Проигранные сражения

Глава первая ОТ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ К ЧЕРНОМУ

Вплоть до лета 1944 года во всех боях на Восточном фронте руководимые мною войска, с которыми я прошел путь от командира дивизии до командующего армейской группой, успешно срывали попытки противника превосходящими силами прорвать фронт нашей обороны. Это можно объяснить как высокими боевыми качествами вверенных мне войск, так и чисто личным солдатским счастьем. Все это, и в особенности успех под Нарвой, по-видимому, и явилось причиной того, что Гитлер, несмотря на известную антипатию ко мне, вызвал меня вместе со старшим из подчиненных мне генералов — генералом от инфантерии Грассером с нарвского операционного направления в Оберзальцберг, чтобы возложить на меня новую задачу.

Я не знал, чем мне предстоит заняться, но, очевидно, речь шла о преодолении очередного кризиса. Но где? О положении на других участках Восточного фронта я был информирован крайне поверхностно. К сожалению, тогда существовал принцип, в соответствии с которым каждый командир получал лишь те сведения, которые были абсолютно необходимы для конкретного решения входивших в его компетенцию вопросов. Что же касается действительного положения на фронтах, то оно держалось от нас в секрете. Разумеется, я знал, что противник развернул крупное наступление на фронте группы армий «Центр» и что вследствие этого южный фланг группы армий «Север» тоже оказался в тяжелом положении. Однако я не знал, что и командующие, и штабы обеих групп армий неоднократно требовали отвести группу армий «Север» на рубеж Западной Двины с целью высвобождения сил, необходимых для того, чтобы предотвратить новую катастрофу.

Я был полон решимости отдать все силы выполнению возложенного на меня задания, каким бы оно ни было. После того как Гитлер, начав войну против Советского Союза, вверг немецкий народ в борьбу, в которой решался вопрос о его жизни и смерти, я считал непременным долгом каждого солдата сделать все возможное, чтобы остановить Красную Армию и отбросить ее назад.

Ранним утром 3 июля 1944 года мы вылетели из Эстонии, однако из-за противодействия авиации противника прибыли в Берхтесгаден только поздно вечером. В ту же ночь Гитлер принял нас. В присутствии тогдашнего начальника генерального штаба генерал-полковника Цейтцдера, а также начальника управления кадров и своего порученца генерала Шмундта Гитлер попросил меня доложить обстановку на нарвском направлении.

После очевидного успеха наших оборонительных мероприятий в апреле там не произошло «ничего существенного». После доклада меня отпустили. В передней я дождался генерала Грассера, которого заслушали отдельно, после меня. Я все еще не понимал, зачем Гитлеру понадобилось вызывать нас к себе. Было далеко за полночь, когда меня вновь пригласили в кабинет. Гитлер развернул передо мной карту обстановки группы армий «Север», которая вела в то время тяжелые оборонительные бои. Незначительные силы русских продвинулись южнее Западной Двины в направлении Риги. Северный фланг группы армий «Центр» — здесь действовала 3-я танковая армия под командованием генерал-полковника Рейнгардта — уже отводился назад, чтобы избежать охвата. Гитлер спросил меня, какие меры принял бы я в данной обстановке на месте главнокомандующего группой армий «Север». Я ответил, что в этой ситуации я бы принял решение всеми имеющимися в распоряжении силами как можно быстрее восстановить связь с северным крылом группы армий «Центр», если нужно, то и наступательным путем, игнорируя уже прорвавшиеся части противника. По моему мнению, главным сейчас было — воспрепятствовать увеличению разрыва между этими группами армий, который открывал противнику путь для прорыва к Риге. А это было бы равнозначно окружению и уничтожению группы армий «Север» и повлекло бы за собой охват группы армий «Центр».

Гитлер согласился с моей точкой зрения и сказал, что она совпадает с решением, предложенным фельдмаршалом фон Клюге, мнение которого по данному вопросу он запросил ранее. Он добавил, что штаб группы армий «Север» придерживается иных взглядов и предлагает такие мероприятия, которых он, Гитлер, не может одобрить. «В связи с этим, — продолжал он, — я решил произвести некоторые изменения в высшем командном составе группы армий "Север" и назначаю вас, генерал Фриснер, командующим группой армий "Север". Вы вступите в должность немедленно и примете командование сегодня утром. Мой самолет в вашем распоряжении. Генерал Грассер примет от вас командование армейской группой "Нарва"».

После этого нас отпустили.

