Прорвемся, опера! Книга 4

Глава 9

— Звонит новый русский другому, — водитель Степаныч громко заржал над своим же анекдотом, — ах-хах-ха! Звонит, говорит, Петруха, здорово! А Петруха ему отвечает — да некогда мне говорить, тихо, я на кладбище. А тот ему — а кто тебя так, Петруха? Ах-хах, прикинь, Иваныч!

— Ну что, Степаныч, да разве это анекдот? — Василий Иваныч покачал головой. — Чё у тебя сегодня анекдоты такие дебильные? То про кладбище, то жопа какая-то яблоки жрёт? Херня какая-то это на лыжах, а не анекдоты. Ты бы хоть хорошее что-нибудь рассказал, а то только анекдоты несмешные травишь или про шурина своего рассказываешь, как он что-то мутит.

— Да про шурина-то нечего, — водитель махнул рукой и насупился. — Чё там говорить-то про него? Вышел из магазина, поскользнулся, упал на копчик. Всё-то в больнице лежит, ходить не может. И-эх, он и так не работал, да хоть какие-то деньги домой тащил, а теперь лежит, мне и своих кормить надо, и его семье помогать ещё, пока он не оклемается.

— Да ладно-ладно, — Устинов примирительно поднял руки. — Ну, бывает, в жизни всякое случается. Давай я тебя развеселю.

— Не надо, — Степаныч отклонился, с опаской глядя на него. — Я за рулём вообще-то. Знаю я, как ты веселишь. Врежемся ещё!

— Да мы уж приехали. Здесь же, Пашка?

— Угу.

Захватили мы с собой Сан Саныча, а у рыжей девушки я на время взял шарф, который был на ней во время нападения, пообещав непременно его отдать. Шарф лежал в пакете, который я нёс в правой руке, а левой придерживал сумку с автоматом, чтобы не колотила по бедру. А поводок с собакой взял Устинов, Сан Саныч его вполне слушался.

— Ух, щас мы с Саньком всех маньяков найдём, — Василий Иваныч погладил собаку и пожал лапу. — Всех-всех маньячелл арестуем.

— За тем магазином, — я показал направление. — Про него она говорила. Срезала дорогу через те постройки, и напали на неё там.

Когда-то, всего пару лет назад, здесь собирались строить жилые дома, но успели только поставить коробку с три этажа. Потом стройка заглохла, когда владельца строительной фирмы расстреляли в сауне, а его зама закрыли за мошенничество.

И в итоге почти в центре города остался большой пустырь с недостроенным домом, через который люди часто срезали дорогу, чтобы не обходить за тридевять земель. А домину здесь хотели отгрохать высокую, скорее всего, планировали целый комплекс. В итоге осталась только заброшка, где ютились бомжи и наркоманы, и магазин, размещавшийся в длинном здании из белого кирпича. Вернее, это было два магазина, у него два входа, с одной стороны хозяйственный, с другой — продуктовый, но владелец у них один.

Мы зашли в оба, поспрашивали продавщиц, но никто ничего подозрительного не видел и не слышал. Они уже и внимания не обращают на крики и беготню, район неспокойный, хозяин магазина даже развозит их вечером по домам, чтобы не идти по улице.

Не узнав ничего стоящего, мы пошли на саму стройку.

— Саня, — я достал шарф. — Нюхай… Нюхай. Молодец, хороший пёс… Ищи!

Пёс жадно уткнулся носом в мохеровый вязаный шарфик розового цвета, пахнущий духами, и нюхал долго и шумно. Потом немного походил вокруг и гавкнул, смотря на меня — мол, ничего нет.

— Попробуем там, — я показал на арку, ведущую во двор недостроенного дома.

Вот экономят три минуты времени, чтобы срезать путь там, куда я, подготовленный мент в бронежилете и с оружием на руках, без важного повода бы и не сунулся. Тут чего только не было под аркой: валялись бутылки и обрывки газет, блестело битое стекло, щерились иглами шприцы, поэтому собаку я вёл аккуратно, чтобы Сан Саныч не поранился. А Устинов подумал-подумал и прошёл дальше, внимательно глядя по сторонам. Тоже взял след.

