Простая просьба

Моя мать говаривала: “У всех есть секреты. Вот почему невозможно узнать другого по-настоящему. Или по-настоящему доверять другому. Вот почему невозможно узнать самого себя. Иногда мы храним секреты даже от себя самих”.

Взрослея, я думала, что это верное наблюдение, хотя и не понимала его до конца. А может быть, понимала – немного. У детей есть тайны. У них воображаемые друзья, и узнай о них взрослый – неприятностей не миновать.

Позже я поняла: мама говорила, исходя из своего опыта. А что, если она не столько готовила меня к жизни, сколько программировала на хранение тайн и недоверие? Было ли у нее ощущение, что, когда я вырасту, у меня будут тайны темнее и постыднее, чем у других? Тайны, которые мне по большей части удалось сохранить – даже от себя самой?

1 Блог Стефани Срочно!

2 Блог Стефани Наш городок

3 Блог Стефани Простые услуги

4 Блог Стефани Призраки из прошлого

5 Блог Стефани Я во всем виновата?

6 Блог Стефани Визит к Эмили

7 Блог Стефани (Следующий день) Другие мысли и звонок Шону

8 Стефани

У всех есть секреты, говаривала моя мать. Не очень-то полезно говорить такое дочери, если хочешь вырастить ее здоровым человеком, который сможет выстраивать здоровые отношения с другими здоровыми людьми. Но у мамы, безусловно, были свои резоны.

Через четыре дня после смерти отца, а мне тогда было восемнадцать, в нашу дверь постучал какой-то незнакомец. Мать выглянула в окно и сказала: “Стефани! Смотри, твой отец”.

Я слышала выражение “обезуметь от горя”, но мама была вполне в своем уме. Конечно, у нее сердце разрывалось по моему отцу. Они очень любили друг друга. Во всяком случае, насколько я знала.

Наверное, мы с матерью еще не верили по-настоящему, что папы больше нет. Он много путешествовал, и с того дня, как его во время партии в гольф (недалеко от нашего дома в прелестном пригороде Цинциннати) сразил инфаркт, нам казалось, что он просто в командировке. Он был заместителем директора в фармацевтической компании и ездил на конференции и встречи по всей стране.

Ну ладно; на самом деле моя мать имела в виду: “Смотри. Вот твой отец, когда ему было двадцать четыре. В год, когда мы поженились”.

Я выглянула в окно.

Молодой человек, стоявший на нашем крыльце, был женихом со свадебного фото моих родителей.

Я никогда его раньше не видела, хотя у меня возникло чувство, что я всю свою жизнь смотрела на него каждый день. Да так оно и было. Он присутствовал в моей жизни во взятой в рамку фотографии на пыльном пианино.

Единственное отличие состояло в том, что незнакомец был в джинсах и джинсовой куртке, а не в белом смокинге, и темные волосы стильно подстрижены, а не зализаны назад, “под Элвиса”, как у папы на свадебной фотографии.

Мама сказала: “Пригласи его войти”. Я не могла отвести глаз от симпатичного парня. Мой отец был красивым – до того, как его изменили разъезды, выпивка и аэропортовская еда.

Мама сказала молодому человеку: “Постойте здесь. Ничего не говорите”. Схватила с пианино свадебное фото и вручила юноше. Он уставился на фотографию; на его лице отразилось изумление. Потом парень громко рассмеялся. Мы все рассмеялись.

– Думаю, тест на ДНК нам можно не делать, – сказал он.

Его звали Крис. Он жил в Висконсине, в Мэдисоне. Мой папа был его отцом. Они виделись раз в полгода. Отец тогда организовывал поездку так, чтобы заехать в Висконсин и повидаться со своей второй семьей – мамой Криса и Крисом.

Крис увидел некролог моего отца в интернет-версии местной газеты. Некролог показал ему Гугл-алерт, и я подумала, что он хотел (бедный мальчик!) приглядывать за моим отцом. За своим отцом. Его мать умерла от сердечной недостаточности годом раньше. Крис в некрологе не упоминался, но мы были. И мы были – то есть мой отец был – в телефонной книге.

Тот факт, что этот красавчик – мой брат, требовал осмысления. Я все еще ждала, что он скажет, что он мой сколько-нибудь-юродный брат, который случайно очень похож на моего отца.

Должна упомянуть еще одну роковую деталь: в тот момент я выглядела в точности как моя мать в моем возрасте. Я до сих пор похожа на нее, хотя и меньше, чем раньше. Я выглядела, как она на свадебном фото, а мой новообретенный брат Крис – как мой – наш – отец. И вот мы, счастливые новобрачные, были сняты с верхушки свадебного торта, клонированы и реанимированы двадцать лет спустя. Что тут скажешь? Это заводило.

На мне были джинсы и футболка. Но я сознательно приняла позу, как у мамы на свадебной фотографии: локти прижаты к бокам, руки на животе, как лапы у суслика. Когда я заставила себя опустить руки и встать как нормальный человек, я увидела, как Крис бросил взгляд на мою грудь.

Подозревала ли моя мать правду? Не потому ли она говорила, что у всех есть секреты? Я так и не заставила себя спросить, что она имела в виду, даже – и особенно – после того, как Крис вошел в нашу жизнь.

Мама пригласила Криса сесть за стол на кухне, подала ему тарелку оставшейся после поминок нарезки. Мы тогда заказали непомерно много, и несмотря на то, что шок от папиной смерти умножился шоком от появления моего новоиспеченного брата, тот факт, что Крис сидит на отцовском месте и спокойно поедает мортаделлу, делал все совершенно нормальным. Почти правильным.

– Прости, что мы не сказали тебе о похоронах, – извинилась мама.

Почему мама извинялась? Потому что она извинялась всегда, делала то, чего ожидают от женщин. Мы вечно виноваты во всем! И хотя мне было жаль маму, мне хотелось заткнуть ее.

– Господи, да вы и не должны были, – сказал Крис. – Вы же не знали о моем существовании.

Логично было бы думать, что это папина вина. Но обвинять его было уже поздновато.

– Если кто и должен просить прощения, то это я, – заметил Крис.

– За что? – спросила мама.

– За то, что явился вот так. И, думаю… за свое существование.

У Криса была прекрасная улыбка. Мы все снова рассмеялись. Мы с мамой смеялись больше, чем за все время после папиной смерти.

– Возьми еще, – предложила мама и положила Крису добавки, не дожидаясь ответа. Мне ужасно нравилось смотреть, как он ест – внимательно и с отменным аппетитом.

Неужели вся моя жизнь сложилась бы по-другому, если бы мама не сказала тогда, что уже поздно и Крису не стоит пускаться в долгий обратный путь? Если бы она не пригласила его заночевать у нас?

Случилось то, что должно было случиться. Мы с Крисом проговорили всю ночь. Наша жизнь, наши надежды, наши страхи. О чем я говорила? Что я знала? Мне было восемнадцать. Подросток.

Утром Крис взял у меня номер мобильного. На следующий день позвонил. Он остановился в мотеле недалеко от нашего дома.

У меня уже был бойфренд. Незадолго до этого мы с ним ходили на выпускной вечер. И несколько раз занимались сексом. Он был моим первым мужчиной, и я не понимала, из-за чего весь сыр-бор.

Теперь я не думала о бойфренде. У меня в голове было одно: как бы поскорее доехать до мотеля Криса, чтобы меня не оштрафовали.

Крис сказал мне, в каком номере остановился. Холодея, я постучала в дверь; не переставая дрожать, вошла, застенчиво поцеловала Криса в знак приветствия и поискала взглядом, куда сесть. У письменного стола стоял шаткий стул. На нем аккуратной стопкой была сложена одежда Криса. Мы оба понимали, что я сяду на кровать.

Крис сел рядом. Тыльная сторона его ладони скользнула по моей груди.

– Иди сюда, – позвал он, хотя я и так сидела рядом с ним.

Я все еще слышу его слова, и у меня спирает дыхание и подгибаются колени – совсем как тогда. После того раза я поняла, что такое секс. Почему люди готовы ради него на все. Умереть готовы. После того раза мне всегда не хватало. Пути назад не было. Мы с Крисом не могли разлучиться. Я хотела, мне необходимо было быть там: в этом будоражащем, доставляющем столько наслаждения тайном месте, в которое мы могли попасть – вдвоем.

Не всегда и не везде я могу позволить себе вспоминать, как я была с Крисом. Я не могу думать об этом, когда я на людях, особенно – если я за рулем. Желание струится по телу. Веки тяжелеют, я становлюсь сонной от вожделения. Я закрываю воспаленные глаза и чувствую, как растекаюсь в лужицу чистого жадного нетерпения.

В ту ночь, когда Шон вернулся из Лондона, я уложила мальчиков спать в комнате Майлза. Ники плакал и не хотел идти в кровать, потому что его папа был дома. И (излишне говорить) потому что его мамы дома не было. Но Шон приехал и оставался с ним, пока он не уснул.

Я спросила Шона, не хочет ли он выпить что-нибудь.

– Выпить мне сейчас хочется, как никогда, – признался он. – И чего-нибудь покрепче. Но по-моему, лучше воздержаться. Сейчас сюда явится полиция, а от меня несет, как от винокуренного завода.

Мне стало спокойнее, когда Шон вызвал полицию. Значит, он воспринимает все всерьез. Мне казалось, что заявлять в полицию об исчезновении подруги – не мое дело. Я ждала Шона.

