Пророк с Луны, Ангел с Венеры. Новые земли

1

Земли в небе. Что они близки… Что они неподвижны.

Я принимаю за основу, что все сущее бесконечно повторяется и что все, что когда-либо было, с небольшими отличиями повторится снова.

Последняя четверть XV века — земли на западе!

Первая четверть XX века — нас ждут открытия.

Данные будут. Их будет много. Помимо этой книги, имеются сотни других фактов, не публиковавшихся или оставленных в резерве, но независимо от этого я принимаю за основу, что все существование есть цепь приливов и отливов, так что периоды распространения сменяются периодами отступления; что лишь немногие из людей способны мыслить широко в узкие времена, но что пределы, поставленные людьми, не способны подавить распространение мысли и жизни, предприимчивости и овладения новым во времена широкие — и потому открытие неизвестных земель за пустым горизонтом после 1492 года не может в ходе развития остаться единственным опровержением кажущейся пустоты — что дух, или воодушевление, или потребности и мотивы XV столетия проявляются снова и с тем же результатом…

Послевоенное время, как и в 1492 году, потребность в новом устройстве, умножающееся и беспокойное население; бунты против ограничений, нестерпимые строгости, препятствующие эмиграции. Молодежи больше не предлагают, да она и сама не ощущает к тому склонности, двигаться на запад. Но куда-то двигаться необходимо. Если на плоскости двигаться некуда, можно открыть новое измерение. Многие, не занимавшиеся сами этим вопросом, полагают, что оба полюса этой земли уже открыты. Слишком много пишут в газетах о женщинах, которые со всеми удобствами отправляются в «Черную Африку», к эскимосам или в Гренландию. Должен найтись выход, или случится взрыв…

Выход, и вызов, и возможность…

Небесный Сан-Сальвадор — Плимут-Рок, висящий в небе Сербии — неведомый берег, с которого штормы выносят таинственные предметы к берегам Англии, в Бирмингем.

Или умственное оледенение, или умирание заглушит их порывы, или цензурная стужа задушит наши жизни, которые, без греха, представляют собой неподвижную материю. Их идеал — смерть или приближение к смерти, и они оттаивают порой лишь настолько, чтобы образовать однообразные декоративные сосульки — от которых не будет спасения, если для живых, грешных и предприимчивых не найдется нового Сан-Сальвадора или преображенного Плимут-Рока, берегов небесных континентов.

Но всякому осознанию наших потребностей и всем воинствам, полкам и дивизиям фактов противостоит не ортодоксия прежних пуритан, но научное пуританство, с его строжайшей, обездушенной, засохшей или вымороженной ортодоксией.

Острова в пространстве — см. «Scientific American», сообщения в «Reports of the British Association for the Advent of Science», «Nature» и т. д. — за редкими исключениями мы черпаем данные из чрезвычайно почтенных источников. Что до их истолкования, я сам отношусь к нему скорее как к пробному и предположительному — стимулирующему. Острова в пространстве, потоки и океаны супергеографии.

Оставайтесь и задушите свою спасенную душу — или берите курс на сияющую звезду и гребите к Ригелю или Бетельгейзе. Если вы не можете допустить, что за пределами этой земли существуют реки и океаны, оставайтесь и берите билет на следующий по расписанию надежный пароход, где вам подадут отлично приготовленный обед и обо всем позаботятся, — или поднимитесь однажды на борт того корабля, что видели 19 августа 1887 года над Марселем, и отчаливайте на нем к Луне, жалея об оставшихся и обходя водовороты неизведанных течений.

Рядом с нами существуют — или не существуют — города, населенные чужими существами. Их отражения видели — или не видели — в небе над Швецией и Аляской. Как вам будет угодно. Допустимо или так смехотворно, что и думать об этом не стоит — мы приводим факты о стайках живых существ, замеченных в небе; а также о воинственных существах — о чудовищах, которые живут в небе и умирают в небе, заливая эту землю потоками своей красной жизнетворной влаги; — о кораблях из иных миров, на глазах миллионов жителей этой земли исследовавших, ночь за ночью, небо Франции, Англии, Новой Англии и Канады; — о сигналах с Луны, которая, по некоторым признакам, не дальше от земли, нежели Нью-Йорк от Лондона; — о событиях, четко зафиксированных и часто подтвержденных множеством свидетелей — и отвергнутых оппозицией…

Научное жречество…

«Да не дерзнет!» — окаменевшая мораль учебников.

Новые, и новые, и новые данные о новых, не далеких от нас, землях. Я даю почву для новых ожиданий, и новых надежд, и новых разочарований, и новых побед и трагедий. Я протягиваю руку, чтобы указать в небо, — думаю, кое-кто из власть имущих готов надеть на меня наручники — властная сила, склонная заключить все подобные мысли в тюрьму со стенами из догм. Она связывает любую широкую мысль цепями из формул.

Но в небе слышны звуки. Их слышат, и невозможно уничтожить все отчеты о них. Их слышат. В их повторах, сериях и интервалах мы узнаем речь, которую, быть может, способны понять. Облачные столбы, окрашенные закатом в разные цвета, дрожат под обстрелом иных миров, как струны космической арфы, и я уверен, что жужжание навязчивых насекомых не сможет вечно заглушать их призывное эхо. Слова светятся на темной стороне Луны; светящиеся возгласы дрожат в лунном кратере Коперник; красноречиво сияют звездочки в Аристархе; свет и тень переливаются звуками гимна в Линнее; безумная светящаяся музыка в Платоне…

Но ни звуков, слышащихся в небе, ни падающих с неба предметов, ничего, чему «быть не должно», мы не сможем сколько-нибудь свободно исследовать, пока не отыщем инкубов, которые доселе душили даже робкие предположения.

Я начинаю поиски. Все желающие могут искать со мной вместе. Корабль из иного мира плывет, или не плывет, в небе этой земли. Так говорят показания сотен тысяч свидетелей, если до сих пор воздухоплавание на этой земле мало развито, тут есть, о чем подумать, — но само событие и все, с ним связанное, удушается. Никому не позволено внимательно рассматривать эти данные, поскольку невнимание поощряется и поддерживается учеными, утверждающими, что не существует иных физических тел, кроме планет, расположенных в миллионах миль от нас, — на расстоянии, не преодолимом, вероятно, ни для какого корабля. Я бы с удовольствием начал бомбардировку сведениями о маленьких черных камнях, которые раз за разом с интервалом в одиннадцать лет падают из одной фиксированной точки в небе на Бирмингем, но пока эти данные пропадут впустую. Для них нужна подготовка. Пока каждый скажет, что в небе нет никаких неподвижных точек Почему нет? Потому что так говорят астрономы.

Но здесь подразумевается еще кое-что. Подразумевается, что наука астрономия представляет все самое точное, самое выверенное, надежное, почти религиозное в области человеческой мысли и потому является высшим авторитетом.

Всякий, кто, исследуя этот предмет, прошел то же, что и я, усомнится в основаниях и сущности астрономической науки. Жалкая, хотя временами забавная, путаница мыслей, найденная мною в этой области, заставляет меня задать иной вопрос: есть ли в ней хоть какое-то достоинство или хотя бы порядочность?

Вокруг наших фактов кольцами обвились призрачные догмы, распустившие хвосты в пустоте.

Змеи псевдомышления душат историю.

Они визжат движению вперед: «Не смей!»

Новые земли — и ужасы и свет, взрывы и музыка; стаи адских псов и воинства ангелов. Но это — «земли обетованные», и на пути к ним предстоят странствия по пустыне. Перед нами долгий путь через пустоши параллаксов, спектрограмм и триангуляции. Может быть, мы изнеможем в пустыне астрономических определений, но посмотрим…

Если с блеклых академических небес прольется дождь натяжек, глупостей и фальсификаций, они станут для нашего злорадства манной небесной. Или холодные доказательства будут согреты нашими веселыми насмешками над очаровательным мелким враньем — цветы и плоды нежданного оазиса.

Утесы, о которые ударяется наша подозрительность, — и ключи откровений, пенящиеся новыми следствиями.

Тираны, драконы, гиганты — и, если все они повергнуты искусством и мощью героя, с триумфом повествующего о собственных победах…

Я слышу тройной вопль неведомой доселе чудовищной твари у самого края пустыни.

2

Предсказания! Подтвердились! Новое доказательство! Третье подтверждение предсказания!

Трижды, вопреки своей давно установленной трезвости, «Journal of the Franklin Institute» № 106 и 107 испускает восторженный астрономический вопль. Пусть бы себе восхищался и радовался, и не наше бы дело, в сущности, нам приятно, если все и каждый счастливы, но вот из этого тройного песнопения профессора Плини Чейза мы выводим свое мнение, что, поскольку речь идет о методах и стратегии, между астрономией и астрологией не замечается особенной разницы, и обе представляют собой пережиток темных веков. Лорд Бэкон указал, что астрологи выжимали свой престиж и доходы тем, что, стреляя по мишеням, не замечали промахов и шумно оповещали о попаданиях. Когда в августе 1878 года профессор Свифт и профессор Уотсон сообщили, что во время солнечного затмения наблюдали две светящиеся точки, возможно, являющиеся планетами, расположенными между Меркурием и Солнцем, профессор Чейз объявил, что пять лет назад сделал предсказание, подтвержденное расположением этих тел. Три раза, заглавными буквами, он провизжал или объявил — это зависит от чувствительности или предрасположенности слушателя, — что «новые планеты» расположены точно в предсказанных им точках. Профессор Чейз писал, что до него были известны два великих примера подтвердившихся астрономических расчетов: открытие Нептуна и открытие пояса астероидов — весьма двусмысленно выраженное заявление. Если на основании математических или каких-либо иных твердых принципов когда-либо были сделаны великие, или малые, астрономические открытия, мы должны быть унижены в своей заявленной ранее позиции или обнаружить свою безответственность и обесценить все, сказанное далее: что наши данные подавляются тиранией ложных заявлений; что все астрономические открытия были основаны на наблюдении или случайны.

В «The Story of the Heaven» сэр Роберт Болл выражает мнение, что открытие Нептуна является несравненным триумфом в анналах науки. Он потрясен: великий астроном Леверье проводит месяцы, углубившись в размышления; драматический миг — Леверье отрывается от своих вычислений и тычет пальцем в небо — ура! найдена новая планета!

Я не столько стремлюсь растерзать единственную ошибку или заблуждение, сколько показать типичные средства, которыми держится наука астрономия.

Согласно Леверье, за орбитой Урана существовала планета; по мнению Хансена, их было две; по Айри — «сомнительно, что существует хотя бы одна».

Одна планета была обнаружена — так вычислил Леверье в своих глубочайших размышлениях. Предположим, их нашлось бы две — подтверждение блестящих расчетов Хансена. Ни одной — мнение великого астронома сэра Джорджа Айри.

Леверье вычислил, что гипотетическая планета расположена в 35–37,9 раз дальше от Солнца, чем Земля. Новая планета обнаружена на расстоянии в 30 земных от Солнца. Ошибка столь велика, что астрономы Соединенных Штатов отказались признать, что Нептун обнаружен посредством вычислений: см. подобные публикации в «American Journal of Science» того времени. 29 августа 1849 года доктор Бабине прочел во Французской Академии доклад, в котором показал, что на основании трехлетних наблюдений период обращения Нептуна вокруг Солнца должен составлять 165 лет. Вычисленный Леверье период составлял от 207 до 233 лет. Одновременно в Англии провел вычисления Адаме. 2 сентября 1846 года, после месячной работы по регистрации звезд в указанной Адамсом области, профессор Чаллис пишет сэру Джорджу Айри, что эта работа займет еще три месяца. Столь обширную область указал Адаме.

Открытие астероидов, или, как не слишком аккуратно выразился профессор Чейз, открытие «пояса астероидов, выведенное из закона Боде»: мы выясняем, что барон фон Зах составил общество двадцати четырех астрономов для поиска, в соответствии с «законом Боде», планеты — а не группы планет и не «пояса астероидов» — между Юпитером и Марсом. Астрономы распределили между собой зодиак на двадцать четыре зоны, по одной на каждого. Они стали искать. Они нашли не один астероид. Их теперь известно семь или восемь сотен.

«Philosophical Magazine» (12–62):

Что Пьяцци, открыватель первого астероида, не искал гипотетическое небесное тело на основании закона Боде, а занимался собственными исследованиями, регистрируя звезды в созвездии Тельца в ночь на 1 января 1801 года. Он заметил светящуюся точку, которая, как ему показалось, двигалась, и, поскольку у него и в мыслях не было астероидов и блестящих расчетов, объявил, что обнаружил комету.

В качестве образчика искусства, с каким некоторые современные астрономы пересказывают эту историю, см. «The Story of the Heaven» сэра Роберта Болла.

Об организации астрономов Лилиенталя — и ни намека, что Пьяцци принадлежал к ней: «Поиски малой планеты вскоре были вознаграждены успехом, который сделал первый день XIX века памятным днем в астрономии». Болл пишет, что Пьяцци регистрировал звезды, и намекает, что Пьяцци таким образом пытался дедуктивно обнаружить астероид, чего вскоре и добился, между тем как Пьяцци и слыхом не слыхивал ни о каких поисках и даже не узнал астероид, когда его увидел. «Этот прилежный и опытный астроном составил сложную систему исследования неба, тщательно разработанную для выделения планеты среди бесчисленных звезд… и наконец был вознагражден за утомительный труд».

Для профессора Чейза эти два примера — не просто открытия, но открытия, сделанные посредством вычислений, и потому он полагает, что тоже может добиться триумфа посредством расчетов… подтверждение которых зависит от точности профессора Свифта и профессора Уотсона, отметивших положения наблюдавшихся ими тел…

«Sidereal Messenger» (6–84):

Профессор Колберт, директор обсерватории Дедборна, глава общества, в котором состоит профессор Свифт, говорит, что наблюдения Свифта и Уотсона согласуются, поскольку Свифт согласовал свои наблюдения с наблюдениями Уотсона. Обвинение состоит не в том, что Свифт сделал ложное объявление об открытии двух неизвестных небесных тел, но в том, что точное определение их положения появилось после публикации данных Уотсона.

«Popular Astronomy» (7–13):

Профессор Асаф Колл пишет, что через несколько дней после затмения профессор Уотсон говорил ему, что видел «светящееся тело рядом с Солнцем» и что о наблюдении двух светящихся тел заговорил только после сообщения Свифта.

Профессор Чейз, примостившись на двух ошибках, прокаркал собственное ложное предсказание. Неизвестные тела, на вычисленной им орбите или на иной, больше ни разу не наблюдались.

Так что у нас складываегся впечатление, что полчища астрономов вычисляют и сходят с ума от вычислений, вычисляют, вычисляют, вычисляют, и если кто-то из них попадает в точку, отстоящую на 600 000 000 миль (по общепринятой системе измерений) от обнаруженного тела, он — Леверье и попадает в учебники; а остальные оказываются профессорами Чейзами, и учебники о них молчат.

У большинства из нас символ бесконечных расчетов смиряет независимое мышление, превращая его в доверчивость, подкрепленную каплями крови, сочащимися из статуи.

В зыбкости и противоречиях обыденной жизни так приятно найти опору в окончательном решении, будь то в религиозном или математическом смысле. Так что, если видимая точность астрономии оказывается или бессовестно, или беспечно и смехотворно основана на подстановках, в которых обвиняются Свифт и Уотсон; и если престиж астрономии держится только на заглавных буквах и восклицательных знаках или на выпячивании одного Леверье против сотен незаметных Чейзов, стоит ли нам об этом знать, если те из нас, кому, в религиозном смысле, не на что опереться, лишатся даже последней видимости опоры, видимости существования хоть в чем-то точности и состоятельности?..

Впрочем… если в небе есть новые страны и существа из чужих миров посещают нашу землю, тогда ради этого великого открытия стоит вымести мусор, нанесенный в нашу эпоху.

Мы не слишком церемонились с неверными триумфами человечества, и теперь, достигнув высшей точки, кажется, пора бы остановиться; но остался еще один «триумф», и я не могу позволить, чтобы нас обвинили в недоработке, а то и еще в чем-нибудь…

Открытие Урана. Мы упоминаем это событие, вызывающее экстаз у авторов учебников, потому что планета Уран развивает эффект «триумфа Плутона». Ричард Проктор доказывает, что это открытие не было случайным — см. «Old and New Astronomy». «Philosophical Transactions», (71–492) — доклад Гершеля «Сообщение о комете, открытой 13 марта 1781 года». Прошел год, а ни один астроном в мире так и не узнал новой планеты: только потом Лекселл обнаружил, что предполагаемая комета — на самом деле планета.

Капли крови, сочащиеся из идолов паразитического культа.

Параболы, кровоточащие уравнениями.

В дальнейшем мы разовьем представление, что астрономы могут пытаться выжать кровь из статуи с тем же успехом, как выводить заключения из символов, потому что прикладная математика имеет к взаимодействию планет не больше отношения, чем статуи святых. Если принять отрицание расчетов в гравитационной астрономии, астрономы лишатся своего воображаемого бога: они превратятся в жрецов без божества, и цветы их высокомерия увянут. Начнем с едва ли не простейшей задачи небесной механики, а именно — с формулировки взаимодействия Солнца, Луны и Земли. Может ли высшая математика, окончательная, священная математика решить эту простенькую задачу так называемой математической астрономии?

Не может.

Время от времени кто-нибудь объявляет, что он разрешил Задачу Трех Тел, но решение всегда оказывается неполным или приблизительным, основанным на демонстрации, переполненным абстракциями и игнорирующим положение тел в пространстве. Снова и снова мы обнаруживаем, что достижения основываются на пустоте: сложнейшие здания, лишенные фундамента. Вот мы узнаем, что астрономы не умеют вывести формулу взаимодействия трех тел в пространстве, однако вычисляют и публикуют якобы формулы планет, взаимодействующих с тысячами небесных тел. Они объясняют. На наш взгляд, это самое неизменное занятие астрономов: объяснять, объяснять и объяснять. Астрономы объясняют, что хотя, строго говоря, определить взаимное влияние трех планет не удается, но влияние Солнца настолько преобладает, что прочими эффектами можно пренебречь.

До открытия Урана не существовало способа испытать чудеса астромагов. Они заявляли, что формулы работают, а непосвященные при упоминании формул приходили в ужас. Но вот Уран был открыт, и магов призвали, дабы вычислить его орбиту. Они вычисляли, и, если Уран двигался по постоянной орбите, я не вижу, почему бы астрономам или школьникам не справиться с такой просгой задачей.

Они вычисляли орбиту Урана.

Он двигался по другой.

