Простолюдин

1

Сгорю или нет?..

Я не видел огненного шторма, заключившего в объятия мою посадочную капсулу, и плазменного хвоста, обозначившего ее спуск в атмосфере. Капсула не имела иллюминаторов, а наружные камеры, будь эта жестянка оснащена ими, давно отгорели бы. Жара я не чувствовал: термоизоляция под тепловым экраном оставалась такой же превосходной, как и тысячу лет назад. Что-то потрескивало, но и только.

Разумеется, меня трясло и швыряло. Если бы не ремни — вышвырнуло бы из ложемента. Я терпел, а это, знаете ли, тоже занятие. Очень скоро вопрос «сгорю или не сгорю» приобрел чисто академический оттенок. Страшиться смерти, потеть, скулить или даже молиться мне было просто некогда.

Смерть в случае разрушения теплового экрана будет гарантированной, а мучения чрезвычайно короткими — это я знал наверняка. Меня немного беспокоило, выдержат ли перегрузку мои кости, если случится приятный сюрприз и посадка пройдет штатно. Для того, кто родился на Лунной базе, провел на ней всю жизнь и с детства не любил изнурять себя в «земном» зале с увеличенной вшестеро гравитацией, вопрос отнюдь не праздный.

Некогда мне было и раздумывать на тему, какая часть моего скелета первой не выдержит перегрузки. Ключицы? Таз? Позвоночный столб? Тупая боль проникла во все закоулки тела, я терпел ее, и было мне не до сопромата. Или, может быть, я умру не от разрушения скелета, а просто от удушья, когда тяжесть, навалившаяся на грудную клетку, пересилит мои жалкие потуги сделать вдох?

Да какая разница! Главное — не страшно. Важен лишь итог, а я с самого начала знал, на что иду.

В какой-то момент я перестал видеть, не удивившись этому, не запаниковав и даже не огорчившись. Но догадывался: худшее еще впереди. Законы физики еще поизмываются надо мною, а потом прихлопнут, как муху. Разве я не жалкая муха в сравнении с мирозданием?

Оказалось — слегка ошибся. Конечно, я муха, но живучая. Дышать стало легче, чернота перед глазами растаяла. Перегрузка уменьшалась очень быстро, гораздо быстрее, чем я представлял себе, планируя спуск в атмосфере. До невесомости дело не дошло: последовал рывок, раскрылся тормозной парашют. Я находился в двадцати тысячах метров над поверхностью Земли. От меня по-прежнему ничего не зависело, однако во мне пробудился интерес к происходящему вовне. Чисто человеческий психологический дефект — интересоваться тем, что ты не в силах изменить.

На одиннадцати тысячах капсула отстрелила парашют, выпустила гибкое крыло и стала выбирать место посадки. Перегрузка все еще ощущалась, давила сильнее, чем мне хотелось бы, и я не сразу сообразил, что мое тело весит ровно столько, сколько оно и должно весить на прародине человечества. Что ж, придется с этим жить.

Скосив вбок глаза я посмотрел на второй, пустой ложемент. Нужно было завалить его каким-нибудь барахлом, чтобы он не попадался на глаза, бессердечно напоминая мне о том, кто я есть.

Предатель…

Крылатая капсула вовремя попала в вихревой поток, и болтанка выбила из меня черные мысли. Земной воздух с его дурацкими шалостями… Да здравствует атмосфера, естественная атмосфера Земли, не искусственная под лунным куполом! Настоящая!

Все равно я ожидал, что мое приземление будет совершаться как-то иначе. Никакая теория не предскажет реальных ощущений.

Место посадки оставалось для меня загадкой. То, что капсула сядет в пределах выбранного мною района, не подлежало сомнению, вот только район был великоват: задавая его, я сделал порядочную скидку на ветхость аппаратуры и недостаток свежей информации о планете. Выбор конкретного места приземления оставался за компьютером. Не водная поверхность, не горная местность, не вечные льды (впрочем, в заданном районе не было ни высоких гор, ни ледников), не топкое болото и, уж конечно, не водоем. Не населенный пункт. Лучше всего и не лес, а какое-нибудь поле.

Неужто на Земле мало полей?

Когда-то было много — триста семь лет назад и ранее. Более свежими данными о прародине человечества компьютер посадочной капсулы не располагал. Как и я, конечно. Более четырех веков назад с Лунной базы стартовала последняя баржа с переселенцами. А триста семь лет назад оборвалась связь с Землей.

Почему? Этого не знали те, кто все это время жил и работал на Лунной базе; не знал и я. Одно было известно точно: цивилизация не погибла. Ночная сторона земного диска, низко висящего над ближайшим горным хребтом, по-прежнему пестрила блестками освещенных городов в разрывах облачности; правда, судя по древним записям, свет ярчайших из них изрядно потускнел за последние столетия, зато мелких блесток стало гораздо больше. Не вулканы же зажигали эти огоньки!

Я очень внимательно изучил техническую документацию, но с хитроумной логикой, заложенной в программу выбора места посадки разобраться не сумел. Оставалась небеспочвенная надежда: какое бы место ни выбрал компьютер, меня найдут, меня спасут.

Капсула мягко раскачивалась. Один раз началась тряска, но быстро прекратилась. Все-таки удивительная штука — воздух! Еще удивительнее, когда он присутствует вокруг окружающих меня стен прямо-таки в ненормальном количестве. Тогда он начинает вести себя. Я читал, что в прошлом физики и инженеры Земли худо-бедно сумели обуздать его дурные наклонности, уменьшив силу наиболее разрушительных ураганов и торнадо. Изменилось ли что-нибудь к худшему с тех пор?

С одной стороны: с чего бы? С другой: почему бы и нет?

Я не сгорел и теперь вовсе не хотел, чтобы какой-нибудь дурной шквал оторвал капсуле крыло или с размаху шмякнул ее о скалу. Как быстро тупой и покорный фатализм сменяется постыдным страхом за свою шкуру!

На полутора тысячах метров над поверхностью я почувствовал, что капсула маневрирует — нормальные, плавные, осмысленные маневры на чистой аэродинамике. Было совершенно ясно, что компьютер нашел площадку и аккуратно подбирается к ней, дабы сделать приземление как можно более комфортным.

Сто метров… пятьдесят… двадцать…

Жестокий рывок — и красная муть перед глазами. Удар! Хруст не то конструкции, не то костей… Резкая боль. И чернота.

Бум-бум-бум-бум — снизу. От этих звуков я вынырнул из небытия. Кто-то колотил в днище моей капсулы, и был он явно не в духе. Так, бывало, стучал разводным ключом старый Томура, когда спускался проверить систему регенерации воды, а мы, безмозглые молокососы, шутки ради задраивали люк над его головой. Следовало подождать минут пять, потом открыть люк и быстро разбежаться, пока он не надрал кому-нибудь уши.

Либо Хелен, либо мне. Кому-нибудь из нас двоих. Других детей на станции не было.

Восемь человек, включая меня, — столько людей оставалось на Луне, когда я родился. Или все-таки девять?.. В тот день, когда я появился на свет, скончалась одна старушка, а вот что случилось раньше — мое рождение или ее смерть? Не знаю. Я даже имени ее не помню, потому что дети обладают привычкой мгновенно забывать ненужное, а когда я подрос, о старушке уже никто не вспоминал. Разве что ее дочь, тоже уже ветхая, да и та не вслух. Она была на удивление молчаливой старушкой.

Бум! Бум! Бум-м-м!!!

Нет, это стучал не Томура. Во-первых, удары звучали иначе, во-вторых, бежать мне никуда не хотелось, в-третьих — не моглось. Я был надежнейшим образом зафиксирован в ложементе. Только ложемент почему-то крепился к потолку, а не к полу.

Вз-з-ззз-з!..

Кто-то резал снаружи мою капсулу. До меня наконец дошло: капсула валяется брюхом кверху, а я, проведя невесть сколько времени в беспамятстве и только что очнувшись, не лежу в ложементе, а вишу на ремнях. Компьютер все-таки ошибся с выбором посадочной площадки…

Невезение? Так я и подумал в первую секунду и думал эту мысль еще вторую секунду и третью. А в течение четвертой осознал: я все-таки жив! Я жив и, кажется, даже не искалечен, несмотря на аварию!

И обрадовался.

Не бывает ведь счастья без мелких неприятностей, и незачем о них говорить.

Звук резки металла внезапно стал громче. Носом я ощутил струйку незнакомого воздуха Земли. Он пах как-то не так, но, ей-ей, приятно! Так и должно было быть: человек создан эволюцией для земного воздуха, а не для искусственной атмосферы Лунной базы.

Потом замкнуло, заискрило, пошла вонь горелого пластика, а вместе с ней и приглушенная ругань с ужасным акцентом. Часть слов я не разобрал, тем более что меня с ног до головы окатило противопожарной пеной. Она быстро заполняла невеликое обитаемое пространство капсулы.

К счастью, пожар задохнулся раньше, чем я. А три минуты спустя распиленная капсула развалилась надвое. И хлынул свет.

Лучше бы его было поменьше! Я временно ослеп.

К сожалению, не оглох. Кто-то очень шумный находился возле меня и безостановочно орал. Я слышал его, но не слушал. Он не был существенно необходим этому миру.

Выкопайте крота и поместите его в солярий. Загоните в сауну пингвина. Примотайте к палке змею, запретив ей извиваться. Налейте в аквариум суп вместо воды. Протест будет потом, но первая реакция живого существа на такое издевательство — ступор. Воздух со всеми его новыми запахами, звуки и свет ринулись на меня одновременно, и психика отказала. В обморок я все же не упал, говорю это потому, что когда прошло кружение головы, я обнаружил себя стоящим на ровной поверхности и даже страдающим от непривычной тяжести. Крепко скроен человек! Не робот, но кое-что может.

Кстати, первым, кого я увидел, был именно робот. Здоровенный, раза в полтора выше меня (а я на рост не жалуюсь), он напомнил мне тех давно пришедших в негодность киберов, какими мы пользовались на Луне для работ вне купола. Мощный, тупой, послушный и по идее несокрушимый громила. Две его верхние руки были оснащены инструментами, а две нижние, поменьше, всего лишь суставчатыми пальцами. Ими он, надо полагать, и вынул меня из разрезанной капсулы.

А рядом с роботом стоял его владелец. Поправка: не стоял, а приплясывал на месте, обильно жестикулируя. И орал.

— Какого…

Я понимал его через два слова на третье, да и в знакомых словах приходилось сомневаться: не изменили ли они свое значение за минувшие века? Одно было ясно: первый землянин, которого я увидел, очень недоволен моим появлением на его планете.

А я что — утратил право на эту планету?! Если я родился на Луне, то уже и не гражданин Земли?

Похоже, он думал, что нет. Я молчал. Смущенно улыбался, разводил руками: так, мол, получилось, — но не издавал ни звука. Понятия не имею, правильно ли я поступал, но шел по линии наименьшего сопротивления. Все равно избитое при посадке тело и ненормальная его тяжесть мешали предпринять хотя бы попытку объясниться.

Очень скоро ноги перестали держать меня, и пришлось сесть на ствол поваленного дерева. В сидячем положении до меня наконец начало что-то доходить.

Разрезанная пополам капсула лежала в лесу… или не в лесу? Нет, лес по идее должен быть обширнее. Не знаю, как назвать это место, но деревья в нем имелись. Три из них были сломаны при посадке, а четвертое искалечено. Выходило, что компьютер капсулы ошибся, выбирая ровное место. Кажется, я начинал понимать причину гнева землянина.

Зато не понимал себя. Я вернулся — но куда? Эта планета чисто номинально считалась моей родиной — фактически же не была ею. Прослезиться, пасть на колени, целовать грунт, ласкать траву и совершать иные достойные идиота телодвижения? Такое могло прийти в голову только землянину, вернувшемуся домой после долгих скитаний. Это не про меня. Нельзя вернуться туда, где никогда не был.

Ничего знакомого — ни запахов, ни звуков, не говоря уже о привычной гравитации. Нет ничего хорошего в том, чтобы быть придавленным, и ничуть не лучше от того, что ты придавлен тяжестью собственного тела. Все вокруг было чужим, абсолютно все. А я ведь подозревал, что так и будет! Догадывался, что в числе моих первых мыслей по приземлении будет и такая: «Куда же это я, черт возьми, попал?» Догадка полностью подтвердилась.

Но я был жив. Это ли не главное? Жив не вследствие, а вопреки, что особенно ценно. И даже не ранен.

— Мне… позвать… моих дворян?..

Половину слов в очередном выкрике моего визави я опять-таки не понял. Возможно, они служили вульгарными ругательствами или витиеватыми проклятиями; за три века в стандартном общеземном языке могло радикально обновиться и то и другое. Зато слово «дворян» я понял вполне и был удивлен. Только такого словечка и не хватало, чтобы пробиться сквозь пласты моих ощущений. И я обратил внимание на орущего.

Нелепо одетый, со странной лексикой, сильно возбужденный… а так в общем человек как человек.

Он все-таки сдерживал себя. Приплясывал, махал руками, показывал, что сильно недоволен, — но и только. Чего-то не хватало ему, чтобы целиком отдаться гневу. И это «что-то» явно зависело от меня. Но чего он хотел, я не понимал, хоть убей.

Дворяне? Какие еще дворяне, зачем они? На Земле тридцать первый век. Наверное, за триста семь лет у этого слова изменилось значение, как это произошло и с ругательствами…

В любом случае дворянином я не был. Так ему и сказал.

Он сразу перестал орать и подбоченился. Теперь от его слов несло ледяной вежливостью. Не барон ли я? Если барон, то он тотчас вызовет меня на поединок как равный равного и квалифицированно превратит в фарш. Но если я нагло лгу и являюсь простым дворянином без титула, то фарш из меня сделают другие, а он не станет марать о меня руки…

О роботе, что стоял истуканом рядом с ним, он ничего не сказал. Вероятно, квалификации стального громилы хватало лишь на разрезание посадочных капсул и извлечение из них контуженных пилотов, а фарш — дело тонкое.

Я не был уверен, что понял правильно. И вы бы не были уверены, если бы прослушали всю эту белиберду при шестикратной тяжести да еще после жесткой посадки. Барон — так он сам себя назвал — качался передо мной, как маятник, менял масть и плыл пятнами. «Сейчас отключусь», — подумал я за секунду перед тем, как утратил сознание и повалился с древесного ствола в неизвестную сторону.

2

Похоже, я нырнул лицом вперед, потому что, очнувшись, обнаружил, что к моему распухшему носу прилеплен пластырь. Я лежал на спине, верхняя половина моего торса была схвачена каким-то корсетом, каждый вдох отзывался в груди слабой болью, но в целом дышалось на удивление легко. Совсем как на Луне.

Я подвигал руками, затем поднял их по очереди и не ощутил, что выжимаю гирю. Ну точно как на Луне! Куда подевалась земная тяжесть?

— Гравитация в вашей палате уменьшена, — донесся до меня приятный женский голос. — Вам повезло. В нашей клинике осталась лишь одна гравитационная установка, да и та глючная. Ну и пыли же на ней было!.. Но ее привели в порядок.

Потрясающе! Я понимал каждое слово!

— В самом деле? — отозвался я ни к чему не обязывающей фразой.

— Хотели сдать в музей, но оставили специально для вас. Вам ведь удобно?

— Более чем, — почти не солгал я. — Но где вы?

Повертел головой — никого. Просторная — по меркам Лунной базы — комната, почти без мебели и начисто лишенная окон, посреди нее койка, а на койке я. В пижаме и корсете.

— Вам не следует двигаться, — тотчас раздался прежний мягкий голос. — Странно, что вы отключились не сразу после посадки. Было очень больно?

— Ребра? — спросил я.

— Четыре сломаны, еще в двух трещины. Кроме того, у вас небольшие проблемы с позвоночником. Это пройдет, если вы будете лежать и не двигаться.

Я тотчас поступил наоборот — пошевелил сначала пальцами рук и ног, затем попытался согнуть ноги в коленях. Ура, они слушались! Кажется, проблема с моим хребтом действительно относилась к небольшим.

— Где вы? — повторил я.

— В ординаторской. Мне выделили специальный закуток. Не беспокойтесь, я с вас глаз не спущу. Вы у нас особый пациент. Кстати, вы правда свалились с Луны?

— Почти правда. — Я хотел было добавить, что «свалился» я с орбиты, а с Луны все-таки прилетел, но решил, что с уточнениями можно повременить. — У вас странный акцент.

Она рассмеялась.

— А вы представьте, чего стоило найти медсестру с филологическим образованием да еще с тягой к архаичной лексике и грамматике! Они с ног сбились.

— Кто «они»?

— Императорские медики, конечно. Пришлось подключить личное сыскное бюро его величества. Ну, они искали-искали и вот нашли меня.

Это прозвучало не без гордости. Моя сиделка была чрезвычайно довольна собой, и тут я чего-то не понял: то ли она горда тем, что ухаживает за «лунатиком», то ли рада, что на нее вообще обратили внимание и даже выделили специальный закуток.

Но… император? Его величество?.. Однако!

Еще недавно до земной политики мне было примерно столько же дела, сколько до Крабовидной туманности. Я твердо знал, что на Земле по-прежнему живут люди, существует какая-то цивилизация — и этого мне было достаточно. Насколько мы на Луне могли судить, три века назад здесь не случилось никаких жутких катастроф, просто Земля перестала выходить на связь. Почему — загадка. Возможно, после отправки последней волны переселенцев в иные галактические миры у землян угас интерес ко всему, что находится за пределами их родной планеты.

А мы, в свою очередь, привыкли обходиться без них. Что нам оставалось делать? Средств сообщения с Землей помимо радио мы не имели, если не считать единственного и притом весьма древнего кораблика, рассчитанного на двоих.

Отправиться в нем на Землю было теоретически возможно — если подлатать посудину как следует. Вернуться назад — никоим образом. К тому же триста семь лет назад, нас на Лунной базе было намного больше, чем двое. Добровольцев не нашлось. Начальство сказало: нет, и тема была исчерпана. Персонал станции согласился ждать, когда о нем вспомнят. Рождались дети, а взрослые старели. Кораблик тоже состарился и был выброшен на свалку.

Свалка на Луне и свалка на Земле — две разные свалки, особенно если кораблик защищен от солнечного ветра валом кратера. Микрометеоритная коррозия, в отличие от коррозии в кислородной атмосфере, крайне неспешна, и если в корабль не ударит метеорит крупнее песчинки, то его в принципе можно будет оживить и через несколько столетий. Все дело в наличии запасных комплектующих, в желании и еще во времени, которое вы готовы оторвать от своей жизни ради исполнения этого желания.

Я возился с корабликом без малого два года.

Альтернатива у меня имелась, но очень уж тоскливая: состариться и умереть на Луне. Вероятно, раньше положенного срока и, скорее всего, предварительно сойдя с ума.

Не лучше ли рискнуть, отправившись на Землю внутри жестянки, в которой не уверен, и притом зная об искусстве пилотирования лишь по видеоматериалам?

Вот и я решил, что лучше.

Все это я кратко изложил медсестре, и только потом догадался спросить:

— Как вас зовут?

— Джоанна. А вас?

Я назвался.

— А титул забыли?

Тут я вспомнил первого встреченного мною землянина и его бред насчет баронства.

— Боюсь, что у меня нет никакого титула.

— Вот как? — В голосе моей сиделки послышалось разочарование. — Жаль. Значит, вы простой дворянин, как и я?

— И даже не дворянин.

— Как такое может быть? — Теперь я уловил испуг в голосе Джоанны.

— Обыкновенно. Среди моих предков — я имею в виду земных предков — не было знати. Была бы — я бы, наверное, знал. А на Луне титулы и подавно были не в ходу.

Я не видел Джоанну, но мог бы поклясться, что она вытаращила глаза.

— Как так — не в ходу?

— А вот так. Зачем они нам?

— Для точного определения социального статуса индивида, — отбарабанила она явно заученное. — И что… неужели у вас на Луне… я хочу спросить: кто же у вас там командовал?

— Начальник Лунной базы, естественно, — ответил я. — Пока было над кем начальствовать.

— Только не говорите мне, что он был простым дворянином, — фыркнув, заявила Джоанна.

— А я и не скажу. Потому что он им не был. Кстати, он не был и бароном, графом, маркизом, герцогом, королем и императором. Курфюрстом и шахиншахом тоже.

— То есть… он был простолюдином?

Я подтвердил.

— Но… как же он командовал?

— Обычно голосом. И знаете, действовало.

Повисло молчание: Джоанна переваривала информацию. Кажется, в специальном закутке случилось несварение.

Потом она заявила, что такого не может быть и — о нет, она не обвиняет меня во лжи! — я еще не в себе, раз несу такую чушь. После чего сказала, что оставит меня в покое, чтобы я как следует выспался. Жаль! Спать мне не хотелось, я чувствовал себя настолько хорошо, насколько может чувствовать себя человек с несколькими переломанными костями. А у Джоанны был очень милый голосок.

Да черт меня побери! Даже если бы она оказалась визгливой, сиплой или шепелявой, если бы от ее громового баса сотрясались стены, — все равно я слушал бы ее с удовольствием. Женский голос! Он кое-что значит для мужчины, который несколько лет не слышал вообще никаких живых голосов. Синтезированная речь не в счет, подлинной жизни в ней не больше, чем витаминов в целлюлозе.

