Марина: Так и уедешь без чая?

Астров: Не хочу, нянька.

Марина: Может, водочки выпьешь?

Астров (нерешительно): Пожалуй…

А. П. Чехов. Дядя Ваня

Люди мыслят образами и частично словами. Людям пишущим приходится, в силу профессии, переводить образы и слова в предложения, писать их слева направо и строчка за строчкой, нарушая тем естественность и яркость впечатлений. Потери компенсируются мастерством и талантом, если таковые имеются, и, словно палехская шкатулка, в итоге предлагается читателю произведение искусства, в котором рассказывается о жизни слева направо и строчка за строчкой. Читателю предлагается игра — ничего дурного в ней нет, как и нет какой‑либо связи с реальной жизнью образа и частично слова. В предлагаемых записках совсем мало нарочитого мастерства, в них автором практически не было сделано поправок, кроме совсем уж вопиющих грамматических ошибок. Автор посчитал, что подобная неразукрашенная проза (конечно же, слева направо и строчка за строчкой) больше хранит в себе первоначальных впечатлений, а именно ими он и хочет поделиться с возможным читателем. Автор также понимает всю степень кокетства — ведь дневники пишутся для себя, а не публикуются за деньги, но, повторим, таковы издержки профессии.

Единственное, что сделал автор против желания, — придумал название своим запискам. Сделано это было с целью рекламы, а может, и саморекламы. Но это уже законы долбаного рынка, а не литературы…

Краснорожий финн‑стюард прикатил тележку, а Бородатый Андрюша‑Дюша сказал:

— Джин энд тоник!

— Джин энд тоник ту, — сказал и я, хоть и не так бодро, но с надеждой.

Так повторялось несколько раз. До Нью‑Йорка было лететь далеко, и мы протрезвели до такой степени, что Женя — медицинский директор — не понял. Мы с ним обнимались и целовались.

Когда пересекаешь по прямой не помню какой мост и приближаешься к Манхэттену, то видишь огромную рекламу «Тошиба». Постепенно, подъезжая, на тебя надвигается другая реклама, заслоняя и «Тошибу», и пол‑Манхэттена. Это реклама водки «Столичная».

Четверых русских поселили в роскошном доме на берегу Чесапикского залива. Это имение Эшли Папы Мартина. Папа — всеамериканская знаменитость. Он был алкоголиком практикующим, а вот уже лет тридцать пять алкоголик выздоравливающий. Преданий, вообще‑то, много всяких, мифов, былин. Чесапикский миф‑былина гласит: в нашем доме встречался Джон Кеннеди с Мерилин Монро. Я лежу на кровати, и мне хочется думать, что на ней лежал Джон. Или Мерилин. Или они лежали вместе. Вчера мы расписались в Билле о правах. Одно из прав гласит, что мы не имеем права курить в туалете и вступать в сексуальные контакты. Мы не можем этого делать, поскольку алкоголики. А Джон и Мерилин могли, они алкоголиками не были. Нет, кажется, Мерилин была.

Бородатый Андрюша‑Дюша квасил, не просыхая, но врачам заявил, будто десять дней в завязке. Когда его отправили в туалет написать в баночку, мы пошутили: «Сдаст на анализ сто граммов джина с тоником». Женя, частный детектив из Москвы, показывал удостоверение об американском детективном образовании. На дипломе золотая печать. Он занимает соседнюю спальную с Алексисом из МИДа и храпит с ним на пару по ночам. У Жени‑детектива давление 195/120.

После завтрака идем в курилку. Лысый южанин шепчет по секрету:

— Сегодня кофе настоящий. С кофеином. Шур! Ко Дню Благодарения парни постарались.

Вот и взяли по стаканчику.

Завитая старушка что‑то спрашивает, я отвечаю на плохом английском, но мой английский никого не беспокоит. Все слегка возбуждены — ко Дню Благодарения в молельном доме покажут кино. У нас же в Белом доме и кофе, и телевизор. И по закону о правах пациентов к нам никто не может заходить без приглашения.

— О, я была в России! — говорит гватемальская красавица Мария (просто Мария?). — Двадцать лет назад. Около Блэк си. Оши? Очи!

— Сочи!!!

— Йес. В Киеве еще. В Москве. Как это… Говер‑мент сидит?

— Кремль! — кричим мы. — Красная площадь!

— «Джим Бим» убил мою память.

— У них в Гватемале, — говорит Юджин‑детектив, — вся жизнь на сексе. Они трахаются каждый день пять часов без остановки.