Они объясняли. Снова вычисляли. Продолжали вычислять и объяснять, год за годом, а планета Уран все уходила куда-то не туда. Тогда они порешили, что на Уран влияет мощная внешняя сила — поскольку на таком расстоянии влияние Солнца менее заметно, — но в этом случае взаимовлиянием Урана и Сатурна уже труднее пренебречь, — пока сложности множества взаимодействий не затемнили окончательно всю блестящую систему. Палеоастрономы вычисляли и больше пятидесяти лет указывали пальцами в разные точки неба. В конце концов двое, согласившись, что за Ураном прячется что-то еще, указали область, по общепринятому мнению, лежащую в шестистах миллионах миль от Нептуна, и теперь благочестиво, если не нагло, утверждают, что открытие Нептуна не было случайностью…

Что доказательство неслучайности — в возможности повторения…

Что всякому, не отличающему гиперболы от косинуса, по силам выяснить, не следуют ли астрономы за тучей чепухи днем и за колонной ерунды — ночью…

Если посредством математической магии любой астроном мог указать положение Нептуна, пусть он укажет планету, следующую за Нептуном. По тем же признакам, которые указывали на существование планеты за Ураном, можно предположить существование Трансплутона. Нептун проявляет отклонения, подобные отклонениям Нептуна. Профессор Тодд утверждает существование такой планеты и считает, что она обращается вокруг Солнца с периодом 375 лет. По профессору Форбсу их две: одна с периодом 1000 лет, а вторая — 5000 лет. См. «A century's Progress in Astronomy» Макферсона. По словам доктора Эрика Дулитла, она существует и имеет период обращения 283 года «Scientific American» (122–641). По мистеру Хиндсу ее период — 1600 лет «Smithson. Miscellaneous Collections» (20–20).

Итак, мы кое-что обнаружили, и относительно давления, которое ощущается со стороны нашей оппозиции, это обнадеживает. Но в то же время и огорчает. Поскольку, если в этом нашем существовании астрономия обладает высшим престижем и если ее прославленные достижения оказываются составленными из мыльных пузырей, чего же тогда стоят менее прославленные и знаменитые?

Пусть три тела взаимодействуют. Не существует формулы, по которой можно определить их взаимодействие. Но в Солнечной системе происходят тысячи взаимодействий — то есть в предполагаемой солнечной системе, — и мы выяснили, что высший престиж нашего существования выстроен на путаных уверениях, будто бы существуют волшебники, способные разобраться в тысячах явлений, хотя на деле не способны рассчитать трех.

Тогда все прочие так называемые триумфы человечества или его скромные успехи, достигнутые чьими-то рассуждениями и трудами, — что они, если выше их всех, более академичны, строги, правильны и точны методы астрономов? Что приходится думать обо всем нашем существовании, его природе и будущем?

Что наше существование, нечто внутри Солнечной системы, или предполагаемой солнечной системы, — жалкое существо, мыкающееся в пространстве здоровых толковых систем, со своим запятнанным Солнцем, бледной Луной, с изувеченными наукой цивилизациями — небесный прокаженный, загнанный в угол мироздания, куда милосердные сисгемы бросают золотые кометы милостыни? Если мы прокаженные, как, кажегся, указывают наши находки, — какой смысл нам двигаться вперед? Мы не способны открывать; мы можем только проявлять новые симптомы. Если я составляю часть такой увечной системы — все мои рассуждения основаны на единственном, что мне известно: язвах, болезнях и лохмотьях; мои факты окажутся воспалением, мои истолкования — лихорадочным бредом…

3

Южные плантации и курчавые головы негров, уткнувшиеся в землю — визг на севере и круглые белые лица, задранные к небу, — огненные шары в небе — этюд в черном, белом и золотом на фоне одного великого сияния. В ночь с 13 на 14 ноября 1833 года имело место самое зрелищное небесное явление XIX века: шесть часов с неба рвались огненные метеоры, и их можно было видеть на всем атлантическом побережье Соединенных Штатов. Надо полагать, астрономы не уткнулись лицом в землю и, вероятно, они не визжали, но равнодушными не остались. У них зудело: надо срочно выводить формулу Стоит астроному услышать о чем-то новом и несомненном в небе, как у него вся кожа чешется от рвущихся наружу уравнений. У него в голове мечутся символы. Его преследует мания: останавливать автомобили, поезда и велосипеды, чтобы их обмерить; гоняться с линейкой за воробьями, мухами и прохожими. Это называется научным подходом, но с тем же успехом можно назвать мономанией. По-видимому, профессор Олмстед испытывал самый мучительный зуд. Он первый вывел формулу. Он «доказал», что эти метеоры, известные как Леониды, облетают вокруг Солнца за шесть месяцев. Они не вернулись.

Тогда профессор Ньютон «доказал», что «истинный» период составляет тридцать три с четвертью года. Но вывод этот был сделан эмпирически, а это не божественно и даже не аристократично, а кто-то должен был проделать это рационально, или математически, потому что если такие явления не объясняются математически в терминах гравитации, то астрономы оказываются в стесненных обстоятельствах. Это сделал доктор Адаме, который, вдохновленный своим успехом, когда он попал пальцем в небо очень далеко от Нептуна и тем не менее был объявлен всеми патриотами Англии его истинным открывателем, математически подтвердил «открытие» профессора Ньютона. Доктор Адаме предсказал, что Леониды вернутся в ноябре 1866 года и далее в 1899 году, причем в каждом случае несколько лет будут находиться на орбите этой Земли.

В ночь с 13 на 14 ноября 1866 года в небе видели метеоры. Их было немало. Как всегда в середине ноября. Они так же напоминали зрелище 1833 года, как легкий душ напоминает грозовой ливень. Но «доказательство» требовало, чтобы такое же и даже превосходящее прежние зрелище повторилось в ту же ночь следующего года. На следующий год был фейерверк, но только в небе Соединенных Штатов — в Англии он не был виден. Впрочем, и из Штатов не сообщали ни о чем, напоминающем явление 1833 года.

Согласно общепринятой теории, эта Земля находилась в огромном, широком метеоритном потоке, а поскольку Земля вращается, то бомбардировке подвергаются обширные ее области. Ричард Проктор так живо вообразил ее движение и эту бомбардировку, что, когда в Англии ничего подобного не увидели, принялся объяснять. Он большую часть жизни занимался объяснениями. В (2–254) он пишет: «Если бы утро 14 ноября 1867 года в Англии было ясным, мы бы увидели начало зрелища, хотя не самую яркую его часть».

Мы уже имели дело с «триумфами» астрономии: мы прониклись подозрениями к ее пресловутой точности. Мы сами проверим, было ли утро 14 ноября 1867 года в Англии достаточно ясным. Мы подозреваем, что это было чудесное утро…

«Monthly Notices, R.A.S.» (28–32):

Сообщение Э. Дж. Лоува из Хайфилд-Наза, ночь 13–14 ноября 1867:

«В 1:10 пополуночи ясно, в 2 ч. высокие тонкие кумулусы, но небо не затянуто до 3 ч., а луна видна сквозь облака до 3:55. Плотная облачность после 5:50».

Профессор Ньютон определил свой тридцатитрехлетний период, перерыв старые летописи и обнаружив, что каждые тридцать три года, с 902 по 1833 год, наблюдались яркие метеоритные дожди. Он напоминает мне исследователя, который рылся в летописях в поисках упоминаний о комете Галлея и обнаружил, что некая комета, которую он принял за комету Галлея, появлялась каждые семьдесят пять лет со времен Римской империи. См. «Edinburgh Review» (№ 66). Как видно, он не знал, что ортодоксальная наука не приписывает комете Галлея периода обращения ровно в семьдесят пять лет. Я не собираюсь злорадствовать насчет профессора Ньютона, поскольку его метод, если рассматривать его как экспериментальный и пробный, вполне можно признать законным, хотя невольно подозреваешь его в довольно произвольном отборе фактов. Но ведь доктор Адаме объявил, что пришел к тому же заключению на основании математических расчетов.

Проверка.

Следующее возвращение Леонид было предсказано на ноябрь 1899 года.

«Memoirs of the British Astronomical Association» (9–6):

«Ни одно метеоритное явление не привлекало до сих пор столь широкого внимания и не приносило такого горького разочарования».

В ноябре 1899 года Леонид не было.

Объяснили: они появятся в следующем году.

В ноябре 1900 года Леонид не было.

Объяснили: они появятся в следующем году.

Не было Леонид.

Бахвальство и тщеславие, парад символов бесконечных расчетов; выставка векторов и благоговейное молчание, окружающее кватернионы: но когда координатные оси перекашиваются, услужливо прогибаясь перед сомнительным отбором, научные символы превращаются в бессмысленные закорючки. Превышняя Математика — и один из ее самозванных пророков тычет пальцем в небо. Ни там, куда он тычет, ни поблизости ничего не обнаруживается. Он называет дату — в этот день ничего не происходит.

Профессор Сервисе в «Astronomy in a Nutshell» объясняет. Он объясняет, что Леониды не появились, когда им «следовало», потому что Юпитер и Сатурн возмутили их орбиту.

Возвращаемся во времена крестовых походов— ничто не возмущает Леониды. Если вы в датах сильнее меня, назовите какие-нибудь еще — и ничто не возмущает орбиты Леонид: ни открытие Америки, ни разгром испанской Армады в 1588 году — запомнившемся мне по какому-то капризу памяти, ни малейшего влияния Юпитера и Сатурна, Французская революция и далее вплоть до 1866 года — с Леонидами все в порядке; но стоит их «открыть» и «идентифицировать» — и конец их орбите: ни с того ни с сего вмешиваются Юпитер и Сатурн, давным-давно торчавшие в небе. Если уж заниматься расчетами, хорошо бы послушать о расчетах вероятности. Мое же мнение, основанное на чтении множества отчетов о ноябрьских метеоритных дождях, — что в 1866 году явление 1833 года вовсе не повторялось; что жрецы согрешили, а высшее священство освятило их грех.

Трагедия переходит в комедию. На мой взгляд, всем новым астрономам можно рекомендовать следующую безмятежную тираду астронома, не потревоженного случившимся с его наукой в ноябре 1890 и в следующих ноябрях…

Бриан, «A History of Astronomy», страница 252:

В 1899 году метеоритного дождя не было — «как и предсказывали доктор Даунинг и доктор Джонстоном Стоуни».

Невольно начинаешь восхищаться, как подумаешь обо всех астрономах мира, предсказывавших возвращение Леонид, — и вот Бриан обнаруживает двоих, которые его не предсказывали, и упоминает только о них, представляя дело чуть ли не новым триумфом науки — но наша болезненно растревоженная подозрительность принесет нам еще новые радости:

Что даже эти двое не произносили этих спасительных слов.

«Nature» (9 ноября 1899 г.):

Доктор Даунинг и доктор Стоуни, вместо того чтобы предсказать отсутствие Леонид, советуют наблюдать их несколькими часами позднее предсказанного времени.

Воображаемый рай астрономии представляется мне застроенным неравными уравнениями и вымощенным подгнившими символами. Чистейшие на вид белые фонтаны математической гордыни — бахвальство так и хлещет из подпорченных триумфов. Мебелью служат запылившиеся кометы… Мы с надеждой поворачиваемся к кометам — или цинично обращаемся к этому вопросу. Мы злорадно обращаемся к вопросу о кометах. Так или иначе, независимо от наших смешанных чувств, этот мотив составляет суть современной астрономии:

Что в небесных явлениях, как и во всех прочих областях науки, неправильное, неформулируемое и неуловимое присутствует по меньшей мере в равной доле с периодичным; что, взяв любое ясное, определенное, по видимости неизменное небесное явление, обнаружим в нем долю капризности или безответственности, нелепую и невозможную с точки зрения пуристов; что наука астрономия занимается только одним аспектом существующего, поскольку, разумеется, наука о наблюдаемых феноменах невозможна, чем вполне оправдывается столь гигантское пренебрежение данными, если уж нам необходима идея реальной науки, но также и проясняется безнадежность попыток достичь позитива.

История комет, как она рассказана в одноименной книге мистера Чамберса, почти не имеет параллелей в анналах позора. Предсказание возвращения комет означает веру в закон гравитации. Утверждение, что кометы, также как и планеты, повинуются закону гравитации и движутся по одному из конических сечений, есть ньютонизм. Если комета не возвращается, когда ей «положено», астроному не помогает заявление, что планеты нарушили ее орбиту, поскольку его могут спросить, отчего он не ввел этот фактор в свои расчеты, раз уж подобные явления поддаются математической обработке. В своей книге мистер Чамберс умалчивает или показывает, что он никогда не слышал о многом, чего просит наше сердце, однако он приводит список предсказанных комет, которые так и не вернулись. Он также упоминает — в 1909 году — другие, на возвращение которых он надеялся.

Первая периодическая комета Брукса (1886, IV) — «увидим, что принесут нам 1909 и 1910 годы». Довольно неопределенные ожидания — однако ни 1909, ни 1910 годы, согласно «Monthly Notices», не принесли ничего: комета Брукса зафиксирована в 1889 году. Вторая периодическая комета Джакобини (1900, III) — не появилась в 1907 году. — «Так что мы ничего больше о ней не узнаем до 1914 года». О ней ничего не узнали и в 1914 году. Комета Борелли (1905, II) — «вызывает интерес ее появление, ожидаемое в 1911 или 1912 годах». Довольно неопределенный срок — теперь говорят, что эта комета вернулась 19 сентября 1911 года. Вторая периодическая комета Деннинга (1894,1) ожидалась в 1909 году, но ее так и не увидели до публикации книги мистера Чамберса — не упоминается и в «Monthly Notices». Комета Свифта (сообщение от 20 ноября 1894 года) «должна рассматриваться, как пропавшая, если только не обнаружится в декабре 1912 года». «Monthly Notices» ее не упоминает.

На 1913 год предсказывали возвращение трех комет — ни одна из них не вернулась: «Monthly Notices» (74–326).

Когда-то давным-давно, вооружившись наилучшим цинизмом последнего образца, я выслеживал добычу в «Magazine of Science» и наткнулся на отчет о комете, которая ожидалась в 1848 году. Я полагал, что это позитивное предсказание, которое, вероятнее всего, не сбудется, и не проявил интереса к столь обычной дичи. Зато я напал на след бесчестной твари по имени «триумф». — «Если она появится, это будет новым триумфом астрономии». В «Monthly Notices» (апрель 1847 г.) мистер Хинд пишет, что считает результаты своих вычислений полными и определенными и, «по всей вероятности, комета должна быть очень близка». Принимая определение профессора Мэдлера, он предсказывает, что комета должна оказаться ближе всего к Солнцу в конце февраля 1848 года.

Нет кометы.

Астрономы объясняют. Не знаю, как выглядит мозг астронома, но мне он представляется провалом с вращающимися вокруг него оправданиями. Автор «American Journal of Science» (1–9-442) приводит превосходное объяснение. По-видимому, когда комета не показалась, мистер Барбер из Итвелла снова засел за расчеты. Он обнаружил, что между 1556 и 1592 годами знакомое притяжение Юпитера и Сатурна сократило период обращения кометы на 236 дней, но какое-то другое влияние добавило 252 дня, что дало в результате 488 дней запаздывания. Это чудо посрамило бы любую кровоточащую статую — проникнуть взглядом сквозь три столетия взаимодействий, которых без божественного вмешательства не проследить и на три секунды.

Но кометы все не было.

Астрономы объясняли. Они продолжали расчеты и все еще занимались вычислениями десять лет спустя. См. «Recreative Science» (1860, 139). Это было бы героизмом, не будь это манией. Что было не так с мистером Барбером и интеллектуальными щупальцами, которые он запустил сквозь три столетия, остается неясным и по сей день, однако в 1857 году мистер Хинд публикует памфлет с объяснением. По-видимому, новые исследования Литроу дали новые подтверждения вычисленному пути кометы, и у мистера Барбера все было в порядке, кроме неточности исходных данных, которые теперь уточнены. Мистер Хинд предсказывает. Он указывает в будущее, подобно человеку, подогнувшему большой палец и растопырившему остальные. Мистер Хинд говорит, что по расчетам Галлея комета должна была появиться летом 1865 года. Обнаружилось ускорение на пятьлет, так что срок следует перенести на середину августа I860 года. Однако соответственно вычисленной мистером Хиндом орбите комета может вернуться летом 1864 года. Но из-за ускорения «комета должна появиться в начале августа 1858 года».

Затем производит вычисления Бомм. Он предсказывает, что комета вернется 2 августа 1858 года.

Кометы не было.

Астрономы продолжают считать. Они предсказывают, что комета вернется 22 августа 1860 года.

Нет кометы.

Я думаю, мы можем позволить себе немного смилостивиться, приходится выбирать: милосердие или однообразие. Для разнообразия перейдем от кометы, которая не появлялась, к той, которая появилась. В ночь 30 июня 1861 года в небесах возникла величественная пристыдительница. Одно из самых ярких светящихся тел современности объявилось так внезапно, словно пробило скорлупу Солнечной системы — если таковая существует. В газеты посыпались письма: корреспонденты хотели знать, почему астрономы не заметили приближения столь крупного объекта. Мистер Хинд объяснил. Он написал, что комета — мелкий объект и потому не была замечена астрономами. Никто не мог отрицать величины кометы; тем не менее мистер Хинд объявил, что она очень мала, а выглядит большой, потому что находится близко к Земле. Это не последнее объяснение: теперь говорят, что комета приблизилась со стороны южного полушария, в небе которого ее наблюдали. Все астрономы того времени соглашались, что комета приблизилась с севера, и никому из них не пришло в голову объяснить, что ее не видели, потому что она была на юге. Светящееся пятно, окруженное туманностью, величиной с Луну, ни с того ни с сего ворвалось на небо. В «Recreative Science» (3–143) Вебб пишет, что ничего подобного не видели с 1680 года. Тем не менее ортодоксы твердили, что объект мал и исчезнет так же быстро, как появился. См. «Athenaeum» от июля 1861 года — «столь малый объект скоро исчезнет из вида» (Хинд).

«Popular Science Review» (1–513):

В апреле 1862 года он все еще был виден.

Еще кое-что видели при обстоятельствах, которые не назовешь триумфальными — 28 ноября 1872 года профессор Клинкерфус из Геттингена, отыскивая комету Бела, увидел на орбите предполагаемой кометы метеоры. Он телеграфировал Поджсону в Мадрас, что комета видна рядом со звездой Тега Центавра. Я не утверждаю, что это из области чудес, но и высокой квалификацией не назовешь. Подобные драматические телеграммы воодушевляют верующих: астроном с севера говорит астроному на далеком юге, куда смотреть, точно называет одну крошечную звездочку на небосводе, не видимом с севера. Поджсон взглянул туда, куда ему велели, и объявил, что увидел то, что ему велели видеть. Но на заседаниях Королевского астрономического общества 10 января и 14 марта 1873 года капитан Тапман указал, что если комета Бела и появлялась, она никак не могла оказаться вблизи указанной звезды.

Среди наших последних эмоций преобладает негодование на всех астрономов, утверждающих, что они знают, приближаются или удаляются от нас звезды. При ближайшем рассмотрении кажется, что нас особенно раздражает астрономическая точность. Мы отмечаем, что гораздо легче определить, приближается или удаляется относительно близкая к нам комета. 6 ноября 1892 года Эдвин Холмс открыл новую комету. В «Journal of BAA.» (3–182) Холмс пишет, что, по расчетам разных астрономов, расстояние до нее составляет от двадцати до двухсот миллионов миль, а диаметр орбиты определяется от двадцати семи тысяч миль до трехсот тысяч миль. Профессор Янг пишет, что комета приближается; профессор Паркхерст пишет просто, что планета выглядит приближающейся к Земле; но профессор Берберих в «English Mechanic» (56–316) объявляет, что 6 ноября комета Холмса находилась в 36 000 000 миль от Земли, а 16-го — в 6 000 000 миль, и что она приближается настолько быстро, что 21-го комета столкнется с Землей.

