Прощай, друг!

ФРАНЦ ПРОПП

За решетчатой оградой причала, где разгружается прибывший транспорт, стоит «ситроэн-ДС». За рулем — молодая женщина.

Она явно кого-то встречает: через лобовое стекло нетерпеливо всматривается в толпу солдат, которых военные полицейские в белых касках распределяют по грузовикам.

Это Изабелла. Ей около тридцати, она одета в прекрасно сшитый костюм и наделена грацией дикого животного.

Глаза ее скрыты темными очками, но нетрудно угадать, что ее интерес привлекает то один, то другой военный из шагающих по ту сторону ограждения.

Почему-то все, на кого она смотрит, — медики. Первый из них — обильно потеющий толстяк, который поминутно утирает платком лоб. Второй, едва миновав пропускной пункт, устремляется в объятия подруги. Третий— Дино Барран.

Женщина снимает очки и выходит из машины. По тротуару она догоняет Баррана и идет рядом, отделенная от него оградой. Для этого ей приходится продираться сквозь толпу встречающих.

Приблизившись, наконец, к Баррану, Изабелла просовывает руку через прутья ограды и дергает медика за рукав.

Барран, остановившись, смотрит вначале на вцепившуюся в него руку. Потом переводит взгляд на Изабеллу.

— Как вас зовут? — торопливо спрашивает она.

— Барран.

— Вас-то мне и надо.

Изабелла говорит это со страстной убежденностью, в глазах ее — мольба. Барран, похоже, видит ее впервые. В конце концов он пожимает плечами.

— Значит, мне повезло, — равнодушно роняет он.

И, как ни в чем не бывало, идет дальше. Изабелла старается не отставать. Лицо ее искажено тревогой, она пытается перекричать нестройный гомон толпы.

— Вы знали там одного моего друга! Он должен был вернуться!

— Кто? — не останавливаясь, коротко спрашивает Барран.

— Его зовут Моцарт! Как музыканта! Он медик! Как вы!

— Не знаю такого.

— Ну как же! Вспомните! Моцарт!.. Прошу вас, выслушайте меня!

В этот миг решетчатая ограда сменяется глухой стеной, которая отрезает молодую женщину от Баррана. Раздосадованная тем, что так внезапно лишилась собеседника, Изабелла бежит к воротам, где, как она надеется, ей удастся его перехватить. На тротуаре ей приходится протискиваться через плотную толпу людей, которых не пустили на причал.

Добравшись, наконец, де ворот, она вынуждена отпрянуть от выезжающего на полной скорости грузовика, набитого военными.

Грузовик поворачивает и проезжает мимо нее. В задней части кузова как раз устраивается Барран, который вскочил туда в самый последний момент. Изабеллу он не удостаивает даже взглядом.

Та застывает в неподвижности посреди обтекающей ее толпы, на лице ее — паническая растерянность.

Одна из казарм лагеря Св. Марты с рядами двухъярусных коек. Солдаты томятся ожиданием: одни играют в карты, другие пытаются заснуть.

Только что вошедший Барран оглядывается вокруг в поисках свободного места и сгружает свою поклажу на одну из незанятых нижних коек. Усевшись на нее, он достает из вещмешка початую бутылку. Когда он подносит горлышко ко рту, собираясь вытащить пробку, появившаяся откуда-то сверху рука выхватывает у него бутылку.

Это легионер с причала Ла Жольет; он наполовину свесился с верхней койки, и на губах у него играет улыбка, одновременно дружелюбная и зловещая.

Барран невозмутим.

— Nice Gun!..[2] — произносит Пропп.

Он зубами откупоривает бутылку и припадает к горлышку. Потом широко улыбается.

— And nice girl!..[3]

Барран принимается распаковывать свой вещмешок.

— Скажи-ка, док… что это было, а? — не отстает от него Пропп.

— «Смит-и-Вессон» сорок пятого калибра.

— Да я не про револьвер. Про девчонку!..

— Так, кого-то ищет…

— Все кого-то ищут, — глубокомысленно замечает Пропп.

— Лично я никого не знаю, — холодно отзывается Барран.

Пропп с презрительной миной растягивается на койке.

— Уж я бы для такой девчонки расстарался! Я бы сказал ей «Мамзель, с вашим приятелем я играл в гольф в Дьенбьенфу…» Да что угодно!

— Ты американец? — привстав с койки, спрашивает Барран.

— Немного американец, немного немец — всего помаленьку. Все зависит от того, кто платит. А ты? Француз7

— Нет, я пьяница. И вдобавок жаден до ужаса.

И медик стремительным движением выхватывает свою бутылку из рук легионера.

Лагерная канцелярия, полдень. Сидящий за стойкой военный писарь ставит печать на предписание Баррана и вручает ему пособие по демобилизации: тощую пачку новеньких купюр. Позади Баррана — длинная очередь демобилизованных с предписаниями в руках. Через открытую дверь очередь вытянулась в залитый солнцем двор.

— Счастливо, доктор, — привычно говорит писарь.

Барран уступает место у стойки следующему в очереди. По пути к двери его останавливает другой медик, один из тех, кто был утром на пристани: потеющий толстяк. Он и сейчас утирает лоб платком.

— Ну что, Барран?.. Вы больше не вербуетесь? Конец?

Барран, не отвечая, порывается пройти мимо. Его собеседник дотрагивается пухлыми пальцами до пачки денег в руке Баррана.

— В армии есть и хорошие стороны, разве нет? — подмигивает толстяк.

Резким движением руки — той, в которой деньги, — Барран отстраняет его от себя и идет дальше.

Снаружи — большое негреющее солнце.

Когда Барран выходит из канцелярии, от стены отделяется человек и направляется вслед за ним.

Это Пропп в своем вылинявшем комбинезоне. Следуя почти вплотную за Барраном по заполненному солдатами двору, он подбрасывает на ладони тяжелый цилиндрик, с которым никогда не расстается: завернутый в фольгу столбик пятифранковых монет.

— Решил сбросить лямку, док? И чем ты думаешь заняться? — лениво спрашивает Пропп.

Барран даже не оборачивается. Ничуть не обескураженный этим, легионер продолжает идти за ним.

— Я знаю ребят, которым нужен врач… — говорит Пропп. — Могу предложить тебе дельце.

Барран круто поворачивается. Внешне он спокоен, но во взгляде его полыхает ярость.

— Послушай, папаша… Я не врач. Все, чем я занимался, — это наспех латал покалеченных, чтобы их снова отправили на бойню и там уж совсем укокошили. А теперь я сыт всем этим по горло! Калеками, бойней и прилипалами вроде тебя. Уяснил, папаша? Гуляй!..

Пропп молчит Барран делает несколько шагов, потом снова поворачивается.

— Помоги-ка-лучше в другом. Где я могу спустить это?

Он помахивает пачкой купюр. Легионер, остановившийся было, с улыбочкой подходит к Баррану.

— Что, деньгами ты тоже сыт по горло?

— Да разве это деньги? Это жалованье, — пренебрежительно отвечает Барран.

Пятеро — расхристанных мужчин, среди которых и Барран, играют в покер. Играют уже давно. Они сидят за столом, который втащили в душевую. Вокруг — другие солдаты: кто моется, кто делает на полу гимнастику. Воздух горячий, прокуренный. Видно, что игроки знают друг друга не первый день. Это одна шайка. Тодько Барран тут чужак.

Он проигрывает.

Напротив него — голый человек с полотенцем цвета хаки вокруг бедер и с мокрым беретом десантника на голове. Похоже, это главарь. Один из прихлебателей осторожно льет ему на голову холодную воду из кувшина — освежает.