Я выслушал поздравления генерала Грассера со смешанным чувством радости и досады. Чрезвычайность положения позволила мне лишь в общих чертах ориентировать Грассера по наиболее важным вопросам, связанным с моей прежней армейской группой; большей частью они касались расстановки кадров. Я передавал свой прежний пост новому командующему нарвской группировкой с чистой совестью и спокойной душой: он знал положение дел на этом участке фронта так же хорошо, как и я. Тем не менее я очень сожалел, что у меня не было возможности проститься, как это было принято, со своим проверенным в боях штабом и своими войсками, к которым я чувствовал большую привязапность, особенно после суровых, но успешных весенних боев на фронте под Нарвой.

Утром 4 июля на большом самолете «Кондор», принадлежавшем Гитлеру, я вылетел на командный пункт группы армий «Север», находившийся в Зегевольде (Сигулда. — Ред.), к востоку от Риги.

Бывшего командующего, генерал-полковника Линде-мана я застал за укладкой чемоданов. Его уже известили об изменениях в командовании. Мы хорошо знали друг друга. Генерал-полковник Линдеман довольно долго являлся моим начальником.

На следующий день в оставшиеся до отлета Линдемана часы мы успели сделать лишь самое основное из того, что предусмотрено процедурой передачи командования. При этом я впервые узнал детали того предложения Линдемана, которое было отвергнуто Гитлером и которое состояло в отводе войск группы армий к Западной Двине. Кроме того, обстановка на фронте группы армий отличалась от той, которую мне нарисовали в штаб-квартире фюрера.

Превосходящие силы противника готовились в это время начать новое наступление между северным крылом группы армий «Центр» и южным крылом группы армий «Север» в общем направлении на Ригу. Сведения о расположении противника перед фронтом группы армий «Север» ясно говорили о том, что выбрано три основных направления: на южном участке фронта, а также в районе Росситена (Резекне. — Ред.) и в районе Пскова. Было совершенно очевидно, что русские намерены нанести главный удар на участке к югу от Псковского озера, расколоть группы армий пополам и выйти к Риге. Соотношение сил на фронте группы армий было 8:1 в пользу противника[1].

На следующий день я вылетел на фронт, чтобы там, на месте, в расположении 16-й и 18-й армий ознакомиться с обстановкой на правом крыле группы армий. Генерал от артиллерии Ганзен, командующий 16-й армией, встретил меня на аэродроме. Его я тоже знал очень давно: одно время мы оба преподавали тактику в пехотном училище в Дрездене. Ганзен считался способным командующим. Но, к сожалению, он был болен и уже готовился уйти в отставку, что огорчило меня, поскольку обстановка была критической. Его преемником стал генерал от артиллерии Лаукс, который, к сожалению, погиб через некоторое время вместе со своим талантливым начальником штаба полковником генерального штаба Гартманом. Самолет, на котором они оба летели, был сбит противником.

Обстановка на фронте 16-й армии была исключительно угрожающей, несмотря на то что 1-й армейский корпус, возглавляемый очень опытным генералом Хильпертом, мужественно отбивал атаки превосходящих сил противника. Уже становилось ясно, что русские, зная о постоянном увеличении разрыва между 3-й танковой и 16-й армиями, переносят направление главного удара дальше на юг и, двигаясь по обе стороны от Западной Двины, стягивают сюда все силы, которые они сумели высвободить.

Положение 18-й армии (командующий — генерал от артиллерии Лох) было также далеко не блестящим. Противник наступал здесь на трех основных направлениях: у Острова, Пскова и Мадоны. Его план — наступлением через Псков на Выру разъединить 18-ю армию и стоявшую к северу от Псковского озера армейскую группу «Нарва» — был очевиден.

Эти выводы, которые были сделаны после ознакомления с обстановкой на фронте обеих южных армий, заставили меня принять все меры к тому, чтобы не допустить прорыва русских к Риге и восстановить связь с соседней 3-й танковой армией.

Однако, несмотря на принятые меры, положение в последующие дни продолжало обостряться, особенно на южном крыле группы армий. К этому следует добавить, что 3-я танковая армия, чтобы избежать охвата, вынуждена была отвести свое левое крыло еще дальше на запад. В результате разрыв между обеими группами армий серьезно увеличился, а южное крыло группы армий «Север» оказалось оголенным и чересчур растянутым. Несмотря на то что для установления связи с 3-й танковой армией были приняты все меры, которые ослабили 18-ю армию и армейскую группу «Нарва» едва ли не ниже всякого допустимого предела, связь установить не удалось.

Русские увеличили численность своих сил на Западной Двине и попытались форсировать реку с юга. Однако упорное сопротивление наших войск не позволило противнику сделать это.

