Против времени. Бой с тенью

Глава 21

После недолгих объяснений от Мохиндера, я лег на пол лицом вверх, раскинув чуть в стороны руки и ноги. Мохиндер сел у моего изголовья на колени и положил обе руки на моё правое запястье.

- Закройте глаза, Алексей Григорьевич, и постарайтесь вспомнить самый светлый момент в вашей жизни, - спокойным размеренным тоном произнес он.

Самое главное, что поведал во время инструктажа Мохиндер, это то, что воздействие на мой головной мозг будет очень сильным, все чувства обострятся в сотни раз, особенно это касается ассоциативного мышления, а также воспоминаний. Поэтому лучше всего думать о самых приятных вещах. «Но в любом случае, эффект может быть непредсказуемый, так что будьте готовы ко всему, док» — это последнее, что он мне сказал.

Вот тебе и 5 пустяковых минут. Но отступать уже было поздно, тем более что мне и вправду может смертельно помешать незнание языка дальше.

Закрыв глаза, я решил думать о детстве, когда мне было лет 10, и я бегал по двору ещё сносного вида хрущёвок. Лето, яркое солнце, пахнет полынью и жженой травой. Мир так огромен, и он весь мой! Всё только начинается!

И действительно, Мохиндер был прав, первые секунды мне мешало погрузиться в мысли четкое ощущение каждой ворсинки шкуры на полу под своим телом, не знаю как, но я тут же смог их сосчитать - триста семьдесят две тысячи пятьсот девять. Звуки вокруг слились в один гулкий шум, я чувствовал биение сердца своего экзекутора, слышал, как шуршит его кожа при дыхании и сокращаются мышцы, но я не мог сконцентрироваться и выделить хотя бы один звук, всё вокруг звучало в медленном гулком тоне.

Затем в один момент я будто физически оказался на ветке ивы. Той самой раскидистой ивы, на которой провёл половину своей юности. Рядом с деревом стояла, до боли знакомая, белая трансформаторная будка, на которую мы иногда залезали по этому дереву, вызывая неимоверный гнев местных старушек, каждый раз пытающихся нас оттуда согнать. Солнце было высоко в небе, я ясно ощущал запах лета, детского беззаботного лета.

Я соскочил с ветки на землю, приземлившись на корточки, сухая песчаная пыль окатила мои ноги. Боже! Неужели я опять здесь?! Как это прекрасно!

- Лёха! Лёх! Иди сюда скорей! - знакомый детский голос позвал меня.

Я поднял от земли глаза, в метрах 5-ти от меня стоял рыжий мальчишка 8-10 лет, одетый в футболку и шорты, а через плечо перекинута старая отцовская военная походная сумочка, он держал в руках деревянную палку, конец которой был измазан какой-то чёрной вязкой жижей, то и дело капающей на траву. Я быстро встал, подбежал к нему и спросил, даже не задумываясь:

- Пашка, что это у тебя?.

- Погляди, - Пашка обеими руками поднял вверх палку и стал крутить ей как шампуром на мангале, радуясь от того, как вязкая чёрная субстанция перекатывается и стекает на землю, - Это гудрон. Дворники оставили походу. Ещё горячий!

- Дай мне тоже попробовать! - начал я.

Я попытался выхватить палку из Пашкиных рук, но он отпрянул от меня и закричал:

- Эй, возьми себе сам! Чего к моей дубинке лезешь? Тут вон дофига этого добра.

Он показал на чёрное от сажи и опрокинутое на бок металлическое ведро, из которого часть чёрной массы медленно вытекала.

- О, круто! Сейчас я тоже себе сделаю, - сказал я и побежал на поиски подходящего куска дерева.

Мне повезло больше, чем Пашке, неподалёку я нашёл кусок прямоугольного деревянного бруса, наверное, отломок от какой-нибудь старой оконной рамы. Вернувшись к Пашке, я сел на корточки и тут же окунул своё орудие в ведро, чтобы хорошенько измазать в гудроне.

- Паш, выходи завтра тоже погулять, а? - не отрываясь от важного дела, спросил я.

- Я же тебе говорил, мы уезжаем в обед, меня никто не выпустит, бояться, что опоздаем.

Я почувствовал дикую тоску, такую взрослую, не очень свойственную для ребенка, как мне тогда казалось. Но сейчас мой нынешний взрослый разум, который на эти счастливые минуты ковыряния в чёрной смоле куда-то улетел, и остался лишь 9-ти летний пацан Лёха. И я вновь осознал всю горечь расставания с лучшим другом, которого знал, чуть ли не с рождения. По крайней мере, с его рождения. Как рассказывали наши родители, мы с ним вместе тусили почти с пеленок, хоть он и был на полгода младше меня. Мой лучший и дорогой друг. И вот он уезжает, на 2-3 года года. А кто знает, может и насовсем... У отца какой-то новый контракт, сулящий хорошие деньги, и конечно на маленький мир 8-ми летнего мальчика в таких ситуациях плевать.

