Пройдя долиной смертной тени (СИ)

— Сорян, я грязнуля, — смеется девушка, сгребая в охапку вещи с постели.

Откинув их кучей на пол рядом с чемоданом, она указывает Филиппу, чтобы тот сел, и продолжает щебетать:

— Тут есть чайник. Всратый, но вроде все ещё чайник. А у меня есть чай с личи и ещё какими-то фруктами. И это, — Мария указывает на конфеты на столе. Те самые, что любит парень. С мишками. — Я запомнила и купила вчера для тебя.

А себе она взяла кислый скиттлз.

Войдя и осмотревшись, парень спокойно сел в кресло, что стояло у окна. Его не смутил бардак или что-то ещё. Наоборот, он чувствовал себя даже спокойным сейчас.

— Ты запомнила? — улыбнулся он и, как мальчишка, глянул на девушку.

Сейчас его улыбка была едва ли не детской.

— Почему ты все таки приехала? — осторожно спросил Филипп, протягивая к Марии руку. — Признаюсь, я думал о тебе хуже. Наверное, не удивительно.

Сербская включила чайник и тут же отозвалась на ласковый жест Филиппа — подошла к нему, взяла за протянутую руку и уселась к нему на колени, подобрав ноги. Сжаться на нем, таком высоком, в клубочек было поразительно приятно.

— Да обо мне многие думают хуже, я привыкла, — усмехнулась Мария. — Когда я только поступила, все мои одногруппницы меня боялись, думая, что я сука и этакая фэм фаталь. Лишь спустя пару месяцев, они, пообщавшись со мной, выдохнули и сказали, что я милая.

Она посмотрела на Филиппа и тихо рассмеялась. Его лицо было так близко сейчас.

— Что, неплохая сталкерша из меня вышла? Я не могла не думать о тебе всю неделю. Срывалась на клиентах в кафе, так что отпуск у меня, можно сказать, вынужденный. Я постоянно вспоминала… Ну, — Сербская даже смутилась. — Тебя и то, как ты на меня смотрел. Ты — самый необычный из всех, кого я встречала.

Сидеть с Марией на коленях было приятно. Очень приятно. У Филиппа не так много в жизни было тактильных радостей, и присутствие Сербской ошеломило его. Никогда ещё Филипп не ощущал себя настолько нужным кому-то. И это подкупало. Но одновременно и рождало мысли о том, а что будет, когда потребность в нем кончится? Что тогда? И не готовый к этому молодой человек уже начинал страдать. Ещё ничего не было, а страдание уже было — этого ведь всегда достаточно.

— Необычный… — проговорил он. — Знаешь, очень хочется иногда быть самым обычным. Ничего хорошего в этой необычности нет — все это от лукавого. Все для того, чтобы погубить душу, смущать. Я сейчас не о тебе…

Филипп как-то шумно вздохнул и ласково погладил девушку по щеке.

— Может быть поэтому я так и рвусь в монастырь. Просто хочу быть там, где не нужно… Можно просто быть и доживать, понимаешь? Сердце уймется.

Он вспоминал древнюю притчу о послушнице, которую родитель забрал из монастыря. Она была отправлена туда ещё ребенком, смущаемся бесом, но обитель исцелила ее. Когда же девицу насильно выдали замуж, бес снова проснулся и погубил ее, сделав самой большой душегубицей. Вот и с ним точно так же — в обитель его гнало собственное нутро. Но теперь уже поздно. Он сопротивлялся, но знал, что теперь уже поздно. Они все ещё очень пожалеют о том, когда бес проснется.

Боже, пастырь мой, молю тебя — сдержи врага дланью своею. Не дай пасть мне, рабу твоему, и наставь меня на путь спасения. Господи Иисусе Христе, спаси помилуй мя. Спаси, Господи Вседержитель мой.

— Не забивай себе голову, — вдруг дернув головой, улыбнулся Филипп. — То все… Не весело и не интересно.

Мария слушала Панфилова, тут же прильнув к его руке, стоило ему коснуться ее. Даже глаза прикрыла. Ей нравилось слышать звук его голоса.

— Не правда, мне очень интересно, — возразила она. — А что до веселья — я бы хотела разделять с тобой и грусть, и боль. Но… Тебе не кажется, что эти губительные мысли и дальше сжирали бы тебя в монастыре, хотя при этом ты был бы лишен всего? Не хочу, чтобы это звучало эгоистично, я не ради себя тебя отговариваю.

Сербская тихо посмеялась.

— Хотя, может, и ради себя немного тоже. Знаешь, в нашу первую встречу ты спросил меня, почему я блудница, а потом ещё по боль в моей душе. Так вот — ты был прав. На все это меня толкает пустота огромных размеров. Вот здесь, — девушка коснулась своей груди. — Но я не хочу быть такой. Я хочу счастья и покоя. И ты первый, с кем я все это чувствую. Отец Сергий вчера сказал мне, что Бог для каждого из нас приготовил свой путь. Я, конечно, не сторонница веры в судьбу, но что, если?…

Мария пожала плечами.

— Думаешь, бес бы меня не оставил там?