Положение 18-й армии, на которую противник наступал с трех направлений, становилось все более критическим. Она вынуждена была не только передать часть своих сил 16-й армии, которую сильно теснил противник, но и вновь удлинить свой фронт к югу. Это означало увеличение протяженности и так уже сверх всякого предела растянутых фронтов ее дивизий. К этому следует добавить, что приданный 16-й армии литовский корпус СС под командованием фон Трейенфельда, введенный в бой под Островом, оказался не на высоте. Несмотря на все эти трудности, 18-я армия продолжала упорно сдерживать натиск превосходящих русских сил, добросовестно выполняя поставленную ей задачу — ни при каких обстоятельствах не допускать прорыва фронта.

Положение становилось все более серьезным. Учитывая совершенно очевидную концентрацию сил русских и будучи твердо убежденным в том, что, несмотря на нечеловеческое напряжение сил всех подчиненных мне войск, улучшить обстановку на фронте группы армий невозможно, я решился 12 июля направить Гитлеру личное письмо следующего содержания:

«Мой фюрер!

Когда 3 июля 1944 года Вы поручили мне командование группой армий "Север", обстановка на фронте группы армий "Центр" уже позволяла говорить о серьезной угрозе южному крылу группы армий "Север". Уже тогда можно было сделать вывод, что противник готовит мощное наступление в общем направлении на запад под прикрытием крупной группировки на рубеже Западной Двины.

Мне было поручено всеми силами и средствами удерживать прежний фронт группы войск "Север" и в то же время наступательными действиями установить связь с войсками северного крыла группы армий "Центр".

Когда я прибыл сюда, войска северного крыла группы армий "Центр", отведенные назад в связи с угрозой охвата, находились в 15 км к северо-востоку от Глубокого. Для осуществления мероприятий, которые представлялись реальными в тот момент, когда на меня было возложено новое задание, а именно — для нанесения контрудара во фланг наступающей группировки противника, то есть в направлении Шарковщины, теперь уже не было соответствующих предпосылок. Не имелось необходимых для этого войск, и к тому же противник, непрерывно наращивая свои силы в районе Друя, Дрисса, Миоры, сковал наши соединения южнее Западной Двины.

Постоянный и все усиливающийся нажим противника на северный фланг 3-й танковой армии явился поводом для отвода группой армий "Центр" своего северного крыла дальше на запад. Вследствие этого опасность расширения бреши между обеими группами армий стала еще более реальной.

Все меры, которые я, учитывая эту опасность, принял с первого дня моего пребывания здесь, чтобы соединить крылья обеих групп армий хотя бы в районе южнее Даугавпилса, не могли дать результата и способствовать стабилизации положения группы армий "Центр". Не помогла и переброска в район разрыва двух соединений — 225-й и 69-й пехотных дивизий. Поэтому я решил с той же целью снять с фронта армейской группы "Нарва" дополнительно 61-ю пехотную дивизию и 11-й разведывательный батальон войск СС. С ними будет взаимодействовать группа обеспечения стыка под командованием Клеффеля. Она формируется в районе к западу от Даугавпилса и сможет перейти в наступление в общем юго-западном направлении не раньше 14 июля, и то лишь при условии, что этому не помешают ни действия партизан, ни атаки противника на фронте группы армий. Сумеет эта группировка исправить положение или нет — зависит от дальнейшего развития обстановки на северном крыле группы армий "Центр", войска которой в настоящее время подвергаются атакам на многих участках фронта. Представляется, что достичь решающего улучшения обстановки к югу от Двины этой группировке не удастся.

Отвод на промежуточные позиции 81, 93 и 263-й пехотных дивизий, приказ о котором был отдан с целью накапливания сил, осуществляется по плану, однако, как и следовало ожидать, проходит под сильным давлением со стороны противника, который стремится помешать этому. После того как группа армий "Север" была крайне ослаблена передачей двенадцати дивизий группе армий "Центр", а также вынуждена была постепенно удлинить свой фронт на 200 км, чтобы застраховать от охвата свое южное крыло, оголившееся после событий на северном участке фронта группы армий "Центр", ее оборонительные способности в сравнении с атакующими силами противника уменьшились настолько, что теперь она не сможет справиться с задачей стабилизации фронта ни на восточном, ни на южном участках.

Для поддержки решающих боев на южном крыле группы армий я приказал вывести 126-ю пехотную дивизию с псковского плацдарма. В связи с этим при определенных обстоятельствах, очевидно, потребуется отвести все обороняющиеся на плацдарме войска на уже почти готовую линию укреплений в районе Ирбоски. Я должен был также приказать армейской группе "Нарва" выделить для переброски на правый фланг еще одну дивизию. Ввиду сокращения сил на этом участке фронта я должен оставить за собой право отвести войска назад и с выступа фронта у Нарвы на тактически более выгодный и заранее подготовленный рубеж обороны у Кунды. Осуществление всех мероприятий намечено завершить к 15 июля.

