Прости

Глава 6

– Да, да, да, я совершенно свободна! – Голос Карины в трубке звенел от явно близких слез.

– Карин… – осторожно вклинилась в крик подруги Олеся.

– Чего – Карин? Чего? Опять я дура! Да, сама знаю! Но все равно он козел!

– Эдик?

– Эдик-велосипедик! Не подхожу я их образцовому семейству! Мало того что полукровка, то есть, по мамулиным представлениям, вообще руснэри, русская, да еще и бракованная, замужем-то была… И значит, недостойна ее драгоценного сыночка!

– Карин, если эта мамуля так думает, она сама бракованная. И это их семейство тебя недостойно. Если этот Эдик такой послушный сын – ну его к лешему, а? Что, ты себе получше не найдешь? Еще локти кусать будет, – она говорила правильные слова и сама себе не верила, но все равно что-то бормотала. – И лучше, что он сейчас расчехлился, а не потом, когда ты уже привязалась бы к нему окончательно…

– Я уже привязалась! – всхлипнула Карина. – Кого я еще найду? Сегодня вот с таксистом познакомилась, надо с таксистом еще закрутить, да? Чтоб клин клином?

– Господи, с каким еще таксистом?

– С обыкновенным. Симпатичный, кстати, и в салоне у него классика играет, а не какой-нибудь шансон. Может, в самом деле… А то все эти придурки с часами ценой в автомобиль и амбициями размером с Арарат вот у меня где. Может, этот таксист как раз повернет мою жизнь…

– Твоя жизнь – не машина. А если и машина, ты сама себе шофер, посторонний для поворота не нужен. Ты, главное, не спеши.

– Да ты же сама мне на красивую обертку советовала не вестись! – Голос в трубке опять взвился до немыслимых высот. – И что теперь? Не нравится, что мой новый знакомый – обычный шофер? Да, может, он в миллион раз лучше всех этих недоолигархов! Может, у него сердце золотое!

– Да хоть бриллиантовое, – оборвала ее Олеся. – Я не против шоферов вообще и этого в частности. Просто не кидайся сгоряча. Возьми паузу. Присмотрись, оцени. Да просто отдохни от всех этих эмоциональных ураганов.

– Ты намекаешь, что я легкомысленная? Что меня несет по ветру? Ну, знаешь!

– Карин…

Но та уже отключилась. Очень для Карины характерно: все на взрыве, на порыве, на… Отсюда и все ее беды.

Номер Карины не отвечал. Обиделась. Впрочем, это не страшно. Остывала Карина так же легко, как вспыхивала. Судя по фоновым звукам во время ее воплей, она уже дома. Если не кинется куда-нибудь развеивать горе (а по сути – искать приключений на свою пятую точку), то и хорошо. А раз сорвалась на Олесю, скорее всего, никуда не кинется. Поужинает, поспит, а назавтра все будет выглядеть по-другому, не столь безнадежно.

Или нет? Может, темперамент и вовсе ни при чем? Сама-то ты всегда считала себя разумной, рассудительной, осторожной. Сдерживалась, следила за собой, обдумывала. Никаких знакомств в барах или вот – в такси. А потом… Потом случается волшебная сказка – в нее ведь невозможно не поверить, правда? Как иначе найти свою половинку? И ты веришь – все же прекрасно, как в сказке. И… И что, спасла тебя твоя хваленая осторожность? Или, может, дело вообще не в осторожности или, наоборот, неосмотрительности? Может, действительно судьба? И пусть бабушка говорит, что счастье не заслужишь, но соответствовать-то ему нужно? Это сейчас почти плевать на погасшие глаза, на обвислые пижамные штаны, в которых так удобно ходить дома (и даже если утешающие шоколадки и имбирное печенье превратятся в пару-тройку лишних кило, добрые штаны этого не покажут), на волосы, которые все еще хороши, но неплохо бы и парикмахера приличного завести… А принцам нужны принцессы.