— Пашка! — крикнул он откуда-то впереди. — Она в какой обувке была? Помнишь?

— Сапоги такие женские с каблуком, из замши! — почти не думая выдал я. — Примерно тридцать шестой размер.

Вот же ментовская привычка, я, даже не осознавая этого, списал приметы потерпевшей и запомнил. Давно это за собой заметил, уже лет через десять после службы в органах.

— Хорошая память, — одобрительно сказал Устинов, выглядывая из-за угла, и показал мне большой палец. — Прямо как у опера со стажем. Не знай я тебя, подумал бы, что ты лет двадцать работаешь, ёклмн.

— Знаешь, Василий Иваныч, — я прошёл чуть дальше, продолжая тянуть поводок, чтобы Саныч ничего здесь не подобрал, — я вот редко специально обращаю внимания, какой у человека цвет глаз, но прекрасно его запоминаю. Спроси — не ошибусь, сразу картинка в памяти всплывает. Вернее, не картинка, а будто сразу протокол писал, с приметами.

— Ха, поверю на слово… ты лучше девкам это говори, а то они порой обижаются, если не помнишь. Да чё-то ту девочку вспоминаю, — он поманил меня к себе. — Которая проститутка была, задушенная. Я вот таких глаз почти никогда не видел, прям чтоб изумрудные были. Обычно же оттенки, или освещение так падает, что кажется, будто зелёный, а на деле другой. А такой яркий цвет встречается редко. Два процента, умники говорят.

— Занимался вопросом? — я подошёл к нему.

— Да как-то приходилось искать злодея, — он начал шарить по карманам, — и из примет только цвет глаз был, вот и крутился, общался со знающими людьми. И ещё, помню, в советское время такая неприятная история была… вот, смотри! Вот чё я заметил.

— Ну, кто-то нагадил, — я мельком глянул туда и подтянул поводок к себе, а то я знаю этих собак, так и норовят съесть что-нибудь подобное.

— Кто-то нагадил, — Устинов выпрямился, — а кто-то потом наступил, хе! Весна покажет, кто где срал, как на радио говорили, ха! Но я к чему… вот молодая красивая девушка в модных замшевых сапожках…

— Под ноги смотреть будет, — я кивнул.

— Вот! — он одобрительно кивнул. — И надо знать, что у женщин зрительное внимание рассредоточенное, а у мужиков — сфокусированное. Мужикам надо в одну точку смотреть, чтобы увидеть, а всё, что в стороне, он даже не заметит. А вот женщина сразу любую мелочь приметит, едва на глаза попадёт. Так что это мы можем вляпаться случайно, а женщина — никогда, особенно в такой обуви.

— Понял, про что ты. Убегала в панике, наступила, значит, где-то здесь он на неё и напал. Саня, — я снова сунул ему шарф. — Ищи!

Пёс на этот раз взял след быстро и повёл нас через снег. Под ногами хрустели камни и битый кирпич, потом пошли какие-то ржавые консервные банки и куски шифера. Я придержал собаку, чтобы не наступил, а потом, у остова брошенного кем-то запорожца, Сан Саныч гавкнул и начал рыть снег лапами.

Я поправил перчатки, чтобы не морозить пальцы, и сам достал вещичку из снега. Ага, вот кусок проволоки и кусок пряжи, едва заметные волокна прилипли, того же цвета, что и шарф. Потянул за проволоку… нет, не за проволоку, за струну. Струна лопнула, оплётка расплелась, а к одному концу привязано большое кольцо. Ага, предусмотрительный маньяк не хотел травмировать себе руки, колечко примастрячил.

Вторую половину мы не нашли, но даже и половинки хватит. Скорее всего, маньяк забрал половинку, что в руках осталась, а вот эту — потерял. Ну, нам же лучше.

— Странное дело, — я убрал струну в пакет. — Если подумать.

— Чё такое, Пашка? — отозвался Устинов.