Вполне здравое замечание. Сам Филипп не думал об этом. Он нередко думал только о том, что ему хотелось думать, а не о том, что могло бы быть в действительности. Огромная разница, между прочим.

— Это толкало меня искать покой в Боге, — задумчиво проговорил Панфилов, когда речь зашла о давних его словах. — Но сейчас мне кажется, что Господь от меня отвернулся.

Перед внутренним оком тут же возник Елисей. Сердце неприятно и часто забилось.

— А ты не думала над тем, что бы ты хотела делать теперь?

Он ведь и сам не знал, чего хотел бы.

Марию забавляло то, как по-детски непосредственно парень говорил о бесах, но теперь уже в куда более добром ключе. Она потрепала его по волосам и ответила:

— У тебя прямо под боком такой шикарный настоятель в храме, а ты погружаешься в тяжкие думы сам. А чего хочу я? — вновь горьковатая усмешка. — Любить тебя. Пока больше ничего не хочу.

Эти слова так легко слетели с ее губ, но Марии не было страшно это говорить. Волнительно до ускоренного сердцебиения, но впервые не страшно. Напротив — признать свои чувства для нее стало неким успокоением. Пожалуй, надо будет и самой снова поговорить с батюшкой.

Вся дерзость Филиппа, все его раздражение куда-то делось — иссякло. Пусть даже для того, чтобы набраться снова. Но пока молодой человек ощущал себя спокойным — жалкая, жалкая ложь самому себе. Тебя обманывать не надо — ты сам обманываться рад.

— Думаешь, у нас получится? Или это что-то как в глупом анекдоте про монастырь или попа?

Панфилов попытался рассмеяться, но смех его вышел жалким и грустным. Он обнял крепче девушку, усадил на своих коленях поудобнее. Сейчас присутствие Марии дарило странное удовольствие — далекое от сексуального. Просто на душе стало внезапно тепло.

Обман, обман, все обман.

— Я умру, если будет иначе, — отчего-то вдруг зашептала Сербская, смотря на Филиппа взглядом умиротворенным, но полным обожания.

Она не лукавила и не пыталась манипулировать. В кои-то веки. Она просто говорила то, что чувствует. Мария ведь и впрямь воспринимает его, как нечто божественное, сошедшее на нее. Как свой последний шанс. Ненормальная.

***

Отец Сергий, тепло пораженный успехами Елисея, позволил юноше воспользоваться своими ключами от храма, зная, как он вдохновлен внутренней обстановкой. Заодно Воскресенский должен был закрыть церковь на ночь, но сначала он хотел подумать среди наивысших красот. Сейчас он занимался тем, что писал седьмую печать, и Елисею нужно было раствориться в вере, как никогда. Он как раз стоял, держа руки за спиной, и рассматривал потрясающе расписанные потолки, когда вдруг услышал шум со стороны входа. Сначала парень решил, что это батюшка, но, обернувшись, рассмотрел во тьме сразу три фигуры — и ни одна из них не была похожа на порядочного человека, отчего-то Елисей почувствовал это моментально.

Ах, как хорошо, что он стоял за опорной колонной!

Сердце дробно заколотилось от страха — что он, робкий и хилый юноша, может сделать против этих людей? Он не сумеет даже тихо прошмыгнуть мимо них, и телефона у него с собой тоже нет. Ощущая, как паника подступает к горлу, Воскресенский попятился назад и почти заполз в служебный коридор, где скрылся в одном из подсобных помещений. Бежать сразу нельзя — заметят!

Но он обязан, обязан предупредить отца Сергия! Милостивый Господь, здесь должен быть стационарный телефон!

Тем временем…

Те, кто пришел ночью в храм знали, что делать. Они двигались молча и с уверенностью людей, которые знали, где и что находится — прямой знак того, что эти люди знают больше, чем нужно, для чужаков. Повинуясь условным знакам, они вошли в алтарь и вскоре вынесли оттуда то, за чем пришли — иконы, паломничества к которым совершали изо дня в день десятки верующих.

Если бы кто-то захотел узнать в этих людях знакомые черты, то не удивился бы, признав в двух из трех рецидивистов, а во втором — льстивого типа, что не так давно терся на территории храма с фотоаппаратом. Журналист, не журналист — черт его разберёт.

— Думаю, что Ленчик оценит, — сказал один.

— Иди ты — ещё бы нет, — гоготунл второй.

— Заткнитесь, — шикнул третий.

Им повезло — в храме сейчас не было даже сторожа, который совершал обход в дальней части церковных помещений. И снова — работа знатока.

— Малец чисто сработал.

— Получит свою копейку, христопродавец.

Елисей слышал каждое их слово и просто тихонько краснел от ужаса и гнева.

Грабители!

Как они смеют приходить в храм Божий и воровать отсюда? Тем более — древние иконы, реликвии! И самое интересное — о ком они говорят? Кто предал их?

Да где же этот чертов телефон?

Почти на карачках Воскресенский выполз из своего укрытия и так же отправился дальше по служебным коридорам за сторожем.

Вот только эти мерзкие люди сработали слишком быстро и чисто — уже через пару минут и след их простыл.

