Пронзая время

Глава первая БЫСТРАЯ НОЧЬ И МЕДЛЕННОЕ УТРО

Сегодня Гусеву не спалось. Во-первых, ещё не успели улечься страсти по поводу указа Лукашенко о снятии Мацкевича, Шеймана и генпрокурора, а косвенно это могло сказаться и на работе отдела Гусева, а во-вторых нужно было что-то делать с Поповым. Утром Попов заявился прямо в здание УКГБ и потребовал, чтобы Гусев спустился к нему вниз. Когда же по просьбе Гусева Попову сказали, что Вячеслава нет на месте, тот оставил пространное сообщение следующего содержания: «Вячеслав, я имею важные сведения о контрабандной торговле спиртом. Необходимо быстро принимать решение. Встретимся завтра в парке, как обычно — возле фонтана. Ровно в двенадцать. Я специально отпрошусь с работы! Попов».

«Идиот!» — обругал в сердцах Попова Гусев. Обычно люди с недоверием относились к КГБ и заполучить неплохого информатора на ликёро-водочном заводе было не так-то просто. А Попов был вполне заметной фигурой — работал мастером в разливочном цеху и поначалу Гусев всерьёз рассчитывал на успех. Во всяком случае Попов пошёл на контакт охотно — сразу было видно, что ему льстит одно то, что его до сей поры скромной персоной всерьёз, как ему казалось, заинтересовались специалисты. Но шло время, а от контактов с Поповым не было никакого толка. Ничего серьёзного так и не удалось узнать. В актив этой работе Гусев мог записать разве что задержание мелкой партии краденой водки, которую пытались продать через центральный гастроном. В пассиве же было гораздо больше — во-первых, Попов отнимал немало рабочего времени, а, во-вторых, инженер, большой любитель поддать, по пьяному делу не раз и не два уже успел сболтнуть о своих контактах с КГБ, что тоже не способствовало нормальной работе. Гусев был почти уверен в том, что завтрашняя встреча с Поповым не принесёт никакой пользы и он, скорее всего, услышит очередную историю о воровстве двух ящиков водки главным инженером или же директором — всё чаще за Поповым в последнее время водился грешок использования связей с КГБ в своих личных целях — за прогул его недавно лишили премии. Вместе с тем, сходить на встречу всё же стоило — записка была официально передана через дежурного и шеф наверняка в курсе её содержания. К тому же Попову уже следовало дать понять, что дальнейшие контакты нежелательны. Тем более — визиты в здание УКГБ. Можно было, конечно, отделаться от Попова с помощью коллег — припугнуть его, как следует, но этого Гусеву делать не хотелось — кому понравиться выставлять напоказ брак в собственной работе.

«Попов — явный демонстративный психопат. Нужно отделаться от него, иначе не избежать осложнений. И если пугать — то уж наверняка», — размышлял Гусев, разглядывая сквозь полуприкрытые веки светящиеся окна дома напротив. По подоконнику мерно барабанили редкие капли дождя — было уже четвёртое декабря, а зима и не думала вступать в свои права. Снег, продержавшийся всего два дня, в конце ноября исчез и на улице царила странная смесь раннего апреля и позднего октября. «Так, чего доброго, и до Нового года снега не будет — всё же здорово мы испортили нашу Землю за последнее время, — думал Гусев, сладко потянувшийся в тёплой постели. — И с календарём бардак — то ли сейчас, 1 января 2001 года наступит XXI век, то ли уже наступил год назад. Это, смотря как считать, конечно. Ладно, встретим два раза»… Мысли постепенно теряли свою чёткость и Гусев незаметно для себя погрузился в сон.

Около трёх ночи Вячеслав проснулся. За окном пьяные горланили песню. Небо почти полностью освободилось от туч, и сквозь неплотно закрытые оконные шторы можно было легко различить редкие звёзды. Пьяные перестали петь. Сквозь стекло комнату стали наполнять какие-то странные световые блики словно рядом проходила дискотека или же бешено вращалась мигалка сирены. Но, за исключением подозрительного писка, ничего не было слышно. Убедившись, что это не сон, Гусев с удивлением вскочил с кровати и подошёл к окну.

По дороге, идущей мимо его дома, с огромной скоростью промелькнул какой-то огонёк или, скорее, это была даже светящаяся полоса, напоминающая фотографию с большой выдержкой. Гусев никогда не видел ничего подобного и удивлённо посмотрел вслед успевшим окончательно исчезнуть огням. Окно в доме напротив неожиданно погасло, затем тут же зажглось. Затем вновь погасло. Опять зажглось, словно кто-то подавал какие-то световые сигналы.

Небо слева стало светлеть прямо на глазах и тут же из-за тёмного силуэта дальней пятиэтажки вынырнул светящийся диск. «Неужели НЛО?» удивился Гусев и принялся следить за диском, не отрывая от него глаз. Диск быстро поплыл по небу и, когда он был почти в зените, Гусев рассмотрел, что это серп. «Разве бывают НЛО в форме луны?» — озадаченно хмыкнул Гусев, но объект уже успел скрыться за горизонтом.

Окно в доме напротив вновь несколько раз подряд загорелось и погасло. По дороге, теперь уже в обратном направлении, друг за другом промелькнули три пары огней или, скорее полос, уже хорошо знакомых Гусеву. Вячеслав машинально включил подсветку на часах и вскрикнул от неожиданности — часовая стрелка быстро двигалась по циферблату, а минутную и секундную нельзя было рассмотреть вовсе. Стрелка добежала до пяти, затем начала замедлять свой ход и, наконец, застыла где-то в районе половины шестого.

«Я сплю! Наверное, это просто дурной, кошмарный сон», — уговаривал себя Гусев, но всё вокруг слишком подозрительно напоминало реальность.

Вячеслав вновь уставился в окно, но там не происходило ничего особенного — минут через десять мимо его окон по той же дороге, где мелькали световые полосы, проехала легковая машина.

Что-то изменилось. Вячеслав неожиданно понял, что вернулись обычные, хорошо знакомые звуки, вновь наполнившие его спальню. Гусеву стало страшно. Он чувствовал, что всё, увиденное им только что, не было ни сном, ни, тем более, бредом. И, вместе с тем, Вячеслав не мог найти никакого разумного объяснения увиденному. Наверное, следовало бы доложить назавтра о замеченном НЛО по команде наверх, но Гусев уже заранее знал, что не сделает этого Вячеслав со дня на день ожидал присвоения звания майора, и ему вовсе не хотелось, чтобы у руководства закралась хоть тень сомнения в его психической вменяемости или адекватности.

Гусев вернулся в постель, но так и не уснул до самого утра — слишком сильный шок он пережил после увиденного.

Ровно в семь зазвонил будильник. Вячеслав не спал, но дребезжание звонка показалось ему на редкость противным. Наскоро позавтракав и, приведя себя в порядок, Гусев надел свой серый костюм с галстуком в полоску по последней моде, набросил поверх кожаное пальто и такую же кепку и вышел на улицу.

Вячеслав уже собрался, было, отправиться на троллейбусную остановку, но тут его взгляд как-то само собой непроизвольно уткнулся в то самое окно, которое так поразило его ночью своим миганием. Поскольку это было единственным материальным напоминанием о том, что произошло сегодняшней ночью, Гусев решил выяснить номер квартиры и навести для начала справку о жильцах.

«Чкалова 11, корпус 2, квартира 47», — мысленно повторил Гусев, ожидая на остановке необходимый ему троллейбус. Вячеслав славился своей цепкой памятью и был одним из немногих в областном управлении, кто практически не пользовался никакими записями. Вячеслав был уверен, что теперь он не забудет этот адрес, пока тот будет ему нужен. Но Гусев никогда не хранил информацию дольше, чем это было нужно — умение забывать зачастую даже более важно, чем умение запоминать.

Уже в управлении, в своём кабинете Гусев тут же набрал паспортный стол Первомайского района. Гусев торопился получить всю интересующую его информацию ещё до прихода Романенко, с которым он делил на двоих кабинет. Они были приятелями, но Гусев не мог заранее знать, как Андрей отреагирует на его рассказ.

— По данному адресу прописана молодая семья: учитель Сергей Викторович Сацевич, инженер Инна Владимировна Сацевич и их сын Павел, — сообщил по телефону знакомый капитан.

— Сколько лет сыну?

— Восемь месяцев.

— Телефон есть?

— 61-15-82.

— Спасибо, Саша! — поблагодарил Вячеслав.

— Не за что — звони, когда нужно.

На том конце провода раздались короткие гудки. Не теряя времени даром, Вячеслав набрал номер интересующей его квартиры и почти сразу же услышал приятный женский голос:

— Да? Слушаю!

— Инна Владимировна?

— Да.

— Это вас из уголовного розыска беспокоят — капитан Сенников, представился Гусев, по своему опыту уже хорошо знавший, что люди, которым неожиданно звонят из милиции, редко запоминают фамилию представившегося сотрудника, потому что у них вбрасывается в кровь адреналин из-за самого факта такого звонка.

— Слушаю Вас! — насторожились на том конце провода.

— Инна Владимировна, мы сейчас расследуем серию квартирных краж. Все они совершены в ночное время как раз в вашем районе. По нашим данным, сегодня ночью у вас несколько раз загорался и гас свет. Может быть, вы что-то слышали, что-то привлекло ваше внимание?

— А почему вы именно у нас спрашиваете? Кража произошла в нашем доме?

— Не волнуйтесь — мы многих опрашиваем. А кража произошла в доме напротив. Может быть, вы что-то слышали? Со светом опять же…

— Павлик, мой сын… Он очень капризничал этой ночью. Мы с мужем почти не спали — у сына болел животик. Скорую вызывать не стали, но свет и в самом деле раз семь зажигали.

— В какое примерно время это было?

— Точно даже не помню. В первый раз где-то около трёх ночи, а потом ещё пару раз. Затем где-то час удалось поспать, а в половине пятого ещё раза три подходили к его кровати, пока Павлик не уснул…

— Во второй раз свет тоже включали?

— Да, конечно — не в темноте же…

— Значит, вы не слышали ничего особенного или странного?

— Нет… Знаете, ребёнок плакал и нам было не до того. Если бы мы что-то видели или слышали, то обязательно бы сообщили — поверьте.

— Я вам верю. Скажите, а свет долго горел?

— Минут по пять-десять каждый раз… А почему вы всё время про свет спрашиваете?

— На этот вопрос я пока в интересах следствия не могу вам ответить.

— Понятно…

— Спасибо за помощь. До свидания.

— Не за что — до свидания.

В трубке послышались частые, короткие гудки.

Гусев некоторое время неподвижно сидел возле телефона, затем положил трубку на место и включил компьютер. При загрузке Windows'98 компьютер захохотал идиотским смехом. «Словно издевается надо мной! — раздражённо подумал Вячеслав и отключил звук. — И зачем только Романенко этот дурацкий смех в автозагрузку поставил?!»

Гусев напряжённо размышлял, внешне оставаясь абсолютно безучастным. Разговор с хозяйкой квартиры был единственной ниточкой, хоть как-то связывающей Вячеслава с событиями минувшей ночи. «Значит, всё это мне не привиделось и не показалось. Во всяком случае, в квартире дома напротив и в самом деле то загорался, то гас свет. Но хозяйка говорит, что свет горел по пять-десять минут, а мне показалось, что он просто мигает. Почему? Может я лунатик? Может, сонный, но с открытыми глазами, подошёл к окну, и реальность слилась со сновидениями?! А затем пришёл в себя и лёг спать. Вполне возможно. Надо будет сходить к врачу и сказать, что замучили кошмары, хотя… Это тоже вряд ли положительно скажется на моём имидже… Но что же, всё таки, произошло? Я ведь никогда не был лунатиком! Может, сдают нервы?! Нет, здесь есть что-то ещё — что-то, пока для меня непонятное!» — размышлял Гусев, пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос, но, в конце концов, вновь пришёл к версии о снохождении.

Дверь отворилась и в кабинет вошёл Романенко:

— Привет, Слава! Что скучаешь?

— Тут не до скуки — о «ликёрке» думаю. Сегодня Попов о встрече просил.

— Он ещё вчера всем надоел. Но, Попов — Поповым, а с «ликёркой» действительно надо что-то делать. Думаю, что надо поставить кабинет главного инженера на прослушивание. Кстати, через полчаса нас приглашает к себе Вишневецкий и, думаю, что именно по этому поводу.

— Почему ты так решил?

— А для чего ещё? Мы с ним об этом ещё вчера говорили.

— Будем настаивать на прослушивании?

— Конечно, иначе с мёртвой точки не сдвинемся. Я практически уверен, что на этой неделе подъедет Калина из Смоленска — будет договариваться по транзиту польского спирта.

— Думаешь, запишем?

— Надеюсь.

— Запишем, если только они будут говорить в кабинете.

— Будут — они не шпионы, чтобы всего опасаться! — заверил Гусев.

— Разве что так.

Их разговор прервала противно зазвеневшая внутренняя вертушка.

— Да, — ответил Гусев, снявший трубку.

Звонил Вишневецкий и действительно предложил зайти к нему в кабинет.

Вишневецкий сидел за своим массивным столом и, по обыкновению, то ли действительно изучал, то ли делал вид, что изучает бумаги. Гусев и Романенко остановились в дверях. Наконец, Вишневецкий поднял на них глаза и предложил садиться по обе стороны от небольшого столика для посетителей, пристыкованного параллельно к его столу. Когда они сели, Вишневецкий заметил:

— Завтра осмотр противогазов и личного оружия. Сразу — с утра. После обеда — стрельбы. К осмотру надо почистить личные пистолеты — можно на работе, а можно и дома. И смотри, Романенко, чтобы не было, как в прошлый раз — сам шеф может придти.

— Понятно, Артём Фёдорович, — кивнул Романенко.

— Тебе и в прошлый раз было понятно! — проворчал Вишневецкий.

Было ясно, что у подполковника плохое настроение и он не особенно старается скрывать это от подчинённых. И Гусев, и Романенко понимали, что всё связано с «ликёркой», но Вишневецкий почему-то пока избегал касаться этой темы в разговоре.

— Вячеслав, я подготовил на тебя бумагу, — сказал подполковник и показал Гусеву белый лист тыльной, пустой стороной. — Интересную и приятную бумагу.

«Наверное, представление на майора», — догадался Гусев.

— Но пока я её не понесу на подпись к шефу и она пока не пойдёт в Минск. А знаешь почему, Вячеслав? — зрачки в глазах у Вишневецкого сузились и он стал похож на разъярённого кота, приготовившегося к прыжку.

— Нет, Артём Фёдорович, — ответил Гусев.

— Потому, что в понедельник шефу звонили из Минска. Дело о ликёро-водочном заводе взял под контроль сам Президент. И если в ближайшее время мы не проведём задержание группы, занимающейся контрабандой спирта в Смоленск, мы не только об этой бумаге не будем говорить, но, вполне возможно, придётся говорить о другой работе. Я объясняю понятно?

— Вполне, — кивнул Гусев.

— Так точно! — подтвердил Романенко.

— Что планируете делать — доложите?! — потребовал Вишневецкий и положил лист бумаги, который он только что показывал Гусеву, на стол тыльной стороной вверх.

С одной стороны Вишневецкому было под пятьдесят, с другой же его возраст внешне было трудно определить — высокая спортивная фигура, волевое лицо и хищный, ястребиный нос выдавали в нём большую энергию и физическую силу. Общее впечатление немного портила обширная лысина, но под фуражкой или кепкой она была незаметна и в верхней одежде Вишневецкий выглядел лет на сорок максимум.

— Сегодня или завтра установим аппаратуру для внутреннего прослушивания в кабинете главного инженера. Из Смоленска сообщили, что в субботу должен приехать вор Калина. Он всё время появляется в Витебске перед вывозом очередных фур. Работаем над его связями в городе. Кроме того, установили аппаратуру прослушивания у главного инженера Барловского дома. Его основные встречи и встречи Калины по возможности зафиксируем на видеоплёнку.

— Отремонтировали уже? — спросил Вишневецкий.

— Ещё позавчера, — вмешался в разговор Романенко.

— Не забудьте — в воскресенье у племянника шефа свадьба, так что с видео всё должно быть в порядке! — предупредил подполковник.

— Мы помним, — заверил Романенко.

— Ну, чего замолчал — докладывай дальше!

— В общем-то, всё… — немного растерялся Гусев.

Было очевидно, что дело по «ликёрке» совершенно не готово и то, что о нём спрашивал если и не Президент — тут уж Вишневецкий приврал наверняка, то Совет Безопасности как минимум, не сулило ничего хорошего.

— Не густо. Почему вчера не встретился с Поповым? — недовольно поинтересовался Вишневецкий.

— Сегодня встречусь. Да он уже меня замучил, Артём Фёдорович! От этого Попова пользы, что от козла — молока! И информации никакой путной нет.

— Ты давай это прекращай — если дело по «ликёрке» ведём, значит используй его на все сто, Вячеслав! Нам теперь и с козла надо молоко получить, так что работайте. Когда планируете задержание главного инженера?

— Через месяц…. — неуверенно пробормотал Гусев.

— Ровно через семь дней вы доложите мне о стопроцентной готовности к задержанию главного инженера, а не позднее, чем через десять дней, он должен сидеть в СИЗО! Не забудьте про противогазы и оружие! Вопросы?!

— А если у нас не будет фактуры? — осторожно поинтересовался Гусев.

— Тогда, ребята, у вас не будет и работы! — отрезал Вишневецкий. — Все свободны.

Растерянно переглянувшись, Гусев и Романенко пошли к выходу. У самых дверей их окликнул Вишневецкий:

— Поймите, ребята — это нужно сделать! Иначе вместе с вами буду искать работу и я. Вы на десять дней освобождаетесь от всех дежурств и всего остального. После завтрашних осмотра и стрельбы вы полностью займётесь «ликёркой». Я на вас рассчитываю!

— Сколько времени? — уже в своём кабинете спросил у Романенко Гусев.

— Половина двенадцатого, — ответил Романенко.

Последнее слово он произнёс как-то странно — «две-над-ца-то-го». Так бывает, когда магнитофон по ошибке включают на более медленной скорости, чем та, на которой была произведена запись.

Гусев насторожился. Прямо перед ним на столе пронзительно зажужжала муха. Вячеслав машинально протянул к ней руку и удивлённо замер — муха со странным жужжанием завертела крыльями и самым удивительным было то, что Гусев это прекрасно видел — словно наблюдал кадры из фильма о жизни насекомых, сделанные замедленной съёмкой. Муха тяжело взлетела со стола и начала подниматься вверх. Вячеслав без труда раздавил её пальцами прямо в воздухе и с удивлением наблюдал, как останки мухи медленно опускаются на стол. Гусев перевёл взгляд на Романенко. Андрей сидел, уставившись на настенные часы и, казалось, что он просто застыл. Его рот был полуоткрыт, а всё лицо исказила какая-то странная гримаса.

— Андрей! — крикнул Гусев, но, так и не дождавшись ответа, проследил за взглядом Романенко.

Их настенные часы стояли. Гусев с ужасом посмотрел прямо перед собой и отшатнулся назад — останки мухи зависли возле самой поверхности стола. В это было невозможно поверить, но время практически остановилось. «Что же это такое?!» — со страхом подумал Вячеслав и с раздражением хлопнул ладонью по столу. Ладонь привычно ударилась о гладкую полированную поверхность, но Гусев не услышал ни звука, словно полностью оглох. «Господи, что же это со мной?!» — мучительно думал капитан.

Вскочив на ноги, Гусев подошёл к окну. Прямо за стеклом в воздухе висел голубь. Внизу, на тротуаре, в сквере возле памятника героям 1812 года застыли в неестественно вычурных позах старик и держащийся за его руку маленький мальчик. «Время остановилось?! Но разве это возможно?! Может, я сошёл с ума?!» — с ужасом думал Вячеслав.

Позади кто-то неожиданно хлопнул ладонью по столу. Гусев вздрогнул и быстро оглянулся. Звук хлопка раздался с его рабочего места, но за столом никого не было — Романенко сидел на прежнем месте всё в той же неподвижной позе.

Гусев с ужасом начал ощупывать вначале себя, а затем первые попавшие под руку предметы. На ощупь всё было обычным, но едва Вячеслав выронил из рук только что извлечённую из внутреннего кармана пиджака новую ручку, ему вновь стало страшно — ручка повисла в воздухе. Гусев испуганно наблюдал за тем, как она почти незаметно для глаз на какие-то доли миллиметра медленно опускается вниз. Вячеслав некоторое время даже боялся до неё дотронуться, словно из ручки могла ударить молния, но затем всё же пересилил себя и взял ручку пальцами. На ощупь ручка ничем особенным не отличалась, и Гусев возвратил её на прежнее место, достав из кармана расчёску. Решив поэкспериментировать, Вячеслав поднял расчёску и попытался бросить её вниз, разжав пальцы. Но расчёска, как и ручка, осталась висеть в воздухе.

Дико озираясь по сторонам, Гусев схватил стоявший поблизости стул и швырнул его к двери. Стул полетел с обычной скоростью, но, достигнув двери, взорвался на мелкие кусочки, которые разлетелись по всему кабинету и частично даже попали в коридор через возникшую в двери небольшую дыру. Одна из ножек пробила дверь насквозь и застряла как раз возле самой ручки.

Гусев подбежал к двери и распахнул её настежь. В коридоре под потолком висело несколько щеп то ли от стула, то ли от пробитой двери.

Вернувшись в кабинет, Гусев оделся и спустился вниз, где застал дежурного в позе застывшей мумии. Вячеслав подошёл и взял его за руку. Дежурный не подавал признаков жизни, глядя прямо перед собой ничего не видящими, стеклянными глазами.

Распахнув входную дверь, Вячеслав вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, Гусев оглянулся — прямо за ним тянулся шлейф пара, который образовался из выдыхаемого им воздуха. Пар явно не собирался расплываться и от этого напоминал след реактивного самолёта.

Вячеслав обошёл сквер несколько раз, внимательно осматривая всё вокруг. Нигде не было заметно ни единого признака движения — мир замер, словно неожиданно превратился в статичную, трёхмерную фотографию. Гусев снял шапку и прислушался. Не было слышно ни одного привычного звука — только какие-то странные писки и громовые урчания.

Обойдя сквер вокруг памятника героям 1812 года, Гусев поравнялся с гуляющими дедом и внуком, которые, как и всё остальное, теперь застыли на месте. Вячеслав подошёл к ним вплотную и несколько раз помахал у них перед глазами рукой. В ответ не было никакой реакции, словно и старик, и мальчик превратились в каменные изваяния.

Неожиданно Вячеслав поймал себя на мысли, что ему хочется обязательно проделать над ними какую-нибудь шутку. Гусев аккуратно стащил вязаную, чёрную шапочку с головы старика и напялил её поверх коричневой, меховой шапочки мальчика. Засмеявшись, Гусев отступил на шаг назад, полюбовался на свою работу, но затем ему вновь стало страшно — окружающий мир был по прежнему мертвенно-спокойным и застывшим.

Оставив в покое старика и мальчика, Гусев зашагал по улице, внимательно осматривая всё вокруг. На улице стояли застывшие автомобили, из выхлопных труб которых вырывались замершие дымки выхлопных газов. По тротуарам «брели» застывшие прохожие. Шутки ради, Гусев стащил с головы у замершей женщины её шапку и одел на голову мужчине, шедшему сзади. Мужскую шапку Вячеслав водрузил на голову женщины. Это его вновь рассмешило и хоть немного отодвинуло страх.

Дойдя до улицы Ленина, Гусев повторил этот трюк ещё раз. Страх отступал всё дальше. Вячеславу было всё равно: спит он, сошёл с ума или же бредит. В любом случае ему было интересно и пока не происходило ничего ужасного. На мгновение у Гусева даже возникло странное чувство, будто бы он-то и является настоящим повелителем этого загадочного мира. «Если можно поменять шапки, то можно сделать и многое другое», — подумал Гусев и посмотрел на серое, не подающее никаких признаков движения небо.

Почувствовав голод, Вячеслав решил зайти в ближайший гастроном. Улица Ленина представляла собой ещё более странное зрелище: её заполонили десятки застывших автомобилей и сотни замерших в самых неестественных позах людей. Рассматривая по дороге в гастроном людей, стоящих на автобусной остановке, Вячеслав вдруг увидел мужчину, пытающегося подхватить падающую шапку. Самым странным было то, что шапка просто висела в воздухе. Гусев подхватил её и нахлобучил поверх шапки стоящего рядом милиционера. Чтобы проверить эффект невесомости, Вячеслав поджал ноги и… так и остался висеть в метре от тротуара. Вновь выпрямив ноги, Гусев отправился в гастроном, осторожно лавируя среди стоящих на остановке людей.

Вход в магазин загораживала высокая девушка, застывшая в дверях. Гусев поднял её на руки, перенёс в магазин, осторожно поставил на пол и подошёл к мясному отделу.

Перед кассой застыла продавщица — дородная, толстая тётка. С этой стороны прилавка толпились застывшие покупатели. Протиснувшись к весам, Гусев взял с чашки кусок взвешиваемой колбасы, а вместо неё положил туда банкноту в пять тысяч рублей.

То же самое он проделал в хлебном отделе и в винно-водочном, прихватив в карман в обмен на оставленную на прилавке тысячу четыре бутылки пива. «Маловато, конечно, за пиво, но, с учётом платы за колбасу — более, чем достаточно», — решил Гусев и отправился назад в управление.

Глава вторая СЛИШКОМ МНОГО ОШИБОК

Рассовав бутылки с пивом по карманам. Гусев шёл в управление, держа под мышкой хлеб и колбасу. Вокруг был всё тот же застывший, статичный город. «А вдруг всё это — навсегда?! Вдруг я просто уже обречён жить в этом остановившемся городе?!» — неожиданно подумал Вячеслав и вновь почувствовал прилив ужаса.

Гусев ускорил шаг, а затем и вовсе побежал. Появился мелкий, едва заметный ветерок.

Подбежав к управлению, Гусев резко рванул наружную входную дверь на себя и, ворвавшись внутрь, решительно дёрнул вторую — внутреннюю. Дверь легко поддалась, но её стекло неожиданно со страшным скрежетом начала прорезать вначале маленькая, а затем всё более увеличивающаяся трещина. Гусев на мгновение удивлённо остановился, но затем вновь побежал к своему кабинету.

Часть обломков стула была уже возле самого пола, остальные продолжали висеть в воздухе. Сам стул прочно застрял в двери. Гусев дёрнул дверь своего кабинета и она… разломалась на две половины. Прикреплённая к завесам часть осталась висеть на прежнем месте, а другая половина, пронзённая стулом, поплыла к Вячеславу. Сообразив, что это именно он тащит дверь к себе, Гусев отодвинул половину двери в сторону, отпустил ручку и вошёл в свой кабинет.

Сев за свой стол, Вячеслав оглянулся на Романенко. Переведя взгляд на дверь, Гусев заметил, что всё вокруг стало двигаться гораздо быстрее. Оторвавшаяся половина двери подлетела к окну, расположенному на противоположной стороне коридора, а обломки стула, достигшие пола, вновь медленно поплыли вверх. Наконец, всё задвигалось ещё быстрее и со стороны дверей раздался грохот и звон разбившегося стекла. Оторванная половина двери, выбив окно, вылетела на улицу. Обломки стула посыпались на пол. Романенко одновременно испуганно и удивлённо вскочил со своего стула и посмотрел на дверь диким взглядом.

— Что это, Слава — взрыв?! — наконец, спросил он у Гусева.

Гусев сделал вид, что удивлён не меньше своего напарника:

— Не знаю.

Первым в коридор выскочил Романенко. Гусев последовал за ним. Из своих кабинетов на шум выбежали сотрудники других отделов. Шум раздавался и с первого этажа — оказалось, что там лопнуло стекло во внутренней входной двери. Дежурный божился, что мимо него никто не проходил, но после тщательного осмотра коридора удалось обнаружить чьи-то мокрые следы. Отпечатки подошв просматривались плохо, и их было всего три, но при замерах оказалось, что их обладатель носил 42 или 43 размер обуви. Ничего более существенного выяснить не удалось, но Вишневецкий запретил кому бы то ни было спускаться на первый этаж и вызвал кинолога с собакой. На втором этаже осмотр повреждений тоже не принёс каких-то особенных результатов. Во всяком случае, ясным было лишь одно — никакого взрыва не было, хотя и произошло нечто необъяснимое. Дверьми и окном тут же занялись эксперты-криминалисты, а остальные получили приказ сидеть по своим кабинетам.

Гусев попытался было напомнить Вишневецкому о своей встрече с Поповым, но тот запретил ему куда-либо отлучаться, приказав, чтобы Гусев попытался связаться с Поповым вечером.

— Как будто бы вечером мне больше нечем заняться! — в сердцах сказал Гусев, положив трубку после разговора с Вишневецким.

— Тарзан нервничает? — с деланной улыбкой спросил Романенко, хотя было хорошо заметно, что он никак не может придти в себя после всего случившегося.

— Сказал, чтобы я оставался на месте, а с Поповым встречался вечером! Хотя, конечно… Так и в барабашку верить начнёшь, — пояснил Гусев, нервно теребя в руках авторучку.

Вячеслав опасался, что его выдаёт сильное волнение, но Андрей, видимо, был взволнован ничуть не меньше его самого.

— Как думаешь — что это было? — спросил Романенко.

— Не знаю, Андрей — какая-то мистика! Ведь мы с тобой сидели за столами и вдруг в воздух взлетел стул, стоявший возле окна, пробил дверь, а затем половина двери, выбив окно вылетела во двор. Я не знаю, как это объяснить!

— Ты видел, как стул взлетел в воздух и пробил дверь? — спросил Романенко.

— Не могу этого утверждать точно… Во всяком случае… Я видел стул, затем он исчез, раздался грохот, и всё вывалилось в коридор, попутно выбив там окно. Но это были скорее какие-то быстрые, смутные, едва уловимые тени или очертания стула и двери, чем сами стул и дверь, — пояснил Гусев и в свою очередь поинтересовался у Андрея: — А ты?

— Когда я поднял голову, дверь уже раскололась пополам и вылетела в коридор, выбив там окно. Но боковым зрением, как мне кажется, я тоже видел какие-то расплывчатые очертания или контуры. Так что это близко к твоим ощущениям. В любом случае это не галлюцинация!

— Какая там галлюцинация — выбиты дверь и окно, лопнуло стекло в двери на первом этаже, — возразил Гусев.

Немного помолчали.

— Знаешь, Слава — мне как-то жутко. Я сейчас подумал — а что, если ещё что-нибудь начнёт летать?! При полтергейсте, так, по крайней мере, всегда пишут, всё не скоро заканчивается, — озабоченно спросил Романенко.

— Мне тоже не по себе. Давай так — если ещё что-нибудь в этом роде произойдёт, сразу же перейдём в соседний кабинет? — предложил Гусев.

— Давай, хотя и посмотреть, конечно, было бы интересно… — согласился Романенко, но тут же испуганно осёкся на полуслове и осмотрелся по сторонам, словно кто-то невидимый мог услышать его слова и продолжить своё непонятное представление перед хозяевами кабинета.

— Уже обед. Я кое-что прикупил по пути в контору, — соврал Гусев и достал из под стола пакет с продуктами. — Есть и пиво. Но его вроде бы рано пить…

— О — новое! Я такое ещё не пил — «Витязь». Давай бутылку на двоих выпьем — всё равно практически не заметно, — возразил Романенко.

— А если Вишневецкий потащит всех на алкогольную экспертизу?

— С чего бы ради?

— Ну… Мало ли… Случай неординарный.

— Тогда неординарностью всё и объясним — мол, нервы укрепили, натянуто улыбнулся Романенко.

— Ладно — уговорил, — кивнул Вячеслав и, откупорив бутылку, уже собрался было разлить пиво в два стакана, но в это время в дверном проёме появился сам Вишневецкий.

Подполковник угрюмо взглянул на откупоренную пивную бутылку и неодобрительно заметил:

— Вы бы ещё водку открыли. Убрать! Ты, Гусев, во сколько должен был идти на встречу с Поповым?

— Встреча по плану через пятнадцать минут, — пояснил Вячеслав и выразительно взглянул на Андрея, словно желая сказать: «Я же тебе говорил, что всё так и закончится!»

В ответ Романенко развёл руками, благо, Вишневецкий сейчас стоял к нему спиной, что, видимо, означало: «Так уж вышло — просто не повезло».

— Через пятнадцать минут ты должен быть на месте! — приказал Вишневецкий.

— Уже бегу, Артём Фёдорович, — кивнул Гусев.

— А ты, Романенко, чем занят? — поинтересовался подполковник, недовольно наблюдая за тем, как Гусев засовывает бутылки с пивом в пакет с продуктами.

— Так мне же… В архив нужно…

— Ты бы, Гусев, ещё мешок с пустыми бутылками в управление принёс!

— В архив…

— Я не глухой, Романенко — иди в архив, раз нужно! — перебил Андрея Вишневецкий и вышел из кабинета, ещё раз внимательно осмотрев оставшуюся половину дверей.

— Какая муха укусила Вишневецкого — то всем сидеть на месте, то всех выгоняет?! — пожал плечами Гусев.

— Именно муха — наверное, до Мухина в Минск дозвонились, и он отдал приказ, вот Вишневецкий всё и переиграл, — улыбнулся Романенко.

Мухин был начальником УКГБ по Витебской области, но на время его отсутствия в трёхдневной командировке в Минске обязанности начальника исполнял его зам Вишневецкий, так что предположение Андрея показалось Гусеву не просто интересной игрой слов, но и более, чем вероятным.

— Я тоже так думаю, — согласился Вячеслав.

— Пиво для Попова? — спросил Романенко, когда Гусев дошёл до двери.

— Нам брал — думал, после работы выпьем. А теперь и в самом деле с Поповым выпить, что ли… Он, подлец, этого, конечно же, не заслуживает, но…

— Так давай выпьем по бутылке сами — всё равно уходим? — предложил Романенко.

— Только быстро — а то я и так опаздываю, — согласился Вячеслав.

У фонтана Гусев был только в половине первого. Небо заволокли низкие тучи, и вновь стал накрапывать мелкий дождик. По сторонам от тротуара кое-где сквозь пожухлую желтоватую траву пробились нежные изумрудно-зелёные травинки. Гусев хотел присесть на скамейку, но передумал — она была слишком мокрой.

В его сторону медленно шла маленькая, пожилая женщина, почти старушка, которая что-то внимательно высматривала в изредка росших возле тротуара, окружавшего фонтан, кустах. «Наверное, пустые бутылки ищет. А выглядит со стороны вполне прилично — сразу и не скажешь. До чего, однако, у нас народ довели, а ведь она, может быть, всю жизнь проработала, а вот теперь… бутылки собирает», — подумал Гусев.

Старушка поравнялась с Вячеславом, внимательно осмотрела росший неподалёку куст и неожиданно тронула капитана за плечо:

— Посмотрите, молодой человек, что делается — ни у людей, ни в природе порядка нет.

— Что? — не понял Гусев.

— Листья на кустах появились! Вот несколько листочков, — женщина показала рукой на ближайший куст: — И там тоже я несколько листиков видела. А ведь зима сейчас по календарю. Новый год скоро. Что ж теперь будет то?