Не знаю, почему они прислали полицейских штата, которые в нашем округе занимаются в основном патрулированием дорог. Это их область компетенции. И случающиеся время от времени семейные разногласия.

Как странно! Именно явившиеся по вызову полицейские выглядели подозрительно. Сержант Моллой, рыжий и в рыжих усах, походил на олдскульную порнозвезду. Помада у офицера Бланко (неужели женщинам-полицейским разрешают столько косметики?) оказалась размазана. Кажется, они резвились у себя в патрульной машине, когда поступил звонок Шона.

Может, поэтому они выглядели смущенными. Сначала полицейские решили, что я жена Шона, так почему он сообщил, что его жена пропала? Потом они решили, что мой дом – это дом Шона… довольно много времени ушло на то, чтобы полицейские разобрались в положении дел: Шон – муж, я – подруга. Сержант Моллой спросил, сколько времени отсутствует Эмили; Шон посмотрел на меня, и я сказала: “Шесть дней”. Сержант Моллой пожал плечами, словно говоря, что его жена – у него на пальце поблескивало обручальное кольцо – всегда отправляется куда-нибудь на несколько недель, никому не сказав. Офицер Бланко странно взглянула на него, но сержант не сводил глаз с Шона, словно не понимал, почему Шону понадобилось спрашивать меня, сколько времени отсутствует его жена. Или почему мы ждали так долго

– Прошу прощения, – извинился Шон. – Я еще не отошел от смены поясов.

– Были в отъезде? – спросил сержант Моллой.

– В Лондоне, – сказал Шон.

– Навещали родных? – Блестящая дедукция, Шерлок. Акцент его выдал!

– По делам, – сказал Шон.

Полицейские обменялись долгими взглядами. Вероятно, в полицейской академии их учили, что муж всегда главный подозреваемый. Но они явно прогуляли то занятие, на котором преподаватель объяснял, что делать, если муж на момент исчезновения жены был по другую сторону Атлантики.

– Подождите еще пару дней, – сказал сержант. – Может, она просто решила развеяться. Немного отдохнуть от обычной жизни.

– Вы не понимаете, – сказала я. – Эмили оставила своего сына у меня! Она бы никогда не оставила его, не позвонив и вообще никак не давая о себе знать.

– Вот и еще причина, – заметила офицер Бланко. – У меня трое ребят, и поверьте, бывают дни, когда я мечтаю – как прекрасно было бы взять паузу и уехать в какое-нибудь приятное комфортабельное спа. Немного времени для себя.

Я на время выключилась, вспомнив свой блог. Я постоянно слышу подобные речи от мамаш. Но Эмили не такая. Как бы мне донести до этих двоих мысль, что с исчезновением Эмили что-то по-настоящему не так?

Тем временем копы перешли к вопросам о том, связывался ли Шон с кем-нибудь из подруг и родных Эмили.

– Я ее подруга, – сказала я. – Ее лучшая подруга. Я из тех, кому она сказала бы…

Сержант Моллой перебил меня:

– Семья? Близкие родственники?

– Ее мать живет в Детройте, – сказал Шон. – Но я уверен, что Эмили не поехала бы туда. Они с матерью уже много лет не слишком ладят.

Я была потрясена. Эмили внушила мне, что у них с матерью теплые – хоть и не особенно близкие – отношения. Эмили с таким сочувствием слушала, когда я рассказывала про своих маму и папу.

– Есть идеи, почему? – спросила офицер Бланко.

Ну какое отношение нелады Эмили с матерью могут иметь к ее исчезновению? Эти двое, должно быть, свято верили, что их жетоны и форма дают им право совать нос во все, что им только придет в голову.

– Моя жена не любила говорить об этом, – сказал Шон. – Какие-то разногласия из отдаленного прошлого. В любом случае, ее бедная мать страдает деменцией. По словам жены, старуха не всегда точно знает, кто она и где находится. Ее то заносит в реальность, то уносит из реальности. Она думает, что ее муж – который умер десять лет назад – все еще жив. Если бы не ее сиделка…

– Пусть так, – сказала офицер Бланко. – Когда люди попадают в беду, они часто стремятся в дом своего детства, место, где они впервые ощутили себя в безопасности.

– Могу гарантировать вам, что моей жены там нет. В том доме она определенно не чувствовала себя в безопасности. А почему вы считаете, что моя жена попала в беду?

Возможно ли, чтобы Шон лгал? Эмили никогда не упоминала, что у ее матери слабое здоровье. Она упоминала только, что ее мать терпеть не могла родинку у нее под глазом и вела кампанию за то, чтобы ее удалить. Эмили сопротивлялась – в основном чтобы продемонстрировать неповиновение, – но следствием конфликта стал пожизненный комплекс из-за этого маленького темного пятнышка.

А я всегда верила, что мы рассказываем друг другу все обо всем.

Полицейским не терпелось убраться отсюда и написать рапорт. А может, им не терпелось в патрульной машине снова приступить к делу, от которого их отвлекли. На прощание они попросили дать им знать, если Эмили объявится, и обещали, что детектив свяжется с нами через день-два, если все останется как есть. Через день-два? Серьезно?

В дверь снова позвонили. Это оказался сержант Моллой.

– И еще кое-что, – сказал он, как Питер Фальк в старой серии “Коломбо”. Я чуть не прыснула. – Надеюсь, в ближайшее время вы не планируете других поездок в Европу, – обратился он Шону.

– Я буду здесь, – холодно ответил Шон. – В смысле – у себя дома. Со своим сыном.

Услышав, что патрульная машина выехала с подъездной дорожки, я сказала:

– По-моему, нам необходимо выпить.

– Определенно, – согласился Шон.

Я налила нам по двойному бурбону, и мы сели за кухонный стол, потягивая бурбон и ничего не говоря. Почти приятное чувство – пить, ничего не говорить, чувствовать, что после столь долгого перерыва в доме снова мужчина. Но потом я вспомнила, зачем Шон здесь. И пришла в ужас – в который раз. Я сказала:

– Может, тебе стоит позвонить ее матери?

По крайней мере, мы бы что-то делали. Мне хотелось быть рядом, когда Шон станет звонить. Эмили или утаила от меня часть важной информации о себе, или лгала Шону. Или Шон лгал полиции. Все эти версии не имели смысла. Зачем ему лгать о подобных вещах? А зачем ей?

– Конечно, – ответил он. – Стоит попробовать. В крайнем случае, поговорю с ее сиделкой.

Шон набрал номер. Мне хотелось попросить его включить громкую связь. Но это выглядело бы странно.

– Здравствуйте, Бернис, – начал он. – Мне страшно не хочется беспокоить вас, но Эмили, случайно, с вами не связывалась? О, конечно. Я подумал – нет. Нет, все отлично. Думаю, она уехала в командировку. А я только что вернулся. С Ники все прекрасно, он оставался у друга. Я совсем не хочу беспокоить вас… – Пауза. Потом Шон сказал: – Конечно, я поговорю с ней, если она хочет. Рад слышать, что у нее один из хороших дней.

Еще одна пауза, потом:

– Добрый вечер, миссис Нельсон. Надеюсь, у вас все хорошо. Я хотел спросить: ваша дочь вам не звонила?

Пауза.

– Эмили. Нет-нет. Я так и думал. Пожалуйста, передайте ей от меня привет, если увидите ее. И берегите себя. До свидания.

Когда Шон положил трубку, на глазах у него были слезы. Я почувствовала себя отвратительно из-за того, что я такая мелочная и подозрительная. Какие бы смешанные чувства я ни испытывала к Шону, Эмили была его женой. Мамой Ники. Шон любил ее. В этом мы с ним были единодушны.

– Ах, бедная старуха, – сказал Шон. – Она спросила: “Дочь? Какая дочь?”

Услышав это, я почти порадовалась, что смерть моей матери была милосердно внезапной и мне не пришлось видеть, как мама исчезает по частям.

– А что насчет семейного домика на озере? – спросила я. – В Мичигане? Куда вы, ребята, ездили на твой день рождения. Эмили не могла уехать туда?

Шон бросил на меня острый изучающий взгляд, словно спрашивал себя, откуда мне известно про домик, словно он не хотел, чтобы я знала про домик. Неужели он не помнит, что именно я взяла на себя Ники, когда они с Эмили сбежали на свой романтический уик-энд?

– Ни в коем случае, – сказал Шон. – Она любила бывать там. Но не одна. Одна – никогда. Она боялась, что это место посещают призраки.

– Посещают? Как?

– Не знаю. Никогда не спрашивал. Однажды она сказала, что там полно привидений.

Я задумалась. Насколько близки были Шон и Эмили, если она сказала, что в семейном домике водятся призраки, а он так и не уточнил, что она имела в виду?

– Она рассказывала, что ее родители были холодными, авторитарными, отвергающими ее людьми и что ее жесткая юность была реакцией на то, что ей пришлось вынести в доме без любви. Я всегда думал, что это нас объединяет. У нас обоих детство прошло в психушке.

Исчезновение Эмили и, полагаю, бурбон заставили Шона – обычно такого британского и сдержанного – говорить свободнее, чем я от него ожидала. На самом деле до сих пор мы едва ли обменялись несколькими словами, так что, наверное, я хочу сказать – более свободно, чем я себе представляла. Мне хотелось сказать, что мое детство тоже прошло в психушке. Только другого рода. Оно выглядело опрятным и упорядоченным, когда я росла. Лишь позже я поняла, насколько сумасшедшим был мой родной дом.

