Просто скажи «да»

3

Спустя два часа и двадцать три минуты Эндрю чувствовал себя как выжатый лимон. Он совершал очередной круг по гостиной, столовой и холлу, и от постоянного повторения этого маршрута начинала кружиться голова.

На полке в кабинете Мей он обнаружил книгу о том, как вырастить идеального ребенка, и последние двадцать минут пытался ходить и читать одновременно. Впрочем, в книге он не нашел ничего полезного. Теория и так была ему известна, а практические советы подавались крайне скупо.

— Задал он тебе жару?

Эндрю повернулся, не переставая покачивать ребенка. Мей стояла в дверях, ее волосы окончательно выбились из-под тряпочки, на щеке отпечатался след пятерни. На ней была та же самая одежда, явственно говорившая о том, что в ней спали.

— Можно сказать и так. Этот парень не любит, когда долго стоят на месте. — Эндрю вымученно улыбнулся и повернул малыша таким образом, чтобы мать видела, что он сосет кулачок. — Но возможно, он опять хочет есть.

Мей широко раскрыла глаза, словно с трудом удерживая их в таком состоянии, затем взяла ребенка. Эндрю почудилось, будто от него отняли часть его самого. Расправив затекшие плечи, он окинул внимательным взглядом мать с ее трехдневным сыном. Учитывая, что это был первый малыш, которого она держала на руках, Мей замечательно с ним управлялась. Впрочем, если младший Макги вел себя подобным образом со дня своего рождения, у нее были бесконечные возможности для совершенствования.

Чувствуя, как от недосыпания кружится голова, Эндрю пошел за ней в гостиную.

— Как считаешь, может, стоит придумать для него имя? А то он вырастет, думая, что его зовут Парень.

Ему удалось добиться от Мей улыбки.

— А почему бы его действительно не назвать Парень?

Эндрю изумленно уставился на нее. Полуживая, а вот, поди ж ты, пытается шутить!

Прижав к себе сына, она устроилась на краешке дивана и скрестила ноги. Эндрю как раз собирался сострить в ответ, когда Мей начала расстегивать пуговицы рубашки. Ой, мать честная, этого, пожалуй, ему уже не вынести! Он повернулся и устремился в кухню, бросив через плечо:

— Кажется, я созрел для кофе.

— Эндрю!

Возможно, ему следовало пропустить оклик мимо ушей, но что-то в тоне Мей заставило его остановиться. Взяв себя в руки, он обернулся. Зрелище оказалось вполне терпимым. Все было прикрыто. Насколько возможно при кормлении грудью ребенка.

— Ты не обязан оставаться, — мягко сказала Мей, под глазами которой залегли тени. — Теперь уже я и сама справлюсь.

Сексуальное возбуждение тут же улеглось. Эндрю прислонился к стене и взглянул на нее новыми глазами. Она готова все взвалить на себя — это очевидно. Но последние два часа убеждали в том, что если она и продержится еще день, то потом просто свалится от физического и нервного истощения. К тому же он читал все эти книги о грудном вскармливании. Необходимо, чтобы мать была здоровой и отдохнувшей, иначе ничего не выйдет. Он попытался выйти из затруднительного положения с помощью шутки.

— Как? И пропустить эти драгоценные моменты?

Мей попробовала улыбнуться, но безуспешно, и повторила:

— Ты не обязан оставаться.

Некоторое время он оценивающим взглядом смотрел на нее.

— Придется тебе смириться с моим присутствием, — наконец произнес он. — Тебе вообще не следовало выписываться из больницы, не говоря уж о том, чтобы оставаться здесь одной.

Она снова попыталась улыбнуться.

— Многие женщины так делают. Я в порядке. У нас все будет прекрасно.

Это все слова, подумал он. Но считает ли она так в действительности? Вряд ли. Делая подобное заявление, Мей избегала смотреть на него. Придя к решению, Эндрю сказал:

— Не сомневаюсь, что это так, но полагаю, мне лучше понадоедать вам эту ночь и посмотреть, как все пойдет. Может быть, мое присутствие позволит тебе немного поспать.

Несколько мгновений она продолжала смотреть на него, а затем с явным облегчением на лице склонила голову и сосредоточилась на ребенке.

— Кофе в шкафчике, — неуверенным тоном сказала она. — На второй полке.

Эндрю прищурился. По меньшей мере, второй раз за эту ночь она капитулировала. Своего рода рекорд.