Вячеслав подошёл к кусту и в самом деле с удивлением обнаружил, что на его побегах-волчках распустилось несколько маленьких, молодых листочков.

— Это «волчки» — не совсем правильные побеги. Так ведь и у людей бывает. Хотя зимой я раньше листьев не видел, — пожал плечами Гусев.

Ему стало стыдно, что он посчитал женщину сборщицей пустых бутылок.

— Не к добру это, — вздохнула женщина и пошла дальше.

Вячеслав вздрогнул при этих словах и пошёл в другую сторону, в свою очередь, внимательно разглядывая попадающиеся в стороне от тротуара кусты. Листья и в самом деле изредка попадались на тех или иных волчковых побегах придорожных кустов, но дальше, за фонтаном, кусты были совершенно голыми. Гусев так и не смог отыскать больше ни единого зелёного листочка, «Странно листья в декабре. Такого я что-то не припомню… Хотя дальше никаких листьев нет. Может быть, здесь какая-нибудь теплотрасса проходит?» — успокаивал себя Вячеслав, но всё же увиденное вселяло в капитана какую-то дополнительную тревогу — словно привычный и знакомый мир совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент дал трещину, сквозь которую начало просачиваться нечто страшное и чужое.

— Вячеслав Андреевич! — окликнул Гусева подошедший сзади Попов.

— Здравствуйте, — ответил Гусев и подумал, что надо взять себя в руки дела с нервами совсем плохи, если Попову удалось подойти незаметно.

— А я уже с полчаса здесь — просто отходил к киоску, свежую прессу купил, — пояснил Попов. — И снова сюда. Дай, думаю, гляну, не пришёл ли Вячеслав Андреевич?! А вы и в самом деле тут как тут.

Глядя на маленького, лысого мастера, пришедшего почему-то сегодня на встречу без своей традиционной кепки, Гусев сделал усилие, попытавшись вникнуть в смысл его болтовни. С самых первых встреч Попов вызывал у Гусева лёгкую неприязнь, а затем это чувство лишь постепенно всё более крепло и уже почти мешало нормальной работе. Попов же, казалось, совершенно этого не замечал и продолжал лепетать что-то малозначимое о «ликёрке», заискивающе глядя Гусеву в глаза. Но вот, наконец, капитан неожиданно для себя услышал и кое-что интересное.

— Как фамилия предпринимателя?

— Гаврилов. Он через неделю должен приехать, — повторил Попов.

Гаврилов был человеком Калины и держал несколько ресторанов в Смоленске. Впрочем, это мог быть и однофамилец, хотя… У Гаврилова не было никаких особенных причин для того, чтобы действовать инкогнито и его приезд через неделю был вполне реальным событием. Почувствовав, что появилась интересная ниточка, Гусев, несмотря на свои мрачные мысли, вновь проявил интерес к разговору и предложил:

— Давайте присядем. У меня и пиво с собой есть.

— Давайте, — охотно согласился Попов.

— Только вот открыть нечем, — виновато развёл руками Вячеслав.

— А если бутылка об бутылку?

— Вот так точно не надо — половина пива выльется! — возразил Гусев, вспомнив, как он залил документы на столе Романенко, открывая пиво именно таким способом. — Сейчас я лучше о скамейку открою.

Пиво легко удалось открыть и Гусев, протянув одну бутылку Попову, сделал из своей несколько осторожных глотков. Пиво было холодным, да и торопиться было особенно некуда — предстояло побольше разузнать о предпринимателе Хренковиче и его предстоящем визите. Колбасу и остальные продукты Гусев решил оставить себе, вытащив лишь один пакетик с солёными орешками.

Попов, почувствовав интерес к своей персоне, буквально на глазах преобразился, расправил плечи и теперь говорил, не умолкая, обвиняя всех и вся во всевозможных грехах.

Домой Гусев пришёл лишь около четырёх вечера. Пообедав и просмотрев свежую прессу, Вячеслав, почувствовав странную тяжесть в ногах, решил присесть и… тут же уснул.

Проснулся Гусев уже глубокой ночью. Сразу же после пробуждения к нему вновь вернулся страх, дремавший днём где-то глубоко в подкорке. Что-то было не так. Первое время Вячеслав никак не мог сообразить, что же произошло на этот раз, но постепенно стал чувствовать, как что всё сильнее начало сдавливать ему уши.

Это была тишина. Абсолютная и полная тишина. Весь мир стал немым. И вместе с тем эта тишина, казалось, состоит из сотен писков и высоких звуков, хотя Гусев ничего не слышал в обычном понимании этого слова. Писки скорее были внутри его головы.

За окном появилось какое-то свечение. Гусев посмотрел в сторону окна и с ужасом проследил за тем, как в оконном проёме вновь, как и предыдущей ночью, показалась луна и, быстро проплыв по небу, скрылась за правой границей окна. Гусев подбежал к окну и выглянул на улицу. Машин не было видно, но дорогу вновь прочертили странные, продольные световые полосы, напоминающие следы автомобильных фар на фотографиях с большой выдержкой. Вячеслав посмотрел на окна квартиры, с хозяйкой которой он разговаривал сегодня утром по телефону. Неожиданно оба окна её квартиры мигнули подряд несколько раз. Гусев протянул руку к стоящему неподалёку торшеру и тоже несколько раз включил и выключил свет. Окна в квартире напротив погасли и больше не зажигались. Зато зажглись другие окна и не только в доме напротив, но и во всех окружающих домах. Гусев вновь зажёг свет и сразу же взглянул на большие настенные часы и его вновь охватил ужас — минутная стрелка вращалась с той же скоростью, с какой обычно вращается секундная. Было уже без четверти пять. Затем пять и почти сразу же — половина шестого. Гусев заворожено следил за циферблатом. Он не хотел верить своим глазам, но… минутная стрелка всё так же упрямо и безжалостно бежала по кругу.

«Весь мир сейчас живёт быстрее! Весь мир! Или… Или медленнее? Это уже вторая такая ночь. Что происходит?» — мучительно размышлял Вячеслав. Приближался XXI век. До нового 2001 года оставалось совсем немного и это лишь усиливало то гнетущее и вселяющее ужас ощущение окончательной и бесповоротной потери знакомого мира, которое появилось у Вячеслава предыдущей ночью. Он несколько раз ловил себя на мысли, что ему хочется проснуться и всё, что происходит вокруг — просто длинный, кошмарный сон.

Гусев взглянул на часы. Минутная стрелка теперь шла гораздо медленнее. Ещё через некоторое время её движение стало почти незаметным и, одновременно с этим, мир вокруг Вячеслава вновь стали заполнять звуки. Вначале они были пищащими и очень высокими, словно кто-то невидимый прокручивал магнитофонную ленту гораздо быстрее, чем это было нужно, но постепенно звуки приобрели своё обычное звучание. Затикали настенные часы, отчётливо залаяла собака, выведенная кем-то из хозяев на утреннюю прогулку, послышался шум проезжающего мимо дома автомобиля.

Теперь всё только что происшедшее начало казаться Гусеву наваждением. «Возможно, я серьёзно болен, но… Что-то здесь не так. Это не похоже на болезнь. Да и поломанные двери и выбитые в управлении стёкла слишком реальны и никак не тянут на галлюцинации. Выходит, что ночью я живу гораздо медленнее, чем окружающий меня мир. Поэтому мне и удалось увидеть движение луны по небу. А днём? Большую часть дня всё шло нормально. Но вот перед обедом… — Гусев чувствовал, что отсутствовал вчера утром в управлении не менее часа, когда ходил в гастроном на улице Ленина, а по всем часам он потратил на покупку пива и продуктов и возвращение назад не больше минуты. Значит, днём уже наоборот — я живу быстро, а весь остальной мир медленно. И ещё одно — все ускорения и замедления времени идут не скачками — всё же есть, хоть и очень короткий, постепенный переход. Если всё это повторится и сегодня — значит это всерьёз и надолго. Если же нет…»

Гусев выключил торшер и вновь лёг в постель — можно было полежать ещё с полчаса. Но спать больше не хотелось, и Вячеслав продолжал размышлять: «Предположим, что я всё же болен. Некое незнакомое, полукоматозное состояние, когда при приступе, который, например, бывает только ночью, резко замедляется обмен веществ, и я впадаю в частичный анабиоз. Допустим. Это хоть как-то может объяснить, что происходит со мной ночью. Однако объяснить то, что было вчера в управлении перед обедом с такой точки зрения невозможно. Совершенно очевидно, что никакое ускорение обмена веществ не может привести к тому, чтобы заболевший человек на виду у всего магазина вынес пиво и колбасу. Таких скоростей передвижения человека просто не может быть!»

За окном вновь раздался шум падающей с крыши капель, с дребезжанием разбивающихся о металлический карниз окна. «И зима подстать всему, — подумал Гусев и неожиданно его поразила странная догадка. — А что, если я и в самом деле свихнулся и все эти медленные ночи и быстрые дни — не более, чем галлюцинация, бред моего воспалённого мозга? Можно ли это как-то опровергнуть?»

На первый взгляд предположение о собственном сумасшествии логически опровергнуть было нельзя, но всё же, в конце концов, Вячеслав убедил себя в том, что для бреда или галлюцинаций всё происшедшее слишком уж похоже на действительность, ничем от неё не отличается и, прямо говоря, скорее всего этой самой действительностью и является.

Пронзительный звон будильника ненадолго отвлёк Гусева и тот, вспомнив, что с вечера не подготовил, как следует, противогаз, лихорадочно поднял его с пола и принялся укладывать в валяющийся тут же подсумок — вчера Вячеслав уснул как раз в тот момент, когда собирался его уложить. Проверив бирку со своей фамилией, прочно прикреплённую к лямке подсумка и убедившись, что клапан для дыхания в порядке, Гусев быстро затолкал подсумок с противогазом в вещмешок.

Наскоро приготовив завтрак, состоящий из двух яиц, сосиски и кофе, Гусев взял вещмешок и отправился на остановку «четвёрки» — утром троллейбусы всегда ходили лучше автобусов и трамваев.

Всё окружающее — дома, машины, лица людей, было слишком обыденным, и Вячеслав вновь погрузился в свои размышления: «Если это всё же не болезнь, то… То мне нельзя больше делать столько ошибок. Я сделал слишком много ошибок… Слишком много ошибок! Совершенно дурацкие и никому не нужные шутки с переносом и обменом шапок. Пиво, продукты и, конечно же, разбитые двери и окно в управлении. Слишком много ошибок — надо быть осторожнее. Если узнают о том, что со мной происходит, то…». Гусев плохо представлял себе, что в таком случае произойдёт, но почему-то был абсолютно убеждён в том, что ему лично огласка не принесёт ничего хорошего. «Или в психушку отправят, или начнут изучать, как подопытного кролика», — подумал Вячеслав и решил сегодня, в случае повторения игры времени, вести себя куда более осторожно и осмотрительно.

Глава третья УПРАВЛЯЕМОЕ ВРЕМЯ

На стрельбы выехали на учебный милицейский полигон. Как и предполагал Вишневецкий, на стрельбы приехал сам Мухин, срочно возвратившийся из Минска. Полковник был явно не в духе и ко всему придирался, но пока всё проходило более-менее благополучно — из «Макарова» отстрелялись неплохо, из карабинов с оптическим прицелом и того лучше. Вишневецкий, похоже, был доволен, но не подавал вида, чтобы не раздражать Мухина. Оставались АКМы.

Вячеслав не любил стрельбу из автоматов, потому что одиночными у него обычно выходило неплохо, а вот при стрельбе короткими очередями он всегда был в худшей половине управления.

На исходную вышли вместе с Романенко. Не доходя метров десяти до площадки для ведения огня, Гусев споткнулся и едва не пропорол себе ботинок о какую-то ржавую железяку, торчащую из-под земли.

— Твою мать! Не могут полигон в порядок привести! — выругался Вячеслав и озабоченно осмотрел пострадавший правый ботинок.

Каблук остался целым, но на его кромке, обращённой вовнутрь, зиял надрыв с полсантиметра глубиной.

— Ну, как, Слава — всё в порядке? — озабоченно спросил Романенко.

— Всё хорошо — пошли, — кивнул Гусев.

Вячеслав нервничал — приближалось то же время, когда вчера произошло общее замедление.

Во время первого выстрела Вячеслав дёрнулся и пуля, скорее всего, ушла в молоко. Приклад больно ударил в плечо. Гусев скорчил гримасу от досады и боли: «Словно пацан, впервые взявший в руки оружие! Надо взять себя в руки! Надо успокоиться!» Но и второй выстрел, видимо, тоже прошёл мимо. После третьего Вишневецкий сообщил результат:

— Гусев — семь. Романенко — двадцать пять. Очень плохо! Гусев, что с тобой?! Ты с будуна, что ли? Мало того, что у вас в кабинете чёрт ти что происходит, так ещё и на стрельбище бардак! Смотри — не проспи очередь!

«Пошёл ты!» — мысленно выругался Гусев и вновь лёг на исходную. Нажав спусковой крючок, Вячеслав тут же понял, что зря это сделал. Ему захотелось остановить время, чтобы хоть немного отсрочить очередной промах. Тем более, что к стреляющим направился Мухин, которого Вячеслав приметил боковым зрением.

Неожиданно Гусев почувствовал лёгкое головокружение и разочарованно посмотрел в сторону мишени. На его глазах прямо перед автоматом в воздухе начало появляться медленно удаляющееся плотное тело. Ещё через мгновение Вячеслав сообразил, что видит пулю.

Дико оглянувшись по сторонам, Гусев заметил, что, как и вчера, всё вновь застывает, словно весь мир переходит на новое, медленное время по мановению какой-то невидимой волшебной палочки.

Затем пуля и вовсе зависла в воздухе, почти прекратив движение. Романенко замер, прицелившись стеклянными глазами в свою мишень. Мухин и Вишневецкий застыли в десяти метрах от стреляющих в странных, вычурных позах. Они оба выбросили вперёд ноги и опирались лишь на одну ногу каждый, из-за чего напоминали цапель. Вокруг вновь было полное безмолвие. Жуткая тишина давила на уши.

Гусев вскочил на ноги и сделал несколько шагов в сторону пули, висящей в воздухе в каких-нибудь тридцати сантиметрах под землёй. Подойдя к пуле вплотную, Вячеслав подхватил её ладонью и поднёс к глазам. Это казалось странным, но он, чувствуя форму пули и её размер, совершенно не ощущал температуры. Пуля не была ни тёплой, ни холодной, хотя, по сути, только что вылетев из автоматного ствола, должна была быть горячей. Чтобы проверить это наверняка, Вячеслав положил пулю на внутреннюю поверхность ладони и с силой сжал её пальцами. Он чувствовал пулю, но температуры не было. Пуля, между тем, показалась ему гораздо более тяжёлой, чем обычно. Гусев разжал руку, и пуля осталась висеть в воздухе. Вячеслав осторожно, чтобы не обжечь пальцы, потрогал автоматный ствол, но ничего не почувствовал. С силой сжав ствол ладонью, он с изумлением понял, что понятие температуры совершенно отсутствует в этом странном, застывшем мире. К чему бы ни прикасался Гусев к автомату, одежде или земле, он ничего не ощущал, как будто бы понятия температуры не существовало вовсе. «Может, я просто потерял чувствительность?» — мелькнула у Вячеслава догадка и он внимательно взглянул на свою руку. Но кожа внутренней стороны ладони, которая соприкасалась с автоматным стволом, выглядела совершенно нормальной и здоровой, а ведь в случае простой потери чувствительности к теплу или холоду там неминуемо должны были остаться ожоги.

Желая проверить, насколько изменилась его чувствительность, Гусев несколько раз ущипнул себя за руку. Боль была обычной. «Странно. Значит, у меня не было ожога, иначе я сразу же почувствовал бы боль. Может, ствол холодный? Но… Этого просто не может быть — ствол не может быть холодным после очереди», — подумал Вячеслав и только сейчас вспомнил, что стрелял очередью и помимо пули, висящей сейчас в воздухе, должны быть и другие, которые, возможно, ещё просто не успели вылететь из ствола.

Через некоторое время из ствола и в самом деле появилась ещё одна пуля. Пуля выходила настолько медленно, что Вячеславу даже показалось, будто она застряла на месте, закупорив ствол.

Гусев взглянул в сторону мишени. Некоторое время он колебался, затем махнул рукой и пошёл вперёд. Подойдя к мишени, Вячеслав достал пулю из кармана и в буквальном смысле слова приставил её к «яблочку». Пуля совершенно свободно висела в воздухе точно напротив «десятки». Ещё раз оглянувшись на застывшего на исходной позиции Романенко, Гусев посмотрел на пулю и отправил её вперёд лёгким щелчком.

Как он и предполагал, пуля пробила мишень, словно та была сделана из папиросной бумаги и поплыла дальше, в сторону защитного земляного вала.

Вторая пуля уже почти полностью вышла из ствола и Гусев, взяв её двумя пальцами, проделал то же, что и с первой. Оставалось подождать третью.

«А если меня всё же заметят? Ведь есть «эффект двадцать шестого кадра»?! Могут возникнуть подозрения. Пока хватит», — решил Гусев и, вернувшись на исходную, вновь лёг на своё место и прицелился. Романенко лежал всё в той же позе.

«Хорошо бы теперь ускорить время», — подумал Гусев и тут же кожей лица ощутил лёгкий ветерок. Сразу же после этого появились первые низкие звуки, скорее напоминающие чьи-то глубокие, надрывные стоны. Окружающий мир зажил быстрее, словно и в самом деле подчинился воле капитана.

Всё вокруг задвигалось ещё быстрее и какие-то секунды спустя мир уже жил по своему обычному времени.

— Ну, как стреляется, Гусев? — спросил подошедший сзади Мухин.

Гусев и Романенко поднялись на ноги.

— Вроде бы ничего, товарищ полковник, — откликнулся Гусев.

— Сейчас посмотрим, — коротко бросил Мухин и потребовал у Вишневецкого доложить результаты стрельбы очередью.

Вишневецкий сходил к телефону и, вернувшись, с некоторым удивлением доложил:

— Романенко — двадцать один. Гусев — тридцать.

— Не перепутали? Очередью? — изумлённо переспросил Мухин.

— Так доложили, Алексей Иванович! — пожал плечами Вишневецкий. — Я тоже, если откровенно, сомневаюсь. Гусев очередью из трёх патронов никогда больше пятнадцати не выбивал…

— А ну, пойдём, сами посмотрим на этот феномен! — предложил Мухин и они вчетвером пошли к мишеням.

Мухин сразу же направился к мишени Гусева, не обращая никакого внимания на мишень его напарника. Остальные шли вслед за командиром.

Середина мишени Вячеслава была точно выбита в «десятке» и Мухин, долго и придирчиво осматривавший мишень, несколько раз попробовавший её пальцами с двух сторон, наконец, выпрямился и заявил:

— Действительно — три десятки. Я впервые вижу такую кучность. Если бы не знал наверняка, что было всего три патрона, я бы предположил и четыре «десятки». Не могло быть четвёртого патрона?

— Нет, Алексей Иванович — всего по три заряжали! — заверил Гусев.

— Видимо, такая картина из-за кучности. После первых двух попаданий мишень в середине чуть треснула, а третья пуля выбила сразу два куска фанеры. Вот и кажется, что было четыре попадания, — вынес своё решение Мухин. — Это, пожалуй, рекорд у нас в области, а?!

— Я думаю, что и по Республике рекорд! — поддержал Вишневецкий и весело посмотрел на Гусева: — Что с тобой сегодня, Слава — одиночными мажешь, а очередью одни «десятки» выбиваешь?

— Вы ведь сказали «соберись», вот я и собрался. А вначале мазал, потому что нервничал — всё вчерашние события вспоминал, — пояснил Вячеслав.

— Кстати, Артём Фёдорович — вот об этом нам надо поговорить после стрельб поподробнее, — заметил Мухин Вишневецкому, и они вместе медленно пошли к машине начальника.

— Ну ты даёшь — прямо «ворошиловский стрелок» сегодня! — удивлённо заметил Романенко. — Может, у тебя вчера через полтергейст сверхвозможности открылись, а?

Гусев вздрогнул, но тут же овладел собой и пожал плечами:

— Какой там полтергейст — повезло просто! Ведь выигрывает кто-то лотерею?! Вот и мне повезло!

— С чем и поздравляю — Вишневецкий, похоже, был доволен! — улыбнулся Романенко.

— Ещё бы! Особенно после моих промахов одиночными, — согласился Вячеслав и они, отсоединив магазины и, сделав по контрольному щелчку спускового крючка и направив при этом автоматные стволы в небо, тоже пошли к машинам.

Романенко шёл первым. Вячеслав пристально рассматривал то спину, то поросший жёстким ёжиком светлых волос затылок своего товарища. Гусеву что-то не нравилось. Ему казалось, что Романенко что-то не договаривает. Во всяком случае, за годы совместной работы Вячеслав хорошо изучил манеру Андрея скрывать свою настороженность за внешне доброжелательными, лёгкими шутками. «Он не случайно спросил про полтергейст… Не случайно… Это ключевая фраза. Она не была случайной. Может быть, Андрей что-то видел?!» — думал Гусев, продолжая буравить взглядом спину своего товарища.

Романенко неожиданно обернулся и они встретились взглядами:

— Догоняй — чего ты отстал?!

— Сегодня ночью плохо спал. Чувствую себя разбитым, — поспешно пояснил Гусев и, ускорив шаг, пошёл рядом с Андреем.

«Это были следы ботинок Гусева — он как раз повредил подошву перед самой стрельбой. Но возле мишеней эти следы были раньше, чем мы туда подошли… Странно», — думал Романенко, несколько раз как бы случайно оглянувшись, а на самом деле внимательно разглядывая следы Вячеслава.

Машина Мухина уже успела отъехать в управление. Сразу после отъезда Мухина на служебных «жигулях» подъехал Сосновский:

— Ну, что — мы тоже едем?

— Конечно, едем — нам здесь ждать нечего, — кивнул Гусев.

— Не забыли, что у меня в субботу день рождения? — напомнил Сосновский.

— Помним, конечно. Говорили ведь тебе, Миша — делай день рождения в воскресенье — в субботу племянник Мухина женится. Могут задействовать, возразил Романенко.

— Хорошо, можно и в воскресенье, если так хотите, — согласился Сосновский и, плавно тронув машину с места, заметил: — А насчёт того, задействуют ли нас, ещё «будем посмотреть». Я не в воскресенье — я среди недели сделаю, прямо завтра, чтобы не было проблем — надо же хоть раз сделать, чтобы праздник с самой датой совпал?!

— Нас обязательно пригласят — и уважение подчинённым окажет и, заодно, за порядком присмотрим. Так что обязательно задействуют, — заверил Гусев, рассматривая сквозь боковое стекло автомобиля цепочку небольших домиков частного сектора, тянущуюся по обеим сторонам от дороги.

— Миша, нельзя быстрее?! — недовольно попросил Романенко. — У нас ещё куча дел сегодня.

— Тише едешь — дальше будешь! — возразил Сосновский. — Это вам не Ленина — это Шмырёва. Тут особенно гнать негде — прохожих много и улица узкая.

Возле самого подъёма на Зеленогурскую прямо под колёса съезжавшего вниз бензовоза неожиданно бросилась девочка. То ли она что-то уронила, то ли просто не заметила съезжавшую машину. Её мать истошно закричала и бросилась вслед за дочкой. Шофёр бензовоза нажал на тормоз и тут же получил сильнейший удар сзади от спускавшегося вслед за ним «Урала». Мать успела подхватить девочку и теперь оказалась уже перед машиной Сосновского. Михаил выругался и крутнул руль влево. «Жигули» вынесло на встречную полосу прямо под надвигающийся сверху бензовоз.

«Сейчас взорвёмся!» — пронеслось в голове у Гусева, и он со страхом смотрел на приближающуюся смерть, желая лишь одного — остановить время. На мгновение Вячеслав даже закрыл от ужаса глаза.

Прошла секунда, две… Удара не было. Гусев быстро открыл глаза. Всё вокруг вновь напоминало замедленную видеосъёмку. Прямо на них надвигался бензовоз, но всё это происходило как-то медленно, словно неведомый режиссёр смаковал созданный им самим же фильм ужасов.

Справа в неестественных позах застыли девочка и успевшая схватить её мать.

Гусев перевёл взгляд на своих товарищей. Сосновский, сжав руль, с ужасом смотрел вперёд остекленевшим, остановившимся взглядом. Романенко приник к боковой двери — наверное, пытался её открыть и выскочить наружу.

Вячеслав вновь взглянул на бензовоз — тот окончательно замер на дороге. «Я остановил время! Вновь остановил! Или замедлил? Но, в любом случае, я это сделал по собственной воле. Значит… Значит, я могу управлять временем!» лихорадочно соображал Гусев.

Вячеслав открыл левую заднюю дверь (он сидел рядом с Романенко) и вышел на дорогу. Вокруг царило абсолютное безмолвие. Гусев подошёл к женщине и, разжав у неё руки, взял девочку и аккуратно отнёс её на обочину. Затем вернулся и проделал то же самое и с самой женщиной. Теперь можно было спокойно оценить ситуацию.

Гусев подошёл к кабине бензовоза и взглянул на шофёра — тот с закрытыми глазами упёрся головой в ветровое стекло, успевшее дать несколько трещин. Лоб водителя был разбит в кровь. Но руки продолжали сжимать руль.

Гусев обошёл бензовоз вокруг. Сзади, пробив обшивку цистерны, на него навалился многотонный «Урал», за рулём которого, откинувшись назад, сидел шофёр с дико вытаращенными от страха глазами. Золотистые, прозрачные струйки бензина застыли в воздухе, не долетев каких-нибудь двадцати сантиметров до асфальта.

««Урал» пробил цистерну — почти наверняка сейчас произойдёт взрыв. Шофёр бензовоза, скорее всего, разбил голову о ветровое стекло и потерял сознание, а водителя «Урала» при ударе отбросило назад, и он потерял управление. Наши «Жигули» сейчас просто разлетятся от столкновения и взрыва», — представив себе последствия, Гусев бросился к своей машине и, открыв дверь, вытащил Романенко прямо на дорогу, а затем, подхватив его под мышки, поволок в сторону, в безопасное место. Романенко показался Вячеславу совсем не таким тяжёлым и Гусев без особого труда оттащил своего напарника на сто метров в сторону и положил за очень кстати оказавшейся здесь большой бетонной трубой. Когда Гусев тащил Романенко по дороге, он удивился, что упругие, плотные подошвы зимних ботинок Андрея скользят по неровному, шероховатому асфальту дороги, словно масло по поверхности разогретой сковородки.

Немного поразмыслив, Гусев затащил Романенко внутрь трубы и осмотрел его ноги — подошвы ботинок на пятках, которые как раз волочились по дороге, были сильно стёрты, хотя ботинки у Романенко были совсем новые — Вячеслав сам заходил вместе с Андреем в магазин «Марко» покупать их всего какой-нибудь месяц тому назад.

Решив разобраться с этой задачей позже, Гусев вернулся к машине и затащил в трубу с другой стороны Сосновского. Вячеслав попытался, было, столкнуть на свою полосу и «Жигули», но машина оказалась слишком тяжёлой и была явно не под силу капитану. Тогда Вячеслав вернулся к женщине и девочке, которых он раньше оставил на обочине — в случае взрыва они могли пострадать, и Гусеву пришлось оттащить их ещё на сотню метров дальше.

Теперь можно было заняться и водителями. Шофёра бензовоза Гусев вытащил из кабины и потянул вниз, но тот сорвался и остался висеть в воздухе. Вячеслав стащил его вниз и, оттянув в сторону, положил за ту самую бетонную трубу, в которой укрыл Романенко и Сосновского. Оставался водитель «Урала». Гусев встал на подножку и попытался открыть дверь, но она не поддалась. Выругавшись, Вячеслав выбил локтем боковое стекло и, запустив руку вниз, открыл дверь. Вытащив из кабины шофёра, Гусев поволок его наверх, на Зеленогурскую улицу, рассчитывая отыскать там какое-нибудь укрытие.

Подошвы ботинок шофёра были уже не такими скользкими, как у Сосновского. Вячеслав огляделся вокруг и насторожился — ему показалось, что окружающий мир начинает оживать и двигаться.

Через несколько минут, уложив шофёра «Урала» в кювет, Гусев поднялся на ноги и посмотрел в сторону столкнувшихся автомобилей. В разрыве цистерны бензовоза появились и начали медленно расти вверх яркие языки пламени. Цистерна стала дыбиться, по металлу корпуса во все стороны поползли рваные трещины, вдоль которых тут же побежали языки огня и, наконец, она взорвалась. Конечно, с той скоростью, с которой наблюдал Гусев, это не было взрывом в полном смысле этого слова, но это было гораздо более грандиозное и величественное зрелище. Цистерна, смяв кабину, медленно разлеталась в стороны. Пламя быстро догнало куски металла и ещё не успевший загореться бензин, а затем огненный, клубящийся шар, поглотивший все три машины, стал медленно раздуваться в стороны, достиг забора ближайшего из домов, а затем и самого дома, стал терять шарообразную форму и постепенно превратился в гриб. Гусев заворожено смотрел на зрелище, жалкое подобие которому можно увидеть лишь при помощи замедленного видеовоспроизведения. Верхняя часть гриба отделилась и стала уходить в небо, а нижняя быстро поползла по земле во все стороны.

Время пошло ещё быстрее и Вячеслав на всякий случай лёг, чтобы не оказаться сметённым взрывной волной. Раздался сильный взрыв, и всё вокруг накрыла сплошная волна пламени. Огонь не добрался до самого верха, где лежали шофёр «Урала» и Гусев, но два ближайших к аварии дома тут же загорелись. Шофёр «Урала» открыл глаза и ошарашено смотрел вокруг себя — он никак не мог понять, как здесь оказался. Женщина и девочка тоже были в безопасности и теперь так же недоумённо озирались вокруг.

Из трубы медленно выбрались Сосновский и Романенко и растерянно смотрели на образовавшееся огненное озеро, в центре которого возвышались чёрные остовы трёх покорёженных автомобилей. В небо валили густые клубы густого, чёрного дыма.

— Что же ты, засранец, бензовоз протаранил?! — раздражённо спросил Гусев у шофёра.

Тот лишь растерянно пожал плечами:

— Дык он резко затормозил… А я? Как же я тут оказался, а?

Гусев подумал, что объяснить это с точки зрения здравого смысла и в самом деле невозможно и, пропустив мимо ушей вопрос, показал рукой на пылающие дома:

— Давай туда — может там люди есть! Смотри, что наделал!

Шофёр и Гусев побежали к ближайшему дому. Сосновский и Романенко, заметив это, последовали их примеру и бросились к соседнему.

Из горящего дома, выбив окно и отчаянно матерясь, вылезал молодой парень.

— Есть ещё кто в доме? — спросил Гусев, стараясь перекричать рёв огня.

— Нету — один я. Что это — война, блин, что ли?! Может теракт? Там телик у меня, центр музыкальный… Всё сразу загорелось! Ничего не смог вытащить. И главное — дышать… Дышать ни хрена нельзя! — пояснил парень и, закашлявшись, закрыл лицо руками и присел.

Только сейчас Вячеслав заметил, что у парня все руки в крови.

Вдвоём они вытащили парня на улицу и Вячеслав, оставив возле него шофёра, побежал к соседнему дому.

Там он увидел Романенко, выскочившего из окна. Сосновский стоял на улице.

— Нет никого, а внутри всё горит! Как напалмом сожгли! — крикнул Романенко.

Подъехали другие машины, из которых тут же повыскакивали остальные сотрудники управления, принимавшие участие в стрельбах и побежали в сторону горящих домов.

Заметив гриб, который можно было наблюдать едва ли не из любой точки в Витебске, Мухин и Вишневецкий вернулись, чтобы увидеть всё собственными глазами. Почти сразу же вслед за ними появились пожарные, милиция и скорая.

Пожарные вначале попытались было пробиться прямо к горящим домам, но пылающая проезжая часть не позволяла этого сделать, поэтому пришлось начать тушение останков машин и горящего асфальта. Когда пожарные подобрались, наконец, к домам, тушить уже было особенно нечего. Но с пламенем в любом случае нужно было справиться уже хотя бы ради того, чтобы огонь не пошёл дальше по улице.

Милиция, удивлённая присутствием такого большого количества гэбэшников, чувствовала себя скованно, а командовавший ими полковник из ГАИ и вовсе смотрел на всё вокруг так подозрительно, словно считал, что только что произошёл срыв какой-то тайной операции спецслужб.

Обоих шофёров на скорых отвезли в больницу.

Мухин был мрачнее тучи — два таких серьёзных ЧП вчера и сегодня, это слишком. Выставив вокруг почерневших от копоти, оплавленных останков автомобилей оцепление, Мухин разрешил гаишникам провести нужные замеры и уехал в управление, приказав всем остальным, кто не был непосредственно занят в оцеплении, ехать сразу же вслед за ним.

В половине шестого в кабинет Романенко и Гусеву принесли первые расшифровки разговоров главного инженера ликёро-водочного завода Барловского. Гусев чувствовал страшную усталость и от того, что произошло днём, и от недавнего тяжёлого объяснения с Вишневецким. В общем, Вячеслав придерживался той же линии, что и остальные, чтобы не выделяться ничем особенным — помнит, как «жигули» неслись навстречу бензовозу, а затем взрыв и в итоге они с шофёром «Урала» непонятным для себя образом оказались наверху, там, где был спуск с Зеленогурской на улицу Шмырёва. Всё это пояснение, конечно же, выглядело абсолютным бредом, и Вишневецкий был вне себя от злости, но то же самое, с небольшими нюансами, показали и Сосновский с Романенко и опрошенные по горячим следам шофёры и женщина с девочкой.

Но помимо общей дневной усталости Гусев чувствовал, что с ним что-то не так. Ему хотелось спать. Пару раз ему даже показалось, что окружающий мир стремительно ускоряет свой бег и Гусев уже просто не успевает за этим ритмом. Но Вячеслав усилием воли приводил себя в порядок и, как ему казалось, замедлял время до его обычной, нормальной скорости течения. Порой же он думал, что и в самом деле может управлять окружающим временем и всё это ему вовсе не кажется, а происходит на самом деле. Во всяком случае, стрельбище и авария заставляли верить в это всерьёз.

Долгое время анализ разговоров не давал ничего путного. Гусев уже думал, что так и придётся идти домой ни с чем, как вдруг, в самом конце запись преподнесла сюрприз. По всему было видно, что в конце рабочего дня Барловскому позвонили по межгороду и тот договорился о встрече на даче в девять, а затем в своём рабочем кабинете сразу же после обеда в четверг. Барловский сообщил, что всё в порядке.

— Нам нужен разговор полностью — думаю, что кое-что интересное мы услышим, — заметил Гусев.

Романенко по телефону затребовал полную запись разговора Барловского и, когда они узнали, что разговор был со Смоленском, возбуждение обоих оперативников достигло крайней степени.

— Давай сам разговор — не тяни! — попросил Гусев.