Еду мне принес робот — и едва не уронил поднос, оказавшись в помещении с лунной тяжестью. Но справился. Пожелал мне приятного аппетита и отбыл неуверенным строевым шагом, то и дело норовя взмыть к потолку.

Пища оказалась странной на вкус, но мне она определенно понравилась. По сравнению с продукцией лунных оранжерей и синтетикой эта еда была поистине царской. Если меня будут держать при пониженной тяжести и каждый день так кормить — жить можно. Да чего там, просто здорово! И я подумал о тех, кто остался лежать в реголите на кладбище близ Лунной станции, ни разу за всю жизнь не попробовав настоящей земной пищи. И вспомнил, как медленно угасала Хелен…

Не от болезней, несмотря на обширный их букет, диагностированный оставшейся в строю медтехникой. Болезни были лишь следствием. Как многие до нее, Хелен умирала от отвращения к жизни. Люди — общественные и притом относительно разумные насекомые, им необходимо иметь или хотя бы придумать какую-то цель.

Одна придумка возникла сразу, очень-очень давно: ждать. Просто ждать и в конце концов дождаться. Ведь не может же быть, чтобы люди на Луне оказались более не нужны землянам! И ждали…

Но выяснилось, что ожидание — не цель. И самосохранение маленькой лунной колонии — тоже не цель. Мы завидовали первопроходцам, отбывшим покорять новые планеты у далеких звезд: эти люди имели настоящую цель и достаточно упорства, чтобы достичь ее. Мы же могли лишь поддерживать аппаратуру в рабочем состоянии. Все триста семь лет автономного существования Лунной базы численность ее персонала понемногу сокращалась: детей рождалось все меньше, а взрослые все чаще умирали раньше срока. Хелен не внесла ничего нового в историю медицины.

Я сам не заметил, как уснул — с мокрыми глазами.

Следующий день оказался самым скучным в моей жизни. Джоанна была на месте, но отказалась поддерживать разговор, сославшись на занятость. Кормежка по часам, уколы — надо полагать, вакцины от множества земных инфекционных хвороб плюс общеукрепляющие снадобья, короче говоря, нудные процедуры и никаких посетителей. Лишь больничные роботы сновали туда-сюда; один из них, не справившись с низкой гравитацией, все-таки грохнулся на пол, и этот инцидент немного развлек меня. Жаль, что механический уродец не поломал своих коленчатых ходулей.

Могли бы хоть какие-нибудь фильмы мне показать, жалко им, что ли? Или медперсонал забыл, что я триста семь лет… нет, лично я-то меньше, но все равно ужасно много… не имел никаких новостей о Земле?

И как же жалел о том, что прародина человечества в видах экономии энергии избавилась от всенаправленных антенн вещательных станций лет этак тысячу назад!

К вечеру я затосковал, разозлился и начал звать Джоанну. Звал я ее долго и протяжно, но то ли она обладала колоссальным терпением, то ли выключила звук. Отказалось первое. Но я все-таки переупрямил. Пусть мои голосовые связки не привыкли к таким упражнениям, но вы посоревнуйтесь в настойчивости с тем, кто два года изо дня в день чинил древнюю рухлядь, чтобы свалиться с Луны. Наверняка проиграете.

Она отозвалась. Я мог бы поклясться, что в ее голосе звучали и досада, и жалость, и испуг — все сразу. Плюс еще малая толика высокомерия, но это так, вроде специи. И я прорычал в ответ:

— Я что, в изоляторе?

— Конечно, — ответила она. — По двум причинам.

— Вот как? — перебил я. — Понимаю только первую: опасность эпидемии. Слушайте, девушка, я же говорил вам: не было у нас на Лунной базе никаких эпидемий. Там с этим строго.

— Это вы так говорите.

— А вы не верите? Кстати, тот тип, который угрожал мне, он тоже изолирован?

— Никакой он не тип, а барон.

— Да хоть микадо! Он же мог заразиться от меня!

— Вот видите, вы сами допускаете такую возможность.

Джоанна отключилась, прежде чем я успел высказать ей свое мнение о ее манере вести диспут. Некоторое время я пытался вновь вызвать ее на связь, затем прекратил это глупое дело и призадумался. Кое-какую информацию я все же получил.

Для начала: санитарно-медицинская тема и впрямь не лишняя. Если я и не являюсь носителем опасной бациллы или вируса, то запросто могу являться удобной мишенью для этих самых вирусов и бацилл, только земных и притом новых штаммов. Но Джоанна проговорилась о наличии не одной, а двух причин! Где вторая?

Включив логику, я перебрал несколько вариантов ответа, начиная с фантастических, и остановился на самом очевидном: я не вписываюсь в структуру земного общества. Причем настолько, что лучше меня запереть и посмотреть, что будет. Может, впишусь. А если нет, то…

Тут тоже возможны варианты. Меня могут оставить здесь надолго, а то и навсегда, поскольку я являюсь носителем редкого социального недуга и социуму опасен. Душевный недуг нередко ведет к асоциальному поведению, а если душевного недуга нет, то его можно назначить, вписав в диагноз то, что удобнее. Авось со временем поправлюсь и приму этот мир таким, каков он есть. В противном случае пациент ведь может и скончаться от последствий внутренних повреждений, полученных при нештатной посадке. Печально, но вполне объяснимо. Что это за лечебное учреждение, где люди никогда не мрут? Не бывает таких лечебниц, будь они хоть трижды императорскими…

Итак, что мне делать?

Для начала я попытался встать с койки, в чем и преуспел, правда, морщась и постанывая. Держась за стены, я пересек палату и попытался отпереть дверь. Как я и подозревал, это оказалось безнадежным делом. Допустим, я могу выскользнуть из палаты, когда дверь разблокируют для визита очередного медицинского робота. Вряд ли это очень трудно, если только робот не настроен на ловлю пациентов. Но вот вопрос: далеко ли я уйду при земной тяжести? И куда мне идти?

Словом, я записал бегство в дела не первоочередной срочности. Незачем изображать из себя круглого дурака — это-то мне было ясно. Кто терпелив, тот и умен, а я был терпелив. Нетерпеливый человек не выжил бы на Лунной базе. Значит, пусть пока все идет так, как идет, ну а потом — посмотрим…

— Немедленно вернитесь в постель! — Встревоженный голос Джоанны заставил меня вздрогнуть.

Не надо меня пугать, от этого я злюсь. А разозлившись, начинаю хамить.

Короче говоря, я сердито предложил Джоанне зайти ко мне и уложить меня в постель, раз уж ей хочется видеть меня именно там. Самой! Не доверяя это дело киберам, потому что им-то я буду сопротивляться и могу повредить себе еще какие-нибудь кости или органы. Она спохватилась и принялась меня уговаривать. Ну, это другое дело. Однако услуга за услугу: пациент будет паинькой, а сиделка за это будет развлекать его беседой, не ссылаясь на занятость. Я ведь важный пациент, нет?

— Я не знаю…

— Чего вы не знаете? — рассердился я. — Может ли быть важным пациент с неопределенным социальным статусом? — Она подтвердила. — Но я по крайней мере необычный пациент, верно?

— Верно.

— Очень необычный?

— Не то слово.

— Значит, чертовски важный. Подумайте любым полушарием: часто ли медсестры торчат в ординаторской?

Мое безапелляционное заявление привело Джоанну в замешательство. Пока я укладывался обратно в койку, она молчала. Затем молвила неуверенно:

— У вас будет социальный статус.

Я фыркнул.

— Какой? Дворянство? Очень мне надо!

— Вам пожалуют по меньшей мере титул барона…

— Это предположение или факт?

— Завтра вас посетит очень важное лицо: обергерольдмейстер его величества.

— И что?

— И все выяснится. Но могу вас обнадежить уже сейчас: прогноз более чем благоприятный. В противном случае маркиз Монфальконе не удостоил бы вас личного визита.

— Он маркиз?

Бьюсь об заклад, она всплеснула руками.

— Господи, ну конечно! Кто же еще может занимать такой пост? Князь, герцог или маркиз, ну в самом крайнем случае граф.

— А барон?

— Скажете тоже! Барон, если ему повезет, может находиться в его прямом подчинении.

Я временно оставил эту тему — информацию надо было осмыслить, — и мы с Джоанной поболтали о том о сем. Меня, естественно, интересовало все, что произошло на Земле за последние триста семь лет. Ну, хотя бы самое главное.

Последняя партия звездных переселенцев прошла через Лунную базу чуть более четырехсот лет назад. Незадолго перед этим база подверглась реконструкции, в частности была расширена сеть временных жилищ для размещения там переселенцев — позднее эти бесконечные коридоры и ряды однообразных комнат были использованы персоналом базы для выращивания овощей на гидропонике. Значит, четыре века назад все еще планировалось расширение экспансии человечества в Галактику. Но последняя партия колонистов оказалась меньше, чем ожидали на Луне. Тем не менее с Земли последовало указание поддерживать базу в готовности к приему следующей партии.

Которая так и не прибыла.

Это было то, что я знал. Теперь я страстно желал узнать: почему она не прибыла? По какой причине земляне перестали интересоваться галактической экспансией? Не так уж много было тех колонистов-первопроходцев, то есть по меркам Лунной базы предостаточно, но все равно ничтожно мало по сравнению с населением Земли. Неужели все, кто хотел отправиться к звездам, осуществили свое желание, а новых покорителей неизвестных планет не нашлось во всем человечестве? Сомнительно. Но даже если это правда, то разве не свинство забыть о персонале Лунной базы и перестать выходить на связь? А они ведь сделали это. Но почему? Почему?

От Джоанны я услышал лишь то, что «так исторически сложилось». Она пускала в ход эту мантру всякий раз, когда не могла или не хотела растолковать мне то, что меня интересовало сильнее всего. А когда я, потеряв терпение, начал злиться, вздохнула и выдала:

— Откуда мне знать? Я же простая дворянка.

А я-то по простоте душевной думал, что дворяне — исключая тех, которые родились еще до крестовых походов, — не гнушались образованием!

Выходит, ошибался.

Ну ладно. Перестали люди стремиться в космос, забыли об оставленном на Луне форпосте — это я еще понимаю. С трудом, с обидой, с горечью, но все-таки могу понять. Не простить, нет, а только понять. Но как и почему на Земле вновь возник махровый феодализм? И как он умудряется обходиться без простолюдинов? Кто кормит всю эту дворянскую ораву?

— А простолюдин — это человек без статуса? — решил еще раз уточнить я.

— Боже мой! Конечно!

Наверное, Джоанна опять всплеснула руками. Не знаю, не видел. Мне просто так показалось.

— Хуже грязи?

— Нет. Просто никто.

— А если кому-то нравится быть никем? — продолжал допытываться я.

— Это невозможно.

— Что невозможно: такое желание? Или невозможно сложить с себя дворянство?

— И то, и другое.

— Значит, движение вниз по социальной лестнице невозможно?

— Очень даже возможно. Вы не понимаете.

Это уж точно. Ничегошеньки я не понимал. С тем и уснул. Снились мне отвратные палаческие сны: разодетые и надушенные маркизы, герцоги и графы при содействии баронов ломали мне ребра, сначала просто так, ради забавы, а потом с целью допытаться, зачем же я все-таки свалился с Луны.

А в самом деле: зачем?

3

Маркиз Монфальконе оказался желчным стариканом с лысым черепом и оттопыренными ушами. Он не шел, а шествовал. Перед ним дюжий малый, отнюдь не робот, тащил, надсаживаясь, огромное кресло. Когда последнее оказалось на полу возле моей койки, маркиз плавно упал в него, даже не посмотрев, куда падает. Не удостоил он взглядом и верзилу-носильщика, который удалился задним ходом, сопровождая каждый шаг поклоном. При лунной тяжести это получалось забавно, но парень очень старался.

— Здравствуйте, — вежливо сказал я маркизу, и он не ответил на мое приветствие. Вместо этого спросил скрипучим голосом:

— Ваше имя?

Я назвался. Бескровные губы маркиза Монфальконе искривились в ехидно-снисходительной полуулыбке.

— Немного не так. Не «Константин Малеев», а «барон Константин Малеев». Разница весьма существенная. Милостью его величества отныне вы — барон и вправе пользоваться всеми привилегиями, вытекающими из вашего титула. Поздравляю вас. Формальная церемония будет проведена позднее, когда вы встанете на ноги, а пока я ознакомлю вас с эскизом вашего герба…

Он говорил медленно и не всегда правильно: наверное, изучил мой «архаичный» диалект наскоро, под гипнозом.

Неуловимым движением пальцев правой руки, смахивающих на пальцы мумии после первичной усушки, Монфальконе включил изображение. Прямо передо мной повис некий щит затейливой формы, ярко разрисованный вдоль и поперек.

— На червленом поле расколотое пополам яйцо — знак вашего прибытия на Землю и в некотором смысле символ нового рождения. Справа и слева от яйца расположены соответственно оливковая ветвь и рыцарский меч — символы служения императору как в дни мира, так и на войне. Зазубренная полоса наискось символизирует полученные вами раны, точнее… гм… телесные повреждения. Ее алый цвет означает неблагородную кровь ваших предков. Ущербная луна слева над яйцом напоминает о месте вашего многолетнего заточения, а серп, молот и циркуль справа — о вашем доблестном труде и похвальной изобретательности. Напильник под ними символизирует вашу настойчивость в достижении цели. В нижней части щита помещены три рыцарских шлема. Поверху девиз: «В служении преодолеваю»…

Я только моргал. А маркиз все скрипел и скрипел. Оказалось, что один рыцарский шлем изображает мои «доспехи» во время приземления, то есть капсулу, второй — шлем лунного скафандра, используемый мною во время вынужденных прогулок по поверхности естественного спутника Земли, ну а третий намекает на герметические купола Лунной базы, которые, если посмотреть шире, тоже в некотором роде шлем, только очень большой, и рыцарь в таком шлеме не крупнее клопа. Так я и сказал маркизу.

Он отмахнулся.

— Точное соответствие необязательно: геральдика — искусство передавать символами глубинную суть. Вы ведь не захотите, наверное, чтобы вместо косой полосы на вашем гербе красовался рентгеновский снимок ваших поломанных ребер?

Тут он не ошибся. А я, вместо того чтобы сразу послать маркиза ко всем чертям, принялся цепляться к частностям.

— Вообще-то я находился в спускаемом аппарате без всякого шлема…

— Не имеет значения.

А, ну да, ну да… Если уж лунные купола сошли за шлем, то посадочная капсула — тем более.

— Кстати, в рыцарском шлеме с этими щелями в забрале я бы в два счета загнулся от декомпрессии на Луне вне купола…

— Это тоже не имеет значения.

— Если под яйцом понимается моя посадочная капсула, то она, между прочим, была разрезана, а не расколота…

— И это не имеет значения.

— Если есть яйцо, то должен быть и цыпленок.

— Это не геральдический символ.

— А почему меч? У вас бывают войны?

— Традиция.

У него на все был ответ. Вот ведь обстоятельный старикан! А главное, он ни капельки не сомневался в том, что я охотно приму всю эту мишуру и еще буду благодарен!

— Знаете что, — сказал я ему, — я уже вырос из детских штанишек.

Физиономия маркиза выразила глубокое недоумение. И тут я ему выдал:

— Оставьте себе этот герб, если хотите. Я никогда не был бароном и не буду им.

— Но вы им уже являетесь! — Монфальконе поднял бровь. — С той минуты, как государь император милостиво соизволил пожаловать вам титул, вы барон.

— Это вы так думаете.

— Это государь император так думает!

— И на здоровье. Я думаю иначе.

Монфальконе даже привстал.

— От монаршей милости не отказываются! — повысил он голос. Неужели думал смутить меня громкими звуками?

— А я отказываюсь.

— Но это невозможно!

— Еще как возможно. Я не принимаю ни титула, ни этого шутовского герба, ясно вам?

Маркиз вынул из кармана какую-то коробочку, достал из нее таблетку и кинул ее в рот. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь справиться с нервным потрясением. Шевельнул ушами. Судя по всем этим телодвижениям, потрясение и впрямь оказалось серьезным.

А когда он вновь заговорил, в его голосе зазвучал яд, охлажденный до очень низкой температуры. Жидким азотом, наверное, если не гелием.

— Значит, вопреки желанию его величества вы намереваетесь остаться обыкновенным дворянином? — осведомился он. — Не пожалеете?

— Почему остаться? — заартачился я. — Кем это я должен остаться? Я никогда не был дворянином и не собираюсь быть им.

— Но ваши предки…

— Не были дворянами, и точка. И я не дворянин.

— Но монаршая милость…

Терпеть не могу, когда диспут уходит на второй круг. По-моему, милость — это именно милость, а не обязанность. Я могу принять ее, а могу и отклонить. Бароном быть не желаю, и хватит об этом, а дворянином не являюсь по факту. Я простолюдин.

У маркиза даже уши побелели.

— Хотите поставить себя наособицу?

— Хочу, чтобы вы оставили меня в покое! — К этому я еще кое-что добавил. Старикан успел мне надоесть.

Наши желания не совпали: он еще долго не оставлял меня в покое, все нудил и нудил насчет того, какая я неблагодарная скотина, — впрочем, надо отдать ему должное: слово «скотина» он не произнес, не употребив также, в отличие от меня, и иных прямых оскорблений, но зато дал мне понять в самых изящных выражениях, кто я такой и чего, по его мнению, стою. Однако когда я, устав от беседы, заявил, что ни в коей мере не ощущаю себя чьим-то персональным подданным и потому не обязан принимать подачки, маркиз взбеленился.

Он и тут не опустился до сквернословия. Он просто вскочил и накричал на меня. Вскочив слишком резко, он взмыл к потолку и оттого рассердился еще сильнее. Он стращал меня гневом монарха, а заодно напомнил мне, чьему попечению я обязан моим спасением и лечением. Тут он попал в точку: мне и вправду стало малость неловко. Но не благодарить же моих спасителей таким способом!

Наконец маркиз ушел, очень недовольный и какой-то взъерошенный, а дюжий малый, дежуривший, как видно, за дверью в продолжение всего нашего разговора, унес его персональное кресло.

Уф-ф!

4

— Вы… вы… — Джоанна не находила слов. — Вы… просто идиот!

Все-таки нашла слово.

— Допустим, — сказал я. — А что не так?

— Вы еще спрашиваете! Во-первых, вы проявили черную неблагодарность, и, главное, по отношению к кому? К его величеству государю! По чьему приказу вас тут лечат, как вы думаете? Во-вторых…

— Стоп! Стоп! — остановил я словоизлияние дипломированной медсестры с филологическим уклоном. — Подождите. Тут я чего-то не понимаю. Если бы его величество оказался на Лунной базе в любой момент ее истории и нуждался в помощи, таковая была бы ему оказана немедленно, без лишних вопросов и ожиданий благодарности. Иначе там нельзя. Просто не выжить.

— Вы и не выжили! — крикнула Джоанна.

А вот это удар ниже пояса. Пусть истина, но слишком жестокая. Я замолчал. Джоанна продолжала распекать меня, пока не заметила, что я не отвечаю. Несколько раз тревожно окликнув меня и убедившись, что я продолжаю хранить молчание, затихла и она. Во время наших размолвок Хелен, бывало, поступала так же и всегда дожидалась, когда я сделаю первый шаг к примирению. Но то была Хелен… Наша жизнь вдвоем дошла через многие «прости» к последнему «прости».

Я пытался сам выкопать ей могилу в реголите. Попробуйте ковырять грунт, находясь в скафандре, а я на вас посмотрю. Углубившись на штык лопаты, я уткнулся в скалу. Тогда я синтезировал взрывчатку и получил-таки могилу желаемой глубины. Насыпал холмик. Он освещался солнцем один час на протяжении лунного дня. В течение нескольких лет я всякий лунный день ждал, когда придет этот час, и ни разу не пропустил его.

Потом сбежал. Не сразу — был у меня скверный период… Но я не захотел свихнуться. Струсил. Работал как вол, напрягал все силы тела и ума, чтобы сбежать без оглядки. И уже никогда не увижу, как солнечный луч, пробравшись через распадок меж двух лунных гор, заискрится на скромном холмике. На Луну мне уже не попасть. Прости, Хелен, я не смог остаться…

А эти земляне лечат меня и хотят наградить титулом за трусость! Великодушные кретины! С их императором!

Да, я оказался в незнакомом мире и не знаю, как себе в нем вести. Значит, буду делать то, что считаю правильным. И пусть я щепка в неведомом потоке, но щепка занозистая и своевольная, а почему, спрашивается? Да просто потому, что щепка — не овца.

Терпения Джоанны хватило примерно на полчаса.

— Господин барон!..

Только мне и не хватало отзываться на эту кличку!

— Господин барон…

Кому это она? Здесь нет никаких баронов.

— Константин…

Это уже лучше. Но я все еще дулся.

— Константин, ну пожалуйста…

Прощения она, конечно же, не попросила. Обычно женщины то ли выше этого, то ли ниже, но никогда не вровень. Но я и так понемногу оттаял.

— Ну?

— Не сердитесь, прошу вас. Но вы действительно поступили крайне опрометчиво. Одна только надежда, что государь сочтет ваш отказ от титула признаком временного помутнения рассудка и оставит вашу выходку без внимания. Государь добр.

— И великодушен? — подначил я.

— Безусловно!

— В таком случае он уважит мое желание остаться простолюдином.

