Пропасть

Часть 2

Микаса никак не могла выудить из памяти момент, когда мир сузился только до ровной капитанской спины, обернутой в плащ с крыльями свободы прямо между лопаток. Когда из гущи голосов слух улавливает лишь холодный, властный тон, которым он обычно отдавал приказы на тренировках и миссиях. Когда лица сослуживцев начали смазываться в нечеткое, мутное пятно, пока взгляд не останавливался на нем.

Она до сих пор не могла понять, отчего при мысли о капитане ребра теснило изнутри странным томлением, ладони потели, а дыхание становилось неровным, будто после долгой пробежки. Ни одной другой мысли не было места в ее голове, кроме мыслей о тусклых серых глазах, изредка задерживающих на ней свой ледяной взгляд, об упрямо поджатой полоске алого рта, о растрепанных, небрежно остриженных темных волосах — таких же, как у нее самой.

Стоило ей завидеть его за завтраком в столовой, как отчаянная надежда на еще одну встречу разливалась в груди приятным теплом, вытесняя нежелание идти на последующую тренировку. С тихим присутствием капитана в ее жизни все давалось намного проще: Микаса ощущала себя в безопасности, в которой, как оказалось, так сильно нуждалась все это время.

Губы невольно растянулись в улыбке, стоило ей прижать к груди заветный сверток. Поиск добротной черной пряжи и спиц выдался не самым легким. Ей пришлось обойти почти все лавки и потратить большую часть накопленного за время службы жалования, чтобы воплотить задумку в реальность. Микаса с особым трепетом вспоминала о вечерах, проведенных за вязанием шарфа: иногда из-за затягивающихся тренировок ей приходилось заниматься подготовкой подарка до глубокой ночи, с трудом выкраивая несколько часов для сна. Грела и подстегивала ее не только мысль о дне, когда она вручит капитану этот шарф, но и том, что она не одна засиживалась допоздна за работой. Микаса знала, что он тоже не спит, где-то там, окруженный вековыми стенами своего кабинета, пишет очередной отчет, скрипя пером по бумаге. И в такие моменты грызущее кости одиночество, наконец, отпускало.

Засевший в сознании образ нельзя было вытравить ни изнуряющими тренировками, ни редким общением с сослуживцами, ни раздельными вылазками. Микаса с затаенным ликованием поддавалась внутреннему порыву, прокручивая в голове каждую секунду, проведенную рядом с ним, затирая драгоценные воспоминания до такой степени, что реальность отходила на второй план.

В тот момент ей так нужно было увидеть его, что ноги едва слушались: хотелось сорваться на отчаянный бег и поскорее оказаться у большой дубовой двери чужого кабинета. На секунду чувство эйфории от скорой встречи затмилось вспышкой тревоги, отдавшей в сердце легким покалыванием. Микаса выдохнула, свободной рукой оттянув рубашку, налипшую на кожу груди, и ускорила шаг, ощущая, как сердце сбивается со спокойного ритма.

Дверь была приоткрытой, и Микаса, потянув за ручку, обжегшую пальцы металлическим холодом, без стука ступила внутрь помещения, невольно делая глубокий вдох: пахло свежестью и плавящимся воском.

Вокруг царил полумрак: лишь пламя одинокой свечи трепетало во тьме, подсвечивая неподвижное лицо капитана, сидевшего за столом, и нарушал липкую тишину кабинета только жалобный скрип пера о бумагу.

Капитан даже не поднял головы, когда она вошла, хотя Аккерман казалось, что он услышал испуганный стук ее сердца еще с коридора, услышал, как прерывисто она дышала, нервно заправляя за уши выскользнувшие из хвоста пряди.

— Очень интересно, Аккерман, — протянул он, свободной рукой вытягивая из стопки документов необходимые страницы, — не помню, когда мы с тобой сдружились настолько, чтобы ты заявлялась ко мне посреди ночи. Я могу неправильно трактовать такое поведение.

Капитан наградил ее прямым мрачным взглядом, отчего в груди что-то мгновенно вспыхнуло, плавя внутренности свечным воском. Микаса поджала губы, игнорируя строгий тон, сквозящий недовольством, и нерешительно прошла к столу, поочередно вытирая вспотевшие ладони о края куртки.

— Я знаю, что сегодня ваш день рождения. И знаю, что вы не любите его, — сдавленно протянула она, вкладывая в дрожащий голос последние остатки уверенности, — но, капитан, — руки трепетно прижали к груди шарф, обернутый в бумагу, — у меня есть для вас кое-что.

Он отложил перо в сторону и, подавшись вперед, оперся подбородком на сцепленные в замок пальцы, без особого интереса оглядывая неприметный сверток.

— Это просто подарок, — поникнув, выпалила Микаса, заранее давая ответ на не озвученный им вопрос.

Его неподвижный рот тронула едва заметная ухмылка, но в прищуренных глазах с отблесками пламени на льдисто-серой поверхности радужек так и не появилось заинтересованности. Микаса вся сжалась в страхе быть отвергнутой и, не зная, куда себя деть, опустила голову, старательно отгоняя мысль, что он посчитал ее затею глупой.

Скрип отодвигающегося стула заставил ее вздрогнуть: кровь ударила в голову, наполняя виски громкой пульсацией. Капитан встал из-за стола и, подойдя к ней, остановился напротив, скрещивая руки на груди.

— Аккерман, — насмешливо начал он, качая головой, — что ты напридумывала себе?

— Я… Я хотела порадовать вас, — слова предательски путались на языке, — вас еще никто никогда не поздравлял из ребят, и… Просто возьмите это.

Микаса протянула подарок одеревеневшими пальцами, осторожно наблюдая за капитаном сквозь упавшие на лоб пряди.