Романенко вставил маленькую кассету в диктофон и они начали слушать. С первых же слов они поняли, что им несказанно повезло — с Барловским говорил сам Калина, смоленский «вор в законе», лично контролирующий контрабанду спирта в Россию. Разговор был очень коротким и лаконичным, но даже этого было вполне достаточно, чтобы сообразить, что Калина завтра будет здесь лично и у них с Барловским намечается сделка. Но именно завтра ожидался выезд предпринимателя Хренковича с пятью цистернами якобы метилового спирта в Смоленск.

— Завтра они хотят переправить спирт через пост в Лиозно. Завтра же Калина заплатит Барловскому. Нам надо их взять в момент передачи денег. Завтра же надо взять и спиртовозы! — уверенно заявил Гусев, радостно потирая руки от подвернувшейся удачи.

— А ты уверен, что Калина привезёт деньги завтра? — засомневался Романенко.

— Конечно завтра. Он сам на это намекнул по телефону. В кабинете он, конечно, ничего передавать не станет. Они рассчитаются или на даче у Барловского, или ещё где-нибудь. В любом случае за Барловским надо установить круглосуточное наблюдение. То же самое — с Хренковичем. Где спиртовозы?

— В Тулово.

— Надо взять под контроль и их. Возможно, на этот раз нам повезёт.

— Должно повезти. Ну что — идём докладывать Вишневецкому? — предложил Романенко.

— Пожалуй. Кое-кому из наших мы обеспечим бессонную ночь, — согласился Гусев.

Домой Гусев возвращался уже в половине десятого. Вишневецкий в итоге дал добро и теперь от завтрашнего дня зависело слишком многое. Во всяком случае история с аварией пока отошла на второй план и Вишневецкий после небольших колебаний доложил обо всём Мухину. Взять в один день с поличным и Барловского, и Калину, и Хренковича со спиртовозами было бы просто фантастическим, ошеломляющим успехом и пока Гусев не видел ничего такого, что могло бы этому помешать. Разве что у Калины случится что-то сверхординарное.

Почти все продовольственные магазины были закрыты и Гусев, вспомнивший, что он так ничего и не купил себе на ужин, решил зайти в «Лучёсу» на Строителей — этот универсам работал круглосуточно.

Бросив в корзину сосиски, два пакета молока, хлеб и упаковку селёдки «маттиас», Гусев подошёл к овощному отделу. Огромные, лоснящиеся лимоны и апельсины издали казались Вячеславу сделанными из воска. Капитан улыбнулся, вспомнив статью, которую недавно прочёл в «Вестнике культуры». Писатель-эмигрант Строкин, живущий в Мадриде, в своём очередном репортаже из Испании утверждал, что там всё сельскохозяйственное производство построено на химии и огромные размеры и упругость фруктов в первую очередь объясняются химической начинкой. Строкин предлагал белорусам покупать своё. «Может, и прав этот Строкин, но своего-то ведь нет», — ухмыльнулся Гусев и, чувствуя в душе солидарность с писателем, всё же купил себе к ужину большой, упругий лимон, который, как теперь казалось Вячеславу, был весь заполнен выжимками из всевозможных нитратно-химических добавок.

По пути домой Вячеслав вновь почувствовал непонятную, гнетущую усталость. Ему начало казаться, что каждый его шаг требует неимоверных усилий и слишком дорого ему обходиться. Окружающие же его прохожие, напротив, казалось, буквально летят по воздуху.

С трудом добравшись до своего подъезда, Вячеслав открыл дверь своей квартиры, прошёл внутрь и почувствовал себя совсем плохо — в глазах стало темно и комната стремительно взмыла вверх, оставив его в чёрном, пустом пространстве.

Глава четвёртая КАПКАН ЗАХЛОПНУЛСЯ

Гусев пришёл в себя только ночью. Открыв глаза, он долго не мог понять, где находится. Сильно болела голова. Наконец, постепенно начало возвращаться чувство реальности. Гусев поднялся с постели и зажёг свет. «Хорошо, что замок автоматически захлопывается, а то вынесли бы всё, что есть в квартире», — подумал Вячеслав, проверив входную дверь. Она была прочно заперта. Гусев взглянул на часы — было около шести. Спать больше не хотелось и он, подобрав с пола пакет с купленными накануне продуктами, принялся готовить себе завтрак. Впрочем, у Вячеслава не хватило терпения подождать, пока сварятся сосиски и он съел их сырыми сразу же вслед за селёдкой. Запивая всё это молоком, он с улыбкой вспомнил, что все остальные его знакомые почему-то считали селёдку и молоко абсолютно несовместимыми продуктами.

В семь за ним должна была придти машина: с утра они с Романенко решили ехать на озеро Лосвидо, где у Барловского была дача. Именно там главный инженер «ликёрки» должен был в девять встретиться с Калиной.

«Что же со мной вчера вечером приключилось — заболел, потерял сознание? — думал Гусев, машинально вращая в руках свой пистолет. Возможно, это расплата за изменение хода времени?». Гусев пристально посмотрел на свой пистолет и до мельчайших деталей припомнил, как вчера на стрельбище ловил пули голыми руками. Затем перед его глазами пронеслись картины аварии. «Быть бы нам уже на том свете, если бы не я и не эти фокусы со временем, хотя… Возможно, что не было бы никакой аварии — всё в этом мире взаимосвязано», — подумал Вячеслав и спрятал пистолет в кобуру под мышкой.

Сосновский и Романенко опоздали ровно на десять минут. Гусев молча открыл дверь, спустился вниз и сел в машину.

— Ты хотя бы поздоровался! — удивился Романенко.

— Здравствуйте. Вчерашние события не выходят из головы, — смутился Гусев.

— Да уж — вчера, как в триллере, было! Да какой там триллер?! Далеко до этого любому триллеру! Мне всю ночь аварии и взрывы снились, — охотно откликнулся Сосновский.

— Сейчас нам, возможно, ещё почище триллер предстоит. Ребята уже на месте, — сообщил Романенко. — А почему ты вчера вечером не позвонил, как мы договаривались?

— Как это ни странно, но я заснул. То ли устал слишком, то ли от всей этой чехарды, — пояснил Гусев.

— Я сам тебя раз пять набирал — тоже всё без толку. Может, у тебя телефон не работает? — продолжал допытываться Андрей.

— Да работает всё у меня — просто спал, как убитый — вот и всё!

Сразу же за Витебском стал накрапывать дождик. Дорога превратилась, в каток и Сосновский постепенно сбавил скорость.

— И что за зима в этом году такая?! Достал уже этот парниковый эффект! Зато на рандеву Калины и инженера точно успеем. Я думаю, что от Смоленска до Витебска дорога ещё хуже — и покрытие с трещинами, и немного холоднее, так что и гололёда побольше. Хорошо, если Калина к десяти подъедет.

— Опаздывать не стоит. А насчёт дороги… Это раньше в России дороги хуже были — сразу видно, что ты давно в Москву не ездил. Теперь там и получше, пожалуй. Хотя гололёд и в самом деле нам на пользу, — согласился Романенко. — А насчёт тёплой зимы ты, Миша, зря — парниковый эффект, это он для Европы и Штатов плох, а для нас всё это очень даже хорошо.

— Чем же хорошо?

— Топить меньше надо, значит топливо сбережём. И урожаи будут больше, если хоть чуть теплее станет. Так что, Миша, кому война, а кому и мать родна! Для Белоруссии я ничего, кроме пользы, здесь не вижу.

— Мы ведь не одни в мире живём?! Да и экономика взаимозависимая.

— А ты как думаешь, Слава?! Что ты молчишь — спишь, что ли? — спросил Романенко у Гусева.

Вячеслав просто молчал, закрыв глаза, но тут же, чтобы его оставили в покое, охотно согласился:

— Сплю.

Слегка приоткрыв глаза, Гусев понял, что они проехали Должу. Совсем скоро должны были начаться дачи в Баталях.

— Подъём! — толкнул его в бок Романенко. — Скоро Батали.

Гусев открыл глаза, сел и потянулся.

— А ещё говорит, что у него нервы — проспал всю дорогу, как сурок. А я, как раз, почти всю ночь проворочался! — засмеялся Романенко.

— Всё от нервов. Ничего — если всё будет по плану, сегодня подлечимся у меня на дне рождения. Не забыли ещё? — напомнил Сосновский.

— Помним, — кивнул головой Романенко.

— А ты, Слава?

Гусев промолчал, погружённый в свои мысли.

— Слава!

— А?! — встрепенулся Гусев. — Что?

— Да что с тобой сегодня?! Не забыл про мой день рождения? укоризненно упрекнул Сосновский.

— День рождения? — переспросил Гусев таким тоном, словно впервые услышал о празднике, но затем, спохватившись, поспешно добавил: — Да, конечно приду.

Первая группа уже поджидала их на даче, расположенной в ста метрах от дачи Барловского. Её хозяином был хирург Степович, тесть Сосновского, так что всё было как нельзя более кстати. Но всё же лишний раз «светиться» тоже не было смысла, и Романенко с Гусевым приказали всем войти внутрь и уже с дачи Степовича понаблюдать за происходящим. Благо, дача Барловского была отсюда видна, как на ладони. С другой стороны инженер подъехать не мог, потому что улица заканчивалась тупиком — её делил пополам большой, глубокий ручей, через который был переброшен только узкий, пешеходный мостик.

— Проверь жучки! — приказал Гусев связисту.

— Работают, как часы, — доложил лейтенант.

— А почему такой треск?

— Так ведь на даче Барловского никого нет, вот АРУЗ и работает на полную мощность, пытаясь уловить звуки. Отсюда и помехи.

Минут через десять на связь вышел Витебск. Гусеву доложили, что Барловский выехал из города в направлении Городка. Вначале Гусев вообще хотел снять машину наблюдения, чтобы не спугнуть Барловского, но затем передумал и приказал ехать вслед за главным инженером, но не приближаться ближе, чем на сто метров.

— А может совсем снимем машину? Ведь сюда едет?! — засомневался Романенко.

— Не будем торопиться. Я не думаю, что старенькая «пятёрка» произведёт на него особое впечатление. К тому же с маркировкой «такси», — возразил Гусев. — Если Барловский на своей «Ауди» решит прокатиться с ветерком, наши и так не успеют.

— Успеют! — заверил Сосновский. — В такую погоду особенно не полихачишь.

— Как с Калиной? — запросил Витебск Гусев.

— Наши сообщили, что его джип только что проехал Рудню. Ждём контрольный звонок из района таможни, — сообщил по спутниковому телефону Алексеев, оставшийся в управлении.

— Джип не останавливать! — приказал Вячеслав.

— А если менты сами остановят?

— Пусть делают, что хотят. Мы не будем вмешиваться. Он всё равно от нас никуда не денется. Где Вишневецкий.

— Они с Мухиным будут минут через двадцать.

Десять минут спустя вновь раздался звонок:

— Барловский свернул с трассы на дачу.

— Хорошо, — откликнулся Гусев. — Проедьте километр по шоссе и развернитесь сразу за автобусной остановкой в Залучьи. Там будете ждать. После моего сигнала — сразу же к даче Барловского.

— Едет! — шепнул Сосновский и осторожно подтолкнул Гусева локтем в бок.

— Вижу, — кивнул Вячеслав.

«Ауди» Барловского промелькнул прямо под их окнами и остановился напротив крыльца дачи Барловского. Главный инженер вышел из машины и, быстро оглядевшись по сторонам, прошёл в дом.

— Жучок! — скомандовал Гусев.

Связист включил аппаратуру и оперативники услышали глухие, но отчётливые шаги и немного искажённый и из-за этого ещё более неприятный скрип дверей.

— Я же говорил — как часы! — удовлетворённо ухмыльнулся связист.

— Слушай! — перебил его Гусев.

Почти тут же раздался звонок спутникового телефона. Гусев вначале даже потянулся рукой к своему, но через мгновение сообразил, что зуммер идёт из динамика, передающего сигнал жучка. «Я на месте. Вокруг чисто. Жду». послышался слегка искажённый, но достаточно чётко различимый голос Барловского.

— С Калиной говорил. Где Калина? — поинтересовался Романенко.

Гусев связался с диспетчером в Витебске и пояснил:

— Едет к нам. Минут через пятнадцать будет здесь. Как только он приедет, зайдёт внутрь, и они договорятся — будем брать. Это указание Мухина. Я уверен, что он передаст сейчас деньги Барловскому.

— А если нет? — возразил Сосновский.

— Если он собирается брать спирт, а он ведь не для того сюда приехал, чтобы увидеть Барловского, то он сразу отдаст деньги. Россияне сообщили, что он по такой схеме работал на Украине и в Молдавии. Я думаю, что так будет и сейчас, — пояснил Романенко.

— Да и выхода у нас теперь другого нет — арест сам Мухин санкционировал. Возьмём Барловского с деньгами — хорошо. Нет — попробуем кое-что из него выжать, заберём в СИЗО и задержим спиртовозы. Калина, конечно, ничего не скажет и без денег его через трое суток придётся отпускать, а вот с Барловским можно повозиться. Тут или пан, или пропал! Я выбираю пана! А ты? — поддержал друга Гусев.

— Я тоже, — кивнул Сосновский.

— Прямо Остап и Киса! — засмеялся Романенко.

— Тихо — джип! — предупредил Сосновский.

Вдали действительно послышался постепенно нарастающий рокот автомобильного мотора.

— Вдруг кто другой? — засомневался Романенко.

— Джип. Я их на слух различаю! — хитро подмигнул Сосновский.

Вячеслав приказал всем приготовиться и осторожно выглянул в окно. По узкой дачной колее и в самом деле проехал чёрный джип с тонированными стёклами и остановился возле дачи Барловского. Из джипа посигналили, и на даче Барловского зажёгся свет. Через мгновение, распахнув дверь, на пороге появился сам хозяин. Из джипа вышел плотно сложенный мужчина с бритой головой и густыми чёрными усами, одетый в чёрное, кашемировое пальто. Вслед за ним показались двое парней. Тоже бритые, одетые в толстые кожаные куртки на меху.

— С телохранителями приехал. Они наверняка с оружием, не зря такие куртки взяли — под мехом легче стволы укрыть. Пусть наши понемногу подтягиваются. Вначале возьмём шофёра и тех, кто остался внутри машины, а затем уже, когда пойдут назад — Калину и Барловского, — пояснил Гусев.

Вячеслав чувствовал себя не совсем уверенно. Операция по задержанию была сырой. Конечно же, Сосновский прав — нет никакой гарантии, что Калина рассчитается с Барловским прямо сейчас, но всё же такой вариант развития событий был наиболее вероятным.

— Третий — на исходную! — приказал по рации Гусев и вновь переключился на прослушивание, чтобы вовремя подать сигнал на задержание.

— Здесь всё, — пояснил Калина.

— Договаривались больше, — попытался возразить Барловский дрожащим, неуверенным голосом.

— Ты и на столько не наработал. Я уже неделю жду товар! — отрезал Калина.

Было слышно, как запищал спутниковый телефон, сигнал которого прервал разговор.

— Ты уверен? — встревожено спросил Калина. — Сейчас уезжаем! Остальное передаст инженер. Пусть заводят джип и ждут моего выхода на улицу. Ты бегом ко мне, прямо по улице. Не выключай трубку! Лист и ручку!

— Что? — не понял Барловский.

— Лист и ручку, мудак! Быстро! — заорал Калина.

— Он что-то просёк, Слава! Он просёк! — закричал Романенко.

— Спокойно — будем брать! Он боится жучка, вот и попросил бумагу! крикнул в ответ Гусев и тут же сообщил по рации: — Третий — на задержание джипа! Второй — дача! Пошли!

На крыльце с бумажным листом в руке появился Барловский. Из джипа выскочил парень в кожаной куртке и бросился к Барловскому. Джип взревел, готовясь унестись прочь. Калины не было.

Почти сразу же появилась группа захвата. Парня в кожаной куртке и Барловского два оперативника тут же положили на землю. Четверо других подскочили к джипу. Один выбил кастетом стекло в передней двери и вытащил на землю шофёра, которому тут же завернули руки назад и одели наручники. Второй телохранитель, выскочив из машины, попытался убежать, но его тут же догнали. Ещё четверо оперативников уже ломали входную дверь.

Из переулка неожиданно выскочил ещё один бритоголовый парень с телефоном в руке и тут же что-то быстро крикнул в трубку.

— Третий — ещё один сзади! — предупредил по рации Романенко, и к парню с телефоном подбежали два оперативника.

Гусев одел наушники. С дачи Барловского раздавался приглушённый грохот выбиваемой двери и частое, чёткое постукивание шагов Калины, который, вероятно, лихорадочно метался по комнате. Неожиданно раздался неприятный, режущий звук вспыхнувшей спички.

— Дверь стальная — взломать не получается. На окнах решётки. Стрелять по замкам? — запросил командир группы захвата.

— Стреляйте! Его нужно взять как можно быстрее! — приказал Гусев, выругался, ударил кулаком по столу и повернулся к Романенко и Сосновскому: Он нас переиграл — сейчас просто сожжёт деньги и всё — кто-то его предупредил! Наверное, тот парень с телефоном — он был в засаде. Или заранее приехал, или заранее вылез. Быстрее — к даче!

Вытащив пистолеты, они втроём выбежали на улицу. За исключением Калины все остальные были уже в наручниках. Оперативники стреляли по дверям, но сталь пока не поддавалась. Гусев взглянул вверх и увидел выходящее прямо на крышу маленькое слуховое окно. Нельзя было сказать наверняка, можно ли сквозь него пролезть, но решение нужно было принимать немедленно, и Гусев понял, что это его единственный шанс спасти дело от полного провала. Но для этого нужно было замедлить время.

Надеясь, что он сможет это сделать, Гусев представил себе, что всё вокруг постепенно замедляется и, наконец, полностью замирает и почти тут же, словно по мановению волшебной палочки, исчезли звуки и прекратилось движение. Причём на этот раз Вячеслав даже не заметил какого-либо ощутимого перехода — всё вокруг застыло практически мгновенно, будто кто-то неведомый нажал кнопку, остановившую мир. Гусев чувствовал, что это произошло по его желанию, но не был уверен, что это сделал именно он. Ему вновь стало страшно. Гусев огляделся по сторонам. Мир оцепенел. Вячеслав вновь посмотрел в сторону слухового окна.

Дотянуться с земли до довольно высокой крыши не было никакой возможности, и Гусев побежал к стоящему неподалёку сараю в надежде отыскать там лестницу. По пути он сшиб с ног одного из повисших в воздухе оперативников, и тот полетел в сторону дома. «Наверное, разобьётся, если оставить всё, как есть», — с досадой подумал Гусев и, вернувшись, в два прыжка настиг уплывающего, словно в невесомости, оперативника и осторожно возвратил его на место.

В сарае Барловского лестницы не оказалось. Прикрыв двери, Гусев побежал к соседям. Там он к своей радости нашёл старую, почерневшую от времени, но ещё вполне пригодную деревянную лестницу. Схватив лестницу, Вячеслав подтащил её к даче Барловского и приставил к нависающей над стеной красной, черепитчатой крыше. Он торопился, потому что не знал, как долго сможет контролировать время. По своему предыдущему опыту Гусев понимал, что контроль времени не может длиться долго и вскоре всё может завершиться возвращением к привычному ритму. Оказаться же неожиданно для всех внутри дачи Вячеславу не хотелось.

Взобравшись наверх, Гусев осторожно попытался влезть внутрь через слуховое окно, но, к его досаде, оно оказалось слишком узким и способно было пропустить внутрь разве что ребёнка. Осмотрев окно более внимательно, Гусев понял, что главным препятствием являются узкие боковые стенки. Окно выдавалось из крыши и можно было попробовать его расширить, сломав одну или обе стенки, но это означало почти неминуемо оставить на крыше следы своего проникновения. Немного поколебавшись, Вячеслав резким ударом ноги разломал боковую стенку окна. Осколки роем взвились высоко вверх. Самым странным в их полёте было то, что они поднялись вверх метров на двенадцать и лишь затем, постепенно потеряв скорость, замерли. «Снизу это будет похоже на самый настоящий взрыв», — подумал Гусев и, ещё раз взглянув на застывшие вверху обломки, попытался протиснуться в пролом. С большим трудом ему всё же это удалось, и через мгновение Гусев оказался внутри полутёмного чердака. Теперь было необходимо отыскать ход вниз.

Вячеслав нашёл его в углу чердака, как раз в том месте, где должна была находиться прихожая. Деревянный люк оказался запертым снизу на большой, висячий замок, который был хорошо виден сверху сквозь широкие щели между рассохшимися от отсутствия влаги досками. Гусев стал на люк, поджал обе ноги и, повиснув к собственному удивлению в воздухе, с силой ударил ими по доскам. Доски рухнули вниз, разлетаясь по комнате, а Вячеслав остался висеть в воздухе. «Теперь точно не скроешь, что здесь кто-то был», — с досадой подумал Гусев и, раздробив ногами остатки досок, спустился вниз. Железная рама люка так и осталась висеть, пристёгнутая к потолку навесным замком. Одна из отскочивших досок угодила прямо в висящее на стене зеркало и по его поверхности прямо на глазах у Вячеслава побежала сеть маленьких трещин.

Не теряя времени даром, Гусев бросился в комнату. Над большим столом, стоящим прямо посередине, склонился Калина. В его правой руке был спутниковый телефон. Обойдя Калину, Гусев увидел, что тот с перекошенным от злости лицом уставился прямо перед собой на стоящий на столе металлический поднос, на котором лежали объятые пламенем пачки стодолларовых купюр. Пламя тоже выглядело почти застывшим, но Гусев всё же улавливал едва заметное для его глаз мерцание непривычно густо малиново-красных языков огня. Гусев осторожно тронул пламя рукой, готовый отдёрнуть её назад в любую минуту, но ладонь едва почувствовала слабое тепло. Тогда Вячеслав смело сунул её в огонь и достал пачку долларов. Пламя осталось на подносе. Гусев принялся вытаскивать одну пачку за другой. Вскоре на подносе остались лишь языки пламени, просто висящие в воздухе. Осмотрев деньги, Гусев понял, что пришёл вовремя — было похоже на то, что Калина только что их поджёг. Сняв с пачек мягкие, разваливающиеся резинки, которыми они были стянуты, Гусев бросил их назад на поднос. Затем отправил туда же обгоревшие банкноты, стараясь, чтобы они своими краями доставали до всё еще висящего над подносом огня. Остальные деньги Вячеслав аккуратно сложил рядом и принялся обыскивать Калину. В кармане пальто у Калины лежал «ТТ». Во внутреннем кармане пиджака — записная книжка. Денег больше не было. Перебирая доллары, Гусев насчитал без малого пятнадцать тысяч. Разделив их на три пачки, Гусев сунул одну во внутренний карман Калины, предварительно достав оттуда записную книжку, а остальные две пачки денег взял с собой. Чтобы Калина раньше времени ничего не заподозрил, Вячеслав сунул в пламя на подносе сложенную в несколько слоёв газету.

Теперь нужно было выбираться. Гусев ухватился за край люка и подтянулся вверх. Через мгновение он был уже на чердаке, но тут вспомнил о «ТТ» Калины. Изначально Вячеслав хотел оставить его смоленскому вору, но потом решил, что будет гораздо лучше, если пистолет найдут у Барловского. Вновь спустившись вниз, Вячеслав забрал пистолет у Калины и быстро выбрался на крышу. Обломки слухового окна всё так же неподвижно висели над домом.

Спустившись по лестнице, Вячеслав отбросил её в соседний огород и подбежал к Барловскому, который неподвижно лежал на земле со скованными наручниками за спиной руками в окружении таких же неподвижных, безмолвных оперативников. Достав из кармана деньги, Вячеслав разделил их на две части. Одну он сунул во внутренний карман Барловского и туда же отправил пистолет Калины, а вторую некоторое время держал на ладони. «Вот они — пять тысяч долларов! Взять себе? Но Калина назовёт сумму. Хотя — зачем?! Никто не узнает! Взять себе?! Взять?!» — искушение было слишком сильным, чтобы ему противостоять и Вячеслав сунул деньги в карман. Но, сделав несколько шагов, вновь вытащил доллары наружу — его поразило неизвестно откуда вдруг появившееся странное, гадкое ощущение собственной подлости. Вячеславу казалось, что все эти безмолвно стоящие люди всё видят, даже если стоят спиной к нему и всё знают о его воровстве. У него появилось чувство, будто бы все они — и комитетчики, и бандиты сейчас оживут и набросятся на него. Деньги жгли руку, и Гусев едва удержался от желания бросить их на землю. «Словно кто-то, кто-то высший, может быть — Бог, решил проверить меня. А может это — искушение Сатаны?!» — мучительно размышлял капитан, лихорадочно озираясь по сторонам, переводя взгляд с одной на другую застывшую человеческую фигуру. «Это молчание осуждения! Именно поэтому более страшное! Нет — отдам Барловскому! Это Барловский вор, а не я!»

— Барловский вор, а не я! — изо всей силы крикнул Гусев, но так и не услышал собственного голоса — вокруг царило всё то же безмолвие.

Подойдя к Барловскому, Гусев рассовал оставшиеся деньги по его карманам и отошёл к тому месту, с которого ему удалось замедлить время. «Вот и всё можно включать!» — устало подумал Вячеслав и в тот же миг всё вокруг вновь начало приходить в движение.

Время быстро ускорило своё течение и почти тут же появились звуки, чуть тянущиеся поначалу, словно заело магнитофонную ленту. На крыше раздался резкий хлопок. Гусев посмотрел вверх и увидел падающие с неба обломки разбитой им же самим стенки слухового окна. Парня с сотовым телефоном, который отчаянно сопротивлялся, повалили на землю, и за его спиной тут же раздался щелчок захлопывающихся наручников.

Сосновский, Гусев и Романенко подбежали к даче Барловского почти одновременно.

— Окно! Он хочет уйти через окно! — крикнул Гусев и показал рукой на крышу.

— Чем он оттуда шарахнул? Вроде бы не гранатой?! — удивился Романенко и пнул ногой упавший неподалёку обломок окна.

Гусев, Сосновский и Романенко дружно навели пистолеты на слуховое окно.

После нескольких выстрелов железная дверь всё же поддалась и осаждавшие её уже минут с десять оперативники ворвались внутрь.

— Смотреть за крышей — может появиться Калина! — приказал Гусев.

Из окна и в самом деле высунулся Калина и уставился на ожидающих его внизу комитетчиков.

— Не стреляйте — я выхожу! — крикнул кому-то Калина, обернувшись назад и исчез внутри чердака.

Минуты через две его вывели из дачи, закованного в наручники. Последним вышел оперативник, держащий в руках ещё дымящийся поднос, на котором лежали горка золы, обугленные остатки пожелтевшей, сложенной в несколько слоёв газеты и одна наполовину уцелевшая стодолларовая банкнота. «Капкан захлопнулся!» — удовлетворённо подумал Гусев и едва заметно улыбнулся.

Глава пятая В ГОСПИТАЛЕ

Вернувшись от Вишневецкого к себе, Гусев ещё раз перебрал в памяти основные моменты своего разговора с шефом. Вишневецкий был явно насторожен. «Что его встревожило? Возможно, он что-то подозревает. Но что? Сейф. Нужно просмотреть документы в сейфе — замедлить время и просмотреть. Хотя сегодня уже было одно замедление. Ещё неизвестно, как это скажется на самочувствии», — подумал Гусев, вспомнив о том, как он отключился прошедшей ночью.

— Ну что — готов идти к Сосновскому? — спросил Романенко, вошедший в кабинет.

— Готов, — кивнул Гусев и подумал, что на самом деле совершенно забыл о предстоящем празднике.

Выждав, пока Романенко повернётся к нему спиной, Гусев представил, как всё вокруг замирает и окружающий мир почти сразу же остановился. Исчезли звуки. Несмотря на то, что Гусев замедлял время уже по несколько раз в день и в общем-то уже привык к этому, он каждый раз испытывал острый, безотчётный страх сродни тому, какой испытывает человек во время какого-нибудь кошмарного, жуткого сна.

Загнав этот неприятный холодок подальше внутрь, Гусев вышел в коридор и уверенно направился к кабинету Вишневецкого. Открыв дверь, Вячеслав выругался от досады, но услышал собственный голос лишь тогда, когда вошёл в кабинет. Голос показался чужим, исходящим из пустоты. Вишневецкий склонился к сейфу и то ли отпирал, то ли запирал дверь. Это было очень неприятно, потому что Вячеслав хотел незаметно взять ключ из верхнего ящика стола, куда Вишневецкий имел обыкновение его класть, просмотреть документы и всё вернуть на свои места. Теперь же нужно передвигать самого Вишневецкого, а сделать это незаметно для последнего практически невозможно.

Вячеслав осторожно приподнял Вишневецкого вверх. Подполковник остался висеть в воздухе над сейфом, а Гусев, взявшись за ключ, принялся отпирать замок. К его удивлению сделать это оказалось не так-то просто — ключ легко открывал на один оборот, но никак не хотел поворачиваться на второй. Несколько раз попытавшись открыть дверь, Гусев, наконец, машинально потянул её на себя и после небольшого щелчка она открылась. Гусев достал из сейфа ближайшую папку, открыл её и стал бегло просматривать бумаги. Отложенные им в сторону документы висели в воздухе возле самой поверхности стола. Через пару минут Гусев наткнулся на очень интересную бумагу. В углу было написано: «Начальнику УКГБ по Витебской области полковнику Мухину А.И.» Чуть ниже, посередине листа: «Рапорт». Сам документ был написан от руки, что Вишневецкий делал лишь в крайних случаях. Непроизвольно взглянув на продолжавшего висеть в воздухе автора, Вячеслав принялся читать дальше. «4 декабря 2000 года в 10.30 (подробный рапорт подан ранее) в помещении УКГБ в кабинете капитана Гусева В.А. и капитана Романенко А.С. произошёл взрыв непонятной природы, в результате которого были разрушены: входная дверь, стул, на котором обычно сидел Гусев В.А. и внутренняя входная дверь в здание УКГБ. Экспертиза не дала никаких результатов — ни одно взрывчатое вещество несмотря на двойной подробный анализ, проведённый сотрудниками КГБ Республики, не выявлено. Осталась невыясненной и причина повреждения внутренней входной двери в здание УКГБ. Просмотр материала, отснятого видеокамерой наружного наблюдения, не дал явных результатов. Сейчас проводится работа по установлению личности всех, кто оказался в поле зрения видеокамер 3 и 4 декабря. 5 декабря 2000 года (подробный рапорт также предоставлен ранее) после окончания учебных стрельб произошла автокатастрофа, в результате которой сгорели автомобили «ГАЗ-53» — бензовоз (ВТ 6248) и самосвал «Урал» (ВН 1724), а также автомобиль УКГБ «ВАЗ-2009» (ВС 6021), в котором находились капитан Гусев В.А., капитан Романенко А.С. и капитан Сосновский М.П. (за рулём). Показания свидетелей и очевидцев крайне путаны и противоречивы. Не удалось установить, каким образом оба шофёра грузовых автомобилей, а также сотрудники КГБ Романенко А.С., Сосновский М.П. и Гусев В.А., находившиеся в салоне «ВАЗ-2009» (ВС 6021) оказались вне автомобилей. Сами участники событий, в том числе и сотрудники УКГБ, пояснить этого не смогли. Прошу срочно провести покадровую экспертизу видеокамер наружного наблюдения, а также запросить из Минска группу специалистов по парапсихологии и полтергейсту. Считаю неслучайным тот факт, что в обоих случаях странные события были связаны и с присутствием сотрудников УКГБ Романенко А.С. и Гусева В.А. Заместитель начальника УКГБ по Витебской области подполковник Вишневецкий А.Ф.»

Дочитав рапорт до конца. Гусев вернул его на место и принялся просматривать остальные документы. Вскоре он читал представление о присвоении ему звания майора. Вячеслав, ознакомившись с текстом, понял, что представление не вызвало у него никаких эмоций, хотя по сути именно для этого он и пришёл в кабинет к Вишневецкому. «Или не для этого?! А, может, я и в самом деле боюсь, что Вишневецкий что-то заподозрил?!» — размышлял Гусев, отложив в сторону представление и вновь взяв в руки рукописный рапорт. Эта бумага взволновала Гусева, заставляла беспокоиться. Вишневецкий, конечно же, не мог ничего знать, но он всё же увязал произошедшие события с их фамилиями. «Зря я пришёл именно сейчас, когда, по сути, только что покинул его кабинет. Вишневецкого, конечно же, мне не удастся поставить точно на то же место, на котором он стоял и тот почувствует толчок. А потом Вишневецкий вспомнит, что я только что был у него на приёме. Хотя… Ну и чёрт с ним! Если замедлять время удаётся только мне, Вишневецкий никогда об этом не узнает. Да и если бы узнали, доказать ничего не смогут. Зря я сегодня деньги не взял. Хотя… Может, оно и к лучшему», — Гусев взглянул на висящего в воздухе Вишневецкого и с улыбкой подумал о том, какое бы лицо было у подполковника, если бы Вячеслав оставил всё, как есть: «Да неожиданное вознесение по воздуху под потолок и последующее падение можно объяснить только полтергейстом!»

Осторожно опустив Вишневецкого вниз, Гусев пристроил его возле закрытого сейфа, с замком которого вновь пришлось повозиться, и пошёл к себе.

Войдя в кабинет, Гусев увидел спину застывшего Романенко. Опустившись на свой стул, Вячеслав расслабился и мысленно представил, что время пошло быстрее.

Вскоре так и случилось — вначале быстро появились звуки, а затем тут же всё задвигалось и ожило. Романенко обернулся и неуверенно спросил:

— Как думаешь, твоё представление на майора уже подготовили?

В ответ Гусев лишь пожал плечами:

— Не знаю — Вишневецкий молчит. По срокам уже пора было бы подготовить.

— Я думаю, что подготовили. Теперь, когда мы взяли Калину, Барловского и Хренковича, проблем с этим не будет. Одного не пойму — зачем этому дураку Барловскому пистолет понадобился?! На нём ведь пальцы Калины. Или Калина отдал специально, чтобы при нём не обнаружили?

— Думаю, что Калина подкинул.

— Вот и я о том же. Ладно — Калиной, Хренковичем, Барловским и всей их бандой займёмся завтра, а сегодня… Сколько на твоих?

Гусев взглянул на часы и сообщил:

— Без пятнадцати шесть.

— Пора домой. Сегодня как-то время медленно тянется.

— Пожалуй, — усмехнулся Гусев.

— Ты будешь домой заезжать? В семь встречаемся у Сосновского.

— Я? — переспросил Гусев и тут же почувствовал себя плохо.

Нельзя было сказать, чтобы у него что-то заболело, но всё тело неожиданно обмякло, расслабилось и Вячеславу захотелось спать.

— Или сразу в магазин?! Надо приёмник купить!

Усилием воли Гусев взял себя в руки:

— Лучше сразу в магазин — домой некогда ехать, потому что обязательно опоздаем.

— Что это у тебя голос такой странный? Ты не заболел? — насторожился Романенко.

— Не знаю, Андрей — спать хочется. Устал я, что ли — сам не пойму. Честно говоря, я бы лучше сейчас дома поспал.

— Ну, ты даёшь — ведь мы обещали Сосновскому, что придём?!

— Раз обещали, значит пойдём! Я не к тому.