Но ничего этого я не сказала. Не только потому, что кое-что обо мне Шону необязательно было знать, но и потому, что я боялась показаться соревнующейся с Шоном и Эмили за то, у кого из нас детство было хуже.

Однажды после обеда, вскоре после появления в моем доме полиции, Шон позвонил и спросил, не могу ли я забрать Ники из школы. Детективы просили его приехать в участок в Шероне. Он отпросился с работы, едет туда, но не знает, когда вернется.

Он приехал ко мне в шесть вечера. Его допрашивали два детектива, снова мужчина и женщина, детективы Мини[1] ((неужели ее действительно так зовут?) и Фортас. Шон сказал, что они выглядели ненамного компетентнее, чем пара, явившаяся в мой дом той ночью.

Хотя эти по крайней мере взяли на себя труд связаться с полицией Детройта, которая навестила мать Эмили и получила тот же ответ, что и Шон. Нет, миссис Нельсон ее не видела. Нет, миссис Нельсон понятия не имеет, где ее дочь. Если честно, они больше говорили с ее сиделкой. У миссис Нельсон был один из ее “плохих дней”, и она едва могла вспомнить, как ее дочь зовут.

Во все продолжение своей беседы с детективами, сказал Шон, у него было чувство, что они следуют инструкции из учебника: “допрос Мужа Пропавшей Жены № 101”. Беседа вымотала Шона. Детективы снова и снова задавали одни и те же вопросы. Знает ли Шон, куда могла уехать Эмили? Был ли их брак счастливым? Доказательства? Причины, по которым она могла чувствовать себя неудовлетворенной? Возможность того, что у нее был роман на стороне? Случаи алкоголизма или злоупотребления наркотиками?

– Я сказал, что она экспериментировала с наркотиками, недолго. Как все мы, когда нам было по двадцать с небольшим. Улыбнулся им, как идиот. Но шутка осталась при мне. Эти двое мне в ответ не улыбнулись. Никаких глупостей насчет их двадцатилетних. Это продолжалось не один час. Мрачная комната для допросов. Они ушли, потом вернулись. Как во всех этих детективных сериалах, которые мне всегда нравились, а Эмили – нет… И еще… Мне не показалось, что они меня в чем-то подозревают. Если честно, Стефани, по-моему, они не верят, что Эмили мертва. Не знаю почему, с чего они взяли, что знают все о нас. О нашем браке. Но мне кажется, они думают, будто Эмили просто подхватилась и уехала. Сбежала. Они все твердили: “В отсутствие трупа, в отсутствие признаков насильственной смерти…” А я все сдерживался, чтобы не крикнуть: “А как насчет отсутствия Эмили?!”

– Как насчет отсутствия?

Я ловила каждое слово Шона, в то же время думая, что слова о нелюбви Эмили к детективным сериалам – это его первая жалоба, которую я когда-либо слышала от Шона насчет Эмили. А вот у нее был богатый список претензий к нему. Шон ее не слушает. Шон заставляет ее чувствовать себя дурой. Любая жена в нашем городке могла бы сказать то же самое о своем муже. Я могла бы сказать такое о Дэвисе.

Спустя несколько дней позвонила детектив Мини. Хорошо, что Шон предупредил меня насчет ее имени; я не захихикала и не сморозила какую-нибудь глупость, когда она представилась. Мини сказала, что я могу приехать к ним в участок, когда мне будет удобно. Они подстроятся под мое расписание. Очень мило. Но не померещилась ли мне некоторая надменная ирония в ее голосе, когда она сказала “расписание”?

Отвезя Майлза в школу, я поехала в полицейский участок Шерона. Должна признаться, я нервничала. Мне казалось, что все станут смотреть на меня так, словно это я сделала что-то плохое.

Детектив Мини и гораздо более молодой детектив Фортас задавали мне те же вопросы, что и Шону. В основном их интересовало, не была ли Эмили несчастна. Все время, что я говорила, детектив Фортас проверял что-то в своем телефоне и пару раз отправил сообщения, которые, насколько я понимаю, не имели ко мне никакого отношения.

Я сказала: ей нравилась ее жизнь. Она бы никогда этого не сделала. Преданная жена и мать пропала, а вы, ребята, и не думаете шевелиться! Почему я одна хлопочу о своей подруге? Почему ее муж не сказал того, что говорю я? Может, потому, что Шон британец. Слишком вежлив. Или не ощущал эту страну своей. Предоставил решать мне.

– Ладно. – Детектив Фортас словно бы делал мне огромное одолжение. – Посмотрим, что мы сможем выяснить.

В те выходные детективы объявились у Шона: могут ли они осмотреть дом? К счастью, Ники был у меня, играл с Майлзом, так что Шон впустил их. Он сказал, что обыск был неопределенным и поверхностным. Как будто они на самом деле риелторы или люди в поисках квартиры, подумывающие, не купить ли этот дом.

Детективы попросили фотографии Эмили. Шон отдал им несколько снимков. К счастью, сначала он позвонил мне, и я посоветовала не отдавать снимки, на которых есть Ники. Шон одобрил эту мысль.

Мы дали детективам полное описание Эмили – татуировка на запястье, ее волосы, ее кольцо с бриллиантами и сапфиром. Шон плакал, когда рассказывал о кольце. Я воздержалась от упоминания ее духов. Не стоит говорить о таких вещах детективам, ведущим дело об исчезновении человека. Сирень? Лилии? Итальянские монахини? Спасибо за помощь, мэм. Когда вы будете нам нужны, мы позвоним.

Наконец компания Эмили очнулась от своего глубокого кутюрного сна. Хотя меня их молчание не удивило. Рупором “Деннис Найлон Инкорпорейтед” была Эмили, и без нее никто там не знал, как и что говорить.

“Деннис Найлон” в семидесятые годы было клубным именем ее босса. Он вышел из панковской уличной моды и поднялся до положения одного из самых шикарных и дорогих модельеров. В своем фирменном черном кожаном костюме, костюме-унисекс “от Денниса Найлона”, Деннис появился в шестичасовых новостях, чтобы сообщить, что они по мере сил сотрудничают с полицией и поддерживают усилия детективов по розыску Эмили Нельсон, их обожаемой сотрудницы и высоко ценимого друга. На Деннисе был галстук с логотипом компании, что (по мне) выглядело безвкусицей. Но, может быть, никто этого и не заметил.

Деннис сказал буквально следующее: “Выяснить, что произошло с Эмили Нельсон”. Он казался настолько уверенным в том, что с Эмили что-то произошло, что у меня мороз прошел по коже. Внизу был номер, по которому предлагалось звонить тем, кто располагает какой-либо информацией. Выглядело это как “джинса”: если хочешь заказать такой же галстук, позвони по этому телефону. И все-таки благодаря появлению Денниса на телеэкране дело привлекло к себе внимание, по крайней мере на время. По слухам, компания сделала внушительный взнос в фонд полицейского департамента, чтобы воодушевить детективов и сподвигнуть их на то, чтобы сделать все возможное и еще немного сверх того.

“Деннис Найлон Инкорпорейтед” напечатала флаеры и принялась распространять их по всему округу. Компания собрала полный автобус интернов от моды, и весь день в нашем городке роились дистрофичные молодые андрогины, все с асимметричными стрижками и в костюмах в обтяжку, с охапками флаеров, строительными степлерами для телефонных столбов и двусторонним скотчем для окон магазинов. “Вы не видели эту женщину?” Не уверена, что я ее видела, потому что гламурный портрет Эмили – при полном макияже, волосы тщательно уложены, родинка зафотошоплена – столь мало был похож на мою подругу, что и я вряд ли смогла бы ее узнать. Я видела эти фотографии везде, и это расстраивало и одновременно успокаивало меня – они служили постоянным мучительным напоминанием о нашей потере, вкупе с маленьким утешением: наконец-то хоть кто-то хоть что-то делает.

Наконец кто-то или что-то заставило детективов Мини и Фортаса дотащить задницы аж до отдела, где обитали гики, отсматривающие записи с камер видеонаблюдения. Те проследили маршрут Эмили до аэропорта Кеннеди, где она перед терминалом поцеловала Шона на прощание. Но не зарегистрировалась на рейс до Сан-Франциско, на который заказала билет. Ни я, ни Шон понятия не имели, что она собирается на Запад.

У Шона сложилось впечатление, что она едет в город, что Эмили заехала с ним в аэропорт на предоставляемой его фирмой машине, чтобы составить ему компанию и попрощаться с ним. После этого, по его мысли, жена отправилась на работу. Сотрудники Денниса Найлона ничего не знали о командировке на Западное побережье.

Камера видеонаблюдения поймала ее выходящей из терминала, потом Эмили показалась в агентстве по прокату автомобилей, где арендовала полноразмерный четырехдверный седан. Эмили взяла первое, что ей предложили, – белую “киа”. Полиция допрашивала агента по прокату, но он не помнил ничего – только то, что Эмили вроде бы отказалась от GPS. Ничего необычного. Многие не хотят платить дополнительно за систему навигации, которая и так есть у них в телефоне.