— Слово, — хрипло произносит один из игроков.

— Одну, — говорит Барран.

И кладет на стол купюру. Голый повторяет его жест. Другие бросают карты.

— Одну, — говорит голый.

Сдающий протягивает каждому из них по карте. Барран смотрит, что ему пришло, это семерка. У него на руках еще семерка и три дамы. Он придвигает к кучке других купюр посреди стола все, что осталось от его жалованья.

— Открылся, — говорит Барран.

Голый, по телу которого струится вода, наблюдает за ним ироничным и внимательным взглядом, мусоля во рту мокрую тонкую сигару. Наконец, двигает к середине стола свою ставку.

— Я не такой красавчик, как ты, лейтенант, — заявляет голый. — Мне, чтобы поглядеть на бабу в натуре, приходится выкладывать денежки.

Вокруг подобострастно смеются. Барран открывает свой фуль. Голый швыряет на стол каре тузов, подгребает к себе банк и пристально смотрит на проигравшего, теребя в руках мокрый берет.

Барран встает, застегивает гимнастерку, забирает со стола свои сигареты.

— Ба! За лейтенанта я не беспокоюсь, — замечает голый, подсчитывая выигрыш. — Он всегда найдет вертолет, чтобы вернуться.

Барран, уже собравшийся было уходить, застывает на месте, не глядя на насмешника. Он смотрит на стол. В наполненной паром душевой вдруг воцаряется молчание.

— …А после его наградят орденом, — заканчивает голый.

С неожиданной яростью Барран бросается вперед и хватает десантника за волосы. Голый даже не сопротивляется. Хоть Барран и прижимает его голову к столу, он не перестает ухмыляться.

Так же внезапно, как медик, реагируют остальные игроки Вокруг Баррана возникают три лезвия: это опасные бритвы, еще более впечатляющие, чем ножи.

На какое-то время все застывают. Затем Барран отшвыривает голого на его стул. Выпрямляется и идет к двери. У выхода подпирает стену Пропп — неподвижный, в линялом пятнистом комбинезоне.

— У тебя еще есть что проиграть, док, — негромко роняет он.

Барран останавливается и смотрит на легионера. У того на губах его обычная улыбочка.

Обезлюдевшая казарма. За окнами уже ночь.

На столе — стакан, до краев наполненный виски. Сидя перед ним, Пропп опускает в стакан одну за одной четыре пятифранковые монеты, зорко следя за тем, чтобы жидкость не пролилась.

— Последняя, док, — предупреждает легионер. Пятая монета скользит на дно стакана. Купол поднимается еще, но виски не проливается.

— Йеа-а-а!.. — торжествующе вопит Пропп и выпрямляется.

Барран, не сводя с него глаз, застегивает на себе штатские брюки, натягивает свитер и куртку. Потом — без единого слова достает из вещмешка револьвер в кобуре — тот, что выпадал утром на пристани, — и бросает его легионеру. Пропп с удовлетворением разглядывает оружие. Прокрутив барабан, он замечает, что один патрон пуст.

— Почему тут не хватает одной пули, док? — спрашивает он.

Ответа нет.

— Мой первый в жизни револьвер был даже здоровей этого, — говорит Пропп, продолжая вертеть оружие в руках. — Я был пацан, так что еле его поднимал.

Барран мельком поглядывает на легионера, но ничего не говорит.

— …А это была моя первая проигранная война! — заявляет Пропп. — Когда я беру чью-нибудь сторону, можешь быть уверен, что победят другие.

Барран по-прежнему молчит.

— Но все равно, профессия у меня перспективная, — говорит Пропп, вкладывая револьвер назад в кобуру. — Впереди еще полно войн, которые надо проиграть.

Барран затягивает лямки вещмешка, собираясь уходить. Пропп внезапно оказывается перед ним.

— У меня есть путевочка в Конго, док, — говорит он уже совсем другим тоном. — Поехали со мной.

— Я тебе уже ответил, папаша. Пропп торопливо продолжает:

— Едет пятнадцать человек — с рацией, врачом и прочим. Дележка в конце. (Усмехается.) А там — кто его знает? Может, делить придется уже не на пятнадцать…

Вместо ответа Барран посылает легионеру крюк в челюсть, от которого у того, кажется, должна оторваться голова. Пропп с грохотом приземляется подле металлического оружейного шкафа, изо рта у него течет струйка крови.

Барран уходит, на плече у него — вещмешок. Пропп даже не пытается подняться. Сидя на полу с револьвером в руках, он смотрит вслед медику со своей обычной насмешливой и зловещей ухмылкой.

В ночи вспыхивает пара нестерпимо ярких фар.

Барран, входивший в город безлюдной улочкой, ослепленный, отворачивается. Он медленно пятится, держа в руке вещмешок Фары продолжают светить прямо на него. Позади — серые стены, ограды, запертые двери. Деваться некуда.

Барран резко отпрыгивает в сторону, к самосвалу, стоящему у стройплощадки. Прижавшись к его кабине, он видит, как гаснут фары, слышит звук открываемой дверцы и хруст шагов по гравию. Шаги приближаются. Обогнув самосвал, он бесшумно подходит к машине с незаглушенным двигателем, запускает свободную руку внутрь через открытую дверцу и внезапно включает фары.

Одетая в леопардовую шубку, подняв руку к глазам, чтобы защитить их от ослепляющего света, в нескольких шагах от Баррана стоит Изабелла — та самая молодая женщина, что пыталась заговорить с ним на пристани Ла Жольет.

— Что вам еще от меня нужно? — резким тоном спрашивает Барран.

Неподвижная, словно парализованная светом фар, Изабелла пытается что-то ему сказать, но тщетно. Вместо ответа она давится рыданиями Барран созерцает ее несколько мгновений, нотой подходит, хватает за руку, ведет к машине, бесцеремонно заталкивает внутрь и бросает свои вещмешок на заднее сиденье.

— Подвиньтесь, — командует Барран. Он садится за руль рядом с молодой женщиной, все еще прячущей лицо в ладонях. Хлопает дверцей и трогается с места.

На Северной автостраде, при выезде из Марселя под колеса «ДС» — машины Изабеллы — летят огромные буквы ЭКС и стрела, выведенные на асфальте желтой краской. На вершине холма машина съезжает с автострады и на полном ходу устремляется по поперечной дороге. Внезапно она резко тормозит на обочине.

Сидящий за рулем Барран выключает зажигание. Его лицо, как и лицо его спутницы, освещается теперь только движущимся светом автомобилей, поднимающихся на холм по автостраде. Легковые проносятся быстро, с шумом рассекая воздух, грузовики взбираются вверх не так проворно, со скрежетом переключаемых передач и с натужным ревом мотора В промежутках между этими вспышками света — темные провалы.

Барран не глядит в сторону молодой женщины. После недолгого молчания он заговаривает с ней спокойным, доверительным тоном, по-прежнему не глядя на Нее.

— Ваш Моцарт… я действительно его знал. Я играл с ним в гольф в Дьенбьенфу…

На лице Изабеллы еще не высохли слезы, и тем не менее она вдруг хохочет. Искренне, неудержимо. Когда она наконец отвечает, тон ее так же доверителен, как и у Баррана.

— Да он никогда не бывал в Дьенбьенфу.

Барран поворачивается к ней, придвигается и начинает невозмутимо расстегивать на ней костюм под леопардовой шубкой.

— Имя и фамилия, — требовательно спрашивает он.

— Изабелла… Изабелла Моро.