Карина, в первые дни после ужина в ресторане донимавшая Олесю вопросами – ну что, звонил принц? – махнула в итоге рукой: «И не жалко! Подумаешь, цаца какая! Другого найдешь!»

Да, принцы – не для Золушек. Но помечтать-то можно? Например, торопясь на учебу, Олеся может сломать каблук и, одинокая и несчастная, упадет на ближайшую лавочку, глотая слезы – и тут появится он. Подхватит на руки, закружит, спасет – и все беды станут пустяками. Ну или хотя бы: выходит она из подъезда – а там он. С букетом. Глупо, конечно, но когда вокруг зима, мечты согревают.

Впрочем, кофе тоже согревает. Даже кофе из «Макдоналдса». И чизбургер – горячий, сочный, и плевать на калории! Если бы только еще звонками не отвлекали, эх.

Номер на экранчике высветился незнакомый.

– Олеся? – бархатный голос заставил ее вздрогнуть. – Добрый день. Это Герман. Вы меня помните? Мы познакомились у Стаса, вы в его салоне выступали.

Внезапно стало трудно дышать, а голова предательски закружилась.

– Здравствуйте, – она все же сумела взять себя в руки, стараясь, чтобы голос звучал достаточно холодно. Явился, не запылился! Думает, раз он весь из себя такой богатенький Буратино, сказочный принц и так далее – значит, она тут только и сидит в ожидании его благосклонности? Ну да, мечтала, и что? Ему о том знать совершенно не обязательно. Еще не хватало! – Если это вы нас с Кариной ужином угощали после выступления, то помню.

– Вот и чудесно, – Герман говорил все так же тепло, словно и не было в ее голосе никакой зимы. – Давно хотел вам позвонить, но пришлось по делам отбыть, а по телефону совсем не то. Мы можем еще раз увидеться?

Олеся отодвинула от себя поднос с недоеденным чизбургером – аппетит внезапно пропал.

– Увидеться? – переспросила она, лихорадочно соображая: соглашаться или тянуть резину? Что лучше? До безумия хотелось еще раз увидеть свое отражение в его взгляде – нежном, восхищенном. Но бабушка сколько раз предостерегала ее: мезальянс – не выдумка, не фикция, неравенство положений – это неравенство положений. Богатенькие Буратины избалованы девичьим вниманием, потому считают себя, любимых, эдакими суперпризами в брачной гонке. Причем жен-то себе выбирают, разумеется, рассудочно, исключительно из своего круга (стараясь еще и повыше), а прочими дурочками просто пользуются. Да еще и полагают, что оказывают этим высочайшую честь. Ничего в этом хорошего.

– Именно увидеться, – повторил он. – И чем скорее, тем лучше. Вы сегодня свободны?

Голова закружилась еще сильнее, Олеся даже щеку изнутри прикусила, чтобы вернуть хоть какое-то подобие здравомыслия. Да, с «принцами» лучше дела не иметь. Но – если вдруг? Или даже не «вдруг», просто – почему бы не продлить сказку еще немного? Шанс там или не шанс, но лучше сделать и жалеть, чем жалеть, что не сделал. Так тоже бабушка говорила. Только еще пальцем предупреждающе грозила: сия, дескать, максима не касается наркотиков и тому подобных «экспериментов». Тот, кто бросает на игровой стол жизнь или хотя бы здоровье – изначально в проигрыше. Но если всего лишь немного пофлиртовать? Что в том такого опасного?

– Я собиралась немного прогуляться по центру, – сообщила она, прикидывая – не слишком ли длинна была пауза? А – ничего! Вот тебе, избалованный богатенький пижон! Ты и слова-то такого не знаешь, и ножками ходить точно не умеешь, как можно!

Но Герман опять ее удивил:

– Изумительно, – судя по голосу, он улыбнулся. – Я как раз очень люблю гулять. В любую погоду. А чтоб вдвоем, как-то не очень выходит. Девушки нынче чересчур нежные: ой, ветер, ой, солнышко жарит, ой, мороз-мороз, – он смешно скопировал интонацию капризной избалованной куклы. – Видел, что ты особенная, но все-таки не ожидал. Через час жду тебя на «Маяковской».