Конечно, он будет иногда приезжать сюда к бабушке с дедушкой. Но это будет очень редко. Как же тоскливо! Как раздирает моё маленькое сердце обида на весь этот мир! За что? Почему он уезжает? Почему он не может остаться здесь, у бабушки в конце концов. Это же родителям надо ехать, а у Пашки тут всё схвачено - друзья, школа, наша секция бокса. Мы были лучшие, с кем теперь в спарринг вставать? Все остальные дохляки. Тут хоть интерес какой-то был.

- А когда ты приедешь теперь? - чуть закусив губу, чтобы не дать себе заплакать, спросил я, всё так же ковыряя ведро с гудроном.

Ком предательски подкатывал к горлу, и сил это сдерживать оставалось всё меньше.

- Не знаю. Может на осенние каникулы. Но мама говорила, что там всего неделя, и если и поедем, то только если у меня не будет троек в четверти. Ты долго ещё дубинку мучить будешь? Пойдём поиграем во Властелина колец.

- Ага, уже почти всё, - пробормотал я и незаметно утёр левой рукой всё-таки выступившую слезу.

Не знаю, что чувствовал тогда Пашка, вернее я тогда не знал. Потом, уже когда лет через три года они вернулись обратно, он рассказал мне, что, когда пришёл домой, закрылся в своей комнате и со слезами на глазах кричал родителям в дверь, что никуда не поедет. Что ему совсем не нужна никакая Москва, ему и так хорошо здесь, и будет жить он у бабушки.

Но тогда я этого не знал, и от такого обыденно-спокойного поведения лучшего друга мне становилось ещё более одиноко. Внутри было ощущение какого-то предательства. Никто нас не учил показывать эмоции, а даже наоборот, учили их скрывать. Вот и мы с Пашкой, два самых близких друг другу человека по своей детской неумелости делали вид, что нам всё равно, что дружбе нашей приходит конец, и сегодня наше последнее приключение в этом знакомом до последнего камушка дворе. По крайней мере мы так думали, что оно последнее...

Мы пошли на любимую гору. Гора это конечно только название, по сути это была уже за многие годы притоптанная земляная насыпь высотой метра два, оставшаяся после какого-то капитального ремонта труб ещё много лет назад. Пока мы шли, тоска всё больше накрывала меня, я стал чувствовать, что мои ноги становятся ватными, тяжёлыми, мне трудно дышать, горечь и жжение в груди. Я остановился.

- Чего ты встал? Мы ещё не дошли - возмутился Пашка и укоризненно посмотрел на меня, - Мне домой скоро, пойдём, а то не успеем поиграть!

Я сел на бордюр тротуарной дорожки и стал своей дубинкой ковырять землю:

- Не хочу я никуда идти. Ты уедешь завтра, а я что буду делать? С кем на тренировку пойду? Неправильно это всё. И почему вообще вы сейчас уезжаете? Ещё середина лета только, в школу нам не надо, могли потом, в сентябре поехать.

- Ты думаешь я хочу что ли?! Мы же ещё на карьер даже не успели сходить с тобой. Помнишь Веталь рассказывал? Там говорит всё в песке, он рассказывал, что рондат и фляк там делал, и даже если упадёшь, не страшно, песок мягкий.

- Заливает он! Ещё скажи стрекосат! Рондат может и можно, это любой дурак сделает, а фляк он не умеет, - возмутился я.

- Да, какая разница, мы-то умеем! Представь, как круто там можно было попрыгать.

- Вот и я про это. А ты уезжаешь. Один я не пойду туда. Чего там одному делать? - заворчал опять я.

- Ты не пойдёшь, потому что боишься далеко так от дома уходить сам, что родители поругают.

- Ничего я не боюсь! Сам ты боишься, понял! - я вскочил и обиженно ударил дубинкой по асфальту, да так, что уже застывший гудрон немного откололся от неё.

- Да, ладно тебе, я бы тоже один не пошёл. Если родители узнают, то так влетит, а вместе хоть не так обидно, - Пашка вдруг немного замялся, а потом посмотрел на меня и сказал, - Ты это, пообещай мне, что не пойдёшь с Веталем на карьер, а? Давай осенью, когда приеду, сразу вместе туда сходим, ещё тепло будет.

- Давай, - согласился я.

- Так обещаешь?

- Да, обещаю, сказал же, - я опять сел на бордюр, - Чё мне твой Веталь, он не лучший друг мне. Не хочу с ним никуда ходить.

Пашка сел рядом со мной и начал копаться в своей сумочке. Он всегда брал её с собой, и постоянно что-то туда складывал. Наконец он достал оттуда свёрнутый в круг чёрный ремень и протянул мне:

- Смотри, чё у меня есть?

