Лето 1979 года

Зверский спазм заставил ее вцепиться пальцами в лицо. Боль, испытанная, когда ногти процарапали на коже длинные полосы, показалась почти терпимой по сравнению с болью, разрывающей голову, и помогла сосредоточиться.

Было по-прежнему темно, но что-то пробудило ее из глубокого забытья. Наверху показалась маленькая полоска света, и, пока она, щурясь, смотрела на свет, полоска стала медленно расширяться. Видно с непривычки ничего не было, но она слышала, как кто-то проник сквозь расширившуюся до отверстия щель и спускается по лестнице. Кто-то подходил в темноте все ближе и ближе. От растерянности она не могла разобраться, надо ощущать страх или облегчение. Оба эти чувства присутствовали вперемешку, и верх брало то одно, то другое.

Последние шаги к месту, где она лежала на боку, поджав ноги, были почти беззвучными. Еще не услышав ни слова, она почувствовала, как ее гладят рукой по голове. Вероятно, этот жест задумывался как успокаивающий, но от самой простоты движения сердце сковал страх.

Рука продолжала двигаться по ее телу, а она дрожала в темноте. На секунду промелькнула мысль: оказать безликому незнакомцу сопротивление. Мысль исчезла столь же быстро, как появилась. Темнота слишком подавляла, а ласкающая рука пронзала ей кожу, нервы и душу. Она с ужасом сознавала, что ей остается только покоряться.

Когда рука вместо ласки принялась разгибать и выворачивать, тянуть и рвать, это не стало для нее сюрпризом. Она в каком-то смысле радовалась этой боли. Было легче осознанно справляться с болью, чем переносить страх ожидания неизвестности.


Торд Педерсен перезвонил всего через несколько часов после разговора Патрика с Мартином. Один скелет они идентифицировали. Одной из тех, кого нашли в Королевском ущелье, оказалась Мона Тернблад, девушка, исчезнувшая в 1979 году второй.

Патрик с Мартином сели и принялись вместе разбирать накопившуюся в расследовании информацию. Мелльберг блистал своим отсутствием, но на работу после удачного участия в соревнованиях по гольфу вернулся Йоста Флюгаре. Он, правда, не выиграл соревнование, но, к своему удивлению и радости, сумел закатить мяч в лунку с одного удара, и его пригласили выпить шампанского в здании клуба. Мартин и Патрик уже трижды подробно выслушали, как получилось, что мячик с первого удара попал в шестнадцатую лунку, и не сомневались в том, что до конца дня услышат еще несколько раз. Но они относились к этому спокойно. Йоста заслужил эту радость, и Патрик предоставил ему маленькую отсрочку, прежде чем вовлечь его в расследование. Поэтому сейчас Йоста обзванивал всех знакомых гольфистов и рассказывал о Великом Событии.

– Итак, мы имеем дело с мерзавцем, который, прежде чем убить девушек, ломает им кости, – сказал Мартин. – И режет ножом, – добавил он.

– Да, похоже на то. Я бы предположил, что за этим наверняка кроется некий сексуальный мотив. Какой-то чертов садист возбуждается от боли других. Присутствие на Тане спермы тоже на это указывает.

– Ты поговоришь с родственниками Моны? Я имею в виду, сообщишь, что мы ее нашли?

Мартин явно заволновался, и Патрик успокоил его, пообещав взять эту задачу на себя.

– Думаю, я съезжу к ее отцу после обеда. Мать умерла много лет назад, так что сообщать надо только отцу.

– Откуда тебе это известно? Ты их знаешь?

– Нет, но Эрика вчера побывала в библиотеке Фьельбаки и нашла все, что писали в прессе о Сив и Моне. К исчезновениям периодически возвращались, и даже нашлось интервью с семьями, взятое пару лет назад. У Моны в живых остался только отец, а у Сив еще до исчезновения была одна мать. Правда, была еще маленькая дочка, и я собираюсь с ней тоже поговорить, как только мы получим подтверждение, что вторая женщина – это Сив.

– Наверное, было бы адским совпадением, окажись это кто-то другой?

– Да, поэтому я рассчитываю, что это она, но с полной уверенностью мы пока говорить не можем. Случались и более странные вещи.

Перебрав раздобытые Эрикой бумаги, Патрик разложил несколько из них веером на письменном столе. Он также достал папку с материалами расследования, которую отыскал в подвальном архиве, чтобы объединить имеющуюся информацию об исчезновении девушек. В газетных статьях нашлось много такого, что отсутствовало в папке, поэтому для полной картины того, что пока известно, требовались оба источника.

– Смотри. Сив исчезла в день праздника середины лета, в семьдесят девятом году, а Мона двумя неделями позже.

Для большей наглядности и структурирования материала Патрик встал из-за стола и записал это на висевшей на стене доске для объявлений.

– Сив Лантин в последний раз видели живой, когда она после гулянки с друзьями ехала домой на велосипеде. Самое последнее свидетельство описывает, как она сворачивает с большой дороги и направляется в сторону Брекке. Было два часа ночи, и ее видел водитель проезжавшей мимо машины. После этого никто ее не видел и ничего о ней не слышал.

– Если не считать сведений Габриэля Хульта, – добавил Мартин.

– Да, – Патрик согласно кивнул, – если не считать показаний Габриэля Хульта, но я думаю, мы их пока учитывать не будем. Мона Тернблад пропала двумя неделями позже, – продолжил он. – В отличие от Сив она исчезла прямо посреди дня. Она вышла из дома около трех часов, чтобы совершить пробежку, но больше домой не вернулась. Одну из ее кроссовок нашли возле дороги, где девушка обычно бегала, и на том все.

– Имелось ли между девушками что-нибудь общее? Помимо того, что они тогда были примерно одного возраста.

Патрик не смог сдержать улыбки.

– Насмотрелся, как я понимаю, программ с психологическими портретами. К сожалению, должен тебя разочаровать. Если мы имеем дело с серийным убийцей, к чему, полагаю, ты клонишь, то между девушками нет никакого, во всяком случае внешнего, сходства.

Он прикрепил на доску две фотографии.

– Сив было девятнадцать лет. Маленькая, темноволосая и полненькая. Ее считали довольно легкомысленной, и, когда она в семнадцать лет родила ребенка, во Фьельбаке разразилось нечто вроде скандала. Сив вместе с ребенком жила у матери, но, судя по утверждению газет, она периодически отправлялась на гулянки и не слишком любила сидеть дома. Мону, напротив, описывают как правильную девочку, которая хорошо училась в школе, имела много друзей и вообще пользовалась популярностью. Она была высокой, светловолосой и много занималась спортом. В восемнадцать лет она по-прежнему жила с родителями, поскольку мать болела и отец не справлялся с уходом за ней в одиночку. Похоже, никто не мог сказать о ней ничего плохого. Так что объединяет девушек лишь то, что обе бесследно исчезли с лица земли более двадцати лет назад, и потом их скелеты обнаружили в Королевском ущелье.

