Прощай, рыжий кот

Выигранное сражение (заметки о романе Мати Унта)

Это первая встреча русского читателя с юным эстонским прозаиком Мати Унтом, писателем искренним и честным до конца. И это обязывает к ответному искреннему слову.

Самое главное, что следует сказать о повести «Прощай, рыжий кот» (или «наивном романе», как автор определил жанр своего произведения), так это то, что она бесконечно талантлива. Это заявляет о себе с первых строк и идет с неослабевающим напором до последнего слова.

Когда я произношу ответственное слово «талантлива» применительно к повести Унта, я имею прежде всего в виду ее цельность и целостность, одностильность, соразмерность частей и сцен, которые при обилии дроблений и глав потеряли свою отдельность и льются единым потоком, создавая единство впечатления, настроения, равно как и единство идейного воодушевления читателя. Унт не написал, а сказал свою повесть на одном дыхании.

Расшифровывая все это, следует, видимо, «отметить» истинность и непосредственность картин и типов, стройность всего ансамбля повести, выразительность деталей, которые и в своей отдельности создают впечатление исключительного типизма частей и целого. Рыжий кот, двери, полы, ночные вздохи и шорохи, жесты, интонации, гримасы — все это видишь, слышишь и, если угодно, можно взять на ощупь. Автор очень хорошо знает изображаемый им мир, поэтому ведет себя свободно, непринужденно, вызывая абсолютное доверие к каждому своему слову. Вот почему автор властно ведет читателя за собой. В повести буквально покоряет ощущение честного, правдивого слова.

С точки зрения психологии творчества это означает абсолютное авторское чувство героя, места, времени, всего происходящего в душе героя и вне его. Перечитайте рассказ о первом посещении Аарне дома Майи — и вы поверите в эту абсолютность авторского зрения, слуха и какой-то невероятной чуткости к происходящему — к каждой мелочи, не воспринимаемой обычным зрением и слухом.

Но дело не только в этом: на наших глазах мелочи соединяются, складываются в определенную конфигурацию — и перед нами вырисовываются во всем ужасе быт и нравы, а по существу философия, психология и политика «индивидуального дома». Жестокая и страшная в своей бездушной упорядоченности и насильственной пунктуальности удобств и услуг.

Никогда я не читал более ужасного разоблачения вежливости и порядка… А за этим, за всем за этим — и трагедия Майи и, как идея книги, необходимость изменения, обновления и утверждения новой морали и принципов. Правда, это у Унта идет более как необходимость отрицания старого без демонстративности торжества нового. Но только ли у Унта? И только ли от него это зависит?!

Я заговорил об ужасах индивидуального дома, хотя это был «светлый», а не «желтый дом тети Иды». Иными словами, с каким художественным тактом нащупывает Унт в совершенном внешнем различии общие родовые признаки и приметы! Эта обобщающая сила художественного мышления, раздвигая и расширяя материал, дает дополнительные «опоры» идее произведения.

Но я еще хотел бы привести пример абсолютного художественного чувства героя и материала, следствием чего является точная вписанность происходящего в окружающее при острой активности соотносящихся элементов.

Вот краткие сообщения Унта о погоде.

«Вечером опять пошел дождь. Всю ночь капли стучались в окно.

Но утро было ясным, и…»

И далее изумительное добавление:

«…и ленты в волосах первоклассниц не намокли».

Одним штрихом связать «равнодушную природу» с «душевным миром» героев, так изящно ввести нас в заботы и страхи первоклашек и их мам может только художник.

А как начат «Первый школьный день»!

«В этот день школа пахнет известью и краской, у всех загорелые лица и необыкновенно ясные глаза…»

И как все это просто сделано!..

Но, пожалуй, еще выразительнее сказано о конце этого дня:

«Потом списали расписание. Названия предметов были ужасно прозаичными. Пальцы с трудом держали ручку, буквы выходили кривыми. Но так бывает каждой осенью, даже если эта осень последняя».