- Ну, ремень. И что?

- Да, ты раскрой его, раскрути!

Я скрутил ремень на всю длину и на его конце на лицевой стороне увидел три красиво выпечатанные на коже буквы “Д. П. К.”

- Он настоящий? Кожаный? - спросил я.

- Ага. Это папа купил и буквы сделал, - горделиво произнес Пашка и забрал у меня из рук, - А буквы это мои инициалы. Видишь, “Д. П. К.”

- Что это такое инициалы? - не понял я.

- Ты че не знаешь? Это типа имя, фамилия и отчество. Вот. Я Дорофеев Павел Константинович - получается “Д. П. К.”.

- Ааа, знаю конечно! Забыл просто. А у меня как тогда будет? - спросил я.

- А у тебя вот, - и Пашка достал из сумки второй скрученный в круг кожаный ремень коричневого цвета, - Держи, папа и тебе сделал.

- Ого, круто! Спасибо! У меня тоже буквы есть? - сказал я, разматывая свой подарок, не веря своему счастью.

- Да, видишь “А. Г. А.” - Алексей Григорьевич Антонов. У тебя наоборот папа сделал, потому что сказал, так красивей смотрится.

- Только эти ремни длинные какие-то. Как их носить? - спросил я, попутно примеряя на свой талии.

- Кожаных ремней на нас на рынке папа не нашёл, а буквы только на кожаных можно сделать. Сказал, подрастём и будем носить. Я хотел шилом себе дырок ещё наделать, но он не разрешил, испорчу говорит.

- Мгм… - промычал я в знак согласия.

- Ну, что мы пойдём на гору? С этими ремнями и дубинками можно что-нибудь придумать, - вставая с бордюра, предложил Пашка.

- Ага, пошли, давай только через палисадник пойдём, - сказал я.

Вся тоска куда-то в миг улетучилась. Я глубоко вдохнул этот воздух с привкусом детского лета. Как же хорошо… Как же…

Голос Пашки стал куда-то от меня отдаляться, а его фигуру застлала белая пелена, слепящая своим сияньем, что я закрыл лицо руками. И будто… уснул.

Не знаю, сколько я в итоге проспал, но когда чей-то встревоженный голос пытался меня разбудить, вставать никак не хотелось. Я бы был готов ещё целую вечность так лежать.

Я открыл глаза и увидел над собой озабоченное лицо Дипали:

- Живой, - девушка с облегчением выдохнула, - Вы понимаете меня, Алексей Григорьевич?

- Да, понимаю… Чего вы нависли надо мной, дайте я встану

Немного отпрянув от девушки, я поднялся с пола.

За столом сидел Мохиндер и закуривал очередную папиросу.

- Ну, и пощекотали вы нам нервы, Алексей Григорьевич! - с растерянной улыбкой сказал Мохиндер.

По закатанным рукавам его белой рубашки и усталому виду казалось будто он всё это время колол дрова с Полем, а не копался у меня в голове.

- Выглядите вы неважно, - усмехнулся я.

- Скажите спасибо, что вы вообще можете видеть, как я выгляжу.

- А что, собственно, случилось? Что-то пошло не так? - начал беспокоиться я.

Мохиндер сделал невнятный жест руками, затянул едкий дым и спросил:

- О чём вы думали, когда мы начали процедуру? Какие воспоминания вам пришли в голову?

- Про детство. Я стал вспоминать, как хорошо и безмятежно было в детстве, летом. Вы же сказали, вспомнить что-то хорошее. Вот я и…

- Ну, да, да. То есть про детство вообще, или всё-таки что-то конкретное? - со сдерживаемой нервозностью спросил Мохиндер.

- Ну, сначала вообще, а потом конкретное воспоминание появилось.

Я невольно кинул взгляд на Пашку, вернее на Поля, который стоял, нахмурившись, рядом с очагом, не отводя от нас взгляд. Мой разум никак не хотел принимать, что передо мной не мой лучший друг, а какой-то неведомый скандинавский лекарь, такое феноменальное внешнее сходство у двух этих людей

- Да, что такое? Мне кто-нибудь объяснит? У вас не получилось? - напрягался я, озираясь то на Мохиндера, то на растерянную Дипали.

Мохиндер немного улыбнулся, выпил из кружки, затушил папиросу и заговорил:

- Всё получилось, просто вы видимо выбрали какое-то очень яркое и эмоциональное переживание, которое чуть не убило нас обоих. Слава всем варяжским богам, что за минуту до того, как нас могло разорвать вашей энергией в дом вошёл Поль и разбудил Дипали, которая немного подпитала меня, что позволило мне удержать вас. Ну, да ладно. Лучше скажите, как думаете, на каком языке вы сейчас говорите? - спросил Мохиндер.