— Вот и хорошо! Там развеешься. Это тебя работа достала. А за столом придёшь в норму — гулять, не работать! Пошли?

— Да. Как раз и осталось времени — только заехать приёмник купить. Говорил тебе — давай раньше купим, заранее подготовимся!

— С нашей работой купишь заранее!

— Плохому танцору и ноги мешают!

— Да ну тебя к чёрту!

— Сейчас оба и пойдём, только не к чёрту, а к Сосновскому, — улыбнулся Гусев, — Хотя между ними не такая и большая разница!

К магазину радиотоваров «Витязь», расположенному на проспекте Черняховского, подъехали в половине седьмого. Времени оставалось мало, но Сосновский жил в этом же доме, где на первом этаже находился магазин и можно было особенно не волноваться.

Довольно быстро выбрали маленький приёмник. Он стоил около шестидесяти тысяч.

— Ну — берём? — спросил Гусев.

— Маленький он какой-то, несерьёзный… Одно слово — китайский. Может дрянь? — пожал плечами Романенко.

— Хоть и маленький, а десять долларов стоит! Да и некогда выбирать — не «Океан» же покупать?! Ещё пару видеокассет прикупим — и будет нормально. А звучит он неплохо — значит удачный, хоть и китайский.

— Ладно — давай, только вручать будешь ты, — сдался Романенко.

— Договорились, — кивнул Вячеслав.

— На тебе мои двадцать и свои сорок добавь, а я пойду, видеокассеты посмотрю, — сказал Романенко и протянул Вячеславу деньги.

Пока они договаривались, к отделу подошёл хорошо одетый мужчина и купил японский музыкальный центр за девятьсот тысяч. Открыв кошелёк, незнакомец степенно и чинно рассчитывался, неторопливо перебирая купюры. Рубли были перемешаны с долларами, и даже с первого взгляда Вячеславу стало ясно, что содержимое кошелька в несколько раз больше стоимости центра.

«Надо было днём взять деньги Калины. Никто бы даже не заметил. А если Калина и назвал сумму — кто бы ему поверил?! Да и сам Калина думал, что просто сжёг их. Он, наверное, решил, что часть денег просто забыл впопыхах в своём кармане, а часть у него попросту украл Барловский. А теперь поздно. Идиот! Теперь считай гроши на этот несчастный приёмник», — недовольно подумал Гусев и принялся шарить по карманам в поисках денег. Денег не было. Он проверил несколько раз. Результат был тот же. «То ли я их дома забыл, то ли карманник обокрал… Стоп! Точно — забыл! На столе в зале остались!» Гусев едва слышно выругался и ещё раз проверил все карманы. Денег не было, но его манипуляции с одеждой привлекли внимание парня-продавца. Тот с недоумением покосился в сторону странного покупателя. Вячеслав вновь вспомнил о деньгах. Мужчина закрыл кошелёк, взял упакованный в коробку центр и отошёл от прилавка.

— Я вас слушаю — что вы хотели? — спросил у Гусева продавец.

Решение пришло сразу же. Впоследствии Гусев, когда вспоминал об этом вечере, даже приблизительно не мог сказать себе, почему он это сделал. Вернее, было ощущение чего-то смутного и трудноуловимого. В его голове царила странная смесь досады на собственную забывчивость, необходимости быстрее купить подарок и идти к Сосновскому, нежелания выглядеть глупо в глазах Романенко и неожиданной неприязни к незнакомому мужчине, который носит в кошельке половину годовой зарплаты Вячеслава. Всё это было и, вместе с тем, у Гусева не было осознанного желания украсть деньги. Всё вышло как-то само собой, будто условности старого, привычного мира уже не играли для Гусева никакой роли. Да так оно и было — по сути, получив возможность управлять временем, Вячеслав почувствовал себя другим человеком, во многом свободным от условностей своей прежней жизни, ведь и сама жизнь стала совершенно иной, приобретя иную условность. Конечно же, он продолжал для себя самого чётко разграничивать понятия «добра» и «зла», но отныне эти понятия становились для него в гораздо большей степени субъективными, чем раньше. Это было неизбежно, потому что и сам мир во многом стал для Вячеслава субъективным.

Гусев посмотрел на продавца и, сосредоточившись, представил себе остановку времени. Уже привычно исчезли звуки и замерли люди. Продавец смотрел куда-то мимо Вячеслава, но Гусеву только того и было нужно — так у него было гораздо больше уверенности, что продавец ничего не заметит. Обернувшись, Гусев сразу же увидел в трёх шагах от себя мужчину, замершего с картонной коробкой в руках, внутри которой лежал запакованный музыкальный центр. Оглянувшись на продавца, Вячеслав понял, что тот смотрит на недавнего покупателя. Оценив ситуацию, Гусев зашёл за прилавок и на всякий случай повернул продавца чуть влево. Теперь тот смотрел как раз в сторону соседнего отдела. Вячеслав вернулся к мужчине с музыкальным центром. Обыскав покупателя, Гусев почти сразу достал из его бокового кармана туго набитый кошелёк. Никуда не торопясь, Вячеслав пересчитал деньги. Он настолько увлёкся, что почти не чувствовал привычного страха. В кошельке было около миллиона рублей и четыреста долларов — три сотенные купюры и ещё сотня мелочью. Гусев забрал сотенную и триста тысяч белорусскими. «Моя месячная зарплата, а он и не заметит», — радостно подумал Гусев и, вновь вспомнив о деньгах Калины, возвратил кошелёк владельцу. Затем вернулся за прилавок, развернул продавца в прежнее положение, а сам встал на то же самое место, где стоял до замедления времени. Убедившись, что всё в порядке, Гусев отсчитал тридцать тысяч, а остальные деньги рассовал по карманам. Ещё раз окинув взглядом магазин, Гусев заметил в соседнем отделе Романенко, замершего возле кассы с двумя видеокассетами в руках. Вначале Вячеслав хотел подойти и взять ещё пару кассет, но затем передумал — с учётом рапорта Вишневецкого давать лишнюю информацию для размышления кому бы то ни было явно не стоило.

Вернулись звуки, и весь окружающий мир ожил и задвигался, как ни в чём не бывало. Страх сразу же исчез.

— Что вам? — нетерпеливо переспросил парень-продавец.

— Вот этот китайский приёмник, который мы только что проверяли.

— Хорошо, — кивнул продавец.

Гусев отдал ему шестьдесят тысяч и оглянулся на мужчину, который только что лишился части своих денег. Ничего не подозревая, мужчина вышел на улицу с большой картонной коробкой в руках. Почти тут же появился Романенко:

— Купил?

— Купил, — кивнул Гусев и показал на продавца, упаковывающего приёмник в коробку.

— Что ты хоть за фильмы купил? — спросил Гусев, когда они уже поднимались по лестнице в подъезде Сосновского.

— «Брат-2» и «ДМБ».

— Это продолжение «Брата»?

— Да, там тоже Бодров играет. Фильм о борьбе Бодрова и его друзей с американской и украинской мафиями в Чикаго и с русской в Москве. А «ДМБ» комедия об армии.

— Понятно, что про армию. Интересная?

— Нормальная. Немного тупая, как все современные фильмы, но смотреть можно, — пояснил Романенко и, нажав пальцем кнопку звонка, спрятал за спину цветы, которые перед этим выудил из дипломата.

— Цветы Сосновскому? — со смехом спросил Гусев.

— Жене, мыслитель!

Дверь открылась и на площадку выглянула Таня, жена Сосновского.

— Заходите, ребята — все уже собрались, только вас ждём! — обрадовалась Таня.

— Это тебе! — Романенко достал из-за спины букет гвоздик и протянул его Тане.

Вячеслав неожиданно почувствовал резкую головную боль и отвернулся, чтобы его не выдало передёрнувшееся лицо.

— Ты чего, Слава? — спросила Таня.

— Думаю, где лучше пальто оставить, — солгал Гусев.

— Вешай рядом с Андреем — на вешалку. И проходите быстрее, мы вас ждём.

— Вначале мыть руки! — возразил Романенко.

— Пожалуйста — там полотенца…

Наконец, когда с мытьём рук было покончено, они вошли в комнату, где за большим, разложенным столом, обычно стоявшим возле окна, их дожидались остальные гости. Ближе всех ко входу сидел отец Тани — весёлый отставной полковник-артиллерист. Сразу за ним слева — Галя, подруга Тани. Дальше стояли два пустых стула, по всей видимости, приготовленные для опоздавших. С правой стороны сидел довольный, улыбающийся Сосновский, а ближе к дверям, рядом с мужем села Таня. Стол стоял как раз посередине зала, так что никого не пришлось тревожить и Романенко с Гусевым быстро уселись на предложенные им места.

Первой, на правах жены, тост произнесла Таня, хотя это хотел сделать её отец и все выпили шампанского из ловко откупоренной Андреем бутылки. Затем слово взял полковник, говорил много и красиво, но в итоге завершил речь на том, что мужчинам не престало пить шампанское и предложил оставить его женщинам, а самим перейти к водке.

Гусев водку не любил, но пил достаточно часто. Во всяком случае, не реже остальных. Пил он её потому, что хорошее вино в Белоруссии стоит дорого и его обычно оставляют женщинам, а мужчины больше напирают на водку. Представив её горький, обжигающий вкус, Гусев даже передёрнулся и шепнул Романенко:

— Я бы лучше шампанского ещё выпил.

— Ёрш будет, — возразил Романенко.

— Чушь это — «ёрш»! Я уже много раз замечал, что голова болит не столько от того, сколько напитков сменили, сколько от общего количества алкоголя.

— Слышал я твою теорию, — отмахнулся Романенко: — Ну, что тебе наливать — водку или шампанское?

— Лей водку, — сдался Гусев.

— Давно бы так — подавай рюмку! — улыбнулся Андрей.

Гусеву показалось, что голос Романенко звучит чуть выше обычного.

— Наливать на весу — дурная примета! — улыбнулась сидевшая рядом Галя. — Денег не будет.

— А у него их никогда нет! — засмеялся Романенко.

— Можно подумать, что ты сам — Рокфеллер! — незлобно огрызнулся Вячеслав.

— Что это ты такой осипший? Простыл? — удивился Романенко.

— И в самом деле, Слава? — странно пропищал Сосновский.

— Да нет, — пожал плечами Гусев.

Его собственный голос показался Вячеславу совершенно обычным и нормальным.

— Ну, давай рюмку! — тонким, писклявым голосом попросил Романенко.

Не успел Гусев поднести её к бутылке, как Романенко неожиданно пролил водку на стол и пропищал:

— Давай, подставляй!

Что-то было не так. Вячеслав вновь почувствовал, как его обволакивает липкий, гнетущий страх.

— Слава, ты что — заснул? — быстро пропищал Романенко — Гусев едва успел понять смысл фразы.

— Всё нормально, — ответил Вячеслав.

Перед глазами у него тут же засверкали разноцветные огни, и он уже не мог ничего различить или понять. Вокруг не было ни квартиры Сосновского, ни гостей — ничего знакомого. Чтобы избавиться от наваждения, Вячеслав закрыл глаза, а когда вновь их открыл, увидел вокруг себя стены больничной палаты. Он сидел в той же позе, но уже на больничной кровати. К его телу были присоединены какие-то провода, ведущие к установленному в изголовье кровати небольшому прибору с осциллографом. Прибор тут же запищал, и со стула неестественно быстро вскочила сидевшая рядом медсестра и всё так же быстро пропищала:

— Вы меня слышите?

— Слышу, — подтвердил Гусев и принялся снимать со своей груди прикреплённые при помощи резиновых присосок провода.

— Что вы делаете?! — испуганно вскрикнула медсестра совершенно нормальным голосом и выскочила из палаты.

Освободившись от присосок, Гусев взглянул на свои часы. Часов не было. Более того — он был почти голый. Из одежды сохранились лишь трусы. У Вячеслава не было чувства, будто бы он терял сознание. Ему казалось, что всего несколько мгновений назад он сидел за праздничным столом в квартире Сосновского и с тех пор прошло не больше минуты и, вместе с тем, окружающая больничная обстановка заставляла всерьёз задуматься о том, что он всё же был без сознания. Ещё раз осмотревшись по сторонам. Гусев обнаружил рядом с осциллографом ещё одно окошко, где, скоре всего, высвечивалось текущее время. Если прибор не врал, было около шести утра. Гусев подошёл к окну и сразу же узнал знакомый двор, усаженный старыми, мощными тополями. Это было невероятно, но он находился в госпитале КГБ в Минске.

В палату, в сопровождении всё той же дежурившей возле его кровати медсестры, вбежал незнакомый врач. Ощутив боль в левой руке, Гусев поморщился и, проведя по ней ладонью, увидел маленькие кровавые подтёки. Кровь выступила над неожиданно вздувшимися венами.

— Что — болит?! Выступила кровь?! — возбуждённо спросил влетевший в палату врач. — Невероятно! Просто невероятно. Маша, дай ватку со спиртом. Как вы себя чувствуете?

— Нормально. По-моему нормально. Только я не понимаю, как здесь оказался, — удивлённо пояснил Гусев.

Медсестра подала ватку со спиртом, и Гусев зажал её в локтевой ямке левой руки. Боль немного усилилась, и Вячеслав вновь поморщился.

— Что — щиплет? — спросил врач.

— Немного, — кивнул Гусев.

— Было бы странно, если бы не щипало. Вам искололи всю руку, пытаясь ввести препараты. В последний момент я решил всё же этого не делать. Вы хоть что-нибудь помните? И лягте в кровать — не надо стоять посреди палаты.

— Последнее, что я помню — день рождения у одного из моих товарищей. Затем — какое-то странное мельтешение в глазах и почти тут же — эта палата. Сколько сейчас времени?

— Почти шесть утра.

— Значит, я пролежал без сознания восемь часов?! — изумился Гусев.

— Да, хотя, если быть точным — просидели, потому что у вас не гнулись ни руки, ни ноги и из Витебска вас тоже пришлось везти в сидячем положении.

— Странно, но я ничего такого особенного не чувствую. Как будто бы всё произошло только что. Да и водка из меня ещё не выветрилась, — пожал плечами Гусев. — А где моя одежда?

— Её пришлось разрезать.

— Зачем?!!

— Вы напоминали скорее остекленевшую статую, нежели человека и раздеть вас, не разрезав одежды, было практически невозможно. А сейчас, ложитесь в кровать и мы с вами продолжим наш разговор.

— Но… — Гусев хотел сказать, что чувствует себя совершенно нормально, однако врач его перебил, не дав договорить.

— Немедленно в кровать! Только после этого будем разговаривать дальше! — неожиданно категоричным тоном приказал доктор.

Гусев хотел ещё что-то возразить, но затем махнул рукой и, подчинившись, улёгся в постель.

Глава шестая ГАЛЯ

Прошла неделя. Гусев привык к госпиталю, перезнакомился со всеми постояльцами четырёхместной палаты, куда его перевели на второй день из одиночки и, в общем-то, был не прочь вернуться в Витебск, но его лечащий врач, майор Девяткин, пока не давал своё добро.

До Нового года оставалась всего неделя и сегодня была пятница двадцать второе декабря. С утра, наконец, пошёл снег. Вначале с неба скупо сыпался мелкий белый бисер, тут же разгоняемый ветром по всевозможным щелям и впадинам тротуаров и газонам, а затем повалили огромные белые хлопья, и закружила, заплясала самая настоящая зимняя метель. Быстрее всего снегом покрылась пожухлая, коричнево-жёлтая трава, а затем сдались и тротуары, поначалу сопротивлявшиеся зиме и растапливавшие неосторожно садившиеся на них первые снежинки. Спустя час весь двор был укрыт удивительно белым и свежим снежным покрывалом, лишь кое-где, над трубами теплотрасс, чернели последние островки мокрого, чёрного асфальта.

Наблюдая за снегопадом с высоты четвёртого этажа, Вячеслав ещё раз перебрал в памяти последние события. Во вторник приезжали Романенко с Сосновским и Вишневецким. Вишневецкий заехал всего на десять минут — у него было совещание, а Романенко с Сосновским просидели часа два. От них-то Гусев и узнал все подробности. В тот вечер на дне рождения у Сосновского Вячеслав потерял сознание. Как рассказывал Романенко, Гусев словно остекленел и застыл, не реагируя ни на задаваемые вопросы, ни на потряхивания товарищей. Застолье тут же свернули, вызвали скорую и, когда спустя четверть часа сообщили, что у Гусева не прощупывается пульс и отсутствует дыхание, а само его состояние необычно и абсолютно незнакомо, Романенко доложил обо всём Вишневецкому и по его приказу Вячеслава срочно отправили в Минск в госпиталь госбезопасности. В госпитале с него срезали всю одежду и доставили в реанимацию. Состояние больного показалось врачам настолько странным, что, заподозрив неизвестное заболевание, Гусева тут же изолировали в одиночке. Но, с трудом взяв анализ крови из вены (для этого пришлось колоть руку не менее десяти раз), так и не обнаружили причины болезни и перевели в обычную палату. И вот уже неделю Гусева ежедневно осматривало такое количество специалистов, словно он готовился лететь в космос. Вячеслава настораживало и то, что теперь больным не разрешали выходить за территорию госпиталя, хотя другие больные сообщили, что такой странный режим ввели всего несколько дней тому назад, как раз сразу же после поступления Гусева.

Сопоставив собственные ощущения с услышанным, Вячеслав пришёл к выводу, что всё произошедшее связано с временными изменениями. «В тот день я слишком много раз замедлял время — на дачах, когда брали Барловского и Калину, затем в кабинете у Вишневецкого, потом в магазине. Наверное, за это пришлось заплатить. Я просто не смог контролировать дальше собственное время, а оно, чтобы придти к равновесию, резко замедлилось. Но на дне рождения у Сосновского оно замедлилось не для всего мира, как это было обычно, а для меня самого. То же было и в самую первую ночь, когда по небу плыла луна, и в ту ночь, перед задержанием Барловского и Калины, когда я упал дома в коридоре», — Вячеслав слез с подоконника и принялся вышагивать по пустой палате, разминая онемевшие от неудобной позы ноги. «Но каждый раз замедление времени для меня самого происходило по-разному. Впервые оно было плавным, я даже видел луну, плывущую по небу. Во вторую ночь я, скорее всего, просто уснул и ничего не видел. А вот на третий раз всё слишком быстро промелькнуло перед глазами, и я даже не успел сообразить, как вместо Витебска оказался в Минске. Скорее всего, скорость замедления моего личного времени зависит от того, насколько долго и сильно я замедляю мир. Если ненадолго, то и сам выключаюсь не полностью, а если надолго — через некоторое время застываю сам», — решил Гусев и прилёг на кровать.

Опасаясь последствий, Гусев теперь относился к опытам со временем гораздо осторожнее, но, даже находясь в госпитале, несколько раз замедлял время, а затем оно неминуемо ощутимо убыстряло свой ход. Первое Вячеслав делал днём, стараясь, чтобы замедление его личного времени приходилось на ночь. Так было спокойнее — соседи думали, что он просто спит чуть дольше обычного. Но всё же Гусев не злоупотреблял такими опытами и, убедившись, что может по своему желанию остановить время в любой момент, зажил обычной жизнью, решив ни при каких обстоятельствах не раскрывать своих феноменальных способностей.

Вячеслав понимал, что ужесточение внутреннего распорядка и бесконечные обследования неспроста, и он находится под пристальным наблюдением. О былой спокойной работе можно, по сути, позабыть. Во всяком случае — на ближайшее время. Комитет, встретившись с целой цепочкой непонятных для него явлений, просто так не сдастся и постарается докопаться до сути. А сделать это будет тому же комитету практически невозможно, потому что то, что происходит с Гусевым — абсолютно уникальное, феноменальное, противоречащее всем законам физики явление. Стать на долгие годы подопытным кроликом Гусеву улыбалось меньше всего. Конечно, можно надеяться на то, что со временем всё забудется, если Вячеслав прекратит замедлять время, но где гарантия, что замедление не случится самопроизвольно, как в ту, первую ночь?!

В то самое время, когда Гусев наблюдал за снегопадом из окна палаты, в здании КГБ заседала спешно образованная комиссия по изучению последствий неизвестного заболевания. На заседании присутствовали Вишневецкий и заместитель председателя КГБ Республики Ганцевич. В состав комиссии включили начальника госпиталя, начмеда, ведущих специалистов и лечащего врача Девяткина. Заседание началось с того, что Ганцевич без лишних церемоний попросил Девяткина доложить о состоянии здоровья Гусева. Девяткин поднялся и быстро взял в руки несколько листов бумаги с записями, а затем вновь отложил их в сторону. Было хорошо заметно, что Девяткин волнуется.

— Мы вас слушаем — смелее! — подбодрил Девяткина Ганцевич.

— На текущий момент состояние Гусева можно охарактеризовать, как абсолютную норму. Я думаю, что это подтвердят все специалисты. Конечно, можно говорить о… — Девяткин вновь взял в руки листы с записями и начал зачитывать те замечания, которые были сделаны в процессе всевозможных обследований.

Ганцевич слушал его не слишком внимательно, а затем, когда Девяткин заикнулся о необходимости санации полости рта, и вовсе нетерпеливо махнул рукой:

— Достаточно, мне самому нужно зубы ставить! Иными словами, сейчас проблем со здоровьем у Гусева нет, если я правильно вас понял? Что скажут специалисты по текущему состоянию здоровья Гусева?

Специалисты поднимались один за другим и, в общем, подтверждали всё то, о чём говорил Девяткин, который перед этим зачитывал их же заключения.

— Хватит! — вновь перебил Ганцевич. — Мы это уже слышали. Теперь вернёмся к самому началу. Насколько я понял, вы не считаете заболевание Гусева опасным в смысле его распространения. Удалось ли выяснить, что это за заболевание и чем оно было вызвано? Можем ли мы говорить о потенциальной возможности бактериологического, психотропного или другого, ещё неизвестного нам оружия или же воздействия? Как далеко удалось продвинуться в этом направлении? Всё ли сделано? Сколько времени понадобиться для дополнительных исследований? Может ли Гусев приступить к работе?

Казалось, что речь Ганцевича состоит из одних вопросов. Начмед несколько раз порывался начать отвечать, но вопросы сыпались дальше и врач счёл за лучшее предоставить Ганцевичу возможность выговориться. Наконец, когда вопросы иссякли, начмед поднялся и начал пояснять:

— Нам, к сожалению, не удалось установить причину весьма странной и необычной комы Гусева, если можно так выразиться в данном случае. Мы столкнулись с совершенно новым и необъяснимым явлением. Ни в практике, ни в литературе мы не встречались ни с чем подобным. Это явление не столько медицинского, сколько биофизического и биохимического порядка.

— В смысле? Уточните, — насторожился Ганцевич.

— Здесь ближе, пожалуй, истории о йогах, ясновидящих и тому подобное. Это первое, что приходит в голову после знакомства с документами. Вместе с тем я считаю необходимым провести обследование Гусева в Москве, в центральном госпитале ФСБ. Хотя мы и провели все необходимые исследования, но… Уровень специалистов в Москве повыше и, вполне возможно, что они увидят то, чего не увидели мы.

— Но, если вы провели все исследования, зачем везти Гусева лично можно послать пакет документов?! — возразил Ганцевич.

— Может понадобиться что-то ещё — это будет ясно на месте, — пожал плечами начмед.

— Пока подготовьте пакет документов для отправки в Москву, а там посмотрим. Сегодня после обеда Гусева необходимо выписать.

— Но… — попытался возразить начмед.

— Вы всё же не успели провести какие-то исследования?

— Нет — успели…

— Тогда — выписать. При выписке сообщить, что не подтвердились опасения обнаружить… Придумайте что-то в этом роде — не мне вас учить. То же самое отразите в сопроводительных документах. Ещё раз предупреждаю вас о значительной степени секретности обсуждаемой здесь информации. Запрещаю обсуждение состояния здоровья Гусева с любыми непосвящёнными лицами. Вопросы есть? Все свободны! — Ганцевич поднялся, давая понять, что разговор закончен.

— А вы, Артём Фёдорович, задержитесь! — попросил Ганцевич Вишневецкого.

Когда они остались одни, Ганцевич, пристально глядя Вишневецкому в глаза, пояснил:

— Постоянно следите за Гусевым, но пока без лишнего шума. Об этом знаете только вы и Мухин. Мне не нравятся так называемые «случайные совпадения», особенно когда их становится слишком много. Взрывы у вас в УКГБ, автокатастрофа, болезнь Гусева… Я думаю, что между всем этим есть какая-то связь. Я чувствую чьё-то едва уловимое присутствие. Ваше мнение?

— Я с вами согласен, — кивнул Вишневецкий. — Все эти происшествия как-то связаны друг с другом. Возможно, здесь не обошлось без постороннего влияния.

— Все материалы о расследовании взрыва в здании УКГБ и автокатастрофы передавать мне сразу же лично.

— Понял. Разрешите идти?

— Идите, — разрешил Ганцевич. — Заберите Гусева с собой.

Вячеслава выписали после обеда. Ещё утром Гусев нигде не мог отыскать Девяткина, а после обеда, когда Вячеслав уже решил, что проведёт католическое рождество в госпитале, Девяткин объявился сам и сообщил, что Гусева выписывают.

— Ну и к какому выводу вы всё же пришли? — поинтересовался на прощание Гусев.

— Единого мнения нет. Все анализы и результаты обследований — хоть в космос лети! Возможно, сказалось общее переутомление организма — что-то вроде крепкого сна. Это, хотя и очень редко, но бывает. Так называемый «краткий летаргический сон». Если откровенно, то я с таким случаем ещё не сталкивался, — охотно пояснил Девяткин и улыбнулся.

Гусеву это не понравилось. Он по собственному опыту знал, что чаще всего улыбка является признаком неискренности:

— У меня не будет проблем с работой?

— Думаю, что нет. По крайней мере, результаты обследований не дают никаких оснований для подобных опасений. Да, едва не забыл — внизу вас ожидает ваш руководитель. Он заехал проведать вас, а я ему сказал, что выписываю вас, вот он и попросил передать, что возьмёт вас с собой в Витебск на машине.

«Неужели Мухин заехал?! — насторожился Гусев. — Что-то здесь не то».

Попрощавшись с соседями по палате, Гусев спустился вниз и надел свой костюм, привезённый Романенко взамен разрезанного. Поверх Вячеслав набросил кожаную куртку на меху — ту самую, в которой он пришёл на день рождения к Сосновскому. Выйдя в холл, Вячеслав сразу же увидел Вишневецкого. Тот стоял спиной, но не узнать его было просто невозможно. Гусев подошёл ближе и поздоровался:

— Здравствуйте, Артём Фёдорович.

Вишневецкий обернулся и, протянув руку, без особых эмоций заметил:

— Выздоровел? Хорошо. Я тебя в Витебск подброшу, раз по пути. На службу тоже пора — Романенко с Сосновским без тебя с Калиной и Барловским замучались уже. Так что сразу и приступишь к работе.

— Прямо сегодня?

— Зачем сегодня — после праздников. Ну — готов? — нетерпеливо спросил Вишневецкий.

— Готов, — кивнул Гусев.

— Тогда поехали, чего зря время терять! — сказал Вишневецкий и, не оглядываясь, пошёл к выходу.

«Вишневецкий не в духе, но это даже к лучшему, что он не стал изображать радость. Да и с Калиной и Барловским не всё так просто. Значит, я преувеличил интерес к собственной персоне. У страха глаза велики! Ну да ладно — всё пока не так уж и плохо, но надо быть осторожнее», — решил Гусев, направившись вслед за Вишневецким.

В Витебск приехали около десяти вечера. Вишневецкий большую часть дороги дремал и лишь перед самым Витебском, окончательно проснувшись, расспрашивал Гусева про госпиталь, но делал это больше для поддержания разговора, а не потому, что это было ему действительно интересно. Гусев рассказал пару забавных случаев, и они попрощались у самого дома Вячеслава, куда его отвёз Вишневецкий.

Впрочем, Вячеслав и не ждал от шефа излишней разговорчивости и был даже рад, что тот не тревожил его большую часть поездки, дав возможность побыть наедине со своими мыслями.

Поднявшись к себе, Гусев открыл дверь и вошёл внутрь. Раздевшись, Вячеслав зажёг в зале свет, опустился на диван и оглядел своё холостяцкое жилище. Везде лежал слой пыли. Не «многовековой», но вполне заметной, будто бы Вячеслава не было дома пару месяцев. «Может быть, время и в самом деле течёт своим чередом?» — грустно улыбнулся Гусев и, поднявшись, подошёл к «стенке» и провёл по полировке выступающих снизу ящиков пальцем, оставляя на слое пыли чёткие, блестящие следы-борозды. Взглянув на своё отражение в зеркале, отсвечивающем за посудой, Гусев вздрогнул — ему показалось, что оттуда выглядывает лицо старика. Вячеслав вспомнил, что читал о чём-то подобном в каком-то фантастическом романе и, выбежав из зала в прихожую, судорожно подскочил к стоящему там большому трюмо. У него тут же отлегло от сердца — из-за зеркала на него испуганно взирал хмурый, небритый, хорошо знакомый субъект. Через мгновение субъект расплылся в улыбке, и Гусев вернулся в зал. «Так и сдвинуться можно!» — подумал Вячеслав и, на всякий случай, вновь подошёл к «стенке». Отражение за посудой было самым обычным. Подмигнув субъекту за посудой и одновременно получив приветственное подмигивание от него, Гусев вернулся на диван. Вячеслав хотел посмотреть телевизор, но раздумал и вновь обвёл комнату взглядом. Неожиданно ему стало страшно одиноко и неуютно. На мгновение Вячеславу даже показалось, что он остался в полном одиночестве посреди бескрайней и огромной вселенной, но затем он устыдился своей минутной слабости. «Едва не начал ныть — один, позабыт, позаброшен… Да радоваться надо, что позабыт, и можно хоть Рождество провести спокойно. Как запряжёт Вишневецкий с утра во вторник на работе, так мало не покажется!» — обругал себя Гусев, но и эти аргументы не возымели должного действия.

Впереди было целых три дня. Ещё утром Вячеслав переживал, что их, вероятно, придётся провести в госпитале, а теперь, неожиданно оказавшись дома, не знал, как их использовать. Отоспался Гусев ещё в госпитале, так что нужно было выработать какой-нибудь другой план. Не долго думая, Вячеслав начал обзванивать друзей. Во-первых, чтобы срочно сообщить, что он уже дома, а во-вторых, как раз таким способом можно было распланировать неожиданно подвернувшиеся выходные.

Романенко не было дома — его тёща сообщила, что он вместе с женой уехал к своим родителям в Городок, небольшой райцентр рядом с Витебском. У Сосновских телефон вообще не отвечал — то ли и они уехали, то ли просто отключили аппарат, чтобы поздние звонки не будили их Серёжу — трёхлетнего упитанного карапуза. Давнего друга-одноклассника Иванова тоже не было дома и вновь откуда-то стало медленно выползать чувство заброшенности и одиночества, постепенно заполняющее всё окружающее пространство. Гусеву неожиданно во что бы то ни стало захотелось, чтобы хоть кто-то обрадовался его существованию, чтобы хоть кто-то узнал, что он вернулся домой из госпиталя. Родители жили в Бресте, и у них не было телефона, многочисленным приятелям звонить было уже неудобно, потому что часовая стрелка показывала одиннадцать, о бывшей жене вспоминать вообще не хотелось и тут… тут Гусев неожиданно вспомнил о том, что существует молодая и красивая учительница Галя — подруга Тани Сосновской. Ей было двадцать три, а Гусеву тридцать, но его совершенно не смущала разница в возрасте. Вячеслав видел Галю всего несколько раз и, нельзя сказать, чтобы она ему очень уж понравилась, но сейчас ему захотелось услышать её голос. Отыскав свою записную книжку, Гусев набрал номер. На том конце провода послышались длинные, безнадёжные, раздражающие гудки. «Ну вот, я так и знал — станет молодая девушка сидеть вечером дома. Да и родители её уже, наверное, спят!» — с досадой подумал Гусев, но набрал номер вновь. Ответа не было. Вячеслав беспрерывно набирал раз пять или шесть, но безрезультатно и, наконец, когда он уже клал трубку, ему показалось, что в самый последний момент кто-то сказал «Алло?!». «Наверное, разбудил родителей!» — решил Гусев и, несмотря на желание перезвонить ещё раз, отодвинул телефон в сторону, решив, что будет выглядеть круглым дураком, неизвестно для чего трезвонившим на ночь глядя пять минут подряд.

Однако долго высидеть спокойно Вячеслав не сумел и вскоре вновь набрал номер. Трубку сняла Галя:

— Алло?!

— Сообщаю, что больной выздоровел — произошло чудесное исцеление! пояснил Гусев.

— Слава, ты?! Ты откуда звонишь?! — обрадовалась Галя.

— Из дома.

— Тебя выписали? Тебе лучше?

— Хоть в космос лети! Не просто лучше, а совсем хорошо! Только немного грустно.

— Почему грустно?

— Потому, что я обзванивал всех знакомых и долго не мог никого найти. Надо бы, если и не католическое Рождество, то хоть моё выздоровление отпраздновать.

— Ты — католик?

— Нет — православный. Но какая разница, раз выходные дни выпали?! Христос один и дважды родиться не мог. Конечно, будем считать, что правы мы, а не католики, а вдруг — наоборот?! Так что лучше день его рождения дважды отметить. Ты что завтра делаешь?

— Ничего. Я осталась одна — родители уехали в Полоцк к тётке, а я не поехала…

— Ну и правильно.

— Можешь заехать в гости, если хочешь.

— Конечно, хочу. Я сто лет не был в гостях!

— Когда приедешь?

— Сейчас!

— Сейчас?! — удивилась Галя, и Гусев улыбнулся, представив, как широко раскрылись у неё глаза. — Но, уже половина двенадцатого!

— Я всего на полчаса. Хочется кого-нибудь увидеть после выписки.

— Но…

— Я почти рядом — жди. Буду минут через пятнадцать! — решительно сказал Гусев и, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Быстро одевшись, Гусев пересчитал деньги. Как ни странно, сто долларов и триста тысяч белорусских никто не тронул, и их вернули Гусеву при выписке. «Тот парень надолго меня обеспечил», — улыбнулся Гусев и, ещё раз вспомнив о деньгах Калины, вызвал по телефону такси. Галя жила в конце Чкалова и туда ещё нужно было доехать. Внизу, на первом этаже был магазин «Максим», работающий ночью, поэтому Гусев решил закупить всё необходимое там, как только приедет таксист.

Минут через десять, которые показались Гусеву вечностью, во двор дома въехало такси. Спустившись вниз и, дав таксисту задаток и велев подождать, Вячеслав отправился в магазин. Купив там четыре бутылки шампанского, шоколад, конфеты и целую груду апельсинов, мандаринов, яблок и бананов, Гусев едва дотащил всё это до машины.

— Праздновать едешь? — поинтересовался таксист, помогая укладывать принесённые Гусевым пакеты с продуктами.

— Ну не работать же, раз всё это со мной?! — засмеялся Вячеслав.

— Это точно! — подмигнул таксист и расплылся в довольной улыбке.

Перед тем, как позвонить в дверь, Гусев составил пакеты с продуктами возле стены — так, чтобы они не были видны сквозь глазок, и лишь затем нажал кнопку звонка. Галя почти тут же открыла дверь и немного растерянно улыбнулась:

— Проходи.