Комета же как удалялась, так и удалилась.

4

Однако иногда я сомневаюсь, что астрономы так уж выделяются своей некомпетентностью. Слишком уж они напоминают мне косметологов и бакалейщиков, филантропов, высококвалифицированных счетоводов, составителей договоров, участников международных конференций, психологов и биологов. Я смотрю на астрономов примерно так, как капиталист смотрит на социалиста, или социалист — на капиталиста, или пресвитерианец — на баптиста, или демократ — на республиканца, или художник одной школы — на художника другой. Если ненадежность, или отсутствие основания, в любой области мысли видна всякому из ее противников, почему же мы не видим, что все так называемые основы всего нашего существования суть мифы и что все дискуссии и видимость прогресса — столкновение призраков или опровержение старых заблуждений новыми? Тем не менее я ищу более широкого выражения, которое бы оправдало нас всех — допуская, что так называемая неоправданность и бессмысленность есть наше видение частей и функций вне связи с основополагающим целым; некой основой, проявляющей свое развитие в терминах планет, и кислот, и мошек, рек и профсоюзов, и циклонов, политиков, островов и астрономов. Мы могли бы принять основополагающую целостность, для которой все наше существование есть различные проявления — разрываемые ураганами и потрясаемые борьбой Труда с Капиталом — и потом, для равновесия, нуждающиеся в отдыхе и расслаблении. Целое склонно к розыгрышам, и иные человекообразные, некоторые жрецы, философы и кабаны-бородавочники — всего лишь его грубые шутки; но астрономы — проявления иронии более возвышенного сорта или удовольствие от притворства, будто им известно, приближаются или удаляются далекие звезды, и в то же время точное предсказание, когда именно близлежащая комета, удаляющаяся от нас, приблизится вплотную — завершающий штрих мастера. Это игривость космоса: подобные развлечения позволяют Бытию выносить свои катастрофы. Разбитые кометы, отравленные нации, водородные судороги Солнца — надо же хоть на астрономах отдохнуть и развеяться.

Нам важно помнить, что астрономы в предсказании движения звезд оказались не более неудачливы, чем в других отношениях. Особенно неприемлема для нас доктрина, что переменчивость звезд определяется вращением вокруг них «темных» спутников; кроме того, мы предпочитаем находить, что для сколько-нибудь зрелого ума ничто не определяет наличия звезд с вращающимися вокруг них или окружающими их светящимися спутниками. Если молчание — единственно верная философия, и если всякое позитивное утверждение есть миф, нам нетрудно будет найти оправдание своим отрицательным предпочтениям.

Профессор Отто Струве являлся одним из высших авторитетов в астрономии, и верующие приписывают ему немало триумфов. 19 марта 1873 года профессор Струве объявил, что обнаружил спутник звезды Процион. Это было интересное наблюдение, однако все же простое наблюдение, а не триумф. Несколько раньше профессор Оверс, столь же легковерный или столь же легкомысленный, как Ньютон, Леверье и Адаме, вычислил орбиту гипотетического спутника Проциона. Он изобразил на звездной карте окружность вокруг Проциона. Эта орбита была вычислена в терминах закона гравитации, а наша общая мысль состоит в том, что все подобные вычисления — лишь идеал и имеют к звездам и планетам не больше отношения, чем безупречные теории косметологов к пятнам, проступающим на заштукатуренном лице нашего существования. В частности, мы намерены дискредитировать «триумф» Струве и Оверса, но в общем мы продолжаем свою мысль: никакие расчеты не приложимы к небесной механике, этот предмет является источником чисто эстетического удовольствия и ему не место в строгой науке астрономии, если кто-то и способен допустить, что такая наука существует. Итак, после великих трудов или после долгих забав Оверс рисует вокруг Проциона кружок и объявляет, что это — орбита звезды-спутника.

Ровно в той точке круга, где «следовало», 19 марта 1873 года Струве видит светящуюся точку, которую, понятное дело, рано или поздно кто-то да должен был увидеть. По словам Агнесс Клерк («System of the Stars»), Струве снова и снова наблюдал светящуюся точку и наконец убедил себя, что она движется, как «следует», точно по предначертанной орбите. В «Reminiscences of an Astronomer» профессор Ньюкомб рассказывает эту историю. По его словам, американский астроном тогда не просто подтвердил наблюдения Струве: он не только увидел, но и точно измерил предполагаемый спутник.

В линзах телескопа Струве был обнаружен дефект: выяснилось, что этот телескоп показывал такой же «спутник» примерно в 10 секундах дуги от каждой звезды. Выяснилось, что более чем «утвердительные» измерения американского астронома относились к «давно известной звезде» (Ньюкомб).

Всякий астрономический триумф — яркая звезда с вращающейся вокруг нее безмозглостью, которая может временно затемнять ее сияние, а потом скрыться из виду. Жречество — не просто тирания: это необходимость. Должен найтись пристойный способ пересказать эту историю. Добрый жрец Дж. Э. Гор («Studies in Astronomy») излагает ее в безопасном варианте: он говорит только, что в 1873 году Струве «основательно заподозрил» существование у Проциона спугника. Позитивные утверждения науки — острова мнимой устойчивости в космическом студне. Мы затмим историю открытия Алгола несколькими современными закрытиями. Для всех умов, не допускающих, что искренние и преданные фальсификаторы задерживают развитие, эта история, если не позабытая напрочь, скоро возобновит свое сказочное сияние. Мы — центр потрясения в дрожащем черном студне. Ярко сияющие заблуждения видятся нам маяками надежности.

Сэр Роберт Болл в «The Story of the Heaven» говорит, что светимость Алгола сокращается с периодом 2 дня, 20 часов, 48 ми-нут и 55 секунд. Он подробно приводит вычисления профессора Фогеля относительно чередования света и затемненности. Божественная способность — из изменения света выводить диаметр, скорость и удаленность некой невидимой сущности — диаметр светящейся точки — 1 054 000 миль, а диаметр невидимости — 825 000 миль, их центры разнесены на 3 320 000 миль; орбитальная скорость Алгола — 26 миль в секунду, а орбитальная скорость его спутника 55 миль в секунду — следовало бы сказать 26,3 мили и 55,4 мили в секунду — Проктор, «Old and New Astronomy».

Сталкиваясь с такими классическими установлениями, мы поначалу чувствуем себя беспомощными. Нам говорят, что так есть. Как будто мы — форма движения и должны продолжать движение, но на нашем пути встает нерушимая преграда из крепчайшей стали, сверкающая полировкой.

Но все видимое есть иллюзия.

Никто из работающих с микроскопом в этом не усомнится; никто из тех, кто перешел от обычной веры к простейшему изучению любого предмета, не усомнится, как в собственном конкретном опыте, — что в широком смысле все видимое есть иллюзия и что, признав это, мы развеем препятствия, чудищ, драконов и угнетателей, встречающихся нам в странствиях. Эта стена вычислений сама по себе есть форма движения. Статичное не может абсолютно сопротивляться динамическому, поскольку само сопротивление пропорционально становится динамикой. Мы обнаруживаем, что у наших противников ржавеет оружие. Период Алгола, с точностью до секунд вычисленный Фогелем, оказался определен так неумело, что и все утверждение свелось к нулю.

«Astronomical Journal» (11–113):

Что, по мнению Чандлера, Алгол и его спутник не просто вращаются один вокруг другого, но вместе вращаются вокруг некоего невидимого центра — регулярно.

«Bulletin Societe Astronomique de France» (октябрь 1910 г.):

Что месье Мора показал, что в изменчивости Алгола наличествует иррегулярность, которую не учли ни Чанддер, ни Фогель.

Спутник Сириуса вырастает горой, напоминая нам, что эта история должна быть чепухой или, хуже того, — что комедия двух огоньков скрывается теперь за чем-то более темным. История спутника Сириуса состоит в том, что профессор Оверс, проводя наблюдения или, в своей мании карандаша и поверхности, которую можно покрывать каракулями, предполагая, что он наблюдает движения звезды Сириус, вывел из него существование спутника и, разумеется, вычислил его орбиту. В начале 1862 года Элвен Кларк-младший обратил на Сириус свой новый телескоп и там, точно там, где, согласно расчетам Оверса, ему следовало быть, увидел спутник. Эта история рассказана Проктором примерно тридцать лет спустя: обнаружение спутника «в точно рассчитанной точке»; Проктор утверждает, что за тридцать прошедших лет спутник «твердо держался расчетной орбиты».

Согласно «Annual Record of Science and Industry» (1876, 18), спутник половину срока, упомянутого Проктором, не держался рассчитанной орбиты. В «Astronomical Register» (15–186) приводятся две диаграммы Фламмариона: одна — с орбитой спутника, вычисленной Оверсом; вторая получена на основании многочисленных наблюдений. Они не слишком хорошо согласуются. Они вовсе не согласуются.

Я сейчас временно допускаю, что Фламмарион и другие астрономы-наблюдатели правы, а писатели, подобно Проктору, не проводящие собственных наблюдений, ошибаются, хотя у меня есть основания думать, что звезды-спутника не существует. Кларк, направив телескоп на Сириус, увидел спутник именно там, где предсказал Оверс. Согласно Фламмариону и прочим астрономам, если бы он посмотрел раньше или позднее, то не нашел бы его на месте. Тогда, во имя единственного расчета, о котором никто из астрономов и не слыхивал, что заставило звезду оказаться на месте, в точности когда он ее искал, 31 января 1862 года, если ни раньше, ни позже ее на месте не было?

«Astronomical Register» (1–94):

Изображение Сириуса, но в окружении шести малых звезд — доктор Доуз пишет, что это результат наблюдений Гольдшмидта над «спутником» и пятью малыми звездами рядом с Сириусом. Обвинение, или мнение, доктора Доуза состоит в том, что трудно представить, как мог Кларк не увидеть одной из этих звезд. Если Элвен Кларк видел шесть звезд на разных расстояниях от Сириуса и выбрал из них одну, которая оказалась на нужном расстоянии, как если бы она была единственной, он вносит в наш сериал нечто более почтенное, чем комедия. Собственное заявление Гольдшмидта — см. «Monthly Notices R. A. S.» (23–181,243).

5

Подтасовки, и фальшивки, и серии приспособленных к обстоятельствам случайностей — но так велика гипнотическая сила астрономии, что она способна пережить «смертельные» удары, просто забывая о них, и в целом попросту отрицая, что она способна ошибаться. В книге «Old and New Astronomy» Ричард Проктор пишет: «Идеи астрономов в вопросе этих расстояний не изменились и, при нынешнем состоянии астрономии основанные (в этом отношении) на безусловных доказательствах, измениться не могут».

Звуки, раскатывающиеся в небе, их эхо потрясает селения — если это голос самого Развития, приказывающего изменить наше мнение, мы узнаем, что станется с Проктором и его «безусловными доказательствами». Свет, вспыхивающий в небе — это отблески Воинствующего Строя. «Возможно только одно объяснение метеорам» — думаю, оно в том, что это блестят копья догмоборцев. Я указываю в небо над маленьким селением в Пертшире, Шотландия, — быть может, это новый Сан-Сальвадор. Я указываю на лунный кратер Аристарх — может быть, оттуда уже больше века нам сигналит свет маяка. То ли из глубочайших размышлений, то ли из сумятицы и ошеломления, я указываю, прямо или уклончиво, и если лишь некоторые из множества приведенных фактов будут приняты, неисчислимые возмущения потрясут абсолютную уверенность, и кольца нашего тесного горизонта распустят хватку.

Я указываю, что на этих страницах, являющих знамена космического шествия, я, воистину ощущая огромную ответственность, не в силах сохранить достойную серьезность, поскольку мы продолжаем рассматривать «триумфы» астрономии.

Однажды давным-давно жил-был молодой человек. Лет ему было восемнадцать, и звали его Иеремия Хорракс. Он не был астрономом. Он интересовался астрономией, но мы, наверно, согласимся, что восемнадцатилетний юноша, неизвестный никому из астрономов своего времени, — просто любитель. В декабре 1639 года произошло прохождение Венеры, но никто из взрослых астрономов в мире его не ожидал, поскольку не всегда великий и непогрешимый Кеплер предсказал следующее прохождение Венеры на 1761 год. Согласно Кеплеру, Венера в декабре 1639 года должна была пройти ниже солнечного диска. Но были и другие вычисления, проделанные великим, но иногда не столь великим Л айсбергом: что в декабре 1639 года Венера пройдет над верхней частью Солнца. Иеремия Хорракс был любителем. Он сумел рассудить, что, раз Венера не может пройти одновременно под и над Солнцем, она может оказаться посередине. И действительно Венера прошла через среднюю часть солнечного лика; и Хорракс, который наблюдал это событие, сообщил о нем.

На мой взгляд, это был самый радостный позор в анналах лопнувших пузырей величия. С невольной симпатией думаешь, как возрадовались филистимляне XVII века. Эту историю рассказывают Проктор, Болл и Ньюкомб; стоит послушать, как они рассказывают о парнишке, сумевшем догадаться, что нечто не может находиться сразу в двух крайних точках и его следует искать посередине, и потому увидевшем то, чего не увидел никто из наблюдателей-профессионалов. Это настоящий триумф поглощения:

Что прохождение Венеры в декабре 1639 года наблюдалось Иеремией Хорраксом, «великим астрономом».

Нас в дальнейшем ожидают некоторые открытия, и некоторые из них будут неприятнее других, но и это открытие представляет интерес: секрет бессмертия — что смерть — преграда всему, но то, что способно поглотить или включить в себя направленные в него смертельные удары — бессмертно. Этим методом поглощения наука астрономия увековечивает собственное брюхо, однако ей порой угрожает несварение. См. «New York Herald» (16 сентября 1909 г.). Там Фламмарион, который, вероятно, больше не утверждает ничего подобного, объявляет «открытие Северного полюса» доктором Куком «завоеванием астрономии». Есть и другие способы. Надо полагать, то, как Фламмарион обошелся с доктором Лескарбо, иллюстрирует другой способ.

В 1859 году доктор Лескарбо, кажется, был астрономом. Надо полагать, тогда он умел отличить планету от звезды, поскольку в беседе с Леверье убедил его в своем умении. Он слыхал кое-что о планете Венера, потому что в 1882 году опубликовал статью по поводу признаков наличия у Венеры атмосферы. В основном на его наблюдениях, или на его заявлениях, основано высшее фиаско Леверье — предсказанная им планета между Меркурием и Солнцем не показалась, когда ей «следовало» показаться. Я подозреваю, что астрономы, что простительно, хоть и суетно, затаили на Лескарбо зло, и что в 1891 году одному из них представился случай свести счеты. В начале 1891 года доктор Лескарбо объявил, что в ночь 11 января 1891 года он видел новую звезду. На следующем заседании Французской Академии Фламмарион встал, произнес короткую речь и скромно сел на место. Он сказал, что Лескарбо «открыл» Сатурн.

Если бы штурман с тридцатилетним опытом объявил, что открыл новый остров, а это оказались бы Бермуды — он составил бы пару Лескарбо, каким того выставил Фламмарион. Я сам, хотя всего лишь пишу на астрономические темы, думаю, узнал бы Сатурн, если бы его увидел, тем более в 1891 году, когда были видимы кольца. Это, пожалуй, невероятная ошибка. Однако кое-кому из нас приятно будет согласиться, что астрономам случалось совершать другие, почти невероятные, ошибки.

В «Cosmos» (42–467) приводится список астрономов, сообщивших о «неизвестных» темных телах, пересекавших солнечный диск:

Согласно «Nautical Almanac» в эти даты диск Солнца пересекала планета Меркурий.

То есть либо Фламмарион так расправляется с теми, кто устанавливает что-то новое и нежелательное, либо астрономы в самом деле «открывают» Сатурн и не узнают в лицо Меркурий, и Бокль ошибается, когда пишет, что из всех наук только история привлекает низкие умы, непригодные даже для должности священника.

Что бы мы ни думали о Фламмарионе, его ловкость нас восхищает. Но и в Англии найдутся примеры того, как астрономия защищает себя и управляется с теми, кто видит то, чего видеть не «положено», что, право же, невежливо. Перелистываем скучноватые страницы «English Mechanic» за 1893 год — может быть, случайно, не ожидая сенсационных открытий, — и смотрите-ка — блестящий образчик патолого-ботанического уродства, нечто вроде мускусной дыни, усеянной рядами шишковатых наростов. «English Mechanic» (20 октября 1893 г.). Эндрю Барклай сообщает читателю, что так выглядит планета Юпитер в его телескоп «Грегориан».

В следующем выпуске «English Mechanic» капитан Нобль, член Королевского астрономического общества, пишет довольно мягко что, будь это его телескоп, он сбыл бы оптику за бесценок, а из трубы устроил каминную трубу.

«English Mechanic» (1893, 2–309) — планета Марс от Эндрю Барклая — темная сфера, окруженная густым облаком более светлой материи; к ней прилеплена вторая сфера, в половину диаметра первой — набросок, для сторонника общепринятых теорий столь же нелепый и отвратительный, как уродец из кунсткамеры, в боку которого прорастает тельце его близнеца. Имеется описание мистера Барклая, утверждающего, что первое тело красного цвета, а протуберанец — голубой.

Капитан Нобль: «Немыслимо… последняя соломинка, которая ломает спину верблюда!»

Мистер Барклай появляется снова с новыми наблюдениями шишек Юпитера, после чего о нем ни слова. Читатель листает дальше, углубляется в более спокойные вопросы и забывает о противоречиях…

«English Mechanic» (23 августа 1897 г.):

Галерея уродцев — выставка Эндрю Барклая, подписавшегося членом Королевского астрономического общества.

Планета Юпитер, шестикратно окруженная шишками. Искалеченный Марс с уменьшившимся вдвое близнецом, но по-прежнему нестерпимый на взгляд правильно обученного наблюдателя; планета Сатурн, похожая на гриб, окруженный кольцами.

Капитан Нобль:

«Мистер Барклай — не член Королевского астрономического общества, и, если бы игра стоила свеч, он мог быть наказан за незаконное использование этого звания». А на странице 362 того же выпуска «English Mechanic» капитан Нобль называет все это «бредовыми галлюцинациями псевдоастронома».

Список членов Королевского астрономическогоо общества от июня 1875 до июня 1876 года.

«Барклай Эндрю, Килмарнок, Шотландия, избран 8 февраля 1856 г.».

Списка 1897 года я не нашел в библиотеках. Список 1898 года — имя Эндрю Барклая отсутствует. А не находи впредь шишек на Юпитере!

Все наблюдения Барклая на чем-то основаны. Все общепринятые изображения Юпитера показывают его окруженным округлыми образованиями, которые называют сгустками облаков, однако в «Journal of В. А. А.» за декабрь 1910 года опубликована статья доктора Даунинга под заголовком «Не горбат ли Юпитер?» с предположением, что различные феномены на Юпитере согласуются с представлениями о протуберанцах планеты. Сатурн, как утверждают, иллюзорно выглядит продолговатым, если не грибовидным: см. любой хороший список наблюдений по поводу «трапециевидного аспекта» Сатурна. В «KAstronomie» (1889, 135) имеется зарисовка Марса, сделанная Фонтана в 1636 году — сфера, заключенная в кольцо: в центре сферы крупное выступающее тело, которое, по словам Фонтана, напоминала большой черный конус.