Он что, знал, где Олеся находится? Вычислил? Следил? Потому что, если место выбрал случайно – вдруг бы Олеся находилась где-нибудь в Ясенево? Да еще и не возле метро? Или, может, угадал? Это было бы самое приятное, пожалуй.

Поземка вилась низко над серым асфальтом – словно невидимые феи танцевали с прозрачными кружевными шарфами. Олеся отчетливо слышала в метельных посвистах фрагменты каприсов Паганини. Упрямых, не поддающихся – но она ведь справилась! Почти справилась уже. Сколько пришлось над ними работать, уму непостижимо! Всего два дня назад удостоилась первой, пусть и не слишком щедрой, похвалы от Риммы Федоровны: «Что ж, неплохой ученический уровень, уже есть чем гордиться. Но! – Сухой морщинистый палец одной из старейших педагогов Гнесинки закачался почти у самого носа Олеси. – У-че-ни-чес-кий. Ты пока еще вся в технике: ой, не сбиться бы. И слушатель вслед за тобой дыхание затаивает – проскочит или слажает? А дыхание должно пропадать от восторга, от следования за твоим полетом, а не от слежения за твоими пальцами. Техника – это всего лишь база. Для оркестра какой-нибудь областной филармонии сойдет, но ты-то можешь больше. Так, чтобы слушателю казалось – музыка льется сама собой, безо всяких с твоей стороны усилий. Как у лучших балерин, которые парят, и никому, никому даже в голову не приходит, сколько крови остается в пуантах, как болят связки, как… впрочем, я не балетмейстер, бог весть, что у них там еще болит, хотя болит наверняка. Никто не должен замечать даже тени твоего пота, твоей боли, твоих усилий. Но – да, я довольна. Уже есть с чем работать». От кого-то другого подобная речь воспринималась бы критикой, даже придирками, но от Риммы Федоровны? Похвала, безусловная похвала. Ты можешь больше! Это… окрыляло.

Ритм их общих шагов удивительно вписывался в звучание Паганини – как будто музыку слышала не только она, Олеся, но и Герман. Как будто музыка была общая. Как тонкая, но неразрывная нить, связывающая – сшивающая! – их. Острое, почти болезненное наслаждение – сродни боли в подушечках пальцев после удачного исполнения – да хоть бы того же Паганини. Только сейчас не в пальцах – а где-то внутри. И какая при этом разница, о чем разговаривать? Главное звучало за пределами слов.

Хотя не только. В какой-то момент они вдруг вспомнили удивительный советский фильм «Приходите завтра», и Герман смешно ужаснулся:

– Господи! Вот я идиот! Я же тебя совсем заморозил! Ты, конечно, не певица, но, наверное… – одним движением он стянул с Олесиных рук перчатки, ахнул, принялся растирать побледневшие пальцы и одновременно потащил ее куда-то в сторону.

Там, за углом, обнаружилось небольшое кафе. Простенькое, совсем не похожее на тот пафосный ресторан, но очень уютное: клетчатые скатерти, настенные полочки с книжками (Олеся на мгновение задумалась: настоящие или муляжи?), забавными статуэтками, графинчиками и всякими милыми мелочами. Пахло теплым хлебом, корицей и сильнее всего (как партия рояля в струнном квартете – он вроде для проформы, просто аккомпанемент, но без него совсем не то) – кофе.

За окном, полуприкрытым клетчатой, как и скатерти, шторой, возле которого стоял их столик, все так же кружился снег, и сквозь него тепло сияли окна домов напротив.

– Хорошо как… – Олеся даже прижмурилась от удовольствия, грея руки о кофейную кружку.

– Тебе несложно угодить, – усмехнулся Герман.

На мгновение она смутилась. Что это? Расстановка сил? Типа он – аристократ, а она деревенщина? И вкусы у нее плебейские, как ни старайся, не скроешь. Помни, значит, свое место?