— Не может быть, — возмущаюсь я, потому что мне завидно.

Вечером выступает Франческа: первый раз попробовала вино лет в 6‑7, угостила мать на праздник. Ощущение яркое. Отец алкоголик, но так не считает. В хай‑скул выпивала по выходным и в более взрослой компании. В колледже пила каждый день. Скрытно. Вышла замуж. Трое детей. Сложности с мужем. Могли не разговаривать по несколько месяцев. Он ее иногда бил. Иногда просто молча насиловал. Открыла для себя наркотики. Даже закончила курсы медсестер, чтобы работать в медицине и быть ближе к таблеткам. Сама себе выписывала рецепты. Когда муж в очередной раз избил, ушла из дома с большой бутылкой. Поставила рядом с собой перед тем, как вырубиться: не подумают, что наркоманка. Муж скоро умер от сердечного удара. Хотела тоже умереть. Каждый раз, когда просыпалась живая, проклинала Бога. Были контакты с Анонимными алкоголиками, но отнеслась к программе «Двенадцать шагов» несерьезно. Снова запои, клиника. Случайно попала в Эшли. Нарушала режим. Пыталась уйти, но вдруг подумала: «Куда?» Зашла в часовню и стала кричать на Бога. Когда устала, встала на колени и попросила: «Спаси». Так сделала Первый шаг. Теперь работает в клинике, один из руководителей. Уже не молодая, но ухоженная, корректная женщина с печальным лицом.

В курилке исполнили с Бородатым Андрюшей‑Дюшей классическую русскую шутку‑джок. Закурили «Беломор». Жуткое табачное облако поползло над столиками, неся запах русских пивных и цехов. Американский народ, алкаши и драггеры, затихли, обернулись, а юная алкашка из Техаса спросила:

— Парни, это что — сигарос?

— Это папиросас, — ответил Дюша, а я уточнил:

— Папиросас русских призонеров, которые прорыли Беломорканал в 20‑30‑х.

— Без марихуаны, — сказал Дюша.

Американский народ помалкивал. Рок‑н‑ролльного вида алкаш попросил:

— Курнуть можно?

— Шур, — ответил я и протянул пачку.

На запах прибежала женщина с рацией, местная сека за народом.

— Это без кайфа, — сказала деваха из Техаса. Женщина с рацией поверила, но не очень.

— Надо окурки убрать, — сказал я.

На утренней лекции Папа пошутил: «Если будете пить — помрете. Я похороню вас бесплатно и буду молиться за вас. Но надеюсь, это будете вы, а не я». (Аплодисменты.) А вечером приехал профессор математики и рассказывал, как бился в белой горячке. «Алкоголик всегда путешествует по чувству вины. Только у психопатов нет чувства вины. Это чувство — разрушитель».

Алексис рассказывает, как вылетел из МИДа:

— Два месяца на больничном пил с соседними урками. Взял список тех, кого курировал, стал звонить и занимать деньги — заболел, мол, подкиньте на неделю. Уркаганов отправлял по адресам. Все местные бандиты квасили на деньги дипломатов. Меня мать вычислила и домой увела, а уркаганы продолжили звонить по спискам и собирать деньги на пьянку, ломиться в двери к будущим консулам. Меня в КГБ вызывали — в чем дело? шантаж? Из МИДа по собственному желанию полетел. На партсобрании факали со страшной силой. ОБХСС зацепило — использование служебного положения и так далее… Я уцелел, но без работы. Так и началась полная задница. Полет в бездну, головой в дерьмо. Семнадцать больниц за три года.

Текст утренней молитвы‑медитации?

Боже, дай мне разум и душевный покой

Принять все, что я не в силах изменить,

Мужество изменить то, что могу,

И мудрость отличить одно от другого.

Эшли входит в десятку лучших подобных центров страны. На открытие десять лет назад приезжала жена президента Нэнси Рейган.

Двадцать седьмого ноября в наш дурдом приехали алкаши из Хав‑де‑Грейса на вечернюю встречу. Дождь стал ливнем, и по дороге в церковь мы совсем промокли. Командовал парадом молодой алкаш с выправкой и голосом сержанта морской пехоты. Он им и оказался. И без перевода общий смысл жути жизни сержанта удалось уловить. Алкоголь анонимен, как и Анонимные алкоголики, и он бьет наповал, не разбирая национальностей и рас.

Доверься Богу!

Очисти свой дом!

Помоги ближнему!

