Проклятая

Часть 2. Чары

Арман нашёл меня месяц спустя. К тому времени я успела окончательно привыкнуть переезжать с места на место, ничему не удивляться, торговаться с трактирщиками и врать, что я травница. Это было очень легко — в травах я действительно разбиралась. Но чисто теоретически. Я знала, чем сушёный розмарин отличается от сушёных же цветков календулы и что когда надо использовать. Но заставь меня искать эту траву в лесу…

Забавно: люди верили. Вообще я быстро поняла, что если старательно вести себя как остальные — как все — относиться будут соответственно. Главное — не слишком выделяться, быть скромной, милой и, ещё лучше, робкой. Первое время меня это завораживало — совершеннейшие незнакомцы улыбались мне, когда встречали на улицах, разговаривали вежливо, желали доброго дня и совсем не боялись.

Я чувствовала себя, словно стала частью большой семьи. Это было сродни магии.

Арман, кстати, поступал также. Он в жизни бы не обернулся драконом на людях — очень внимательно за этим следил. Даже несмотря на мои дразнилки и подначивания.

Да и мне совершенно не хотелось показывать, кто я. Я даже привыкла не обращаться постоянно к духам — стирать одежду, например, если это не придворное пышное платье, совсем нетрудно. Да и волосы в косу заплести легко. Куда сложнее на первых порах было не шарахаться от дружелюбных незнакомцев мужского пола. В их глазах частенько загорался тот же огонёк, что у Армэля и Рауля. Он не сулил мне ничего хорошего, но я скоро научилась его не замечать. Они не были опасны, эти незнакомцы. Не опасней монахов, по крайней мере.

Да, после монахов я тоже научилась бояться.

Кстати, монахи и были основной проблемой. Они, оказывается, жили повсюду. Не попасться им на глаза, замаскироваться оказалось ужасно сложно, но Арман научил меня паре приёмов, которые успешно работали. Дракон тоже монахов недолюбливал. Узнав, что я прикончила целый монастырь, лишь рассмеялся и заявил: «Так им и надо». Я удивилась, но Арман добродушно ухмыльнулся и сказал: «Алиска, они по другую сторону баррикад». А, когда я не поняла, сделал большие глаза и на следующий же день потащил меня в трёхдневное путешествие через море к разрушенной Ромулии.

— Они понастроили там свои монастыри. Ты увидишь, — говорил Арман. — Но это не их земля. Наша. Она была нашей задолго до их появления. Их Спаситель тогда ещё и не родился.

По-моему, именно во время этого путешествия мы оказались в трактире, где мне в руку впервые попала лютня. Сам менестрель напился до беспамятства, а я просто попробовала повторить парочку его песен. Для себя и Армана.

Талант к песням прорезался у меня так же неожиданно, как и к танцам. «Ты настоящая принцесса!» — говорил Арман, восхищённо глядя на меня.

Ну да. Принцессы же должны сладко петь и красиво танцевать.

Но что б я ещё раз исполнила что-то такое в трактире! Эти странные, воняющие перегаром люди, больше напоминающие животных в сумраке общего зала, забросали меня медяками и постоянно кричали что-то похабное. Даже Арман под конец не выдержал и увёл меня. Точнее, унёс, обернувшись драконом, на другой остров.

О! Что действительно было тогда первый раз, так это море. Бескрайнее, беспокойное, вздыхающее, точно громадное животное, — совершенно, абсолютно очаровательное. Над ним в облаках было куда холоднее, и ещё чешуя Армана становилась очень скользкой. Но море было таким красивым… Крики чаек, разноцветные пятнышки кораблей и волны, волны, и запах соли, и свежий ветер…

А ещё оно было очень синим. И ярким. Всё становилось ярким по мере того, как мы подлетали к таинственной Ромулии. Дома я никогда не знала таких сочных красок. Особенно в Утёсе.

Арман всё повторял: погоди, ещё немного, и ты не будешь рот закрывать от удивления. От красоты, скорее, но это мелочи.

Долетев до земли бывшей Ромулии, мы остановились в ближайшем портовом городе. Без зазрения совести наведались в храм, высидели молитву (Арман покривлялся). Благодаря ухищрениям дракона монахи не обратили на нас ровно никакого внимания.

А вечером Арман потащил меня за город, к роще.

Да, рот у меня и впрямь не закрывался.

Сначала это казалось тенями. Туманом, игрой неверного лунного света. Я потёрла глаза и вдруг нос к сносу столкнулась со странным…эм-м-м… человеком. У него имелись рога и бараньи ноги — копытца и шерсть колечками. И такие лукавые глаза, каких я никогда ни у кого не видела. Яркие и, к тому же, лиловые.

Арман дёрнул меня за руку, и человек-баран, смешно подпрыгнув, поманил нас к кострам.

— Не бойся, Алис, посмотри: это же весело, — шептал дракон, таща меня за собой.

Весело стало после странного напитка, который какая-то голая девица налила в серебряный рожок из громадного котла. Напиток был холодный, бодрящий и очень вкусный. И после него всё это ненормальное сборище перестало казаться странным.

Помню, как мы танцевали с Арманом в центре хоровода людей-баранов. Луна сверкала в алых глазах дракона, а сам он смеялся и повторял:

— Это наш мир, Алиска!

Хоровод сочного синего, серебряного и лилового вихрился у меня перед глазами, врезался в память. И духота — летнее марево, замерший воздух, замершее время…

Утром Арман объяснял, что раньше эти существа — нимфы, сатиры, дриады — жили везде. Но родиной их считалась старая Ромулия, потому с её разрушением, беднягам пришлось худо. А с принятием христианства и вовсе невыносимо.

— Монахи думают, мы умрём, если перестать в нас верить, — говорил Арман. — Глупости. Но что могут знать эти зануды со своими книгами и крестами?

А я блаженно подставляла лицо яркому ромульскому солнцу, вдыхала сочные, одуряющие ароматы местных цветов и наслаждалась. Бурчание дракона про сожжённых ведьм и уничтожение древних свитков меня совершенно не трогало.

Ведь мне это не грозило.

В Ромулии мы провели три месяца. А, да, и за это время ко мне посваталось, кажется, полстраны.

— Чего они липнут к тебе, как мухи? — бурчал Арман. — Да, ты, конечно, красивая. Но они ещё просто не знают, как ты во сне пинаешься.

Они просто не знают, что у меня Дар. А мне так понравилось флиртовать и притворяться, что я сама иногда о нём забывала.

Через три месяца Арман получил весточку из дома и заявил, что ему пора, но он скоро вернётся. Совсем скоро, я даже заметить ничего не успею.

«Совсем скоро» заняло почти полгода. Всё это время я не делала ровным счётом ничего — только валялась на пустынных пляжах, флиртовала, плясала на местных праздниках — очень частых по сравнения с моей родиной — ходила на свидания, кружила головы и даже пару раз ходила танцевать с туманными существами под луной.

Мне нравилась свобода. Я не понимала, почему раньше просто не взяла и не уехала от отца? Что меня держало? Что заставляло терпеть жизнь при дворе, которая мне совершенно не нравилась?

Позже я решила, что просто боялась свободы. Она была непонятной, неизведанной и странной, тогда как следовать чужим приказам, подчиняться — привычно и обыденно. Новое всегда опасно, всегда пугает.

Дурой я была.

Вернувшись, Арман снова потащил меня на поиски сокровищ — на этот раз у него даже имелась карта с расплывчатой кляксой и крестом. Но неунывающий дракон решил, что клякса похожа на мою страну, а значит, почему бы не слетать?

Мне не хотелось покидать Ромулию, здесь было слишком хорошо — слишком солнечно, слишком весело, слишком беззаботно… Но кто бы смог возразить дракону, охваченному жаждой приключений?

По дороге мы остановились на фестивале празднования урожая где-то в Предгорье.

Мне всегда нравились горы, а вот Арман бурчал, что вроде как летать там сложно и погода непонятная, и льёт вечно, и холодно, и сели… Нытик.

Помню, были танцы на улицах и гремела музыка — просто оглушительно. Арман куда-то исчез, ко мне подскочил какой-то парень, схватил за руку и принялся на непонятном гортанном языке что-то говорить. Я вдруг запаниковала, попыталась вырваться, но держал незнакомец неожиданно крепко.

А потом мой взгляд упал на его запястье, и на долгое, ужасно долгое мгновение я ослепла. Чётки у него на руке висели, скрученные на манер браслета. Освящённые, судя по всему, чётки.

Парень так и не понял, наверное, почему я отшатнулась. Но ему хватило дурости побежать за мной. А я… На какое-то мгновение мне почудилось, что я снова в монастыре. И меня снова обвивают цепи-змеи.

В панике я упала на колени, прижала кулаки к глазам. В уши ввинчивался гул празднующего города, где-то еле-еле различался голос Армана, зовущий меня. Кажется, где-то там был и мой голос, воющий от страха.