В обобщенном виде я оцениваю обстановку следующим образом.

Противник всеми силами будет пытаться сохранить прежнее направление удара — на Ригу. Это практически означает, что группа армий "Север" будет изолирована. Он уже сейчас ведет наступление крупными силами на второстепенном направлении, стремясь овладеть Даугавпилсом. Если это наступление будет успешным, весь восточный участок фронта группы армий "Север" окажется под угрозой. Учитывая превосходство сил противника, который повсюду использует для прорыва танки, мы не в состоянии обеспечить собственными силами надежную оборону участка к югу от Западной Двины.

Трезво оценивая обстановку, можно сделать только один вывод — для спасения группы армий "Север" необходимо, оставив достаточно сильные арьергардные группы, способные вести сдерживающие бои, отвести армии в следующих направлениях:

— армейскую группу "Нарва" — в направлении Таллина, откуда в зависимости от развития обстановки эвакуировать ее морским путем в Ригу, Лиепаю или Клайнеду;

— 16-ю и 18-ю армии — на линию Каунас — Рига. Учитывая обстановку южнее Западной Двины, нельзя с уверенностью сказать, возможен ли еще отвод войск группы армий на новые рубежи. Но это необходимо попытаться сделать, потому что в противном случае группа армий "Север" будет окружена, а частично и уничтожена.

Как командующий группой армий "Север" я считаю себя обязанным довести до Вас, мой фюрер, всю правду о сложившейся обстановке, как бы неприятна она ни была. Это не только мои личные выводы, но и мнение всех моих подчиненных, реально оценивающих положение группы армий. Я прошел вместе с ними длинный боевой путь и пользуюсь их полным доверием. Я не могу идти наперекор своей совести, я обязан предпринять все возможное, чтобы спасти эти верные делу войска от полной катастрофы. Я считаю необходимым в последнюю минуту отвести войска, чтобы их можно было использовать должным образом для эффективной обороны восточных границ нашего отечества.

Если Вы, мой фюрер, не будете склонны одобрить мою точку зрения и предоставить мне необходимую свободу действий для проведения предложенных мероприятий, то я вынужден буду просить Вас освободить меня от выполнения возложенного на меня задания.

Фриснер».

Содержавшееся в этом меморандуме предложение казалось мне единственной возможностью предотвратить в последний момент нависшую над группой армий «Север» катастрофу. Само собой разумеется, я полностью отдавал себе отчет в том, что осуществление его будет иметь внешнеполитические последствия.

Финляндия, которая и так уже давно склонялась к выходу из войны, немедленно разорвала бы союз с нами. В результате мы лишились бы столь важных для нас поставок хрома. Швеция, вероятно, прекратила бы поставки железной руды. Бесспорно, это явилось бы серьезным ослаблением нашего военного потенциала. Кроме того, возврат прибалтийских территорий значительно усиливал противника.

Однако я не видел иного пути, и моя совесть противилась тому, чтобы вынуждать вверенные мне войска нести бесперспективную борьбу, которая наверняка должна была завершиться изоляцией группы армий. Этот труднейший, роковой вопрос ждал своего решения.

Не прошло и суток, как я получил новый приказ Гитлера. Мне предписывалось срочно явиться к нему для личного доклада. Я, признаться, ждал этого. 14 июля я вылетел в штаб-квартиру Гитлера в Восточной Пруссии» отчетливо сознавая, что результатом этой беседы будет мое смещение, если не худшее.

Сразу же после моего прибытия генерал Шмундт дал мне понять, что моим догадкам, по-видимому, суждено сбыться. Фюрер, по его словам, был крайне раздражен моим письмом. Я сказал Шмундту, что готов ко всему, но попросил как можно быстрее позволить мне лично доложить Гитлеру о действительном положении вещей на фронте группы армий и, по возможности, поговорить с ним с глазу на глаз. Вначале Шмундт отказался, так как с минуты на минуту должен был начаться разбор обстановки для большой аудитории. Лишь после того как я заявил, что в случае отказа на него частично ляжет ответственность за жизнь 700 тыс. солдат, он доложил Гитлеру о моей просьбе. Гитлер согласился меня принять.

Через несколько минут между мной и Гитлером состоялся драматический разговор без свидетелей. Гитлер начал в весьма серьезном тоне, заявив мне примерно следующее:

«Генерал Фриснер, вы прислали мне письмо с угрозами. Я считаю, что если командир роты, после того как получит от командира батальона приказ, с которым он не согласен, потребует заменить его или подаст рапорт о болезни, это будет выглядеть как самый невоенный из всех невоенных поступков. Что было бы с нами, если бы каждый вспоминал о своей болезни, как только дела начали идти не так, как ему нравится?»