Рядом с Эшли чья‑то вооруженная вилла. Так и написано на щите в начале дороги, проложенной за нашим домом: «Частное владение! Мы вооружены. Просим без приглашения не беспокоить. Стреляем без предупреждения», — такой приблизительно перевод.

Сторож дядя Вася333

меж берез и сосен,

как жену чужую,

засосал 0,8.

Мы в Белом доме — унесенные ветром. Иногда пробивает в мозгу — какая‑такая Америка? что за Чесапикский залив? кто я, вообще, такой и что делаю здесь? Я здесь осваиваю программу Анонимных алкоголиков — это понятно. Я почти на месяц поселился в причудливом изобретении человеческого разума. Эшли — это дворцово‑храмовый центр алкоголизма. Роскошные дорогие здания, картины в золотых рамах, медсестры в белых халатах и экуменические, а хочешь — католические, православные, иудаические, мусульманические или еще какие службы. Это место, где об алкоголе и наркотиках говорят как о достойных противниках круглые сутки, где имя врага твоего на устах твоих каждый час, где на групповых и общих митингах прежде, чем сказать что‑либо, ты должен представиться по форме, что я и делаю:

— Май нейм из Владимир. Ай эм из алкоголик, — а все хором подхватывают:

— Привет, Владимир!

Папа Мартин шутит:

— Мать будит сына: «Вставай, Джон! Тебе пора в школу». Сын прячется под одеяло: «Не хочу. Они ненавидят меня, бросают в меня камнями». Мать срывает одеяло: «Какого черта! Вставай! Тебе тридцать четыре года, и ты в этой школе директор! Будешь знать, как пить по уикендам!»3333

24 ноября. Воскресенье. В Эшли родительский день. Пузатый секьюрити предупреждает с доброй улыбкой, что передачи станет проверять, что встречаться можно лишь в отведенных местах и т. д. Родители великовозрастных алкашей и драггеров, невесты и жены, дети гуляют под ручку вдоль Чесапикского бэя, сидят в беседке или в золотых залах Бентл‑холла, читают свежие газеты, которые подвозят лишь по выходным. Нам на обеденный столик положили любовно газету со статьей про русскую армию — деморализована она, обезлюдела и прочее. Читать все это не хочется. Мы — унесенные ветром. Пусть так и останется хотя бы ненадолго.

Да здравствует клубника, бананы и всемирное алкогольное братство. Но где‑то в глубине субстанции, называемой душой, безнадежно звенит одинокая струна — а к нам‑то никто в родительский день не приехал. Понятно, что это совсем уж невозможная штука. А все‑таки жаль.

В понедельник митинг‑грэтитьюд. Обстановка торжественная. После Папиной речи, которая полна анекдотов и шуток, выпускники Эшли выступают со спитчами. Черный американец лет сорока — костюм, галстук, нарядная жена тоже вышла к трибуне — прочел спитч, полный благодарности. За ним еще несколько человек прошли через церемонию. Юджин‑детектив и я оделись в костюмы, а Бородатый Андрюша поверх белой рубахи натянул артистический жилет.

Сегодня прошла интенсивная русская группа. То‑кали про наш алкоголизм. Алексис из МИДа, он же наш консультант, помогал переводить схему из учебной брошюры.

— Здесь все нарисовано, — объяснял он, и мы разглядывали картинки. — Что питает алкоголизм? Гордыня. Злость. Зависть. Похоть…

На Чесапикском заливе опупенной красоты восходы. Апельсиновым джусом часов с шести заливается кромка горизонта. И закаты такие же: быстрые, как в Сухуми. Полная луна выкатывается на небо и серебристой дорожкой, словно копируя «Ночь на Днепре», умножается в заливе. Алкогольно‑дворцовый комплекс Эшли подсвечивается с улицы фонарями. Газоны подстрижены, собаки эшлинские иногда выкатывают на улицу свои откормленные тела. Сегодня привезли Деда Мороза, ангелов и лампочки. Скоро Кристмас и Новый год. На дворе 12 градусов по родному Цельсию.

Утром 2 декабря опять тепло. Рядом с Эшли поле, на котором собираются тучами перелетные птицы. А 1‑го ездили в соседний городок. Нарушение режима обусловлено серьезной целью. Предполагалось взять напрокат гитары до следующего понедельника. В понедельник торжественный ланч в честь Луиса (Лу) Бентла, на чьи деньги и построен Бентл‑холл — центральный алкогольный дворец.

Гватемальская Мария.

Техасская Шери.

