Пропавший лагерь

Тетрадь первая

Все началось необыкновенно. Плыл вниз по реке белым лебедем пассажирский пароход, вдруг ткнулся носом в берег, где не было никакой пристани, и посыпались с него ребята в красных галстуках. Шум, гам, крик, спешная выгрузка имущества, можно подумать, будто пароход тонет. Нет, это проявлялась резвость ребят, засидевшихся на палубе… Через пять минут прощальный гудок парохода сливается с трелями горна, играющего сбор.

— Вначале разобьем палатки, потом купаться! — кричит, приставив рупором ладони, вожатый.

Отряд штурмует обрыв, и тридцать три пары глаз с высокого берега оглядывают окрестность. Ну и местечко! Позади дремучий лес, впереди прохладная река, на том берегу — цветущие луга, а под ногами бархатным ковром зеленая лужайка. И две обнявшиеся березы над обрывом.

Нарочно такой красоты не придумаешь.

— Ура! — от избытка чувств ребята запрыгали.

Не остыв от веселья, тут же принялись разбивать палатки.

И разгорелась борьба за место.

Рубинчику понравилось место под самыми березами — во-первых, постоянная тень, приятно у палатки посидеть, во-вторых, в любой момент заскакивай на деревья и хочешь на сучках качайся, хочешь на окрестность любуйся.

Другим ребятам тоже понравилось именно это место, и они пытались отвоевать его, но Рубинчик подобрал себе в звено таких здоровяков, включая толстого Боба, что все попытки сбить их с позиции не имели успеха. От неосторожного размахивания руками во время горячих прений были расквашены носы у Рубинчика и Володи Маленького. Его хоть и звали Маленьким, но он слыл большим забиякой. Володя задал такого реву, что девчонки возрадовались:

— Ура, ура! Ребята между собой передрались!

Под водительством Симы Гвоздиковой девчонки устроились поодаль на сухом пригорке и быстро создали уют.

Рубинчик и Боб, бегавшие вместе с Володей Маленьким к речке мыть разбитые носы, позднее всех начали разбивать палатку. И чуть не весь отряд собрался посмотреть на них, на их сноровку — ведь это звено было рекордсменом на всех показательных сборах.

Рубинчик и Боб совершенно разнились и характерами и внешностью, поэтому, наверно, и дружили: ведь недаром говорят — крайности сходятся. Насколько Рубинчик был тощ и длинен, настолько Боб приземист и толст. Насколько Боб был белотел и белобрыс, настолько Рубинчик черен и смугл. Голову одного украшала шапка курчавых волос, в то время как другой был стрижен под машинку.

Непоседа Рубинчик был горяч, задирист. Толстяк Боб невозмутимо спокоен во всех случаях жизни и даже несколько ленив. В случае драки Рубинчик был верток, как бес, а Боб бил редко, но крепко.

За разбивку палатки Рубинчик принялся с невероятной суетливостью. Он носился вокруг, размахивая топориком, кричал, словно лез на абордаж вражеского корабля, полотнища палатки путались у него под ногами, как паруса подрубленной мачты.

Боб молчаливо, посапывая, вбивал где нужно колышки.

Остальные ребята их звена держали концы брезента.

— Тяни, Боб, тяни, чтоб звенела! Чтоб дождь горохом отскакивал! кричал Рубинчик.

Боб тянул, краснея от натуги.

— Еще, а ну еще! Понатужься, Боб!

Боб, которого дома звали Бориской, понатужился изо всех сил. Что-то звонко треснуло, и все увидели, как он шлепнулся на землю, а вылетевший из земли кол хлопнул его по лбу.

— Ну вот, перетянул, дубина! — бросился к нему с кулаками Рубинчик.

— Все мои шишки из-за тебя! — взревел Боб и пошел на приятеля в контратаку.

Рубинчик пустился вокруг дерева. Боб за ним. И они закружились каруселью так, что зрители покатились от хохота.

Подоспевший вожатый Федя в первый момент, как тренер, залюбовался точными движениями ребят. Он был студентом Института физкультуры и только на лето согласился поехать в лагерь.

— Энергично, резво… Молодцы!

А потом, опомнившись, дал свисток:

— Отставить!

И приказал всем идти купаться.

Тридцать три человека бухнулись в речку, шестьдесят шесть рук и столько же ног взбурлили воду да как подняли брызги! Вот здорово было!

О том, с каким зверским аппетитом ужинали, пили чай с дымком, сваренный на костре, и рассказывать нечего.

А вот какие сны снились в первую ночь в лагере, придется рассказать.

Прежде чем заснуть, ребята долго еще гудели в палатках, обмениваясь впечатлениями. А потом притихли, услышав тревожный разговор взрослых.

Василиса Васильевна, для краткости именуемая Васвас, Иван Кузьмич Калинов по прозвищу Калиныч и вожатый Федя Усатов, сидя на обрыве, разговаривали приглушенными голосами. Это было так любопытно, что ребята запомнили все от слова до слова.

Васвас. Что это, зарницы, что ли? В разных местах так и полыхают!

Вожатый Федя. Нет, зарницы блистают и гаснут… А это, похоже, зарева далеких пожаров.

Калиныч. Да… Как в гражданскую войну… Поглядишь — кругом пожары.

Васвас. Здрас-сте, привезли ребят на отдых!

Калиныч. А ты что, газет не читала? Коллективизация — это революция в деревне. Беднота наступает на кулака, кулак действует огнем и обрезом. Опять льется кровь большевиков. Вторая гражданская война.

Вожатый Федя. Эх, я бы повоевал… Да вот ребята связывают. Моя главная задача — вернуть их к учебному году окрепшими, поздоровевшими. Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья!

Калиныч. А я бы по своему характеру и сам в это дело ввязался и ребятам науку классовой борьбы в натуре преподал… Вот явился бы всем отрядом на пожар, где дети плачут, где скотина погорелая… ребята бы и разобрались, где кулацкая месть и бедняцкое горе.

Васвас. Ну-ну, еще чего — в такие дела ввязываться только нам и не хватало! Мы что завкому обещали?

Истратить данную нам рабочую, трудовую копеечку на оздоровление слабых детей! Я как представитель женотдела для чего послана? Матери мне своих детей доверили, я их в целости и верну! И не вздумай, Иван Кузьмич!

Ребят надо от всего этого уберечь!

Калиныч. Да уж убережем, не беспокойся, для того и местечко это выбрали, на землях совхоза.

Васвас. Ну хорошо, так и порешили — никуда ребят не пускать, пусть отдыхают, набираются сил среди природы, а вторая гражданская война и без них обойдется, малы еще, пусть воюют с грибами, с ягодами, с жуками для коллекции. Вот и весь сказ.

— Ясно, — согласился представитель завкома.

— Точно, — подтвердил Федя.

На этом и закончился этот тайный совет руководства, имевший роковые последствия.

Долго не могли заснуть пионеры, возмущенные заговором взрослых.

А когда наконец заснули, многим снились воинственные сны.

Рубинчик видел себя летящим на красном коне среди пламени пожаров. Бобу снился кулак с обрезом. Симе Гвоздиковой какая-то ужасная война с жуками, пауками…

Тетрадь вторая

Наутро Рубинчик, как председатель, собрал чрезвычайный совет отряда. На повестке дня стоял один вопрос — как будем жить в лагере?

Все началось мирно. Вожатый доложил расписание лагерного дня. Представительница женотдела Васвас — расписание дежурств на кухне. Представитель завкома Калиныч — план экскурсий в совхоз, в колхоз.

Совет отряда проголосовал — принять.

И вдруг Рубинчик задал вопрос:

— А как насчет участия во второй гражданской войне?

Взрослые онемели.

— Мы и так опоздали родиться! Мы пропустили революцию пятого года, свержение царизма, штурм Зимнего, гражданскую войну… Нам и так до слез обидно, а теперь некоторые хотят, чтобы мы пропустили и вторую гражданскую войну! Да?

И что тут началось… Володя Большой кричал:

— Мы газеты читали, знаем, что творится в деревне!

Сима Гвоздикова негодовала:

— Мы кулаков только на картинках видели, а пионеры должны знать все!

Рубинчик призывал с развернутым знаменем пойти, и дойти, и найти, и так далее…

Васвас от имени всех мам категорически заявила:

— Нет! Вы еще дети. Вам нужно бегать и играть, а не воевать.

Калиныч от имени завкома обещал, что экскурсии в совхоз, в колхоз, в деревню будут. Все увидят ребята своими глазами. И даже сфотографируют бедняка, середняка, кулака, для того и взят фотоаппарат с пластинками.

Но прежде всего надо устроиться в лагере. Федя доказывал, что слабакам ни в какую борьбу лезть нечего, вначале надо окрепнуть, а уж потом…

— Когда вырастем? Нет, мы сейчас хотим действовать, а то жди. Пока вырастешь, самое интересное кончится! — перебивал Рубинчик.

— Хорошо, ладно, — взмолился Калиныч, — угомонитесь, буйная вы команда! Будет вам и белка, будет и свисток, белых не отыщем, а кулаков найдем!

На этом кое-как и успокоились.

Васвас увела дежурных готовить обед, Федя повел одно звено на водные процедуры, чтобы охладить пыл, а второе поставил чистить дорожку для линейки. Калиныч попытался любителей техники увлечь «малой механизацией».

Из заветного сундучка, непомерно тяжелого, полного слесарных инструментов и всяких железок, он достал трос и предложил соорудить подвесную дорогу для подачи воды из реки в лагерь.

Это заинтересовало Рубинчика и Боба. Они помогли Калинычу закрепить один конец троса за ствол березы, другой — за сучок огромной ветлы, свисавшей над рекой, приладить ведро на роликах и с великим торжеством зачерпнули и доставили его «самотаском» на высокий берег.

Даже когда Калиныч ушел на разведку в совхоз, два друга не могли оторваться от увлекательного занятия. Уж очень здорово получалось! Новое эмалированное ведро, сверкая на солнце, с шумом летело вниз и, зачерпнув воду, послушно подтягивалось на блоке к палаткам.

Ребятам, конечно, интересней всего было, как оно шлепалось в воду, как по воде расходились круги и в летящих брызгах сверкала радуга.

Девчата только взвизгивали от зависти, что не у них эта механизация. Но разве Рубинчик выпустит что-нибудь интересное из рук?

А здорово — плеск об воду да плеск! И радуги кругом.

Заметили эти всплески речные чайки. Пикируют чуть не до самой воды нельзя ли оглушенной рыбки подобрать?

Услышал это и дед Егор, любитель-рыболов из села Выселок, дремавший внизу под кустом. Он пришел еще потемну, устроился недалеко от обрыва поудить лещей, да что-то они не клевали. Вздремнулось. Проснулся от плеска.

— Эге, вот они, лещи-то, где играют!

Старик был подслеповат. Приплелся туда, где всплески раздавались, и уселся под обрывом у кустов. И только удочки закинул — ведерко бац его по затылку. Старик в речку кувырк!

А лапти-шлепанцы сорвались с ног и поплыли вниз по течению.

Дед с трудом выбрался на берег, лежит, охает.

А его уже окружили ребята в красных галстуках, пытаются помочь. Сима Гвоздикова с походной аптечкой, нашатыря нюхнуть предлагает. Рубинчик рекомендует йод. А толстый Боб протягивает медную пряжку:

— Приложите, дедушка, синяка не будет!

— Где я? Что со мной? — испуганно озирается дед на полуголых ребят.

— Вы здесь, с нами. Это вас ведром трахнуло. Вот этим, — показал Рубинчик.

— Ведром… Ну, это ничего… Я думал, громом огромило… В глазах аж молнии сверкнули… Однако крепкое у вас ведро!..

— Да, замечательное, эмалированное, — похвалился Рубинчик.

— А за что же это вы меня таким ведром-то?

— Да мы нечаянно, дедушка! Простите нас, пожалуйста. Мы вам вреда не хотели! — взмолилась Сима, с ужасом видя, как шишка на голове у деда увеличивается и становится фиолетовой.

— Мы ведь за смычку города с деревней! — заявил Боб.

— А может, он кулак? — тихо подсказал Володя Маленький. — Тогда так ему и надо!

— А вы, дедушка, из бедняков или как? — ласково спросила Сима.

— Середняки мы, — ответил дед, прикладывая к шишке мокрый песок, — то есть середние крестьяне.

— Колеблетесь? — уставился на старика Рубинчик. — Между нашими и вашими?

— Это бывает… Кто с какого бока поддаст… Видали, как колебнулся, аж носом в речку! — усмехнулся старик.

Тут все ребята заулыбались, и Рубинчик, что-то сообразив, подмигнул им:

— Качнем середняка на свою сторону! Идет, ребята?

— Качнем! — согласился Боб.

— Видите, как он на ведро-то посматривает? Облизывается! Сейчас качнем… — И Рубинчик, встав в позу оратора, начал речь о том, что значит союз рабочих и крестьян и что такое настоящая смычка.

Старик слушал его с любопытством, а концовка речи понравилась ему больше всего.

Когда Рубинчик заявил, что от союза с городом деревне будет большая польза, и в знак этого предложил деду обменять его дырявое ржавое ведерко для живцов на крепкое эмалированное ведро, дед Еграша подскочил от радости и, ухватив подарок, тут же засеменил восвояси, торопясь исчезнуть, пока не отняли.

— Ну вот, — облегченно вздохнула Сима, — ублажили старика; теперь он плохого о нас не скажет!

— Правильно, — сказал Боб, — для такого дела и ведра не жалко! У нас еще есть.

— Политика! — хвастливо стукнул себя по лбу Рубинчик.

Ребята рассмеялись. Всем было очень радостно, что так удачно вышли из скверного положения и, наверное, даже качнули одного середняка в свою сторону.

Но в это время снизу донесся какой-то подозрительный шум. Поглядели пионеры и увидели, что по реке поднимается несколько лодок, а по берегу к ним валит толпа людей.

Они и подумать не могли, что виной всему дедовы лапти. Сорвавшись с ног старика, они поплыли по реке и доплыли до тех круглых камней, на которых выселковские бабы полоскали и били вальками стираное белье.

Опознала лапти бабушка Ненила да как завопит:

— Ой, батюшки-светы, Еграшенька мой потоп! Пошел утречком рыбки поймать, ан вон его лапоточки плывут!

На кого же ты меня спокинул, андел ты мой ненаглядный!

Тут все бабы подняли крик. Из села набежали мужики, мальчишки. И вот уже рыбаки с баграми шарят по реке — ловят утопленника.

Завидев баб, вооруженных вальками, бегущих мужиков, Рубинчик так труханул, что мигом выскочил из-под берега и спрятался за березы. Остальные нырнули в палатки.

А через несколько минут у палаток появились, как первые вестники беды, деревенские мальчишки.

Они вылезли из-под берега и молча уставились на пионерский лагерь, хлюпая от возбуждения носами и подавая какие-то призывные сигналы.

Вскоре за ними следом появились бабы с вальками.

Переведя дух и оглядевшись, они завопили дикими голосами:

— Куда вы девали нашего старика? Идолы!

И чем бы это кончилось, неизвестно, если бы не подоспели на совхозной подводе вместе с бидоном молока Федя и Иван Кузьмич.

— В чем дело, граждане, что за шум? — Калиныч встал на телегу.

Старый слесарь имел облик, очень похожий на портреты Михаила Ивановича Калинина, «всесоюзного старосты».

Это удивительное сходство произвело такое магическое действие, что рыбаки, подоспевшие из-под берега, поснимали шапки, а старуха деда Егора, поклонившись, сказала:

— Извиняйте за беспокойство, старика моего утопшего тут шукаем.

— Впервые слышу, чтобы утопленников «шукали» не в воде, а на берегу, рассудительно сказал Калиныч.

— В воде его нету, батюшка ты наш, все следочки сюда ведут.

— Странный утопленник, утонул и вдруг ходит, оставляя следы?

— Странный, батюшка, странный, такой уж у меня старик, и не приведи Господи… а уж когда выпьет…

— Да мы ему ведро отдали. Новенькое, эмалированное, — подал голос Рубинчик, просунув нос между двух берез.

— Утопленник получил ведро? Где же он? Пошел умываться, что ли? огляделся Калиныч.

И в это время из лесу появились Васвас и девчонки, ходившие с ней вместе за грибами для похлебки. А за ними старики и старухи. Гремя ведрами, кастрюлями, самоварами, чайниками, они спешили к лагерю. Одна бабка размахивала самоварной трубой.