========== Глава 5. Признания. ==========

Florence + the Machine — No Light, No Light

Утро встретило его мягким, осенним солнцем. Оно пробралось через занавески и скользнуло по лицу Филиппа кривым росчерком. Молодой человек вздохнул и открыл глаза. Снился ему по прежнему тяжкий сон, в котором он путался, как муха в паутине. Было очень тяжело дышать, но когда Панфилов открыл глаза, то увидел, что светит солнце, а рядом лежит Мария. Ее теплый бок согревал его, а дыхание приятно щекотало щеку.

Может быть, его фанатизм не стоил того? Может быть, стоило стать простым священником, жениться, наплодить детей и быть самым довольным человеком в приходе? Почему бы и нет?

— Эй, — Филипп подул на ее лоб, в после схватил девушку и стал тискать. — Чего ты столько спишь?

Мария ненавидела, когда ее будят, всю свою жизнь, но проснуться в руках Панфилова оказалось настоящим блаженством. Девушка рассмеялась, ещё даже не разлепив веки, и принялась притворно возмущаться:

— Нет, ну если так будет каждое утро!..

А затем она перевернула парня на спину, а сама наглейшим образом влезла на него сверху, радостно устроившись у него на груди.

— То я буду самой счастливой на свете, ты же это знаешь?

Спать с девушкой в одной кровати оказалось очень приятно. Непривычно, но приятно, поэтому сумрачное настроение Филиппа, который каждый день со дня знакомства с Марией просыпался с тяжестью на сердце, немного рассеялось. Смылось и развеялось, будто бы солнце, что било в окно, слегка подсушило слезы души.

— Возмутительно! — рассмеялся он. — Почему ты мне раньше об этом не сказала?

Ведь для него это было важно. Невзирая ни на что. И то была чистейшая правда. Та, что так хочет скрываться за грубостью повседневности.

Сербская ткнула кончиком своего носа в его, а затем невесомо чмокнула в губы.

По утрам Филипп был ещё прекраснее, чем ей виделся до этого. Волосы растрепались и примялись, но все равно лежали красивыми легкими волнами, а в зеленых глазах отражалось что-то, ранее неведомое Марии.

— Ты вроде говорил, что вы сегодня начинаете попозже? — лукаво спросила она, специально чуть ерзая на его теле.

В глазах Панфилова зажглось озорство. То самое, что делало его черты хищными и совсем не ангельскими.

— И что же ты предлагаешь? — лениво тянет он.

Сербская потянулась прямо на нем, подобно спокойно урчащей кошке, и сама разулыбалась, строя из себя святую невинность:

— Даже не знаю, столько всего можно предложить. И столькому тебя научить. Но да ладно, тебе не понравится — слишком порочно.

Рассмеявшись, Мария сделала вид, что отмахнулась от собственной идеи, надеясь лишь раззадорить этим парня. Сейчас ее грудь покоилась прямо на его груди, а сама она смотрела на Филиппа искушающе, словно и впрямь предлагала ему то самое яблоко — хотя впервой ли? Ее рука под одеялом мягко провела по его боку, чуть царапая кожу длинными ноготками. Не больно, лишь заигрывающе, а ухмылка на губах становилась все более соблазняющей.

Парень даже встрепенулся.

— Нет, скажи!

Чувственность пробуждала в нем желание, которое он даже не мог побороть. Да и не пытался, откровенно говоря. В глубине его зрачков разгоралось настоящее пламя, а на губах змеилась ухмылка. Прямо-таки падший ангел.

— Скажи, а лучше покажи!

Мария рассмеялась.

— Какой прыткий!

Держа одеяло на плечах, девушка медленно сползла ниже, не отрывая взгляда от Панфилова. Она крепко ухватилась за его мужское естество, принимая сходу водить ладонью вверх-вниз — нужно же разогнать кровь.

— Так мы с тобой уже делали, но я решила, что ты заслужил ещё, — ее голос даже немного сел. — Но я потом затребую ответную… услугу, понимаешь же?

И сразу после этим слов девушка коснулась языком его плоти, раздразнивая желание. Нельзя сказать, что по жизни Мария так уж любила это делать, несмотря на имение вполне богатого опыта. Чаще всего она делала это лишь потому, что от нее этого ждали и хотели. Но сейчас Сербская хотела сама. И речь шла уже не о привязке к себе, нет. Ей просто хотелось сделать своему мужчине приятно. Отправить на седьмое небо, так сказать.

Прикосновение ее губ было вновь таким сладостным, что Филипп не смог сдержать стона. Он запрокинул голову назад и часто задышал, силясь прийти в себя, но вместо этого голова закружилась ещё сильнее. С его губ сорвался ещё один стон, а затем Панфилов и вовсе не стал их сдерживать. Его чувствительность была раскалена до предела. Однако, он все же попытался сдержаться, когда почувствовал, что удовольствие накрывает его. Филипп мягко оттолкнул Марию, а затем уложил ту на подушки.

Панфилов не знал, что ему делать, однако, очень скоро страсть ему подсказала. Филипп был очень нежным в эту минуту. Максимально нежным и ласковым. Повинуясь желанию, он старался сделать так, чтобы девушка чувствовала себя комфортно. насколько это возможно. Он очень боялся сделать ей неприятно, но очень скоро понял, что ей все нравится, и продолжил свой натиск.