— Одну минуту — я тут кое-что с собой захватил, раз уж выходные, да ещё и праздник на носу, — предупредил Гусев и принялся вносить в квартиру пакеты.

— Ну, теперь здравствуй ещё раз! Принимай выписавшегося больного! возбуждённо и немного театрально воскликнул Гусев, когда перенёс последний пакет.

— Здравствуй — не слишком то ты похож на больного, разве что в гости по ночам ходишь. Проходи.

— Так ведь потому и не похож на больного, что уже выписали. А ночью приехал, потому что только сейчас из Минска — надо же с кем-то поделиться радостью по поводу того, что я дома, — улыбнулся Вячеслав и принялся расставлять бутылки с шампанским на журнальный столик, стоящий в зале. Галя взяла у него фрукты и отнесла их мыть на кухню.

Через полчаса они сидели на диване, пили шампанское, закусывали его фруктами и говорили, говорили, словно встретились в первый и, одновременно, в последний раз в жизни и стремились наговориться про запас. Галя рассказывала о своей жизни, вспоминала смешные истории, случившиеся в её школе. Несколько раз, как бы исподволь, незаметно, касалась финансовых проблем — вечного безденежья, бедности и отсутствия какой-либо перспективы. Гусев больше слушал. Он понимал, что за разговорчивостью Гали скрывается чувство неловкости от его позднего визита, и перебивал редко — больше для того, чтобы в очередной раз посмеяться над какой-нибудь интересной историей. Глядя на Галю, Гусев внимательно разглядывал каждую чёрточку её лица озорные, серые глаза, чуть вздёрнутый, изящный носик, светло-серые, чуть вьющиеся волосы и с каждой минутой чувствовал, что его всё больше и больше тянет к этой, ещё совсем недавно чужой женщине. «А что — может и в самом деле это неплохой вариант устроить свою судьбу?! Конечно, такой сильной любви, как в юности, уже не будет, но… В любом случае Галя мне приятна, как человек и интересна, как женщина, — раздумывал Вячеслав, с улыбкой слушая очередную историю из школьной жизни — Галя говорила о проблемах с деньгами. — У всех сегодня эти проблемы. Каждый решает их по-своему. Вот и я, например, совершенно по-своему — это уж точно. Взял бы тогда деньги Калины проблем бы точно не было. Хотя… Калина — далеко не последний человек, у которого есть деньги. Например, тот же мужик в «Витязе». Надо будет проверить, написал ли он заявление».

— Ты меня слушаешь, Слава?

— Конечно, слушаю. Просто не хочу перебивать — ты очень интересно рассказываешь.

— Ну, так вот — заходит наш физик в класс…

«Даже если и написал — что с того? Совершенно ничего. А мораль… Он наверняка какие-нибудь афёры прокручивает, вот я его и наказал. Так сказать — экспроприация экспроприированного».

— …а дама как рухнет!

— Ну, вы даёте — ха-ха-ха-ха! — заразительно засмеялся Гусев, и Галя тут же к нему присоединилась.

«Она красиво смеётся, задорно — словно школьница. Наверное, я ей тоже нравлюсь», — решил Вячеслав, наполняя шампанским опустошённые фужеры.

— Ой, я совсем пьяная. У нас сегодня какая-то необычная ночь! воскликнула Галя.

— Это шампанское — почти лимонад, так что ничего не будет. Знаешь, любая ночь кажется необычной, потому что люди живут днём и ночной мир им недоступен. Поэтому ночь всегда кажется загадочной, таинственной и… немного страшной.

— Страшной?! Да — ночь и в самом деле кажется страшной. Но с тобой мне совсем не страшно. Ты бы защитил меня, если бы сейчас к нам в квартиру ворвалась целая банда?

— Конечно. Хоть десять банд! — засмеялся Гусев.

«Набрать денег, прихватить с собой Галю и на Запад — здесь всё равно жить не дадут. А отмывать деньги через бизнес всё равно не стану — не люблю, не хочу, да и не умею. А по-другому как объяснить, откуда деньги? Никак! Да ещё и неизвестно, дадут ли мне работать дальше или нет. К тому же ещё непонятно, что дальше будет происходить с моим ощущением времени. Смогу ли я нормально работать даже в том случае, если меня ни в чём не заподозрят. Здесь не может быть никаких гарантий. А становиться подопытной обезьяной у меня тоже нет желания», — Гусев взял с тарелки апельсин и принялся очищать его от кожуры.

Едкая капелька апельсинового сока, выдавленная из кожуры, предательски брызнула прямо в глаз и Вячеслав, отложив недочищенный апельсин на стол, зашипел и принялся тереть веко пальцами.

— Давай помогу! Сок в глаз попал, да?! — воскликнула Галя и, вскочив со своего стула, подбежала к Вячеславу и попыталась протереть ему веко салфеткой.

— Не надо — уже прошло, — мягко остановил её Гусев.

— Может, водой промоешь?

— Уже прошло. Посиди лучше со мной.

— Хорошо, — кивнула Галя и селя рядом.

Несколько минут они сидели молча, а затем Галя потянулась к мандаринам. Её волосы коснулись щеки Вячеслава. Гусев погладил её волосы и неожиданно привлёк к себе.

— Ты что, Слава? — улыбнулась Галя.

Гусев провёл пальцами по её щекам и, почти силой усадив к себе на колени, пояснил:

— Мне кажется, что ты мне очень нравишься!

— Только кажется?

— Ты мне, конечно же, нравишься — я в этом уверен! — крикнул Гусев и поцеловал Галю.

— Тише, ненормальный — сейчас стол опрокинешь! Да у нас ещё и шампанское осталось! — Галя выскользнула из объятий Вячеслав и принялась наполнять бокалы.

После шампанского повисла неловкая пауза.

— Ну, мне, наверное, пора? — нерешительно спросил Гусев.

— Разве ты спешишь? — Гале, как она ни старалась, не удалось скрыть огорчения.

— Нет. Просто мне хочется…

— Чего?

— Остаться! Да-да — остаться! Я — остаюсь! — заявил Гусев и вновь уселся на своё место.

— Интересное заявление от мужчины, который пришёл к одинокой женщине. Такое поведение может меня скомпрометировать, — внешне серьёзно, но с озорными искорками в глазах произнесла Галя.

— Такой мужчина, как я, не может никого скомпрометировать — даже наоборот…

— В смысле — наоборот?! Я тебе скомпрометирую?

— Нет. Я в том смысле, что такой мужчина, как я, способен дарить только положительные эмоции. Да и ко всему прочему — разве можно выгонять ночью из дому тяжело больного, одинокого человека?!

— Хорошо, так и быть — оставайся, если ты считаешь, что уход за одиноким больным является главным источником положительных эмоций у женщины, — улыбнулась Галя. — Я тебе постелю на маленьком диване в коридоре.

— Договорились. Можно и под дверью на коврике.

— Больные не должны привередничать. Вы очень беспокойный больной.

— Да? Я и в самом деле беспокойный больной.

— И на что жалуетесь? — поддержала игру Галя.

— Плохо спится.

— Неужели? — улыбнулась учительница. — Вы случайно снохождением не страдаете?

— Страдаю — стопроцентный лунатик!

Галя усмехнулась, их взгляды встретились и женщина, неожиданно смутившись, отвела свои глаза в сторону. Она поняла, что они оба подумали об одном и том же.

Глава седьмая ОГРАБЛЕНИЕ БАНКА

С утра в субботу вновь шёл снег — обильный, пушистый, налипающий на куртку и шапку. Снега было так много, что казалось, будто зима, раздосадованная неуступчивостью осени, спешила восстановить справедливость и сбросить с неба на город месячную норму. Несмотря на выходной день по городу уже вовсю сновали снегоуборочные машины, мигающие яркими, оранжевыми маячками-сигналами. Было тепло и как-то особенно, по-зимнему тихо. Гусев шёл по Чкалова к себе домой с твёрдым намерением к обеду вновь вернуться к Гале. Вячеслав вспоминал наиболее яркие минуты прошедшей ночи, и у него постепенно вызревало решение, о котором он исподволь, даже незаметно для самого себя думал после того, как неожиданно попал в госпиталь.

Дойдя до перекрёстка с проспектом Строителей, Гусев пару минут постоял возле недавно установленной новогодней ёлки, вокруг которой, под наблюдением бдительных мамаш сновало несколько карапузов, а затем машинально посмотрел в сторону проспекта Черняховского. Новое здание банка на Черняховского едва просматривалось сквозь густую снежную пелену. Банк манил и притягивал к себе своей доступностью. «В конце концов, те жирные коты, которые имеют деньги, не потом и кровью их заработали, а просто облапошили остальных. Так что если сегодня банк не досчитается пары-тройки тысяч долларов, не думаю, что для них это будет слишком большой потерей», — Вячеслав решительно шагнул в сторону банка.

Пройдя метров сто, Гусев посчитал, что будет лучше, если он окажется в банке незаметно для других. Остановившись, чтобы не привлекать излишнего внимания при замедлении времени, Гусев представил, что всё вокруг замирает.

Так и произошло, но время замерло хоть и быстро, но всё же не так мгновенно, как раньше. «Наверное, без тренировок навык постепенно утрачивается, хотя… вполне возможно, что он меняется сам по себе, потому что первые остановки времени проходили ещё медленнее», — подумал Гусев и внимательно огляделся вокруг. Рядом с ним была троллейбусная остановка, на которой спиной к Гусеву застыл незнакомый мужчина. Впереди, в направлении банка на тротуаре сквозь застывшую пелену снега с трудом просматривались чьи-то фигуры. На противоположной стороне проспекта замерли немногочисленные прохожие, но и их было плохо видно. «Так — похоже, никого», — подумал Гусев и решительно зашагал в сторону банка. Сделав несколько шагов, он остановился и оглянулся. Позади в воздухе был хорошо виден проход в пелене снежных хлопьев, который Вячеслав проделал своим телом. «Словно человек-невидимка», — усмехнулся Гусев и пошёл дальше. Через некоторое время ему вновь пришлось остановиться — снег, неподвижно висящий в воздухе, во время ходьбы постепенно налип на куртку и Вячеслав принялся отряхиваться и сбрасывать его вниз.

Освободившись от снега, Гусев пошёл дальше. Вскоре всё повторилось Вячеслав превратился в залепленного снегом Деда Мороза, затем отряхнулся и вновь пошёл дальше.

Очертания застывших впереди прохожих становились всё более чёткими и ясными. Первыми появились три молодых парня. Двое шли впереди, а один отстал. Ещё раз взглянув на парней, Вячеслав решил подшутить над ними. Он слепил два снежка и сунул их за шиворот двоим парням, шедшим впереди. «Наверняка решат, что над ними подшутили их же товарищи», — улыбнулся Гусев и пошёл вперёд.

По пути попадались отдельные замершие прохожие, но Вячеслав больше никого не трогал — банк был совсем рядом. Перейдя дорогу с застывшими автомобилями, Гусев подошёл к зданию, которое его так притягивало манящими перспективами новой, гораздо более успешной жизни.

Входная дверь оказалась закрытой и Гусев уже испугался было, что банк просто не работает, но, дёрнув за ручку, убедился, что банк открыт. Посмотрев на вывеску, Гусев понял, что для посетителей сегодня и в самом деле выходной, но внутри есть кто-то из работников. К тому же неподалёку на стоянке было припарковано несколько автомобилей.

Гусев вошёл внутрь и прикрыл за собой дверь. Справа от входа, за столиком неподвижно сидел милиционер-охранник. Гусев прошёл мимо него к залу валютных операций, но тот оказался запертым. Тогда Вячеслав принялся бродить по зданию в поисках людей. Он поочерёдно проверил все двери, но, как назло, все они были закрыты. «Неужели никого нет? А машины на стоянке? Да мало ли кто там эти машины поставил — может быть, люди просто через дорогу в супермаркет отправились. А из хранилищ деньги всё равно не достать — всё надёжно заперто», — Гусев раздражённо проверил ещё несколько дверей на первом этаже и поднялся на второй в валютный отдел.

Двери в валютный оказались открытыми, и Гусев прошёл внутрь зала. Зал был пуст, но в его дальнем конце была дверь начальника отдела валютных операций, и Вячеслав решил её проверить. Толкнув дверь, он вошёл внутрь.

В небольшом, уютном кабинете сидели несколько человек — женщина и трое мужчин, двое из которых были южанами, скорее всего — кавказцами. Гусев обыскал их первыми но «улов» откровенно огорчил — у одного из кавказцев денег не было вовсе, а у другого в кошельке нашлась лишь долларовая мелочь. Насчитав там около сотни, Гусев, чтобы было не так заметно, взял себе всего двадцать долларов. Зато у женщины было около семи сотен, и Гусев тут же с чистой совестью взял себе одну сотенную купюру. У последнего мужчины Вячеслав разжился всего десятью долларами. «Итого — сто тридцать долларов. Не густо и хоть это почти месячная зарплата, на Европу явно не хватит. Придётся придти ещё раз — обязательно в рабочий день», — Гусев поймал себя на мысли, что ему неприятно, что он взял деньги у беспомощных и совершенно конкретных людей. Первым его желанием было вернуть доллары на место, но, уже потянувшись за деньгами, он передумал и пошёл к выходу, решив, что в следующий раз возьмёт деньги из кассы.

Выйдя из банка, Вячеслав хотел, было, отправиться на прежнее место, но потом передумал: «А зачем? Меня ведь никто не видел. Пока время идёт медленно, пойду лучше домой. Так меня точно никто не заметит».

Идти пришлось так же, как и по дороге в банк — время от времени делать остановки и освобождаться от снега.

Уже дома Вячеслав разделся, прилёг на диван и лишь тогда позволил себе расслабиться. Первыми, как всегда, появились звуки. Вернулись привычные ощущения.

Подойдя к окну, Гусев увидел обычную, бурлящую жизнью улицу. На землю падали густые, снежные хлопья. Вячеславу захотелось спать. Он знал, что ему нужно обязательно выспаться, чтобы ещё раз не повторилось то, что произошло на дне рождения у Сосновского. Подойдя к кровати, Гусев прилёг и закрыл глаза.

Выходные прошли незаметно. Гусев, по сути, проведший их вместе с Галей, с неохотой возвращался на работу. У него были деньги и работа потеряла свой первоначальный смысл способа добывания средств к существованию. Теперь Гусев совершенно иначе относился к собственности, чем ещё неделю назад. Собственность перестала быть для него священной коровой. Вячеслав как-то особенно остро ощутил всю несправедливость капитализма и внутренне был готов «грабить награбленное», но затем ему искренне захотелось уехать на Запад. Нет, Гусев любил родину, но слишком хорошо понимал, что рано или поздно его феноменальные способности могут стать известны кому-нибудь ещё и тогда жизнь на Западе с вариантами многомиллионных контрактов становилась реально возможной и, по крайней мере, предсказуемой. Здесь же, на одной шестой суши пока царила полная неопределённость, и вполне вероятным было потерять работу, приобретя взамен лишь непонятный статус подопытного кролика. Гусев не знал, как долго сможет управлять временем, поэтому на всякий случай он спешил сделать задел на будущее.

Сегодня Гусев, сославшись на необходимость встречи с Поповым, задержался с утра дома, твёрдо решив к десяти подъехать в валютный отдел «Беларусбанка» на улице Ленина. Во-первых, там обычно крутились наиболее крупные наличные деньги, а во-вторых, это было близко к работе.

До встречи с Поповым в парке Фрунзе оставалось около десяти минут. «Как раз успею», — решил Гусев и, повернув в одну из самых пустынных и глухих аллей, начал замедлять время. По установившейся полной тишине Гусев понял, что всё прошло удачно и вышел из аллеи на открытое место.

Вокруг замерли редкие прохожие, возле лиц которых, словно на стереофотографии, застыли клубы пара.

Поднявшись наверх, Гусев пересёк улицу с застывшими на месте автомобилями и поймал себя на мысли, что почти не испытывает страха. Постепенно он привыкал к этому новому, необычному миру, где всё было относительно, словно кто-то неизвестный решил продемонстрировать Вячеславу правильность теории Эйнштейна.

Возле валютного отдела, двери которого выходили прямо на улицу, никого не было. Гусев ещё раз огляделся по сторонам — вокруг была застывшая, многолюдная и… совершенно безлюдная улица. «Оказывается фраза «В городе как в пустыне» тоже может иметь буквальное значение», — подумал Гусев и взял в ладони горсть снега, но не почувствовал холода. На улице был мороз, хорошо ощущаемый Гусевым по пути в банк, но сейчас Вячеслав ничего не чувствовал. Вернее, он хорошо ощущал упругость воздуха, но абсолютно не чувствовал температуру.

Войдя внутрь, Гусев сразу же увидел двух милиционеров-охранников, застывших за столом в скучающей позе с остекленевшими, уставившимися в одну точку глазами. «Наверное, я сам, когда меня везли в минский госпиталь, выглядел не лучше», — усмехнулся Вячеслав и прошёл в операционный зал.

В первой кассе пожилая женщина подписывала какой-то документ. У дальнего окошка стояло несколько молодых мужчин. Одного из них Гусев хорошо знал — тот работал валютчиком возле универмага. К нему Вячеслав подошёл сразу. Обыскав карманы, Гусев даже присвистнул и сам же вздрогнул от собственного свиста, громко прорезавшего тишину, нарушаемую лишь запоздалым топотом его шагов. Свистеть было от чего — из карманов валютчика Вячеслав сразу же выудил восемьсот сорок долларов. Гусев хотел обыскать и остальных, но потом подумал, что среди посетителей могут быть и такие, кто собирал деньги несколько лет, и стал искать дверь, ведущую внутрь касс. Обычно такие двери запирались на ключ.

Так оказалось и в этот раз, но сами пластиковые перегородки, отделявшие кассы от операционного зала, были невысокими, и Гусев решил через них перелезть. Сбросив верхнюю одежду на стоящий рядом столик и, подойдя к перегородке, Гусев подпрыгнул, попытавшись зацепиться за верхний край. В первый раз ему это не удалось. Вторая попытка получилась более удачной. Ухватившись за верхний край пластика, Гусев подтянулся, вставил ногу для опоры в окошко кассы и перелез на другую сторону. Уже оттуда Вячеслав попытался спрыгнуть вниз, но просто повис в воздухе. Тогда он с силой потащил своё тело вниз и оказался на полу в кассе. Но тут произошло непредвиденное — Гусев неожиданно для себя зацепил кабель компьютера, монитор которого тут же поплыл к стене. Гусев попытался его поймать, но не успел — монитор подлетел к стене и быстро покрылся множеством трещин, словно был сложен из мозаики. «А ведь это взрыв!» — с досадой подумал Гусев и, схватив пока ещё целый монитор, аккуратно перенёс его под стоящий тут же стол, затем поднял со стула кассиршу и перенёс её в соседнюю кассу-клетку.

Закончив с перемещениями, Гусев принялся изучать содержимое касс. В итоге у него оказалось семьдесят пять тысяч долларов, семь тысяч марок, порядка трёх миллионов белорусскими и восемьсот тысяч русскими рублями. В последней кассе Гусев обнаружил четыре тысячи украинских гривен. Все эти деньги, предварительно рассортировав их по «гражданству», Вячеслав рассовал в найденные здесь же брезентовые мешочки и перелез вместе с ними назад в операционный зал. Уже в зале Гусев ещё раз взглянул на валютчика и засунул ему за пазуху мешочек с гривнами.

Одевшись, Вячеслав вышел с оставшимися четырьмя мешочками на улицу и стал думать, что делать дальше. Можно было перепрятать мешки где-нибудь в укромном месте в подвале, но там их мог кто-нибудь случайно отыскать. Можно было взять деньги домой, но и там их было опасно хранить — например, на случай обыска. Поразмыслив, Гусев решил спрятать деньги там, где их никто не станет искать — у себя в управлении КГБ. Сразу же над диваном дежурного на первом этаже в стене было большое вентиляционное отверстие. Холл недавно ремонтировали, и деньги можно было засунуть в отверстие, но… Гусев вспомнил о разбитой входной двери и, решив разобраться на месте, сразу же отправился в управление — нужно было успеть спрятать деньги и возвратиться в парк Фрунзе на встречу с Поповым.

Гусев спешил, по опыту зная, что бесконечно долго он не сможет контролировать ситуацию и рано или поздно ему придётся вернуться к нормальному ритму жизни. Вячеслав быстро шёл вперёд, не обращая никакого внимания на застывших пешеходов и остановившиеся, замершие машины, относясь к ним так, словно всё это было обыкновенной, ненастоящей бутафорией. По сути, так оно и было — сейчас они жили в разных измерениях. Время от времени Гусев останавливался, чтобы избавиться от налипающего на куртку, висящего в воздухе снега.

В управлении Гусев сразу же направился в туалет. Первоначально Вячеслав хотел спрятать деньги в кабинетах Мухина или Вишневецкого — там их наверняка не стали бы искать, но потом передумал: в случае внезапной утраты своих способностей Гусеву было бы крайне затруднительно заполучить деньги назад. В туалете же, в крайнем случае, всегда можно было запереться и забрать деньги.

Оказавшись в кабине, Гусев первым делом осмотрел вентиляционную решётку, расположенную высоко над унитазом. Встав на унитаз, Гусев попробовал решётку на прочность. Она легко снималась поворотом двух запорных шарниров. За решёткой довольно широкий вентиляционный ход вёл круто вправо и в нём Вячеслав без особых проблем разместил остальные мешки с деньгами, завернув их в общий целлофановый пакет. Перед этим, правда, Вячеслав всё же отсчитал и положил в карман пять сотенных долларовых купюр и сто тысяч белорусских рублей купюрами по пять тысяч. «Через несколько дней, когда всё уляжется, перепрячу или заберу домой. А на жизнь пока хватит», — решил Гусев и установил вентиляционную решётку на место. О деньгах он не беспокоился, потому что в туалете недавно тоже сделали ремонт и вряд ли кому придёт в голову открывать решётку и лазить в вентиляционную шахту. Но, если бы даже кто-то это и сделал, всё равно бы ничего не обнаружил, потому что Вячеслав засунул пакет вглубь на расстояние вытянутой руки, оставив большой проход для воздуха.

Закончив с тайником, Гусев заглянул в свой кабинет — за столом с телефонной трубкой в руках застыл Романенко.

Уже на подходе к парку Фрунзе Гусев начал чувствовать что-то неладное и через несколько мгновений понял, что окружающий мир постепенно оживает. Пока ещё люди, машины и предметы двигались едва заметно для глаза, но всё же движение началось, и это означало, что Гусеву надо торопиться — вот-вот время могло вернуться в свою обычную колею в самый неподходящий для этого момент.

Чтобы избавить себя от возможных неожиданностей, Гусев спустился с улицы Ленина вниз возле кафе «Аврора», а затем — ещё ниже, к дорожкам начинающегося парка. Прохожих здесь почти не было, но Вячеслав ещё больше ускорил шаг, чтобы заблаговременно попасть на своё прежнее место.

На то же самое место Гусев так и не успел и, почувствовав, что окружающий мир окончательно начинает жить в своём привычном темпе, быстро свернул в боковую аллею, через небольшой мостик соединяющуюся с той, с которой он ушёл в банк.

Почти тут же Гусев услышал изумлённый, ошарашенный возглас Попова:

— Вячеслав Андреевич?!

«Неужели заметил, как я материализовался?! Этого ещё не хватало!» — с досадой подумал Гусев и, обернувшись, увидел Попова, стоящего за мостиком на той стороне ручья. Вячеслав не заметил мастера сразу потому, что того скрывал большой, занесённый снегом куст.

— Как это вы здесь оказались?! — у Попова было такое изумлённое лицо, словно он только что увидел инопланетянина.

«Значит, он всё же и в самом деле что-то видел!» — Гусев сделал несколько шагов в сторону Попова и, не скрывая раздражения, ответил:

— А где я, по-вашему, должен быть, если мы с вами условились здесь встретиться?! Кстати, до встречи ещё десять минут — что это вы так рано?

Попов, против обыкновения, не пошёл на встречу, а остался стоять на месте всё с тем же изумлённым лицом:

— Но… Мы ведь на этой аллее, где я… договорились встретиться, а вы…

— Какая разница?! Сейчас я к вам перейду. Что это с вами стряслось? Вы что — приняли моё появление за явление Христа народу?! — Гусев говорил уверенно и немного раздражённо — это был лучший тон в подобных случаях. Здравствуйте.

Гусев протянул Попову руку, но тот испуганно отпрянул на шаг назад и так и не подал руки в ответ, что совсем уж не вписывалось ни в какие ворота. Гусев оглядел Попова изучающим взглядом и внутренне полностью мобилизовался, стараясь контролировать каждое своё слово и каждый жест, не желая упустить ничего из сказанного и сделанного Поповым.

— Ну — что стряслось? Вы что, не хотите со мной здороваться? — внешне совершенно спокойно, с выраженным недоумением спросил Гусев.

— Я? Нет… — замялся Попов.

— Что значит «нет»? Не хотите? Почему? Что стряслось?!

— Да… То есть, нет… — окончательно смешался Попов и неожиданно резко протянул руку: — Здравствуйте, Вячеслав Андреевич! Простите меня. Я… Я просто растерялся.

— Что же вас так удивило в моей персоне?

Попов недоверчиво и даже испуганно покосился на Гусева и, для чего-то оглядевшись по сторонам, неожиданно спросил:

— А вы не будете считать меня сумасшедшим?

— Да вроде бы до сих пор повода не было, а что?

— Но… Как вы могли только что с этой аллеи перейти через речку на соседнюю? Вы только что стояли здесь, затем исчезли и появились на той стороне — я вас увидел за мостом, — пробормотал Попов, всё ещё недоверчиво, искоса поглядывая на Гусева.

«Он всё видел. Чёрт — надо его убедить, что всё это ему померещилось!» — Гусев лихорадочно перебирал варианты своей реакции, но ответил внешне совершенно спокойно:

— Пить надо меньше, Попов — мы с тобой договорились о встрече, я бросил все дела, пришёл под снегопадом в парк и что — слышу от тебя какую-то ахинею?!

— Но… Дело в том, что я всё видел своими собственными глазами! Я…

— Может быть, вы хотите сказать, что, как какой-нибудь дух или ещё что-то наподобие полтергейста, могу переноситься через пространство?! — с издёвкой поинтересовался Гусев, который уже успел заметить, что Попов далёк от уверенности в том, было ли всё им виденное на самом деле.

— Нет, конечно… Но… Вы, конечно, не можете… Но… Почему мне всё это показалось? Я не сплю и не пьяный! — Попов окончательно растерялся и с надеждой посмотрел на Вячеслава, решив, что только тот способен развеять все его сомнения.

От былого напряжения у Гусева не осталось и следа — теперь его откровенно забавляла растерянность Попова. Вячеслав улыбнулся, подумав о том, как бы ещё больше был озадачен Попов, если бы выслушал подлинное объяснение происшедшего.

— Хорошо, будем рассуждать вместе! — Гусев решил, наконец, придти Попову на помощь. — Вместо меня на этой аллее мог быть другой человек, внешне похожий. Сейчас сильный снегопад — возможно, из-за этого вы и приняли его за меня. Человек ушёл, вы посмотрели на ту сторону ручья и увидели там меня, оглянулись — здесь уже никого не было, потому что тот человек в этот момент просто ушёл. Вот вы и решили, что я, словно бестелесный дух, просто перенёсся на ту сторону ручья.

— Но это тупиковая аллея — отсюда просто некуда уйти.

— Возможно, человек пошёл не по алее, а стал гулять среди деревьев. Да мало ли что могло показаться!

— Сейчас… Я сейчас! — пробормотал Попов и неожиданно подбежал к тому месту, откуда Гусев, остановив время, отправился в банк.

Внимательно осмотрев тротуар, попов быстро вернулся назад и начал что-то внимательно рассматривать под ногами у Гусева.

— Ну — что ещё на этот раз?! — нетерпеливо спросил Вячеслав.

— Там следы. Они обрываются и никуда дальше не ведут. И ваши следы они точно такие. Даже каблуки стёсаны так же. Идёмте, посмотрим! — пояснил Попов.

— Хорошо — пойдём, — кивнул Гусев.

В конце аллеи и в самом деле остались следы Вячеслава, чуть припорошенные снегом, но достаточно чёткие для того, чтобы можно было легко различить волнистые линии на подошвах, а также заметный срез каблуков вовнутрь.

— Ну — что я вам говорил?! — радостно заметил Попов. — Следы то совпадают!

— Да ерунда всё это! — не сдержался Гусев. — В таких ботинках половина города ходит. Человек, наверное, просто ушёл, а следы занесло снегом. А эти остались потому, что их прикрывают от снега кусты.

— Нет, смотрите — над следами нет кустов. Они, наоборот, под открытым небом! Я…

— Всё — мне это надоело! Или будем говорить, или можете оставаться на этом месте дальше в одиночестве и развивать свои фантазии! — резко оборвал Попова Гусев.

«Дались ему эти следы! А ведь я считал Попова полным дураком! Оказывается, люди порой бывают умнее, чем кажутся на первый взгляд. Надо быть осторожнее. Лучше всего переходить на другой режим времени где-нибудь в помещении, где уж точно никто не заметит», — размышлял Гусев, энергично вышагивая взад-вперёд по аллее, всем своим видом показывая Попову, что он им страшно недоволен.

— Простите, Вячеслав Андреевич, но мне… Показалось, наверное…

— Креститься надо, если кажется! Так мы будем говорить или нет?!

— Да-да, конечно! — поспешно согласился Попов и, прекратив свою «розыскную работу», подошёл к Гусеву: — Я вас слушаю, Вячеслав Андреевич.

— Дело в том, что я хотел бы, чтобы вы припомнили кое-какие детали из жизни Барловского.

— Да, конечно, хотя я знаю далеко не всё… Что вас интересует? охотно откликнулся Попов.

Глава восьмая ПОЛТЕРГЕЙСТ

Попов ещё несколько дней вспоминал о своём видении и даже очень хотел кому-нибудь об этом рассказать, но потом решил, что его посчитают сумасшедшим. Достав в обед из почтового ящика свежий пятничный номер «Витьбичей», Попов сразу же развернул газету на последней странице и тут его внимание привлекла статья с интригующим названием «Полтергейст в Витебске».

Статья была посвящена удивительным и невероятным событиям, которые, якобы, происходили в Витебске в последнее время. Попов, как и каждый добропорядочный обыватель, обычно относился к подобным статьям с известной долей скепсиса, однако на этот раз всё было совершенно иначе. После случая в парке Попов по-другому смотрел на мир и стал сразу же жадно читать статью:

Попов несколько раз перечитал статью от корки до корки и принялся возбуждённо ходить взад-вперёд по залу. В памяти у него всплывали обстоятельства последней встречи с Гусевым, и постепенно Попов пришёл к мысли о том, что перемещение Гусева с аллеи на аллею было если и не реальным, то кажущимся, и в любом случае напрямую связанным с какими-то аномальными явлениями.

В это же самое время ту же статью у себя в кабинете перечитывал Вишневецкий. Подполковник чувствовал, что всё происшедшее в магазине как-то связано с таинственной болезнью Гусева и путаными показаниями содержащихся в изоляторе КГБ Калины и Барловского, но пока эту связь он предполагал на уровне интуиции.

«С Новым годом, дорогие мои читатели! Э.Рустамов», — закончил читать Вишневецкий и улыбнулся: — Что за манера у этих журналистов — вначале пугают народ, а затем, как ни в чём ни бывало, поздравляют с Новым годом?! Судя по статье, это не Новый год, а прямо какой-то американский Хэллоуин!»

Раздался резкий звонок городского телефона. Вишневецкий выждал небольшую паузу, а затем снял трубку:

— Да?!

— Артём Фёдорович?

— Да. Кто говорит?

— Это Попов, мастер с ликёроводочного завода. Вы меня помните? — неуверенно спросили на том конце провода.

Вишневецкий прекрасно помнил Попова и даже помнил, когда дал ему телефон — это было полгода назад, когда Попов приходил в управление. Позже Вишневецкий, устав от его бесконечных визитов, передал Попова на попечение Гусева.

— Напомните, пока не припоминаю, — ответил Вишневецкий после небольшой паузы.

— Попов… Мастер… — на том конце провода заметно усилилось волнение. — Я работал вместе с Гусевым. Я… Извините…

Было ясно, что Попов растерялся. В другое время Вишневецкий просто не стал бы с ним разговаривать, но сейчас его интересовало всё, что в той или иной степени касалось Гусева и круга его общения.

— Что вы хотели?

— Я только что прочёл статью в газете… — начал пояснять Попов.

«Видимо, между Поповым и Гусевым что-то произошло, иначе он не стал бы звонить мне напрямую».

— Я рад за вас. Интересная статья? — равнодушно спросил Вишневецкий, показывая своим тоном, что пока телефонный разговор кажется ему пустым и неинтересным, хотя на самом деле Вишневецкого так и подмывало спросить, не о той ли статье идёт речь, которую он только прочёл сам.

— Статья в сегодняшних «Витьбичах». Только не смейтесь, пожалуйста это статья о полтергейсте у нас в городе. Вы её уже читали?

— Нет, пока не до того было, — соврал Вишневецкий. — И что познавательная статья?

— Артём Фёдорович, мне надо срочно с вами увидеться. Это касается капитана Гусева и меня. Кое-что произошло… Я хотел бы увидеться с вами напрямую.

— Хорошо, через час я вас жду — скажете внизу, что ко мне, — согласился Вишневецкий и положил трубку, не дожидаясь ответа Попова.

Почти сразу же после разговора Вишневецкий вызвал к себе по внутреннему телефону майора Олешковского.

— Слушаю, Артём Фёдорович? — начал с вопроса вошедший в кабинет Вишневецкого майор.

— Срочно соберите мне все данные о людях, упомянутых в этой публикации в «Витьбичах», в том числе и об авторе материала. Меня интересуют их адреса, телефоны, состав семьи, нахождение на учёте в ПНД.

— ПНД не даёт информацию без официального запроса.

— Никакого запроса не будет — пока всё будем делать конфиденциально. Всё — в конце дня я жду вас с полной информацией.

— Но… — начал было Олешковский.

Вишневецкий уже заранее знал, что хочет сказать майор — сегодня пятница, двадцать девятое декабря, все готовятся к встрече Нового года, но сухо и жёстко повторил:

— В конце дня я жду вас с полной информацией. Вы свободны.

— Понял, — без особой радости ответил Олешковский и вышел.

Ту же статью прочёл и Романенко. Он уже хотел было позвонить по этому поводу отпущенному в счёт отпуска домой Гусеву, но тут вспомнил, что должен был дозвониться до торговой базы. Выдвинув из стола второй сверху ящик в поисках городского справочника, Романенко наткнулся рукой на пустую пивную бутылку.

— Валяется всякая дрянь — и чего я её сразу не выбросил?! — выругался Романенко и уже хотел отправить пустую бутылку в стоящую рядом урну, но тут его взгляд остановился на пивной этикетке.