— Ух ты, — сказал рыбак, надевая шапку, — смотри-ка, все старые старики с печек послезали… Вот это подкрепление идет! Прямиком через лес хватили!

Рубинчик догадался, что тут не обошлось без эмалированного ведра…

Его догадка быстро подтвердилась.

— И где тут старое на новое меняют? Моя первая очередь! — заверещала старушка с самоваром, вырвавшаяся вперед.

Услышав такое, Рубинчик полез на березу, а ребята спрятали носы в палатки.

Набежавшие вслед за резвой бабушкой старики и старухи с шумом, звоном, грохоча металлическим старьем, установились в очередь.

— Позвольте, граждане, — почесал бороду Калиныч, — что касается мелкой починки и ремонта, у нас это предусмотрено в порядке смычки с деревней, я для этого свой слесарный инструмент захватил, но чтобы эти вот предметы обменять на новые… Так ведь у нас не универсальный магазин…

— А ведро! Ведро-то? Вон он, Еграша. А ну, Еграша, скажи!

Все повернулись к Еграше, который позади всех тащил громоздкий предмет с извивающимися трубками, похожий на спрута.

— Мил человек, — закричал Еграша, подымая над головой свою ношу, — не надо мне ведра эмалированного, почини мне вот этот аппарат!

При этих словах вышла из оцепенения бабка Ненила:

— Ах, гром тебя расшиби, окаянный! Вот ты где вынырнул. Самогонный аппарат со дна пруда достал, раздери тебя водяные! Я его, проклятущего, со всеми концами в воду, а он из воды! Вот я тебя, змея окаянного!

И старуха с поднятым вальком бросилась на своего «андела ненаглядного», превратившегося в «змея окаянного».

— Бабушка, тише! — в ужасе закричала Сима. — Он же ушибленный.

Старушки перехватили Ненилу, но удар ее валька все же пришелся по трубкам самогонного аппарата…

Нескоро Калинычу при помощи наиболее сознательных мужиков удалось прекратить эту ужасную суматоху.

Пообещав чинить и паять предметы домашнего обихода беднейшим жителям села, Калиныч утихомирил деревенский люд. Нечаянные гости удалились, побросав негодные железки тут же у палаток.

Только дед Еграша долго не отходил от пионерского лагеря. Он все присматривался, ждал, когда Калиныч останется один.

— Милый человек, — поймав его за рукав, зашептал дед, — по-дурному это я с таким делом при всем народе.

Почини ты мне этот аппарат в тайности. Да я тебе за него овечку отдам. Ярку первый сорт. А хорошо сделаешь — на всю окрестность расхвалю. Заказчиков у тебя будет — пропасть… Поживешь месячишко — обогатишься!

— А что, много у вас владельцев самогонных аппаратов? — спросил Иван Кузьмич деловито.

— Ужасть сколько, и у всех нужда в починке, ты только согласись. Этих вот аппаратов тебе притащат — гору. Только скажи куда, в какое тайное место.

И знаете, что ответил Калиныч дотошному старику?

Он сказал потихоньку:

— Хорошо, об этом надо подумать.

Все это слышал Рубинчик, сидевший на березе.

«Неужели наш Калиныч в сторону самогонщиков качнется?» — подумал он, курчавые волосы его зашевелились от ужаса (а может быть, от набежавшего ветерка).

В этот день случилось еще одно маленькое происшествие. Вдруг послышалось щелканье кнутов, резкие крики, и на опушку выехали большие цыганские фургоны.

Увидев лагерь, возницы остановились, и один цыган, черный, с седыми кудрями, подошел и хмуро спросил:

— Чей табор наше место занял?

— Это не табор, а пионерлагерь! — ответили ему.

Разглядев красные галстуки пионеров, он сплюнул, растер плевок рваным сапогом, из которого торчали черные пальцы, и, ничего больше не сказав, подал фургонам знак — поворачивать.

Но уехали цыгане недалеко. Остановились на берегу Оки, ближе к Выселкам. Там нашлась и для них полянка, немного поменьше.

Над этим происшествием посмеялись, пошутили, и все.

Тетрадь третья

Шум, поднятый «малой механизацией», не обошелся без последствий. Из села Выселок то и дело появлялись беднейшие старики, старушки и притаскивали в починку ведра, кастрюли, чайники.

Чинить, паять помогали Калинычу и ребята. Правда, их мало устраивала такая помощь сельским беднякам, пионерам не терпелось поскорей принять участие во второй гражданской войне.

Но Калиныч удерживал их нетерпение — постойте да погодите, вот обживемся, разведаем, наше от нас не уйдет.

Васвас твердила одно: «У меня родительский наказ вас поправить! Чтобы каждый привез домой добавочные килограммы. Я вас на вес принимала — по весу и сдавать буду. На каждого нарастить в среднем по два килограмма вот моя программа».

А Федя прямо заявил: «Пока сил не наберетесь, нечего в классовую борьбу лезть. Вы физически ослабленные городские дети. Кулаки, подкулачники, самогонщики — наши враги, правильно! А кто здесь наши друзья? Солнце, воздух и вода. Верно! Так вот вначале мы наберемся сил у друзей, а потом грянем на врагов. Ясно?»

Да, это всем было ясно. Ребята с таким азартом принялись набираться сил у друзей, что в один прекрасный день, вернувшись из совхоза, Федя увидел вот какую картину.

Подходит он к звену «Печатник», смотрит — все пионеры во главе с Рубинчиком сидят в тени березы и рассматривают, как у кого слезает кожа. Солнце так их прижгло, припечатало, что на иных кожа повисла клочьями.

— Ведь сегодня по расписанию бег, что же вы не тренируетесь? спрашивает Федя.

— Ой, что ты, какой бег, мы боимся… двигаться.

— Почему?

— В сидячем виде с нас кожа ползет, а если побежим, вся шкура слезет! заявил Рубинчик.

— Нет, пусть другие бегают, а мы подождем, — сказал Боб, поеживаясь.

Звено «Смычка», наоборот, все сидело на солнцепеке во главе с Володей Большим. И несмотря на то, что солнце обливало ребят горячими лучами, все они были сине-зеленые и дрожали мелкой дрожью.

— Вы чего же не соревнуетесь в плавании? Вам сейчас пора быть в воде!

— Ой, Федя, не можем… Тошнит.

— Отчего тошнит?

— Вода противная… По ней дохлый котенок проплыл.

— Брр, мы на речку смотреть не можем.

Все ясно, перекупались озорники.

Не по лагерному расписанию действовало и звено «Красная швея» — вместо того чтобы принимать солнечные ванны, все девочки звена забрались в густую тень.

— Вы почему это здесь скрываетесь, товарищи?

— Мы не скрываемся, — ответила Сима Гвоздикова, — мы принимаем хвойные ванны. Сверху мы уже перекалились, а это внутренняя закалка. Вдыхание хвойного воздуха оздоровляет легкие.

— Товарищи! — возмутился Федя. — Вы срываете мне всю программу, я же обещал подготовить из вас бегунов, прыгунов, пловцов… Заваливаете все дело, заваливаете!

Еще больше возмутилась Васвас. Соорудив при помощи Калиныча весы, она убедилась в катастрофической потере «весовых качеств вверенных ей пионеров». Толстяк Боб побил рекорд — потерял восемьсот граммов.

— Где ты их потерял? Как ты их потерял?! — кричала Васвас, озирая лес и поле, словно потерянные граммы Боба можно было найти, как грибы.

— Ну, — сказал огорченный не меньше ее Калиныч, — с такой тощей, драной командой как же можно в село явиться? Делу коллективизации помощь оказать? Да нас засмеют! Пальцами будут показывать — смотрите, вот они, городские голодранцы! Ох, беда на мою седую голову!

В довершение всего Володя Маленький устроил ночной концерт. Вдруг ни с того ни сего завопил среди ночи:

- Домой хочу!

И как его ни утешали, проревел до утра, повторяя на разные голоса одно и то же:

— Домой, домой!

Тяжкое настроение этих дней разбила откуда-то ворвавшаяся вдруг веселая музыка. Из леса на поляну вышли два деревенских паренька. Обыкновенные, босоногие, в домотканых портках и рубашках. Один белоголовый, другой черноголовый. Один играл на деревянной дудочке, а другой, приплясывая, напевал песенку про Ерему и Фому:

Увидев таких забавных ребятишек, пионеры с любопытством окружили нечаянных гостей.

Фомка и Еремка, как они себя назвали, братья-близнецы, наслышались про пионеров и решили узнать, кто они такие, зачем и почему здесь и нельзя ли так же организоваться в деревне? Купаться, загорать, пить-есть, ничего не делать, ну просто жить в свое удовольствие, как при коммунии!

Засмеялись пионеры над смешным представлением деревенских ребят о пионерах и стали им объяснять и рассказывать, что к чему по-настоящему.

Деревенские только рты разевали.

Какие же есть еще на свете простаки!

Ну ладно, простаки-то они простаки, а все-таки в своих деревенских делах должны кое-что понимать.

После такого размышления Рубинчик спросил:

— Вы, ребята, бедняки?

— У нас все ребята бедняки — метут избы голиком, сами ходят босиком.

— А кулаки в деревне есть?

— Кулаков много, у каждого мужика по два кулака, а у мальчишки по два кулачишки! Во! — и ребята разом показали четыре кулака.

Рассмеялись пионеры.

— Мы про богатых мужиков спрашиваем, — объяснил Боб, — которые с рабочего хотят три шкуры драть.

— Шкуродеры, значит. Есть и такие, они с кого хочешь шкуру сдерут, хоть с паршивого кота, хоть с рабочего скота!

— А вы таких знаете?

— Мы в своем селе все ходы-выходы знаем, — ответили деревенские.

— Можете вы нас сводить на экскурсию, показать нам богатея, середняка, бедняка?

— Это мы могем, — дружно мотнули головами Фома и Ерема, — и у нас есть один, который живет в бедноте!

— На экскурсию! На экскурсию! — подхватили обрадованные ребята.

— Иван Кузьмич, отпустите нас. С такими проводниками мы все разведаем. Что там в деревне, как, какая наша помощь нужна.

Иван Кузьмич не возражал. Да и Васвас сказала:

«Ничего, пусть прогуляются». И попросила разведать, у кого там можно купить свежей моркови, лучку, огурчиков.

Ребята были в восторге. Всем хотелось идти. Но выделили на первый раз только представителей звеньев. Приоделись ребята. Белые рубашечки скрыли облупленную кожу, панамы притенили облупленные носы, сандалии придали голоногим экскурсантам вполне приличный вид.

Вырезав посохи в кустах орешника, звено отправилось на экскурсию в село Выселки под веселый говор барабанных палочек:

Тетрадь четвертая

С удовольствием прошлись наши экскурсанты по лесным тропинкам и через полчаса (как заметила Сима на ручных часах, которые она выпросила у дежурных на кухне) оказались рядом с Выселками.

Село раскинулось на небольших холмах, среди полей, немного отступив от леса. Среди множества плетней и частоколов виднелись, словно запутавшиеся в их паутине, избушки с лохматыми соломенными крышами, а посредине пузырилась старинная церквушка с рыжими куполами.

— Как паук в паутине, все село держит! — сказал Рубинчик. — Правда, ведь похоже! — И тут же вытащил блокнот. — Это надо зарисовать. Вы шагайте, я догоню. — И уселся на каком-то пеньке в тени рябины.

Володя Маленький снова ударил в барабан, и экскурсия подошла к околице села. На околице, как воробьи, уже сидели привлеченные шумом деревенские ребятишки.

— Гостинчика! Дай гостинчика, а то не откроем!

У сластены Боба нашлось несколько конфет — и околица открылась с веселым гамом.

Сразу же Сима и все ребята заметили среди невзрачных избушек красивый дом с высоким крыльцом и узорными наличниками на окнах.

— А ну, зайдемте-ка, ведите нас сюда, — сказала Сима. — Вот, кажется, первый шкуродер!

— Нет, шкуродер дальше, этот живет в бедноте! — сказали как-то загадочно простоватые Фома и Ерема. — Входите, а мы здесь постоим.

Пионеры вошли. В сенях их встретила улыбчивая хозяйка:

— Заходите, гостями будете!

В чистой горнице ласково принял хозяин:

— Очень рад, очень рад. Просвещенная городская молодежь, как же, как же, знаем, читали…

В переднем углу красовался портрет Калинина, на столе лежали стопки брошюр с красными обложками, а все стены горницы были заклеены вместо обоев листами газеты «Беднота».

— Видали, — шепнула ребятам Сима, — «кругом в „Бедноте“ живет»!

Ребята переглянулись.

— Увековечить? — спросил Боб, нацеливая фотоаппарат.

Но Сима сделала ему знак подождать.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо обратилась она к радушному хозяину, где бы нам здесь найти настоящего кулака? Мы хотим его сфотографировать и описать на память, для будущего, как исторический экспонат.

— Ах-ах-ах! — вздохнул хозяин. — С большим бы удовольствием, но в нашем селении таковых нет.

— А какие же у вас есть?

— В нашем селении все жители делятся на две категории, то есть: крестьяне полезные Советской власти и крестьяне вредные.

— Да? — произнесла несколько растерянно Сима.

— Так точно. Я, например, полезный. Веду хозяйство по советам газеты «Беднота», по науке, — он указал на брошюрки. — И вот результат, взгляните!

«Полезный» крестьянин развернул перед ребятами квитанции о продаже государству двухсот пудов зерна.

— А есть такие, что не продали ни пуда! Шкуродер, например. Вот вы зайдите к нему, увидите, что за фрукт!

— Пойдем, обязательно пойдем!

— Постойте, не торопитесь, испейте парного молочка.

Вошла ласковая хозяйка и поставила перед ребятами кринку молока и чайные чашки с красивыми разводами.

— А вы никого не эксплуатируете? — выпалил вдруг Боб.

«Полезный» крестьянин с улыбкой показал ладони своих рук, покрытые мозолями.

И по молчаливому кивку Симы Боб истратил на него одну кассету.

— А вы не колеблетесь? — спросила Сима.

— Нет, я за Советскую власть твердо, — ответил любезный «полезный», — и против коммунистов.

Услышав такое, ребята даже поперхнулись молоком.

— А почему? — спросила Сима.

— Потому что коммунисты поддерживают людей вредных, а не полезных.

— Так ведь коммунисты нас поддерживают, пионеров! — крикнул возмущенно Володя Большой.

— А вы разве полезные? — улыбнулся хозяин. — Землю не пашете, не сеете, живете себе по-цыгански под шатрами в свое удовольствие. От вас пользы меньше, чем от цыган…

Обиженные ребята быстро высыпали на крыльцо.

И, завидев притаившихся Фому и Ерему, потребовали вести их дальше.

Шли, рассуждали и понять не могли, что за типа они сфотографировали. Ни в газетах, ни в книжках, ни на плакатах они таких кулаков не встречали.

Перешли дорогу и подошли к самой обыкновенной избенке с соломенной крышей. Перед окнами ее баба в красной домотканой юбке поила из ведра теленка, а мальчуган, сидевший в раскрытом окошке, ревел:

— И мне! И мне!

Завидев пионеров, он перестал реветь и улыбнулся.

Но женщина, взглянув приветливо, встала, загородив собой мальчонка и теленка:

— Проходите, проходите, нас уже обследовали!

— Кто обследовал? — смутилась Сима.

— Обследовали для налога. Иван, вот опять какие-то! — крикнула она, обращаясь в раскрытые ворота.

Оттуда высунулась голова в картузе. Затем появился сам хозяин с вилами в руках.

— Обследовали, обследовали, — сказал он, здороваясь, — все записали, чего было, не было… Чего посеял и того не собрал. Нешто это хозяйство только землю туда-сюда переваливаешь. Пашешь-сеешь, никакого смыслу нет.

— Зачем же тогда пахать-сеять? — спросил Боб.

— А так уж нам положено: мужик — значит, сей.

— Вы бедняк?

— Пиши, что так.

— Лошади нет? Коровы тоже?

Мужик покачал головой. Но из хлева раздалось мычание коровы и высунулась голова лошади.

— А это не ваши разве?

— Нет, соседские зашли…

— И теленок не ваш? — с усмешкой спросила Сима. — И мальчонок не ваш?

— Мальчонок-то наш, — почесывая затылок, сказал завравшийся мужик, — да какой от него в хозяйстве толк, хоть вы его пишите, хоть не пишите!

Но тут баба вдруг завопила:

— Ох, Господи! Да за что же на нас напасти такие! То с портфелями сами комиссары, а теперь детей своих послали! И откуда вы беретесь, нет на вас пропаду!