Одной рукой Изабелла пытается не дать Баррану расстегнуть пиджак ее костюма другой же за шею привлекает его к себе. В конце концов руки ее опускаются, но Барран и не думает ее обнимать.

От света к тьме, от пуговицы к пуговице — допрос продолжается.

— Замужем?

— Нет.

— Профессия?

— Фотограф… В одной крупной компании.

— Что за компания?

— Нефтепродукты, искусственное волокно и прочая дребедень.

Под костюмом у нее ничего, кроме бюстгальтера.

— В Марселе?

— Нет В Париже.

Тьма Свет. Тьма Свет.

— И такой путь вы проделали из любви к музыке? — иронически вопрошает Барран.

Руки Изабеллы безуспешно пытаются отвести настойчивые руки медика.

— Я не говорила, что люблю его.

— Тогда зачем же встречала?

Молчание. Теперь уже ее губы нетерпеливо ищут в темноте губы Баррана.

Утреннее солнце. Разматывается серая лента асфальта. Указательные щиты. «ДС» катит к Балансу.

Барран сидит за рулем в темных очках Изабеллы. Его спутница, забившись в угол, оправдывается, словно продолжая ночной разговор:

— …Он был нужен мне, вот и все.

— Зачем?

— О-о… Вчера это казалось мне концом света, а теперь мне все равно.

— Зачем? — настойчиво повторяет свой вопрос Барран.

Изабелла привстает, поправляет юбку — должно быть, собирается с мыслями. Наконец, не отводя глаз от дороги, отвечает:

— Я договорилась, чтобы Моцарт провел медосмотр служащих нашей компании… Он мне обещал…

Молчание. Изабелла придвигается к Баррану и склоняет голову ему на плечо. Тот по-прежнему молчит, а глаза его скрыты темными стеклами. Барран дает длинный гудок и берет круто влево, чтобы обогнать другой автомобиль.

Изабелла прикуривает сигарету и протягивает ее Баррану, который ведет машину с замкнутым, сосредоточенным лицом.

— Неужели для медосмотра не нашлось гражданского врача? — спрашивает Барран.

Ответа нет.

Щелчком Барран раскачивает массивный брелок, висящий на ключе, вставленном в замок зажигания, потом продолжает:

— Ты берешь напрокат машину и, вся в слезах, едешь за тысячу километров

— и все ради того, чтобы подрядить военного на работу, которую может выполнить любой врач!.. Интересно.

Ответа по-прежнему нет.

Барран срывает с себя черные очки и гневно восклицает:

— Ты что, смеешься надо мной?

Изабелла смотрит на него печальными глазами, губы ее дрожат.

— Медосмотр проводится в подземелье здания компании, перед самыми рождественскими каникулами, — говорит она, отворачиваясь.

И все. Она выпалила это одним духом — так бросаются в воду.

— Ну и что из того? — не понимая, спрашивает Барран.

— Не всякий врач согласится дать себя запереть там в последний вечер.

Барран не успевает удивиться — «ДС» ныряет в один из туннелей на подъезде к Лиону. Машина бежит сквозь тьму, прорезаемую красными и желтыми огоньками и металлическими отблесками. Ни Баррана, ни Изабеллу не различить.

— Что там, в подземелье? — спрашивает Барран.

— Сейф, — коротко отвечает Изабелла.

— Что в сейфе? — наконец задает Барран следующий вопрос.

— Ничего.

— Тогда зачем тебе понадобилось его открыть? Автомобиль выныривает из туннеля на яркое солнце. Барран смотрит на молодую женщину. Достав из сумочки толстую пачку зеленых акций на предъявителя, она с покаянным видом показывает их Баррану.

— Чтобы положить туда это… Акции, которые я стащила. — Их тут на пять миллионов…

Ближе к вечеру, на плоскогорье Морван.

«ДС» с открытыми дверцами стоит у придорожного ресторана. Поодаль на стоянке — другие автомобили.

Устроившись на сиденье пассажира с тарелкой на коленях, Барран с аппетитом поглощает бутерброд с бифштексом и салат. Изабелла, стоя возле машины, заканчивает рисовать губной помадой на лобовом стекле нечто вроде плана.

Закусывая, Барран поглядывает на эти красные линии, ветвящиеся будто в пустоте между ним и лицом склонившейся к нему молодой женщины.

— Здание тридцатиэтажное… — поясняет Изабелла. — Подземелье отведено службам рекламы… Это огромное помещение с множеством коридоров… Медосмотры проводятся здесь, в конференц-зале… А как раз рядом — хранилище с сейфом..

Она ставит помадой крестики, отмечая места, о которых говорит.

— И как бы он туда вошел, твой Моцарт? — спрашивает Барран

— Дверь открывается электрически. У меня есть план цепей и выключателей.

— А сейф?

— Он отпирается комбинацией из семи цифр. Но мы с Моцартом придумали способ, как ее узнать.

— Кто это «мы»? Моцарт или ты?

— Мы оба.

Барран, покончивший с едой, отставляет тарелку и включает стеклоочистители. Делает он это, похоже, с некоторым раздражением. Что это— ревность из-за слов «мы оба»? Или недоверие к истории, явно непохожей на правду? Неизвестно. Никогда толком не известно, что скрывается за замкнутым лицом Баррана.

«Дворник» размазывает по стеклу помаду Изабеллы, стирая план подземелья.

Проселочная дорога, глухая ночь.

В стоящем на обочине «ДС», салон которого освещен только приборной панелью, Барран и Изабелла устроились на ночлег на откинутых сиденьях. Сидящий в углу Барран курит сигарету, и все вокруг, когда он затягивается, проступает в красном свете. Он перебирает пачку акций.

Изабелла лежит рядом с ним голая, с распущенными волосами. Приглушенным голосом она заканчивает свой рассказ:

— …И вот полгода назад я увидела акции в кабинете администратора, незадолго до того, как их следовало положить в сейф… Я взяла самые маленькие купюры, их легче всего сбыть. Я и не представляла, во что это выльется.

Барран не отвечает, и она придвигается к нему, пытаясь разглядеть в красном свете сигареты выражение его лица.

— Понимаешь, с самого начала я твердила себе, что выкуплю эти проклятые акции. И еще, что Моцарт поможет мне положить их на место перед годовой проверкой.. Я ему верила.

Барран поворачивается к Изабелле и разглядывает ее в полумраке. Потом, с неожиданно усталым вздохом, он бросает сигарету и заключает молодую женщину в объятия.

Только что встало солнце.

Лежа в машине, Барран открывает глаза и с удивлением обнаруживает за боковым стеклом голову лошади — настоящей живой лошади, которая смотрит на него. Теперь видно, что «ДС» стоит на краю большого луга, на пригорке, довольно далеко от проселка, по которому они сюда приехали, и что их окружает с полдюжины великолепных лошадей.

Внутри «ДС» Изабелла тоже только что проснулась. Ночью она накинула на себя армейскую гимнастерку Баррана Прижавшись друг к дружке, любовники какое-то время созерцают лошадь за стеклом. Потом они обнимаются и смотрят один на другого.

Улыбка медленно сползает с лица Изабеллы — похоже, ее одолевают старые заботы.

— Сколько платят врачу за медосмотр? — деловито спрашивает Барран.

— Точно не знаю. Тысяч триста, а может, четыреста.

Барран покачивает головой, понуждая ее лечь.

— Ладно, спи. Я заменю тебе Моцарта.

Поначалу Изабелле кажется, что она ослышалась, но потом улыбка вновь расцветает у нее на губах, и она, поспешно притянув к себе руку Баррана, целует ее. Из них двоих она куда искренней в проявлении чувств. Изабелла доверчиво закрывает глаза.