Это показалось мне похожим на правду. Эмили отлично ориентируется на местности. Куда бы мы ни направлялись, хотя бы просто в городской бассейн, я сидела за рулем, а Эмили прокладывала маршрут по своему телефону. Она знала, как рассчитать время в пробке, хотя у нас в городке не бывает пробок, если только ты не едешь на железнодорожную станцию в час пик. Я никогда не ездила на станцию в час пик – а вот Эмили приходилось, пять дней в неделю.

Куда она уехала на той машине? Почему не написала и не позвонила мне?

Хорошая новость: великие детективы установили, что в компании по сдаче машин в аренду действует система безналичной оплаты EZ-pass, и полицейские отследили Эмили до пункта дорожной платы, находящегося в 200 милях к западу от Манхэттена, на Пенсильванской платной дороге. Плохая новость: здесь они ее потеряли. Похоже, Эмили съехала с магистрали и начала выбирать более узкие дороги, после чего выключила телефон и пропала, уйдя в мертвую зону.

Мы с Шоном попросили поднять по тревоге местную и государственную полиции в том месте, где Эмили видели в последний раз, но это уже было сделано. Если Эмили сбежала, она могла оказаться где угодно. На этих узких дорогах мертвые зоны тянутся бесконечно. Полиция хотела посмотреть, не появятся ли какие-то новые зацепки.

Мертвые зоны. От одного только этого выражения у меня мурашки ползли по коже.

Следующей неожиданностью стало то, что Эмили сняла с банковского счета две тысячи долларов наличными. Это со всей определенностью указывало на то, что она планировала какую-то поездку.

Снять много из банкомата невозможно – по крайней мере в нашем городке. Полицейские говорили, что на записи с камеры Эмили появлялась перед окошком банкомата – одна. Несколько дней подряд. Казалось возможным (такому параноику, как я), что какой-нибудь бандит или угонщик машин подкараулил ее и пригрозил сделать что-нибудь ужасное с ней или с ее семьей, если она станет звать на помощь. Я не могла понять, почему полицейские не рассматривают такой сценарий всерьез. Они что, новости не смотрят? Невинных мам чуть не каждый день похищают с парковок перед торговыми центрами.

Шон сказал на работе, что не сможет никуда ездить, пока не найдут его жену, и предложил уйти в неоплачиваемый отпуск. Однако в конторе отнеслись с пониманием и оставили его на половинной занятости. Ему предстояло взяться за один местный проект, и он мог работать дома, приезжая из Коннектикута в Нью-Йорк лишь время от времени.

Шон выкладывался ради Ники. То, как он заботился о сыне, насколько полно включился в его дела, выглядело прекрасно. Он отвозил Ники в школу каждое утро и забирал его каждый день. Он то и дело совещался с миссис Керри, отчасти чтобы держать ее в курсе расследования, хотя, вероятно, она и так знала о деле все – или по крайней мере многое.

Сначала имела место некоторая публичность, спасибо Деннису Найлону (думаю, в основном ему). Пропала мама из Коннектикута! Шон, храбрый страдалец-муж, отправился на телевидение и просил каждого, кто, возможно, видел Эмили, связаться с властями. Он был невероятно убедителен, и скорее всего ему поверили. Но это всего лишь местные новости, и вот уже наша история ушла из захватывающих телесюжетов со звездным Деннисом Найлоном.

Когда полицейские обнаружили, что Эмили арендовала машину и сняла значительную сумму, дело еще больше стало казаться им историей о сбежавшей жене. Интерес СМИ мало-помалу испарялся, репортеры побежали дальше. Алиби мужа проверили. Ни одной новой зацепки, ни одной ниточки, новых данных нет, а Эмили так и не нашли.

Ники не расклеился только благодаря нам. Мы с Шоном работаем в команде. Ники и Майлз часто играют вместе. Я дала Шону контакты психотерапевта, к которому возила Майлза после смерти отца и дяди – Майлз тогда постоянно прятался от меня в людных местах; я не могла найти его, а он смеялся, когда я с ума сходила от волнения. Терапевт сказал, что многие дети играют в эту игру. Дети всегда проверяют нас. Так они учатся. Не надо думать, что это из-за смерти папы и дяди Майлза, хотя она, конечно, оказалась крайне травматичным событием.

Доктор сказал, что мне надо спокойно попросить Майлза перестать прятаться – и он перестанет. Он сказал, что у Майлза есть совесть. Я рада была это слышать, так же, как мне нравится нынешнее ощущение: мы с Шоном вместе делаем все, чтобы по возможности облегчить ситуацию для Ники. А это не всегда легко.

Майлз тогда прекратил прятаться, и сейчас я говорю себе, что Ники выстоит. Мы пройдем через испытания вместе.

Мы не подпускали к Ники журналистов. Его лицо ни разу не появилось на фотографиях Эмили и Шона. Он оставался у меня в те, первые, дни, когда Шон давал интервью и встречался с детективами.

Местонахождение арендованной машины так и не определили. Шон заполнил тонну бумаг, чтобы объявить Эмили пропавшей без вести, что аннулировало соглашение о найме машины. Думаю, ему помогал юрист из его компании.

Шон и я – команда. Ники – наш проект. Мы подолгу разговариваем, когда Шон привозит Ники поиграть с Майлзом и когда встречаемся возле школы. Я поддерживаю Шона и укрепляю его дух, пусть полицейские продолжают искать Эмили. Мы оба считаем, что пока слишком рано говорить Ники, что его мать мертва – или даже предполагать это. Ники спросит, когда захочет узнать, а мы будем отвечать ему, что надежда еще есть.

До тех пор, пока ее не станет.

До исчезновения Эмили я нечасто виделась с Шоном. Был бы жив Дэвис, мы бы, возможно, дружили семьями. Приглашали бы их на обед. Но к тому времени, как я познакомилась с Эмили, Дэвис был уже два года как мертв. Шон, казалось, всегда находился на работе или в деловых поездках, так что у нас с Эмили была часто мамская дружба.

Мне теперь трудно в это поверить, но Шон мне не особенно нравился. Он казался мне снобом, мажором из высшего британского общества, будущим хозяином Вселенной. Высокий, красивый, заносчивый, самоуверенный – совершенно не мой тип. Шон работает в международном отделе по сделкам с недвижимостью в крупной мегаинвестиционной фирме на Уолл-стрит. Хотя я до сих пор не вполне понимаю, в чем состоит его работа.

Всегда так радостно обнаружить, что кто-то оказался гораздо лучше, чем ты о нем думал. Жаль, но, чтобы открыть хорошее в Шоне, мне понадобилось исчезновение Эмили.

Она всегда на него жаловалась. Говорила, что его никогда не бывает дома, что он сгрузил на нее все заботы по уходу за ребенком, не уважает ее ум, критикует ее, заставляет ее чувствовать себя капризной и безответственной, отказывается признать, как много она делает, обесценивает ее вклад в дела семьи – не только в смысле ухода за ребенком, но и в финансовом тоже. Эмили любила читать книги, Шон любил смотреть телевизор. Иногда (и Эмили говорила это только после второго бокала вина) она думала, что Шон далеко не так умен, как ей казалось. Далеко не так умен, как ей казалось, когда они встретились.

Она говорила, что секс с Шоном великолепен. Настолько великолепен, что меняет жизнь. Эмили говорила, что по сравнению с таким сексом все остальное в жизни кажется не таким уж важным. Роковой секс был тем вторым пунктом в безупречной жизни моей лучшей подруги, которому я старалась не завидовать.

Во всяком случае, говорила Эмили, Шон не изменял ей, не пил, не играл в азартные игры, не проявлял насилия, не делал ничего, что делают по-настоящему ужасные мужья. Если честно, мне нравилось, когда Эмили ворчит насчет своего брака. Я любила Дэвиса всем сердцем, всей душой. Я все еще тоскую по нему. Но наш брак не был беспроблемным. В каждом браке есть проблемы, и взаимные обязательства вкупе со стрессом от необходимости растить маленького ребенка, конечно, не улучшают дела.

Дэвис часто заставлял меня чувствовать себя дурой, даже если я была уверена или почти уверена, что он этого не хотел. Он столько знал об архитектуре и дизайне, о стольких вещах он мог высказаться как специалист! Я дошла до того, что в магазине боялась сказать, что мне нравится то или не нравится это – от страха перед уничижительным взглядом, который Дэвис (бессознательно, я понимаю) бросал на меня, если бывал не согласен. Что происходило почти всегда. Это весьма утомляло.

Но я столько раз писала о том, что в разговоре с вдовой, если только она не в группе поддержки (я никогда не состояла в подобной группе, хотя понимаю, почему такое множество женщин находит их полезными), ни одна замужняя женщина не захочет даже упомянуть своего мужа, а не то что пожаловаться на него. Полагаю, мои собеседницы боялись, что я от этого почувствую себя хуже, потому что у меня-то нет мужа, на которого можно пожаловаться. Как будто если я услышу, как какая-нибудь женщина жалуется на храп мужа, я затоскую по Дэвису, любви всей моей жизни.

Мне не понравился наш с Шоном самый первый – лондонский – телефонный разговор, когда Эмили не пришла за Ники. Голос у Шона был не только сонный, но и раздраженный. О, прошу прощения, ваша жена пропала без вести. Простите, что разбудила. Он, кажется, не знал, кто я такая, хотя пытался вести по-британски вежливый телефонный разговор. О, Стефани, да, конечно.