Мартин задумчиво подпер голову рукой. Они с Патриком немного посидели, молча изучая газетные вырезки и записи на доске. Оба думали о том, как молодо выглядят девушки. Не встреться на их пути какое-то зло, им предстояло прожить еще много лет. И потом Таня, прижизненных фотографий которой у них пока не имелось. Тоже молодая девушка, наделенная жизнью, которой она могла распорядиться по своему усмотрению. Но теперь мертва и она.

– Проводилось множество допросов. – Патрик достал из папки толстую пачку машинописных страниц. – Опрашивали друзей и семьи девушек. Обходили дома во всей округе, а также задавали вопросы местным хулиганам. Насколько я вижу, в общей сложности провели около сотни допросов.

– Они что-нибудь дали?

– Нет, ничего. Пока они не получили наводку от Габриэля Хульта. Он сам позвонил в полицию и рассказал, что в ту ночь, когда Сив пропала, видел ее в машине своего брата.

– И? Этого, наверное, едва ли могло хватить для того, чтобы счесть его подозреваемым в ее убийстве?

– Да, а когда брата Габриэля, Юханнеса Хульта, допрашивали, тот отрицал, что разговаривал с ней или даже видел ее, но за неимением более горячих следов решили сосредоточиться на нем.

– Они чего-нибудь добились? – Глаза Мартина широко раскрылись от непроизвольного восхищения.

– Нет, больше ничего не выяснилось. А через пару месяцев Юханнес Хульт повесился у себя в амбаре, так что можно, пожалуй, сказать, что след стал очень холодным.

– Как-то странно, что он покончил с собой так скоро после этого.

– Да, но если он все-таки был виновен, то убить Таню должен был его дух. Покойники не убивают…

– И что у него был за брат, если позвонил и заложил собственную плоть и кровь? Зачем человеку может такое понадобиться? – Мартин наморщил лоб. – Но какой же я дурак. Хульт… это ведь наверняка родня Юхана и Роберта, наших старых верных работников на воровской ниве.

– Да, правильно. Юханнес приходился им отцом. Изучив род Хультов, я немного лучше понимаю, почему выходит, что Юхан и Роберт нас так часто посещают. Им было не больше пяти и шести лет, когда Юханнес повесился, и нашел его в амбаре Роберт. Можно представить, как это должно было повлиять на шестилетнего мальчика.

– Да, черт возьми. – Мартин покачал головой. – Слушай, прежде чем мы продолжим, мне надо выпить кофе. Содержание кофеина упало до критического уровня. Захватить тебе чашку?

Патрик кивнул, и вскоре Мартин вернулся с двумя чашками дымящегося кофе. Погода, как ни странно, располагала к горячим напиткам.

– Юханнес и Габриэль приходятся сыновьями человеку по имени Эфраим Хульт, его еще называют Проповедником, – продолжил рассказ Патрик. – Эфраим был широко известным – или печально известным, как угодно, пастором свободной церкви в Гётеборге. Он устраивал большие сборища, на которых предоставлял тогда еще маленьким сыновьям говорить на разных языках и исцелять больных и калек. Большинство считало его обманщиком и шарлатаном, но в таком случае он сорвал самый большой куш, когда умерла дама из преданного ему прихода, Маргарета Дюблинг, и завещала ему все, что имела. Помимо значительного состояния наличными, она оставила ему солидный надел в лесной местности, а также роскошный господский дом неподалеку от Фьельбаки. Эфраим внезапно утратил желание распространять слово Божье, переехал туда с сыновьями, и с тех самых пор семья там и живет.

Доска была уже полностью исписана, а по всему столу Патрика валялись бумаги.

– Узнать немного семейной истории, конечно, интересно, но какое это имеет отношение к убийствам? Как ты сказал, Юханнес умер за двадцать лет до убийства Тани, а покойники, как ты красноречиво выразился, не убивают. – Мартину было трудно скрыть нетерпение.

– Верно, но я изучил весь старый материал, и интерес там представляют только свидетельские показания Габриэля. Я надеялся поговорить с Эррольдом Линдом, отвечавшим тогда за расследование, но он, к сожалению, умер от инфаркта в восемьдесят девятом году, так что опираться мы можем только на этот материал. Если у тебя нет лучших идей, я предлагаю для начала узнать побольше о Тане и параллельно поговорить с оставшимися в живых родителями Сив и Моны, а потом решить, стоит ли нам снова беседовать с Габриэлем Хультом.

– Звучит разумно. С чего мне начать?

– Начни с поисков сведений о Тане. И проследи, чтобы завтра Йоста тоже включился в работу. Безмятежное времяпрепровождение для него закончено.

– А Мелльберг и Эрнст? Как ты намерен поступить с ними?

Патрик вздохнул.

– Моя стратегия состоит в том, чтобы как можно дольше не подпускать их к расследованию. Естественно, нагрузка на нас троих будет больше, но думаю, в конечном счете мы от этого выиграем. Мелльберг только обрадуется, если ему ничего не придется делать, и кроме того, он, по сути дела, уже отказался от этого расследования. Эрнст пусть продолжает заниматься тем, чем занимается, и берет на себя максимум поступающих заявлений. Если ему потребуется помощь, пошлем к нему Йосту, а мы с тобой по возможности будем заниматься только расследованием. Понятно?

– Да, босс. – Мартин с энтузиазмом кивнул.

– Тогда за дело.

После ухода Мартина Патрик сел лицом к доске, сцепил руки за головой и погрузился в глубокие размышления. Перед ними стояла масштабная задача, а у них почти не было опыта в расследовании убийств, поэтому у него от приступа отчаяния упало сердце. В глубине души он надеялся, что они смогут компенсировать отсутствие опыта энтузиазмом. Мартин уже вовсю включился, и неужели он, черт возьми, не сумеет пробудить Флюгаре от сна Спящей красавицы. Если им еще удастся не подпускать к расследованию Мелльберга и Эрнста, то Патрик считал, что у них, возможно, будет шанс раскрыть убийства. Правда, не особенно большой, учитывая, что два убийства надо раскрывать не просто не по горячим следам, а по глубоко промороженным. Патрик знал, что лучше всего им было бы сосредоточиться на Тане, но в то же время инстинкт подсказывал ему, что между убийствами существует настолько сильная и реальная связь, что ими следует заниматься параллельно. Вдохнуть жизнь в старое расследование будет нелегко, но он вынужден попытаться.

Он взял из подставки зонт, проверил по телефонному каталогу адрес и с тяжелым сердцем отправился в путь. Выполнение некоторых заданий требует просто нечеловеческих усилий.

Дождь упорно стучал по оконным стеклам, и при других обстоятельствах Эрика радовалась бы приносимой им прохладе. Однако судьбе и назойливым родственникам было угодно иное, и она медленно, но верно приближалась к грани безумия.