К шести часам утра стало ясно, что юный Макги наверстывал упущенное за время почти идеальной беременности. В общей сложности ребенок проспал часа три, и Эндрю уже устал подсчитывать, сколько раз Мей пыталась покормить его, и сколько кругов сделал он с младенцем на руках по квартире. Но в одном был твердо уверен: Мей ни за что не справилась бы одна. Ни за что.

Он было, решил предложить нанять няню. Но одного взгляда на заботливое, нежное выражение лица Мей оказалось достаточно, чтобы отказаться от подобной идеи: нет, она не отдаст своего ребенка в руки постороннему. И Эндрю не мог винить ее за это.

Стало быть, придется им с Мей управляться вдвоем. Рухнув на диван как подкошенный, Эндрю уставился в потолок. Ужасно хотелось побриться, принять душ и проспать часов эдак двадцать. Но о последнем, пожалуй, придется пока забыть. Есть дела поважнее.

Повернув голову, он посмотрел на бледную как привидение Мей, входящую в комнату.

— Кажется, он решил поспать, — неуверенно проговорила она.

— Тогда ты тоже ложись.

Мей, словно зомби, повернула к кухне.

— Что тебе приготовить на завтрак?

Для того чтобы оторваться от дивана, пришлось чуть ли не тянуть себя за волосы, однако в результате ему все же удалось встать. Перехватив Мей на полпути, он обхватил ее плечи.

— Эй-эй, Поллард. Ты идешь в постель. А я съезжу на работу, чтобы передать дела Витторио, потом вернусь сюда.

Она попыталась было возразить:

— Но…

— Никаких «но», Мей. Ложись в постель, передохни, пока ребенок спит. Я вернусь через час, тогда и выскажешь все, что хочешь.

Эндрю довел ее до спальни и едва не рассмеялся, когда она упала на скомканные простыни и тут же отключилась. Это была не та мисс Изысканность и Безупречность, которую он знал и любил…

Он побрился, принял душ и опустошил целый кофейник кофе, прежде чем отправиться на работу. Витторио наблюдал за установкой светильников в холле. Без всяких объяснений Эндрю заявил зятю, что берет двухнедельный отпуск, и дал телефон Мей на случай, если дела потребуют его вмешательства. Затем повернулся и зашагал прочь, нисколько не заботясь о впечатлении, которое произвел на Витторио. По дороге обратно Эндрю заехал в супермаркет купить кое-какие продукты и пленку для фотоаппарата.

Да, этот день был явно неудачным. Ребенок проспал два часа с небольшим, а затем опять принялся за свое. Днем он дал еще пару часов передышки, но зато уж отыгрался впоследствии, утихомирившись только к девяти вечера. Настал черед Эндрю выгуливать его, а Мей рухнула на диван, заваленный книгами, которые тут же принялась лихорадочно листать.

— Здесь говорится, — произнесла она наконец, — что у младенцев, которых кормят грудью, колик обычно не бывает, поэтому они не должны плакать.

— Скажи это парню, — проворчал Эндрю.

Мей упала на подушки, зайдясь в истерическом смехе, который, впрочем, тут же обернулся слезами. Таким беспомощным Эндрю себя никогда не чувствовал. Прижав хнычущего ребенка к плечу, он присел перед ней на корточки и отвел с лица спутанные длинные волосы.

— Эй, — грубовато сказал он. — Эй.

Это ничего не дало, за исключением повода прикоснуться к ней. Малыш снова принялся сосать кулачок, и у Эндрю от облегчения закружилась голова. У Мей, похоже, возникает второе дыхание, когда она кормит грудью.

Он жует кулак. И потом, два часа уже прошли.

Мей провела ладонями по лицу и с трудом поднялась. Не глядя на Эндрю, молча взяла ребенка. Вид ее обнаженной груди больше не волновал его… ну, почти не волновал. Эндрю отвернулся к окну, за которым догорал закат. Он услышал, как зачмокал ребенок, а затем раздался испуганный женский возглас.

Он поспешно обернулся. Молоко было повсюду — оно залило лицо малыша, диван, рубашку Мей. Не говоря ни слова, Эндрю отправился в ванную, принес полотенце, подал его Мей.

— Спасибо, — тихо проговорила она. Затем неожиданно всхлипнула: — Великолепно! Сначала я морила его голодом. А теперь чуть не утопила в собственном молоке.