Очень точное дополнение к «загорелым лицам и необыкновенно ясным глазам» первых строк. Так образовалась замкнутая в себе, законченная картина, каждый мазок которой вызывает глубокое доверие к автору.

Примеры подобной точности описаний и исключительной фиксированности переживаний героев во времени и пространстве можно найти на каждой странице.

Но художническая точность писателя, как уже отмечено, не является внешней: она несет в себе всю полноту идеи произведения — идеи острой, современной, политической. Ведь тетя Ида со своим рыжим котом ждет не дождется перемен. Она хочет «свободы». Она жадно слушает по ночам «Свободную Европу», «Голос Америки», Би-би-си. Ждет. Надеется. В свою очередь, надо думать, и «Свободная Европа» надеется на тетю Иду. В желтом домике притаилось нечто большее, чем старая утварь и рухлядь. Вот почему «бытовой роман» о рыжем коте, не переставая быть бытовым, становится острым политическим произведением. И Мати Унт великолепно провел оба плана романа, хотя, кажется, заботился только об одном: это было обеспечено органической сращенностью обеих сторон романа.

Чем же все-таки завершился конфликт с рыжим котом? Но прежде чем ответить на вопрос, надо сказать об идеале рыжего кота или тети Иды, что одно и то же. Так вот — рыжий кот хочет свободы. Но что таит это пленительное слово — свобода?! Чем оно светит для тети Иды?

Вот как автор передает острый разговор тетки со своим племянником. Тетя Ида высказалась до конца:

«— Свобода? — говорит она. — Свобода означает то, что ты мог бы сейчас быть хозяином хутора».

Вот вам и все. Когда тетя повторяла общее слово «свобода», оно еще могло светить и отсвечивать. Но коль скоро дело дошло до конкретизации, как говорят ученые, слово мгновенно померкло. В ответ Аарне только и мог удивиться: «— Что? Хозяином хутора?»

Это место центральное для уяснения идеи романа. «Свободный» идеал «свободной» тети Иды — это собственная, это собственническая тюрьма, это глубокая старина, далекое прошлое, — он уже не может пленить ни Аарне, ни его друзей. Молодежь может искать, сомневаться, покидать один путь, выбирать другой, брюзжать, капризничать и отвергать, но ее поиски идут совсем в ином направлении, не в том, куда зовет «Свободная Европа» со своим рыжим котом и тетей Идой, — поиск идет в рамках новой Эстонии на основе завоеванного народом.

Такова идея романа во всей очевидности ее воплощения. Это идея победы новой Эстонии над Эстонией старой, дореволюционной.

Характерно, что автор дает своим героям выговориться до конца. В том числе (и особенно) «отрицательным». Унт настолько убежден в истинности и исторической правоте своей идеи, в ее необходимости и победе, он так ненавидит рыжего кота с его тетей, в нем настолько неколебима вера в победу своей идеи, что он ни на мгновение не боится ее скомпрометировать. Он не боится за свою идею, не боится нападок на нее, потому-то и не хочет писать карикатуры на своих противников, а рисует их во всем «благородстве», честности, «идеальности» побуждений. Вот почему конфликт протекает в своей истинности и объективности — идет столкновение двух миров как таковых, а не плохих представителей старого мира с хорошими представителями нового.

Во всем этом чувствуется уже не просто талантливый человек, а человек сложившихся принципов. И что интересно: как ни идеальна тетя Ида — она карикатура. Но это уже не карикатура субъективных устремлений автора, а карикатура, о которой позаботилась сама действительность…

Но в повести есть еще один штрих, свидетельствующий о полноте победы над старым, о необратимости происшедшего.

Когда Аарне покидает тетю Иду, нам вдруг становится… жалко ее. Проанализируйте это чувство — и вы увидите, что его источник прост и определенен. Конец. Никакой надежды. Там все кончено. Там даже нет никаких оправданий, но есть мучительная потребность оправдаться.

Вот последние слова тети Иды.

«— Прощай. Не… Я тебя всегда… — Она почувствовала, что наплывают слезы, и закрылась простыней».