Барран открывает дверцу, выходит из машины и потягивается в утренней свежести. Лошади при его появлении отошли в сторонку. Тогда он с волнением обнаруживает, что за полого спускающимся лугом, за ближней деревушкой, перед ним раскинулся весь Париж, еще далекий, но уже хорошо видимый.

Выхваченный из этой панорамы, более крупным планом виден квартал Пор-Руаяль и купол больницы Валь-де-Грас.

Еще ближе: окна одного из этажей больницы.

Наконец, одно из этих окон, широко распахнутое. Изнутри доносится женский голос:

— Но скажи, зачем тебе врач?

Внутри — раздевалка для медсестер с выбеленными стенами. Рядом с металлическим шкафом, где висят белые халаты, стоит молодая женщина белокурая, миловидная, с серьезным лицом. Она в чересчур просторной для нее армейской гимнастерке и с голыми ногами — точь-в-точь как Изабелла в «ДС» с откинутыми сиденьями.

В комнате, кроме нее, есть кто-то еще. сначала видны лишь ноги в мокасинах на спинке стула. Мужчина отвечает с легко узнаваемым американским акцентом:

— Чтобы оплатить ему роскошное путешествие, моя куколка.

Женщина, явно огорченная, оборачивается к легионеру. Пропп сидит — или, вернее, полулежит — на стуле, закинув ноги на спинку другого. На нем костюм, белая рубашка, галстук. Он подбрасывает на ладони свой столбик пятифранковых монет и, как всегда, улыбается.

— Так ты снова уедешь? — расстроено спрашивает молодая женщина.

— Ты задаешь слишком много вопросов… Все, что мне нужно, — это док, который их не задает.

Молодая женщина решительно снимает с себя гимнастерку, оставшись в трусиках и лифчике, и бросает ее на стол, где уже лежит груда военного обмундирования.

— На форму я тебе найду покупателя — говорит она, вздыхая с затаенной грустью. — Знаешь ты не изменился.

Широкая улыбка Проппа как бы говорит: «Да, не особенно». Женщина отворачивается к открытому шкафу, достает оттуда белый халат и одевается.

Пока она стоит к нему спиной, Пропп небрежно откидывается на стуле и протягивает руку к сумочке, которую женщина оставила на столе. Открывает ее, не глядя вынимает оттуда несколько сложенных купюр и сует их в нагрудный карман пиджака. Потом с медлительной грацией животного встает. Все его движения — движения животного, ловкие и бесшумные. По пути к двери он на миг сжимает плечо молодой женщины которая застегивает последние пуговицы на халате.

— Я скоро тебя увижу? — робко спрашивает та.

— Когда найдешь мне врача.

Поцелуи в губы смягчает сухость ответа и легионер выходит. Он идет по коридору оборачивается вслед попавшейся навстречу другой медсестре и, подбрасывая на ладони столбик монет, спускается по лестнице, ведущей на первый этаж. На середине лестничного пролета он вдруг останавливается.

Внизу, у административного окошка стоит Барран. Насколько видно легионеру с лестницы, тот отдает на регистрацию свои бумаги. На Барране отлично скроенный костюм, и вообще выглядит он прекрасно.

Пропп, понаблюдав за ним несколько секунд, поворачивается и поднимается по лестнице. У двери раздевалки он сталкивается со своей подружкой — та повязывает на ходу белую маску. На ее лице видны только недоумевающие глаза. Пропп легонько поворачивает ее и, заканчивая завязывать на ней маску тихо произносит:

— Там, внизу, торчит один тип… Медик-лейтенант Барран Мне нужен его адрес.

Медсестра вновь поворачивается к нему, и ее большие глаза пристально смотрят в глаза легионера.

— Я хочу знать, зачем он пришел сюда и что делал в армии, — втолковывает ей Пропп.

Не сказав ни слова, даже не кивнув в знак согласия, молодая женщина огибает Проппа и удаляется по коридору. Пропп глядит ей вслед потом входит в раздевалку, дверь в которую осталась открытой.

Сумочка медсестры по-прежнему на столе. Пропп достает из кармана вынутые из нее недавно купюры, кладет их на место и закрывает сумочку.

Барран — он в рубашке — открывает дверь к нему гость. И тотчас получает сокрушительный удар в лицо, от которого обрушивается навзничь.

Входит ухмыляющийся Пропп и затворяет за собой дверь. На правой ладони он подбрасывает свои столбик монет, который сжимал в кулаке, нанося удар.

Оба держатся так словно произошло нечто само собой разумеющееся просто один из них задолжал и пришел отдать долг и теперь они квиты. Пока. Барран поднимается, легионер осматривает квартиру, в которой очутился, и восхищенно присвистывает ковер на полу, светлые стены, стильная мебель. Необъятное окно выходит на квартал Министерства обороны. В центре, посреди других современных сооружений, сверкает в лучах зимнего солнца тридцатиэтажное здание, сплошь из стекла.

— Ну ты даешь, док! — замечает Пропп. — Далеко ушел после Марселя!

— Недостаточно далеко, раз ты здесь, — отзывается Барран.

Потирая лицо в том месте, куда пришелся удар, он смотрит на Проппа который ходит взад и вперед по комнате.

— А вот я, знаешь, еще не нашел своей дороги, — с печалью в голосе заявляет Пропп.

— Не хочу навязывать тебе свое мнение, но Конго в противоположной стороне.

— Я не могу ехать один, док… — еще печальнее говорит Пропп. — А народ сейчас сам знаешь какой пошел хотят быть как все… Чиновниками!.. В клетках!..

Говоря это, он подходит к окну. Не отрывая глаз от тридцатиэтажного здания, что высится прямо перед ним на том берегу Сены, он с тяжким вздохом продолжает:

— Или обделывают свои делишки втихую, ни слова не говоря друзьям. (С отвращением) Темнилы!

Безо всякого перехода он указывает Баррану пальцем на тридцатиэтажное здание, которое так пристально разглядывал, и резко меняет тон.

— Так это там ты собираешься проводить медосмотр?

Молчание Барран переваривает услышанное. Каким образом этот проныра сумел не только узнать его адрес, но и разнюхать его планы?

— Что тебе здесь нужно? — наконец спрашивает Барран.

Не отвечая, Пропп вытаскивает из внутреннего кармана пиджака «Смит-и-Вессон», который он выиграл в лагере св. Марты. Он держит его перед собой в полотняной кобуре цвета хаки.

— Сколько? — отрывисто бросает Барран.

— Тебе виднее, — ухмыляясь, отвечает Пропп. Барран открывает ящик комода и, стоя к Проппу спиной, достает оттуда деньги.

— Ты так и не сказал мне, док, почему в нем не хватает одной пули… — говорит Пропп.

Барран подходит к нему, отсчитывая несколько купюр.

— …Но это я тоже раскопаю, — с недоброй усмешкой заканчивает Пропп.

— В таком случае в нем будет не хватать двух, — заявляет Барран спокойно.

Массивная дверь лифта отползает в сторону перед Барраном — на нем белая рубашка, темный галстук, пальто — и мужчиной лет пятидесяти, вида строгого и значительного, одетого в серый костюм.