Но, независимо от того, забавляет или злит нас то или иное, следует ли его принимать или отвергать — не в том суть. Однако вводные слова Эндрю Барклая таковы:

Что в обычный телескоп видны обычные виды, и телескоп проверяют тем, насколько точно он показывает то, что «должен» показывать; но что возможны новые оптические принципы, или приложения, которые могут оказаться относительно простого глаза и обычного телескопа тем, чем был обычный телескоп относительно простого глаза — во времена, когда ученые и смотреть не хотели на нелепые, раздражающие, невозможные спутники Юпитера.

В «English Mechanic» (33–327) письмо астронома Э. Стенли Уильямса.

Он уже писал по поводу двойных звезд, их окраски и величины. Другой астроном, Герберт Сэдлер, указал на некоторые ошибки. Мистер Уильяме признает ошибки, добавляя, что некоторые из них — его собственные, а другие — из «Cycle of Celestial Objects» Смайта. В «English Mechanic» (33–377) Сэдлер пишет, что откровенно советует Уильямсу не пользоваться новым изданием смайтовских «Cycle», поскольку, за исключением вып. 40 «Memoirs of the Royal Astronomical Society», «более позорно неаккуратного каталога» двойных звезд никогда не публиковалось. «Если, — говорит один астроном другому астроному, — у вас имеется копия этого несчастного произведения, продайте его. Оно кишит глупейшими ошибками».

Вступает новый персонаж. Это Джордж Ф. Чамберс, член Королевского астрономического общества, автор длинного списка астрономических трудов и трактата, озаглавленного «Where Are You Going, Sunday?». Он тоже откровенен. В этих первых письмах все открыто, и мы полагаем, что он так откровенен потому, что выступает на стороне Истины. Астроном говорит о другом астрономе: «По-видимому, один из тех самодовольных молодых людей, которые представляют собой пустое место, чтобы не сказать хуже». Но может ли мистер Сэдлер так скоро забыть, как обошлись с ним в прошлый раз, когда он оклеветал адмирала Смайта? Чамберс бросает Сэдлеру вызов: привести список из хотя бы, скажем, пятидесяти «глупых ошибок» в его книге. Он цитирует мнение другого королевского астронома: что его книга — «труд поразительных достоинств». «Айри против Сэдлера, — пишет он. — Кому верить?»

Начало не слишком многообещающее. Казалось бы, предмет довольно скучный: двойные звезды, их цвет и величина; но клевета и оскорбления уже куда занимательнее, а теперь возникает и тайна: нам хочется узнать, как поступили с Гербертом Сэдлером.

В конце 1876 года Герберт Сэдлер был избран членом Королевского астрономического общества. В «Monthly Notices R.A.S.» за январь 1879 года появился его первый доклад, сделанный перед обществом: «Notes on the late Admiral Smith's Cycle of Celestial Object, volume second, known as the Bedford Catalogue» («Замечания к последней работе адмирала Смайта по циклам небесных объектов, том второй, известны как Каталог Бедфорда»). Без особой злобы, по крайней мере, по нашим меркам подавления, Сэдлер перечисляет некоторые «крупные ошибки», сделанные в этой работе. На заседании общества 9 мая 1879 года на Сэдлера совершают нападение, возглавленное или направленное Чамберсом, каковой вскричал, что Сэдлер оклеветал великого астронома, и потребовал взять свои слова обратно. В отчете об этом заседании, опубликованном в «Observatory», видно, что никого не волнует вопрос, были ошибки или нет. Чамберса интересует только обвинение в клевете, и он снова требует от Сэдлера извинений. В «Monthly Notices» (39–389) совет общества публично кается, что допустил публикацию доклада Сэдлера, «совершенно неподтвержденного примерами, на которых основано его суждение».

Мы узнаем, что именно мистер Чамберс пересматривал и редактировал то самое новое издание «Циклов» Смайта.

В «English Mechanic» Чамберс предлагает Сэдаеру опубликовать хотя бы пятьдесят «глупых ошибок». См. вып. 33 «English Mechanic» — Сэдлер перечисляет ровно пятьдесят «глупых ошибок». Он пишет, что мог бы привести не пятьдесят, а двести пятьдесят не тривиальных, а «вопиющих» ошибок. Он утверждает, что в наборе из 167 наблюдений 117 неверны.

«English Mechanic» уходит со сцены комедии, но действие продолжает развиваться. По-видимому, совет, отозвав свои «сожаления», допускает публикацию критики чамберсовского издания «Cycle» Смайта в «Monthly Notices» (40–497), и язык этой критической статьи Ч. У. Барнема не менее клеветнический, чем у Сэдлера: что данные Смайта «либо грубые приближения, либо содержат крупные ошибки, причем это происходит с таким постоянством, что невозможно объяснить их обычными ошибками наблюдателя». Барнем перечисляет ошибки на 30 страницах.

Далее следует статья Э. Б. Нобля, публикующего 17 страниц случаев, в которых, по его мнению, мистер Барнем был слишком строг. Не находя возражений Барнема, мы оставляем всего 13 страниц ошибок в стандартном астрономическом труде, который по справедливости можно рассматривать как образчик астрономических работ в целом, поскольку, по мнению королевских астрономов, эта книга обладает «поразительными достоинствами».

Думается, теперь мы кое-чего достигли. Теперь мы лучше знакомы и сумеем поладить. Тринадцать страниц ошибок в стандартном астрономическом труде ободряют нас: с непогрешимыми слишком трудно иметь дело. Будь астрономы тем, чем они себя воображают, мы могли бы с тем же успехом пискливо возмущаться вершинами Альп. Что касается астрономов, вычисляющих расположение планет, один из них, Ныокомб, в своих «Reminiscences of an Astronomer» говорит: «Люди, совершившие это, по интеллекту составляют избранное меньшинство человеческой расы — высшую аристократию в пирамиде бытия». В таком избранном обществе мы бы чувствовали себя неуютно. Мы благодарны мистеру Сэдлеру, избавившему нас от неловкости.

6

«English Mechanic» (56–184) пишет: Что 25 апреля 1892 года архидьякон Нури совершил восхождение на гору Арарат. Он надеялся, что его усилия будут вознаграждены некими археологическими открытиями. Он нашел Ноев ковчег.

Примерно в то же время доктор Холден, директор Ликской обсерватории, следил за одним из блестящих, таинственных инструментов, которые в новой иконографии заменили лики святых. Доктор Холден ожидал назначенного момента взрыва большого количества динамита в заливе Сан-Франциско. Момент настал. Блестящий маленький святой ниспослал откровение своему верному ученому жрецу. Тот написал отчет об этом событии и послал его в газеты Сан-Франциско. Затем он узнал, что динамит не взорвался. Он послал второго гонца вслед за первым, и, поскольку скорость гонцов иногда пропорциональна важности сообщения — «обсерватория избежала насмешек, но едва-едва». См. «Observatory» (20–467). Это разоблачение сделано профессором Колтоном, каковой, хоть и верен, вероятно, собственным «святым», недолюбливает доктора Холдена.

Система, которую представляет архидьякон Нури, лишилась власти, потому что ее претензии превосходили всякое вероятие и потому что в иных отношениях была очевидна ее инертность. Система, которую представляет доктор Холден, не отличается от первой: та же способность видеть желаемое, те же глубочайшие размышления о возвышенном и далеком при том же невнимании к вполне доступным взгляду исходным точкам. Астрономы любят рассказывать аудитории о том, какие газы горят в невероятно удаленных звездах, но так и не сумели привести убедительных доказательств хотя бы того, например, что эта Земля — круглая. Конечно, я не намерен утверждать, что это, как и что-либо иное, можно позитивно доказать, однако грустно слышать столь авторитетные утверждения, будто круглая тень Земли на Луне доказывает округлость Земли, в то время как имеется много сообщений об угловатой тени, и в то время как, будь Земля кубом, ее прямые грани отбрасывали бы на шарообразную Луну закругленную тень.

То, что первой скрывается из вида нижняя часть уходящего судна, может объясняться обычной иллюзией перспективы, подобно тому, как уходящие вдаль железнодорожные рельсы для глаза сливаются друг с другом. Метеоры порой появляются над одной частью горизонта, а затем, кажется, скрываются за противоположной стороной горизонта, в то время как на самом деле они не описывают подобной дуги, так как в цепочке наблюдателей каждому из них метеор представляется центром видимой дуги.

Давным-давно — году этак в 1870-м — произошел чрезвычайно забавный случай. Джон Хэмпден, известный своим благочестием и сквернословием, якобы с целью поддержать идеи первых геодезистов этой Земли предложил на пари в пятьсот фунтов доказать, что Земля — плоская. Где-то в Англии имеется Бедфордский канал, и на нем — длинный прямой участок протяженностью шесть миль. Ортодоксальная доктрина — или доктрина новой ортодоксии, поскольку Джон Хэмпден считал себя ортодоксом, — утверждает, что изгиб земной поверхности выражается формулой 8 дюймов на первой миле и далее квадратом расстояния, умноженного на 8 дюймов. То есть для двух миль — квадрат двух, или четырежды восемь. Объект, удаленный на шесть миль, должен погрузиться на 288 дюймов или, учитывая рефракцию, согласно утверждению Проктора («Old and New Astronomy»), — на 216 дюймов. Хэмпден заявил, что объект, удаленный на шесть миль, в этой части Бедфордского канала не погружается, как ему «следует». Доктор Альфред Рассел Уоллес принял пари. Судьей избрали мистера Уолша, редактора «Field». Шествие отправилось к каналу. Объекты рассматривали — или просматривали — в телескоп и решили, что Хэмпден проиграл. В лагере избранных царило ликование, хотя Хэмпден, яростно выстреливая библейские стихи, в то же время кричал о заговоре, нечестной игре, конфискациях и не знаю о чем еще, благочестиво и несдержанно заявляя, что стал жертвой мошенничества.

В «English Mechanic» (80–40) кто-то обсуждает «эксперимент Бедфордского канала». Мы узнаем, что эксперимент был повторен. Корреспондент пишет, что, если слухи, дошедшие до него, основательны, общепринятая доктрина неверна. Леди Блаунт отвечает, что 11 мая 1904 года она отправилась на Бэдфордский канал в сопровождении мистера Э. Клифтона, известного фотографа, каковой не был заинтересован в ее цели, а именно — оправдать старого джентльмена, первым занявшегося геодезией. Однако ему не свойственны ни благочестие, ни сквернословие. Она пишет, что посредством телескопической камеры мистер Клифтон сфотографировал удаленный на шесть миль парус, который, согласно общепринятой теории, должен был оказаться скрыт за изгибом поверхности. В последующем номере «English Mechanic» приводится фотография. Она свидетельствует, что Земля либо плоская, либо ее радиус кривизны во много раз больше, чем принято считать. Но в 1901 году на заседании Британской ассоциации научных достижений мистер Г. Юл Олдем читает доклад об исследовании Бедфордского канала. Он также представляет фотографии. На его фотографиях все, чему положено быть невидимым, — невидимо.

Я допускаю, что всякому, кто убежден в существовании на горе Арарат древних реликвий, достаточно забраться на гору Арарат, и он непременно найдет нечто, что можно назвать остатками Ноева ковчега, возможно, окаменевшего. Если же он убежден, что Писание ошибается, и на самом деле это был пик Пайка, ему стоит взобраться на пик Пайка и доказать, что окружающая его земля благочестия была некогда Святой Землей. Мораль, которую я вижу во всем этом деле, такова: в наши темные века даже самые простые вопросы, подобные форме этой Земли, не исследуются, разве что время от времени, чтобы подтвердить чью-то теорию, потому что астрономы инстинктивно предпочитают предметы более отдаленные и не так легко поддающиеся пониманию, и тем защищенные от постороннего вмешательства. В «Earth Features and Their Meaning» профессор Хоббс пишет, что эта Земля имеет форму волчка. Несколько лет назад доктор Грегори в докладе на заседании Королевского географического общества приводил данные в поддержку теории о волчкообразной форме Земли. В отчете о заседании можно прочесть протокол последовавшей дискуссии. Никто не смеялся. Председатель общества заключил дискуссию фактическим одобрением, заметив, что первым предположил, будто Земля имеет форму волчка, еще Христофор Колумб.

Что касается предполагаемого вращения этой Земли, как осевого, так и орбитального, дело обстоит так же, несмотря на всеобщую убежденность, что существование такового вращения доказано совокупностью данных и неопровержимой логикой. Все ученые, философы и богословы сегодня оглядываются в прошлое, изумляясь, как могли их предшественники верить в то, во что верили. Если у нас будут потомки, мы сами станем для кого-то предшественниками. И тогда что из общепринятых сегодня учений покажется им такой же бессмыслицей, какой современным ортодоксам представляются испарения предшествующих систем?

Ну, например, что движется Земля, хотя кажется, что движется Солнце, благодаря той же иллюзии, по какой пассажирам на движущемся судне кажется, что движутся берега.

Приложим то же рассуждение к Луне. Кажется, что Луна движется вокруг Земли — но ведь пассажирам корабля кажется, что движутся берега, в то время как движется судно — и следовательно, Луна не движется.

Что до движения планет и звезд, которое соотносится с идеей движения Земли, — они точно так же соотносятся с идеей неподвижной Земли.

В системе, принятой Коперником, я не нахожу ничего, похожего на основание: ничего, кроме притягательности простоты. Земля, которая вращается и обращается, проще, нежели неподвижно застывшая Земля со строгой композицией звезд, болтающихся вокруг нее, — звезд, поддерживаемых неведомой субстанцией или взаимным отталкиванием. Но всех, кто считает, что упрощение представляет собой стандарт для суждения, отсылаем к компиляции Герберта Спенсера, доказывающего, что по мере возрастания знание усложняется, что превращает усложненность, а не упрощение, в стандарт для суждения. Сам я допускаю, что существует течение как в одну, так и в другую сторону: что система Птоломея была сложной и подверглась упрощению; что из того, что казалось когда-то прояснением, возникли новые сложности и что ожидается новый сдвиг к упрощению или прояснению — что упрощение, сделанное Коперником, теперь выросло в монстра невразумительности, обращающееся вокруг тучи мнимостей, по сравнению с которыми сложности Птоломея — простейшая геометрия; чудеса, невероятности, ребячество; лепет заблуждений, основанный на скользких соглашениях; варварские наблюдения, ставшие рабами разжиревших принципов…

И единственный явственный зов, звучащий над какофонией лопающихся пузырей, — зов Новой астрономии — может быть, нашей Новой астрономии.

Например, профессор Янг в своей книге «Manual of Astronomy» говорит, что не существует простых, очевидных доказательств движения Земли относительно Солнца, но что имеются три очень сложных подтверждения, все выявленные в наше время. Тогда, если современную систему основал Коперник, он основал ее на пустоте. Ему не на что было опереться. Он либо никогда не слышал, либо не мог определить ни одного из этих подтверждений. Вся его логика представлена в рассуждениях о шарообразности Земли: что существует общая тенденция к шарообразности, проявляющаяся, например, в плодах или водяных каплях, — это доказывает, что он не слыхал не только о невразумительных доказательствах, но и о сосульках, устрицах и бананах. Не подумайте, что я надменно высмеиваю скромных и более чем сомнительных предков современных астрономов. Я хочу только указать, что доктрина возникла без всякого основания: она не опиралась ни на факты, ни на наблюдения. Ни принципы астрономии, ни принципы механики ее не оправдывали. Мы рассмотрим вопрос, как в анналах архитектуры воздушных замков — разве что чудом — умудрялись подвести фундамент под это висящее в пустоте строение — подкопаться под него, или вбить под него, или бог весть как еще…

7

Три подтверждения. Аберрация света; годовой параллакс звезд; регулярный ежегодный сдвиг линий звездного спектра. Под аберрацией света подразумевается смещение всех звезд на протяжении годичных наблюдений, причем звезды, ближайшие к полюсу, описывают круги, звезды, расположенные ближе к эклиптике, описывают эллипсы, а звезды, лежащие в эклиптике, только немного сдвигаются по прямой. Предполагается, что свет имеет скорость и что эти фигуры выражают отношение между скоростью света и предполагаемой скоростью земли в движении по орбите. В 1725 году Брэдли предложил ныне общепринятое объяснение этой аберрации звезд: что они отражают, или выражают, путь, по которому Земля движется вокруг Солнца, каким он представлялся бы с соответствующей звезды: например, со звезды, лежащей у полюса эклиптики, он должен выглядеть окружностью. Во времена Брэдли не существовало общепринятого мнения по поводу движения этой Земли вместе со всей системой, так что Брэдли вполне удовлетворился своим простым объяснением. Примерно век спустя астрономы путем самых забавных для ищущего развлечений рассуждений пришли к выводу, что вся гипотетическая солнечная система движется со скоростью около 13 миль в секунду по направлению от Сириуса к Веге. Все это происходило на основании изучения северного небосвода, поскольку южные астрономы в те времена не высказывались. Но тогда, если в определенное время года Земля движется по орбите в ту же сторону, что и вся Солнечная система, она проходит расстояние, складывающееся из суммы ее собственного движения с общим движением, когда же она движется по орбите в обратную сторону, ее движение следует вычитать из общего. Итак, первая невразумительность состоит в том, что эти аберрации не отражаются в годовом смещении звезд: иначе, говоря в общепринятых терминах, хотя относительно Солнца орбита звезды круговая или эллиптическая, но в сложении с движением Солнца она не должна представляться таковой относительно звезд, и, следовательно, для этой аберрации приходится подыскивать новое объяснение.

Второе якобы доказательство движения Земли вокруг Солнца — это параллакс звезд. В общепринятых терминах считается, что противоположные точки орбиты Земли отстоят друг от друга на 185 000 000 миль. Утверждают, что звезды, видимые со столь разных точек, слегка смещаются в своем расположении. Опять же, движение Солнца — если, согласно общепринятому мнению, эта Земля путешествует вместе с Солнечной системой от Сириуса к Веге, то за 2000 лет она должна была одолеть 819 936 000 000 миль. Это расстояние в 4500 раз больше поперечника орбитального параллакса. Тогда смещение звезд в результате солнечного движения должно в 4500 раз превышать смещение из-за орбитального параллакса в течение года. Считая даже орбитальный параллакс столь малым, каким его объявляют, увеличенный в 4500 раз, он пробьет дыру в Большой Медведице и перетащит Ковш во Льва и, может быть, сделает Дракона похожим на дракона. Однако со времен составленного Гиппархом 2000 лет назад каталога ни одна звезда всерьез не сместилась. Значит, если существует крошечное смещение звезд на орбитальном параллаксе, ему приходится искать другое объяснение, или, очевидно, Солнце не движется от Сириуса к Веге, а тогда разумно предположить, что и Земля неподвижна.

Третье «доказательство» профессора Янга — спектроскопическое.

Насколько можно доверять спектроскопии в астрономии?

Бриан, «A History of Astronomy»:

Что, по мнению Белопольского, Венера, по показаниям спектрографов, вращается вокруг оси за 24 часа; что, по мнению доктора Слифера, она, по показаниям спектрографа, обращается за 224 дня.