Смущенные пионеры попятились, а Боб с испугу щелкнул затвором фотоаппарата, и эта сценка отпечаталась на пластинке, предназначенной для середняка.

И пошли ребята дальше искать бедняка. Глядишь, этот расскажет про все по-настоящему, ведь известно, что бедняки сочувствуют рабочему классу. Это лучшие люди в деревне, сознательные.

Не обращаясь к Фоме и Ереме, выбрали самую бедную избу, покосившуюся на один бок, с развалившейся трубой, с клоком черной соломы на редких стропилах.

Окна ее были заткнуты тряпьем, а дверь… двери совсем не было.

Володя Маленький постучал барабанной палочкой о косяк. Ответа нет. Постучал еще. Молчание.

И тут Фома сказал:

— Спит бедняк, вы позовите его: «Товарищ Шкуркин!» — Да погромче, все вместе, — добавил Ерема.

Ребята так и сделали, и не успели они прокричать:

«Мы к вам, товарищ Шкуркин!» — как в ответ раздался рев, словно из медвежьей берлоги, и появилось какое-то волосатое чудовище на двух ногах. В волосах его торчала солома, мутные глаза щурились на свет злобно.

— Чего? Зачем шкурки? Кто летом дерет шкурки?

Опять кошек подбрасывать, храпоидолы?! Вот я вас… Побью! — и с этими страшными словами здоровенный мужчина вдруг необыкновенно проворно выдернул из плетня длинную жердину и, замахнувшись, ринулся на пионеров.

Ребята, не дожидаясь команды, бросились врассыпную.

Кто куда, не разбирая дорог, прямиком через плетни, по огородам…

Но нерасторопный Боб все же успел каким-то чудом щелкнуть затвором и запечатлеть на пластинке, предназначенной для бедняка, взлохмаченного буяна с поднятой жердиной.

И теперь мчался во весь дух, спасая драгоценный фотоаппарат, сшибая подсолнухи и топча морковь и огурцы на чьих-то огородах.

А тем временем Рубинчик, беды не зная, за околицей деревни заканчивал рисунок паука-церкви. Получалось здорово. Ненадолго его отвлекло знаменательное событие.

Мимо по тропинке, скрытой высокой рожью, прошли из села к лесу тот самый старичок, которого стукнули эмалированным ведром, и Иван Кузьмич. Оба старика так увлеченно разговаривали, что не заметили юного художника, сидящего на пеньке под рябиной.

По очереди они тащили на спинах мешок, в котором позвякивало что-то железное… «Неужели Калиныч взялся чинить самогонные аппараты?» ужаснулся Рубинчик.

Но тут до него донесся шум, и, оглянувшись, он ужаснулся еще больше.

По огородам неслись что есть духу пионеры, а за ними, свистя, улюлюкая, угрожая, лохматый мужик, мальчишки, бабы и множество разномастных собак.

— Бей цыганят! Лови их, куси их, ату!

Не раздумывая, Рубинчик бросился навстречу опасности, на помощь к своим. И вовремя. Ребята замешкались в плетнях, Володя Маленький не мог перелезть с барабаном. Боб зацепился ремнем фотоаппарата. Рубинчик немедленно перенял барабан и фотоаппарат, как эстафету, и дал ходу к лагерю.

Он мчался без оглядки. Ему все казалось, кто-то догоняет. И только выбежав из леса на поляну, уже в виду лагеря, оглянулся. Его догоняла длинноногая Сима.

Все равно Рубинчик прибавил ходу и свалился рядом с палаткой, когда она подскочила.

— Где вы были столько времени? Почему мчитесь как угорелые! — подбежал к ним вожатый.

— Мы… тренируемся! — выпалил Рубинчик.

— У нас кросс, — указала Сима на показавшихся из леса ребят.

— Так, понятно… Маршрут? Время? — спросил Федя.

— От села до лагеря мы с Рубинчиком промчались за двадцать минут, взглянула на часы Сима.

— Это точно?

— Да, как раз когда был дан сигнал, я поглядела на часы.

— От Выселок до лагеря три километра! Молодцы, ребята, ведь это же мировой рекорд! — восхитился Федя и начал аплодировать подбегающим ребятам.

Тетрадь пятая

— Ребята, молчок! — предупредил Рубинчик.

Да никому и не хотелось рассказывать о своем позорном бегстве. Самим вспомнить тошно. Правда, если не считать многочисленных ссадин, царапин, синяков и пережитого страха, все обошлось благополучно. Удрали без потерь. Часы, фотоаппарат, барабан — все материальные ценности отряда целы. Но моральный ущерб был велик.

Было непонятно и обидно, почему с таким свистом и улюлюканьем их преследовали деревенские ребятишки, которых у околицы угостили конфетами.

Злой шкуродер принял их за каких-то озорников, пришедших его дразнить, — это ладно, бывает. Бабы гнались, приняв их за огородных воришек, — тоже понятно. Но мальчишки-то почему хотели побить?

Помочь в разгадке этой загадки могли только Фома и Ерема.

Вот они и явились. Крадучись, потихоньку. Спросили — все ли живы и здоровы? И, узнав, что, в общем-то, ничего, обошлось, даже рекорд бега по пересеченной местности поставлен, обрадовались.

— Это тоже… А то шкуродер с похмелья мог и ноги переломать. Он страсть не любит, когда его ребята дразнят и летом дохлых кошек подбрасывают… Ох, лют он, когда напьется!

— Он ведь бедняк? — спросил Боб, все еще сожалевший об испорченной фотопластинке.

— Гольный бедняк.

— Значит, его кулаки-самогонщики спаивают? — спросила Сима.

— Вестимо, — кивнули разом Фома и Ерема.

И тут у Симы мелькнула мысль — поймать и разоблачить самогонщиков. Вот будет замечательная помощь деревенской бедноте в борьбе пробив кулаков.

Но ребята не поддержали ее. Хотя Фома и Ерема соглашались показать, где скрываются самогонщики, Рубинчик на это не пошел.

— Нет, я с ними больше не вожусь. Путаники. Опять чего-нибудь напутают! Заведут, да не туда.

Боб тоже не разохотился:

— Я из-за них три пластинки испортил, хорошо еще, уцелел фотоаппарат.

Сима усмехнулась про себя: «Трусят ребята… Ладно, мы им докажем, что девчонки храбрей мальчишек». И она решила провести всю операцию втайне. Вскоре вместе с подружками они уже шептались, сговаривались о чем-то с Фомой и Еремой.

А Рубинчика и Боба захватили другие тайны, каждого своя.

Рубинчик занялся таинственным поведением Калиныча. Случайно подслушанные слова старого слесаря «об этом надо подумать», сказанные в ответ на предложение деда Еграши отремонтировать ему самогонный аппарат, засели в голове Рубинчика, как заноза.

Подогрела его любопытство и случайная встреча в памятный день неудачной экскурсии в Выселки.

Куда это шагали мимо него дед Еграша и Калиныч, когда он в тени рябины рисовал с натуры церковь? Чего они тащили по очереди в мешке? Что там звякало?

Начав слежку за Калинычем, Рубинчик через несколько дней обнаружил, что мастер слесарного дела действительно ремонтирует какую-то сложную железную штуковину, устроив навес под обрывом берега. Тут уж нашего следопыта за уши нельзя было оттащить от этой тайны.

Боясь что-нибудь напутать, напрасно навести тень на всеми уважаемого Калиныча, Рубинчик ни с кем не делился своими подозрениями, действовал в одиночку. Он ни чего не сказал даже своему ближайшему другу Бобу И при встрече с ним отводил взгляд.

А толстяк, несколько похудевший после бегства из Выселок, встречаясь с Рубинчиком, тоже не мог смотреть ему в глаза. И у него завелась тайна! Да еще какая!

Однажды, увлекшись проявлением пластинок, на которые так неудачно заснял он ненастоящего бедняка, странного середняка и удивительного кулака, Боб засиделся в затемненном углу палатки допоздна.

Вышел освежить голову и вдруг услышал незнакомые приглушенные голоса, негромкий смех.

Боб прокрался к берегу реки и здесь обнаружил Федю и двух девушек. Они сидели, свесив ноги с обрыва, и щелкали семечки.

В темной реке всплескивали рыбы.

Откуда эти девушки, кто такие, почему вожатый разговаривает с ними, таясь от всех? Боб потихоньку подполз и услышал непонятные фразы:

— Так, значит, фотоателье — увеличение семейных портретов, а? спрашивал Федя.

Девчата отвечали смешком.

— Портрет — икона. Икона — портрет, любуйтесь, пожалуйста! Здорово!

Девчата опять засмеялись.

— Опиум разоблачим, да еще и ребятишкам на молочишко заработаем!

Со смехом девчата прыгнули с обрыва, сели в лодку и уплыли. А Федя проводил их и вернулся. Неуклюжий Боб не успел схорониться.

— Ты все слышал? — спросил, заметив его, Федя. — Тсс, молчи! Никому ни звука. Эту тайну должны знать только мы с тобой да вот эти девчата.

— А кто они?

— Одна дочка дьячка, другая попова батрачка. Они мне такое открыли, такое… Ну ты же все слышал. Все понял.

Боб не все слышал и не все понял, но для солидности кивнул.

— Так вот, — сказал Федя, — мы с тобой организуем фотоателье. Я буду ходить по домам и собирать заказы на увеличение семейных портретов местных кулаков и богатеев, а ты будешь их переснимать и увеличивать.

И дело у нас пойдет!

— Детишкам на молочишко?

— Да, не без этого. Хорошая работа должна быть хорошо и оплачена, усмехнулся Федя.

Простодушный Боб ни в чем плохом не заподозрил вожатого. А чего же не заработать с кулаков и богатеев?

С молочишком в лагере обстояло дело неважно.

Вскорости Федя развил такую деятельность, что из Выселок потекло не только молоко — заказчики стали приносить и свежие яички и сливочное масло.

Федя обходил дома побогаче и собирал заказы, а Боб увеличивал с разных фотокарточек портреты местных богатеев, их чад и домочадцев.

Заказчики приодевались, прихорашивались. Все хотели, чтобы портреты их вышли «покрасивше».

Работу фотоателье руководство пионерлагеря одобряло. Васвас принимала заработанные продукты. Калиныч, видя, как довольны заказчики работой, только посмеивался. А Боб, когда Федя с ним перемигивался, отвечал ему понимающей улыбкой. Он чувствовал, что за всей этой работой скрывается какая-то тайна. Но какая? Тогда на берегу в разговоре вожатого с девушками из Выселок он что-то упустил, а спросить Федю стеснялся.

Терпеливый, покладистый Боб работал вовсю, увеличивая фотографии, и ждал: вот-вот ему откроется что-то удивительное.

Пока Рубинчик вел слежку за таинственными связями Калиныча с самогонщиками, а Боб трудился над увеличением портретов кулаков и богатеев, Сима Гвоздикова тоже не зевала. Желая утереть нос мальчишкам, она со своим храбрым звеном вела поиск самогонщиков.

Лучшими помощниками в этом деле у нее были Фома и Ерема. Уж как ублажали их девчонки! Все конфеты, припасенные еще дома, отдали этим прожорам, жадным до сладостей. Ничего не жалели — только бы отличиться.

Фома и Ерема не оставались в долгу.

Однажды мальчишки тайно пригнали из деревни и спрятали в кустах ивняка под берегом лодку. Этой ночью Фома и Ерема обещали показать самогонщиков. Девчонки, дрожа от волнения, стараясь не разбудить спящий лагерь, одна за другой соскользнули с обрыва. Под водительством храброй Симы уселись в лодку и поплыли.

У многих стучали зубы, то ли от ночного холодка, то ли от нетерпения, но, уж конечно, не от страха. Ведь девочки-пионерки не должны ни в чем уступать ребятам, а быть даже храбрей.

Таинственна, зловеща река. Днем она ничего, течет себе обыкновенная вода, и все. А ночью слышно, как бурлят страшные омуты, как шуршат черные кусты, как ухают громадные сомы, словно берег обваливается. А что, если такое чудовище да ударит хвостищем по лодке?!

Невольно жались девчонки друг к другу. А Сима ничего, посиживает себе на корме да командует гребцами:

— Правей! Левей! Раз-два!

Фома и Ерема дружно бьют веслами и помалкивают, словно их ничего не касается.

Миновали перевоз, с которого их окликнул перевозчик, приняв за рыбаков. И долго еще его тень, отраженная фонарем, маячила над рекой.

Сколько так плыли, сказать трудно. Сима не взяла с собой часов, чтобы не разбить их ночью в лесу. Но вот из леса потянуло дымком, и вскоре Фома и Ерема причалили к берегу.

На реке было девчонкам зябко, а в лесу еще больше стала дрожь пробирать. В лесу ночью пострашней, чем на реке. Там вода все-таки посветлей берегов, в ней летнее небо отражается. А здесь такая тьма, что идти приходится гуськом, держась за плечи друг друга. Каждое дерево норовит сучком ткнуть, каждый куст за одежду зацепиться.

Хорошо, что Ерема идет впереди, а Фома позади, не так страшно с ними, все-таки мальчишки…

Когда изрядно поцарапались и приустали, лесная тьма вдруг озарилась багровым светом. Впереди, между великанских черных стволов, мелькнули огоньки.

— Вот они где! — прошептал Фома.

— Смотрите, как черти в аду, — прошептал Ерема.

И они заговорщицки переглянулись.

Затаив дыхание девчонки разглядели вначале какие-то тени, а затем людей. Те молча, склонившись, что-то делали у черных холмиков, из которых то и дело выскакивало зловещее пламя.

Да, это они, злые люди, отравляющие деревню пьяным зельем. Слуги «зеленого змия» — самогонщики. Иначе кто же мог так скрываться в ночную пору в лесу?

Дрожа от негодования, смотрели пионерки на это черное дело. А потом Сима шепнула:

— Все ясно, теперь мы знаем, где они прячутся… Разведка, за мной!

Так же молча, в тишине, выбрались девчонки к речке и вернулись в лагерь перед рассветом. Разведка была удачна. Теперь перед ними стояла задача организовать облаву на самогонщиков.

— Только, девочки, тсс! — предупредила Сима. — Никому ни слова. Сами все организуем. На зависть мальчишкам!

На том и порешили.

Тетрадь шестая

Пока совершали свой тайный подвиг девчонки, не зевали и мальчишки. Рубинчик не остался в одиночестве со своей тайной. Она жгла его, как блоха, забравшаяся под рубашку. Доверил он свой секрет одному, другому, третьему пионеру. И вот уже всем звеном следят они за странной дружбой Калиныча и Еграши. Неожиданно ребята выяснили, что и представительница женотдела, доверенное лицо всех мам, Василиса Васильевна помогает Калинину в его невероятных делах. Удалось проследить, что она привезла с базара вместе с продуктами для отряда несколько бутылок пива, ситро, наливок и даже водки.

И все это потихоньку, с веселым и лукавым видом передала Калинычу.

А затем приняла участие в действии, похожем на комическую сцену из спектакля. Рубинчику никто бы не поверил, если бы с ним вместе не наблюдали все это ребята его звена.

Представьте себе место — обрыв над рекой, где у слесаря мастерская. На стволах упавших деревьев сидят трое: Калиныч, Васвас и Еграша. Перед ними странное сооружение с трубками-змеевиками и несколькими кранами.

Оно булькает, пыхтит, как самовар. В подставленную посуду из кранов стекает жидкость.

Все трое наблюдают за этим с веселыми лицами. Огонь освещает хитроватую усмешку Калиныча, добродушную улыбку Васвас и блаженное выражение на лице Еграши.

— А ну, пробуй, что вышло, когда заправили черносливом? — говорит Калиныч и подносит Еграше в ковшике жидкость, вытекшую из этого сооружения.

— Сливянка! — хлопает себя по коленкам Еграша, отведав питья. — Ну, настоящая сливянка!

— Ну, то-то. А из этого краника что?

— Как причастие, ух, сладко. Кагор! — взвизгивает в восторге Еграша.

Васвас фыркает, сдерживая смех.

— А когда надо прохладиться, можно выгнать фруктовой воды — вот так. Калиныч отвертывает еще один краник и наливает из него стаканчик.

Еграша пробует и, блаженно погладив себя по животу, заявляет:

— Яблоки заправлены, яблочная и получается! — И, закатив глаза, сидит некоторое время молча, а потом спрашивает: — Ну, а натуральную-то он варит? Водку произвести может?