Мужчина пропускает Баррана в кабину, не прерывая начатый разговор — голос его сух и бесстрастен, как и подобает чиновнику:

— …Я тут администратором четырнадцать лет. За это время мне довелось принимать здесь уже шестерых ваших коллег, доктор Барран. Вы самый молодой, чему я весьма рад…

Войдя за Барраном в лифт, он нажимает кнопку. Дверь закрывается, и кабина приходит в движение. По табло, указывающему этажи, вниз прыгает круглое пятно света. Не переводя дыхания, администратор продолжает:

— …У мужчины самый продуктивный возраст — между тридцатью и сорока годами. Все ваши коллеги были чересчур медлительны, доктор Барран. В нашей компании около трехсот служащих. Осмотр каждого должен занимать пять минут, значит, шесть человек за полчаса, двенадцать — за час, девяносто шесть — за день, так что всего вам потребуется три дня… Мы и отвели три дня.

Барран слушает эту густо пересыпанную цифрами тираду с вежливым равнодушием. На лацкане пиджака у администратора — фирменный красный значок с надписью «СИНТЕКО».

Кабина лифта тем временем быстро скользит на тридцать этажей вниз и останавливается на уровне подземелья. Отодвигаясь в сторону, дверь на сей раз открывает взору девушку не старше двадцати лет, свежую, белокурую, в строгом белом халате со стоячим воротничком на пуговицах. Выходя из лифта, администратор представляет ее Баррану:

— Ваша ассистентка, доктор… Мадемуазель Аустерлиц, дочь нашего директора. Мадемуазель Аустерлиц — студентка медицины.

Они стоят в одном из длинных коридоров — этот выкрашен очень светлой, почти белой краской — обширного, роскошно отделанного подземелья, отведенного рекламной службе СИНТЕКО.

Девушка пожимает Баррану руку. В глаза ему она смотрит лишь краткое мгновение и тут же отводит взгляд. Трудно понять, что это: антипатия или робость.

На экране рентгеновского аппарата — грудная клетка со слегка размытыми очертаниями.

— Поближе, — командует Барран.

— Бр-р, холодно.

Изображение становится четче. Аппарат выключается, и в комнате зажигается свет За экраном стоит служащая СИНТЕКО лет двадцати пяти, проходящая осмотр у Баррана, облаченного в белый халат. У нее подходящий для данной ситуации безразличный вид. Поднимаясь со стула, Барран говорит:

— Можете одеваться. Давно вам делали эту пробу на туберкулез7

— В прошлом году, — отвечает служащая.

Выходя из аппарата, она застегивает на груди верхнюю часть платья, которую перед тем опустила, — платья из оранжево-розового джерси. Это нечто вроде униформы. В рабочее время все служащие компании одеты одинаково: мужчины — в серое, женщины — в оранжево-розовое. И у всех на груди красная табличка с надписью «СИНТЕКО».

Осмотр проводится в конференц-зале, освещаемом сверху большим плоским подвесным плафоном. Вся ненужная сейчас мебель — стол и кресла — сдвинута к одной из стен, чтобы освободить место для необходимого Баррану медицинского оборудования.

Пока служащая заканчивает одеваться, Барран проходит в соседнюю комнату, поменьше. Его ассистентка, мадемуазель Аустерлиц, сидит там за металлическим столом и отбирает карточки проходящих обследование. Не глядя на Баррана, она протягивает ему одну из карточек. Тот наклоняется над столом

— черкнуть несколько слов и расписаться.

— Пригласить следующего, доктор? — спрашивает мадемуазель Аустерлиц.

— Пока не надо. Я вам скажу.

Девушка встает. Она проходит мимо него, направляясь к ящику с карточками. Внезапно выпрямляясь, Барран хватает ее за предплечье и, испуганную, поворачивает к себе.

— Вы вообще-то умеете смотреть людям в глаза? — сухо спрашивает Барран.

Даже сейчас мадемуазель Аустерлиц отводит взгляд в сторону. Губы ее подрагивают, как у обиженного ребенка.

— Вам не по вкусу моя физиономия? — продолжает Барран.

Ответа нет. Девушка упрямо смотрит в пустоту.

Неожиданно Барран берет ее за плечи, властно притягивает к себе и целует в губы. И тотчас — она не успевает сделать даже движения — отшвыривает ее от себя.

Вот теперь она смотрит прямо на него. В ее больших глазах читаются изумление, стыд и гнев, но она не отводит взгляда.

Такой Барран ее и оставляет. Он возвращается в конференц-зал и закрывает за собой дверь. Служащая, которую он обследовал, уже ушла через другую дверь, выходящую в коридор, и Барран проверяет, что и эта дверь заперта надежно. Дальнейшее он совершает заранее выверенными движениями, не колеблясь и не теряя ни секунды.

Он берет на столе налобный фонарь, которым пользуется при осмотре. Закрепив его на голове, подходит к большому металлическому шкафу, стоящему у одной из стен, и отодвигает его с одной стороны. Ровно настолько, чтобы просунуть сзади стул и встать на него.

В стене, на уровне его глаз, — вентиляционное отверстие размерами примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров, надежно закрытое решеткой. За толстой стеной — темнота.

Барран включает фонарь. Луч света перемещается к левой стене и останавливается на вмурованном в стену сейфе. В центре стальной дверцы — маховик и семь оцифрованных ручек.

Барран гасит фонарь, и все погружается в темноту.

Ночь рвут прожектора, трезвонит колокол, беснуется толпа, запряженные кони широким аллюром мчатся по дорожке, видны разноцветные курточки жокеев: на ипподроме в Венсанском лесу заканчиваются скачки.

В то же самое время с ипподромной стоянки выезжает роскошный черный «роллс-ройс». Внутри едущего автомобиля, за стеклами которого проносится Венсанский лес, на одном из столиков сзади стоит доверху наполненный стакан. На дне его лежат пятифранковые монеты, и рука Проппа осторожно опускает еще одну такую же в готовую перелиться через край жидкость. Во время этой деликатной операции слышится очень спокойный голос легионера с ужасным американским акцентом:

— Франц Пропп… Меня зовут Франц Пропп. Монета опускается на столбик себе подобных, но из стакана не проливается ни капли.

— Йеа-а-а! — вопит Пропп. В «ролле-ройсе» раздаются одобрительные смешки. Мужчины протягивают ему купюры. Пропп в темном костюме сидит на заднем сиденье с обычной своей непринужденной улыбкой на губах.

Рядом с ним сидит привлекательная молодая женщина в черной шубке. Она любовно сжимает ему руку, радуясь тому, что он выиграл.

Кроме шофера в голубой ливрее, в машине трое других мужчин: двое сидят впереди, полуобернувшись к Проппу, а один сзади — колосс лет пятидесяти с огромным животом, колышущимся от смеха, этакий людоед с бородкой, источающий добродушие. Вся троица — в вечерних костюмах.

Под смех окружающих Пропп отпивает глоток виски, собирает купюры, которые ему протягивают, и кладет руку на колено молодой женщины.

— А это моя подружка Катрин, — объявляет он. — Катрин, скажи дядям «здрасьте».

Катрин послушно твердит, кланяясь поочередно каждому.

— Здрасьте, здрасьте, здрасьте!

Толстяк указывает на стакан:

— И с этим трюком у вас никогда не случается промашки, мосье Пропп?

— Никогда, — вмешивается Катрин.

Толстяк обращается к ней:

— Вы давно принадлежите мосье Проппу?

— С сегодняшнего вечера, — отвечает Катрин.

Мужчины пересмеиваются. Шофер невозмутимо разглядывает лицо Катрин в зеркальце. Та сидит между Проппом и толстяком. Ее длинные белокурые волосы собраны в аккуратный пучок на макушке. Она со вздохом откидывается на спинку сиденья.

— Я хотела бы быть куклой, — говорит Катрин. — Франц дергал бы за веревочку у меня в спине, и я говорила бы знаете что? Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас!