Помедлив, он потянулся к ее рукам, забирая сверток, на секунду заключая ее ладонь в плен своих цепких, горячих пальцев. Это мимолетное прикосновение отдалось щемящей болью в груди Микасы: она замерла, пристально разглядывая его руки, накрывшие ее собственные в попытке запомнить, каково это, когда капитан касался ее. Под ребрами вдруг стало тесно — ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Жар, вспыхнувший в месте соприкосновения их кожи, пополз выше, теплясь на шее и щеках. Ее помутневший взгляд невольно скользнул дальше, по руке, обтянутой плотной серой тканью, к красиво выступающим косточкам ключиц в разрезе кофты, к приоткрытым губам. Кровь в ушах грохотала так, что Микасе показалось, если капитан что-то скажет — она не услышит.

Тряхнув головой в попытке собрать остатки самообладания, Аккерман оторвала взгляд от чувственного рта, тут же сталкиваясь с глазами, казавшимися черными во мраке комнаты: он наблюдал. Склонив голову набок, вдруг нахмурившись, ощупывал пытливым взглядом ее пылающее в смущении лицо. Капитан явно заметил, как она разглядывала его в ответ на мимолетное касание. И от этого ее сердце на секунду замерло, тут же неконтролируемо-быстро заметавшись за ребрами.

Даже когда тепло чужих пальцев исчезло, Микаса не смогла вернуть себе контроль, напрочь покидающий ее тело рядом с ним. Так случалось каждый раз, стоило ему оказаться в радиусе пяти метров, но больше всего Аккерман пугало то, что и мысли о нем затягивали ее разум в блаженную, сладостную пучину мечтаний. Это было… слишком.

Он с подозрением оглядел подарок, повертев его в руках, а затем потянул за края ленты, завязанной в аккуратный бантик. Раскрыв хрустящую бумагу и вытащив шарф, вопросительно взглянул на Микасу.

— Что это, Аккерман?

Она опустила голову и сделала шаг к нему, подойдя почти вплотную, ведя плечами в попытке избавиться от дрожи, пробежавшей меж лопаток от предвкушения близости. В практически абсолютной темноте обоняние обострилось, и Микаса ощутила, как в нос ударила привычная холодная свежесть. Так пахло зимой, по утрам, когда мороз нещадно кусал за щеки, когда в мире не существовало ничего, кроме этой волнующей, обжигающей чистоты. Ей хотелось склониться к его шее и уткнуться носом в кромку волос за ухом, вдохнуть этот запах, чтобы зимние утра никогда не заканчивались.

Забрав шарф из его рук, Микаса бережно развернула мягкую ткань, затаивая дыхание, и одарила капитана прямым взглядом. Близость его тела, его совершенная кожа, запах, граничащая с небрежным безразличием забота всколыхнули ее чувства, словно брошенный в спокойные воды камень.

— Просто шарф, капитан. Позволите? — почти беззвучно спросила она.

Мужчина молча кивнул.

Пальцы предательски дрожали, пока Микаса оборачивала ткань вокруг его шеи, стараясь не задевать открытые участки кожи.

— Вы же придете сегодня? — завязывая края в слабый узел, поинтересовалась она.

— Не думаю, что в этом есть какой-то смысл, — холодно отозвался капитан, скрещивая руки на груди.

В глубине души она понимала, что он вряд ли согласится прийти на празднование, устраиваемое Ханджи без его согласия. В свои дни рождения капитан предпочитал запираться в кабинете и не разговаривать ни с кем, и то, что он не выгнал Микасу, стало ее маленькой победой.

Аккерман отступила на безопасную от него дистанцию в надежде, что сердце перестанет отчаянно трепетать, что мыслям вернется ясность и она вновь сможет контролировать себя. Непонятно было, отчего ее так повело: принятие капитаном ее скромной заботы и внимания, или от того, как дух захватывало от одного его взгляда в ее сторону.

— С днем рождения, Капитан, — с придыханием прошептала она, убирая руки за спину.

— Спасибо, Микаса.

Вечерело, и за вековыми стенами замка яростно гудел ветер, клубами вздымая свежевыпавший снег, размывая очертания двора и тренировочного поля. Микаса смотрела в окно, упершись подбородком в кулак, и в душе ее было также неспокойно.

Вечерняя тренировка закончилась раньше, и им дали команду разойтись, чтобы привести себя в порядок к небольшому празднованию в честь дня рождения капитана Леви.

Некоторые ребята отнеслись к этой затее скептически, но Ханджи заверила всех, что даже если «коротышка-именинник не явится, то веселиться все равно будут все». Однако Микаса знала, что в случае с упрямым капитаном не было никаких «если» — он точно не собирался приходить. И от понимания этого на душе становилось тоскливо.

Тревога и смутное предчувствие кололо внутренности, вынуждая судорожно оглядывать стремительно наполняющуюся кадетами столовую. Микаса словила себя на том, что в знакомых лицах выискивала человека, которого ждала больше всего, поддаваясь теплящейся в сердце надежде — она безумно хотела увидеть его. Даже раздраженного, с недовольно нахмуренными бровями и привычным отчуждением в усталых серых глазах.

Многие кадеты уже заняли некогда пустующие лавочки, другие сновали меж столов с ящиками выпивки и нескромным ужином — подавали мясо. Заметив друзей за одним из столов, Микаса неуверенно двинулась в центр помещения и нехотя присела на самый край лавочки. Саша вздыхала, безумным взглядом смотря на аппетитную мясную нарезку, Конни раздавал всем столовые приборы и тарелки, сидящий неподалеку от них Армин скучающе крутил пустой бокал. Как только к столу подошла Ханджи, с грохотом ставя ящик с несколькими бутылками вина, ребята встрепенулись. Под всеобщие одобрительные возгласы Жан вскрывал первую бутылку, неумело орудуя штопором: через несколько долгих мгновений пробка со слабым хлопком выскочила из узкого горлышка.

Бутылку передавали по кругу: никто не хотел упустить шанс официально напиться. Как только нагретая теплом чужих ладоней бутылка оказалась в руке, Микаса неуверенно налила себе вина, чувствуя, как тревога медленно отходит на второй план, уступая место интересу.

— Выпьем же за нашего обожаемого чистоплюя, — взвизгивая, прокричала Ханджи и резко подняла руку вверх, расплескивая вино.