Смешные они все‑таки, американцы. Утром все друг другу кричат: «Монинг!» Представьте себе картину в России: идешь по улице и встречным вопишь: «Утро! Утро! Утро!» — а тебе в ответ: «Утро‑утро!» Захожу я вечером в Бентл‑холл, а язык как‑то сам выбрасывает приветствие кастелянше: «Монинг! Утро!»

Каждый вечер на общем митинге кто‑либо из персонала рассказывает историю своей жизни. Когда это слышишь изо дня в день, то как‑то затухает русско‑народный апломб по поводу мощи и глубины нашего пьянства. Становится даже обидно, как будто лишился последнего достоинства державы… X. пила, драгталась, детей отобрали, муж бил до увечий. Другой бил опять до увечий — сломал нос, ноги, отбил позвоночник. Муж вернулся из каталажки и потащил с собой. Отказывалась. Тогда достал нож и сказал, что убьет детей. Ушла. Снова избил. Попала в Эшли. Теперь работает здесь с фанатизмом и благоговением перед Фазером.

Приехали на вечерний митинг из соседнего городка две белокурые телки: вместе квасили, старшая воровала одежду из супермаркета, пропивали. Внешне еще держались, но уже таскали деньги из детских копилок.

Вчера подсел за обедом Толстый Билл. Проработал в НАСА двадцать пять лет, на правой руке золотой именной перстень за отличную работу. Шестнадцать лет назад НАСА отправило лечиться. Теперь он на пенсии и преподает трезвость в Эшли. Рассказывал, будто по пьяни все путал имя: вместо Билл — представлялся Фил. Прилетел как‑то на родину предков в Ирландию. На шее толстая цепь с медалью «10 лет трезвости». В аэропорту подходят торжественно и спрашивают: «Вы итальянский посол?» — «Нет, я ирландский алкоголик». — «Вы ирландец! А похожи на итальянца». — «Попили б двадцать пять лет — и вы бы стали как итальянец».

Сочинил музыку на утреннюю медитацию «Сиренити Прэй», хочется, чтобы понравилось людям.

Каждый день набивают холодильник продуктами сверх жратвы в Бентл‑холле. Население Белого дома устало есть. Вчера тетка‑набивальщица спросила: «А сувениры есть?» Сбегал наверх и принес авторучку и матрешку.

Шерри на «колесах» с двенадцати лет. Поджарый, с бородой, сотрудник ФБР.

В Балтиморе дождь. Перед этим мы соскочили с субботней лекции, и Весе отвез нас в город. Весе ударился макушкой о дверной косяк микроавтобуса. Разбился до крови, но к медсестре не пошел. «Старый стал. Так и уволить могут».

Мы с Юджином сходу впилились в порнопереулок. Метровые члены и надувные влагалища. Кассеты. Клубы. Бабы. Обдолбанные черные и белые. «Эх, махнуть бы по стаканчику», — мечтательно говорит Юджин. «Что ты!» — в ужасе отвечаю я.

Холодно и хочется домой. Белая избушка и кровать Монро становятся настоящим домом.

Майк X. — шеф‑повар. Пьяница и бандит‑убийца. В роговых очках и галстуке‑бабочке.

Врач‑филиппинец имеет дипломов восемь с золотыми печатями, которые висят по стенам его кабинета. Он, думаю, единственный здесь неалкоголик. Несерьезный человек. Сказал мне: «О! У тебя хороший дантист». Я и сам знаю. В писательской поликлинике столетняя прабабушка трясущейся рукой со сверлом потянулась к моему рту — я и убежал. Я летом пьяный от хорошей водки играл на гитаре, крутил ее между тактами, коронный номер, и выбил пломбу из переднего зуба. Хожу теперь, как сифилитик.

С поста президента компании на пенсию уходит Луис. Он останется в совете директоров, и у него будет больше времени заниматься алкашами. Эшли ждет к ланчу выздоравливающего миллиардера Лу оказался пожилым, поджарым с внимательными глазами мужчиной без внешних понтов. Курит сигарету «Кул». Готов к беседе, если тебе есть что сказать.

А перед ланчем прошел большой выпускной митинг. Агент ФБР читает спич. Его коллега по агентурной работе тоже благодарит. И жена здесь.

Высокий веселый парень. Говорит. Говорят его отец, мать, брат, тетя. Брат и тетя — выздоравливающие алкоголики. Техасская Шерри плачет. Почти все роняют слезы. Ах эти сентиментальные американцы. Плачет гватемальская просто Мария. У нее сорок тысяч голов скота, и за ней на ракете прилетели папа, мама, дети. Любимого что‑то не видно. Вот они, ежедневные пять часов!.. Крутой парень в наколках бубнит крутые комплименты.