— Да вот, пожалуйста! — Калиныч цедит из краника в ковшик и подносит Еграше.

Старик нюхает, лижет языком и, выпив, крякает:

— Она! Ну ни в жисть от казенной не отличишь. Крепка и без запаха… Ну ни тютельки сивухой не отдает…

Мастер ты, брат, волшебный… Дай я тебя поцелую!

Калиныч не успевает отстраниться и получает звонкий поцелуй. Васвас так и валится от смеха.

— Ну и сколько же ты с меня возьмешь? — спрашивает Еграша. — Тут ведь овечкой, другой, чую, не отделаешься. Это ведь не простой ремонт, а?

— Полная реконструкция. Техническое чудо! — отвечает Калиныч.

— Да уж чего там. С таким чудом я буду на селе кум королю и сват министрам! — обнимает его захмелевший Еграша. — Проси с меня полцарства дам!

— Полцарства мне не надо, теперь чуть что — революция, и нет тебе ни царя, ни барства!

— Хитро сказано! Конечно, рабочему человеку дороже всего работа. А вот работой я тебя обеспечу, друг. Это мне раз плюнуть. Все деревни обегу, всех хозяев про чудо извещу… И потащут тебе в ремонт аппараты, ну, валвалом! Со всей округи!

— Ладно, пусть тащат! — сказал Калиныч.

На том и порешили три заговорщика.

Когда ребятам во главе с Рубинчиком удалось все это подслушать, у них глаза на лоб полезли — вот так дела!

И это уважаемая всеми мамами Василиса Васильевна и почитаемый всеми папами Иван Кузьмич?! В сговоре с самогонщиками? Верить не хочется.

— Придется их разоблачить, — горестно сказал Рубннчик.

— Придется, мы пионеры, это наш долг, — подтвердили ребята.

— Клянемся!

Ребята поклялись. В этом участвовало все звено, кроме Боба. Его увлекла, как вы знаете, совсем другая тайна — фотографические дела вожатого.

Однажды Федя объявил, что отряд пойдет на экскурсию в комсомольскую коммуну «Красный луч». Ребята окрепли, загорели, натренировались — шутка ли, один кросс через лес чего стоит, — теперь можно познакомиться с окружающей действительностью и выяснить, чем можно помочь в деревне в борьбе за новую жизнь.

…Пошли в поход два звена. Собирались, как на праздник. С развернутым знаменем, с барабанным боем шагали по высокому берегу к перевозу. Весело, дружно тянули паром, отстранив старого паромщика Глебыча.

А затем чудесной луговой дорогой двинулись на хутор Монашки, где когда-то был монастырь, а теперь обосновалась комсомольская коммуна.

Просо на полях коммуны стояло темно-зеленой стеной так плотно, что, казалось, по нему можно пробежаться сверху, как по ковру. Пшеница радовала глаз своей чистотой, колос к колосу, без единого сорняка. Но особенно поразило ребят поле цветущих подсолнухов. Какая красота! Здесь даже сделали привал.

А когда пришли в коммуну, она показалась ребятам настоящим раем на земле.

Представьте себе: на небольшом холме, среди заливных лугов чудесный сад, а в саду рубленные из бревен русские избы-терема, а в этих теремах живут сказочные красавицы и богатыри.

Коровы с добрыми глазами подходят, берут хлеб и лижут ладони молодых богатырш, идущих с подойниками.

Пестрые телята резвятся и скачут, словно хотят показать гостям свои цирковые номера.

Очевидно, здесь ждали гостей — и у ворот теремов, обнесенных частоколом, надпись: «Добро пожаловать».

По обширному двору на коне гарцевал мальчишка в буденовке. Делал он это смеясь и улыбаясь. Вороной белоногий конек с озорным взглядом удивительно соответствовал всаднику — тоже веселый и задорный. Он лихо брал препятствия и радостно ржал, оглядываясь по сторонам. Словно говорил: посмотрите, вот мы какие, молодые, удалые.

Ребята смотрели на все раскрыв рты, а на мальчишку — с завистью. И смотри-ка, какой конь ему доверен.

Самостоятельный парнишка. Вот бы жить в коммуне!

Познакомились с председателем. Им оказался безусый парень в вышитой рубашке с расстегнутым воротом по фамилии Колобков. Приземистый, плотный, подвижной, он все показывал и все объяснял, посмеиваясь и похохатывая.

Маленькие, глубоко посаженные глазки, словно изюминки, хитровато поблескивали на его округлом лице.

— Прежде хутор принадлежал женскому монастырю, жили здесь монахини святые, пили сливки густые. Нежили на перинах пухлые телеса да славили рай на небесах. Ну а теперь мы, сельская молодежь, показываем пример, как можно, честно трудясь, устроить хорошую жизнь на земле!

— Рай для безбожников?

— Так точно! Только в наш рай одни грешники попадают, кто за безбожные дела, кто за непочтение. Вон посмотрите на нашего юного наездника Прошку. Был у попа в батрачонках. И взбунтовался — прямо в церкви с амвона вышел и говорит народу: «Все попы эксплуататоры, и служить я им не хочу!» И ушел от попа, а мы сироту приютили.

Отец его, буденновец, под Перекопом погиб. Осталась от него на память шапка. Видали, как в ней Прошка гарцует? Объезжает коней для Красной Армии. И сам к боевой жизни готовится. Весь в отца.

Председатель, кругленький как колобок, быстро шел впереди.

— На девушку, что телят поит, вы не обратили внимания? Тихая такая, ласковая. А ее собственные родители чуть не убили. Припрятали они кулацкий хлеб, а она это дело раскрыла. Взяли мы ее в коммуну. Такая не подведет.

Для нее Советская власть дороже всего. Все мы — красная молодежь, хвалился Колобков, — многие ребята и девчата покинули родные села, родителей и собрались вместе, чтобы показать, как нужно вести хозяйство на советской земле. Работать так, чтобы с каждого гектара давать стране как можно больше хлеба, мяса, молока, меда, всех благ земных. А прежде здесь монахини все больше мак сеяли. Целые поля. Из недозрелых головок, говорят, дурман настаивали. Опиум для народа. Вот как!

Среди коммунаров были даже две бывшие монашки.

Эти молодые девушки-сироты воспитывались в монастыре послушницами. Они рассказали, как прислуживали богатым монахиням из купеческого да дворянского звания.

Как получали от них пощечины. И жаловаться не могли.

Даже после революции долго еще была сильна власть игуменьи, правила она, как при крепостном праве.

Теперь обе девушки комсомолки. Живут и трудятся наравне со всеми, а прежняя жизнь в монастырской неволе только снится им в страшных снах.

Все это было очень интересно.

В беседке с цветными стеклами, где когда-то распивали чаи с вареньями важные монахини, комсомольцы устроили пионерам угощение.

Тут же на пчельнике, расположенном в саду, молодые пчеловоды, сняв крышу с одного улья, достали рамы, полные душистого меда, и подали к столу. Кто не едал свежего сотового меда, тому и объяснить трудно, какое это приятное занятие. А ребята из пионерского лагеря испытали это удовольствие!

Во время угощения Колобков все рассказывал о преимуществах коммуны.

Ребятам так все это понравилось, что захотелось тут, в коммуне, и остаться, объезжать коней, выращивать телят, сеять поля подсолнухов, ну и, конечно, есть сотовый мед и запивать молоком.

Но Иван Кузьмич подбавил в это медовое настроение ложку дегтю.

— Да уж у Советской власти вы любимчики, что и говорить! — сказал он с усмешкой.

Ребята давно заметили, что старый рабочий будто недоволен хорошей жизнью коммуны, что-то все крякает, поеживается, бородку свою калининскую теребит.

— Уж конечно, на то мы комсомол, — улыбнулся Колобков, — мы для Советской власти, как для матери родной, что велит, то и сделаем. Вот подсказали нам новую культуру внедрить — подсолнухи, — видали, какое у нас поле цветет? Красота!

— Ну, а сердце вам не подсказывает, что в окружающих деревнях-то еще неурядица да темнота?

— Так мы же показываем пример, как можно жить культурно!

— Хорош пример. Бросили отцов-матерей, бросили сестренок-братишек, ушли здоровенные парни и девки в Монашки и горя не знают — медом губы мажут, молоком споласкивают!

— Во-первых, мы называемся коммуна «Красный луч», а не хутор Монашки! обиделся Колобков. — А во-вторых, монашки прохлаждались, а мы в поте лица трудимся!

— Нет, вы — монашки, советские монашки! — настаивал на своем упрямый Калиныч. Пионеров бросило в краску. Им было стыдно за упрямого старика. Рубинчика так и подмывало вскочить и при всех разоблачить сговор Калиныча с самогонщиком Еграшей.

Но в это время вожатый Федя поднялся и сказал:

— Наш старший товарищ, по-моему, прав. Вам, комсомольцам, к его критике надо прислушаться. Пока вы здесь молоком и медом упиваетесь, там без вас кулаки деревню самогоном заливают. Молодежь без комсомольцев не может с ними бороться. Религиозный дурман процветает. Попы не велят идти в колхозы, грозят: кто вступит, у того детей не крестить, невест не венчать и прочее…

Нужны боевые, комсомольские дела… Вам нужно пойти в деревни, организовать молодежь, помочь везде создать колхозы.

— А не отгораживаться от народа в своем благополучии! — стукнул кулаком по столу Калиныч. — Не имеете вы права, как любимчики Советской власти, пирожки есть, когда народ за черный хлеб борется!

Тут подскочил один комсомолец и кричит:

— Это, товарищи, неправильно. Мы боролись за Советскую власть — нам и пирожки есть!

А другой добавляет:

— Так мы же для примеру! Каждому такая жизнь не заказана. Пускай другие по-нашему действуют. И всем будет хорошо.

— Вокруг пожары, убийства активистов. Пусть хоть у нас тихий островок будет. Образчик будущей хорошей жизни, — сказала одна комсомолка.

— А вот вас кулаки не жгут, — подлил масла в огонь Калиныч, — потому что вы для них не опасны. И даже очень хороши — отвлекли активную молодежь от борьбы за колхозы в свой тихий монастырек!

— Это как понять? Выходит, мы за кулаков? Это оскорбление! — взорвался Колобков.

— Ага, рассердился, чуешь, что не прав!

И пошли и пошли спорить.

Вся экскурсия была испорчена.

Уходя, Иван Кузьмич сердито кричал хозяевам:

— В райкоме встретимся!

Тетрадь седьмая

Вернувшись в лагерь, Калиныч рассказал Васвас о том, что он видел в коммуне, и наутро, взяв в совхозе подводу, уехал в районный центр очень рассерженный.

А ребятам экскурсия понравилась. При одном воспоминании о молоке и меде, которым их угостили в коммуне, они облизывались. И не понимали, почему рассердился старый слесарь, увидев такую прекрасную жизнь.

— Чудак, они же в «Красном луче» уже сейчас живут, как при коммунизме, — говорили одни.

— А может, и не чудак — нельзя маленькой кучке жить роскошно, как при коммунизме, когда весь народ живет еще плохо. Коммунизм должен быть для всех! — возражали другие.

Звено девочек, оставшееся во время экскурсии дежурить в лагере, взволновалось. Им захотелось тоже посмотреть чудеса коммуны «Красный луч». И немедленно.

Васвас заколебалась, не решаясь пускать их одних, но Сима настояла на своем. Да и Федя сказал:

— Пусть прогуляются, ничего им не сделается. Народ в коммуне гостеприимный, таким обедом угостят, что дня два потом будут сыты!

И вот звено «Красная швея» под командой решительной Симы переправилось на пароме через Оку и, проделав марш по заречью, украшенное венками из луговых цветов, явилось в коммуну. И, так же как ребята, девочки были восхищены и резвыми скакунами, и милыми телятами, и всем хозяйством молодых тружеников земли. Ну и, конечно, их славным угощением.

Гостеприимные комсомольцы добродушно вспоминали сердитого Калиныча и, посмеиваясь, говорили:

— Дед монашками нас обозвал, а?

— Пригрозил, что в райкоме будет разбираться, кто мы — комсомольцы в коммуне или монашки в монастыре!

— Мы думали — жизнь перегнали, создав показательную коммуну, а он говорит — от жизни оторвались!

«А вот сейчас я проверю, оторвались они от жизни или не оторвались», подумала Сима и неожиданно спросила:

— Скажите, пожалуйста, где скрываются самогонщики, отравляющие народ зеленым зельем?

— Везде их полно. Гонят самогон в банях, в клунях, в овинах в каждом селе, — ответил Колобков.

— А чего же вы их не ловите?

— Это дело милиции поручено.

— А в лесу они не скрываются?

— Про это не знаем, не слыхали… Да и зачем бы им в лесу?

Сима переглянулась с подругами — они-то знали. Своими глазами видели, что делается в чаще леса. Ну, ладно, утрут же нос они местным комсомольцам, показав, как надо ловить шайки самогонщиков!

Вот только вопрос, как это сделать? Своими силами с такой шайкой не справишься. Надо привлечь милицию.

И надо же быть такому везению — на обратном пути из коммуны девочки встретили на перевозе милиционера.

И какого! Новенькая форма так и сверкала на нем, кожаные ремни блестели, сапоги поскрипывали. И сам он был новенький, румяный, ясноглазый, веселый.

Милиционер ввел на паром коня в поводу и отдал честь звену пионерок.

Сима решительно отвела его в сторонку и, пока пионерки помогали деду-паромщику тянуть канат, объяснила всю ситуацию с самогонщиками.

— Пойти с нами — это ваш долг. Обезвредить это зло — ваша обязанность.

— Так-то оно так, — задумался милиционер. — Но я здесь человек новый, не знаю обстановки. Только что заступил на должность… Вчера из армии.

— Вы еще неопытный, — усмехнулась Сима, — конечно, вы один, а их много.

— А вы уверены, что они действительно там? — вспыхнул милиционер.

— Да, мы видели их своими глазами. Они собираются в глухом лесном урочище по ночам и варят и шпарят…

Дым идет… Огни горят…

— Если так, захватить их на месте преступления — это очень хорошо. Но у меня совсем другое задание. Я еду проверить цыган, — доверительно сообщил милиционер бойкой Симе, которая уже успела покорить его.

— Отлично, вы все успеете. Цыгане расположились недалеко, мы вам покажем, проводим к ним. Вы их проверите засветло, а самогонщиков надо ловить потемну.

И ведь уговорила милиционера!

С парома сошли вместе и до самой полянки, где были разбиты шатры цыган, шли дружной компанией. Милиционер вел коня в поводу, а девчонки поспевали рядом, любуясь его нарядной формой и красивым вороным конем.

Незаметно подошли к цыганской поляне.

Огляделись — а пестрых шатров нет! Исчезли цыгане.

Только дух их остался. Пахло дегтем, дымом, недавно брошенным, неприбранным жильем. Ведь только что были здесь. Еще утром, когда шли на экскурсию, видели, как они завтракали у костров. Свежие следы колес да теплая зола в кострах говорили, что уехали цыгане совсем недавно.

Куда? А мало ли куда! На то они и кочевники. Следы вели на юг. Милиционер посмотрел на карту, достав ее из полевой сумки, рассчитал движение конного транспорта по военным нормам и сказал:

— По всем данным, уже в другом районе… Преследовать нет смысла.

— А почему вы их преследуете?

— Плохие дела за ними водятся. Есть сведения — скупают за бесценок лучших коней у хозяев, которые не хотят, чтобы достались они колхозам.

— Вот противные… Мы из-за них тоже пострадали, — сказала Сима, — нас в деревне приняли за цыганят!

Милиционер рассмеялся:

— Да, черны вы, как цыганочки.

— Мы еще не очень, вот у нас Рубинчик черен и курчав, как настоящий цыган.

Пошутили, посмеялись, пособирали земляники, а тут и вечер наступил.

— Ничего, — утешала милиционера Сима, — не догнали цыган, поймаете самогонщиков.

И как только стемнело, повела свое звено в сопровождении конного и вооруженного товарища туда, где зажигают ночные огни и курят поганое зелье самогонщики.

Все шло отлично. Симу только мучила совесть, что она, никого не предупредив в лагере, ведет звено в лесной поход. Наступит ночь, а их нет. Все будут волноваться.

И вдруг навстречу старые знакомые — Фома и Ерема.

Важно шествуют босиком, с удочками на плечах на вечернюю зорю.

— Здравствуйте, ребята!

— Наше вам, красные галстучки! Где запропали, почему в село не показываетесь?

