Проклятая советская власть и итоги реформ в России. Книга I. Россия императорская - Россия сталинская

1.1. Добрый образ царской России

Трудами иных деятелей культуры — среди пишущей братии в этом особенно преуспели Солоухин В.А. и Говорухин С.С. —в массовое сознание оказался успешно и надежно вбит образ царской России, прямо-таки как две капли воды похожей на сказочную страну Кокейн из саксонской мифологии. Край всеобщего благоденствия с молочными реками в кисельных берегах и жареными перепелами, порхающими над головой в ожидании, когда обитателю сказочного царства захочется перекусить [1]

Мифология эта обширна и многостороння. Распространению ее способствуют и распеваемые с ностальгическим придыханием романсы:

И стихи Виктора Пеленягрэ об упоительных российских вечерах, где свалены в кучу все атрибуты сладкой жизни — и хруст французской булки, и что-то там еще…

И печатные сетования на большевиков, разрушивших страну, где «все было»: и свежайшие омары на витринах Елисеева, и фиалки прямиком из Пармы, и розовая ветчина, и сыр со слезой…

Возражать трудно, все это и в самом деле было — и омары во льду, и воздушные пирожные, и юные гимназистки, и мягкие рессоры ландо… Вот только эта беспечная и сытая жизнь — с гимназистками и влюбленными в них юнкерами, с ветчиной на столе и хрустом французской булки — охватывала, прошу не забывать, не более пятнадцати процентов населения Российской империи. Остальные восемьдесят пять — это нищета. Вечно голодные крестьяне, которые почитали лакомством даже не французскую булку, а черный, без примесей, хлеб. Которые не жили, а мучительно выживали, от урожая до неурожая. И неважно, о славянах идет ли речь, или о жителях Средней Азии и Кавказа. Последним приходилось еще хуже — над ними, кроме царской администрации, сидели еще местные князьки с беками.

Но, увы, далеко не все, кто ностальгически вздыхает о «России, которую мы потеряли», задумывается всерьез, какое место занимали его предки в той потерянной России.

Давненько уж тому, во времена угара перестройки, мне пришлось крепко поспорить с местным активистом какой-то там демократической шараги, моим коллегой, полковником Советской Армии в отставке, башкиром по национальности. Когда логические аргументы были исчерпаны, экс-полковник в бессильной ярости завопил: «Да при царе я бы вас на дуэль вызвал!» Естественно, я тут же поинтересовался его родословной. Моментально выяснилось, что по отцовской и по материнской линии этот демократ (антисоветчик, конечно!) происходит из самых что ни на есть голодранцев, неграмотных и сирых, пасших стада местного бая или как он там назывался.

И я никак не мог втолковать эмоциональному полковнику, что это Советской власти он обязан и погонами, и всем прочим. Логические аргументы на него, конечно, не действовали, как на всякого перестройщика и демократа. Все талдычил, что и при царе у него, мол, был шанс. Он не желал понимать, что шансов у нас русских (славян) при подобном раскладе было бы в тысячу раз больше, чем у сопливого пастуха-башкира или любого другого, как тогда говорили, инородца.

Поэтому рискну дать мягкий, ненавязчивый совет всем, кто вслед за Говорухиным вздыхает по «Утраченной России» и проклинает злодеев-большевиков: достоверно выясните сначала, какое место в обществе занимали ваши прабабушки и прадедушки к семнадцатому году. Иначе может получиться неловко.

Ну, что же, давайте о революции. Решительно непонятно: если все в России обстояло так прекрасно, если подавляющее большинство жило безбедно, что же за паранойя охватила народы империи, заставив их своими руками разрушить столь процветающую, сытую и благополучную страну? Особо подчеркну, что варианты «кучки» большевиков, равно как и «кучки» жидомасонов в качестве объяснения не годятся. Ведь получается тогда, что сто пятьдесят миллионов человек — сытых! благополучных! всем довольных! — были совершенно безумны, если бездумно двинулись за кучкой кого бы то ни было?!

А что, если никакого всеобщего благоденствия и не было? Выслушаем несколько мнений о причинах революционных взрывов — и в нашей стране, и, так сказать, «вообще».

Английский писатель Паркинсон, автор знаменитого «Закона Паркинсона», однажды мимоходом высказался о причинах краха российской монархии так: «Любую революцию порождает само правительство, оно создает вакуум, куда бунтари засасываются, можно сказать, против воли… Империи рушатся потому, что гниют изнутри, а правители, на чьем счету нет никаких конкретных преступлений, приводят свой народ к катастрофе всем, чего они не удосужились сделать».

Ценное наблюдение, поскольку формирует очень важный закон революций: для всеобщего бунта мало всеобщей бедности и нищеты. Нужно еще, чтобы полностью сгнила верховная власть. Паркинсон, наверное, читал Ленина. Вспомните его фразу о том, что «низы не хотят, а верхи не могут жить по старому».

Посмотрим, что говорили о революции не писатели, а серьезные, практические политики — например, «железный канцлер» Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинанд Бисмарк фон Шенхаузен, создатель Германской империи, победитель и в войнах, и в политике, и в дипломатии [2]: «Сила революционеров не только в идеях их вождей, но и в обещании удовлетворить хотя бы небольшую долю умеренных требований, своевременно не реализованных существующей властью». К мнению Бисмарка вплотную примыкает мнение видного государственного деятеля России С.Ю. Витте [3]: «Все революции происходят оттого, что правительства вовремя не удовлетворяют назревшие народные потребности. Они происходят потому, что правительства остаются глухи к народным нуждам».

Поинтересуемся мнением вдвойне компетентных людей — тех, кто сделал революцию в России. Керенский А.Ф.: «…Россия опоздала со своевременным переворотом сверху, опоздала предотвратить стихийный взрыв государства, не царизма, а именно всего государственного механизма. И нам всем вместе — демократии и буржуазии — пришлось наспех, среди дьявольского урагана страны и анархии налаживать кое-какой самый первобытный аппарат власти».

И, наконец, Троцкий: «Революция возникает, когда все антагонизмы общества доходят до высшего напряжения».

Вообще я бы рекомендовал людям думающим, а не проливающим слезу над говорухинскими лубками, прочитать от корки до корки «Историю русской революции» Троцкого [4]. Многое можно уяснить и понять. Строго говоря, Троцких было два — ранний, если можно так выразиться, и поздний. Ранний — один из вождей успешно проведенной в огромной стране революции, один из организаторов и руководителей армии, выигравшей долгую и жуткую гражданскую войну. Все, что написано этим Троцким, стоит изучать самым внимательным образом.

Не интересен и жалок поздний Троцкий — последовательно проигрывавший все, что можно было проиграть, скитавшийся по заграницам и уныло зудевший, что неправильно все происходит в Советском Союзе, потому что происходит оно под главенством не его, Троцкого, а Сталина. И даже смерть ему выпала какая-то нелепая — не вороненый маузер в него разрядили и не изящный стилет вогнали под пятое ребро, а треснули ледорубом по голове. Хорошо, хоть не кочергой.

Давным-давно во всем мире существует жесткое правило: при аварии на заводе спрос, в первую очередь, с директора. Если в воинской части царят бардак и развал, спрашивают с командира. Если на рифы налетел корабль, начнут с капитана. А что за «капитан» двадцать три года отирался у штурвала корабля, именуемого Российской империей?

Прежде всего, его вообще не готовили к столь ответственному посту. Александр III, отец цесаревича Николая, умер внезапно и безвременно, в сорок девять лет. Смерти этой никто не ждал, император был прямо-таки былинным русским богатырем, из тех, что гнут подковы и сворачивают в трубочку серебряные рубли.

Александр умер, когда этого никто не ждал, и наследника попросту не готовили. Цесаревич Николай занимался главным образом тем, что кушал шампанское и устраивал групповушки с балеринами.

Вообще-то, неподготовленность сама по себе ни о чем еще не говорит. Николая I тоже абсолютно не готовили к роли императора огромной державы — он до последнего момента не предполагал, что будет царствовать. И на трон он взошел, будучи лишь на три года старше Николая II — в двадцать девять.

Однако прадед и правнук — как небо и земля. Николай I, не обученный и не подготовленный к столь высокому посту, тем не менее, с первых же часов проявил железную волю, сметя картечью декабристов. И правил потом почти тридцать лет, подобрав неплохую команду исполнителей — что в дипломатии, что в финансах. Тридцать лет без потрясений, без провалов — это заставляет уважать. Правда, в самом конце его царствования грянула, печальной памяти, Крымская война, но это уже тема отдельного разговора. Гораздо важнее, что неудачная для России Крымская кампания так и не привела к потрясению основ, вовсе не оказалась дорогой к пропасти.

Николай II был бездарностью поразительной. Временами на ум приходят и более жесткие эпитеты. Вот, например, узнаешь подлинные причины знаменитого покушения на него в Японии, когда его величество, будучи еще цесаревичем, путешествовал для расширения кругозора.

Возникает закономерный вопрос: с какой это стати японский полицейский (следовательно, человек не случайный, а отобранный для серьезной службы с истинно японским тщанием) вдруг ни с того ни с сего попытался рубануть знатного иностранного гостя саблей по голове? Между Россией и Японией в те времена еще не существовало ни малейших трений. Японцы — народ гостеприимный и уравновешенный… Сумасшедший он был, что ли? Солнцем голову напекло или белая горячка подстерегла? Так вот — ничего подобного. Хотите знать, что там случилось?

Да просто-напросто цесаревич Николай и его спутник принц Георг Греческий, изрядно поддавши, забрели в синтоистский храм и там, идиотски хихикая, начали колотить тросточками по священным для синтоистов храмовым колоколам. Пошли разговоры, люди возмутились, вот полицейский и не выдержал…

И это вовсе не «грешок молодости». В этом — весь Николай, по уму и задаткам

с грехом пополам подходивший на роль полковника или начальника департамента, но совершенно не способный мало-мальски толково управлять Россией.

Сохранилось убийственное по сарказму высказывание генерала Драгомирова: «Сидеть на престоле годен, но стоять во главе России не способен» [5].

Министр иностранных дел Н.П. Дурново (кстати, в своей обширной докладной записке предсказавший революцию задолго до семнадцатого года) считал, что Николай II «обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства» — а это, согласитесь, маловато для человека, стоящего у руля огромной империи». Есть и другая его оценка Николая II — «Убожество мысли и болезненность души».

Не менее категоричен министр внутренних дел Святополк-Мирский: «Царю нельзя верить, ибо то, что он сегодня одобряет, завтра от этого отказывается». Это было сказано в разговоре с С.Ю. Витте. Тот же Святополк-Мирский считал, что «все приключившиеся несчастья основаны на характере государя».

Министр внутренних дел И.Л. Горемыкин, предшественник Мирского, предупредил, передавая ему дела: «Помните одно: никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете».

Между прочим, Святополк-Мирский, в полном соответствии с предупреждениями Горемыкина, стал жертвой очередной подлой выходки Николая. В 1905 г. царь разрешил Мирскому вести переговоры с лидерами земского движения и сказал, что согласен на проведение ими своего съезда,… но уже во время этого разговора готовил проект рескрипта об отставке министра за «уступчивость» в переговорах с оппозицией.

«Ничтожный, а потому бесчувственный император. Громкие фразы, честность и благородство существуют только напоказ, так сказать, для царских выходов, а внутри души мелкое коварство, детская хитрость, пугливая лживость», — это Витте.

Генерал Врангель (тот самый): «Царь ни точно очерченных пороков, ни ясно определенных качеств не имел. Он был безразличен. Он ничего и никого не любил». Это не совсем верно. Николай женился по любви, и на российском престоле оказалась недалекая истеричка с дипломом доктора философии, со страшной болезнью в генах — гемофилией (несвертываемость крови). Уже в те времена медики обладали достаточными знаниями о наследственных болезнях, в частности, о том, что гемофилия передается детям мужского пола.

Последствия известны. Родился неизлечимо больной наследник. Легко представить, как это повлияло на психическое состояние царственной четы, и без того не блиставшей интеллектом и уравновешенностью. При дворе замаячила череда сменявших друг друга шарлатанов — «магнетизеры», «целители», «святые старцы». В конце концов, появился Григорий Распутин.

Если бы только у царя хватило ума ни во что не вмешиваться, стоять в сторонке и допустить к рулю людей дельных, толковых, способных провести корабль мимо рифов!

В мировой истории не единожды встречались ситуации, которые братья Стругацкие охарактеризовали как «могучий ум при слабом государе». Примеров множество. Самый, пожалуй, яркий — это многолетнее правление кардинала Ришелье во времена Людовика XIII. Сам король не мог похвастаться особенными умом и волей, а уж деловыми способностями не блистал вовсе — но он прекрасно понимал, что Ришелье тянет страну. И не поддавался ни на какие уговоры отстранить кардинала от дел. Недолюбливал, но не сдавал.

А вот Николай решительно избавлялся от всех выдающихся министров — от Витте, от Столыпина, от Милюкова и от многих других. Упоминавшееся выше отсутствие смелости привело к тому, что у царя вошло в обычай отделываться от министров довольно-таки подленьким способом.

Вызвав того или иного сановника, поговорив о текущих делах, Николай отпускал его, заверяя в своей полной благосклонности, — но в соседней комнате уже лежал подписанный высочайший приказ об отставке, с которым назавтра являлся фельдъегерь (его величество был слишком деликатен и тонок, чтобы объявлять отставку лично).

Свою лепту вносила и царица — Алиса Гессенская, стараясь отстранить от должности всех мало-мальски крупных государственных деятелей и проталкивая к трону откровенные ничтожества.

«Он смотрел на своих министров как на обыкновенных приказчиков», — вспоминает очевидец. Назначая премьер-министром Коковцева, царь спросил прямо: «Надеюсь, вы не будете заслонять меня так, как это делал Столыпин?»

Коковцев рассказывает [6]. «Делаю доклад царю, — он и говорит:

— Владимир Николаевич, с вами хотел бы переговорить Григорий Ефимович (Распутин), назначьте ему время.

Высочайшее повеление! В назначенный час специально пригласил сенатора Мамонтова. Приехал Гришка. Начал бессодержательный разговор о погоде, здоровье, а затем говорит:

—Я, Владимир Николаевич, хотел с тобой по душам переговорить, а ты сенатора пригласил. Ну, бог с тобой, прощевай.

На следующем докладе Николай II меня спрашивает:

— Что у вас Григорий Ефимович был? — Был.

— Какое произвел на вас впечатление?

— Варнак (каторжник).

— У вас свои знакомые, а у меня свои. Продолжайте доклад».

Через неделю Коковцев получил отставку.

Другой наглядный пример. Морской министр Бирюлев, прочтя рапорт одного из своих подчиненных, просившего выписать из Франции для подводных лодок некоторое количество свечей зажигания, недрогнувшей рукой вывел резолюцию: «Достаточно будет пары фунтов обычных стеариновых». И этот человек руководил военно-морским флотом империи.

Но кого интересовали его профессиональные качества, если он отличался собачьей преданностью царственной чете? Самое печальное, что подобное продолжалось и в разгар первой мировой.

Когда Николай назначил летом 1915 г. военным министром генерала Поливанова, Алиса буквально задолбала муженька (другого слова и не подберешь) возражениями, и, в конце концов, своего добилась: Поливанов был снят, назначен Шуваев, всю жизнь прослуживший… в интендантстве! Зато верен был, как собака.

В последние два года царствования Николая и премьер-министров фактически назначала императрица. Времена стояли сложнейшие и тяжелейшие, страна откровенно катилась под откос, все разваливалось. Кто же становился избранниками ее величества?

Восьмидесятилетний Горемыкин, пребывавший в откровенном старческом маразме. Штюрмер, личность совершенно бесцветная и не пользовавшаяся никаким авторитетом, где бы то ни было.

Последним премьером империи стал семидесятилетний князь Голицын, заведовавший ранее благотворительными учреждениями царицы. Когда друзья спросили старичка, зачем он принял столь хлопотливый пост, тот, мечтательно улыбаясь, прошамкал: «Чтобы было одним приятным воспоминанием больше!».

Приятных воспоминаний не оказалось. При первых известиях о февральских беспорядках в Петербурге Голицын с чувством выполненного долга подал в отставку и отвечал по телефону встревоженным сановникам и генералам, чтобы его больше не беспокоили.

Что творится со страной и что представляет собой царственная чета, видели все. Причем задолго до Февраля. Безусловно, стоит привести обширные выдержки из дневника профессора Б.В. Никольского. Профессор римского права, он преподавал не только в Юрьевском и Петербургском университетах, но и в элитарном училище правоведения. Не либерал, не демократ, наоборот, один из ярых и активных монархистов и руководителей «Союза русского народа» [7].

«Неверность его ужасна (это Никольский пишет в 1905 г., вскоре после того как побывал на аудиенции у Николая). Он, при всем самообладании и привычке, не делает ни одного спокойного движения, ни одного спокойного жеста…

Я думаю, что царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он — прости меня Боже — полное ничтожество… Конечно, если бы я верил в чудеса, и в возможность вразумить глупого, бездарного, невежественного и жалкого человека, то я предложил бы пожертвовать одним-двумя членами династии, чтобы спасти ее целость и наше отечество.

Повесить, например, Алексея и Владимира Александровичей (великих князей), Ламздорфа и Витте, запретить по закону великим князьям когда-либо занимать ответственные посты…Еще, если бы можно было надеяться на его самоубийство — это все-таки было бы шансом. Но где ему!»

Как видим, дела и в самом деле невероятно плохи, если один из идеологов монархизма и «черной сотни» всерьез размышляет наедине с самим собой о том, что неплохо было бы повесить парочку великих князей.

Чуть позже мы познакомимся именно с этой парочкой и поймем, за что Никольский желал бы видеть их на эшафоте. А пока отрывок из дневника еще одного монархиста, консерватора и черносотенца М.О. Меньшикова, написанного уже после революции: «…не мы, монархисты, изменники ему, а он нам. Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от трона? Престол есть главный пост государственный, высочайшая стража у главной святыни народной — народного величия… Тот, кто с таким малодушием отказывается от власти, конечно, недостоин ее».

Дневник одного из профессоров Московской духовной академии (запись от 23 марта 1917 г.): «Тысячи революционеров не уронили так самодержавие, монархию, трон и династию Романовых, как это сделала эта германка со своим гнусным Распутиным, со своим германизмом, со своей гнусной хлыстовщиной, со своей отчужденностью от России и чуть ли не изменами в пользу Германии, отчужденностью даже от всех членов царского дома и чуть ли не с манией величия.

…А царь повредил себе и монархии безволием, ленью, беспечностью, пристрастием к вину (по-видимому), тугодумным подчинением своей обер-кликуше, неумением управлять, нежеланием, хотя бы на время войны, составить кабинет по образу конституции. Жалкие люди, и жалка теперь, да и прежде, семья, несчастная семья! Нравственно, умственно и культурно обе главы семьи упали еще раньше переворота и окончательного падения».

Насчет «измен в пользу Германии» — конечно же, преувеличение. Но во всем остальном профессор совершенно прав. Подобные отзывы о Николае могли бы составить толстый том — отзывы генералов, министров, столпов монархизма, никоим образом не либералов.

Закончу двумя мнениями иностранцев. Один из них, британский премьер-министр Ллойд-Джордж, был современником событий. И Николая англичанин характеризовал как «корону без головы».

Другой американский историк, Роберт Мэсси, порой выглядит большим русофилом, чем сами русские. К Николаю он проникнут самым горячим пиететом, но тоже не выдерживает [8]: «В ходе войны народ хотел не революции, а только реформ. Но Александра, побуждаемая Распутиным, страстно протестовала против всякого умаления царской власти. Уступая жене, борясь за спасение самодержавия и отрицая все доводы в пользу ответственного перед народом правительства, Николай сделал революцию и конечный триумф Ленина неизбежными».

Легко заметить, что все критические отзывы о Николае сводятся к одному: это был человек не на своем месте. И он был мелок.

Эту мелкую бесчувственность он продемонстрировал еще во время коронации, когда в давке на Ходынском поле погибло более пяти тысяч человек, и молодому императору советовали в знак траура отменить все торжества.

Слово свидетелю, великому князю Александру Михайловичу [9]: «Мои братья не могли сдержать своего негодования, и все мы единодушно требовали немедленной отставки великого князя Сергея Александровича (московского губернатора) и прекращения коронационных торжеств.

— Помни, Ники, — начал он, глядя Николаю II прямо в глаза, — кровь этих пяти

тысяч мужчин, женщин и детей останется неизгладимым пятном на твоем царствовании. Ты не в состоянии воскресить мертвых, но ты можешь проявить заботу об их семьях. Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую.

Но… вечером император Николай II присутствовал на большом балу. Сияющая улыбка на лице великого князя Сергея заставила иностранцев высказать предположение, что Романовы лишились рассудка…».

Так Николай начал свое царствование. А закончил… По словам опять-таки одного из видных и убежденных монархистов — «отрекся от престола, будто эскадрон сдал».

1.2. Великолепная семейка

Перейдем теперь к родственникам Николая, к тому сборищу, что даже сегодня почтительно именуется «домом Романовых» [10]. Великие князья — не все, конечно — сделали для дискредитации русской монархии гораздо больше, чем все прокламации кучки большевиков и все копошения либералов.

Началось это еще при Александре II, когда великий князь Николай Николаевич-старший, главнокомандующий в турецкой войне 1877–1878 годов, по сути, стал паханом стайки поставщиков. Цены на все, абсолютно все, поставлявшееся в действующую армию, были вздуты до невероятных пределов, в карманах поставщиков и интендантов оседали громадные суммы — и изрядный куш достался Николаю Николаевичу [11].

Начатые было судебные дела пришлось потихонечку замять — поскольку все, попавшие под следствие не будь дураки, старательно припутывали великого князя, а согласно установлениям Российской империи члены дома Романовых стояли над законом и не подлежали судебному преследованию, что бы ни совершили.

Ничего не приходит на ум? Тогда напомню, что при Никите Хрущеве было принято решение о том, что КГБ не имеет права заниматься расследованием деятельности высших должностных лиц ЦК КПСС.

Михаил Николаевич, наместник на Кавказе, спекулировал там «прихватизированными» земельными участками — естественно, с великокняжеским размахом, не мелочась.

Когда на месте убийства Александра II стали возводить храм Воскресения, пожертвования шли со всей России, складываясь в громадные суммы. Председателем строительного комитета, всецело распоряжавшегося денежным фондом, стал великий князь Владимир Николаевич — и уж они с супругой Марией Павловной себя не забыли.

Храм строился долгие годы, и все это время великокняжеская чета запускала лапу в народные пожертвования. Глядя на них, стали поворовывать и те, кто пониже. Один чиновничек — из множества — даже попал под суд. Однако у него хватило ума сохранить многочисленные записочки великой княгини с требованием денег, денег, денег. Дело опять-таки пришлось замять…

Александр Михайлович нагрел руки на знаменитой авантюре с «концессией Безобразова» в Маньчжурии, будучи адмиралом, прикарманил огромные суммы, которые должны были идти на постройку военных кораблей, в годы первой мировой войны, пользуясь «сухим законом», нажил состояние на торговле.

«Высочайший шеф» русского военного флота Алексей Александрович, дядя царя, присвоил миллионы рублей из казенных сумм флота и средств Красного Креста. Современник писал: «В карманах честного Алексея уместилось несколько броненосцев типа "Бородино" и пара миллионов Красного Креста, причем он весьма остроумно преподнес балерине Кшесинской, которая была его любовницей, чудесный красный крест из рубинов, и она надела его в тот самый день, когда стало известно о недочете в два миллиона». В результате чего Россия к 1904 г. вместо 10 броненосцев данного типа, находящихся в строю, имела всего пять, да и то только на стапелях [12]. Все эти безобразия приобрели такой размах и сопровождались такими пересудами, что Николай вынужден был наказать дядюшку по всей строгости — убрал его из высочайших шефов флота, чем дело и кончилось.

Николай Константинович, двадцатичетырехлетний полковник, еще при Александре II ухитрился стать «гнусно прославленным» из-за того, что воровал не из казны, а… дома! В Зимнем дворце у императрицы Марии Александровны после вечерних семейных собраний стали пропадать драгоценности. Из Мраморного дворца, резиденции князя Константина Николаевича, исчезли очень ценные изумрудные серьги, подарок Константина супруге. И, наконец, в том же дворце из семейной иконы кто-то выковырял крупные бриллианты [13].

Скандал в узком кругу приключился страшный. Дело даже не в том, что по законам Российской империи кража из церкви либо воровство драгоценностей с киота считались особо тяжким преступлением (а в простом народе еще и святотатством). Икона висела в будуаре великой княгини, куда имели доступ считанные люди.

Довольно быстро выяснилось, что все эти кражи совершил молодой великий князь, дабы достойным образом содержать американскую кафешантанную певичку и танцовщицу Фани Лир. Воришку сослали в Ташкент, где он почти сорок лет поносил во всеуслышание и царствующих императоров, и свою мать, и всех прочих членов династии — за что ему так и не выписали амнистии ни Александр III, ни Николай II.

Однако самые страшные результаты для России имела деятельность великого князя Сергея Михайловича, генерал-инспектора артиллерии. Это уже было банальное казнокрадство. Великий князь, к которому перешла постельная балерина Матильда Кшесинская, в деньгах нуждался отчаянно.

Деньги охотно давали добрые французы, и немало. Вот только их приходилось отрабатывать. В военном ведомстве Сергей Михайлович был царем и богом вплоть до Февраля, не подчиняясь никому и ничему. Все, что касалось артиллерии, он решал единолично.

И случилось так, что русская артиллерия фактически попала в монопольную зависимость от французской фирмы Шнейдера, агентами влияния которой стали в России великий князь и его балетная дива. Отказавшись от гораздо лучших во многих отношениях крупповских орудий, русскую армию стали насыщать шнейдеровскими пушками. Конкурсные испытания проводились только для видимости — как впоследствии ваучерные аукционы. Недостатки шнейдеровских пушек замаскировали манипуляциями в протоколах. И кончилось все тем, что к началу первой мировой русская армия осталось без тяжелой артиллерии [14]. Сергея Михайловича расстреляли большевики. Матильда, к моему великому сожалению, успела унести ноги.

Теперь вам понятно, почему ярый монархист Никольский всерьез мечтал увидеть кое-кого из великих князей на виселице?

Совершенно правильно написала перед смертью в Канаде сестра Николая, великая княгиня Ольга Александровна Романова-Куликовская: «Все эти критические годы Романовы, которые могли бы быть прочнейшей поддержкой трона, не были достойны звания или традиций семьи. Слишком много нас, Романовых, погрязло в мире эгоизма, где мало здравого смысла, не исключая бесконечного удовлетворения личных желаний и амбиций». Ей, безусловно, виднее — с проблемой была знакома изнутри.

Одним словом, не семейка, а разбойный притон. Приличных людей среди этой великокняжеской шоблы можно пересчитать по пальцам одной руки — один был неплохим поэтом, другой — серьезным историком, третий, великий князь Михаил, отказался отправлять подчиненный ему полк на… усмирение бунтующих крестьян. Остальные же… разница лишь в том, что Алексей Александрович, скажем, воровал миллионы для баб, а Сергей Александрович разводил педерастию со своими адъютантами без особого материального вознаграждения.

На этом фоне сущим ангелом выглядит Николай Николаевич — младший: казенных денег не воровал (поскольку никакой казной не заведовал), сидел себе незаметно, занимаясь спиритизмом и столоверчением, духов вызывал по ночам… Чьих — истории осталось не известно.

Но вернемся еще чуть назад, в исторических масштабах конечно. 19 февраля 1855 г. на российский престол вступил Александр II (1818–1881) — старший сын Николая I. «Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в том порядке, как желал [15]. Оставляю тебе много трудов и забот», — сказал ему перед кончиной Николай.

Это было время тяжких испытаний для России, когда обнаружилась полная несостоятельность николаевской системы. Два года шла изнурительная крымская война, в которой русская армия терпела поражение за поражением. 28 августа (9 сентября) 1855 г. пал Севастополь, несмотря на мужество и героизм русских солдат и матросов. Стало очевидно, что война проиграна.

Со вступлением Александра II на престол во всех слоях русского общества пробудились надежды на серьезные перемены. По своей натуре Александр II не был реформатором. В отличие от своего младшего брата Константина Николаевича Александр не увлекался либеральными идеями. Хотя он получил разностороннее образование, владел пятью иностранными языками. Однако, вступив на престол, Александр нашел в себе мужество признать крах николаевской системы и необходимость перемен.

Уже в первый год его царствования был сделан ряд послаблений — в первую очередь в сфере образования и печати. Были сняты ограничения, которым подверглись в 1848 г. университеты, а также запреты для выезда за границу, упразднен пресловутый «бутурлинский» цензурный комитет, разрешен ряд новых периодических изданий. Коронационный манифест 26 августа 1856 г. объявил амнистию декабристам, петрашевцам, участникам польского восстания. Но среди первостепенных и неотложных задач, вставших перед Александром II, была отмена крепостного права. Поражение в Крымской войне открыло глаза царизму на главную причину экономической и военно-технической отсталости страны — крепостное право — и на социальную опасность его дальнейшего сохранения. Крепостная Россия не выдержала военного соперничества с коалицией более экономически развитых и технически лучше оснащенных европейских стран.

Проект — «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» поступил на рассмотрение последней инстанции — Государственного совета 28 января 1861 г. Открывая его заседание, Александр II указал на необходимость скорейшего решения крестьянского дела. «Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства», — заявил он. Далее он сказал: «Я надеюсь, господа, что при рассмотрении проектов, представленных в Государственный совет, вы убедитесь, что всё, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, — сделано». Однако члены Государственного совета сочли необходимым ввести новое дополнение к проекту в пользу помещиков. По предложению крупного землевладельца князя П.П. Гагарина был внесен пункт о праве помещиков предоставлять крестьянам сразу в собственность бесплатно («в дар») только четверть надела.

И платили крестьяне за остальную часть надела аж до 1907 года — 36 лет.

16 февраля 1861 г. в Государственном совете было завершено обсуждение проекта. Подписание «Положений» было приурочено к 19 февраля — 6-й годовщине восшествия Александра II на престол. Одновременно им был подписан и Манифест, возвещавший об освобождении крестьян от крепостной зависимости.

А что крестьяне? Да они аж до 1917 года считали, что манифест подложный. Ну не мог Царь по отношению к ним такую подлость учинить.

Многим из нас, особенно говорухиным, сегодня кажется, что ничего плохого в крепостном праве не было. Ведь это же не рабовладельческий строй. Давайте посмотрим. По-моему, никто толком не задумывается, что году в тысяча девятьсот пятом, когда в России без всякой революционной агитации развернулись массовые, в том числе и, аграрные беспорядки, жили многие тысячи совсем нестарых людей, помнивших, как они были рабами! А еще больше людей прекрасно помнили, как им рассказывали отцы и матери о своем недавнем рабском положении. Вот где горючий материал! Какие там большевистские листовки и эсеровские агитаторы.

Людей держали в рабстве двести лет. Их продавали и покупали, их обменивали на говорящих попугаев и породистых щенков. С ними могли сделать что угодно. И делали.

В домашнем тире российского помещика Струйского господа развлекались тем, что заставляли крепостных мужиков бегать на ограниченном пространстве и стреляли по ним из ружей и пистолетов пулями. Иногда промахивались, иногда попадали.

Вот вам помещик Коротков, о котором рассказывал в свое время писатель Григорович. Когда супруга Короткова просила у мужа денег, тот вызывал управляющего и небрежно бросал [16]:

— Грызлов, Марья Федоровна в Москву собирается, нужны деньги… Поезжай по деревням, я видел там много этой мелкоты, шушеры накопилось — распорядись! Это означало, что Грызлов с подручными должен проехать по деревням, наловить лишних детей и молодых девок и быстренько их… продать.