Фазер Мартин слушает внимательно. Все должно быть по правилам.

А ланч сегодня удался. Мой спич:

«Леди и джентльмены! Кажется, впервые в жизни, оказавшись в Эшли, я почувствовал определенную гордость за то, что я алкоголик. Столько прекрасных людей вокруг, прекрасный персонал, консультанты, всех перечесть по именам просто не хватит времени, и все… алкоголики…» (Аплодисменты.)

С Бородатым Андрюшей спели две песни. Атомный суксесс и очередь за автографами. Идея, мать твою! Сочинить с десяток песен на американские алкогольные (трезвые) тексты и записать альбом. Луис Бентл так и сказал, проходя мимо: «Надо подумать о записи…»

Умеют американцы устраивать праздники. Что ожидает русского трезвого алкоголика? Унылая трезвость. Все праздники достаются пьяницам.

В субботу Леонард Дол, директор реабилитационного центра, отвез нас в Балтимор и оставил на два часа в суперпупермаркете, где мы надыбали однодолларовую распродажу. А после суперпупера мы в женской гимназии свободных искусств слушали концерт фольклорного ансамбля. Добрый, ненавязчивый, никакой концерт, после него хочется жить и жить приятно. Леонард привез несколько разноцветных коробок с едой для бедных. Ее приносили все, кто может и хочет, складывали при входе на стол. Бедным на Рождество.

Перед возвращением посидели в итальянском ресторане. Гигантское блюдо под названием «сенатор». Как‑то так. Замечательное мясо, политое грибным соусом и нашпигованное шампиньонами. Юджин‑детектив рассказывает бесконечный анекдот на ломаном английском, и нам становится страшно.

Леонард, оказывается, читал Булгакова.

— Ваш писатель пишет, как наркоман, — говорит этот профессорского вида мужчина.

Действительно, вспоминаю, что у Михаила Булгакова есть рассказ «Морфий», в котором достоверно описаны ощущения наркомана. Такое вот неожиданное литературоведение.

Двенадцатого декабря опупенный вид с виадука на небоскребы Балтиморского сити. Но и ветер будь здоров. Холодное дыхание севера. На подъезде к Вашингтону шестью шпилями модерново стартует в небо новая мормонская церковь. Мы едем на выборы в посольство не оттого, что нас так уж волнуют проблемы чужих амбиций, а потому, что есть хороший повод попасть в столицу США. Территория посольства — это территория России. Чем‑то родным пахнуло. Тетки в манто пришли защищать дело демократии в обновленной России. Русская речь и меню в профсоюзном буфете. В небольшом зале столики со списками, а на стене биографии кандидатов — Иванов, Петров, Сидоров, Рабинович, все хорошие люди, за демократию и экологию и еще за социальную справедливость, — и партийные списки. Откровенный бред по неведомому мне московскому избирательному округу. Что‑то поотвык я от Валдайской возвышенности.

В буфете уже веселее. Там «Салем» по доллару за пачку, когда на улице по два‑три, бесплатный кофе и демпинговая водка. Как в СССР когда‑то, когда заманивали делать 99,8 % «за»…

Билла Клинтона мы не видели, а Белый дом — да. Напротив посреди улицы бегает черный гражданин спиной вперед. Тут же нищие. Денег уже не просят, а просто живут в шалашах. Японцы тучами.

Женя — медицинский директор и Боб — денежный директор прикатили в Эшли, вернувшись из России. Питерские новости и фотки.

Мы обнимаем всех и целуем. Мы любим всех и никогда не забудем. Прощай, Эшли, Папа‑Фазер, Леонард, Чесапик‑бэй, стейки и мандарины. Порыли в Нью‑Йорк!

Три часа дороги под хороший рок‑н‑ролл и русскую попсу. Боб — денежный директор — ставит «Любэ» и оттягивается под то, как надо б им вернуть нам Аляску. Он отпускал руль, хлопал в ладони на скорости 75 миль (предельно разрешенная — 55 миль), кивал согласно — забирайте, к турурую, взад!

Нью‑Йорк пополз из‑за горизонта, как Мамай и Золотая Орда. Я хорошо ориентируюсь в лесу, но тут потерял и север, и юг. Мы совершили несколько петель, высадили медицинского директора и порыли дальше.