Снова все смеются, и громче всех — шофер. Толстяк снимает трубку телефона, установленного перед ним на столике. Он явно доволен сегодняшним вечером. Автомобиль катит по Парижу, украшенному рождественской иллюминацией.

— Марта?.. — говорит в трубку толстяк. — Марта, нас сегодня будет пятеро… И учти: я очень рассержусь, если дома к моему приезду не будет куклы… Да-да, Марта, куклы…

Разговаривая по телефону, он не сводит с Катрин тяжелого взгляда, одновременно робкого и полного вожделения. Под этим взглядом улыбка постепенно сползает с лица молодой женщины.

В резком свете — Катрин со спины. Спина оголена глубоким вырезом короткого белого вечернего платья. Под басовитое гудение мощного электромотора Катрин медленно разворачивается. Видно, что она напугана, но старается этого не показать. Направленный на нее свет режет ей глаза.

Все это происходит в просторном гараже дорогого частного особняка. Молодая женщина неподвижно стоит босиком на поворотном круге для автомашин.

На равном удалении от поворотного круга стоят три «ДС» с включенными фарами, направленными на Катрин. Возле каждого автомобиля — мужчина в смокинге. Это те, что ехали в «роллс-ройсе». Они попивают виски и посмеиваются. Держа в руках купюры, они разыгрывают своеобразную лотерею, приз в которой — Катрин.

У бетонного столба Пропп манипулирует рубильником, включающим вращение круга. Он делает это наугад, стоя к девушке спиной.

Круг останавливается. Неловкими движениями Катрин снимает чулок — на ней уже только один — и бросает его мужчине, перед которым она оказалась. Это один из сидевших на переднем сиденье «роллс-ройса». С торжествующим смехом он поднимает чулок с пола. Приемники во всех трех автомобилях работают на полную мощность, извергая лихорадочный ритм рок-н-ролла.

Пропп включает механизм и собирает по кругу деньги, которые ему протягивают, не обращая на него внимания: взгляды всех устремлены на молодую женщину.

У второго игрока в руках уже туфли и шубка Катрин.

Толстяк с бородкой не выиграл ничего, кроме нейлонового чулка. Он удобно устроился в кресле стиля Людовика Тринадцатого, поставленном возле одного из «ДС». Он не пьет и молча пожирает глазами Катрин. На коленях у него большущая кукла, и он нервно теребит торчащую из ее спины леску с кольцом на конце — кукла говорящая. Сквозь смех и музыку то и дело раздается безжизненный механический голос игрушки:

— Папы нету?.. Папы нету?..

Женщина лет сорока с непроницаемым лицом, элегантная, в длинном платье, с бриллиантовым колье, вспыхивающим время от времени в контрастном освещении гаража, обходит всех с подносом, предлагая выпить. Это Марта, то ли экономка, то ли жена, то ли сестра толстяка — это так и останется неизвестным.

Круг останавливается. Катрин, все более и более напуганная, неловкими движениями принимается расстегивать платье. Толстяк, перед которым она остановилась, ерзает в кресле, вперив в нее тяжелый взгляд.

— Не надо платье! — восклицает толстяк. — Платье мы еще не разыгрывали.

Двое других кутил, тоже выкрикивая что-то, мигают фарами. Растерявшаяся Катрин безуспешно пытается разглядеть в ярких вспышках Проппа, но это ей не удается. В конце концов она запускает руки под платье, чтобы снять последнее, что под ним осталось.

Взгляд толстяка становится свинцовым. Рядом с ним Марта, держа руку на спинке его кресла, наблюдает за Катрин со смешанным выражением любопытства и презрения. Когда толстяку достается белый комочек, брошенный ему Катрин, круг вновь приходит в движение.

Плоский голос куклы повторяет свою дурацкую присказку:

— Папы нету?.. Папы нету?..

Круг останавливается. Поколебавшись, молодая женщина расстегивает платье сверху, и оно сползает по ее телу вниз. Как только одежда падает к ее ногам и взорам предстает обнаженная Катрин, стройная и длинноногая, воцаряется мертвая тишина. Умолкли приемники. Оборвали смех мужчины. В этой тишине голос Проппа объявляет:

— Главный выигрыш, brothers[4]! Ставка удесятеряется!

Нагая Катрин начинает поворачиваться в гудении электромотора.

Пропп, по-прежнему не глядя в ее сторону, обходит участников развлечения, собирая протягиваемые ему купюры. После возвращается к рубильнику, на ходу неторопливо подсчитывая выручку.

Катрин внезапно останавливается лицом к толстяку, жабой расползшемуся в кресле с куклой на коленях. У него на лице снова та же странная улыбка, одновременно робкая и похотливая, какая была у него перед этим в «роллс-ройсе».

У куклы, одетой в красное платьице, волосы такие же белокурые, как и у молодой женщины на круге. Сосискообразные пальцы владельца особняка вдруг вырывают из них заколку, и те свободно рассыпаются.

С внутренним содроганием, пряча от толстяка глаза, Катрин поднимает руки, распускает свой тяжелый шиньон и, легко тряхнув головой, дает волосам упасть ей на плечи.

Марта ворошит угли в камине, над которым висит огромное зеркало, потом выпрямляется и отходит в сторону. На ее черном платье сверкает бриллиантовое колье.

Катрин стоит перед огнем голая, спиной к трем мужчинам, которые развалились на диванах в просторной, роскошно обставленной гостиной, украшенной рождественской елкой Она держится прямо, неподвижно, свесив руки вдоль бедер, и избегает собственного взгляда в зеркале.

Вокруг шеи у нее обмотана снятая с елки серебристая гирлянда. Толстяк, смеясь и попивая мятную со льдом, держит конец гирлянды и судорожно дергает за него, как перед этим за шнурок говорящей куклы.

— …Я родилась в Монпелье. Мне двадцать четыре года. Я хороша собой…

— бубнит Катрин.

Толстяк внезапно раздражается:

— Да нет! Не то!..

— Ну, тогда я не знаю!.. — чуть не плача, говорит девушка.

— Дура! — рычит на нее толстяк и дергает за гирлянду так яростно, что Катрин пошатывается.

По комнате со стаканом в руке бродит Франц Пропп в своем помятом костюме, с виду вдребезги пьяный. Слегка спотыкаясь, он направляется к холлу. Вокруг, в тиши особняка, — хрустальные люстры и колоннады.

— Так что же? Я жду! — капризно восклицает толстяк и несколько раз подряд дергает за гирлянду.

— Папы нету?.. Папы нету?… — жалобно пищит Катрин.

Трое мужчин смеются.

Тем временем Пропп уже в холле. Протрезвев на глазах, он быстро идет к широкой мраморной лестнице, ведущей в верхние этажи. Проходя мимо статуи, он ставит ей в руку стакан и треплет по щеке. Поднявшись на второй этаж, Пропп быстро обследует комнаты, с профессиональной сноровкой роется в ящиках столов.

Снизу доносятся крики Катрин: «Нет! Нет!.. Оставьте меня!»

Пропп прислушивается. Поколебавшись, он продолжает выдвигать ящики и наконец нападает на внушительную пачку купюр.

На первом этаже суматоха. Мужского смеха не слышно. Раздаются только вопли Катрин.

Пропп мчится к лестнице. Сбегая по ступенькам, он видит, как один из мужчин наседает на перепуганную Катрин, которая пытается накинуть на себя шубку.