Марии, к ее удивлению, даже не понадобилось его направлять — для абсолютного новичка в вопросах секса Филипп оказался очень хорош. Сербская почти жалобно попискивала, прикрыв веки, наблюдая за миром, сомкнувшимся в этом молодом человеке, сквозь ресницы. Она даже и не пыталась себя сдерживать, несмотря на тонкость стен в дешевом отеле и раннее утреннее время. Пусть позавидуют, если так хочется. Не выдержал бурного удовольствия, ее тело вскоре содрогнулась, сведенное сладкой судорогой.

— Иди сюда, — чуть хрипловато позвала девушка, привлекая Панфилова к себе за плечи, чтобы впиться в его губы поцелуем и позволить войти в себя.

И все же Мария, как никто другой, знала разницу между тем, чтобы заниматься сексом с любимым человеком и абсолютно посторонним. Если в последнем случае ты ощущаешь все лишь на физическом уровне, то в первом чувствуешь, как искрится сама твоя душа. Сейчас, лежа под Филиппом, подаваясь вперед в ответ на каждый его толчок, Сербская знала, что это — то единение, в поисках которого она провела всю свою жизнь. И хотелось надеяться, что он тоже это чувствует.

Он все ещё никак не мог привыкнуть к этим ощущениям, к движениям, которые были раньше ему чужды, а теперь снова и снова заставляли почувствовать себя другим человеком.

Этот человек знал, что такое удовольствие и мог подарить его, пусть даже не всегда умело с первого раза. Но Панфилов очень сильно старался. И его старания увенчались успехом — тем, из-за которого он снова застонал, как животное, сжимая девушку в своих объятиях даже сильнее, нежели чем то нужно.

— Прости, я снова что-то… Тебе не больно?

Ему бы не хотелось ее боли. Не хотелось, чтобы она отдалялась от него, считая жестоким. Хотя… Как никто, Филипп знал, что уж жестокости-то в нем достаточно.

Мария заулыбалась, одновременно выравнивая дыхание. Да пусть он хоть до хруста костей ее сожмёт — она будет только рада.

— Нет, — прошептала Сербская, оставляя поцелуй на кончике его носа. — Все отлично.

А затем она рассмеялась, продолжая гладить спину и плечи Филиппа.

— Такими темпами у нас дети раньше времени появятся. Придется снова идти в аптеку. Меня тут, вероятно, уже запомнили.

Чуть закряхтев, Мария вылезла из объятий Панфилова, поднимаясь на ноги, но тут же вновь протянула ему руку.

— Пойдешь со мной в душ? Помогу тебе собраться потом.

А хотел ли он детей? Странный вопрос. Возможно — да, но, скорее всего, ему не придется гадать, когда он уйдёт в монастырь. Мысль об этом впервые причинила ему резкую боль. Поморщившись, Филипп улыбнулся:

— Ничего не имею против.

Он потянулся и потискал ее за бочок, а потом соскочил с кровати. У него вдруг прибавилось сил. Да и в целом, мир будто бы засиял новыми красками.

***

Тем удивительнее было столкнуться с новостями, которые обрушились на Филиппа, когда он переступил порог семинарии. Кто-то посмел ограбить храм! Похитили две иконы — Благовещение и Страшный суд. Реликвии храма, к которым стекались паломники со всего мира. К месту преступления уже стекались журналисты, работала полиция.

— Просто удивительно, как у кого-то поднялась рука, — сокрушенно пробормотал Мирослав, закончив просвещать друга о том, что тот так ловко пропустил, проспав.

— Говорят, что у грабителей был сообщник из местных, — вступил в разговор Георгий — рыжеватый парень с голубыми глазами.

— Не может быть!

— Ну так говорят…

***

Высокая блондинка с миловидным, вполне ещё юным личиком и высоким ростом сидела на лавочке у церкви. На голове — платок, и одета она вполне презентабельно для храма, но любой бы сказал, что она в таких местах — не частый гость. То ли нервозность взгляда, то ли слишком развязная поза указывали на это.

Из церковной лавки, где пробовали чай и пирожки, быстро спустился парень в зеленой толстовке и, держа стаканчики с чаем, поспешил у девушке.

— На вот, держи.

— Спасибо, Вить.

Девушка сделала глоток и повела плечами.

— И угораздило же вписаться в это. Впрочем, я рада.

— Да ладно — такой репортаж можно снять!

Чутье не обманывает никогда. Эти двое — журналисты, причем снимают не для федеральных каналов — давно подались на ютуб, где приманивают аудиторию перчеными фактами. Сейчас на повестке дня — разоблачение. Эти двое уверены, что настоятель сам организовал похищение с целью создать инфоповод. Тем более, что свидетель — единственный на данный момент, ученик семинарии, правда, ребята не знали кто, но узнать не проблема, когда хочешь.

— Неприятно здесь, — поежилась девушка.

— Да лан, Лар, боишься, что Боженька накажет? — усмехнулся Виктор.

— Иди в жопу — просто холодно, и тут по-уродски. Домой хочется.