Дети от злости, что им приходится сидеть взаперти, носились как ненормальные, а Конни и Бритта, подобно загнанным в одну клетку собакам, начали кидаться друг на друга. До полновесной ссоры дело еще не дошло, но мелкие перебранки постепенно разрастались и уже перешли на уровень шипения и переругивания. Вытягивались старые грехи и несправедливости, и Эрике больше всего хотелось подняться наверх и закрыться с головой одеялом. Но ей опять мешало хорошее воспитание: грозило пальцем и заставляло ее стараться вести себя в зоне войны цивилизованно.

Когда Патрик уходил на работу, она смотрела на дверь с тоской. Сбегая в отделение, он не мог скрыть облегчения, и у нее на несколько секунд возникло искушение проверить данное накануне обещание остаться дома, как только она потребует. Но она сознавала, что неправильно просить об этом только потому, что ей не хочется, чтобы ее бросали одну с «ужасной четверкой», и она, как верная жена, просто помахала ему из окна кухни, когда он отъезжал.

Дом был невелик, и общий беспорядок уже начинал принимать катастрофические формы. Эрика достала детям несколько игр, но это привело лишь к тому, что буквы из игры «Скраббл» теперь валялись по всей гостиной вперемешку с фишками из «Монополии» и игральными картами. Наклоняясь с большим трудом, Эрика собирала игровые принадлежности и пыталась немного прибрать в комнате. Разговор на веранде, где сидели Конни и Бритта, становился все более горячим, и она начала понимать, почему дети не получили особого воспитания. С родителями, которые ведут себя как пятилетние малыши, не так-то легко научиться уважению к другим и их вещам. Только бы этот день побыстрее прошел! Как только дождь закончится, она выставит семейство Флуд. При всем уважении к хорошему воспитанию и гостеприимству ей потребовалось бы быть олицетворением Святой Биргитты, чтобы не прийти в ярость, если они останутся еще дольше.

Последней каплей стал обед. Несмотря на боль в ногах и ломоту в нижней части спины, она час простояла у плиты, чтобы приготовить обед, отвечающий прожорливости Конни и привередливости детей, и, на ее взгляд, получилось довольно удачно. Она думала, что обжаренная фалунская колбаса[7] и тушеные макароны удовлетворят обе стороны, но вскоре выяснилось, что она совершила страшную ошибку.

– Бе-е, я ненавижу фалунскую колбасу. Гадость!

Лиса демонстративно отставила тарелку и с мрачным видом скрестила руки на груди.

– Жаль, потому что в предложении есть только она. – Голос Эрики звучал твердо.

– Но я голодная. Я хочу чего-нибудь другого!

– Ничего другого нет. Если не любишь колбасу, можешь поесть макароны с кетчупом. – Эрика постаралась придать голосу мягкости, хотя у нее внутри все кипело.

– Макароны гадкие! Я хочу чего-нибудь другого. Мама-а-а!

– Не могла ли бы ты достать ей что-нибудь другое? – Бритта погладила свою капризулю по щеке и была вознаграждена улыбкой. Щеки уверенной в победе Лисы вспыхнули румянцем триумфатора, и она требовательно посмотрела на Эрику. Но граница была пройдена. Настало время войны.

– Ничего другого нет. Либо ты ешь то, что стоит перед тобой, либо вообще не ешь.

– Но, дорогая Эрика, мне кажется, ты проявляешь безрассудство. Конни, объясни ей, как мы поступаем дома, какие у нас принципы воспитания. – Однако ждать его ответа она не стала. – Мы детей ни к чему не принуждаем. Это тормозит их развитие. Если моя Лиса хочет чего-нибудь другого, то мы считаем только правильным ей это дать. Я хочу сказать, что она личность, обладающая таким же правом проявлять себя, как все остальные. Как бы ты отнеслась, если бы кто-нибудь заставлял тебя есть то, что ты не хочешь? Думаю, ты бы с этим не смирилась.

Бритта читала лекцию голосом настоящего психолога, и Эрика внезапно почувствовала, что чаша переполнилась. С ледяным спокойствием она взяла тарелку девочки, подняла ее над головой Бритты и перевернула. Изумление, когда тушеные макароны потекли на волосы и за ворот рубашки, заставило Бритту замолчать посреди предложения.

Десятью минутами позже они удалились. Вероятно, чтобы больше никогда не возвращаться. Эта часть родни теперь наверняка занесет ее в черный список, но даже при всем желании Эрика не могла утверждать, что ее это огорчало. Стыдиться она тоже не стыдилась, хотя ее поступок можно было в лучшем случае назвать ребячеством. Было безумно приятно дать выход накопившейся за двухдневный визит агрессии, и просить за это прощения она не намеревалась.

Остаток дня она планировала провести на диване веранды с хорошей книгой и первой за лето чашкой чая. Жизнь сразу же стала казаться намного светлее.

Несмотря на скромные размеры занимаемой площади, роскошная зелень у него на веранде могла сравниться с лучшими садами. Каждый цветок был заботливо выращен из семечка или рассады, и благодаря жаркому лету атмосфера сейчас напоминала тропическую. В одном углу веранды у него росли овощи, и ничто не шло в сравнение с удовольствием срывать собственноручно выращенные помидоры, кабачки, лук и даже дыни и виноград.

Его скромный таунхаус, находившийся на Динглевэген, на въезде во Фьельбаку с южной стороны, был маленьким, но функциональным, а веранда выступала среди скромных посадок владельцев остальных таунхаусов точно зеленый восклицательный знак.

Только сидя на веранде, он не скучал по старому дому. Дому, в котором он вырос, а потом жил с женой и дочерью. Их обеих не стало, и боль утраты возрастала до тех пор, пока он однажды не понял, что нужно проститься также с домом и хранящимися в его стенах воспоминаниями.

Конечно, таунхаусу не хватало индивидуальности, которую он любил в старом доме, но ее отсутствие способствовало смягчению боли в груди, и теперь горе в основном походило на глухой грохот, постоянно присутствовавший на заднем плане.

Когда Мона пропала, он думал, что Линнея умрет от сердечной раны. Жена болела уже давно, но оказалась выносливее, чем он думал. Она прожила еще десять лет. Ради него – в этом он не сомневался. Она не хотела оставлять его в горе одного. Изо дня в день она боролась за жизнь, которая превратилась для них обоих в одну видимость.

Мона была для них светом. Она появилась, когда они уже перестали надеяться, и других детей у них так и не родилось. Это светловолосое веселое существо, чей смех зажигал у него в груди огоньки, стало воплощением всей любви, на какую они только были способны. У него не укладывалось в голове, что дочка могла просто исчезнуть. Тогда казалось, что солнце должно перестать светить, что небо должно упасть на землю. Однако ничего не произошло. За дверьми их погруженного в скорбь дома жизнь продолжалась как обычно. Люди смеялись, жили и работали. А Моны больше не было.

Они долго жили надеждой. Может, она где-то существует? Может, где-то живет без них и скрылась добровольно? В то же время оба сознавали правду. Ведь незадолго перед тем исчезла другая девушка, и совпадение было чересчур велико, чтобы они могли обманывать себя. Кроме того, Мона была девочкой, не способной сознательно причинить им такую боль. Добрая, милая, она всегда изо всех сил заботилась о них.