Согласно наблюдениям, столь многочисленным, что нет необходимости приводить их здесь, видимое движение звезд, затмеваемых Луной, доказывает, что Луна имеет атмосферу Согласно спектроскопии, атмосферы на Луне нет.

Кольцо света вокруг Венеры во время прохождений 1874 и 1882 годов показывает, что у Венеры есть атмосфера. Большинство астрономов согласно, что атмосфера Венеры чрезвычайно плотная и закрывает поверхность планеты. Согласно спектральному анализу, проведенному сэром Уильямом Хаггисом, атмосферы у Венеры нет. «English Mechanic» (4–22).

В «English Mechanic» (80–439) опубликованы результаты спектрального анализа Марса, сделанного Кэмпбеллом, директором Ликской обсерватории: на Марсе нет кислорода и водяных паров. В «Monthly Notices R.A.S.» (27–187) опубликованы результаты спектроскопии Хаггиса: обилие кислорода, водяных паров столько же, сколько на этой Земле. Вот забавные моменты нашего паломничества в поисках нового Сан-Сальвадора или нового Плимут-Рока наших надежд — но опыт паломника приносит всякое…

В 1895 году профессор Килер из обсерватории Аллеген определил период обращения колец Сатурна методом спектроскопии. По гравитационному евангелию частицы на внешней стороне кольца движутся со скоростью 10,69 миль в секунду; частицы на внутренней стороне — со скоростью 13,01 миль в секунду. Данные профессора Килера сэр Роберт Болл назвал «блестящим подтверждением математической дедукции». Профессор Килер определил, что, согласно данным спектроскопии, наружные частицы кольца Сатурна движутся со скоростью 10,1 миль в секунду, а внутренние — 12,4 мили в секунду — как им и полагается, — добавляет профессор Янг в своем евангелии «Elements of Astronomy».

Читая о подобных чудесах, когда до десятых вычисляется движение крошечных далеких частиц, которых и не увидишь без телескопа и которые на вид составляют твердую, неподвижную структуру, проникаешься восхищением, или трепетом, в меру своей неопытности…

Или проникаешься труднопереносимым чувством, что тебя морочат и дурачат. Морочат, дурачат или ловят на приманку — и вот уже все мы сидим во вращающейся клетке, и одни прутья вращаются с невообразимой скоростью, а другие еще быстрее, хотя так и не бывает. Можно сколько угодно не верить, насмехаться, и обвинять, и вспоминать все фальшивые доказательства, с которыми мы уже встречались, — все равно вокруг жужжат вращающиеся прутья решетки. Зелье, на которое нас приманили, — из самых блестящих потаскушек в современной проституции; мы попались фаворитке из гарема бога Гравитации. Есть смягчающее обстоятельство; сказать можно все — но как «определить», что кольца Сатурна не вращаются «как им положено», и тем дополнительно опорочить спектроскопию в астрономии?

Отблеск на планете, подобный сверканию меча нашего спасителя…

Белое пятно Сатурна…

Сверкающий, сияющий спаситель.

Этот блеск расплещет зелья и остановит движение. На планете Сатурн есть что-то блестящее, и его сверкание подобно молнии. Колдовское вращение со скоростью 10,1 мили в секунду остановится: магия против магии: никакого мелькания со скоростью 13,4 мили в секунду — кольца Сатурна могут вовсе не вращаться, как им «положено», на радость одному маленькому божку, потому что волей Всеобщности им разрешено быть неподвижными.

На кольцах Сатурна часто видно белое пятно: его видели Шмидт, Бонд, Секки, Шретер, Хардинг, Швабе, Де Вико и множество других астрономов.

Оно неподвижно.

В «English Mechanic» (49–195) Томас Гвин Элджер публикует рисунок пятна, как он видел его в ночи 18 и 20 апреля 1889 года. Оно занимает часть одного и часть другого кольца, при этом выглядит непрерывным. В двух весело кружащихся с разной скоростью обручах профессора Килера должен быть разрыв. См. вып. 49 «English Mechanic» — наблюдение за этим явлением, видимым в течение нескольких месяцев в 1889 году, — и все астрономы сходятся в том, что, независимо от требований теории, это неподвижное пятно указывает, что кольца Сатурна неподвижны.

Белое пятно на Сатурне рассеет мелкое колдовство. Имеются у него и маленькие черные вассалы, дополняющие его действие: черные пятна на Сатурне.

«Nature» (53–109):

Что в июле и августе 1895 года профессор Маскари из обсерватории Катании видел на креповом кольце Сатурна черные пятна. Автор статьи в «Nature» говорит, что такую продолжительность явления нелегко объяснить, если кольца Сатурна представляют собой образования из движущихся частиц, поскольку различные части бесцветных областей должны тогда иметь различные скорости, так что пятна должны были быстро разделиться и размыться.

Достаточно очевидно — относительно моих намерений, а именно, узнавать самому, вместе со всяким, кто настолько же проникся необходимостью, — что ослепительное преступное создание было сражено еще более ярким блеском. Также можно сказать, что, расправившись с основным представителем, мы повергаем всю тему астрономической спектроскопии в прах и бесчестье, разумеется, только со своей точки зрения, а не в глазах, скажем, производителей спектроскопов; однако призраки умирают призрачной смертью, и поражать их приходится снова и снова.

Должен сказать, не вполне понятно, что именно называют спектром звезды. Это одна из величайших невнятностей науки. Спектр звезды сам по себе — призрак, но этот призрак еще разрежен вторичным процессом, и вся его видимость так колеблется в такт мерцанию звезды, что истории, поведанные спектрами, представляются вздохами измученных привидений. И вот в этой-то величайшей научной неопределенности астрономы вычитывают невнятицу, которую можно истолковать соответственно любым пожеланиям. Так что мы принимаем, что когда некая бессвязная, жалкая историйка, рассказанная спектром, укладывается в рамки, астрономы слышат от своих спектроскопов то, что хотят услышать, но стоит появиться чему-то новому, и смятение астрономов становится явным, а бесполезность спектроскопии для астрономии — очевидной для всех, кроме тех, кто не желает видеть. 1 февраля 1892 года доктор Томас Д. Андерсон из Эдинбурга открыл новую звезду, названную Новая Возничего. Тут возникло нечто, не имевшее догматических «определений». Каждому астроному приходилось видеть не «что положено», а то, что он мог увидеть. Мы убедимся, что с тем же успехом, как полагаться на собственные призраки, астрономы могли бы обратиться за справкой к одной из «властей» миссис Пайпер.

В «Monthly Notices» от февраля 1893 года сказано, что, вероятно, в течение семи недель от времени расчета одна часть этой звезды будет удаляться со скоростью 230 миль в секунду, а другая — приближаться со скоростью 320 миль в секунду, что создаст между этими частями разрыв в 550 миль х 60 х 60 х 24 х 49, что бы сие ни значило.

Но далее последовал новый сеанс. На сей раз медиумом выступал доктор Фогель. Дух сообщил доктору Фогелю, что новая звезда состоит из трех частей, одна из которых приближается к Земле со скоростью 420 миль в секунду, другая — 22 мили в секунду, а третья удаляется со скоростью 300 миль в секунду.

После этого «власти» впали в истерику. Они промигали, что, по доктору Лоуэллу, «Evolution of Worlds», звезда состоит из шести частей. Верующим огорчительно будет узнать, что доктор Лоуэлл отрекся. Он сказал: «Для такого количества участников на сцене космической драмы не хватит места». Еще несколько причин отречься от применения спектроскопии или спиритизма в астрономии найдется в высказываниях по этому поводу доктора Лоуэлла.

Новая Возничего угасала. Соответственно, профессор Клин-керфус «обнаружил», что два тела, расходясь, воспламенили друг друга, и что свет, вызванный их взаимным возмущением, скоро исчезнет.

Новая Возничего стала ярче. Соответственно, доктор Кэмп-белл «определил», что она приближается к этой Земле со скоростью 128 миль в секунду.

Затем в транс впал доктор Эспин. Ему было откровение, что обсуждаемый объект является туманностью. «English Mechanic» (56–61). Послание от доктора и миссис Хаггис из Королевского общества — не туманность, а звезда — «English Mechanic» (57–397). См. «Nature» (47–352, 425) — что, согласно месье Эжену Готару, спектр Н. В. «идеально» согласуется со спектром туманностей; что, согласно доктору Хаггису, ничто не может быть дальше друг от друга, нежели спектр Н. В. и туманности.

Отчет об откровении обсерватории Стоунхерста, см. в «Memoirs of R.A.S.» (51–129) — что не было никаких тел, движущихся со столь уверенно определенными скоростями, поскольку Н. В. — одиночная звезда.

Я, хотя и читал о неких посланиях от «ректора» и «доктора Финуита» к миссис Пайпер, не думаю, что они болтают большие глупости, чем услышали астрономы в мерцании звездных духов в 1892 году. Мы обратили внимание на «открытие» доктора Клинкерфуса, что две звезды расходились и что иллюминация, вызванная их взаимным возмущением, скоро угаснет. Относительно наблюдений Н. В. десять лет спустя см. «Monthly Notices» (62–65). Наблюдения профессор Барнарда двадцать лет спустя — см. «Scientific American» (76–154).

Спектроскопы полезны в лаборатории. Ложки полезны на кухне. Если же странник натыкается на команду строителей, копающих ложками канал, его переживания и желание полюбоваться на них подольше будет подобно нашему относительно астрономов с их попытками использования спектроскопов. Не знаю, какая микроскопическая степень приемлемости еще сохраняется в третьем предполагаемом доказательстве движения этой Земли вокруг Солнца, хотя мы не сочли нужным вдаваться в технические подробности этого доказательства. Я думаю, мы уничтожили призрака, но, надеюсь, не окончательно, потому что нами движет скорее эстетика сражения, чем простая жажда убийства: мы достигнем единообразия, избавившись от третьего «доказательства» теми же средствами, какими расправились с двумя первыми…

Регулярный годичный сдвиг линий спектра против солнечного движения…

Что, если эта Земля движется вокруг Солнца, ученые «миссис Пайпер» обнаружат, что сдвиг указывает на такое движение…

Но что если часть времени эта Земля, как часть движущейся системы, движется со скоростью 19 плюс 13 миль в секунду, а другую часть времени — со скоростью 19 минус 13 миль в секунду, не говоря уж об осложняющих обстоятельствах времени движения в поперечном направлении, тут и конец регулярному годичному сдвигу линий, якобы происходящему от орбитального движения.

Нет нужды впервые признавать, что эти три неясности оказывали сопротивление; однако мы и сами питаем склонность к откровениям. Аберрации, параллакс и сдвиг спектра не только указывают, что эта Земля движется относительно звезд; столь же убедительно они могут доказывать, что вся звездная система как целое вращается вокруг неподвижной Земли, причем некоторые из них проявляют небольшой параллакс, если Земля несколько смещена от центра системы вращения.

Я еще не упомянул, хотя и ссылался на высказывания Лоуэлла, что астрономы теперь признают, или утверждают, что сдвиг спектральных линий, указывающий, по их словам, на движение этой Земли вокруг Солнца, указывает также на одно из трех других обстоятельств или на все три одновременно. Кое-кто спросит, почему я не сказал об этом сразу и не покончил с этим бессмысленным предметом. Возможно, я проявил слабость — уступил охотничьему инстинкту, который, увы, иногда проявляется во мне. Меня, пожалуй, немного опьянили восхитительные десятичные знаки профессора Килера — как если бы кто-нибудь на скачках определил, что лошадь бежит со скоростью 2653 фута и 4 дюйма в минуту, методом, приспособленным для этого не более, чем для определения цвета лошади, звука ее копыт или ее освежающего запаха. Опыт постижения подобных состояний ума подобен опыту многих священников, пытавшихся поверить в Моисея или, скажем, в Дарвина — см. труды профессора Янга. Эти астрономы преподают общепринятую спектроскопическую доктрину и в то же время упоминают обстоятельства, лишающие их доктрину всякого смысла. Такое непостоянство свойственно всем феноменам перехода от старого к новому.

Три гиганта предстали перед нами. Их сердца — пузыри. Их кости — из соломы. Они, как безногие кариатиды, поддерживают призрачное здание палеоастрономии. Каким чудом, спрашиваем мы, можно подвести фундамент под выстроенное в пустоте здание? Но три призрака можно втиснуть куда угодно.

Астрономы иногда приводят эксперимент Фуко с маятником как «доказательство» движения этой Земли. Описать это доказательство не просто: соответственно, субъект нормальной подозрительности позволяет себя им убедить. Но мой практичный и туповатый подход состоит в том, чтобы пренебречь всеми сложностями эксперимента и спросить просто, сработал он или нет. Он не сработал. См. «American Journal of Science» (2–12-402); «English Mechanic» (93–293,306); «Astronomical Register» (2–265). Нам говорят также, что опыт с падающими телами доказывает вращение этой Земли. Я так устал от доказательств того, что ничей разум, кроме нашего, не эволюционирует, что был бы даже рад, если бы эти опыты удались. Может быть, они удались. См. «Old and New Astronomy» Проктора.

8

Предполагается, что предмет, принципы и методы астрономии непостижимы для посторонних. Мы рассмотрим некоторые принципы астрономии с целью показать, что, конечно, они не более доступны для незагипнотизированного, чем истории Ноева ковчега или Ионы с китом, но что, тем не менее, и наше понимание найдет в них предмет для упражнений. Один из таких принципов — скорость света, и вся астрономическая система в значительной степени строится на предположении о существовании этой скорости: определение расстояний и величина аберраций в том числе. Наша мысль — что это соотношение подлогов к фальшивкам, освященное столь смешным продуктом, как формулы, и нам даже стыдновато заниматься этим вопросом, поскольку нас ждет серьезный труд, и нехорошо так часто отвлекаться на развлечения. Однако, с другой стороны, когда на меня нападает сентиментальное расположение духа, я думаю, что и замечательная история о скорости света и ее «определении» когда-нибудь пригодится: ее переложат в стишки и будут рассказывать детям в детских садах будущего. Место истории крошки Бо-Пип займет история планетки, которая потеряла свой спутник и не знала, где его искать, пока не появился добрый волшебник и не определил неопределимое.

В XVII веке астроном Роймер обнаружил, что иногда луны Юпитера не скрываются за ним и не появляются из-за него, когда им «положено». Он заметил, что время запаздывания увеличивается с увеличением расстояния между этой Землей и Юпитером. Он заключил, что эти задержки вызваны тем, что свет лун должен преодолеть большее расстояние. Он обнаружил или счел, будто обнаружил, что когда эта Земля дальше всего от Юпитера, свет лун доходит до нее на 22 минуты позже, чем при наибольшем приближении Юпитера. На основании измерения расстояния между крайними точками предполагаемой орбиты этой Земли и времени, потребного свету для покрытия этого расстояния — вот вам и скорость света.

На мой взгляд, это очень милая история, и ее стоит изложить в стихах: но мы увидим, что с тем же успехом, как полагаться в своих выводах на луны Юпитера, астрономы могли бы выводить формулу блужданий овечки крошки Бо-Пип.

В «Annals of Philosophy» (23–29) полковник Бьюфо пишет, что 7 декабря 1823 года он ожидал восхождения третьего спутника Юпитера в момент, установленный по «National Almanac»; он ожидал два часа и так и не дождался появления спутника. В «Monthly Notices» (44–8) некий астроном пишет, что 15 октября 1883 года один из спутников Юпитера опоздал взойти на сорок шесть минут. На заседании Британской ассоциации 8 февраля 1907 года был сделан доклад о двадцатиминутном опоздании спутника. В «Telescopic Works» У. Ф. Деннинг пишет, что в ночь на 12 октября 1889 года он с двумя другими астрономами вообще не увидел четвертого спутника Юпитера. См. «Observatory» (9–237) — четвертый спутник исчез на пятнадцать минут раньше расчетного времени; примерно через минуту он снова появился; снова исчез; появился через 9 минут. Наблюдения Тодда см. в «Observatory» (2–227) — шесть раз между 9 июня и 2 июля 1878 года спутник был виден, когда, согласно предсказанию, должен был оказаться невидимым. Еще несколько свидетельств избыточной прихотливости этих спутников см. в «Monthly Notices» (43–427) и в «Journal of В.А.А.» (14–27); наблюдения Нобля, Тернера, Уайта, Холмса, Фримана, Гудакра, Эллиса и Молзуорта. В периодических изданиях по астрономии не найти материала для ереси более доступного, чем подобные наблюдения. Мы увидим и другие примеры. Ими изобилует, например, «English Mechanic». Но, вопреки множеству подобных наблюдений, профессор Янг в «The Sun» говорит, что время, которое требуется свету, исходящему от этих спутников, «сомнительно лишь в долях секунды». Это, конечно, очередной пример астронома, который очень мало знает об астрономии.

Неприлично было бы астрономам избирать овечку Бо-Пип как предмет для своих формул. Они избирают луны Юпитера. Они определяют скорость света примерно в 190 000 миль в секунду.

Физики с ними соглашаются.

Сами мы считаем, что скорости света не существует, что мы либо видим предмет, либо не видим; что если спутники Юпитера изменяют свое поведение вблизи этой Земли, так это, может быть, потому, что эта Земля на них влияет, а влияет она на них потому, что до планет, как мы увидим, может быть в тысячи раз ближе, чем «доказано».

Учебники говорят, что существование скорости света находит подтверждение в существовании скорости звука. Если так, то оно не находит подтверждения в явлениях гравитации, потому что, согласно тем же учебникам, гравитационные эффекты не имеют скорости.

Физики согласны с астрономами. Луч света то проходит сквозь, то отражается от вращающейся шторки — но это сложно, а мы — простаки: мы увидим, что нет надобности входить в детали этого механизма. Речь идет не о машине, которая должна якобы регистрировать скорость 186 000 миль в секунду, не то нам пришлось бы заняться техникой, — а о воспринимающей способности глаза…

И ни один физик в мире не способен уследить за фокусником, тасующим игральные карты. Если кто-то слышит, или ощущает, или, может, чует свет, — дело иное, но предел зрения хорошо известен: все знают про мальчика, вращающего в темноте горящую ветку, за которой не уследить глазу. Считается, что зрение способно воспринимать десять изменений в секунду.