Я ответил вначале спокойно:

«Мой фюрер, никаких угроз в моем письме не было. Это несовместимо ни с моим воспитанием, ни с представлением о солдатском долге. Я отвечаю за жизнь около 700 тыс. солдат, полным доверием которых я, как мне кажется, пользуюсь. Эти люди знают, что я могу потребовать от них самых больших жертв, если это будет продиктовано обстановкой. Но они верят в то, что я не потребую от них ничего, что идет вразрез с моей совестью. Сейчас наступил именно такой момент.

Я ясно вижу, что группа армий "Север" будет в самое ближайшее время окружена и по частям разгромлена противником, если мы немедленно не примем решительные меры. Войскам приходится вести борьбу, превосходящую всякие человеческие силы. При этом следует иметь в виду: дивизии теперь уже не те, что в начале войны. Они большей частью состоят из переведенных из обоза солдат или из недостаточно подготовленных контингентов. Если раньше дивизии действовали на фронте от 4 до 6 км, то сейчас им приходится удерживать фронт шириной 20—25 км. О сплошном переднем крае обороны, который я вижу здесь, на вашей карте, уже нет и речи. Мы давно ограничиваемся созданием временных оперативных групп на предполагаемых участках прорыва».

С помощью тут же сделанного наброска я объяснил ему тактику действий противника. Одновременно я хотел доказать, что при соотношении сил 1:8 вести оборонительные бои в течение долгого времени нельзя. Если до сих пор это все же как-то удавалось, то причину следует искать в высоком боевом духе немецких солдат, а также в опытности руководства.

«Но сейчас мы дошли до крайности, мой фюрер. Если не будут приняты немедленные и решительные меры, противник в ближайшее время выйдет нам глубоко в тыл. И это откроет перед ним все двери… Понимая все это, я решил довести до вашего сведения свою оценку обстановки, чтобы создать у вас полную ясность о действительном положении. Я хочу, чтобы вы поняли всю правду и поверили мне… Моя оценка обстановки явилась результатом ежедневных поездок на наиболее ответственные участки фронта и обстоятельных бесед с подчиненными мне командирами. Я считал своим долгом лично указать вам, мой фюрер, на всю серьезность создавшегося положения…

…Мною руководит не упрямство и тем более не стремление уйти от ответственности, я не намерен также притворяться больным. Я не брошу свои войска в этой роковой, критической ситуации и буду, как прежде, выполнять свой долг, куда бы меня ни направили. Я не цепляюсь за свою должность. Вы можете сместить меня. Вы можете даже расстрелять меня, если хотите. Однако вы не можете требовать от меня, чтобы я сознательно, наперекор своей совести вел вверенные мне войска к неотвратимой гибели».

Все это я произнес, по-видимому, очень взволнованно. Гитлер взял меня за руку и сказал: «Мой генерал! Я благодарю вас за искренний и ясный доклад, который позволил мне увидеть обстановку на фронте вашей группы армий так ярко и выпукло, как никогда. Обещаю вам помочь».

Разговор был окончен.

Многие были удивлены, что этот разговор не окончился для меня наказанием и не вызвал у Гитлера обычную в подобных случаях вспышку гнева. Я могу объяснить это следующими причинами.

Гитлер был крайне недоверчив ко всем, и прежде всего к генералам и офицерам генерального штаба. В контактах с ними особенно ярко проявлялся характерный для него комплекс неполноценности. В их кругу он, по-видимому, чувствовал себя чужаком, а потому вел себя с ними совершенно не так, как в компании своих «партийных коллег». Лапидарная деловитость военных Гитлеру явно не импонировала. Он не умел слушать собеседников и всегда хотел быть в центре внимания, особенно если круг его слушателей был большим. Когда же ему приходилось беседовать с кем-то наедине, он оказывался весьма примитивным. Он не замечал, что нагоняет скуку своими стереотипными фашистскими тирадами, и, по-видимому, понимал, что высшие военачальники намного превосходят его в военных вопросах. Поэтому он противился их предложениям, как бы хороши и блестяще аргументированы они ни были, и, как правило, становился угрюмым и замкнутым. К этому следует добавить, что он чувствовал себя «избранником провидения». Это чувство укрепилось в нем после внезапных успехов в начале войны и стало особенно острым после того, как одно за другим сорвались несколько покушений на его особу.

Не имело смысла игнорировать все эти вещи. И нам, солдатам, пришлось привыкать к тому, чтобы видеть в Гитлере «вождя». Это помогало добиваться своих целей. Фельдмаршал Модель и я с успехом пользовались такими методами. Мы говорили с Гитлером так, как не осмеливаются разговаривать с вышестоящим командиром. В результате у Гитлера, по-видимому, исчезало ощущение, что его собеседник «проявляет высокомерие».