Лариса зябко повела плечами и продолжила пить свой чай.

— Потрись тут днем. Может чего узнаешь.

— А ты?

— Сменю под вечер.

Мимо болтающих прошла шаркая какая-то церковная бабка, зыркнула на них и пошла дальше, картинно вздыхая. Тут было таких много. И нужно было постараться подмазаться хоть к одной.

— И вот — поищу даму сердца, — хохотнул Виктор, кивнув в сторону бабки.

Лариса на это и сама картинно закатила глаза. День обещал быть просто прекрасным. В кавычках, естественно.

***

Этот день стал абсолютно роковым для всех — для прихожан, для семинаристов и, в первую очередь, для отца Сергия. Факт ограбления не вызывал у него праведный гнев, нет. Скорее — глубокую боль и задумчивую печаль. Священник стоял у алтаря, и глядел на пустующие места, где раньше были иконы, устало хмурясь. Должно быть, ограбление организовали частные коллекционеры — батюшка сразу подумал об этом. К сожалению, в мире было слишком много людей, для которых вера не значила ничего, но деньги — все.

Отец Сергий сейчас не думал о том, чем заменить украденное. Он бы даже помолился за души тех грешников, что совершили этот страшный поступок, но его отвлек звук тихих шагов позади. Полиция к наступлению вечера уже уехала, а храм был пока закрыт для посещений, поэтому то мог быть лишь кто-то свой.

— А, Филипп, дитя, — усталая улыбка, морщинки собираются в уголках глаз. — Проходи.

Суета очень действовала на нервы. И не только потому, что их с Марией могли увидеть сторонние лица. Вероломное ограбление пробудило в душе Филиппа какую-то странную тоску и боль. Будто бы оно лишило его всего того, к чему он привык, всего того, что согревало его душу. Возможно, то тоже была кара Господа за то, что он совершил такой страшный грех? Скорее всего, так и было. Скорее всего, он был виноват во всем более чем — хуже всех прочих. Хуже всех остальных.

Тоска сжирала Филиппа. До такой степени, что у него сжимало сердце. Было больно и страшно. Потому что на свете ничего не было страшнее пустоты и мыслей о грядущем искушении. Панфилов так боялся сорваться в пучину отчаяния, снова сойти с ума, что готов был на многое, лишь бы ничего не ощущать. Вообще никогда на свете. Никогда на этом свете.

Он поднял голову и уставился на лик спасителя, что смотрел на него во все глаза. Темные очи сочились печалью и пониманием. Может быть, Спаситель тоже думал над тем, что так заботило Панфилова? Почему бы и нет?

— Батюшка, — кивнул Филипп отцу Сергию, когда подошел ближе к алтарю и увидел мужчину, — Что же это такое происходит… У меня в голове не укладывается.

В уголках глаз защипало.

— Бывают разные люди, сын мой, — отец Сергий понимающе и даже ободряюще положил руку Панфилову на плечо. — Кто-то дальше от Господа, кто-то ближе. Потому я и считал всегда, что тебе следует стать приходским священником. Ты очень талантливый юноша, и такие люди нам нужны. Чтобы помогать детям Господним.

Мужчина совершенно не лукавил душой — он всегда считал, что самый талантливый из его воспитанников не должен уходить в монахи, как того хотел. Нечто подсказывало отцу Сергию, что парень ещё не нашел свое верное предназначение, но вскоре Бог укажет ему путь. Возможно, уже указывает, ибо..

— Что-то ещё гнетет душу твою? — проницательно поинтересовался священник.

Филиппу не нравились эти увещевания батюшки. Он-то видел себя не обычным приходским священником, но как ему это объяснить? Поэтому Панфилов лишь мягко опустив голову, промолчал. Ему не хотелось споров на эту тему сейчас. Да и вообще когда-либо ещё. Просто не хотелось и все.

Поэтому Филипп сосредоточился на другом вопросе — постарался как можно спокойнее обдумать то, что заинтересовало отца Сергия.

— Я не знаю, — честно признался Панфилов, кривя душой. — Мне кажется, что моя жизнь ломается, как лед на реке. И ничего уже не получится так, как я того хотел бы. Мало прилагаю сил. И мало талантлив. Боюсь, что Господь не любит меня.

— Господь любит все свои творения, дитя, — мягко наставлял отец Сергий. — Именно те смятения, которым ты поддаешься, идут от лукавого, а то, что заставляет твое бытие становиться светлее, и есть твой путь. Подумай об этом.

***

— Давай, Мария, хватит тут сидеть на жопе! — Оля, короткостриженная блондинка, скакала вокруг подруги. — Ты небось целыми днями свои чудесные штанишки просиживаешь в этом кошмарном номере. Угадала?

Сербская хмуро глянула на явившуюся без предупреждения девушку, продолжая сидеть на кровати со сложенными на груди руками.

— А ты тащилась на метро и автобусе, чтобы сходить в сельский клуб?

— Когда ещё будет такая возможность? — рассмеялась Оля. — Только не говори, что сама в монашки подалась со своим попом! Ты же сидишь тут взаперти, как принцесса в башне, ожидая, когда он перестанет иконы целовать.