Мне казалось – Шон не помнит меня, что не очень-то лестно. Я писала у себя в блоге, сколько людей (в основном, но не только – мужчин) не могут отличить одну маму от другой – может, потому, что видят только детские коляски. Когда Шон сказал, что Эмили собиралась уехать по делам на пару дней, он постарался, чтобы это прозвучало так, будто я из этих чокнутых.

Шон не воспринимал отсутствие Эмили всерьез, пока не вернулся домой – а ее там не оказалось. Тогда-то он и поехал прямиком ко мне. Я писала в блоге, что, увидев его и Ники в моем доме, я окончательно поняла, что Эмили действительно исчезла.

Но о чем я определенно не стала писать – это что Шон оказался гораздо выше, красивее и привлекательнее, чем я помнила. Мне кажется нелояльным по отношению к Эмили даже упомянуть об этом.

Шон заявил, будто думал, что Эмили в Миннесоте, но теперь сомневается. Не говорила ли она, что собирается в Милуоки?

– Прости, я англичанин, – извинился он.

Имея в виду, что не может отличить один расположенный на Среднем Западе город, начинающийся на “М”, от другого? У меня возникло ощущение, что для него тянуть это “прости, я англичанин” – обычное дело, если он упустил что-то из виду. Его жена на Среднем Западе, в каком-то городе на “М”, но он не знает точно, в каком.

Я это все к чему: я не была расположена любить Шона. Но с тех пор, как Эмили пропала, я начала уважать его и симпатизировать ему. Так хорошо говорить с ним о Ники. Мне нравится сознавать, что Шон достаточно доверяет мне, когда спрашивает, что, по моему мнению, происходит с его сыном, что мы должны говорить Ники. Это комплимент, потому что означает: он восхищен тем, как я воспитываю Майлза.

Есть что-то сексуальное в состоянии совершенной гармонии и взаимопонимания с исключительно красивым одиноким папой. Сексуальности убавляет тот факт, что это не какой-то случайный папа, а муж пропавшей без вести подруги.

Если я хочу оставаться собой, если хочу и дальше думать о себе как о порядочном человеке, а не о чудовище, я должна сделать все возможное, чтобы игнорировать, отрицать, не признавать искру чего-то между нами. Что тоже в своем роде сексуально, так что тут дилемма, о каком из этих двух моментов нельзя писать в блоге, если ты в своем уме.

Наверное, поэтому я и возвращаюсь мыслями к тому дню, когда Крис появился в доме моей матери. Пребывание рядом с Шоном напоминает мне о той минуте, когда мой единокровный брат вошел в мою жизнь. Меня так же трясет от влечения к неподходящему мужчине. К очень неподходящему мужчине. Та самая дрожь беспримесного возбуждения.

Тогда меня потянуло к парню со свадебной фотографии моих родителей. Сейчас меня тянет к мужу моей подруги. Я не заигрывала с этими мужчинами, но… Есть ли в моем влечении что-то извращенное или преступное? Или я просто плохой человек?

9 Блог Стефани Новости летят одна за другой

10 Блог Стефани (Ссылка на пост) Дружба на всю жизнь

Что не дает нам, мамам, дружить по-настоящему? Мы негодуем на других мам, мы готовы до бесконечности говорить о наших детях, словно у нас больше нет своих собственных потребностей, надежд или желаний. Может, другие матери загоняют нас в чувство вины, если мы думаем еще о чем-то, кроме наших детей? Или мы соревнуемся с другими мамами? Как можно дружить с женщиной, которая рассказывает, что ее девятимесячный малыш ходит – а твой десятимесячный еще не начал ползать?

Скажу откровенно: сидя дома и заботясь о сыне, я чувствовала себя ужасно одинокой. Раньше мы жили в большом городе. У меня была работа в женском журнале, я писала материалы о модных веяниях в мебели и декоре. Советы по домоводству и как сэкономить время и силы, секреты хранения всего, удаление пятен – всякое такое. Теперь, когда я сама вела домашнее хозяйство, я не могла припомнить ни одного полезного совета.

Мой муж утверждал, что большой город – не место для маленького ребенка. Дэвису пришлось долго убеждать меня, но в конце концов я согласилась с его точкой зрения. Я думала, жить в пригороде – а по сути, в деревне – будет здорово, и так оно и оказалось. Мой муж влюбился в наш дом с первого взгляда, хотя я не видела возможностей этого места – сначала. Но меня снова переубедили, и теперь я люблю этот дом больше, чем могу выразить словами.

Сразу после переезда у меня началось сумасшедшее время. Я забыла, кто я такая. Единственное, о чем я пеклась, – это быть суперженой и супермамой. Я жила в кошмаре родом из пятидесятых годов. Малышу я готовила еду только своими руками. Я готовила тщательно продуманные ужины мужу – а он слишком уставал после работы, чтобы их есть, или уже бывал сыт, потому что славно пообедал, пока я перекусывала остатками вчерашнего ужина. И хотя я старалась быть понимающей и терпеливой, мы ссорились.

Как только мой сын подрос, я записала его на всевозможные занятия и программы. Йога для малышей. Танцы для самых маленьких. Уроки плавания. Я делала это, чтобы он развивался, развлекался и знакомился с другими ребятами. А я сама хотела знакомиться с другими мамами, с неравнодушными женщинами, одержимыми теми же смешанными чувствами, что и я, с теми же проблемами, что и у меня, – и кому наградой было бы то же, что и мне.

Но я никак не могла сойтись с коннектикутскими мамашами. Они сплачивались и снова становились вредными девчонками, какими были в средней школе. Когда я пыталась завести разговор, они переглядывались и чуть ли не закатывали глаза. Смотрели на меня невежливо долго, а потом продолжали болтать друг с другом.

Поэтому я и начала вести этот блог – чтобы протянуть руку другим женщинам, ощущающим себя в изоляции, матерям, перегруженным требованиями материнства. Иным из вас может показаться странным, что мама, неспособная заводить друзей в реальном мире, начала вести блог, давать советы и делиться новостями с друзьями в мире виртуальном. Но ведение блога помогло мне осознать тот факт, что я не только мама – одинокая и без друзей.

Если ты вдова, то все – в том числе материнство – становится труднее. Мой муж умер. Когда я просыпаюсь утром, моя первая мысль – о нем, когда ложусь спать – о нем моя последняя мысль. Нет, не первая. Всегда бывает несколько благословенных секунд, когда я просыпаюсь и чувствую себя почти хорошо – а потом замечаю, что его сторона постели пуста.

Несколько месяцев после аварии я думала, что умру от горя. И может быть, сделала бы какую-нибудь глупость – как-нибудь необратимо навредила бы себе, – если бы мой маленький мальчик не бросил мне спасательный круг своей любви, удержав меня от гибели.

Мой брат тоже погиб, так что я и на него не могла опереться. И это было горе другого рода. Я стала экспертом по разным видам боли.

Моя мать ненамного пережила отца. И мне не хотелось повторить ее путь: умереть от разбитого сердца. Поговорить мне было не с кем. Мои городские друзья переключились на свою собственную жизнь, и иногда мне казалось, что они смотрят на меня свысока из-за того, что я вышла замуж, родила ребенка – опустилась и переехала в пригород.

Все в нашем городке знали про аварию, унесшую жизни моих мужа и брата. Я бы набрала пятьдесят фунтов, если бы съела все кастрюли и закрытые крышкой блюда, которые мне приносили сочувствующие, все пироги, которые оставляли у меня на крыльце. Однако через некоторое время проявилось нечто вроде обратного эффекта. Люди начали избегать меня, словно трагедия была заразна.

Я прошла через это. Ведение блога очень помогало, как и чудесные комментарии, которые я получала от мам из разных уголков страны, а потом и мира: умные, смелые, объединенные одной идеей женщины. Мне писали даже вдовы, и мы изливали друг другу души онлайн. Как только справлялись мамы в доинтернетовскую эпоху?

А потом, через несколько месяцев после того, как мой сын пошел в приготовительный класс, я встретила Э.

Шел мелкий дождь, была не по сезону теплая октябрьская пятница. Мы приехали забирать детей из школы. Я забыла зонтик и ждала под дождем – не то что другие мамы, которые не вылезут из машины, если решат, что облачко угрожает их салонной укладке. Э. кивнула мне, подзывая к себе – она стояла под дубом, ожидая своего сына. У нее был огромный зонтик, которого оказалось больше чем достаточно, чтобы мы обе не вымокли. Это был особенный зонтик – прозрачный пластик поверх слоя какой-то жидкости, в которой плавали счастливые мультяшные уточки.

Я и раньше видела ее стоящей под дубом. Я заметила ее потому, что она всегда выглядела более естественной и реальной, чем ожидаешь от дорого одетой женщины.

Она сказала, что ее зовут Э., а потом сказала, что она мама Н. Ее сын учится вместе с моим, они приятели. Так что мы сразу оказались заодно. Мальчики постарались.

В отличие от мамаш с бегающими глазами Э. смотрела прямо на меня. И я почувствовала, что она видит меня. Я сказала:

– Может, мне стоит написать в блоге о том, что я вечно забываю взять зонтик.

Видно было, что ее заинтересовало, что я веду блог. Она ответила:

– Возьмите вот этот. Держите. Это эксклюзив. Пилотная модель. Мой босс заказал его в филиале компании, потом ему не понравилось, и он отменил заказ.