В день, когда умерла Линнея, он получил окончательное доказательство тому, что Мона на небесах. Болезнь и горе настолько истощили его любимую жену, что от нее осталась лишь тень, и, когда она, лежа в постели, взяла его за руку, он понял, что в этот день останется один. После нескольких часов бодрствования она в последний раз сжала его руку, и по ее лицу распространилась улыбка. Одновременно в глазах Линнеи зажегся свет, какого он не видел уже десять лет. С тех пор, как она в последний раз смотрела на Мону. Она устремила взгляд куда-то ему за спину и умерла. Тогда он окончательно уверился: Линнея умерла счастливой, потому что в туннеле ее ждала дочь. От этого переносить одиночество стало во многих отношениях легче. Теперь два его самых любимых человека, по крайней мере, оказались вместе. Его воссоединение с ними – лишь вопрос времени. Этого дня он ждал с нетерпением, но знал, что до тех пор обязан жить в меру своих способностей. Господь плохо понимает отступников, и делать что-либо, рискуя местом на небесах рядом с Линнеей и Моной, он не отваживался.

Его меланхолические размышления прервал стук в дверь. С трудом выбравшись из кресла, он, опираясь на палку, пробрался через зелень и прихожую к входной двери. Снаружи стоял серьезный молодой человек с поднятой рукой, готовый постучать еще раз.

– Альберт Тернблад?

– Да, это я. Но если вы что-то продаете, то мне ничего не нужно.

Мужчина улыбнулся.

– Нет, я не торговец. Меня зовут Патрик Хедстрём, я из полиции. Не разрешите ли мне ненадолго зайти?

Ничего не говоря, Альберт отступил в сторону и впустил его. Он провел полицейского на веранду и указал на диван. О его деле он не спросил. Не требовалось. Этого визита он ждал двадцать лет.

– Какие потрясающие растения. Сразу видно, что цветы вас любят. – Патрик нервно засмеялся.

Альберт ничего не ответил, но посмотрел на Патрика мягким взглядом. Он понимал, что полицейскому нелегко приходить по такому поводу, но ему незачем волноваться. После стольких лет ожидания это очень важно – наконец узнать правду. Он все равно уже давно в горе.

– Видите ли, дело в том, что мы нашли вашу дочь. – Патрик откашлялся и начал заново: – Мы нашли вашу дочь и можем подтвердить, что ее убили.

Альберт лишь кивнул. Вместе с тем он почувствовал успокоение в душе. У него появится могила, куда можно ходить. Он положит дочь вместе с Линнеей.

– Где вы ее обнаружили?

– В Королевском ущелье.

– В Королевском ущелье? – Альберт наморщил лоб. – Если она лежала там, как получилось, что ее не нашли раньше? Там ведь ходит много народу.

Патрик Хедстрём рассказал ему об убитой немецкой туристке и о том, что они, вероятно, нашли Сив тоже. По их мнению, кто-то ночью перевез Мону и Сив, которые все эти годы находились где-то в другом месте.

Альберт теперь не особенно много перемещался по поселку, и поэтому, в отличие от остальных жителей Фьельбаки, еще не слышал об убийстве девушки. Когда он услышал о ее судьбе, у него сразу закололо в области живота. Кому-то предстоит пережить ту же боль, что им с Линнеей. Где-то есть отец и мать, которым больше не суждено увидеть свою дочь. Это заслонило новости о Моне. По сравнению с родителями девушки ему еще хорошо. Его горе успело приглушиться и утратить остроту. Пройдет много лет, прежде чем они достигнут такого состояния, и у него болело за них сердце.

– Известно, кто это сделал?

– К сожалению, нет. Но мы приложим все усилия к тому, чтобы это узнать.

– Вам известно, тот же ли это человек?

Полицейский опустил голову.

– На сегодняшний день мы даже об этом не можем говорить с уверенностью. Пока я могу сказать только, что некоторое сходство имеется.

Патрик с беспокойством взглянул на сидящего перед ним пожилого мужчину.

– Есть ли кто-нибудь, кому я могу позвонить? Кто-нибудь, кто сможет приехать и составить вам компанию?

– Нет, никого нет. – Старик мягко и по-отечески улыбнулся.

– Может, мне позвонить и узнать, не удастся ли пригласить к вам пастора?

– Нет, спасибо, пастор не нужен. – Опять та же мягкая улыбка. – Не беспокойтесь, я в мыслях уже многократно переживал этот день, поэтому для меня это не шок. Я хочу просто посидеть спокойно здесь, среди моих растений, и подумать. Со мной ничего не случится. Пусть я стар, но я вынослив.

Он накрыл ладонью руку полицейского, словно утешая того. Впрочем, возможно, так и было.

– Если вы не против, я хотел бы только показать вам несколько фотографий Моны и чуть-чуть рассказать о ней. Чтобы вы понимали, какой она была при жизни.

Молодой человек, не колеблясь, кивнул, и Альберт, прихрамывая, пошел за старыми альбомами. Он примерно час показывал фотографии и рассказывал о дочери. Это был лучший за долгое время час его жизни, и он осознал, что слишком давно не позволял себе предаваться воспоминаниям.

Когда они прощались у двери, он всучил Патрику одну из фотографий. На ней Мона справляла пятый день рождения с большим тортом с пятью свечками и улыбкой до ушей. Восхитительно красивая, со светлыми локонами и сверкающими от радости жизни глазами. Ему было важно, чтобы во время поисков убийцы дочери у полицейских постоянно стоял перед глазами этот снимок.

Когда полицейский ушел, он опять уселся на веранде. Прикрыл глаза, вдыхая сладкий цветочный аромат. Потом он заснул, и ему снился длинный светлый туннель, в конце которого его, словно тени, ждали Мона и Линнея. Ему казалось, что он видит, как они ему машут.

Дверь в его кабинет с шумом распахнулась. В нее ворвалась Сольвейг, позади которой было видно, как, беспомощно размахивая руками, бежит Лайне.

– Скотина! Проклятый старый хер!

Он автоматически поморщился от таких слов. Ему всегда казалось крайне неприятным, когда люди проявляли в его присутствии сильные эмоции, а подобный язык вызывал у него отвращение.

– В чем дело? Сольвейг, по-моему, тебе следует успокоиться и прекратить разговаривать со мной в таком стиле.

Он слишком поздно понял, что естественно вырвавшийся у него наставительный тон только еще больше распалил ее. Казалось, она была готова вцепиться ему в горло, и он на всякий случай отступил за письменный стол.

– Успокоиться! Ты говоришь, что мне следует успокоиться, слизняк долбаный! Старый паскудник!

Он видел, что ей доставляет удовольствие смотреть, как он вздрагивает при каждом оскорблении, а Лайне за ее спиной становилась все бледнее.