Ребята загалдели, потянувшись к ее бокалу своими, и немедля выпили первую порцию. Микаса с интересом посмотрела в содержимое своего бокала, потирая пальцами гладкое стекло ножки, и, убеждая себя, что от такого количества алкоголя ничего плохого не случится, залпом выпила вино, задержав дыхание. Во рту разлилась кислая терпкость, и Аккерман невольно зажмуривалась, ощущая, как тяжелый горячий сгусток опустился к желудку.

Ей никогда не приходилось пить вино прежде, хотя многие кадеты втайне напивались, утащив с кухни бутылочку из-под носа нерадивых дежурных. По рассказам друзей алкоголь помогал избавиться от напряжения после крайне тяжелых миссий, но плата за временное забвение тоже была соответствующая: сильнейшее похмелье.

Микаса не представляла, как ощущается опьянение и похмелье, и у нее не было цели выяснять это, но сейчас ей больше всего хотелось, чтобы мысли, наслоившиеся друг на друга под черепной коробкой невыносимо тяжелым пластом, хотя бы на миг растворились. Терять было нечего — капитан не пришел, завтра их ждал долгожданный выходной, и устраивали такие праздники довольно редко.

Подвинув к себе полупустую бутылку, она торопливо вылила содержимое в бокал, наблюдая, как алая жидкость закручивается в крохотном водовороте. Задержав дыхание, Микаса сделала большой глоток, тут же наливая новую порцию. Во рту становилось вязко и сухо, пожар в желудке разгорелся настолько, что казалось, стоит ей прикоснуться животу, как пламя обожжет сквозь кожу.

Но облегчение, как и долгожданное опьянение, так и не наступило.

На фоне оглушительно хохотала Саша: решивший хоть как-то втянуться в общее веселье Жан принялся разливать алкоголь, но умудрился пролить вино на расхмелевшего Конни, который даже и не понял, что произошло. Ханджи расхаживала от одного стола до другого, прихватив с собой бокал, громко озвучивая свои теории о том, что капитан Леви может любить только уборку и скорее женится на швабре и тряпке, чем на реальной девушке.

Микаса поджала губы и прищурилась, сделав глубокий вдох: от насыщенного запаха жареного мяса и подгоревшего хлеба комок в желудке вдруг подкатил к горлу, вызывая рвотные позывы.

Она прижала ладонь к животу, бегло оглянувшись: сидящий напротив Армин пристально рассматривал ее с заставшим в глазах вопросом «все в порядке?». Микаса кивнула, слабо улыбаясь, и подняла бокал в воздух. Он привстал, потянувшись к середине стола, и их бокалы столкнулись в тихом перезвоне стекла, тут же растворившимся во всеобщем шуме.

По шевельнувшимся бледным губам Микаса прочла «садись ко мне». Упершись кулаком в твердую поверхность стола, она попыталась встать, когда взявшийся из ниоткуда Эрен небрежно опустился сбоку, задевая ее плечом и тем самым толкая обратно на лавку. Вздрогнув от ощущения тепла его тела, будто совсем незнакомого, опасного, Микаса нехотя присела. Взглянуть на Армина она не решалась.

— Не думал, что ты позволишь себе пить, — заплетающимся языком проговорил он, кивая на бокал, за который она спасительно цеплялась.

Отросшие пряди небрежно обрамляли его лицо, выбившись из пучка, на бледных щеках розовыми пятнами проступал румянец, спускаясь на шею, в разрезе кофты влажно поблескивал треугольник кожи.

— Не думала, что ты позволишь себе напиться, — холодно парировала Микаса, столкнувшись с поблескивающими глазами, с фальшивым интересом смотрящими на нее сквозь темные ресницы.

Он растянул рот в хитром оскале, потянувшись к бутылке, стоящей в центре стола. В нос ударил до боли знакомый запах мыла с нотками пота, и она судорожно выдохнула, отклоняясь назад в нежелании вновь контактировать с братом физически.

Хотелось сбежать.

Общество Эрена будто обнажало старую обиду, только-только затянувшуюся уродливым рубцом где-то в сердце.

Не задавая вопросов, он наполнил и ее бокал, расплескивая вино по столу, отчего въедливые красные капли брызнули на белую рубашку Микасы, расползаясь бесформенными кляксами. Она не сдержала недовольного вздоха и, отсев от него, осмотрелась: тонкая струйка устремилась к краю стола между ними, словно отделяя.

— Ты потеряла мой шарф? — Эрен поднес бокал к губам, и, не сводя с нее прищуренный, плутоватый взгляд, долгими тягучими глотками выпил вино.

Прозвучавший вопрос застал Микасу врасплох. Стоило ей снять самую дорогую вещь на свете тогда, четыре месяца назад у кабинета капитана, как желание надеть шарф не появлялось вовсе. Своим решением она перерезала невидимые алые нити, связывавшие ее с Эреном большую часть жизни: удушающее чувство привязанности пропало, позволяя, наконец, почувствовать вкус свободы.

— Показалось, что это будет лишним.

— Я всегда думал, что ты даже спишь, не снимая его, — в низком голосе послышались насмешливые нотки.

Раздражение внезапно пробежалось горячей волной по груди, пробралось под самую кожу, вспыхивая за ребрами неконтролируемым пожаром.

— Я уже ответила… — прошипела Микаса, но тут же осеклась, делая глубокий вдох, — на твой вопрос. Мне нечего добавить.

Какое-то время Эрен сидел неподвижно, пристально всматриваясь в ее лицо, а затем, склонившись к уху Аккерман, тихо добавил:

— Мне нравилось видеть его на тебе.

С грохотом поставив пустой бокал, он поднялся из-за стола и, пьяно покачиваясь, двинулся в сторону выхода. Чувство тошноты усилилось, и Микаса поморщилась, медленно вставая с лавочки — разговор с Эреном будто отнял все силы.