«Замок». Гусев сказал, что купил эту бутылку накануне, перед тем, как придти на работу. Грузчик мог ошибиться или, допустим, просто не знать, что «Замок» завезли раньше в другой магазин», — вспомнив о «трещине», о которой говорилось в статье, Романенко вертел бутылку в руках, внимательно разглядывая её на просвет. Возле горлышка, сверху от пивной этикетки тянулась узкая, длинная прослойка воздуха, которая и в самом деле сильно напоминала трещину. Романенко положил бутылку в стол и набрал номер директора пивзавода. Тот переадресовал Андрея в отдел маркетинга и сбыта. Там долго поднимали документы и в итоге сообщили, что пиво «Замок» и в самом деле поступило в торговую сеть только 12 декабря, поэтому накануне, 11 декабря Гусев мог купить его только на заводе. «Значит, вполне возможно, что это та самая бутылка, которая исчезла из гастронома на Ленина. Что из этого следует? Гусев украл бутылку? Гусев солгал? Похоже на то, хотя это лишь предположение. Но зачем он это сделал и как? Пиво он и так может купить. Полтергейст?! Как раз 12-го у нас в кабинете и произошёл этот странный взрыв. В голову не приходит ни одно мало-мальски подходящее предположение, но и без того ясно, что оба загадочных случая произошли почти в одно время. Так или иначе — всё это оказалось связанным с Гусевым. Взрыв случился в нашем кабинете, а бутылка была украдена из магазина едва ли не сутки спустя после того, как её «купил» Гусев. Надо будет спросить, в каком магазине он покупал пиво», — размышлял Романенко, механически перелистывая материалы дела Барловского.

«…Я не брал этих денег у Калины и у кого-либо другого — они появились у меня в карманах совершенно непонятным образом. Я даже не знаю как, — случайно прочёл Романенко и, заинтересовавшись, стал внимательно читать дальше: — Дело даже не в том, что они появились сами по себе — во время ареста у меня неожиданно возникло чувство, что они материализовались из воздуха. Карман стал наполненным, а через несколько секунд эти деньги нашли оперативники. Я не считаю, что они мне их подбросили, потому что почувствовал тяжесть в кармане до того, как меня обыскали. Возможно, кто-то всё же незаметно мне их подсунул… Я не знаю…»

Барловского в последний раз допрашивал Сосновский, и Романенко впервые знакомился с протоколом. «Опять странное происшествие и опять в присутствии Гусева. Затем кома на дне рождения у Сосновского. Стрельбище и следы каблуков Гусева возле мишени. Авария. Странная цепочка необычных событий. Пожалуй, всё может прояснить лишь сам Гусев — обязательно надо с ним поговорить», — подумал Романенко и решил было вновь заняться чтением протокола допроса Барловского, но его намерения прервал короткий внутренний звонок.

— Да? — снял трубку Романенко.

— Андрей, зайди ко мне! — пригласил его Вишневецкий.

Открыв дверь в кабинет первого заместителя начальника УКГБ области, Романенко поймал себя на мысли, что он почти уверен в том, что разговор сейчас пойдёт как раз о Гусеве. Он не ошибся. К тому же, как отметил про себя Андрей, Вишневецкий сильно нервничал. Внешне подполковник был спокоен, но его волнение легко можно было определить по другим, косвенным признакам. Против обыкновения Вишневецкий не стал сразу говорить о работе, а почти четверть часа рассказывал о то, как несколько лет назад встречал Новый год во время командировки в Москву. Романенко ждал. Наконец, Вишневецкий, как бы невзначай, обронил:

— Не завидуешь Гусеву — ему на работу только второго, сразу после Нового года. А тебе — завтра дежурить.

— Чего тут завидовать — я бы в госпиталь не хотел попасть! — пожал плечами Романенко.

— Это точно! — нервно засмеялся Вишневецкий и, помолчав, спросил: — Я буду с тобой откровенным, Андрей — работа у нас такая… Как-то странно получается — в городе произошли загадочные и необъяснимые события: кража в гастрономе, ваше чудесное избавление от смерти в момент аварии, взрывы у вас в кабинете и на даче у Барловского, взрыв компьютера в ограбленном валютном отделе «Беларусбанка», болезнь Гусева. Кроме гастронома и банка во всех остальных случаях вы оба были их участниками или находились рядом — и ты, и Гусев. Поэтому можно предположить наличие какой-то связи между произошедшими в городе событиями и кем-то из вас или вами обоими. Интуиция мне подсказывает, что ты здесь ни при чём, но интуицию к делу не пришьёшь. Поэтому, давай поговорим откровенно — что ты можешь сказать о Гусеве? Что он за человек? Нет ли каких странностей в его поведении — может быть, появилось что-то такое, чего раньше не было? Особенно за последний месяц? Можешь говорить совершенно открыто — разговор останется между нами.

— Я даже не знаю, с чего начать. Конечно, некоторые странности я замечал… Не так, чтобы странности, а просто… Гусев раньше себя так не вёл… Да и его болезнь… Такая тяжёлая кома и — никаких последствия спустя всего девять дней, — начал Романенко.

— Что значит «так себя не вёл»? Уточни, Андрей.

— Стал задумчивым, каким-то дёрганым. Это трудно описать, но мне кажется, что его жизнь постепенно меняется. На дне рождения у Сосновского, когда ему стало плохо, Гусев познакомился с Галей Сметаниной. Она в десятой вечерней школе учительницей работает. Так вот — после госпиталя Гусев всё католическое рождество прожил у неё. Галя в разговоре с Таней, женой Сосновского, как-то обронила, что Гусев тратит на неё уйму денег. Раньше склонности к мотовству я за ним не замечал.

— У Гусева появились деньги? — спросил Вишневецкий и вспомнил опись содержимого карманов Вячеслава, когда того привезли в Минск — в списке фигурировала стодолларовая купюра.

Романенко быстро взглянул подполковнику в глаза, но так и не смог ничего в них прочесть — лицо Вишневецкого оставалось непроницаемым.

— Деньги у него всегда были — жил один, зарплаты хватало. Просто по столько не тратил. Наверное, влюбился и немного потерял голову.

— Голову терять нельзя, а «немного потерять» — тем более. Это как нельзя быть немного беременной. Может и влюбился — это вполне вероятно, улыбнулся Вишневецкий. — Парень он ещё молодой — надо ведь ему как-то свою судьбу обустраивать.

Вишневецкий ещё долго расспрашивал Романенко о Гусеве и отпустил лишь тогда, когда дежурный доложил, что к нему пришли. Вишневецкий распорядился провести посетителя в свой кабинет, а Романенко вернулся к себе.

Андрей понимал, что Вишневецкий что-то знает. Что-то такое, что пока неизвестно ему самому. И это что-то напрямую связано со странными и непонятными событиями, происходившими в городе в декабре. Какое отношение к этим событиям имеет Гусев, Романенко мог лишь предполагать. Андрей собирался переговорить с ним, но Вишневецкий прямо и недвусмысленно запретил это делать.

С одной стороны Романенко было неловко вести разговоры о Гусеве за его спиной, с другой же специфика их работы накладывала на всё свой отпечаток, и поступить иначе было просто нельзя. Романенко был даже рад, что так и не успел сказать о самом главном — о пустой пивной бутылке. Это была уже реальная зацепка и реальная улика. Едва Андрей собрался рассказать о бутылке, их прервал телефонный звонок. «Это даже к лучшему — пока надо всё хорошенько осмыслить», — решил Романенко и, вновь достав пустую бутылку из ящика стола, принялся внимательно рассматривать её на просвет.

Глава девятая КОЛЬЦО СЖИМАЕТСЯ

С утра второго января было тепло — всего минус один градус по Цельсию. Над городом повисла сплошная пелена пепельных, местами свинцово-синих туч. Дул лёгкий ветерок. Весь окружающий мир казался старой чёрно-белой фотографией, потому что цветные краски встречались лишь благодаря разноцветным стенам домов и пёстрой женской одежде. Снега за прошедшую неделю выпало так много, словно природа, всё ещё испытывая вину за поздний приход зимы, решила вернуть городу все свои долги. По тротуарам и дорогам медленно ползли снегоуборочные машины, с урчанием сгребая снег своими железными лапами-щупальцами и отправляя его по эскалаторам в кузова пристроившихся здесь же грузовиков. На душе у Вячеслава было легко и хорошо. Гусев с какой-то особенной тревогой ожидал прихода 2001 года, рассчитывая стать едва ли не свидетелем конца света — слишком уж странным и необычным выдался конец 2000-го. Но ничего страшного не случилось. Всё было так же, как и всегда, если не считать того, что этот Новый год Гусев провёл вместе с Галей в компании Сосновских.

Уже 1-го января сразу же после пробуждения Гусев почувствовал себя легко и уверенно — мир не рухнул, не сошёл с ума, а остался прежним и Вячеслав мог смотреть в будущее с определённой уверенностью. В пятницу он ещё раз посетил валютный отдел на улице Ленина и вынес оттуда чуть меньше пятидесяти тысяч долларов. Задел был сделан — собранных денег вполне хватало для того, чтобы начать подготовку к отъезду на Запад. Впрочем, Гусев собирался ещё пару раз наведаться в банк, а пока ему нужно было подготовить к отъезду Галю. Проще всего ей было сказать, что он едет для специальной работы за границей, но об этом нельзя никому говорить. Гусев так и собирался сделать, но только после того, как они распишутся — заявление на регистрацию брака было решено подать уже завтра. Попов, похоже, успокоился, хотя его и видели в управлении в пятницу перед окончанием рабочего дня. В любом случае его рассказы об «исчезновении и появлении» Гусева выглядели слишком странными. К тому же после статьи в «Витьбичах» вполне можно было решить, что Попов, прочтя материал, дал волю своей фантазии.

Вячеслав, конечно же, понимал, что он находится под наблюдением и Вишневецкий что-то подозревает, но был спокоен — уже хотя бы потому, что у подполковника, кроме чисто умозрительных сопоставлений и догадок не могло быть никаких улик причастности Гусева ко всем этим ограблениям и происшествиям. Добытые в пятницу пятьдесят тысяч Вячеслав спрятал там же — в вентиляционной шахте в туалете управления, взяв тысячу себе «на жизнь».

За это время Вячеслав по-настоящему увлёкся компьютером, за которым он проводил всё то время, когда оставался один, без Гали. Компьютерные диски Гусев или покупал (денег у него теперь было предостаточно), или же просто брал прямо в магазинах, используя свои способности.

Управление временем Гусев освоил почти в совершенстве — в любой момент он мог либо его ускорить, либо замедлить. Теперь Вячеслав даже научился предотвращать свою «спячку» — днём он просто себя замедлял, используя редкие моменты одиночества (ровно настолько, насколько ускорял в другое время). Если же это иногда не удавалось, Гусев, чувствуя приближение потери контроля над временем, чуть раньше ложился в постель и уже тогда замедлял себя в таком, достаточно безопасном положении.

В целом и общем Гусев в достаточно хорошем настроении вошёл в свой кабинет. За своим столом уже сидел Романенко.

— С Новым годом! С Новым веком! С Новым тысячелетием, Андрюха! Даже не вериться! — радостно поздравил друга Гусев.

— С праздником! Что это ты такой весёлый? — удивился Романенко.

— Во время праздников положено быть весёлым, иначе какой же это будет праздник?! — пояснил Гусев. — А ты чего такой хмурый — голова болит?

— Есть немного, — кивнул Романенко.

— У меня вчера болела — мы с Сосновским немного выпили. Вроде почти трезвые были, но всё-таки целую ночь гуляли — вот голова и болела. Зря вы с Ольгой к нам не присоединились.

— Мы к моим родителям ездили. По-другому нельзя было, — пояснил Романенко и, выдержав паузу, спросил: — Ты читал статью про полтергейст?

— Читал.

— Ну и как?

— Сюда вполне можно было бы добавить историю с нашей аварией и взрывы в кабинете и на даче у Барловского. У меня такое впечатление, что этот «барабашка» где-то рядом, — улыбнулся Гусев.

— У меня тоже, — серьёзно ответил Романенко. — Знаешь, Слава — я давно хотел с тобой поговорить… И Вишневецкий…

— Давай поговорим, — кивнул Гусев, заметив, что Романенко запнулся на полуслове.

— В статье говорилось о бутылке, помнишь? — спросил Романенко и изучающе посмотрел на Гусева.

— Нет. В смысле сочетания алкоголя и полтергейста?

— Я серьёзно. Там говориться о пропавшей в гастрономе бутылке нового тёмного пива «Замок». Она была коричневого цвета.

— Ну и что? — с улыбкой спросил Гусев, внешне казавшийся совершенно спокойным, хотя сердце у него от волнения начало ходить ходуном.

— Она была с трещиной. Грузчик хорошо запомнил эту трещинку. Вот она! Романенко вытащил из ящика своего стола бутылку и показал её Гусеву. Смотри, на просвет хорошо видна трещинка, хотя на самом деле это всего лишь прослойка воздуха. Точно такая же бутылка, какую описал грузчик.

— Ну и что? Что с того?! — Гусеву всё же не удалось полностью скрыть своё волнение.

— Это та самая бутылка, которую ты принёс двенадцатого декабря. Точно такая же бутылка пропала в то утро в гастрономе.

— И что с того?! Ты хочешь сказать, что я незаметно от всех и, в первую очередь, от тебя ушёл в магазин, украл бутылку и вернулся? Я не выходил из кабинета до самого взрыва — ты это прекрасно помнишь. Я накануне купил это пиво в супермаркете «Омега» возле своего дома. А утром двенадцатого… Дай, гляну по календарю, — Гусев полистал перекидной календарь и удовлетворённо хмыкнул: — Ну да — утром двенадцатого мы всё время провели с тобой. Это и в самом деле был день, когда взорвалась наша дверь. Да и зачем мне пиво красть — я что, бомж какой-то?!

— Я проверил — пиво «Замок» впервые поступило в продажу только двенадцатого утром и то лишь в несколько магазинов Октябрьского района. А «Омега» в Первомайском. Теоретически не всё здесь сходится…

— Знаешь, Андрюха — это уж слишком! — вскипел Гусев.

— Не кричи — я просто пытаюсь понять, разобраться, — растерянно перебил Романенко.

— В чём разобраться, Андрюха?! В чём разобраться?! Я тебе ещё раз объясняю — я накануне купил три или четыре бутылки пива в «Омеге» — точно не помню. И на заводе, и в торговле могли ошибиться и назвать не те даты — да так, скорее всего, и было! Утро я провёл вместе с тобой! Хоть это ты помнишь?!

— Помню, конечно…

— Тогда в чём разбираться?! Это просто смешно! — почти кричал Гусев.

— Мне не до смеха — не ори! В городе и с нами что-то происходит! Я даже не могу представить, что именно, потому что ничего не понимаю, но что-то происходит! — крикнул в ответ Романенко.

Гусев взял себя в руки и, сев за стол, спокойно сказал:

— Я согласен — вокруг происходят непонятные, странные вещи. Авария, взрывы, ограбления банков, история в гастрономе. Такое впечатление, будто мир медленно и неумолимо начинает сходить с ума. То ли это миллениум на всех подействовал, то ли ещё что. Тут поневоле начнёшь верить и в Бога, и во всякую нечисть вроде «барабашек». Всё так, но из этого вовсе не следует, что и мы постепенно тоже должны сходить с ума. Это могут быть и простые совпадения, и провокации, и ещё непонятно что. Я всё утро провёл с тобой и пиво красть никак не мог. Да и неужели не ясно, что у меня нет для этого никаких мотивов. Хорошо — представим на мгновение, что один я остался здесь, а другой я ушёл в гастроном красть пиво. Даже при этом абсолютно невозможном и фантастическом случае остаётся непонятным, зачем мне красть пиво?! Пусть у нас не такая уж и большая зарплата, но на пиво мне пока хватает. Разве это не логично?

— Логично. Извини, Слава — от всех этих событий мы, наверное, и в самом деле немного не в себе. Что ты сам думаешь по поводу бутылки? У меня даже голова разболелась, — сообщил Романенко и, опустившись на свой стул, опёрся локтями о стол и закрыл ладонями лицо.

— Не знаю, Андрюха — просто не знаю! А фантазировать ты можешь точно так же, как и я. Может это вообще звенья одной цепи — например, бутылку мне подсунули специально, а затем дали соответствующее интервью в «Витьбичи». Идея бредовая, но ведь был же взрыв у нас в кабинете, и при этом не удалось обнаружить даже следов взрывчатого вещества. Точно такая же картина со взрывом была и на даче у Барловского.

— И в валютном отделе банка на Ленина! — перебил Романенко. — Кстати, перед самым Новым годом его ограбили ещё раз. Всего унесли около пятидесяти тысяч долларов.

— Вот видишь — след криминалитета здесь прослеживается гораздо более явно. Может, ко всему прочему, американские или ещё какие спецслужбы действуют?! Считаю, что тут серьёзное и запутанное дело. Думаю… Почти уверен, что этим уже непосредственно занимается Минск.

— Вишневецкий в чём-то тебя подозревает — у нас с ним перед Новым годом был разговор. И твой Попов к нему приходил — мне дежурный сказал.

— Про Попова я знаю, да и ты сам Попова знаешь — наверное, обиделся, что я ему мало времени уделяю. Жаловался на меня?

— Не знаю — я не в курсе. Вишневецкий мне часа два про тебя расспрашивал — как да что, что изменилось в последнее время, каким ты был раньше.

— И в чём же он меня подозревает? В краже пива?

— Нет, не знаю — со мной он тоже не слишком откровенничал. Про бутылку я ему, кстати, ещё не говорил — вначале решил обсудить с тобой.

— Считай, что уже сказал, — улыбнулся Гусев, но его глаза остались холодными.

— Почему?

— Вишневецкий наверняка нас слушает. Ну и пусть — мне нечего скрывать!

— Ты думаешь, что нас поставили на прослушивание?

— Думаю, что да.

— Может, выйдем в коридор? — неуверенно предложил Романенко, обводя настороженным взглядом кабинет, неожиданно показавшийся ему чужим, потому что за каждой, даже самой неприметной вещью, могли быть спрятаны микрофоны прослушивания.

— Не стоит — я уверен, что нам нечего скрывать от Вишневецкого. Пусть слушает! Да и всё это пока только предположение — может он и не слушает вовсе. Так что ты ему сказал?

Романенко рассказал Гусеву суть беседы. Вячеслав несколько раз задавал уточняющие вопросы и, наконец, когда его любопытство было полностью удовлетворено, пояснил:

— В моём поведении на самом деле нет ничего странного. Ты сам вёл бы себя точно также, если бы оказался на моём месте. Что странного в том, что я решил устроить свою личную жизнь?! Естественно, общение с женщиной требует расходов. Мы с Галей собираемся подать заявление…

— Поздравляю!

— А ты думал?! Так что могу я себя вести сейчас, за месяц до свадьбы, иначе, чем обычно?!

— Конечно, можешь. Да и было бы странно, если было бы по-другому.

— Я о том же. Ещё вопросы будут?

— Чай будешь пить — я собираюсь заварить?!

— Давай — буду! — кивнул Гусев.

Вишневецкий выключил кнопку магнитофона, потому что кассета и без того закончилась и, не выключая микрофон в кабинете Гусева и Романенко, перемотал плёнку в самое начало разговора. В кабинете у его подчинённых не происходило ничего интересного. Допив чай, они расстались, и Гусев уехал в город, поэтому Вишневецкий временно отключил теперь уже ненужный микрофон и занялся повторным прослушиванием недавно записанного разговора. В дверь постучали. Вишневецкий выключил магнитофон и громко крикнул:

— Войдите!

В кабинет вошёл майор Олешковский:

— Готовы результаты компьютерной экспертизы. В приёмной остался капитан Смолич из Минска. Он — специалист в области видео и компьютерной графики.

— Это он выезжал с материалами в Москву?

— Он.

— Зови его сюда. За какой срок проведена экспертиза?

— Вплоть до 31 декабря.

— Кассеты храните?

— Храним, но их уже почти не осталось. Надо новые купить.

— Хорошо, зови капитана.

Олешковский вышел из кабинета и почти сразу же вернулся в сопровождении высокого, немного худощавого капитана.

— Сотрудник отдела информационной безопасности УКГБ Республики Беларусь капитан Смолич. Прибыл для усиления специальной группы из Минска.

— Садись, капитан — в ногах правды нет, — предложил Вишневецкий, предварительно поздоровавшись с минчанином за руку.

Рядом с капитаном присел и Олешковский.

— Результаты экспертизы готовы? — сразу же спросил Вишневецкий.

— Да. Мы сделали подробный покадровый анализ событий утра 12 декабря прошлого года, когда у вас в управлении произошёл взрыв непонятной природы. В общем-то, камеры не зарегистрировали ничего необычного, но в районе десяти часов утра на плёнке в течение всего полусекунды появляются помехи, которые присутствуют на девяти кадрах. Их анализ позволяет предположить передвижение какого-то объекта с огромной, пока недоступной на Земле скоростью. Во всяком случае, скорость передвижения объекта превышает скорость полёта пули как минимум втрое. Теперь самое интересное — вначале нечто покинуло здание управления, что видно по резко меняющемуся положению входных дверей. В этот момент они так же размыты, как и неизвестный объект. Самое любопытное заключается в том, что после первых четырёх кадров с помехами следующие сорок чистые, а затем на пяти вновь появляются размытые изображения. Двери становятся нечёткими и по характеру движения объекта можно предположить, что он вернулся в здание управления.

— То есть, если я правильно понял, этот объект вышел от нас, а затем вновь вошёл к нам?

— Согласно расшифровке видеозаписи получается именно так.

— Что же это было? Дух? Призрак? Я что-то не очень верю во всякую нечисть! Может, камера плохо работала?

— Камера работала нормально — это хорошо видно при анализе остальных участков плёнки. К тому же, насколько я знаю, — Смолич сделал выразительную паузу, — именно в это время произошёл взрыв в кабинете на втором этаже, а на первом разбилось стекло входной двери. Наличие помех позволяет предположить, что камерам внешнего наблюдения удалось зафиксировать некие материальные проявления того, что, вполне вероятно, имеет прямое отношение к взрыву на втором этаже и разбитому стеклу на первом.

— Это результат анализа в Москве?

— Нет — в Минске. Перехожу к материалам ФСБ. В Москве полностью согласились с нашими выводами, но одновременно провели дополнительный анализ плёнки. Суть я не буду объяснять, просто скажу в общих чертах — по остаточным проекциям теней, игре цвета и другим признакам в Москве попытались хотя бы приблизительно установить форму неизвестного объекта.

— Получилось? — нетерпеливо спросил Вишневецкий, с трудом сдерживающий самообладание.

— Предположительно объект имеет человекообразную форму. Характерно наличие небольшого красного пятна или полосы в верхней части гипотетической человеческой фигуры. Если представить себе силуэт человека, то пятно располагается примерно в области шеи. Экспертная группа не смогла определить природу объекта.

— Да-а, дела! — задумчиво протянул слова Вишневецкий: — Что-то ещё?

Смолич кивнул:

— Были проведены подробные экспертизы всех видеозаписей начиная с 13 и заканчивая 31 декабря 2000 года.

— Удалось найти что-то ещё?

— Схожие помехи обнаружены при подробном анализе видеоматериала за 26 и 28 декабря. При подробном компьютерном моделировании в Центре криптологии ФСБ были получены аналогичные результаты. Вновь обнаружено наличие человекоподобного силуэта, перемещающегося с огромной скоростью. В обоих случаях всё точно так же, но только на этот раз силуэт вначале входил в здание управления, затем на нескольких кадрах помех нет вовсе, а потом они вновь появляются — силуэт выходит. Очертания и размеры силуэта сходны с таковыми, зафиксированными камерами 12 декабря.

— Но, в эти дни… — начал Вишневецкий и посмотрел на Олешковского.

— Так точно, Артём Фёдорович — именно в эти дни и, что самое важное, именно в это время — в 11 утра 26 декабря и в 12 дня 28 декабря был дважды ограблен валютный отдел «Беларусбанка» на улице Ленина. Я всё сверил.

— У них в банке есть камеры наружного наблюдения?

— Есть, но 26 декабря они работали в режиме прямого эфира, без записи охранник ничего не заметил. А 28-го, после первого ограбления, камеры были поставлены на запись.

— Где плёнка?

— Через полчаса её доставят к нам.

— Думаю, что нам тоже необходимо её проанализировать. Возможно, понадобиться отправить кассеты в Москву, — вмешался в разговор Смолич.

— Хорошо, — кивнул Вишневецкий. — Как только плёнка будет у нас, можете сразу же выезжать в Минск на моей машине.

— Так будет лучше, — кивнул Смолич.

Вишневецкий достал из верхнего ящика стола блокнот, куда записал историю, рассказанную Поповым и ещё раз взглянул на дату. «26 декабря, во вторник, примерно около одиннадцати утра», — прочёл Вишневецкий собственноручно написанную строчку. «Странный силуэт в управлении, ограбление банка и исчезновение (или его иллюзия) Гусева, которое наблюдал Попов, произошли в один и тот же день и в одно и то же время. Всё это связано между собой. Я чувствую, что связано. Но как? За что зацепиться?» — мучительно размышлял Вишневецкий, отложивший блокнот со своими записями в сторону и даже не заметивший, что в кабинете повисла необычная, гнетущая тишина.

Из задумчивости Вишневецкого вывел звонок Мухина. Начальник приглашал к себе.

— Все свободны! — объявил Вишневецкий и, дождавшись, пока все выйдут из кабинета, ещё раз перечитал анализ расшифровки изображения камер наружного наблюдения и лишь затем отправился к Мухину.

У Мухина Вишневецкий ещё раз изложил все свои подозрения в отношении Гусева, выглядевшие скорее неопределёнными и туманными догадками и продемонстрировал результаты покадровой экспертизы. Мухин уже, видимо, многое знал через Минск, потому что информацию о Гусеве поначалу пропустил мимо ушей, зато несколько раз перечитал данные экспертизы.

— Есть новости? — осторожно спросил Вишневецкий.

— У нас всегда бывают новости, — спокойно сказал Мухин и пояснил: Дело на контроле у Ерина. Им интересуется даже Президент. Завтра машиной из Москвы доставят новые камеры наблюдения. Внешне они ничем не отличаются от обычных, но на самом деле снимают не по 25, а в 100 раз больше — по 2500 кадров в секунду! Просто фантастика! Но это ещё не всё — сигнал соединённого с камерой компьютера сразу же через сеть будет поступать в Москву и Минск. В случае нового появления каких-либо помех сразу же будет произведён их анализ. Две камеры установим у нас, одну — возле центрального валютного отдела «Беларусбанка» на Ленина, где уже было два ограбления и одну, скрытую — на площади Свободы. Компьютеры в Москве заранее сориентированы на отслеживание помех с теми параметрами, которые определены в декабре по обнаруженным силуэтам. А по поводу Гусева… Я согласен, что все эти совпадения неслучайны, но вот их истинная причина… Гусев — отличный, опытный офицер госбезопасности. Но, с другой стороны — это наша единственная зацепка. Завтра из Минска подвезут новую, на этот раз уже нашу, белорусскую разработку.

— Что за разработка?

— Позитивный световой порошок. Если им посыпать руки, то ничего не видно — порошок очень мелкий и практически незаметный для невооружённого глаза. Вторым порошком, «проявителем», посыпают какую-либо поверхность. Если человек с позитивным порошком на руках откроет, например, дверь, ручка которой перед этим была посыпана «проявителем», на ней обязательно останутся следы, легко заметные в лучах ультрафиолета, напоминающие негативную чёрно-белую фотографию. Видимо, происходит химическая реакция между двумя порошками. Подробностей я не знаю — завтра подъедет подполковник Глашкин со специалистами-биохимиками, привезёт порошки и всё объяснит.

Глава десятая ДОПРОС БАРЛОВСКОГО

Прошло два дня. С утра в четверг Мухин собрал у себя в кабинете совещание. Кроме него самого присутствовали Вишневецкий, Глашкин, Олешковский и Смолич.

Смолич доложил об анализе плёнок видеокамер наружного наблюдения за 28 декабря. Как и ожидалось, камера зафиксировала помехи. По ним также можно было различить что-то похожее на быстро перемещающийся человеческий силуэт, вначале вошедший в банк, а затем возвратившийся на улицу. Примерно в это же время произошло исчезновение валютной выручки. Но самое интересное Смолич приберёг напоследок:

— И ещё — пожалуй, самое главное…

Мухин, Вишневецкий и Олешковский насторожились. Глашкин был спокоен. «Наверняка уже заранее обо всём знает!» — решил Вишневецкий, взглянув на Глашкина.

Довольный произведённым эффектом, Смолич продолжил:

— Получено достаточно чёткое изображение фантома. Мы сделали компьютерную распечатку с расшифрованных и переданных из Москвы файлов. Силуэт человека виден достаточно чётко, хотя внешне он как бы прозрачен. Такое впечатление, будто на один участок плёнки легли два изображения. Это, конечно же, не так. Я захватил с собой фотографии…

— Дайте их мне, — попросил Глашкин и взял у Смолича папку фотографий.

Остальные хранили молчание. Глашкин поочерёдно посмотрел на Мухина и Вишневецкого, затем раскрыл папку и, вытащив оттуда фотографию, положил её на стол:

— Вам знаком человек, изображённый на снимке?

Вишневецкий сразу же узнал Гусева. От волнения у него на лбу выступили капельки пота. Гусев казался прозрачным, бестелесным и каким-то размытым, но самым главным было другое — это, несомненно, был Гусев и Вишневецкий был абсолютно в этом уверен. Мухин взял в руки фотографию и, повертев её некоторое время в руках, вновь положил на стол:

— Мне кажется, что это… — Мухин нерешительно посмотрел на Вишневецкого. — Вы с ним чаще работаете, но… Мне кажется, что…

— Во всяком случае, если это и не Гусев, то человек или фантом, очень на него похожий, — пришёл на помощь Мухину Вишневецкий. — Но… Я специально проверял его в связи с тем, что Гусев в той или иной мере был участником, присутствовал или находился поблизости во время большинства странных событий. У Гусева полное алиби. Во-первых, его в это самое время видел в управлении дежурный, Романенко, да и я сам. Я разговаривал с Гусевым в своём собственном кабинете практически в то же время, когда произошло второе ограбление валютного отдела.

— Тогда как вы можете объяснить наличие изображения Гусева? — спросил Глашкин.

— Я не знаю… Я не могу найти этому рациональное объяснение, хотя мне всегда казалось, что Гусев имеет ко всему этому какое-то отношение, пояснил Вишневецкий.

— Как новые камеры? Есть ли какие-то результаты? — Глашкин раскрыл папку и медленно перебирал фотографии.

— Привезли ещё одну. Теперь две камеры в управлении — одна снаружи, одна, скрытая — внутри, в коридоре второго этажа. Ещё одна — возле валютного отдела и, скрытая, на площади Свободы, — доложил Олешковский то, что уже знали Мухин с Вишневецким.

— Все работают. Слежение — круглосуточное, — доложил Смолич. — Но пока ничего нет.

— Думаю, есть смысл проверить Гусева через порошок, — заметил Глашкин.

— Почему Гусева? — оживился Мухин. — Его изображение пока ни о чём нам не говорит.

— Оно и в самом деле ни о чём не говорит, но пока это изображение единственная зацепка. Думаю, что стоит обработать руки Гусева «позитивным» порошком, а двери валютного отдела — проявителем. Если Гусев возьмётся за ручку, на ней неизбежно останется его след, — пояснил Глашкин.

— А если он наденет перчатки? — возразил Вишневецкий.

— Можно заранее, на всякий случай, обработать и перчатки. Они, как и пальцы, всегда имеют индивидуальный узор в местах складок и морщин.

— Может, он другие перчатки наденет? — вновь засомневался Вишневецкий.

— Вы и в самом деле подозреваете Гусева в ограблении банка? — кисло улыбнулся Мухин. — Но как же человек мог в одно и то же время находиться и в банке, и в управлении?!

— Я ничего не подозреваю. Но есть факты — с личностью Гусева слишком многое пересекается, да и изображение оставляет ещё больше вопросов. Может быть всё, что угодно — Гусев может быть непричастен к ограблению банка или надеть совсем другие перчатки, но мы должны пробовать. К тому же, «проявитель» строго индивидуален — его можно маркировать радиоактивными изотопами. Они безвредны, зато позволяют безошибочно отделить одну порцию порошка от другой. Мы начнём с Гусева, но постепенно, если понадобиться, расширим круг поиска. Думаю, помимо Гусева нам стоит заняться Романенко и банковскими служащими.

— Но ведь Гусев может просто поздороваться за руку — например, со мной. Тогда ко мне на ладонь попадёт порошок и, теоретически, я могу взяться за ручку двери, и там останутся уже мои следы, а не следы Гусева?! скептически заметил Мухин и посмотрел вначале на Глашкина, а затем перевёл взгляд на Вишневецкого.

— Здесь есть ещё одна тонкость. «Позитивный» порошок может передаться с руки на руку или на другой предмет в течение всего шести-семи минут. Если за это время Гусев ни с кем не поздоровается, порошок уже не сможет никуда перейти, а вот при взаимодействии с «проявителем» негативное изображение появится — способность к химическому взаимодействию с «проявителем» «позитивный» порошок сохраняет около двух недель, — пояснил Глашкин, — И, опять же, с помощью изотопных меток мы сможем точно выяснить, кто оставил след — Гусев, работник банка, Романенко или кто-то ещё. Вы, Алексей Иванович, знаете ситуацию на месте лучше, чем я, так что нужно подготовить мечение рук Гусева, а чуть позже — Романенко и банковских работников. В дальнейшем, если не будет никаких результатов, список помеченных порошком можно будет расширить.

— Хорошо — Вишневецкий всё сделает, — согласился Мухин и кивнул в сторону своего заместителя. — Только…

— В качеству эксперта включим в группу капитана Смолича, если вы не возражаете?! — предложил Глашкин.

— Вы меня опередили — я хотел сказать то же самое, — кивнул Мухин.

Через два часа, ближе к концу рабочего дня, Вишневецкий вызвал к себе Гусева.

— Вызывали, Артём Фёдорович?

— Проходи, Слава, — предложил Вишневецкий, подняв голову от стола и указав на стул.

— Что-то минчане к нам зачастили. Не проверка ли намечается? — как можно более равнодушно произнёс Гусев, хотя ещё вчера заметил минскую «Волгу», но нигде не мог узнать цели приезда столичных гостей.

Впрочем, после двух ограблений валютного отдела и поползших по городу слухах о полтергейсте и «барабашках» не нужно было быть особенным провидцем для того, чтобы догадаться, зачем приехали минчане. Вишневецкий сразу же это подтвердил:

— Специальная бригада — для усиления. Всё же валютные отделы не каждую неделю дважды подряд грабят. Я поручил это дело Олешковскому, да и сам за него перед Мухиным отвечаю. Но пока подвижек нет — никаких следов и сплошные загадки. Да, кстати, тут Попов как-то перед Новым годом заходил — я забыл тебе сказать. Так вот — Попов под большим секретом сообщил мне, что как-то в парке Фрунзе видел, как ты исчез, а затем появился вновь прямо из воздуха. То ли он «Витьбичей» начитался, то ли просто не в себе.