– Что с тобой, Габриэль? Почему у тебя такой удрученный вид? – Сольвейг слегка понизила голос, но в него закрались злобные нотки. – Тебе ведь обычно нравилось, когда я шептала тебе на ухо непристойности, тебя это заводило. Помнишь, Габриэль?

Отпуская колкости, Сольвейг начала приближаться к письменному столу.

– Незачем ворошить старое. У тебя есть какое-то дело или ты просто, как обычно, напилась и выказываешь недружелюбное отношение?

– Есть ли у меня дело? Можешь, черт возьми, не сомневаться. Я побывала во Фьельбаке, и знаешь что? Они нашли Мону и Сив.

Габриэль вздрогнул от изумления, ясно написанного у него на лице.

– Девушек нашли? Где же?

Наклонившись над столом, Сольвейг оперлась о него руками, так что ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от лица Габриэля.

– В Королевском ущелье. Вместе с убитой молодой немкой. И они считают, что убийца тот же. Стыдись, Габриэль Хульт! Стыдись того, что указал на брата, на собственную кровь и плоть. На человека, оказавшегося, при полном отсутствии доказательств, виновным в глазах людей. Его добило бесконечное перешептывание и показывание пальцами у него за спиной. Впрочем, ты, возможно, знал, что так и произойдет. Знал, что он слаб. Уязвим. Он не вынес позора и повесился, и меня не удивило бы, если ты именно на это и рассчитывал, когда звонил в полицию. Ты не мог снести того, что Эфраим любил его больше.

Сольвейг так сильно тыкала его в грудь, что каждый тычок отталкивал Габриэля назад. Он уже стоял прижатым спиной к подоконнику и не мог дальше отодвигаться от нее. Оказавшись в замкнутом пространстве, он пытался глазами показать Лайне, чтобы та сделала что-нибудь с этой неприятной ситуацией, но жена, как обычно, просто беспомощно таращилась.

Мартин с усердием и надеждой принялся выполнять задание – собирать сведения о Тане Шмидт, как ее звали, судя по паспорту. По их просьбе Лиза оставила им все Танины вещи, и Мартин тщательно обследовал ее рюкзак. На самом дне лежал паспорт. Он выглядел новым, и штампов в нем было мало. Собственно, имелись только штампы с пути между Германией и Швецией. Либо Таня раньше не выезжала за пределы Германии, либо по какой-то причине получила новый паспорт.

Паспортная фотография оказалась на удивление хорошей, и Мартин оценил ее внешность как приятную, правда, довольно ординарную. Карие глаза и каштановые волосы чуть ниже плеч. Рост метр шестьдесят пять, телосложение нормальное, что бы под этим ни подразумевалось.

В остальном же рюкзак ничего интересного не дал. Запасная одежда, несколько потрепанных книжек в мягкой обложке, туалетные принадлежности и пакетики от конфет. Вообще ничего личного, что показалось Мартину слегка странным. Разве люди не берут с собой по крайней мере фотографию семьи или близкого друга или записную книжку с адресами? Впрочем, возле тела ведь нашли сумочку. Лиза подтвердила, что у Тани была красная сумочка. Видимо, девушка хранила личные принадлежности там. Сейчас их, во всяком случае, нет. Может, речь идет об ограблении? Или убийца забрал ее личные вещи в качестве сувенира? Мартин видел по каналу «Дискавери», в программе про серийных убийц, что те обычно сохраняют вещи жертв, считая это частью ритуала.

Мартин опомнился. Ведь пока ничто не указывает на серийного убийцу, поэтому лучше не зацикливаться на этой мысли.

Он принялся набрасывать кое-какие пункты для сбора материала о Тане. Первым делом связаться с немецкой полицией, что он уже собирался сделать, когда его прервал звонок Торда Педерсена. Далее – более подробно поговорить с Лизой и, наконец, попросить Йосту съездить в кемпинг и немного поспрашивать там народ. Узнать, не разговаривала ли Таня с кем-нибудь. Или, возможно, лучше попросить Патрика поручить это Йосте. Полномочия приказывать Йосте в этом расследовании имеет Патрик, а не Мартин. А все имеет тенденцию решаться намного легче, если надлежащим порядком соблюдать протокол.

Он вновь начал набирать номер немецкой полиции и на этот раз дозвонился. Было бы преувеличением сказать, что разговор протекал легко, но, положив трубку, Мартин был более или менее уверен в том, что сумел правильно донести необходимые сведения. Ему пообещали перезвонить, как только у них появится больше информации. Так, во всяком случае, по его мнению, сказал человек на другом конце провода. Если потребуется много общаться с немецкими коллегами, вероятно, придется приглашать переводчика.

Принимая во внимание, сколько времени может занять получение информации из-за границы, он пожалел о том, что на работе у него нет такого же хорошего интернета, как дома. Но из-за угрозы хакерства отделение полиции не имело даже паршивого модемного соединения. Мартин записал себе, чтобы не забыть поискать дома на Таню Шмидт в немецком телефонном каталоге, если тот выложен в сети. Правда, если ему правильно помнилось, Шмидт – одна из самых распространенных немецких фамилий, поэтому шанс, что это ему что-нибудь даст, минимален.

Поскольку теперь оставалось только ждать информацию из Германии, можно было приниматься за следующую задачу. У него имелся номер мобильного телефона Лизы, и Мартин сперва позвонил ей, чтобы убедиться, что она по-прежнему на месте. Оставаться она вообще-то обязана не была, но пообещала не уезжать еще пару дней для того, чтобы они успели с ней поговорить.

Ее поездка наверняка утратила бóльшую часть своей прелести. Согласно показаниям, данным ею Патрику, девушки за короткое время очень сблизились. Теперь же она сидит в палатке кемпинга Фьельбаки в одиночестве, а ее случайную попутчицу убили. Может, ей тоже угрожает опасность? Такое развитие событий Мартину раньше в голову не приходило. Пожалуй, лучше поговорить об этом с Патриком, как только тот вернется. Ведь убийца мог увидеть девушек в кемпинге и по какой-то причине сосредоточиться на них обеих. Хотя как в таком случае сюда вписываются кости Моны и Сив? Моны и, возможно, Сив, сразу поправился он. Один из лекторов в полицейской школе как-то раз сказал, что никогда нельзя считать что-либо точным, если ты не полностью уверен, и Мартин старался следовать этому тезису в своей работе.

По зрелом размышлении он посчитал, что никакая опасность Лизе не угрожает. Здесь они опять-таки имеют дело с вероятностью, а Лиза, по всей вероятности, оказалась во что-то вовлеченной только из-за неудачного выбора попутчицы.

Невзирая на прежние опасения, он решил позволить себе попытаться ненавязчиво привлечь Йосту к небольшой конкретной полицейской работе. И прошел по коридору до его комнаты.

– Йоста, можно тебя отвлечь?

Йоста, по-прежнему пребывая в лирическом настроении из-за своего достижения, разговаривал по телефону и, когда в дверь просунулась голова Мартина, стыдливо положил трубку.