Заметив Проппа, мужчина отбрасывает от себя молодую женщину и устремляется к нему. Когда он оказывается у подножия лестницы, легионер сокрушает его мощным ударом ноги в лицо. Из гостиной появляется второй мужчина и бросается на подмогу приятелю. Пропп встречает его прямым в челюсть хватает за воротник смокинга, не давая ему упасть и вытаскивает из его кармана бумажник.

Он успевает обернуться как раз вовремя, чтобы другим ударом кулака, в котором зажат столбик пятифранковых монет, уложить первого, только что вставшего на ноги.

Завладев и вторым бумажником, легионер бросается в гостиную. Марта с бесстрастным лицом уже накручивает диск телефона, собираясь вызвать полицию. Пропп круто поворачивает назад в холл. Его подруга собирает свою одежду, обувается.

Толстяк с неподвижным, искаженным лицом сидит на стуле за створкой двери из гостиной в холл. Пропп, явно не ожидавший встретить его здесь, после секундного колебания лезет к нему во внутренний карман пиджака и забирает бумажник. Толстяк, не шевелясь, пристально смотрит на него без всякого выражения в глазах.

Катрин тем временем хватает стакан, поставленный Проппом в руку статуи, и жадно осушает его.

Несколько мгновений спустя, в гараже особняка, где недавно разыгрывалась лотерея, уже Катрин в шубке на голом теле орудует рубильником поворотного круга.

На круге — один из «ДС». За рулем — Пропп. Когда круг разворачивает «ДС» в направлении въездной двери, Катрин выключает рубильник и вскакивает в машину. Пропп трогается с места.

Перед ними автоматически поднимается тяжелая дверь гаража. На полном ходу они вылетают на улицу и стремительно удаляются.

Над Парижем — холодная предрассветная мгла. «ДС» останавливается на въезде в Булонский лес перед большим перекрестком заставы Майо.

Катрин рядом с Проппом заканчивает одеваться. Платье уже на ней, теперь она натягивает чулки. Ее спутник тем временем складывает в стопку добытые купюры. Оба торопятся и не глядят друг на друга. — Туго тебе пришлось? — спрашивает легионер.

— Ничего.

Они выходят из машины каждый со своей стороны, хлопают дверцами, уходят прочь от «ДС». На другой стороне перекрестка Пропп сажает молодую женщину в такси. Сам он остается на шоссе.

— На Монпарнас, — говорит Катрин водителю. Она смотрит на Проппа, который делит на две равные части ночную выручку. Одну половину он протягивает ей, другую кладет в карман Небрежный поцелуй.

— Счастливо, — мягко говорит Пропп.

Молодая женщина с легкой грустью качает головой.

— Я даже не знаю где тебя найти.

— Считай что тебе повезло, — усмехается легионер.

И уходит, подняв ворот пиджака и засунув руки в карманы. Сидя в отъезжающем такси, Катрин смотрит через заднее стекло как исчезает из ее жизни этот одинокий волк.

Утро того же дня пятницы, 22 декабря.

Барран входит в огромное помпезное подземелье СИНТЕКО, в котором гулко отдаются его шаги. В руке у него черный чемодан.

Охранник в черной форме, с кобурой на бедре, из которой высовывается рукоять револьвера оборачивается к нему при входе в лабиринт со стороны гаража для автомашин служащих.

— Здравствуйте, доктор. Наконец Барран оказывается в знакомом белом коридоре. Сидя на скамейках и в креслах у двери в кабинет для медосмотра, несколько служащих ожидают своей очереди.

Среди них — Изабелла. Она ждет, меряя шагами коридор Останавливается перед Барраном, когда тот подходит, но ее лицо ничего не выражает. Она только следит за ним взглядом.

В комнате смежной с конференц-залом, — мадемуазель Аустерлиц. Она еще в шубке и в красном шарфе в тон берету, держит в руке шикарный чемоданчик — видно только что пришла. Она оборачивается к открываемой двери и ее лицо освещается ясной, непосредственной улыбкой.

— Здравствуйте, доктор.

— Уик энд? — с улыбкой спрашивает Барран, кивая на чемоданчик в руке у девушки.

— Уик энд, — отвечает та.

Барран направляется в кабинет для медосмотра. Внезапно он оборачивается. Мадемуазель Аустерлиц неотрывно смотрит на него своими большими глазами.

— Я не просил вас смотреть на меня все время — добродушно ворчит Барран. — Вы можете заняться чем-нибудь другим.

Мадемуазель Аустерлиц смущенно отворачивается. Утро того же дня, некоторое время спустя. Изабелла в белом комбинезоне стоит в кабинете для медосмотра вместе с Барраном. Медик в доверху застегнутом халате слушает под дверью в комнату мадемуазель Аустерлиц. Замочной скважины в двери нет, но за ней, похоже, все тихо. Он делает подруге знак подойти вместе с ним к столу.

— Когда они будут отпирать сейф? — спрашивает Барран.

— Во второй половине дня, — отвечает Изабелла. — По пятницам они убирают в него бухгалтерские книги.

Из чемодана Барран с Изабеллой поочередно извлекают части какого-то необычного фотографического оборудования. Действуют они с явной согласованностью, экономя каждое движение, переговариваются тихо, но спокойно, нейтральным тоном.

Барран сдвигает на себя большой металлический шкаф, ставит позади него стул Изабелла, встав на стул, устанавливает перед зарешеченным вентиляционным отверстием черную камеру, объективом в сторону хранилища. Смотрит в видоискатель, подбирает угол наклона.

— Аппарат настроен на три снимка в секунду, — говорит Изабелла. — Тебе остается только включить его, когда они войдут туда, и выключить, когда выйдут.

Барран разматывает провода и протягивает их до чемодана, где спрятана батарея, стараясь, чтобы они не бросались в глаза.

— Эту штуку не будет слышно? — спрашивает Барран.

Изабелла как раз прикрепляет изолентой на вентиляционное отверстие перед объективом кусок прозрачного оргстекла, чтобы в хранилище не было слышно шума двигателя камеры. Сама камера помещена в бесформенный самодельный футляр из нескольких слоев ткани.

— С той стороны — нет, — говорит Изабелла. — С этой — я сделала все, что могла Она спускается со стула Барран ставит чемодан на стол, чтобы он всегда был под рукой.

— Как странно… — произносит Изабелла. — Сегодня первый вечер, когда мы не будем вместе… ты будешь скучать без меня7

— Нет, — отвечает Барран и закрывает чемодан.

На цифровых электрических часах в белом коридоре — 15.15.

Внезапно из динамиков, установленных на перекрестках подземного лабиринта, раздается женский голос, слащавый, как в аэропортах:

— Распоряжение дирекции: сотрудников, работающих в подземелье, просят покинуть коридоры. Сотрудников, работающих в подземелье просят покинуть коридоры…

Служащие, ожидающие медосмотра послушно встают. Мадемуазель Аустерлиц приглашает их в свой кабинет и закрывает дверь. Голос в динамиках твердит уже с большей бесцеремонностью.

— Приказ немедленно освободить коридоры. От входа в подземелье со стороны лифтов по красному коридору идут несколько человек. Возглавляет процессию администратор. За ним — два охранника в черном с револьверами в кобурах на правом бедре. Позади них — мужчина в сером несущий два увесистых металлических ящичка. Замыкают шествие еще два вооруженных охранника.

Приоткрыв дверь из кабинета для медосмотра Барран в халате смотрит на анфиладу опустевших коридоров. Он видит как на одном из перекрестков группа людей сворачивает в коридор и неторопливо приближается.

Его внимание привлекают более всего металлические ящички которые несет человек в центре группы. Цепочками они прикреплены к его запястьям. Вдобавок все эти люди — в перчатках. Процессия останавливается в нескольких шагах от Баррана напротив Хранилища.