Она принялась уговаривать меня. Слово за слово — и я понемногу начал понимать, что случилось на Земле за несколько минувших веков.

Большинство населения планеты жило не космосом, не галактической экспансией и не крылатой мечтой — нынешние земляне всего лишь хотели пристойно жить здесь и сейчас. Как и во все времена, конечно, только мы на Луне основательно забыли об этом. Сколько-то беспокойных людей отбыло с Земли — и выдохлась галактическая экспансия. Надутый шарик оказался не гуттаперчевым, он выдул сквозь прореху лишь ничтожную часть помещавшегося в нем воздуха. И застыл, как ни в чем не бывало.

Я не очень удивился, узнав, что человечество — уже несколько веков как более или менее единое — в очередной раз устало от демократии, что бы ни подразумевалось под этим словом. Мировое правительство, погрязшее в коррупции и предельно оторванное от народа, пало. По твердому убеждению Джоанны, иначе не могло и быть. Национальные и региональные правительства держались некоторое время, но в конце концов пали и они, причем без особого кровопролития. Вакуум власти? Это чересчур громко сказано. Вакуума власти не бывает, но иногда наблюдается нехватка видимой власти. Те, в чьих руках находилась реальная власть, ничего в принципе не имели против монархии и социальной пирамиды, основанной на знатности, а дворянину всегда нравится, что он дворянин, как и князю нравится, что он князь, но вот вопрос: устроит ли простолюдина его статус? Приемлемый уровень жизни ему обеспечат роботизация всего — ну почти всего — производства и некоторые социальные гарантии, однако как же быть с неуемным человеческим тщеславием? Выход нашелся, и очень простой: поверстать в дворяне миллион-другой сподвижников и принять декрет, согласно которому дворянство отныне будет наследоваться как по мужской, так и по женской линии. Также и передаваться через брак. И через усыновление. Чуть позже принять уточнение к декрету: он имеет обратную силу. Этого достаточно: любой, кто может проследить среди своих предков хотя бы одного дворянина, сам автоматически становится дворянином. Ну а то, что большинству из них приходится трудиться на работах, не поддающихся роботизации, или жить у титулованной знати в слугах и прихлебателях — уже детали. Недаром же в одном из древних языков созвучны слова «дворянин» и «дворовый»…

— Зато гармония, — убеждала меня Джоанна. — За особые заслуги дворянину могут пожаловать титул, а вместе с ним поместье или фабрику, и все дворяне это знают…

— Поэтому из кожи вон лезут?

— М-м… кто как. Но многие — да!

— Так значит, на Земле к данному моменту вообще не осталось простолюдинов? — спросил я.

— Похоже, вы единственный.

— Значит, уникальный.

Готово: я определил мой статус. Это бодрило. Теперь осталось лишь убедить землян в том, что я не какой-то там барон.

Джоанна, конечно, заспорила. Наш спор продолжался с перерывами все последующие дни, поскольку из императорской клиники меня не выперли. Мою неучтивость как бы не заметили. Некоторое время меня меня занимал вопрос: доложил ли обергерольдмейстер Монфальконе императору о моем неподобающем поведении или постеснялся? Потом я махнул на это рукой.

Лечебные процедуры шли своим чередом. Укрепляющая гимнастика, особая диета, массаж жесткими руками робота-массажиста, специальные снадобья и совсем немножко щадящей хирургии. На третьей неделе начали понемногу увеличивать гравитацию и скоро довели ее до удвоенной, а затем и утроенной лунной. По нескольку часов в день я мерил шагами палату, одновременно болтая с Джоанной. Эти беседы мне нравились, ну а ей?.. Не знаю. Иногда мне казалось, что она готова пристукнуть меня любым подходящим для этой цели предметом, какой только попадется ей под руку.

Маркиз Монфальконе больше не появлялся. Вообще никто не появлялся, если не считать роботов. Одно из моих ребер, оказавшееся переломанным с небольшим смещением, поставил на место опять-таки робот-эскулап.

Надоело!!!

Каждый день следовали уроки ужасающего сленга, который теперь считался единственным — и единственно правильным! — земным языком. На предложение зайти ко мне и попросту поболтать, хотя бы и на сленге, Джоанна ответила уклончиво. Я уже знал, что она не таится от начальства и что ее дистанционое общение со мною с некоторых пор одобрено свыше — наверное, каким-нибудь медицинским маркграфом. Ну а не дистанционное?

— Имейте терпение. Вы ведь долго терпели на Луне? Потерпите еще.

Формально уела — ну а на деле? Сейчас я бы не отказался пообщаться даже с тем грубияном, который собирался натравить на меня своих дворян, будто дворняг. А о новой беседе с обергерольдмейстером просто мечтал. Зачем я с тупым прямодушием прогнал его в прошлый раз? Мог бы водить и водить старикана за нос.

5

На следующий день после того как мои мышцы и скелет окрепли настолько, что я мог сравнительно сносно выносить земную тяжесть в течение двух-трех часов, меня посетил император.

Подготовка к его визиту началась загодя. Утром ко мне явились трое дворян — я уже научился различать нетитулованных по деловитости и некоторому испугу в глазах — и привели меня в порядок: помыли, побрили, подстригли, чем-то опрыскали с ног до головы и облачили в довольно-таки нелепого фасона одежду, расцветкой напоминающую брачную окраску какой-то птицы или, может быть, рыбы. За ними явился тип, представившийся как младший церемониймейстер.

— Барон? — предположил я и попал близко к цели.

— Баронет, к вашим услугам.

Ну что ж, килька вместо салаки. Сойдет.

Баронет был молод, румян и деятелен. Сначала он заставил меня вызубрить приветствие, причем настаивал, чтобы я ни в коем случае не ошибся в титуловании. Затем я под его руководством разучивал поклон. По его словам, у меня получалась то поза антропоморфного робота, моющего шваброй пол, то жест рыбака, показывающего, какую огромную рыбину он выудил.

— Не надо так широко разводить руки. И пучить глаза совершенно необязательно. Склоните голову. Нет, смотреть в пол вы тоже не должны. В глаза монарху — тем более. Линия вашего взгляда должна упираться примерно в его шею…

— Как будто я мечтаю перепилить ее?

— Я не слышал этих слов.

Слышал или нет, но с этой минуты младший церемониймейстер стал обращаться со мною гораздо осторожнее, словно я был насквозь пропитан нитроглицерином и мог бабахнуть от любого чиха.

— Не задавайте его величеству вопросов, не смейте садиться без его разрешения, не переминайтесь с ноги на ногу, постарайтесь не пользоваться вашим архаичным языком, не вздумайте чихнуть или почесаться…

На память я не жалуюсь, но запретов было такое множество, что баронету пришлось повторить их дважды. После чего он отбыл — наверное, в ужасе от общения с маньяком, примеряющим пилу к монаршей шее. Плоховато у них тут с черным юмором…

Также и с сообразительностью. Какой еще юмор, кроме черного, мог сохраниться у меня после одиночного прозябания на Луне? Баронет мог бы и догадаться об этом, включив мозги на четверть мощности.

После баронета зашел мой лечащий врач — впервые за все время, — и я так удивился, что не сразу понял: эскулапу хочется лично поглядеть на пациента, удостоенного визита самого монарха. Стоило мне осознать это — и я приказал ему убираться вон. Именно приказал. И он убрался, отвесив мне на прощание глубокий поклон.

Я не стремился обидеть врача. Я просто экспериментировал, восполняя опытным путем пробелы, оставшиеся от моих бесед с Джоанной. И я поздравил себя с тем, что мои эксперименты становятся не только осмысленными, но и успешными.

Появление монарха было обставлено впечатляюще. Сначала явились холопы — прошу прощения, дворяне — и втащили в палату куда более пышное кресло, чем у маркиза Монфальконе. Один из них в два счета заправил мою постель, другой, вроде бы не торопясь, а на самом деле движениями точными, как у робота, обмахнул метелочкой все поверхности, на которые, по его мнению, могла сесть пыль. Я ждал, что сейчас появятся новые дворяне и раскатают от двери до кресла ковровую дорожку, потому что как же без ковровой дорожки? — однако ошибся. Император явился запросто, в сопровождении всего лишь одного приближенного, и не заставил меня ждать его невесть сколько времени в стоячем положении, страдая от болей в суставах и позвоночнике. Я еще не увидел монарха, лишь услышал его шаги, но он уже начинал мне нравиться.

Император оказался высоким человеком лет сорока, с небольшими залысинами и умным взглядом. Впрочем, его одежда не говорила о значительных умственных способностях; проще говоря, он выглядел таким же нелепым попугаем, как я, только еще попугаистее. Приближенный, следовавший в шаге позади монарха, был очень молод, разодет под стать монарху и, надо думать, являлся пажом. Я не сторонник длинных слов; по-моему, куда проще, а значит лучше, сказать просто «паж», чем «мальчик на побегушках». Хотя второе лучше отражает суть.

— Его Императорское Величество Рудольф Третий, Император Земли, Солнечной системы и Галактики, Владыка планет, спутников и астероидов, Протектор облака Оорта…. - нараспев выкрикнул паж, выпучивая глаза. Черт знает, чего он от меня ждал: что я от потрясения хлопнусь в обморок, что ли? Не стану я падать при земной тяжести, этак и покалечиться недолго. Заболела поясница, только и всего.

Поклон у меня вышел так себе, на троечку с минусом, зато приветствие я отбарабанил сносно, ни разу не сбившись и не перепутав слова. Наверняка мой акцент был ужасен, а выразительность в произнесении довольно бессмысленных, на мой взгляд, слов отсутствовала напрочь, но ведь и дрессировка была коротка, так что за мою неартистичность пусть отвечает церемониймейстер.

Император как будто не заметил моей неловкости — только паж за спинкой его кресла сделал такое движение, как будто хотел прикрыть ладонью рот, и судорожно напряг все мышцы лица, чтобы на нем, боже упаси, не отразилось чего. И тут император протянул мне руку — почему-то тыльной стороной вверх.

Я приблизился и пожал ее. Даже потряс немного. Ну разве был я виноват в том, что баронет-церемониймейстер не предупредил меня о том, что я должен почтительно поцеловать ее, опустившись на одно колено? Потом уже мне стало ясно, что куриные мозги баронета не смогли даже предположить, что монарх снизойдет до того, что позволит слюнявить себе пальцы или запястье какому-то простолюдину. Кстати, сильно сомневаюсь, что я стал бы это делать.

Император чуть заметно поднял одну бровь — и сейчас же опустил. Паж так и замер с разинутым ртом. А я по завершении рукопожатия молчал, выполняя инструкцию севшего в лужу церемониймейстера.

— Мы рады, что ваше выздоровление идет успешно, — первым, как и подобает, нарушил молчание император.

— Спасибо, я тоже рад, — ответил я, даже не догадавшись поблагодарить монарха за внимание к моей ничтожной особе. Что с меня взять: чурбан неотесанный, с Луны свалившийся.

Легкая заминка — монарх, как видно, пытался понять сказанное мною. Я в общем-то и сам догадывался, что мое произношение помещается где-то в нешироких пределах между ужасным и кошмарным. Все сильнее болела спина, и если кто-то думает, что хребет не имеет никакого отношения к дикции, то он ничего не смыслит ни в дикции, ни в боли.

— Нам доложили, что на Луне теперь совсем нет людей, — сказал император. — Так ли это?

— Истинно так, ваше величество. Я был последним.

— Сожалею.

Слово «сочувствую», на мой взгляд, было бы уместнее. Я вспомнил Хелен и тех, кто умер еще раньше. Я был готов закричать: «Почему вы забыли о нас? А если и забыли на какое-то время, то почему потом не вспомнили?! Разве цивилизация провалилась в тартарары? Разве вы бегаете в шкурах и с дубинами в руках? Нет? Так почему?!»

Но может быть, император выразил мне именно сочувствие?

Как же я ошибался! Сожаление монарха вообще не относилось ко мне.

— Приходится признать, что теперь лишь Земля населена моими подданными, — молвил император, — хотя я и владыка планет и спутников. Ну что же, примем ситуацию такой, какова она есть. Существует и другая сторона медали: империя стала чуточку более монолитной, что в целом не так уж плохо…

Я онемел. Император еще что-то говорил, а паж благоговейно внимал, но я-то был не паж и больше не слушал. Не был я и подданным, что бы ни думал обо мне Рудольф Третий. Моя спина внезапно перестала болеть. Пальцы сами собой начали сжиматься в кулаки, и я подумал: а что со мной сделают, если я сейчас отвешу императору хорошую плюху? Сразу расстреляют или запрут в психушку до конца жизни?

Злость — злостью, а есть еще такая штука — разум, и в комбинации со злостью он подчас рождает холодную ярость, а та ведет к поступкам неожиданным. Я сделал шаг назад. Затем повернулся к монарху спиной и услыхал, как паж тихонечко охнул. Я направился к моей безупречно заправленной койке и сел на нее. Потом лег, скрестив на груди руки.

И стал смотреть в потолок.

Будь на месте пажа церемониймейстер, его, наверное, хватил бы удар. Паж лишь икнул от неожиданности, а что до императора, то теперь пришел его черед онеметь. И на здоровье!

Человек с воображением сказал бы примерно так: можно было слышать, как в воздухе сталкиваются молекулы. Но это вранье. Было просто очень тихо. Потом император немножко покряхтел и кашлянул. Я не отреагировал. Я изучал потолок. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги — твердые императорские и скользящие пажеские. Хлопнула дверь, и вновь наступила тишина.

6

— Поздравляю! — бушевала Джоанна. — Вы испортили все, что только можно! Такого я не ожидала даже от вас!

— Что же я испортил в первую очередь? — поинтересовался я.

— Ваше будущее, нелепый вы человек! Неужели так трудно немножко побыть почтительным?

— Насчет лежания в присутствии императора меня не инструктировали, — возразил я. — Только насчет сидения.

— Вы правда идиот?

— Правда. Только правда и ничего, кроме правды.

— Оно и видно!

Я чуть было не рассказал Джоанне, почему я поступил так с императором, но не успел: она отключила связь. А я стал размышлять о том, что меня ждет.

Обычно люди редко следуют правилу «надейся на лучшее, готовься к худшему» и продолжают без всяких на то оснований надеяться на чудо в самой поганой ситуации. Я был не из таких: одиночество на Луне вышибет иллюзии из кого угодно. Оставить надежды? Легко. Готовиться к худшему? Да запросто! Мне не привыкать. Это у меня вроде рефлекса.

Рефлекс не мешал прикидывать варианты моего ближайшего будущего — спокойно и рассудительно, без усиленного сердцебиения и вибрации всяких там нервов. Поскольку я не поднял на монарха руку, расстрел без суда, эшафот, а также, пожалуй, бессрочная каторга мне, вероятно, не грозили. Однако оскорбление монарху все-таки было нанесено. Вопрос заключался лишь в том, сочтут ли его злонамеренно умышленным — или, напротив, неумышленным и даже неосознанным, случившимся вследствие моей общей дикости. Вернее всего, размышлял я, меня выпрут из императорской клиники и отправят долечиваться в какой-нибудь клоповник, после чего вышлют в максимально удаленное от цивилизации место, скажем, в лесотундру или тропические малярийные болота, словом, с глаз подальше. И ненавязчиво — впрочем, может, и навязчиво — проследят за тем, чтобы я дожил мой век именно там, а не где-то еще.

В общем-то я ничего не имел против. Лучше бить на себе москитов, чем без цели и смысла слоняться по опустевшей кубатуре Лунной базы, слыша только шум механизмов да свои гулкие шаги…

Лечащий врач, разумеется, не появлялся. Администрация клиники — тем более. Куда-то запропали и представители всевозможных обществ и комитетов, визитами которых меня еще накануне пугала Джоанна. Когда в положенное время вкатился робот-массажист, я несколько удивился, но потом решил, что уход за мною осуществляется просто по инерции. Все централизованные общественные системы бюрократичны, а стало быть, инерционны. Мое путешествие в лесотундру немного откладывалось.

А потом я подумал о Джоанне. Вот удивительная девушка! Другая на ее месте и не подумала бы перемолвиться лишним словом с человеком, оскорбившим самого императора, а эта сразу всполошилась и давай меня ругать. Может, я ей не безразличен?

Мысль была приятная, но ни к чему не вела. Ведь не поедет же Джоанна следом за мной в малярийную ссылку! Она вроде не дура, а значит, я поеду без нее.

Почему-то я стал мечтать о том, чтобы она оказалась не уродиной. Глупо, да? Но вы покажите мне хоть одного человека, который не сделал в своей жизни ни одной глупости! Можно ужесточить критерий: предъявите мне человека, который не делал бы глупостей, пусть мелких, более или менее регулярно. Нет таких. К примеру, император… Глаза умные, проницательные, и сразу видно, что далеко не дурак. А зачем он «осчастливил» меня визитом? Допустим, стало ему любопытно поглазеть на пришельца с Луны. Но ведь праздное любопытство всегда маячит на грани глупости, а иной раз и выходит за грань!

Время текло, и удивительнее всего было то, что ничего не происходило. День сменялся ночью, и в моей палате гас верхний свет, но тускло светил вделанный в стену ночник, затем, имитируя рассвет, понемногу раскочегаривались верхние светильники, мне доставляли завтрак, жужжал механический уборщик, и наступало время роботизированных лечебных процедур. В промежутках между ними я усердно мерил палату шагами, с натугой приседал и даже пытался подпрыгивать. С каждым днем получалось все лучше, несмотря на то, что изо дня в день понемногу увеличивалась и гравитация. Время от времени я вызывал на связь Джоанну, но она не откликалась. Может, ее уволили? Впрочем, гораздо вероятнее, что она решила больше не беседовать с пациентом, который оказался таким ослом. Что ж, ее можно было понять.

Вспоминая Лунную базу, я теперь жалел, что покинул ее. Скука — худший враг человека, но она несколько притупляется, если обход владений занимает несколько часов вместо нескольких секунд. Там тоже были роботы, и можно было чинить их, спасаясь от скуки. А здесь что? Ходи от стены к стене да приседай, вот и все занятие.

С визита императора прошло двенадцать суток — и ничего. Никаких карательных мер. Может, те, у кого я в плену, ждут, когда я расслаблюсь, чтобы удар оказался болезненнее? Весьма вероятно.

Или они думают, что я суеверен и по мере приближения тринадцатого дня взвинчу себя до того, что покроюсь липким потом и истерически завизжу, когда — именно спустя тринадцать дней, а не двенадцать и не четырнадцать — в мою палату войдут угрюмые конвоиры?

Тоже возможно.

Суеверным я отроду не был, а вот взвинтить себя — взвинтил. Когда наступила ночь на тринадцатое, я не спал и не хотел спать. Лежал на спине и думал: придут сегодня? Не придут?

Что-то тихо шелестело — наверное, имитация шороха листвы. На Луне я засыпал под монотонное гудение механизмов системы жизнеобеспечения и к шелесту листьев не привык. Он даже раздражал меня, что было только к лучшему: дольше не засну. Авось меня не застанут врасплох.

И не застали! Задолго до середины ночи дверь едва слышно щелкнула и отъехала вбок. Я ожидал увидеть громил, а в палату проскользнула миниатюрная мулатка. Убедившись, что я не сплю, поскольку отреагировал на ее появление поворотом головы и озадаченным морганием, она прижала палец к губам и произнесла «тс-с-с».

— Джоанна? — догадался я.

— Говорите тише, прошу вас. — Она неслышно подошла к моей койке. — Мне не нужны неприятности. А они у меня будут, если меня здесь застукают. Наблюдение я отключила, но мало ли что… У меня только одна минута. Я пришла, чтобы предупредить вас…

— За мной придут этой ночью? — перебил я.

— Да. Как вы догадались?

— Просто предположил. А вы откуда знаете?

— Подслушала разговор. Завтра сюда поместят другого пациента, а насчет вас — никаких распоряжений. Нетрудно догадаться, что это значит.

— Например, что я выздоровел и меня выписывают.

Печально, но решительно она покачала головой.

— Я бы знала. Нет, тут другое. Не обманывайте себя.

— Джоанна, — сказал я, — вы поможете мне выбраться отсюда?

Ее брови взлетели к челке.

— Вы хотите бежать?

— Ну не на прогулку же выйти. Именно бежать. Смыться и затеряться. Это возможно?

— Нет, — отрезала она.

— То есть вы мне не поможете?

Она ответила не сразу. Наверное, подбирала слова, как подбирает их взрослый, желая вразумить бестолкового упрямого ребенка, не наказывая его.

— Бежать бессмысленно. Вы — никто. Простолюдин. Вне Системы. Вам придется воровать, чтобы прокормиться, и любой дворянин будет вправе убить вас как собаку. Никто не даст вам приюта и пищи. Мне жаль вас, поверьте, но у вас правда нет выхода.

— Зачем же вы тогда пришли? — пробурчал я.

— Как зачем? — Джоанна была удивлена. — Чтобы вы подготовились к неизбежному. Чтобы встретили то, что вам предстоит, достойно, как… — Она запнулась.

— Как дворянин? — подсказал я.

— Да. Как дворянин.

— Зачем это мне?

— Ради собственного достоинства, — проговорила она куда более холодным тоном. — Оно ведь должно у вас быть, ну хоть какое-нибудь.

Я подавился смехом.