– Не могу, – сказала я, – тем более если это единственный экземпляр.

– Прошу вас, возьмите. Слушайте… вы не заняты? Может, поедем ко мне? Это совсем близко. Мальчики могут поиграть. Я сварю им горячий шоколад. А мы выпьем по бокалу вина. Моего мужа не будет дома еще пару часов.

Я на своей машине последовала за Э. к ее дому: несколько миль от школы. Дом Э. выглядел как журнальная картинка, хотя был гораздо более стильным и элегантным, чем дома из журнала, в котором я работала. Большой старый георгианский особняк, величественный, полный отлично отреставрированной мебели середины века. На стенах висели рисунки и картины известных художников.

На каминной полке стояла фотография двух девочек-близняшек. Не буду говорить, кто автор, потому что не называю в этом блоге имен, известных всем и каждому. Мне показалось, что делать такой снимок центром гостиной – странный выбор. Но Э. гордилась фотографией; ее гостиная была на порядок интереснее всего, что я видела в нашем городке. Для дома, в котором живет маленький ребенок, это место было исключительно опрятным, почти как декорация. Мне стало легче, когда я заметила, что в комнате Ники такой же бардак, как и у моего сына.

Э. сказала, что ее уборщица М. отвечает за то, чтобы содержать дом в идеальном порядке. Э. сказала: не знаю, что бы я без нее делала.

Вещи, которые выбрала Э. для украшения своего дома, понравились бы моему мужу. Каждый нож, каждая вилка, каждый стакан, каждая подставка под тарелку и каждая салфетка были выбраны вдумчиво и тщательно. Я восхищаюсь такими людьми. Как они точно знают, что купить и как сделать свой дом совершенным. У нас такой выбор делал мой муж, я с радостью предоставила ему это. А моя мать надела бы пластиковые чехлы на кресла, если бы мы с папой не задразнили ее.

Мальчики ушли играть. Мы с Э. открыли бутылку вина и начали разговор, который продолжается по сей день.

Э. переехала сюда год назад. Ее муж британец, работает на Уолл-стрит. Они с мужем и сыном всегда жили в Верхнем Ист-Сайде. Э. не выносила других мамаш, дни совместных игр, постоянную гонку – у кого больше денег, у кого дороже одежда, кто провел отпуск на эксклюзивном лыжном курорте, а кто – на Карибских островах. Они с мужем надеялись, что жизнь в сельской местности будет не такой напряженной для них и более здоровой для их сына. И они были правы. Я думаю.

Когда Э. спросила, чем занимается мой муж, и увидела выражение моего лица, она сказала – до того, как я успела произнести хоть слово – о, прости! Она по моему лицу прочитала, что произошла какая-то трагедия, но она переехала сюда совсем недавно и не слышала об аварии. И я подумала, что вольна сама решать, когда, где и что я хочу сказать о катастрофе.

Я рассказала ей все только перед Днем благодарения. Мы с Э. смотрели, как ребята вырезают картонных индеек и наклеивают на них бумажные перья, и я рассказывала ей свою трагическую историю. Э. расплакалась над моей потерей – это были слезы сострадания и глубокой печали. Она сказала, что хотела бы пригласить меня на День благодарения, но они решили воспользоваться каникулами сына, чтобы навестить мать мужа в Англии.

– Ничего, – сказала я, – мы с Майлзом еще будем здесь, когда вы вернетесь.

С тех пор так и пошло. Я восхищалась Э. – тем, как много она работает, тем, что она сказочная мать и старается быть хорошей женой и хорошим другом – и тем, что она делает это изящно, чарующе неотразимо. И я знала, что она восхищается моим блогом. У меня не было друзей с начальной школы. Лишь у немногих – и какие же это счастливцы – есть дар дружбы, и оказалось, что у нас обеих он есть. Мы подхватываем друг за другом фразы и смеемся одним и тем же шуткам. Нам нравятся одни и те же фильмы с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Я читаю, или пытаюсь читать, ее любимые детективы – если они не слишком страшные. Вся моя жизнь, кажется, стала ярче. Я с большей терпимостью отношусь к себе и сыну, когда знаю, что смогу разделить ежедневные радости и горести с другим взрослым.

На первый взгляд мы очень разные. Э. стильная, с дорогой стрижкой. Я стригусь у чудесной молодой женщины в городке (раньше она работала в Нью-Йорке), но иногда между визитами в парикмахерскую проходит слишком много времени, и мои волосы выглядят так, будто я стригла их сама. Э. одевается в дизайнерские вещи, даже по выходным. Я, в свою очередь, заказываю вещи, в которых уютно – длинные юбки и туники – через интернет. Хотя под внешними различиями, на гораздо более глубоком уровне, мы с Э. очень похожи.

Естественно, она читает мой блог и не устает восхвалять меня за то, что и как я пишу. За смелость и щедрость делиться тем, какое захватывающее приключение – материнство. А я говорю ей вещи, каких не говорила даже своему мужу. Какое великолепное чувство: дать выход чему-то, что ты так долго держала в себе. Знать, что есть кто-то, кто поймет и не осудит.

Дружба с таким человеком, как Э., вернула мне веру в наши сверхвозможности: в способность мам быть по-настоящему вместе. Мы можем быть друзьями. Настоящими друзьями.

И я хочу посвятить этот блог своей лучшей подруге, Э.

Э., это тебе.

С любовью, Стефани

11 Стефани

Ставя ссылку на пост о том, как подружилась с Эмили, я старалась не перечитывать его. Но не смогла удержаться. И, как я и боялась, это чтение довело меня до слез.

Я вспомнила одну незначительную деталь, на которую я – тогда – не обратила внимания. Эмили говорила о зонтике, который она мне подарила – зонтике с уточками, который я сейчас убрала в сарай, потому что воспоминания о первых днях дружбы причиняют мне боль, – что он существует в единственном экземпляре. Но когда я в тот день приехала к ней, то заметила в передней стойку для зонтиков, в которой было с дюжину таких, с уточками. Стойка выглядела почти как произведение искусства. Конечно, тогда – когда мы только что познакомились, я не спросила у Эмили, что это значит. А потом я забыла об этих зонтиках. Но сейчас ломаю над ними голову. Может, я не поняла ее тогда, неверно услышала? Лгала ли Эмили насчет того зонтика? Но зачем лгать, если правда выяснится, как только я переступлю порог ее дома?

В любом случае зонтики – это последнее, что заботило меня. Читая пост, я чувствовала себя чудовищно виноватой. Потому что начинала испытывать чувства – уже начала – к мужу Эмили.

Бывает, ты почти уверена, что у тебя будет секс с таким-то мужчиной. Все вокруг отягощено желанием. Воздух вокруг становится густым, раскаленным, как жаркое марево летнего дня. Особенно если речь о мужчине, с которым, по множеству веских причин, секса не предполагается.

Может быть, проблема моего брака заключалась в том, что у нас с Дэвисом не было этого предвкушения, постепенного разжигания желания. Когда-нибудь я расскажу Майлзу, почему не надо заниматься сексом на первом свидании. Как это сделали его мама и папа. Хотя в подробности углубляться не стану.

Мое первое свидание с Дэвисом даже не было свиданием. Предполагалось, что это интервью. Мы встретились в кофейне в Трайбеке, возле студии Дэвиса. Его фирма называлась “Дэвис Кук Уорд”, по его имени, все три были его. Архитектурно-дизайнерская карьера Дэвиса складывалась исключительно удачно. Он проектировал дома для богатых и, шутки ради, доступную садовую мебель из вторичных материалов. О его деревянной мебели и собирался написать журнал, в котором я работала. Мы выпили кофе, потом пообедали, потом поехали к нему в лофт, где и остались до следующего утра, когда мне надо было возвращаться к себе в квартиру в Ист-Виллидж, чтобы переодеться и отправляться в офис.

Моя связь с Дэвисом была удобной. Забавной. Простой. У меня никогда не было ощущения, что я умру без него. Может быть, потому, что он был у меня сразу. Долгое, медленное, восхитительное ожидание закончилось, не начавшись.

А может быть, моя проблема была в безопасности этих отношений. Может быть, мне нужны были дрожь запретного, табу, напряжение от того, что я делаю что-то, чего делать нельзя.

Однажды вечером Шон приехал забрать Ники и остался на ужин. Пока мы ужинали, разразилась яростная гроза. Я предложила Шону провести ночь в гостевой комнате, чтобы не ехать домой в такую непогоду. И он согласился.

Мы с Шоном проговорили допоздна, пока глаза не начали слипаться. Мы обменялись тяжеловесными, хотя и целомудренными поцелуями в щеку. Он ушел в свою комнату, я в свою. Как только я легла, на меня напала бессонница. Думать о том, что Шон там, в темноте, в моем доме, было почти как секс. Я мастурбировала, думая о нем. И задавалась вопросом: а вдруг он тоже мастурбирует, думая обо мне?

Одна только мысль о том, что нас разделяет пара комнат, была как секс по телефону без телефона. Мне потребовалась вся отпущенная мне сила воли, чтобы не пойти в комнату к Шону. Я продолжала твердить себе, что ничего не будет, что я не из тех, кто спит с мужем пропавшей без вести лучшей подруги.