— Я говорил же, что с профессором общаюсь из Москвы, экспертом по криминальной психологии. Мне Турок говорил, что с этим мужиком почти по всем маньякам консультировались ещё с советских времён, и по Чикатило, и по Сливко, и по Фишеру… короче, профессор говорит, что у всех жертв обычно есть какая-то связь, общая черта, и вот учёный считает, что убитые в глазах нашего маньяка — преступники и грязь общества. Алкоголичка, проститутка, бандит… а вот эта заявительница, — я показал шарф. — Она не преступник и не маргинал. Приличная девушка, даже симпатичная, работает на оптическом заводе, замуж собирается зимой.

— Это в твоих глазах она не преступница, — заметил Устинов. — А вот как маньяк мыслит — кто его разберёт? Мы-то таких академий не кончали, чтобы мысли его читать. Может, она для него преступник, потому что летом в короткой юбке прошла или от него отшатнулась, когда он её за попку ущипнул. Или бабке где-то дверь не открыла, или с парнем до свадьбы переспала.

— Да, и такое может быть. Но что-то общее должно быть, более явственное, и для нас это может казаться полным бредом, а вот для маньяка это всё очень логично. В его извращённой душонке свои логические цепи, железные. Ладно, струну надо на экспертизу, а с девушкой поговорить, осмотреть, и к серии это нападение приобщить.

— Коню придётся поработать, нового подозреваемого искать вместо озабоченного, — Василий Иваныч усмехнулся.

— И вот насчёт этого я тоже хотел перетереть сегодня с тобой и Якутом. Есть одно подозрение, и мне оно очень не нравится. Но попозже, ещё других дел полно.

— Ла-адно, — удивлённо протянул он. — Потрещим попозже, ага…

— Давай сначала в гости зайдём к товарищу, — предложил Василий Иваныч, когда мы заехали на территорию больницы. — А то обидится, что сначала по работе идём, а только потом к нему.

— Сам хотел предложить, — я кивнул.

Баланс между личной жизнью, работой и друзьями соблюдать сложно, особенно в милиции, но ведь действительно будет неправильно отправиться по своим делам и пройти мимо больницы, где лежит Толик, схвативший пулю, чтобы прикрыть меня. Успеем ещё поработать, а сейчас пока можно всё обдумать мимоходом.

В магазине у больницы я купил раненому сока, три апельсинки, пакет вафель с прослойкой из шоколада и сникерс, а Василий Иваныч выбрал Толику сигареты. Потом зашли в аптеку, купили трубочки для капельниц и одноразовые шприцы, а то в больницах этого вечно нет, уж в эти годы особенно.

Приёмные часы были с четырёх до шести, но нас знали, пустили без вопросов, даже халаты белые вручили, только Сан Санычу придётся подождать снаружи, с собакой всё-таки сюда не пускают.

Линолеум в коридоре под ногами ходил ходуном, то поднимаясь, то опускаясь, будто мы шли через топи, в нос бил сильный запах лекарств, хлорки и уколов. Сколько ходишь по больницам, а всё равно привыкнуть к этому сложно. Устинов приотстал, оставшись позубоскалить с медсёстрами, я прошёл дальше.

Толян почему-то находился теперь в другой палате, в двухместной, а не в общей, и лежал один, вторая койка пустовала. Палату эту держали для обеспеченных больных, кто был готов подмазать руководство отделения. Тут чище, теплее и даже кровати поновее. Разве что подушка — типичная больничная, с рядами старых полузатёртых штампов на наволочке.

— Ну и чё там было? — Толик отложил книжку в блестящей обложке и приподнялся на локте здоровой руки. — Все говорят — опять в тебя стреляли, а ты молчком, Паха! И нахрена я тебя закрывал, если ты опять в блудняк вписался? Вот ни на минуту одного нельзя оставить.

Он с осуждающим видом посмотрел на меня и, кряхтя, сел, опустив ноги в полосатых больничных штанах на тапочки.

— Так видишь, с автоматом хожу и в броне, даже в больницу, — я сел на край кровати и поставил пакет с передачей на тумбочку. — Ты как здесь оказался, в этой палате? И что читаешь? «Молчание ягнят»? — я пригляделся к обложке. — Фильм разве не видел?