Выигрыш был обеспечен, если представлялась возможность бить Гитлера его же собственными аргументами, если собеседник напоминал ему о тех временах, когда он сам был солдатом, и при этом умел убедить его в том, что необходимо предпринять определенные действия, которые он сам, как «старый солдат», сможет оценить лучше других. При личных встречах с Гитлером успех одерживал тот, кто умел «проникнуть в его душу», а это удавалось не каждому.

Гитлер производил в то время впечатление человека утомленного и уставшего от всего. До самой последней встречи с ним осенью 1944 года я не замечал той «ненормальности», о которой говорят отдельные очевидцы. Наоборот, он был вполне ясен в выражениях и категоричен в постановке задач. Его общие разборы обстановки на фронтах звучали вполне убедительно, и у меня никогда не возникало сомнений в том, отвечают ли его высказывания реальному положению вещей. Приводимые им данные о потенциале, в частности об «особом оружии», работа над которым шла полным ходом, казались отнюдь не утопичными, а вполне реальными и в конечном счете помогали сохранять бодрость духа. При этом нельзя не упомянуть, что данные, которые приводились Гитлером, как выяснилось позднее, очень часто брались из фальсифицированных источников, подготовленных его аппаратом.

Нельзя согласиться также и с тем, что Гитлер был ничем не примечательной личностью. Это был, несомненно, весьма незаурядный человек, хорошо знавший историю и обладавший удивительной способностью разбираться в вопросах, касавшихся вооружения. Его оперативные идеи были часто отнюдь не вздорными. Однако ему не хватало масштаба и широты взглядов специалиста, необходимых для реализации этих идей.

После моей беседы с Гитлером, состоявшейся без свидетелей, перед обычной аудиторией начался очередной разбор общей обстановки на всех фронтах войны. В число слушателей входили, как правило, представитель ставки фельдмаршал Кейтель, начальник штаба оперативного руководства вермахта генерал-полковник Йодль, начальник генерального штаба сухопутных войск Цейтцлер, имевший в то время чин генерал-полковника, начальник оперативного отдела генерального штаба генерал Хойзингер, начальник управления кадров сухопутных войск и одновременно главный адъютант фюрера генерал Шмундт, а также представители ВВС и ВМС в ставке. Кроме того, обычно на разборах присутствовали референты-специалисты, офицеры генерального штаба и офицеры для особых поручений.

Совещания с разбором обстановки — для краткости их называли просто разборами — обычно начинались в полдень или вечером. В этот раз мне предоставили возможность обрисовать положение на моем фронте. Гитлер дал начальнику генерального штаба указание немедленно передать моей группе армий несколько дивизионов самоходных орудий, пока не будет возможности оказать помощь «свежими силами».

Конечно, эта помощь была явно недостаточной. Я прямо с совещания вылетел снова на свой командный пункт в Резекне и тут же собрал командующих армиями. Положение, как и следовало ожидать, еще больше обострилось. Противник все сильнее теснил 16-ю армию, прижимая ее к обоим берегам Западной Двины. Фронт с каждым днем подходил все ближе к Даугавпилсу. 18-я армия в связи с несостоятельностью литовского корпуса войск СС также попала в трудное положение. Предпринималось все, чтобы воспрепятствовать прорыву противником фронта, ставшего теперь очень узким. Однако это действительно было уже невозможно, и мне пришлось вновь поставить вопрос об оттягивании линий фронта к Западной Двине.

18 июля меня вновь вызвали на совещание в главную штаб-квартиру Гитлера в Восточной Пруссии. Кроме меня здесь присутствовали командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Модель, Геринг и гаулейтер Восточной Пруссии Кох.

Обстановка на фронте группы армий «Центр», как доложил фельдмаршал Модель, также становилась все более критической. Модель набрался смелости предложить, чтобы моя группа армий передала часть сил для стабилизации его фронта. К счастью, Гитлер не согласился с этим предложением.

Когда я в свою очередь доложил о развитии обстановки на моем фронте и при этом детально обосновал необходимость перенесения линии фронта к Западной Двине, меня внезапно перебил Геринг. «Если бы концентрация сил русских перед южным крылом группы армий "Север" фактически соответствовала характеристике, данной генералом Фриснером, — заявил он, — мои воздушные разведчики, несомненно, уже давно бы доложили об этом». Короче говоря, Геринг хотел преуменьшить опасность, как это он уже неоднократно делал раньше. Я весьма энергично возражал против сомнений в достоверности моего доклада. Ведь, в конце концов, мои сведения о группировке сил противника в значительной части основывались на донесениях 1-го воздушного флота, которым командовал опытный и энергичный генерал Пфлюгбейль, тесно сотрудничавший со мной. Гитлер тоже вмешался и поддержал меня, признав мою правоту.