Я представляю себе астронома, устроившегося в собственном маленьком водоворотике среди всеобщих вихрей, колеблющих все сущее или хотя бы нашу гипотетическую Солнечную систему. Назовите это помрачением или гипнозом, но все же оно не абсолютно, и каждый из нас временами осознает свое состояние и на миг задумывается, что происходит и почему мы делаем или думаем то, за чем, иногда пробуждаясь, застаем себя. В книге «Old and New Astronomy» Ричард Проктор, на миг пробудившись, говорит: «Казалось бы, эти результаты достаточно хорошо согласуются, но те, кому известна трудность точного определения времени наблюдения спутников Юпитера, не говоря уж о нынешнем состоянии теории их движения, очень мало доверяют вычислениям скорости света, основанным на таких наблюдениях». Далее Проктор приводит некоторые наблюдения, помимо уже приведенных мною, — спутники пропадают, возвращаются, исчезают, возвращаются в таком беспорядке, что он пишет слова, процитированные нами — наблюдения Хортона, Рэя, Гамбара, Секки, Мэйна, Грувера, Смита, Маклина и Пирсона, Ходжсона, Карлайла, Симинтона. Но это его последнее пробуждение: далее Проктор снова впадает в гипнотический сон. Он принимает физические методы определения скорости света как надежные, принимает каждое слово, пишет свое евангелие, прославляя чудеса науки. Я называю это нездоровым соглашением между физиками и астрономами. Я предпочитаю выражаться мягко. Если астроном никуда не годным методом определяет скорость света в 190 000 миль в секунду, а физик другим методом получает тот же результат, что это за гармония, как не гармония вони двух тухлых яиц? Проктор пишет, что результат, основанный на движении спутников Юпитера, очень мало надежен. Ему не приходит в голову спросить, каким чудом физики достигли того же ненадежного результата. Эта ситуация не нова в анналах астрономии — воздушный замок, под который подводят фундамент, вклинивают его или еще бог весть как впихивают. Я предпочитаю не интересоваться, каким образом физики умудрились пронаблюдать нечто, имеющее скорость более 10 изменений в секунду. Если допустить, что физики правы, возникает вопрос: каким чудом астрономы, основывавшиеся на чем-то столь ненадежном, тоже оказались правы?

Определение расстояний до планет и определение скорости света тесно связаны: они представляют приятную глазу картину взаимодействия или образчик взаимной поддержки двух мошенничеств. Я старательно подчеркивал, что прихотливость движения спутников Юпитера столь велика, что на них никак нельзя полагаться, но, кажется, теперь следуег подчеркнуть, что помимо этого фактора неопределенности, вплоть до времени Проктора никто не знал сколько-нибудь точно, когда должны появляться и исчезать эти спутники. И тут задумываешься о состоянии теории во времена Роймера. Именно в уме Роймера впервые так тесно связались эти два «измерения»: скорости света и расстояния в гипотетической Солнечной системе. Основываясь на своем третьем законе, выстроенном, как мы увидим далее, на отсутствии самое малое трех оснований, Кеплер, наблюдая Марс, вычислил расстояние от Солнца до этой Земли как 13 000 000 миль. Тем же методом — дискредитированным ныне методом одновременного наблюдения — Роймер определил это же расстояние в 82 000 000 миль. Меня не столько интересует это расхождение, сколько на каком основании астрономы начали мерить расстояния в миллионах, а не в сотнях и не в тысячах миль.

Во времена Кеплера самое сильное возражение против теории Коперника состояло в том, что если бы Земля двигалась вокруг Солнца, звезды в течение года должны были бы смещаться — а современными «точнейшими методами» показано, что они в самом деле чуточку смещаются. На это возражение отвечали, что звезды гораздо дальше, чем думали раньше. Из этого ответа следовала необходимость увеличить соответственно все расстояния. Кеплер измерил или угадал, кому как нравится, а потом Роймер его переплюнул. За Роймером последовал Гюйгенс, хвативший еще дальше: 100 млн миль по Гюйгенсу. Гюйгенс основывал свое предположение на том, что Земля по величине занимает среднее положение между Венерой и Марсом. Современные астрономы говорят, что Земля не такая уж средняя. Мы видим, что первые астрономы, не имея способа узнать, тысячи или миллионы миль отделяют нас от Солнца, определяли расстояние от 82 до 100 миллионов миль на основании неизменности звезд. Если современная догма в общих чертах принимает эти определения, хотелось бы знать, каким чудом на основе столь диких методов делались столь точные измерения. Мы подозреваем, что дело тут в заговоре и проституции, если кому-то по нраву подобные обвинения, а если кто-то предпочитает снисходительность, скажем, что причина здесь — в услужливом приспособлении и желании никого не обидеть. Мы предполагаем, что с тех самых пор астрономы видели и вычисляли то, что им полагалось видеть и вычислять. Например, когда эта Земля должна была находиться от Солнца в 95 000 000 милях, все астрономы определяли положение Марса на основе 95 миллионов миль; когда же расстояние до этой Земли урезали до 92 миллионов миль, то и во всех вычислениях появились 92 000 000 миль. Меня могут заподозрить в цинизме, но я всего лишь цитирую Ричарда Проктора в одном из его просветлений подозрительности.

С бесконечным однообразием и без всякого намека на передышку для нас продолжают сыпаться данные о заговоре — или сотрудничестве. Из негодных наблюдений о прохождении Урана в 1761 и 1769 годах Энке выводит земную орбиту поперечником около 190 000 000 миль (95 млн миль от Солнца). Общий прогресс склоняется скорее к диким вычислениям Гюйгенса, нежели к неприрученным расчетам Роймера. Так, в согласии с этими переменами, если не с прогрессом, Деламбре использует негодные наблюдения за лунами Юпитера, урезает негодные выводы Роймера и заявляет, что свет пересекает плоскость орбиты этой Земли за 16 минут и 32 секунды — как ему и следует, добавил бы профессор Янг. Именно тогда зараженные духом сотрудничества физики начали крутить и ерзать, «независимо», как нас уверяют, подтверждая правоту Деламбре. Все улажено — все довольны — см. «Handbook of Astronomy» Чамберса, опубликованный в то время, — и расстояние до Солнца установлено «с большой точностью» в 95 298 260 миль.

Но затем случается нечто, что неумело, хотя и заботливо, объясняется в большинстве трудов по астрономии. Фуко разрушает сладостность этих 95 298 260 миль. Упоминание этой темы можно найти во многих книгах, и всюду вы прочтете, что физик Фуко «абсолютно независимым методом» получил несколько иной результат. «Расхождение» подано так, что создается впечатление скрупулезной независимой работы ученых, не желающих рабски копировать друг друга, но при этом остающихся рядом с отметкой 90 000 000 миль, так что по сути все же согласных между собой. Но мы в опыте Фуко не найдем никакой независимости. Мы обнаружим скрывающийся под старой маской сговор, или дружеское согласие. См. «A History of Astronomy» Клерк. Мы узнаем, что астрономы, чтобы объяснить осцилляцию Солнца, порешили, что Солнце должно находиться не в 95 298 260, а примерно в 91 000 000 миль. То ли желая сделать им приятное, то ли простодушно, никогда о том не слыхав, хотя новый вывод был уже лет десять как обнародован, Фуко «выясняет», что скорость света меньше, чем приходилось предполагать, когда Солнцу положено было находиться в 95 298 260 милях, и в точности такова, какой ей положено быть, если Солнце находится в 91 000 000 миль. Тогда-то астрономы и объявили, что не для того они сократили расстояние до Солнца, чтобы объяснить его осцилляцию, а потому, что убедились в верности «независимого» определения скорости света физиком Фуко. Ерзать начали на заседании Королевского астрономического общества в феврале 1864 года. Пришлось и еще поерзать. Ведь если поперечник земной орбиты «оказался» меньше, чем полагал Деламбре, то кому-то придется «обнаружить», что свет от лун Юпитера доходит несколько медленнее, чем «доказал» Деламбре. И вот Глазенап «открывает», что это время составляет 16 минут 40 секунд, как ему и «следовало» открыть. Но тогда придется заново приспосабливать вычисления расстояния до Солнца, сделанные Энке, основываясь на негодных наблюдениях прохождения Венеры. И опять же, Ньюкомб основывался на наблюдениях и расчетах Энке и проделал вычисления, необходимые, чтобы согласовать расстояние с результатом Фуко. Между тем Энке, проделывал ли он свои вычисления или нет, попросту согласовал результат с выводами Лапласа в седьмой книге «Mechanique Celeste». Разумеется, он уверял, что вычислял независимо, поскольку использовал метод триангуляции, между тем как Лаплас основывался на законе гравитации.

Насчет слова «негодный», отнесенного к наблюдениям прохождения Венеры:

В «Old and New Astronomy» Проктор говорит, что наблюдения прохождений 1761 и 1769 годов были «совершенно неудовлетворительными». Надо полагать, что нечто, совершенно неудовлетворительное, никуда не годится. При следующем прохождении, в 1874 году, различные нации установили сотрудничество. Результаты наблюдения оказались столь разочаровывающими, что российское, итальянское и австрийское правительства отказались участвовать в экспедиции 1882 года. В «Reminiscences of Astronomer» Ньюкомб пишет, что комиссия Соединенных Штатов, секретарем которой он был, вплоть до 1902 года не публиковала полностью сделанных ею наблюдений и, вероятно, никогда не опубликует, поскольку к этому времени все ее члены либо умерли, либо ушли в отставку.

Метод Марса — все то же однообразие, поскольку определение параллакса методом одновременных наблюдений было раскритиковано, доктор Дэвид Джилл во время противостояния Марса в 1877 году отправляется на остров Вознесения, чтобы в одиночку методом суточных наблюдений определить расстояния от этой Земли до Солнца по положению Марса. Подробности метода Джилла см., например, в «Solar Sistem» Пура. Профессор Пур говорит, что, разумеется, в вычислениях Джилла следует учитывать орбитальное движение Марса. В таком случае следовало бы учитывать и орбитальное движение Земли. Если доктору Джиллу известно расстояние, пройденное этой Землей по орбите, и кривизна ее пути, значит, ему известны и размер, и форма орбиты, а стало быть, и расстояние до Солнца. Значит, он берет за основу, что эта Земля отстоит от Солнца примерно на 93 000 000 миль, и вычисляет, что Земля отстоит от Солнца примерно на 93 000 000 миль. За эту классическую дедукцию от известного к тому же известному он получает золотую медаль.

В своих первых опытах мы имели дело с ложными претензиями, будто к небесным явлениям приложима небесная механика: но в более поздних случаях мы имеем дело с иным методом — с методом триангуляции.

Один простой вопрос:

В какой степени можно полагаться на метод триангуляции?

В большой степени, если речь идет об измерении высоты здания или о небольших расстояниях в геодезии. Достаточно очевидно, что не астрономы изобрели телескоп. Спектроскоп они позаимствовали у иных наук. И основной свой математический принцип триангуляции они получили из геодезии, в которой он вполне применим. Треугольник — еще один символ бесплодия науки астрономии. На гербе сего великого научного мула я бы изобразил призму в треугольнике.

9

Согласно, например, профессору Ньюкомбу, расстояние до Солнца примерно в 380 раз больше расстояния до Луны — как показывает триангуляция. Но в книге «Popular Astronomy» Ньюкомб говорит нам о другом доказательстве с разительно отличными результатами — методом триангуляции.

Двуликое божество.

Бог Триангуляции не един и неделим. Этот другой метод, дающий столь отличающиеся результаты, — метод Аристарха. По нему расстояние до Солнца не в 38, а всего лишь в 20 раз превосходит расстояние до Луны. Когда для наблюдателя с этой Земли Луна затемнена наполовину, угол между видимым положением Луны и Солнцем — прямой; третья линия, проведенная от наблюдателя к Солнцу, замыкает треугольник. По Аристарху, наклон третьей линии дает угол 86 градусов, откуда следует, что длина линии Солнце — Земля в 20 раз длиннее линии Луна — Земля.

«В принципе, — пишет Ньюкомб, — этот метод верен, но на практике он неприменим». Он уверяет, что Аристарх ошибся в измерениях: что угол между линиями Луна — Земля и Земля — Солнце почти 90 градусов, а не 86. Затем он говорит, что этот принцип неприменим, потому что никто не может определить угол, который он определил почти в 90 градусов. Он говорит нечто, от чего раздутые астрономы мгновенно бы съежились, если бы читатели умели читать и думать одновременно. Он говорит, что метод Аристарха неприменим, потому что ни один астроном не способен определить, когда Луна освещена ровно наполовину.

У нас есть кое-какой опыт.

Может ли кто-либо, прошедший то, что прошли мы, заподозрить, что в мире, где есть профессор Килер, никто не способен тригонометрически, спектроскопически и микроскопически с восхитительной точностью до десятичных знаков определить точный момент полуосвещенности Луны, если только из этого определения не следовало бы доказательства, проведенного математиком, по крайней мере, не хуже него, что Солнце всего в 20 раз дальше от нас, чем Луна? Но предположим, что это простое дело никому не под силу

В тот же миг нам вспоминаются раздутые претензии, которые астрономы скармливают доверчивым бездельникам. Разве это режущее глаз противоречие не оскорбляет гармонию: что астрономы способны сказать, в какую именно минуту какого крестового похода свет покинул звезду, но не умеют определить, когда свет достигает некой линии на Луне…

Слава и триумфы, избранность и надутость — или что мы станем известны как евангелисты, проповедующие простую и цельную доктрину смирения. Холлис в «Chats on Astronomy» говорит нам, что диаметр этой Земли по экватору 41 851 160 футов. Но блаженны кроткие, говорим мы ему. В «Observatory» (19–118) опубликованы измерения астронома Бреннера относительно времени обращения Венеры, в котором другие астрономы расходятся на сотни суток По Бреннеру это время составляет 23 часа 57 минут и 7,5459 секунд. Обращаю внимание, что эта утонченность чуточку слишком эфирна для редактора «Observatory»: он надеется, что Бреннер его извинит, но есть ли необходимость в точности до четвертого знака после запятой? Я, впрочем, не хочу сказать, будто все астрономы столь утонченны, как Бреннер. В «Journal of BAA.» (1–382) Эдвин Холмс, возможно, грубовато, выражает тот же взгляд. Он пишет, что такая «точность, как у капитана Нобля, утверждающего, что диаметр Нептуна составляет 38 133 мили, а Урана — 33 836 миль, компрометирует науку, поскольку об этих планетах известно очень мало; и что, по данным Нейсона, эти диаметры составляют 27 000 и 28 500 миль». Макферсон в книге «A Century's Progress in Science» цитирует профессора Сервисса: что средний параллакс звезды — обычная в астрономии величина — «примерно равен видимому расстоянию между двумя булавками, воткнутыми на дюйм друг от друга и увиденными с расстояния сто восемьдесят миль». Воткнем булавки в подушечку в Нью-Йорке, отправимся в Саратогу и взглянем на них, чтобы проникнуться сверхчеловеческой силой помазанников науки — или спросим, когда же настанет полулуние.

Поверхность Луны неровная. Я не говорю, что всякий, у кого достанет мозгов определить, когда вычищена половина ботинка, должен знать, когда заблестела половина Луны. Но я утверждаю, что, если этот простейший вопрос не поддается решению, карканье астрономов по куда более сложным вопросам значит не больше карканья стаи ворон.

Триангуляция, по словам ее мелких жрецов, шагающая по орбитам и увенчанная звездами, — поддельный колосс, съеживающийся от прикосновения фактов, падающий со звезд, пресмыкающийся ниже Солнца и Луны, даже ниже земных облаков, так что разные сказки, которые она рассказывает Аристарху и Ньюкомбу, — противоречивые тщеславные выдумки земного червя…

Удар, сокрушающий божество:

Что методом триангуляции ни один астроном в мире не может измерить расстояние до предмета, находящегося всего в пяти милях.

Гумбольдт, «Cosmos» (5–138): высота Мауна-Лоа — 18 410 футов согласно Куку; 16 611 футов согласно Марчланду; 13 761 фут по Уилксу — все методом триангуляции.

В «Scientific American» (119–31) некий альпинист призывает редактора к ответу за сообщение, что высота Эвереста — 29 001 фут. Он пишет, что убедился на опыте: в определении высоты горы всегда наличествует ошибка не меньше 10 процентов, и можно утверждать только, что высота горы Эверест от 26 до 31 тысячи футов. В «Scientific American» (102–183 и 319) мисс Энни Пек приводит два измерения горы в Индии — расходящиеся на 4000 футов.

Самый убедительный способ проверки — это измерить высоту горы до того, как на нее поднялись, и сравнить потом с барометрическими показаниями на вершине. Список из 8 триангуляционных измерений высоты горы Св. Элиаса см. в «Alpine Journal» (22–150) — они варьируются от 12 672 до 19 500 футов. Доктор Д'Абруцци поднялся на гору Св. Элиаса 1 августа 1897 года. См. статью в «Alpine Journal» (19–125). Барометрические измерения Д'Абруцци дают высоту 18 092 фута.

Предположим при триангуляции предметов на расстоянии, скажем, пять миль ошибку в десять процентов. Но неизвестно, какова будет ошибка при расстоянии десять миль. При триангуляции Луны «обнаружили», что до нее 240 000 миль. До нее может оказаться от 240 до 240 000 000 миль.

10

Ложное сердце призрака — кеплеризм — пульсирует по законам сэра Исаака Ньютона. Если на триангуляцию нельзя полагаться при расстоянии от предмета до наблюдателя больше одной или двух миль, то те составляющие кеплеризма, которые основаны на триангуляции, интересуют нас не больше, чем пара булавок за сто восемьдесят миль от нас; тем не менее, пострадав от морской болезни, вызванной колеблющимися и зыбкими дедукциями сторонников общепринятых теорий, мы хватаемся за всякое твердое утверждение или самостоятельную мысль, какую сможем найти. Кеплер увидел планетную систему, и ему показалось, что, если эта система может быть сформулирована в терминах пропорциональности, то, получив одно количественное измерение, можно вывести из него остальные. Из «Popular Astronomy» Ньюкомба я вычитал, что, на взгляд Кеплера, в движениях четырех скользких тварей, шныряющих вокруг Юпитера, была и система, и порядок; что Кеплер, доверившись этим мелким предателям, рассудил, что центральное тело со спутниками в малом масштабе представляют Солнечную систему в целом. Кеплер нашел, что кубы средних расстояний до спутников Юпитера, разделенные на квадраты их периодов, дают одну и ту же величину. Он рассудил, что то же соотношение выполняется и для планет, если Солнечная система есть всего лишь увеличенная система Юпитера.

«Observatory» (декабрь 1920 г.): «Расхождение между теорией и наблюдениями (относительно движения спутников Юпитера) настолько велики, что желательно вести постоянные наблюдения для установления времени их затмений». В докладах юпитерианской секции Британского астрономического общества приводится сравнение между наблюдаемыми и теоретическими периодами этих спутников. 65 наблюдений в 1899 году, и только в одном случае наблюдение согласуется с теорией. Отмечено много расхождений на 3–4 минуты, а то и на 5–6 минут.

Кеплер формулировал свой закон пропорциональности между периодом обращения и расстоянием до спутников Юпитера, не зная их периодов. Нужно заметить, что наблюдения 1899 года содержат значительные флуктуации, обнаруженные Роймером много позже.

Просто ради наличия чего-либо, напоминающего оппозицию, попробуем представить, что Кеплер все же чудом оказался прав. Тогда, если в системе Юпитера, известной Кеплеру, наличествовало нечто, похожее на третий закон Кеплера, какое подобие логики способно распространить его на всю Солнечную систему, если можно вообразить себе существование Солнечной системы?