– Да?

– Патрик просил нас съездить в кемпинг. Я должен встретиться с попутчицей жертвы, а тебе, как я понимаю, следует немного порасспрашивать народ в кемпинге.

Йоста, естественно, слегка побурчал, но не поставил под сомнение справедливость утверждения Мартина относительно того, как Патрик распределил поручения. Он надел куртку и последовал за Мартином к машине. Ливень уже перешел в слабое накрапывание, но воздух был прозрачным и свежим, и дышалось легко. Казалось, будто пыль и жару последних недель смыло, и все выглядело чище, чем обычно.

– Надо надеяться, что этот дождь – случайность, иначе мой гольф полетит к черту, – усевшись в машину, мрачно проворчал Йоста, и Мартин подумал, что сейчас, видимо, только он не радуется маленькой передышке от летней жары.

– Ну, я-то нахожу дождь довольно приятным. Я от этого пекла чуть не умер. А подумай о жене Патрика. Наверняка чертовски тяжело быть на сносях посреди лета. Мне бы такого точно не вынести.

Мартин продолжал болтать, прекрасно сознавая, что Йоста чаще всего помалкивает, когда обсуждается что-нибудь, кроме гольфа. А поскольку познания Мартина в гольфе ограничивались тем, что мячик круглый и белый и что гольфистов обычно опознают по клетчатым клоунским штанам, он настроился поддерживать разговор в одиночку. Поэтому он сперва даже не обратил внимания на тихий комментарий Йосты.

– Наш сын родился в начале августа, в такое вот жаркое лето.

– Йоста, у тебя есть сын? Честно говоря, не знал.

Мартин покопался в памяти в поисках сведений о семье Йосты. Он знал, что жена Йосты пару лет назад умерла, но не мог припомнить, чтобы слышал что-либо о детях. Он с удивлением посмотрел на сидящего на пассажирском месте Йосту. Коллега не отрывал взгляда от лежащих на коленях рук. Похоже, сам того не осознавая, он вертел золотое обручальное кольцо, которое по-прежнему носил. Казалось, будто он не слышал вопроса Мартина.

– Майбритт поправилась на тридцать килограмм, – продолжил он глухим голосом. – Она стала огромной, как дом. И в жару тоже была не в силах передвигаться. Под конец она лишь сидела в тени и тяжело дышала. Я приносил ей воду, кувшин за кувшином, но это было все равно что пытаться напоить верблюда, жажда никак не переставала ее мучить.

Он засмеялся странным, отрешенным, почти ласковым смехом, и Мартин понял, что Йоста далеко углубился в закоулки памяти и говорит уже не с ним.

– Родился мальчик идеальным, – продолжил Йоста. – Был толстеньким и красивым. – Йоста повертел обручальное кольцо и заговорил быстрее: – Я как раз навещал их в палате, когда он вдруг перестал дышать. Поднялась жуткая паника. Со всех сторон понабежали люди и забрали его у нас. В следующий раз мы его увидели уже только в гробу. Похороны были красивыми. Потом нам не хотелось снова пытаться. Боялись новой неудачи. Мы с Майбритт не смогли бы этого вынести. Вот и пришлось довольствоваться друг другом.

Йоста вздрогнул, словно пробудившись из транса. Он с укором посмотрел на Мартина, будто тот был виноват в том, что он дал волю словам.

– Больше мы об этом не разговариваем, ясно? И болтать об этом за кофе вам тоже незачем. С тех пор прошло уже сорок лет, и никому другому об этом знать не надо.

Мартин кивнул. Не сумев сдержаться, он легонько хлопнул Йосту по плечу. Старик забурчал, но Мартин все-таки почувствовал, что в это мгновение их связала тоненькая ниточка, появившаяся на месте прежнего обоюдного отсутствия уважения. Возможно, Йоста по-прежнему не самый лучший пример, каким должен быть сотрудник полицейского корпуса, но это не означает, что он не обладает опытом и знаниями, и ему самому есть чему у него поучиться.

Приехав в кемпинг, они оба испытали облегчение. После крупных откровений молчание часто бывает тягостным, и последние пять минут они проехали именно в таком молчании.

Засунув руки в карманы, Йоста с унылым видом вперевалку направился обходить постояльцев кемпинга. Мартин, спрашивая по пути дорогу, нашел палатку Лизы, оказавшуюся размером чуть больше носового платка. Она располагалась между двумя большими палатками и по сравнению с ними выглядела еще меньше. В палатке справа от Лизы громко шумела развлекавшаяся играми семья с детьми, а слева под выступающим из палатки тентом сидел здоровенный парень лет двадцати пяти и пил пиво. Все они посмотрели на Мартина с любопытством, когда он приблизился к Лизиной палатке.

Возможности постучаться не было, поэтому он осторожно позвал девушку снаружи. Вслед за звуком открывающейся молнии из входного отверстия показалась голова со светлыми волосами.

Двумя часами позже они уехали оттуда, так и не узнав ничего нового. Лиза не смогла что-либо добавить к тому, что уже рассказала Патрику в отделении, и никто из остальных обитателей кемпинга не заметил ничего существенного, касавшегося Тани или Лизы.

Однако что-то из увиденного не давало Мартину покоя. Он лихорадочно перебирал визуальные впечатления от посещения кемпинга, но по-прежнему пребывал в растерянности. Что-то точно заслуживало пристального внимания. Он раздраженно постукивал пальцами по рулю, но под конец вынужден был оставить мысль о будоражащем воспоминании.

Обратно они ехали в полном молчании.

Патрик надеялся, что в старости станет таким же, как Альберт Тернблад. Не одиноким, конечно, но таким же элегантным. Альберт не позволил себе опуститься после смерти жены, что случается со многими пожилыми мужчинами, когда они остаются одни. У него хорошие рубашка и жилет, а белые волосы и борода производят ухоженное впечатление. Несмотря на трудности при ходьбе, он двигается достойно, с высоко поднятой головой, и, судя по тому немногому, что Патрик видел, дом, кажется, содержит в чистоте и порядке. Патрику также понравилось, как Альберт воспринял известие о том, что его дочь нашли. Было видно, что он смирился с судьбой и в сложившихся обстоятельствах старается жить максимально хорошо.

Показанные Альбертом фотографии Моны глубоко тронули Патрика. Он уже в который раз осознал, что встречающиеся на его пути жертвы преступлений слишком легко превращаются в цифры для статистики или получают ярлыки: «пострадавший» или «жертва». Все равно, ограбили кого-нибудь или, как в данном случае, убили. Альберт поступил совершенно правильно, показав ему фотографии. Теперь ему довелось проследить Мону от рождения до пухленькой малышки, от школьницы до студентки и той веселой, ведущей здоровый образ жизни девушки, какой она была перед самым исчезновением.