Но Герман улыбался так тепло, что сразу стало легче. Может, он, наоборот, устал от девиц, которым все не то и не так? Сам же упоминал. Тогда «несложно угодить» – комплимент, а вовсе не укол. Да и Герман сегодня «принцем» не выглядел – джинсы и свитер сделали его куда проще. Какой там граф де Пейрак! Парень как парень. Есть, правда, не стал, пояснив, что на деловом обеде пришлось довольно плотно подзакусить. Олесе же посоветовал теплый салат с куриной печенью и удивительно нежный ягодный мусс.

Огоньки за окном пропали, скрывшись за усилившейся вьюгой, от которой уже даже стекла начали немного позвякивать – словно холод и непогода бьются в окно, но попасть внутрь не удается, и они воют в бессильной злобе, рассыпаясь сверкающими искрами. Но это почему-то не пугало, а напротив, делало вечер еще уютнее. Вот бы век так сидеть – в тепле, до которого не доберется никакая вьюга, – и разговаривать. И нужды нет, что твой визави – почти незнакомец. Какой там незнакомец – так разговаривать можно лишь с по-настоящему родным человеком!

И наплевать, что у него машина стоимостью в бюджет Люксембурга (вот дался ей тот Люксембург!) – и даже с личным шофером! Зато раз – и дома. И бабушка беспокоиться не будет.

Уже когда она открыла подъездную дверь, Герман удержал ее за руку:

– Я хотел бы видеться почаще. Мне с тобой очень хорошо.

– Мне тоже, – улыбнулась Олеся. – Даже удивительно.

Но когда его губы коснулись ее губ – совсем не удивилась. Коснулись. Не впились жадно, как врывающаяся в осажденный город армия победителей – нет, приласкали легко, нежно, лишь намекая на… на что?

Да! Именно так надо играть тот пассаж, на который поморщилась Римма Федоровна – легко, едва касаясь. Намеком на продолжение.

Карина же, которой Олеся позвонила, едва сбросив сапожки и пуховик, отреагировала скептически:

– Гулял с тобой пешком? И даже приставать ни одной попытки не сделал? Ну, поздравляю, подруга!

– Ты говоришь «поздравляю» таким тоном, как говорят «ты вляпалась». Что не так?

– Да нет, все так, но как-то слишком. Может, он импотент? Или, еще вероятнее, гей?

– Гей? – не столько возмутилась, сколько изумилась Олеся. – А я-то ему тогда зачем?

– Для прикрытия. Оно, конечно, нынче вроде никто ничего и не скрывает, но, может, у него родители старорежимные. Если так, в своем кругу он девушку не найдет, все всё обо всех всегда знают, а девочки богатые тоже не дуры. А ты…

– Ага, а меня он на улице подобрал, поэтому…

– На улице тоже нельзя, – перебила Карина, – статус не позволяет. Ты-то отнюдь не с улицы, не из села Гнилые Мячики, нос рукавом не вытираешь, просто не из богатых. Зато симпатичная, вместе вы потрясающе смотритесь, опять же, Гнесинка – это вам не мукомольный техникум. Так что в качестве ширмы очень даже ничего себе кандидатура.

– Прекрати! – Олеся, хотя ноги и ныли после долгой прогулки, мерила шагами свою комнату: от дивана к окну и обратно. За окном все еще злилась вьюга. – Слушать тебя противно.

– Ладно, ладно, я просто… Очень уж твой Герман…

– Он не мой!

– Ага, со мной он гулять не рвался. Да ладно, ладно, не твой. Однако тебе не кажется, что все чересчур идеально выглядит, прям реклама здоровых завтраков для здоровой семьи: все румяные, улыбки на сорок восемь зубов и счастье так и прет. Герман твой – буквально предел мечтаний для любой: красив, богат, неглуп, чувство юмора наличествует, не сноб.

– И? В твоей речи явно слышится «но».