Малоутешительным итогом этой беседы было выделение для моей группы войск «заградительного отряда», который должен был воспрепятствовать прорыву противника на Ригу через «брешь в вермахте», как выразился Гитлер.

Во время разбора обстановки между гаулейтером Кохом и фельдмаршалом Моделем произошел бурный словесный поединок. Кох доложил о строительстве укрепленных оборонительных рубежей в Восточной Пруссии, которое он начал без участия военных специалистов, по собственному почину. Фельдмаршал Модель подверг критике совершенно ошибочное расположение укреплений. Этот спор в конце концов был улажен Гитлером.

Возвратившись в тот же день на фронт, я увидел, что положение нисколько не улучшилось. Противник вел по всему фронту непрерывные атаки далеко превосходящими силами. Главные силы 43-й советской армии подошли к редким позициям боевого охранения нашего растянутого и фактически оголенного южного крыла. Широкая брешь между 3-й танковой армией и войсками южного крыла группы армий «Север» по-прежнему оставалась открытой. Никакой помощи в течение нескольких последующих дней нам оказано не было, и я снова (уже в который раз!) решил доложить Гитлеру, что никаких средств для предотвращения прорывов, не говоря уже о подавлении противника, у меня нет. Окружение группы армий было, по всей видимости, вопросом нескольких дней или недель. Я сослался на свой меморандум от 12 июля.

23 июля во второй половине дня я получил из главной штаб-квартиры Гитлера телеграмму следующего содержания:

«Командующим группами армий "Север" и "Южная Украина" следует немедленно поменяться должностями. Сим присваиваю генералу от инфантерии Фриснеру чин генерал-полковника.

Адольф Гитлер».

Так завершилась еще одна глава моей командной деятельности в этой войне. Я прощался с подчиненными, испытывая чувство внутреннего облегчения и сознавая, что я ни в чем их не обманул. Я даже склонен был думать, что мой преемник, генерал-полковник Шернер сумеет лучше меня решить трудные задачи.

К сожалению, события, происшедшие после моего ухода из группы армий «Север», полностью подтвердили мои наихудшие прогнозы. Группа армий в конце концов была окружена, в результате чего оказались потерянными ценные войска, прежде всего танковые соединения, нехватка которых так остро ощущалась позднее, во время боев в Германии и, в частности, в. Восточной Пруссии. Вскоре из остатков группы армий «Север» была образована группа армий «Курляндия».

В довершение всех несчастий в самый разгар этого кризиса произошло покушение на Гитлера. Я хочу заранее подчеркнуть, что до дня покушения я ничего не знал о намерениях заговорщиков и не замечал каких-либо признаков готовящегося переворота.

20 июля в полдень в мой рабочий кабинет неожиданно зашел мой начальник штаба генерал-лейтенант Кинцель. Он был бледен и взволнован. «Только что звонили из Берлина, — доложил он. — У телефона был полковник граф Штауффенберг». «А кто такой Штауффенберг? — спросил я. — Мне он не знаком». «Штауффенберг является теперь начальником штаба у генерал-полковника Фромма», — ответил Кинцель. «Нет, вы ошибаетесь, начальник штаба у Фромма — генерал Кюне». «Нет, это так, — настаивал Кинцель. — Граф Штауффенберг сменил Кюне. Он сообщил мне, что фюрер стал сегодня жертвой покушения. Он убит. Отныне следует подчиняться только приказам генерал-полковника Бека. Я должен оставаться у телефона, так приказал мне Штауффенберг. Он сказал, что Бек сию минуту будет говорить сам. В этот момент связь прервалась».

«Все это выглядит довольно странно, — рассуждал я. — Генерал-полковник Бек давно в отставке. — И обратился к Кинцелю: — Немедленно выясните положение либо в ОКХ, непосредственно у начальника генерального штаба, либо в ОКБ».

В эту минуту раздался телефонный звонок. Я услышал голос фельдмаршала Кейтеля: «Фюрер жив! Он сам обратится по радио к немецкому народу».

Мы с тревогой ждали выступления Гитлера. Все были в подавленном настроении. Всех мучила мысль: как это известие отразится на наших фронтовых делах?

Прослушав передачу, я направился в войска, чтобы посмотреть, какую сенсацию это вызовет среди них. Повсюду, куда я приезжал, — в штабах, на передовой и в тылу — мнение было одно: люди осуждали заговорщиков. До поздней ночи повсюду спорили о покушении; говорили не столько о мотивах, сколько о самом происшествии и его результатах. Рисовали возможные последствия, которые повлекло бы за собой удавшееся покушение. Говорили о крушении фронтов, о прорыве Красной Армии, о хаосе, который это вызвало бы в Германии. Кроме того, у каждого перед глазами стояло требование, сформулированное нашими противниками на конференции в Касабланке в январе 1943 года, — требование безоговорочной капитуляции.