— Да нет… просто у нас другие экскурсии были. Слушайте, друзья, выручите меня, отнесите в лагерь записку, — попросила Сима.

— Ладно, — согласились, не отнекиваясь, ребята, — нам все одно, под берегом у вашего лагеря поудим, там на поздней заре здорово окуни берут.

Сима отыскала тут же щепку и торопливо написала на ней несколько слов вожатому, чтобы о них не беспокоились, а Фоме шепнула:

— Только, чур, не говорите, что мы пошли в лес.

— Ладно, — кивнул Фома, — про милиционера тоже не говорить, что заарестовал вас?

— Нет, какой ты смешной, за что милиционер может арестовать пионеров? Мы идем с ним вместе ловить самогонщиков!

— Ага, — подмигнул Ерема, — тех, которые в лесу дымокурят!

— Ну конечно. Только молчок. Это наша тайна.

Фома и Ерема понимающе кивнули и, схватив щепку, зашагали к лагерю.

Конечно же, в лагере беспокоились. К обеду девочек не ждали, но когда солнце пошло к закату, Васвас то и дело выходила на крутой бережок и поглядывала в заречные луга. Да и вернувшийся из района Калиныч прикладывал ладонь к глазам, смотря в сторону заката, где за излучиной реки чуть виднелся паром.

Только Федя, занятый своей «фотографической тайной», сказал:

— Ничего им не сделается, наверно, плотно пообедали, вот и не торопятся.

И он удалился в палатку. Там нетерпеливо ждал его Боб.

И как только Федя, плотно прикрыв вход, очутился в фотоателье, он услышал прерывистый шепот толстяка:

— Кажется, я что-то открыл!

— Что такое?

— А вот посмотрите, не знакомы вам эти типы?

И показал фотографию, которую заказала увеличить выселковская попадья. С сыроватой еще бумаги, озаренные красноватым светом, нагло глядели Фома и Ерема.

Да, они самые, только на фотографии эти простаки были не в деревенских портках и посконных рубашках, а в чистеньких костюмчиках. А над ними возвышался поп в рясе с крестом, свисавшим на цепочке до живота.

Полюбовавшись на эту картину, Федя свистнул:

— Да это же поповы дети! Попадья попросила сделать увеличение получше «это наши младшенькие, любенькие»…

— А у нас они объявились сиротами! Притворились простаками — Фомкой да Еремкой!

— Вот так штука! Но для чего им это понадобилось?

Вожатый и пионер вопросительно посмотрели друг на друга.

— Наверно, хотят нас одурачить, подловить, а?

— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого подловит, — сказал Федя. Собирай-ка копии увеличенных нами фотографий кулаков, лавочников и поповские… Бери фотоаппарат, магний для ночных съемок. Мы с тобой пойдем туда, где ты ни разу не был, и откроем такое, что тебе и не снилось. Вставь новую батарейку в фонарь. И тихо, без шума, это дело ночное. Тайное.

Боб стал молча собираться, стараясь не шуметь, чтобы не привлечь любопытства ребят. Но ребятам было не до того. Их захватило более интересное событие. Перед ними раскрылась таила Калиныча.

В его мастерскую со всех сторон все эти дни подтаскивали на ремонт и усовершенствование самогонные аппараты. Привозили их на телегах, укрытых рядном, в лодках, прикрытых сетями, притаскивали на спине в мешках.

Были здесь и степенные мужики и опасливые старухи, бойкие молодайки и мордастые парни. И все шептались с Калинычем и задаривали его заранее кто десятком яиц, кто горшком сметаны, кто куском сала.

И весьма довольный изобретатель, копаясь в разнообразных витиеватых штуковинах, только посвистывал да напевал про себя какие-то веселые мотивы.

В этот вечер, решив, что самогонных аппаратов накопилось достаточно, Калиныч оглядел их, довольно потерев руки: «Шабаш!»

Потом он собрал пионеров и показал им эту необыкновенную выставку:

— Дивитесь, хлопчики, какой пакостью засорена деревня! Когда-то было сказано: немец изобрел обезьяну, а русский — самовар. Добавим к этому, а кулак — самогон! Полюбуйтесь! Денно и нощно в клунях, в банях, в подполье курятся эти вот самопары и переводят нужный людям хлеб в отравное зелье. Заправляет этим делом кулак, за ним тянется середняк, не прочь разбогатеть на этом и иной неустойчивый бедняк. Несет эта пакость с собой пьяные драки, пожары — народное бедствие, одним словом.

Рубинчик навострил уши.

— Договорился я в райкоме — нам помогут пригласить на воскресенье как можно больше людей из всех деревень. Устроим вот здесь, на высоком берегу, показательный суд над самогонщиками. Обвиняемых я уже пригласил. Они явятся за своими «отремонтированными» и «улучшенными» мной самогонными аппаратами. Тут и получат наш сюрприз! Только вы пока секрета не открывайте. Наш праздник начнется хороводами, танцами.

Вначале мы покажем кино. Кинопередвижка нам обещана, завтра я за ней сам съезжу.

Это сообщение Калиныча вызвало бурный восторг.

Особенно возрадовался Рубинчик. С души у него словно туча сошла. А он-то подумал, будто старый рабочий, да еще коммунист, способен из-за грошового заработка пойти на сговор с самогонщиками!

Стыдно стало Рубинчику и ребятам из его звена. Очень стыдно. Порывисто бросился он к Калинычу, прижался к нему и заговорил горячо:

— Дядя Ваня, простите! Простите меня, пожалуйста!

— Да что с тобой? За что простить? Чем провинился?

— Я про вас плохое подумал… Я так раскаиваюсь!

— Ну вот и хорошо, — улыбнулся Калиныч. — Все прекрасно, когда все ясно!

В это время к лагерю подошли Фома и Ерема и, заметив старого знакомого, вручили ему «говорящую щепку».

Узнав почерк Симы и прочтя несколько торопливо нацарапанных слов, Рубинчик спросил:

— Они что, в коммуне решили заночевать?

Добровольные почтальоны лишь молча кивали головами — ну, совсем простаки!

— Постойте, я сейчас старшим доложу. Они вас лучше спросят… А то вы известные путаники.

Но пока Рубинчик докладывал, «путаников» и след простыл.

Васвас и Калиныч, прочитав записку, подумали и решили подождать до утра. А утром чуть свет Федя побежит в комсомольскую коммуну, отыщет Симу с ее девчонками и даст им нагоняй за эти шутки.

Никто и вообразить не мог, где в этот момент находится отчаянная Сима и ее храброе звено.

В вечерних сумерках лесной чащи, держа за руку милиционера, ведущего в поводу коня, онг шла и шла вперед, туда, где вспыхивали, гасли таинственные, манящие огни…

Еще немного. Еще овражек. Еще болотце. Ветки хлещут по щекам. Терпите, девочки, подвиги совершать не так просто! Фуражку сбило сучком — терпите, товарищ милиционер, у вас есть возможность отличиться…

Обманчивы, заманчивы ночные огоньки. Вот, кажется, рядом, совсем близко, еще разок-другой шагнуть — а шагнешь, огоньки отскакивают словно мячики, приглашают все дальше в чащу.

Ничего, настойчивый их настигнет. Упорный до них дойдет.

И Сима шла. И милиционер не отступал. И девчата упорно продирались через кусты.

Ах, если бы они знали, кто такие Фома и Ерема!

Тетрадь восьмая

Если не сказать, никто бы не догадался, куда поведет вожатый Федя пионера Боба в эту летнюю ночь. Он повел его в темное царство. Да, в темное царство религиозников.

В церковь.

Там и днем темновато, а ночью еще темней. Недаром Федя велел зарядить в карманный фонарь новую батарейку. Ночь была темная, душная, как перед грозой. Вдали сверкали зарницы, озаряя путь. До Выселок дошли берегом реки. К церкви прокрались вдоль плетней за огородами, чтобы не потревожить деревенских суматошных собак.

Никем не замеченные, добрались до дверцы, ведущей в алтарь. Она оказалась незапертой.

— Это попова батрачка Глаша для нас постаралась, — шепнул Федя.

Таинственная тишина стояла под каменными сводами церкви. Такая настороженная, что каждый шорох отдавался по всем углам. Холодная сырость пробирала до костей легко одетых незваных посетителей. Вожатый и пионер едва сдерживали дрожь.

Угрюмо смотрели на пришельцев святые с позолоченных икон. Федя засветил фонарь и внимательно разглядывал одного святого за другим, сравнивая их с фотографиями, принесенными с собой. И вдруг приглушенно вскрикнул:

— Стоп, один есть! Это святой Николай-угодник, ну-ка полюбуйся на него внимательно.

Боб всмотрелся и охнул:

— Ну, точь-в-точь на фотографии, вот на этой!

Приложили к лику святого фотографию, посветили фонариком — копия.

— Чей портрет на фотографии?

— Николая Юрьевича Подшивалова, владельца постоялого двора и трактира. Он же церковный староста.

— А на иконе?

— Он же, только раскрашенный да одежда другая.

— Вот то-то! Видал, кому тут молились — трактирщику!

— Давай заснимем его лик на иконе!

Боб нацелил фотоаппарат, Федя подсветил вспышкой магния. Щелк!

— Один готов!

— А есть еще?

— Конечно, имею сведения — святой Петр, у которого ключи от рая, писан с местного лавочника Гуреева. Сличим-ка его портрет с иконой.

Сличили, похож. Что лавочник, что святой Петр — одно лицо!

— Здорово! А красавица Мария Магдалина должна быть списана с его благоверной супруги. Давай сюда фотографию купчихи.

Сличили фотографию лавочницы с ликом святой Марии Магдалины — ну конечно, похожа как две капли воды, только на иконе она изображена в красках и одежды другие, старинные.

Пустили луч карманного фонарика на бога Саваофа, свесившего босые пятки с облака, и фыркнули, сдержав смех, — бог был похож на щекастого, губастого, длинноволосого выселковского попа. Сидит себе на облаках, завернувшись в белую простыню, и благословляет прихожан поднятой рукой.

Стали шарить светлым лучиком дальше, и все новые открытия — что ни местный кулак, то его лик на иконе, что ни местный богатей, то изображен в виде святого.

В азарт вошли изыскатели. Горячей испариной лбы покрылись. Фотографируют, щелкают. Вспыхивает магний, озаряя своды церкви. И при каждой вспышке кажется, будто угодники на иконах в испуге шире открывают глаза.

— Ну, как же это получилось, Федя? — дивился Боб. — Почему на иконах изображены местные богатеи?

— А очень просто. Старинную церковь недавно ремонтировали. Ну, и пригласили богомазов освежить иконы и божественные картины на стенах… А владимирские богомазы известные хитрецы, выпивохи. Подговорились за некоторую мзду изобразить личности местных богатеев в виде святых. Нам, дескать, натура для лучшей живописности нужна… Церковный староста эту поддержал идею.

Ну, тут и пошло у богачей соревнование — задарили богомазов. Друг перед другом старались. Гордыня их обуяла. И сам поп включился… И попадья. И вот даже поповы дети, смотри, смотри!

На иконе в образе отрока Пантелеймона-целителя в длинной рубашке с вышивкой по подолу был изображен Фома!

На другой в образе мальчика Иосифа, проданного в рабство братьями, был изображен Ерема!

— Вот каких агнцев божьих мы профомили! — вздохнул Федя.

— Проеремили! — почесал стриженую маковку Боб.

— Ну, ничего, — сказал Федя, — мы их разоблачим, да еще как! Раскроем деревенским — кому они молятся!

Кому крестятся, кому поклоны бьют! Расскажем о происхождении божественных икон. Вот это будет лекция!

— Ох и номер! Недаром мы потрудились, — приободрился Боб. — Ну как тебе удалось все это узнать, Федя?

— Вот то-то, как! Учись, главное — связь с массами.

Надя и Глаша мне все открыли. И не комсомолки, беспартийные девчата.

— А откуда они узнали?

— Видишь ли, отец у Нади дьячок, как напьется, так всю эту историю рассказывает. Он злится, что его лика ни на одной иконе не изобразили. Нечем ему было богомазам заплатить, бедновато живет. Дьячок плачет с досады, а Наде смешно. Она ведь в советской школе училась…

Радио слушает. В нашу сторону, к новой жизни тянется…

— А вот поповы дети не таковы. Как они нас попутали с этим шкуродером, провокаторы. И теперь еще смеются!

— Теперь-то дрыхнут, пирогов-блинов наевшись.

— Наверное, спят-посыпают в мягких перинах. Им и не снится, что мы по церкви ходим. Готовим им фитиль.

— Да уж приготовим. Они нас ложью хотели взять, а мы их правдой покроем!

— Пусть спят покрепче!

Но в поповском доме не спали.

— Отец, что это, не в церкви ли чего-то сверкает? — спрашивает попадья, ворочаясь в постели.

— Зарницы это сверкают, спи, спи, — говорил поп, а сам не спал.

— А мне чудится — это в церкви, послал бы ты ребят посмотреть.

— Ладно, ладно, без тебя знаю, послал.

— Слышала, калитка скрипела. Да ведь это давно было, чего же они не возвращаются?

— Да спи, говорю, когда надо, вернутся…

Попадья примолкла, но не заснула, какая-то тревога одолевала ее.

— А чего это ты с вечеру седло проверял? Чего жеребчика в табун не отправил, в конюшне задержал? Не осеннее дело за волками гоняться. Да и годы у тебя не те.

— Ну что пристала, спать не даешь!

— Потише бы надо жить теперь, — вздохнула попадья.

— Что значит потише? А мне нравится шум! Пугнули из села этих красношеек… И очень хорошо! И не будут к нам лезть, любопытничать. Вот пугнем их еще покрепче, так не будут в нашу местность приезжать. И другим закажут…

— Да как же вы это… уж не очень бы вы… кабы чего хуже не было?

— Ничего, мы не своими руками.

Все это слышала попова работница Глаша, которая потихоньку открыла для вожатого Феди дверь в церковь.

Слушала она, и сердце ее билось — ну-ка поповы дети заглянут в церковь? Или сам поп встанет да пойдет? Да застанет там… Да ударит в набат и заголосит, что в алтаре воры… Быть беде!

Но поповы дети поехали куда-.то верхами, они далеко от церкви. А если поп соберется, так она его опередит, ноги у нее молодые, быстрые.

Так стерегла Глаша сон своих хозяев и дело своих друзей в эту душную, предгрозовую ночь.

Куда поехали поповичи, она не знала. Похоже, в ночное. Но зачем-то вымазались, как цыгане. И почему-то один взял ремённый кучерский кнут, другой — казацкую нагайку, которой их отец засекал волков, гоняясь за хищниками верхом на коне.

Служил он в молодости попом в казацком войске и оттуда привез эту охоту. Недаром его прозвали в народе «лихой поп». Вот и теперь, хотя стал он и рыхл и тучен, как сядет на коня — словно ястреб крылатый, а не поп.

Гикнет, крикнет и пошел. Что за волками гонять, что за конокрадами погнаться — он хоть сейчас готов.

Отчего ему сегодня не спится? Почему он седло проверял и жеребчика в ночное не отправил? Этого Глаша тоже не знала.

Когда она коров доила, видела, как прибежали поповы ребята. Слышала, как торопливо рассказывали отцу что-то про цыган. Может быть, прослышали про конокрадство?

Потому лихой поп и изготовился к погоне? Цыгане — они известные похитчики коней и малых детей… Но лихой поп смеялся, слушая поповичей. А конокрадство — дело страшное, смертоубийственное, тут не до смеху.

Глаша видела, как пойманных конокрадов мужики бьют. За ноги, за руки растянут — и об землю, о сухой бугорок. Так, что все печенки отобьют. А в старину еще страшней — согнут в лесу две тугие березы до земли, привяжут к ним конокрада врастяжку да и отпустят. Разогнутся березы и разорвут человека пополам…

Ой, даже подумать страшно…

И то ведь сказать, конь-то для мужика — главный кормилец. А конокрад хуже отцеубийцы… И когда случается угон коней, тут вся округа на воров ополчается.

В набат бьют, как при пожаре…

Так шла эта ночь…

Тревожно сверкали зарницы, таинственно мигали огоньки в церкви, куда-то ехали на конях поповичи с кнутами и нагайками.

Шли по лесу вместе с милиционером храбрые пионерки.

Мирно спал палаточный лагерь.

Но не спалось лихому попу и его трусоватой попадье.

А в церкви неутомимо действовали вожатый Федя и Боб, увлеченные необыкновенной ночной экскурсией к «святым угодникам».