Стараясь не обращать внимания на обнаженную налитую грудь, Эндрю присел рядом и приподнял подбородок Мей так, что ей ничего не оставалось, кроме как смотреть на него.

— Не надо, Мей, — тихо произнес он. — Ты делаешь все, что в твоих силах.

Эндрю уловил знакомый аромат шампуня, и его сердце забилось сильнее, а затем и вовсе пустилось в галоп. Он едва удерживался от того, чтобы не погладить пальцем ее подбородок. Вместо этого, уронив руку, он провел ею по грубой ткани своих джинсов. Тепло, исходившее от женской кожи, кружило голову. Он дал себе возможность восстановить дыхание и сосредоточился на ситуации, а не на Мей.

— Если тебе от этого станет легче, мы можем завтра же утром пройти осмотр у педиатра — просто чтобы убедиться, что все в порядке.

Мей взглянула на него с благодарностью. Не в силах говорить, она просто кивнула, и слезы тут же заструились по щекам.

Эндрю хотел прикасаться к ней самым неподобающим образом! Но вместо этого поднялся и подошел к открытой двери балкона. Упершись ладонями в деревянную раму, он невидящим взглядом уставился перед собой. И раньше ему трудно было сдерживаться, но сейчас, когда Мей Поллард утратила всякую способность к обороне, он боялся окончательно потерять голову. Однако он должен взять себя в руки. Она — только мать его сына, И ничего больше. И он заставит себя не думать о том, как она стала матерью его сына.

Где-то вдали слышалось тихое журчание разбрызгивателей, потом раздалась вечерняя песня малиновки. Эндрю наблюдал, как бледнеют краски на угасающем небе, и пытался вынудить себя трезво взглянуть на вещи.

Они заключили перемирие несколько месяцев назад. Однако с рождением сына перемирие превратилось в нечто иное. Ребенок создавал новую форму близости между ними. Это было рискованно, но намного опаснее оказалась порожденная безмерной усталостью некоторая раскованность — взять хотя бы то, как Мей упала со смехом на подушки. Он никогда не подозревал об этой стороне ее натуры — и такая Мей обезоруживала его.

Эндрю смотрел вдаль до тех пор, пока не угас последний луч заката. Затем, устало проведя рукой по волосам, обернулся.

Картина, представшая его взору, была сродни неожиданному удару в грудь. Мей заснула, кормя ребенка. Малыш тоже спал, и струйка молока стекала из уголка его рта на гладкую кожу матери. Комната тонула в сумерках, только у дальнего конца дивана горела настольная лампа, мягко освещая лица обоих. Эта сцена потрясла его. Для того чтобы она навечно врезалась в его память, фотоаппарат был ни к чему. Эндрю долго смотрел на них, затем подошел к дивану, испытывая странную пустоту под ложечкой. Очень осторожно он просунул руку под попку ребенка, а другой подхватил его под голову. Но когда начал поднимать легкого, как перышко, малыша, Мей вцепилась в его запястье. Приблизив к ней лицо, Эндрю встретился с ее враждебным взглядом.

— Все в порядке, — как можно мягче проговорил он. — Я возьму его.

Мгновение мать продолжала смотреть на него, затем ослабила хватку, позволив забрать ребенка, и устало смежила веки. И Эндрю понял, что она не могла оказать ему большего доверия.

Поездка к врачу оказалась пустой тратой времени. Ребенок проспал, как ангел, все это время, за исключением нескольких минут, пока его осматривали. Педиатр повторил все советы, содержавшиеся в книгах, дал пару новых и прочел лекцию о причинах нервных срывов у молодых родителей. И о том, как плохо это сказывается на ребенке, особенно учитывая то, что Мей кормит его грудью.

Подавляя желание придушить доктора Стаббса, Эндрю спрашивал себя, случалось ли тому хоть раз в жизни провести пять минут наедине с плачущим ребенком. Он подозревал, что нет.

Единственным полезным выводом из поездки к врачу стал тот, что Мей нужна другая машина. Устанавливать и вновь вынимать детское сиденье из низкого спортивного автомобиля было сущей мукой. А его видавший виды пикап слишком грязен и побит для новорожденного. Нужно что-нибудь побольше и понадежнее. Например, вместительный автомобиль из тех, что прочны, как танк.