Ноги тут же налились пульсирующей тяжестью, отказываясь слушаться: она опустила голову, отчего перед глазами поплыло, и попыталась сделать осторожный шаг, ощущая, как собственное тело невольно кренится в сторону.

Коридор встретил ее прохладой и долгожданной пустотой. Все кадеты находились в столовой, включая дежурных, поэтому на пути к выходу во двор ей никто не встретился.

Обняв себя за плечи, Микаса ступила за порог: морозный ветер швырнул в лицо снежинки, укусившие разгоряченные щеки холодом. Даже здесь слышались отголоски «вечеринки»: кто-то громко разговаривал, кто-то заливисто смеялся, а затем и вовсе раздался треск разбитого стекла.

Ледяной воздух остужал пожар, разгоревшийся внутри, разгонял путающиеся от вина мысли. Здесь, в темноте террасы, было так умиротворенно, что Микаса, наконец, позволила себе дышать полной грудью. Она почувствовала себя в безопасности, зная, что никто не потревожит ее здесь, так как все были слишком увлечены празднованием, переросшим в откровенную пьянку.

Не хотелось думать ни об Эрене, ни о титанах, ни о предстоящих миссиях. Все показалось ей вдруг таким пустым и бессмысленным, словно ее маленький мирок выкрасили в серые краски. Горькое осознание, что им с братом не по пути, отдалось слабым саднением, и она опустила ладонь на грудь в попытке выдавить из своих ребер эту тоску, мучающую ее с самого детства. Микаса так долго грезила о его внимании и защите, что теперь, когда уже ей хотелось воздвигнуть между ними непреодолимую ледяную стену, собственное безразличие казалось чем-то чуждым. Былая привязанность медленно, но верно угасала, и в его присутствии сердце больше не трепетало от нежности и желания броситься на передовую.

Ветер закручивал снежинки в замысловатые вихри, морозный, до жжения в легких свежий, но Микасе отчего-то было ни холодно, ни жарко, словно ее кожа потеряла любую чувствительность.

Она взглянула на свои ботинки, погруженные в хрустящее белое крошево, затем оглянула двор и затуманенный взгляд зацепился за темную фигуру, устремляющуюся к замку. Прищурившись, Микаса ступила вперед и уперлась ладонями в припорошенные снегом перила. По мере того как незнакомец приближался, на лице четкими штрихами прорисовывались знакомые черты: прилипшие к вискам и лбу темные пряди, задумчиво нахмуренные брови, тонкая линия носа, поджатые губы. Капитан Леви небрежно стряхивал налипшие на пальто снежинки, торопливо ступая по сугробам, но в какой-то момент, словно ощутив на себе пристальный взгляд, остановился и поднял голову.

Микаса выпрямилась, растирая замершими ладонями прохладную влагу. Пытливые глаза проследовали от ее волос к лицу, пылающему от смущения, к облепившей тело рубашке. Ей стало неловко за свое состояние и внешний вид; в голове мелькнула мысль позорно ретироваться, но капитан, словно почувствовав это трусливое намерение, зашагал в сторону входа, не оставив другого выбора, кроме как остаться.

С каждой минуемой им ступенькой лестницы сердце Микасы пропускало гулкий удар. Она так страстно желала увидеть его весь вечер, даже не зная, зачем, что теперь, когда он так неожиданно сместил все внимание и мысли на свою персону, Аккерман не понимала, что делать.

— И что ты тут стоишь в такую погоду в одной рубашке, идиотка? — Микасе показалось, что капитан пытался скрыть усталость в голосе за напускным недовольством, — и выглядишь… — он брезгливо оглядел ее с ног до головы, задерживая взгляд на участке рубашки, заляпанном вином, — отвратительно.

Последнее слово донеслось будто сквозь толщу воды: удары собственного сердца отдавались в голове оглушительным грохотом. Аккерман разлепила сухие губы, выдыхая облачко пара, отчаянно цепляясь за ускользающую мысль, когда взгляд невольно опустился на его шею, прикрытую темной тканью.

Вблизи стало понятно: тот самый шарф, что Микаса подарила капитану в ночь на день рождения. Он действительно надел его, всецело приняв ее скромный подарок, и от осознания этого девушку охватил горячий трепет. Микаса с силой прикусила нижнюю губу, сдерживая неприлично довольную, пьяную улыбку.

— Ты пила? — помедлив, спросил он, пряча руки в карманах пальто.

Улыбка никак не сходила с губ, от неловкости щеки вспыхнули сильнее. Опустись снежинка на кожу ее лица — растаяла бы с шипящим звуком.

— Да.

— Идти можешь?

— Наверное, нет.

Капитан кивнул, и ладонь, нагретая теплом кармана, опустилась на ее плечо, а затем он слегка приобнял Микасу, аккуратно подталкивая в сторону распахнутой двери. Только сейчас она поняла, насколько промерзла в колючем зимнем ветре: к источающему жар телу капитана хотелось отчаянно прижаться и не дышать, лишь бы это тепло продолжало согревать кожу, лишь бы продлить драгоценный момент встречи с ним.

В коридоре, по сравнению с улицей, было слишком жарко. Пламя факелов испускало оранжевое свечение, от которого почему-то слезились глаза.

Подняв голову, Микаса исподлобья взглянула на мужчину, тут же посмотревшего на нее в ответ. В темно-серых глазах слабыми бликами отражалось пламя факелов, искусанные губы казались неестественно бледными в полутьме, а скулы — острее, чем обычно. Микаса едва сдержала порыв отвести спутанные пряди с бледного лба, ощущая, как от его взгляда в ногах и руках появляется странная, неконтролируемая слабость.

— Если ты хочешь что-то сказать, Аккерман — говори, — тихо произнес он в пространство между их губ.

Она покачала головой, пряча лицо в растрепанных волосах: его бархатный, хрипловатый голос отдался пульсирующим горением внизу живота. Ноги не слушались, но рука капитана, опустившаяся на поясницу, на участок кожи за задравшимся краем рубашки, не позволяла спотыкаться. Он был настолько близко, что Микаса едва могла дышать, окутанная запахом свежести и мороза; казалось, еще немного, и она сама расплавится под его руками прямо как снег, таявший на ее ладонях на террасе. В месте, где их кожа соприкасалась, ощущались искры.