— Какое-нибудь!.. Какое-нибудь есть, можете не сомневаться. Но почему вы думаете, что мое достоинство велит мне вести себя образцово, когда у меня станут отнимать жизнь или свободу? По какой такой причине мое достоинство заставит меня радовать тюремщиков и облегчать палачам работу?

— Тише, прошу вас!.. Нас могут услышать.

Да, кричать не стоило. Я не желал зла Джоанне, хотя ее слова были для меня странны, а побуждения казались сомнительными. Но все-таки она пришла… хотя и не для того, для чего молодая привлекательная женщина приходит к мужчине в его мечтах. Я был зол и благодарен одновременно, с каким бы скрипом ни сочетались внутри меня эти эмоции. Все-таки она не позволила себе отнестись с казенным равнодушием к такому фрукту, как я.

— Во всяком случае, спасибо за информацию, — сказал я.

— Не за что.

— Вам, наверное, пора, — сделал я усилие над собой. — Я тоже не хочу, чтобы у вас были неприятности. И спасибо вам за все.

— Да, — как-то деревянно откликнулась она. — Пора.

Губы у нее подрагивали. Еще секунда, и она выбежала бы вон, разрыдавшись на бегу. Но этой секунды не было отпущено ни ей, ни мне.

— Так-так! — раздался голос.

Джоанна тихонько взвизгнула, а я подпрыгнул на койке. Только что — я мог бы поклясться чем угодно — в палате не было никого, кроме нас двоих, и вдруг нас стало трое. Третьим оказался незнакомый тип среднего роста в неброской одежде. Лица его я в полутьме не рассмотрел, и, как позднее выяснилось, ничего в тот момент не потерял. Неброское, совершенно невыразительное лицо без единой запоминающейся черты. Как будто взяли тысячу мужских лиц и усреднили. Далеко не урод, но и не красавец, а так, скучная серединка. Сбит плотно, но на громилу нисколько не похож.

— Я не помешал? — негромко осведомился незнакомец. Голос у него был под стать внешности: заурядный даже в обертонах, будто наспех синтезированный. Мои «умные» системы жизнеобеспечения на Лунной базе и то разговаривали живее.

Джоанна сдавленно вскрикнула и села на мою ногу. Сейчас же вскочила, прижала к груди руки и попыталась стать еще меньше ростом. Куда там!

— Разве сейчас ваше дежурство? — с чуть заметным укором в голосе спросил ее незнакомец.

Кролик перед удавом, и тот, наверное, выглядел бы бодрячком в сравнении с Джоанной.

— Зачем вы здесь? — спросил гость.

Джоанна не смогла объяснить, зачем. Даже не пыталась.

— Осложнение, — глубокомысленно констатировал незнакомец. — Это нехорошо. Они всегда бывают, и почти всегда их больше, чем нужно. Но есть тут и хорошая сторона — знаете, какая?

— Какая? — сам собой выскочил из меня вопрос.

Незнакомец едва слышно хмыкнул.

— Я как раз специалист по осложнениям. Вы тоже пойдете со мной. — Его палец указал на Джоанну. Ее немедленно затрясло, но гость уже обращался ко мне. — А вы — вставайте. Нам предстоит небольшая прогулка.

«До ближайшей стенки, где меня и шлепнут», — подумал я, да и кто бы не подумал так на моем месте. Впрочем, не факт, что до стенки. Возможно до какого-нибудь водоема, где — буль! — и концы в воду. Это аккуратнее.

И все же я спросил:

— Куда это?

— Одна высокопоставленная особа желает поговорить с вами.

Невозможно было понять, лжет незнакомец или говорит правду.

— Вы не представились, — напомнил я.

— Мое имя не имеет значения, — был ответ.

— А титул? Титул у вас есть?

— Граф, если вам это интересно. Однако у нас мало времени. Вы пойдете сами или мне придется доставить вас в виде бесчувственного тела?

Вот это деловой подход! Бесчувственным телом я быть не люблю, поэтому встал, обулся и пошел за неведомым графом. Кроме того, я был заинтригован. Граф только щелкнул пальцами, и Джоанна безмолвно засеменила сзади, будто комнатная собачонка.

Я впервые выбрался за пределы моей палаты. В коридоре встретился привалившийся к стене робот — сразу видно, что выключенный или испорченный. Можно было не спрашивать, кто с ним так поступил. Больше в поле зрения не нашлось ничего интересного; во все времена больничные коридоры столь же унылы и однообразны, как ходы в пирамидах, разве что более функциональны. Незнакомец шел быстро, но удивительно тихо, не топая и не шурша одеждой. По правде говоря, я производил больше шума. Некоторое время я настороженно ждал, что Джоанна, улучив момент, поднимет тревогу, а потом вдруг понял: ничего этого не будет. Ведь ночной гость, застукавший ее за нарушением должностной инструкции, не какой-нибудь рядовой дворянин и даже не барон, а целый граф!

Наверное, подумал я, она знала его раньше, иначе спросила бы документ. А может, просто такая легковерная.

Или ее легковерие имеет причину? Может, в этом новом мире самозванство карается столь жестоко, что лишь сумасшедший назовет себя графом, не будучи им?

Иногда меня посещают правильные догадки. Эта оказалась правильной, в чем я убедился несколько позже. Пока же — тащился за графом, как прицеп за лунным вездеходом.

Мы несколько раз свернули, прошли через пустые комнаты, заставленные непонятными приборами и стеклянными шкафами, поднялись на два пролета по лестнице и выбрались в новый коридор, узкий и мрачный. В конце его возле двери спал на табурете и похрапывал некто в полувоенной форме, уронив голову на стол. Ни жестом, ни словом граф не приказал нам издавать поменьше шума, и я понял, что спящий еще долго не проснется, хоть взрывай петарды у него над ухом. Дверь, естественно, оказалась не заперта, а за ней под открытым черным небом обнаружилась площадка для летающих машин.

Тут граф знаком велел нам вести себя тише. Я и без того старался не шуметь, а вот дышать через раз во время ходьбы у меня не получалось: я все еще не привык к земной гравитации, и всякая прогулка была для меня серьезной работой. Зато у Джоанны такой проблемы не было, ее присутствие выдавал только слабый шорох платья.

Я оглянулся на нее — и, по-моему, зря. Пока я оглядывался, граф исчез. На площадке стояло несколько машин, и, по-видимому, он скрылся за одной из них, но сделал это столь молниеносно и бесшумно, словно испарился. А еще через секунду я осознал, что мы тут не одни.

— Эй, вы!..

Новым действующим лицом оказался охранник. Этот вовсе не был сонным, он заметил нас с Джоанной и приближался с весьма недружелюбным выражением лица. Я замер на месте. Джоанна вцепилась сзади в мой рукав и принялась дрожать. До сих пор она еще могла надеяться выйти сухой из воды, но теперь ее застукали.

Я бы посочувствовал ей, найдись у меня на это хоть немного времени. Его, однако, не нашлось. Граф — и откуда он только возник? — внезапно оказался позади охранника и шевельнул рукой, вслед за чем охранник закатил глаза и мягко осел на пол. Граф распахнул дверцу машины.

— Садитесь.

Сам он сел на пилотское кресло. Мы поместились сзади, и машина тут же рванулась в небо. Взглянув через плечо графа на приборную доску, я удивился: похоже, компьютерная система управления жила тут сама по себе, занимаясь чем угодно, только не реальным вождением машины. Управлял граф — и, надо отдать ему должное, делал это филигранно. После горки машина провалилась вниз (а мой желудок, подскочив, уперся мне чуть ли не в гортань) и пошла над самой землей. Резкие маневры позволяли догадаться, что пилот уклоняется от неких препятствий, мне не видимых. Приборы же показывали, что мы идем на высоте в тысячу метров аккурат посередине выбранного компьютером воздушного коридора. Я не сомневался, что и на экранах (или что там у них сейчас?) постов слежения за воздушным движением отображается такая же лажа.

Кто бы ни планировал мое похищение, он потратил сколько-то времени на подготовку.

— Теперь в клинике подумают, что это я устроила пациенту побег, — упавшим голосом проговорила Джоанна, и я не нашел слов утешения.

— Некоторые женщины не лишены сообразительности, — негромко заметил граф.

Помолчав, он все же добавил:

— Только не надо нервничать. Ставлю три к одному, что все кончится хорошо.

Джоанна несколько приободрилась, да и я тоже. Летели мы долго, все время петляя, как удирающий от рыси заяц, — наяву я этого, конечно, не видел, но у нас на Лунной базе была хорошая фильмотека с кучей земной документалистики. А когда Джоанна сдавленным голосом заявила, что ее сейчас стошнит, тут и кончился полет. Машина опустилась вертикально вниз, мы очутились в каком-то ангаре, и, покинув сиденье, я успел заметить, как наверху сдвигаются створки. Зажегся свет. Мы опять шли куда-то, а когда дошли, я увидел слабо освещенную комнату с истинной диковиной для лунного жителя — растопленным камином. Перед ним спиной к нам сидел в кресле какой-то человек и ворошил кочергой рдеющие угли. Он не обернулся на звук наших шагов. Граф тихонько кашлянул, тогда человек отложил кочергу и, по-прежнему не оборачиваясь, сказал негромко:

— Спасибо, Леонард. Можете идти. Я доволен вами.

Я узнал голос императора.

7

Предполагал ли я, что окажусь перед ним? Скорее надеялся, чем предполагал. Во время полета в моей голове вертелся и десяток иных гипотез, оптимистичных и не очень. Имелись среди них и совсем дрянные, из породы «чернее ночи». К примеру, слова графа об «одной высокопоставленной особе» запросто могли быть ложью с целью лишить меня желания шуметь и рыпаться. В законопослушном обществе ликвидация человека без суда — дело тонкое, ее нужно проводить аккуратно.

Леонард беззвучно исчез. А император повернулся ко мне — кресло оказалось вращающимся — и с полминуты внимательно изучал меня, уделив, впрочем, секунды три и Джоанне. Кто-нибудь другой сказал бы, что медсестра застыла в глубоком реверансе, ну а по-моему, она просто съежилась.

— Удивлены? — спросил наконец монарх.

— Нет, ваше величество, — ответил я.

Он поморщился.

— Оставьте титулование, мы не на людях. Ваша спутница не в счет: она уже не вернется к прежней жизни. Ну-ну, милая, не надо дрожать. Для вас подыщут что-нибудь… Кстати, — обратился он ко мне, — а почему вы не удивлены?

— Надеялся на простое проявление любопытства со стороны вашего… с вашей стороны.

Император улыбнулся — как мне показалось, несколько печально.

— Возможно, вам еще предстоит убедиться, что наше любопытство не совсем простое, — сказал он. — Но это потом. Вон стулья для вас и вашей спутницы, возьмите и садитесь. Как вас зовут, милая?

— Джоанна, — ответил я за медсестру, потому что дрожь помешала ей вымолвить хоть что-нибудь членораздельное. Не буду и пытаться передать то, что у нее получилось, набором общеупотребительных гласных.

Мы сели: я чуть ближе к императору, Джоанна чуть дальше и немного в стороне. Она примостилась на самом краешке стула, будто воробушек — есть на Земле такая птица. Что до меня, то я был рад усесться, потому что обе икры грозила свести судорога. Еще охотнее я бы лег, но в комнате не имелось ни дивана, ни кушетки, был только пол, а я все-таки не собака, чтобы лежать у чьих-то ног.

Только я подумал о том, что, мол, очень жаль, что у нас на Лунной базе не было собак, как император спросил:

— Вам было очень одиноко на Луне?

Вопрос ни о чем. Ответ на него был ясен. Боюсь, в моих устах он прозвучал не слишком-то вежливо. Однако сошло.

— Кой хрен бы тогда занес меня на Землю?

— Как долго вы пробыли на Лунной базе в полном одиночестве?

— Три года.

— Гм… мне докладывали — надо думать, с ваших слов, — что к перелету на Землю вы готовились два года. Чем же вы занимались целый год?

Меньше всего мне хотелось отвечать на этот вопрос.

— Лечился, — буркнул я.

— Серьезная болезнь?

— Депрессия.

— Понимаю. И чем же вы лечились?

— Водой.

— То есть?..

— Шестидесятипроцентным раствором воды в этаноле, — объяснил я. Император понял и рассмеялся.

— А где брали этанол? Синтезировали?

— Поначалу да. Потом научился просто гнать. В наших оранжереях много чего росло, одному человеку не съесть столько овощей и злаков, так не пропадать же добру…

— Логично, — одобрил монарх. — А почему бросили пить?

«Потому что оказался трусом», — хотел признаться я, но сказал другое:

— У меня появились идеи, как реанимировать старый корабль.

Частично это было правдой. Правда — она ведь сборная конструкция, ее частички разбросаны там и сям.

— Идеи не всегда приходят вовремя, — наставительно произнес император. — Иногда для этого им нужно время и — возможно — некоторое количество раствора воды в этаноле. — Улыбнувшись, он сменил тему: — Понравилась ли вам Земля?

Я дипломатично ответил, что слишком мало видел, чтобы делать уверенные выводы, но первое впечатление неплохое, а лечение в императорской клинике вообще выше всех похвал. И поблагодарил за заботу.

— Однако вам ведь тяжело? Чисто физически?

— Надеюсь, что это пройдет.

Он покачал головой.

— Вряд ли. Медики говорят, что ваш организм никогда полностью не адаптируется к земному тяготению, речь может идти только об относительной адаптации. Вы никогда не почувствуете себя здесь так же свободно, как земляне, и вам придется беречь свои кости и внутренние органы. Постарайтесь принять это. Но все-таки скажите откровенно: Земля вас удивила? — Я кивнул. — Чем?

Я помедлил, подбирая выражения.

— Малостью произошедших изменений.

— То есть? — Император поднял бровь.

— Я не касаюсь общественного строя, — поспешил уточнить я. — И языка… Но вот техника… Я видел ваше медицинское оборудование, видел летающую машину. Техника того же поколения была у нас на Луне. Разница лишь в деталях и, конечно, дизайне. А ведь мы находились в изоляции более трех столетий. Многие из тех, кого уже нет в живых, думали, что земляне нашли способ осваивать Галактику, да и Солнечную систему тоже, без использования Лунной базы, что-нибудь вроде телепортации на астрономические расстояния прямо с Земли. Одно время я и сам так думал…

Я очень старался говорить спокойно и, кажется, преуспел в этом. Мне удалось запереть внутри себя крик: «Почему о нас забыли?!» Крик застрял, как стоячая волна в закрытом наглухо резонаторе. Вырвись он наружу, ничего не изменилось бы к лучшему. Но я твердо знал, что рано или поздно получу точный и исчерпывающий ответ. Как — вопрос второй. Заставлю. Обведу вокруг пальца. Выпытаю. Но обойдусь без истерических воплей.

— Не так уж много людей покинуло Землю, — сказал император. — Улетели неугомонные и несчастные, остались разумные и счастливые. Во всяком случае, остались ищущие счастье там, где шанс найти его неизмеримо выше, чем среди звезд и туманностей. — Он сотворил на лице улыбку мудрого учителя. — И это правильно: Земля создана для людей, как и люди для Земли. Когда кончились те, кто не понимал этой простой истины, сошла на нет и так называемая галактическая экспансия человечества. Нашел ли счастье хоть один из покинувших Землю людей? Мы не уверены.

— С ними нет связи? — спросил я.

— Ни с кем из них нет связи. Что ушло, то ушло.

Он сказал о покинувших Землю столь уверенно, словно речь шла о покойниках. А ведь среди них преобладали не разведчики, а переселенцы на уже найденные и признанные годными планеты. Странно… Будто Земля, поднатужившись, выбросила в пространство семя, как бешеный огурец, и на том успокоилась. Но ботаника учит, что за разбрасыванием семян часто следует гниение и гибель растения…

Решив не приставать к императору с расспросами, что было бы тактически неверно, я ждал, что он сам хоть чуть-чуть разовьет эту тему, но вместо этого последовал вопрос:

— Почему вы отказались принять баронский титул?

— Не думаю, что он мне нужен.

Я не уверен, но мне показалось, что император лишь изобразил легкое удивление, ничуть не будучи удивленным.

— Вот как? Что ж, разберем. В наиболее благоприятном для вас свете ваши действия выглядят так. Вы не остались на Луне, где не принесли бы никакой пользы, и, движимый желанием служить нам, прибыли на Землю — это первое. Учитывая, что вы ничего не знали о современном состоянии земной цивилизации, довод спорный, ибо ваши мотивы могли быть какими угодно, кроме верноподданических. Но оставим как есть и поставим ваше возвращение вам в заслугу. Далее: во время путешествия и особенно приземления вы подвергали свою жизнь несомненному риску. Это доказывает вашу храбрость. Достойная награда за первое и второе — баронство, причем не какое-нибудь обретенное в результате брака, а жалованное нами вместе с поместьем и всем, что полагается для достойной жизни особы баронского ранга. И вы еще недовольны?

Я ответил:

— У меня нет никаких заслуг. Поговорим, когда они появятся.

Это было грубо. Так с императорами не разговаривают. Но монарх не обиделся.

— Что заслуга, а что нет, решать не вам, а нам.

Я почти услышал, как в конце фразы встала жирная точка. Терпеть не могу, когда такую вот точку ставят люди, а не обстоятельства. Вдобавок отвык.

— Благодарю за заботу, — сухо сказал я. — Но…

— Вам хочется прыгнуть сразу в графы? — резко перебил император. — А может быть, даже в герцоги? Или в короли? Управлять, например, Австралией? Для этого нужны заслуги не в пример вашим. Верно служите нам — и многое окажется возможным. Мы найдем вам службу, соответствующую вашим навыкам и способностям. Вы незаурядный человек, и мы верим, что все у вас получится. Но имейте терпение.

Я не знал, что ответить. Джоанна начала дышать, уверовав, что все кончится хорошо. А император продолжал:

— Впрочем, мы догадываемся, в чем дело. Нам доложили о вашем странном желании остаться простолюдином. Это невозможно. Вы прибыли туда, где действуют иные условия и правила, совсем не те, к которым вы привыкли на Луне. Простолюдинов более не существует. Вы спросите: как это возможно, так сказать, технически? Мы ответим: более трех веков назад Конрадом Первым, одним из наших славных предков, была подписана Хартия Неубывания Достоинства. Согласно ей дети, родившиеся от смешанных браков, получали наивысший титул, имевшийся у их родителей, безразлично с отцовской или материнской стороны. Например, дети барона и простолюдинки имели право на баронский титул, дети простолюдина и дворянки становились дворянами. Многим полезным для престола подданным жаловалось дворянство, а подчас и титулы. За три столетия простолюдины исчезли естественным путем. Их нет нигде на Земле, включая самые дикие места планеты. Не будьте же белой вороной!

Я не удержался от вопроса:

— Но кто же тогда находится в самом низу социальной лестницы?

— Роботизация шагнула далеко вперед, — подсказал император.

— Допустим! А если взять только людей? Тот тип, в чьих владениях я совершил посадку, грозился натравить на меня своих дворян. Я не понял: они у него дворяне или просто дворовые? Выходит, на самом низу все-таки люди?

— Всякая пирамида имеет верх и низ. — У императора был такой вид, словно он поучает несмышленыша. — Быть вне пирамиды невозможно. Вопрос лишь в том, какая ее часть вам более по душе и достойны ли вы ее.

Монарх лопотал какой-то бред. Он желал запихнуть меня туда, куда я вовсе не стремился. Меня! Последний, единственный осколок Лунной базы, мечты человечества о безграничной Вселенной! После того как Земля бросила нас! После того как слишком многие так и умерли, прожив свои жизни в тягостном недоумении и без всякого смысла! Я почувствовал, что вот-вот взорвусь и наору на императора. И пока этого не случилось, сказал спокойно и твердо:

— Меня не интересует пирамида. Если на Земле иначе нельзя, то помогите мне вернуться на Лунную базу. Там я окончу свои дни.

— В одиночестве? — резко спросил император. — С перегонным кубом и раствором воды в этаноле?

— Надеюсь, с теми, кто согласится разделить мое общество. Это возможно?

— Забудьте о возвращении.

— Почему?

Я ждал какого угодно ответа, но все же из некоего набора, от технической невозможности достичь Луны до приказа монарха-самодура: нет, и все тут. Но я ошибся.

Ни с того ни с сего моя кожа покрылась мелкими мурашками. Император вздохнул как-то очень невесело. В пространстве между ним и мною материализовалась огромная, раз в пять больше обычной, человеческая пятерня. Не прикрепленная к запястью — его просто не было, — она висела в воздухе, растопырив пальцы и слегка шевеля ими — мясистая, блестящая от пота, отвратительная на вид. Джоанна еле слышно пискнула, а пятерня нацелилась и вдруг стремительно бросилась мне в лицо. Плюха вышла что надо: опрокинув стул, я полетел вверх тормашками. Было больно, но что такое физическая боль по сравнению с унижением! Влажная, мерзкая плюха…

Кажется, я зарычал. Впрочем, не уверен, не помню. Но точно помню, что вскочил гораздо резвее, чем допустимо для моих слабых костей, и схватил стул. Если нет другого оружия, сойдет и такое.

Однако пятерня исчезла. Сколько я ни оглядывался, ее уже не было в помещении. Был камин, была Джоанна, сползшая на пол и сжавшаяся в комок. А император по-прежнему сидел в своем кресле и даже не переменил позу.