Но ощущение цепей и горящих крестов оказалось сильнее всего.

Я рухнула на мостовую и потеряла сознание.

Мне бы, казалось, не привыкать просыпаться среди мертвецов. Столько раз, чему уже удивляться… Да, собственно, я вовсе и не удивилась, открыв глаза и увидев рядом тело того юноши с чётками. Что меня ошеломило — тишина, неестественная и абсолютно… мёртвая?

Держась за стены, страдая от головокружения и тошноты, я пошла в сторону площади, где мы с Арманом расстались. Надо найти дракона… надо попросить… унести меня отсюда… надо…

Когда я услышала над собой хлопанье крыльев, то даже обрадовалась. Подумала, это Арман наконец-то явился за мной. Но подняла голову и поняла, что дракон другой. Крупнее и, судя по рисунку чешуи — старше. И только после до меня дошло, что это, кажется, отец Армана.

Но зачем он здесь?

И как оказался так быстро?

Раздумывать больше, чем над одним вопросом моя голова отказалась. Зато на первый ответ нашла быстро. Я ахнула, захлебнулась воздухом и, не разбирая дороги, спотыкаясь о тела, кинулась к площади.

Арман лежал там, у фонтана, кстати, тоже почему-то пересохшего. Лежал, глядя пустым взглядом в небо. Мёртвым.

Я до крови прикусила прижатую ко рту ладонь. Не может быть… Нет!

Я бы кинулась к нему, но ноги словно приросли к каменной плитке. Я просто стояла. И смотрела.

И не верила.

Хлопанье крыльев стало громче.

Отец Армана, поменяв облик, наверное, ещё в полёте, рухнул рядом с сыном и сделал то, на что я так и не решилась — бросился проверять пульс, слушать дыхание, оттягивать веко.

У меня снова подкосились колени, и я рухнула на каменные плиты.

Я и так отлично знала, что Арман, как и все вокруг, мёртв.

Из-за меня.

— Маленькая идиотка! Ты так и не научилась держать себя в руках! — прорычал отец-дракон, подхватывая Армана на руки. — Если ты ещё раз приблизишься к моему сыну, я лично прослежу, чтобы от тебя остался обугленный труп, которые ты так любишь!

Его слова не подходили к образу убитого горем отца, но тогда мне было не до того, чтобы отмечать эту странность.

Я молча смотрела, как отец-дракон, осторожно перешагивая тела, идёт к краю площади. Мимо затихшего фонтана… мимо меня…

И тогда случилось чудо, равное тому, о которых рассказывают клирики. Рука Армана дрогнула, пальцы сжались. И он тихо произнёс-выдохнул:

— Алиса?

Я рванулась было к нему, но отец-дракон зарычал:

— Я что сказал, девчонка?! Всё! Дружба кончилась!

Арман завозился у него на руках, а я замерла. И медленно отступила. На шаг. И ещё на шаг. И ещё.

Пока не споткнулась о чьё-то тело и не упала.

Над головой захлопали крылья и последнее, что я видела, прежде чем потерять сознание во второй раз — густая рваная тень, закрывшая звёзды.

Драконы улетали домой, оставляя меня в городе трупов.

В королевстве мертвецов.

Позже, много позже я прочитала в чьём-то трактате, что драконов крайне сложно убить. Что на них не действует почти никакая магия.

«Почти» и «крайне сложно» не значит невозможно.

Я очнулась следующей ночью среди той же тишины совершенно одна — если не считать мертвецов. И долго брела потом, пытаясь выбраться, забыв даже, что могу вызывать духов.

А в ближайшей деревне, где оказалось под утро, рассказывали ужасные истории про кровавый праздник. Кровавый урожай.

И про меня, конечно.

А я больше не могла держать себя в руках. Я шарахалась от людей, боясь увидеть у них страшные слепящие оружия, боясь снова потерять сознание и проснуться королевой мертвецов.

Я смогла купить еду и сбежала в лес, нашла какую-то сырую пещеру у реки и провела там три дня, просто боясь выйти на свет.

Я причинила боль другу. Единственному дорогому для меня человеку. Дракон-отец не прав — это проклятье, проклятье, проклятье!

Или я действительно чудовище? А что если монахи правы, и я одержима? Я же не хотела тогда, на празднике. Я не хотела!

Это не я!

Но нет, это была я. Я и только я. Я долго прислушивалась к себе, пыталась найти признаки присутствия другого существа. Ничего.

Монахи! Они просто ничего не понимают. Кому ещё знать о проклятье, как не мне? Вот и Арман говорил…

Я зарыдала, только вспомнив его имя. Долго, навзрыд, захлёбываясь слезами. Но странно, после этого мне сделалось легче. Легче принять: это я. Я такая. Я убиваю. Я не могу себя контролировать. Я пробовала, но я не могу.

Они все говорят, что я чудовище. И я вижу — они правы. Да. Да! Я чудовище! Королева мертвецов. Это я, и зачем мне бежать от себя?

Я как колдунья из баллад.

Но почему «как»?

Это было как озарение. Выбитая из-под ног почва возвращалась. Я — чудовище, я — колдунья.

Я нашла себя.

Я выбралась из пещеры и зашагала по лесу, не разбирая дороги. И, конечно, меня привело к людям. Вроде бы, разбойники. Хотя точно не знаю. Но они так обрадовались, что к ним явилась «юбчонка на радость»…

Не думаю, что они так уж радовались, когда я убила их. Сама. Спокойно.

Свободно.

Да, чёрт возьми, да! Пусть я буду одна. Но свободна.

Как чудовище.

Но почему же «как»?

Раньше я думала — и слышала много раз — что если принять себя такой, какая ты есть, станет легче. Я очень чётко поняла, какая я, осознала, почему меня боятся. Почти год среди других людей, так сказать инкогнито, всё расставил по местам.

И я сама ужаснулась. И ничего легче не стало. Скорее наоборот, мне казалось, что внутри меня постоянно бушует вьюга. Я даже укутывалась в пледы, одеяла, меха, — всё, что услужливо приносили мне духи. Теплее не становилось. Ледяное сердце, говорят, не греет. Моё леденело с захватывающей дух быстротой. И я замерзала вместе с ним.

У меня случилось ещё около трёх (или пяти?) приступов. Совершенно без повода — если не считать таковым моё постоянное уныние и упадок духа. И теперь, как после смерти Максимилиана, я умудрилась убивать не только людей — которых и поблизости-то не было. О, я размахнулась не на шутку — выжигала траву, деревья, оставляя голую землю и камень. И каждый раз круг (всегда круг, идеально-правильный), в центре которого я просыпалась, становился больше. Я уничтожила лес, добралась до ничем не повинных деревушек поблизости, одну обезлюдела (из других вовремя сбежали жители — мудро, я всё равно не могла остановиться. Да и не собиралась, если честно. Я же чудовище, монстр. И веду себя соответствующе).

Тем временем духи строили дом — надо же мне где-то жить. Мне очень не нравилось ютиться в пещере — и кошмары там снились особенно изощрённые, кстати. Я теперь постоянно видела чёртов монастырь и цепи-змеи, и мёртвого Армана в мёртвом же городе…

Духи поняли меня довольно своеобразно — под домом я вообще-то не имела в виду чёрный замок, удивительно подходящий моему настроению. Этакое жилище горя и тоски — каменное, чёрно-серое, со стонущими сквозняками, тёмными комнатами и маленькими оконцами-бойницами. Я-то представляла себе нечто уютное — особняк в цветах, например. Хотя какие цветы — всё равно исчезнут, стоит мне в очередной раз потерять сознание.

Итак, приступы становились всё чаще. Каждый раз после них я чувствовала ужасную слабость и еле-еле могла встать — а это было необходимо: духов каждый раз приходилось вызывать заново. Не думаю, что они умирали, хотя… Не знаю, меня они не волновали. Как не волновали бы орудия труда, например. Те же перья для письма.

Постоянно было холодно. На своё отражение в зеркале я смотреть уже не могла — тощая, почти скелет, девица с бледной, как у мертвеца кожей, потрескавшимися губами и громадными мешками под глазами. Да, у меня снова пропал аппетит и очень часто, работая со свитками, которые духи мне приносили со всего мира, я забывала спать.

Зато я очень много экспериментировала с призывом духов и своим Даром. Мои способности оказались очень велики, но даже это не радовало. Впрочем, и не огорчало. Вместе с аппетитом у меня исчезли и чувства — точно вымерзли. Я сама себе казалась ледяной статуей. Мерзкой куклой.

Так уже было когда-то — но совсем недолго. Тогда меня спас Арман. Сейчас… меня было некому спасти.

Ах да, Арман. Я полагала, что больше его не увижу. Но он прилетел — за мной, несмотря на то, что я чуть с ним не сделала.

У него дыхание перехватило, когда он увидел безжизненную равнину, ставшую мне домом. Мой личный круг ада.