- Не знаю, слышу, как русский. А что не на нём?

- Нет, вы говорите на хинди, - сказал Мохиндер.

Вдруг Поль громогласно проговорил:

- Så sluta med ditt snack. Du är i mitt hus, så tala det språk jag förstår!

- Paul, var inte arg på oss. Vi lär Aleksey Grigorievich att förstå andra språk. Ge oss ett par minuter. - не задумавшись ни на секунду ответил максимально тактичным тоном Мохиндер.

- Bra, - уже мягче и спокойней ответил Поль.

- Поль, начинает беспокоится, что не понимает нас. Но это дело поправимое, - обратился уже ко мне Мохиндер.

- Дело в том, что я его тоже не понимаю. Выходит, что умение не на все языки распространяется? - засомневался я.

- Нет, абсолютно на все. Просто пока вам нужно будет прилагать некоторое осознанное усилие, прежде чем перейти на другую речь, - ответил Мохиндер, - Как бы вам это объяснить…

- Хранитель, разрешите я попробую, - вдруг заговорила Дипали.

- Да, давайте, Дипали, я честно уже сильно вымотан, - согласился Мохиндер, встал со стула и хлопнул легонько по спине Поля, бросив ему что-то ободряющее на его языке.

В свою очередь мы с Дипали сели за стол, и она начала объяснять:

- Я думаю, вам будет понятней, если мы вспомним медицину. У нас есть речевой центр, который преобразует услышанную речь в нервные импульсы…

- Правильней было бы сказать, что он преобразует слуховые сигналы в нейронные коды слов, которые, в свою очередь, уже активируют образы или понятия подходящие к ним, - не удержался, чтобы поправить, я.

Дипали чуть наигранно улыбнулась и продолжила:

- Да, именно к этому я и веду. Казалось бы, нам нужно учить слова, откладывать их значение в долговременной памяти, чтобы потом понимать и воспроизводить. Но при этом мы без труда можем понять, что речь — это речь, даже если она происходит на непонятном нам языке.

- Тут, как раз для ученых уже давно ничего нет удивительного, всё-таки доказано, что за человеческий язык отвечает не только речевой центр, есть активности и всей лобной доли, и височной. Всё-таки процесс немного сложнее, чем кажется на первый взгляд. - добавил я.

- Именно так! - улыбнулась Дипали, - Варианты языков не бесконечны, они ограничены нашей полостью рта, голосовыми связками - в общем, нашим инструментом звукоизвлечения. И ваша задача проста, услышав первый раз чужой язык, дать мозгу обработать закономерности услышанных звуковых комбинаций, сопоставить с тем, что уже умеете вы, и преобразовать в понятную информацию для вас. Только и всего.

- Вы же понимаете, что это звучит совсем не только и всего? - съёрничал я.

- Я это вам рассказала, чтобы вы поняли основную суть, что нужно вам потребовать от вашей черепной коробки, - Дипали демонстративно постучала пальцем себя по голове, - А на деле нужно просто расслабиться, абстрагироваться от всего. И ваша голова всё сделает сама.

- Хорошо, допустим, а как я пойму, что уже сам могу говорить на другом языке.

- Обычно, если сказать несколько новых фраз и на пару секунд замолчать, будут странные ощущения на языке. Мышцы всё-таки не привыкли, - Дипали пожала плечами.

Я замолчал. И вдруг действительно почувствовал эти странные ощущения, не то легкое онемение, не то будто язык стал чуть больше. Я только сейчас осознал, что всё это время говорю на хинди, при этом абсолютно не думая об этом.

- А как мне переходить с одного языка на другой? - спросил я.

В это же мгновения от радужки глаз Дипали сверкнули еле заметные искры, как тогда при первой встрече:

- Этому нужно будет немного поучиться, здесь нужно небольшое сосредоточение. Но со временем, вы сможете это делать почти не задумываясь, как кататься на велосипеде. Сейчас, кстати говоря, вы вернулись на русский.

- Вау! Звучит это всё конечно странно…

Но моё недоумевающее восхищение прервал Поль, нависший над столом своей грузной фигурой и обратившейся строго к нам:

- Долго вы ещё будете болтать, господа?

- Думаю, что мы закончили, - улыбнулся я. Его речь стала мне понятна, а это значит, что Мохиндер всё сделал правильно, пусть и объяснения Дипали всё равно не дали мне полной ясности, как этим умением правильно управлять.

- Вы быстро учитесь, доктор! - одобрительно улыбнулась Дипали.

- Вот и хорошо, и чтоб больше никакой тарабарщины в моём доме! - продекламировал Поль, а затем обратился к Дипали, - Ты, кстати, пошла бы к своему суженому, вон уже приходить в себя стал. Добрые женские руки как ничто больше нужны человеку в такие моменты.