Рабство развращает всех — и рабов, и господ. Вот вам печальный пример: известнейший русский книгоиздатель и просветитель Н.И. Новиков. Был у него преданный крепостной человек, который, когда барина посадили в темницу за вольнодумство, добровольно, из чистой преданности, за ним в тюрьму последовал. Очень его любил Новиков. Даже за стол, празднуя с друзьями освобождение из тюрьмы, с собой посадил. Да вот однажды взял да и продал. Больно уж хорошие деньги дали, две тысячи рублёв, а дела были в расстройстве.

Вот я и повторяю: тщательнейшим образом проштудируйте свою родословную, господа критики революции. Хорошо, если ваш или говорухинский пра-прапрадедушка были из тех, кого как раз и угощали в бане голенькими крепостными красотками, — а ну как одна из них была вашей пра-прапрабабушкой?

Пробуйте представить состояние ума отца и матери, у которых ребенка сцапали на улице и продали, потому что барыне нужны деньги. Попробуйте представить, что чувствует деревенский парень, когда девушку, которая ему нравится, трахают в бане заезжие баре, и попробуйте представить, что они расскажут своим детям о «временах крепости». И поймите вы, наконец: именно дети и внуки этих людей повалили на улицу в семнадцатом году, когда рвануло!

Еще А.С. Хомяков, главный идеолог славянофильства, писал с горечью: «Как бы каждый из нас ни любил Россию, мы все, как общество, постоянно враги ее, разумеется, бессознательно. Мы враги ее потому, что мы иностранцы в России, потому что мы господа крепостных соотечественников, потому что мы одуряем народ».

По сути, еще со времен Петра I существовало две России, и каждая смотрела на другую, как на инопланетян. Та, что составляла меньшую часть, особого дискомфорта не чувствовала — а вот большая часть копила ненависть, копила, копила. Пока не грянуло. Царь-модернизатор Петр Алексеевич не «прорубил окно в Европу», а всего лишь открыл узкую щелочку, в которую протиснулась головка «российской политической элиты». И с того времени у нас образовалось два разных народа. Они назывались соответственно «барин» и «мужик».

Во всех других странах тоже была и есть своя социальная градация, но нигде этот разрыв между «барином» и «мужиком» не имел и не имеет такого фундаментального характера, как в постпетровской России. Это был не классовый, а культурологический, я бы даже сказал, антропологический раскол, это именно два разных народа, которые просто не знали и, порой, не понимали языка друг друга. Этот разлом стал запрограммированной на века исторической трагедией России. Метафизическое напряжение не могло не взорваться, и гибель романовской империи в революции 1917 года была исторически предопределенной [17].

Конечно, Александр II сделал благое дело, освободив крестьян (в то время не сделать этого было уже просто невозможно). Но вот потом…

В Европейской России 76 миллионов десятин земли принадлежали 25 000 помещиков, а 70 миллиона десятин — 12 000 000 крестьянских дворов. Такая вот пропорция. Дело в том, что крестьяне были освобождены почти без земли, а за ту, что им все же досталась, они вынуждены были вносить так называемые «выкупные платежи», отмененные только в 1907 года, после известных событий.

Существует интереснейший казенный документ, так называемые «Труды податной комиссии». Из него следует, что в виде налогов и податей крестьянин вносил в год девяносто два с лишним процента от дохода! А в Новгородской губернии — все сто. Причем это касалось только бывших «государственных» крестьян. По данным того же документа, бывшие помещичьи крестьяне в некоторых губерниях вынуждены были отдавать в налог двести с лишним процентов дохода! Иными словами, не считая немногочисленных счастливчиков, крестьяне постоянно были в долгу, как в шелку.

Вот выдержки из наказов крестьян своим депутатам в Государственной Думе 1906–1907 годов [18].

Деревня Стопино Владимирской губернии: «Горький опыт жизни убеждал нас, что правительство, веками угнетавшее народ, правительство, видевшее и желавшее видеть в нас послушную платежную скотину, ничего для нас сделать не может. Правительство, состоящее из дворян и чиновников, не знавшее нужд народа, не может вывестиизмученную родину на путь порядка и законности».

Московская губерния: «Земля вся нами окуплена потом и кровью в течение нескольких столетий. Ее обрабатывали в эпоху крепостного права и за работу получали побои и ссылки и тем обогащали помещиков. Если предъявить теперь им иск по 5 коп. на день на человека за все крепостное время, то у них не хватит расплатиться с народом всех земель и лесов и всего их имущества.

Кроме того, в течение сорока лет уплачиваем мы баснословную аренду за землю от 20 до 60 руб. за десятину в лето, благодаря ложному закону 61-го года, по которому мы получили свободу с малым наделом земли, полуголодным народом, а у тунеядцев помещиков образовались колоссальные богатства».

И причем здесь большевики — как и любые другие «политики». Это подлинный, неискаженный голос крестьянства. Какие тут нужны большевики?!

Но поговорим о вещах конкретных, не чураясь скучных цифр.

После покушения Каракозова Д.В. на царя Александра II и его убийства в 1866 году в России произошел поворот к реакции. Новый Устав о реальных гимназиях от 15 мая 1872 года заменял их шестиклассными реальными училищами. Была повышена плата за обучение, что еще больше ограничивало прием в эти учебные заведения детей из малоимущих слоев населения (преимущественно из непривилегированных сословий).

Окончившим реальные училища не только категорически запрещался доступ в университеты, но и затруднялось поступление в высшие технические учебные заведения.

В 1887 году министром просвещения Российской империи графом Деляноваым И. Д. был принят циркуляр, который был одобрен Александром III [19]. Этим циркуляром получившим в широких кругах наименование «законе о кухаркиных детях», учебному начальству предписывалось допускать в гимназии и прогимназии «…только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство о правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятии удобства».

Таким образом, как пояснялось далее, «…при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей крестьян, рабочих, кучеров, лакеев, поваров, прачек, кухарок, мелких лавочников и тому подобных людей, коих, за быдло следует почитать и не следует выводить из среды, к коей они принадлежат».

Александру III принадлежит отзыв на показания крестьянки М. А. Ананьиной о том, что её сын хочет учиться в гимназии — «Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!». Победоносцев К. П. — обер-прокурор святейшего Синода — «необходимо «остудить» российское общество, ограничив передвижение из «неблагородных» слоёв населения в разночинцыи студенты, основную движущую силу революционного подъёма предшествующих лет».

После утверждения данного циркуляра из гимназий были отчислены представители низших слоёв общества, в том числе те, родители которых сумели оплатить обучение для своих детей. В частности, из Одесской гимназии был исключён Николай Корнейчуков — Корней Чуковский — советский переводчик и поэт. «Муху-Цокотуху» — помните?

Итак, Россия продолжает развиваться. Вот уже у власти Николай II. Давайте посмотрим, к чему привело такое развитие. Начнем с образования [20].

В России 1913 г. число учащихся во всех видах учебных заведений, включая,

духовные и военные, составляло 9,7 млн. человек (60,6 человека на 1000 жителей). 70 % детей и подростков были лишены возможности учиться.

В России, по данным «Статистического Ежегодника России» от 1913 года, среди населения старше 9-ти лет (возраст поступления на учебу) грамотных было 21 % (могли написать свою фамилию и расписаться). Для сравнения: в США даже среди негритянского населения грамотность достигала 56 %. В США, где в 1913 году было еще рабство, насчитывалось 18,3 млн. учащихся (190,6 учащихся на 1000 жителей).

А как же с грамотностью у нас. Россия, имеет 227–228 человек грамотных на 1000 населения, Бельгия — 998 грамотных на 1000 населения, Германия — 980, Англия — 816, Франция — 930, Австралия — 816, Австрия — 644, Венгрия — 524, Аргентина — 495, Италия — 440, Португалия — 214 человек.

Даже внутри России было неравенство: в Финляндии грамотных было 988 на 1000 человек населения (без детей дошкольного возраста), в Польше — 305, на Кавказе — 124, в Средней Азии — 53 человека. Великороссия, Малороссия, Белоруссия, Сибирь — 268 человек.

В российских ВУЗах в 1913 г. обучалось 119 423 человек, в США — 258 000 (в два раза больше, чем в России). В США имелось несколько десятков ВУЗов уровня университета, в Англии — 18 университетов, в Германии — 22, во Франции — 18, в России — 5 университетов (без учета Финляндии и Польши). На 1 университет в России приходилось около 20 млн. жителей, в Англии — 2,5 млн., во Франции — 2,8 млн., в Германии — 3 млн. жителей. В России на 1000 человек населения было 1,7 учителя, в США — 5,45 учителя — в 3 с лишним раза больше.

И хотя в 1912–1914 гг., циркуляр «0 кухаркиных детях» фактически уже не действовал, но, тем не менее, из 119 000 человек, обучавшихся в гимназиях, выходцы из крестьянских семей составляли 16 000 человек (14,12 %).

Во всех же учебных заведениях министерства просвещения (включая профессиональные, коммерческие и т. д.) крестьяне составляли около 13 % учащихся. И это в стране, где 85 % населения было крестьянским!!! В кадетские корпуса, военные училища выходцы из крестьянских семей вообще не допускались.

Это образование. А как же сельское хозяйство?

Рассмотрим то, чем гордятся многие апологеты царской России — «Россия была сытая и изобильная!» — провозглашают они. В головы граждан России непрерывно вкладывается мысль, что православных притесняли, а то и морили голодом главным образом только в Советском Союзе.А все, что было до и после социализма оказывается Божья Благодать.

Миллионы русских крестьян умерших от голода во время засух и неурожаев, которые происходили в царской России с незавидным постоянством, видимо не в счет.

Голод в России — болезнь, которую не могут вылечить, по крайней мере, с 31 октября 1765 года. Именно тогда императрица Екатерина II подписала, быть может, самую историческую свою бумагу. В ней она поставила задачу найти наконец-то меры к «исправлению земледелия».

В ХIХ веке Россия пережила 40 периодов голода. В ХХ веке голодными были: 1901–1902 гг., 1905; 1906; 1907; 1908 г.; 1911–1912 годы. В 1901–1902 годах голодали 49 губерний, в 1905; 1906; 1907;1908 гг. голодало от 19 до 29 губерний, в 1911–1912 гг. за два года голод охватил 60 губерний [21]. На грани смерти находилось 48 млн. человек. Так, например, в докладной записке на имя Александра Третьего, датированной 1882 годом, говорилось следующее: «Только от недорода потери составили до двух миллионов православных душ».

Из доклада Николаю Второму в 1901 году: «В зиму 1900–1901 гг. голодало 42 миллиона человек, умерло же из них 3 миллиона 813 тыс. православных душ».

Из доклада Столыпина Николаю Второму в 1911 году: «Голодало 32 миллиона, потери 3 млн. 235 тыс. человек» [22]. Скромно так, как о чем-то обыденном.

По различным оценкам в 1901–1912 гг. от голода и его последствий погибло более 12 млн. человек. (Не напоминает Россию нынешнюю?) Царское же правительство было более всего озабочено тем, как бы скрыть масштабы голода. В печати цензура запрещала употреблять слово голод, заменяя его словом «недород».

Если при Александре II во время крупнейшего голода 1871 г. для оказания помощи голодающим были активно привлечены земства, Красный Крест и другие благотворительные организации, то Николай II резко урезал права земств по борьбе с голодом, а в 1911 и 1912 годах полностью запретил их участие в оказании помощи

голодающим. Они только могли получить «голодную ссуду» [23].

Но получение голодающими помощи («голодная ссуда») было также сопряжено со сложностями. «Голодная ссуда» составляла 1 пуд муки в месяц на взрослого и 1/2 пуда муки на ребенка. При этом «голодную ссуду» не имели права получать взрослые в возрасте от 18 до 55 лет (мол, нечего тунеядцев подкармливать, сами выкрутятся). Исключались из получателей «голодной ссуды» бесхозяйные крестьяне, а таких по России было 3,5 млн. семей.

Это, как правило, были батраки, вдовы и сироты, которых должно было кормить сельское общество «из излишков помощи». Каково! Самые беззащитные слои общества обрекались на голодную смерть. Откуда у голодающего села «излишки»? Более того, полученную «голодную ссуду» впоследствии приходилось возвращать. В 1911 г. с голодающей Самарской губернии взыскали свыше 20 млн. рублей недоимок за «голодные ссуды» предыдущих лет. Скольких людей в 1911–1912 гг. убили «голодные ссуды», полученные в 1901–1902 гг. 1905–1907, 1908 гг…

Вот, что писал министр иностранных дел России Гирс «…я в ужасе от того, как относятся к бедствию государь и интимный круг императорской семьи. Царь попросту не верит, что в стране голод! За завтраком, в тесном кругу, чавкая ветчиной, «он говорит о голоде почти со смехом». Находит, что раздаваемые пособия только деморализуют народ, вышучивает тех, кто уезжает в губернии, чтобы наладить помощь. Такое отношение к бедствию разделяется, по-видимому, всей семьей».

Когда общественность сама пыталась организовать хоть какую-то помощь, этому мешали те же сановники. Полковник А.А. фон Вендрих, инспектор министерства путей сообщения и фаворит царя, посланный особоуполномоченным в пострадавшие от голода районы, дезорганизовал грузовое движение из центральных магистралях, загнал в тупик одиннадцать тысяч вагонов с зерном, шесть с половиной миллионов пудов подмокли и стали гнить.

Доложили царю. Николай раздраженно отмахнулся: «Не говорите о нем вздора, это достойный офицер. Всяких побирающихся будет много, а таких верных людей, как Вендрих, раз-два и обчелся». Вендрих по тупости своей просто сгноил отправленный голодающим хлеб. А были примеры и похуже.

Алабин, председатель самарской губернской земской управы, получив крупные взятки от хлеботорговцев, отправил голодающим гнилую муку, а в некоторые районы — зерно с примесью ядовитых семян куколя и других сорняков. Начались эпидемии, люди гибли от пищевых отравлений. Алабина отдали под суд, но оправдали ввиду его «неумелости».

Еще один фаворит царя, товарищ (заместитель) министра внутренних дел Гурко, которому было поручено создать резерв зерна, за взятку переуступил свои полномочия иностранцу Лидвалю — а тот вообще сорвал поставки. Наумов, говоря о голоде, особо подчеркивал «неподготовленность административных верхов, их неспособность обеспечить снабжение, учет и размещение по стране имеющих запасов». Стоит ли удивляться, что с 1908 по 1913 годы в стране было зарегистрировано около двадцати двух тысяч крестьянских выступлений? Революционная агитация тут совершенно ни при чем.

И, несмотря на голод, из России в Европу потоком шло зерно. Лозунг царского министра финансов Вышнегородского — «недоедим сами, но вывезем» — претворялся в жизнь. Ну не являлась Россия и лидером в мировом сельскохозяйственном производстве. Громадные просторы России позволяли ей производить большое количество зерна, но уровень агрокультуры, урожайность и продуктивность были низкими.

Очень хорошо, на фактическом материале показана экономика дореволюционной России, например в учебнике Э. Лестафта «Отечествоведение», изданном в 1913 году [26]. Вот что там говорится о сельском хозяйстве. В 1910–1913 годах в России годовой сбор зерна составил 5 млрд. пудов (82 млн. тонн). Урожайность составляла всего 8 центнеров с гектара.

Россия на душу населения имела порядка 461 кг зерна. Англия, Франция, Германия имели около 430–440 кг, США — свыше 1000 кг, Канада — около 800 кг, Аргентина 1200 кг. Несмотря на низкие сборы, Россия вывозила ежегодно за границу до 10 млн. тонн зерна. Но потребляемого хлеба приходилось в России 345 кг на человека в год, а в США — 992 кг, в Дании — 912 кг, Франции — 544, Германии — 432. Сахара же потреблялось в год на одного жителя в России только 6 кг, тогда как в Англии — 32, в США — 30, в Германии и Швейцарии — 16.

Если в общих объемах производства Россия стояла на 2-м месте после США, то производство на душу населения ставило ее на 5 место. Если же брать и другие страны, Австралию, Канаду, Аргентину то Россия отбрасывалась во 2-ю десятку и даже ниже.

Необходимо обратить внимание на цифры, характеризующие производство зерна на душу населения. Англия, Франция, Германия, производя зерна менее 500 кг на душу населения, являлись его импортерами. США, Канада, Аргентина, производя 800-1200 кг зерна на душу населения, его экспортировали. И лишь Россия, производя менее 500 кг (норма самообеспечения производственным зерном) зерна на душу населения, вывозила его. Т. е. экспорт шел за счет обречения части населения на недоедание и голод. Если взять общее производство с/х продукции, то оно имело следующий вид:

Таблица 1. Общий объем сельхозпродукции в 1913 году

Откуда же берутся утверждения, что Россия производила зерна больше, чем другие страны вместе взятые? Ведь США произвели 96 млн. тонн зерновых — больше чем Россия.

Итак, Россия, имея очень небольшое по сравнению с другими странами производство, тем не менее, экспортировала и хлеб, и сахар. Из-за крайне сурового климата (длинная и суровая зима, часто засушливое лето) и географических условий (плохие водные пути и большие расстояния) затраты на производство и сельхозпродукции, и промышленной продукции в России были выше, чем в других странах.

И, чтобы продавать что-то на экспорт, это что-то нужно было скупать в России по столь низкой цене, что крестьянину почти ничего не оставалось. Так и делали: после сбора урожая купцы устанавливали низкие цены на зерно, но крестьянин вынужден был его продавать, поскольку обязан был заплатить налоги, и, главное, уплатить помещику за землю.

Получалась довольно издевательская ситуация. К примеру, немцы, учтя это обстоятельство и то, что в России нет ввозных пошлин на зерно, покупали в Германии наше же зерно, ввозили его в Россию, здесь мололи и российским же гражданам и продавали. В 1913 году они, таким образом, вернули в Россию 12 млн. пудов. Рыночная цена печеного хлеба внутри России была гораздо выше экспортной цены.

Из пуда зерна получается больше пуда печеного хлеба плюс отруби. В 1913 году, в достаточно дешевой Москве, пуд печеного хлеба стоил 2 рубля, а пуд вывезенного за границу зерна — 91 коп., т. е. немцам было на чем заработать [27].

Императорская статистика скудна в плане исследования уровня жизни 85 % населения страны — крестьян — и оперирует в основном только общими цифрами.

Со времени после отмены крепостного права (1861 г.) количество населения России более чем удвоилось (по переписи 1858 г. — 74 млн. человек, по расчетам 1914 г. — 178 млн. человек), но количество крупного рогатого скота сократилось на 29 %, а мелкого — на 51 %! [28]. Ведь реально получается, что при крепостном праве крестьянин ел мяса в три раза больше, чем при пресловутой свободе и разгуле частного бизнеса. Мясо Россия не поставляла на экспорт из-за трудностей перевозки, мясо Россия импортировала. В 1913 г. — на экспорт мяса потратили 28 млн рублей. Поэтому единственным удобным для экспорта товаром было зерно. Вот его и заставляли крестьян выращивать, для чего те запахивали луга, пастбища и сенокосы, снижая поголовье собственного скота.

Князь Багратион, полковник Генштаба Русской армий, в 1911 году писал: «С каждым годом армия русская становится все более хворой и физически неспособной… Из трех парней трудно выбрать одного, вполне годного для службы… Около 40 процентов новобранцев почти в первый раз ели мясо по поступлении на военную службу».

И по городским жителям статистика есть. Если при крепостном праве средний горожанин потреблял в день продовольствия энергетической емкостью 3353 ккал, то в 1900–1916 гг. уже 3040 ккал. Свободно конвертируемый рубль и алчность частных предпринимателей требовала своего. Какой там «хруст французской булки»! Хрустели булками, смачно чавкали ветчиной и пили чай с сахарком лишь те самые «золотые пятнадцать процентов». Остальные даже не жили — выживали [29].

Сделав рубль свободно конвертируемым (вводя обязательный обмен его на золото) и войдя в мировой рынок (уравняв цены на товары на нем и у себя), царское правительство даже с ввозными пошлинами выжимало из народа все соки. Фактически только во имя одной цели: чтобы российские бизнесмены и аристократы могли без проблем покупать на Западе предметы роскоши и прожигать жизнь в тамошних центрах развлечений. Ничего не напоминает?

Единственно, что можно сказать доброго о тех временах, так это то, что тогдашние олигархи поскромнее были нынешних новых русских, а тогдашние крестьяне и рабочие — не такие тупые, как нынешние «образованцы».

Низким был уровень технического оснащения сельского хозяйства. Более 52 % крестьянских хозяйств не имели плугов, обрабатывая землю сохами и косулями.

В 1913 г. в России имелось лишь 152 трактора (в США, Германии, Франции, Бельгии, Голландии, Дании счет тракторам шел на тысячи и десятки тысяч). 80 % сельскохозяйственных работ в России производилось вручную [30].

Из-за хронического безземелья ежегодно до 2-х млн. крестьян из центральных нечерноземных губерний вынуждены были в летние месяцы уходить на заработки в южные губернии, нанимаясь батраками к кулакам и помещикам.

В России продолжался хронический кризис животноводства. На 100 человек населения количество скота (крупного рогатого и свиней) сократилось с 67 голов в 1896–1898 гг. до 56 голов в 1899–1901 гг. и до 45 голов в 1911–1913 гг. В 1914 г. в России на 1000 жителей приходилось 293 головы крупного рогатого скота, в США — 622, в Дании — 888 голов.

Продуктивность дойной коровы в 1913 г. составляла: в России — 28 руб., в США

— 94, (1:3,36), в Швейцарии — 150 руб. (1:5,36). Уступала Россия и в продуктивности производства зерновых с одного гектара (десятины). Так урожайность в 1913 г. с десятины составляла:

Таблица 2. Урожайность зерновых в 1913 г. с десятины, пудов

Мы как-то совершенно обошли вниманием премьера Столыпина. В последние годы принято ссылаться на его реформы, как на спасительные для России, и сокрушаться о его гибели, эти реформы оборвавшей в расцвете. К сожалению, это очередной миф. Никакой пользы столыпинские реформы не принесли, лишь плеснули немалое количество горючей жидкости в топку революции.

Беспощадные в разрушениях и пожарах волнения крестьян держали тогда помещиков в таком напряжении, что один из главных выразителей помещичьих интересов комендант Царского двора Д.Ф. Трепов решительно высказался: «Я сам помещик не из бедных, — сказал он, — но буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убежден, что только при этом условии я сохраню за собою вторую половину». Проект отчуждения земель стал прорабатываться. Занимался им Николай Николаевич Кутлер, юрист по образованию.

Ленин, находясь в эмиграции, тогда писал, что успех в отчуждении земли в пользу крестьян означал бы победу затяжного «прусского пути» развития капитализма в сельском хозяйстве и привел бы к коренному изменению соотношения классовых сил в стране. Фактически это означало, что крестьянство в России революцию не поддержит!!! И Ленин это понимал.

И, несмотря на то, что с крестьян предусматривался огромный выкуп, Николай отклонил проект. На котором, к слову, была примечательная резолюция Витте, в то время еще возглавлявшего правительство: «Представляется предпочтительным для помещиков поступиться частью земли и обеспечить за собой владение остальной землей, нежели лишиться всего» [24].

Но Государь император соизволил собственноручно начертать на докладе: «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной». И ниже: «Кутлера с его должности сместить» [25].

И как после всего этого язык поворачивается у «разных Сванидзе» говорить, что в революции виноват Ленин?! Впрочем, Наум Коржавин (Наум Моисеевич Ма́ндель), написавший когда-то — «Какая сука разбудила Ленина? Кому мешало, что ребенок спит», так и не понял, что этой «сукой» был Николашка.

После назначения Главой царского правительства Столыпин решил делать ставку в деревне на богатых крестьян,т. е. — на кулаков, особо не задумываясь о происхождении их богатства, которое являлось не результатом лучшей работы, как на Западе, а большей частью итогом обмана своих соседей по общине.

Напомню, в чем там было дело. Столыпин намеревался разрушить крестьян-

скую общину, своеобразный дореволюционный «колхоз». Дело в том, что при царе частной собственности на землю у крестьян не было. Земля принадлежала всей общине, «миру», как тогда говорили. Ее ежегодно делили и перераспределяли общим собранием — по количеству едоков и другим параметрам. Поэтому «своей» земли ни у кого быть не могло: в этом году ты обрабатываешь один участок, а в следующем, очень может быть, произойдет передел, и тебе достанется совершенно другой.

По плану Столыпина, всякий крестьянин мог выйти из общины, забрав свой земельный пай, становившийся уже его частной собственностью, и вести хозяйство, ни на кого не оглядываясь и никому не подчиняясь, кроме «законов рынка», которые-де сами все расставят на свои места. Это был «пряник» для крестьян.

А для тех, кому это показалось неубедительным, еще 19 августа 1906 г. был заготовлен устрашающий «кнут» в виде столыпинского Указа о «скорорешительных» военно-полевых судах, которым вменялось в обязанность совершать судопроизводство над бунтовщиками не более чем за 48 часов, а вынесенный приговор приводить в исполнение не позже чем через 24 часа.

За полтора года — свыше 5 тысяч человек казнённых, включая и несовершеннолетних детей, 43 тысячи отправленных на каторгу, бесчисленное количество подвергнутых арестам, обыскам, истязаниям… Понятие «столыпинский галстук», то есть виселица, стало нарицательным в России.

Здесь нельзя не заметить, что подобные «скорорешительные» суды Сталина подвергаются в наши дни безоговорочному осуждению, тогда как о самом изобретателе такого «скоростного правосудия» Столыпине его современные сторонники во главе с Никитой Сергеевичем Михалковым не говорят ни слова, словно ничего об этом не знают!!! А может быть, и правда не знают???

Невозможно переломить смаху складывавшиеся веками отношения. Не зря же в Англии тамошние короли усердно ломали общину не менее трехсот лет, прежде чем им это удалось. И при этом страну сотрясали мощнейшие восстания, ставившие целью, в первую очередь, сохранение общины — восстания Тайлера, Кета, Кэда, «Благодатное паломничество», «Маусхолдское сообщество».

Столыпин самонадеянно полагал, что ему удастся одним махом разрушить то, что складывалось столетиями — уклад жизни десятков миллионов людей. Конечно же, такие «большие скачки» обречены на провал! Оттого хотя бы, что крестьянские хозяйства в России на треть были безлошадными, а другая треть располагала одной единственной лошадью. Ни у каких банков и правительств не хватило бы денег, чтобы поддержать миллионы «фермеров» [31].

Да и крестьяне в массе своей не хотели ни переселяться к черту на кулички, ни выделяться из общины, подвергая себя всем рискам «свободного плавания». Не стоит забывать, что Россия — страна по климатическим условиям суровая, в одиночку переехав в Сибирь, не выживешь, это вам не Калифорния.

Шестьдесят процентов тех, кто переселился в Сибирь, вернулись обратно — уже окончательно разоренные и безземельные.

Вот, что писал о них в своей брошюре в 1913 г. статский советник А.И. Комаров, прослуживший 27 лет в Сибири в лесном ведомстве (между прочим, яростный противник, как революции, так и социалистов всех мастей) [32]: «Возвращается элемент такого пошиба, которому в будущей революции, если таковая будет, предстоит сыграть страшную роль… Возвращается не тот, что всю жизнь был батраком, возвращается недавний хозяин, тот, кто никогда помыслить не мог, что он и земля могут существовать раздельно, и этот человек, справедливо объятый кровной обидой за то, что его не сумели устроить, а сумели лишь разорить — этот человек ужасен для всякого государственного строя».

В годы гражданской войны проявилась четкая закономерность: на стороне белых по началу выступали почти стопроцентно коренные сибиряки, за красных же почти поголовно были столыпинские переселенцы. Низкий поклон вам, господин Столыпин, от сибиряков за всю кровавую смуту, что вы туда занесли.

Другими словами, это была попытка «ввести» капитализм. И она провалилась, как проваливаются любые попытки «ввести» что-то искусственным способом. Получилось, как с чубайсовскими ваучерами. На бумаге (и, может быть, в мечтаниях Столыпина) все выглядело гладко и красиво: крестьяне забирают свои участки и понемногу становятся американскими фермерами. Те, у кого не хватает на это денег, берут взаймы в банке. Кроме того, правительство организует переселение крестьян в Сибирь, где им опять-таки дадут ссуды и земли. Годик-другой, и Россия превратится в страну сытых, довольных и оборотистых фермеров… В реальности, все оказалось, как водится, и сложнее, и унылее, и разорительнее.

Деникин писал: «Слева Столыпина считали реакционером, справа (придворные круги, правый сектор Государственного Совета, объединенное дворянство) — опасным революционером».

Хозяйка знаменитого светского салона, дочь егермейстера двора А. Богданович писала в своем дневнике: «…Столыпина, убитого никем иным, как охранкой (т. е. Охранным отделением)». Светская дама лишь зафиксировала на бумаге то, что говорили совершенно открыто.

К сожалению, этот урок 100-летней давности не пошел впрок. Самоуверенные, не умеющие или не желающие ничему учиться, сегодняшние наследники Столыпина наступают на те же грабли и, тем самым, уничтожают последние остатки современного крестьянства.

1.3. Ну, а что же в промышленности?

Прежде всего Россия даже по объемам промышленного производства отставала от США, Англии, Германии и Франции. Доля ее в совокупном промышленном производстве пяти вышеперечисленных держав составляла всего 4,2 %. В общемировом производстве в 1913 г. доля России составляла 1,72 %, доля США — 20 %, Англии — 18 %, Германии — 9 %, Франции — 7,2 % (это все страны, имеющие население в 2–3 раза меньше, чем Россия). И это при том, что в России в 1913 г. был рекордный (80 млн.т.) урожай зерновых.

По размерам валового национального продукта на душу населения Россия уступала США — в 9,5 раза, Англии — в 4,5, Канаде — в 4, Германии — в 3,5, Франции, Бельгии, Голландии, Австралии, Новой Зеландии, Испании — в 3 раза, Австро-Венгрии — в 2 раза.

Россия не то что «рванула», а продолжала отставать — в 1913 г. ее ВНП соотносился с ВНП Германии как 3,3 к 10, в то время как в 1850 г. соотношение равнялось 4 к 10 [33]. На 24472 заводах имелось всего 22140 электрических, паровых, дизельных двигателей (со средней мощностью 60 л.с.). То есть даже не всякий завод имел хотя бы один двигатель. Вот вам и «передовые технологии».

По энерговооруженности и механовооруженности Россия отставала от США в 10 раз, от Англии — в 5, от Германии, Бельгии, Новой Зеландии в 4 раза. Сравнить объем производства в различных странах можно по таблице 3.

При стоимости пуда конвертерной стали (южные заводы) в пределах 70 копеек, жалование рабочим и служащим у бессемеровских конвертеров составляло от 0,99 до 1,25 коп. на пуд, а у томассовских от 1,6 до 2,4 коп. То есть, от 1,4 до 3,4 %. Это значит, что для того, чтобы уравнять русскую сталь с ценой тех стран, где производить ее дешевле (а ее из-за климата и расстояний везде дешевле производить, нежели в России), из рабочих выжимали все соки, практически ничего им не платя.

В конвертерном цехе в 1913 г. из 261 человека только три сменных старших мастера получали по 10 рублей за 12-ти часовую смену, а средний металлург за эту смену получал 1 руб. 68 коп. Это при том, что металлурги всегда были в числе высокооплачиваемых профессий [34].

Добавим сюда же еще один интересный факт: в 1913 г. в США имелось 3, 035 млн. абонентов телефонной сети, в Германии 797 тыс., в Англии 536,5 тыс., во Франции — 185 тыс., в Австро-Венгрии — 110 тыс., в Швеции — 102 тыс., в Дании — 98 тыс., а вот в России — 97 тысяч абонентов. И это при российских-то расстояниях.

В 1913 г. Россия импортировала из других стран более 1 млн. т. стали и 8,7 млн. т. каменного угля.

