Прости меня, папочка

Глава 1

Тина

Вернувшись домой, я сразу же поняла, что что-то не так. Родители ссорятся, снова, но на этот раз это отличается от того, как они шептались за закрытыми дверями, думая, что я их не слышу. Теперь дело дошло до криков, и я мчусь по коридору к открытой двери их спальни, ковер скрывает шлепанье моих сандалей. От увиденного по моей спине пробегает дрожь. Их спальня находится в полном беспорядке, и я роняю свои тяжелые сумки с покупками на пол.

— Что случилось? — спросила я, испытывая чувство страха от того, что могу услышать в ответ.

Мой голос казался пронзительным и испуганным даже для моих собственных ушей.

— Мы уезжаем, — практически прорычала мама, грубо зачесывая за ухо длинную прядь вьющихся, обесцвеченных волос, которая тут же упала обратно на ее раскрасневшееся лицо. — Начинай паковать чемоданы, Тина. Я заеду за тобой через несколько дней, как только мы получим ключи от нового дома.

— Нового дома? Мы переезжаем?

Я в замешательстве рассматриваю стопку маминых вещей, разбросанных по комнате. Слева от меня, напротив и чуть правее от их кровати, стоял комод из темного дерева, ящики которого были открыты. Дорогие туалетные принадлежности и обувь беспорядочно валялись на мятом стеганом одеяле в бело-голубую полоску, пока мама пархала по скромной комнате, вытаскивая охапки одежды из шкафа, стоявшего справа и наугад запихивала их в два открытых чемодана, лежащих на кровати.

Папа, должно быть, только вернулся с работы, так как он был все еще одет в свою повседневную одежду — рубашку на пуговицах цвета гравия с длинными рукавами, заправленную в темно-синие джинсы с массивной серебряной пряжкой на ремне, на которую мама всегда закатывала глаза, и рабочие ботинки с металлическим носком, покрытые засохшей грязью.

Он не смотрел в мою сторону с тех пор, как я вошла в комнату, как и сейчас, когда я подхожу к нему на дрожащих ногах, сцепив руки и ожидая, заметит ли он мое присутствие. То, как он игнорирует меня, не должно было ранить по прошествии стольких лет, поскольку мне следовало привыкнуть к этому, но это все еще причиняет боль. Сверля взглядом мамину спину, он лишь теребит свою темно-каштановую щетину, как обычно делает, когда злится или же его что-то беспокоит.

Я внимательно осматриваю беспорядок, и в глаза бросается очевидное отсутствие его вещей среди тех, которые были собраны и уложены в ее чемоданы. А еще на полу валяется мерзкий, скользкий и использованный презерватив с оберткой, о котором я изо всех сил стараюсь не думать.

— Папочка? Мы переезжаем?

От страха и растерянности мое сердце бешено колотится, а кровь стучит в ушах. Теперь я редко называю его папой, потому что обычно он хмурится, когда это слетает с моих губ, но это вырвалось само собой.

— Пожалуйста, папочка, поговори со мной, — умоляю я, когда он продолжает меня игнорировать, и топаю ногой, как ребенок, который находится на грани истерики, вместо того, чтобы вести себя как девятнадцатилетняя девушка, которой давно пора выйти за рамки подобного незрелого поведения.

Мама усмехается.

— Тебе больше не нужно называть своего отчима папой или папочкой потому что мы уезжаем, — она указывает рукой между нами, подразумевая лишь нас, — без него. Скатертью дорога.

С этими словами она захлопывает первый чемодан, затем пытается застегнуть молнию и даже прыгает на него сверху, чтобы закрыть до конца.

Мой желудок сжимается, и мне кажется, что меня сейчас стошнит, потому что вся моя жизнь рушится. Затем я поворачиваю голову к двери, когда слышу, как мама произносит: — О, замечательно, что ты вернулся. Я готова убраться отсюда к чертовой матери.

Мужчина, которого я раньше никогда не встречала, входит в спальню моих родителей с ухмылкой на продолговатом, костлявом лице. Он выше папы примерно на шесть дюймов, что о многом говорит, учитывая, что его рост чуть выше шести футов. Но незнакомец тощий, как стручок фасоли — полная противоположность папе, который обладает плотным и мускулистым телосложением, но увесистый в талии. К тому же он выглядит на несколько лет моложе, у него чисто выбритый подбородок и копна светло-каштановых волос, которые резко контрастируют с темными волосами папы, которые начали слегка седеть на висках.

Мужчина поднимает чемоданы с кровати и спрашивает маму: — Это все, милая?

— Мама, кто он, черт возьми, такой и почему называет тебя милая?

Наконец папа начинает говорить, в его тоне слышатся насмешка и ярость.

— Это с ним твоя мать, по-видимому, изменяла мне последние восемь месяцев, не так ли, Сара?