— Алиска! — позвал он, озираясь. А потом внимательно посмотрел на меня и прошептал. — Ты изменилась.

О да. Теперь я настоящая.

Я бледно улыбнулась.

— Уходи.

— Алиска! — зачастил дракон. — Посмотри на себя! Тебе нужна помощь! Алис, я прилетел за тобой, давай… давай снова отправимся за сокро…

Я спустила на него парочку духов четвёртого уровня.

А потом долго стояла и смотрела, как он улетает — мой бывший друг. Чёрная рваная тень на сером, бесконечно сером, всегда сером небе.

Мне было почти всё равно…

Сразу после этого со мной случился очередной приступ, добравшийся-таки до какого-то города в Предгорье, даже затронувшего его окраины. И вот тогда-то клирики засуетились. Хотя, полагаю, они и раньше не теряли меня из виду. Но теперь мне объявили просто-таки крестовый поход (или как это у них называется?). Говорят, где-то в центре Ромулии, в главном городе монахов, меня зачем-то ещё раз прокляли и приговорили к страшной смерти, последним этапом которой было бы сожжение и последующее рассеивание пепла по ветру. Очень пафосно и, наверное, красиво. На деле же толпы монахов, которым, похоже, нечего было делать или ещё больше моего осточертела эта проклятая жизнь, припёрлись к моему замку.

Мой ночной кошмар ожил и полез меня убивать. Я до безумия боялась их сияющих мечей, крестов, кругов, кинжалов… И, конечно, не просидели монахи под моими стенами и дня (их, кстати, отлично развлекали мои духи), как мои хрупкие нервы не выдержали.

Трупы «святого воинства» духам пришлось уносить целый день. Хотя нет, не все — некоторые тела я оставила — мне показалось, что будет интересно и симпатично, если я украшу костями и черепами стену и ворота. Примерно, до этого как мне показалось уместным носить только чёрные «глухие» платья. Точь-в-точь, как у ведьм в балладах.

Но я была ведьмой. Так что да, уместно. Так?

Монахи не успокоились. Я уже как-то даже стала к ним привыкать. Они с завидной периодичностью меня навещали — группами, большими и малыми. В войско ума хватило больше не собираться. А группы мои бедные демоны с ног сбились искать.

Пришлось озаботиться защитой. Да, я могла бессонными ночами тайно мечтать о смерти. Но не от рук клирика! Никогда!

Жизнь оказалась хуже цепей святош. Её зубы как вцепились в меня, так и не отпускали. И я искала защиту от монахов, усердно, почти маниакально. Конечно, нашла, окружила ею мою пустошь и решила, что больше меня беспокоить не станут.

И, действительно, клириков теперь было не видать. Я продолжала экспериментировать с волшебством, залезала в такие глубины чёрной — ну конечно, чёрной! — магии, что волосы дыбом вставали. Дочиталась до жертвоприношений. Увлеклась — они оказались безумно интересными и в равной степени сложными. Но вот беда — я не могла экспериментировать, рядом со мной живых не было. Особенно живых с определённой кровью, цветом волос, количеством зубов — ну, и так далее.

К тому времени я настолько оледенела, что идея вытащить в ближайшем городе нужного мне человека не показалась странной. Сказано — сделано. Я послала духов — из замка я не выходила около года или даже больше того. Да и зачем?

Итак, мне нужен был мужчина — молодой, лет двадцати-двадцати пяти. Обязательно брюнет, лучше всего курчавый. В его крови должно было быть поровну флегмы и желчи. Его коже обязательно следовало быть светлой. А, и да, он ни в коем случае не должен был быть девственником. Но я полагала, что мужчина в таком возрасте уж точно давно познал женщину. Меня, честно говоря, больше его кровь волновала.

Духи, как обычно, справились. Принесённый ими в мой рабочий кабинет «образец» оказался именно таким, какой мне и был нужен. Теперь следовало дождаться полуночи — и попробовать. Я планировала размахнуться и вызвать демона, скормив ему труп жертвы. Должно было получиться.

В назначенный час я, приготовив всё необходимое, разбудила пленника — ему следовало оставаться в сознании. И приготовилась ждать луну.

Но всё пошло наперекосяк почти сразу.

Я почти надеялась увидеть испуг в глазах мужчины — хотя лучше называть его юношей, пожалуй. Он очень молодо выглядел. На двадцать-двадцать один в лучшем случае.

И вот юноша открыл глаза, увидел меня… нахмурился и изумлённо прошептал:

— Девочка, что ты тут делаешь?

Я, не поднимая головы, продолжила рисовать руны около его рук.

А он пытливо посмотрел мне в глаза и вдруг выдохнул:

— Девочка, оставь это. Беги! Она же не заколдовала твою волю, так? Ну тогда беги! Беги же! Скорее отсюда!

А потом всмотрелся в меня внимательнее… в кисть, испачканную в моей крови. В свиток, лежащий неподалёку — я туда периодически заглядывала. И его глаза расширились. Но больше он ничего не сказал.

Жаль, мне понравился его голос.

Луна взошла, и я была готова. Последняя руна… Нужные слова, нужный жест.

Пленник спокойно лежал, даже не дёргаясь в цепях. Наблюдал.

И, когда я подняла тонкий ритуальный кинжал, вдруг вскинул вперёд руку с обрывком цепи.

Меня ослепило.

Очнулась я утром с обрывками каких-то церковных вещиц на руках и шее. Рядом кружили духи. Обескураженные, если так можно отозваться о бесплотных существах. Юноши предсказуемо и след простыл.

Перед глазами до сих пор стояла чудовищная вспышка церковной магии, пока я, чертыхаясь, вставала и, пошатываясь, тащилась к письменному столу за тонизирующим зельем.

Нет, ну чёртов монах, а! Ловкач! Как только пробрался сквозь мою защиту? Как умудрился попасться под руку духам? Кретины, идиоты чёртовы не могли нормальную жертву принести, чтоб их…

— Чтоб вас всех! — рыкнула я.

По комнате прошёлся ветерок — духи испуганно метнулись к двери.

— Стоять! Найдите его!

Стоять-то они стояли. А вот находить… Сколько я не приказывала, сколько не кричала — лететь за церковником они не собирались. Когда же я удосужилась начертить схему и узнать, в чём дело, выяснилось, что они его не видят и не чуют. Забавно, учитывая, что лично я чувствовала его присутствие в моём замке очень отчётливо.

Ну что мне, самой тащиться его искать? Из замка он выйти не может — моя защита не пустит. Или оставить его здесь и вообще забыть про его существование? Ну нет! Жить с монахом под боком? Лучше уж со змеёй или тарантулом.

И я поплелась сама. Господи, такой беспомощной я давно себя не чувствовала. Ведь уже год как передвигалась только из спальни в кабинет и обратно. А тут — по всему замку, да по лестницам, да заглянуть во все щели…

Я выдохлась окончательно, когда заметила краем глаза сияние. Обернулась.

Монах, вооружившись мечом, блестящим похлеще молнии, медленно обходил меня по кругу.

Я заслонила глаза рукой и прохрипела:

— Брось это! Немедленно!

Он ухмыльнулся и вскинул руку. Я вовремя отвернулась — вспышка была ужасной. Но её золотой свет столкнулся с последним уровнем моей защиты и вреда мне не принёс. Разве что напугал.

— Прекрати! — простонала я.

Монах рассмеялся и бросился ко мне.

Голова закружилась. Я ударилась о стену, чувствуя приближение очередного приступа. Чёрт бы побрал этих святош с их игрушками!

По комнате засвистел ветер — мои духи, наконец, опомнились и всем скопом бросились к священнику. Последнее, что я видела — ещё одну золотую вспышку.

И уж совсем я не ожидала, что, когда очнусь, святоша будет ещё жив.

— Тебе стоит получше обращаться со своим телом, злобный дух, — сообщил голос откуда-то слева.

Я с трудом приподнялась на локтях.

Монах, с ног до головы облепленный духами (и немало этим, похоже, не смущённый), стоял у окна и спокойно наблюдал за мной.

— Злобный дух? — непослушными губами пробормотала я.

Юноша кивнул. Склонил голову набок — тёмные кудри упали на левое плечо — и бросил на меня в ответ внимательный взгляд.

— Ну и что теперь?

Я помотала головой и сделала неубедительную попытку встать.

— А теперь…я…принесу…тебя…в…жертву…как…собиралась, — каждое слово давалось с трудом. Да что со мной такое?!

— Не сможешь, — убеждённо сообщил монах. — Сил не хватит.

Я попробовала усмехнуться, но в итоге закашлялась.

— У меня?.. Сил?

— Ты когда последний раз кормил своё тело, дух? — хмыкнул монах.

Дух?

— Меня…зовут… Алисия, — прохрипела я.

Губы монаха скривились.