Они почти не разговаривали на обратном пути, за исключением спора о том, сколько делать отпечатков фотографий, на которых Эндрю собирался запечатлеть своего отпрыска. Как только они добрались до дома, Мей пошла в спальню переодеться и вернулась через несколько минут в джинсах и очередной просторной рубашке, с волосами, стянутыми в хвост.

Для визита к врачу она оделась безупречно, заплетя волосы в идеальную французскую косу. Прекрасно сшитый костюм дополняли со вкусом подобранные аксессуары. Мей просто излучала уверенность и достоинство. Эти качества и составляли ту Мей Поллард, которую он знал. Но когда она появилась в гостиной, одетая для того чтобы справляться с капризным ребенком, Эндрю впервые понял, что под показным великолепием скрывается совсем другая женщина.

Эта догадка так потрясла его, что пришлось выйти на балкон, чтобы преодолеть ошеломление. Проклятье, каким же дураком он был! И каким слепцом! Не удивительно, что настоящая мисс Мей Поллард от него ускользнула.

— Что бы ты хотел на ланч?

Эндрю повернулся не раньше, чем почувствовал, что лицо обрело бесстрастное выражение. Судя по тусклому взгляду, поездка к врачу отняла у Мей остатки сил. Несколько мгновений Эндрю смотрел на нее, а затем внезапно почувствовал необъяснимую злобу. Ей совершенно ни к чему было притворяться перед ним. Совершенно ни к чему!

— Я хотел бы, — бросил он, — чтобы ты растянулась в шезлонге, глотнула свежего воздуха и немного погрелась на солнышке. А о ланче позабочусь я сам.

Он поднял невообразимый шум и грохот в кухне, стараясь выпустить пар. Затем постарался быть честным с собой и додумать все до конца. Значит, он что-то не разглядел в ней раньше. Ну и что? Это ничего не меняет. Мей ясно дала понять, что с былыми отношениями покончено. И он не собирается больше подставлять свою шею.

Однако она могла бы прервать беременность, но не сделала этого. А теперь изо всех сил старается быть хорошей матерью. За одно это он должен быть благодарен ей. Но, едва придя к подобному заключению, Эндрю снова вернулся к отправной точке и стал спрашивать себя, что еще он упустил…

Мей полулежала в шезлонге, прикрыв глаза рукой. Поставив поднос на столик рядом с ней, он положил ей на колени бумажное полотенце, а затем придвинул себе стул.

Избегая смотреть на него, она выпрямила спинку кресла. Эндрю задумчиво наблюдал за ней. Было очевидно, что она отлично уловила настроение, заставившее его ретироваться в кухню, и, если он правильно понимает эту новую Мей, она должна чувствовать себя смущенной и виноватой. Она явно сняла броню вместе с синим костюмом.

Эндрю подал тарелку, и Мей взяла ее, по-прежнему глядя в сторону. Понимая, что необходимо как-то разрядить обстановку, он усмехнулся и небрежно сказал:

— У меня возник план.

Она подняла на него растерянный взгляд.

— Думаю, доктор Стаббс несколько отстал от реальности. Как ты смотришь на то, чтобы отвезти парня к нему посреди ночи и оставить на его попечение? А мы бы как следует выспались.

В ее глазах мелькнуло что-то похожее на улыбку, а в углу рта появилась ямочка.

— Боюсь, твои продвинутые медицинские методы не будут иметь большого успеха.

Эндрю хмыкнул и взял с подноса бутылку пива.

— Во всяком случае, он это заслужил, после того как отшил нас сегодня утром.

Теперь Эндрю был уверен, что она сложила два и два и получила семь: решила, что его плохое настроение вызвано неудачным походом к врачу. И он с радостью позволил ей так думать.

— Что ж, по крайней мере, мы узнали, что с ребенком все в порядке.

Сделав глоток из бутылки, Эндрю откинулся на спинку стула и строго посмотрел на Мей.

— Сколько можно называть его ребенком, Мей? Хотим мы этого или нет, придется дать парню какое-то имя. Иначе его не примут в школу.

Она усмехнулась, подцепив на вилку кусочек холодной курятины.

— Я подумываю о Батче.

Эндрю уставился на нее, гадая, откуда могло взяться это имя.

— Почему-то мне кажется, что оно ему очень подходит, — пояснила с улыбкой Мей. — Мы можем научить его рычать и переть вперед, невзирая ни на что.

— Или Смерчем — и он все будет сметать на своем пути, — подхватил Эндрю.