Как только капитан остановился, Микаса отпрянула от его груди, с поволокой глядя сквозь ресницы. Хотелось неотрывно смотреть на него, словно все происходящее было лишь бредом перебравшего с вином, что этот капитан Леви, с такой нежностью прижимавший ее безвольное тело к себе, исчезнет.

Он толкнул дверь, и, игнорируя ее прямой взгляд, провел Аккерман внутрь. По едва различимым во тьме очертаниям она узнала свою комнату: узкая кровать с разворошенным постельным бельем, вешалка, с которой небрежно свисала ее форма, одинокое скрипучее кресло. С каждым сделанным шагом хотелось остановить время, застыть вот так, в его объятиях и никогда не терять чувство безопасности, снисходящее в такие моменты. Но стоило им дойти до постели, как тепло в области поясницы пропало; от чувственного томления, вызываемого его близостью все это время, у нее задрожали пальцы.

Капитан подцепил края пальто, одним движением стягивая его с плеч, затем бережно развязал шарф и повесил одежду на небольшую вешалку.

Раздался негромкий скрип дерева. Он опустился в старенькое кресло и обвел комнату усталым взглядом, вынуждая Микасу почувствовать волну стыда, обжегшего кончики ушей: убиралась она довольно редко, и мысленно отругала себя за то, что на прошлых выходных предпочла проспать весь день вместо наведения порядка.

— Я подожду, пока ты не придёшь в себя и не уснешь, Аккерман. Поэтому будь добра, раздели мою неприятную компанию с достоинством.

Окна дребезжали от мощных потоков ветра. Микаса присела на кровать, нервно перебирая пальцами заляпанные края рубашки. Уголки губ дернулись вниз от произнесенных им слов. Неужели даже после небольшого потепления в их взаимоотношениях капитан Леви все еще думал, что она не выносит его?

— Это вовсе не так, — смущенно начала Микаса, переплетая пальцы, — мне нравится ваша компания.

До слуха донесся глубокий, тяжелый вздох: капитан потер переносицу, качая головой, а затем откинулся назад, прикрывая глаза, и на щеках его забегали дрожащие тени от ресниц.

— Что же насчет вас, сэр? — тело сковало такое напряжение, что Микаса едва шевелила губами, — я вам нравлюсь?

— Аккерман, твои формулировки пугают меня.

— Простите, я имела в виду…

— Да.

— Что?

— Мой ответ на твой вопрос — да.

Микаса вздрогнула от неожиданности и недоуменно посмотрела на капитана, полулежащего в кресле, слыша отголоски множащегося в сознании «да». Взгляд невольно прошелся по руке, обхватившей ручку кресла, по сильным бедрам, обтянутым темной тканью брюк. Тело вмиг стало каким-то обмякшим, безвольным, словно старая тряпичная кукла; Аккерман приложила подрагивающую руку ко лбу, будто пытаясь утихомирить бушующие мысли. Губы растянулись в слабой улыбке.

Происходящее все еще казалось ей горячечным видением, навеянным алкоголем. Вновь затуманенное наваждением сознание играло с ней в жестокие игры, стирая грань между реальностью и сладостной иллюзией. Однако, и после болезненного щипка за руку капитан все также был перед ней.

«Какая разница», — промелькнула мысль, отдавшаяся покалыванием в кончиках пальцев. Микаса резко поднялась, поддавшись внутреннему импульсу, а затем решительно сжала кулаки и приблизилась к мужчине на негнущихся, ватных ногах.

Капитан безразлично наблюдал за ее действиями, даже при их разнице в положениях глядя будто сверху вниз. Аккерман какое-то время всматривалась в его глаза в поисках хоть намека на протест, но в посеребренной радужке видела лишь свое отражение.

Окончательно теряя тонкую нить, связывающую опьяненный разум с адекватностью в порыве коснуться его, Микаса остановилась меж широко расставленных ног мужчины. Он нахмурился, и, до скрипа сжав потертые деревянные ручки кресла, поспешил встать, но ей удалось опередить его. Как в тумане, она опустилась на его бедро, пристально следя за тем, как эмоции сменяют друг друга на побледневшем лице: от легкого недовольства до абсолютного шока, вспыхнувшего в ледовитых серых глазах.

— Аккерман, что ты творишь? — недоуменно прошептал он, перехватывая тонкое запястье.

Микаса подвинулась ближе, игнорируя вспыхнувшую в руке боль, теряя остатки самообладания от ощущения вздымающейся твердой груди под своей.

— Вы же сами сказали, что я вам нравлюсь, — взгляд задержался на приоткрытых в удивлении губах, и Микаса тяжело сглотнула.

— Идиотка. Это не значит, что ты можешь себя так вести, — свободная рука сжала ее плечо, небрежно встряхивая, — одумайся.

Глаза испуганно забегали по лицу напротив, пальцы до боли сжали мягкий хлопок рубашки. Микаса задрожала, делая прерывистые вдохи, и дернула рукой, зажатой в плену чужой ладони.

— А может, я просто хочу узнать, каково это.

Капитан ослабил хватку, большим пальцем оглаживая кожу поверх ускорившегося пульса. Дыхание его оставалось размеренным, тело будто окаменело.

— Я — не самая подходящая кандидатура для твоих исследований, — со всей серьезностью заявил он, и на секунду на бесцветном лице мелькнула печальная тень.

Микаса отвернулась, чувствуя волну холодной горечи, зашипевшей на раскалённых внутренностях. Под веками запекло так, словно ей бросили в лицо горсть перца.

— Может, я хочу, чтобы это были вы, — голос дрогнул от спутывающегося в горле кома.