В 1892 году был открыт пятый спутник Юпитера. Может быть, он и подтвердил бы закон Кеплера, если бы кто-нибудь умудрился установить период обращения этой крошечной искорки. Шестой и седьмой спутники Юпитера вращаются столь эксцентрично, что на глаз их орбиты пересекаются. Их расстояния от центра — предмет больших расхождений, но поскольку можно сказать, что их средние расстояния подтверждают закон Кеплера или подтверждали бы, если бы кто-то сумел измерить эти средние расстояния, перейдем к другим. Восьмой и девятый ничего существенного не подтверждают. Если один из них раз проходит по одной орбите, то на следующий круг он выходит по другой орбите и в другой плоскости. Так что поскольку третий закон Кеплера, выведенный из системы спутников Юпитера, не распространяется даже на другие спутники этой маленькой системы, то скорее начнешь задумываться, как выглядят две булавки, воткнутые в подушечку в Луисвилле, штат Коннектикут, из Бронкса, чем о возможности распространить эту псевдопропорциональность на всю Солнечную систему

По-видимому, доказательства Кеплера были обречены на провал с исходной точки, независимо от хода рассуждений. Он исповедовал доктрину музыки сфер и приписывал Юпитеру и Сатурну басы, тенор — Марсу, контральто — женским планетам и сопрано или фистулу — малютке Меркурию. Все это очень мило и подробно разработано, и кажется убедительным, что тяжеловесный, если нетолстый, Юпитер поет басом, а прочие планеты подпевают голосами согласно своему полу и хрипоте, — однако нам этого мало.

Мы уже имели дело с отчетами Ньюкомба. Но другие правоверные говорят, что Кеплер разработал свой третий закон на основе триангуляции Венеры и Меркурия, великими трудами «установив», что отношение между Меркурием и Венерой таковы же, как между этой Землей и Венерой. Если сами правоверные признают, что во времена Кеплера не существовало доказательств движения этой Земли, значит, Кеплер исходил из допущения, что Земля движется между Венерой и Марсом; он допустил, что расстояние Венеры от Солнца с большой натяжкой представляет среднее расстояние; он допустил, что наблюдения над Меркурием определяют орбиту Меркурия — орбиту, которая по сей день не поддается анализу. Однако ради видимости оппозиции предположим, что факты, которыми располагал Кеплер, давали ему основание для формулировки его закона. Данные он черпал главным образом из наблюдений Тихо Браге. Но Тихо на основании тех же наблюдений доказал, что эта Земля не движется между Венерой и Солнцем, что она неподвижна. Самый твердолобый правоверный и в то же время, кажется, наш коллега, Ричард Проктор, говорит, что в систему Тихо Браге укладывались все данные. Я никогда не слышал, чтобы это отрицал кто-либо из астрономов. Тогда сердце современной астрономии — не кеплеризм, но некое извращение фактов, превосходящее уродством сиамских близнецов и служащее одновременно системам Кеплера и Тихо. Боюсь, что наша попытка составить себе оппозицию не увенчалась успехом.

Пока средневековая доктрина, ограничивающаяся временем и расстоянием, хотя, насколько я знаю, планеты могут петь пропорционально с тем же успехом, как двигаться пропорционально, располагает данными, которые можно истолковывать правильно или ошибочно. Но когда дело доходит до распространения третьего закона Кеплера на внешние планеты — я ничего не читал о способе, каким Кеплер устанавливал их пропорциональные расстояния. Он просто сказал, что Марс, Юпитер и Сатурн расположены от Солнца на расстояниях, пропорциональных периодам их обращения. Он довольно резонно рассудил, что планеты, которые движутся медленнее, вероятно, располагаются дальше, но к пропорциональности это не имеет отношения.

Вот ложное сердце призрачной астрономии.

Сэр Исаак Ньютон придал ему некую вещественность.

Подозреваю, что не случайно история о яблоке занимает столь важное место в двух мифологиях. Историю о Ньютоне и яблоке рассказал Вольтер. Его намерения сомнительны. Предположим, Ньютон действительно увидел, как яблоко падает на землю, и был столь вдохновлен или поражен, что выразил это событие в терминах всеобщего притяжения. Но попробуй он отнять кость у собаки, он получил бы иной опыт, который столь же удачно оправдывал бы идею всеобщего отталкивания. И если в электрических, биологических, психологических, экономических, социальных, химических и собаководческих взаимодействиях отталкивание занимает столь же существенное место, как и притяжение, то закон гравитации, пытающийся объяснить все в терминах одного лишь притяжения, столь же ложен, как была бы ложной догма, подчиняющая все другие отношения одному лишь притяжению. Таким образом, закон гравитации есть правило досадное и огорчительное. Так что, принимая его или страстно веруя в него, доктор Адаме вычисляет появление Леонид в ноябре 1899 года, но — досада и огорчение — Леониды не появляются. И планета Нептун не вычисляется математически, потому что, хотя в 1846 году она оказалась вблизи орбиты, указанной Леверье и Адамсом, но в 1836 или в 1856 годах она была очень далеко от предсказанной Леверье и Адамсом орбиты. Не так давно, в противовес шуму, поднятому вокруг математического открытия планеты за Ураном, было высказано предложение, чтобы, если это открытие не миф, астрономы теперь математически вычислили планету за Нептуном. То, что такой математики не существуем перед лицом любого множества ученых трактатов, куда более красноречиво доказывают эти светящиеся маленькие капризули, спутники Юпитера. У Юпитера открывают спутник за спутником, но все случайно или по наблюдениям — ни разу математически; ни разу отклонения орбит ранее открытых спутников не давали материала для вычисления орбит новых. Астрономы тычут пальцами в небо, а там пусто; кто-то указывает сразу в четыре стороны и четыре раза, а там все пусто; а там, куда никто не указывает, частенько что-нибудь оказывается.

Яблоки падают на землю, собаки рычат, когда у них отнимают кости; кроме того, весной расцветают цветы, а червяки, когда на них наступишь, сворачиваются.

Тем не менее крепко держится заблуждение, будто бы существует гравитационная астрономия, и всеобщее почтение к великой силе закона притяжения, якобы выраженного математически. На мой взгляд, с равным успехом можно утверждать, что он выражен фетишистски. Декарт был математиком не хуже Ньютона; позволительно сказать, что он изобрел или открыл аналитическую геометрию; между тем только патриотичные англичане позволяют себе утверждать, что Ньютон открыл дифференциальное исчисление. Декарт тоже сформулировал закон движения планет, и его символы не менее загадочны и убедительны для правоверных, но его закон выражен не в терминах гравитации, а в терминах вращательного движения. В 1732 году Французская Академия присудила приз Иоанну Бернулли за его впечатляющее математическое доказательство, столь же невнятное для остальных. Бернулли тоже вывел или считал, что вывел, закон взаимодействия планет, столь математически, как только могли пожелать его загипнотизированные поклонники; и этот закон тоже не был гравитационным.

Засилье математики в астрономии раздражает меня по той же причине, по какой раздражала бы архитектура, если бы считалось, что храм или небоскреб должны что-то доказывать. Чистая математика подобна архитектуре; в астрономии она так же неуместна, как Парфенон. Математика произвольна — она не изогнет примой и не запятнает плоскости в угоду фактам. Во всяком хаосе есть малая доля единообразия: математик может высмотреть в этой сумятице квадраты, круги или треугольники. Если бы он просто чертил себе треугольники, а не прилагал свои диаграммы к развалинам древних теорий, его конструкции были бы столь же безвредны, как поэзия. В нашей метафизике на единообразие, разумеется, нельзя полагаться. И математическое выражение единообразия только очень приближенно может быть отнесено к планетам, которые сами по себе не окончательны, но являются частью чего-то большего.

Сэр Исаак Ньютон жил очень давно. Все его мысли были отражением его эпохи. Чтобы полностью оценить его разум, рассмотрим совокупность его трудов. Его любовь к цифрам проявляется, например, в книге о Пророчествах Даниила и в определениях значения одиннадцатого рога у четвертого зверя. Если в наши дни эти доказательства звучат не слишком убедительно, возможно, и другие его труды чуточку устарели. Не знаю, может, Юпитер и поет басом, хриплым или мощным, а также возможно, что существует формула соотношения между одиннадцатым рогом четвертого зверя и еще какой-нибудь величиной; я недоволен окаменелыми догмами, отложившимися из испарений подобных умов, но я сам, надо полагать, не слишком вещественен. В качестве общей идеи скажу, что мы теперь не строим кораблей по образцу кораблей времен Ньютона, и строительство, и транспорт с тех пор потрясающе или, может быть, чудовищно, изменились, но так или иначе они стали другими; и что принципы биологии, химии и других наук, кроме астрономии, теперь не те, что во времена Ньютона, независимо от того, верны они или обманчивы. Я недоволен тем, что из средневековых наук одна астрономия еще тормозит всеобщий прогресс, пусть даже настоящего прогресса и не существует.

Еще кое-что следует сказать по поводу кеплеризма и ньютонизма. Они ерзают. Боюсь, что пережитые испытания умудрили нас. Мы уже заметили неоднозначность кеплеризма, из-за которой его, как и все, рассмотренное нами, можно истолковывать как в ту, так и в другую сторону.

Ерзанье:

Забыть о собственном достоинстве, забыть о фактах, лишь бы соглашаться, лишь бы быть, как все, и обратить свою покорность к своей выгоде.

Согласиться с астрономами, что, конечно, три закона Кеплера — не абсолютная истина, но приближение, и что планеты действительно двигаются, как им положено двигаться по доктрине Кеплера — после чего требуется только доказать, что эта Земля — одна из планет.

Восхищаться ньютоновской «Principia» от первой до последней буквы, никогда, подобно прочим поклонникам, не видав ее в глаза; принимать в ней каждую теорему, понятия не имея, что они значат; соглашаться, что движущиеся тела повинуются законам движения и обязаны двигаться по одному из конических сечений, — и после этого требовать единственного доказательства, что эта Земля — движущееся тело.

Все убеждены, что три закона Кеплера доказывают движение этой Земли вокруг Солнца. Это ошибка. Почему-то во всякой всеобщей убежденности кроется ошибка. Мы уже говорили, что стоит предположить, что эта Земля неподвижна, и доктрина Кеплера с тем же успехом оказывается приложима к Солнцу, вокруг которого по эллиптическим орбитам на пропорциональных расстояниях движутся планеты, причем вся система вращается вокруг неподвижной Земли. Все наблюдения за движением небесных тел согласуются с такой интерпретацией законов Кеплера. Тогда остается только некоторое недоумение, почему, если можно считать эту Землю неподвижной или движущейся, кому как нравится, сэр Исаак Ньютон сделал выбор за себя и за других. Без единого факта, без малейших указаний в ту или в другую сторону, он предпочел думать, что эта Земля — одна из движущихся планет. Тут проявляется его «основательность», о которой мы столько читали. Он не писал книг о первом и втором роге этой дилеммы: он ею попросту пренебрег.

Для тех, кто склонен к противоречию, предлагаю упростить вопрос. Может быть, ему не нравится иметь дело с батареями интегралов, бомбардировкой кватернионов, трансцендентными функциями, коническими сечениями и прочими боеприпасами, накопленными астрономами…

Восхищайтесь ими. Соглашайтесь, что они приложимы к телам, движущимся вокруг Солнца. Потребуйте только доказать, что эта Земля — одно из таких тел. Чтобы разобраться со всеми подобными «доказательствами», обратитесь к нашим изысканиям и к нашим умозаключениям по поводу трех неясностей или к нашим нестерпимо мучительным попыткам писать об этих трех неясностях серьезно.

Мы начали с трех воплей восхищенных математиков. Мы пережили несколько сомнительных приключений, старательно притворяясь, что чудовища, или мелкие затруднения, нам в самом деле угрожают. Мы добрались — не до сердца системы, но до узелка недоразумений.

11

Мы уже видели, что самые блестящие вдохновения богоподобных умов, или самые заразные эманации больных умов, были направлены на попытку объяснить тот факт, что звезды практически неподвижны. Для моего собственного ума неподвижность звезд среди всех данных астрономии представляется наиболее определяющим обстоятельством. Чтобы объяснить, почему рисунок созвездий не изменился за 2000 лет, астрономы воображают невообразимые расстояния. У нас есть собственные мысли относительно видимой неподвижности звезд, но мы столкнемся с затруднениями, если астрономы когда-нибудь обнаруживали, что некоторые звезды движутся вокруг или вместе с другими звездами. Я намерен более подробно заняться историей профессора Струве и «спутника Проциона», чтобы пролить немного света на чистоту, точность и аккуратность астрономии, и ради умаления, или издевки, или пусть каждый выбирает слово себе по вкусу.

Заявление профессора Струве об открытии «спутника Проциона» было опубликовано в «Monthly Notices» (33–430) — 10 марта 1873 года Струве открыл спутник Проциона, измерил его микрометрически, проверил свои наблюдения троекратным определением углового положения, тремя измерениями расстояния и тремя дополнительными угловыми измерениями, обнаружив, что все они «превосходно согласуются». Речь не может идти об оптической иллюзии, заверил он, поскольку другой астроном, Линдеманн, тоже видел этот объект. Струве публикует таблицу своих технических наблюдений: звездное время, расстояния, угловые положения с 19 марта по 2 апреля, после чего ему пришлось прервать наблюдения до следующего года. В «Monthly Notices» (34–555) опубликованы итоги наблюдений. Струве пишет, что Оверс не принял бы этого открытия, если бы в истекшем году «спутник не проявил возрастания позиции, согласующегося с теорией». Струве пишет: «Это возрастание проявилось самым примечательным образом». Поэтому он находит «решительно установленным», что наблюдавшийся объект тот самый, который был вычислен Оверсом. Он говорит, что некий Цераский из Москвы тоже видел «спутник», «не будучи предупрежден, где его следует искать».

Однако — см. несколькими главами выше.

Могут все же сказать, что у других звезд есть спутники, которые двигаются, как им положено двигаться. Позднее мы обсудим этот предмет, полагая, что, может быть, рядом со звездами видели движущиеся огоньки, но что никогда звезда не обращалась вокруг другой звезды, как ей следовало бы с точки зрения палеоастрономии. Я основываюсь на аналогии, что никто, сидя в парке, не видел, чтобы деревья кружились одно вокруг другого, но при должной степени опьянения или увлечения астронома он мог бы испытать такую иллюзию. Мы сидим в парке. Мы замечаем дерево. Может быть, нам почему-то кажется, что это дерево движется. Затем в отдалении мы замечаем другое дерево, и наше живое воображение или что-то еще наводит нас на мысль, что это — то самое дерево, только удалившееся от нас. Далее мы замечаем дерево за деревом и, убеждая себя, что все они — то самое дерево, разумеется, приходим к выводу, что оно вращается вокруг нас. Точность и чистота наблюдений возрастают. Мы вычисляем его орбиту. Мы закрываем глаза и предсказываем, где окажется дерево, когда мы снова их откроем: и вот в результате того же процесса отбора и опознания мы находим его на «положенном» месте. А если мы разделяем почти всеобщую манию скорости, то решим, что проклятая дубина вращается вокруг нас с такой скоростью, что у нас возникают самые дикие ботанические теории. В этой аналогии нет никакой натяжки, если не учитывать фактор скорости. Гольдшмидт в самом деле объявил, что вокруг Сириуса имеется полдюжины светящихся точек, а Доуз заподозрил, что Кларк произвольно выбрал одну из них. Мы предполагаем, что вокруг Сириуса на разных от него расстояниях видели много слабых огоньков и что в первые, может, даже шестнадцать лет, астрономы не были полностью загипнотизированы и не выбирали те огоньки, которые им следовало выбрать, поэтому между расчетной и наблюдаемой орбитами не было никакого согласования. Кроме противоречий в наблюдениях, отмеченных Фламмарионом, см. другие в «Intel. Obs.» (1 -482). Затем проявилась стандартизация зрения. Так, в «Observatory» (20–73) опубликован набор наблюдений 1896 года, в которых «спутник Сириуса» помещаегся точно на положенном месте. Однако кроме этого списка наблюдений приводится другой, настолько отличный, что редактор спрашивает: «Не значит ли это, что имеются два спутника?»

Темные спутники требуют несколько более выделительного обращения. Как и переменчивые туманности — и не вращаются ли темные туманности вокруг светящихся? Примеры переменчивых туманностей см. в «Memoirs of R.A.S.» (49–214); «Comptes Rendus» (59–637); «Monthly Notices» (38–104). Могут сказать, что они не относятся к типу Алгола. Как и сам Алгол, что мы уже показали.

Под давлением фактов мы пришли к выводу, что звезды, которые выглядят неподвижными, в самом деле неподвижны, так что отныне для нас «собственное движение» также неприемлемо, как и относительное.

С «собственным движением» положение таково:

Звезды, отмеченные 2000 лет назад, практически не сдвинулись или, учитывая возможное развитие астрономии, сдвинулись не больше, чем объяснимо более точной регистрацией; но астрономическая теория представляет звезды разлетающимися с невообразимой скоростью, так что астрономы только и ждут доказательств изменения видимого положения звезд. Что касается хорошо известных созвездий, нельзя сказать, чтобы они изменились; поэтому, за редкими исключениями, собственное движение приписывается менее известным звездам.

В результате возникает забавная ловушка. Считается, что большое собственное движение есть признак относительной близости к этой земле. Из двадцати пять звезд, якобы обладающих большим собственным движением, все, кроме двух, — очень тусклые звездочки; но считается, что эти двадцать три звездочки ближе всего к этой земле. Однако когда астрономы измеряют относительный параллакс звезды относительно более тусклой звезды, они соглашаются, что более тусклая, поскольку она более тусклая, должна находиться дальше. Так что самым тусклым звездам одновременно приписывается близость — по причине их заметного сдвига и удаленность — по причине их тусклости, и весь вопрос превращается в шутку, так что ради сохранения серьезности наших идей лучше пойдем далее.

«Observatory» (март 1914 г.):

Исчезла группа из трех звезд.

Если три звезды исчезают одновременно, значит, на них повлияла какая-то общая причина. Попробуйте представить некую силу, которая бы не растерзала видимый мир в видимые клочки, но способна была бы затмить три звезды, разделенные триллионами миль. А еаш они находились ближе друг к другу, то тут и конец объяснениям, что за 2000 лет звезды на вид не сдвинулись, потому что их разделяют триллионы миль.

В «Sistem of the Stars» Агнесс Клерк приводит множество примеров звезд, по-видимому, настолько тесно связанных, что это невозможно представить, если между ними триллионы, или миллиарды, или миллионы миль: такие образования, как «семь звезд, словно нанизанных на одну серебряную нить». Имеются кольца звезд в скоплении Возничего; ряды и арки в Змееносце, зигзаги в Стрельце. И эти звезды не только выглядят близкими, но и окрашены одинаково, так что мисс Клерк выражает свое впечатление, что они расположены рядом — «из-за совпадения цвета трудно поверить, что отмеченные этим цветом звезды просто кажутся близкими из-за иллюзии перспективы». Что касается образований в Стрельце — Филсон в «Recent Advances in Astronomy» приводит пример сочетания примерно тридцати мелких звезд, имеющего форму разветвленной веточки с параллельными пересечениями. Филсон считает маловероятным случайное сочетание трех заметных звезд в поясе Ориона, учитывая, что ниже этих звезд расположены по параллельной им прямой еще пять слабых звезд. В Млечном Пути есть темные протоки или расселины, ответвляющиеся от главного русла или хребта, и края их часто хорошо очерчены. На этих темных участках часто располагаются цепочки ярких звезд.

Не из-за разделяющих их расстояний звезды практически неподвижны относительно друг друга, потому что имеется море признаков, что звезды близки друг к другу и вместе подвергаются или подвергались влияниям местных звездообразующих процессов.