Впрочем, существовала еще одна девушка, о которой ему следовало узнать побольше. Кроме того, он достаточно хорошо знал местных жителей, чтобы понимать, что у слухов уже выросли крылья и они с быстротой молнии понеслись по поселку. Лучше бы опередить их, поехать и поговорить с матерью Сив Лантин, несмотря на то что им еще не подтвердили, что это Сив. Перед отъездом из отделения он на всякий случай узнал и ее адрес. Установить ее место жительства оказалось немного труднее, поскольку Гун больше не носила фамилию Лантин, а, видимо, вышла замуж вторым браком или первым, в чем он разбираться не стал. Проведя некоторую детективную работу, он установил, что теперь ее фамилия Струвер и что во Фьельбаке на улице Норра-Хамнгатан имеется летний дом, записанный на Гун и Ларса Струвер. Фамилия Струвер показалась Патрику знакомой, но он не мог вспомнить откуда.

Ему повезло найти парковочное место неподалеку от пляжного ресторана, откуда оставалось только пройти сто метров пешком. Летом движение по Норра-Хамнгатан было односторонним, но на этом коротком отрезке ему встретились три идиота, явно не умевших читать дорожные знаки и поэтому вынудивших его прижиматься к каменной стене, когда сами они протискивались мимо встречного транспорта. Очевидно, местность, где они живут, тоже коварная и вынуждает их ездить на больших внедорожниках. Летние отдыхающие частенько приезжали на подобных машинах, и Патрик предположил, что в данном случае непроходимой местностью считается регион Стокгольма.

Патрика подмывало выхватить полицейский жетон и прочесть им нотацию, но он воздержался. Если они начнут тратить время на то, чтобы учить уму-разуму летних приезжих, они больше ничем не будут успевать заниматься.

Когда он подошел к нужному дому – белому дому с синими углами, расположенному по левую руку напротив цепочки красных сараев для лодок, придававшей Фьельбаке характерный силуэт, – хозяева выгружали из желтой машины «Вольво V70» несколько здоровых чемоданов. Или, вернее, пожилой господин в двубортном пиджаке, пыхтя, вынимал чемоданы в одиночку, а невысокая, сильно накрашенная женщина стояла рядом и жестикулировала. Оба были загорелыми, даже чересчур, и не будь лето таким богатым на солнце, Патрик подумал бы, что они провели отпуск за границей. Но сейчас коричневый цвет мог с таким же успехом объясняться отдыхом на скалах Фьельбаки.

Он подошел к ним и, секунду посомневавшись, кашлянул, чтобы привлечь их внимание. Оба застыли и повернулись к нему.

– Да? – Голос у Гун Струвер оказался чуть слишком пронзительным, и Патрик отметил недовольное выражение ее лица.

– Меня зовут Патрик Хедстрём, я из полиции. Не могу ли я с вами немного поговорить?

– Наконец-то! – Руки с красными ногтями взлетели в воздух, и она закатила глаза. – Надо же, потребовалось столько времени! Не понимаю, куда только идут деньги от наших налогов! Мы все лето указывали на то, что народ незаконно ставит машины на нашей парковке, но не слышали от вас ни звука. Вы собираетесь наконец разобраться с этим хулиганством? Вообще-то мы дорого заплатили за дом и считаем, что имеем право пользоваться парковкой сами, но, возможно, мы хотим слишком многого!

Она поставила руки в боки и уставилась на Патрика. Позади нее стоял муж с таким видом, будто готов провалиться сквозь землю. Он явно не находил все это столь же возмутительным.

– Я, собственно, пришел не по поводу нарушения правил парковки. Но прежде всего я должен спросить: звали ли вас до замужества Гун Лантин и есть ли у вас дочь по имени Сив?

Гун незамедлительно замолчала и приложила руку ко рту. Ответа на вопрос больше не требовалось. Первым опомнился муж и показал Патрику на открытую для вноса вещей входную дверь. Оставлять чемоданы стоять на улице казалось несколько рискованным, поэтому Патрик взял два из них и стал помогать Ларсу Струверу их заносить, а Гун поспешила войти в дом первой.

Они разместились в гостиной: Гун и Ларс уселись рядышком на диване, а Патрик предпочел кресло. Гун уцепилась за Ларса, но его утешающие поглаживания казались скорее автоматическими, словно он считал, что этого от него требует ситуация.

– Что случилось? Что вам удалось узнать? Ведь прошло более двадцати лет, как что-нибудь могло выясниться после такого срока? – Она нервно болтала безумолку.

– Я хочу подчеркнуть, что мы пока точно не знаем, но вполне возможно, что мы нашли Сив.

Рука Гун взлетела к горлу, и казалось, женщина лишилась дара речи.

– Мы по-прежнему ждем от судмедэксперта окончательной идентификации, но, видимо, это Сив, – продолжил Патрик.

– Но как, где?.. – Она едва выдавила вопросы, причем те же, что задавал отец Моны.

– В Королевском ущелье нашли мертвую молодую женщину. Одновременно с ней обнаружили также Мону Тернблад и, вероятно, Сив.

Он, в точности как Альберту Тернбладу, объяснил, что девушек туда перевезли и что полиция прилагает все усилия к тому, чтобы узнать, кто мог совершить эти убийства.

Гун припала лицом к груди мужа, но Патрик отметил, что она плачет с сухими глазами. У него возникло впечатление, что ее проявления горя в какой-то степени являются игрой на публику, но он счел это скорее смутным ощущением.

Собравшись с силами, Гун достала из сумочки маленькое зеркальце и проверила, не испортился ли макияж, после чего посмотрела на Патрика.

– Что будет теперь? – спросила она. – Когда мы сможем получить останки моей бедняжки Сив? – Не дожидаясь ответа, она обратилась к мужу: – Ларс, мы должны организовать для моей дорогой бедняжки обстоятельные похороны. Потом мы могли бы предложить пришедшим немного еды и кофе в банкетном зале Центральной гостиницы. Или даже угостить их обедом из трех блюд. Как ты думаешь, мы смогли бы пригласить… – Она назвала имя одного из промышленных тузов, который, как знал Патрик, живет на той же улице, только чуть дальше.

– Я в начале лета столкнулась с его женой в магазине, – продолжала Гун, – и она сказала, что нам надо просто как-нибудь взять и договориться о встрече. Они наверняка оценят приглашение.

В ее голос закрались нотки возбуждения, и у мужа появилась неодобрительная морщина между бровями. Патрик сразу сообразил, где раньше слышал его фамилию. Ларс Струвер основал в свое время крупнейшую сеть продовольственных магазинов Швеции, но теперь, если Патрик правильно помнил, пребывал на пенсии, а сеть продали иностранным владельцам. Ничего удивительного, что у них есть средства на покупку дома в таком месте. Этот господин тянет на много, много миллионов. Мать Сив достигла больших высот с тех пор, как в семидесятые годы круглый год жила в маленьком летнем домике с дочерью и внучкой.

– Дорогая, не следует ли нам озаботиться этими практическими вопросами немного позже? Тебе сначала требуется некоторое время, чтобы переварить новости.