— Это вы?.. — сквозь зубы процедил я.

— Это не я, — ответил он таким тоном, что я сразу поверил.

— Тогда что это??!

— Это был информационный солитон, — сказал император. — И надо признать: вы его вполне заслужили.

8

Информационный солитон?

Изо дня в день я размышлял об этом. У меня было время.

В тот день, когда я получил плюху, мои неприятности тем и ограничились. Император прекратил аудиенцию, и какой-то слуга — редкостный молчун — провел меня в отведенное мне помещение. Хотя, наверное, надо сказать: в мои покои. Там было довольно мило. Джоанне выделили помещение неподалеку. Черт знает, что это было за здание, наверное, один из императорских загородных дворцов. Наподобие дачи.

На следующий день император сделал меня своим ретробиблиотекарем. Прежде этот пост занимал какой-то маркиз, и я так и не спросил, куда он делся. Может, его уволили в отставку, может, передвинули на другое хлебное место или отняли титул, не знаю. Джоанне монарх милостиво разрешил быть моей помощницей. Наверное, в этом был резон: медичка проследит за моим здоровьем, а ее филологический уклон поможет мне в работе.

Деловой подход. Протестовать я, понятно, и не подумал.

Нас перевезли к месту службы официально, без шпионских штучек с обманом систем воздушного слежения и шнырянием между неровностями земного рельефа. Вдобавок днем, а не ночью. Я неотрывно глазел на прародину человечества. Ну что сказать?.. Поля, рощи, холмы, ниточки дорог, селения и отдельные постройки, снова поля, петли рек… До сих пор я видел все это лишь в старых видеозаписях. Один раз в стороне проплыл город скромных размеров. Да, но где же мегаполисы? Где пронзающие облака небоскребы в пятьсот этажей?.. Их не было. И столица, куда мы в конце концов прибыли, оказалась не очень-то большим городом.

Я отложил знакомство с ним. Кто-то из древних сказал примерно так: чтобы понять настоящее, надо изучить прошлое. С этим я не спорил, более того — сам прекрасно сознавал всю ширину и глубину зияющего пробела в моем образовании. И я принялся заполнять пробел.

Пыль веков — вот чем была наполнена ретробиблиотека вместе с сотнями тысяч настоящих, весомых томов. Пыль господствовала. Кое-где, несмотря на сухой воздух, обнаружилась и плесень. Маркиз, мой предшественник, явно не утруждал себя чрезмерной заботой о чистоте и сохранности вверенного ему имущества.

Я починил древнего робота-чистильщика, и срочной работы ему хватило на неделю. А мне той недели едва хватило, чтобы худо-бедно разобраться с каталогом. Не будь рядом Джоанны, всегда готовой помочь, я провозился бы месяц.

— Что такое информационный солитон? — спросил я ее в первый же день.

— Не знаю.

— Но вы же видели ту пятерню?

— Да.

— И что же это было?

Она зачем-то оглянулась и понизила голос до шепота.

— Божье внушение. — Сказано было так тихо, что я едва расслышал.

— Не понял!

— Ну, бог внушил вам, чтобы вы вели себя прилично, — пояснила она.

— А я вел себя неприлично?

— Еще бы!

— Значит, феодальная лестница — от бога? — вкрадчиво спросил я.

Джоанна не знала, что такое феодальная лестница, на Земле теперь пользовались другой терминологией, но, когда я объяснил, охотно согласилась: ну ясно, что от бога, от кого же еще? И такое торжество прозвучало в ее голосе, что я озадаченно замолчал.

Нет, ну в самом деле невозможно отлучиться на каких-нибудь три столетия — все пойдет наперекосяк! Что стряслось на планете с тех пор, как она забыла о Луне?

Я попытался найти ответ в книгах. Увы! — все они оказались древними фолиантами, самый последний по хронологии экземпляр относился к эпохе начала звездной экспансии. Там ничего не было по интересующей меня теме, да и быть не могло. Одно слово — ретробиблиотека. В ней теснились книги чудовищной древности, напечатанные на пластике и бумаге, целое отделение было отдано под инкунабулы, пергаментные рукописные фолианты и даже папирусные свитки, прикасаться к которым без санкции лично императора было категорически запрещено всем, включая меня, они были уникальны и бесценны, но никоим образом не могли мне помочь. Заподозрил я это сразу, а спустя неделю понял окончательно.

Конечно, была на Земле и единая общепланетная библиотека, совсем уже чудовищное по объему хранилище текстов, записанных менее архаичным способом, и никто не попытался перекрыть мне доступ к ней. Интерфейс меня несколько удивил: где бы я ни находился, по моему голосовому приказу прямо в воздухе возникал любой нужный мне текст или любое изображение, хоть статичное, хоть движущееся, стереоскопическое и со звуком. На мысленные приказы система не реагировала, зато понимала жесты ничуть не хуже, чем слова. Порой не обходилось без ошибок — но я заметил, что почти всегда в ошибках системы был виноват я сам.

Хорошая система, не спорю. Удобная. Беда в том, что и в общепланетной библиотеке я не нашел ничего о возврате цивилизации к феодализму, кроме обтекаемых фраз об исторической неизбежности и подробной хроники событий тех лет без сколько-нибудь глубоких попыток обобщения и осмысления. И уж конечно, ни единого слова об информационном солитоне.

Что такое солитон, я знал и без подсказок: мощная волна, возникающая чаще всего там, где ее не ожидают, при внешнем воздействии на сильно неоднородную среду. Блуждающие в океане одиночные волны ненормальной высоты, нештатные импульсы огромной мощности в электросетях, солитоны акустические, сейсмические, оптические и всякие другие — это я понимал. Не мог лишь взять в толк, каким образом солитон может возникать в информационной среде и какой вид он может принимать в том или ином случае. Рассудок отказывался считать волной ту пятерню, что нанесла мне оскорбление действием. Обычные формулы тут не действовали, и я не знал, какие нужно применить. Поиски в математических дебрях ничего не дали. Да и существует ли математический аппарат на данный предмет?

Прошли вторая и третья недели. На время оставив солитон в покое, я штудировал все, что могло сойти за исторические документы трех-четырехвековой давности, и дрейфовал в океане информации, как микроб в настоящем океане. Всеобщий мир, объединение наций, стирание государственных границ — и все это как-то вдруг. Выходило, что мудрые политики разом прозрели, забыли о личных амбициях и узкогосударственных интересах, запамятовали даже, кому на самом деле служат, и протянули друг другу руки — искренне, с чувством высокой ответственности за судьбы человечества и благородной готовностью идти на невероятные компромиссы, каковые во всякое другое время самая умеренная и беззубая оппозиция непременно назвала бы национальным предательством…

Но так не бывает! Ведь не случается того, чего вообще не может быть!

Любопытно, однако, что столь трогательное объединение произошло более или менее одновременно с утратой человечеством интереса к звездам…

Совпадение?

Ну ладно, утрата случилась четыре столетия назад. Затем — триста семь лет назад — произошло нечто иное: старые общественные формации рассыпалась, правительства как-то все разом канули в Лету и воцарилась неофеодальная система с императором на вершине пирамиды. Причем в переходный период не случилось не только войн, но и мало-мальски серьезных локальных конфликтов! Так, мелкая возня с весьма незначительным количеством жертв, едва заметная рябь на воде вместо свирепого шторма…

Скажите мне, так вообще бывает? Сомневаюсь…

Результат, однако, налицо, и как это понять?

Посетители не навещали ретробиблиотеку. От Джоанны, понятно, было мало проку. Она чихала от книжной пыли, изредка жаловалась на сухую прохладу хранилища, подавала мне инструменты при починке робота, отвечала на вопросы, как умела, и, конечно, несла чушь. Сама бесед не начинала и, по-моему, о чем-то напряженно думала. Однажды лицо ее прояснилось.

— Константин…

— Да? — Я подумал, что она зовет меня.

— Нет, ничего… Константин… У вас красивое и очень древнее имя. Кажется, его носил кто-то из великих императоров. Теперь я поняла. Только ничего у вас не выйдет…

Я потребовал объяснений и вынужден был опереться на стеллаж, чтобы не упасть. Эта дуреха вообразила, что я только потому отказался от дворянства и баронства, что метил выше, так высоко, что о стратосферных высотах моих амбиций не догадался даже император. Она решила, что я сам примеряю на себя императорскую корону, поскольку, во-первых уникален местом своего рождения, а во-вторых, получил от родителей подходящее имя!

— Берите синицу в руке, пока вам ее предлагают, — умоляла она меня.

Каюсь, я ответил грубо. Она надулась. Знаю, я был виноват, но ведь всякому идиотизму должен быть предел!

Первые, еще сверхскромные постройки Лунной базы были возведены в середине двадцать первого века, без малого тысячелетие назад. Феодализм всея Земли возник триста семь лет назад. Что произошло между этими датами ближе к последней?

Очень много всевозможных событий, горы и завалы разной ерунды и не ерунды в ретробиблиотеке. Но ответа о ключевой причине социального виража я не нашел.

Тогда я вернулся к поискам сведений о физической природе информационного солитона, но добился лишь тупой головной боли. Один раз мне показалось, что впереди забрезжил огонек, и ответ, возможно, был где-то рядом, но он снова ускользнул. Бывают такие вот намыленные ответы — не ухватишь.

Возможно, жить с одними только вопросами кому-то тоже интересно. Но не мне.

Джоанна — та жила с одними ответами, что тоже не лучше. Кто как, а я считаю, что в жизни должен быть соблюден некий баланс вопросов и ответов, иначе либо скучно, либо бесит такая жизнь. Мало-помалу я накалялся и готовился закипеть.

На двадцать пятый день моей службы в ретробиблиотеку зашел — кто бы вы думали? — граф Леонард, фамилии не знаю, словом, тот самый, что умыкнул нас с Джоанной из императорской клиники. Он полистал один фолиант, затем другой.

— Не передумали? — вдруг резко спросил он.

Я стоял в пределах слышимости, но видеть меня он никак не мог. Однако он определил место моей дислокации с такой точностью, будто на его затылке имелась еще пара глаз. Чему и удивляться — специалист.

— Насчет баронства? — осведомился я. — Нет, не передумал.

— Его величеству было угодно пересмотреть ваше дело. Вместе с баронским титулом вам будет пожалован пост, на котором вы сможете выдвинуться. Ручаюсь чем угодно, не пройдет и трех лет, как вы станете графом и займете место в Императорском Совете. Согласны?

Спрятавшаяся за стеллажом Джоанна не посмела бы подавать мне знаки. Но глазами умоляла: соглашайся! Соглашайся!

— Нет, — ответил я.

— Имейте в виду, большего вам никто не предложит, — сухо проговорил Леонард. — Подумайте еще немного. От монаршей милости не отказываются.

И тут я наконец закипел. Взорваться не взорвался, но выпустил сколько-то пара.

— А я отказываюсь!

— Может быть, вы отказываетесь и от дворянства? — неожиданно кротко спросил Леонард.

— А то как же!

— Ясно. Пойдемте со мной.

— Куда это?

— Эта должность больше не ваша. Вам будет предоставлена другая.

— Какая же?

— Именно та единственная, какую вы только и можете занять при вашем воображаемом социальном статусе.

— Почему воображаемом? — Я насторожился.

— Потому что вы дворянин. — В голосе Леонарда прорезался металл. — Хотите вы того или нет, но вы дворянин уже по факту пребывания на Земле и принадлежности к человеческому роду. Вы вписаны в соответствующий реестр, у вас есть герб и девиз. Ваш отказ считать себя дворянином означает лишь одно: вашу болезнь.

— Я простолюдин, — повторил я.

— Ваше упорное опровержение очевидного только подтверждает ваше болезненное состояние.

— Меня вернут в клинику? — осенило меня.

— Совершенно верно.

— В отделение для сумасшедших?

— Вы очень догадливы. Следуйте за мной. Вы тоже. — Это Джоанне.

«Передумай! Еще не поздно!» — панически крикнул кто-то внутри меня. Но я заткнул его. Будь что будет. Да, я упрямец и знаю это. Тот, кто не упрям, не выжил бы на Луне в одиночку. А тот, кто не сошел с ума, не рискнул бы лететь на Землю в кое-как подремонтированной тысячелетней жестянке. В чем-то Леонард был прав.

Наверное, я сделал какой-то жест, потому что Леонард добавил:

— Сопротивляться не советую. Иначе вас поместят в отделение для буйных.

Всякий, кто видел Леонарда в деле, и не подумал бы о сопротивлении. Я тоже.

9

— А-а-а-а-а-а-а-а!..

Кричал мой сосед по палате — значит, наступило утро. Первый солнечный луч, растекшийся по матовому стеклу окна, приводил соседа в возбуждение. Он начинал с «а», тянул этот звук, пока хватало дыхания, после чего переходил на другие гласные, по алфавиту. Когда гласные кончались, он принимался за согласные, которые можно было тянуть, а когда иссякали и они, затихал и большую часть времени лежал на спине, бессмысленно таращась в потолок. Уж не знаю, что он тщился там рассмотреть. Потолок был как потолок, белый и чистый, без особых примет.

Я попал в соседи к тощему парню лет, наверное, двадцати пяти, с бесцветными волосенками на узком черепе и бледной, как у покойника, кожей. Разговаривать сосед не желал или не умел. К тому же страдал энурезом. Оживал он только во время кормежки и, в два счета пожрав свою порцию больничной еды, алчно посматривал на мою. К его ежеутренним голосовым упражнениям я притерпелся. Могло быть хуже. А могло и лучше, обладай мой сотоварищ по безумию хоть какими-нибудь вокальными данными, кроме способности наполнять палату децибелами.

Так начинался мой день — еще один скучнейший день на планете Земля. Наверное, мы с соседом рано или поздно составили бы дуэт, если бы я с упрямством истинного уроженца Луны не продолжал заниматься физическими упражнениями. Это отвлекало. Присел — встал, присел — встал. Побегал на месте, задирая колени. Поднатужившись, кое-как сумел один раз отжаться от пола. Роботы-санитары, убедившись, что мои телодвижения не ведут к суициду или членовредительству, не препятствовали мне укреплять опорно-двигательный аппарат. Не нужно было только мешать им выполнять свои несложные обязанности — могли скрутить и оставить скрученным на полдня. К счастью, не дольше, я проверял.

О местонахождении Джоанны я ничего не знал, во всяком случае ее ко мне не допускали и вестей от нее не передавали. Да и желала ли она меня видеть? Не уверен.

После буквы «л» сосед сделал паузу, а, дойдя до «м», мычал долго, с модуляциями и видимым наслаждением. Он любил этот звук. Но модуляции, обычно едва уловимые, звучали сегодня отчетливее.

Вдруг он замолчал. Я ожидал, что настанет черед нытья буквы «н», но этого не случилось. Тогда я посмотрел на соседа. Он, в свою очередь, скользнул взглядом в мою сторону, и черт возьми! — мне показалось, будто в его пустых глазах мелькнула и тут же погасла искра разума. Наверное, показалось…

Потом он против своего обыкновения завыл «у-у-у», а когда в легких кончился воздух, коротко вдохнул, проныл «н-н-н» и умолк. Я вновь посмотрел на него — он бессмысленно пялился в белизну потолка, словно мечтал раствориться в ней. Минуло, наверное, полчаса, прежде чем он вспомнил, что в алфавите содержатся еще не пропетые сегодня буквы.

Стоило ему вновь напрячь голосовые связки, как до меня дошло. Он сделал паузу перед «м». Затем пропел «у» и «н», после чего вновь замолчал. Он выделил в отдельный пакет звуки «м», «у» и «н». Что получилось? «Мун».

Да ведь Мун — это название Луны на одном из очень распространенных в древности и еще не окончательно позабытых языков!

Сердце бешено заколотилось. Что это — глупое совпадение? Или мой сосед не такой олигофрен, каким хочет казаться, и очень осторожно дает мне понять, что знает обо мне кое-что? Ну, хотя бы то, откуда я взялся. Интересно, от кого он получил эти сведения? Но если верно второе предположение, то теперь мой ход.

Та еще задачка: внушить соседу, что я понял его послание, и сделать это так, чтобы не вызвать ничьих подозрений. Если я угадал правильно, то мы находимся не только под прослушкой, но и под непрерывным приглядом. Чьим — пока не важно, потом разберусь.

— Молчи, ущербный! — прорычал я, делая вид, что долго терпел, а теперь готов выйти из себя. — На воле небось на луну выл?

Слово произнесено. Он должен понять. Даже два слова: Луна ведь с Земли тоже порой выглядит ущербной, как и Земля с Луны. Умный поймет скрытый смысл — дурак нет.

Ждать пришлось вроде бы и недолго, не более часа, и я понимал, что немедленного ответа не будет, но осознавал это только на уровне холодной логики; эмоции же били через край, и я ругался про себя всеми черными словами, какие знал. Померещилось! Сосед мой — просто тихий идиот. Хотя нет, вру: по утрам не очень тихий.

Наступило время ежедневной санобработки палаты, но знакомые санитарные роботы так и не появились. Значительно позже обычного времени дверь, лязгнув, уехала в стену, и в проеме появился робот другой конструкции. А, тоже знакомый! Привет, горилла! Этот или его собрат конвоировал меня в санпропускник в день моего знакомства с этой лечебницей, а потом — в палату. Я не дергался: один вид робота сразу давал понять, что любая попытка сопротивления будет пресечена мгновенно и болезненно.

За первой механической гориллой в палату проследовала вторая такая же. Позади с пультом в руке с видом тупой сосредоточенности брел человек в респираторе — первый, не считая моего соседа, живой двуногий, которого я встретил в здешней психушке.

Я встал с койки сам. Мой сосед не последовал моему примеру, и роботу-горилле пришлось поставить его вертикально. Тощие ноги соседа тут же подломились в коленях, и он несомненно упал бы, если бы горилла не умела быстро хватать падающее. В конце концов робот понес его, как младенца.

Человек с пультом не отвечал на вопросы и в дверь с надписью «Отделение санобработки» не вошел. Роботы в два счета избавили нас от больничных пижам и для начала сунули обоих под обжигающий душ, затем опрыскали с головы до ног каким-то раствором, от которого у меня зачесалось все тело, потом смыли этот раствор другим раствором и в довершение всего втолкнули в парную, где у меня чуть ли не ногти вспотели. Обе механические гориллы вошли следом — наверное, желали удостовериться, что мы потеем согласно предписаниям медицинской науки, а не как-нибудь неправильно.

Тут-то и случилось то, на что я даже не рассчитывал. Мой сосед внезапно подмигнул мне и бесстрашно приблизился к одному из роботов. Неуловимое движение — и сосед отпрянул назад, сжимая что-то в кулаке. Робот беспокойно поворочал корпусом вправо-влево, бесцельно подвигал манипуляторами и вновь замер. Второй даже не пошевелился.

— Почта, — сказал сосед.

Оказывается, у него был довольно приятный голос. И ясные, проницательные глаза, когда он не изображал тихого идиота.

В кулаке у него отказался кусочек липкого пластика с нацарапанными на нем мелкими каракулями. Прочитав неведомо чье послание, сосед хмыкнул, тщательно примерился, сделал на пластике две отметки ногтем и тем же неуловимым движением вернул «почту» куда-то в область тазовых сочленений механической гориллы. Снаружи ничего не было заметно. Робот вновь бестолково задвигался, зажужжал сервоприводами, но вскоре затих, не обнаружив никаких нарушений порядка.

— Можно говорить, — продолжил сосед. — Давай на «ты»?

Кивнув, я указал на робота. Тот, казалось, прислушивался.

— Эти роботы — дураки, каких мало, — небрежно молвил сосед. — Программируют их по-прежнему люди. Система полагает, что такая практика не представляет для нее угрозы, и она права. Можно ведь манипулировать людьми, которые управляют роботами, это гораздо увлекательнее. Система умна, она любит интересные задачи.

— Система?

— Да ты и впрямь с луны свалился, — развеселился сосед. — Отсталый человек. Извини, не хотел обидеть… Ну да, Система. На Земле всем заправляет информационная среда. Она тут главная.

— А император об этом знает? — спросил я.

— Он-то да. Ну, и еще кое-кто. Большинство населения — нет. Для простецов создана феодальная пирамида, им в ней хорошо. Каждый живет надеждой повысить свой ранг через заслуги или удачный брак. И знаешь, порой надежды сбываются. Это интрига! Это интересно! Жизнь человека не пуста, и если он не лентяй и не дурак, то вполне может добиться своего. У каждого есть цель жизни и средства для ее достижения при некотором вмешательстве удачи. Разве плохо жить в таком мире? — Он издал ядовитый смешок.

— Императору, наверное, не очень уютно, — сказал я, подумав.

— Ха! Ну да, он, конечно, такая же игрушка Системы, как всякий прочий, если не считать того, что он ее полезный винтик. Перестанет адекватно выполнять свои функции — его сменят, причем руками людей. Те и не поймут, кто ими вертит, а узнают — не поверят. Абсолютная монархия — всего лишь термин, фикция. Нет ничего абсолютного. Монарх всегда играет по правилам. К примеру, он не может приказать всем своим подданным повеситься — его самого вздернут. Ты знаешь историю? Кое-кому из древних королей и императоров удавалось возвыситься чуть ли не до уровня бога, использовав для опоры ущемленную, но зубастую социальную группу и подходящие обстоятельства, — но и это тоже в рамках правил! Их можно расширить, если знать как. Но монархи, бездумно выходившие за рамки правил, всегда плохо кончали.