Я понимала: даже если все останется в тайне, мы будем чувствовать такую вину, что, как только увидим полицейских, они сразу все поймут и заподозрят, что мы виновны в чем-нибудь еще. Они могут даже заново открыть дело против Шона. Я сознавала, что это смешно, но тем не менее…

Но тем не менее желание разлито в воздухе. Все пропитано им, даже при том, что я знаю, что мы с Шоном оба думаем: лучшая подруга твоей жены, муж твоей лучшей подруги. Она любит нас, доверяет нам. Что мы за люди? Но то, что мы оба чувствуем так и понимаем, как относятся к нам другие, еще больше подогревает – и смущает.

Теперь Шон с Ники часто приезжают на ужин и остаются допоздна. Ники засыпает в детской, Шон несет его в машину и отвозит домой. Мы с Шоном подолгу пьем бренди и разговариваем; и несмотря на сексуальное напряжение или, может быть, благодаря ему, Шон начал открываться. Он рассказал мне о своем паршивом детстве, о матери-алкоголичке из высшего британского общества, которая вышла замуж за его отца, профессора колледжа (когда Шону было двенадцать, отец оставил их ради коллеги), и которая опустилась по всем пунктам, за исключением своих социальных амбиций и иллюзий насчет себя самой.

Я много говорю о Дэвисе и Майлзе. И не упоминаю о своем блоге. Интересно: я так хотела, чтобы Эмили уважала мой блог и восхищалась им, – и не хочу, чтобы Шон даже заглядывал в него. Я горжусь тем, что пишу. Но я уклонилась от темы. Кажется, я не хочу, чтобы Шон видел меня еще одной сверхделовой мамашей с ноутбуком. Он высмеивает матерей, которые демонстрируют такую отчасти агрессивную компетентность и всегда снаряжают своих малышей по последнему слову техники. Он зовет их “Мама-Кэп”. Мне не хочется, чтобы он смотрел на меня как еще на одну Маму-Кэп. Может быть, меня беспокоит, что он будет сравнивать меня – не в мою пользу – с Эмили и ее гламурно-модной карьерой.

Мы много говорим об Эмили. Шон рассказал, как они познакомились, что – как странно, думаю я теперь – никогда не всплывало, когда Эмили рассказывала о своей жизни. Обычно люди обмениваются такими историями в самом начале дружбы. Ее модный дом и его инвестиционная фирма вместе вели вечер в пользу организации, помогающей женщинам Африки получать чистую воду. Ужин проходил в Музее естественной истории, что – с цветами, свечами и декоративной подсветкой – было ужасно романтично.

Эмили представила человека, который представил человека, который представил ее босса, Денниса Найлона. И когда Шон увидел ее на подиуме, в простом, но впечатляющем черном вечернем платье, увидел – на гигантских экранах, развешанных по всему залу – слезы у нее на глазах, когда она говорила о благотворительности и тяжелой жизни женщин, ради помощи которым они собрались, то решил, там и тогда, что женится на ней.

Меня это впечатлило сильнейшим образом. Я знаю, как трогательны могут быть слезы Эмили. Я видела, как она плачет обо мне, о моем муже и моем брате. В изложении Шона история их встречи и своего ухаживания прозвучала как одна из тех красивых историй, которые я хотела бы рассказывать о своей собственной жизни, о своем браке.

Разговоры об Эмили помогают нам обоим. Они позволяют надеяться, что она все еще жива и ее найдут. А еще они ослабляют напряжение между нами, словно Эмили рядом и напоминает нам, что мы любим ее – а не друг друга.

Однажды вечером Шон сказал, что есть кое-что, чего я, возможно, не знаю об Эмили. Ее тайна. Я задержала дыхание, потому что все еще верила – хотя теперь уже было ясно, что я ошибалась, – что знаю о ней все. Или почти все.

Оказалось, что в детстве ее растлил родной дедушка. Ее родители так этого и не признали, что отчасти обусловило ее разлад с ними. Когда Эмили было двадцать, у нее (возможно, как результат) возникли проблемы с алкоголем, на фоне короткого романа с болеутоляющими и ксанаксом, и она провела месяц в реабилитационной клинике. Но с тех пор она не прикасалась к веществам.

Я была потрясена – не только тем, что поведал мне Шон, но и тем, что я об этом не знала. Не это ли она имела в виду, когда говорила о “безбашенных” днях, рассказывая о татуировке? Когда мы с ней делились своими секретами, эти травматичные моменты ни разу не всплыли. Я доверила ей тайны, о которых не говорила никому и никогда. Почему Эмили не доверилась мне?

Ничто никогда не свидетельствовало о проблемах, которые описывал Шон. По мне, Эмили всегда пила очень разумно. Даже у людей, победивших свою зависимость от алкоголя, навсегда остаются проблемы с выпивкой. У Эмили их не было. Однажды, это случилось у нее дома, в пятницу после обеда, я почти принялась за третий бокал вина, и Эмили мягко напомнила мне, что мне предстоит везти Майлза домой.

Но с каждым днем становилось все очевиднее, что, если только ее не ранили или не убили, она покинула нас, имея какую-то свою цель. Эмили оказалась не тем человеком, которого знал Шон. Не тем человеком, которого знала я.

Куда она ехала на взятой в аренду машине, направляющейся на запад? С кем собиралась встретиться? С кем-то из ее прошлого? С кем-то, кого встретила недавно? Какая-то темная тайна, которую ей надо разрешить, какое-то незавершенное дело?

Я читаю роман Патриции Хайсмит, который Эмили не дочитала перед тем, как исчезнуть. Это роман о человеке, который пытается убить своего зятя в Риме и Венеции, потому что его дочь покончила с собой и он обвиняет в этом зятя. Никто не знает, почему молодая женщина лишила себя жизни, хотя ее муж высказывает некоторые предположения – бессмысленные. Что-то насчет ее любви к сексу или ненависти к сексу и того, что она слишком романтична, чтобы жить в реальном мире. Я плохо формулирую, но в книге были моменты, когда даже я, знающая о невиновности скорбящего мужа, не осуждала тестя за пестование затаенного гнева. Я задавала себе вопрос, не является ли эта книга посланием от Эмили, намеком, что она планирует убить себя, и никто даже не будет знать, почему.

В таком случае мы можем только ждать, когда найдут тело. В романе Хайсмит убийца-тесть все время ждет, что тело зятя выбросит на берег канала. Молодая жена покончила с собой в ванне. Были тело и кровь – никто не задавал вопросов “что произошло”. Но в случае с Эмили одни загадки вели к другим, еще более многочисленным, и вопросы громоздились на вопросы.

Я все время думаю о Шоне. Я крашусь и надеваю самые свои сексуальные вещи (стараюсь, чтобы это не слишком бросалось в глаза), когда знаю, что он зайдет за Ники. Я всегда предлагаю забрать Ники из школы, в теории – чтобы Шон мог поработать, но на самом деле – чтобы у меня был предлог увидеть его. Мне так нравятся его обаяние, его внимание, его легкий естественный смех. У меня всегда была слабость к мужчинам, которые красиво улыбаются.

Шон начал чаще оставаться на ужин. Я узнала, какая еда ему нравится. Главным образом стейки и жаркое. Как-никак он британец. Я научилась готовить мясо так, как ему нравится. Хорошо прожаривать. Майлз был на седьмом небе, когда я прекратила пичкать его вегетарианской едой.

Когда я ела красное мясо – впервые с тех пор, как погибли Крис и Дэвис, – то поразилась (и немного разочаровалась в себе), насколько до сих пор люблю этот насыщенный солоноватый сочный вкус с оттенком крови. И теперь этот восхитительный вкус ассоциируется у меня с пребыванием рядом с Шоном. Мы как вампиры из телесериалов, когда бессмертные, с клыками и безупречными телами, они движутся перед камерой через весь экран, чтобы заняться сексом.

Я прекратила есть мясо по личным и этическим причинам, но я едва ли могу ставить себе в заслугу этичность по отношению к животным, когда я так неэтично веду себя по отношению к людям: хочу переспать с мужем моей лучшей подруги.

Я бы никогда не смогла написать об этом в блоге. Никогда. Мамы меня не простят. Им нужно думать обо мне как о любящей матери, которая никогда не причинит вред живому ради себя самой, но которая не столь жестока, чтобы не готовить бургеры, если детки их так любят. Некоторые разочаруются, если я перестану быть вегетарианкой. И они никогда в жизни не простят мне, если однажды вечером я лягу спать, полная сексуальных грез о муже моей подруги. Они поймут, какая я мерзкая личность, и извергнут огненную бурю яростных, полных ненависти постов, которые я заслужила. И когда они выпустят в меня весь заряд своего гнева, то прекратят читать мой блог.

За ужином мы с Шоном часто пьем вино. Я начала покупать хорошее вино – лучшее, какое могу себе позволить, потому что вино придает всему элегантность и расслабленность. Если бы я когда-либо усомнилась в словах Шона о том, что у Эмили имелись проблемы с алкоголем, то все, что мне надо было бы сделать, – это наблюдать, как именно он смотрит на меня каждый раз, когда я пью. Я отпиваю понемногу и стараюсь, чтобы мой второй бокал оставался недопитым. Неужели я бессознательно хочу дать ему понять, что жить со мной лучше, чем с Эмили?