— Ну, Алисия, тогда будь хорошей девочкой, поухаживай за мной, коль я твой гость, и ты не собираешься меня отпускать.

— Да… пошёл… ты!

Голова жутко раскалывалась, но я отлично поняла, чего этот святоша добивается. Он решил, что я рано или поздно отправлю духов выполнять какой-нибудь приказ, и он будет свободен. Как бы не так!

Чертыхаясь, я вызвала новых. Лицо святоши вытянулось, когда я приказала: то ли он не ожидал, что я его послушаюсь, то ли удивился, что я смогла ещё кого-то призвать.

А монах подкинул мне хорошую идею. Принести его в жертву я не могла — священная магия сводила на нет всё жертвоприношение. Получилось бы обычное убийство, не более того. Но если хорошенько его подготовить, посадить на специальную диету, заставить провести время со мной, а, главное, взаперти… Я смогу вытянуть его магию и забрать его кровь — очень нужный компонент для многих защитных зелий. Кровь монаха, да ещё и знающего магию — сильная вещь.

Духи притащили меня и клирика в мою спальню, где я обычно ела (когда вспоминала об этом). Священник удивлённо оглядывался, духи скоренько собирали стол.

Я скорчилась в кресле и хотела только одного — выть от головной боли. Но, заметив краем глаза, что монах в знакомом жесте поднимает руку, тихо предупредила:

— Лучше не делай… так… больше. Убью… ты и вздохнуть… не успеешь…

Смерив меня настороженным взглядом, юноша послушно уронил руку — чтобы попытаться швырнуть в меня освящённый кинжал.

Духи снова навалилась на монаха скопом. Я вскрикнула. Кинжал вонзился в подлокотник и осыпался ржавой трухой. Вся еда на столе мгновенно стухла.

Я проковыляла к креслу, где застыл монах и вздохнула:

— Я же… предупреждала…

Есть прекрасное заклинание, лишающее клириков силы. Не навсегда, но всё равно, согласитесь, нужная вещь.

Когда я очнулась в следующий раз, юноша, пытался взяться за рукоять меча, но, словно обжигаясь, каждый раз отдёргивал руку.

— Дух, что ты со мной сделал?!

— Сделала, — прошептала я. — Не пытайся. Ты… не сможешь… меня… убить. Более того, если… я вдруг… умру, умрёшь… и ты.

Монах смерил меня растерянным взглядом и вдруг протянул руку. Я изумлённо уставилась на неё.

— Правильно я понял, в моих интересах сделать так, чтобы ты пока жил?

Я поморщилась от головной боли.

— Наверное.

— Ну ты и дрянь, — вздохнул монах, дёргая меня за руку. — Это не может быть навсегда.

— Тебе… хватит, — голова закружилась, и я, вместо того чтобы встать ровно, рухнула, упав клирику на колени. Кажется, целую минуту ничего не происходило, потом меня неожиданно бережно опустили в свободное кресло.

— Ты удивительно безмозглый дух, — с чувством сообщил монах. — Твои слуги принесут нам сегодня поесть? Кормить тебя этим явно невозможно.

Я посмотрела на тухлую еду.

— Кормить…меня?

— Ну конечно, — хмыкнул монах. — Чтобы тебя убить, я должен освободиться от твоего проклятья. Ты сейчас точно никого расколдовать не сможешь, дух, твоё тело слишком слабо. Поэтому давай, приходи в себя, а потом мы ещё потолкуем.

Я хлопала глазами, ровным счётом не понимая, о чём он говорит.

А духи тем временем унесли испорченную еду и заново накрыли стол.

Голова кружилась адски и всё, что я помню: как бездумно открывала рот, когда клирик, морщась и глумливо улыбаясь, подносил очередную ложку, кажется, пюре, и бормотал:

— Давай, девочка. Это за маму… это за папу…

А после зачем-то направился в мой кабинет. Конечно же, не смог выйти из спальни. Поморщился:

— У тебя есть сонное зелье, дух?

Я обессиленно кивнула.

— Тогда прикажи принести.

Я машинально махнула рукой и только потом спросила:

— Зачем?

— Твоему телу, дух, надо выспаться, — отозвался монах, снова осматривая спальню. — По меньшей мере.

— Прекрати… называть… меня… духом, — шепнула я.

Мне под нос сунули бокал с зельем.

— Почему? Ты дух, занявший это несчастное, истощённое тело. Бедная девочка, эта Алисия, — произнёс где-то рядом монах.

— Алисия… это…я, — шепнула я, проваливаясь в чёрную-чёрную бездну сна.

Ответил мне что-то монах или нет — я уже не разобрала.

Мне снился Максимилиан. Он вернулся в Утёс, мой отец не казнил его. Да, Максимилиан вернулся, чтобы забрать меня. Я уехала в его страну, к сказочным садам и водопадом. Мы выросли вместе, и на празднике моего совершеннолетия Макс сделал мне предложение руки и сердца. У отца к тому времени давно родился наследник, мой брат, и я вольна была выйти замуж за Максимилиана, тем более что его отец и мой стали союзниками. Нам устроили чудесную свадьбу — в долине водопадов, под звёздным небом и сияющей луной. В конце празднества Максимилиан надел мне на палец кольцо и наклонился поцеловать. Я, улыбаясь, закрыла глаза и протянула к нему руки… Но поймала только пустоту. Удивлённая, я открыла глаза… и задохнулась от ужаса. Повсюду вокруг меня лежали трупы. И Максимилиан смотрел на меня пустыми глазницами мертвеца…

Я проснулась, крича его имя и обливаясь слезами.

В малюсенькое окошко-щель проникал неяркий утренний свет. Юноша-монах сидел у раззявленной пасти камина и смотрел на меня расширенными от удивления, а может, и ужаса глазами.

Я ответила ему сердитым взглядом.

— Почему ты ещё не сдох?

Он усмехнулся.

— И тебе с добрым утром. Странно, мне казалось, одержимым не снятся кошмары. Или у тебя слишком тесная связь с телом, дух?

Я села на кровати и потёрла глаза, заодно и стирая слёзы.

— Почему ты всё время называешь меня духом? У меня есть имя. Алисия.

— Это имя девочки, чьё тело ты используешь. У тебя нет имени, дух, — убеждённо сообщил монах и подул на скрещенные пальцы. Из его рта вырвалось облачко пара.

Я плотнее закуталась в одеяло.

— Я не дух. Я…

Чудовище, ведьма, убийца…

— Ты одержимая, — отозвался монах. — Дух, занявший чужое тело. Ты должен быть изгнан обратно в ад.

Я нахмурилась.

— Мечом? А как же тело?

— Тело ничто без души, — монах принялся растирать руки. — А душа бедной девочки на Небесах.

Я не выдержала и хрипло засмеялась.

— Ты что, правда, веришь в этот бред?

Монах промолчал, лишь сильнее стал растирать руки.

Я поёжилась и выдохнула вместе с облачком пара:

— Здесь так холодно… Почему?

— Потому что твои слуги не додумались принести дрова для огня, — ответил монах.

Я махнула рукой, отдавая приказ, и, оглядывая клирика с головы до ног, тихо произнесла:

— Ты замёрз.

Он промолчал, и я кинула ему одно из моих одеял.

Юноша поймал его. Перевёл удивлённый взгляд на меня и вскинул брови.

— Должен признать, ты очень странный дух.

— А ты странный клирик, — пожала плечами я.

Юноша поморщился.

— Клирик? Не называй меня так.

— Почему? — фыркнула я. — Ты же называешь меня духом.

Монах усмехнулся и стал наблюдать, как сами собой складываются дрова в камине и из маленькой яркой искорки вырастает лепесток огня…

Я тоже потянулась поближе к теплу — выбралась из кокона одеял, шагнула к камину…

Юноша поморщился, когда я оказалась рядом.

— Знаешь… Тебе, правда, не мешало бы помыться.

Я замерла. И мне, которой больше года, а, может, и двух было плевать на свой внешний вид, вдруг стало ужасно стыдно перед этим святошей.

Господи, как я, принцесса Алисия, могла так опуститься, что какой-то монах, сидя рядом со мной, морщит нос от моего вида… и… запаха?!

Ужас.

Монах снова вскинул брови, когда я, отдав приказ духам, попыталась встать. Неожиданно подал мне руку, помог. И медленно повёл к двери.

— У тебя манеры, как у рыцаря, — борясь с головокружением, выдохнула я.

— К твоему сведению, дух, я рыцарь, — прошипел монах и локоть, за который я держалась, дрогнул.

— Серьёзно? — хихикнула я — звук очень странный получился, больше на кашель похожий. — Ты же монах.

— Одно другому не мешает, — отозвался он. — Я рыцарь ордена Святого Креста. Хотя тебе это, дух, знать необязательно.

— Надоел ты с этим «духом», — простонала я и выпустила его локоть. — Я прикажу подать завтрак в столовую… тут где-то же должна быть столовая.