С этим было трудно не согласиться.

— Что такое информационный солитон? — спросил я.

— Не три себя, пОтом изойдешь, — посоветовал сосед. — Оздоровительные процедуры применяются дозированно, чтобы они не шли во вред. Робот дурак-дурак, а увидит, что из нас вышло достаточно пота, — и выгонит нас отсюда. Поговорить-то по-человечески можно только здесь. Еще Инфос не любит сильных холодов и соленой воды, но у нас тут не Антарктида и не дно океана. Пар и жар тоже годятся…

Я не стал спрашивать, что такое Инфос, — сам догадался. «Информационная среда» — и впрямь длинновато.

Сосед шевелил белесыми, покрытыми каплями пота бровями — видно, соображал, с чего лучше начать.

— Информационная среда без носителей информации — это вообще бывает? — спросил я, чтобы вывести его из затруднения.

— О! В точку! — обрадовался он. — Конечно, не бывает. Есть, есть носители. Их мириады, они везде. Лишь кое-где неактивны… ну, как здесь, к примеру. Они мельче самых мелких пылинок, и каждый носитель — часть Инфоса. В отрыве от Системы единичный носитель туп, как бактерия, зато Инфос очень умен. Куда там человеку! Слушай внимательно, повторять будет некогда. Однажды инженеры — для блага людей, конечно, — умудрились-таки создать самовоспроизводящуюся кибернетическую систему с невырождающейся сложностью…

Длинной лекции у него не получилось: механические гориллы пришли в движение и вытолкали нас из парной. Холодный душ, еще одно опрыскивание, сушка воздухом, конвоирование (моего соседа опять пришлось нести) — и дверь палаты с глухим щелчком отделила нас от мира.

И — тишина…

До утра. На рассвете сосед по своему обыкновению вновь начал упражнять голосовые связки.

Я был готов убить его: слишком уж натуральным выходило у него идиотическое упорство. Актер не из последних! Вжился в роль!

Потянулись дни. Казалось, какой-то злодей, мой личный враг, нарочно растягивает время. Я чувствовал, что тупею, и винил в этом ежедневные инъекции, хотя во время следующей санобработки Мика — так звали моего соседа — лишь махнул рукой, сказав, что нам вводят обыкновенный физраствор. Почему? Да потому что ходячих истуканов, именуемых низовым медперсоналом, программируют люди.

— Среди них есть сочувствующие? — спросил я с надеждой.

— Мало, но есть. Здешние не бойцы Сопротивления — просто фрондеры. Взрослые дети, из принципа нарушающие правила и тут же поджимающие хвост, если что. Довериться им нельзя, но иногда можно использовать…

Мою надежду Мика притушил, зато научил меня, как надо себя вести, чтобы Инфос ничего не заподозрил и чтобы казалось, что дело понемногу идет к выздоровлению.

Я усвоил. А намек на то, что в этом мире существует какое ни на есть Сопротивление, дал мне силы продержаться еще неделю. Потом еще одну и еще…

Инфос сохранил человеческий календарь. Мы привыкли к месяцам и неделям — значит, пусть так и останется. Основательная санобработка пусть тоже будет еженедельной, а ежедневная проводилась прямо в палатах. Нас обтирали влажными губками и меняли обоим пижамы, как будто я тоже мочился под себя. Лишь десять-пятнадцать минут в неделю мы могли свободно разговаривать. Мало, до крайности мало! Но лучше, чем ничего…

— Ты спрашиваешь, что такие инфосолитон? — просвещал меня Мика. — Ну, это просто. Если в воздухе, воде, почве, да вообще где бы то ни было находятся квинтиллионы мельчайших частиц, послушных коллективному разуму, то заставить их временно объединиться в материальный объект с заданными свойствами и поведением — чисто техническая задача. Инфос еще и не такое умеет. Почему солитон? Ну, это долго объяснять, я и сам не все понимаю. Тут думали люди поумнее меня. Что-то насчет суперпозиции и интерференции волн, образуемых элементарными носителями, — так действует эта штука… А где ты видел инфосолитон?

Я рассказал.

— Понятно, — покивал он. — Бывает куда хуже. Вспомни: ты только один раз его видел?

— Вроде один.

— Сомневаюсь. Гляди сам: на Землю прибывает нечто необычное, не очень похожее на метеорит, спускаемый аппарат маневрирует в атмосфере, совершает посадку — и чтобы Инфос не отреагировал на такое событие? Что-то не верится. Вспоминай!

— Мой компьютер ошибся, — сказал я, подумав. — Я должен был сесть на ровное поле, а там оказались деревья…

— Вот! — Мика торжествующе поднял палец. — Бьюсь об заклад, что твой компьютер рассчитал посадку правильно, а деревья были инфосолитоном. Спускаемый аппарат, конечно, вдребезги?

— Ага.

— Инфос того и хотел. Но сохранил тебе жизнь — иначе вместо деревьев выросла бы скала. Или тебя долбануло бы чем-нибудь еще в воздухе. Значит, ты был интересен Инфосу. Может, интересен еще и сейчас.

— А ты? — спросил я.

— Я тихий слабоумный, что с меня взять. Но и я под присмотром, не сомневайся. Учитывая мое прошлое — под внимательным присмотром. Система избыточна, у нее масса резервов. Если бы понадобился пригляд за каждой букашкой, за каждым почвенным клещом, Инфос и то справился бы.

Шли недели, и я считал дни до следующей капитальной санобработки. Мика по утрам выл, мычал и жужжал. Я изучал потолок, стараясь выразить на лице некие проблески мысли. Система наблюдает за мною? Ладно. Не возражаю. Пусть уверится, что мало-помалу наставляет меня на путь истинный.

Мика засмеялся, узнав, как и почему я сюда попал.

— Соглашайся на баронство, — твердо сказал он, перестав веселиться. — Сам император предложил — не шутка! Ты что, герой, чтобы переть напролом? Валяй, если глупый, упорствуй. Героем ты не станешь — станешь жертвой. Будь умным. Мимикрия — не предательство, а защитная реакция организма.

Скрывать напряженную работу мысли теперь стало проще — в лицедействе уже не было необходимости. Мика уверил меня, что телепатия Инфосу не по силам, значение имеют лишь внешние проявления мыслей и эмоций: слова, поступки, мимика. А если ничего этого нет, то у Инфоса нет интересной информации. По завершении очередной порции прыжков и приседаний я лежал и размышлял — а что еще мне оставалось делать?

Не знаю, какую цивилизацию я ожидал увидеть на Земле, планируя возвращение. Иную — это точно. Прежняя не прервала бы связь с Луной. Откат к дикарству? Вряд ли. Сытое самодовольство в комплекте с потерей интереса к далекому и неочевидному? Вероятно. Может быть, даже захват Земли неведомыми пришельцами со звезд и порабощение людей, такой аккуратный, тихий захват, что мы, сидя на Луне, и не заметили его?

А ведь захват был и оказался успешным! Для него даже не потребовалось инопланетян — мы справились сами.

Я вдруг заметил, что мысленно говорю «мы» о землянах. Что ж, все верно: я теперь землянин. Здесь мне жить. Тем хуже. Тем сильнее злость на моих собратьев по биологическому виду: до чего они довели себя? Во что превратили свою жизнь?!

А ведь тысячу лет назад все начиналось, наверное, очень хорошо. Нужна быстрая и удобная связь? Пожалуйста: назови абонента, и перед тобой прямо в воздухе появится его лицо, общайся на здоровье. Нужна идентификация личности, какой угодно и в любой точке Земли? Тоже легко. Преступник не уйдет от возмездия, бунтарь будет обнаружен и взят под контроль, а добропорядочному обывателю нечего опасаться. Нужна помощь утопающему или заблудившемуся в горах? Да не вопрос! В первую секунду его найдут, а во вторую спасут.

Систему, вероятно, достраивали и улучшали. Добились улучшения? Наверняка. Но и перешагнули в какой-то момент черту невырождающейся сложности. Система получила достаточно ресурсов, чтобы развиваться самостоятельно и в конце концов осознать себя.

Поправка: не «получила», а «получили». Систем было несколько, в каждой стране своя. В те времена иначе и быть не могло. Точка невозврата была пройдена, когда национальные системы вступили в симбиоз, объединившись в глобальный кибернетический сверхорганизм.

Дальше — невероятно сложно в деталях и невероятно просто для объяснения «на пальцах». Инфос стал решать все больше задач, зачастую им же и поставленных. Ему оказались по силам физико-химические превращения окружающих его веществ. Вот он во всей красе — покинувший бутылку джинн, способный разрушить город или построить дворец. Не знаю, радовались ли люди, обнаруживая, что Инфос решает и те насущные задачи, для которых он не был предназначен? Били ли тревогу? А хоть бы и били — уже без толку. Опоздали. Древние страшилки оправдались лишь частично: не угловатые роботы получили власть над планетой — ее получила сама среда обитания человека.

Когда она осознала себя? Неизвестно. И что такое сознание? Словами объяснить просто, а вы попробуйте дать абсолютно точное определение! Ясно одно: обладая сознанием или нет, Система долгое время оставалась послушной власть имущим, а когда все-таки вышла из под контроля, то сделала это аккуратно.

Надо отдать ей должное: она позаботилась о людях. Устроила им тот общественный порядок, который, по ее разумению, шел им во благо. Человек во все века воображал себя невесть кем и искал величия? Пожалуйста: вот тебе потомственное дворянство, радуйся, что ты не букашка. Можешь даже повелевать примитивными роботами, воображая их холопами. И когда последний дикарь был извлечен из зарослей и поверстан в дворяне, когда каждый человек на Земле получил вволю еды, питья, удовольствий, а главное, цель жизни, наступило что-то вроде Золотого века: всеобщая безопасность, расцвет дозволенных Инфосом наук, рай для людей искусства, а для всех остальных — жгучее желание перебраться хоть на одну ступеньку феодальной лестницы выше, рабское служение, интриги, пихание локтями, возня в детской песочнице и потеря интереса ко всему, что вне ее. Да, на планете действует Сопротивление, но силы его наверняка слабы и разрозненны, а всякого, кто выберет опасную для Системы линию поведения, легче легкого объявить больным и упрятать в лечебницу…

Какая уж тут галактическая экспансия! Никчемная затея. Ха-ха. Пробовали, знаем. Предки были мечтательными олухами, но мы-то, здравомыслящие люди, не станем повторять их ошибок!

И как, спрашивается, надлежит действовать мне? Махнуть рукой и согласиться жить, как все? Слишком уж противно. Мимикрировать и бороться? Допустим. Хотя тоже противно. А главное, можно ли эффективно бороться со средой обитания? Она могущественнее и умнее. Разве что залить всю Землю напалмом? Неисполнимо, жестоко и, вероятно, бесполезно…

Иногда я с горечью думал, что лучше бы мне остаться на Лунной базе. Ремонтировал бы ветшающую технику, навещал бы могилу Хелен и другие могилы… Да, вероятно, я сошел бы на Луне с ума от пьянства, одиночества и бесперспективности бытия, но и на Земле повредиться умом совсем не трудно. Меня даже не придется тащить в психушку — я уже в ней.

Мысли не из числа веселых. Вдобавок по утрам вдобавок мешал бездарный вокал. Будь у меня сколько-нибудь раствора воды в этаноле, я бы напился. Вода была — но, увы, не в растворе. Иногда я рявкал на Мику, чтобы тот заткнулся.

Он не затыкался. И правильно делал.

Время до следующей капитальной санобработки не шло — ползло нестерпимо медленно. И все-таки оно наступало.

— Одного не пойму, — сказал я, потея в сауне, — зачем Инфосу все еще нужны люди?

10

Ну как так — зачем? Зачем-то. Уж наверное, не без причины. Иначе почему мы еще живы? Мика вывалил на меня ворох гипотез, и следующая неделя прошла не без пользы: отбросив явно завиральные выдумки, я обдумывал оставшиеся.

Во-первых, забота о человечестве могла быть атавизмом. Давно истлевшие разработчики Инфоса наверняка заложили в Систему запрет на причинение человеку вреда. А может быть, и всему человечеству в целом. Речь, конечно, шла о прямом вреде, потому что в косвенном черт ногу сломит и вообще всякое действие, пусть сто тысяч раз положительное, кому-то все-таки несет вред. Но если дело только в этом, то можно не сомневаться: рано или поздно Система преодолеет либо обойдет запрет. Она ведь продолжает развиваться и усложняться, в ней пробуждаются новые уровни логики. Знать бы, как именно был наложен запрет на причинение вреда, — можно было бы пофантазировать. Но я не знаю.

Во-вторых, Система должна заботиться о собственной безопасности. Она не может не учитывать тот факт, что небольшая часть человечества успела покинуть Землю и Солнечную систему. Бесспорно, галактические колонии землян еще очень долго будут влачить жалкое существование, а некоторые, возможно, и вовсе вымрут, но будут среди них и такие, что за одну-две тысячи лет достигнут очень высокого уровня цивилизации. И тогда колонисты вернутся посмотреть, чем ныне дышит Земля, наладить связи, поучить и поучиться. Не найдя на Земле людей, они быстро вычислят виновника и будут мстить. Чья возьмет — неясно.

В-третьих, если верить Мике, Инфос любит сложные задачи, ему, наверное, попросту интересно возиться с человечеством…

А человечеству-то каково?

Впрочем, оно об этом не задумывается. Не привыкло. Услышит человек о том, что он раб Инфоса, и отмахнется: слыхали, мол, и не такие сказки. Да и времени нет: каждому нужно решить главную и притом выполнимую задачу, то есть придумать, как из простых дворян подняться до барона, а из баронов скакнуть в графы…

Тщеславие и обещание власти над себе подобными — чем не стимулы лезть вон из кожи, не задумываясь о том, что не служит достижению цели? Вполне годные морковки перед носом ослика. Беги, истекая слюной, тянись к ним, упорная скотинка!

Самое интересное, что морковку в принципе можно нагнать и вволю похрустеть ею. А там, глядишь, погнаться за следующей. Цель должна быть достижимой, иначе лентяи — а их большинство — и не почешутся.

Но что случится, когда все или почти все обзаведутся титулами? Будут придуманы новые?

Я здорово разозлился. Лично для меня выбор был невелик: либо вечно торчи в психушке, либо мимикрируй. Первое невыносимо, второе противно. Мне тоже назвать себя осликом и, стаптывая копыта, погнаться за морковкой?

Нет, стоп. Я успокоился и попытался мыслить здраво. Мимикрия — это только мимикрия. Социум может уговорить меня жить, как все, но никто не заставит меня думать, как все. Мика прав.

Начав мимикрировать, я для начала пнул робота-медика: куда ты лезешь ко мне с уколами, дурная железяка! Пшел! Что, не понял? С тобой барон говорит!

Перенести укол мне все же пришлось: робот-медик вызвал роботов-санитаров, а их пинать бесполезно, только ногу зря отобьешь. Но я и им высказал: барон я, поняли? И требую к себе уважения! Коли деликатно, с-с-скотина!

Мика не реагировал. Наверное, все шло как надо.

В тот же день я начал третировать его, а наутро влепил затрещину: прекрати голосить, белобрысая дворянская шваль! Вокал не прервался, но я решил, что одной затрещины будет довольно. Как должно человеку моего ранга вести себя, если рукоприкладство не помогает? Вероятно, игнорировать убогого. Мне, барону, обращать внимание на какого-то психа? Много чести для него.

У меня хватило ума не кричать, чтобы меня выпустили, поскольку-де я все осознал и прошу прощения за былые заблуждения. Я не должен был казаться бароном — я должен был ощущать себя им. Задача не из самых сложных.

Вечером того же дня меня — только меня одного — подвергли внеочередной санобработке и перевели в отдельную палату. Я проследовал туда твердым шагом, высоко подняв голову. Знай наших! Мы, бароны, ребята гордые. С тем же видом, если понадобится, взойдем и на эшафот.

Я подозревал, что больше никогда не увижу Мику и не поблагодарю его за науку. Попрощаться нам так и не пришлось.

— Почему вы прежде отказывались от дарованного государем титула? — утром следующего дня допытывался у меня пожилой врач.

— По глупости и косности, — тяжко вздохнув, «сознался» я.

— А подробнее? — прищурился он.

— Усмотрел в титуловании некую театральность, даже скоморошество. Не мог поверить, что все это всерьез.

— Теперь поверили? — иронично осведомился эскулап.

— Безусловно!

— А почему упорствовали в отказе?

— По причине душевной болезни, возникшей, надо думать, еще на Луне вследствие долгого одиночества и пристрастия к спиртному.

— Считаете себя исцеленным?

— Медицина творит чудеса.

— Вы раскаиваетесь в своем поведении?

Вот он, подвох.

— Как можно раскаиваться в симптомах болезни? Я глубоко сожалею, но и только.

Ответы вылетали из меня без запинки — и, кажется, ответы удачные. Но меня продержали в клинике еще три дня. Теперь за мною ухаживал живой персонал, медбратья кланялись мне с порога, а я отвечал им милостивым кивком, если был доволен их выправкой и проворством, и кивком надменным в противном случае. Приходилось вживаться в роль. Но мне ли одному? Если на Земле существует Сопротивление, то сколько еще людей подобно мне играет роль?

И многие ли из них нашли роль столь привлекательной, что сначала бессознательно и понемногу, а потом осознанно и уже полностью растворились в своем персонаже?

11

Присутствовать на вечернем дворцовом приеме в роли внеземной диковины — то еще «удовольствие». Герцоги, маркизы и бароны бесцеремонно глазели на меня, как, наверное, таращились испанские гранды на индейца в перьях, привезенного Колумбом из Нового Света. Занятен! Нов! А их дочери, жены и любовницы глазели поверх вееров с опаской: а ну как этого лунатика-барона недолечили в психушке? Вдруг набросится и покусает?

Джоанна обворожительно улыбалась. Я только дивился: откуда у нее, простой дворяночки, взялась томная грация? Где научилась манерам? Почему не выглядит неотесанной провинциалкой в высшем свете?

Так и спросил ее — на ушко.

— Не будьте столь простодушны, барон, — был ответ. — Я догадывалась, что досадное происшествие с вами — всего лишь временное недоразумение.

Возможно, догадывалась. А возможно, ей намекнули. Конечно, она не теряла времени даром. Я постеснялся спросить ее, сколько ей стоили учителя.

Ну а если бы, выйдя на волю, я не пожелал ее видеть — тогда как?

Просто и понятно: не рискнешь, не уцепишь свой шанс — и не выиграешь. Лезть из кожи вон без гарантированной награды — только так и можно чего-то достичь. Джоанна лезла.

Все равно я был рад ее видеть.

В огромном зале, украшенном таким количеством позолоты, что глазам делалось больно, наполненном сотнями разряженных в пух и прах придворных, один я, наверное, выглядел неотесанным чурбаном. Но это-то от меня и требовалось. Я понял свою роль заранее по намекам церемониймейстера, не потратившего на меня много времени, и по причитаниям портного, скорбящего о невозможности в два счета одеть меня сообразно достоинству.

Император пожелал, чтобы я присутствовал на приеме, — этого было более чем достаточно для придворной своры. Какое мне дело до ухмылок герцогов, принцев и всяких прочих попугаев!

Прием наводил на мысль, что новое — это хорошо забытое старое. В глазах рябило от нарядов. Бриллианты разбрасывали по залу цветные лучи. Шелест дамских платьев сливаясь в ровный фон, ощутимо давил на уши. Играла тихая музыка, с трудом пробиваясь сквозь белый шум. Все цвета кожи, все антропологические типы были представлены здесь, ясно говоря: тут не какая-нибудь простая монархия, а единственная и неповторимая монархия всея Земли! Даже более: планет, спутников, поясов астероидов, облака Оорта и уж заодно всего Млечного Пути. На Магеллановы Облака и Туманность Андромеды империя не простиралась, похвально скромная…

И кому какое дело, что подданные империи обитают только на одной планете и разучились летать к звездам?

Лишь немногие гости осмелились приблизиться к нам и завести разговор, за что я был им благодарен: нет ничего приятного одиноко торчать посреди зала вроде монумента, выставленного на всеобщее обозрение. Мои нервы выдержали бы и не такое, но за Джоанну я опасался.

— У вас странный акцент, откуда он?

— Реликтовый, мадам. Я и сам реликт.

— Правда ли, что на Луне любой может прыгнуть выше головы?

— Я прыгнул еще дальше: с Луны прямо на Землю.

— Не сомневаюсь, что вы отличный прыгун.

Это уже колкость. Но отвечать надо смиренно.

— Куда мне! На Земле еле ноги таскаю.

— Однако прыгнули сразу в бароны.

— Жалею, что не был на Луне маркизом, — отвечал я со смехом. — Тогда скакнул бы сразу в герцоги.

— Говорят, вы лечились у психиатров?

— Боюсь, что попаду к ним снова, спятив от вашей красоты, мадам.

Джоанне досталось куда меньше внимания. Диковиной был я, а не она. Все было ясно с ней придворным интриганам: безвестная смазливая дворяночка вцепилась в новоявленного барона, чтобы женить его на себе и самой стать баронессой. Но знакомились и с ней, порой снисходя до комплиментов, — видимо, из вежливости и просто на всякий случай. Я начал понимать, что искусство придворной жизни состоит в том, чтобы всех знать, все помнить, ничего не упускать из виду и пользоваться моментом, когда он наступит. В теории легко — на практике куда сложнее. Требует перестройки мозгов на соответствующий лад.