И вдруг загорланили петухи.

— Ого, третьи петухи поют! — сказал Федя. — Скоро рассветает. Перед рассветом всякая нечистая сила улетучивается. Пора и нам, нечестивцам, исчезнуть!

Погасив луч фонарика, потихоньку выбрались они из церкви и не спеша прошли мимо села, вдоль плетней.

— Знаешь что, — сказал Федя, — пройдем с утра пораньше прямо в коммуну, пока ребята в поле не выехали, расскажем комсомольцам о нашем открытии. Сговоримся, как будем действовать вместе. Да и наших девчонок поскорей в лагерь прогоним с хорошим нагоняем.

Боб, как всегда, молча согласился с вожатым. И они пошли к перевозу.

Знали бы они, где теперь непослушные девчонки!

Далеко ушло звено «Красная швея» и от лагеря и от коммуны «Красный луч». В темном лесу искали они костры самогонщиков. И вот наконец из-за стволов огромных деревьев мелькнул красноватый огонек, один, другой.

Задвигались тени людей.

Завидев зловещие, багровые тени на фоне красноватых огней, милиционер насторожился и расстегнул кобуру нагана.

— Теперь вы убедились, — прошептала Сима.

— Сейчас все выясним… — ответил молодой храбрец и решительно двинулся вперед.

И вдруг конь его звонко заржал.

Тени у огня метнулись, вздыбились, словно собрались бежать.

— Ни с места! — крикнул милиционер, выхватывая наган, и, увидев перед собой бородатого, вымазанного сажей мужика, схватил его за плечо: — Стой, самогонщик!

Девчонки взвизгнули от восторга.

Лесной человек не бросился бежать, не испугался, а спокойно пробасил, опираясь на кочергу.

— Ну, чего шумишь, первый раз видишь, что ли?.. Ну да, как черт, с кочергой… Можно испужаться.

— Прошу не оскорблять при исполнении служебных обязанностей!

— Да ты не шуми, у нас патент. То есть разрешение.

— Какой может быть патент у самогонщиков?!

— Какой, обыкновенный. Сами рубим, сами гоним, сами возим. — И, обернувшись, чумазый гаркнул: — Эй, робя, где там Егор, кличь его сюда с бумагой… Вот тут чего-то милиция шумит!

Милиционер даже попятился — словно из-под земли вдруг выросли и окружили его вместе с пионерками бородатые, кряжистые люди. Все черные, чумазые, только зубы да глаза блестят. И у всех в руках кочерги и лопаты.

— Эге, да вас тут много… — проговорил милиционер, поводя дулом нагана.

— А как же, артель!

— Артель самогонщиков? — возмутился милиционер. — Неслыханное дело!

— Чего же тут неслыханного, артель смолоугольщиков! У нас вот и справка с печатью есть, — выходя из толпы, проговорил единственный безбородый и подал милиционеру бумагу.

И тот, не веря своим глазам, при колеблющемся свете огней прочел:

«Артель смолоугольщиков».

— Ну да, проще сказать — мы углежоги. То есть выжигаем уголь, добываем смолу и деготь… Работенка, как видишь, черная, мы все копченые, как черти.

— Так вы не самогонщики?! — крикнула Сима так, что в лесу отдалось эхо.

— А вы кто такие? Никак, пионеры! — показал белые зубы безбородый. — На экскурсию к нам?!

— Ага, на экскурсию, — упавшим голосом уронила Сима.

— Да, конечно, — пробормотал милиционер, — а я вот проводить решил… Дети они, конечно… а вокруг лес.

— Ночное дело, куда детям одним, оно правильно, — согласился, улыбаясь, безбородый. — А чего же вы ночью, ребята, или вам дня не хватает, все загораете да купаетесь? Ах вы, красные цыганята!

И после его слов все чумазые бородачи заговорили:

— Городские пионеры к нам пожаловали, деревенскую работу посмотреть.

— Милости просим, покажем, как угли жгем… Наш уголек древесный, легкий, чудесный, в Москву идет.

— В прачечные, на швейные фабрики — для утюгов, а не только на самовары.

И тут же, подведя девочек к таинственным холмикам, из которых вырывались языки пламени, стали объяснять, как укладываются в бунты березовые и дубовые поленья, как накрываются дерном, как поджигаются и горят, постепенно обугливаясь, но не сгорая. Для этого углежог с кочергой и лопатой «сторожит» или «ведет» несколько бунтов, не давая огню ни затухать, ни разгораться.

Заинтересовался углежжением и милиционер, он расспрашивал, как выгоняется смола и деготь, каковы заработки, и угощал смолоугольщиков папиросами.

Неловкость происшествия была сглажена. Про самогонщиков никто и не вспоминал. Все было тихо, мирно.

И вдруг в ночной темноте раздался крик:

— А кони где?!

И деревья-великаны отразили его многоголосым эхом.

Казалось, весь лес грозно спрашивал:

— А кони где?! Где кони?!

Тетрадь девятая

Лесной гул словно оглушил углежогов, они застыли онемевшие, не понимая, о каких конях идет речь.

— Братцы, табунщик связанный лежит! Мычит, как опоенный… — выкрикнул, подбегая, какой-то углежог.

Тут самый бородатый присел, хлопнул себя по коленкам и взревел:

— Цыгане! Они! Недаром цыганки вокруг вились, недаром гадали.

— По следам! В погоню! В Выселки, в набат бей!

И, словно бурей подхваченные, артельщики бросились прочь, ломая кусты, валежник. Четверо сели на оставшихся коней и умчались.

Милиционер прыгнул в седло, но девчонки схватились за поводья:

— Не бросайте! Нам страшно!

— Это те самые цыганы! Я допустил оплошность! Пустите, я должен немедленно! — понукая коня, кричал милиционер.

Но испуганные пионерки висли на поводьях.

Наконец он тронулся небыстрой рысью, а девчонки побежали за ним, схватившись кто за стремена, кто за поводья, кто за гриву коня.

Они выбежали из темного леса на полевую дорогу, все исцарапанные, заплаканные, с зелеными иголками в волосах, с колючками на юбках, многие потеряли в лесу панамы и сандалии. Со стороны это была весьма живописная группа — всадник на вороном коне в лучах рассвета, окруженный босоногой девичьей командой с развевающимися волосами. Но девчонки и не думали о том, как они выглядят со стороны.

Наконец у ручья, уже недалеко от Выселок, милиционер придержал коня и крикнул:

— Умойтесь, приведите себя в надлежащий вид и следуйте собственным порядком!.

Пришпорил вороного, перемахнул ручей и умчался догонять цыган.

Пионерки умылись, причесались, посмотрелись в успокоившуюся воду ручья и, только когда пришли в себя, заметили, что вовсю звонят колокола на выселковской церкви. А прислушавшись, различили и топот коней и далекие крики. Набат звучал тревожно. Не выдержали девчонки, стало им одним как-то жутко, и они, не сговариваясь, бросились ближе к людям, в село.

А прибежав в деревню, к церкви, на колокольне увидели своих друзей Фому и Ерему.

«Простаки» мотались в просвете колокольни как угорелые, раскачивая язык набатного колокола.

Народ сбегался к церкви.

— Что горит? Где пожар? — спрашивали люди, не видя ни дыма, ни пламени.

— Беда, граждане, — надрывался лихой поп, поднимая на дыбы жеребчика, конокрады коней угнали!

Мимо церкви проносились на неоседланных лошадях мужики с топорами, дубинками, веревками. И, видя лихого попа на коне, кричали:

— Куда гнать, батя? Куда погоню стремить?

— На след цыган! За мной! — скомандовал поп и послал жеребчика вперед. Он сразу взял в карьер, и только пыль завихрилась да мелькнули крылья поповской рясы.

Девчонки от удивления даже рты раскрыли — никогда не видывали попа верхом на коне.

А за ним с гиканьем понеслись в погоню деревенские всадники.

Не прошло и нескольких минут, как девчонки увидели прискакавших к церкви углежогов.

— Куда погоня скачет? Где пыль клубится? — спрашивали они у звонарей, задирая головы вверх. — Цыганский табор стоит или снялся, не видать вам?

Поповичи приостановили бить в набат и высунули свои красные, распаренные лица.

— Один табор снялся, а другой остался! — крикнули Фома и Ерема. Немного подальше, вон туда, как проедете, увидите на берегу палатки. Там цыганят полно…

Видать, сами цыгане смотались, а детвору оставили!

Ясно?

— Понятно! — отозвались углежоги, приударили коней и помчались.

— Девчонки! — воскликнула вдруг Сима, словно очнувшись. — Куда же они им указали? Ведь там наш пионерский лагерь, а не цыганский табор.

Все звено сразу поднялось и побежало к колокольне.

— Фома! Ерема! — закричала Сима. — Что вы наделали? Почему послали погоню по ложному следу?

В ответ Фома и Ерема ничего им не сказали. Завидев доверчивых девчонок, они вдруг затанцевали под колоколами и, показывая им языки и гримасничая, запели:

— Что это значит?! — все еще не веря ужасному превращению «простаков», любителей конфет, в злых насмешников, воскликнула Сима.

ответили Фома и Ерема и снова взялись бить в набат.

Тут девчонки, не сговариваясь, опрометью побежали к лагерю.

Они опоздали, конечно. И очень хорошо. Иначе бы они увидели такое… такое…

Даже не знаешь, как это описать!

Тетрадь десятая

Набат, раздавшийся с колокольни выселковской церкви, разбудил пионерский лагерь. Первым выскочил Рубинчик.

— Что это? Что такое? Ух, здорово трезвонят! Почему? — спрашивал он, прыгая с ноги на ногу и поеживаясь от утреннего холодка. Ему, городскому жителю, еще не приходилось слышать такого тревожного, призывного звона.

Вслед за ним высыпали из палаток все ребята звена, с тревогой озирались по сторонам.

После душной, грозовой ночи утро наступило тихое, ясное, в небе ни облачка. Река не плеснет. Ветерок не прошумит. В природе покой и тишина. А среди людей творится что-то недоброе. От села доносятся крики, топот. И частые, тревожные удары набатного колокола.

Страшновато стало ребятам, а тут еще, как нарочно, никого взрослых в лагере нет. Иван Кузьмич взял в совхозе лошадь и уехал за кинопередвижкой. Василиса Васильевна чуть свет отправилась в совхоз за продуктами, взяв с собой дежурное звено. Вожатый Федя с Бобом, как мы помним, ушли в церковь, а оттуда прямо в коммуну «Красный луч» за девчатами.

Не повезло же Рубинчику в это роковое утро!

Босоногие, взлохмаченные, загорелые, в одних трусах, ребята из его звена только выскочили из палаток, как из-за леса вдруг появились чернолицые всадники. Завидев лагерь и испуганных мальчишек, они гикнули, приударили коней и, размахивая кнутами, веревками, кольями, устремились к ним.

— Вот они, дьяволята!

— Лови цыганят!

— Хватай, не упускай!

В ужасе мальчишки бросились врассыпную. Кто по-мышиному шмыгнул в палатку, кто по-лягушечьи нырнул в речку, а Рубинчик по-обезьяньи взобрался на дерево.

Ничего не помогло. Не спасли ни речка, ни деревья, ни полотняная палатка. Из воды ребят повытаскивали за ноги, заехав в речку прямо на конях. Из палатки вытащили за руки. А с дерева Рубинчика стрясли, как майского жука.

— Где ваши отцы?

— Где наши кони? — грозно спрашивали чернолицые всадники перепуганных мальчишек.

— Нет у нас коней!

— В Москве наши отцы! — отвечали стиснутые могучими руками углежогов ребята.

— Своих не выдаете, цыганское отродье?

— Души вытрясем!

— Мы вам Москву покажем!

И великан с всклокоченной бородой поднял Рубинчика за уши.

— Куда наших коней угнали? Говори, чертенок!

— Ой-ой-ой! — заголосил Рубинчик. — Отпустите, все скажу.

— Тебя отпусти, ты убежишь, — сказал бородач и веревкой прикрутил Рубинчика к себе. — В милиции все расскажешь, фараоново племя!

— Расскажу… — твердил Рубинчик.

— Везем их в город, ребята! Самосуда не устраивай, теперь не старые времена! Дети все-таки… — скомандовал председатель артели.

— Дети за отцов не отвечают! Будьте сознательными! — выкрикнул Рубинчик.

— Заткни ему рот, — закричали углежоги. — Он еще нас учить будет.

— Вперед! Тронули!

Посадив ребят впереди себя на коней, углежоги помчались в город, оставив растоптанный лагерь…

— Побейте их — да в воду!

— Чего вы с ними цацкаетесь, дайте нам на расправу конокрадское отродье!

— За побитого конокрада поп все грехи простит!

Такими возгласами провожали углежогов и их пленников жители деревень, по улицам которых они проносились, вздымая пыль. Собаки хватали всадников за ноги, заливаясь отчаянным лаем, мальчишки швырялись камнями и палками.

Рубинчик все порывался крикнуть, что они не конокрады и не дети конокрадов, а честные ребята, пионеры. Но рот у него был заткнут тряпичным кляпом. А остальные ребята из его звена с перепугу ничего не понимали и молчали. И он только размахивал руками да корчил страшные гримасы.

И вид у черного курчавого Рубинчика с кляпом во рту, в одних трусах был такой страшный, что даже сердобольные бабы, которые готовы были пожалеть маленьких цыган, и те, косясь на него, крестились.

— Ух, видать, разбойник, глазищами так и сверкает!

Так мчались в районное отделение милиции выселковские углежоги, в полной уверенности, будто они захватили настоящих цыган.

А в это время настоящие цыгане были далеко-далеко.

И никаких коней они не крали. Ни артельных, ни колхозных. Старейшина рода прослышал, будто в привольных степях Украины Советская власть отвела цыганам черноземные земли. Дает возможность построить дома. Пахать и сеять. Жить, как все добрые люди.

И он повел свой табор на юг, никому никакого зла не сделав.

Куда же подевались деревенские артельные кони, из-за которых поднялась такая кутерьма?

На этот вопрос мог ответить только выселковский лихой поп.

Это он помог найти угнанных коней. И не так далеко от села, в соседнем мелколесье. Они отыскались в одном из оврагов, густо заросших кустарником.

Сюда направился поп, словно по какому-то чутью. Он разъезжал по мелколесью, свистел, поднявшись на стременах. Конь его громко ржал. И вдруг на его ржанье раздалось ответное.

— И как вы догадались, батюшка, что кони здесь спрятаны? — спрашивали обрадованные сельчане.

— А у меня на эти дела глаз наметанный, — хвалился лихой поп, — я все повадки конокрадов знаю. Обязательно где-нибудь спрячут, а когда шум уляжется, вернутся и потихоньку уведут.

Вернулся он в Выселки как победитель, верхом на взмыленном коне. Космы развеваются, полы рясы, как крылья, глазищи горят, рот до ушей. Толстый, пыльный, потный, веселый. Тут же пошел помыться в бане, истопленной ради субботы. И сел на открытой веранде пить чай с медом. Распивал чай и хвастался перед попадьей:

— Ну, матушка, и погонял я на славу. Двух зайцев убил. И нашему сельскому миру доброе дело сделал — коней нашел. И безбожников посрамил.

— Безбожников цыган? — спрашивала попадья, подавая ему горячие пироги и пышки.

— И не только, — отвечал поп, — досталось сегодня и цыганятам в красных галстуках. Забудут они дорогу в нашу местность. Прокатили мы их на вороных!

— На каких вороных, куда прокатили?

— Туда, куда нужно! — отвечал поп и смеялся так, что чай расплескался с блюдечка на его чесучовую рясу, в которую он переоделся после бани.

Смеялись смеете с отцом и озорные поповичи, вспоминая ночные проделки.

— Как мы сонного табунщика-то связали, а?

— Не успел проснуться — закатали в свиту…

— Не узнал?

— Нет, спросонья принял нас за цыган. Мы живо лучших коней в мелколесье угнали и были таковы.

— А как углежогов-то на пионерский лагерь нацелили!

— Вот бы посмотреть, что там было… Ха-ха-ха!

А пионерам было не до смеха. Храброе звено во главе с Симой сидело посреди разгромленного лагеря и горько плакало.

— Это все из-за нас!

— Это мы во всем виноваты! — причитали девочки.

В таком виде и застали их вожатый Федя и Боб, прибежавшие из коммуны.

— Ах, вот вы где? Отыскались, — воскликнул Федя и тут же, увидев разбитые палатки, онемел.

— Пропал наш лагерь!