— Видел, да книжка вроде ничё. Буду про маньяков читать, вдруг надыбаю чего полезного, — он заулыбался. — Пришли тут ко мне утром подозрительные дяди в штатском, все в костюмчиках, мандаринок принесли и книжек, детективов всяких. С кем-то перетёрли, и меня сюда перекантовали. Кто был, что был? Вообще без понятия! — Толик засмеялся.

— А, это наши смежники, — догадался я. — Душил вчера одного, Гришу Туркина, если помнишь его. Сказал ему, что стреляли в меня из-за того, что я помогал им Сафронова в казино давить, а ты в замес попал ни за что. Вот и говорил, что надо проведать, помочь, вину загладить. Из-за вас пацан пулю схлопотал, всё такое.

— Вон оно чё, — протянул он и зевнул, но оживился. — Так что там было, стреляли же? А то в газетках уже понаписали всякой хрени.

— Собака лает… разберёмся. В общем, выпасли нас у Артура на усадьбе, — я вкратце пересказал события ночи. — Так что хотели использовать и место, и всё остальное, чтобы Сафронову жопу прикрыть, а нас объявить продажными ментами. Вот в газетки и тиснули, как ты говоришь. Ну а пока РУОП крутит задержанных на предмет причастности к недавнему убийству нашего коллеги.

— Мент прикомандированный? Да, слыхал тоже…

— Толик-алкоголик! — вскричал Устинов, заходя в палату. — Давай тебя налысо побреем! А то отрастил патлы уже! На бабу похож.

— Уйди ты! — Толян аж плечами передернул. — Тебя ещё не хватало! Стричь он меня тут собрался!

Они начали шутливо препираться, а я ушёл в мысли, только глянув на обложку книги про маньяка. Её я не читал, но смотрел фильм, в котором, чтобы найти маньяка, пришли за консультацией к другому. И продолжение смотрел, где к этому же Ганнибалу Лектеру приходили искать очередного маньяка. Этот фильм ещё не вышел, хотя была ещё старая версия, с другими актёрами.

У нас не практикуется консультироваться у маньяков, но на кое-какие мысли меня всё это навело. Маньяк-то и в Африке маньяк, и пусть каждый из них себе на уме, что-то общее у них есть, вот всякие профессоры и искали, что именно.

И всё-таки… а что же общего у жертв нашего маньяка? Поведение, их прошлое — или, быть может, какой-то внешний признак? Надо бы глянуть еще раз снимки трупов, в деле они есть. А заодно вспомнить, кто ещё был убит во время первой моей жизни. Тогда, вроде бы, все были женщины (из тех, во всяком случае, кого мы присоединили к серии), у многих были проблемы с наркотой и алкоголем, были проститутки… Все — да не все. Одна из последних убитых под это никак не подходила… сейчас она жива, надо бы её проведать, пообщаться, покумекать. Она работает продавщицей, как я припоминаю.

И надо заняться струной… пока мы её не показали никому, а вообще хотелось бы узнать что-то о ней подробнее — что, откуда и когда, а в идеале — найти вторую половину. Сейчас безликие струны из Китая ещё не хлынули в страну, как будет после 98-го, и каждая струна могла быть из комплекта, произведенного, например, где-нибудь в Чехии, Германии или в США, ну или окажется простой ленинградкой, что тоже зацепка. Я не спец по струнам, но помнил все это, потому что в той жизни пришлось как-то разбираться с крупной партией струнного контрафакта в нулевых.

В общем, работаем…

Не знаю, кто это придумал, но если потерпевшей стороне нанесли телесные повреждения, изнасиловали или напали с применением физической силы, на экспертизу её отправляют в морг — к судмедэксперту. Да, я не против освидетельствования, где фиксируются все травмы и повреждения, но для пострадавших это, мягко говоря, сомнительное удовольствие. Однако деваться некуда.