Приведем еще несколько цифр. В 1913 г. США выплавили 25 млн. тонн стали, Россия — 4,2 млн. тонн, за 5 лет в США выплавка стали возросла на 5 млн. тонн, в России на 1,7 млн. тонн (в среднем на 1 млн., и 0,34 млн. тонн в год). 1 % прироста выплавки стали тянул в США на 200 тыс. тонн, в России всего на 25 тыс. тонн — в 8 раз меньше.

Уровень производительности труда в промышленности в России был меньше чем: в США — в 9 раз; в Англии — в 5 раз; в Германии — в 4 раза.

В 1909–1914 гг. англичане наклепали 64 крупных надводных корабля, немцы — 47, французы — 24, итальянцы — 16. Россия с потугами достроила и вновь создала 5 надводных кораблей класса линкор-крейсер. И это при всем том, что в России военные расходы в 1908–1913 гг. составляли 32 — 33 % от общей суммы госбюджета.

Кстати, о кредитах. Царская Россия сидела на кредитной игле даже, пожалуй, прочнее, чем Россия времен позднего Ельцина. Заинтересованные лица упорно называют их «инвестициями». К экономике это отношения не имеет, разве что со знаком минус. Займы ведь надо отдавать!

Вот здесь и кроется корень зла! Человек, не посвященный в тонкости бизнеса, может простодушно воскликнуть: «А собственно, что плохого в том, что иностранцы на свои деньги строили у нас заводы и шахты? Какая разница, кому они принадлежали, если они давали работу российским подданным»?!

Ответ простой. Запомните. Кредиты — это не инвестиции. Иностранный кредитор вывозит прибыль к себе домой — и туда же, за границу, уходят проценты по кредитам. И при описании самого понятия инвестиций надо хорошо представлять себе следующее: просто покупка и эксплуатация нашего завода иностранцем — это еще не инвестиции. Это просто смена хозяина. Выплаченные деньги идут продавцу, и он на них, скорее всего, купит виллу в Коста-Браво и «Хаммер» красного цвета. То есть вовсе не любая пачка долларов, вброшенная в нашу страну, является инвестициями. Чтобы заслужить гордое звание «инвестиций», эти доллары должны быть использованы только на развертывание или расширение производства.

Инвестиции — это не просто ввоз в страну некоторого количества долларов. Инвестиции — это не только и не столько деньги. Инвестиции в конечном итоге должны быть материальны — это строительство, закупка нового оборудования, смена технологий. Немаловажно и отношение к персоналу предприятий — проходит ли он обучение, делаются ли пенсионные вклады, вообще — заботится ли новый владелец о своей репутации, надеется ли он долго присутствовать на выбранном участке рынка. Инвестиции — это не займы! При инвестиции буржуй рискует своими деньгами! А при займах его деньгами рискуем мы! И его деньги мы обязаны вернуть с процентами в любом случае, независимо от судьбы инвестиционного проекта!

Сегодня, в условиях свободного перемещения капиталов ни один инвестор, ни наш, ни зарубежный, не будет вкладывать средства в развитие практически ни одного производства на территории России. И дело не в отсутствии патриотизма у наших капиталистов, а также жуликов и коррупционеров — я вполне допускаю, что они горячие патриоты, — дело в законах экономики, ориентированной на прибыль. Никаких инвестиций в нашу промышленность нет и не будет. То есть, каждый буржуй понимает, что значительная часть его денег, вложенная в российскую промышленность, будет потрачена просто на борьбу с неблагоприятными условиями, без всякой пользы для конечного продукта. Если этого не понимает инвестор, то понимает банкир, дающий инвестору кредит и проверяющий его бизнес-план. А что бывает с промышленностью без инвестиций, мы знаем.

«Хотят русские жить в холодильнике — пусть живут. Причем тут мои доллары?» — так думает наш буржуй, и он абсолютно прав. И напрасно ждать, что вывезенные из России капиталы (по-русски говоря, краденое или выручка от продажи краденого) вернутся в Россию. Это может произойти разве что под конвоем, а наш конвой туда не пустят.

В противном случае и это обычное дело в мировой практике: если предприятие неконкурентоспособно, то в преддверии его краха руководители, если они уловили тенденцию, начинают эксплуатировать предприятие на износ — не вкладывают в него прибыль, а расходуют ее на расширение другого производства.

А прибыль, тогда в России, была потрясающая, какой в Западной Европе ни за

что не получишь. Французы и бельгийцы наперегонки и с визгом неслись вкладывать деньги в «русские» акции — потому что получали сорок процентов дивидендов. А у себя дома, между прочим, получали бы два-три.

Уже в 1861–1866 гг. из России вывезли золота почти на 455 миллионов рублей. В пересчете на драгоценный металл это многие тонны. А в 1891–1913 гг., по подсчетам современных экономистов, Россия выплатила процентов по кредитам и погашений по государственным займам на сумму свыше 5 миллиардов рублей золотом, в полтора раза больше, чем получила. Вывезенная иностранцами прибыль в этот счет не входит. Царский золотой десятирублевик весил семь с лишним граммов. Любой, кому захочется, может подсчитать точно, сколько тонн золота утекло.

Возьмем теперь госбюджет. Сколько проклятий было обрушено на головы большевиков и КПСС за «пьяные» бюджеты, начиная с середины 70-х годов. Но что мы видим в царской России? Вот «Статистические Ежегодники России» (под редакцией директора Центрального статистического Комитета МВД Н.Н.Белявского) за 1908–1913 годы [35]. Итак, 1908–1913 гг. общие суммы доходов, поступивших в бюджет, составили: 14 987 млн. рублей, в том числе доходы от водочной монополии — 3 993 млн. рублей (26,64 %), прямые налоги: 1 115 млн. рублей (7,44 %), косвенные налоги — 3 111 млн. рублей (20,76 %), пошлины — 943 млн. рублей (6, 29 %). Больше всего доходов от водки. Вам все ясно?

Западу нечего было бояться «рванувшей» вперед России. Чем эффективнее работала экономика России, тем больше дохода получали банки западных стран. В 1887–1913 гг. Запад инвестировал в Россию 1 783 млн. золотых рублей. За этот же период из России было вывезено чистого дохода — 2 326 млн. золотых рублей (превышение за 26 лет доходов над инвестициями — на 513 млн. золотых рублей). Ежегодно переводилось за границу выплат по процентам и погашениям займов до 500 млн. золотых рублей (в современных ценах это 15 млрд. долл.).

Подводя итоги промышленного развития России в 1908–1914 гг., надо указать еще и на такой факт: в 1893–1900 гг. среднегодовой прирост промышленной продукции составлял 9 %, а в 1908–1913 гг. — 8,8 %.

Параллельно с ростом промышленного производства шел процесс роста цен. В 1908 — 1913 гг. цены на потребительские товары возросли на 24 %, зарплата же по России возросла в среднем на 34 руб. (на 14,52 %), таким образом, мы видим, что реальные доходы рабочих не возросли, а упали. Цены (оптовые) на пшеницу в 1901–1912 гг. возросли на 44 %; на рожь — на 63,63 % на свинину — на 55,86 %. Естественно, что не менее чем оптовые, возросли и цены на продукцию хлебобулочной промышленности и на мясо в розничной торговле. В итоге в 1913 год реальные доходы трудящихся в России составляли 90 % от уровня 1900 г.

Ну и, наконец, предложу заявление Премьер-министра царского правительства Коковцева для депутатов IV Государственной Думы: «…Разговоры о том, что Россия в 15–20 лет догонит страны с передовой промышленностью — это, господа, требование, которое не является серьезным». А Коковцев знал, что говорил.

У нас разные господа Говорухины блеют, что, дескать, если бы не было революции, то Россия была бы богатой и счастливой. Черта с два! Даже если бы не было Первой мировой войны, то уже году к 1923 в России был бы такой бунт, что Гражданская война показалась бы всем детской забавой.

Дело в том, что Генри Форд уже в 1922 г. начал выпускать на конвеерном производстве свои трактора «Фордзон» с темпом более миллиона штук в год и по такой дешёвой цене, что их в России покупали бы не только помещики и кулаки, но и середняки. А если пахать землю не сохой, а с помощью тракторов, если обрабатывать ее с помощью тракторов, если убирать зерновые с помощью косилок и комбайнами, если молотить пшеницу молотилками, а не цепями, то в деревне миллионы крестьянских рук не нужны.

Из деревень в города России ринулась бы такая масса голодных безработных крестьян, что она снесла бы и царскую власть, и помещиков с капиталистами еще чище, чем это сделали большевики. Ведь царь работал без плана, он не развивал экономику России осмысленно, как, впрочем, и нынешняя российская власть.

В истории царской России не остался незамеченным граф С. Витте, фигура чрезвычайно одиозная. Чуть ли не по единодушному мнению современников, Витте был очень умным человеком, но крайне беспринципным, воровавшим всегда и очень крупно. (Как наш Чубайс).

Именно ему Россия обязана неуклонным и устойчивым разорением, поскольку именно он сделал рубль свободно конвертируемым и обеспечивал его золотой паритет массой кабальных иностранных займов.

К 1903 г. Витте уже невозможно было терпеть, он был снят с должности министра финансов России и отрешен от дел. В министерстве внутренних дел начали накапливать улики для предания Витте суду.

Но летом 1905 г. его, бывшего министра путей сообщения и бывшего министра финансов, посылают заключать мирный договор с Японией (05.09.1905 г.), по которому Витте передает ей, помимо огромной контрибуции, не только Порт-Артур, который японцы, по крайней мере, в ходе войны взяли, но и половину Сахалина. За такой договор Витте получает от царя титул графа (разозленные русские называли его «графом Полусахалинским»), а уже в октябре 1905 г. царь назначает его главой правительства России. Правда, граф Витте продержался на этом посту всего лишь до апреля 1906 год. [36].

Денежная система, существовавшая в России до Первой мировой войны 1914–1917 гг., была создана в 1897 году в результате так называемой реформы Витте. Эта реформа была продиктована нуждами быстро растущего капиталистического хозяйства России.

В создании твердой золотой валюты были заинтересованы также иностранные банки и монополии, экспортировавшие в Россию свои капиталы (Англия, Франция, Германия, Бельгия и др.).

Надо понимать, зачем С. Витте потребовался золотой рубль. Давайте разберемся. На Западе наиболее авторитетным специалистом по экономике России и СССР является профессор Хьюстонского университета Пол Грегори. Опираясь на его исследования, А. Пригарин суммирует: «Часто можно слышать такой довод: после крестьянской реформы 1861 г. Россия начала развиваться ускоренными темпами и, мол, безо всякого социализма она вошла бы в число развитых стран».

Но вот что показало совместное исследование, проведенное Хьюстонским университетом США и НИЭИ при Госплане СССР. На старте в 1861 г. душевой национальный доход России составлял примерно 40 % по сравнению с Германией и 16 % по сравнению с США. Прошло более 50 лет ускоренного развития России — и что же? В 1913 г. — уже только 32 % от уровня Германии и 11,5 % от американского уровня. Значит, разрыв увеличился. Поэтому слова о вековой отсталости России не были только образным выражением» [37]. То есть средний русский был не только беднее американца и немца, но с каждым годом становился все беднее и беднее.

А между тем у более подготовленного читателя цифры Хьюстонского университета могут вызвать недоумение. Дело в том, что часто можно встретить несколько иной подход к оценке ситуации, хотя и без ее объяснения. Скажем, Н. Н. Яковлев в книге «1 августа 1914 г.», изданной еще в 1974 г., когда царскую Россию не принято было хвалить, писал [38]: «По общим экономическим показателям Россия отстала от передовых промышленных стран. Но в то же время российская буржуазия доказала свое умение налаживать производства, когда непосредственно затрагивались ее интересы. Примерно на протяжении тридцати лет до начала Первой мировой войны (с 1885 г.) Россия занимала первое место в мире по темпам экономического роста. Если в период 1885–1913 гг. промышленное производство в Англии увеличивалось в год на 2,11 %, в Германии — на 4,5, в США — на 5,2, то в России — на 6,72 %». Становится непонятно: как же так? Тридцать лет подряд России увеличивала свое производство быстрее всех, т. е. как будто бы догоняла самые передовые страны, а разница в среднедушевом доходе русского и американца с немцем все время возрастала. Как так может быть?

Да просто тогда было не намного лучше, чем в сегодняшней России. Тогдашнему последнему царю-придурку навесили лапшу на уши, что России «нужны западные инвестиции», что она должна снять защитные барьеры и «войти в мировой рынок, т. е. сравнять внутренние цены с западными», что «рубль должен быть конвертируемым» и т. д.

Николай II согласился со своими уродами-советниками, и в Россию хлынул иностранный капитал. Он действительно строил предприятия по добыче и переработке российского сырья, и объемы производства в России росли быстрее, чем в других странах. Но большая часть этого прироста тут же вывозилась за рубеж в виде процентов за кредиты и дивидендов с западных капиталов, для чего и требовался конвертируемый золотой рубль.

С 1888 по 1908 годы Россия имела положительный торговый баланс с остальными странами в сумме 6,6 млрд золотых рублей, т. е. ежегодно на 330 млн. золотых рублей вывозилось больше, чем ввозилось. По тем временам сумма в 6,6 миллиарда рублей в 1,6 раза превышала стоимость всех российских промышленных предприятий и оборотных средств на них в 1913 году.

Иными словами, построив два предприятия в России, Запад на деньги России строил три предприятия у себя [39].

Такие тогда были «западные инвестиции». Сегодня они во сто крат хуже. Поэтому-то среднедушевой доход, ограбляемой таким способом царской России, рос медленнее, чем среднедушевой доход тех стран, которые своими кредитами и «инвестициями» Россию грабили. Производил-то русский все больше и больше, а получал все меньше и меньше.

Кстати, царский дом Романовых был сказочно богат. Цари любили называть себя то первыми помещиками в стране, то «хозяевами земли Русской». Действительно, Романовы обладали своим доменом: землями и крестьянами, не считая недвижимости и промыслов. Лично царю в 1905 г. принадлежало семь миллионов десятин земли, «тянувшей» на огромную по тем временам сумму в сотню миллионов рублей. Доходы династии оценивались в 24 миллиона золотых рублей ежегодно. В нынешних ценах это — около 5 миллиардов долларов [103]. Дом Романовых-Готштейн-Готторпских получил мощную финансовую подпитку после 1861 года.

Пресловутое падение крепостного права в России и личное освобождение крестьян были хитрым делом: русскому мужику приходилось выкупать себя. То есть, вносить платежи помещикам (среди коих были и Романовы), причем в рассрочку. Платежи эти отменили только после 1907 года. Так вот: в 1860-е и последующие годы русское барство получает огромные потоки наличности. (На долю дома Романовых пришлось около 50 миллионов рублей выкупных платежей от крестьян). Дворяне России снова купаются в деньгах.

А как они ими распорядились? Вложили это в создание новой промышленности? В заведение высокопроизводительных, технологически продвинутых сельских латифундий? В строительство торговых кораблей? Так поступили бы какие-нибудь немцы или англичане. Но русское барство, как и подобает низшей расе мародеров, эти деньги стало пропивать и прожирать. Именно после 1861 года в Москве (читайте Гиляровского) и в Питере открываются самые фешенебельные рестораны. С импортной едой. С самыми дорогими и изысканными кушаньями. (Вспомните, я писал: «свежайшие омары на витринах, и фиалки из Пармы»). С отдельными кабинетами для дворян (они не желали сидеть в одном зале со всякими купцами-заводчиками). И в этих ресторациях пошли дикие кутежи.

А что — разве сами Романовы не держали денежек на Западе, не вывозили свои деньги за рубеж? Как сегодняшние олигархи и чиновники в РФ. «Хозяева земли Русской» не инвестировали свои ежегодные миллионы в русские заводы, фабрики, шахты, верфи и железные дороги. Нет — Романовы клали денежки в европейские банки. То есть, вели себя скорее как группировка колонизаторов, выкачивающих захваченную колонию. Даже лучший из последних русских монархов, Александр Третий, перевел свои деньги в Англию, под контроль британской ветви династии евреев-Ротшильдов.

С этой точки зрения, настоящим царем и Хозяином был Иосиф Сталин: у него-то денежки инвестировались в свою страну. А вот Романовы за рубеж капиталец перегоняли. А главными инвесторами в русскую промышленность (и это давно не секрет) были капиталисты Франции, Бельгии, Англии, Германии.

Нет, конечно, худа без добра: благодаря тому, что Романовы складывали свои миллионы (равносильные нынешним сотням миллионов) на Западе, русские могут до 2017 г. предъявить претензии западным финансистам и потребовать все эти богатства назад — с процентами и индексациями за целый век.

Таким образом, можно полностью ликвидировать внешнюю задолженность РФ, отдать долги ее крупнейших компаний (а оные, таким образом, вновь вернуть в руки государства для нормальной приватизации в дальнейшем) и сформировать Фонд развития страны. Но вряд ли расейская власть нашей поры решится на такую операцию. Западный финансовый капитал считает денежки Романовых, оставшиеся за пределами России после 1917 г., своею законной добычей. Ну, а власти РФ с этим молчаливо согласны. А вот царские долги Франции — выплатили.

Ни к чему, кроме национальной катастрофы, такое «развитие» привести не могло. Вспомним: внешний долг России вырос с 8,8 миллиардов рублей в 1913 г. до 50 миллиардов в 1917-м (65 млрд. — общий государственный долг).

При том, что весь бюджет Империи 1914 г. составлял 4 миллиарда 865 миллионов рубликов. То есть, это — около тринадцати годовых бюджетов страны.

Как бы это понагляднее изобразить? Представьте себе, что совокупный долг экономики РФ составляет не 400 миллиардов долларов, как на лето 2009 г., а около трех триллионов «зеленых». Уяснили? Одно это обрекало «Россию без революции» на тяжелейший финансовый кризис. Большевики, отказавшись от уплаты долгов, спасли страну.

Одним словом, к 1917 г. Россия была то ли сырьевым придатком, то ли попросту кормушкой для Европы, которой в значительной степени и принадлежала. Фактически — колония. Разве что флаг развевался свой, а не французский или британский, да на троне красовался свой монарх, совсем как настоящий — и корона имеется, и горностаевая мантия… Вот только ни мозгов у него, ни реальной власти, ни умения хоть что-то изменить… Туземный вождь с золотым кольцом в носу, вроде тех, африканских, что отдавали золотоносные земли за бусы и ром.

Вступив в 1914 году в Первую мировую войну и исчерпав в короткий срок все свои бюджетные резервы, царское правительство было вынуждено в начале войны специальным законом отменить размен кредитных билетов на золото, и стало прибегать к выпуску бумажных денег в больших размерах для финансирования военных расходов.

Обесценивание рубля в 1914–1917 гг. шло не столько из-за роста потребительского спроса на уменьшающееся количество товаров, сколько из-за того, что в цену товара все в большем и большем объеме закладывалась воровская составляющая — прибыль, которую «частные предприниматели» стремились ухватить у общества по случаю военного времени.

Кроме фронта, война сильна еще и тылом, в первую очередь тылом. А что в тылу? Шла страшнейшая для России Первая мировая война, а в тылу воровал всяк, кто что мог. В стране безудержная спекуляция, взлетевшая до немыслимых высот. Составляются умопомрачительные состояния на военных поставках, шампанское и лучшие коньяки текут реками, ювелир Фаберже простодушно хвастает, что никогда еще у него не было столько солидных клиентов, как во время войны.

Ну, хоть бы повесил царь десяток воров другим для острастки! Но Николай II был «добрым». На фронтах потери достигали 20–30 тыс. человек в месяц из-за нехватки снарядов, а «патриотично настроенные» частные промышленники моментально взвинтили цены на военную продукцию вдвое-втрое против казенных заводов. На казенном заводе 122-мм шрапнель стоила 15 руб., а частники требовали за нее 35. Начальник ГАУ генерал Маниковский пытался прижать грабителей, но его тут же вызвал царь [40].

«Николай II: —На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.

Маниковский: — Ваше величество, они и без того наживаются на поставке на 300 %, а бывали случаи, что получали даже более 1000 % барыша.

Николай II: — Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.

Маниковский: Ваше Величество, но это хуже воровства, это открытый грабеж.

Николай II: — Все-таки не нужно раздражать общественное мнение».

Ну, и как прикажете называть этого козла в короне?! И не пошел впоследствии генерал Маниковский к белым, а служил в Красной Армии.

В конце 1943 г. Мариэтта Шагинян написала небольшой сборник очерков «Урал в обороне» и в нем сравнила цифры роста производительности труда на Урале в Первой и в начале Второй мировых войнах [41].

По начальному периоду Великой Отечественной войны она сообщает следующее. «Если выработку на одного рабочего Урала в первом (мирном) полугодии 1941 г. принять за 100 %, то во втором полугодии выработка увеличилась до 217,3 %, а в первом полугодии 1942 г. — до 329 %».

Но интересно даже не это, а то, что Шагинян нашла по этому поводу в архивах. Она пишет: «…До весны 1915 года, пока не началось наше отступление в Галиции, об Урале и оборонной промышленности никто особенно не задумывался. Отступление обнаружило острый недостаток у нас вооружения. А тогда требовались войскам главным образом шрапнель, снаряды, колючая проволока. Нужно было срочно наладить на Урале производство этой стали и перевести заводы на военную продукцию. Летом 1915 года едет на Урал комиссия генерала Михайловского, объезжает казенные заводы, заглядывает на частные, собирает совещания заводчиков. Для захудалой уральской промышленности обращение к ней государства, военные заказы означало, прежде всего, невиданные барыши. Заводчики встрепенулись, и комиссия встретила с их стороны, как тогда писали в газетах, прием достойный патриотизма. Началась лихорадочная подготовка заводов к выполнению миллионных государственных заказов. На Гумешках расширяется завод, в Ревде устраивается механическая мастерская, в Полевском переоборудуется прокатка, в Надеждинском строится снарядная, в Сосьвинском — прокатная. Та же картина в Южно-Турском, Алапаевском, Невьянском, на Клитвенской даче.

Заводчики закупают и ставят тысячи новых станков, производят миллионные затраты, перестраивают силовое хозяйство, воздвигают даже целые новые заводы. Казалось бы, картина огромного технического расцвета на Урале. Но заглянем в финансовые отчеты».

Чтобы не злоупотреблять таблицами, я числовые данные дам строчкой. Итак, на Урале началась «патриотическая» возня и что в итоге? Если в 1913 г. руду добывали на 196 рудниках и добывали ее 49 225 тыс. пудов, то в 1916 г. ее добывали на 195 рудниках и добыли всего 31 356 тыс. пудов. Если в 1913 г. чугун плавили 32 домны, снимая в среднем с каждой по 642 тыс. пудов, и в сумме они выплавили 20 565 тыс. пудов, то в 1916 г. осталась 31 домна, съем чугуна упал до 473 тыс. пудов и всего Урал дал 14 685 тыс. пудов чугуна.

Если в 1913 г. сталь плавили 16 мартеновских печей и дали ее 8 222 тыс. пудов, то в 1916 г. мартенов стало 17, но стали они давали всего 7 884 тыс. пудов.

Вы скажете, что все понятно — рабочие ушли на фронт, работать стало некому, производительность рудников и заводов упала. Ага, как же, разбежались вам рабочие на фонт! Они ведь были «на броне», т. е. не призывались в армию и по этому поводу началось объединение всякой дряни в пролетарии. (В Гражданскую войну Урал дал Колчаку две дивизии, укомплектованных рабочими.)

Если число рабочих на Урале в 1913 г. принять за 100 %, то в 1915 г. численность рабочих уже была 152 %, а в 1917 — 192 %! В результате в горной промышленности годовая выработка на одного рабочего упала с 6146 пудов до 4425, а в металлургическом производстве с 6037 до 3582 пудов.

Ну и как чувствовали себя «частные предприниматели» в таком производственном бардаке? А прекрасно! Шагинян продолжает: «Сохранилось указание, как росла валовая прибыль пяти крупнейших акционерных обществ. Богословское общество, имевшее в 1913 году около 4 миллионов валовой прибыли, получило в 1916 году свыше 12,5 миллионов; Белорецкое общество, имевшее в 1913 году 860 тыс. рублей, в 1916 году — 2 миллиона 170 тысяч — и т. д. В общем, за два года войны валовая их прибыль увеличилась в три раза».

Чтобы скрыть «истинную прибыль», как уверяет «Вестник финансов», акционерные общества отчисляли в запасной, амортизационный и другие капиталы больше, чем полагается, и этим понижали сумму дивидендов, выдаваемых каждому акционеру на его акцию.

Но и при такой «хитрости» барыши акционеров были громадны. Богословское общество роздало акционерам в 1916 году почти втрое больше, чем в 1913 году, — около трех миллионов рублей барыша (24,1 % на основной капитал). Симское общество в 1913 году не выплатило своим акционерам ни копейки, а уже в 1915 году выдало им 12,8 % на основной капитал. Белорецкое общество до войны выдавало 5,7 % дивиденда, то есть почти ту самую сумму, какую платили государственные банки за обыкновенные вклады, а в 1916 году стало платить 11,4 %» [42]. Ну и что же при таких «патриотах-бизнесменах» надо было делать правительству России, кроме включения печатного станка и эмиссии денег?

Не все благополучно было и в сфере здравоохранения.

Обратимся к таблице из монографии Миронова Б. М. Данное издание — первое в мировой историографии фундаментальное исследование по исторической антропометрии России за 1700–1917 годы. Главная его цель — оценить динамику благосостояния россиян в имперский период [44].

Таблица 4. Население 1851–1914 гг. рождения и индекс человеческого

развития в России в эти годы (с. 636)

Обратите внимание на среднюю продолжительность жизни в России в 1911–1913 годах — 33,5 года. Ну, о чем еще можно говорить.

По данным статистики в 1913 голу в России более 12 млн. человек (7,26 % населения) были поражены эпидемиями холеры, дифтерии, сибирской язвы, чесотки.

Еще 9 млн. человек страдали малярией, трахомой, коклюшем и т. д. Всего хронических больных заразными болезнями имелось 2 1877 869 человек (13,2 % населения страны). На 10 000 человек населения в России имелось 1,6 врача, 1,7 фельдшера, 1,7 акушера и повивальной бабки.

В сельской местности 1 врач приходился на 26 тыс. человек [43]. В США врачей на 10000 человек населения было в 4 раза больше, в Германии — в 2,7, в Англии — а 3,5, в Дании, Швеции, Бельгии, Голландии — в 3,2 раза больше. Из каждой 1000 новорожденных в возрасте до 1 года в России умирало 263 ребенка. Для сравнения: в Швеции умирало 70 детей до 1 года на каждую 1000 родившихся, Англии — 108, в США и Франции — 112, в Италии — 138, в Германии — 151. Т. е. Россия превосходила по детской смертности страны Европы и США в 1,74 — 3,76 раза.

И вновь вернусь к промышленности. Вспомните, на каких самолетах блистали Уточкин и Нестеров? «Ньюпор», «Фарман», «Бристоль-Бульдог», «Сопвич», «Фоккер». Англия, Франция, Бельгия…, но только не Россия. За 1914–1917 гг. было собрано всего 94 «Ильи Муромца» и то двигатели и приборы были импортные.

А автомобили? «Форд», «Мерседес», «Бенц», «Фиат», «Рено», «Пежо». А где русские фирмы, производящие автомобили полностью (от сырья до готового изделия) — их нет. На русских эсминцах, крейсерах и линкорах стояли немецкие и шведские турбины, английские гирокомпаса и дальномеры.

Я столь подробно разбираю отставания России не с целью посмаковать их. Нет. Я не менее других горжусь Д.И.Менделеевым, К.Э.Циолковским, многими другими талантливыми учеными и инженерами. Я помню, что первые дизели и теплоходы были созданы в Коломне, я помню, что эсминцы типа «Новик» и русские паровозы считались эталонными, я помню, что Россия — родина радио, но, к сожалению, это были лишь лучики света в общей безрадостной картине. Вспомним, что Менделеев и Сеченов (гордость России!!!) были забаллотированы в академии наук (а вот если бы они были немцами…), изобретатель радиосвязи Попов так и остался скромным преподавателем в военно-морской школе.

Все это анализируется для того, чтобы не дать создать новую мифологию, ибо любой миф, в конце концов, оборачивается против себя самого, что мы видели на примере КПСС, когда А. Яковлев со товарищами и т. д. и т. п. изолгались сначала в одну сторону, а затем в другую.

1.4. А как быть с нравственностью?

Ведь Россия отнюдь не была тихой и богобоязненной страной высокой христианской морали и законности. Сразу же после Февральской революции в 1917 году, когда Временное правительство отменило обязательное посещение молебнов, в русской армии, состоявшей в основном из крестьян, 78 % солдат перестали посещать церковь.

В Санкт-Петербурге в 1913 г. число высших учебных заведений равнялось числу официально зарегистрированных публичных домов.

Если мы хотим получить более полное впечатление о жизни России тех времен, то, право, стоит обратиться к творчеству таких писателей и ученых, как Л.Толстой, А.Чехов, И.Шмелев, Н.А.Крылов, В.Засодимский, И.Златовратский, Г.Успенский, Д. Мамин-Сибиряк, Ф.Решетников, М.Горький, И.Бунин.

Как это ни прискорбно звучит для тех, кто пытается представить Россию страной, где господствовала патриархальная тишина и всеобщее братство между бедными и богатыми. Надо отметить, что в стране шла упорная борьба, упоминание о которой столь не модно сейчас, и которая называется борьбой классов.

По данным IV Государственной Думы [45], с 1901 по 1914 гг. царские войска более 6000 раз открывали огонь, в том числе и артиллерийский, по митингам и демонстрациям рабочих, а также по сходам и шествиям крестьян. И это только по МИРНЫМ митингам, шествиям, сходам.

Число жертв колебалось от 9-ти до тысячи человек. Всего же число жертв подобного рода «стрельб» превысило 180 тыс. В 1907–1910 гг. в каторжных централах погибло свыше 40 тысяч человек.

Ну, а чем же занимались люди, которые по своему общественному положению и роду занятий к интеллигенции не принадлежали — купцы и фабриканты, чиновники и дворяне, инженеры и прочие? Да революцию финансировали!

Обычно, когда речь заходит о капиталистах, дававших деньги на революцию, в качестве «совершенно нетипичных примеров» упоминают лишь Савву Морозова и его родственника Николая Шмита — того самого, что неведомо по каким движениям души в 1905 года организовал стачку на собственной фабрике и был… убит в тюрьме. Отщепенцы, говорят, белые вороны. Совершенно нетипичные. Ага! Деньги на революцию из карманов людей обеспеченных, отнюдь не пролетариев и не интеллигентов, текли могучим потоком.

Большой знаток вопроса Леонид Красин вспоминал: «Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений».

Ему вторит Троцкий [46]: «До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов». Да и после девятьсот пятого те же самые животворные источники не иссякали. Уже после через кассу большевиков прошли сотни тысяч рублей российских буржуев.

А где, кстати, хранилась «нелегальщина» — большевистская литература? Опять-таки не в бедняцких квартирках. Вот, например, перечень тех, кто разрешал складировать у себя нелегальщину в Москве: сын либерального фабриканта, один из «булочных королей», врач, инспектор училища, жена писателя, художница, генеральша и даже графиня Бобринская (по воспоминаниям члена Московского комитета РСДРП А. Шестакова).

Небольшой перечень тех, кто финансировал революционеров по крупной — только род занятий, поскольку фамилии совершенно не играют роли. Владимирская губерния — фабрикант, Воронеж — совладелец Товарищества механических заводов, Дальний Восток — рыбопромышленник, Казань — один из владельцев торгового дома, Калуга — владелец писчебумажной фабрики и лесопромышленник с ним за компанию, Нижний Новгород — хлеботорговец, купец 1-й гильдии, Пермь — вдова пароходовладельца, Рига, Ростов-на-Дону, Смоленск — купцы, Тверь — семья помещиков, Урал — золотопромышленник, Уфа — князь Кугушев (!)…

Ну, а чем же они занимались еще? Да тем же самым, только почище!