В городке Гринвиче было тихо и пустынно. В гостинице «У Говарда Джонсона» Боб прописал, если так можно выразиться, нас в номерах 235 и 236. Удобное стандартное жилище без наворотов, с минимумом максимальных наших российских запросов. Но не тут‑то было. Внизу на вахте, справа от стойки, стеклянная дверь. За дверью Боб забил нам местечко в ресторане на ужин и распрощался до утра. Мы сбегали в дешевый «Вулфорт» на часок, где привычно съехала крыша и пришлось накупить всякого говна, исходя из толщины кошельков. Я купил вещь одну — говеную, но маленькую.

Короче. После «Вулфорта» в городе Гринвиче у «Говарда Джонсона» была большая махаловка. Ресторан, куда нас ангажировал Боб, назывался «Тадж‑Махал». Мы сидели в ресторане одни. Все‑таки без женщин лучше — нет никакого желания напиться. Вежливый индиец принес много всяческой индийской еды, от ее обилия я стал медленно умирать. Знать бы, что именно такой придет смерть. Мы съели ламу, курицу, тэдж‑сэлад, креветок, ядовитую приправу, рахат‑эскимо‑лукум‑айс‑крим‑шербет, выпили воды из гималайского льда, кофе, ти, коку, манго, бля! Дюша кричал: «Вейтер! Еще воды и льда!» Опустили мы Институт алкогольных проблем на двести баксов, за что и получили на следующее утро мелкий втык. Полночи по ТВ убивали полицейских и наоборот, но сон пришел глубок и безмятежен.

Утром Боб отвез нас в институт. Мрачный медицинский директор жаловался на жизнь:

— Опять идти на прием. Будут Форды, Киссенджер, будет всякая знать. Надо такседо, смокинг чертов брать с бриллиантами напрокат!

Бородатый Андрюша стал звонить в Россию, продолжая тем опускать институт, а после мы делали очередной шопинг. Были приобретены долгоиграющие пластинки по двадцать центов, книги по пятьдесят центов, ботинки за двадцать девять долларов, гитара с чехлом за почти четыреста долларов. Короче, накупили всякого говна.

Вечером ужин под названием «пати» у Джима Кесседи, разбитного парня лет тридцати, любимчика Луиса‑Лу. Джим возглавляет в компании работу по помощи служащим. Имеются в виду алкоголики и наркоманы. Именно через него компания финансирует институт.

Джим год назад купил дом на берегу ручья, отремонтировал, теперь гордится им, показывает комнаты, сам ручей и проч. У него блондинка‑жена и двое детей — малютка и сын лет четырех‑пяти. Сын веселый, медноволосый, снимается для рекламных журналов — Джим показывал альбом с его фотографиями. Парень, если взять за образец американские стандарты, круто начинает жизнь.

В гостиной камин, стеклянная стена с видом на ручей, диван, кресла, книжный шкаф. А на столе, между прочим, подборка фотографий в золоченых рамочках. Джим и Джордж Буш. Джим и Рональд Рейган. Миссис Нэнси Рейган с одним из детей Джима на руках. Сенаторы всякие, губернаторы и плантаторы. Да, парень тоже неплохо начинает жизнь.

На барбекю прибыли гости. Луис с женой Вирджинией — замечательной жизнерадостной женщиной; Евгений Зубков, утомленный бесконечными приемами русский директор; Моррис Руссел — тоже в многолетней завязке, возглавляет в Ю‑Эс‑Ти секьюрити, а когда пил, работал в ФБР чуть ли не полковником…

Прохаживались с кокой. Нас спросили про выборы. А что нам выборы?

Джим поставил стулья.

Началась сидячая часть.

Ели окорок, который отрезали сами. Про еду говорить сил уже нет. Просто ели.

Жена миллиардера Джинни вместе с женой Джима собирали грязную посуду. Юджин‑Московский сказал речь‑тост, как тов. Брежнев, я раздал присутствующим предрождественские сувениры.

— Мой друг‑алкоголик художник Лемехов просил подарить американцам свои работы!

С картин Лемехова выглядывали жутковатые хари. Лемехов великий мастер харь — хари прошли на ура. Затем спели с Дюшей несколько песен. Миллионеры и миллиардеры подпевали и хлопали. Вылез в конце и Юджин‑Московский, как Кобзон, спел тюремную песню, как Аркадий Северный, похлопали и ему. На прощанье, чтоб мы не рвались к индусам (кто этих русских знает?) пировать дальше на институтские деньги, нам завернули мешок еды и, пожелав Кристмаса в Нью‑Йорке, отправили к «Говарду Джонсону».

Сон от обжорства глубокий и от обжорства же тревожный.