Капитан промолчал в ответ, и от тишины, нарушаемой лишь гулом вьюги за окном, тело Микасы вновь пробила крупная дрожь. Стоило ей тогда податься вперед, и губами можно было почувствовать мягкость кожи под челюстью, провести пальцами по упрямо нахмуренному участку кожи меж бровей…

— Ты будешь очень сильно об этом жалеть.

Он опустил ее руку на свою грудь, над самым сердцем, вдруг стремительно забившимся под ребрами. Несколько секунд она не шевелилась, осматривая место соприкосновения их тел, а затем, перемещая руку к его шее, склонилась непозволительно близко, разом стирая нечеткие границы между ними. Голова налилась блаженной тяжестью, буквы сплетались в слова быстрее, чем можно было думать:

— Тогда остановите меня, — Микаса выпустила из петельки пуговицу, оттягивая ворот рубашки, и с упоением коснулась губами открывшегося участка гладкой кожи, — оттолкните от себя.

Горячие руки опустились на ее талию, сжимая; капитан шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы, склоняя голову набок, подставляясь под ласки. Стало так жарко, что по вискам скользнули прохладные капли пота, теряясь в воротнике рубашки Микасы, дышать и вовсе было нечем: раскалённый до предела воздух, казалось, плавил легкие.

Руки вновь огладили ее тело, скользя к плечам, вызывая вспышки пламени под кожей.

Стоило Микасе сомкнуть зубы на особо нежной коже на сгибе шеи, как капитан переместил руку на ее затылок, запустил пальцы в растрепанные пряди и потянул назад, вынуждая отпрянуть и посмотреть на него. Лицо оказалось так же близко, как во сне: мелкие морщинки в уголках прищуренных, тускло поблескивающих глаз, обрисованные тенью скулы, твердая линия челюсти.

— Сядь выше, — донесся горячечный шепот.

Она покорно приподнялась и перекинула ногу через его бедра, смущенно отвечая на прямой, томный взгляд. Капитан вновь погрузил пальцы в ее волосы, направляя к своему лицу: стоило их губам соприкоснуться, как Микаса отчаянно прильнула к желанному телу вплотную, не сдерживая стона. Ощущение бархатной кожи, нежно скользящей по ее собственной, отдалось в груди до боли упоительной вспышкой удовольствия.

В какой-то момент капитан отстранился, обхватывая ее лицо двумя руками, вынуждая смотреть в ответ, казалось, целую вечность — за липкой тьмой расширившихся до предела зрачков нельзя было найти ничего, ни одной эмоции, словно в душе его было также непроглядно темно. Но это не испугало Микасу.

Вечно ледяной как зимняя стужа за окном капитан Леви терял контроль. Его выдавало собственное тело: дыхание сбилось, жарко опаляя ее губы, пальцы подрагивали, быстро вздымалась и опадала сильная грудь. А еще, в месте соединения их тел было так невыносимо жарко, что ей захотелось тут же ощутить это тепло обнаженной кожей.

С губ сорвался тихий стон от мыслей, пустивших новый чувственный импульс в область между бедер, и Микаса прикрыла глаза, покорно ластясь к чужой ладони. Огладив ее щеку большим пальцем, капитан опустил руку ниже, с силой сжимая бедро, вынуждая скрестить ноги за спиной. В следующий момент он осторожно привстал, другой рукой придерживая ее за спину.

Тепло кожи сменилось прохладой простыней, и от этого контраста Микасу обсыпало мурашками. До слуха донесся слабый шорох ткани: капитан расстегнул рубашку, сбрасывая ткань с плеч, обнажая выбеленную полумраком кожу, особенно четко выступающие косточки ключиц. Послышался судорожный выдох, и на животе, испещренном шрамами, прорисовались жесткие линии мышц. Плечи напряглись, стоило ему обхватить ее колени руками.

Взгляд зацепился за поросль темных волос, исчезающих за поясом брюк, и Микасу бросило в жар от предвкушения, вспыхнувшего томительными очагами на скулах, шее, между ног.

— Все еще не хочешь сбежать, Микаса? — ладони разъединили крепко сомкнутые бедра.

Во рту моментально пересохло, рубашка, прилипшая к взмокшей груди, мешала дышать, сдавливала ребра. Непослушными пальцами она откинула упавшие на лицо пряди, и, набравшись смелости, ответила:

— Нет.

Со сладким чувством бесповоротности Аккерман наблюдала за тем, как мужчина, усмехнувшись, навис сверху, устраиваясь в колыбели широко расставленных ног. С силой прижал колено к ее промежности и потянулся за поцелуем, нетерпеливо припадая к губам. Микаса едва сдержала порыв потереться пылающей плотью о ногу капитана в ответ: казалось, что все ее возбуждение сконцентрировалась там, в складках повлажневшей плоти, жаждущей ласки. Тело дернулось против воли, охваченное нетерпеливой, едкой дрожью, и он, уловив этот импульс, нехотя отпрянул от ее губ, потянув за собой ниточку слюны. Микаса всхлипнула, все еще чувствуя его вкус, запечатленный на коже.

— Тише… — чужие губы задержались на чувствительном участке за ухом, — я даже не успел ничего сделать.

Злосчастная рубашка стала настоящим препятствием: крохотные пуговицы не поддавались, отказываясь выскальзывать из узких прорезей. Капитан чертыхнулся и дернул измятые края в стороны, стирая грань между нежностью и едва сдерживаемой грубостью, заставляя сознание Аккерман уплыть в область крайнего вожделения. Пуговицы разлетелись в стороны, с тихим щелчком падая на пол. Микаса приподнялась на локтях, наблюдая за тем, как он, отстранившись, привстал и поспешно стянул с себя брюки, а затем приступил и к остаткам ее одежды, потянув штаны вниз вместе с нижним бельем.

Запредельное ощущение тяжести чужого мощного тела, навалившегося сверху, прохладный запах чистоты, исходящий от кожи, накрывал с головой. Он потянулся выше, располагая руки по обе стороны от ее головы, и Микаса выдохнула, ощущая прилив расслабления, будто капитан закрыл ее от всех опасностей мира, смотря так завороженно, что в груди что-то болезненно сжалось от нежности. А затем мягко прочертил линию от вспотевшего виска до груди, задевая кончиками пальцев отвердевший сосок, коснулся чуть выступающих ребер, и скользнул в раскаленную влажность между подрагивающих бедер.