В чем-то подруга была права — Мария, и правда, света белого не видела, тем не менее, она все же возразила:

— Не правда, я иногда хожу в их сад.

— Звучит потрясающе.

Оля отзеркалила ее позу, глядя на Марию с явным испытующим сомнением. Она знала, что рано или поздно Сербская сломается. Любительница искать приключения на свою пятую точку.

— О Боже, ладно! — и сдалась она довольно быстро. — Один вечер.

Оля захлопала в ладоши.

***

Местный клуб имел название «Эдем». Едва завидев табличку, Сербская не удержалась от саркастичного:

— Серьезно?

— Да ты смотри, как звезды сошлись! — а Оля все хохотала и хохотала своим звонким голоском. — Сам Бог указывает тебе путь истинный!

Несмотря на окружающую местность, заведение казалась достаточно приличным. Днем оно функционировало как единственное нормальное в округе кафе, но по вечерам столики убирали, освобождая танцпол. Здесь было много искусственных плодовых растений в горшках, а на стенах изображены милые ангелочки, сидящие на пушистых облачках. Должно быть, в клубе кучковалась вся живущая в городке молодежь, потому что народу собиралось много — все подползали и подползали новые люди. Под потолком кружился диско-шар, из углов били разноцветными световыми лучами специальные лампы, а звук в колонках выкрутили на максимум.

Что хорошо в маленьких городах — у них соответствующий ценник на выпивку. Меньше, чем через час, Мария и Оля потратили не так уж и много, зато прилично налакались горящими шотами «b-52». Танцевать не хотелось, пока…

— Боже, у них тут даже музыка не старперская! — взвизгнула от счастья Оля, когда заиграла «I wanna be your slave» группы «Måneskin». — Я рассчитывала максимум на «Руки Вверх»! Пойдем!

I wanna be your sin

Я хочу быть твоим грехом,

I wanna be a preacher

Я хочу быть проповедником,

I wanna make you love me

Я хочу заставить тебя полюбить меня,

Then I wanna leave ya

А после — хочу тебя бросить

— Да вы издеваетесь, — пробормотала Мария.

И как раз в этот самый момент на диванчик рядом с ними беспардонно плюхнулась некая девушка в цветастом парике и ободке с перламутровым рогом единорога, находу предлагая:

— Девчонки, хотите развлечься?

— Как? — заинтересовалась Оля, перегибаясь через Сербскую.

В любой другой день Мария согласилась бы на что угодно, даже не раздумывая, но сейчас..

— Прости, трахаться ни с кем не будем, — отрезала она, следом выпивая ещё один шот.

— Если не хотите, то и не надо, — рассмеялась единорожиха. — Я просто хочу вам кое-что подарить. Вы мне понравились.

Странная, но привычная миру подруг особа положила на стол две таблетки с выгравированными смайликами, подмигнула девушкам и, все так же задорно хихикая, поднялась на ноги и скрылась в толпе, точно яркий мираж. Распространительница.

— Экстази! — обрадовалась Оля и, даже не думая, проглотила свою таблетку.

Заметив, что Мария замешкалась, подруга ткнула ее локтем в бок.

— Когда это ты отказывалась?

— Я не знаю, Оль..

— Никто ни о чем не узнает, — перебила подруга. — Мы в этих делах опытные.

— Все равно..

— А ну прекрати! Ты сама мне сказала, что этот твой Фил в монахи собрался. Это все не продлится долго, а ты уже лишила себя всего привычного уклада жизни ради него. Я не настаиваю, но подумай: мы красивы и молоды. Когда тусить, если не сейчас?

Мария вздрогнула от ее слов. Филипп, и правда, не давал ей никаких гарантий. Более того — прямым текстом говорил про монастырь. Она сама не хотела быть такой — жалкой тусовщицей, не видящей конца и края. Но внутренние масштабы зудящей пустоты и мокрого, липкого страха толкали на безрассудства. Вздохнув, Сербская кивнула и проглотила таблетку.

***

И снова ему нечего было сказать на слова отца Сергия. Ничего, потому что по сути тот был прав — если бы Господь указывал на его путь, то несомненно, делал бы это через свет, но никак не через боль и тьму. А боль и тьма в его случае явно не носили имя «Мария». Да, когда-то она вовлекла его в грех, но сейчас же все было иначе. Рядом с ней он словно преображался, хотя и не делал для этого что-то особенное.

Тени от огней свечей плясали на расписных стенах и сводах церкви. Отец Сергий ощущал некое странное подозрение, словно он что-то упускает. Он слишком хорошо знал этих детей.

Панфилов хотел ответить на слова батюшки, даже речь приготовил, усиленно размышляя о том, что сказать и как, однако его прервала трель телефонных уведомлений. Батюшка мог бы и пожурить его, но не стал — не такой уж он человек. В его глазах лишь вновь заискрились смешинки, когда он мельком увидел сообщения.

Мария: «Ты брсишь меня, да??»

Мария: «сКажи лучше честно и сразу»

Мария: [Голосовое сообщение]

Судя по тексту, девушка была явно не в себе. Смутившись, Панфилов попытался исправить положение:

— Это Мирослав. Ему что-то надо…

— Да-да, иди, мальчик мой, — махнул рукой отец Сергий, пряча улыбку.