Обычно Шон остается, чтобы помочь мне убрать. В кухне душно и жарко, окна запотели, скрыв нас от внешнего мира, создав приватное пространство, где мы чувствуем себя в безопасности и одни: выключены и защищены от всех и от всего. Я и представить себе не могла, насколько эротичным может быть мытье посуды.

Иногда напряжение почти зашкаливает. В те вечера, когда Шон забирает Ники до ужина и везет домой – Шон говорит, что учится готовить, но я подозреваю, что они просто прихватывают пиццу по дороге, – я рада взять передышку. Какое облегчение, когда мы с Майлзом вдвоем ужинаем в мире и спокойствии.

Майлзу, кажется, нравится его новая жизнь. Он обожает проводить время с папой Ники, и, я думаю, ему полезно, когда после долгого перерыва мужчина – отцовская фигура, даже если это отец его друга – рядом, в доме.

Когда Майлз был совсем маленьким, я постоянно смотрела ему в глазки, но нельзя делать то же самое с пятилеткой. Так что я теперь смотрю на Майлза, когда он спит, и замечаю (как все говорят), насколько он похож на меня. Но никто не говорит, что он в миллион раз красивее меня.

И вот мое влечение к Шону стало еще одной тайной, о которой я не могу никому рассказать. Иногда, когда я скучаю по Эмили, мне кажется, что я могла бы рассказать ей. А потом понимаю: она была бы последним человеком, которому я стала бы рассказывать, что схожу с ума по ее мужу.

Мои одиночество и отчаяние только усиливаются, когда я смотрю на Шона. И когда я смотрю на Эмили. Порочный круг, что называется. Хотя правда в том, что, чем больше я жажду видеть Шона, тем больше увядает мое желание увидеть Эмили.

Однажды, когда Шон оставил свой айпод у меня на кухне, я проверила его плей-лист и купила диски с его любимой музыкой – в основном Бах, The White Stripes и олдскульные британские группы вроде The Clash – хотя сама я склоняюсь к Ани Дифранко и Уитни Хьюстон. Когда Шон рядом, я ставлю его музыку вместо своей. Когда мальчишки спят, мы приклеиваемся к телесериалам вроде “Во все тяжкие”. Шон уже смотрел все пять сезонов, но хочет, чтобы я посмотрела их с ним. До встречи с Шоном я сочла бы, что в них чересчур много насилия, но я только рада, что есть что-то, что ему интересно и что он хочет разделить со мной.

Шон рассказывал о своем детстве в Великобритании, о своем представлении о США, выросшем из фильмов с Чарльзом Бронсоном и сериалов вроде “Шоу 70-х”. Теперь он спрашивает себя, остались ли еще в других странах ребята, которые подобно ему думают, что США – это до сих пор Дикий Запад, кишащий школьными учителями, которые фасуют метамфетамин в автофургонах и убивают мексиканских наркобаронов. Я смотрю на него не отрываясь, с пристальным интересом. Я не притворяюсь. Мне кажется, ничего интереснее я ни от кого не слышала.

Когда Шон сказал, что уже смотрел те или иные серии, я постаралась не представлять себе, как он смотрел их с Эмили. Я стараюсь не думать, что Шон говорит мне то же самое, что говорил ей. Я стараюсь не спрашивать себя, казались ли ей слова Шона такими же интересными, как мне. Эмили читала книги, Шон смотрел телевизор. Я стараюсь не вспоминать, как она жаловалась, что с Шоном она чувствует себя дурой. Я пытаюсь сосредоточиться на факте: он хочет, чтобы я смотрела эти фильмы. Я начала думать, что он интересуется мной больше, чем просто другом, или подругой своей жены, или мамой лучшего друга его сына.

Иногда я стараюсь не думать об Эмили, а иногда – не думать ни о ком, кроме Эмили, словно мысли о ней могут оказаться магическими. В один прекрасный день она просто появится, и все вернется на круги своя. За исключением того, что я, возможно, влюбилась в ее мужа.

Все это меня не украшает, но странным образом делает меня счастливее. Я словно гуляю по своему собственному облачку или плаваю в собственном маленьком бассейне тепла и света, хотя надвигается зима и погода стала отвратительной.

Не знаю, что хуже. Предательство, я думаю. А может быть, самое постыдное – то, что я превратила своего сына в маленького шпиона. Когда Майлз возвращается от Ники, я спрашиваю, как бы мимоходом, не говорил ли чего папа Ники обо мне. Элисон еще работает у них? Она дружит с папой Ники? Шон много разговаривает по телефону?

Майлз говорит, что никогда не видел Элисон. Вряд ли Элисон все еще няня Ники, потому что папа Ники все время дома, а мама ушла.

Бедный Майлз.

Однажды вечером, укладывая его спать, я сказала:

– Милый, хочешь, поговорим, что мама Ники ушла? Я хочу сказать, что ты чувствуешь…

– Нет, спасибо, – ответил Майлз. – Мне от этого просто грустно. Всем грустно. Особенно Ники.

Слезы навернулись мне на глаза, и я порадовалась, что в слабом свете ночника Майлз видит меня не настолько хорошо, чтобы это заметить. Я сказала:

– Нам всем очень-очень грустно. Но грусть – это часть жизни. Иногда ее не избежать.

– Я знаю, – сказал мой прекрасный мудрый сын.

А потом я увидела, что он крепко уснул.

Однажды вечером, когда мы с Майлзом ужинали вдвоем, Майлз сказал:

– Вчера вечером, когда я остался у Ники, его папа говорил про тебя.

– И что он сказал? – Я постаралась, чтобы мой голос не дрожал.

– Он сказал: мне повезло, что у меня такая нежная великодушная мама.

– Это все? Папа Ники говорил еще что-нибудь?

– Только это.

Немного же сказал папа Ники. “Нежная и великодушная” – это комплимент, но, кажется, не то, что я хотела услышать и что сделало бы меня счастливой. Однако Шон хотел говорить обо мне, он говорил обо мне с моим сыном. Он думал обо мне, когда меня не было рядом.

Я чувствую себя так, словно предаю кого-то. Эмили в первую очередь, но и себя тоже.

У нас с Шоном даже ничего еще не было! Но я уже чувствовала себя виновной. Это ли не признак того, что у меня есть совесть? Я писала в блоге, как женщин вообще и мам в частности заставляют чувствовать себя виноватыми, но сейчас это происходит со мной. И раньше бывали случаи, когда нам следовало чувствовать себя виновными. Мне следовало, во всяком случае.

Я чувствовала себя виноватой еще и потому, что никогда не ощущала этого сумасшедшего, страстного, крышесносного желания по отношению к мужу. Секс с Дэвисом был хорошим. Он не был великолепным. Он был тем, что мне требовалось. Дэвис был тем, что мне требовалось, – приятным парнем. Я переживала не лучшие времена. Хорошему парню вроде Дэвиса необязательно знать о моих прошлых проблемах, и я никогда не испытывала потребности рассказывать ему о них. С ним было удобно. Я часто думала: это как прийти домой. Вот так предположительно и должно ощущаться возвращение домой. И жизнь с Дэвисом отвечала на множество сложнейших вопросов о моем будущем. Ну, я так думала в то время.

Я забеременела Майлзом случайно. Но так у всех, правда? Думаю, это произошло после свадьбы, которая оказалась гораздо романтичнее, чем наша.

Мы с Дэвисом зарегистрировали брак в здании городского совета, в обеденный перерыв Дэвиса. Его ассистенты, Ивэн и Анита, были свидетелями, а потом мы отправились обедать в лучшую пельменную китайского квартала. Дэвис соображал в подобных вещах: где водятся лучшие пельмени.

Мы были очень довольны собой и тем, как стильно и клево мы поженились – так импровизированно и небрежно, словно это ничего не значит. Просто еще один день. А очень скоро после этого Ивэн и Анита устроили грандиозную шикарную свадьбу в округе Датчесс. С беседкой, увитой белыми розами, на холмистом лугу, спускающемся к реке Гудзон.

Свадьба была столь великолепна, что у меня появилось чувство, будто меня одурачили. Будто мы сами себя одурачили, не придав значения чему-то, чему стоило бы придать значение. Интересно, чувствовал ли Дэвис то же самое? Но даже если у него и были похожие сожаления, он высмеивал меня, если я его спрашивала. Я против воли завистливо поглядывала на стол, заваленный свадебными подарками. Мы с Дэвисом только и получили, что чек на тысячу долларов от матери Дэвиса. Хотя если бы нам надарили столько всего, Дэвис настоял бы на том, чтобы вернуть подарки. Он захотел бы выбрать вещи, больше соответствующие его вкусу.

Мы оба напились на свадьбе, и у нас был лучший секс за все время нашего знакомства. Я почти уверена, что мы зачали Майлза в ту ночь – больше чтобы доказать, что мы на шаг впереди новоиспеченной четы, чем потому, что хотели ребенка.

Как же я ошибалась, не желая ребенка всей душой! Я влюбилась в Майлза, как только он появился на свет. Дэвис тоже. Как будто мы все втроем до безумия полюбили друг друга.

Вскоре после этого Дэвис перевез нас в Коннектикут и работал в основном дома, кроме тех случаев, когда у него бывали встречи в Нью-Йорке или когда он выезжал на объекты в другой точке страны. Он отремонтировал наш дом и спроектировал великолепную, полную света пристройку. Дом был почти закончен – весь, за исключением чердака в старой части, – когда Дэвис и мой брат погибли в автокатастрофе.