Позже, конечно, проведут разграничение — отделят кабинеты, вынесут всю службу судмедэкспертов, занимающихся освидетельствованием, в отдельные помещения, где осмотр «живчиков» не будет соседствовать с холодными столами морга. Но пока здания бюро судебно-медицинской экспертизы не отличаются просторами, и патологоанатомическое отделение в них занимает значительную часть. В некоторых местах оно и вовсе граничит с кабинетами медиков настолько плотно, что осмотр пострадавших проходит буквально в шаге от холодильников и секционной с распотрошёнными телами.

Судмед не только вскрывает трупы, но и живых осматривает и дает заключение. В крупных учреждениях это могут делать разные сотрудники, но только не у нас. И если Ручка больше специализировался на мертвецах, которых потрошил с большей охотой, чем разговаривал с людьми, то Ванька легче находил общий язык с «живыми» клиентами, и самим пострадавшим взаимодействовать с ним было намного проще.

Нет, наигранное сочувствие он не выражал, уже оброс цинизмом и скорлупой профдеформации, и на чужие страдания ему плевать. Но хотя бы не говорил всякие грубости, не кричал и не давил, и никому не давал это делать на своей территории.

— Что-то нашли? — спросил у нас сидящий здесь Кобылкин, когда мы с Устиновым зашли к судмеду в кабинет.

Рыжая девушка сидела на кушетке в одной тонкой маечке, обхватив себя руками. Чувствовала она себя явно неуютно, в больших ореховых глазах видна тревога. Ну хоть не заставили полностью раздеваться до пояса. Ванька как раз смотрел ей на шею, что-то при этом записывая в блокнот.

Судмеду положена еще и медсестра в помощь, которая, как секретарша, только не рецепты бы выписывала, а вела записи по ходу освидетельствования (если объект живой) или вскрытия. Но в нашем морге я медсестер отродясь не видел. Или вымерли, или ещё что-то.

— Так, голову сюда, — равнодушно произнёс Ваня и взял девушку за виски, она же при каждом прикосновении вздрагивала. — Чуть назад… вот, Геннадий, смотри, странгуляционная борозда — следы удушения явные, есть повреждения капилляров под кожей, видны пятна невооружённым глазом, иных травм не фиксирую… Ну, это точно Кащеев, — он хмыкнул, — его как Ручку, отпускают, что ли? Только того из больнички за водкой, а этого из СИЗО — людей душить.

— Ты меня ещё подкалывать будешь? — огрызнулся следак и вперился в рыжую тяжёлым взглядом. — Так чё? Где он тебя трогал, как трогал? Говори уже, чё там было? Кто тебя преследовал? Где конкретно? Как был одет? Или знакомый это, может, твой был? Ухажёр, может, надрался, повздорили — и душить давай, а ты его покрываешь? Знаю я вас. Тебе его жалко стало, а нам работать с этим потом.

— Да нет, я… — начала оправдываться девушка.

— Да хватит её запугивать! — воскликнул Ваня, отвлекаясь от записей. — И так трясётся. И вообще, не мешай мне работать, только мысли сбиваются.

— Так нашли что-то? — Кобылкин вспомнил про нас.

— Пока непонятно, надо разбираться с находками, — ответил я.

Устинов глянул на меня, но удивление скрыл. Утаю я эту улику на день-другой, проверю пару теорий. Просто мысли всякие витают… вот, вроде, со сбитой собакой и закрыт вопрос… если не было подмены…

Но другие вопросики по следователю прокуратуры всё равно никуда не делись. И хотелось бы иметь какой-то козырь на случай, если подозрения оправдаются, ведь они никак не уходили, а засели в мозгу, как старый шуруп в бревне. Поэтому вполне можно придержать улику пока.

— Что там найдешь, целая помойка, а не пустырь, — продолжил я. — Чего только нет. Только посмотришь на это стекло битое, уже заражение крови, кажется, словил.

— Помойки — дело такое, — Ваня кивнул. — Кстати, Ручка же вернулся, он там, в «трупешной» кого-то режет. Пострадавшую хотел смотреть, — он кивнул на девушку, — я не дал, он своими граблями кривыми лезет, пугает только, до слёз чуть не довёл.

— Уже выпустили его? — Устинов хмыкнул.