— Ой, если бы не ловили самогонщиков, ничего бы этого не было! плакали девчонки.

— Постойте, не ревите. А где ребята?

— Похищены вместо цыганят!

— Кто похитил ребят вместо цыганят?

— Углежоги!

— Это еще что за разбойники?!

— Они не разбойники… Уголь жгут, смолу добывают.

Хорошие люди.

— Хорошие люди детей не похищают! Куда они девали их?

— Помчали в милицию!

— В райцентр? С ума сойти! Вот я им покажу, как хватать пионеров с утра, натощак. Подвергать такой встряске… В милиции разберемся! Я этого дела так не оставлю!

— Постой, Федя, они же не виноваты. Это Фома и Ерема всех обманули!

— Ах, вот что. — Федя оглядел разгромленный лагерь и свистнул: — Узнаю сову по полету, святых угодников по чудесам! Здорово начудили Пантелеймон-целитель и святой Иосиф!

— Какие святые, это поповы дети! Ой, как они нас разыграли!

— Разыграли нас «святые», лики которых изображены в церкви на иконах. Сам их видел, да вот и Боб не даст соврать.

— Точно, — подтвердил Боб, не поднимаясь с четверенек. Он разыскивал остатки своей фотолаборатории, разметанной налетом углежогов.

— Вот они у меня на пластинках засняты. Когда проявлю и отпечатаю, сами увидите. Фома — святой Пантелеймон-целитель, а Ерема — святой Иосиф. А лихой поп — забирай выше — сам бог Саваоф… Мне бы вот только химикалии разыскать. Да увеличитель привести в порядок. Все их узнают.

— Мы их выведем на чистую воду, подлецов. Ты, Боб, постарайся подготовить все портреты, а я побегу в совхоз. Звонить в милицию.

— Ой, Федя, не убегай, нам одним страшно!

— Да я от вас на край света готов убежать! В омут прыгнуть! К тиграм в клетку!

— Федя, не сердись, нам и так плохо!

Дружный рев и потоки слез подтвердили эти слова.

Вожатый постепенно расспросил девочек, где они были, что видели. Он не говорил о роли коллектива, не ругал и не стыдил их, куда уж! Девчонки столько претерпели бед, что и без всяких нотаций понимали, к чему ведет отрыв от товарищей.

— Ну ладно, — сказал в заключение Федя, — помогайте Бобу фотолабораторию восстанавливать. Нечего теперь нюни разводить!

Девчонки начали понемногу приводить в порядок лагерное хозяйство.

Они работали изо всех сил. Когда появились из совхоза Васвас и дежурное звено, таща на палках мешки с хлебом, бидоны с молоком, пучки моркови, редиски и прочее продовольствие, палатки уже стояли на своих местах и следов разгрома лагеря почти не осталось.

— Здравствуйте! — сказала Васвас девчонкам. — Явились наконец? А где же Рубинчик и его мальчишки?

Ее зоркий глаз сразу заметил нехватку ребят.

— Еще не все ясно, — ответил Федя, — по некоторым отрывочным сведениям, похищены, как цыганята.

— Цыганами! Я так и знала. Они давно к нам присматривались! всплеснула руками Васвас. — Так это потому и били в набат? А мы-то слышали и не сообразили…

— Нет, — сказала, всхлипывая, Сима, — их похитили вместо цыганят.

— Как так, вместо цыганят?

— Да вот так, как детей конокрадов.

— Ничего не понимаю, какие конокрады?

— Да тут без милиции не разберешься, — сказал Федя. — Вы оставайтесь, я побежал звонить в райцентр.

Да и в милиции не сразу разобрались в этом удивительном происшествии. Запутал все дело старый знакомый пионеров, их невольный крестник, «припечатанный» ведром, дед Еграша.

Когда ватага углежогов, промчавшись по райцентру, заскочила во двор районной милиции, он сидел у стола дежурного. Милиционер писал, а дед, закатывая глаза, напевал ему сладким голосом:

— А еще можно варить в том самогонном аппарате любые вина, пива и наливки сладкие. Заложишь чернослив — и вот тебе потечет из краника сливянка. Заложишь сухих яблочков из компота — и вот тебе покапает из другого краника яблочная. Заправишь медку — и вот тебе…

Тут деда-ябеду прервало шумное появление углежогов.

Тетрадь одиннадцатая

— Принимай конокрадов. Допрашивай скорей, куда погнали коней!

— Отцы удрали, а детей поймали!

— Вот они, цыганское отродье!

С такими возгласами углежоги, спрыгнув с коней, втащили к дежурному своих несчастных пленников. Ребята после дикой скачки были чуть живы.

Но Рубинчик не оплошал. Как только ему вынули кляп изо рта, он закричал:

— Вы ответите за издевательства над пионерами!

Углежоги расхохотались:

— Хороши пионеры! Посмотрите на этих цыганят — похожи ли они на что-нибудь подобное? Пионеров мы знаем. Были у нас на экскурсии. Чистенькие девочки.

В красненьких галстучках…

— А где на вас галстуки, а?

— Да мы их надеть не успели, как вы нас сграбастали!

Постойте, да вот тут наш знакомый. Он подтвердит. — Рубинчик вцепился в деда Еграшу. — Скажите, пожалуйста, кто мы такие. Вы же нас хорошо знаете, помните, как мы ведром-то вас стукнули…

— Стукнули, стукнули, — подтвердил Еграша, — так припечатали, что меченым долго ходил.

— Ну, так вот, слушайте, что дедушка скажет, верьте ему, он же не соврет… Так скажите, кто мы — пионеры или цыганята?

Все углежоги и дежурный милиционер обернулись к Еграше.

— Вестимо кто, — широко улыбнулся дед, — цыганята!

Что тут поднялось! Углежоги радостно зашумели, замахали кнутами, палками:

— Ага, правильно! Попались, чертенята!

— Кого ловили, того и поймали! Допрашивайте их построже, куда отцы поехали, куда наших коней погнали!

— Какие кони? Отцы наши на трамваях ездят!

— Рассказывай, ври больше!

— Всыпать ему горячих! — замахнулся один из углежогов на Рубинчика.

— Тише, граждане, — сказал дежурный. — Докладывайте кто-нибудь один суть происшествия, коротко и ясно. Во всем разберемся.

Председатель артели доложил, что этой ночью, когда углежоги были отвлечены пионерской экскурсией, цыгане угнали у них коней. Быстро сняли табор и уехали.

А цыганят оставили.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Еграша. — Оставили детей, нехристи!

— Ну где ваша совесть, дедушка, разве же мы цыганята? — спросил его Рубинчик.

— А чем вы лучше? — ответил дед. — Такие же бездельники. Не сеете, не жнете. В речке кувыркаетесь, на солнышке греетесь, пляшете, танцуете… И вон как озоруете! Коней угнали!

— Арестованный, не переговариваться! — цыкнул милиционер. — А ну, говорите всю правду, откуда вы прибыли, гастролеры. Чем занимаются ваши родители?

— Известно откуда — египетского царя подданные!

Фараоново племя! У них известное занятие — красть, врать да колдовать, — опять вмешались углежоги.

Видя, что тут никого не переубедишь, Рубинчик потребовал:

— Дайте начальника милиции, самого главного, мы ему всю правду скажем.

— Начальник на рыбалку уехал. Суббота сегодня.

— Позвоните в райком партии. Я требую!

— Ишь чего захотел. Райком уголовниками не занимается. Это дело милиции. Рассказывай, не тяни.

— Ничего мы вам не будем рассказывать, вы все равно не верите. Пионеры мы, и все.

— Чего нянчиться с ними. Всыпать им!

— Допрашивай строже, куда коней погнали!

— Хитрит, фараоново племя. Глаза отводит! — снова подняли крик углежоги.

— Отводят, отводят! — подскочил дед Еграша. — Вот и мне так отводили… А теперь-то я соображаю. Как это может быть, чтобы из одного самогонного аппарата разные вина и наливки текли? Тут не без отвода глаз… Не без обмана всех чувств и соображений… Вы это запишите в протокол!

— Они еще и самогонщики? — насторожился председатель артели.

— А как же. Не они сами, конечно, а их главный цыган, мастер на все руки… И такой обманщик — не только у меня, у всех наших самогонщиков самогонные аппараты выцыганил и не отдает. У нас завтра престольный праздник Фролы и Лавры, каждому надо веселым зельем заранее запастись, а он говорит — приходите завтра, получите. А завтра ведь праздник, воскресенье! Кто же в праздник этим занимается?.. Занимаются зараньше.

Рубинчик невольно улыбнулся, слушая лукавого старика. Он-то знал, почему собрал Калиныч самогонные аппараты со всей округи и всем хозяевам их велел приходить в воскресенье.

— Я жаловаться пришел! — стукнул по столу кулаком дед Еграша.

— И вы еще будете отпираться? — грозно спросил дежурный, наступая на Рубинчика. — Вот я вас в каталажку.

Там крысы! Гады ползучие!

— Я протестую! — закричал Рубинчик. — Мы будем жаловаться!

— Жалуйтесь своему египетскому царю, лукавое племя! — закричал бородатый углежог, размахивая веревками.

— Ничего не поделаешь, раз отпираются, будут заперты. Марш в каталажку! — приказал дежурный.

И, взяв большущий ключ, повел ребят под замок.

Дружно дав реву, пионеры пошли за ним.

Он, конечно, пугал гадами и крысами, «каталажка» оказалась обыкновенной комнатой, со скамейками. Только на окне была железная решетка.

Замкнув замок, дежурный пошел писать протокол.

— Ребята, — сказал Рубинчик, — вытрите слезы, они мешают думать.

Звено выполнило приказ своего неунывающего командира.

— Теперь давайте соображать. Пионеры мы или не пионеры? Если мы настоящие пионеры, мы не должны падать духом. Вспомним первых пионеров большевиков.

Они не из таких каталажек, из настоящих царских тюрем и каторг бегали. Сквозь толщи каменных стен, сквозь дебри сибирских лесов…

— Убежим, убежим отсюда, Рубинчик!

— Мы не можем терпеть!

— Скорей убежим.

Заголосили ребята.

— Как убежать, я уже знаю… А вот куда бежать? Я думаю — прямым ходом в райком партии.

— Конечно, пионеры в беде — к коммунистам.

— Так вот, ребята. Сейчас мы поднимем шум и попросимся в уборную… Уборная во дворе, а ворота на улицу открыты. И как только нас поведут, вначале притворимся тихими, а потом по моему сигналу: «Сое, кросс!» спасайся кто как может. Бежать — и всем в разные стороны.

Так и сделали. Стали кричать, колотить в дверь ногами, требуя свести в уборную.

Углежоги все еще сидели в дежурке, вставляя в протокол подробности пропажи коней. Дед Еграша твердил свои жалобы насчет задержки самогонных аппаратов. Дежурный дал ключ уборщице, доверив ей проводить ребят по нужде. Уборщица, пожилая толстая тетя, жалостливо поглядывая на несчастных цыганяток — тоже ведь дети, — повела их во двор.

И только вывела, как весь выводок с непонятным криком «Сое, кросс!» ринулся в ворота и бросился врассыпную.

— Караул, убегают пострелы! — крикнула уборщица.

Ее крик поднял углежогов. Они бросились вдогонку.

— Лови! Держи! Хватай цыганят!

И началась погоня.

Ребята увертывались, перескакивали через заборы, забегали в калитки. Бородатые всадники гонялись за ними как сумасшедшие.

Жители города, всполошенные этой погоней, не знали, что и подумать. Мальчишки, убегающие от погони, были черны, босы, голы. Всадники, преследующие их, еще черней, страшны и волосаты.

Любопытные городские мальчишки путались под ногами у тех и у других.

Люди напугались, и по городу пошел крик:

— Караул, цыгане детей ловят!

Всполошился тихий городок Озерецк.

И многим углежогам пришлось остановиться.

Это, конечно, помогло пионерам. Удирали они с великой резвостью. Беда заключалась в том, что ребята не знали ни адреса, ни расположения райкома и метались по райцентру, будоража встречных своими криками:

— Где райком! Где у вас райком партии?

А тут еще препятствия — местные мальчишки с любопытством за руки хватают. Чужие сердобольные мамы.

Чужие папы. Первым ворвался в райком Рубинчик.

— Тише, идет заседание! — остановили его в дверях.

— Товарищи коммунисты! — закричал он изо всех сил. — Помогите, пионеров бьют! — И задохнулся от быстрого бега.

Среди встревоженных лиц, склонившихся к нему, он вдруг увидел одно очень знакомое, округлое, самодовольное.

— Колобков! Колобков! — и ему стало сразу легко и не страшно.

Он хотел сказать все сразу, что произошло и почему он в таком виде влетел в райком, но у него словно что-то заело в говорильном механизме и получалось только одно слово:

— Колобков… Колобков… Колобков!

Правда, на разные лады. Желание выразить горе, радость, пережитую опасность, привлечь на помощь тем, кто остался там, за стенами райкома, придавало этому слову разное звучание.

— Ну, я, ну, Колобков, — улыбался председатель коммуны. — Что случилось, говори толком! Почему ваши представители опаздывают? Из-за них совещание задерживается. Где товарищ Федя? Где Иван Кузьмич?

Вначале Рубинчик показывал жестами, а потом все-таки выдавил нужные слова:

— Звоните скорей в милицию. Нас приняли за цыган.

За конокрадов. За самогонщиков!

Ему дали выпить воды. Он слышал стук стакана о свои зубы и в то же время звон телефонного аппарата. И обрывки фраз:

— Да! Что? Объясните толком! Что за шум в городе?

Какие цыгане? Успокойте народ. Да, немедленно. Доложите лично.

Пока Рубинчик рассказывал секретарю райкома подробности необыкновенного конного рейда, в райком по одному являлись проделавшие кросс с препятствиями ребята его звена.

А затем в райком плечом к плечу с дежурным вошел Иван Кузьмич, со смущенной улыбкой на загорелом лице.

— Запоздал немного. И все бюрократизм виноват.

Только сейчас получил со склада кинопередвижку…

— А вы как здесь очутились? И в таком виде? — отшатнулся он, увидев Рубинчика и его многострадальное звено. Рубинчик сделал ему знак молчать и показал на милиционера.

— Разрешите доложить? — приложил руку к козырьку дежурный милиционер.

— Докладывайте, — сказал секретарь райкома.

— Чрезвычайное происшествие… Угон табуна коней цыганами. Конокрады успели уйти за границы нашего района.

— Так, дальше?

— Потерпевшие, то есть артельщики из «Красного смолоугольщика», сумели захватить вот этих самых, голоштанных, — он указал на пионеров.

— Еще что скажете?

— Звонил из совхоза вожатый из пионерского лагеря, там беда какая-то. Насколько я мог разобрать, у них цыгане ребятишек похитили…

— Значит, два происшествия — похищение детей и угон коней?

— Кони-то нашлись. Получено сообщение, что они найдены и возвращены благодаря энергичным действиям выселковского священника, возглавившего активность местных граждан.

При этом сообщении секретарь райкома кивнул Колобкову:

— Вы слышите, как у вас под боком действует лихой поп?

Председатель коммуны начал медленно краснеть.

— Есть еще третье ЧП, — засмеялся дежурный, — поступила жалоба, что руководство пионерлагеря срывает проведение престольного праздника Фрола и Лавра.

— Ага, это конских святых, — секретарь райкома взглянул на Калиныча, молча слушавшего доклады милиционера.

— Так точно. Праздник посвящен в основном коням.

Проводятся скачки, бега и тому подобное…

— Кто же это срывает праздник и каким образом?

— Граждане жалуются, что у них приняли на ремонт самогонные аппараты и не отдают вовремя, чтобы к празднику выгнать бражки… и прочего.

— Понятно, бражки и прочего! — улыбаясь, проговорил секретарь райкома. — Виновник такой задержки — вот он! — и он указал на Ивана Кузьмича.

Милиционер сделал шаг к Калинычу. И, не понимая, шутит или нет секретарь райкома, остановился смутившись.

— Да, да, берите его под ручку и вместе с виновником обсудите, что делать с самогонными аппаратами, собранными со всей округи, и как поступить с самогонщиками!

Ясно?

Милиционер кивнул, хотя ему было не все ясно.

— Вот какие у вас под боком дела творятся, товарищ Колобков! секретарь райкома снова обратился к председателю коммуны «Красный луч».

Колобков стал красней спелого помидора.