Вишневецкий вспомнил про Попова как бы между прочим, но Гусев сразу же насторожился — шеф никогда и ничего не делал случайно или просто так. Вячеслав посмотрел на стол Вишневецкого и увидел, что под газетой лежит какой-то предмет, размером напоминающий пистолет.

— Так что с Поповым — будешь работать с ним дальше? — переспросил Вишневецкий, пристально посмотрев Гусеву в глаза.

«Словно кобра», — подумал Вячеслав и пожал плечами:

— А куда я денусь? Хотя с его «глюками» не соскучишься. Вроде и не пьяный был, когда я с ним встречался. Он мне и сам про это исчезновение все уши прожужжал.

— А ты?

— Как мог, попытался убедить, что я по воздуху не летаю. Попов вроде даже поверил, а сам к вам пришёл, — пожал плечами Гусев и вновь скользнул взглядом по предмету, лежащему под газетой.

Это не укрылось от Вишневецкого и подполковник, хлопнув рукой по газете, спросил:

— Знаешь, что здесь? На что похоже?

— Пистолет? — улыбнулся Гусев.

— От тебя ничего не скроешь. «Макаров». Тот самый, который у Калины отобрали при задержании. Узнаёшь? — Вишневецкий снял газету, поднял пистолет за ствол и протянул его Гусеву рукояткой вперёд.

Гусев взял пистолет и повертел его в руках:

— Они все похожи друг на друга. Только по номеру и узнаю. А так… У меня почти такой же.

— Э, нет — не скажи, Слава — предметы, они ведь, как люди! Двух одинаковых не бывает. У одного пистолета рукоятка чуть потёрта, у другого царапина на стволе, третий чуть чернее. Я свой и без номера среди сотни найду. Как ты думаешь — зачем я его тебе дал?

— Про Барловского напомнить? — неуверенно предположил Гусев.

— В том числе. И не только о Барловском, а и о нашей службе. С Барловским и Калиной надо быстрее решать. Минчане не зря здесь вертятся. Мухин в Минск планируется, а у нас сплошные минусы — Олешковский с ограблениями без подвижек, у вас с Романенко тоже пока не всё гладко — не протоколы допросов, а книжки фантастики! Так что или срочно выправлять ситуацию, или лучше застрелиться из этого самого пистолета! Вот тебе моя шутка, в которой слишком много правды. Давай сюда пистолет.

Гусев вернул пистолет Вишневецкому. Тот вновь положил его под газету и пояснил:

— Проверяли, не засветился ли пистолет в Смоленске. Тихо. В своё время он принадлежал отставному генералу МВД в Воронеже и пропал сразу же после его смерти.

— Разрешите идти?

— Иди, Гусев — иди! И помни про мои слова, — кивнул Вишневецкий.

После разговора с Вишневецким Гусев с Романенко отправились в СИЗО. Допросы Калины и его охранников практически ничего не дали. Калина стоял на своём — мол, приехал к Барловскому посоветоваться по поводу перспективы открытия казино в Витебске. То же в один голос твердили и вышколенные им охранники. Деньги, якобы, везли именно для этих целей, а Барловский их просто выкрал во время разговора. По сути, всех охранников нужно было отпускать, да и с Калиной возникало немало вопросов. Единственная зацепка незаконное хранение оружия. Но тот же Калина заявил, что ровно через неделю у него на руках будет разрешение на хранение оружия, которое он «впопыхах забыл дома». Гусев, хорошо зная российские реалии, не сомневался, что так оно и будет. Тогда придётся отпустить и Калину. Есть, конечно, задержанные спиртовозы, но доказать, что они предназначались именно для Калины, было практически невозможно. Единственным слабым звеном во всей этой криминальной цепочке был Барловский и Гусев с Романенко решили попытаться его дожать. Барловского с самого начала держали в одиночке, чтобы исключить какое-либо общение через всевозможные «малявы», «коней», перестукивания и тому подобные виды тюремной почты и к тому же отдельно от Калины и охранников, сидевших в обычном СИЗО, поместили в следственный изолятор КГБ, но в итоге всё оказалось напрасным — на последнем допросе Барловский, первоначально дававший смутные и сбивчивые показания, всё же получил каким-то образом указания от Калины и теперь уверял, что Калина и в самом деле приезжал для переговоров и уточнял детали снабжения алкогольной продукцией игорных и развлекательных заведений в Белоруссии. Во время разговора Барловский не удержался от искушения и похитил часть денег.

Романенко считал, что Барловскому как-то ухитрились передать записку от Калины, но Гусев с самого начала грешил на контролёра Гащенко, который, скорее всего, передал слова Калины устно. В любом случае необходимо было что-то кардинально менять. С одной стороны Гусев сейчас больше думал о предстоящей свадьбе и о том, как пополнить свой денежный запас перед выездом на Запад, с другой же, после разговора с Вишневецким в нём заиграло чувство профессионализма и почему-то захотелось уйти на достойной ноте, успешно завершив дело. К тому же Барловский был вором, а, согласно глубокой убеждённости Гусева «вор должен сидеть в тюрьме». Себя Гусев вором не считал и не осознавал. Он чувствовал, как между ним и его товарищами по комитету растёт и углубляется пропасть, но, вместе с тем, всё, случившееся за последний месяц, было настолько необычным, что даже двойное ограбление валютного отдела «Беларусбанка» представлялось Вячеславу продолжением удивительного, захватывающего сна.

— Всё, Андрюха — соберись! Сегодня работаем с Барловским по максимуму! При нём же отпустим охранников Калины. Зовём?

— Давай, — кивнул Романенко.

В кабинет с единственным, узким, зарешёченным окном ввели Барловского.

— Садитесь, Борис Самуилович, — предложил Романенко.

— Спасибо, — неуверенно выдавил Барловский и сел на табуретку напротив Романенко.

Гусев пристроился в углу. Барловский заметил его не сразу и вновь поздоровался. Гусев кивнул в ответ.

— Борис Самуилович, вы не вспомнили, как всё было на самом деле? спросил Романенко.

— Я всё рассказал в прошлый раз. Ничего нового не вспомнил, — ответил Барловский и принялся рассматривать носки своих ботинок.

— Почему же сразу после ареста вы говорили совсем другое?

— Я ведь объяснял — разволновался, — Барловский быстро взглянул на Романенко, а затем вновь опустил глаза вниз.

— Неужели? И часто вы так волнуетесь? Уж не от волнения ли вдруг, как вы сами говорите, украли деньги у Калины? — в голосе Романенко слышалась откровенная издёвка, хотя внешне капитан выглядел невозмутимым.

— Любой человек волнуется, когда его арестовывают, — парировал Барловский и с неожиданным ожесточением добавил: — Неужели вы считаете, что моя история о том, что деньги неожиданно появились в моём кармане во время ареста — более правдоподобная?!

— Таких историй за годы своей работы я наслушался предостаточно. Суть не в том, что история о деньгах из воздуха более правдоподобная. Суть в том, Самуилович, что ты врёшь, как Троцкий, как сказали бы в двадцатые! вмешался в разговор Гусев. — Мне ведь может и надоесть всё время с тобой няньчиться. Да, если откровенно — уже надоело! А когда мне что-то надоедает, знаешь, что я делаю?

— Что? — насторожился Барловский.

— Ты ведь, Борис Самуилович, почему нас за нос водишь?! Потому, что Калину боишься. Боишься правильно. Это с одной стороны. А с другой, совершив признание, что ты украл у него деньги, ты, по сути, учитывая сумму украденного, получишь не меньше, чем получил бы за спиртовозы. А если мы ещё и спиртовозы до конца доведём, а мы их доведём — Романенко не даст соврать, то ты, Самуилович, получишь гораздо больше. Так, Андрей? — спросил Гусев у Романенко.

— Да, после вчерашнего дня кое-что изменилось. Думаю, что мы приготовим к Рождеству великолепный подарок Борису Самуиловичу, — кивнул Гусеву Романенко, хотя оба они прекрасно знали, что вчера никаких допросов не было.

— Если ты, Борис Самуилович, конечно, православный?! — добавил Гусев.

— А это при чём? — растерялся Барловский. — Что с того, что я, допустим, иудей?

— Тогда до седьмого января тянуть нет смысла. Мы, может быть, поздравим тебя уже, например, пятого — то есть завтра! — засмеялся Гусев.

Барловский старался держаться спокойно, но было видно, что разговоры о спиртовозах, успешных допросах и вероисповедании задели его за живое. Это было личной, «фирменной» манерой работы Гусева. Ему всегда нравилось парой каких-нибудь ничего не значащих для дела фраз задеть за живое допрашиваемого и, пока тот раздумывал над глубинными причинами, побудившими Гусева задать, в общем-то, первый пришедший ему на ум вопрос, постараться взломать ослабевшую в этом момент внутреннюю психологическую защиту.

— Я тебе, Борис Самуилович, ещё не всё рассказал. Я узнаю всё и без тебя. Но, наверное, не так быстро. А значит, позже получу продвижение по службе или вообще ничего не получу. Уловил? — Гусев подошёл к Барловскому сзади и взялся за его плечи.

— Достаточно откровенно, хоть и весьма цинично, — криво ухмыльнулся Барловский и повернул голову вполоборота назад.

— Смотреть перед собой! — резко приказал Гусев.

Барловский сжался и вопросительно посмотрел на Романенко.

— А как вы думали, Борис Самуилович — у всех нервы. Вот Вячеслав Андреевич, например, из-за вас до сих пор не может получить майора.

— Я сочувствую, — пожал плечами Барловский, — Но…

— Не дёргаться — сидеть ровно! вновь прикрикнул Гусев.

Барловский вздрогнул и застыл, словно восковое изображение:

— Хорошо. Сейчас я правильно сижу?

— Правильно, Самуилович, правильно. Ты скоро не только это будешь правильно делать, хотя суть ты подметил верно — в основном ты будешь остаток жизни сидеть и это будет правильно. В другой момент ты бы, может, откупился, а тут тебе не повезло. Ты весь в говне, Самуилович! — последнюю фразу Гусев прокричал Барловскому прямо в ухо.

Барловский дёрнулся и растерянно взглянул на Романенко:

— Нельзя ли продолжить допрос один на один?

Романенко ничего не ответил, достал сигарету и закурил.

Гусев оставил Барловского, внимательно наблюдавшего за каждым его движением, подошёл к Романенко, в свою очередь прикурил и, глубоко затянувшись, вновь вплотную подошёл к Барловскому и, склонившись, выпустил ему прямо в лицо большое облако дыма.

Барловский закашлялся и Гусев с удовлетворением заметил, что в глазах главного инженера появились первые искорки страха. Он как-то съёжился и стал похож на сурка, затравленно озирающегося на парящего в небе, пока ещё далёкого, но смертельно опасного орла. «Дело продвигается в нужном направлении. Теперь главное — не останавливаться!» — подумал Гусев и, сделав необходимую паузу, вновь расположился за спиной Барловского:

— Желание клиента для меня — закон! Сейчас мы с тобой, Борис Самуилович, продолжим наш допрос один на один, а то ведь капитан Романенко у нас очень впечатлительный. И крови не любит.

— Какой крови?! Вы будете меня бить?! — со страхом спросил Барловский и обернулся.

— Смотреть прямо перед собой! — рявкнул Гусев и, убедившись, что Барловский вновь испуганно застыл в позе восковой статуи, пояснил наигранно мягким, вежливым тоном: — Упаси боже, Борис Самуилович! Где это вы слышали, чтобы при дознании использовались пытки и избиения?! Это запрещено законодательством.

— Откуда же тогда кровь?

— Ну, мало ли… Вы вдруг нечаянно упадёте и лобиком о пол стукнитесь, ножка стула сломается или полтергейст из вашего рассказа появиться. Да мало ли что?! Поносом кровавым со страху изойдёте!

— Чего вы хотите? — сдавленным голосом спросил Барловский.

— Я ничего не хочу. Я только хочу рассказать, что тебя, Самуилович, ожидает дальше — с детства мечтал быть предсказателем. Рассказать? Хочешь?

Барловский промолчал и опустил голову вниз.

— Вижу, что хочешь, только стесняешься — стеснительный очень. Ну, слушай и запоминай, потому что разговаривать мне с тобой некогда! отчеканил Гусев и вновь сделал небольшую паузу.

Барловский заметно нервничал. Это было хорошо видно по игре желваков на его скулах.

— Слушай и запоминай! — повторил Гусев. — Ты правильно боишься Калину. Но ты зря не боишься меня. Из-за тебя я, наверняка, буду иметь проблемы. Но, как говориться — долг платежом красен! Поскольку информацию я получу и так, ты мне уже не нужен. Сегодня вечером мы переведём тебя в общее СИЗО. А там я постараюсь обменять сокращение срока «смотрящему камеры» на твою откровенно плохую жизнь в ожидании суда. Очень плохую! Зачем мне это нужно? А затем, чтобы в следующий раз такие, как ты, были говорливее. Думаешь, Калина будет тебя защищать? Так бы оно и было, но вечером, когда я получу всю информацию от водителей спиртовозов, я скажу Калине, что всех сдал ты. Так что он, скорее всего, не защищать тебя будет, а примет посильное участие в ухудшении условий твоего содержания. Ты, конечно, можешь попытаться всё Калине объяснить, но… Это в том случае, если долго проживёшь! Ну что, Самуилович — я вижу, до тебя хоть и плохо, но что-то начинает доходить?!

«Всё — готов! Я его дожал!» — подумал Гусев и замолчал. Барловский беспомощно сидел на стуле, опустив голову вниз.

— Ну что, Андрей, подожди, пожалуйста, в коридоре — я хочу на прощание провести Борису Самуиловичу сеанс лечебного массажа. Он мне больше не нужен, но… Чтобы лучше запомнил… — попросил Романенко Гусев и незаметно подмигнул.

— Хорошо, только аккуратно смотри — чтобы крови не оставалось! подмигнул в ответ Романенко.

Барловский поднял голову вверх и затравленно переводил взгляд то на Гусева, то на Романенко.

— Да, Борис Самуилович — я думал, что вы умнее, — грустно сказал Романенко и вышел из кабинета.

— Что такое?! Что?! — пролепетал Барловский.

Гусев сделал шаг вперёд, Барловский вздрогнул и попытался встать со стула.

— Сидеть! Смотреть прямо перед собой! — крикнул Гусев.

— Что вы хотите? — тихим голосом спросил затравленный Барловский.

— Я хочу, Самуилович, провести с тобой воспитательную работу, равнодушно пояснил Гусев и, подойдя к сидящему Барловскому вплотную со спины, слегка хлопнул его по шее.

— Не надо, — попросил Барловский. — Что я должен сделать?

— Не знаю. Мне уже ничего не нужно. Ты уже всё мне испортил! Раньше надо было об этом думать! — отрезал Гусев и хлопнул Барловского по спине чуть сильнее.

— Я не мог… Это Калина… Я боюсь его… У меня дети. Я знаю больше, чем водители. Я могу помочь. Но, я хотел бы иметь какие-то гарантии.

— Ты не на базаре, Самуилович — раньше надо было торговаться! — Гусев подошёл к столу, вытащил оттуда наручники и большую милицейскую дубинку.

Главным во всём этом было не переиграть. Если бы Барловский вдруг поверил в то, что его показания действительно больше Гусеву не нужны, он мог замкнуться и надеяться лишь на Калину. Но у инженера «ликёрки» не зря в душе мелькали сомнения, и именно на это Гусев и рассчитывал. Сейчас же, чтобы окончательно решить всё в свою пользу, Гусеву нужно было заставить Барловского поверить в то, что его будут бить, и бить жестоко. Только этот животный ужас, который Гусев стремился вызвать у Барловского, был способен хоть как-то победить страх главного инженера перед возмездием со стороны Калины.

— Это ещё зачем? — забеспокоился Барловский, увидев дубинку и наручники.

— Иди сюда! — потребовал Гусев, проигнорировав вопрос.

Барловский подошёл к окну.

— Садись на пол! — приказал капитан.

— Не понял?

— На пол! — рявкнул Гусев.

Барловский уселся на пол прямо под окном. Гусев тут же пристегнул его наручниками к батарее.

— Зачем это? — с дрожью в Голосе вновь спросил Барловский.

— Зачем? А ты не понимаешь? Затем, чтобы ты не метался по всему кабинету и не брызгал бы кровью, соплями, дерьмом и всем тем, что из тебя сейчас польётся! Понял?! — крикнул Гусев и ударил дубинкой по полу рядом с ногами Барловского.

Инженер дёрнулся и тут же попросил:

— Не надо, я всё напишу. Я напишу, кто в Минске помогал нам с надёжным проездом спиртовозов в Смоленск. Это важная информация. Я старый и больной человек — у меня дети. Не надо так со мной.

— Твою мать! Старый он! На пенсию шёл бы, а не воровать, если старый! выругался Гусев и, отбросив дубинку в угол, отошёл к столу, сделав вид, что не может решить, как поступить дальше, ожидая какого-либо сигнала со стороны Барловского.

Вместо того, чтобы что-то сказать, Барловский опустил голову вниз и зарыдал, беззвучно трясясь и закрыв лицо руками.

Увидев это, Гусев испытал сильнейшее чувство стыда. «Господи, ну почему мы так живём?! Почему я должен издеваться над этим старым человеком, годящимся мне в отцы?! Потому, что он украл и по другому я не смогу ничего доказать?! Да! Но разве от этого у меня на душе будет легче?! Надоело всё это! Почему именно я должен всем этим заниматься? Почему я должен терзать этого старика в то время, когда кто-то жирует на Канарах?! Надо уезжать! Надо срочно уезжать!». — Гусев смотрел прямо в стол ничего не видящими глазами.

Из оцепенения его вывели всхлипывания — Барловский зарыдал уже в голос.

— Всё — хватит! Ты же взрослый мужик! — раздражённо крикнул Гусев и отстегнул Барловского от батареи.

Барловский перестал всхлипывать, но вид у него был довольно жалкий.

— Поднимайся. Иди к столу и пиши! — приказал Гусев.

Барловский с отрешённым видом продолжал сидеть на полу.

— Борис Самуилович, поднимайся! Если напишешь нормально, я тебя, возможно, и прощу. Ну, вставай! — Гусев принялся трясти Барловского за шею, видя, что главный инженер никак не реагирует на его слова.

— Да, конечно, — наконец, пробормотал Барловский и, поднявшись с пола, подошёл к столу.

Гусев вновь уставился на окно. Из задумчивости его вывели громкий хлопок и сдавленный стон. Обернувшись, Вячеслав увидел, что Барловский лежит на полу лицом вниз, а из-под его головы на пол струиться широкая полоска крови. Гусев подбежал к Барловскому и, перевернув его на спину, принялся легко трясти и хлопать по щекам:

— Борис Самуилович, вы меня слышите?! Борис Самуилович!

Барловский не подавал признаков жизни. От удара о пол у него разбились губы и бровь. Кроме того, кровь сочилась и из носа. Вячеслав бросился слушать сердце — оно билось. Главный инженер неожиданно захрипел, и из его рта показались кровавые пузыри. Гусев вновь перевернул его на живот, подскочил к столу и вызвал по телефону скорую. В этот момент в кабинет вошёл Романенко:

— В чём дело, Слава?! Что случилось? Почему он без сознания и в крови?!

— Я не знаю, почему! Я не знаю — я не врач! — отрезал Гусев.

— Ты оставался с ним наедине! Ты должен это знать! Я ведь думал, что всё будет, как обычно, а ты его что — избил?! Это ты его отделал?!

— Я! Я! Я его избил, если тебе так хочется! — огрызнулся Гусев.

— Слава, ты понимаешь, что случилось?! Ты что — совсем дурак?! Что с тобой происходит?! — закричал Романенко и принялся трясти Гусева за плечи.

Гусев почти тут же грубо сбросил его руки:

— Не ори на меня! Я не знаю, что случилось — он упал, когда я смотрел в окно. Он, наверное, ударился лицом о пол. Может, сознание от волнения потерял или ещё что. Я не знаю — сейчас приедет скорая.

— Слава — мы влипли! Как мы теперь объясним всё это Вишневецкому? Ты думаешь, он поверит, что мы не трогали инженера?!

— Что-то я сомневаюсь после твоей реакции! — криво улыбнулся Гусев. Ты не бойся, я подтвержу, что тебя не было в кабинете.

— Дурак — я совсем не об этом думаю! У тебя есть носовой платок?

— Есть. а что? — пожал плечами Гусев.

— Надо хоть как-то попытаться остановить ему кровь и привести в чувство, пока приедет скорая.

Глава одиннадцатая АРЕСТ

У Барловского случился инсульт. Хуже всего было то, что по заключению медиков инженер не сможет говорить в ближайшее время, что стало известно уже к шести вечера. Расследование, по сути, было поставлено на грань полного провала с учётом сроков, которые требовал Минск. Теперь они были абсолютно нереальными, и Гусев хорошо представлял себе чувства, с которыми Мухин завтра будет докладывать в УКГБ Республики о том, что главный обвиняемый по делу о коррупции, которое держит на контроле сам Президент, находится между жизнью и смертью после допроса следователями КГБ. Гусев сразу же позвонил и обо всём доложил Вишневецкому, но тот, против обыкновения, даже не вызвал Вячеслава в управление, а отпустил домой. Это было ещё одним очень дурным знаком. Гусев почти не сомневался в том, что завтра он будет отстранён от ведения дела и начнётся служебное расследование. В итоге его вполне могут уволить из органов, а в худшем случае и вовсе начать следствие по факту итогов допроса Барловского.

Нужно было спешить. Для начала Гусев решил нанести ещё один визит в банк на улице Ленина — дополнительная сумма валюты могла здорово пригодиться.

Около семи вечера Гусев вошёл в подъезд дома, расположенного неподалёку от банка. Убедившись, что рядом никого нет, он довольно легко замедлил время и, удостоверившись сквозь пыльное окно подъезда, что всё вокруг замерло, быстро спустился вниз. Не обращая внимания на застывших прохожих, Гусев пошёл к банку. Теперь он уже знал, что и где искать и почти не испытывал волнения. «Словно в гастроном иду», — криво ухмыльнулся Вячеслав и, дёрнув за ручку входной двери, удивлённо остановился — прямо напротив входа в банк замер инкассаторский бронированный микроавтобус. Один из инкассаторов держал в руках сумку с деньгами. Второй сидел в машине. Не тратя времени на размышления, Гусев, обрадованный неожиданной удачей, подошёл к инкассатору и, взяв сумку у него из рук, проверил содержимое. В сумке лежали пачки стодолларовых купюр. Всего было десять пачек. «Ровно сто тысяч! Сразу сто тысяч!» — возбуждённо подумал Гусев и осмотрелся по сторонам, словно его мог кто-нибудь увидеть. Его взгляд автоматически наткнулся на камеру слежения. Гусев понимал, что камера ничего не сможет зафиксировать, но всё же у него по коже пробежал холодок: «Я стоял и считал деньги прямо перед камерой. А вдруг останется какое-то изображение?». Оглядевшись по сторонам и, не найдя ничего более подходящего, Гусев слепил плотный снежок и швырнул его прямо в глазок камеры. Снежок пролетел мимо и вдребезги разбился о стену. Вячеслав слепил ещё один. На этот раз бросок получился более удачным и снег сразу же залепил глазок.

— Так-то лучше! — пробормотал Гусев и, рассовав пачки с долларами по карманам, вложил в руку инкассатору пустую сумку, наполнив её снегом.

На всякий случай Вячеслав проверил и саму машину, но там ничего не было. Возвращаться в банк Гусев тоже не стал и сразу же отправился в управление.

Застывшие улицы с замершими прохожими придавали городу какой-то зловещий, потусторонний вид. Все источники света — фонари, фары автомобилей, окна в домах приобрели красный, чем-то схожий с кровавым оттенок. Гусев понимал, что всё это связано с тем, что для него длина световой волны субъективно увеличилась, и сам свет сместился в область инфракрасного излучения, но от этого было не легче — где-то в подкорке не давала покоя скрытая, пока ещё чётко не осознанная тревога. Чтобы как-то снять напряжение, Гусев принялся дурачиться — по пути в управление он несколько раз менял прохожим шапки, а замершим на остановке милиционерам сунул в карманы по сотне долларов каждому. Конечно, Вячеслав понимал, что не должен этого делать, но кровавый, замерший город производил настолько гнетущее впечатление, что он просто боялся сойти с ума.

«Вот она — зримая и ощутимая ночь. Почти вечная ночь. Если жить с той же скоростью, с какой сейчас живу я, ночь может продлиться год. Или два. А может — всю жизнь. А что, если в один далеко не прекрасный момент я не смогу вернуться к прежнему временному ритму?! Для окружающих я просто исчезну, а сам… А сам остаток дней буду скитаться по этому заснувшему, кровавому городу призраков! Бр-р-р! Так я и в самом деле свихнусь!» — поёжился Гусев, стараясь отогнать от себя неожиданно овладевшее им чувство тоски, одиночества и безысходности.

Подойдя к управлению, Гусев дёрнул дверь. Дверь была заперта. Набрав шифр и прождав целую вечность, пока не сработает электронный замок, Гусев проник внутрь. За столом, уставившись прямо перед собой в одну точку, замер дежурный. Гусев сразу же прошёл в туалет и принялся прятать вновь принесённые деньги, по традиции оставив себе одну сотенную купюру.

Выйдя из управления, Гусев направился домой. Где-то на полпути чувство тревоги стало нарастать, и Вячеслав понял, что долго удерживать время он не сможет. Вячеслав зашёл в подъезд ближайшего жилого дома и, закрыв глаза, сделал несколько глубоких вздохов.

Открыв глаза, Гусев сразу же заметил, что исчезли кроваво-красные оттенки. Почти тут же появились и звуки. Мир вновь жил своей обычной, повседневной жизнью.

Гусев вышел на улицу. Начала болеть голова. Веки сразу же сделались тяжёлыми, и Вячеслав почувствовал приближение уже хорошо знакомой, непреодолимой сонливости. Стараясь не заснуть, Гусев остановил первое попавшееся такси.

— Куда едем? — спросил шофёр.

— Чкалова семнадцать.

— Три тысячи.

— Я дам пять, только быстрее! — согласился Гусев и почувствовал, что ему трудно говорить.

Возле своего дома Гусев с трудом вышел из машины — его сильно шатало из стороны в сторону.

— Вот, — пробормотал Вячеслав, достав из кармана десятитысячную купюру.

— Тебе гулять, а мне работать! — улыбнулся шофёр. — Мне чужого не надо.

— Возьми десять, — отмахнулся Гусев, заметив, что шофёр начал рыться в карманах в поисках сдачи.

— Хозяин — барин! — ухмыльнулся шофёр и, сев в машину, уехал.

«Наверное, принял меня за пьяного», — подумал Гусев и, добравшись, наконец, до своей квартиры на четвёртом этаже, начал отпирать дверь.

— Вячеслав Андреевич, я всё хочу у вас спросить… — донёсся из-за спины голос соседки.

Гусев уже успел войти внутрь квартиры и, обернувшись, и в самом деле увидел соседку, приоткрывшую свою дверь. Вячеслав, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, последними усилиями захлопнул дверь.

Оказавшись в квартире, Гусев шагнул в сторону спальни, но у него неожиданно потемнело в глазах. Сделав ещё один шаг, Гусев застыл на месте, а затем рухнул на пол.

Вячеслав осторожно приподнял веки и почти тут же вновь плотно их прикрыл — ему показалось, что куда-то внутрь, едва ли не в самый мозг, ворвались слепящие, световые потоки. Гусев вновь приоткрыл глаза. На этот раз было уже не так больно. Гусев лежал на койке в одиночке изолятора КГБ. Это Вячеслав понял сразу же, едва привык к свету.

«Что-то произошло за время моей «отключки». Сколько же времени я был без сознания? Два часа? Пять? Несколько суток? Почему я здесь? Неужели каким-то образом узнали про банк? Не зря здесь минчане крутились. Да и Вишневецкий не случайно не вызвал меня в управление после того, что случилось с Барловским. Но в изоляторе я не просто так. Банк? Вряд ли… Против меня не может быть никаких улик. Нашли деньги в туалете?» — при мысли о деньгах Гусеву стало не по себе. Не для того он их собирал, чтобы вот так просто и легко с ними расстаться. «Или Барловский? Возможно, что-то с Барловским… Что? Не приходит в сознание? В коме? Умер? Сколько же прошло времени?» — Гусев потянул руку к глазам и тут же ощутил на запястье металлический холод наручников — его правая рука была пристёгнута к спинке кровати. «Это ещё что такое? Зачем наручники? Может, я сопротивлялся, а сам ничего не помню? А может, вообще что-нибудь психотропное на мне опробовали? Ведь были же здесь минчане. Не зря были, как видно. Да и пролежал я совсем немного — щетина на щеках маленькая», — подумал Гусев, проведя ладонью по своему подбородку.

Приподнявшись, Вячеслав сел и осмотрелся. Он был в своём же костюме. Правую руку пристегнули к спинке кровати, часов на ней не было. Камера была хорошо знакомой Гусеву одиночкой — как раз та самая, где ёще недавно сидел Барловский. «Странно, однако, устроена жизнь — вполне возможно, что ещё вчера я допрашивал здесь в изоляторе Барловского, а уже сегодня будут допрашивать меня», — грустно улыбнулся Вячеслав и принялся более внимательно изучать устройство своего пленения. Оказалось, что он пристёгнут не обычными наручниками, а переделанными — они были соединены между собой не короткой, как обычно, цепью, а длинной — не менее трёх метров. Цепь была скручена в один большой комок, поэтому Гусеву и показалось вначале, что он пристёгнут за руку к спинке кровати намертво.

Размотав цепь, Гусев осторожно приподнялся, спустил ноги на пол и тут же нащупал свои ботинки. Просунув в них ноги, Вячеслав, не завязывая шнурков, прошёлся по камере — длины цепи хватало как раз для того, чтобы достать до унитаза параши в углу камеры.

— Надо же — какая предупредительность! — раздражённо произнёс вслух Гусев.

Подойдя к окну, Вячеслав увидел сквозь решётку лишь клочок серого неба, казавшегося на редкость зовущим и манящим. Из окна дуло — несмотря на зиму, оно было без стекла.

Видимо, за ним всё время наблюдали — хлопнул дверной запор, и в камеру вошли Мухин, Вишневецкий и контролёр.

— Вы свободны! — сухо сказал Мухин контролёру, и тот вышел, прикрыв за собой дверь.

Дверь захлопнулась с громким и неприятным скрипом. Мухин недовольно передёрнулся и быстро заметил Вишневецкому:

— Надо смазать.

Вишневецкий молча кивнул. Гусев, гремя цепью, сделал несколько шагов навстречу. Мухин смерил его внимательным взглядом и протянул руку:

— Здравствуй, Вячеслав!

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — Гусев пожал руку Мухина.

Цепь вновь зазвенела.

— Прямо декабрист в кандалах в Петропавловском каземате! — проворчал Мухин и взглянул на Вишневецкого.

Тот лишь пожал плечами:

— Так хоть какие-то гарантии есть. Здравствуй!

— Здравствуйте! — Вячеслав пожал протянутую руку Вишневецкого.

Гусев ничего не понимал: с одной стороны он сидел в одиночке изолятора и к тому же был прикован к койке цепью, с другой же и Мухин, и Вишневецкий здоровались с ним за руку, словно ничего не произошло. Вячеслав ждал, не без оснований рассчитывая, что вскоре всё проясниться.

— Садись, — то ли предложил, то ли приказал Мухин.

Вячеслав сел на койку. Мухин присел рядом, а Вишневецкому указал на привинченный к полу табурет.

— Да, не слишком здесь уютно, а?! — то ли утвердительно, то ли вопросительно произнёс Мухин, осматривая одиночку.

— Пожалуй… Хотя я только что пришёл в себя, поэтому ещё не успел освоиться, — заметил Гусев.

— Тебя это не удивляет? То, что ты здесь и что прикован цепью к койке? — Мухин пристально посмотрел Гусеву в глаза, словно хотел и в самом деле прочесть его мысли.

— Я думаю, что любой этому удивился бы, — кивнул Вячеслав. — Надеюсь, вы мне объясните, почему я здесь и что случилось?

— Мне кажется, ты сам это понимаешь. Брось, Слава — ты ведь сам работник органов и прекрасно знаешь, что без серьёзных оснований ты бы не оказался здесь в одиночке, да ещё и в наручниках, — Вмешался в разговор Вишневецкий. — Я уверен, что ты догадываешься о первопричинах.

— Возможно, из-за инсульта Барловского после моего допроса… Хотя за это цепью к койке не приковывают.

— Уже теплее, Вячеслав, — кивнул Мухин. — Я думаю, ты в курсе, что мы никого цепью не приковываем. Фиксируют только психбольных в больнице. Значит, у нас были серьёзные основания так поступить. И ты, я уверен, знаешь, почему мы так сделали.

«Неужели бояться, что я убегу?! Может, они догадались о том, что я могу менять время? Но как? Зачем тогда наручники?» — лихорадочно размышлял Гусев, стараясь внешне выглядеть абсолютно невозмутимо.

— Будет лучше, если ты расскажешь обо всём сам, — добавил Вишневецкий.

— О чём я должен рассказать?

— Обо всём. О том, почему ты сидишь на цепи в одиночке, — уточнил Мухин.

— Вам это виднее, Алексей Иванович, — возразил Гусев. — Но я постараюсь.

— Постарайся, Слава, постарайся — нам всё это очень интересно, — подал голос Вишневецкий. — Начни с того, что известно тебе и что неизвестно нам.

— Хорошо. Я ещё раз расскажу о допросе Барловского… Можно узнать, как его самочувствие?

— Мы тебя слушаем, Вячеслав — начинай рассказ, — перебил Мухин. Вопросы будешь задавать потом, а я со своей стороны обещаю, что почти на все отвечу, если смогу.

— Хорошо, — кивнул Гусев. — Мы торопились — нам был нужен результат. Никто не собирался ни избивать, ни, тем более, пытать Барловского… По сути, произошёл несчастный случай. Хуже всего то, что, когда Барловскому стало плохо, мы с ним были в кабинете наедине и теперь никто не сможет подтвердить мою версию. Я уже написал вкратце обо всём в рапорте, но, наверное, стоит рассказать более подробно…

Гусев, вернувшись к недавним событиям, подробно рассказал о допросе, добавив немало деталей, не вошедших в рапорт. Мухин и Вишневецкий слушали внимательно, но ничего не записывали. Мухин задал несколько уточняющих вопросов. Гусев был уверен, что весь разговор записывается на плёнку.

— Ты уверен, что ничего не забыл и не пропустил? — спросил Мухин, когда Вячеслав закончил свой рассказ.

— Не знаю. По-моему я всё рассказал… Всё, как было, — пожал плечами Гусев. — Теперь можно узнать о Барловском?

— Можно, — кивнул Мухин. — Что тебя интересует?

— Как его состояние?

— Если в смысле денег, то неплохо — мы обнаружили не меньше сорока тысяч долларов, а если в смысле здоровья, то хуже некуда — ночью Барловский умер. И, между прочим, умер после того, как ты его допросил.

— Умер? — растерялся Гусев.

— Именно так. Но и из-за этого мы бы тебя к койке не приковывали. Разве не так?

— Пожалуй, — кивнул Гусев.

— Так ты ничего больше не хочешь нам рассказать?