Думаю, это объясняет отвратительный использованный презерватив и смятые простыни. Он саркастически говорит мне: — Поздоровайся со своим новым папой, дорогая.

Я отшатываюсь, в уголках моих глаз быстро собираются слезы.

Нет! Этого не может быть.

Все это нереально.

Я делаю шаг к папе, отстраняясь от незнакомца, и спотыкаюсь о груду одежды на полу. Я с благодарностью выпрямляюсь, прежде чем упасть на него, зная, что ему это не понравится.

Незнакомец даже не представился. Он лишь жутко подмигивает мне, а затем уходит, забирая с собой мамины чемоданы.

— Мама? — спрашиваю я, и слезы текут по моим щекам. — Это правда? Ты и-изменила, и поэтому мы оставляем папочку и переезжаем… к нему?

— Так и есть, и, черт возьми, пора выдвигаться.

Она гладит меня по щеке и выглядит почти радостной от того, что переворачивает наши жизни с ног на голову.

— Не волнуйся, Тина. Тим позаботится о нас лучше Билла. Он любит меня и хочет быть рядом, и я знаю, что он будет хорошо относиться к тебе.

Она слегка потрепала меня по щеке, бросив на папу уничтожающий взгляд, прежде чем выйти и захлопнуть за собой входную дверь.

— Чертова сука, — пробормотал папа себе под нос.

За все то время, что они ссорились, я ни разу не слышала, чтобы он оскорблял ее, и это меня разозлило. Будучи эмоционально потрясенной всем, что я только что услышала и чему стала свидетелем, я теряю самообладание.

Я поворачиваюсь к нему, моя рука дрожит от желания соскоблить щетину с его лица, и кричу: — Что, черт возьми, ты с ней сделал?

— Извини? Ты всерьез обвиняешь меня во всей этой херне?

Он явно озадачен моим вопросом, но выражение его лица быстро становится угрожающим. Теперь он почти всегда в плохом настроении, но я никогда раньше не видела его таким разъяренным. Он тычет пальцем в мою сторону.

— Я ни черта ей не сделал, кроме как давал все, что она хотела!

— Нет, это не так! Тебя не бывает дома целыми днями и ночами, а когда ты здесь, то не хочешь иметь с нами дело! Она сказала, что он любит ее и хочет проводить с ней время, в отличие от тебя, так что, возможно, нам будет лучше с Тимом.

Я заканчиваю свою тираду тем же уничтожающим взглядом, которым одарила его мама, надеясь ранить его хоть немного так же сильно, как он ранил меня все эти годы.

Потому что это правда. Его больше нет рядом, и он не хочет проводить с ней время.

Как и со мной.

Но мне стало не по себе, когда его лицо немного побледнело, а руки опустились. Я не могла винить его, когда он закричал: — Это потому, что я работаю все чертово время! Как ты думаешь, кто оплачивает твои счета, машины твоей матери? Твою страховку и бензин в придачу? Как ты считаешь, кто платит за твой телефон, одежду и все остальное дурацкое дерьмо, на которое тратятся мои деньги? Кто, по-твоему, заплатил за все это дерьмо?

Он указал на мои забытые пакеты с покупками на полу.

Мой желудок сжимается от чувства вины, когда я мысленно подсчитываю каждый пенни, который потратила сегодня, когда была в торговом центре со своей лучшей подругой Бриттани. Я не испытывала угрызений совести каждый раз, когда брала кредитную карту, которую он предоставил три года назад, когда мне исполнилось шестнадцать. Предполагалось, что я буду тратить деньги только на самое необходимое, например, на бензин, еду и, возможно, на новую одежду, когда старая станет не по размеру, но я трачу деньги на все, что захочу и когда захочу.

Мама тоже никогда не стеснялась пользоваться своей карточкой.

До сих пор он никогда не упрекал нас за расточительство, по крайней мере, не меня, поэтому я не задумывалась о том, сколько трачу. И не думала, что он, возможно, испытывает сложности из-за оплаты.

Не думала до этих самых пор.

— Я работаю гребаный день и ночь, потому что именно мне приходится платить за все с тех пор, как твоя мать уволилась с работы. И ты ни разу не слышала, чтобы я жаловался. Но теперь ты и твоя мать хотите бросить мне в лицо, что я всегда занят или же слишком устаю, чтобы тусоваться, когда прихожу домой. Вы не можете сидеть на двух стульях сразу.

— Но… но она сказала мне, что это ты хотел, чтобы она уволилась. Что ей больше не нужно работать, потому что у тебя более чем достаточно средств, чтобы заботиться о нас.

Последняя часть прозвучала как вопрос, потому что я начала сомневаться в том, что мама рассказывала мне об их финансовом положении.