— Так вот, товарищ дежурный, возвращайтесь к себе, отпускайте с миром артельщиков, пусть едут к своим углям. Второе: позвоните в совхоз скажите вожатому, что его пионеры у нас. А на жалобу граждан по поводу праздника ответьте, что он будет проведен как следует, с конскими состязаниями и даже с показом кино. Пришлем туда буфет. Вместо бражки будут прохладительные напитки, изготовленные новым методом, — секретарь опять улыбнулся Ивану Кузьмичу. — Кроме того, вызовите с рыбалки вашего начальника. Пусть явится немедленно. Сюда, в райком. Да, по дороге зайдите в столовую, у них телефон что-то не работает. Пусть приготовят обед для пионеров.

Любезные углежоги их сами сюда доставили, за счет артели и надо их угостить. Теперь все ясно?

— Все! — сказал дежурный и, откозыряв, ушел.

А секретарь райкома, приветливо оглядев пионеров, приободрил:

— Ничего, ребятки, верх будет наш!

И, обращаясь ко всем собравшимся, сказал:

— Вот какие шутки шутит с нами классовая борьба!

Вскоре многострадальное звено во главе с неунывающим Рубинчиком отправилось в столовую пообедать за счет своих похитителей. А в райкоме состоялось заседание партийного актива. На него съехались председатели сельсоветов, секретари ячеек, работники совхозов и другие сельские коммунисты.

На повестке дня первым пунктом стоял вопрос «О развертывании массовой коллективизации».

А в текущих делах — «О проведении народного праздника в селе Выселках».

Тетрадь двенадцатая

Конские праздники жили в Мещерском краю с незапамятных времен, еще во времена кривичей и вятичей. Уже потом, приспосабливая христианство к язычеству, попы нашли и для этих праздников подходящих святых. Почему-то взяли Фрола и Лавра. То ли они были отличными наездниками, а возможно, раскаявшимися конокрадами: многие христианские святые происходят из бывших грешников и разбойников.

Пионеры этих подробностей не выясняли. Они просто помогли взрослым превратить этот праздник в веселые конские состязания, в народное гулянье с захватывающими веселыми играми, с песнями и плясками.

Ну, а Федя и Калиныч постарались сделать так, чтобы народ посмеялся над обманщиками попами и над противными самогонщиками.

С утра на цыганскую луговину — так, оказывается, называлось место, где расположился пионерский лагерь, — стали съезжаться гости. Из дальних сел и деревень приезжали на телегах парни, девушки, молодушки и даже старушки. Всем хотелось и людей посмотреть и себя показать.

Так уж издавна повелось, перед началом хлебной уборки собираться здесь на «престольный праздник». На просторной луговине устраивались скачки мальчишек на неоседланных коня.х. Состязание в песнях и плясках.

Борьба парней на кушаках.

Раньше всех явились выселковские, как хозяева луговины. Умытые, причесанные, нарядные углежоги тоже пришли, они скоро и ловко построили качели. Срубив и вкопав в землю несколько берез, крест-накрест положили на них перекладины. Из ивовых прутьев свили кольца. Прикрепили к ним крепкие веревки, плетенные из лыка. Вставили доски. И готово — качайся, взлетай выше дерева!

Церковный староста привез карусель, хранившуюся у попа в сарае. Это было интересное сооружение. На деревянных брусьях были укреплены разноцветные кони — красные, синие, желтые, белые в красных яблоках и черные в белых яблоках.

А сверху над шатром были изображены вырезанные из досок и раскрашенные фигуры святых, которым посвящался праздник, — Фрол и Лавр. Они крутились вместе с шатром, глядя на всех с застывшими улыбками.

Карусельные развлечения устраивал лихой выселковский поп, чтобы привлечь прихожан. Его дети были тут же.

Они приехали на конях, чтобы принять участие в скачках мальчишек. На одном была красная шелковая рубашка, на другом — синяя. И разноцветные картузики.

Деревенские ребятишки тоже были нарядные и, сидя на конях, сверкали разноцветными рубашками и голыми пятками.

Зрители располагались вдоль дороги, отведенной для скачек, сидя на телегах.

Победителю полагался приз — жеребенок хорошей породы, да еще с крестиком на лбу. Ну, такого найти было нелегко, и поэтому крестик ему подделывали, либо подстригая белую метинку, либо подкрашивая белилами.

После бегов победитель отправлялся к церкви, а за ним верхом все владельцы коней. А поп с паперти из большой серебряной купели кропил их «святой водой».

И коней и владельцев. И все это под веселый колокольный перезвон.

Вот как старались церковники привлечь верующих.

Нелегко было коммунистам и комсомольцам такой праздник повернуть на свою сторону. Однако попробовали.

Из райцентра явились и председатель райисполкома и секретарь райкома. Приехала кинопередвижка.

На прежних праздниках было только первенство по скачкам. Ныне объявили призы за лучшую песню, за лучшую пляску, за победу в вольной борьбе.

Среди призов была красно-рыжая телочка, удивительная красавица, с настоящей звездочкой на лбу.

Прежде на праздник являлись многочисленные самогонщики и устраивали торговлю брагой, медовухой и самогоном прямо с телег — из глиняных корчаг и дубовых бочонков.

Теперь приехал передвижной буфет с бочонками хлебного кваса и фруктовых вод. Самогонные аппараты «чинить» забрал Калиныч.

Почти всегда праздники кончались драками. Во избежание этого явилась милиция. В том числе и тот молоденький милиционер, который так неудачно ловил в лесу «самогонщиков». Он приехал не только наводить порядок, у него был свой номер — показ вольтижировки на коне.

Раньше комсомольцы бойкотировали эти «поповские сборища», а теперь явились из коммуны все во главе с Колобковым.

Готовились к празднику и пионеры.

Рядом с каруселью они поставили сооружение из двух палаток с двумя выходами, написав плакат: «Комната смеха». Вход был свободный, в порядке живой очереди.

И как только закачались девчата и парни на качелях, завертелись мальчишки на карусели, из таинственной комнаты раздался смех первых посетителей. Пускали туда небольшими партиями.

В комнате смеха на колеблющихся стенах палаток были развешаны фотографии местных богатеев, попа, попадьи и поповичей рядом с фотографиями икон, на которых изобразили их персоны владимирские богомазы.

Посетителей встречал выселковский дьячок, с указкой в руке, похожий на учителя. И объяснял, что к чему.

Из комнаты смеха раздавались возгласы:

— А мы-то молились им!

— Как же раньше-то не усмотрели!

— Да ведь подумать не могли!

— Не сличали так близко-то!

— Да и в церкви всегда полутьма, неясность.

Бабы плевались с досады. Старушки крестились и спешили уйти. Иные недоверчиво отмахивались. А молодежь хохотала.

Тут же у выхода висел плакат: «Кто не верит, пусть проверит, церковь открыта, пожалуйста!»

Только начало скачек отвлекло людей от любопытного зрелища.

Вначале замечательную вольтижировку показал милиционер на своем ученом коне, затем все мальчишки, принимающие участие в скачках, выстроились на опушке леса. Раздался холостой выстрел из охотничьего ружья — по этому сигналу наездники гикнули, свистнули и, заколотив пятками коней, понеслись нестройной толпой вдоль берега реки.

Вихрем заклубилась пыль. Замелькали разноцветные рубашки, надуваясь пузырями. И все мальчишки стали похожи на воздушные шары, прикрепленные к конским спинам. Вот-вот оторвутся и улетят в небо.

Вслед им неслись подбадривающие крики, шум множества голосов.

Вначале ничего нельзя было разобрать, но вот из общей толпы выделилась небольшая кучка всадников и ушла вперед. Среди них виднеются разноцветные картузики поповичей, несколько растрепанных мальчишеских голов.

И вдруг буденовка! Островерхая буденовка!

И откуда она взялась? И откуда появился вороной конь с белыми ногами? Кого несет он, обгоняя всех остальных? Что это за мальчишка, словно приросший к гриве коня?

Неужели он всех обгонит? Даже поповичей, под которыми такие славные лошади.

Вот всадники доскакали до села, развернулись вокруг церкви и помчались обратно к цыганской луговине.

И здесь все решилось — первым прискакал буденновец на вороном коне. Снял шапку, тряхнул чубиком и засмеялся.

Народ узнал озорного Прошку.

Лихой поп при виде победителя глаза вытаращил. Как же он его благословлять будет, безбожника? И святой водой кропить?

— Ничего! — подмигнул ему Прошка. — Я не сахарный, не размокну, поехали!

Завернул вороного коня и направился к церкви, за ним все участники скачек и остальные владельцы коней. Пришлось попу сесть в дрожки и обогнать процессию, чтобы встретить ее как подобает и вручить победителю породистого жеребенка. Позади всех, как побитые, уныло плелись поповичи. Обидно им было, что их обскакали, да кто! — их бывший батрак Прошка!

Но они еще не знали, какие сюрпризы ждут их впереди.

За конными мужиками и парнями к церкви направлялись бабы, старушки, старики, детвора и все, кто был на гулянье. Стар и мал прибежали к церкви.

Вначале посмотрели поповскую церемонию, как лихой поп Прошку кропил. Вот была потеха! Морщится поп, как бес перед ладаном, рука у него не поднимается на безбожника. А тот сидит на коне, подбоченясь. Лихо сдвинул на затылок буденовку.

— Да ты хоть шапку-то сними! — грозится ему церковный староста.

А он в ответ:

— Ничего, пусть моя буденовка будет свяченая! На войну попаду в ней ее пуля не возьмет. Давай кропи, батя.

Так и пришлось попу, соблюдая обычай, окропить победителя Прошку.

Не успел лихой поп пережить это поношение, как новая беда. Его любопытная попадья заглянула в «комнату смеха» и выскочила из нее с воплем:

— Воды, воды! Ох, тошно! — кричала она. И подбежавший к ней поп стал кропить ее той же кистью, которой он кропил коней.

Поповичи с досады хотели комнату смеха разгромить, но крестьяне их удержали:

— Не трогайте, граждане, это же замечательные экспонаты. Пускай тут остаются. Придет время — музей сделаем!

Все перебывали на празднике. Повидали пионеры и своих старых знакомых. Вежливый дяденька, живущий в «Бедноте», сам подошел к ним. Поздоровался и говорит:

— Если бы мне дали должность — ну вот, как обещают бывшему дьячку, счетовода или бухгалтера, я бы тоже в колхоз вошел!

Узнал их и шкуродер. Он был трезв, побрит и чисто одет ради праздника. И этот сам подошел и говорит:

— Недоразумение у нас с вами вышло. Поповичи это нас попутали, столкнули лбами. Вы не знали моего больного места, я не знал вашего истинного обличия. Вы уж извиняйте!

Ну и углежоги на празднике были. Подарки ребятам привезли — поделки из разных необыкновенных сучков, лукошки для ягод.

Уговаривали Рубинчика принять участие в скачках, давали на выбор лучшего коня. Но он отказался. После скачки в милицию он о езде на лошади и подумать не мог. Он даже на скачки мальчишек не смотрел, отворачивался.

…Наступил час обеда. Выселковцы разошлись по домам, обсуждая необыкновенные события, а приезжие устроились обедать под телегами, доставая из кошелей все, что захватили с собой. Многие угощались хлебным квасом, фруктовыми водами.

А после обеда начались песни, пляски, борьба парней.

В пении соревновались хоры разных деревень. В плясках — хороводы девушек и парней.

В борьбе — силачи. И вот тут всех деревенских силачей переборол вожатый Федя. Ведь он же был студентом Института физкультуры. Все приемы знал. И даже парней, которые были больше его, ловко укладывал на обе лопатки.

Вот ему-то и досталась прекрасная телочка со звездой на лбу. Куда ее девать? Решили подарить перед отъездом деревенским ребятам на добрую память — пусть вырастят для будущего колхоза. Их оказалось очень много.

— Где же они раньше-то были? — недоумевали пионеры. — Почему прятались, дичились?

И в этом были виноваты поповичи. Это они напугали доверчивых деревенских ребятишек, будто пионеры с них насильно будут крестики срывать. И тогда уж им ни в лес, ни на речку. Кто без крестов в речке будет купаться, того водяные утащат, в лесу кто будет ходить — лешие ухватят.

Но самое интересное случилось к вечеру.

Как только стемнело, началось кино. На полотне, натянутом между березами, замелькали кадры замечательных приключений красных дьяволят.

А затем показывали сказку Льва Толстого «Первый винокур». Деревенские жители увидели на экране первого самогонщика. Сколько же было удивления и возмущения, когда зрители узнали, что первым самогонщиком был сам черт.

После кино зажегся голубой свет, и на площадке перед экраном появился дед Еграша. Увидев его фигуру, залитую светом прожекторов, зрители подумали, что продолжается кино, и захлопали в ладоши. Еграшу все знали и обрадовались, что он уже действует на экране как комик.

— Граждане! — когда утихли рукоплескания, объявил Еграша. — Все, которые отдавали в ремонт и на переделку самогонные аппараты, прошу вас выйти сюда и получать каждому свое.

Наступила тишина, никто не шелохнулся.

— Повторяю, граждане, пожалуйте сюда!

Снова никто не идет, только слышны в напряженной тишине чьи-то глубокие вздохи.

— И еще раз объявляю, на вашу жалобу насчет задержки вышло такое распоряжение — выдать вам ваши самогонные машины без промедления. И чтобы не было никакого неудовольствия, каждый пусть распишется в получении. И бумага, вот она. Подходите, берите, расписывайтесь!

Но, услышав такое да увидев бумагу, самогонщики еще пуще затаились.

— Так что же. граждане самогонщики, долго я буду тут стоять, глаза ослеплять и заместо петуха кукареку кричать? Или вы оглохли? Или вас кету?

Молчание.

— Что же нам прикажете с вашими аппаратами делать? Солить их? Мариновать? Или как?

— Хватит гнать это зелье чертово! — раздались женские голоса.

— Кувалдой их!

— Разбить — да в омут!

Тут вышел на помост Калиныч.

— А что вы скажете? Хозяева, я вас спрашиваю? Куда девать этот хлам, если вы его не хотите брать? Я у вас аппараты принимал, я за них и отвечаю.

Никто ни гугу.

Калиныч переминался с ноги на ногу:

— Если не заберете, граждане, придется сбыть этот хлам, допустим, в металлолом. На переплавку в плуги, в бороны или, допустим, в швейные машинки.

— На плуги их!

— Швейные машинки лучше, — раздались голоса.

— Без согласия хозяев не могу, — развел руками Калиныч.

Хозяева промолчали.

— Ну, вы же здесь, граждане, я же вас всех видел, вы же мне весь день подмигивали, когда, мол, отдашь? А я отвечал — ужо, стемнеет. Ну, вот оно и стемнело. Настал срок. Берите ваши самогонные аппараты, кто желает быть самогонщиком!

Желающих не было.

— Тогда вот что, граждане, я сейчас сам обойду всех известных мне заказчиков и возьму их отказ в письменной форме!

С этими словами Калиныч в сопровождении Еграши спустился с помоста и отправился по рядам. Следом за ними заскользил голубой луч прожектора.

И что тут началось! Скрытый шум, движение, толкотня… Самогонщики разбегались от луча прожектора, как летучие мыши от луча света.

Сопровождаемые смехом, свистом собравшихся, они спасались от позора кто как мог.

Когда все самогонщики удрали, Калиныч вышел на помост с кувалдой в руках. Комсомольцы стали вытаскивать аппараты, а Калиныч при всем народе стал бить по ним, плющить аппараты сильными ударами. Плющил и приговаривал:

— На плуг! На борону! На швейную машинку! Раз-два! В переплавку. Раз-два!

И собравшиеся смотрели на это, как на театральное зрелище.

Потом показывали кинокомедию «Смертный чае» — про смешные приключения деревенского мужика, попавшего первый раз в жизни на курорт и испугавшегося «мертвого часа».

Позднее, усевшись на берегу реки, пели хоровые песни.

Разошелся народ только с рассветом. Очень довольный.

И это не все. Скоро в селе Выселках организовался колхоз, в него вошли все крестьяне, за исключением кулаков. А при школе был создан первый в этой сельской местности пионерский отряд.

Так что лагерь-то не пропал. Не помогли богатеям ни хитрости попа, ни проделки поповичей. Наша взяла!

Когда пионеры вернулись в Москву, загоревшие, посвежевшие, каждый с удовольствием рассказывал родным и знакомым всю эту историю. И, конечно, каждый по-своему, с какими-то новыми подробностями.

И если бы все их рассказы записать, то получилась бы не одна, а тридцать три повести о пропавшем лагере!