— Это уж слишком… Как насчет какого-нибудь традиционного шотландского имени вроде Малколма или Доналбайна?

Очарованный и совершенно обезоруженный ее дурашливостью, Эндрю готов был продолжать эту игру до бесконечности.

— Ну уж нет. По-моему, отдает нафталином. Придумай имя, с которым он сможет играть в хоккей, а не носить кружева. Имя с мускулами.

Они провели добрых полчаса, так и эдак жонглируя именами, и — чудо из чудес! — Батч-Смерч-Доналбайн проспал все это время, возможно позволяя подобрать себе что-нибудь более приличное и подходящее.

Наконец к тому моменту, когда Эндрю взялся за вторую бутылку пива, сошлись на Александре. Они даже заполнили регистрационную форму.

Эндрю подозревал, что она хочет, чтобы ребенок носил его фамилию. Но только сейчас, когда это было написано черным по белому, по-настоящему понял, что Мей Поллард с самого начала намеревалась сделать так, чтобы их сын знал, кто его отец.

Перерыв на ланч стал единственным островком спокойствия за весь день. Обманувшись во всесилии медицинской науки, они разработали собственный стратегический план. Мей должна как можно больше спать ночью. А Эндрю, который способен был спать даже стоя, сможет передохнуть днем.

Они все предусмотрели. Даже заказали односпальную кровать в детскую, и Эндрю заплатил двойную цену за срочную доставку.

План был великолепен, если не считать того, что он не сработал. Однако, даже уставший до такой степени, что выронил, заснув, тост с маслом, Эндрю полагал, что они не так уж плохо справляются. Мей тоже не жаловалась. Визит к врачу словно расставил все по местам. Она как будто поняла, что помощи ждать неоткуда.

У Эндрю уже вошло в привычку исподтишка подглядывать за ней и сыном. В такие моменты он мог бы поклясться, что она превращается в совершенно другого человека. Все ее силы, все внимание были сосредоточены на ребенке, и ни разу она не потеряла выдержки и терпения.

Прежде, в бытность другой Мей, она слыла необычайной чистюлей. Теперь же квартира напоминала зону активной бомбежки, а сама Мей выглядела так, словно долго шла против ветра. И было совершенно ясно: ее это нимало не волнует. Благополучие сына — вот ее первая и единственная забота.

Наблюдая за ней, Эндрю снова и снова задавался вопросом, какие еще сюрпризы таятся под внешностью Снежной королевы.

Неожиданно он обнаружил, что и Мей ведет наблюдение, и в ее глазах при этом отражается такая гамма чувств, словно Эндрю с ребенком на руках — это нечто особенное, глубоко трогающее ее. И он снова спрашивал себя, удастся ли ему когда-нибудь собрать все кусочки головоломки, каковой является настоящая Мей Поллард.

А кусочков этих было не счесть. Еще один он обнаружил спустя несколько дней после приезда из Сиэтла. Они поели на ходу, поскольку Александр выражал свое неудовольствие. Он не капризничал, но без конца вертелся, а по опыту они знали, что успокоить его может только беспрестанное хождение с ним на руках.

Эндрю принял душ, готовясь к вечернему дежурству, и вошел в гостиную в одних голубых джинсах и наброшенном на плечи полотенце. В дверях он резко остановился.

Мей сидела в кресле-качалке, которое он привез из дома, и покачивалась, а Александр возлежал на ее коленях. В руках она держала книгу. На ней были черная майка Эндрю с устрашающей картинкой и спортивные брюки. Он сам предложил ей надеть эту майку и теперь понял, что это было ошибкой. Вид груди кормящей женщины, обтянутой тонкой тканью, заставил его сердце забиться быстрее.

В комнате горела только настольная лампа, освещая половину лица Мей и страницы книги. Только она читала не для себя. Она читала детские стишки их десятидневному сыну. В такой позе, с сосредоточенным лицом, залитым мягким светом, ее легко было принять за няню-подростка. Она казалась такой невероятно юной в свои тридцать лет и… такой желанной!

Прислонившись плечом к косяку, Эндрю смотрел на нее — вот и еще один кусочек головоломки встал на место. По тому, как она читала, было ясно, что Мей не знает на память ни строчки из всем известного детского стишка. Что же это за семья, в которой она росла? — удивился Эндрю. Мей всегда замыкалась, когда речь заходила о ее родителях. А Эндрю не настаивал, считая, что если она не хочет говорить, то это ее дело. Но теперь ситуация изменилась.