— Черт возьми…

Она заметалась под его руками, поскуливая от нарастающего напряжения в области соприкосновения их кожи. Голова против воли запрокинулась назад, ногти впились в сильную мужскую спину, очерчивая выступающие сквозь кожу лопатки. До дрожи хотелось абсолютного единения, чувствовать его в пульсирующей глубине тела, почти саднящей от возбуждения.

— Пожалуйста, — Микаса не узнала собственный голос: хриплый, надломленный, молящий, — поцелуйте меня.

Губы мазнули по челюсти, язык оставил мокрую дорожку на подбородке, коснулся нижней губы. Руки вплелись в волосы на затылке и потянули на себя: они столкнулись в крепком поцелуе так, что разум Микасы заволокло животной похотью. В этот же момент подрагивающая плоть уперлась между ног, проталкиваясь в ее тело. Секундное давление, и низ живота прошило резкой, тянущей вспышкой боли. Ей тут же захотелось отползти назад, избавиться от ноющего чувства, от заполнившей изнутри твердости; пятки со скрипом скользнули по простыне, за плотно сжатыми веками стало горячо и влажно.

— Куда-то собралась? — он вновь подался вперед, и Аккерман широко распахнула глаза, помутневшим взглядом изучая искаженное в наслаждении лицо.

Меж бровей образовалась складка, нижнюю губу капитан закусил так, что кожа побелела, на лбу крохотными каплями проступил пот. Было слишком тесно, мокро, душно. Микаса потянулась к нему, задерживая губы над резкой линией ключицы, прокладывая дорожку поцелуев вверх, по шее, отвлекаясь от распирающего болезненного жара, полыхающего внизу живота.

Он огладил ее щеку, вновь и вновь, словно поощряя за несмелую нежность, и это прикосновение отдалось сладостным трепетом под ребрами. Дышать стало невозможно: от переизбытка чувств и понимания, что никуда ей от него не деться теперь, у Аккерман захватило дух.

— Расслабься, — сказал капитан, придвигаясь вплотную, — будет не так больно.

За секундной передышкой последовали особо тяжелые, жадные толчки: он навалился на нее всем своим весом, двигаясь глубоко и нетерпеливо, так, что у Микасы задрожали колени. Боль медленно переросла в приглушенное саднение, и скольжение плоти внутри ее тела на секунду показалось приятным. Кровать жалобно скрипела, простынь, скомкавшаяся от движений, давила на спину, но окружающий дискомфорт отходил на второй план. Важен был лишь капитан, так томно, несдержанно постанывающий в такт движениям, долгожданное, сладостное ощущение принадлежности, отдающее в руки парализующей слабостью.

В какой-то момент он отстранился, не прекращая движений, и, до онемения сжав ее плечо, совершил несколько медленных, резких толчков. А затем протяжно застонал, откидывая голову назад, и Микаса ощутила тепло, растекающееся по животу.

— Посмотри на меня.

С трудом разлепив веки, она скользнула взглядом по своему телу, дрожащему в такт неровному дыханию, по мутноватой белесой жидкости, сползающей к правому боку, по мужским ладоням, нежно гладящим ее бедра. В пристальном взгляде напротив разразилась настоящая буря под стать воющей метели за окном, и Микаса слабо улыбнулась, понимая, что благодаря ей капитан сбросил с себя напускное безразличие и грубость, именно ей подарил столь восхитительные ласки, полностью отдавшись страсти.

Аккерман невольно закусила губу, все еще чувствуя пульсирующий жар между ног, когда он склонился к ее скомканной рубашке: рельеф натренированных мышц красиво проступил сквозь кожу, и ей тут же захотелось коснуться их кончиками пальцев, губами.

Расправив смятую ткань, капитан аккуратно стер едва присохшую влагу с ее живота и отбросил тряпку куда-то в сторону, опускаясь рядом.

— Теперь ты знаешь, каково это, — губы коснулись взмокшего виска, — пути назад для тебя закрыты.

Дрожа всем телом то ли от холода, вдруг охватившего ее тело, то ли от перенапряжения, Микаса с тихим стоном повернулась на бок, утыкаясь носом в быстро вздымающуюся грудь. По мере того как чужое дыхание приходило в норму, ее сознание медленно погружалось в липкую, обволакивающую сонливость. Последним, что она ощутила прежде, чем провалиться в забытие, стало нежное поглаживание шершавой ладони между лопаток.

Луч солнца, бьющий в складки занавесок, вынудил Микасу поморщиться и перевернуться на другую сторону. Неловкое движение отдалось вспышкой боли в голове, такой ощутимой, будто в затылок вбили раскаленный гвоздь. Потирая слипшиеся веки пальцами, она приподнялась и оглядела комнату: взгляд зацепился за разбросанную по полу одежду и аккуратно свисающее со спинки кресла черное пальто.

Пальто?

Микасу бросило в жар.

Обрывки прошлой ночи с большой скоростью пронеслись перед глазами; она бесшумно развернулась, испуганным взглядом оглядывая постель, пока взгляд не задержался на все еще спящем капитане.

Очерченные светотенью позвонки и лопатки красиво проступали сквозь кожу, волосы разметались по подушке, одеяло он, по всей видимости, сбросил с себя — тонкая ткань прикрывала только его ноги.

Приподнявшись, она выпуталась из скомканной простыни, и бесшумно встала с кровати, попутно собирая разбросанную по полу одежду.

Трясущимися руками накинула на плечи его измятую рубашку, воровато косясь в сторону кровати, кое-как натянула брюки и устремилась к двери, вздрагивая от скрипа половиц под подошвой ботинок. Она знала, что капитан обязательно взъестся на нее за взятую без спроса рубашку, но успокаивала себя лишь тем, что ей самой надеть было нечего.