Монах поджал губы, пряча улыбку.

— Я её здесь не видел.

Я моргнула и тихо пробурчала под нос:

— До чего неуютный замок!

Юноша хмыкнул.

— О да. Особенно кости моих братьев на воротах. Весьма неуютно.

Я медленно выдохнула:

— Пошёл вон, — и махнула духам. Они моментально утащили монаха обратно в спальню. Впрочем, он не сопротивлялся.

А я приказала набрать мне ванну. Хотя для начала её, похоже, требовалось откуда-то (да хоть из ближайшего города) принести.

Всё время было очень холодно. Дикий, жуткий мороз — как я раньше его не замечала? И очень мерзкий свист сквозняков — от него мурашки ползли по телу.

Как я могу жить в этом ужасном здании?

Никакого удовольствия от принятия ванны я не получила, хотя раньше мне это очень нравилось. Пусть мои слуги и постарались — масла, минеральная вода, плавающие цветы… Но ощущение было такое, будто я моюсь на вершине горы у всех на виду — ванна стояла посредине громадного сумрачного зала и духи (или сквозняки?) со свистом проносились мимо, заставляя нырять в тёплую воду чуть не с головой в поисках тепла.

Но пахнуть я стала точно лучше. И волосы не мешало бы прибрать… мои длинные золотые волосы…

Духи принесли очередное глухое платье. Я заставила их найти другое, цветное. У меня уже в глазах всё плыло от чёрного и серого цвета. Какое убожество, да и чёрный мне ведь совсем не идёт…

Как я могла так опуститься?!

Когда я вошла в спальню, на ходу заплетая косу, монах (рыцарь? ха, так я и поверила!) сидел у горящего камина, задумчиво глядя в огонь. Моё появление его нисколько не побеспокоило — клирик даже головы не повернул.

Я поджала губы и села на кровать, ёжась от холода. Даже в спальне сквозняки завывали как на заснеженной поляне зимней ночью.

— Прикажешь подать завтрак? — буднично спросил монах.

Я нахмурилась, но махнула рукой. А клирик, не удостоив меня и взглядом, завороженно смотрел на танцующие лепестки огня.

А я смотрела на него. Его молодость кидалась в глаза и раньше. Но на то, как мягко тёмные мелкие кудри спадают на плечи, я внимания не обратила. На острые, резкие черты — тоже. Странно, на женском лице это было бы очень некрасиво, грубо даже. У этого же святоши всё складывалось очень гармонично — правильный нос, губы, тёмные глаза. Неудивительно, что он не девственник — девушки, должно быть, поклоняются этому чарующему взгляду так же, как этот клирик своему богу. Хотя он монах… должен, наверное, соблюдать целибат? Как у них это называется… воздержание? Интере-е-есно, неужели не нашлось ни одной, что запала бы этому святоше в душу… кроме Богоматери, конечно?

— Намного лучше, — пробормотал монах.

Я вздрогнула.

— Что?

— Запах, — точёные губы клирика дёрнулись, складываясь в кривую усмешку. — Сандал, кажется?

Я промолчала, и клирик наконец-то обернулся. Кажется, он собирался что-то сказать: уже и рот открыть успел. И так и остался с открытым ртом.

Я терпела его взгляд целую минуту. Потом не выдержала:

— В чём дело?

Клирик моргнул. Выражение ироничного равнодушия сменилось глубоким изумлением, словно у меня вдруг отросли крылья, а к затылку приклеился нимб.

Я отвела взгляд. Увидела спешащих духов с завтраком. Указала им на стоящий у окна (если эта бойница заслуживает такого громкого названия) стол. Снова повернулась к монаху. И содрогнулась. В его взгляде сиял тот же огонёк, что и у принца Алого Водопада Армэля когда-то. И, чуть позже (и слабее) у Рауля.

— Прекрати!

— Что? — монах тоже вздрогнул. Снова моргнул и принялся тереть глаза, точно только что проснулся. — Что…

— Этот взгляд, — отозвалась я хмуро. — Не смотри на меня так больше.

— Как? — бросил монах. Фальшиво насквозь — он весь выглядел так, будто цеплялся за сползающую маску равнодушия, но не как не мог прицепить её обратно на место.

Я велела духам подвинуть стол к кровати, закуталась в одеяло и не выдержала, схватила с предложенного слугами блюда пирожное.

— Не знаю. Так. Можешь на меня вообще не смотреть.

Монах хмыкнул и очень по-светски манерно налил в маленькую кружечку чай. А потом, наклонившись (и старательно пряча румянец), зачем-то сказал:

— Ну да. Обычно духи не любят, когда на них смотрят.

Серьёзно? Вот бы спросить об этом моих слуг. Думаю, им всё равно.

На меня напало сентиментальное настроение. Наверное, это из-за того, что я долго ни с кем не разговаривала. И я — чего ради? — стала вдаваться в подробности:

— Не знаю насчёт духов, но мне просто не нравится… знаешь, на меня так однажды смотрел один принц в замке с водопадами. Он был братом моего друга…

Под конец истории монах глядел на меня, не отрываясь, с каким-то странным (но уже неопасным) выражением. Наверное, это и называется «праведный гнев».

— И он посмел к тебе прикоснуться?! — выдохнул клирик. Хотя я вообще-то и так рассказала, как именно Армэль посмел ко мне…хм… прикоснуться. — Нет… Это не может быть правдой. Ты лжёшь, злобный дух. Я тебе не верю!

Я отправила в рот последнее пирожное. И благодушно огрызнулась:

— Да плевала я, веришь ты мне или нет. Я просто объяснила.

Монах молча отвернулся и снова принялся смотреть в огонь. Я приказала духам прибраться, а сама растянулась на кровати, переводя взгляд то на монаха, то на пламя. И то и другое было очень даже симпатично.

— Как тебя зовут?

— Ты собиралась принести меня в жертву. Зачем тебе моё имя? — откликнулся клирик.

Я усмехнулась.

— И правда.

Странно, но вид юноши у камина действовал удивительно успокаивающе. Я почти попросила клирика пересесть чуточку правее… для красоты картины. Или левее — поближе ко мне. Наверное, мне бы понравилось спать, держась за его руку — как когда-то с Максимилианом. Хоть монах мне и враг, но…

Ну и что? Весь мир мне враг. Что теперь, за руку не держаться?

Но я заснула раньше, чем попросила. И напоследок услышала:

— Александр. Меня зовут Александр.

И странно, но я впервые за долгое-долгое время не видела кошмаров. И ещё было так тепло… Мне снилось что-то, конечно. Совершенно точно я видела Максимилиана: он, как и всегда лежал рядом, на моей кровати. Но ближе, чем обычно. И ещё именно его тепло, его дыхание, его резковатый, но приятный запах дарили покой, сонный, сладкий покой. Не хотелось двигаться, а уж тем более вставать. У меня же здесь вечная ночь, так почему бы не поспать… В тепле…

Я вскрикнула, сообразив, что всё это не сон, а вместо Максимилиана на кровати лежит этот… монах. Спит… рядом со мной…

— Да как ты посмел?! — взвизгнула я, толкая его (для вящего пробуждения) к краю кровати.

Монах вскинулся спросонья и свалился на пол. Уставился на меня громадными от изумления глазами — будто это я его в постель к себе уложила.

— Д-д-да к-к-какой из тебя р-р-рыцарь! — проблеяла я, заворачиваясь в одеяло, только сейчас заметив, что огонь в камине погас. — Как ты…!

— Прости, — хриплым ото сна голосом отозвался монах, отползая подальше от кровати. И правильно, а то мало ли — я ещё подушками швыряться начну. — Я не думал, что засну. Просто было очень холодно…

Я тебе что, грелка, твою… божью матерь?!

И на жалость ведь давит.

Я поджала губы и вслух велела духам поддерживать огонь в камине постоянно.

Избегая моего взгляда, монах уселся поближе к огню и выдавил:

— Спасибо.

Какие слова знаем, а!

Я швырнула ему одеяло.

— Не смей. Даже приближаться ко мне смей, святоша.

И улеглась снова.

— Нужна ты мне, — буркнул монах, укутавшись в одеяло.

Я хмыкнула и отвернулась.

Но сон больше не был таким тёплым.

Я отметила это — а также и то, в присутствии монаха чувствовала себя на удивление спокойно. Как никогда не бывало, если я оставалась наедине с духами, вообще-то моими верными слугами, а уж никак не врагами.

Жажда жизни потихоньку ко мне возвращалась.

Наверное, это потому, что со мной рядом снова кто-то был. Пусть и против воли. И даже когда я переселила монаха в другую комнату (ну не будет же он вечно спать в моей спальне!), странное чувство покоя не уходило. Я вновь взялась за свитки — с утроенной силой. И удивительное дело — чёрная магия почему-то перестала казаться привлекательной. И мысль взять кровь у святоши вызывала скорее оторопь, чем радостное предвкушение.