Он укоризненно посмотрел на нее, и Гун тотчас опустила взгляд, вспомнив о роли горюющей матери.

Патрик оглядел комнату, и ему, невзирая на скорбную задачу, стало очень смешно. Он увидел пародию на дома летних отдыхающих, над которыми обычно иронизировала Эрика. Вся комната была обставлена как корабельная каюта с морским колоритом: лоцманские карты на стенах, светильники в виде маяков, занавески с изображением ракушек и даже журнальный столик сделан из старого штурвала. Яркий пример того, что большие деньги и хороший вкус необязательно сопутствуют друг другу.

– Не могли бы вы немного рассказать о Сив? Я только что посещал Альберта Тернблада, отца Моны, и мне даже показали кое-какие ее фотографии в детские и подростковые годы. Нельзя ли увидеть подобные снимки вашей дочери?

В отличие от Альберта Тернблада, просиявшего, получив возможность рассказать о своем сокровище, Гун озабоченно заерзала на диване.

– Ну, даже не знаю, что это даст. Когда Сив исчезла, мне задавали массу вопросов, и у вас, наверное, сохранились старые бумаги…

– Разумеется, но я имел в виду скорее что-нибудь в личном плане. Какой она была, что любила, кем хотела стать и тому подобное…

– Хотела стать? Ничего особо путного из нее получиться не могло. Она в семнадцать лет забеременела от немецкого парня, и тут уж я проследила за тем, чтобы она больше не тратила понапрасну время на учебу. Было уже все равно поздно, да и потом, я вовсе не собиралась заниматься ее ребенком в одиночку и на этом стояла твердо.

Ее голос звучал насмешливо, и, наблюдая взгляды, которые бросал на жену Ларс, Патрик в глубине души подумал, что, каким бы тому ни представлялся ее образ, когда они вступали в брак, от этой иллюзии почти ничего не осталось. Накопившиеся разочарования наложили на его лицо печать усталости и отчаяния. Было также ясно, что их брак дошел до той стадии, когда Гун уже не заботится о том, чтобы больше приемлемого маскировать свою истинную суть. Возможно, Ларс поначалу ее действительно любил, но Патрик готов был биться об заклад, что для Гун притягательным моментом стали чудесные миллионы на банковском счету Ларса Струвера.

– Кстати, о ее дочке, где она сейчас? – Патрик наклонился вперед, с любопытством ожидая ответа.

Опять крокодиловы слезы.

– После исчезновения Сив я не могла заботиться о ней одна. Мне, конечно, очень хотелось бы, но у меня в то время была довольно сложная ситуация, и заботиться о маленькой девочке я просто-напросто не могла. Поэтому я избрала наилучший выход и отправила ее в Германию, к папаше. Ну, он не слишком обрадовался ни с того ни с сего получить себе на голову ребенка, но поделать ничего не мог, он все же являлся отцом девочки, о чем у меня имелись документы.

– Значит, она сейчас живет в Германии? – В голове у Патрика зародилась маленькая мысль. Не могло ли быть… нет, это, пожалуй, все-таки невозможно.

– Нет, она умерла.

– Умерла? – Мысль Патрика исчезла с той же скоростью, как появилась.

– Да, погибла в автокатастрофе, когда ей было пять лет. Немец даже не потрудился позвонить. Я получила только письмо, где он сообщал, что Малин умерла. Меня даже не пригласили на похороны, можете себе представить! Моя собственная внучка, а мне даже не дали приехать на ее похороны. – Ее голос дрожал от негодования. – Еще при ее жизни он никогда не отвечал на мои письма. Не кажется ли вам, что было бы по меньшей мере справедливо, если бы он немного помогал бабушке своей несчастной сиротки? Все-таки в первые два года я заботилась о том, чтобы ребенок был накормлен и одет. Неужели мне за это не полагалась маленькая компенсация?!

Гун распалилась до ярости от несправедливости, которой, по ее мнению, она подверглась, и успокоилась, только когда Ларс положил руку ей на плечо и мягко, но решительно сжал его, призывая жену угомониться.

Патрик оставил ее слова без ответа, понимая, что Гун Струвер его бы не оценила. Почему, скажите на милость, отец ребенка должен был посылать ей деньги? Неужели она действительно не понимает неправомерность своих требований? Очевидно, нет, раз он видит на ее загорелых, прямо лайковых щеках пятна гневного румянца, хотя внучка умерла уже более двадцати лет назад.

– Может, у вас сохранились какие-нибудь фотографии? – предпринял он последнюю попытку узнать о Сив что-либо личное.

– Ну, я не так много ее фотографировала, но что-нибудь, наверное, отыскать смогу.

Она ушла, оставив Патрика в гостиной наедине с Ларсом. Они немного помолчали, а потом Ларс заговорил, но тихо, чтобы не услышала Гун.

– Она не такая холодная, как кажется. У нее есть очень хорошие стороны.

«Yeah, right[8]», – подумал Патрик. Он бы назвал это утверждение словом безумца в свою защиту[9]. Впрочем, Ларс, вероятно, изо всех сил старается оправдать свой выбор жены. Патрик прикинул, что Ларс лет на двадцать старше Гун, и вполне логично предположить, что выбор жены произошел под влиянием не головы, а иной части тела. Хотя, с другой стороны, Патрик не мог не признать, что профессия, возможно, сделала его чуть слишком циничным. Откуда ему знать – может, это была настоящая любовь.

К ним вернулась Гун, но не с толстыми альбомами, как Альберт Тернблад, а с одной-единственной маленькой черно-белой фотографией, которую она сердито сунула Патрику. Снимок изображал Сив легкомысленным подростком с новорожденной дочкой на руках, но в отличие от фотографии Моны радость на лице Сив полностью отсутствовала.

– Ой, но теперь нам необходимо заняться наведением порядка. Мы только что вернулись из Прованса, где живет дочь Ларса. – По тому, как Гун произнесла слово «дочь», Патрик понял, что каких-либо нежных чувств между ней и падчерицей нет.

Он также понял, что дальнейшее его присутствие здесь нежелательно, и откланялся.

– И спасибо за фотографию. Я обещаю вернуть ее в хорошем состоянии.

Гун только отмахнулась. Потом она вспомнила о своей роли, и ее лицо исказила гримаса.

– Пожалуйста, сообщите мне, как только будете знать точно. Я очень хочу наконец похоронить свою доченьку.

– Я, естественно, свяжусь с вами, как только что-нибудь узнаю.

Обходиться такой краткой фразой было необязательно, но весь этот спектакль внушал ему неприязнь.

Когда он вновь оказался на улице, небо над ним разверзлось. Он немного постоял, позволяя проливному дождю смыть липкое ощущение, которое вызвал визит к Струверам. Ему требовалось поехать домой, обнять Эрику и почувствовать, как пульсирует жизнь, когда он прикладывает руку к ее животу. Требовалось почувствовать, что мир – не столь жестокое и злое место, как иногда кажется. Таким он быть просто не может.

Загрузка...