Он продолжал наблюдать за ней, стараясь преодолеть странное стеснение в груди. Порой Эндрю говорил себе, что лучше бы ему никогда не встречать ее. Но сейчас понимал, что это не так. Не желая углубляться в подобные мысли, он грубовато проговорил:

— Ты никогда не думала о том, откуда берутся в детских стихах такие ужасы?

Мей вскинула голову и испуганно посмотрела на него. Эндрю обескуражила ее реакция. Мей словно уличили во лжи. Нет. Это нечто другое. Похоже, она смущена тем, что ее застали за чтением детских стихов.

— Так что ты об этом думаешь? — не сдавался Эндрю.

Мей закрыла книгу и положила на край стола. Когда она распрямилась, ее лицо уже было спрятано за маской чопорного бухгалтера.

— Некоторые похожи на политические комментарии.

Не желая, чтобы она вновь надевала старую личину, Эндрю подошел к столу и с шутливой строгостью взглянул на Мей.

— Ни за что не буду читать ему эту кровожадную чепуху. В детстве я с ума сходил от страха, выслушивая все это.

Надменный вид мгновенно исчез.

— Да. Пожалуй, ты прав.

Усевшись на пол, Эндрю прислонился спиной к дивану и закинул руки за голову, затем указал взглядом на сына.

— Мне показалось или он действительно сегодня меньше капризничает?

Ее лицо смягчилось, на нем появилось выражение материнской нежности. Мей поцеловала малыша в лоб.

— Сегодня он был очень хорошим мальчиком. И он довольно симпатичный. Ты не находишь?

— Сейчас — да, — проворчал Эндрю.

Склонившись, Мей заключила сына в объятия. Такого светящегося лица он никогда прежде у нее не видел. И это лицо, показавшееся ему вдруг неземным, выражало всепоглощающую любовь.

Лицо Эндрю, напротив, окаменело. В какой-то момент своей жизни он готов был убить ради того, чтобы она так смотрела на него. Его охватила злость. Он вскочил на ноги и устремился в детскую. Нужно забрать спортивную сумку, ключи от машины и катиться отсюда ко всем чертям! По крайней мере, до тех пор, пока не остынет. Но возможно, злость безопаснее, нежели понимание того, что он не так уж крепко связан с этими двоими, как ему хотелось бы.

Остановив машину у спортзала, Эндрю вдруг почувствовал отвращение к этой разновидности личного предохранительного клапана и подумал о своем доме, который отреставрировал собственными руками. Однако тот был таким большим, пустым и безмолвным. Тогда ему представился садик матери, с прудом и журчащим фонтанчиком, птичьим щебетом и складными садовыми креслами под густыми ветвями декоративной вишни. Зайдя в фойе спортзала, он позвонил из телефона-автомата и после двух гудков услышал знакомый голос.

— Привет. Я хотел бы заскочить, если ты не занята.

Предложение привело его мать в восторг. Когда он приехал, то нашел ее под тем самым вишневым деревом, в густой тени поздних летних сумерек. На столе лежали садовые перчатки, стояли высокий бокал чая со льдом и запотевшая бутылка охлажденного сидра. Рядом красовался аппетитный бутерброд — копченое мясо на куске свежеиспеченного домашнего хлеба.

Седеющие волосы матери были собраны в узел на затылке, на ней были шорты и старая блузка, к коленям прилипли кусочки грязи. Ей исполнилось шестьдесят два года, выглядела она на пятьдесят два, а в душе была намного моложе. Она с улыбкой смотрела, как сын шагает через двор.

— Здравствуй, бродяга. Мы уж решили, что ты отправился в межгалактическое путешествие.

Эндрю уселся в кресло с противоположной стороны стола.

— Да уж. Чувствую я себя действительно так, словно побывал в открытом космосе. — Он вытянул ноги и скрестил их в лодыжках, закинул руки за голову. — А где отец?

— Ушел играть в покер с приятелями.

Этот небольшой ухоженный сад оказывал на Эндрю благотворное воздействие. Он взял бутылку сидра и поднес ее к губам.

— Ну, — проговорила мать, — и когда ты намерен рассказать нам о нашем новом внуке?

Поперхнувшись, Эндрю закашлялся и, когда наконец восстановил дыхание, раздраженно воскликнул:

— Не пугай, ма, это еще только должно случиться!