Кто это там у нас руководит действиями боевой дружины киевских эсеров? А Мария Платоновна Рейнбот, супружница действительного статского советника, члена совета при министре финансов [47]. Кто это там у нас финансирует издание большевистской «Искры», да вдобавок 2-й съезд РСДРП? А Калмыкова, супруга сенатора.

Кто это там у нас среди анархистов блистает, браунингом помахивая и бомбы кидая? Да князь Хилков… А кто у нас среди руководства эсеров? Да Алексей Устинов, племянник Столыпина.

В России льется кровь. Убивают жандармских офицеров и сановников, убивают, в конце концов, бомбой императора Александра II. Все это уже получило солидное теоретическое обоснование: Писарев, Лавров, Бакунин и Ткачев наперегонки зовут к топору и огню, разрушая в мозгах сограждан все прежние «предрассудки».

Вот образчик разглагольствований Бакунина: «Надо разорить, ограбить и уничтожить дворянство, и теперь уже не только одно дворянство, но и ту довольно значительную часть купечества и кулаков-мироедов из народа,которые, пользуясь новыми льготами, в свою очередь стали помещиками…». Вот так. Ленину еще месяц от роду! Но план борьбы с кулачеством уже имеется!

Александр III, в свое время, довольно жесткими мерами, не церемонясь, сбил волну террора. Между прочим, это именно ему принадлежит определение «гнилая интеллигенция», а вовсе не Ленину и не Сталину. Дело в том, что после убийства его отца либеральная пресса начала в захлеб требовать от нового императора… помиловать убийц!

Мотив был следующий: либералы на полном серьезе уверяли, что-де те самые профессиональные революционеры, растроганные милосердием самодержца, устыдятся своих людоедских наклонностей и добровольно откажутся от террора, да и всех своих боевиков убедят… Прочитав этот бред, Александр и обронил слова о «гнилой интеллигенции». Источник достовернейший — фрейлина высочайшего двора Тютчева, дочь поэта.

Гремят выстрелы и рвутся эсеровские бомбы. Печальный список велик: министры внутренних дел Сипягин и Плеве, великий князь Сергей Александрович, министр просвещения Боголепов. А кроме них — 33 губернатора, генерал-губернатора и вице-губернатора, 16 градоначальников, начальников охранных отделений, полицмейстеров, прокуроров, помощников прокуроров, начальников сыскных отделений, 24 начальника тюрем, тюремных управлений, околоточных и тюремных надзирателей, 26 приставов, исправников и их помощников, 7 генералов и адмиралов, 15 полковников, 68 присяжных поверенных, 26 агентов охранного отделения [48].

А, кроме того, несколько сотен людей попроще — городовых, солдат и просто тех, кто случайно оказался не в том месте и не в то время. Это все — эсеры, во главе которых стоял «спортсмен революции» Борис Савинков, которого большевик Радек уже в 1925 г., на суде над ним, назвал «Гамлетом».

Даже в 1941 г. сталинскому НКВД придется достреливать постаревших и поседевших эсеровских боевиков. И не на всякий случай, не в профилактических целях, а потому что нашли себе нового хозяина. Догадайтесь с трех раз кого? От профессиональных разрушителей только так и следует избавляться.

Только за первые шесть месяцев 1906 г. социал-революционерами убито 499 человек, но Дума, к совершеннейшему недоумению иностранных журналистов, пытается протащить закон об амнистии за любые преступления, если только они имели политический характер! Вновь слово великому князю Александру Михайловичу [49]: «Личные качества человека не считались ни во что,если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об ученом или писателе, артисте или музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений». Вспомните теперь время перестройки в СССР.

1903 год. Кто получает из-за границы нелегальные транспорты с «Искрой» и передает ее далее? А.Н. Пургольд, директор правления АО Московско-Виндавско-Рыбинской железной дороги и Дандре В.Э., статский советник, секретарь при обер-прокуроре Правительствующего Сената.

1905 год. Товарищ (заместитель) министра внутренних дел князь Урусов по должности своей принимает все надлежащие меры, чтобы раздавить гидру революции. Вот только в это самое время в его доме скрываются от полиции две родственницы его жены, которых как раз ищут за революционные дела. И не находят, конечно: кто ж их в доме товарища министра МВД искать станет?!

Список титулованной знати, имевшей тесные связи с революционным подпольем, длиннейший: камер-юнкер Сабуров (финансировал «Искру»), камергер императорского двора граф Нессельроде (аналогично), граф Орлов-Давыдов (был близок к Керенскому), баронесса Икскуль (на ее квартире собиралась подпольная организация «Офицерский союз»), князь Барятинский (аналогично)…

Интереснейшую запись оставила в дневнике генеральша А.В. Богданович в декабре 1906 г., после смерти дворцового коменданта Д.Ф. Трепова: «Мадемуазель Клейгельс говорила, что в бумагах покойного Трепова нашли документы, из которых ясно, что он собиралсяуничтожить всю царскую семью с царем во главе и на престол посадить великого князя Дмитрия Павловича, а регентшей великую княгиню Елизавету Федоровну».

Очередная придворная сплетня, дурацкий слух? А как нам быть с мемуарами знаменитого графа Игнатьева, генерала, военного атташе в Париже, перешедшего к большевикам [50]?

Отец Игнатьева — Алексей Павлович в свое время занимал довольно высокие посты в Российской империи, побывав и товарищем министра внутренних дел, и генерал-губернатором, носил звание генерал-адъютанта (то есть, причислен к царской свите), до самой смерти был членом Государственного Совета, имел обширные связи при дворе.

После русско-японской войны, позорно проигранной Россией, граф-отец неожиданно признался графу-сыну, что, сознавая ничтожество Николая, всерьез намеревается пойти в Царское село с военной силой и потребовать реформ.

Дадим слово Солженицыну [51]: «…И началась первая русская революция. Царское правительство было сильнейше обескуражено и самой революцией 1905 года (растянувшейся ещё на два года разлитого террора, едва удержанного Столыпиным) — и яркой заметной долей евреев в этой революции.

Раздосадованные не только этой раздёрганной революцией, но ещё и обиднейшим поражением в японской войне, петербургские верхи всё же поддавались соблазнительному, но простому объяснению, что:

Россия ничем органически не больна;

вся революция, от начала и целиком, есть злобная еврейская затея и часть мирового иудо-масонского заговора;

всё объяснить единою причиною: евреи! Давно была бы Россия в зените мировой славы и могущества, если бы не евреи!

И этим близоруким, удобным объяснением вельможные круги ещё бесповоротнее определяли своё близкое падение.

Суеверная убеждённость в исторической силе заговоров (хотя бы такие и были, частные или общие) совсем упускает из виду главную причину неудач отдельных лиц или государственных образований — человеческие слабости и подлость российской элиты.

Наши русские слабости — и определили печальную нашу историю, под уклон:

1. бессмыслица никонианского раскола;

2. жестокость петровских безумств и уродств;

3. национальный обморок послепетровской чехарды;

4. вековую трату русских сил на внешние, иностранные задачи;

5. столетнее зазнайство дворянства;

6. бюрократическое костенение сквозь XIX век.

Не посторонний заговор был, что мы покинули наше крестьянство на вековое прозябание и нищету.

Не посторонний заговор был, что величавый и жестокий Петербург подавлял тёплую малороссийскую культуру.

Не посторонний заговор был, что по четыре министерства не могли рассудить, кому же из них принадлежит какое-нибудь дело, и годами, по 15 лет изморочно прокручивали его по четырём кругам, ещё в каждом от помощника столоначальника до министра.

Не посторонний заговор был, что один за другим наши императоры не понимали темпа мирового развития и истинных требований времени».

В конце концов, не так уж важно, могли эти планы, по свержению царизма осуществиться, или нет. Гораздо важнее другое — абсолютно все слои общества, от безземельного мужика до сиятельных графьев, находились в примечательном состоянии: если не на деле, то в мыслях и на словах совершенно смирились с тем, что однажды государь император слетит с трона, как пьяный со стремянки. Все жаждали перемен — и кое-кто жертвовал на эти перемены деньги, а кто-то заходил и дальше.

Это было всеобщее поветрие! Если не считать кучки особо упертых консерваторов, вся страна ждала перемен! Плевать, что под этим каждый понимал что-то сугубо свое — состояние умов, ожидание бури делало возможным любые резкие повороты! Коли уж все были внутренне готовы — вот-вот что-то, этакое грянет. Не германские деньги, не большевистские листовки, не эсеровские бомбы, а именно эта всеобщая внутренняя готовность к слому и стала похоронным звоном по империи.

Началась первая мировая война. Впрочем, тогда никто еще не знал, что она — первая, и ее называли просто: Великая война. ГРЯНУЛО!

1.5. Победим Германию, и проливы будут наши

В девятнадцатом столетии России не везло на войны — исключая победу над Наполеоном, остальные крупные кампании, как крымская, так и турецкая, унесли массу сил и жизней, но не послужили ни к славе, ни к пользе.

В крымской войне Россия была откровенно бита, а в турецкой, как большинством признавалось, серьезные внешнеполитические цели так и не были достигнуты.

Это невезение перешло и в 20-й век. Вместо того, что бы осваивать Сибирь с ее несметными богатствами, вместо того чтобы ставить за Уралом промышленность и добывающие отрасли, Николай полез в Китай. Россия откровенным образом захватила в Маньчжурии огромные территории с самой детской мотивировкой действий: мол, все прочие великие державы расхватали зоны влияния в Китае, нам ли отставать? И начала проникновение в Корею.

Японцев это насторожило и всерьез обеспокоило. После долгих переговоров нашли компромисс: Япония примиряется с российскими захватами в Китае, а Россия за это, в свою очередь, уходит из Кореи.

Однако возле Николая II появился отставной ротмистр Безобразов… Ротмистр — чин невеликий. Но ротмистр этот был отставным кавалергардом, принадлежал к столичной знати, связей имел множество. Моментально сколотилась теплая компашка, прозванная современниками «безобразовской кликой»: князья Юсупов и Щербатов, граф Воронцов-Дашков, финансист Абаза, помещики Болашов и Родзянко — и, примкнувший к ним, великий князь Александр Михайлович, к тому времени отставленный от флотской казны и искавший новых источников дохода. Задумка была нехитрая: вопреки достигнутым договоренностям с Японией все же пролезть в Корею. И начались авантюры…

Созданное безобразовцами акционерное общество приобрело на территории Кореи огромную лесную концессию — якобы частным образом, но огромную долю средств в это предприятие вложил Кабинет Его Величества, то есть государство. Под видом «лесных объездчиков» на территорию Кореи начали вводить регулярные войска, будто бы «уволенных в запас» сибирских стрелков — успели переправить полторы тысячи и намеревались увеличить это число чуть ли не вдесятеро [52].

Япония, как легко догадаться, разобиделась не на шутку. Однако окружение Николая и он сам умышленно вели дело к конфронтации и войне. К «макакам» никто всерьез не относился.

Для того, чтобы унизить японцев насколько возможно, их заставили сноситься с Россией не через министерство иностранных дел, как положено при нормальных отношениях меж суверенными государствами…, а через адмирала Алексеева, царского наместника на Дальнем Востоке. «Макак» собирались по старому русскому обычаю закидать шапками. Целей особенно и не скрывали: замазать кризисные явления внутри страны внешними победами.

Когда генерал Куропаткин стал сетовать на неподготовленность армии к той войне, министр внутренних дел Плеве (а ведь не дурак был!) так ему и ответил (с той самой простотой, что хуже воровства): — Алексей Николаевич, вы что внутреннего положения России не знаете. Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война [53]. Николашка был того же мнения.

Вот только не получилось ни маленькой, ни победоносной кампании. Началась долгая и кровопролитная война, в которой русские генералы позорнейшим образом проиграли. Причем проиграли армии страны, всего-то тридцать с лишним лет назад вынырнувшей из самого натурального средневековья и многовековой изоляции от всего остального мира, не имевшей совершенно никакого опыта войны с европейской державой.

В четырнадцатом году русские армии бросили в заварушку совершенно осознанно. Те, кто представляет Россию невинной жертвой то ли роковых обстоятельств, то ли германской агрессии, лукавят, или не знакомы с истинным положением дел. А истинное положение дел было таково, что в России существовала влиятельная группа «ястребов» в погонах и без. Начиная с генерала Янушкевича и кончая российским посланником в Белграде Гартвигом. Эти, российские «ястребы» спали и видели во сне Босфор и Дарданеллы в русских руках. Реальная польза от этого была бы одной единственной группе — российским зерноторговцам, которые получили бы возможность вывозить пшеничку через означенные проливы. А эта публика, как ни крути, не может считаться олицетворением всей России. Кроме того, удивляет их уверенность, что англосаксы, привыкшие загребать жар чужими руками, отдали бы России проливы. Сделав ее океанской державой? Получив еще более мощного экономического конкурента? Да они раньше бы удавились.

В первой мировой войне нет жертв — одни виновники — в том числе и российские генералы во главе с бездарным «самодержцем». Россия ломанулась в Великую войну, будучи к ней совершенно не готовой.

В качестве свидетеля имеет смысл пригласить генерала Деникина: «Положение русских армии и флота после японской войны, истощившей материальные запасы, обнаружившей недочеты в организации, обучении и управлении, было поистине угрожающим. По признанию военных авторитетов, армия вообще до 1910 г. оставалась в полном смысле слова беспомощной.

Только в самые последние перед войной годы (1910–1914) работа по восстановлению и реорганизации русских вооруженных сил подняла их значительно, но в техническом и материальном отношении совершенно недостаточно. Закон о постройке флота прошел только в 1912 г. (а до того великие князья упоенно разворовывали огромные деньги из флотских сумм.).

Так называемая «Большая программа», которая должна была значительно усилить армию, была утверждена лишь в марте 1914 г.Так что ничего существенного из этой программы осуществить не удалось: корпуса вышли на войну, имея от 102 до 110 орудий против 160 немецких и почти не имея тяжелой артиллерии и запаса ружей». Не хватало артиллерии — из-за упоминавшейся нами продажности иных великих князей, за хорошие взятки привязавших русскую артиллерию к французским заводам, хотя была возможность вооружить армию большим количеством гораздо более лучших германских пушек. Не хватало снарядов — во многих мемуарах времен первой мировой описывается этот тоскливый ужас, когда «тевтон» засыпает наши позиции ливнем снарядов, выкашивая роты и батальоны, а у нас — пара снарядов на орудие.

Не хватало пулеметов — потому что русский военный теоретик генерал Драгомиров был их категорическим противником, считая, что подобное транжирство патронов ни к чему, героический русский солдатик с ружьецом времен русско-турецкой войны всех супостатов и так одолеет прикладом и штыком-молодцом. А у немцев к тому времени в войска стали поступать автоматы.

У наших, правда, тоже появились к 1916 г. автоматы Федорова — но их не на фронт посылали в первую очередь, а вооружали ими воинские части, охранявшие императорскую фамилию. Точно так же обстояло дело и с действительно отличными, передовыми для своего времени зенитными орудиями.

Новейшие установки — 76-мм пушки Лендера и 40-мм автоматические орудия Виккерса — не на фронте стреляли по многочисленным самолетам противника, а были сосредоточены исключительно вокруг Царского Села, куда ни вражеский аэроплан, ни дирижабль просто физически не могли долететь.

Кстати, и линкоры-дредноуты типа «Севастополь», не сделавшие за всю войну ни одного боевого выхода в Балтийское море, такое впечатление, предназначались опять-таки исключительно для защиты августейшего семейства.

Надо сказать, что российский флот в первую мировую показал себя далеко не лучшим образом. Балтийский был заперт немцами в одноименном море. Что же касается Черноморского, то это вообще позорище. Всю первую мировую в Черном море нагло и безнаказанно болтались два немецких крейсера, «Гебен» и «Бреслау» — только два! И многочисленный Черноморский флот под командованием адмирала А. Эбергарда так и просидел на своих базах, ни разу не предприняв мало-мальски серьезной попытки прижать своими немаленькими силами нахальных тевтонов. Пенители морей, быдло…

Промышленность России не обеспечивала царскую армию и необходимым количеством винтовок. Число винтовок, производившихся в 1915 г. на отечественных заводах, покрывало потребности армии немногим больше чем на 50 %. «Не хватало самых обычных винтовок — и их скупали по всему свету, вплоть до Мексики и Японии, самые разные образцы, каждый со своими патронами, не подходившими к другим… Было даже предложение, ввиду нехватки винтовок… вооружить солдат «топорами на длинных древках».

Русским солдатам предстояло идти в атаку со средневековыми алебардами — в то время как в прочих европейских армиях массово появились не только легкие и удобные ручные пулеметы и автоматы, но и боевые самолеты всех видов, танки, броневики, рации, экскаваторы для рытья окопов, тракторы [50,102].» А немцы даже совершили нападение на английский порт Ньюпорт с помощью радиоуправляемых (!) катеров, начиненных взрывчаткой и направлявшихся на цель радистом с самолета.

Русская армия швырялась в сражения совершенно неподготовленной — союзники, то и дело терпевшие поражения, панически просили помочь, и полк за полком ложился костьми, спасая «братьев по оружию».

Во Францию был отправлен многочисленный русский экспедиционный корпус, потому что французы уже не способны были толком защищаться на своей родной земле. Корпус этот, в котором, кстати, воевал будущий сталинский маршал Родион Малиновский, хлебнул лиха сполна — в семнадцатом, когда при известии о русской революции солдаты отказывались воевать, французы их расстреливали из пушек и пулеметов, перевезли русских в Африку, где держали на положении каторжных, жертвы неисчислимы.

Когда после первых успехов грянуло всеобщее отступление пятнадцатого года, военный министр генерал Поливанов на прямые вопросы, что же он теперь намерен делать, отвечал (его подлинные слова!): «Уповаю на пространства непроходимые, на грязь непролазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси». Однако грязь случалась далеко не всегда, и супостат пер вперед — генерал Корнилов, например, самым бездарным образом сдал немцам Ригу. И ничего — не застрелился, с красным бантом шлялся во времена Февраля 1917.

Генерал Рузский признавался членам кабинета министров: «Современные требования военной техники, господа, для нас непосильны. Во всяком случае, за немцами нам не угнаться» [54]. Подобных отзывов тьма, на всех уровнях.

Как частенько случается, стали искать «внутреннего врага», на которого можно было бы свалить вину. Обвинили в шпионаже евреев — поголовно, и стали их выселять из прифронтовой полосы. Выселили. Легче от этого не стало. Взялись за людей с немецкими фамилиями — с тем же результатом. Великий князь Николай Николаевич и крупный политик Гучков (он же небедный заводчик), один из лидеров Думы, устроили грязную интригу с разоблачением «шпионов», от которых, дескать, и все неудачи. Получилась пахнущая кровью комедия.

Дезертирство началось повальное. До миллиона солдат пряталось по деревням. В 1915 г. в Москве раненые из лазарета буянили толпами — так, что даже городовых убивали. В 1916 г. под Ригой подняли ротного на штыки — без всякой большевистской агитации. Повсюду свистели розги: еще в пятнадцатом солдат начали пороть за малейший проступок и даже для… поднятия боевого духа! Чем думали, уже решительно непонятно.

Секретные доклады департамента полиции и охранного отделения молчат, о какой бы то ни было «революционной агитации» и «происках большевиков», равно, как ни словечком не упоминают о пресловутом «германском золоте». Формулировки другие: о «наблюдаемом повсеместно и во всех слоях населения как бы утомлении войной и жажде скорейшего мира, безразлично, на каких бы условиях таковой ни был заключен». Вот тут и кроется причина: страна устала от войны, которой, к тому же, откровенно не понимала. Болтовня о проливах и русском флаге над Стамбулом до большинства людей как-то не доходила и нисколечко не трогала. Не было идеи.

А меж тем в стране замаячил призрак голода — так что пришлось вводить продразверстку! Задолго до большевиков. Все, решительно все пошло вразнос!

О крахе монархии и необходимости скинуть царя не говорит уже только ленивый. Выходит примечательная открытка (конечно, напечатанная нелегально): в чистом поле стоит Николай и обеими руками держится, пардон, за фаллос. Подпись лаконичная: «Самодержец». И ведь правы, циники!

Одна только царица, псишка с дипломом доктора философии, еще дуркует как ни в чем не бывало. То всерьез интересуется, нельзя ли повесить Гучкова, то проклинает засевших в Думе «жидов», которые, ясен пень, все и портят-то, как уже говорилось, меняет военного министра на интенданта.

Бардак повсеместный! Мимоходом приканчивают Распутина, но от этого уже никакого толку. Заговоров против Николая столько, что за ними невозможно уследить, не говоря уж о том, чтобы перечислить. Придурок в короне еще катается в своем поезде и что-то талдычит с умным видом, но он уже не император, а одна видимость. А нам сегодня талдычат разные либеральные писаки, что уже почти победили немцев. Уже вот почти в Берлине.

1.6. И наступает февраль семнадцатого!

Начинается все со стихийных выступлений солдат запасных полков, которым категорически не хочется на фронт. И с перебоев в продаже хлеба в Питере.

Императорский поезд задержан в Пскове. Продиктовано это якобы заботой о безопасности монарха, а на самом деле генералы и думские деятели откровенно берут Николашку под арест. Появляется генерал Рузский и начинает переговоры, которые сводятся к простому требованию: бери ручку, полудурок, и подписывай отречение, пока хуже не стало!

Командующие фронтами на вопрос о желательности отречения отвечают положительно: великий князь Николай Николаевич (Кавказский фронт), генерал Брусилов (Юго-Западный фронт), генерал Эверт (Западный фронт), генерал Сахаров (Румынский фронт), генерал Рузский (Северный фронт), адмирал Непенин (командующий Балтийским флотом). Адмирал Колчак, командующий Черноморским флотом, виляет, как проститутка: от посылки аналогичной телеграммы воздержался, но с мнением других «согласился безоговорочно», как и начальник штаба Ставки генерал Алексеев, один из рулевых заговора [55]. Как насмешливо писал потом Троцкий: «Генералы почтительно приставили семь револьверных дул к вискам обожаемого монарха».

Потом приехали думцы, Гучков и монархист Шульгин, царь подписал отречение по всей форме — сначала в пользу сына (что противоречило тогдашним законам о престолонаследии), потом в пользу великого князя Михаила. Михаил, не будучи дураком, прекрасно понимал, что ничего хорошего из этого не получится, и тут же отказался от столь сомнительной чести.

И настала на святой руси демократическая республика…

А что же наши великие князья, родственники Николая II? Трагифарс в том, что после Февраля большая часть этих высокородных обормотов, наперегонки бросилась засвидетельствовать свое почтение новой власти!

Еще до официального отречения Николая от престола великий князь Кирилл Владимирович, контр-адмирал и командир Гвардейского флотского экипажа свиты его величества, нацепив красный бант, под красным знаменем (вы только себе представьте) привел своих матросов к зданию Государственной Думы (которая к тому моменту была распущена указом императора) и объявил, что вверенное ему воинское соединение переходит на сторону Думы.

Ну, а, отметившись в Думе, Кирилл тут же развернул бурную общественную деятельность — обвинил императрицу в шпионаже в пользу Германии (как бы к ней ни относиться, но эти обвинения — вздор).

Дал интервью «революционным» газетам, где, в частности, говорил: «Даже я, как великий князь, разве не испытывал гнет царского режима? Вместе с любимым мною гвардейским экипажем я пошел в Государственную Думу, этот храм народный… смею думать, что с падением старого режима удастся, наконец, вздохнуть свободней в новой России и мне… впереди я вижу лишь сияющие звезды народного счастья». И тут же, без всякого принуждения, объявил, что отрекается в пользу Учредительного Собрания от своих прав престолонаследия (которых у него, согласно тогдашним порядкам, вовсе не было!). Как вам несчастная жертва царского режима?

Самое пикантное, что в те же дни в Ташкенте витийствовал на митингах самый завзятый тамошний противник свергнутого режима Романовых. Фамилия его была Романов, а звали его великий князь Николай Константинович. Тот самый позор семейства, что воровал серьги во дворце матери и выковыривал из иконы бриллианты для шлюхи.

В столицу от него потом шли телеграммы, в которых он «с восторгом приветствовал новое правительство Свободной России» и, мало того, объявлял себя «политическим узником старого режима» — полагая, что мало кто знал ту давнюю историю, замурованную в тесном семейном кругу. В завершение, он щедро пожертвовал на революцию два своих дворца, Мраморный и Павловский — которые, впрочем, давным-давно у него были отобраны, как у недееспособного.

Временному правительству присягнули письменно все без исключения великие князья, что большинству из них нисколько не помогло — хотя кое-кто все-таки сумел смыться за границу. Все бросили царя, все оставили.

Морис Палеолог, французский посол в России, писал [56]: «Одним из самых характерных явлений революции, только что свергнувшей царизм, была абсолютная пустота, мгновенно образовавшаяся вокруг царя и царицы в опасности. При первом же натиске народного восстания все гвардейские полки, в том числе великолепные лейб-казаки, изменили своей присяге верности. Ни один из великих князей тоже не поднялся на защиту священных особ царя и царицы, ни один из них не дождался даже отречения императора, чтобы предоставить свое войско в распоряжение инсуррекционного правительства».

Умеют французы плести словеса… На самом деле все обстояло чуточку иначе, чем описывал дипломат с громкой фамилией: не было никакого такого «особого натиска» народного восстания, да и само восстание заключалось исключительно в беспорядках, охвативших один-единственный город, пусть и столицу — Петербург.

Даже в тех непростых условиях командующие фронтами при желании, несомненно, могли не особенно и большими силами блокировать бунтующую столицу и быстро усмирить ее, как это случилось с Парижем в 1871 г. Но они-то как раз и воспользовались этим бунтом, чтобы окончательно отделаться от императора.

И разговоры об «измене присяге» — сплошная чушь. Отрекшись от престола, Николай тем самым снял присягу со всех, кто ее приносил. По юридическим меркам империи, теперь все эти миллионы людей были совершенно свободны, от каких бы то ни было присяг и, не выглядя в глазах закона изменниками, могли делать что угодно — к большевикам уходить, к белым, провозглашать Тульскую республику, а себя — ее президентом.

Ну, а поскольку природа не терпит пустоты, то ее очень быстро заполнил, пустоту эту… генерал Корнилов, явившийся с воинской командой (опять) под красным знаменем, оправляя на груди красный бант, арестовывать царицу [57].

Вот именно, Корнилов. А вы на кого подумали? На питерского большевика из «старой партийной гвардии»? На местечкового еврея с масонским знаком в кармане? На красного комиссара? Зря. Никого из вышеперечисленных и близко не стояло — а красных комиссаров вдобавок еще и на свете не существовало.

Ленин в Швейцарии был совершенно ошарашен известиями о февральских событиях (сам признавался, что ничего подобного и не чаял увидеть при своей жизни). Немногочисленные большевики сидели по тюрьмам да по каторгам, питерские рабочие точили детальки, а евреи занимались своими делами, отнюдь не масонскими. Генерал Корнилов царицу арестовывал без всякого к тому принуждения — по велению души.

Что еще? Да разве что стоит упомянуть о том, как повело себя «правительство России» во главе со старым маразматиком Голицыным. Когда по Петербургу пошли толпы народа, правительство, заседавшее в Мариинском дворце, распорядилось срочно потушить там электричество — а то еще заглянет кто-нибудь на огонек и морду набьет. Когда свет опять зажгли, некоторая часть правительства, кряхтя и смущенно переглядываясь, выбралась из-под стола. И тут же полным составом подали в отставку — стра-ашно! И поплелось последнее императорское правительство в полном составе в Думу, просить, чтобы их арестовали, — исторический факт.

Это потом уже, когда за Февралем случится Октябрь и события повернут совсем не в том направлении, на какое рассчитывала «чистая публика», сбрасывая своего незадачливого самодержца, многие наперебой начнут причитать, что они-де с самого начала осуждали Февраль… Брешут, стервецы!

Вот Корнилов, уже после того как заарестовал царицу: «Нам нужно довести страну до Учредительного Собрания, а там пусть делают, что хотят, я устраняюсь…» (Между прочим, хорошо его знавшие генералы отзывались о нем: «Сердце львиное, а голова — баранья…»).

«Революцию приемлю всецело и безоговорочно», — говорил тогда же генерал Деникин, и вряд ли с дулом у виска.

Остальные были не лучше. Только Дроздовский, впоследствии один из самых энергичных вождей белого движения, писал в дневнике: «С души воротит, читая газеты и наблюдая, как вчера подававшие верноподданнические адреса, сегодня пресмыкаются перед чернью». Но он — не генерал, а подполковник, совсем молодой, тридцати еще нет.

А вот что думали тогда генералы. В частности, П.Н. Краснов: «Мы верили, что великая бескровная революция прошла, что Временное Правительство идет быстрыми шагами к Учредительному Собранию, а Учредительное Собрание к конституционной монархии с великим князем Михаилом Александровичем во главе. На Совет солдатских и рабочих депутатов смотрели как на что-то вроде нижней палаты будущего парламента…».

И вот в феврале 1917 г для России случилась радость. К власти пришли либералы. Вообще-то мы по 1992 г. знаем, что случается со страной, когда к власти приходят либералы. Но, думаю, что если бы тогдашним Милюкову, Гучкову или Керенскому кто-то сказал, что они, такие же, как Гайдар с Ельциным, то они не стали бы дожидаться дуэльных процедур и сразу же схватились бы за канделябры от такого оскорбления.

Временное правительство под предводительством болтуна Керенского для начала разломало все, что можно. Раскрошило в щепки абсолютно всю систему гражданской администрации, отменило полицию (именно тогда начали вспарывать животы и перерезать глотки городовым), а вот сделать что-либо на смену разломанному оказалось решительно неспособно. Старый порядок сломали, а нового устроить были не в состоянии. И, как это бывает во времена любого безвластия, население —

и особенно то, что носило шинели, — почувствовав слабину, пустилось во все тяжкие.

Дело в том, что к тому времени был уже издан и повсеместно поступил в войска так называемый «Приказ № 1» Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Он предписывал [58]:

создать во всех воинских частях выборные комитеты;

выбрать солдатских представителей в Совет; во всех политических выступлениях подчиняться Совету и своим комитетам;

оружие держать под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдавать офицерам;

в строю — строжайшая воинская дисциплина, вне строя — полнота гражданских прав: отдание чести вне службы и титулование офицеров «благородиями» отменяется, офицерам воспрещается обращаться к солдатам на «ты». И так далее, и тому подобное…

Как, по-вашему, способствует такой приказ поддержанию в строю даже не «строжайшей» дисциплины, а просто ее подобия? Правильно, черта лысого!

«Приказ № 1» развалил армию начисто, превратив ее в неуправляемую толпу. Вот только он не имеет никакого отношения к большевикам. Дело в терминах. Услышав словосочетание «Петроградский совет депутатов», многие по въевшейся за советские годы привычке искренне полагают, что он был «большевистским». Раз «совет», значит — «большевики». Между тем это нисколько не соответствует истине. В Петроградском совете большевиков было всего два. А подавляющее большинство принадлежало депутатам от других революционных, социалистических партий: меньшевикам, эсерам простым и эсерам левым, анархистам и прочим!

А к большевикам отношение было, как бы помягче выразиться: «Ни один большевик не мог появиться в казармах, не рискуя быть арестованным, а то и битым. Солдаты-большевики и им сочувствующие в войсковых частях должны были скрывать — почти во всех казармах, —что они большевики или сочувствующие, иначе им не давали говорить, их избивали». Знаете, кто это вспоминает? Один из представителей большевистской «головки», один из первых руководителей Красной армии Н.И. Подвойский. Свидетель надежнейший.