Сознание правоты не изъясняется такими словами. Оно ищет и быстро находит другие слова. Здесь же совсем иное. Здесь острое желание оправдаться — верный признак виновности, если не раскаяния. Впрочем, есть другое слово для обозначения этого состояния: поверженность. Именно об этом свидетельствует наша жалость, которая очень точно фиксирует полноту поражения противника. Если вы ненавидите противника, то это значит, что он еще не побежден. Жалость — верное свидетельство безоговорочной капитуляции по существу, вне зависимости от того, понимают или не понимают это борющиеся стороны…

Итак, повесть кончается крахом «тети Иды». И тут мы вдруг узнаем, что перед нами жалкая старушка. Стоило Аарне уйти от нее, как стало неизбежным ее поражение.

Но тогда зачем было городить огород? И о чем же, собственно, «наивный» роман Мати Унта? И не слишком ли он наивен?..

Нам представляется, что в этой мнимой простоте разрешения конфликта и состоит мудрость «наивного» романа. Юноша порвал с «тетей Идой» — и «тети Иды» не стало. Да, в этом мудрость романа Мати Унта. И она говорит о том, что «тетя Ида» сильна не сама по себе. Перед нами жалкая, ничтожная старушка. Но она обладает огромными возможностями опутать Аарне. Подчинить его себе. Сама она — вся в прошлом. Но она предъявляет права на Аарне, то есть и на настоящее и на будущее. А за ней и вместе с ней — «самая страшная сила» — сила привычек, традиций, «старая добрая Эстония», хутор, дом, «удобства», которые подстерегают юношу на каждом шагу, напоминание об отце и еще что-то липкое, подобное бумаге для ловли мух, — называется это «Голосом Америки» или что-то в этом роде… Нет, у «тети Иды» большой арсенал, она вооружена по последнему слову старой техники, борьба с ней носила (и носит!) очень серьезный и напряженный характер. И, заканчивая свой роман, Мати Унт имел полное право сказать:

«Бой выигрывают один раз, а впереди ждут бои новые и более трудные».

Это не фраза. Роман Мати Унта — роман о выигранном, но трудном и тяжелом бое, вслед за которым героя ждут новые сражения и битвы. И их будет вести уже не наивный юноша, не новичок, не безоружный мальчик, каким начал Аарне свой бой с тетей Идой, — их будет вести человек, уже получивший боевое крещение.

С этим светлым чувством читатель закрывает «наивный роман» Мати Унта, в котором оказалось меньше всего… наивности!

Меньше всего… В простоте, непосредственности и наивности изложения нас встречают чуть ли не на каждом шагу осложнения. Вот и сейчас: едва мы успели поздравить Аарне с победой, как вновь перед нами появился царственный властитель пенат «тети Иды»:

«Рыжий кот валялся на солнце.

— Прощай, — сказал ему Аарне.

Он заметил, что из-за гардин желтого дома кто-то наблюдает за ним.

Он выпрямился и, стараясь шагать ровно, пошел прочь».

Так заканчивается повесть о расставании с рыжим котом. Аарне, вероятно, думал, что они простились, и навсегда: «Прощай», — сказал он.

Но Мати Унт, как нам представляется, более осторожен в своих суждениях. Валяющийся на солнце, блаженствующий кот не удостоил и взглядом своего противника. Ну, а если бы он вдруг заговорил?! Нам кажется, что кот в ответ на «прощай» не без лукавства сказал бы:

— До свидания!

По крайней мере рыжий кот еще долго будет преследовать тех, кто его ненавидит. И это великолепно понимает Мати Унт: «Впереди ждут бои новые и более трудные».

А противник, в какие бы одежды он ни рядился, каким бы оборотнем ни предстал, перед нами, — противник все тот же рыжий кот.

Против мещанства, обывательщины, против философии собственника Мати Унт сказал сильное и смелое слово. Оно будет услышано нашей молодежью и сделает свое доброе дело.