Покушение привело к весьма опасному явлению — недоверию, в особенности к высшим военачальникам. Это недоверие усугублялось к тому же безответственным поведением «политических офицеров» — представителей нацистской партии в войсках. Они не нашли ничего лучшего, как заниматься разжиганием страстей и доносами. Это приняло характер трагедии, особенно после того как началась инспирированная высшим нацистским руководством волна арестов, жертвами которых стали, в частности, опытные офицеры генерального штаба. Тем самым в это наиболее кризисное время всему руководящему аппарату армии был нанесен непоправимый ущерб. Серьезно пострадал авторитет немецкого командования и в глазах наших союзников.

24 июля 1944 года я, выполняя приказ, вылетел тем же самолетом, которым прибыл мой преемник, в главную штаб-квартиру Гитлера в Восточной Пруссии. Таким образом, я имел возможность встретиться с Гитлером почти сразу после покушения. Он вошел в конференц-зал в сопровождении оставшегося невредимым фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Йодля, у которого на голове была повязка, а также вновь назначенного начальника генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гудериана.

Гитлер выглядел мрачным. Повреждения, полученные при взрыве бомбы, были едва заметны, однако правая рука висела на перевязи.

Когда я доложил ему, он приветствовал меня неожиданно любезно и благожелательно. Он сказал, что я не должен рассматривать смену командования как проявление недоверия ко мне. Напротив, он мне верит и, по сути дела, не возражает против моего оперативного плана. Однако, учитывая внешнеполитические последствия этого плана — потерю Финляндии, Прибалтики и Швеции, — он, по его словам, не мог решиться на его осуществление. Гитлер сказал, что я должен понять, почему в этой критической обстановке он пускает в ход свои последние козыри. Именно таким последним козырем был генерал-полковник Шернер, который однажды уже помог ему в отчаянном положении на юге.

Передавая командование группой армий «Южная Украина» в мои руки, Гитлер в порядке инструктажа сказал: «Относительно политического положения в Румынии можете быть совершенно спокойны. Маршал Антонсску искренне предан мне. И румынский народ, и румынская армия идут за ним сплоченно, как один человек».

Главной моей задачей было укрепление правого крыла фронта группы армий «Южная Украина» с тем, чтобы русские ни при каких обстоятельствах не могли прорваться вдоль Дуная и изолировать мою группу армий от группы армий «Ф» фельдмаршала фон Вейхса, действовавшей на Балканах. Гитлер считал, что в настоящее время русские не будут наступать на фронте группы армий. Все свои силы они сосредоточили сейчас против группы армий «Центр».

Эти инструкции Гитлер давал мне по карте обстановки.

Посмотрев на нее повнимательнее, я заметил, что, вероятно, следует учесть возможность удара противника в направлении с севера на юг по группе армий «Южная Украина», а не на южном ее фланге, в районе устья Дуная. Ведь в настоящий момент противник в результате наступления против групп армий «Центр» и «Северная Украина» далеко продвинулся на запад и угрожал открытому северному крылу группы армий «Южная Украина».

— Если бы я был русским командующим, — сказал я Гитлеру, — я бы направил часть своих сил во фланг группы армий «Южная Украина» и, используя рокадные дороги между Прутом и Серетом, ударил бы по открытому северному флангу группы армий, блокировав тем самым переправы через Прут. В результате и главные силы группы армий «Южная Украина» оказались бы окруженными. Считаю, что уже сейчас необходимо принять на этот случай соответствующие меры.

Мои возражения не были приняты Гитлером. Он не дал мне полномочий и на своевременный отвод за Прут выступающего далеко в сторону наподобие дуги фронта группы армий в случае реальной угрозы русского наступления с севера во фланг группы армий. Он заявил, что прежде чем ставить такие требования, я должен ознакомиться с обстановкой на месте.

Перед докладом Гитлеру я имел продолжительную беседу со вновь назначенным начальником генерального штаба генерал-полковником Гудерианом. Я рассказал ему о серьезном положении группы армий «Север» и о последствиях событий 20 июля на фронте. При этом я замолвил слово в защиту моего бывшего начальника штаба генерал-лейтенанта Кинцеля, которого открыто подозревали в соучастии в заговоре. Я сказал, что будь это так, я обязательно заметил бы это. Гудериан почувствовал явное облегчение, когда я заверил его в том, что Кинцель не участвовал в заговоре. Он попросил меня сказать об этом лично Гитлеру после разбора обстановки.