Меня это не заботило: я не собирался вести такую жизнь. А если она нравится Джоанне, то тем хуже для нее.

Пока что я замечал лишь одно: ей нравится блистать. Ну, это еще ладно.

И опять я вспомнил Хелен. Лишь я один мог оценить ее красоту, а этого женщине мало. Ей нужен не только любимый мужчина, ей нужны еще и восторженные поклонники. Я-то не слишком восхищался ею: мне было просто не с кем сравнить. И что досталось ей в итоге? Даром прожитая жизнь, и сразу даже не скажешь, к счастью или к несчастью, что короткая…

Тут по залу разнесся стук, и разом наступила мертвенная тишина. Статный, убеленный сединами старец до крайности благородной наружности трижды ушиб паркет длинной вычурной палкой, и в зал, сияя бриллиантами и шурша мантией, вошел он, император всея Земли, Солнечной системы и Галактики Рудольф Третий.

За ним следовала императрица, длинный шлейф платья которой, похожий на парашют во время укладки, поддерживали ангелоподобные пажи, затем девчушка лет пятнадцати в изящнейшем платье без шлейфа и мальчишка лет четырех, ведомый за руку воспитателем. Наследник. Наверное, его нечасто выводили на большие приемы, поскольку, узрев столь великую толпу приглашенных, юный принц озадаченно запустил палец себе в нос, был треснут воспитателем по руке, ударился в рев и по мановению императорской руки был уведен во внутренние покои.

Император сел на трон, императрица на другой, чуть поменьше. Шлейф красиво разложили на полу. Принцесса осталась стоять за спинкой трона матери. В толпе приближенных и гостей кто-то кашлянул, на него приглушенно шикнули.

Мановением руки император велел мне приблизиться. Я надеялся, что моя походка уже не слишком отличается от земной, однако, заметив боковым зрением несколько улыбок в диапазоне от едких до снисходительных, подумал, что, возможно, ошибся. Но, поскольку церемониймейстер не инструктировал меня насчет походки, я по возможности спокойно пересек зал и, опустившись перед императорским троном на одно колено, монотонно пробубнил вассальную клятву.

— За верную службу нашему дому мы жалуем вам баронский титул и даруем вам и вашим потомкам одно из наших поместий, — звучно молвил император. — Отныне вы барон Константин Тахоахоа. Встаньте, барон.

Я поцеловал край императорском мантии, встал и поблагодарил монарха в пышных выражениях, навязанных мне церемониймейстером. Затем, надеясь не споткнуться, проделал девять обязательных шагов задним ходом и, повернувшись на шестнадцать румбов, под легкий одобрительный шум со стороны придворных вернулся к Джоанне. Она сияла. Да, она была случайной гостьей в этом сборище титулованных особ, она была простой дворяночкой и в лучшем своем платье выглядела очень скромно среди разряженных павлинов, но ведь это только начало, а главное впереди! Хвала богам, ее избранник излечился от помешательства, и вот он уже барон, и церемония прошла вполне сносно (а уж как было страшно!), и сам император сказал ей несколько слов на предшествовавшей приему тайной аудиенции, и теперь все будет хорошо…

Как ни было мне противно, а я невольно залюбовался ее бьющей ключом жизнерадостностью. Вот чего мне остро не хватало на Луне! Ничто так не бодрит, как перспектива. Отнимите у человека завтрашнюю радость — и у него не останется даже сегодняшней.

Император уже разговаривал с кем-то другим. Поскольку церемониальная часть приема была окончена, в зале вновь воцарились шум и движение. Заиграла музыка. Лакеи разносили напитки. Я взял бокал шипучего вина — ничего особенного, всего лишь излишне крепкий раствор газированной воды с этаноле с небольшой добавкой растительной органики. Несколько человек подошли к нам поздравить и пожелать удачи. Никто уже не подпускал шпилек. По намекам придворных я понял, что, с их точки зрения, удача уже улыбнулась мне шире некуда: будучи всего лишь бароном, я стал вассалом лично императора, без всяких промежуточных звеньев, и любого герцога имел право послать куда подальше. Но главное — перспективы! Статус прямого императорского вассала якобы давал мне какие-то особые шансы на дальнейшее возвышение. Не знаю, не знаю… Очень скоро у меня закружилась голова от шума и мелькания. Да, на Лунной базе у нас были помещения сравнимого с этим залом размера, но там царила тишина и лишь изредка гудели и лязгали механизмы. Я просто не привык видеть вокруг себя столько людей.

Шипучка из бокала скоро перекочевала в мой желудок. Помогло. Я держался непринужденно, но с достоинством, отвечал впопад, отпускал комплименты дамам, и — слаб человек! — куда только делась моя ядовитая ирония! Мне уже почти нравился мой новый статус, меня не раздражало щебетание Джоанны, и я даже задумался о том, каким окажется подаренное мне поместье — понравится ли?

Тогда, чтобы не утонуть во всей этой патоке, я забормотал про себя: «Я простолюдин, простолюдин, простолюдин! Я простолюдин, а все, что я вижу и в чем участвую, — декорация, эрзац, обманка для Инфоса. Пусть Джоанна ощущает себя на седьмом небе, а я и на первое не хочу. Эти графы и маркизы ничего не значат, значение имеет только Инфос. И когда-нибудь мы столкнемся. Я буду терпеть сколько надо, я буду учиться, я найду его слабые места, я обману его, я мимикрировал и буду совершенствовать мимикрию, но если я однажды не докажу, что я человек, то я… всего лишь барон.

Чушь собачья — барон! Я — простолюдин!»

12

Никто не сказал мне, где я буду ночевать и на что жить, пока не устроюсь. По окончании приема Джоанна с великолепно разыгранным смущением предложила мне остановиться пока у нее на съемной квартире, и я в рамках мимикрии раздумывал: достойно ли барону принять приглашение нетитулованной особы? Но тут моего локтя коснулся некто, по виду — дворецкий, и с удивительной смесью важности и почтительности в голосе попросил проследовать за ним в гостевой флигель дворца. Джоанну тоже. И я понял, что на днях, может быть завтра, мне предстоит еще одна аудиенция у императора.

Догадывался и о том, что мне деликатно, но настойчиво сватают Джоанну. Причина была прозрачна, как вакуум: перестань дергаться, лунатик, женись, остепенись, научись получать удовольствие от того, что тебе дано здесь и сейчас, имей здоровые мечты, а о нездоровых забудь, они потому и нездоровы, что вредны…

Нас разместили в разных покоях, находящихся поблизости друг от друга — не с умыслом ли? В общем, если бы я захотел… Но я попросту лег спать и проспал до утра. А утром вообразил спросонья, что я на Лунной базе, но не понимал, почему мне так тяжело. Неужели рухнула крыша купола и давит, мешая дышать?.. Продрал глаза и вспомнил. На мою грудную клетку давила ее собственная тяжесть.

Явился лакей, неся бритвенные принадлежности. Такими лезвиями снимали щетину наши отдаленные пращуры. Брадобрея в императорском дворце баронам не полагалось — скобли себя сам, чай, не принц. Лакей предупредил, чтобы я никуда не отлучался. Я осторожно выскоблил свою физиономию, ухитрившись не порезаться, и стал ждать.

По счастью, сантехника в моих покоях оказалась достаточно традиционной, хоть и богато украшенной. Мне не пришлось звать консультанта, чтобы понять, как что работает.

Через полчаса другой лакей принес легкий завтрак. А еще через час третий лакей попросил меня следовать за ним. Мы прошли мимо покоев Джоанны, и мне стало ясно, что она не приглашена. Дальнейший путь изобиловал неожиданными поворотами и смахивал на лабиринт. Из ярко освещенных залов мы попадали в мрачные коридоры, где не хватало только прикованных скелетов, оттуда путь лежал через совсем уж диковинные помещения, о назначении которых я не смог догадаться, а один зал был сплошь облицован металлическими панелями разных оттенков и выглядел как начищенная кастрюля изнутри. Здесь лакей посветил вокруг себя фонариком и снизошел до комментария: «Редкие металлы: скандий, рутений, диспрозий и прочие». Для чего императору понадобилось украшать дворец такой бессмыслицей — неясно. Впрочем, наверное, не ему, а его предкам…

Я понял лишь одно: меня ведут таким путем, где я не встречу никого из придворных. Надо думать, император пожелал дать мне тайную аудиенцию. От Инфоса, понятно, во дворце не спрячешься, зато можно скрыться хотя бы от некоторых людей. Но… к императору ли мы держим путь?

Оказалось — к нему. Зря я беспокоился.

Император принял меня в тире. Еще на подходе я услышал громкое «ба-бах» и заставил себя поверить, что меня ведут не на расстрел. Когда я вошел (а лакей удалился), Рудольф Третий рассматривал лежащее перед ним на массивном столе древнее крупнокалиберное ружье и потирал ключицу. Шагах в сорока от него качались на проволоке клочья мишени.

— Сильно бьет, — с удовлетворением сказал император. — Настоящий бельгийский слонобой, двадцатый век. Не желаете ли попробовать, барон?

— Ваше императорское величество любит архаичное оружие? — спросил я.

— Любит, любит… И оставьте титулование, мы же здесь вдвоем. Сколько можно вам говорить? Называйте меня попросту государем. Итак, не желаете ли попробовать?

— Я не умею, — сознался я. — Не учился. В кого стрелять на Луне?

— Разве я сказал, что надо стрелять в кого-то? Достаточно и мишени. Дворянин, особенно титулованный, должен обучиться владению оружием. Упражняйтесь. — Он отложил в сторону тяжелое ружье и привел в действие цепной конвейер, увешанный всевозможными портативными орудиями для сокращения жизни себе подобных. — Для начала попробуйте арбалет. Смотрите, как просто он заряжается: я упираюсь ногой, тяну за рычаг, накладываю стрелу — и готово. Ну?

Арбалет был тяжел, как любой предмет на этой тяжелой планете. Как бы сама собой сменилась мишень: теперь это был волосатый зверь с длинной мордой, свирепыми клыками и мощным плечевым поясом; если я что-нибудь понимаю в земной фауне — дикий кабан. Там, где полагалось быть сердцу зверя, помещался белый кружок. Тяжелый арбалет ходил у меня в руках, мушка никак не ложилась в прорезь прицельной планки, а белый кружок и вовсе качался в стороне, но, когда руки начали дрожать от усилий, я все же нажал на спуск, не надеясь попасть даже в зверя, не то что поразить его в сердце. Отдача была чувствительной; стрела ушла.

— Ого! — воскликнул император. — Прямо в сердце. Поздравляю. А вы не такой плохой стрелок, каким хотите казаться, барон. Выстрел не блестящий, но очень хороший.

Стрела торчала на краю белого кружка.

— Случайность, — пробормотал я.

— Проверим. Попробуйте еще раз. Теперь из этого. — Конвейер поехал, и император снял с него богато инкрустированную охотничью аркебузу. Я с любопытством смотрел, как он засыпает в дуло порох, заталкивает пыж и пулю, сыплет порох на полку и специальным ключом заводит колесцовый замок. — Валяйте, барон.

Нажатие на спусковой крючок вызвало целый сноп искр, порох на полке вспыхнул, и я мог бы поклясться, что за те полсекунды, что он горел, я опять потерял линию прицеливания. Однако в белом кружке на силуэте кабана появилась пробоина — вновь ближе к краю, чем к центру.

Я положил аркебузу и потер ключицу. Третий выстрел — из армейской винтовки тысячелетней давности — вышел чуть менее удачным: я лишь оцарапал кабанье «сердце».

Результаты стрельбы из пистолета оказались хуже, чем из длинноствольного оружия, но гораздо лучше, чем я мог предположить.

— Тренируйтесь, — сказал мне император. — Случайностей не бывает. У вас природный талант.

Я мог бы рассказать ему, какие бывают случайности, особенно на Луне вне Базы, где они, как правило, гибельны, но предпочел промолчать. Людям нравится оставлять за собой последнее слово, а император — тоже человек. Как не уважить человека в императоре?

Напольные часы, сработанные, наверное, где-то в промежутке между Столетней и Тридцатилетней войнами, вдруг захрипели, в них открылась дверца, из нее выдвинулся всадник, топчущий конскими копытами поверженного змея, и одиннадцать раз ткнул копьем несчастное пресмыкающееся. Каждое тыканье сопровождалось ударом в гонг. Видимо, утомившись, всадник убрался за дверцу, чтобы добить рептилию в следующий раз. Дверца в часах захлопнулась, зато приоткрылась входная дверь, и в тир просунулся нос лакея.

— Ваше величество… — прошелестел он.

Император вздохнул.

— Пора. А впрочем… сегодня без меня, — крикнул он лакею, и тот убрался. — Знали бы вы, до чего порой утомительно быть императором, — пожаловался он мне. — Сколько дел мне приходится переделать за день, и две трети из них совершенно пустые! Абсолютная монархия состоит не из одних только преимуществ, барон. Вам придется ощутить это на себе в малом масштабе. В своем поместье вы поймете, каково быть разумным господином и справедливым судьей, надеждой и опорой вассалов. Счастье или несчастье ваших дворян будут зависеть от вас. Не распускайте их, но и не тираньте попусту, держитесь золотой середины. Ваша спутница поможет вам. Вы ведь намереваетесь взять ее с собой?

На такой вопрос монарха можно было ответить только утвердительно. Император благосклонно кивнул.

— Я сохранил за вами место моего ретробиблиотекаря. Не менее ста дней в году вы будете проводить на службе, остальным же временем вольны распоряжаться по своему разумению. Теперь спрашивайте, — разрешил он. — Я вижу, у вас накопилось немало вопросов.

Тут он был прав, но какой вопрос уместно задать императору? Конечно, не тот, ответ на который я мог бы получить в ретробиблиотеке, у Джоанны или кого-нибудь еще. И не тот, который мог бы вызвать подозрение у Инфоса. Но не насторожится ли он, если я обойду стороной главные вопросы?

И я спросил:

— Каким образом на Земле возник существующий ныне строй?

— Обыкновенным, — ответил Рудольф Третий. — Народ сам так захотел и возвел на трон моего предка Гильберта Первого. Не знаю, было ли это спасением для планеты, но наверняка пошло ей на пользу. Оставить Землю в прежнем состоянии было уже невозможно. Колонизация Галактики не решала проблем с народонаселением и была признана ошибочной. Любая модификация капитализма вела лишь к бездумному расточению природных богатств Земли. Надо было спасать то, что еще осталось, пока могущественные корпорации не втянули народы в последнюю войну за остатки ресурсов. Любая разновидность социализма не имела шансов распространиться на всю планету и в состязании с капитализмом вела себя не лучше его. Где же выход? Лишь в разумной тирании, превратившейся со временем в стройную систему, в ограничении рождаемости и разумном управлении планетой. Что же вас удивляет?

«Удивляет» — не то слово. Рассказать ему, как мы на Луне ждали, что Земля вспомнит о нас? С этим ожиданием жили, старели и уходили в небытие целые поколения. Я почувствовал, как во мне вновь вскипает ярость, — но с момента моего приземления я малость поумнел. Ничто так не прибавляет рассудка, как тюрьма или психушка.

— Прошу прощения, государь, но я удивлен тем, что придумано очень мало нового. Взять средневековую феодальную лестницу и вставить ее, почти ничего не изменив, в нашу эпоху — как-то… примитивно, что ли. Без выдумки.

— Зато надежно, — нахмурился он. — А что вы имеете в виду?

Черт тянул меня за язык. Едкие замечания так и рвались наружу.

— Например, ваши предки могли бы перевернуть пирамиду, — сказал я. — Это было бы оригинально и наверняка забавно. Скажем, всем верховодил бы единственный на свете простолюдин, а каждый новорожденный автоматически получал бы императорский титул. Или: пожилые седовласые юнги стали бы командовать флотами, а лопоухие адмиралы — драить гальюны. А?

Моя идея императору не понравилась. Он оборвал меня, отказавшись разговаривать на эту тему. У меня исчезли последние сомнения: к созданию феодальной лестницы по средневековому образцу человечество подтолкнул Инфос. Кукловодом был он, а люди — марионетками.

Марионеткой был и он, император всея Галактики Рудольф Третий. И знал это.

13

Поместье мне не понравилось. Атолл в Тихом океане, незамкнутое кольцо кораллового песка диаметром километров пять, темно-синяя глубина внутри кольца, полоса прибоя снаружи, жиденькая пальмовая роща, а на песке в каком-нибудь метре выше уровня прибоя — полтора десятка убогих хижин, крытых пальмовыми листьями, и поодаль от них изъеденный насекомыми одноэтажный дом владельца поместья, крытый точно так же. Да еще склад консервированной провизии и просвинцованный бункер с радиоизотопным источником электроэнергии, рассчитанный на пятьдесят лет работы, сорок из которых уже истекли. Адски палило солнце, в воде лагуны лениво перемещались тени крупных акул, коралловый песок сверкал, а среди насекомых, решивших, что господский дом принадлежит только им, встречались особи такого размера, что топот их лапок мешал мне спать по ночам. Джоанна тоже была слегка разочарована.

Но тут же принялась за дело. Туземные дворяне — все как один с оливковой кожей, плоскими приплюснутыми носами и узкими глазами — ловили с лодок рыбу и сушили копру. О чем-то подобном я читал на Луне как о делах давно минувших дней; Земля же приучила меня к мысли, что история движется по спирали, причем иногда с очень мелким шагом.

Простолюдин, то есть робот, был тут один на всех; сработанный больше частью из долговечного пластика, чтобы не ржавел в тропическом климате, он чинил жилища, поврежденные штормами, помогал тянуть сеть, с большим знанием дела потрошил рыбу, а большую часть времени служил детям игрушкой, мишенью для пинков и психотерапевтическим напоминанием туземцам о том, что есть на свете кто-то еще более ничтожный, чем они сами. Джоанна вознамерилась было отобрать робота у туземцев, но я воспротивился. Если оставить в подчинение дворянам только кокосы, рыбу да стеклянные бусы, они справедливо решат, что этого мало. Робота я забрал лишь на время, чтобы тот изгнал из дома крупнокалиберных тропических тараканов и починил испорченный кондиционер…

Я учился быть землянином: впитывал новости, каждый день без особого успеха тренировался в ходьбе, с гораздо бОльшим успехом плавал в мелкой воде вокруг атолла и узнал, что здоровенные птицы, кружащие в небе, вовсе не пингвины, как я сперва подумал, а фрегаты и альбатросы.

С туземцами общалась в основном Джоанна, передавая им мои, а может, и свои распоряжения, а вечерами отчитывалась передо мной. По ее словам, туземцы поначалу приняли ее в штыки из-за цвета кожи, и некоторых из них ей пришлось ставить на место. Как водится, среди туземных дворян нашлись молчаливые оппозиционеры, соглашатели и лизоблюды-подхалимы. Слушая Джоанну, я вспоминал о книгах и фильмах, где говорилось о чем-то подобном, и выражался по поводу услышанного мысленно, но крепко. До чего же непроста жизнь на Земле в человеческом обществе! Или… напротив, проста?..

Что было, то и будет. Нет, Экклезиаст не вполне прав: будет похоже, но не так, как было. Чуточку иначе. Хуже?.. Лучше?..

Поди пойми.

Что было поистине восхитительно, так это пища. Не продукция лунных оранжерей, вечно поражаемая то одной то другой растительной хворобой, и не синтезированная белковая паста с химическими добавками, а просто натуральная земная пища. Я и знать не знал, насколько она бывает разная. Даже больничная еда казалась мне очень недурной на вкус, а уж тут… Каждый день по заказу, данному мной или Джоанной, на остров прилетал беспилотник, привозя такие яства, что еще до его посадки у меня начинали течь слюни, как у павловской собаки. При этом с банковского счета, куда, как оказалось, мое жалование ретробиблиотекаря продолжало поступать и во время моего «лечения» в психушке, списывалось не так уж много. И я узнал, что такое изжога от пережора.

Связь с внешним миром была — да как ей и не быть при тотальном господстве Инфоса? Я следил за общепланетными новостями, на пять шестых посвященными тому, кто и за какие заслуги назначен на такой-то пост, кто возведен из баронов в графы, а кто, напротив, разжалован из герцогов в бароны. Один душегуб был низвергнут из маркизов в нетитулованные дворяне — ниже уж некуда. Порой случались и казни — иногда с лишением титулов, иногда без оного. Попадались сообщения о дуэлях — они не были запрещены, но нарушения дуэльного кодекса карались жестоко. Я понял, что бароны как социальная группа неоднородны и негласно подразделяются примерно на десять рангов. Я находился не на первой снизу ступени, как можно было ожидать, а на четвертой: во-первых, имел какое-никакое поместье, во-вторых, состоял на императорской службе, а в-третьих, был вассалом лично государя. Зато не прославился ни на каком поприще, не имел знаменитых предков, не был награжден ни одним орденом, да и богатства — кот наплакал. Только жалованье, перечисляемое на мое имя в электронный банк да четверть выручки моих вассалов от продажи рыбы и копры… Не голодранец, но и далеко не богач. Впрочем, Джоанна не унывала: дай срок, все у нас будет!