— Меня и не задерживали, — трезвый и злой Ручка заглянул в кабинет. — Психи осмотрели, говорят, переутомление было, а не крыша протекает. И не пил я… почти… так чё ты там, салажонок, осмотрел? — он прошёл к раковине и начал мыть руки. — Нихрена ты там не увидишь, знаю я тебя, тогда кровь куриную увидать не смог. Дай-ка лучше я теперь… куда проникновение было? — он навис на рыжей. — Сымай уже всё и показывай, хватит ломаться…

— Уйди! — Ванька замахал на него руками. — Душили её, говорю же, а ты не слышишь опять. Крыша, говоришь, не протекает? Да тебе в дурку уже пора, Яков Вениаминович, и навсегда! Будешь там на своей скрипке дурацкой пиликать с утра до вечера!

— Вы чё, уже с утра поругались? — Устинов усмехнулся. — И ссора продолжается?

— Всё, свободна, — Ваня глянул на девушку. — Одевайся.

Та торопливо спрыгнула с кушетки и подошла к своим вещам, лежащим на стуле. Натянула кофточку, я отдал ей шарф, который девушка тут же начала повязывать на шею. Но вдруг остановилась и задумалась.

— Ой, цепочка потерялась, — она начала внимательно смотреть на пол.

— Цепочка? — спросил Ваня, хмуря лоб. — Не помню такую.

— Была, золотая, с крестиком, мне мама дарила, — девушка наклонилась и подсмотрела под кушеткой. — Я её снимала.

— Хм, — судмед опустился на колени рядом с ней. — На тебе её не было, вот все твои вещи.

— Ты её точно сегодня с собой взяла? — спросил Кобылкин, закуривая сигарету. — Может, забыла дома? Или там, на месте потеряла, где душили? Лопнула, и прощай.

— Я не помню… — робко произнесла она. — Вроде, брала.

— Не помню, — передразнил Кобылкин. — Короче, так работать невозможно. Придёшь в прокуратуру, седьмой кабинет, а то я задолбался. Этого не помню, этого не видела, этого не знаю…

— Да уйди ты уже! — возмутился Ваня, замахав на него руками. — Мешаешь с самого утра. Тебе здесь мёдом намазано? Чё ты в моём морге вечно ошиваешься? Тут экспертное исследование вообще-то идёт, а не допрос.

— В твоём морге? — подал голос Ручка и включил кран, снова начиная мыть руки. — С каких это пор он твоим-то стал? Ты не охренел случаем, салага?

— Да не обращай на них внимания, — я потянул рыжую к выходу. — Юля же ты, да? Настроение у всех поганое просто, вот и лаются, обычно мирно живут, шутят. Слушай, а тебе есть… куда уехать на время?

Спросил я это у неё, когда мы вышли из кабинета. Все продолжали ругаться, даже Василию Иванычу досталось за компанию.

— Уехать? — она уставилась на меня.

— Показания ты дала, заявление у нас есть, мы работаем. Но дело какое-то — странное, и лучше бы тебе пожить где-то ещё. Есть возможность?

— Пока к бабушке в область могу уехать, — задумчиво сказала девушка. — Она меня в гости всё зовёт. На работе лишь бы отпустили, но у меня отгулы есть, поговорю с начальством.

— Вот и съезди к ней в гости, Юля, — я достал блокнот и написал свои цифры. — Ненадолго. А если что-то вспомнишь — позвони, лучше сюда. Ну а цепочка если найдётся — вернём.

Она закивала и ушла, кутаясь в полушубок. А Устинов вышел, закурил и внимательно смерил меня взглядом.

— Проверим сначала, что да как, — сказал я, отвечая на его немой вопрос. — Если что, скажем, что позже нашли. А чтобы она уехала отсюда — это на всякий случай. А то у нас, сам видишь, свидетели вдруг… умереть могут, как с Тимофеевой вышло.

— Ну ладно, доверимся твоей чуйке, — серьёзным голосом произнёс он и ненадолго задумался. — И как ты говорил, давай-ка на троих сообразим с Андрюхой Якутом… обсудим, что и как. Мне-то тоже кое-что не нравится.