– Вот я и сама не пойму. Но, может, и нет никакого «но». Возле искусства, сама знаешь, и импотентов, и девочкомальчиков неясной ориентации – хоть бульдозером их греби и в штабеля укладывай. Но Герман-то не музыкант и не актер, так что, может, я просто на воду дую. В жизни чего только не бывает. И у вас в итоге все обалденно сложится, с первого взгляда и навсегда, поженитесь, проживете вместе лет восемьдесят и помрете в один день в окружении трех десятков рыдающих внуков и правнуков. И цветов на похороны они приволокут столько, что могилу с собакой искать придется.

– Жуть какая! – Олеся, представив себе цветочный холм, в котором копается собака, расхохоталась.

Цветы – не холм, букет – доставили на следующий день. Белые тюльпаны, ветки с ярко-красными ягодами (Олеся такого кустарника в жизни не встречала) и какая-то пушистая зелень. И – карточка: «Спасибо за чудесный вечер. Надеюсь на повторение. Герман». Не удержавшись, Олеся кинулась к скрипичному футляру. И ни на мгновение не задумалась. Знаменитый вальс Доги из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Нежный и пронзительный, как эти цветы посреди вьюги. Или, может, правильнее что-то из «Щелкунчика»? Нет, все-таки первая мысль была точнее.

Бабушка стояла в проеме кухонной двери и смотрела… странно.

– Тебе не нравится? – обиделась Олеся. – Посмотри, он ведь не по интернету этот букет заказал, а сам выбирал! И карточку собственноручно подписал! И вкус у него безупречный. Большинство мужчин выбрали бы розы, да еще позволили бы, а то и велели бы напихать в них бусинок, блесток и прочей мишуры – для вящей романтичности. А тут – строго и прекрасно. Я, может, таких прекрасных никогда не получала!

– А ты уже оправдываешься? Перед кем? Передо мной – не надо, я тебе не враг. Значит, сомневаешься и сама? – Таисия Николаевна говорила спокойно, только в голубой свой махровый халат куталась старательно, точно знобило ее.

Олеся медленно убрала скрипку, так же медленно закрыла футляр. И в самом деле – почему она оправдывается? Дурацкая привычка. Вечно так. И совсем тихо сказала:

– Мне очень нравится Герман.

– Это уже лучше, – бабушка кивнула. – Приводи как-нибудь к нам познакомиться.

– Что, вот прям сразу? – Олеся покраснела. – Он может решить, что я рассчитываю на…

– А ты не рассчитываешь? – парировала бабушка. – Знаешь, как говорят? Мужчина еще только поцеловать собирается, а женщина уже третьему общему ребенку имя придумывает.

– Ба! Зачем ты так?!

– Так – как? Ничего в том плохого нет, женщины по природе своей хранительницы, а думать о будущем – лучше, чем стрекозой порхать. Лесенька, я же за тебя волнуюсь. Цветы – ладно, но помнишь, как у Пушкина? В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань.

Господи! Опять Пушкин! Как сговорились все!

– Ба! Там-то да, Мазепа старик, а Мария вся такая юная. Ты беспокоишься из-за того, что Герман богат? Думаешь, среди богатых не бывает хороших людей? Кто меня учил не судить сгоряча?

– Ладно, поживем – увидим. Не сердись. Надулась, как мышь на крупу.

– Почему она на крупу дуется?

– Потому что в нос попадает, мышь чихает, а хочется слопать побольше, вот она и обижается, и дуется, и фыркает. Точно как ты сейчас, – и она вдруг подмигнула.

И как тут дуться? Олеся обняла ее, прижалась, зажмурилась, вдыхая такой родной, такой успокаивающий запах.

– Но Германа ты к нам все-таки приводи, – усмехнулась бабушка.

– Ба! Мы только познакомились!

– Я и не говорю, что завтра. Но до Нового года хотелось бы глянуть на это сокровище.

До Нового года оставалось еще полтора месяца – вечность. Хватит времени, чтоб набраться смелости и пригласить Германа в гости. Конечно, хватит!