Петроградский совет вовсе не был большевистским! В нем правили бал социалисты всех мастей. Председателем ЦИК Советов был меньшевик Чхеидзе. А составлял «Приказ № 1» эсер Суханов.

С большевиками ЦИК, точности ради, был на ножах. В июле семнадцатого дошло до открытого противостояния: ЦИК Советов, угрожая применением военной силы, потребовал от большевиков увести броневики от особняка Кшесинской, вывести матросов из Петропавловской крепости в Кронштадт, а там и вовсе в ультимативной форме предложил очистить дворец Кшесинской и убираться на все четыре стороны.

Лишь благодаря огромным усилиям, вы не поверите — Сталина, дело не дошло до боев меж социалистами разных фракций. Именно Сталин вел переговоры с руководителями ЦИК Советов и меньшевиками и добился сглаживания конфликта. И проявил себя умеренным политиком — его не тронули, когда начались аресты «ради-

калов» в руководстве военной организации большевиков.

Только к сентябрю семнадцатого большевики протолкнули к руководству Петросоветом Троцкого, и начался стремительный процесс «большевизации» означенного Совета.

А Керенский, между прочим, вдогонку «Приказу № 1» выпустил «Декларацию прав солдата», будучи еще не главой правительства, а военным министром. Не вдаваясь подробно в содержание этого документа, стоит лишь указать, что он позволял беспрепятственно пропагандировать в армии любые политические взгляды — лишь бы они были левыми, социалистическими, революционными. И большевистские в том числе. Именно после этой «Декларации» большевики и получили, так сказать, юридическую опору для агитации в армии.

Все рассыпалось на глазах, и не было подобия порядка или тени власти. Сгоряча выпустили на свободу вместе с политическими и уголовных, и эти «жертвы царского режима», прозванные «птенцами Керенского», бодро принялись за старое — а полиции, напоминаю, уже не было никакой, разве что на особенно оживленных перекрестках торчали в светлое время суток гимназистики с ржавыми винтовками, уверявшие прохожих, что они — народная милиция.

Погоны, кстати, в армии начали срывать с офицеров еще задолго до мая 1917 года. В мае семнадцатого Керенский особым распоряжением вообще разрешил солдатам вне службы вообще ходить в штатском. В общем ситуация выглядела следующим образом: большевики творили, что хотели, а Керенский лишь страдальчески улыбался и разводил руками да время от времени грозил пальчиком шалунам после особенно буйных выходок.

Рассказывал Родзянко: когда в начале июля он приехал к тогдашнему премьеру «временных» князю Львову и, стуча кулаком по столу, требовал «доарестовать» большевстских лидеров — Троцкий, Луначарский и Коллонтай уже сидели, а Ленин с Зиновьевым хоть и укрывались в знаменитом шалаше в Разливе, но место их нахождения знали точно, — князь Львов ответил с улыбкой: «Как можно! Наша революция — самая великая бескровная…».

Ясно, чье это было мягкое, ненавязчивое влияние. Керенский действовал так, словно был тайным членом большевистского ЦК. В сентябре он выпустил из тюрем всех большевистских лидеров, остановил знаменитое «дело о германских деньгах для большевиков», а потом… официально разрешил большевикам создавать и вооружать Красную гвардию, запрещенную было в июле после попытки большевистского переворота.

Интересные воспоминания оставил видный кадет В. Набоков, отец знаменитого писателя: в мае семнадцатого Керенский стремился к личной встрече с Лениным, чтобы снять недоразумения и уговорить Ильича войти в «отряд революционной демократии…». Одним словом, без Керенского большевики не набрали бы сил для Октября. Да ведь и комиссаров во множестве наплодил тот же Керенский, а уж потом его придумку подхватили большевики!

Впрочем, тут не один Керенский старался… Когда все же решили арестовать Ленина, петроградская милиция, сплошь состоявшая из эсеров (не левых, просто эсеров) отказалась это выполнить. Как и приказ министра внутренних дел Никитина (кстати, бывшего большевика!) о разгоне Военно-революционного комитета большевиков и аресте его членов. Видя такое дело, прокурор пошел к командующему Петроградским военным округом генералу Полковникову и просил у него надежную воинскую часть для ареста Ленина. «Нету надежных», — развел руками Полковников. Врал. Части у него были. Просто он в это время крутил шашни с Военно-революционным комитетом.

Большевикам последовательно сдавали позиции, сдавали власть. Ну, они и взяли! А как еще поступать с властью, которая валяется на дороге, словно пригоршня золотых червонцев, в пыли и грязи? Оставить валяться, что ли? «Конец войне, земля — крестьянам, фабрики рабочим!» — вот главный лозунг большевиков. И с настроениями многомиллионной крестьянской массы, составлявшей примерно восемьдесят пять процентов населения страны, и рабочих он совпадал полностью.

Но не будем забегать вперед. Вернемся к Керенскому, балаболу и трепачу, не способному наладить нормальную работу чего бы то ни было.

Обретавшийся в те поры в Петербурге английский писатель Сомерсет Моэм оставил убийственную характеристику: «Керенский… произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все более угрожающей, приближалась зима, не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи…».

Что интересно, Моэм в России не материалы для романа собирал — он по заданию английской разведки, где не один год прослужил, прилежно готовил государственный переворот, чтобы скинуть Керенского. В новые вожди предназначался уже знакомый нам Борис Савинков, военный министр «временных» — в отличие от «главноуговаривающего», кровушку лить нисколько не боявшийся. Дело зашло далеко: с помощью чешских разведчиков Моэм связался с командованием чехословацкого корпуса, привлек кое-кого из русских генералов. Планы строились серьезные, однако большевики опередили. Вообще, господа союзники себя вели, по обыкновению, предельно подло — они преследовали свои цели, а там хоть трава не расти…

Сначала они изо всех сил подталкивали Керенского — продолжать войну, продолжать, продолжать! Потом решили не церемониться… 23 декабря 1917 г. французы и англичане заключили тайную конвенцию о разделе сфер влияния в России. Англичанам отходили Кавказ и казачьи территории рек Кубани и Дона, французам — Бессарабия, Украина, Крым. Россию кромсали, как Африку, на означенных территориях предполагалось создать марионеточные правительства. Чуть позже посол Великобритании во Франции записал в дневнике касаемо России: «Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, то есть Финляндии, Польши, Эстонии, Украины и т. д., и сколько бы их ни удалось сфабриковать, то, по-моему, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку». Ничего не напоминает?

Эти строки полезно освежить в памяти нынешним российским интеллигентикам, до сих пор полагающим, будто Запад всерьез был озабочен — что тогда, что теперь, — как бы установить в России демократию и свободу, после чего скромно стоять в сторонке, смахивая слезу умиления.

Ага, размечтались. Запад всегда, во все времена поступал прагматично и, в первую очередь, следил за собственной выгодой. И в России не собирался от этой привычки отказываться. Обозначилась неуправляемая, практически бесхозная территория с огромными богатствами — и цивилизованные европейцы, не размениваясь на высокие словеса, приготовились ее делить, как Африку или Китай. А большевики им это увлекательное предприятие безжалостно сорвали.

Но вернемся пока что к Керенскому. Его мог спасти и удержать у власти один — единственный шаг, точнее, два, неразрывно связанных: сделать, наконец, что-то для установления мира и провести земельную реформу, которой настойчиво требовали крестьяне. Весь юмор в том, что эти гениальные идеи Керенский озвучил… 25 октября! Ровно в ночь большевистского переворота. Что с него взять, с гунявого… Уникальнейший придурок, даже в России с ее коллекцией политических клоунов и монстриков!

Одно слово — социал-демократ. У нас к этому течению в последнее время принято относиться тепло и трогательно. Зря. Господа социал-демократы, где бы ни брались за дело, где бы ни прорывались к штурвалу, всегда ухитрялись проиграть и опаскудить все, что только возможно.

1.7. Приятное звяканье немецких червонцев

В последние годы написано немало толстых книг, где «германские деньги на революцию» рассматриваются с полярных точек зрения: одни авторы старательно доводят ситуацию до абсурда, уверяя, что без германского золота большевиков не было бы вообще, другие с пеной у рта доказывают: не было никакого золота, не было, не было!

Давайте подумаем: а зачем нужны деньги революционеру? Ответ прост: во-первых для закупки оружия, а во-вторых, для ведения революционной пропаганды и агитации. И возьмет настоящий революционер эти деньги хоть у черта. Нравственно все, что идет на пользу революции и приближает ее светлый миг. Этим нехитрым правилом руководствовались не одни большевики, из которых с наивными глазенками делают козлов отпущения, а все до единой партии и движения, не обязательно российские. Вопрос не в том — у кого взять. Вопрос состоит в том — чем отдавать после революции будет?

Следует напомнить, что в апреле 1917 года в Петербурге оружия было даже с избытком, ведь шла война. А что касаемо агитации и пропаганды, так это в 1905 году газеты и листовки нужно было вести из-за границы. В апреле же 1917 года газета «Правда» и другие большевистские газеты издавались, открыто, и даже приносили небольшую прибыль. Проверка счетов «Правды», проведенная контрразведкой по указанию Керенского, показала, что существует она на пожертвования, в том числе… промышленников и банкиров [59].

А началась вся эта катавасия с немецкими деньгами, с того, что в апреле семнадцатого на передовой задержали бредущего из германского плена прапорщика 16-го сибирского стрелкового полка Ермоленко. На допросе в контрразведке он стал рассказывать, что злокозненные немцы, два офицера Генерального штаба, его завербовали и послали в Россию вести агитацию в пользу сепаратного мира с Германией, всеми силенками подрывать доверие народа к Временному правительству.

Мало того, эти два тевтона сообщили ему по-дружески, что схожую агитацию уже давненько ведут на германские денежки старые немецкие агенты — председатель Украинской секции «Союза освобождения Украины» Скорописъ-Иолтуховский, Ульянов-Ленин и ряд других социалистов [60].

Ну разве может поверить в этот бред трезвомыслящий человек, более-менее

знакомый с принципами работы секретных служб — особенно германской разведки, отнюдь не глупой и не слабой. Для аналогии: представим, что году в сорок четвертом советская военная контрразведка «Смерш» вербанула на скорую руку немецкого фельдфебеля и отправили его за линию фронта посчитать танки дивизии «Мертвая голова». А заодно ляпнули:

— Да, будешь в Берлине, зайди к штандартенфюреру Штирлицу. Никакой он не Штирлиц, а наш человек, полковник Исаев, если что, вы там с ним вместе за партайгеноссе Борманом последите…

Кстати, а как там обстояло с иностранными денежками у других левых, революционных, социалистических партий? А с визгом брали!

В сентябре 1904 г., когда русско-японская война была уже в разгаре, в Париже состоялась так называемая Конференция представителей оппозиционных и революционных организаций Российского государства. Состав участников был довольно пестрый — тут и видные либералы Милюков со Струве, и два революционно настроенных князя — Рюриковича — Шаховской с Долгоруковым, и два эсеровских лидера — Чернов и Азеф. И очень быстро выяснилось, что мероприятие это устроено было на японские денежки! Которые через своего агента из среды финских социалистов Конни Цилиакуса выделил известный японский разведчик, военный атташе в Петербурге, а потом в Лондоне, полковник Акаши. О чем, обратите внимание, было известно заранее! Поэтому и большевики, и Плеханов от участия в этой конференции на всякий случай уклонились.

Что бы прояснить ситуацию с немецкими деньгами, давайте обратимся к статье Владимира Гринчува [61]. Уж этого человека в любви к коммунистам обвинить нельзя. Вообще-то сказок о пломбированном вагоне уже столько, что их вполне можно было бы издать отдельной книгой. Конечно, необходимо сказать о том, что пломбированным-то вагон был чисто символически: задняя дверь свободно открывалась. Так что это просто фигуральное выражение. Но это выражение прижилось, так что не будем отступать от традиции.

Нужно отметить, что этот миф о «немецком золоте» тесно переплетается с темой: «пломбированный вагон с Лениным». Один из основных аргументов, к которому прибегают сторонники версии о «немецком золоте», состоит в следующем. Раз ехал через Германию в «запломбированном вагоне» — значит, немецкий шпион и брал у немцев деньги.

И еще к вопросу о «запломбированном вагоне», на котором большевики прибыли в Швецию. Факт, как говорится, имел место. Однако менее известно, что, кроме пары десятков большевиков, через Германию из Швейцарии в Швецию в подобных же пломбированных вагонах добрались еще 169 членов других партий — меньшевики, эсеры, анархисты, бундовцы, литовские социал-демократы, финские националисты и т. д. Так, что по аналогии с Лениным, их всех тоже можно назвать «немецкими шпионами» [62]. Но об этом нынешние либералы скромно умалчивают.

И все же, все же. Брали большевики деньги у немцев или нет?

Характерно, что меньшевик Церетели это понимал еще в семнадцатом году лучше иных сегодняшних критиканов. Так и писал: «Чтобы воспользоваться услугами германского правительства для проезда в революционную Россию, Ленин не имел никакой надобности принимать на себя обязательство сотрудничества с германским штабом. Он хорошо знал мотивы, диктовавшие германскому штабу действия, направленные к облегчениювозвращения в Россию эмигрантов-пораженцев, работа которых, по мнению этого штаба, могла только дезорганизовать военные силы России. И он открыто использовал расчеты внешнего врага, считая и заявляя, что более верными окажутся его собственные расчеты, согласно которым большевистская организация в России послужит стимулом аналогичной революции в самой Германиии других воюющих странах и приведет к поражению в этих странах установленного порядка и к социальной революции».

Так оно и оказалось. Всех своих целей Ленин практически добился, но это уж дело случая… По крайней мере, он всерьез рассчитывал, что отправленное немцам по Брестскому миру золото (первая партия — около 100 тонн) потом к большевикам же и вернется. Оно и вернулось. А вот государь Император и Временное правительство из-за того, что не смогли наладить собственного производства оружия и боеприпасов, отправили за границу в качестве уплаты тамошним заводчикам фантастические суммы, не идущие ни в какое сравнение с выплатами большевиками Германии.

С октября 1914 по октябрь 1917 Николай и Керенский ухнули в уплату за иностранное оружие 2 миллиарда 505 миллионов 100 тысяч рублей золотом. Две трети всего золотовалютного запаса России. Посчитайте сами. Точный вес золотой царской десятки — 7,74 грамма. Почти 2 000 тонн. И с концами. Уши в трубочку не сворачиваются?

Февральская революция вдохновила немцев, оказавшихся в безвыходном положении в условиях затяжной войны. Возникла реальная возможность выхода из

войны России и после этого — решительной победы на Западе. Начальник штаба Восточного фронта генерал Макс Гоффман впоследствии вспоминал: «Разложение, внесенное в русскую армию февральской революцией, мы естественно стремились усилить средствами пропаганды. В тылу кому-то, поддержавшему сношения с жившими в Швейцарии в ссылке русскими, пришла в голову мысль использовать некоторых из этих русских, чтобы еще скорее уничтожить дух русской армии и отравить ее ядом».

По словам Гоффмана, через депутата Эрцбергера этот «кто-то» сделал соответственное предложение министерству иностранных дел. В результате появился знаменитый «пломбированный вагон», доставивший Ленина и других эмигрантов через Германию в Россию. Вскоре (1921) в печати всплыло и имя инициатора: это был Александр Парвус, действовавший через германского посла в Копенгагене Ульриха фон Брокдорф-Ранцау.

Давайте разберемся с Парвусом. Парвус (псевдоним белорусского еврея Гельфанда А.Л., бывшего немецкого социал-демократа, за неблаговидные финансовые поступки отстраненного от работы в германской социал-демократической партии) действительно был агентом германского Генерального Штаба еще до первой мировой войны (с 1911 г.), когда он работал в Турции.

Парвус действительно, действуя сначала через германского посла в Константинополе, а затем через сотрудника имперской канцелярии Рицлера, посланного для встречи с ним в Берлине, представил в марте 1915 г. документ под заглавием «Подготовка массовой политической забастовки в России» (обычно называемый «Меморандум доктора Гельфанда»). В этом документе Парвус предлагал подорвать Россию изнутри, опираясь на национал-сепаратистские и радикальные социалистические организации, занявшие антивоенные позиции. И получил на это в 1915 году от Германии хорошие деньги. Парвус действительно имел коммерческие связи с некоторыми российскими социал-демократами, работавшими в представительстве его торговой фирмы в Дании (в частности, с Я.С.Ганецким). Ганецкий, действительно, имел контакты с Лениным.

Но 28 марта Ленин телеграфировал Ганецкому: «Берлинское разрешение для меня неприемлемо. Или швейцарское правительство получит вагон до Копенгагена, или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев», после чего просит его узнать возможность проезда через Англию. 30 марта Ленин пишет Ганецкому: «Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю „Колокола“ (то есть Парвусу) я, конечно, не могу», — и вновь предлагает план обмена эмигрантов на интернированных немцев (план этот принадлежал Мартову).

И еще одно весьма существенное обстоятельство, — Ленин в 1916 году в открытой печати прямо объявил Парвуса немецким агентом, действующим в интересах германского генерального штаба. От участия во всякого рода «мирных конференциях», за которыми маячила тень германского правительства, большевики категорически отказывались. И, наконец, внутри самой Германии большевики поддерживали группу «Спартак» во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, которые выступали за поражение своего правительства (как и большевики — своего).

Не правда ли, странное поведение для «германских агентов, направляемых» Парвусом?

Отказавшись поначалу ехать через Германию без официального разрешения Петроградского совета, застрявшие в Швейцарии эмигранты, в итоге выбрали именно этот путь — за отсутствием иного, как утверждали они в своих телеграммах Петроградскому совету. В переписке эмигрантов фигурирует «черный список наиболее опасных пацифистов», для которых проезд через страны Антанты был закрыт. В нем значились не только соредакторы большевистского «Социал-демократа», Ленин и Зиновьев, но и все бывшие сотрудники газеты «Наше слово» во главе с Троцким и Мартовым.

Левый социал-демократ Фриц Платтен уверял, что именно он оказался посредствующим звеном между Лениным и посольством в Берне. Условия проезда были подписаны 4 апреля, после получения согласия от МИДа Швеции. Текст договора гласил [63]:

Условия проезда русских эмигрантов через Германию:

1. Я, Фриц Платтен, сопровождаю за полной своей ответственностью и на свой риск вагон с политическими эмигрантами и беженцами, возвращающимися через Германию в Россию.

2. Сношения с германскими властями и чиновниками ведутся исключительно и только Платтеном.

3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.

4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне или мире.

5. Платтен берет на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.

6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагона. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на германских или австрийских военнопленных интернированных в России.

8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке добиваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.

9. Наивозможно скорое совершение переезда от Швейцарской границы к Шведской, насколько это технически выполнимо.

Берн — Цюрих. 4 апреля (22марта. Н. М.) 1917 г.

(Подписал) Фриц Платен. Секретарь Швейцарской Социалистической Партии.

Как видите, никаких пломб не было. Никаких политических обязательств, эмигранты, проехавшие через Германию, на себя не брали, кроме одного — агитировать за пропуск в Германию из России интернированных немцев, равных по числу проехавших через Германию эмигрантов. И инициатива в этом обязательстве исходила от самих политэмигрантов, поскольку Ленин категорически отказывался ехать просто по разрешению берлинского правительства. В Мальмё (Швеция) их встретил Ганецкий, в сопровождении которого Ленин 13 апреля прибыл в Стокгольм. В пути Ленин старался воздерживаться от всяких компрометирующих контактов. В Стокгольме он категорически отказался от встречи с Парвусом, потребовав засвидетельствовать это трех лиц, включая Карла Радека.

Замалчивается сторонниками версии и тот факт, что на обвинения в связях с германским Генштабом в годы Первой мировой войны вообще не скупились и никаких доказательств они не требовали. «Шпиономания» началась с первыми поражениями русской армии, и до 1917 года обвинения в измене и тайных сношениях с Германией предъявлялись членам императорской семьи и военным министрам.

Замели за измену немцам военного министра Сухомлинова, обвиняя в шпионаже публично. Англичане едва не рехнулись, смотрели и головами крутили:

—Рашен, ну вы и смелые люди, если во время войны открыто такую катавасию с военным министром устраиваете!

Меньшевик Суханов Н.Н., который всю войну провел в России, свидетельствует: «Кроме большевиков, все сколько-нибудь заметные интернационалисты прямо или косвенно обвинялись в услужении немцам или в сношениях с германскими властями. Я лично стал излюбленной мишенью «Речи» и назывался ею не иначе как с эпитетом: «любезный немецкому сердцу» или «столь высоко ценимый немцами». Чуть ли не ежедневно я стал получать письма из столицы, провинции и армии: в одних были увещания или издевательства, в других — вопросы: «Говори, сколько взял?».

Жертвой таких обвинений в июле 1917 г. стал, например, эсер Виктор Чернов, хотя в Россию он возвращался из Франции, соответственно, через союзную Англию. Когда же возмущенное руководство партии эсеров предъявило Временному правительству ультиматум, все обвинения тотчас оказались «недоразумением».

В шпионаже, в пользу Германии был обвинен и Л.Д. Троцкий. Причем единственным аргументом обвинения оказался его проезд через Германию, — хотя ни для кого не было секретом, что Троцкий в Россию возвращался из США и через Германию проехать не мог при всем желании (в итоге Керенскому пришлось отстранить от дела оскандалившегося прокурора). А что же Парвус? Взяв деньги у немцев в 1915, он так и не сделал революцию в 1916. И Парвус пропал. Видимо немецкая разведка его нашла. Немцы обмана не прощают…

Как видите доказать, что Ленин и большевики совершили Октябрьскую революцию, на немецкие деньги не удалось. И тогда без всяких доказательств вводится новая версия. Большевики брали деньги у… англичан.

Вот что пишет, поэтому поводу тот же В. Гринчув. «И уже в августе 1917 года, то есть еще при Временном правительстве, банкиры Уолл-стрита уже из собственного кармана (а не в счёт немецкого кредита) выдали большевикам первый миллион долларов и послали в Россию группу своих представителей, которая была замаскирована под гуманитарную миссию Красного Креста. Сегодня, когда опубликованы многочисленные архивные материалы и свидетельства современников, безапелляционно разоблачающие лидеров партии большевиков, совершивших тяжкие преступления перед российским государством и его народом, читатель, на мой взгляд, вправе вполне самостоятельно дать оценку деятельности этой партии, основателем которой являлся Владимир Ульянов.»

Вот только в своей статье В. Гринчув не приводит ни одного архивного документа, ни одного свидетельства. Но главное попоганее плюнуть, отмываться за давностью лет ведь уже некому.

1.8. Которые тут временные? Слазь!

Поскольку Большая История — очень уж грандиозное и масштабное предприятие, в ней, о какой бы стране и времени речь ни шла, обычно намешано всего понемножку: трагическое и комическое, кровь, слезы и веселье.

В точном соответствии с этим правилом то, что одни называют Октябрьской революцией, а другие Октябрьским переворотом, было окончательно доработано, обсуждено, обдумано и доведено до ума отнюдь не в «штабе революции» Смольном, а в мирной, уютной, домашней обстановке. Причем на квартире человека, который этой революции, этого переворота категорически не хотел.

Именно так и обстояло дело. Последние заседания Военно-революционного комитета большевиков проходили… на квартире того самого меньшевика Суханова, что руководил написанием «Приказа № 1», а к большевикам относился примерно так, как кошка к собаке. Зато его законная жена была целиком и полностью на стороне большевиков — и ради пущей конспирации предоставила для решающих заседаний свою жилплощадь. Обставлено это было в лучших традициях женского коварства: Суханова, лисичка этакая, настояла, чтобы муженек не тащился домой через полгорода со своего рабочего места, а ночевал там же — чтобы, дескать, не переутомлялся. Не исключено, что при этом она, ласково гладя супруга по макушке, ворковала что-нибудь вроде: «Котик, ты просто обязан поберечь силы, ты нужен новой России, будь умницей…». Женщины на такие проделки мастерицы.

В общем, как бы там ни выглядели уговоры, но Суханов им поддался — и ночевал вдали от родного очага. У коего ночами собирался Военно-революционный комитет. Узнав об этом впоследствии, Суханов на супружницу обижался страшно. Судя по тому, что нам известно об этой публике — революционерах, либералах, демократах, — можно с уверенностью сказать: наверняка тов. Суханов в сто раз легче принял бы и пережил сугубо постельную измену супружницы, нежели политическую… Но кто ж его спрашивал?

Двадцать первого октября петроградский гарнизон после митингов и резолюцийпризнал своей верховной властью Совет, а своим непосредственным начальством — большевистский Военно-революционный комитет. После этого Керенскому с компанией оставалось только тушить свет и сливать воду. В их распоряжении имелось в Питере несколько сот человек, максимум — тысяча, что по сравнению с петроградским гарнизоном было даже не каплей в море, а инфузорией, видимой не во всякий микроскоп. Но, что самое смешное и пикантное, решение гарнизона посчитали за некую абстракцию и «временные», и большевики! Потому что очень похожих резолюций к тому времени было вынесено уже немало…

И какое-то время, четыре дня, все шло по-прежнему. В Зимнем балаболил Керенский. В Смольном занимались текущими делами. Как писал в мемуарах Суханов: «Совет по традиции не признавал себя властью, а правительство по традиции не сознавало себя чистейшей бутафорией…».

Последующие четыре дня, честно говоря, напоминали скорее дурной балаган. Двадцать второго делегация Военно-революционного комитета заявилась в Главный штаб, к командующему Петроградским военным округом генералу Полковникову и потребовала, чтобы им дали право проверять все распоряжения штаба по гарнизону и ставить на них свою визу. Полковников их матерно послал, и делегаты сговорчиво удалились — но не по указанному адресу, а в Смольный. И ничего особенно не произошло. Все занимались собраниями, заседаниями, резолюциями и прочей болтовней.

Двадцать четвертого добры молодцы Керенский с Полковниковым задумали, наконец, нанести решительный удар по супостатам в лице большевиков. Самое время. Но пусть никто не думает, что они собрали пару сотен верных солдат и, усилив их броневиками, двинулись штурмовать Смольный. Ничего отдаленно похожего. Как обычно, Керенский попросту дурковал. «Решительный удар» заключался в том, что десяток безусых юнкеров с милицейским комиссаром во главе нагрянули в редакции большевистских газет «Рабочий путь» и «Солдат» и объявили, что закрывают оба издания к чертовой матери.

Ни малейшего сопротивления они не встретили, в первую очередь оттого, что большевистские газетчики чуть на пол не попадали от удивления: они и предположить не могли, что существует еще правительство Керенского и командующий Полковников. Они-то были уверены, что единственная власть нынче — Военно-революционный комитет.

Разобиженные юнкера начали клацать затворами, и большевики, решив с сопляками не связываться, пожали плечами, взяли пальто и ушли в Смольный, все еще не в силах опомниться от удивления. Юнкера поломали матрицы и порвали готовые газеты, сфотографировались на память посреди этого бардака (снимок сохранился), запечатали редакцию и с чувством исполненного долга удалились. На том и кончились все «решительные меры».

Военно-революционному комитету такие шуточки пришлись не по вкусу, и он объявил полную боевую готовность. Вот тут уж началось всерьез.

Из Кронштадта подошли эсминцы с революционными морячками (большей частью никакими не большевиками, а эсерами, анархистами). Матросы, солдаты и рабочие-красногвардейцы начали без особого шума занимать всевозможные стратегические точки — мосты, телефонную станцию, вокзалы. К Николаевскому мосту подошел крейсер «Аврора» и бросил якорь. Керенский послал крейсеру приказ немедленно уйти. На крейсере, как легко догадаться, подтерлись.

Только теперь Керенский стал понемногу соображать, что дела, пожалуй, что, хреновые. И принялся рассылать гонцов куда только возможно: в казачьи полки, в подразделения броневиков, в школы прапорщиков, требуя, чтобы все, «конны и оружны», как говаривали в средневековье, немедленно выступали на защиту правительства и его лично [64]. Выступать никто и не подумал.

Игорь Бунич, автор интересный, но склонный порой к самым безудержным фантазиям, в свое время подробно живописал, как осуществила Октябрьский переворот зловредная немчура. Целый фантастический роман сочинил: из Германии-де привели корабль, битком набитый винтовками и пушками, а военнопленные немцы, переодетые в русские шинели с красными бантами, неумело крича «Даешь!», под видом большевиков Зимний и штурмовали.

Увы, это не более чем фантастика дурного полета. Совершенно непонятно, во-первых, зачем понадобилось аж из Германии везти в Россию винтовки с пушками — в Петрограде этого добра и так было завались. Во-вторых, что гораздо более важно, в тогдашних условиях, когда Зимний дворец защищали лишь полсотни ударниц из женского батальона и кучка юнкеров, совершенно не было нужды привлекать еще и немцев. У Военно-революционного комитета и без пленных тевтонов силища была громадная.

Махнув на все рукой, защитники Зимнего принялись сосать дармовое винцо из богатейших царских винных подвалов. Сохранились воспоминания одного из них, поручика Александра Синегуба [65]. Банкет был еще тот. Потом защитники начали понемногу смываться. Первыми ушли с орудиями артиллеристы из Константиновского военного училища. За ними засобирались казаки. Синегуб начал было агитировать «станишников» остаться, но командовавший ими подхорунжий ответил безмятежно:

— Когда мы шли сюда, нам сказок наговорили, что здесь чуть ли не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось: жиды да бабы, да и правительство тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там, с Лениным, остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будь помянут, оставил одних.

Эти его слова Синегуб прилежнейшим образом записал для истории. Неизвестно, сколько успел выхлебать бравый казачина, что ему стали мерещиться «жиды» (в правительстве Керенского не было ни единого еврея), но чего не выдумаешь, чтобы только не лезть в драку за препустого человечка Сашку Керенского.

Что любопытно, среди защитников Зимнего, по воспоминаниям Синегуба, действительно было немало евреев-юнкеров: Шварцман, Шапиро, Гольдман, Мейснер и другие.

Ушли и казаки. По Зимнему шатались пьяные защитники. Остались юнкера на баррикадах да «ударницы». Вот тогда события стали более-менее соответствовать классической картине: «Аврора» эффектно бабахнула холостым. Собравшиеся у Зимнего всей толпой рванули во дворец и арестовали кучку трясущихся от страха индивидуумов, именовавших себя «Временным правительством».

И вот тут-то пьянка пошла по-настоящему!

Правда, на другое утро, когда к Зимнему потянулось народонаселение, тоже прекрасно знавшее о винных подвалах, большевики стали действовать жестко. Примчался отряд матросов и в полчаса расстрелял из винтовок редчайшую коллекцию вин, копившуюся чуть ли не с елизаветинских времен, а остальное спустил в канализацию. Впору поверить Буничу, что это были немцы, — русский человек вряд ли способен на такое.

В общем, Зимний худо-бедно был взят.

Между прочим, россказни о том, что при штурме были изнасилованы все без исключения ударницы из женского батальона, то есть несколько десятков, — очередная байка. Особая комиссия Московской городской думы (не питавшая ни малейших симпатий к большевикам), расследовавшая по горячим следам эту историю, выяснила со всей достоверностью, что женщин было изнасиловано только две. Это, конечно, печально — но речь идет, в общем, об отдельных хулиганских эксцессах, и не более того, а уж никак не об организованном массовом поругании.

Да, кстати. Легенда о том, что Керенский скрылся из Зимнего в платьишке сестры милосердия, рождена была не большевиками, а как раз защитниками Зимнего, обозленными на своего сбежавшего «главковерха».

Такие дела. В перестроечные времена не счесть было публикаций, где революция старательно именовалась «переворотом», где объяснялось публике, что не было никакого героического штурма Зимнего. Может и так. Но авторы этих статей, страстно желавшие пнуть мертвого большевистского льва, нисколько не думали, что у описанной ими ситуации есть и оборотная сторона: «правительство» Керенского было настолько бездарным, никчемным и всеми презираемым, что для его свержения не понадобилось даже настоящего штурма и мало-мальски серьезных военных действий.