Панфилов буквально выбежал из церкви, строча сообщения.

Филипп: «Что такое? Ты где?»

Мария молчала. Тогда Филипп врубил голосовое, где в числе прочего девушка заявила, что находится в местном клубе.

«Черт», — Панфилов был просто в ярости. Заснув телефон в карман, Филипп буквально побежал туда, где отжигала блудница. Уж он то знал, на что способны местные.

***

— Я знаю, ты ничего мне не обещал, знаю, — еле двигая языком, Сербская записывала ещё одну «голосовуху» в туалете «Эдема». — Но мог бы тогда сразу сказать нет! Я так тебя люблю, ты понимаешь? Понимаешь же? Мне ничего больше не надо, только чтобы ты любил меня в ответ. Так что если этого не пред… не предвидится, убей меня сразу, не жалей!

— Родная, — рядом ее за плечо тормошила округлившая глаза Оля. — Родная, пойдем, тебе лучше в отель. Или хочешь, вместе поедем ко мне?

— Нет! — остервенело замотала головой Мария. — Пусть он мне все скажет! Сегодня!

— Да ты же невменько..

Вздохнув, Оля кое-как отлепила подругу от стены, когда из одной из кабинок туалета вылезла все та же девушка, подарившая им волшебные таблетки, вот только уже без парика и с размазанным макияжем. Блевала что ли?

Оле пришлось практически тащить Марию на улицу, хотя она и сама сильно шаталась. Вне клуба в их лица тут же ударил промозглый ветер, чуть отрезвляя, но, тем не менее, не до конца. Здесь терлось много таксистов из национальных меньшинств, сально поглядывающих на выходящих девушек, но все, чего сейчас хотела Оля — скорее нырнуть в свою теплую постель, так что ей было уже плевать. Она договорилась с одним из водителей, чтобы тот доставил их обеих в Москву за кругленькую сумму, о которой нетрезвый мозг сейчас тоже не заботился.

— Мария! — позвала она. — Мария, давай!

Обернувшись, Оля обнаружила Сербскую сидящей на парапете и размазывающей по лицу слезы.

— Ну серьезно что ли?

— Я никуда не поеду! — голос Марии едва не сорвался.

Он успел как раз вовремя — ещё немного и Мария бы уехала. Возможно, даже навсегда — от этой мысли Панфилову стало не хорошо. Даже очень не хорошо. Он разозлился, и когда Мария посмотрела на него, оказавшись близко, схватил девушку за руку. Не сильно, но ощутимо.

— Куда ты собралась? Мы уходим! — зашипел он, буквально таща девушку за собой. Но та не особо сопротивлялась хотя бы сейчас, и это немного успокаивало парня. Может быть, они на глаза никому не попадутся? Может быть все пройдёт более или менее гладко? — Что ты устроила?… Да куда ты? Зачем это все? И что ты мне понаписала?

Ему было неприятно сознавать, то, что на вопросы Марии у него уже есть ответ. Спасибо за то отцу Сергию.

Сербская шла за парнем, продолжая шмыгать носом. Оля права — состояние у нее совершенно невменяемое. Хотя, наверное, оно у нее такое по жизни, потому что злость Филиппа внезапно согрела ее сердце. Так ему не все равно?

Осознав эту мысль, Мария разрыдалась пуще прежнего, вот только на этот раз от облегчения, и бросилась ему на шею.

— Я тебя люблю, — почти хныкала она, вися на Панфилове. — Так сильно люблю. Я думала, ты уйдёшь от меня в этот свой монастырь, и я… Я не хочу быть без тебя. Отказываюсь.

Ещё эта Оля ей плешь проела. Но благо, сейчас подруга замешкалась, завидев происходящее, и решила уехать одна. И слава богу.

— Почему ты решила… Подожди, не кричи так… Почему ты решила, что я тебя не люблю? Это же просто глупо. И что я тебя брошу… Я как раз хотел сказать…

Слова отца Сергия снова эхом прозвучали в его голове. Снова и снова, как наваждение. И это было даже приятно, словно за этими словами была какая-то поддержка, которую ранее Филипп не ощущал.

— Что, возможно, не уйду в монастырь. Но я пока не уверен, особенно если ты будешь так себя вести.

Он ведь ничего не обещал ей сейчас. Ничего. Но с другой стороны это было не совсем правдивым, так как вот только что Панфилов дал девушке надежду. Они вместе шли по дороге к отелю, и руки Филиппа держали девушку крепко, дабы та не упала. По пути им попадались редкие прохожие, один из них даже остановился, засунув руки глубоко в карманы. Сейчас Панфилову было совершенно наплевать на всех.

========== Глава 6. Страсти Христовы. ==========

Это утро было не таким радостным, как предыдущее — давал о себе знать выпитый алкоголь. Действие таблетки сошло на «нет» после сна, но вряд ли такое прокатит с выпивкой — уж Мария знала. Ее страшно мутило, а то, что за окном ещё не встало солнце, лишь добавляло сюрреализма в этот момент — вокруг темно, и все кружится. Девушка смачно промычала, приложив ладонь ко лбу, словно в лихорадке. К сожалению, воспоминания о прошлом вечере не отбило, как такое часто с ней бывало. Сербская прекрасно помнила все, что учудила. Ещё и лицо с глазами опухли и болели от пролитых слез.