— Во-первых, она уволилась, не обсудив это со мной. А во-вторых, я смирился с этим, потому что не был стеснен в средствах. Но это было до того, как вы двое начали относиться к моей кредитной карточке как к бездонному колодцу. И вместо того, чтобы жаловаться, я стал больше работать, чтобы не растратить свои сбережения и не влезть в долги, потому что не хотел, чтобы вы остались без денег. Но каким-то образом это сделало меня плохим парнем, который не уделяет вам достаточно внимания, и теперь она получает это внимание от какого-то мудака, с которым познакомилась в сети, пока я оплачиваю счета.

Я почувствовала, как разрывается мое сердце, когда переосмыслила наше поведение и то, что мы начали относиться к нему как к ходячему говорящему кошельку, потому что раньше все было по-другому. Я попыталась вспомнить, когда он изменился по отношению ко мне и начал меня игнорировать. Когда он едва ли стал выносить мое присутствие, и в какой момент они с мамой начали чаще ссориться и проводить все меньше и меньше времени вместе.

Теперь, когда я смотрю на него, по-настоящему смотрю на него, то вижу, как тяжело сказалось на нем наше отношение. Там, где моя мать видит холодного человека, который позволил себе расслабиться после свадьбы, я вижу сломленного человека, который работал до изнеможения.

Папа всегда был довольно красивым мужчиной — в детстве мне хотелось походить на него, когда я вырасту, — но беспорядочная растительность на лице нуждалась в уходе, под карими глазами залегли темные мешки, а живот начал нависать над поясом с тех пор, как он перестал посещать спортзал — достаточно явное свидетельство того, что у него не было ни времени, ни сил позаботиться о себе, когда он был так занят заботой о нас.

И что же он получил за свой тяжкий труд? Неверную жену и неблагодарную, эгоистичную дочь, у которой хватило наглости обвинять его, пусть даже на мгновение, в том, что мама изменила ему и ушла.

— Я всегда отдаю, но, похоже, ничто из того, что я делаю, не имеет значения. Я не имею значения.

Последнюю часть он произнес почти шепотом, его голос сорвался. Из него словно разом вышел весь воздух, и он прислонился спиной к стене, снова дергая себя за щетину. Он всегда был сильным, выносливым человеком, но сейчас, похоже, вот-вот расплачется.

— Прости, папочка. Я…

Мой голос срывается.

— Ты действительно важен для меня, и мне жаль, что я никогда не задумывалась о том, каково это — быть на твоем месте.

Я умоляюще смотрю на него, когда подхожу и встаю перед ним. Прошло так много времени с тех пор, как он обнимал меня в последний раз, и я хочу этого больше, чем когда-либо, но он, вероятно, разозлится, если я попытаюсь обнять его прямо сейчас.

— С этого момента я буду лучше вести себя. Верну все, что купила сегодня, и закрою кредитную карту. Я… Я найду работу и начну самостоятельно оплачивать свои покупки, так что ты сможешь сократить свое рабочее время и снова начать заботиться о себе.

Он качает головой, опускает руки и смотрит в пол, вместо того чтобы смотреть на меня, выражение его лица искажено болью.

— Сейчас это не имеет значения. Твоя мать… она не вернется — не то чтобы я этого хотел — и она заберет тебя с собой. Ты начнешь называть этого скользкого засранца папой вместо меня, и я уверен, что с его модной работой в сфере технологий вы обе станете гараздо счастливее.

— Никогда. Я никогда не буду называть его так, — говорю я с нотками убежденности в голосе. — Ты всегда будешь моим папой.

Но затем страх пронзает меня прямо в сердце, и мои мысли путаются. Что, если… что, если он больше не захочет быть моим папой, потому что я была глупой и ужасно эгоистичной? Он много раз говорил мне, что любит меня, и хотя теперь он говорит об этом не так часто, может ли означать измена и уход моей матери, что он перестанет любить меня?

Он уже перестал?

Что, если он больше никогда не захочет меня видеть, как только перестанет быть моим отчимом по закону?

— О Боже, — вскрикиваю я, тем самым удивляя его, и поднимаюсь на цыпочки, обвивая руками его шею, сжимая так крепко, что чуть не душу.

Я почти в истерике от собственных мыслей, когда умоляю его: — Скажи мне, что ты все еще хочешь быть моим отцом после того, как вы с мамой разведетесь. Пожалуйста, не переставай любить меня, папочка.

Вместо того, чтобы ответить вслух, он обхватывает меня своими крепкими руками за спину и притягивает к своей груди. Он утыкается лбом в мое плечо и плачет. Я никогда не видела, чтобы этот человек плакал, даже когда он сломал ногу, упав с крыши на прошлое Рождество, когда развешивал Рождественские гирлянды. У него из голени торчала кость и все прочее, но он не проронил ни слезинки.

Просто душераздирающе слушать, как он плачет сейчас.