Утром Бородатый Андрюша сказал:

— Ты вчера правильно придумал! С утра в «Вулфорт» свежий товар, наверное, подвезли. Рванули‑ка в лабаз, пока Боб не приехал.

— Нет, — ответил я, — хватит. И так уже кучу говна накупили…

Я оказался, как всегда, прав. Иногда и от лени выходит толк.

Боб сказал нам «монинг» и повез к Луису‑Лу, который хотел с нами попрощаться…

Чтобы описать жилище четы Бентлов, следует быть архитектором. Моего же запаса слов хватит на следующее: в прихожей каменный пол, деревянные стены кремового цвета, столик с китайской вазой и возле столика медно‑золоченый олененок в натуральную величину. Слева что‑то вроде кабинета, где роскошный стол, книжный шкаф с серебристыми фолиантами — Лео Толстоуи, Данте, Свифт. Картины на стенах — жанровые сценки из времен гражданской войны между Севером и Югом. Джинни, сидя на роскошном диване, заполняет анкеты на поездку в Кению. Охота на слонов, думаю.

— Хай! Как делишки!

— Монинг! Хау ю дуинг?

Луис‑Лу проводит нас по дому. Ливинг‑опупеть‑зал, отделанный дубом. Дубовый бар. Диваны, кресла, елочка в углу. Елочку украшала игрушками домработница. Луис нажимает кнопочку — стена отъезжает. Огромного вида ТВ для гостей. За ливинг‑опупеть‑залом комната с клавесином, потом бассейн с телевизором. Потом в подземном этаже с бильярдом рассматривали коллекции спортивных наград. В ванной комнате ящики с вином для гостей и черт‑те что еще. Потом наверху комната дочери. Та вышла замуж и уехала. Потом еще коридоры, объемы, много воздуха и дизайнерского блеска. Одним словом, нормальный американский миллиардер. Один из крупнейших спонсоров алкоголиков в США. Сам пил и чуть не помер. Если придерживаться терминологии А.А, Лу — выздоравливающий миллиардер. Есть такая правда: в алкоголизме равны все — бедные и богатые.

В итоге мы вернулись в кабинет, куда нам хозяин вынес костюмов в подарок к Рождеству. Есть теперь у меня и Бородатого Андрюши по паре миллиардерских костюмчиков.

— Эй, Лу! — воскликнула Джинни. — Только мои жакеты не отдавай.

(Через пару лет после записи на студии мне захотелось отблагодарить старинного друга‑музыканта, и я переподарил один из костюмов. Довез человека с подарком до дома. Друг вышел и побрел, шатаясь, через жутковатый питерский двор, в одной руке держа костюм миллиардера, а в другой — недопитую бутылку паленой водки. Про Дюшины же наряды не знаю. Дюша умер прямо на сцене перед концертом. С гитарой в руках. На боевом посту. А Бентл каждый год приезжает в Питер, потому что при его финансовой помощи открыт реабилитационный центр неподалеку от города, одним из руководителей которого является Алексис из МИДа…)

День был сумрачный и прохладный, но все равно «еще один день без зимы». Через полтора часа мы уже въехали на Хилл оф Хоуп — Холм Надежды, где располагалась Хай Вотч Фарм. Здесь уже платили не по 500 долларов в день, а по четыреста в неделю. Здесь нет золотой роскоши — здесь ферма, хоть и с кондиционерами, теплыми отхожими местами, сигаретным автоматом, факсом и пр., но хранящая трепетный первоначальный дух движения АА.

Стилизованное под конюшню или — не знаю — элеватор здание столовой, в котором за крепкими деревянными столами после трапезы режутся в карты, курят, смотрят по телику «муви» постояльцы. Здесь же после, ланча проводят общие митинги.

Директор фермы суров, но справедлив.

Капитан Билл сошел с гор — свирепый с виду хантер.

Еда обильна до безобразия. После регулярной порции в зал выносится корыто с отбивными или чем другим, что готовят на обед, — ешь не хочу.

Пара дедов и здесь дремлет на стульях, но народ в основном попроще, демократичней. Много нью‑йоркской публики. Одна беременная месяце на седьмом. Манхэттенский интеллигент с украинскими корнями. Пара хиппарей и т. д.

Через день вечером покатили на выездной митинг. В церковной комнате за красиво убранным столом предавались шерингу.

— Своим алкоголизмом я обязан американским писателям Хемингуэю и Фолкнеру, — сказал я под одобрительный гул алкашей и драггеров. — Американцы меня споили, американцы же и помогают протрезветь. Баланс восстановлен.