Подробное сравнение современных звезд со звездами, отмеченными Аль-Суфи 1000 лет назад, проведенное Дж. Э. Гором, см. в «Observatory» (вып. 23). Расположение звезд не изменилось, но, кажется, многие изменились по величине.

О других изменениях — «Publications of Astronomical Society Pacific» (№ 185, 1920 г.) — открытие семнадцати новых звезд в одной туманности (Андромеды). Список исчезнувших звезд — см. «Monthly Notices» (8–16; 10–18; 11–47); «Sidereal Messenger» (6–320); «Journal of BAA.» (14–250). Исчезнувшие туманности — см. «American Journal of Science» (2–33-436); «Sistem of Stars» Клерк; «Nature» (30–20).

В «Sidereal Messenger» (5–269) профессор Колберт пишет, что 20 августа 1886 года некий астроном в Чикаго около часа наблюдал маленький протуберанец в виде кометы у звезды Зета Кассиопеи.

Итак, наблюдается изменение в удаленности звезд. Когда в феврале 1901 года в созвездии Персея появилась новая звезда, она выглядела светящейся точкой. От нее отделилось нечто, выросшее за шесть месяцев до диаметра, равного половине видимого диаметра Луны. Объект обладал структурой. Свободно заявить, что это был световой эффект, может быть, ореол, означает игнорировать его сложность, устойчивость и отличия. Ньюкомб, у которого попадаются цитаты в нашу пользу, пишет, что это излучение представляло собой не просто световые лучи, поскольку они не исходили от звезды единообразно, а сдвигались, изгибались и переплетались. Это было движение, видимое на расстоянии до Новой Персея.

В «Monthly Notices» (58–334) доктор Эспин пишет, что в ночь 16 января 1898 года он наблюдал в Персее нечто, напоминающее облако. Это не могло быть чем-либо в атмосфере этой Земли, потому что он вновь наблюдал то же явление в Персее 24 января. Он пишет, что 17 февраля мистер Хет и доктор Лэм видели его, как облако, затмевающее и обесцвечивающее светящие сквозь него звезды. На заседании Британского астрономического общества 23 февраля 1898 доктор Эспин описывал это явление и отвечал на вопросы. «Это не была туманность и не похожа на таковую». «Что бы это ни было, оно обладало странной особенностью затемнять или поглощать свет звезд».

Это нечто вошло в Персей и вышло из него.

Клерк в книге «The System of Stars» говорит, что туманность резко изменила положение между 1833 и 1835 годами, после чего больше не двигалась. По словам сэра Джона Гершеля, звезда, которая занимала центральное положение в этой туманности по наблюдениям 1827 и 1835 годов, в 1835 году оказалась на восточном краю туманности.

Не расстояние от этой Земли мешает нам заметить изменения в расположении звезд за две тысячи лет, потому что временами мы видим случайные резкие изменения в их расположении.

Что, независимо оттого, существует ли нечто вроде скорлупы, вращающейся вместе со звездами, в которой звезды — отверстия, пропускающие свет извне, или ее не существует, все же все звезды расположены от этой Земли примерно на том же расстоянии, как если бы эта Земля была неподвижным центром некой вращающейся вокруг нее скорлупы…

Согласно проявлениям аберрации звезд.

Все звезды на полюсе эклиптики в течение года описывают круги; звезды, расположенные ниже, описывают эллипсы, которые становятся все уже и уже по мере приближения к эклиптике, где они движутся в течение года по прямой.

Предположим, что звезды — отверстия, неподвижные относительно друг друга, в некой внутрипространственной субстанции. Допустим вращение всего образования относительно неподвижной Земли в центре; тогда с этой Земли будет казаться, что все вблизи оси описывает круги, ниже — эллипсы и у границы преобразования — прямые линии. Если все располагалось бы на равном расстоянии от центра этой Земли, как точки одной вращающейся сферы, все имело бы равные амплитуды. Все проявления аберрации звезд, от самых ярких до самых тусклых, независимо от формы их движения — крут, эллипс или прямая, — имеют одинаковую амплитуду: около 41 секунды дуги.

Если все звезды — точки света, проникающего извне, неподвижные и разделенные неким скорлупообразным образованием, непрозрачным в одних местах, прозрачным в других и дырявым по всей поверхности…

Гегеншайн (противоположный свет)…

Что есть признаки наличия такой скорлупы вокруг нашего мира.

Гегеншайн — это круглая светлая заплата в небе. Она, по-видимому, отражает солнечный свет, поскольку сохраняет положение против Солнца.

Вот загвоздка:

Солнечный свет отражается — но от чего?

Что небо — это лоно с отверстиями-звездами, что на внутреннюю закругленную поверхность этой небесной скорлупы Солнце отбрасывает свой свет, несмотря на стоящую между ними Землю, которая затмевает этот свет не более, чем Луна во время солнечных затмений; причем свет этот не теряет времени на путешествие до звезд и обратно к этой Земле, потому что звезды близки или потому что свет не имеет скорости.

Предположим, гегеншайн может быть отражением Солнца на чем-то, расположенном ближе звезд. Тогда он должен иметь параллакс относительно звездного фона.

«Observatory» (17–47):

«Гегеншайн не имеет параллакса».

На заседании Королевского астрономического общества 11 января 1878 года прочел свой доклад У. Ф. Деннинг. По своим следствиям это — наиболее волнующий документ в истории. Тема его — «предположение о повторяемости метеоритных дождей». Мистер Деннинг перечислил двадцать два дождя, каждый из которых длится от трех до четырех месяцев.

В 1799 году Гумбольдт отметил, что видимые следы метеоров можно проследить назад до общей исходной точки, из которой как бы разлетаются все метеоры. Это — точка радианта, или просто радиант. Когда радиант располагается под созвездием, ему присваивают соответствующее имя. Небывалому метеоритному фейерверку 13–14 ноября 1833 года сопутствовало столь же небывалое обстоятельство: что, хотя Земля якобы вращается вокруг оси, придавая звездам видимое вращение в течение ночи, и якобы вращается вокруг Солнца, что влияет на видимое движение звезд, но метеоры в ноябре 1833 года как посыпались из созвездия Льва, так и сыпались из него шестью часами позже, хотя Лев за это время переместился и радиант, видимо, переместился вместе с ним.

И никакого параллакса на достаточно большом расстоянии, от Канады до Флориды.

Тогда эти метеоры действительно падали со Льва, или параллакс, или отсутствие такового, ничего не значит.

Постоянное расположение точно под движущимся созвездием в течение ночи 13-И ноября 1833 становится незначительной подробностью в сравнении с данными Деннинга о подобной же синхронизации, длящейся месяцами. Если точка радианта остается подо Львом или Лирой ночь за ночью, месяц за месяцем, это означает, что либо ее что-то смещает, без параллакса, согласно двойному смещению созвездия, — обстоятельство настолько невообразимое, что Деннинг замечает: «Я не могу объяснить», — либо созвездие и есть точка радианта, но в этом случае сохранение положения точно под ним невообразимо, если оно расположено так далеко…

Что звезды близки.

Представьте корабль, медленно проплывающий мимо прибрежного города и стреляющий, скажем, бездымным порохом. Снаряды разрываются, не долетев до города, и точки разрывов на линии между кораблем и городом можно проследить как радиант. Корабль движется медленно. Линия разрывов все еще ведет к одной точке между кораблем и городом. Обстрел продолжается, продолжается и продолжается, и корабль уже далеко от первоначальной позиции. Но точки разрывов остаются между кораблем и городом. Городские мудрецы заявляют, что ядра летят не с корабля. Так они говорят потому, что раньше твердили, что с корабля не могут лететь ядра. Следовательно, рассуждают они, ядра летят не с этого корабля. Тогда их спрашивают, почему же разрывы смещаются так, чтобы оставаться между движущимся кораблем и городом. Если бы среди них оказался У. Ф. Деннинг, он бы ответил: «Не могу объяснить». Но другие мудрецы окажутся больше похожи, например, на профессора Мултона. В своей книге профессор Мултон много пишет на тему метеоров, однако не упоминает метеоров, которые месяцами оказываются между наблюдателем и сдвигающимся по небосводу созвездием.

Есть и другие признаки. Разрывы ядер слышны. Стало быть, они взрываются недалеко от города. И с бездымным порохом не все в порядке: очень уж мала сила выстрела, так что снаряды разрываются неподалеку от корабля — иначе из разных частей города они бы виделись на разном фоне. Тогда горожане, если только они не мудрецы, догадаются, что раз ядра взрываются близко к городу и близко к кораблю, значит, и корабль недалеко от города.

Лев, Лира и Андромеда — ладьи, плывущие в небесах и обстреливающие эту Землю, — и они недалеко.

И среди нас могут найтись такие, кто, вместо того чтобы углубляться в невообразимые дали, проявит восприимчивость к тому, что рядом; и поднимет новый мятеж против черной оболочки, сверкающей огоньками запредельного света, и задумается, что это сияет так близко, — и с новой силой испытает муки удушья под игом звезд.

Ковш Льва, из которого явились Леониды, блестит в небе огромным вопросительным знаком.

Ответ…

Но бог знает, каким может быть ответ.

Быть может, звезды рядом.

12

Мы стараемся думать независимо. Допустим, что не расстояние разделяет звезды, коль скоро случаются резкие изменения расстояния между звездами, и это наводит на мысль, что звезды не разделены огромными расстояниями и не так уж далеки от этой Земли, иначе они были бы гораздо более обособлены; и что эта Земля не движется по орбите, иначе звезды каждого времени года выглядели бы независимо, а не вращались бы как единое целое; к тому же, если эта Земля относительно близка к звездам, если многочисленные перемены в величине и появления и исчезновения наблюдаются на звездном расстоянии и если звезды, вращаясь, не кружатся беспорядочно, как светящиеся снежные хлопья, и если не получается выдумать какого-нибудь взаимного отталкивания, тем более что звезды частенько сливаются друг с другом, то все это — постоянная сферическая оболочка, или скорлупа, и звезды — точки на ней.

Так многие идеи из предыдущей главы подводят к другим или ко всем остальным. Однако мы стараемся мыслить независимо. Конечно, мы сознаем, что так называемое различие между индуктивным и дедуктивным мышлением — ложная граница; тем не менее нам представляется, что дедукция, громоздящаяся на дедукции, — всего лишь произведение архитектуры, а мы в этой книге слишком много сил потратили, чтобы поставить архитектуру на место. Мы вовсе не хотим сказать, что в астрономии, или в новой астрономии, не должно быть архитектуры или математики, как в биологии не место поэзии, а в физиологии — химии, но что «чистая» архитектура или «чистая» математика, биология, химия имеют каждая собственную область применения, хотя все они неразрывно связаны со всеми прочими аспектами бытия. Так что, разумеется, то самое, против чего мы возражаем в крайнем его проявлении, в какой-то степени существенно и для нас, и в каждой индукции есть долядедукции, и мы не настолько бесчувственны, чтобы не восхититься изяществом сводов нашего сооружения. Мы возражаем не против аспектов, а против излишеств и вторжения в чужие области.

Эта первая часть нашей работы рассматривает то, что мы считаем новой астрономией, и здесь мы хотим показать, что не питаем ненависти к математике, если только ей не придают слишком большого значения и применяют к месту, так что скажем, что все вышерассмотренные идеи имеют для нас примерно пятипроцентную вероятность. Далее следует гораздо более смелая попытка независимого мышления, во второй части нашей работы, рассматривающей феномены настолько отличающиеся, что если первую часть своих изысканий мы назвали «новоастрономической», то для обозначения темы второй части придется изобрести новый термин, и слово «супергеография» кажется нам наиболее подходящим. Если в этих двух предметах наши, хотя бы временные, выводы окажутся одинаковыми, мы сочтем это впечатляющим признаком, вопреки своему циничному отношению к «согласованности».

Новая астрономия:

Эта якобы Солнечная система — как заключенный в яйцо организм, отгороженный скорлупой от внешнего света и жизни; эта неподвижная Земля в центре — его ядро; вокруг вращается скорлупа, и звезды в ней — поры или функциональные каналы, через которые впрыскивается вещество — говорят, «метеоритное», но возможно электрическое; а туманности в нем — полупрозрачные заплаты, и многочисленные темные области — непрозрачная структурированная материя — и до звезд не триллионы и даже не миллионы миль — и пропорционально уменьшаются все внутренние расстояния, так что до планет уже не миллионы и даже не сотни тысяч миль.

Мы понимаем изменчивость звезд и туманностей в терминах переливов наружного света по вращающейся скорлупе и мимолетных попаданий его в пропускающие свет места и отверстия. Мы принимаем, что все сущее подвержено ритмическим изменениям, так что если звезды — поры в веществе, то все целое должно быть подвержено некоторым изменениям с разной периодичностью для разных частей. В самой твердой субстанции могут образовываться локальные завихрения, и потому звезды, или поры, могут вращаться относительно другдруга, однако мы склонны думать, что если у некой звезды обнаруживаем светящийся спутник, то это — отражение света, проходящего сквозь каналы в веществе оболочки, перебегающего на небольшое расстояние из-за мелких неустойчивостей среды. Так что могут обнаружиться и иные смещения различной величины, новые отверстия открываются, а другие закрываются в субстанции, каковая не может быть абсолютно твердой. Так что «собственное движение» можно объяснить, хотя сам я предпочитаю думать о таких звездах, как «звезды Грумбриджа и Барнарда 1830 года», что это — планеты-беглянки; а также что некоторые кометы, в частности, бесхвостые кометы, которые иногда затмевают звезды, так что очевидно, что это не просто облачка сильно разреженной материи, — тоже планеты, и правоверные не признают их планетами из-за их эксцентричности и удаленности от эклиптики, хотя многие малые планеты в большой степени разделяют эти два недостатка. Если некоторые из этих тел оказываются планетами, отклонения в их поведении сочетаются с отклонениями в поведении спутников Юпитера.

Я предполагаю, что сочетание доктрин Птоломея и Тихо Браге хорошо согласуется со всеми рассмотренными феноменами, а также с планетарным движением, которое мы не имели возможности внимательно рассмотреть, — что Солнце, увлекая за собой Меркурий и Венеру, вращается на расстоянии несколько тысяч миль или несколько десятков тысяч миль, по восходящей и нисходящей спирали вокруг этой практически, но не абсолютно неподвижной Земли, каковая, согласно новейшим исследованиям, более напоминает волчок, чем шар; Луна в нескольких тысячах миль вращается вокруг этого ядра, а внешние планеты не только вращаются вокруг всей этой центральной системы, но также приближаются и удаляются от нее, описывая петли, и кроме того, расположены, как и видится глазу, смехотворно близко с точки зрения господствующего учения.

Так можно объяснить все небесные феномены. Но Коперник объяснил их все одним способом, Птоломей — другим, а Тихо Браге — третьим. Вероятно, есть и другие возможные объяснения. Имея дело с удаленным предметом, одна школа мудрецов может доказывать, что это дерево, другая — положительно опознать его как дом, а еще одна на высшем уровне анализа определит, что это облако, или буйвол, или герань, однако в этом случае их методикой можно восхищаться, но доверять ей не стоит. В самом сердце нашей оппозиции и в самом сердце наших идей кроется фатальная обреченность, поскольку ни одно рассуждение, логика или объяснение не сравнятся с иллюзией в тщеславии общего убеждения. Существует лишь процесс соотнесения, или систематизации, или организации вокруг чего-то, произвольно выбранного как основание, или как господствующая доктрина, или как основное допущение — процесс ассимиляции в нечто иное, согласования с чем-то иным или интерпретация в терминах чего-то иного, чье гипотетическое основание само по себе не окончательно, но было первоначально ассимилировано с чем-то еще.

Я обобщаю результаты любых исследований любых законов или доминирующих мыслей, научных, философских или богословских: при любом исследовании мы находим, что движение происходит по линии наименьшего сопротивления.

Движение по линии наименьшего сопротивления.

Но как определить, где наименьшее сопротивление?

Там, куда направлено движение.

Если ничто не может быть положительно выделено из чего-то другого, то невозможна никакая позитивная логика, представляющая собой попытку позитивного выделения. Рассмотрим популярное «основание», что Капитал есть тирания и всегда в корне порочен, и что Труд чист и идеален. Но чей-то труд представляет собой его капитал, а не работающий капитал никоим образом не вовлечен в этот конфликт.

Тем не менее мы теперь отказываемся от высказанного выше подозрения, что все наше бытие — прокаженный небес, загнанный в дальний угол пространства и изолированный, как предполагают астрономы, потому что иные небесные образы бытия бегут от заразы…

И если оно отгорожено скорлупой от внешнего света и жизни, то лишь по той же причине, по какой оказываются заключенными в скорлупу формы жизни, существующие в нем, — что оно представляет собой сверхзародыш.

Сумрак ночи, и жизни, и мысли — сумрак лона. Темнота, окружающая нерожденного, прорезаемая полусветом крошечного солнца, которое не есть свет, а лишь уменьшение темноты.

Тогда мы представляем себе организм, который не нуждается ни в каком основании, и не нуждается ни в какой окончательности, и не требует особого руководства для какой-либо из своих частей, поскольку развитие каждой части предопределено целым. Следственно, наша желчность пройдет со временем, и наши невежливые выходки можно оставить без внимания, признавая, что всякая система мысли не имеет основания в себе, и, разумеется, не окончательна, и непременно несет в себе элементы того, что рано или поздно разрушит ее, — эти прочные на вид положения, которые с развитием зародыша проходят, как призраки, сменяясь другими фазами роста.

И тогда всякий, ищущий основания, окажется в безнадежном положении, находя вместо основы все новые вопросы. В наших поисках не станем отказываться и ни от каких приемлемых находок. Пусть они указывают, что Земля движется вокруг Солнца. Столь же надежно они указывают, что Солнце движется вокруг Земли. Чем определяется, что именно будет принято правоверными, которым гипноз мешает увидеть другие возможности? Сами мы полагаем, что развитие представляет собой серию реакций на последовательно сменяющие друг друга доминанты. Пусть доминанта некой эпохи требует признавать, что Земля удалена от всего и одинока: кеплеризм поддержит ее; пусть доминанта изменится в духе экспансии, невозможной при такой удаленности и изолированности: кеплеризм поддержит и новую доминанту или не будет ей слишком противоречить. Такова суть процесса роста зародыша, что некоторые субстанции протоплазмы проявляются по-разному на разных стадиях.

Но я не считаю, что все факты столь податливы. Попадаются и такие, которые не удается совместить с предыдущей доктриной. Они могут не оказывать влияния на произвольно выбранную систему мысли или систему подсознательных убеждений в эпоху их доминирования — ими просто пренебрегают.

Мы переходим к перечислению зрелищ и звуков, относительно которых все вышесказанное было всего лишь введением. Для них не существует общепринятых объяснений, их не удается уныло втиснуть в систему Наши факты — зарницы эпохи, приближающейся с раскатами грома. Они содрогаются от поступи далеких космических армий. В небе уже нарисовались видения, предвещающие новые восторги, нарушающие наше наскучившее, пережившее себя отшельничество.

Мы собираем факты. Увы, нам не устоять перед искушением порассуждать и теоретизировать. Да смилуется суперэмбриология над нашими собственными силлогизмами. Мы считаем себя вправе по меньшей мере на 13 страниц глупейших и вопиющих ошибок. После этого нам придется объясняться.