Вот почему, а?

А монах… думаете, он безвылазно сидел у себя в комнате? Щас! Облазил весь мой замок (в который уже раз, интересно?) и взял за обыкновение ужинать вместе со мной. То есть я обычно читала свиток и кусала очередное пирожное, а этот чудик делал всё, чтобы меня отвлечь. Ему, видите ли, было скучно. Молился бы себе — я бы ему даже иконостас нарядила (или что там у них?). Но нет, глубинный смысл был именно достать меня. И посильнее, посильнее.

— О, да ты и ромульский знаешь? Что, и переводишь без словаря? Ты смотри, а ещё уверяешь, дух, что ты девчонка восемнадцати лет… Врёшь и не краснеешь. О, восьмой уровень уже вызываешь? А демона пробовал? А, значит, ты дух девятого уровня. Ибо иначе уже попробовал.

Бесил меня его «дух». У-у-у!

А однажды я застала его за просмотром моих свитков. Сам монах ромульский, видимо, знал в совершенстве, ибо словаря у меня в замке не было. А клирик читал и довольно бегло.

— Там нет свитка с формулой моей защиты, — просто сказала я, когда он всё-таки обратил на меня внимание.

Клирик криво усмехнулся и заметил:

— Жаль.

С тех пор свитки я стала прятать. И отправила следить за монахом духов. На всякий случай.

А хуже всего: я понятия не имела, когда перестанет работать заклинание, которым я прокляла святошу. Я наложила его в первый раз и, хоть и знала теоретически, что срок действия зависит от силы клирика, но вот как раз о его силе у меня сведений и не было.

Уверена, монах это осознавал. И мы оба понимали, что он «попытается освободить» моё бренное тело при первом же удобном случае.

И так прошёл месяц. Дни я не считала, но где-то тридцать их пролетело.

И тут наконец-то оживились святоши.

Однажды я проснулась под тихий визг — знаете, тихонечко так, словно по стеклу когтём проводят. Режет, хоть уши затыкай.

Звук доносился снаружи, и я бросилась к единственному более-менее широкому окну на этаже — круглому, под самой крышей. Предвкушала зрелище.

И зрелище меня не разочаровало.

Клирики дружно штурмовали мою защиту. Красиво так — у меня аж в глазах зарябило. Тут тебе и кресты, и лепестки роз, и… что там ещё в святом арсенале? Ну, лапочки же.

Я наслаждалась какое-то время, а потом решила, что хорошего понемножку и поманила духов.

Хм, что бы такое этим святошам сделать… Я уже основательно пришла в себя, чтобы не отмахиваться от монахов, как от надоедливых мух, а основательно им насолить. Как бы только поинтереснее… Ага.

Духи носились вокруг ветерками, заставляя волосы и полы платья трепетать — всё как я люблю.

Улыбаясь, я открыла рот… И ахнуть не успела, как меня схватили за плечи, грубо развернули и грубо впечатали в стену.

Мгновение мы с клириком смотрели друг на друга… Потом я опомнилась и позвала духов, но сказать ничего уже не успела — монах, прижав к стене, закрыл мне рот поцелуем.

Нет, а… А как же обет воздержания?!

Поцелуй был никакой, если честно. Понимаю, сложно целоваться, когда ты в процессе колдуешь. Не знаю, что он там творил — знаки какие-то посылал, наверное. Но, когда я, наконец, смогла повернуться, клириков с той стороны и след простыл.

Первое, что я сделала — влепила наглецу пощёчину. Он почему-то этого не ожидал — даже увернуться не успел.

И прошипела:

— Я говор-р-рила, не с-с-смей ко мне приближатьс-с-ся?!

Монах спокойно потёр щёку, и не, глядя на меня, направился к выходу.

Наглец!

— И целоваться ты не умеешь! — всё, что пришло мне на тот момент в голову.

Уже у двери клирик обернулся — я увидела его кривую усмешку.

— Ты тоже.

Я три дня с ним потом не разговаривала, что святошу абсолютно не смутило — он отлично беседовал сам с собой. Нет, в смысле со мной, но за меня же и отвечал. Удивительно, но это злило ещё больше его «духа».

А спустя где-то неделю, когда я, отдыхая, стояла, любуясь пейзажем за окном (точнее, его отсутствием), предложил выйти, наконец, где-нибудь погулять. Вот, знаю ли я, какой отличный зимний сад есть в соседнем городе?

Вроде как я дура и не поняла, что если соблазнюсь садом, окажусь без защиты. Я огрызнулась, но, признаться, заскучала — там снаружи была зима, и красиво сверкало солнце на льду и сугробах. Но не было никакой возможности увидеть это хотя бы из окон замка — снег на моей проклятой земле просто не лежал. Таял моментально, а вода испарялась. Голый камень, да. Только что не раскалённый, как, наверное, в аду.

Спустя месяц спокойной жизни я расслабилась и перестала ждать опасности по крайней мере с тыла. А зря.

В ночь на смену года, когда по всей стране устраивали вечеринки и карнавалы, монах очень грамотно, надо сказать, попытался меня «освободить».

Вернувшись из кабинета в спальню я, ничтоже сумнящеся, как обычно подошла к кровати… и оказалась заперта в пентаграмме. Несильной такой пентаграмме, всего-то на сутки. Я даже значения сначала не придала. Засмеялась только:

— Что, святоша, решился, наконец. Мечом или крестом?

— Креста тебе много будет, дух, — заявил монах, вскидывая руку. Она мгновенно засияла, и мне пришлось отвести глаза.

— Дурак, — я не выдержала, отвернулась. — Подождал бы немного, я бы тебя отпустила, — да, я врала. И что? — А теперь просто убью.

Святоша молча ухмыльнулся, а я, краем глаза пытаясь за ним наблюдать, заметила, что он на меня почему-то не смотрит.

— Ну как хочешь. Давай, экзорцист, начинай.

Я устроилась поудобнее. Дальнейшее можно было рассчитать, как по нотам. Сейчас он «начнёт», я упаду в обморок, проснусь, а вместо святоши рядом — труп. Как-то даже скучно. И грустно почему-то.

И какая-то ма-а-аленькая часть меня совсем не хотела, чтобы святоша умирал.

Пентаграмма засияла — ярко до рези. Я вскрикнула, прижала кулаки к глазам и поняла, что вот-вот потеряю сознание.

Тишину прервал громкий, поставленный голос монаха, заставивший почему-то содрогнуться.

Меня в очередной раз скрутило, когда из центра схемы полезли уже знакомые цепи-змеи. Я прижала руки к лицу и закричала.

Вот на этом лично для меня ритуал и закончился, потому что сознание я всё-таки потеряла.

А пробуждение было очень…гм… весёлым.

Меня трясли за плечо. Сильно, я даже пару раз головой о пол ударилась.

— Дух! — вопил очень даже живой монах. — Как ты это сделал?!

Я отмахнулась и со стоном улеглась на пол. Оставь меня, призрак, устала я…

— Дух! Отвечай!

Вот. Если я не отвечу, он не успокоится.

Я открыла глаза. И тут же, ахнув, вскочила на ноги.

Моя спальня заросла. Серьёзно, плющом, виноградом и розой. Крупные тёмные грозди свешивались с потолка (и не смотри, что сейчас зима), а стыдливо выглядывающая из-за веток роза одуряюще пахла.

Очень романтично. Прямо пастораль.

— Это чего такое? — выдавила я. — Это как так получилось?

— Ты не знаешь?! — монах кинулся ко мне, но запутался в виноградной лозе и чуть не упал. — Это же ты сделала!

— Я?!

Минуту мы пялились друг на друга с совершенно одинаковым удивлением.

Монах отвёл взгляд первым. Дрожащими пальцами коснулся виноградной грозди. И выдохнул, качая головой:

— Нет… Не может быть… Этого просто не может быть.

Ага. Полностью с тобой солидарна, святоша.

Я отломила гроздь и совершенно машинально сунула в рот пару ягод.

Сладкие.

Остальная гроздь упала на пол, когда я разглядела, что случилось с моими запястьями.

На нежной, прозрачной коже горели какие-то символы и, что совсем плохо, я не знала их значения.

Да плевать со значением, откуда?!

Я всё ещё трясла руками, когда монах рядом странным, надломленным голосом позвал:

— Алисия.

Я покосилась на него.

Бледный, как мертвец, клирик смотрел на меня во все глаза.

— Так ты… и правда… человек?..

— Дошло! — буркнула я. — Лучше поздно, чем никогда.

У монаха подкосились ноги, и он упал на колени. И дрожащими пальцами осенил меня крестом, повторяя:

— Я не знал… я не знал!

Я отступила от него на всякий случай.

— Чудно. Теперь знаешь, — и с чувством выпалила. — А со спальней-то мне что теперь делать?!