Один из охранников заметив что дверь в конференц зал приоткрыта, подходит к ней и решительно не говоря ни слова закрывает. Барран возвращается к своей работе.

На операционном столе сидит совсем молоденькая пациентка. Молчаливая и безразличная она ждет, чтобы врач продолжил прерванное обследование. Верх ее платья на спине спущен а лиф она руками прижимает к груди.

Барран неторопливо идет за белым платком лежащим на столе где стоит его черный чемодан. По пути он поглядывает в сторону металлического шкафа. Хотя тот и придвинут назад к стене, на которой укреплена камера Изабеллы, между ним и стеной осталось пустое пространство. В этом пространстве внезапно появляется свет осветилось вентиляционное отверстие возвещая о появлении в хранилище администратора и охранников.

Барран запускает руку в чемодан и подключает батарею к камере. Тотчас же начинает раздаваться равномерное — трижды в секунду — щелканье.

Приложив белый платок к спине молоденькой служащей Барран наклоняется к ней чтобы послушать дыхание.

— Зачем понадобилось освободить коридоры? — спрашивает он.

Непродолжительное молчание нарушается только тихим, но различимым щелканьем камеры. Девушка темноволосая с отсутствующим взглядом, терпеливо дождавшись конца прослушивания отвечает не поворачивая головы.

— Они несли рождественский подарок.

— Рождественский подарок?

— Ну да, жалованье вознаграждение. Банки-то на праздники закрываются, — отвечает девушка.

Лифт СИНТЕКО Барран и Изабелла одни в движущейся кабине. Он в белом халате она в розовом форменном платье компании. Позади нее на табло поочередно зажигаются номера этажей.

У Баррана суровое жесткое выражение лица. Изабелла же готова разрыдаться как тогда в Марселе.

— Почему ты мне не сказала? — отрывисто спрашивает Барран.

— Да я сама не знала! — жалобно восклицает Изабелла.

— И сколько же там?

Изабелла мнется, отвечает нехотя:

— Говорят, что-то около двухсот миллионов.

— Многовато для трехсот служащих!

— Там еще для выплаты на заводах… Я сейчас объясню.

Когда она приближается к Баррану, тот беззлобно, но сильно отбрасывает ее ладонью к стенке кабины.

— Что ты мне собираешься объяснить? Что это легко заграбастать? Что ты с самого начала вела именно к этому?

Ошеломленная, Изабелла мотает головой не в силах подобрать слов чтобы выразить свое негодование.

В этот миг лифт прибывает на последний, тридцатый этаж. Двери раздвигаются и в кабину входит макетист в сером, держа в руках большой рекламный плакат.

Лифт спускается.

Любовники вынужденные молчать, даже не смотрят друг на друга. Макетист удостаивает их лишь беглым взглядом. Тремя этажами ниже — снова остановка. Макетист выходит.

Барран нажимает на кнопку «Подземелье» и номера этажей вновь принимаются мелькать на табло.

— Да ты рехнулся! — внезапно оживляясь со слезами на глазах восклицает Изабелла. — Я прошу тебя открыть сейф чтобы положить туда мои акции! Мои! Я не прошу у тебя ничего другого! Для меня ничего не изменилось!

Барран недоверчиво усмехается.

— А двести миллионов? К ним мне не прикасаться?

— Конечно, нет! Ты с ума сошел!..

В ответе Изабеллы слышится такая убежденность, что в ее искренности сомневаться не приходится.

Лифт останавливается в подземелье. Двери раздвигаются Барран задумчиво, пристально смотрит на свою подругу.

С тех пор, как Барран увидел людей с деньгами, направляющихся в хранилище, он держался так, словно нисколько не удивился, словно он с самого начала ждал, что все сведется к заурядному ограблению. Удивлен он теперь Если у Изабеллы и есть какой-то тайный умысел, то не этот. Но какой же? В конце концов он выходит из лифта и достает из кармана пиджака рулон фотопленки.

— Сколько тебе понадобится времени, чтобы ее проявить? — уже деловито спрашивает Барран.

— К шести часам будет готово.

Кивнув, Барран кидает Изабелле пленку. Двери лифта, сдвигаясь, разделяют любовников.

Кафе отделано красным и позолотой, панели сверкают, лампы множатся в зеркалах.

Барран пересекает зал, отыскивая глазами Изабеллу. Та сидит перед бокалом поодаль от остальных посетителей. Еле дождавшись, пока он усядется напротив нее. Изабелла вполголоса восклицает:

— Все к черту бросаем!

Барран смотрит на нее, онемев от удивления.

— Есть только три цифры из семи, — с отчаянием добавляет девушка.

Одну за другой она раскладывает перед медиком три большие черно-белые фотографии, лежавшие у нее в приоткрытой сумочке. На фотографиях с большой зернистостью из-за сильного увеличения изображены ручки сейфа после набора нужной комбинации.

— Третья… четвертая и последняя, — говорит Изабелла, поочередно указывая на отпечатки.

Цифры, которые видит Барран, — это соответственно 6, 1 и 5.

— И все, — с горечью заключает Изабелла. — Остальное никуда не годится.

Она швыряет на стол другую пачку фотоснимков, которую Барран начинает машинально просматривать. Ручки сейфа загорожены на них то рукой администратора, то спиной попавшего в объектив охранника. Медик на секунду задумывается, потом протягивает над столом кулак, по одному разгибая четыре пальца.

— Десять… сто тысяча, десять тысяч, — считает он. — Недостает четырех цифр — это десять тысяч возможных сочетаний… У меня есть три дня и три ночи, чтобы их перебрать.

— Нет! — восклицает Изабелла.

— Да! Может, первая же окажется нужной!

— Нет, я не хочу! Я объясню им, я верну им акции! — Помолчав, Изабелла неуверенно добавляет. — Если я сама верну им акции, они не сделают мне ничего плохого!

Трудно понять, утверждение это или вопрос.

— Дай кому-нибудь хоть одну возможность сделать тебе плохо, — говорит Барран, — и можешь быть уверена: он тебе это сделает!

Он достает из кармана авторучку и, оторвав от бумажной салфетки уголок, быстро пишет на нем ??61??5

— Тебе ведь надо будет есть, пить! — говорит Изабелла.

— Там полно автоматов, — дописав, отвечает Барран и смотрит на часы. — Они все были сегодня в перчатках.

— Я подумала об этом, — говорит Изабелла и бросает на стол пару перчаток. — В хранилище не должно быть ни одного отпечатка пальцев. Это святая святых.

Барран берет перчатки, сует их в карман, одновременно осушая стоявший на столе бокал. Встает. Во взгляде Изабеллы чувствуется недоверие. И еще желание его удержать.

— Если я не выберусь оттуда раньше, — говорит Барран, — встречаемся у меня во вторник утром.

Он пожимает подруге руку и собирается уходить. Изабелла в последний момент удерживает его за рукав.

— Мы уже две недели вместе, а я до сих пор не знаю твоего имени, — печально говорит она.

— Дино, — помолчав, отвечает Барран Изабелла все еще не отпускает его. На ее лице к выражению беспокойства примешивается сомнение: теперь Барран решительнее, чем она сама, настроен на приключение. В ее глазах можно прочесть: «А вдруг ты сам собрался прикарманить жалованье персонала?»

— Ты права не притронешься ни к чему в этом сейфе? — запинаясь, умоляющим тоном спрашивает Изабелла.

Не отвечая. Барран высвобождает руку и уходит.

На часах шесть двадцать пять.