В коридоре было прохладно, солнечный свет рассеивал тени, залегшие по углам. Новый день был необычайно ярким, как весной — будто последние двое суток метель не ревела за окном, заметая расчищенные тропинки. Замок просыпался: хлопали двери, с верхних этажей доносился глухой топот, сонные, явно мучающиеся от похмелья кадеты подтягивались к столовой на завтрак.

Однако ее больше мучил не голод, а неприятная липкость на коже и между ног, от которой хотелось тут же избавиться. Микаса свернула в сторону душевых, игнорируя женский голос, окликнувший ее по имени, и, оказавшись в наполненном паром помещении, поспешно стянула с себя одежду. Только сейчас она заметила, как каждое движение отдавалось тянущим саднением в мышцах, как болела кожа в местах, где проступали слабые синяки: вдоль бедер, на шее, плечах.

Тело накалилось от стыда и неловкости так, что казалось, будто ледяная вода, бьющая из душевой лейки, вот-вот зашипит на коже. Пена закручивалась белоснежным вихрем с алыми вкраплениями, ускользая сквозь вмонтированную в пол решетку слива, забирая с собой следы чужих прикосновений и поцелуев, ночи, которую Микаса хотела бы повторить. Улыбка против воли тронула припухшие губы. От мыслей о случившемся ее охватывало непривычное, но приятное чувство уязвимости, принадлежности.

Выжав волосы, она выключила воду и прошла к раковинам, растирая прохладные капли по коже. Натянуть одежду на мокрое тело оказалось невероятно сложно: тонкая ткань рубашки облепила руки и живот, брюки, впитавшие влагу, некрасиво морщились в бедрах. Пригладив влажные пряди так, чтобы скрыть бледную синеву на шее, Аккерман вышла из душевых, направляясь в столовую.

Подавали им все то, что сохранилось со вчерашнего празднества: нетронутые Сашей куски мяса, комковатое, вязкое пюре, все еще аппетитный хлеб с затвердевшими боками. Микаса не знала и не хотела думать о том, кто успел собрать бутылки и подмести пол, помыть посуду и столы — в голове громко шумело от недосыпа. Стоило ей прикрыть веки, как накатывала сильнейшая сонливость, размывая грани между реальностью и наваждением. Последние несколько недель она спала очень мало и плохо, и выпитое вино давало о себе знать, как и то, что последовало за этим. Стыдливый жар вновь прокатился по телу, и она поспешно сделала глоток ледяной воды.

Единственным, кто сохранял бодрость духа из всех присутствующих, был Жан. Микаса помнила, как он пил вместе с остальными, и ее удивило хорошее настроение и самочувствие товарища. Саша угрюмо ковыряла вилкой мясо, рядом сидящий Конни зевал, Армина Микаса не видела среди ребят.

Как и Эрена.

Как и капитана Леви.

Последнего видеть она была совсем не готова. Он все так же оставался старшим по званию, серьёзным, взрослым, о заботе и внимании которого Микаса только и могла мечтать. Но именно капитан, почему-то, не оттолкнул ее в нужный момент.

— О, капитан Леви! — Жан помахал рукой, широко улыбаясь, — с прошедшим вас! Не хотите с нами посидеть?

Микаса кашлянула, почувствовав, как вода попала не в то горло, сжимающие стакан пальцы предательски дрогнули. Ей тут же захотелось испариться. Страшно было видеть его после всего случившегося, а тем более — говорить.

За их столом не оставалось свободного места, кроме края лавочки, на которой расположилась сама Аккерман. С надеждой, что капитан Леви наградит Кирштейна парочкой ночных дежурств за чрезмерную дружелюбность и просто уйдет к офицерскому столу, она аккуратно подвинулась к краю, занимая все пространство. Но он, как оказалось, не собирался отступать: сел рядом с Микасой, слегка отодвигая ее в сторону, отчего их плечи и бедра соприкоснулись.

А затем и вовсе подвинулся так близко, что Микасе едва могла пошевелиться, и незаметно опустил руки под стол. Она краем глаза посмотрела на его совершенно непроницаемое лицо и вновь перевела взгляд на Жана — тот начал оживленно рассказывать о том, как Конни стошнило прямо в коридоре. Стало вновь так жарко, что ей почудилось, будто собственное тело превращается в тающий свечной воск.

Не желая вдаваться в крайне неаппетитные подробности вчерашнего вечера, Аккерман перевела взгляд на свою порцию картофеля, не зная, как вести себя рядом с ним. Капитан невозмутимо потянулся к графину, налил себе воды и вновь опустил руку под стол. А в следующий момент твердые пальцы коснулись ее бедра.

Микаса замерла, испуганно впившись взглядом в тарелку, не находя в себе сил зачерпнуть новую порцию сжатой в руке ложкой.

Ладонь медленно скользнула выше, слегка сжимая ее ногу: тепло прикосновения чувствовалось даже сквозь плотную ткань форменных брюк. Мир неожиданно сузился только до них двоих, до собственной кожи, полыхающей под его пальцами. Дыхание предательски сбивалось: Микаса покосилась в сторону капитана. Воздух сделался плотным, густым, ощутимым кожей. Серые глаза хитро блестели, разглядывая ее лицо, и этот взгляд почему-то отозвался тяжелой пульсацией внизу живота.

Стоило ладони двинуться выше, как Микаса сжала бедра; тихий выдох сорвался с ее губ от ощущения давления на горящую в возбуждении плоть.

— Ты оставила меня без рубашки, — на грани слышимости сказал капитан, поднеся к губам стакан с водой.

Выглядел и вел он себя так, будто ничего не происходило.

— Вы же испортили мою, — прошептала она, сжимая его пальцы между ног, не позволяя двинуться дальше, — у меня не было другого выбора.

Капитан усмехнулся и, сжав ее бедро еще раз, аккуратно убрал руку.

— В следующий раз хотя бы разбуди меня, — спокойно добавил он, разламывая хлеб и протягивая ей небольшой кусочек.

В следующий раз?