Господа кадровые русские офицеры в эти дни вели себя несколько иначе. Тот же Синегуб вспоминал, что еще 19 октября Главный штаб организовал бесплатную раздачу офицерам револьверов с патронами — чтобы воевать против большевиков. На Дворцовой площади за наганами стояло не меньше тысячи офицеров, а защищать Зимний пришли 134. Когда вышеназванный Синегуб по наивности изумился такому несовпадению цифири, его сослуживец по школе прапорщиков Шумаков в два счета разъяснил положение дел [66]. «Ха-ха-ха, — перебил меня, разряжаясь смехом, поручик. — Ну и наивен же ты.Да ведь эти револьверы эти господа петербургские офицеры сейчас же по получении продавали. Да еще умудрялись по несколько раз их получать, а потом бегали и справлялись, где это есть большевики, не купят ли они эту защиту Временного правительства?»

Поручик Шумаков вовсе не клеветал на господ офицеров — члены Военно-революционного комитета впоследствии вспоминали, как организовали массовую скупку этих револьверов прямо на Невском проспекте. Господа офицеры, голубые князья… поправьте… гульфик, поручик Голицын…

А комиссар ВРК Сладков с отрядом из шести человек еще до окончательного взятия Зимнего занял Адмиралтейство и без малейшего сопротивления заарестовал несколько сотен офицеров Главного штаба военно-морского флота. Все послушно сдали револьверы и кортики и заявили о своем нейтралитете.

Офицеры двух других штабов — Генерального и Главного штаба Петроградского военного округа — еще за несколько дней до переворота, надо полагать, заготовили в казармах Павловского полка массу спиртного и закусок, засели там и тоже объявили нейтралитет. Дело в том, что заместитель начальника Генштаба генерал Потапов был давним добрым знакомым крупного большевика М.С. Кедрова. Незадолго до переворота Кедров свел его с членом ВРК Подвойским, стороны мило побеседовали, и в итоге ни Генеральный штаб, ни Военное министерство пальцем не шевельнули, чтобы помочь Керенскому.

Уже при Советской власти генерал Потапов, щеголявший в форме Красной Армии, с нешуточной гордостью писал: когда после Октября служащие многих министерств либо разбежались, либо саботировали указания новой власти, «ярким исключением из этого явилось царское Военное министерство, где работа и после Октябрьской революции не прерывалась ни на минуту…».

Вот так. А нам до сих пор рассказывают жуткие сказочки, будто зловредные большевики брали в заложники жен и малых детушек господ русских офицеров, и те, скрепя сердце, с неимоверными душевными терзаниями шли в Красную Армию… Какие, твою мадам, заложники могли быть в октябре семнадцатого?!

Между прочим, когда Керенскому удалось все же двинуть на Петроград казаков генерала Краснова, 28 октября начальник штаба Ставки верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Духонин телеграфировал донскому атаману Каледину: «Не найдете ли возможным направить в Москву для содействия правительственным войскам в подавление большевистского восстания отряд казаков с Дона, который по усмирению восстания в Москве мог бы пройти на Петроград для поддержания войск генерала Краснова?».

Каледин категорически отказался — господа казаки к тому времени как раз объявили полный суверенитет Войска Донского. Рассчитывали, придурки, отсидеться в своих сытых и богатых краях, решив отчего-то, что революция обойдет их стороной, и они до скончания века будут наворачивать сало с салом, отгородившись от остальной России. В девятнадцатом году, когда у большевиков и до них дошли руки, «станишники», должно быть, спохватились, но было поздно… Не отсиделись.

Керенский, одним словом, обрушился, как цветочный горшок с балкона. Человек фантастической никчемности! Не кто иной, как Деникин, писал о Временном правительстве [67]: «Вся его деятельность вольно или невольно имела характер разрушения, не созидания. Правительство отменяло, упраздняло, расформировывало, разрушало… В этом заключался центр тяжести его работы. Россия того периода представляется ветхим старым домом, требовавшим капитальной перестройки… Зодчие начали вынимать подгнившие балки, причем часть их вовсе не заменяли, другую подменяли легкими, временными подпорками, а третью надтачали свежими бревнами без скреп — последнее средство оказалось хуже всех. И здание рухнуло».

Власть попросту выпала из слабых лапок Керенского. А, в общем, история Октября таит еще немало загадок. Очень уж странным и масштабным выглядит поразительное благодушие, проявленное к Ленину немалым количеством господ генералов, начиная с Потапова. Тот же Полковников, как выяснилось гораздо позже, не столько защищал Керенского, сколько вел какую-то свою игру.

Февральскую революцию, как мы уже убедились, давно предсказывали многие умные люди, к которым, словно к Кассандре, не прислушались власть имущие. Точно так же и Октябрь был, собственно говоря, предсказан еще 20 августа семнадцатого года, когда на заседании ЦК партии кадетов в одном из выступлений прозвучало: «…в стране начинается распад… результат бездействия власти… власть возьмет в руки тот, кто не побоится стать жестоким и грубым… мы дождемся диктатуры… в правительстве уже считаются с возможностью применения военных для получения хлеба от крестьян… вспышки социального бунтарства на окраинах будут не столько результатом дурных пастырей и разных негодяев, сколько следствием разрухи и взаимного непонимания… Будут ли поводом голодные бунты иливыступления большевиков, но жизнь толкнет общество и население к мысли о неизбежности хирургической операции…».

Большевики не побоялись черкануть скальпелем по нарыву, только и всего. Впрочем, не стоит все сводить к понятию «большевики». Они просто-напросто первыми решились на то, что отвечало общим настроениям.

Кто-то из царских генералов вспоминал в мемуарах, как незадолго до Октября беседовал с солдатами, активистами тамошнего комитета. И один из них — не большевик, кстати! — заявил его высокопревосходительству примерно следующее: вы, господа хорошие, долгонько пытались что-то сделать, то, другое, и всякий раз ни черта у вас не получалось. Вот теперь мы сами решили взять штурвал, глядишь, что и получится…

С Октябрем соглашались не одни большевики! Когда разгоняли учредительное собрание, матросами, как известно, командовал знаменитый Железняков, «матрос-партизан Железняк» из популярной некогда песни. Большевиком он никогда не был. Александр Железняков — активный член партии анархистов. Из анархистов, главным образом, и состоял тот караул, который «устал». Меж тем анархисты в свое время были партией многочисленной, сильной и влиятельной, особенно во флоте.

Кстати, тот отряд, командиром которого был Железняков, когда погиб на Гражданской, был опять-таки не большевистским, а чисто анархистским, но на стороне революции. Располагавшим даже собственным бронепоездом. Вопреки той же песне Железняков не блуждал по степям и не попадал в засаду — был обычный бой, белые напирали на железнодорожную станцию, бронепоезд огрызался из всех стволов, и шальная пуля достала Железняка, когда он лупил из двух револьверов из узенького окна броневагона.

Более восьми месяцев союзниками большевиков были еще и левые эсеры (опять-таки многочисленная, влиятельная партия со своими вооруженными отрядами). Эсеры занимали видные посты и во власти, и в ЧК.

«Перед русскими рабочими открываются еще невиданные в истории горизонты… До сих пор все рабочее движение неизменно кончалось разгромом. Но теперешнее движение интернационально и потому непобедимо! Нет в мире той силы, которая могла бы погасить огонь революции! Старый мир гибнет. Нарождается новый мир…» Это не Ленин. Это выступает спустя месяц после Октября Мария Спиридонова, одна из эсеровских лидеров и в тот момент — верная сторонница большевиков. Позже, правда, меж победителями, как это сплошь и рядом бывает, начнется грызня, перешедшая в столкновения с пальбой. Но это будет позже.

Кроме того, после Октября к большевикам примкнули и «Объединенные социал-демократы интернационалисты» — тоже отнюдь не жалкая кучка, а серьезная группа, возглавлявшаяся, довольно видными людьми: матерым социалистом Мартовым и писателем Максимом Горьким.

Если отвлечься от всего побочного и выделить главное, нужно согласиться, что во главе Октябрьской революции (или Октябрьского переворота, как кому угодно) стояли трое, возвышавшиеся над прочими: Ленин, Троцкий и Сталин.

Ленин заслужил это право незауряднейшим умом, умением прямо-таки по-звериному чувствовать момент броска, когда клыки безошибочно вонзаются в затылок, а еще — талантом пробивать свое мнение, когда против большинство в собственной партии, и заставлять это большинство действовать в нужном направлении.

Троцкий в семнадцатом — олицетворение неистовой энергии и воли, блестящий оратор, один из лучших ораторов XX века (в революционные времена, когда неизмеримо много зависит от слова — ценнейшее качество).

Сталин ораторскими талантами не блистал, но энергии и воли у него было ничуть не меньше, мало того, он умел работать, как каторжный, методично и неотступно сворачивая горы. Во время Октября он оставался в тени, на трибунах не красовался, зажигательные лозунги в массы не бросал.

Он просто в совершеннейшей тайне занимался какими-то важными, серьезными и необходимыми для победы комбинациями. Что это была за работа, мы уже никогда не узнаем, но многие исследователи приходят к выводу, что она — была. Троцкий писал, что Ленин ценил в Сталине «твердость, выдержку, настойчивость и хитрость».

Красин отмечал «дьявольскую смекалку и хитрость, помноженную на осторожность». В. Арсенидзе, соратник Сталина еще по кавказской социал-демократии, — «большую энергию, неустанную работоспособность, огромный и своеобразный организаторский талант».

Приходится полагаться лишь на косвенные данные — конспиратором Сталин был величайшим. Всю свою сознательную жизнь. Но поскольку прекрасно известно, что задолго до революции он пользовался в партии признанием как опытный организатор. Круг его обязанностей известен четко (финансовые дела, налаживание связей, партийная разведка и контрразведка), можно связать это с тем, что деятельность Сталина в предшествовавшие Октябрю дни, недели, месяцы покрыта мраком неизвестности, — и вывод напрашивается сам собой. Сталин вовсе не бездельничал и не «отсиживался». Не тот человек. Он тоже делал что-то, и напряженнейше — но, по своему обыкновению, так и оставил все в тайне. И мемуаров, в отличие от многих товарищей по партии, никогда не писал. Все тайны умерли вместе с ним.

Чтобы попытаться восстановить «на косвенных» хотя бы частичку его деятельности перед Октябрем, пришлось бы перевернуть все воспоминания и массу документов, выискивая следы, намеки, ниточки. Неподъемный труд. Поэтому ограничимся простой констатацией факта: революция победила. И вождей у нее было трое, хотя иные с превеликим пылом присчитывали и себя…

И пришел восемнадцатый год. И взметнулись пожарища до самого неба!

1.9. Великая смута, действие второе

Самая настоящая многопартийность сохранялась в первые полгода 1918-го. Вот характерный пример, один из множества: протокол «общего собрания граждан Усть-Сылвицкого завода». Это — на Урале. Обсуждают, как руководить национализированным предприятием, как ему работать. Председатель собрания, товарищ Смирнов, представляет доклад, составленный тремя партиями «левого течения»: «социал-демократов, социал-революционеров левых и максималистов». «Левые социал-революционеры» — это, конечно же, левые эсеры. «Социал-демократы» с равным успехом могут оказаться как большевиками, так и меньшевиками — а то и теми, и другими, их явно пока что не разделяют.

Загадочнее с третьей партией. Которая именно имеется в виду, с ходу не установить: были и эсеры — максималисты, и анархисты — максималисты. Словом, не однопартийная диктатура, а обыкновенная коалиция «левых течений»… Примерно такое положение сохранилось повсюду до 6 июля восемнадцатого года, когда во время очередного съезда Советов левые эсеры подняли вооруженный мятеж [68] и в Москве шли самые настоящие бои с участием броневиков и артиллерии.

В перестроечные времена, когда было модно огульно «обелять» все и вся по принципу «если большевики говорили черное, значит, на самом деле было белое», многие борзые перья лихо объявляли левоэсеровский мятеж циничной провокацией большевиков. Позвольте не поверить. Левые эсеры были публикой, которую не особенно и надо провоцировать на мятеж — записные террористы, привыкшие решать любую проблему пулей и бомбой, могли без всяких провокаций пустить в ход оружие. Просто потому, что таков уж менталитет революционера: если он полагает себя правым, а своих оппонентов неправыми, то со спокойной душой развяжет любую бойню. Количество жертв роли не играет — как и все прежние отношения с противником.

Одним словом, первые полгода не было никакого «красного террора». Не кто-нибудь, а жандармский генерал Спиридович писал в своих мемуарах, что до лета 1918-го он преспокойно жил в Москве, ничуть не скрываясь от властей, которые его не беспокоили и даже не думали преследовать [69]. В первые месяцы после революции победители сплошь и рядом отпускали пытавшихся воевать против них генералов под честное слово не принимать более участия в вооруженной борьбе.

Советская власть установилась по стране практически без сопротивления, и режим был весьма мягким, примерно до мая 1918 года. Так, арестованные члены Временного правительства вскоре были выпущены на свободу, юнкера, защищавшие Зимний Дворец и организовавшие сопротивление в Москве, было отпущены под обещание, что больше не будут выступать против Советской власти.

Краснов, организовавший поход на Петербург, отделался домашним арестом. Пуришкевич, организовавший заговор в поддержку генерала Каледина, амнистирован по случаю 1-го мая. К марту 1918 г. были выпущены из-под ареста, все активисты саботажнического «Союза служащих государственных учреждений» и так далее.

Таким образом, до начала иностранной интервенции и гражданской войны, то есть до развертывания массированного белого террора, репрессивные меры Советской власти носили ограниченный и весьма либеральный характер [70].

Но господа генералы и офицеры с честными глазами давали слово, после чего пробирались на юг и без особого промедления — и без малейших угрызений совести — начинали формировать отряды для войны с большевиками. Хозяева своего слова: хотят — дают, хотят — берут обратно…

Гражданская война началась очень быстро — и, по моему глубокому убеждению, винить в ней большевиков сугубо неправильно. Абсолютно не согласуется с историческими реалиями. Даже в классических войнах одного государства с другим сплошь и рядом, если разобраться в предшествующих событиях, о которых стороны из стыдливости умалчивают, выясняется, что нет ни «агрессора», ни «жертвы».

Генерал Корнилов начал формировать на юге России свои отряды уже в январе восемнадцатого! И тогда же отдал приказ: пленных не брать! ЧК тогда существовала разве что в зародыше, Красной Армии попросту не было. Как и систематического, объявленного сверху красного террора. Но пленных уже велено не брать.

В декабре семнадцатого власть в Киеве захватили «самостийники» — вооруженные отряды как называемой Центральной Рады. Большевистское правительство Украины бежало в Харьков. Леонид Пятаков, брат видного деятеля Георгия Пятакова, Киев покинуть не успел и попал в руки «самостийников».

Тело обнаружили в январе, когда большевики вернулись. «На месте сердца была глубокая воронка, просверленная, очевидно, шашкой, а руки были совершенно изрезаны: как объясняли врачи, ему, живому, высверливали сердце, и он конвульсивно хватался за клинок сверлящей шашки.» Эта дикая расправа никак не могла быть ответной мерой на какие-то большевистские репрессии, потому что в декабре семнадцатого таковых в Киеве попросту не было. И это далеко не единственные примеры зверств другой стороны, учиненных задолго до красного террора.

А впрочем, очень долго не было никакой такой «другой» стороны. Только примерно в девятнадцатом году сформировались «одна» и «другая» стороны, то есть «красные» и «белые». Но даже тогда существовало немало «сторон» помельче, причинявших порой немало беспокойства, как белогвардейцам, так и большевикам.

Что уж говорить о восемнадцатом… «Сторон» тогда было столько, что ни один историк их не в состоянии сосчитать и хоть как-то привести в систему. Никакой классификации они не поддаются. Собственно, весь восемнадцатый — это одна Великая Смута, во многом повторявшая ту, первую, что произошла на Руси триста с лишним лет назад.

Во-первых, больше не было сильной и авторитетной центральной власти, и все это знали.

Во-вторых, миллионы людей прошли мировую войну, что приучило их к беспрецедентной жестокости.

В-третьих, вырвались наружу все те противоречия и вековые конфликты, о которых я так подробно рассказывал, все накопившиеся обиды. Чуть ли не в каждом селе — не говоря уже о регионах — начинали жить своим умом и смотреть на окружающее исключительно со своей колокольни.

Больше не было ни власти, ни законов, ни порядка. Опять-таки еще до большевистского террора крестьяне в европейской России на известия о мобилизации рекрутов и лошадей ответили убийствами и пытками тех, кто хоть как-то имел отношение к зыбкой новорожденной власти. В Средней Азии и на Кавказе «националы» стали совершать столь же бессмысленные и кровавые налеты на русские села.

Хаос стоял неописуемый. На юг воевать с корниловцами шли пока что левый эсер Муравьев и анархист Железняк. Не было ни армий, ни фронтов — по огромным пространствам перемещались отряды и отрядики, плохо представлявшие, куда они идут, кому подчиняются и чего, собственно, хотят. Иные с грехом пополам еще идентифицировали себя с какой-то политической силой, но хватало и абсолютно независимого народа.

Какой-нибудь деревенский аптекарь, всю жизнь мечтавший о майнридовских приключениях, собирал отряд, провозглашал деревню Драчиловку независимой республикой и, обвешавшись маузерами, носился на коняшке с дюжиной таких же отморозков. От какого-нибудь гетмана Скоропадского или эстонского президента он отличался исключительно мелким масштабом, и только.

Черт возьми, какие только типажи не рождала Великая Смута! Вот вам дальневосточные партизаны (правда, это уже не восемнадцатый, это чуточку позже, но особой разницы нет). Атаман — бывший унтер, бывший питерский пролетарий Тряпицын. Начальником штаба у него (и по совместительству — любовницей) — девятнадцатилетняя красоточка Нина Лебедева-Кияшко, анархистка-максималистка и племянница бывшего военного губернатора Забайкальской области. Костяк отряда — освобожденные революцией местные каторжане и китайцы. Эта сладкая парочка со своей ордой захватила Николаевск-на-Амуре, за три месяца вырезала десять тысяч человек из двенадцатитысячного населения, а заодно и оказавшийся там на свою беду японский гарнизон.

Трагикомедия в том, что «бригада» Тряпицына на бумаге считалась «частью Красной Армии». Узнав об этаких художествах, Ленин отправил в Приморье гневную депешу. Тряпицын (исторический факт!) ответил Ильичу краткой телеграммой: «Поймаю — повешу». После чего, собрав в мешок брильянты и золотишко, нацелился вместе с любящей Ниной пробиваться в Китай.

Приморские коммунисты срочно собрали конференцию, на которой постановили предать буйных любовничков революционному суду — но оказалось, что еще за два дня до этого часть «бригады» взбунтовалась, перестреляв как Тряпицына с Ниной Кияшко, так и весь их штаб. Правда, эти мстители народные не имели никакого отношения к красным — историки их характеризуют как «белогвардейские элементы» под командой некоего прапорщика Андреева, решившего вдруг восстановить «демократическую власть», узурпированную «кровожадной сворой» Тряпицына.

Но вернемся к началу Великой Смуты.

Прежде всего, как случалось во многих странах в похожей ситуации, возникла вакханалия суверенитетов, всех и всяческих независимостей. Закавказье отложилось мгновенно, ему было легче всего, до него из-за отдаленности и труднодоступности у Москвы долго не доходили руки.

Украинское самостийное правительство под руководством историка Грушевского почти за месяц до подписания большевиками Брестского мира с немцами заключило с Германией свой, сепаратный, мирный договор — и вот тогда-то на Украину и заявились немецкие войска.

О своей автономии очень быстро объявила Сибирь, где у штурвала оказались те же социалисты, только другого пошиба — меньшевики и эсеры. К тому времени сибирские сепаратисты (конечно, во многом уступавшие украинским) все же имели за плечами почти полувековые традиции. Еще в начале семидесятых годов девятнадцатого века крупные ученые Потанин и Ядринцев сформулировали тезис о Сибири как колонии России, к тому же времени относятся и первые попытки (насквозь ученические) учинить сепаратистский мятеж.

Донские казаки, как уже мельком упоминалось, с превеликим энтузиазмом взялись за строительство своего, совершенно независимого и суверенного государства. Все обстояло крайне серьезно: сочинили конституцию, ввели государственный флаг, сине-желто-алый, приняли государственный гимн, старинную песню «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон».

Донцы никоим образом не собирались восстанавливать единую Россию — они, как опять-таки мимоходом говорилось, по дурной своей наивности полагали, что, отгородившись от всего остального полыхающего пространства бывшей Российской империи, будут кататься, как сыр в масле. Что им удастся отсидеться. Что никто к ним никогда со штыком не придет, а если придет — нагайками закидают.

Атаман Краснов, «представитель пятимиллионного свободного народа», как он любил себя именовать, быстренько установил подобие дипломатических отношений с Украиной гетмана Скоропадского и Германией. Немцы и украинцы суверенную державу признали — правда, опять-таки неофициально, без присылки полномочных послов и грома оркестров. Окрыленный Краснов сочинил письмо кайзеру Вильгельму, в котором без ложной скромности просил пособить в массе мелких просьбишек: чтобы кайзер помог вернуть Донской державе Таганрогский округ, надавив для этого на Украину; чтобы кайзер посодействовал передаче Дону «по стратегическим соображениям» Воронежа, Камышина и Царицына, надавив для этого на Москву. А взамен, если отбросить дипломатические обороты, обещал впредь становиться в любую позицию из «Камасутры», какая только будет Германии угодна.

Губа у атамана была не дура. Таганрог — это угольные шахты и заводы, Царицын (нынешний Волгоград) — выход в Каспийское море…

Господа казаки всерьез собирались строить сверхдержаву — и полагали себя отдельной нацией. Так и было написано в «Законах Всевеликого Войска Донского»: «Три народности издревле живут на Донской земле и составляют коренных граждан Донской области — донские казаки, калмыки и русские крестьяне». Себя донцы русскими, как отсюда явствует, отнюдь не считали. А потому подданных новоявленной державы быстренько разделяли на две категории: «казаков» и «граждан».

На бумаге и те и другие считались полностью равноправными, но мы-то прекрасно знаем, что бывает, когда население официально делят на две категории…

Всерьез воевать с большевиками донцы не собирались. Из примерно тридцати пяти тысяч строевых казаков в Добровольческую армию Деникина поступило всего четыреста. Ничего удивительного, что Деникин, с бессильной злостью взиравший на эти политические новости, сказал однажды: «Войско Донское — это проститутка, продающая себя тому, кто больше заплатит» [71].

Краснов не на шутку разобиделся и, в свою очередь, обозвал Деникина «изменником», апологетом «старого режима», «оскорбившим жестоко молодые национальные чувства казаков».

Так и просуществовала недолгое время эта опереточная «держава» — в конце концов, она все же послала воевать с большевиками несколько мелких отрядов, которые бросили фронт в Воронежской губернии и повернули домой, рассчитывая отсидеться. Не удалось. Пришли красные и устроили то, что нам теперь известно как «расказачивание».

Между прочим, одним из предводителей репрессий был даже не многократно руганный Свердлов, а Андрей Лукич Колегаев, многолетний член партии левых эсеров, к большевикам перешедший в восемнадцатом.

Именно он, член Реввоенсовета Южного фронта, отправлял армиям директивы, превосходившие даже циркуляры Свердлова: выжигать восставшие хутора, расстреливать всех, принимавших не только прямое, но и косвенное участие в восстаниях, расстреливать каждого десятого, а то и пятого. Вот только о Колегаеве наши национал-патриоты предпочитают помалкивать, поскольку он никак не годится по своему стопроцентно славянскому происхождению на роль жидомасона.

Примерно так же, как и донцы, вело себя Кубанское казачье войско: Кубанская рада провозгласила самостийную державу, вступила в дипломатические отношения с заграницей вроде Грузии, успела даже провести с Донской державой экономическую войну, совсем как настоящую, перекрыв свои суверенные границы для донских товаров.

С красными держава опять-таки не воевала толком, а когда спохватилась, было поздно: на нее двинулись уже не кучки партизан с красными лентами на шапках, а регулярная Красная Армия. И кубанцам отсидеться не удалось.

Признаться, как раз донские казаки (современные, я имею в виду) у меня вызывают легкую брезгливость своими неимоверно громкими причитаниями о горестях их дедов, которых в девятнадцатом изводили лютые большевики. Большевики, конечно, не ангелы, но все беды Тихого Дона как раз оттого и произошли, что тамошние станичники наивно и легкомысленно решили отсидеться в сторонке, пока за соседними холмами шла война, и трещали пожарища. Такого фарта в жизни не бывает. Как выражался по другому поводу дон Румата, тех, кто смирно в сторонке сидит, больше всего и режут. Донцов и кубанцев погубил их собственный эгоизм — так же, как и Оренбургское казачье войско. Всем им показалось, что, объявив суверенитет, они будут жить сладко и счастливо…

Вообще в некоторой корректировке нуждается миф о «работящих казаках», которых разорили красные. Казаки, конечно, в массе своей были и в самом деле трудолюбивы. Вот только следует сделать немаловажное уточнение: напомнить, что у них была еще и своя элита, пресловутая «старшина», которая жила, по примеру любой элиты, вовсе уж сладко — и хотела любой ценой сохранить свои немаленькие привилегии.

Вот документ эпохи: выступление в одной из уральских газет в декабре семнадцатого года рядового казака, делегата от своей сотни. Интереснейшие вещи он рассказывал… «Первый войсковой Круг в мае семнадцатого прошел, если без сепаративных вожделений наших войсковых бюрократов, но зато у каждого явившегося офицера и чиновника было страстное желание попасть на ту или иную должность по самоуправлению войском. Каждый старался отыскать виновность прежних слуг войска и сесть на их место, т. е. получить оклады, а там хоть трава не расти.

Избранная ревизионная комиссия открыла громадные хищения войскового капитала, который шел исключительно на улучшение благосостояния нашего офицерства: так, например, в пригород Оренбурга „Форштадт“, заселенный исключительно казачьими генералами, офицерами и чиновниками, за счет казачьего капитала проведен водопровод и заведен лучший пожарный обоз. Дети этих чинов обучались в средних и высших учебных заведениях за счет этого же капитала. Сметы умышленно ежегодно составлялись с остатками, и эти остатки распределялись чинами в награду и пособие только себе и т. д.» [72].

Теперь понятно, читатель, каковы были ставки в игре и почему элита всех трех вышеназванных казачьих войск, стремилась, наплевав на беды России, выкроить себе уютную самостийную державу?

«Словом, наша войсковая бюрократия жила не хуже помещиков, а потому расстаться с таким жирным куском, как войсковой капитал, не легко. Последний же главным образом составлялся от сдачи в аренду под распашку войсковых свободных земель… Имея в своем бесконтрольном распоряжении около 400 000 десятин (напоминаю: десятина — около гектара) свободной войсковой земли, 437 487 войсковых борон и лесных дач, бюрократия имела громадный доход и расходовала его по своему личному усмотрению…» (Поясню: Войсковая борона — участок под пахоту. «Лесная дача» — это попросту участок леса, используемый для тех или иных нужд).

Что характерно, едва ли не на всем необозримом пространстве бывшей Российской империи «самостийников» возглавляли бывшие блестящие офицеры императорской армии. В Финляндии — гвардеец Маннергейм, на Украине — генерал свиты его императорского величества Скоропадский, в Эстонии — полковник царской армии Лайдонер, который, чтобы не мелочиться, быстренько произвел себя в генералы.

Прибалтика, естественно, шагала в первых рядах «самостийников». Причем со всеми специфическими чертами, прибалтам свойственными.

Вот как, например, обстояло дело в Латвии. Сначала премьер-министр новорожденной державы, на которую всерьез нажимали красные, господин Ульманис заключил договор с германским командованием: всякий германский солдат, который будет участвовать не менее четырех недель в боях против местных большевиков, получит гражданство Латвии и преимущественное право на получение немалого участка земли. Договор был оформлен письменно. После чего немало крестьян в германской форме, мечтавших о собственной землице, примкнули штыки и быстренько вышибли за пределы Латвии красных.

Но тут господин Ульманис цинично заявил: мол, в Версальском мирном договоре четко прописано, что никто больше не обязан соблюдать обязательства перед Германией. И обманутые немцы, так и не получив земли, поплелись в фатерланд, надо думать, выражаясь в адрес Ульманиса витиевато и многоэтажно.

В Эстонии тяжесть борьбы с красными вынесли на себе отряды белогвардейцев. После чего благодарная независимая Эстония, быстренько заключив мир с Москвой, их разоружила и загнала белых за колючую проволоку, на лесозаготовки.

В Литве, в городе Вильно, где литовцев испокон веку жило-проживало не более двух-трех процентов, литовское экстремисты подняли мятеж и начали резать подряд всех «инородцев». Правда, дело не выгорело: марш-броском примчалось два конных полка польского генерала Люциана Желиговского, вышибли эту банду из города и гнали еще километров десять.

Город Вильно попал в руки литовцев благодаря Сталину только в 1940 году и вместо своего исконного, многие века сохранявшегося названия получил какое-то новое, которое я никак не могу запомнить [73].

Между прочим, все три прибалтийские крохотульки смогли обеспечивать своим гражданам на пару десятков лет худо-бедно сносное существование исключительно оттого, что совершенно по-большевистски провели грабительскую земельную реформу. В Эстонии и Латвии новоявленная власть попросту конфисковала земли у прежних владельцев «некоренной» национальности, русских и немцев (а в Литве еще и у поляков), и кое-как наделила участками «коренных». Чем это отличается от той же коллективизации, лично мне решительно непонятно. Грабеж — он и есть грабеж, как его ни именуй и какими «национальными интересами» ни прикрывай.

В общем, в начале восемнадцатого года, куда ни взгляни, пышным цветом расцвели суверенитеты. Армии практически не существовало. И правительству Ленина-Троцкого-Сталина пришлось подписать с Германией «похабный» Брестский мир. Его тоже порой кое-кто рассматривает как «выполнение обязательств большевиками перед финансировавшими их немцами». Но жестокая правда истории в том, что воевать молодая республика попросту не имела ни сил, ни возможности. В первую очередь оттого, что никто не хотел воевать. Кстати, по воспоминаниям Ф. Раскольникова, термин «похабный» выдумали не критики большевиков, и даже не Ленин первым его запустил в обиход: делегаты с фронта, добравшись до трибуны, в голос твердили одно: «Дайте мир, пусть даже похабный!».

Было бы самоубийством воевать с Германией — тоже разоренной и истощенной войной, но находившейся по всем параметрам в гораздо лучшем положении. Ленин и его сторонники это прекрасно понимали. Другую позицию занимали так называемые «левые коммунисты» во главе с «любимцем партии» Бухариным, за которым числилось одно-единственное достоинство: о чем бы ни зашла речь, он мог часами предаваться ужасающему словоблудию (за что насмешник Троцкий тогда же окрестил его «Коля Балаболкин»). Они — эти «левые» коммунисты — готовы даже идти на утрату Советской власти. Еще в 1918 г., засев в бюро Московского комитета партии, эти господа говорили о необходимости, хотя бы ценою утери Советской власти, превратившейся, как они говорили, в формальное понятие, сорвать Брестский мир.

Бухаринцы стояли за продолжение войны любой ценой. Правда, при этом они не рассчитывали не то что на победу, но даже на ничью. Они с самого начала знали, что новорожденная Советская Россия тевтонами будет моментально разбита. Но этого именно они и жаждали, на несколько десятков лет предвосхитив знаменитый тезис председателя Мао: «Чем хуже — тем лучше».