РАСПОРЯДОК ДНЯ

Завтрак

Факультатив

Собрание группы в столовой по книге «Жить трезвым»

Духовные чтения в часовне

Ланч

Большое общее собрание Отдых

Обед

Выездная группа

Глубокий сон

Гинеколог с пробором живет тут с февраля.

Седой директор фермы улыбается редко. Говорит он монотонно, негромко, но все слушают. Это не утонченный Леонард, но здесь и не Эшли. Он директор Хай Вотча уже семь лет.

Вернулся с приема, к которому так готовился, Женя — медицинский директор. Говорит:

— Я себя там чувствовал, как деревенщина. Смокинг съезжал все время набок. Ширинка расстегивалась, и сваливались брюки. Я как встал к стене, так и простоял весь вечер. Они за несколько часов съели наш годовой бюджет. Котлетки из новорожденных ягнят! Долларов сто за порцию!

За столовой могила русской женщины: «Анна Дукельская. 1891‑1942». Да, поразбросало народ. Русская могила в горах Кента.

В субботу вечером открытый митинг в Хай Вотче. В переводе на русский Хай Вотч — Сторожевая Башня. С нее строго следят за окрестностями. Человек двести приехало на карах. Трибуна и микрофон. Ветераны трезвости. Докладывает старушка о своем пьянстве. Я пою «Сиренити Прэй». А Дюша, ошибаясь в тексте, еще две песни на английском. После он поет уже на русском. А меня в конце просят повторить «Сиренити Прэй». Так, глядишь, она и станет хитом американских алкашей.

Рассказал свой российский сон. О том, как сперва пил с Ричардом Никсоном, а потом — с Борисом Ельциным. Большой успех.

Утром снег повалил огромными хлопьями. Как бы не замело нас здесь до весны. По снегу мистер Женя может на гору и не подняться.

Персонажи:

а) Панко‑блюзовый волосатик. Заводной, как Джон Леннон. «Ненавижу Рейгана и Буша! Они работают на богатых!» Получал, как наркоман, 300 долларов пособия в месяц и талоны на еду.

б) Врач‑наркоман, лишившийся лицензии. На всех митингах выступает по нескольку раз. Похож на Алексиса, но тоньше в два раза.

в) Глория. Всем улыбается. На Т‑шотах и куртках вышито «психо».

г) Спортивный комментатор. Объездил весь мир. Был в России. Давно в завязке. Почувствовал напряг, искушение‑темптейшн, и скорее в Хай Вотч.

д) Итальянец‑повар. Был мафиози, имел 10 000 долларов в неделю. Наркотики, алкоголь. Все потерял и жил на свалке. Перед Рождеством как‑то надыбал банок, сдал за центы, пошел в магазин за бухлом, а там табличка: «Закрыто по случаю Кристмаса». Вспомнилось детство, елка, подарки. Проплакал весь день. Когда‑то слышал про АА. Нашел дом, где собираются алкаши на митинги. Проспал под дверьми все Рождество. Его нашли, отправили в больницу, а затем в Хай Вотч. Теперь здесь живет и готовит опупенную еду. «Пришлите ко мне Майка X. из Эшли! Я его готовить‑то научу!»

Программа АА «Двенадцать шагов» интересна тем, что не только помогает людям бросить пить, но и старается объяснить, зачем бросить и как жить трезвым.

Потом был Нью‑Йорк, но про него писали все. После Нью‑Йорка был Мичиган, но это мое личное дело. Потом финский самолет прилетел меня в Россию.

В России же пьяные все, скоро все передохнут от пьянства и трест лопнет. Краснорожие грузчики в аэропорту, краснорожий лидер на телеэкране. АА принципиально против участия в каких‑либо политических акциях, дискуссиях о сухом законе‑проибишне и прочей активности. Они говорят — думать стоит только о себе и своей трезвости. Я и думаю, буду думать, пока хватит разума и здоровья. А его хватит до первой травы дотянуть. Накопил в битве за американский урожай. А потом весна, грачи прилетели. Потом жизнь покажет. Одно ясно — проибишн note 1 в России не пройдет.

23 ноября — 31 декабря 1993 года

P. S. Прошло уже более десяти лет. Целую историческую эпоху я наблюдал трезвыми глазами. Ко многому я теперь отношусь по‑другому. Неизменным осталась вера в одну простую истину, услышанную еще в Америке от трезвого алкоголика: «Каждый когда‑нибудь бросает пить, но некоторым это удается сделать при жизни».

1

Сухой закон» в США в 1920‑1933 гг.