Конечно, монах не знал. Его, кажется, больше волновало, насколько я человек.

Пришлось мне сменить комнату: как убрать это цветущее и благоухающее безобразие, я понятия не имела. Зато у меня появился свой сад. Небольшой, но зато какой… необычный. И странный. Виноград не растёт из ниоткуда, как и роза, и вьюн. Должна быть почва, должна быть… подпитка.

Первое время, разглядывая символы на запястье, я боялась, что сад качает из меня силу. Тем более что сначала я просто валилась с ног от усталости. Но после приступа со мной и раньше такое бывало. И быстро проходило, как прошло и сейчас.

Так что же это тогда?

Ответов не было нигде, а это злило. И не только это. Мой монах… Я уже серьёзно подумывала вызвать духов и отправить святошу туда, откуда его принесли. Достал. Если раньше он меня обзывал «духом» и всячески выказывал неприязнь, то теперь суетливо извинялся и смотрел с подозрением. Странный тип.

Теперь между нами была этакая… неловкость. Мой святоша, кажется, не понимал, как себя со мной держать.

— Алисия… так то, что ты… вы… ты рассказывала…раньше…про себя… правда? — спросил он в первый же вечер.

Моё имя звучало непривычно, когда он его произносил. Как-то… неправильно, будто не меня зовут. Не знаю, почему.

— А ты решил, я тебе лгу? — буркнула я, под задумчивым взглядом монаха расправляясь с тортом. — Что?

— Зачем ты тогда… убивала?

Я нахмурилась.

— Кого? Армэля, принца? По-твоему, надо было по головке погладить? Он меня изнасиловать хотел.

— Ты могла бы…, - юноша запнулся. — Ну хорошо. А короля, твоего отца? И других людей… моих братьев? Селян? За что?

— Много будешь знать, — начала я. И некстати поперхнулась тортом. — А, ладно. Отец решил отдать меня вашим. Твоим… братьям. Я не хотела… Я тогда…

Монах смотрел внимательно, а я постоянно теряла слова под его взглядом.

— Ты не понимаешь. Никто из вас не понимает. Я никогда не была человеком. Меня всегда… всегда считали одержимой, проклятой, кем угодно, но не человеком. Запирали под замок, подальше, лишь бы глаза не мозолила. Вот я и… не знаю… Вот я и стала такой, какой вы меня хотите видеть!

Какое-то время после моего вскрика царила тишина.

Потом монах тихо произнёс:

— То есть ты отняла десятки жизней только потому, что… обиделась на людей?

— Я лишь стала такой, какой вы меня хотите видеть, — повторила я.

Монах смотрел на меня. В его взгляде читались одновременно жалость и осуждение.

И впервые за долгое-долгое время мне вдруг неизвестно почему стало стыдно.

— Откровенность за откровенность, монах, — объявила я на следующий вечер. — Ты тоже хотел меня убить. Тебя это не смущает?

— Не называй меня так, — устало попросил святоша. — Я не монах. Я рыцарь, я принадлежу к ордену. Но я не монах. И меня зовут Александр.

— Александр, — протянула я, пробуя, как звучит имя.

Хм, а мне нравится.

Арман обязательно сократил бы его до Алекса. Или Ксандра. Или Алека.

— Итак, ты хотел меня убить, — напомнила я.

Мы сидели в «саду», я срывала виноград, услужливо тянущийся к рукам. Сладкий.

— Не убить, — поморщился мо… Александр. — Освободить. Я не знал, что ты… человек.

Я усмехнулась.

— Замкнутый круг, да? Вы считаете меня кем угодно, только не мной, вы меня преследуете, а я вас убиваю. И это никогда не кончится.

— Неправда! — Александр теребил розу, срывая лепестки, добрался до шипов и скривился. — Неправда. Если ты не будешь такой… как сейчас. Если ты сможешь сделать это, — он обвёл взглядом мою бывшую спальню, — ещё раз, никто тебя больше не тронет. Если ты больше не будешь отнимать жизнь.

Я не выдержала, рассмеялась ему в лицо.

— О да. Сейчас я выхожу из замка, попадаю в лапы к твоим братьям… Да они не дадут мне даже веточку вырастить, — ага, учитывая, что я до сих пор понятия не имею, как это у меня получилось.

— Нет, если мы выйдем вместе, — возразил юноша.

Я улыбнулась.

— Александр… мы с вами разные. Ты и я. Я и твои… братья. Как день и ночь. Ваша вера застит вам глаза, не даёт увидеть во мне человека. Кто я такая, чтобы бороться с вашими убеждениями? У меня есть свои. Если бы вы просто оставили меня в покое!

— А ты бы потихоньку уничтожила весь мир, — отозвался юноша.

Я вздрогнула.

Как он узнал, что я об этом думала. Не всерьёз, но…

Не всерьёз?

— Вера не может застить глаза, — печально произнёс Александр. — Она их открывает. Посмотри на себя, Алисия. Ты боишься. Ты одинока, ты в клетке, но это ты себя в неё загнала. Ты жалуешься, что с тобой плохо обращались? Девочка, ты принцесса, ты всегда прекрасно жила, ты не знала… бедности, например. Ты хоть представляешь, каково приходится беднякам, юным попрошайкам на паперти? Ты видишь только себя, жалеешь только себя. И лжёшь сама себе, что печально.

— Угу, — я отбросила виноград. — Давайте, убейте меня за это.

— Никто бы тебя не убил, — вздохнул Александр. — Мы бы обязательно поняли, кто ты. Тебе бы только на пользу пошла жизнь в монастыре, очищение… Мы бы смогли тебе помочь.

— Ага. Запрёте в монастыре. Ещё лучше, — хихикнула я. — Чудно. Мечта моей жизни.

— А это? — юноша обвёл руками комнату. — Мечта твоей жизни?

Я прикусила губу. И выдавила:

— Всё равно я вас всех ненавижу. Вы убьёте меня, дай вам только шанс. Ты и сейчас ищешь повод, чтобы меня убить, святоша. Прекрасно, узнал, что я человек — ничего, через минуту объявишь ведьмой. Только способ «очищения» изменится.

— По вере вашей да будет вам, — процитировал юноша, опустив взгляд и скрестив пальцы — поза до боли напомнившая молитвенную.

Я фыркнула и ушла заниматься свитками.

Конечно, я ни на мгновение этому святоше не поверила. Это не его грызли цепи-змеи, не о нём травили байки по всей стране и за её пределами, и не его родной отец отправил на смерть. И вообще, с чего он взял, что может меня понять? Как он вообще посмел так думать?! Он, святоша, со своим сверкающим мечом — меня? «Почему ты убива-а-аешь?» Да я бы всё на свете отдала за возможность родиться, как все, чтобы отец и мать были живы, счастливы, и…

Свиток полетел на стол. Я с силой тряхнула связку кисточек, нашла более-менее чистую и принялась вырисовывать пентаграмму.

И я бы сейчас была замужем за каким-нибудь принцем-лордиком, строила глазки его вассалам и ругалась с фрейлинами. Просто передел моих мечтаний. Уж лучше как есть…

Затейливые значки-символы вспыхнули, пентаграмма потекла, превращаясь в сплошной свет — ярко-алый, волнующий, волшебный…

Лучше?! Я чуть не убила единственного друга и не потому, что плохо старалась! Я безвылазно «живу» в мрачном замке, меня окружают духи, с которыми, естественно, не поговоришь. И я вынуждена беседовать с каким-то монахом, лишь бы скрасить одиночество.

Вот уж правда — предел мечтаний!

Я прикусила губу, сосредоточилась… И только в последний момент сообразила, что перепутала свитки и вместо призыва творю бог знает что — чуть ли не портал на ту сторону, или, как святоши предпочитают говорить — ад.

Торопливые мазки кистью, чтобы хоть защиту поставить, если уж зачеркнуть этот волшебный бред не получается, не помогли. Я упала на колени, а потом и вовсе стукнулась лбом о пол. И, задыхаясь, успела заметить, как из алого портала на свет рвётся нечто громадное, гротескно-уродливое. И, одновременно, яркий свет меча святоши вздымается, слепя глаза, ужасая…

Возмущённое, причудливо смешанное со страхом: «Ты сдурела?» было первым, что я услышала, когда очнулась. В воздухе снова разносился аромат роз и, кажется, яблок. Да, прелых яблок.

— Весьма оригинальный способ выразить свой протест, принцесса — вызвать демона. Благодари Бога — или в кого ты там веришь, — что я оказался рядом.

Я открыла глаза, осмотрела свой зацветший и плодоносящий яблоками (почему яблоками?!) кабинет и с удовольствием потеряла сознание, успев прошептать:

— Да что б ты сдох! Совсем.

Реплики святоши дожидаться смысла не было. Наверняка очередное проклятье в мою сторону. Таких, как я им, наверное, Господь проклинать не запрещает…

Проснулась я, как ни странно, у себя в кровати, слабая, как котёнок, и с жутко саднящим горлом.