Дальний расчет у бухаринцев был незатейливый и людоедский: гибель Советской России под ударом кайзеровской военной машины должна стать примером и уроком для «мирового пролетариата». Этот самый пролетариат, узрев этакое варварство, устыдится, воспрянет и поднимется на тот самый последний и решительный бой, сметая «старые режимы». О чем со свойственным ему всю сознательную жизнь простодушным цинизмом вещал тогда сам Коля Балаболкин-Бухарин: «Наше единственное спасение заключается в том, что массы познают на опыте, в процессе самой борьбы, что такое германское нашествие. Когда у крестьян будут отбирать коров и сапоги, когда рабочих будут заставлять работать по 14 часов, когда будут увозить их в Германию, когда будет железное кольцо вставлено в ноздри,тогда, поверьте, товарищи, тогда мы получим настоящую священную войну» [74].

Однако после жесточайших дискуссий и накаленной сшибки мнений на съезде Советов победила ленинская точка зрения, которую столь же цинично (но отнюдь не так простодушно) озвучил тогда же Троцкий: «К мирным переговорам мы подходили с надеждой раскачать рабочие массы как Германии и Австро-Венгрии, так и стран Антанты. С этой целью нужно было, как можно дольше затягивать переговоры, чтобы дать европейским рабочим время воспринять, как следует самый факт советской революции и, в частности, ее политику мира».

Другими словами, имело место лишь временное отступление, чего твердолобые бухаринцы как раз и не понимали…

В нашей историографии (и отнюдь не одной лишь национал-патриотической) принято ругательски ругать Троцкого за его известную декларацию: «Войну более не ведем, мира не подписываем, армию распускаем». Но соль в том, что это была опять-таки вполне продуманная акция. Я считал, что до подписания мира необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое доказательство смертельной враждебности между нами и правящей Германией, — говорил Троцкий. Именно под влиянием этих соображений я пришел в Брест-Литовске к мысли о той «педагогической демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, но мира не подписываем».

Мне представляется, это вполне внятное и убедительное объяснение, как бы к Троцкому ни относиться. И Ленин, и Сталин, и Троцкий были гениями маневра (последний — до определенного времени, впрочем). Они тянули время. Они прекрасно знали, что европейский солдат любой страны точно так же смертельно устал сидеть во вшивых и мокрых окопах — и пример вышедшей из войны России выглядит заразительно.

А, кроме того, большевики всерьез рассчитывали на германских «коллег», и эти надежды были отнюдь не беспочвенными: к тому времени всю Германию, без преувеличения, трудами тамошних социал-демократов и вообще левых сотрясали демонстрации, митинги и стачки в знак солидарности с Советской Россией. Это не выдумка последнего коммунистического агитпропа, это и в самом деле было.

Это сегодня, когда век двадцатый прожит и закончился, когда мы точно знаем, что же именно произошло, легко упрекать большевиков во всех мыслимых грехах. Но не стоит забывать, что в восемнадцатом году, если воспользоваться любимой фразой Ю. Тынянова, было «еще ничего не решено». Будущее ведь было несвершившимся! Никто тогда, не располагая машиной времени, не мог знать, что революции в странах Западной Европы, в конце концов, провалятся. Наоборот, шансы на их успех были очень велики.

Между прочим, подписав Брестский договор, большевики все же добились некоторых политических выгод: по нему Германия обязывалась не признавать никаких «самостийных» держав, возникших на территории России. Небольшой, но выигрыш.

1.10. И началась Гражданская война

Нынешние либералы утверждают, что виноватых в гражданской войне не бывает. Либо наоборот — виновны проклятые большевики. Не соглашусь. Это победителей в Гражданской войне нет. Только проигравшие.

Вышедшая в издательстве «Патриот» книга «Белый террор в России» [75] — известного историка, доктора исторических наук П.А. Голуба, четко показывает, что виноватые есть. Собранные в ней документы и материалы камня на камне не оставляют от широко циркулирующих в средствах массовой информации и публикациях на историческую тему выдумках и мифах, которые выдают за исторические истины малоосведомлённые российские руководители.

Как показано в книге, инициаторами Гражданской войны стали именно белогвардейцы, с подачи левых эсеров, представлявшие интересы свергнутых классов. А толчком к войне, как признавал один из лидеров Белого движения А. Деникин, был мятеж чехословацкого корпуса, во многом вызванный и поддержанный западными «друзьями» России. Без помощи этих «друзей» главари белых чехословаков, а затем белогвардейские генералы никогда бы не достигли серьезных успехов.

Кроме того, парад суверенитетов катился по России то ли со скоростью звука, то ли со скоростью света, все, кто только имел к тому возможность, пытались отхватить себе кусочек ничейной территории. Дошло до того, что в бывшую Российскую империю вторглись румыны — а такое означает, что хуже дела обстоять просто не могут. Те самые румыны, касательно которых, несмотря на все дискуссии, до сих пор не пришли к единому мнению: что же такое румын — национальность или профессия?

Даже румыны. Сначала они потихонечку грабили, притесняли оказавшиеся на их территории российские части и помаленечку, пробуя силы, расстреливали большевиков. Потом, видя, что сходит с рук, обнаглели. Некий генерал Бронштяну вторгся со своим воинством в Кишинев, расстрелял там всех настроенных против «Великой Румынии от моря до моря» — красных, белых, монархистов, либералов — и захватил Бессарабию. Вернули румыны ее лишь спустя двадцать лет, подобострастно виляя позвоночником, едва Сталин легонечко стукнул кулаком по столу.

Полыхает гражданская война от темна до темна…

С обеих сторон воевали офицеры старой армии. В Красной Армии было пятьдесят пять тысяч царских офицеров. В Белой — восемьдесят тысяч. Но вот выпускников престижнейшей, элитнейшей Николаевской академии Генерального штаба у красных служило даже больше, чем у белых. Иные уверяют, будто все оттого, что зловредные большевики брали офицерские семьи заложниками и силком заставляли воевать. Это справедливо для каких-то отдельных случаев, но общую картину никак не объясняет [76].

Начальником штаба у Фрунзе — бывший генерал Н.С. Махров. Начальником штаба у Врангеля — не снявший золотых погон генерал П.С. Махров. Родные братья, ежели кто не понял. В штабе Тухачевского во время наступления на Варшаву — Н.В. Сологуб. В штабе Пилсудского во время обороны Варшавы — двоюродный брат означенного Сологуба… Восточным фронтом, действовавшим против Колчака, командовал царский полковник, выпускник Академии Генерального штаба С.С. Каменев, а заменил его впоследствии бывший генерал-лейтенант А.А. Самойло.

Всего в Красной армии оказалось более шестисот офицеров и генералов Генерального штаба. Из двадцати командующих красными фронтами семнадцать были кадровыми офицерами царского времени. Все начальники штабов фронтов — бывшие офицеры.

Из ста командующих красными армиями восемьдесят два — царские офицеры в прошлом. Военной разведкой у красных одно время руководил генерал Бонч-Бруевич, брат ленинского сподвижника. У большевиков оказались и бывший помощник военного министра Поливанов, и адмирал Альтфатер.

Известны, по меньшей мере, четверо бывших царских генералов, которые, попав в плен к белым, отказались изменить красной присяге, и были за это расстреляны: фон Таубе, Николаев, Востросаблин, Станкевич [77].

Ну, так как же быть с малыми детушками заложниками, господа критики?

Огромную роль в свое время сыграло воззвание группы бывших царских генералов, призвавших в 1920 г. офицерство переходить на сторону красных.

Вот цитаты: «Свободный русский народ освободил все бывшие ему подвластными народы и дал возможность каждому из них самоопределиться и устроить свою жизнь по собственному произволению. Тем более имеет право сам русский и украинский народ устраивать свою участь и свою жизнь так, как ему нравится, и мы все обязаны по долгу совести работать на пользу, свободу и славу своей родины — матери России…

В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине… Иначе «наши потомки» будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что из-за эгоистических чувств классовой борьбы мы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли родной русский народ и загубили свою матушку — Россию» [78].

Воззвание подписали известные и уважаемые в старой армии люди: генералы Поливанов, Зайончковский, Клембовский, Парский, Балуев, Акимов, адмирал Гутор. Первой стояла фамилия авторитетнейшего военачальника генерала А. Брусилова.

Кто-то может верить, будто подписи они поставили оттого, что чекисты арестовали у одного жену, а у другого — старую бабушку. На самом деле никаких подтверждений столь примитивной версии в истории не отмечено. Все эти люди служили новой власти не за страх, а за совесть. Большевиками они, конечно не были. Просто-напросто новая Россия их вполне устраивала, гораздо больше, чем место в белогвардейских рядах, только и всего.

Подобное после окончания Второй мировой войны случится в Польше. Из эмиграции вернутся и займут немало высоких должностей в армии и военной разведке генералы и старшие офицеры времен Пилсудского. И никто не будет их трогать, никто не станет попрекать «белопанским» прошлым. Они не питали ни малейшей склонности к коммунистам — но новая Польша в установленных Сталиным границах им чертовски нравилась, и они хотели ей служить.

И это воззвание, кстати, имело громадный успех. После того, как оно появилось, в Красную армию пришли еще тридцать тысяч русских офицеров.

Хотя, что касаемо Брусилова… Должно быть, сотрудничая с большевиками, этот известный оккультист, испытывал нешуточный душевный дискомфорт. Евреев среди большевиков хватало, — а его высокопревосходительство был антисемитом патологическим. Сохранились любопытные воспоминания украинского академика Заболотного, бактериолога и эпидемиолога, еще до революции встречавшегося в прифронтовой полосе с Брусиловым. Когда ученый пожаловался, что для его опытов очень трудно в нынешние тяжелые времена добывать обезьян, генерал серьезно спросил: «А жиды не годятся? Тут у меня жиды есть, шпионы, я их все равно повешу, берите жидов». И, не дожидаясь моего согласия, послал офицера узнать: сколько имеется шпионов, обреченных на виселицу. Я стал доказывать его превосходительству, что для моих опытов люди не годятся, но он, не понимая меня, говорил, вытаращив глаза: «Но ведь люди все-таки умнее обезьян, ведь если вы впрыснули человеку яд, он вам скажет, что чувствует, а обезьяна не скажет». Вернулся офицер и доложил, что среди арестованных по подозрению в шпионаже нет евреев, только цыгане и румыны. «И цыган не хотите? Нет? Жаль».

Хотя… Во времена Гражданской встречались самые невероятные комбинации. В ноябре 1921 г. из Стамбула в Россию вернулся с женой и группой офицеров не кто иной, как бывший врангелевский генерал Слащев (прототип генерала Хладова в советском фильме «Бег» по роману Булгакова). Он тут же призвал остававшихся за границей врангелевцев последовать его примеру. И последовали многие [79].

Личность эта колоритнейшая — кокаинист, бунтарь, постоянно ссорившийся с Врангелем, хозяин персонального зоосада, который возил в своем вагоне. Пожалуй, никто из белогвардейских генералов (атаманы вроде Семенова и Анненкова не в счет) не имел такой репутации лютейшего вешателя.

С особенным удовольствием приказывал вздергивать во множестве большевиков и евреев персонально, но не обходил вниманием дезертиров, вообще всех, кто в недобрую минуту подворачивался под руку. Весь путь Слащева по югу России — это одна бесконечная цепь виселиц. И, тем не менее, в Севастополе на причале его встречал сам Дзержинский!

Большевики генерала не тронули по вполне понятным побуждениям — чем больше офицеров и генералов вернутся в Советскую Россию, тем меньше за границей останется реальных, подготовленных в военном отношении, врагов. После окончания войны большевики провели целую операцию, чтобы возвратить его в СССР — нет, не затем, чтобы свести счеты, а, решив, что вслед за ним станут возвращаться и другие эмигрировавшие белогвардейцы. Мало того — семь с лишним лет он преподавал на высших военных курсах «Выстрел».

Лишь в январе 1929 г. к нему в квартиру ворвался бывший комвзвода Красной Армии Лазарь Коленберг и высадил в Слащева пистолетную обойму. На допросах он говорил, что мстил за расстрелянного Слащевым в Николаеве брата. Коленберга признали душевнобольным и не судили. Многие, от отечественных до зарубежных, исследователи склонны считать, будто это ГПУ руками Коленберга коварно убрало Слащева. Позвольте не поверить. За семь с лишним лет, что генерал прожил в Советской России, его тысячу раз можно было убрать при желании, не особенно и утруждая себя поисками мотивов или разработкой коварных комбинаций. Так что Коленберг, вероятнее всего, сводил собственные счеты. Ничего удивительного — удивительно как раз то, что Слащев продержался так долго, учитывая, сколько людей он перевешал и сколько у них осталось горящих жаждой мщения родных.

Слащев — не единственный пример не поддающихся логическому осмыслению альянсов с большевиками разнообразнейшей, самой причудливой публики. Большевиков, что интересно, всецело признавали и поддерживали разнообразные радикально-мистические сектанты: хлысты, баптисты, евангелисты седьмого дня. Последние, не мелочась, считали Ленина, чуть ли не вторым Мессией, объявляя, что на нем «почиет благодать Божья». (Горячо поддержавший большевиков поэт Николай Клюев, кстати, как раз из хлыстов.)

Известный черносотенец и личный враг Распутина иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов), печально прославившийся до революции всевозможными экстремистскими выходками, после Октября вернулся в Россию и сотрудничал с большевиками. В числе прочего создал некую мистическую «Коммуну Вечного Мира», объявив себя не только «патриархом», но и «русским папой». Большевики это на удивление долго терпели — и, в конце концов, в 1922 г. не посадили Илиодора и не расстреляли, а выслали за границу…

Я не берусь объяснять все эти процессы. Я всего лишь хочу напомнить: ни одно из белогвардейских движений, боровшихся с большевиками, не поднимало монархических лозунгов. В тылах Деникина монархистов даже, как о том подробно вспоминает В. Шульгин, преследовала всерьез белая контрразведка.

У белых не было не только монархических настроений, но и тени единства. Грызлись меж собой, как собаки из-за кости, не только «верховные правители» разных регионов, но и деятели одной армии. Троцкий подробно писал, чем обязаны белые Таганрогской катастрофе 1920 г., означавшей разгром белого движения на юге.

Врангель предлагал исключительно выгодный для белых (по компетентному мнению Троцкого) план: закрепиться на небольшом участке между Днепром и Волгой, создать ударный кулак из конных частей, пробить им красный фронт и наступать на Москву, попутно соединившись с Колчаком. Однако Деникин распылил силы, наступая по трем направлениям, причем главным из них выбрал самое выгодное для оборонявшихся красных — через Донецкий бассейн. Был разбит и отступил.

В чем причины столь странного его поведения? Да попросту командующим этим «кавалерийским кулаком» следовало стать Врангелю, которому, вполне возможно, и досталась бы вся слава взятия Москвы златоглавой. А Деникин хотел взять Москву сам. В результате проиграл все. Элементарная зависть погубила отличный план, успех которого допускало само большевистское руководство.

На этом фоне безобидно выглядит генерал Май-Маевский — тот самый, что выведен в бессмертном фильме «Адъютант его превосходительства» под именем Ковалевского. Интриг он не плел — некогда было. Мастерски внедрившийся в его ближайшее окружение красный разведчик Макаров (в фильме — Кольцов), быстро разобравшись, к чему генерал питает слабость, наладил бесперебойное снабжение водкой и девочками. После чего Май-Маевский с превеликой радостью ушел в столь долгий и качественный запой, что провалил все, что только возможно. Авторы помянутого фильма невероятно польстили генералу, изобразив его трезвым и способным говорить членораздельно.

А ведь мы еще не коснулись самой малоизвестной стороны Гражданской войны: тех ситуаций, когда власть в противостоящем большевикам лагере оказывалась в руках не солдафонов-генералов, а самых натуральных социалистов, демократов, либералов и интеллигентов!

Было и такое, друзья мои, было! У нас как-то принято связывать понятие «белогвардейского лагеря» исключительно с генералами и казачьими атаманами. А ведь дело сплошь и рядом обстояло совершенно иначе!

Когда большевики разогнали Учредительное собрание, его члены, целые и невредимые, разбежались по всей стране и в восемнадцатом году создали целых четыре социалистических правительства в разных уголках великой и необъятной:

1. На Волге, в Самаре — Комитет членов Учредительного собрания (КОМУЧ).

2. Временное областное правительство Урала.

3. Временное сибирское правительство.

4. Верховное управление Северной области (Архангельск).

Для начала КОМУЧ, взяв власть в Самаре, развернул широчайший террор. Расстреливали прямо на улицах «по подозрению в большевизме». Жертв — многие тысячи. Далее, прежде всех остальных ведомств, социалисты создали «государственную охрану», которой поставили руководить эсера Климушкина. А в дополнение быстренько создали систему военно-полевых судов [80].

И народники, и революционные интеллигенты — социал-демократы, все вместе подходят под определение Бакунина, который, в силу своей биографии, знал проблему изнутри [81]: «Особенно страшен деспотизм интеллигентного и потому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ.Во-первых, представители этого меньшинства попытаются, во что бы то ни стало уложить в прокрустово ложе своего идеала жизни будущих поколений, чем прольют море крови. Во-вторых, эти двадцать или тридцать ученых-интеллигентов перегрызутся между собой…».

И понеслось… Под трибунал можно было угодить за что угодно, в том числе и

за «распространение необоснованных слухов». Пленных красноармейцев ночами расстреливали сотнями и сотнями, выбрасывая трупы в реку. Устроили концлагеря. Когда в Бугурусланском уезде сразу семь волостей отказались дать новобранцев, «для примера» одно из сел окружили войска и открыли огонь из пулеметов.

В сентябре восстали рабочие Казанского порохового завода, протестуя против террора, мобилизации в армию и ухудшения жизни. Комендант города расстрелял митинг опять-таки из пушек и пулеметов. В октябре рабочие г. Иващенкова выступили против демонтажа предприятий и эвакуации их в Сибирь. Прибыли каратели и перебили около тысячи человек, в том числе женщин и детей, без разбора. Напоминаю: все это творили не генералы, а эсеры и меньшевики, протестовавшие во весь голос против большевистского террора, против большевистской ЧК.

Что касается свободы слова — цензуры, надо отдать им должное, не ввели. Вместо этого закрывали газеты и арестовывали редакторов. За непонравившуюся ему статью сам Климушкин упрятал в тюрьму видного кадета Коробова — а чуть позже, переключившись с газетчиков на буржуазию, разогнал съезд торговцев и промышленников. Самыми крайними и бесправными оказались опять-таки крестьяне — их пороли целыми деревнями, проводили «реквизиции», по поводу и без повода обстреливали села из пушек.

И самое шизофреническое, что весь этот кровавый бардак с начала и до конца проходил под красным флагом, реявшим над зданием КОМУЧа.

Французский представитель Гинэ, по сохранившимся свидетельствам, чуть умом не тронулся, пытаясь понять загадочную русскую душу.

Вот что писал орган казанских меньшевиков: «В рабочих кварталах настроение подавленное. Ловля большевицких деятелей и комиссаров продолжается, усиливается. И самое главное, страдают не те, кого ловят, а просто сознательные рабочие: члены социалистических партий, профсоюзов, кооперативов. Шпионаж, предательство цветет пышным цветом… Жажда крови омрачила умы. Особенно стараются члены квартальных комитетов…».

Интеллигенты! Социалисты! Либералы! Революционеры! Вот вам наглядный пример того, что бывало, когда им удавалось порулить. Самарская братия оказалась еще хуже большевиков — у тех, по крайней мере, была программа, теория, идеология.

В КОМУЧе не было ничего отдаленно похожего. Лишь террор, пустая говорильня, развал всего, что только можно развалить, продать все, что можно продать. Население поддержки не оказывало ни в малейшей степени. В конце концов, пришли красные и вышибли этот дурдом к чертовой матери.

Об уральский суверенах — кратко. Правили бал там целых четыре партии:

1. Партия народной свободы.

2. Трудовая народно-социалистическая.

3. Социалисты-революционеры.

4. Социал-демократы-меньшевики.

Как правили? Обыкновенно. Так, как только и могут править интеллигенты-либералы-социалисты: кнутом и пулеметом. Расстреливали не только членов партии большевиков, но и рядовых красноармейцев во множестве, а заодно их семьи и родственников.

О происходящем исчерпывающее понятие дает отрывок из заявления Центрального областного бюро профсоюзов Урала [82]: «Вот уже второй месяц идет со дня занятия Екатеринбурга и части Урала войсками Временного сибирского правительства и войсками чехословаков, и второй месяц граждане не могут избавиться от кошмара беспричинных арестов, самосудов и расстрелов без суда и следствия. Город Екатеринбург превращен в одну сплошную тюрьму, заполнены почти все здания, в большинстве невинно арестованными. Аресты, обыски и безответственная и бесконтрольная расправа с мирным населением Екатеринбурга и заводов Урала производятся как в Екатеринбурге, так и по заводам различными учреждениями и лицами, неизвестно какими выборными организациями уполномоченными. Арестовывают все кому не лень, как то: военный контроль, комендатура, городские и районные комиссии, чешская контрразведка, военно-уполномоченные заводских районов и различного рода должностные лица».

А что у нас в Архангельске? Ну, как же, Верховное управление северной области во главе с народным социалистом Чайковским, с ходу заявившее о своей приверженности идее Учредительного Собрания. А уж если пошли такие заявления, жди большой крови… И она, конечно же, пролилась! И тоже под красным знаменем.

Первый лагерь, что на Соловках, создали народные социалисты. Третьего февраля 1919 года правительство Миллера-Чайковского написало постановление: граждане, «присутствие коих является вредным… могут быть подвергаемы аресту и высылке во внесудебном порядке в места, указанные в пункте 4 настоящего постановления. …

п. 4. …Местом высылки назначается Соловецкий монастырь и один из островов Соловецкой группы…»

Не будем пользоваться «красными» материалами. Возьмем отрывок из письма, которое в 1922 г. «министр внутренних дел» правительства Чайковского отправил своему шефу в Париж [83]: «Вспомните, Николай Васильевич, хотя бы наш север, Архангельск, где мы строили власть, где мы правили! И вы, и я были против казней, жестокостей, но разве их не было? Разве без нашего ведома на фронтах (например, на Пинежском и Печоре) не творились военщиной ужасы, не заполнялись проруби живыми людьми? Да, мы этого, к сожалению, в свое время не знали, но это было, и не падает ли на нас, как на членов правительства, тень за эти злодеяния?

Вспомните тюрьму на острове Мудьюг, в Белом море, основанную союзниками, где содержались «военнопленные», т. е. все, кто подозревался союзной военной властью в сочувствии большевикам. В этой тюрьме начальство — комендант и его помощник — были офицеры французского командования, что там, оказывается, творилось? 30 % смертей арестованных за пять месяцев от цинги и тифа, держали арестованных впроголодь, избиения, холодный карцер в погребе и мерзлой земле…». Классический нехитрый набор оправданий нашкодившего интеллигента: во-первых, он ничего такого не знал, а во-вторых, он ничего такого не хотел. Он хотел, как лучше, а получилось, отчего-то, как всегда.

Немного цифр. При народном социалисте Чайковском за год на территории с населением в 400 тысяч человек только через одну архангельскую тюрьму прошло 38 000 арестованных — 18 тысяч из них расстреляно, более пяти тысячи умерло от побоев и болезней. А ведь были еще пять тюрем в Мурманске, концлагерь на Соловках и концлагерь на необитаемом острове Мудьюг [84].

Вот вам «социалистические» правительства: одни вышиблены большевиками, другие разогнаны белыми генералами. Но крови успели налить немеряно. И этаких вот противобольшевистских «правительств» в восемнадцатом году историки насчитывают около двух десятков. Все они действовали на схожий манер: указом номер один обещали немыслимые и разнообразнейшие вольности в противовес злодеям и тиранам большевикам, указом номер два создавали свою ЧК и начинали лютовать.

К девятнадцатому году их повсеместно, как уже говорилось, если не красные прихлопнули, то генералы разогнали. После ухода англо-французских интервентов власть на Севере России перешла в руки белогвардейского генерала Миллера. Он не только продолжил, но и усилил репрессии и террор. Самым бесчеловечным их олицетворением стала ссыльно-каторжная тюрьма в Иоканьга, которую один из узников охарактеризовал как «наиболее зверский, изощренный метод истребления людей медленной, мучительной смертью».

Ну, а что происходило у других генералов? Начнем с Деникина. И слово предоставим ценнейшему свидетелю, митрополиту Вениамину (Федченкову), занимавшему там немаленькие посты: «епископ армии и флота» при Деникине, член «совета министров» при Врангеле.

«Какими же принципами руководствовалось белое движение?… Сознаюсь, у нас не было не только подробной политико-социально программы, но даже самые основные принципы были не ясны с положительной стороны. Я и сейчас не помню каких-нибудь ярких лозунгов: а как бы я мог их забыть, если бы они были? А что помню, то было не сильно, не увлекало. Можно сказать, что наше движение руководилось скорее негативными, протестующими мотивами, чем ясными, положительными своими задачами. Мы боролись против большевиков — вот общая наша цель и психология…Что касается политического строя, то он был неясный, не предрешенческий: вот покончить бы лишь с большевиками, а там «все устроится». Как? Опять Учредительное Собрание, прежде разогнанное Железняковым? Нет! Об Учредительном Собрании и не упоминалось. Что же? Монархия с династией Романовых? И об этом не говорилось, скорее этого опасались, потому что едва ли народные массы воротились бы к старому. Конституция? Да, это, скорее всего. Но какая, кто, как — было неизвестно…

Какие социально-экономические задачи? Тут было ясно: восстановление собственников и собственности. Ничего нового при генерале Деникине не было слышно… когда зашла речь о династии Романовых, генерал Врангель в последующем обмене мнениями бросил горячую фразу, которая страшно поразила даже его сотрудников-генералов: Россия — не романовская вотчина!

Мне показалось, что народ наш смотрит на дело совсем просто, не с точки

зрения идеалов политической философии славянофилов и не по рецептам революционеров, а также и не с религиозной высоты догмата Церкви о царе-помазаннике, а с разумной практической идеи — пользы. Была бы польза от царя, исполать ему! Не стало — или мало — пусть уйдет! Так и с другими властями — кадетскими, советскими. Здоровый простой взгляд.»

Иными словами, от большевиков слишком многие могли рассчитывать получить пользу, которой не увидели от белых. Карл Радек писал сущую правду: «Троцкий сумел при помощи всего аппарата нашей партии внушить крестьянской армии, усталой от войны, глубочайшее убеждение в том, что она борется за свои интересы».

Практически то же самое говорил и митрополит Вениамин [85]: «можно не соглашаться с большевиками и бороться против них, но нельзя отказать им в колоссальном размере идей политико-экономического и социального характера. Правда, они готовились к этому десятилетия.

А что же мы все (и я, конечно, в том числе), могли противопоставить им со своей стороны? Старые привычки? Реставрацию изжитого петербургского периода русской истории и восстановление «священной собственности», Учредительное Собрание или Земский Собор, который каким-то чудом все разъяснит и устроит? Нет, мы были глубоко бедны идейно. И как же при такой серости мы могли надеяться на какой-то подвиг масс, который мог бы увлечь их за нами? Чем? Я думаю, что здесь лежала одна из главных причин поражения нашего белого движения: в его безыдейности! В нашей бездумности!»

А вдобавок к безыдейности среди деникинцев процветала масса других пороков, смертельно опасных для организованной силы. Грабежи и «реквизиции», погромы и беззаконие достигли такого размаха, что сам Деникин в бессильном возмущении писал: «Каждый день — картины хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил…Помощи в этом деле ниоткуда не жду. В бессильной злобе обещал каторгу и повешенье. Но не могу же я сам, один, ловить и вешать мародеров фронта и тыла».

Вспоминает Мамонтов C. И [86]: «Мы едва могли лечить (плохо) своих раненых. Что прикажете делать с пленными? У нас не было ни тюрем, ни бюджета для их содержания. Отпустить? Они же опять возьмутся за оружие. Самое простое был расстрел». «Офицер-кавалерист подошел ко мне.

— Мы не справляемся с пленными. Есть у вас желающие?

— У нас, — ответил я, — нет желающих расстреливать.

Офицер улыбнулся.

—Вы так в этом уверены? Разрешите мне спросить ваших людей?

— Сделайте одолжение, — сказал я и отошел в сторону.

Я был твердо уверен, что никто не отзовется. Каково же было мое изумление, когда буквально все с восторгом последовали за кавалеристом».

Врангель, правда, время от времени вешал тех, кто попадался под горячую руку. Помогало плохо. В тылах царили невероятная спекуляция и коррупция, города были набиты здоровыми молодцами, в том числе и в офицерских погонах, увиливавшими от фронта. Опухший от беспробудного пьянства Май-Маевский в разговоре с Врангелем подводил нечто вроде идеологической базы под мародерство и беззаконие: — Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они воевать не станут.

Сам Деникин копейки себе не взял, первое время ходил в дырявых сапогах и старой шинели, пока его кое-как не приодели англичане, но какое значение имеют его высокие моральные качества на фоне того, что творилось в его армии?

По поводу православия и поруганных святынь хочу сказать, что генерал Шкуро спокойно обдирал золото и серебро с иконостасов церквей в центральной России. Конечно, и большевики разоряли церкви, но они же не строили из себя защитников веры [87].

Начальник штаба Деникина генерал Романовский в армии не пользовался ни малейшим уважением. Май-Маевского наконец-то выперли в отставку (но разоблаченный и посаженный в крепость чекист Макаров ухитрился оттуда бежать при странных обстоятельствах — у него даже не отобрали в тюрьме удостоверение помощника Май-Маевского!). Слащев, как говорилось выше, вел тайные переговоры с красными. От Деникина все чаще и настойчивее собственное же окружение требовало определиться и сказать во всеуслышание: за монархическую Россию он сражается или республиканскую? Генерал вилял, кротко ответствуя: мол, как бы я ни ответил, половина офицеров армию тут же покинет, так что лучше давайте уж по-старому, на авось. О земельной реформе и речи не шло — чтобы не оттолкнуть офицеров, в большинстве своем дворян и землевладельцев. Только в самом конце войны, когда Добровольческая армия была разбита на всех фронтах, и у белых остался лишь крымский клочок, чем-то таким срочно озаботились, но объявленная реформа, по словам того же Вениамина, была «компромиссной и запоздалой» и ничего уже не могла спасти.

В конце концов, собственные генералы буквально выпихнули Деникина в Константинополь вместе с Романовским, заставив передать командование Врангелю. Там же, в Константинополе, прямо в здании русского посольства, Романовского и пристукнули: кто-то средь бела дня шарахнул ему в спину пару раз из револьвера. Посольство было битком набито офицерами, но стрелявшего так и не нашли — а может, и не искали. Врангель тоже не добился ни малейших успехов — разве что Слащева из армии выкинул… Что ему нисколечко не помогло. И в Крым ворвалась Красная кавалерия.

Колчак…

Можно бы его назвать совершенно опереточной фигурой, не будь на нем столько крови. Сухопутный адмирал, не умевший и не способный руководить военными и гражданскими делами на суше, кокаинист, позер, истерик [88]. Поначалу ему везло.

Так уж исторически сложилось благодаря сибирской специфике, что новоявленными «представителями победившего Октября» в той же Енисейской губернии (нынешний Красноярский край), да и в других местах, стало откровенное отребье, которое даже не воспринимали как власть, искренне полагая шайкой бандитов, под шумок пустившихся пограбить (как оно, кстати, и было).

Даже благонамеренные советские историки более поздних лет писали, что Советская власть в Сибири «пала». Она именно «пала», как пьяный в лужу. А пришедшие ей на смену эсеры с меньшевиками были не лучше — и скинувший их Колчак сначала получил, чуть ли не единодушную поддержку сибиряков. Но вот потом…

Начались все те же реквизиции, мобилизации и всеобщий террор, превосходивший все, что успели натворить и красные, и «временные областники». Чтобы не быть голословным, приведу два свидетельства, исходивших в свое время из колчаковского же лагеря.