— Я всё рассказал…

— Думаю, что далеко не всё. Артём Фёдорович, помогите Гусеву, а то он что-то стал страдать амнезией.

— Хорошо — мы тебе кое-что расскажем, Вячеслав. Кое-каких деталей нам не достаёт, но ты в этом поможешь. Если ты, конечно, захочешь это сделать, откликнулся Вишневецкий и, подойдя к койке Гусева, разложил перед Вячеславом несколько фотоотпечатков, выполненных на цветном лазерном принтере. — Как ты думаешь — что это такое? Мне этот человек почему-то кажется очень знакомым. А ты его узнаёшь?

Гусев взглянул на отпечатки и едва сдержался, чтобы не выдать своего волнения: на трёх снимках можно было различить нечёткое, размытое, но всё же легко узнаваемое его собственное изображение. На фотографиях был он сам. На первых двух снимках на фоне входных дверей в валютный отдел «Беларусбанка», а на третьем — возле входной двери в управление УКГБ.

— Ну, как — узнал? — спросил Мухин, внимательно наблюдавший за реакцией Вячеслава.

— Даже не знаю — по-моему, это похоже на мою собственную фотографию, неуверенно предположил Гусев.

— Похоже? Это не просто похоже — это ты и есть!

— Тогда почему, Алексей Иванович, силуэты зданий, машины и, самое главное, лица остальных людей чёткие, а моё — размытое? Здесь не может быть монтажа? — спросил Гусев.

— Исключено! — сразу же возразил Мухин. — Фотографии сделаны при помощи оперативной съёмки. Только съёмка не совсем обычная — цифровая видеокамера вместо двадцати пяти кадров в секунду слышала пятьсот. Но и это ещё не всё первый снимок сделали во время странного и загадочного ограбления банка, второй — вчера вечером возле управления…

— …а последний, — продолжал Мухин, — сделан днём возле банка как раз в то самое время, когда у инкассатора пропала валюта из сумки. Как ты думаешь — что из этого следует?

— Не знаю… Уж не то ли, что я ограбил банк и инкассатора?! постарался изобразить возмущение Гусев.

— Именно это и следует — ты очень точен в своих предположениях, кивнул Мухин. — Точнее, не обязательно ты лично, но твоё присутствие обозначилось ясно. И это ещё не всё — на ручке входных дверей банка остались отпечатки твоих пальцев — мы специально пропитали твои руки и перчатки заранее особым составом. А на ручку двери нанесли порошок-проявитель. В ультрафиолетофом диапазоне чётко просматривается рисунок твоих перчаток. И последнее — в управлении обнаружена крупная сумма валюты, примерно совпадающая с количеством украденной наличности в валютном филиале «Беларусбанка» на Ленина. Как только мы получили снимки, тут же устроили обыск в управлении и не ошиблись, как видишь, в своих предположениях. А после того, как нашли деньги, отправились к тебе. Ты не открывал дверь, а твоя соседка, выглянувшая на шум, сообщила, что ты приехал накануне пьяный. Пришлось сломать дверь. Ты лежал на полу в коридоре. В кармане твоего пальто была обнаружена сотенная купюра. Её номер совпадает с номером одной из купюр, которые вёз инкассатор — номера всех сотенных купюр последнюю неделю записывались по моему приказу. Мы проверили тебя на алкоголь — ты был трезвым. Согласись, что даже половины этих улик достаточно, чтобы понять, что ты напрямую связан с ограблениями. А тут ещё и смерть Барловского. В общем, Вячеслав, положение твоё хуже некуда! А теперь я хочу задать тебе несколько вопросов, если ты не возражаешь?! — Мухин смотрел на Гусева, словно удав на кролика, ожидая, что тот вот-вот поддастся чужой воле.

На этот раз Вячеслав даже и не пытался скрывать своего смятения больше всего его поразили новости о порошке и новых цифровых камерах. Гусев понимал, что его тайна почти раскрыта, но и Мухин чувствовал себя неуверенно, иначе он никогда бы не пошёл ва-банк и не рассказал бы Гусеву и половины того, что только что произнёс.

— Так ты ответишь на наши вопросы? — более настойчиво повторил Мухин.

— Да, конечно. Хотя то, что я сейчас услышал… Мягко говоря, просто дико, — пожал плечами Гусев.

— Тогда начнём. Ты был вчера возле валютного отдела «Беларусбанка»?

— Да.

— Во время ограбления?

— Когда случилось ограбление?

— В половине седьмого.

— Нет, я там был в районе шести. Я действительно дёрнул ручку двери, но не стал входить.

— Что тебе было нужно в банке?

— Я хотел посмотреть курс доллара.

— Почему не вошёл?

— Передумал. Я здорово переживал по поводу Барловского — мне было настолько плохо, что я пошёл в управление.

— Ты был вчера в управлении?

— Нет. На полпути я зашёл в «Шайбу» «Авроры» и там здорово выпил. Затем поймал такси и поехал домой. Что было дальше — не помню. Очнулся здесь, прикованный цепью к кровати.

— Откуда изображение в камере?

— Может, наслоилось более раннее?

— Нет — всё снято как раз во время ограбления.

— Не знаю. Тем более — разве я мог одновременно быть в момент ограбления и в банке, и в управлении? Там ведь тоже моё изображение.

— Откуда тогда эти изображения?

— Я не знаю, Алексей Иванович! Я этого не знаю! Может, какая ошибка, а, может…

— Что «может»? — Мухин внимательно посмотрел на Вячеслава.

— Может и провокация.

— Провокация?

— Во всяком случае, я сижу в одиночке, прикованный наручниками к спинке койки.

— И кто же, по-твоему, автор этой провокации? — Мухин встал с койки и принялся вышагивать взад-вперёд по камере.

— Не знаю. Пока я этого не знаю. У меня в последнее время всё время было ощущение, что что-то не так. Что-то изменилось в моей жизни.

— Что же именно? — вновь подключился к разговору Вишневецкий.

— Я даже не знаю… Это трудно выразить словами, — пожал плечами Гусев.

— А ты попытайся — это в наших общих интересах. Или ты думаешь, что смерть Барловского и кражи сотен тысяч долларов в городе просто так, за красивые глаза сойдут нам с рук?! — нервно спросил Мухин, продолжая шагать по камере.

«Это неплохой знак. Мухин никогда не даёт воли своим чувствам, если перед ним противник или враг. Значит, в глубине души он до конца не уверен в моей виновности, и это обязательно надо использовать», — решил Гусев.

— Я постараюсь, — согласился Вячеслав. — Это началось в середине декабря. В одну из ночей я увидел сон — по небу быстро движется луна, а я стою у окна и смотрю на неё. И это был как бы не совсем сон — я знал, что лежу в своей постели и одновременно… стою у окна. Произошло как бы раздвоение. На следующее утро ощущение раздвоения повторилось — мне показалось, что я сижу за своим столом в кабинете вместе с Романенко и одновременно брожу по городу, причём по городу необычному, как бы замершему и остановившемуся, словно время застыло, а моя душа, покинув телесную оболочку, бродит по улицам. Я, наверное, кажусь вам сумасшедшим?

— Продолжай, Вячеслав — мы тебя внимательно слушаем, — попросил Мухин, пропустив вопрос Гусева мимо ушей.

— Потом словно что-то начало тащить меня назад, в телесную оболочку — я вновь очутился в кабинете и тут же раздался взрыв, — продолжал пояснять Гусев, выбрав старую, хорошо известную и проверенную тактику, когда за основу берутся реальные события, которые дополняются выдуманными и одновременно кое-что из произошедшего, а небольшие, но значимые детали скрываются, что полностью меняет картину случившегося, сохраняя полное правдоподобие рассказа.

Так было гораздо легче не попасться на главном, а небольшие и неминуемые нестыковки частностей всегда можно было списать на неизбежные изъяны памяти.

— Потом такое случалось ещё несколько раз. Например, во время аварии на улице Шмырёва. Я сидел в машине и одновременно другой я вытаскивал всех из кабин. Время для первого я шло обычно, а для второго как бы остановилось. Это очень сложное ощущение. А потом первое я просто исчезло, и я пришёл в себя в стороне от аварии, где до этого находилось второе моё я. Мир тут же ожил и задвигался. То же и с валютным отделом — я одновременно шёл по улице Ленина, перед тем, как напиться в «Шайбе» и вместе с тем как бы оказался возле валютного отдела.

Вишневецкий вопросительно посмотрел на Мухина. Мухин перестал ходить по камере и вновь подсел к Гусеву на край койки:

— А раньше почему об этом никому не рассказывал?

— Меня бы сочли сумасшедшим или больным — в любом случае списали бы из органов. А жить как и на что?! Вот я и надеялся, что всё постепенно придёт в порядок.

— Этой ночью были какие-то видения?

— Нет, Алексей Иванович — спал, как мёртвый и пришёл в себя только в камере.

— Именно — как мёртвый. Ну да ладно — нам пора, — Мухин поднялся, собираясь уходить.

— А я? — спросил Гусев, указывая на цепь: — Я так и буду сидеть здесь, как собака на привязи?! Я же человек! С убийцами и то так не обращаются!

Мухин тут же возразил:

— По-разному обращаются, по-разному… Допустим, ты сказал правду и действительно ты не имеешь отношения к краже валюты или сделал это неосознанно, а смерть Барловского случайна, но… Твои слова к делу не подошьёшь, так что пока тебе придётся посидеть здесь.

— Тогда почему на цепи? Почему нельзя просто так запереть в камере? Я что, по-вашему — сквозь стены прохожу?! В таком случае и через цепь пройду!

Ничего не ответив, Мухин пошёл к выходу, где его уже поджидал Вишневецкий. Перед тем, как выйти, Мухин обвёл взглядом камеру, зачем-то постучал костяшками пальцев по стене и на прощание обронил гораздо более мягким тоном:

— Мы будем думать, как поступить. А пока, чтобы наручники не резали, сделаем на руку повязку.

— И на том спасибо, — ответил Гусев и, едва входная дверь захлопнулась, зло выругался.

«Во всяком случае, даже если они мне и не поверили, то засомневались наверняка. Да, вляпался я с этими новыми камерами и порошком, если только они не блефуют. Впрочем, похоже, что не блефуют — снимки по виду настоящие. Но даже эта злополучная сотня долларов, найденные деньги в управлении, мои фотографии и следы перчаток на дверях в валютном отделе не являются прямыми доказательствами моей вины. Всё это, как минимум, противоречит обыденному здравому смыслу, а революцию в науке из-за одного моего случая делать никто не решиться. И Мухин, и Вишневецкий, и даже те, кто в Минске, хорошо это понимают. Тогда что? Процесса в обычном понимании этого слова не будет меня станут изучать и, как личность и человек я просто-напросто исчезну. О Гале тоже можно будет позабыть. Обмануть их тоже вряд ли удастся. Да и наручники они одели на меня не просто так — бояться, наверное, чтобы я не убежал, замедлив время, когда по какой-либо причине откроется дверь. Хотя с таким же успехом они могут действовать по шлюзовой системе и отпирать дверь в камере только после того, как плотно закроют дверь, ведущую в мой отсек», — растянувшись на койке, Гусев внимательно изучал взглядом и без того уже хорошо знакомую ему камеру.

Глава двенадцатая ПОБЕГ

— Таким образом, вы считаете замедление времени вполне возможным? спросил Мухин у Фролова, специалиста-ядерщика, в последнее время занимающегося проблемами паранормальных явлений, который накануне специально приехал из Минска вместе с Глашкиным.

— Это не я так считаю, это Эйнштейн так считает. Такой вывод напрямую вытекает, как следствие общей и специальной теорий относительности. Я думаю, вы слышали о парадоксе космических близнецов?

Мухин что-то слышал в этом роде, но на всякий случай переспросил:

— Если можно, напомните вкратце суть.

— Суть в том, что если один из близнецов отправился в космический полёт, значительную часть пути проходящий со скоростью, близкой к скорости света, а второй остался на Земле, то по возвращении путешественник окажется гораздо младше своего брата-близнеца, остававшегося дома. Движение с большой скоростью, как это ни парадоксально звучит, замедляет течение жизни. Более того — братья могут и не встретиться: путешественник всё ещё будет летать, а землянин давно умрёт от старости. Если бы землянин вдруг смог мгновенно увидеть внутренности корабля, в котором летит его брат-путешественник, то, к своему удивлению, обнаружил бы, что там всё как бы застыло и замерло. Наоборот, если бы брат-путешественник увидел Землю, для него всё двигалось бы с огромной скоростью, а его брат, оставшийся дома, прожил бы всю свою жизнь за каких-нибудь полчаса жизни на корабле…

— Занятно, однако… И ведь всё это, как уверяют физики, не какие-нибудь сказки, а реальные законы природы, — вмешался в разговор Глашкин. — Я ведь не только у Сергея Анатольевича консультировался. Два академика из Минска и Петровский из Москвы всё это подтвердили.

— Допустим, это я понял. Но меня сейчас интересует не Эйнштейн, а нечто более прозаическое, — перебил Мухин. — Меня интересует, мог ли всё-таки Гусев жить в режиме своего собственного времени и мог ли он украсть деньги из банка, пользуясь своими способностями? Если нет, а если у меня пока нормально с головой — то, очевидно, что не мог! Тогда свидетелем чего являются снимки новых камер и что всё это означает?

— Мы уже говорили с вами вчера на эту тему. Я учёный, а не следователь и кто что крал, я сказать не могу. Более того — ещё неделю назад, пока полковник Глашкин не ознакомил меня с имеющимися материалами, я бы твёрдо и однозначно сказал, что такое невозможно. Теперь же, изучив предоставленные мне материалы, я теряюсь в догадках.

«Он теряется в догадках! Я и сам теряюсь в догадках!» — недовольно подумал Мухин и попросил с плохо скрываемым раздражением:

— Нельзя ли конкретизировать, что именно вы обо всём этом думаете? Я понимаю, что дело, мягко говоря, неординарное, но всё же хотелось бы… иметь хотя бы приблизительные ориентиры.

— Я вас понимаю, — с улыбкой кивнул Фролов и виновато заметил: — Очень трудно говорить о случившемся так, чтобы мы понимали друг друга. Я не могу ничего утверждать наверняка — я лишь делаю предположения. Мог ли Гусев одновременно идти по улице и похищать деньги у инкассатора? Не знаю, но думаю, что нет, так как нет ни единой возможности хоть как-то объяснить это с помощью теории. Тогда поставим вопрос иначе — мог ли Гусев в течение одной минуты добраться до банка, ограбить инкассатора и вернуться на место? Весь опыт нашей с вами жизни говорит, что нет — не мог. Но есть один маленький момент…

— Мы вас очень внимательно слушаем, Сергей Анатольевич — продолжайте, кивнул Глашкин, встретившийся с физиком взглядом.

— Я уже говорил о зависимости времени от скорости движения. Вы что-нибудь слышали о торсионных полях?

— В самых общих чертах, — кивнул Мухин и не стал уточнять, что всё, что он слышал — это всего лишь само словосочетание «торсионные поля».

— Всё в природе на уровне микромира, да и на уровне макромира, за небольшим исключением, имеет собственный момент вращения. У электрона такой собственный момент вращения называется спином. У атома гелия вокруг ядра обращаются два электрона, имеющие противоположные спины. Такие же моменты вращения имеют и другие элементарные частицы. Эти моменты вращения могут изменяться — возрастать и замедляться. Вращение в вакууме порождает торсионные поля, наличие которых, во многом, обуславливает волновую природу частиц. Частица в торсионном поле не имеет чётких очертаний, она становится подобной волнам, расходящимся по водной глади после того, как в озеро бросили камешек. Именно благодаря наличию торсионных полей вокруг элементарных частиц в вакууме возникают другие виртуальные частицы, иногда обретающие реальность…

— Всё это очень интересно, но хотелось бы понять, как всё это может быть связано с нашим сотрудником Гусевым и кражами из валютного отдела, перебил Мухин, не выдержавший долгой лекции.

— Да, простите — я немного увлёкся экскурсом в физику микромира, смутился Фролов. — Я постараюсь исправиться и говорить более предметно. Я не зря указывал на то, что согласно общей и специальной теориям относительности время напрямую связано со скоростью движения. Но ваш Гусев не летал в космос со скоростью, близкой к скорости света. Его вообще не ускорял никакой внешний двигатель — пока на Земле таких двигателей просто нет. И всё же, если допустить, что он почти в одно и то же время был в одном месте и тут же оказался в другом, ограбив банк, мы должны предположить, что это возможно лишь в случае очень быстрых перемещений, незаметных для простого глаза и обычной техники, но достаточно медленных для того, чтобы отдельные фрагменты этого движения были зафиксированы новейшими цифровыми камерами внешнего наблюдения. Тогда какова природа такого движения? Я ещё раз оговорюсь — у меня есть только догадки. Ещё месяц назад я сам счёл бы такое предположение безумием, но сегодня я… вновь возвращаюсь к торсионным полям. Быстро, почти мгновенно Гусев мог бы перемещаться по городу лишь в том случае, если бы внутреннее вращение составляющих его элементарных частиц вдруг чрезвычайно замедлилось, ведь мы помним, что в системе, обладающей меньшей скоростью, время течёт быстрее. Как ни странно, но ослабление торсионных полей, которое неизбежно происходит при уменьшении момента вращения элементарных частиц, ускоряет время. То есть Гусев, если считать, что в его организме резко уменьшается вращение элементарных частиц, превращается в изолированную систему. Чисто теоретически такая система может жить гораздо быстрее окружающего мира, пока её торсионные поля слабее — время как бы вырывается на свободу из торсионных тисков. Если представить, что у Гусева всё так и случилось, что, повторяю — на уровне даже не научной, а популярной фантастики, он мог ограбить банк и мог быть замешан во всех тех странных эпизодах со взрывами, аварией, кражами в магазинах и шутках с прохожими. Или это мог быть кто-то другой с такими способностями.

— Хорошо — допустим. А что с его странным оцепенением? поинтересовался Мухин, внимательно слушающий Фролова.

— Я думал и об этом. Допустим, что такая система…

— То есть Гусев? — поморщился Мухин.

— Да — извините! Допустим Гусев, вернее, его организм… Какая-то странная терминология — мне так и хочется сказать «система» — так более верно по сути, — замялся Фролов.

— Пусть будет «система»! — вновь поморщился Мухин и махнул рукой.

— Так вот, — продолжал учёный. — Точно также эта система теоретически могла бы каким-то образом потерять связь с окружающим миром, что, опять же теоретически, могло привести к рассогласованию тех же электронных спинов и внутренних моментов движения других элементарных частиц. Ускорение вращения неминуемо вызовет рост напряжения торсионных полей, которые и создаются этим самым вращением. Если оно достаточно велико…

— У меня сейчас мозги начнут вертеться! — шепнул Мухин сидящему рядом с ним Глашкину.

Глашкин лишь пожал плечами в ответ, словно хотел сказать: «Ничем не могу помочь — нужно потерпеть».

— Вы что-то сказали? — насторожился Фролов.

— Продолжайте — всё в порядке, — заверил Мухин и вновь выразительно посмотрел на Глашкина.

— Если суммарное напряжение торсионных полей достаточно велико, время замедляется. Замедляется настолько, что система для внешнего наблюдателя как бы застывает. То есть происходит то, что случилось с Гусевым дважды — в первый раз это случилось, когда вы отвезли его в госпиталь, а во второй раз перед тем, как вы отправили его в тюрьму…

— В следственный изолятор, — поправил Глашкин.

— Наверное. Я оговорился, потому что не специалист.

— Предположим, что это так, но каким же, скажите, образом Гусев сумел овладеть тайнами микромира, если вся современная наука только-только с ними соприкоснулась?! — спросил Мухин и нервно смял извлечённую из пачки сигарету.

В ответ Фролов лишь демонстративно развёл руками:

— Об этом пока знает лишь господь Бог!

— Хорошо, это я уже понял, — кивнул Мухин. — Скажите, Сергей Анатольевич, есть ли смысл освободить Гусева от цепи? Я имею в виду, не удастся ли ему после этого бежать, используя свои фокусы со временем?

— Может быть, хотя я думаю, что достаточно использовать шлюзовую систему — дверь в камеру Гусева нужно отпирать только тогда, когда заперта внешняя. Вот и всё — даже если Гусев сумеет проникнуть в коридор, он далеко не уйдёт.

— Пожалуй, — кивнул Глашкин. — Как вы можете расценить показания Гусева о его якобы психологическом раздвоении?

— Я ничего не могу утверждать наверняка, но мне кажется, что Гусев вполне может говорить правду…

— Может говорить — это понятно. А вот говорит ли он правду в данном конкретном случае? — перебил Мухин.

— Я не следователь, — вздохнул Фролов. — Дело в том, что мы даже о самом изменении времени говорим лишь предположительно и уж наверняка ничего не можем сказать о том, что чувствует человек во время таких временных изменений. Может оказаться и так, что тот же Гусев при изменении внешних параметров плохо осознавал или даже вовсе не осознавал, что происходит. С одной стороны для его обычного сознания прошла минута, а с другой при изменении времени в эту минуту мог быть вложен час. Видимо, это и породило эффект раздвоения личности. При изменении времени Гусев мог действовать на основании подкорки, как бы во сне. Так ходят сомнамбулы или, говоря проще лунатики. Известный феномен снохождения.

— Ничего себе снохождение! — воскликнул Мухин и покачал головой.

— Особенно с учётом того, что этот лунатик, возможно, похитил несколько сот тысяч долларов.

— В любом случае это интереснейший факт. Здесь нужна серьёзная кропотливая работа! — подчеркнул Фролов.

Когда он ушёл, Мухин и Глашкин некоторое время молча сидели в кабинете. Мухин лениво помешивал ложкой недопитый чай в чашке, а Глашкин ещё раз принялся просматривать дело Гусева, которое он и так знал почти наизусть.

— Президенту доложили? — спросил Мухин, отхлебнув из чашки несколько глотков.

— Разве Мацкевич похож на сумасшедшего?! О чём он может доложить? О том, что у нас здесь машина времени появилась? Представляешь, как на это среагирует Лукашенко? Чёрт его знает, что со всем этим делать?! — Глашкин отложил дело Гусева в сторону и внимательно посмотрел на Мухина. — Хорошо, хоть деньги нашли. А то представь — Мацкевич докладывает Лукашенко о том, что у вас в Витебске украли почти полмиллиона долларов при помощи машины времени!

— Да уж — представляю! — засмеялся Мухин, но его глаза остались холодными и колючими. — Я даже думаю, что сейчас, когда деньги найдены, гораздо лучше найти их пропаже более реальное и логичное объяснение. А с Гусевым пока поработать, понаблюдать.

— Есть конкретные варианты? — оживился Глашкин.

— Будем прорабатывать, — ушёл от прямого ответа Мухин.

— Хорошо, — кивнул Глашкин. — Держи меня в курсе.

В это же самое время в голове у Гусева окончательно созрел план побега. За эти две недели, проведённые в одиночке, Вячеслав полностью изучил распорядок работы и особенности поведения каждого контролёра. Оставаться здесь дальше не имело никакого смысла — Вячеславу порой казалось, что о нём совершенно забыли и уже никогда не вспомнят. Это означало одно из двух — или его готовят к переводу в Минск для последующего изучения, или же каким-то образом они и в самом деле собрали достаточные доказательства его виновности. Нельзя было исключать и третий вариант, сочетающий в себе и то, и другое. Придуманная Гусевым версия о раздвоении личности, несмотря на всю её правдоподобность, тоже не позволяла рассчитывать на что-то хорошее — в сумасшедший дом Вячеслав не хотел. Оставался побег.

Сегодня, по расчётам Гусева, был четверг — 18 января 2001 года. Бежать нужно было уже сегодня. В случае удачи Гусев рассчитывал найти Галю, выкрасть в паспортном столе необходимые бланки, переоформить документы на другие фамилии и не позже ночи достичь белорусско-литовской границы. Делать попытку побега завтра, перед выходными, было рискованно — можно было просто не успеть всё оформить и сделать, как задумано. О самих выходных не стоило и вспоминать — всё везде будет закрыто, документы, бланки и печати заперты в сейфах и быстро извлечь всё это оттуда будет просто невозможно. Гусев понимал, что он не может допустить ошибки и у него будет всего несколько часов для того, чтобы покинуть город. Бежать нужно было сегодня.

От цепи Вячеславу удалось освободиться ещё вчера. Он уже успел сообразить, что камера наблюдения установлена на входной двери и, сразу же после обеда, закрывшись спиной от её всевидящего ока, замедлил время. Как только всё вокруг застыло, Гусев, не меняя позы, осторожно взял рукой цепь возле кольца наручника, пристёгнутого к койке и потянул в сторону. Цепь выдержала. Тогда Гусев потянул более резко. Одно из звеньев едва заметно разжалось. Вячеслав рванул ещё раз и свободный промежуток стал как раз таким, какой и был нужен, чтобы при необходимости легко и быстро разомкнуть цепь.

Сев на койку спиной к дверям, Гусев ещё раз опробовал раскованную вчера цепь. Звенья легко высвобождались друг от друга. «При всей серьёзности их подхода они просто-напросто не учли, что если я двигаюсь быстрее, то могу разорвать даже такую прочную цепь — и импульс, и момент движения гораздо больший. Физику надо было лучше изучать!» — с улыбкой подумал Гусев, стараясь унять неожиданно начавшуюся от волнения дрожь.

Из коридора раздался звон отпираемых решётчатых дверей перегородки отсека и донеслось характерное позвякивание алюминиевой посуды — привезли обед. Именно этого момента и ждал Вячеслав. Он знал, что обычно второй контролёр подходит близко к решётке, закрывающей вход в его отсек и в этом был план Гусева, к которому он готовился больше суток.

Окошко в дверях камеры открылось и Гусева подозвал контролёр:

— Возьми пайку.

— Иду, — кивнул Гусев и, громыхая цепью, побрёл к дверям.

Взяв миски с зеленоватым супом и серой кашей-сечкой и кружку с грязно-коричневым компотом, Гусев повернулся, сделал несколько шагов к столу, остановился и, неожиданно закричав и выронив посуду на пол, рухнул вниз.

Контролёр испуганно посмотрел в окошко и увидел, что изо рта и из носа у Гусева текут тонкие ручейки крови.

— Эй, звони дежурному — с Гусевым что-то случилось! — заорал контролёр, обращаясь к своему напарнику, ожидающему его на другой стороне решётчатой двери, перекрывающей отсек.

Дежурный и так уже всё видел благодаря камере слежения и теперь лихорадочно пытался дозвониться до Вишневецкого.

Всё получилось так, как и рассчитывал Гусев. Взяв обед и, пройдя несколько шагов, Вячеслав сделал усилие и замедлил время — его падение должно было быть полностью реалистичным. Медленно поднеся ладони к лицу, Гусев засунул мизинец левой руки глубоко себе в ноздрю и вонзил ноготь в плоть. Вскоре Вячеслав ощутил горьковато-солёный привкус полившейся крови. Набрав кровь в рот, Гусев медленно, стараясь всё соизмерять со скоростью неторопливо плывущих по полу мисок, изобразил падение и, заранее разомкнув звенья сковывающей его цепи, «упал» на пол лицом к двери. Почти тут же Гусев вернул нормальное течение времени и демонстративно выпустил изо рта кровь. Из носа она шла сама. Перед его лицом на полу образовалась небольшая кровавая лужица.

Прошло несколько минут. Из коридора доносился непонятный шум и какая-то суета, но в камеру никто не входил — лишь пару раз кто-то открывал и вновь закрывал окошко для раздачи пищи.

«Неужели что-то заподозрили?! Почему никто не идёт?» — в отчаянии думал Гусев, прислушиваясь к каждому шороху. Кровь из носа почти перестала идти.

Наконец, минут через десять появились какие-то новые звуки и Гусев сразу же уловил лязг открываемых решётчатых дверей, ведущих в его отсек. Некоторое время спустя лязг повторился — дверь вновь закрыли.

К нему шли. Через несколько секунд из коридора донеслись приглушённые шаги. Вячеслав превратился в комок нервов. Он лежал с закрытыми глазами и не мог их даже приоткрыть, опасаясь, что это будет замечено цифровой камерой слежения, поэтому весь обратился в слух.

Звонко лязгнули металлические запоры и входная дверь камеры со скрипом приоткрылась.

«Пора!» — скомандовал сам себе Гусев и, широко раскрыв глаза, встретился взглядом с Вишневецким. Подполковник удивлённо открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел — Вячеслав сделал усилие и мир тотчас остановился.

Поднявшись на ноги, Гусев вытер от крови лицо и подошёл к полуоткрытой двери, из которой выглядывал замерший Вишневецкий. Вячеслав открыл дверь настежь и втащил Вишневецкого в камеру. Сразу же за Вишневецким в коридоре замерли врач, контролёр и Олешковский. Ключ от камеры был в руках у Олешковского. Не обращая на них внимания, чтобы не терять зря времени, Вячеслав сразу же направился к решётке, перекрывающей путь из отсека в коридор.

Решётка, как и предполагал Гусев, оказалась запертой, но — и это было именно то, на что надеялся Вячеслав, на той стороне неподалёку стоял контролёр. Вячеслав подошёл к решётке и, просунув руку сквозь прутья, подтащил контролёра к себе. «Главное — чтобы у него был ключ!» — Гусев лихорадочно обыскивал карманы контролёра. Наконец, ему удалось извлечь у того из кармана штанов целую связку. Гусев стал поочерёдно вставлять в прорезь замка ключи, примерно подходящие по форме и размеру. Ни один из них не подходил к замку решётки.

Гусев вытер выступивший на лбу пот и с удивлением подумал о том, что даже вода движется в его организме быстрее. «Надо попробовать ещё раз! Успокоиться и попробовать ещё раз!» — настраивал себя Гусев. Решив, что всё дело в спешке, Вячеслав начал действовать гораздо медленнее и, наконец, один из ключей подошёл и решётка распахнулась — путь к свободе был открыт!

Запихнув контролёра в коридор, Гусев запер за ним дверь, выскочил на улицу и, ослеплённый ярким дневным светом, от которого он уже успел отвыкнуть после многодневного сидения в одиночке, лишь теперь вспомнил, что на нём нет никакой верхней одежды. Впрочем, пока окружающее время шло медленно, холода можно было не опасаться — Вячеслав это хорошо знал по своему предыдущему опыту.

Возле СИЗО стояла «Волга» Мухина, на которой приехал Вишневецкий. За рулём почему-то сидел Сосновский. Оглядевшись, Гусев зашвырнул связку ключей в сугроб и, вначале пошёл, а затем, всё более ускоряя шаг, наконец, побежал к своему дому.

Эпилог

Гусев исчез. Не просто сбежал, скрылся, а именно исчез. Все усилия Глашкина, Мухина, Вишневецкого и всего управления госбезопасности не принесли никаких результатов. Вместе с Гусевым исчезла и учительница вечерней средней школы Галина Сметанина, причём исчезла самым скандальным и непостижимым образом — во время урока она просто растаяла прямо в воздухе к изумлению наблюдавших всё это великовозрастных учеников. В тот же день вновь был ограблен валютный отдел «Беларусбанка». На этот раз исчезло свыше двухсот тысяч долларов. Денег так и не нашли. Исчезнувшие Гусев и Сметанина не оставили никаких следов своего пребывания, если не считать пропажи некоторых вещей из квартиры Вячеслава, опечатанной КГБ — его фотоальбома, документов и одежды. О квартире Сметаниной нельзя было сказать ничего определённого, потому что никто не знал точно, что там было до её исчезновения, а старушка-мать лишь отмалчивалась или произносила странные, загадочные фразы.

В субботу поступил сигнал из Глубокого — в проезжавшем автомобиле видели похожую по приметам пару. Вишневецкий приказал заблокировать границу с Латвией, но больше о беглецах ничего не было слышно. Лишь неделю спустя выезжавший на погранпереход Сосновский признался, что в лесу была найдена угнанная «ауди», хозяин которой за день до этого приехал на попутке на погранпункт и с вытаращенными от страха глазами рассказал о том, что едва он проехал Поставы и сделал остановку, как какая-то сила выбросила его из машины в снег, а сама «ауди» умчалась прочь.

Вишневецкий хотел сделать Сосновскому внушение, но не успел — из-за побега Гусева и очередной кражи в валютном отделе его просто-напросто уволили на следующий день из органов, а Мухина перевели в Минск. Начальником управления назначили Глашкина.

Впрочем, это ничего особенного не изменило и дело Гусева, так и не доведённое до конца, благополучно перекочевало в архив. На всякий случай, все данные о Вячеславе были распространены через зарубежную агентуру российского ФСБ, но и это ни к чему не привело и о Гусеве стали постепенно «забывать», чему немало способствовал и сам Глашкин, разумно полагавший, что особенно активная работа на ниве борьбы с полтергейстом и прочими феноменальными явлениями вряд ли принесёт ему большие дивиденды.

Первое время в витебской прессе активно обсуждались всевозможные потусторонние дела и даже нашлось немало свидетелей, которые утверждали, что лично с ними происходили удивительные происшествия — исчезали шапки, кто-то переносил этим самые шапки с места на место. Некоторые видели, как из воздуха появлялись инопланетяне. В самой многотиражной городской газете «Витьбичи» даже открыли быстро ставшую популярной еженедельную пятничную рубрику «Параллельный мир». Но время шло, свидетелей становилось всё меньше, рубрика стала терять былую популярность, а после одного из выступлений Лукашенко по белорусскому телевидению, в котором он весьма прозрачно намекнул на то, что кое-где нежелание работать скрывают при помощи «баек из склепа и инопланетян», «Параллельный мир» закрыли, тем более, что сами «Витьбичи» львиную долю средств получали в виде дотаций из городского бюджета.

Постскриптум

День близился к своему апогею. Непривычно жаркое баварское солнце нещадно жгло кожу, но теперь служащему банка это было не страшно — его тело уже давно приобрело защитный, смуглый загар. Расслабившись, служащий наблюдал сквозь полуприкрытые веки за солнцем, которое быстро пробежало по небосклону и через несколько секунд после полудня наступил вечер. Мужчина вышел из оцепенения и, взглянув на соседний шезлонг, спросил по-русски:

— Ну что, пойдём домой?

— Пойдём. Я уже трижды искупалась, пока ты дремал, — улыбнулась женщина, и они, одевшись и собрав вещи, пошли к расположенной неподалёку автостоянке.

За ними внимательно наблюдали две пожилые немки.

— Знаете, фрау Найман, мне почему-то кажется, что немцы, которые прожили несколько поколений вне Германии, уже никогда не поймут, что такое немецкий дух. Те же Шульцы, например. Вольфанг и говорить ещё толком не научился, хотя и работает в банке…

— Он там больше считает, чем говорит, — возразила соседка.

— Пожалуй. Но разве это мыслимо — без единого движения лежать на шезлонге несколько часов под палящим июльским солнцем?! У другого бы вся кожа слезла, а ему хоть бы что — наверное, у них в Казахстане (это где-то в бывшем Советском Союзе) они всё лето без одежды ходят.

— Дикость! Я думаю, что Шульцы и в самом деле так никогда и не смогут стать настоящими немцами! — согласно закивала её подруга и заботливо поправила над головой белый кружевной зонтик, создающий удобную, прохладную тень.