Рядом, прислонившись лбом к столбику балдахина, сидел Александр и вроде бы спал. Меня поразило, каким бледным он кажется в неверном утреннем свете.

— Свя-а-а-тоша, — хриплым голосом прокаркала я, устав на него любоваться.

Юноша вздрогнул, поднял голову. И выдохнул:

— Наконец-то.

Я попыталась закутаться в одеяло, но сил даже на это не хватило. Неожиданно помог Александр. Ещё и подушку подоткнул.

— Ты не приходила в себя неделю, — неизвестно зачем сообщил он.

Я хмыкнула:

— И ты ещё здесь? Не сбежал к своим братьям?

— А по-твоему я должен был оставить тебя в таком состоянии?

Я вскинула брови. Ах, ну да, ну да. Сама мораль и благородство.

— Ну, спасибо.

— Пожалуйста, — буркнул он и поставил на столик рядом с кроватью дымящийся кубок. — Вот, выпей.

И направился к двери.

— Иди сюда.

Александр замер. Медленно обернулся.

— Что тебе?

— Ложись, — я взглядом указала на подушку рядом с собой. — Ты с ног валишься.

— Алисия, — медленно начал он.

— Давай. Ты же хочешь, — улыбнулась я, сама ничего не понимая.

Но когда он оказался рядом, и я смогла до него дотронуться, стало вдруг хорошо-хорошо. В три, нет, в десять раз уютней. И тёплое и живое рядом, под рукой. Сильное. А я же так устала…

— Алисия, — тихо произнёс Александр. — Ты сосёшь из меня жизнь. Ты знаешь?

Я придвинулась к нему почти вплотную. Потёрлась носом о его плечо.

— Пра-а-авда?

Он медленно повернулся. Мгновение я смотрела в его глубокие и тёмные сейчас, необычайно тёмные глаза и чувствовала нечто сродни радостного предвкушения и одновременно страха.

А потом он потянулся и, сжав мои плечи, впился в губы.

Когда-то, не так, в сущности, давно, он также целовал меня у окна, вжимая в стену. Хм, также? Да нет, тогда прижимались только губы. Сейчас всё было по-настоящему. И огонёк, тот опасный огонёк горел в нём ярко. А я, кажется, впервые в жизни его не боялась.

Жизнь. Да, наверное, так это называется. Я пила её, а он предлагал. Сам. Жизнь. Тепло. Свет. Я жаждала это. Жаждала почувствовать, всецело и полностью завладеть, я мечтала об этом… сама не понимая, я мечтала. О, как же сильно я этого хотела!

Первый поцелуй плавно перетёк во второй, третий… Я сбилась со счёта и тонула, задыхаясь от наслаждения. А потом, на мгновение отстранившись, смотря в его глаза, абсолютно безумные, выдохнула:

— И в кого же ты сейчас веришь, мой мальчик?

Он отпрянул. Огонёк взметнулся в последний раз… и погас.

Я ахнула, когда он сжал моё запястье.

— Какая же ты тварь! — прошипел он. — Красивая, испорченная девчонка.

Я смеялась, когда он, пошатываясь, медленно шёл прочь. Смеялась, когда дверь за ним закрылась.

Смеялась, пока не заснула.

Живое тянется к свету, так уж оно устроено. Я была жива, а святоша — вдруг? как так получилось? — стал светом. Он не был опасным, перестал почему-то. Заклинание, которым я его связала, больше не действовала, но я как-то знала, что он не причинит мне вреда. Нет, я не была так глупа, чтобы довериться ему, но он был живым — единственное, что я не могла получить магией.

Александр сказал, что я вытягиваю из него жизнь. Верю — на следующее утро я проснулась на удивление свежей и сильной. А вот монах был вялым и не желал со мной разговаривать. Я приставила к нему духов и скрепя сердце ушла заниматься свитками.

Наверное, примерно то же чувствуют суккубы, если они действительно существуют. Эти демоны, по слухам высасывающие жизнь из своих любовников, весьма и весьма жадны. И без подпитки их «ломает» — исчезает красота, энергия, сила.

В который раз переписывая перевод, я мечтала коснуться Александра хоть разок. Ещё. Прильнуть к свету, к теплу. Это совершенно не было похоже на любовное забытьё, которое я когда-то испытывала к Раулю. Может, лучше назвать это страстью? Меня не волновало, что сам монах при этом почувствует. Я хотела, и требовалось громадное волевое усилие, чтобы удержаться и не поддаться искушению.

Позже, через несколько дней, стало легче. Я по-прежнему жаждала этого надоедливого святошу, но уже не так всепоглощающе. Покопавшись в записях, я пришла к выводу, что потратив энергию на чудеса вроде бесполезных яблонь в моём кабинете, я бессознательно тянула её у единственного живого существа рядом.

Не любовь. Совсем. Но…

Кажется, всё понимая, святоша перестал выходить из своих комнат. Так мы и прятались — каждый по своим углам. До примечательного весеннего дня, когда моя защита вдруг лопнула.

Это снова было похоже на визг, но теперь практически человеческий, страшный. Не зная монахов, я могла бы подумать, что они принесли ради этого кого-нибудь в жертву.

Я спокойно вызвала духов. Не спеша, прошла к «смотровому окну» — единственному на этаже не напоминающему бойницу.

Как обычно, всё как обычно, ничего нового. Тут снова и вспышки яркого, ослепляющего света. Снова какие-то фигуры — опять наверняка кресты. Снова, снова, снова… Можно даже не смотреть, всё и так понятно.

Я обернулась, собираясь уйти. И тихо ахнула, когда в грудь по самую рукоять вошёл кинжал — наверняка серебряный и освещённый — ожгло, как огнём.

Духи, конечно, тут же ринулись на моего «обидчика», пока я, задыхаясь, падала на колени и, прислонившись к стене, шарила руками по полу в тщетной попытке найти хоть что-то пишущее — начертить пентаграмму, да хоть бы и просто руны. «Раз уж моя кровь пролилась, глупо её не использовать», — билась в голове мысль.

Потом в пределе видимости возник расплывчатый силуэт, развалившийся почему-то надвое, а потом и натрое.

Наверное, кто-то из святош пробился в замок. И сейчас этот кто-то, невыносимо сверкая, приближался ко мне.

— Будь ты проклят, — пожелала я, теряя сознание от боли.

Меч сверкнул прямо перед глазами — тоже с какими-то рунами. Ха, а ещё освящённый, а тоже с рунами…

Но удара не последовало.

Я не смогла удержаться — хрипло засмеялась, поняв, кто меня заслоняет от монаха… монахов?

По вере дано будет, да? Во что же ты, в конце концов, веришь, святоша? Что твои «братья» послушаются и резко переубедятся?

Ты дурак.

Я ожидала, что очнусь в каком-нибудь церковном каземате. А, да что там — я вообще не ожидала, что очнусь.

Но очнулась. И, конечно, рядом был труп — куда ж без этого. Правда, только один.

Александр лежал, глядя пустыми, стеклянными глазами в потолок — наверное, наблюдал Небо и прекрасных ангелов. Ни крови, ни раны видно не было — неужели его убили магией? Монахи убивают своих же магией?

В пору смеяться.

Я стиснула зубы и из последних сил подползла ближе. Стоящий рядом на коленях в молитвенной позе (заупокойную, что ли, читает?) святоша не шевельнулся. По его лицу катились слёзы. Лицемер.

Второй возвышался неподалёку и вроде бы тоже молился — губы быстро двигались. Но этот хотя бы не рыдал.

Я схватила Александра за руку — ещё тёплая. Как будто ещё живая.

Дурак, дурак, дурак! Я же говорила… Нужно выбирать, на какой ты стороне, святоша. На моей — смерть.

Из глаз сами собой хлынули слёзы. Со всей силы сжав ладонь Александра, я глухо, отчаянно застонала, заставив монахов вздрогнуть.

Ты мог достаться мне! Весь, полностью — я же хотела! Как ты посмел… У тебя не было права умирать! Смерть — это необратимо, это навсегда, так как ты мог?!

Что-то делали монахи, я вроде бы снова уловила невыносимое сияние их магии. Но мне было совершенно не до этого. Я разрывалась между обидой, ненавистью и яростью — странные чувства для провода на тот свет, да?

Потом опять был яркий свет, невыносимый настолько, что, казалось, выжигает мне глаза. Я очень бы хотела проваливаться в забытьё, но почему-то не могла.

Потому что это был мой свет. Моя рука, сжимающая ладонь юноши, сияла. Мой свет. Мой.

Осознание ошеломило.

Я задыхалась, и кричала, и билась, но не могла это остановить.

А потом Александр вздрогнул, закашлялся. Взгляд стал осмысленным, испуганно-изумлённым. Встретился с моим…

Я в последний раз вздохнула и отпустила его руку.