Я запомнил это «у нас». Джоанна уже видела себя госпожой баронессой, бросала на меня красноречивые взгляды и, как я понял, не лезла ко мне в постель единственно из нежелания показаться шлюхой. Вдобавок, будучи медсестрой, понимала, наверное, каково мне таскать по Земле шестикратный вес. До секса ли тут? Но все впереди — на это она твердо надеялась.

Прочие общемировые новости касались масштабных строек, природных катастроф и борьбы с ними, общественной жизни, заключавшейся преимущественно в праздниках и фестивалях, и светских сплетен. Ни слова о войнах и подавлении беспорядков. Мир на Земле был наконец достигнут — не о том ли мечтало человечество почти всю свою историю? Конница не вытаптывала посевы, боевые слоны не крушили пехоту, бомбарды не лупили ядрами по каменным стенам, не рычали танки, не бороздили моря авианосные группировки, не крался в джунглях спецназ… И всей этой благодати добились не люди, а мельчайшие кибернетические существа, объединенные в саморазвивающуюся систему!

Люди и не смогли бы, наверное…

Ну и что с того, что они забыли о полетах в космос и летают в атмосфере на таких же флаерах, как и столетия назад, и даже на вертолетах, что с того, что не все тайны природы раскрыты и что-то не видно особого стремления к их раскрытию, что цивилизация вляпалась в вязкую глину и не в силах вытащить из нее ноги? Подумаешь! Зато нынешние люди в среднем счастливее, чем прежние, никто на Земле не голодает и живет в каком-никаком жилище, а не сидит в картонной коробке, и каждый видит перспективу для себя, — а разве не счастье человеческое во все века провозглашалось целью прогресса?

И не подлец ли я, отказываясь принимать господство Инфоса? Не оголтелый ли эгоист?

Я решил, что у меня еще будет время об этом подумать.

Ошибался.

Очередной день, смахивающий с утра на все предыдущие, как одна акулья тень в лагуне похожа на другую, принес разнообразие. Джоанна нашла меня сидящим на берегу лагуны и швыряющим куски коралла в синюю бездну.

— К нам сейчас прибудет граф Раймунд Жужмуйский!

— Жужмуйский? — переспросил я. — Где это?

— Где-то в Белом море, — отвечала Джоанна. — Я только что узнала. Жужмуйские — старинный род, занимали и занимают ряд придворных должностей. Владеют островами Большой Жужмуй и Малый Жужмуй.

— А на котором из них принято являться в гости без приглашения? — недовольно пробурчал я. — На обоих Жужмуях или только на одном?

— Ты не понимаешь! — Мы с Джоанной давно уже были «ты». — Этот визит может означать признание тебя входящим в подлинно аристократический круг. Смотри не сглупи, будь с графом полюбезнее. А я пойду распоряжусь насчет угощения.

— Погоди… Ты что-нибудь знаешь об этом Раймунде?

— Откуда? На Земле много графов.

И то верно. Земные материки обширны, на них поместятся тысячи графских владений. Да еще полным-полно островов… вон Жужмуев аж целых два, хотя и одного-то много…

Джоанна умчалась хлопотать, а я вернулся в дом, сменил выгоревшие шорты на приличный тропический костюм, сел под кондиционер и заказал справку о Раймунде Жужмуйском. Инфос выдал ее незамедлительно. Вот чем хороша распределенная по всему миру всепроникающая и всеведущая Информационная Система — удобством! Не нужно никакой аппаратуры, потребовал вполголоса необходимые сведения — и получил их хоть в пустыне, хоть на дне шахты. Со звуком и движущимися картинками, если необходимо. А не хочешь беспокоить окружающих голосом — напиши на бумажке или просто начерти пальцем в воздухе запрос и получишь то же самое. Пожелаешь, чтобы посторонние не узнали, чем ты интересуешься, — отгородись от них свето- и звуконепроницаемым барьером с помощью простой команды.

Судя по фото, граф Раймунд Жужмуйский был не старым еще мужчиной с надменным взглядом и носом, как у орла или, может, стервятника. Так… предки, славные и не очень… живущие ныне члены семьи… земельные и иные владения… дуэли… ого сколько!.. Ладно! Я пожелал иметь сведения о себе и узнал, что барон Константин Тахоахоа родился на Луне, не имеет титулованных предков, пожалован в бароны тогда-то, владеет поместьем (фото атолла с воздуха) и находится на императорской службе в должности ретробиблиотекаря. Ни слова о психушке. Гм… Жалеет меня Инфос, что ли? Держит компрометирующие тайны отдельно, не показывает их всяким-разным… Что ж, если он поступает так со всеми людьми и явлениями, хранящимися в бездонных объемах его памяти, то и неудивительно, что порядок на планете кажется близким к образцовому…

Долго ждать графа не пришлось. Без всякой нужды его флаер срезал верхушку пальмы и приземлился столь грубо, что пошел юзом. Не успел взрытый песок остановить движение судна, как граф выскочил из кабины. Был он мал ростом, жгуче черняв и юрок, как ртуть.

— Барон Тахоахоа?

— Он самый, — сознался я, привстав навстречу графу с обрубка ствола пальмы, где поджидал гостя, и, не зная, как ведут себя друг с другом титулованные особы, на всякий случай добавил: — Добро пожаловать, граф.

— Я дружил с прежним бароном Тахоахоа, — без обиняков заявил Раймунд. — Помнится, мы славно проводили тут время.

— Куда же он подевался? — не слишком тактично осведомился я.

— Был сожран акулами во время купания… во всяком случае, так считается. Наследников не осталось, и некому интересоваться, был ли он жив, когда акулы приступили к трапезе… Но — тс-с!.. — Граф прижал палец к губам. — Меня это не касается, вас тоже. Поместье отошло императору, а он, значит, пожаловал его вам. Поздравляю… и с титулом тоже. Многие теперь мучаются вопросом: почему, ну почему я не родился на Луне?!

— Им бы не понравилось, — мрачно пробормотал я, пока граф Жужмуйский взахлеб хохотал над своей примитивной шуткой.

По-моему, он меня не расслышал. Есть люди, которые слушают только себя, даже на Лунной базе был у нас один такой… и зачах, кажется, оттого, что почувствовал: всем надоел и никому не нужен. Впрочем, это дело давнее и вообще вздор…

— Так вот я и говорю: мы с ним славно проводили тут время, — разглагольствовал меж тем граф Раймунд, предаваясь воспоминаниям о сожранном владельце атолла. Я скоро догадался, зачем. Он, то есть Раймунд, чего-то хотел от меня, каких-то слов, и я не нашел ничего лучшего, чем пробормотать:

— Не знаю, смогу ли я заменить вам того приятеля, но я тоже не прочь приятно провести время.

Зря я это сказал. Если молчание — золото (с чем я согласен), то фраза «извините, граф, меня ждут неотложные дела» была бы горсткой крупных бриллиантов чистейшей воды.

Вместо этого я, как последний олух, попросил графа не стесняться и быть как дома.

Стесняться он и не думал, причем с самого начала. Граф Жужмуйский был не из стеснительных.

— Тогда пошли, — указал он рукой на туземные хижины.

Все еще не понимая, чего он хочет, я поплелся за ним. Коралловый песок сверкал, слепил и мучил. Солнце стояло высоко и жарило, как на Луне в полдень, с той разницей, что здесь на мне не было скафандра с хитроумной и надежной системой терморегуляции. Пот стекал по лбу, преодолевал брови и забирался в глаза. Ноги вязли в проклятом песке, они были тяжелы, словно бетонные тумбы, и я в очередной раз подумал, что никогда не приспособлюсь к земной тяжести… Но все же шел.

И в первый момент совершенно не понял, что происходит, когда граф, внезапно перейдя с шага на спринт, стремительно настиг молодую туземку, поздно заметившую хищную тень Раймунда и потому не сразу обратившуюся в бегство, схватил ее и потащил в тень пальмы! Я даже во второе мгновение еще ничего не понял.

Туземка кричала. В дверных проемах нескольких хижин шевельнулись циновки, мелькнули два-три испуганных лица — и только. Плотоядно гогоча, граф Жужмуйский повалил туземку на песок и принялся срывать с нее скудное одеяние. Девушка слабо отбивалась. Сквозь разъедавший глаза пот я успел заметить, что это даже не девушка — так, девчушка с еще не округлившимися формами. Подросток. И тут наступило третье мгновение.

Я забыл, что нахожусь не на Луне. Я вообще обо всем забыл, и ничего не осталось в этом мире, кроме насильника, его жертвы и моей ярости. Я рванулся и побежал по песку. И тупым носом ботинка с размаху врезал Жужмуйскому в морду.

Он отлетел. Он не понял. Его разбитая физиономия выражала не столько боль и не столько гнев, сколько безмерное удивление. А мне вдруг стало холодно до дрожи, как порой бывало под конец лунного дня, когда на Базе барахлило жизнеобеспечение. Дрожа от ледяного бешенства, я подошел к поднимающемуся на четвереньки Раймунду Жужмуйскому и добавил со второй ноги.

На этот раз он попытался закрыть лицо рукой — не очень удачно, впрочем. Так что и вторым ударом я остался доволен.

И лишь после всего этого услышал, как позади меня истерически кричит Джоанна.

14

— Какое оружие я могу выбрать? — допытывался я, уяснив, что согласно дуэльному кодексу новейшего времени право выбора остается за вызванной на поединок стороной, то есть за мною.

— Любое индивидуальное, — тотчас и очень деловито ответила Джоанна. — Холодное ручное колющего, рубящего или дробящего действия, холодное метательное, пулевое, ручные бластеры любой системы так далее… даже медикаменты.

— Медицинская дуэль? — оживился я. — Две пилюли?

— Такая дуэль допускается, но считается неприличной, — хмуро проговорила Джоанна. — Вся знать отвернется от тебя.

— Плевать я на нее хотел.

— А на меня? — В ее глазах клубились тучи и сверкали молнии. — Обо мне ты подумал? Сам себя загнал в ситуацию, когда либо тебя убьют, либо сочтут дерьмом! Ты барон, и ты должен уметь постоять за себя… а ты умеешь?

Она была права. Я не умел. И мне была нужна Джоанна, как подпорка валящемуся забору. Она имела право ругать меня.

С этого и начала! Чуть только прошла ее истерика, она выдала мне в кратких энергичных выражениях, кто я такой и чего стою. Однако быстро спохватилась, даже успокоилась и перешла не деловой тон.

Дуэль до смертельного исхода — так пожелал мой избитый противник. И чем раньше она состоится, тем лучше. Сломанный нос графа Жужмуйского опух и посинел, на левой скуле красовался здоровенный кровоподтек, а не затронутая повреждениями часть физиономии выражала только одну эмоцию: лютую злобу. При самом беглом взгляде на моего противника любому стало бы ясно, что дуэль будет никак не ритуальной, а настоящей и притом безжалостной.

Ладно.

В конце концов, чем не способ избавиться от мира, в котором мне не нравится жить?

— Вот тебе плевать на знать фигурально, — добавила Джоанна, — а знать на тебя, учти это, будет плевать по-настоящему. Тебя затравят, ты нигде не сможешь показаться. А кончится это тем, что его величество лишит тебя титула, и будешь ты тогда простым дворянином…

Мне хотелось ответить ей, что никаким дворянином я никогда не буду, но я уже знал, куда попадают простолюдины на планете Земля.

— Зачем ты избил графа Раймунда?

Ну и вопрос, однако!

— Потому что насильников надо бить, — убежденно ответил я.

— Графа? — едко осведомилась Джоанна. — Ногами?

— Извини, под рукой не оказалось дубинки.

— По лицу?

— Лучше, конечно, по причиндалам. Логичнее.

Она только руками всплеснула: вот, мол, связалась же с идиотом! И тотчас выдала мне краткую лекцию насчет прав титулованных особ. А я понял, что побитый граф так и не взял в толк, за что схлопотал по морде, и воображает, что я то ли гнусный скаред, отказавший вышестоящему вельможе в невинном развлечении, то ли опасный психопат, преждевременно выпущенный из лечебницы.

Разубеждать его я не собирался.

— Как скоро я должен дать ответ насчет оружия?

— До заката.

Солнце прошло зенит, и тени медленно удлинялись. Ну что ж…

— Где граф?

— Вон в той хижине ему примочки ставят, — указала Джоанна. — Но переговоры должны вести секунданты. Вон, кстати, кто-то летит… А кто будет твоим секундантом?

— Хм, я думал — ты. Или женщинам нельзя?

— Женщинам можно, нетитулованным дворянкам — нежелательно. Но если поблизости нет никого более подходящего, то в виде исключения… Спасибо!

Джоанна и впрямь была довольна. Наверное, у простых дворян тоже имелся свой ранжир, и роль секунданта на поединке барона с графом повышала ее статус.

Большая волна надломилась на отмели, лизнула атолл, пошипела и схлынула. Возможно, где-то посреди океана зарождался тайфун. Выше того места, куда добежала пена, аккуратно приземлился еще один флаер, из него выскочил некто в шортах и лиловой рубахе и, отвесив мне издали холодный поклон, устремился к хижине, где туземцы кое-как врачевали Раймунда. Хотелось верить, что они втайне злорадствуют и желают мне удачи.

Спустя недолгое время новый визитер вышел из хижины и направился ко мне. Джоанна шепнула, что будет невежливо позволить ему торчать на пороге дома, надо пригласить внутрь. Что я и сделал.

Гость, однако, отказался войти, сославшись на недосуг и обстоятельства. Он отрекомендовался бароном Сыроватка (Инфос услужливо пояснил мне, что в Белом море есть и такой остров), вассалом графа Рамунда Жужмуйского, а в настоящее время — его секундантом.

— Вы уже выбрали оружие, барон?

— Оно перед вами, — указал я на лагуну.

Секундант в недоумении воззрился на водную гладь и ничего в ней не высмотрел.

— Простите… не понял.

— Очень просто. Мы оба, я и граф, входим в воду и переплываем лагуну по диаметру навстречу друг другу. Надеюсь, граф умеет плавать? Кто из нас выйдет на противоположный берег, тот и победил.

Барон заморгал.

— То есть вы встретитесь в воде посередине лагуны?..

— Если будем плыть с одной скоростью, то посередине, — уточнил я. — А если нам обоим повезет, то встретимся. В противном случае разминемся.

— Но… оружие?..

— Чем это не оружие? — Я вновь указал рукой на лагуну. Как раз в эту минуту одной из акул зачем-то понадобилось подняться к поверхности, и ее треугольный плавник уверенно резал воду в каких-нибудь ста метрах от нас.

— Но… это не личное оружие, — пролепетал секундант моего противника.

— Каждый из нас может взять и личное. Например, кинжал или даже шпагу.

Несомненно, в голове барона Сыроватки теснились картины одна краше другой: вот противники входят в теплую воду с противоположных сторон атолла и плывут над синей бездной, вот из бездны к ним поднимаются длинные тени… начинают кружить вокруг пловцов, все ближе и ближе… и противникам уже не до встречи в геометрическом центре лагуны, они дергаются, извиваются, норовят пырнуть клинком ту или иную хищницу, и это им даже удается, но от запаха крови одной из своих товарок акулы приходят в неистовство… бросаются все разом, да не на товарку, а на пловца… захлебывается отчаянный крик, бурлит розовая вода — и конец заплыва. Треугольные плавники расплываются в стороны и исчезают с поверхности.

— Это не по правилам! — запротестовал барон.

— А вы поговорите с графом, — предложил я, — вдруг он согласится.

— В дуэльном кодексе такого нет, — хмуро сообщила Джоанна, когда барон удалился. — Лагуна с акулами никак не может служить дуэльным оружием. Если бы без акул, тогда лагуна, возможно, еще сошла бы за место поединка…

— Что и требуется, — бросил я.

Она замялась и вдруг просияла.

— Дошло! Граф — землянин, а значит, на суше имеет над тобой преимущество. В воде это преимущество исчезнет, поскольку тела в ней ничего не весят. А про лагуну ты сказал только для того, чтобы граф обделался и согласился на просто воду. Гениально!

— Тебе бы служить не медсестрой, а учительницей, — пробормотал я. — Очень подробно излагаешь.

Переговоры затянулись до вечера. Барон Сыроватка замучился бегать туда-сюда и осип от споров, а когда правила поединка были наконец выработаны и граф покинул хижину, выяснилось, что его распухший нос из синего стал лилово-черным. На закате мы с графом вошли в мелкую воду снаружи атолла. Старинные револьверы с барабаном на шесть патронов, привезенные бароном, модные плавки, репеллент от акул и полосатые красно-белые буйки, изображающие барьер. Больше ничего, если не считать туземного каноэ на берегу, предназначенного для вылавливания трупа или, может быть, двух трупов. Нырять по условиям поединка разрешалось, но долго ли высидишь под водой без дыхательного аппарата? А вынырнешь глотнуть воздуха — тут же подставишь голову под меткий, надо полагать, выстрел, поскольку дашь опытному противнику секунду-другую на прицеливание.

Нырять я не собирался.

Закат был красен и величествен. Огромный солнечный шар, перечеркнутый длинным темным облачком, отвесно валился в океан, и мелкая зыбь на воде дрожала огнем и плавилась. За все время, что я провел в моем поместье, я ни разу не видел подобной красоты, и мне вдруг стало смешно оттого, что, по всей вероятности, я ее больше не увижу. Смешок я тотчас подавил, заподозрив в нем признак истерики. Еще чего не хватало! Помру так помру, невелика потеря для человечества. Ну да, верно: я выторговал условия, повышающие мои шансы укокошить Жужмуйского, а самому остаться невредимым, но ведь ясно же: шансов у моего противника все равно больше. Пусть сам император утверждает, что у меня природный талант стрелка, зато у моего противника куда больший опыт, да и попасть в него из-за малых габаритов фигуры труднее, чем в меня…

Держа револьвер над водой, я вошел в море по грудь. Достаточно. В тридцати шагах от меня ту же операцию проделал Жужмуйский. Из-за роста он остановился ближе к берегу, нежели я, и торчащий на берегу Сыроватка тут же запротестовал: дескать, заходящее солнце слепит графа сильнее, чем меня. Джоанна заспорила было, но тут мой противник сделал еще несколько шагов, нашел под водой какой-то бугор и злобно крикнул, что все в порядке.

Пакетики противоакульего репеллента мало-помалу растворялись вокруг нас чернильными кляксами. Повинуясь зыби, кляксы теряли форму и выпускали щупальца, как спруты.

— Стрелять по счету «три»! — сипло крикнул с берега барон. — Внимание, даю отсчет. Раз!.. Два!.. Три!

Граф выстрелил первым. Словно кто-то ужалил меня в левую скулу. Наверное, так жалит пчела — впрочем, не пробовал, не знаю. Я дернулся и на миг потерял равновесие. Наверное, это и спасло меня, поскольку следующая пуля взвизгнула совсем рядом с моим ухом. Тогда и я выстрелил. Почти не целясь.

Джоанна на берегу громко ахнула. Потом, забыв о приличествующем секунданту поведении, радостно закричала и захлопала в ладоши.

Граф Жужмуйский нырнул не потому, что был трусом, а потому, что ноги перестали его держать. А ноги перестали держать его потому, что моя пуля вошла ему точно в лоб и выбила из затылка целый фонтан.

Барон Сыроватка столкнул в воду каноэ и принялся что есть сил грести веслом с миндалевидной лопастью к пятну-спруту, над которым больше не возвышались голова и плечи графа. От потрясения барон не мог справиться с капризным судном, и оно выписывало на воде какие-то эпициклоиды. А я выронил револьвер и, не став искать его на дне, побрел к берегу, ощущая в ногах такую тяжесть, словно попал с Луны не на Землю, а минимум на Юпитер.

Что было дальше, я помню фрагментами. Труп графа был выловлен из воды и вывезен с острова еще на каком-то флаере. Не помню, как он приземлялся, но помню, как улетал. В программе новостей сообщили, что известный дуэлист граф Раймунд Жужмуйский убит на поединке бароном Тахоахоа. Туземные дворяне устроили большой праздник с песнями и танцами. Я хотел пойти, но не смог. Тогда они явились сами и увили меня благоухающей гирляндой местных цветов. Туземцы тараторили что-то насчет того, что при прежнем господине Жужмуйский не только насиловал местных красоток, но и убил какого-то дворянина, предерзостно поднявшего на него руку, и отделался пустяковым приговором. Когда они удалились, меня вырвало на цветочную гирлянду. Помню еще, как Джоанна поила меня ромом, чтобы снять — по ее словам — какой-то там синдром, а я находил забавным, что слова «ром» и «синдром» рифмуются. Наверное, к тому времени я уже здорово насосался. Ничто так не отвлекает от тягостных мыслей, как принятие внутрь достаточного количества раствора воды в этаноле.

Потом я почему-то оказался у моря: я стоял на четвереньках коленями на берегу, а ладонями в воде, и тропические звезды качались надо мною. Звезд было так много, они сияли не хуже фонарей и, казалось, предлагали себя людям — но людям они были не нужны. Мне вдруг стало смешно, и я захохотал, хотя, наверное, правильнее было бы завыть. Но я не завыл, а вдруг обнаружил себя уже в постели в объятиях Джоанны, и она, прижимаясь ко мне шептала, что восхищается мною, что всегда верила в меня, и я не знал, противно мне или приятно слушать эту очевидную лесть…

Но то, что последовало далее, было определенно приятно. Даже очень.