Она добродушно улыбнулась.

— Как тебе не стыдно скрытничать, Эндрю!

Смирившись с неизбежностью, он глубоко вздохнул.

— Скажи мне только одну вещь. Откуда ты узнала?

Подняв свой бокал, она улыбнулась еще шире.

— Эндрю, я твоя мать. Я все о тебе знаю.

Он не собирался клевать на эту наживку. Пристроив бутылку между коленями, Эндрю взял тарелку с бутербродом, решив, что и сам умеет играть в такие игры. Но он совсем забыл, что его мать — непревзойденный мастер.

Отхватив сразу половину бутерброда, он еще раз взглянул на мать, сидевшую со всезнающей улыбкой, и сдался.

— Ладно. Кто тебе сказал?

Она сделала глоток чаю и усмехнулась.

— Витторио.

— Что?!

— Ну… — Она повертела в руках бокал. — Я решила, что это нехорошо, когда остальные в семье не знают. Поэтому сообщила ему, что у тебя скоро будет ребенок.

При этом известии он поперхнулся куском хлеба и целую минуту не мог откашляться. Затем мокрыми от слез глазами уставился на мать.

— Как?! Ты сказала ему?

— Конечно, дорогой.

Лишившись дара речи, он откинулся на спинку кресла и просто смотрел на нее.

— Поэтому, когда Витторио сообщил, что ты явился на работу, похожий на драного кота, и взял отпуск… — Она снова усмехнулась. — Мы все умеем считать, Энти.

Он закатил глаза, скорее из-за того, что она воспользовалась старым прозвищем, прилипшим к нему в детстве, когда Эндрю еще коверкал слова. Положив руки на подлокотники кресла, мать посмотрела на него посерьезневшим взглядом. Даже густые сумерки не могли скрыть ее тревоги.

— Ну и как же твои дела?

Несколько мгновений он выдерживал ее взгляд, потом сделал еще глоток сидру. Собирать с мыслями, он долго смотрел на бутылку, прежде чем ответить.

— Ну, начнем с того, что у тебя прекрасный внук, ма.

Она вдруг прижала руку к груди, и в ее глазах блеснули слезы. Его мать с трепетом относилась к детям — своим собственным, детям своих детей, ко всем остальным. И она была прирожденной бабушкой. К несчастью, только повзрослев, Эндрю научился ценить своих родителей.

— Я подумала, что тебе, может быть, захочется поговорить, — произнесла она мягким, исполненным заботы голосом.

Наклонившись вперед, он оперся локтями о колени.

— Проклятье, ма! Я не знаю, что сказать. Она родила, когда я был в Сиэтле. Я вернулся — и вот, пожалуйста. — Эндрю провел большим пальцем по бутылочной этикетке, в горле першило. — Он прекрасен. Весит семь фунтов и две унции, и у него черные волосики. А еще он много капризничает, и Мей ни за что не справилась бы с ним одна. Поэтому я остался с ними. — Он опять отпил из бутылки, надеясь протолкнуть застрявший в горле комок. — Его зовут Александр Макги…

Мать прекрасно умела читать его мысли.

— Ты должен радоваться тому, что у тебя есть, — тихо сказала она. — Не стоит изводить себя играми, вроде «а если бы». Мей приняла решение, и тебе придется смириться с этим. Просто будь благодарен за то, что имеешь возможность участвовать в его жизни.

Медленно выдохнув, Эндрю печально посмотрел на мать.

— Все это мне известно, ма.

Она легонько пожала его руку.

— Тогда подумаем о том, как отпраздновать появление на свет нового Макги. — Она откинулась на спинку кресла и бросила на него жадный взгляд. — Ты принесешь мне фотографии?

Несмотря на мерзкое состояние, Эндрю не смог сдержать усмешки.

— Боже, мама. Дай мне передышку, ладно?

— Хорошо. А ты принесешь?

Он покачал головой.

— У меня до них еще не дошли руки.

Кристин Макги обладала даром отвлекать от тяжелых раздумий. Проведя с ней всего полчаса, Эндрю почти пришел в норму…

Небо совсем потемнело, и было уже около одиннадцати, когда она встала и собрала стоявшую на столе посуду.

— Пойдем в дом. Меня жрут комары, а тебе не помешает кофе. — Сунув бутылку под мышку, она взяла садовые перчатки. — К тому же мне нужно кое-что передать для Александра.