Барон Будберг, министр в правительстве Колчака: «Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, и даже больше; и, что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, не ждет от нас ничего доброго… Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей… Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержу насильничают, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодарных для них союзников».

Начальник Уральского края инженер Постников ушел в отставку, подробно изложив в докладной записке Колчаку причины своего поступка: «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу…

Диктатура военной власти… незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных „при побеге“, аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам… —начальник края может быть только свидетелем происходящего [89].

Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских сажают в тюрьмы по одному наговору». В одной лишь Екатеринбургской губернии было расстреляно 35 000 человек и перепорото около 15 % населения. И к большевикам они никакого отношения не имели.

А вот воспоминания одного из упоминавшихся Будбергом «мальчиков», командира драгунского эскадрона в корпусе Каппеля штаб-ротмистра Фролова. Довольно высокий чин еще не означает солидного возраста — чинопроизводство у Колчака было прямо-таки фантазийным, не редкость чуть ли не двадцатилетние полковники, произведенные прямо из поручиков [90].

В Сибири и на Дальнем Востоке так же была развернута система концлагерей адмиралом Колчаком — наиболее, пожалуй, жестоким из всех белогвардейских правителей. Они создавались как на базе тюрем, так и в тех лагерях для военнопленных, которые были построены еще Временным правительством.

Более чем в 40 концлагерей режимзагнал почти миллион (914 178) человек, отвергавших реставрацию дореволюционных порядков. К этому надо приплюсовать еще около 75 тысяч человек, томившихся в белой Сибири. Более 520 тысяч узников режим угнал на рабский, почти не оплачиваемый труд на предприятиях и в сельском хозяйстве [91]. Это — не отдельные «перегибы» и не выходки каких-то особенных садистов. Подобное творилось повсеместно. Легко представить, как отреагировали на это коренные сибиряки, по характеру не склонные прогибаться перед какими бы то ни было властями, — а оружие и до войны имелось в каждом доме…

Если в первые месяцы наблюдалось четкое разделение: столыпинские «новоселы» — за красных, коренные — за Колчака, то теперь положение изменилось самым решительным образом. Против колчаковцев выступили все. Без малейшего участия большевиков возникли партизанские армии в десятки тысяч человек и «свободные республики» вроде Тасеевской, занимавшей громадную территорию.

Именно этому масштабнейшему движению, а не военным потугам бездарного Тухачевского, красные обязаны взятием Сибири. В том, что партизанское движение никакого отношения к большевикам не имело, убеждают сохранившиеся документы. Невероятная путаница понятий, представлений и методов агитации!

Один из повстанческих вождей, штабс-капитан военного времени и агроном по основной профессии, Щетинкин и его ближайший сподвижник Кравченко действовали… царским именем! Вот одно из их подлинных воззваний: «Пора кончить с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжающими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и русского народа. Во Владивосток уже приехал Великий князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над русским народом.

Я получил от него приказ, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились Великому князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию за царя и советскую власть» [92].

Кто-то, разумеется, может над этой листовкой вдоволь посмеяться — но… именно эти прокламации привлекли к двум вождям многотысячную армию, освободившую несколько городов, в том числе Минусинск, где памятник Щетинкину стоит до сих пор, а улицу Кравченко так никто и не переименовывал.

Здесь еще и своя специфика. Например, в Сибири совершенно не работали европейские догмы: промышленность была слабой, из-за чего «пролетариат», собственно говоря, отсутствовал, представленный главным образом рабочими железнодорожных мастерских, а земля…

В книге модного ныне Л. Млечина «Русская армия между Троцким и Сталиным» мне попалось фантастическое по своему невежеству высказывание: «Колчак хотел было раздать землю крестьянам, но так и не решился, и утерял поддержку крестьян, которые в Сибири были настроены против большевиков» [93]. И это написано выпускником Московского государственного университета, заметьте! То ли с образованием там так уж поплохело, то ли дело в самом Млечине.

Интересно, чью землю, по Млечину, должен был раздать крестьянам Колчак, если помещиков в Сибири не было вообще? Вся пригодная для сельскохозяйственного использования земля и так была крестьянской! Поистине, беда с этими европейскими авторами, для которых уже за Волгой начинаются неведомые земли, населенные псоглавцами и драконами.

К сведению «историков», подобных г-ну Млечину: только дойдя до Поволжья, Колчак, стал восстанавливать в тех местах помещичье землевладение. После чего против него дружно поднялось не только тамошнее русское крестьянство, но татары и башкиры с черемисами, которым адмирал пытался посадить на шею прежних баев с нойонами, или как там они звались.

«Грабежи, спекуляция, нахальство и бесстыдство разложили дух армии. Грабящая армия — не армия. Она — банда. Она не могла не придти к развалу и поражению. Наряду с указанными печальными явлениями, в интеллигентных кругах, в особенности, аристократических и состоятельных, наблюдалось легкомысленное отношение к революции с отсутствием желания понять ее и определить свою роль в ней. Пожалуй, большинство среди них смотрело на революцию, как на мужицкий, хамский бунт, лишивший их благополучия, мирного и безмятежного жития. Этот бунт надо усмирить, бунтовщиков примерно наказать, —и всё пойдет по-старому. Многие с наслаждением мечтали, как они начнут наводить порядок поркой, кнутом и нагайкой. А некоторые, по мере продвижения добровольческих войск на север, устремлялись уже в свои освобожденные имения и там начинали восстанавливать свои права, производя суд и расправу. Серьезного, глубокого взгляда на революцию почти не приходилось встречать» [94].

Вот что говорил известный писатель Зощенко М. М. в своей книге «Как я пошел сражаться за Советскую власть»:

— Вот вернут мою усадьбу… Я приглашу двух-трех жандармов и в их присутствии немного попорю тех мужиков, которые нынче работают на моей земле… И тогда все у меня пойдет по-старому… — Только лишь попорете? — спросил облезлый помещик, приглаживая свои длинные усы.

— Э, нет, добрейшая Ольга Павловна, порка в данном случае неубедительна!

Нескольких мужиков (знаю кого) я своей властью попросту вздерну на деревьях моего сада [95].

Английский генерал Нокс, военный советник адмирала Колчака, писал своему правительству в июле 1919 года: «Можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым».

Большевики, кстати, отнюдь не главные виновники ареста и расстрела Колчака, брошенного всеми. Поднявший восстание в Иркутске и захвативший там власть Политический центр состоял, главным образом, из эсеров с меньшевиками. Чрезвычайная следственная комиссия, допрашивавшая адмирала, имела следующий состав: председатель — большевик, заместитель — меньшевик, еще два члена — эсеры (один из них, Алексеевский, в 1921 г. как ни в чем ни бывало, участвовал в парижском съезде бывших членов Учредительного собрания, где наравне со всеми ругательски ругал «узурпаторов и палачей большевиков»). Руководитель расстрелявшей Колчака Иркутской ЧК — эсер.

На допросах Колчак, что характерно, твердил: он, изволите видеть, «ничего не знал». Не знал, что в контрразведке пытаемых вздергивают на дыбу. Не знал, что деревни даже не за бунты, а просто в «назидание» выжигают артиллерийским огнем. Не знал, что любой сопливый прапорщик может посреди улицы расстрелять, кого ему заблагорассудится. Ему и в голову не приходило, что, таким образом, он расписывается в своей полной никчемности как вождя и лидера. Подозреваю, это не приходило в голову иным нынешним апологетам адмирала, которые повторяют вслед за своим кумиром, как оправдание, что «полярный герой» ничего не знал. А однажды — вот уж отец народный! — собственной рукой подписал приказ об увольнении от должности некоего взяточника-коменданта… Подвиг, право! Да, вот что еще.

На многих фотографиях Колчак предстает с двумя Георгиевскими крестами. Да будет вам известно, что законным образом в первую мировую он получил только один.

Второй ему попросту «преподнесла» некая организация георгиевских кавалеров уже в Сибири — и прококаиненный адмирал, как ни в чем не бывало, повесил этот сувенир на грудь, да так и не снимал, пока с него не оборвали все побрякушки эсеровские чекисты, прежде чем спустить в прорубь…

Такие дела. От Колчака осталась только родившаяся в Сибири тогда же частушка:

Придумали ее не красные пропагандисты, а простые сибирские мужики.

Между прочим, вдовствующую императрицу Марию Федоровну большевики отправили в Крым, не под конвоем, а под охраной отряда моряков. И там нежно погрузили на английский эсминец. А того козла, но уже без короны, что правил Россией почти 30 лет, бритты брать к себе в Англию не захотели.

1.11. Но, кроме белого террора был еще красный

Всему миру известно, что большевики и чекисты были самые «кровавые люди в мире». Они почем зря мочили бедных обывателей, отправляя их на тот свет пачками. В свое время на это нам открыл глаза киномонтажник Станислав Говорухин.

В его шедевральном памфлете «Россия, которую кто-то потерял» о «кровавости большевизма» доходчиво рассказано и даже показано. Кто смотрел, помнят кадры с трупами, гробами, мужиками в белых халатах, которые демонстрируют так называемые зверства чекистов в Харькове. Общий хронометраж трупного показа — 1 минута 9 секунд [96].

Зрелище совершенно неприятное, но это не мешает появиться вопросу. По данным деникинской комиссии [97], по заказу которой велась упомянутая киносъемка, в харьковской ЧК было уничтожено около 1000 человек. Так у здания самого ЧК, где велось вскрытие могилы, должно было быть обнаружено не менее 120–150 трупов (примерно столько, по утверждению белогвардейского агитпропа, было убито перед отступлением большевиков из Харькова). Но почему-то в упомянутых кинокадрах можно наблюдать, в общем, не более 25 тел. И как не старались историки найти более полные съемки, где нам покажут итоги трехдневных раскопок, которые якобы вела деникинская комиссия, но этого сделать не удалось. Нет, я не сомневаюсь в том, что харьковские чекисты делали свою работу с нарушениями даже революционной законности, но где масштабная картина их «преступлений», где трупы?

Однако ноу-хау бывшего режиссера, а теперь придворного жо…лиза дорогого стоит. Ведь, как пишут некоторые бело-историки, Говорухин использовал лишь небольшой фрагмент агитационного деникинского фильма «Зверства ЧК», который начал свое шествие по экранам юга России, а в последствии и зарубежья, с осени 1919 года.

Но если есть небольшой минутный фрагмент, то где-то должна быть и полная версий белогвардейского блокбастера. Историки перерыли все архивы современных «разоблачительных» фильмов и передач, но максимум что нашли либо этот же отрывок, либо фотографии все тех же 20–25 трупов.

Интересным показалось следующее. Смотрим эти кадры у Говорухина (1992 год) и слушаем его закадровую речь: «Уникальные кадры — жертвы харьковской черезвычайки...». А потом смотрим эти же кадры у Сванидзе (2004 год) и слушаем его: «Сейчас вы видите уникальные кадры хроники из материалов деникинской особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, Киев...». Главное борзоговоруны согласны в одном, что это «уникальные кадры», но вот с местом съемок как-то не сошлись во мнениях.

Впрочем, к Николаю Карловичу Сванидзе вопросов нет. Он никогда не простит коммунистам, расстрелянного в 1937 году деда — видного партийного работника, троцкиста Николая Сванидзе. Хотя его папа сделал при коммунистах хорошую карьеру. Был в руководстве политиздата при ЦК КПСС. А вот Станислава Говорухина жаль — ведь хороший режиссер. Но что бы так откровенно занимаются подменной и ложью…

Но вернемся к кинокадрам. Второй очень интересный момент. Данные уникальные кадры пока (подчеркиваю: пока) не встретились ни в одной зарубежной антикоммунистической агитке! Это показалось очень странным. Даже в скандальной передачке «The Soviet Story» не нашлось этого сюжета. Откуда же тогда взялись, эти кадры?

Пропаганда страшная вещь. Особенно, когда она инструмент лживых подонков. Но еще страшнее, когда ее начинают тиражировать и обсасывать недалекие идиоты. Думается многим понятно, что пропаганда без приукрас, гипербол, метафор и выдумок, иногда переходящих во вранье, практически не существует. Доля ее такая, тяжелая. И советский агитпроп, как и все остальные, не обходился без искажений, но, как показывает опыт, он был просто младенцем по сравнению с антисоветской и антикоммунистической пропагандой.

В качестве примера можно взять ленту с концептуальным названием «Зверства большевиков перед уходом из Киева 23 августа 1919 года». Желающие смогут ее найти в библиотеке-фонде «Русское зарубежье», т. к. она там демонстрировалась. Но даже описание фильма о многом говорит. Агитфильм снятый в Киеве состоит из нескольких частей: «Вступление большевиков в Киев. Издевательства красноармейцев. Совет комиссаров. Муки в чрезвычайке. Провокация. 121 растрелянных. Массовые похороны. Встреча белой гвардии».

В картине удивительно реально ИНСЦЕНИРОВАНЫ пытки, расстрелы и прочее…». Вам ничего это не напоминает? Опять 121 расстрелянный, массовые похороны… Да-да, есть в этом что-то от тех самых «уникальных кадров», о которых речь шла.

А вот что писал гражданин Янгиров об этом фильме: «Фильм «Зверства большевиков…» выпустила фирма «Художественный экран», режиссером предположительно был Аксель Лундин, продюссировал — Василий Иванов. Во время гражданской войны фильм демонстрировался на территориях подконтрольных Добровольческой армии, после поражения — в эмиграции — в Польше, Германии, Франции».

Именно этот фильм активно демонстрировался в буржуазной Польше под названием «Кровавый террор. Жизненная драма на фоне ужасов большевистского владычества» (премьера 19 января 1920 года, в разгар советско-польской войны). В нацистской Германии это фильм шел под названием «Die bolschevisten-grequel vom 21 august 1919 oder Kiews schreckenstage». На оккупированных нацистами советских территориях фильм шел под названиями: «Через кровь к возрождению (Киевская черезвычайка)» и «Живой тир в застенках советских черезвычаек».

Таким образом, белые «патриоты» после поражения в гражданской войне практически продолжали свое гнусное дело, помогая врагам не заниматься нудным поиском мотиваций для уничтожения советского населения. За них это сделали те, кто трусливо драпанул за рубеж или, в лучшем случае, оказался в могиле. И это нужно помнить всегда, а не умиляться деникинскому отказу от сотрудничества с нацистами, так как до этого «отказа» он и его подчиненные с помощью кино-лжи и бумажных наветов на много лет вперед дали карт-бланш буржуазному и фашистскому миру в деле погружения в хаос и кровь Советской России.

В ход у них идет все: фотографии расстрелянных белой сволочью комбедовцев или чекистов нагло выдаются за фото жертв кровавого ЧК, кадры кинохроники фиксирующие расстрел интервентами российских граждан — за красный террор. Жутко, что ложь остается безнаказанной и для многих она не явная.

Разберем один из таких моментов. Очень популярный, кстати у антисоветчиков. Это так называемый расстрел чекистами или чоновцами борцов с коммунизмом. Фрагмент из фильма «Ленин — Ульянов» (2006 г.), режиссер О.Абсалямова, идет сразу после процитированных слов Ленина о терроре.

А теперь, внимание! Эти же кадры, но в более расширенной версии (в антисоветских агитках обычно данный фрагмент длится 5–6 сек.) можно было увидеть и в СССР. И пусть «расширенность» была всего на несколько секунд, но зато комментарии к ним шли правдивые, если посмотреть фрагмент из документальной киноповести о Дзержинском «Подвиг» (ЦСДФ 1966 г.). Речь идет о помощи Антанты российской контрреволюции…

Кто же врет? Дело в том, что если присмотреться хорошенько, то можно обнаружить, что на френчах (!) солдат расстрельной команды есть погоны (что говорит о том, что это совсем не большевики). Отчетливо это видно в фрагменте из «Ленин-Ульянов» (качество просто получше): когда стоящий на колене приставляет приклад к плечу погон у него топорщится, то же можно заметить.

Как отметил один товарищ: «Они одеты единообразно в несвойственные для большевиков френчи (или кители). Френч (китель) был сугубо офицерским обмундированием». От себя добавлю — известно, что белогвардейцы — «патриоты» имели честь (или бесчестие) получать обмундирование у «союзников» и пусть это было не регулярно, но факт имеет место быть. Итог: в кинохронике мы видим как интервенты или белогвардейцы кого-то расстреливают.

Но с этим кадрами у нас еще не все. Историки установили, что они имеют советское происхождение, т. е. попали в Россию не из зарубежных архивов, а, находились в Центральном государственном архиве кинофотодокументов СССР (сейчас РГАКФД). И вот тут возникает вопрос о чистоплотности авторов «разоблачиловок». Ведь если они пользуются услугами РГАКФД, то должны помнить, что в описании данного кинодокумента написано «Расстрел интервентами советских работников». А это значит, что «разоблачители» откровенно занимаются подменной и ложью. И нет ничего хуже некомпетентных лиц, имеющих возможность пудрить мозги обывателям (привет журналистам!).

Еще раз говорю — очень жаль Говорухина. Ну, если бы он был из князей, графов, баронов, помещиков, заводчиков, которые все потеряли в 1917 году. Очень жаль…

И это, само собой, касается не только доморощеных «исследователей истории», но и зарубежных, типа тех, кто шлепает передачки для всяких Дискавери и Хистори. Поэтому меня уже не удивляет, когда закадровый голос что-то бормочет о принудительной мобилизации в Красную армию в 1919 году, а на экране показывают военного с ромбиком на петлице (ромбики ввели в 1925 году), который «насильно загоняет» крестьян в РККА. Спасибо на том, что «насильный загон» 1919 года не происходит с помощью танков Т-80 или Т-90, хотя от антисоветчиков всех мастей ждать можно что угодно.

Шла гражданская война. Над Россией висела огромная, черная, грозовая туча ненависти. Купаясь в этой ненависти, трудно было соблюсти революционную законность, даже под контролем партии. Но чекисты не сжигали своих врагов живьем в паровозных топках, как белогвардейцы. Если уж судили и расстреливали, то за зверски убитых товарищей, за помощь и пособничество белым, за шпионаж и предательство.

После освобождения Крыма от врангелевских войск, по утверждению демократических писак, было порублено шашками и утоплено в баржах от 60 000 до 80 000 белогвардейских офицеров. Хотя, на самом деле таких было менее тысячи. У, которых, руки были по локоть в крови. Вот что пишет активный участник тех событийв американском журнале [98].

«Следователь откинулся в кресле, закинул за голову руки и сладко зевнул.

— Ну, у вас дело чистое. Строевой. Корниловская дивизия эвакуировалась из Крыма и вы с нею. В Белой армии с 1918 года, в плен попали не по собственному хотению, значит — активный белогвардеец.

Значит, отправим вас в лагерь для контриков в Рязанскую губернию, в монастырь. Там у нас много таких, как вы. Вас учили воевать, а там теперь будут учить работать. Всё. Идите!

Выхожу из комнаты, выводной ведет меня обратно. Все спят, так как уже очень поздно. Утром заявил своим приятелям, куда меня направляют.

— Ну и с нами то же будет, — грустно промолвил кто-то.

Здесь же узнал, что большевиками многие монастыри переделаны в лагеря (тюрьмы), кельи — в камеры. В эти новые тюрьмы они и гнали военнопленных.

И действительно, в последующие две ночи были вызваны и остальные мои товарищи и получили такой же приговор. Делали догадки насчет тех списков, которые велись у следователя и по которым нас проверяли, и пришли к выводу, что в эти списки включены, по мнению большевистских заправил, особенно активные деятели Белого движения, с которыми были у них особые счеты».

Получается, что не расстреляли, а в лагерь отправили.

Но вернемся к гражданской войне. Кто там еще воевал с советской властью? Ах да, ведь в Гражданской войне участвовали еще и господа союзники… Не к ночи будь помянуты!

Англия твердо и последовательно проводила свою линию, о которой премьер Ллойд-Джордж по старой доброй британской традиции называть вещи своими именами не стеснялся говорить вслух, — расколоть Россию на несколько «бантустанов», чем больше, тем лучше, чтобы никогда более английские интересы в примыкающих к бывшей России регионах не оказались под угрозой.

В осуществление этого британцы и устраивали вялотекущую помощь. То высадят где-нибудь батальон-другой своих солдатиков, то пришлют эшелон-другой винтовок, пулеметов и танков. То пошлют какого-нибудь лихого лейтенанта в деникинские окопы, чтобы он там вдоволь пошумел, собственноручно паля по красным и демонстрируя тем поддержку Великой Британией благородного белого дела…

Англичане, кроме всего прочего, не на шутку боялись, чтобы, не дай бог, не сомкнулись русские революционеры с германскими. Вот примечательный приказ английского адмирала, командовавшего эскадрой союзных сил на Белом море:

1. Топить без предупреждения все германские корабли, следующие под красным флагом.

2. Решительно топить корабли, находящиеся под командованием не офицеров, а депутатов-матросов.

3. Расстреливать экипажи, в числе которых обнаруживается хотя бы один большевик.

Не вчера сказано, что у Британии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы, которые островитяне всегда и защищали изо всех сил, не обращая внимания на абстрактные понятия вроде гуманизма, демократии, чести.

Французы, будем к ним справедливы, относились к борьбе с большевиками не в пример серьезнее. Правда, дело тут было не в душевном благородстве. Слишком много французских денежек было вложено в российскую экономику, и французы прекрасно понимали, что только единая сильная Россия может, во-первых, гарантировать возврат и сохранность этих денег, а во-вторых, послужить противовесом Германии. Однако все французские усилия торпедировала та же Англия. Сначала французы, намеревавшиеся высадить в Крыму 12 дивизий, под нажимом Лондона вынуждены были ограничиться всего двумя. А там и их эвакуировать из-за разлагавшей войска пропаганды, как красных агентов, так и французских левых вроде Жанны Лябурб.

В свое время германские дипломаты вынуждены были признаться, что уже после свержения кайзера французский маршал Фош буквально с ножом у горла требовал от Германии развернуть широкомасштабные военные действия против Советской России. Тевтоны насилу втолковали бравому вояке, что Германия в нынешнем ее состоянии, сотрясаемая разрухой, инфляцией и двумя дюжинами революций сразу, не способна воевать, пожалуй, даже с африканскими зулусами.

Пожалуй, наиболее последовательно с коммунизмом, как идеологией и большевиками, как опасностью боролся лишь президент США Вудро Вильсон, человек незаурядный — крупный историк, религиозный, порядочный, честный, пытавшийся впоследствии реформировать «дикий», монополистический капитализм. За что его в родной стране и сожрали, — а в СССР, именно за последовательность и упорство в борьбе с большевизмом, поливали грязью даже почище, чем любого из белогвардейских генералов. Однако Вильсон особых успехов не достиг — поскольку все его усилия сводил на нет американский же Сенат и «общественное мнение», отличавшееся невероятной левизной.

Кстати, именно Вильсон на Версальской мирной конференции не позволил премьеру Франции Клемансо прикарманить под видом «военных трофеев» те самые девяносто три с половиной тонны золота, отправленного большевиками в Германию. Он настоял, чтобы это золото было признано «конфискованным на временной основе» вплоть до разрешения вопроса всеми тремя заинтересованными странами — Францией, Россией и Германией. Клемансо очень обижался.

И, наконец, именно в США при Вильсоне перебравшиеся туда русские ветераны белого движения были полностью приравнены к американским ветеранам Первой мировой, получили военные пенсии, другие льготы, а в военный стаж им была включена служба в Сибири и на Дальнем Востоке.

Японцы… Ну, эти без затей — только и пытались захапать побольше, что им Сталин в сорок пятом и припомнил.

Три прибалтийских карлика, быстренько подписав мирные договоры с Москвой, разоружили на своей территории белые части, а белогвардейцев — на лесоповал.

Греки… Не иначе играли в аргонавтов, комики.

Чехи? Не столько воевали с большевиками, сколько во исполнение секретной директивы своего новоиспеченного вождя Масарика старались нагрести побольше золота и вообще всего ценного, что могло пригодиться молодой республике.

В обмен на разрешение вывезти без досмотра награбленное они и сдали Колчака Политцентру. Злые языки утверждают, что именно вывезенное из Сибири золото легло в подвалы созданного вскоре «Легия-банка», благодаря коему кукольная страна Чехословакия и просуществовала худо-бедно двадцать лет, — а потом пришли немцы, цыкнули разок, и чехи послушно сбросили шапки и спустили штаны перед новыми хозяевами.

Чехи, кстати, всегда оправдывались, что золота не воровали, но делали это как-то неубедительно. Как бы там ни было, память о себе они в Сибири оставили сквернейшую. Даже в середине семидесятых (!) в застольях, где еще помнили, пели старую-престарую народную песню, сложенную в двадцатом:

Подобные народные песни рождаются неспроста!

Достоверно известно, как вели себя чехи во время всеобщего отступления белых на восток: силой отобрали паровозы и первыми кинулись драпать. На путях — лютой зимой — осталось примерно двести поездов с беженцами, их семьями, ранеными. Погибли многие тысячи — не только белых офицеров, но их жены, дети и раненые.

И, наконец, нельзя не упомянуть о позиции церкви по отношению к большевикам. Всем известно — и это правда, — сколько православных священников красные погубили в революцию. Однако есть у проблемы и еще один аспект. Свидетельствует все тот же митрополит Вениамин (участник Московского церковного собора 1917–1918 гг.) [99]: «…вторым, весьма важным моментом деятельности Собора было установление взгляда и поведения Церкви по отношению к советской власти.

При борьбе Советов против предшествующей власти Керенского Церковь не проявила ни малейшего движения в пользу последнего. И не было к тому оснований. Когда Советы взяли верх, Церковь совершенно легко признала их власть. Не был исключением и митрополит Антоний, который после так ожесточенно и долго боролся противнее вопреки своему же прежнему воззрению.

Но еще значительнее другой факт. При появлении новой власти всегда ставился вопрос о молитве за нее на общественных богослужениях. Так было при царях, так, по обычаю, перешло к правлению Керенского, когда Церковь вместо прежнего царя поминала «благоверное Временное правительство», так нужно было поминать и новую власть. По этому вопросу Собором была выработана специальная формула, кажется, в таком виде: «О стране нашей российской и о предержащих властях ее». Добавлю, что тот же Собор под давлением своих членов из интеллигентов принял решение «об облегчении и умножении поводов к брачным разводам» — как ни сопротивлялась фракция крестьянских депутатов.

Итак, церковь молилась за большевиков, церковь, как далее пишет Вениамин, участвовала в отпевании всех погибших во время Октябрьского переворота, как большевиков, так и их противников.

В 1919 г. патриарх издал указ, согласно которому служители церкви не должны были вмешиваться в политическую борьбу, а «занимались бы своим прямым делом: богослужением, проповедью Евангелия, спасением души». Одним словом, церковь оказалась в числе тех, кто добросовестно старался отсидеться…».

Я не собираюсь ни осуждать, ни обличать, ни даже высказывать своего мнения — в полном соответствии с заветом «Не судите, и не судимы будете». Я просто-напросто, о чем бы ни шла речь, стараюсь давать полную картину событий. Но факт остается фактом: иерархи русской православной церкви устранилась от участия в жизни страны на одном из переломных моментов истории, не положила на чашу весов свой все еще немалый авторитет. Хотя, и в первое Смутное время, и в годы не менее тяжелые и сложные, хватало таких среди иерархов кто стремился отсидеться, а то и прогнуться перед очередным самозванцем ради мирских благ.

Но не все священнослужители отсиживались. Только в строю белых армий, заметьте не с кадилом, а с винтовкой, стояло около 800 попов [100]. А сколько уехало и участвовало в создании Русской церкви за рубежом. Сколько из них после этого благословляли любую напасть, не дающую спокойно жить людям в Советской России, вплоть до Гитлера. Что большевики должны были их за это в анальное отверстие целовать? Но об этом тоже позднее…

И в заключение — опять-таки из Вениамина: «Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра, секуляризация, отделение их — и юридическое, а тут еще психологически жизненное — произошло более двухсот лет назад. И хотя цари не были безбожниками, а иные были даже и весьма религиозными, связь с духовенством у них была надорвана».

Это — еще одна из причин общего кризиса российской государственности, закончившегося двумя революциями. Их много, причин, гораздо больше, чем представляется любителям упрощать все сложное.

Итак, победили красные… Но победителей не было, потому что русские убивали русских. Потому что российская экономика была разрушена полностью. Потому что неимоверно страшная классовая ненависть, возникшая, в результате этой войны существовала аж до 1941 года. И только ужасы Великой Отечественной Войны, смогли заменить ее на другую, большую ненависть — ненависть к фашистам их подручным.

И, тем не менее, победили красные…

Совершеннейшей нелепостью было бы объяснять их победу «железной дисциплиной», «наемными китайцами» или пулеметами комиссаров, устроившихся за спинами бедолаг, которых под страхом смерти гонят в атаку.

В гражданской войне такие объяснения решительно не годятся, не имеют никакого значения, поскольку у гражданской свои законы. На гражданской невероятно облегчен переход к противнику. Это на обычной войне меж двумя соседними государствами всякий перебежчик прекрасно знает, что на родине он автоматически становится предателем, врагом, чужаком, что родины он более не увидит долго, быть может, никогда. Но если в начале гражданской войны роты, а то полки красных войск, расстреляв комиссаров, переходили на сторону белых, то уже к середине гражданской войны белые полки, иногда и с офицерами, переходили на сторону красных.

Воспользуемся воспоминания корниловца Трушновича [101]:

«В чем причина поражения победоносной и вооруженной лучше красных Добровольческой армии? Исчерпывающий ответ я получил в первой же деревне за Обоянью, где ночевал со своей пулеметной командой. Он заключался в одной фразе, сказанной мне простым мужиком:

— Кабы землю дали крестьянину, да кабы не грабили!

Значит, причина поражения бывшей Белой армии — неразрешенный аграрный вопрос и моральное разложение.

Аграрный вопрос стоял в центре всей государственной и общественной мысли России не только в последние годы. Он стоял в течение почти целого столетия. Наши начальники, оторванные от общественной мысли и от народа, этого не понимали. Может быть, многие из них и желали добра, но решающим влиянием обладали люди, приведшие Россию к катастрофе. Тем, кто охотно забывает события и факты недалекого прошлого, полезно вспомнить, что большинство крестьян с радостью приняли революцию только потому, что надеялись на аграрную реформу, и все мысли их были о разделе помещичьей земли».

В России ни революция 1905 года, ни Февральская революция 1917 года не смогли разрешить аграрный вопрос.

Он был решен лишь Октябрём 1917 года, который, по сути, был не социалистической, а аграрно-крестьянской революцией, т. к. по «Декрету о земле» все помещичьи, царские, церковные и монастырские земли конфисковывались вместе с инвентарем и постройками и передавались крестьянским комитетам для распределения между крестьянами. В результате чего крестьянство получило свыше 150 млн. десятин земли, освободилось от ежегодной уплаты 700 млн. руб. золотом за аренду помещичьей земли и от долгов в 3 млрд. руб.

И именно за это сражались на полях гражданской войны русские крестьяне в рядах Красной армии.

Красные победили потому, что у них была идея, — а у белых не имелось даже намека на таковую. Можно тысячу раз повторять, что идеи большевиков были ошибочными, ложными, лицемерными, маскировавшими их истинные намерения.

Не в том суть. Большевики сумели предъявить населению убедительную идею, а их противники не смогли. Белые не смогли удовлетворить крестьян землей — а красные землю дали (и, нужно отметить, коллективизация вовсе не была задумана изначально, а была вызвана серьезными обстоятельствами).

У Ленина есть гениальное, на мой взгляд, высказывание: идея только тогда становится реальной силой, когда она овладевает массами.

Именно это и произошло. Красные провозгласили идею, которая постепенно овладела массами, а белые, не способные родить хотя бы тень идеи, канули в небытие…