Как оказалось, время только ползло к пяти утра. Мария помнила, что, пока она то дремала, то нет, Филипп долго не спал. Курил, смотрел в окно, подтыкал ей одеяло. Какой стыд. А ещё она помнила, что ему рано в семинарию, так что старалась не будить раньше положенного времени — и без того тошно. Тем не менее, парень открыл глаза. Видимо, из-за ее возни. Блядство.

— Ты сильно на меня злишься? — не своим голосом спросила Мария, хрипя и отчего-то звуча на пару тонов выше. — Прости меня пожалуйста. Оля убедила меня, что… В общем, я не хотела. Я так сильно боюсь тебя потерять, и..

В итоге девушка осеклась и замолчала.

Все время, когда Мария спала, Филипп не сомкнул глаз. Поведение девушки было вопиющим, однако, он все же постарался сдержаться. Она была явно не привыкшей к другому образу жизни и, соответственно, не могла сразу настроиться на что-то иное. Но понимать что-либо — это одно, а вот ощущать — совсем другое. И Панфилов попал в эти ножницы из чувств без возможности легкого исхода.

Может быть, лучше бросить все и уйти? Нет, это не выход. Многие вещи были не выходом из ситуации. Но что поделать?

В конце концов, парня сморил сон. Он впал в забытие и очнулся только тогда, когда Мария «ожила».

— Нет, не очень, — отозвался Филипп морщась. — Но признаюсь — вчера это было жестко.

Он усмехнулся:

— «Жена, которую Ты дал мне в спутницы, дала мне плоды этого дерева, и я ел их» — промолвил человек, — процитировал Филипп Библию.

Панфилов протянул руку к Марии.

— Ты меня не потеряешь.

Теперь уж точно.

Сербская облегченно выдохнула, тут же ныряя в объятия молодого человека, чтобы уткнуться носом в его грудь. Тепло его тела приносило ей пьянящее умиротворение, к которому было легко пристраститься, как к наркотику. Хотя — она уже, учитывая, в какой ситуации девушка оказалась.

— Прости меня, это было глупо, — признала Мария. — Я привыкла решать вопросы именно так. Чуть что напиться, принять что-то, возможно, даже причинить себе вред. Я привыкла выводить на эмоции и манипулировать, чтобы меня любили. Но с тобой я так не хочу. Я хочу быть настоящей собой и даже лучшей версией. Я буду стараться, я обещаю.

За окном бушевал и завывал ветер, ветви ближайших деревьев царапали стекло. Но Сербской было хорошо и уютно с Филиппом. Так, словно она впервые в жизни обрела дом. Тот самый дом, который искала годами, как слепой бездомный котёнок, которого все отшвыривают в сторону. Теперь же… Теперь этого котенка забрали с улицы и напоили тёплым молоком.

— А ты? Это правда, что ты сказал мне вчера? Ты решил так… Из-за меня?

Сердце забилось сильнее, но при этом более глухо, пока Мария ожидала ответа.

Он порывисто обнимает ее, привычно сжимает в объятиях. В этой борьбе победила она, а не он. Но, может быть, в этом нет ничего плохого? Может быть, так и должно быть? Отец Сергий прав, пусть даже его правота разбивалась об острые углы сознания Панфилова. Обломки его когда-то слишком крутого «я». Эгоизм застилал глаза и всякое такое…

— Можно сказать и так, но… — Филипп улыбнулся. — Я могу ещё передумать. Глядя на твое поведение.

Да, передумает он, конечно.

— Ты же не считаешь меня слабаком? — вдруг спрашивает Панфилов, став на мгновение очень серьезным.

Мария хотела было рассмеяться и пихнуть парня, но смена его тона заставила ее нахмуриться и проникновенно посмотреть в его глаза.

— Нет. Я считаю, что ты очень сильный, если выбираешь вместо покоя, который искал в монашестве, борьбу. Наоборот, если бы ты решил все бросить и скрыться в монастыре, это была бы трусость. Я так считаю. Остаться в миру означает ежедневное сражение, так что в моих глазах ты — храбрый воин.

Со всей нежностью улыбнувшись, девушка потянулась и поцеловала Филиппа куда-то в бровь.

Вот это — ее любимая часть похмелья. Размышлять и говорить о высшем.

— У каждого из нас есть свой бес. И прятаться от него нет смысла. Нужно давать отпор.

Но вот сильным Филипп себя не чувствовал совершенно. То, что он отступил от своей мечты, виделось ему удивительной слабостью. Такой, которая портит все на свете — в том числе замутняет душу и смущает разум. Но как объяснить это Марии? Она должна была его понять, потому что сама испытывала подобное, но и только то. Плакаться об этом сейчас ей смысла не имело, ибо девушка могла предвзято оценить то, что услышит.

— Я не хочу более видеть своего беса, — прошептал Панфилов, стараясь говорить, как можно мягче. — Мне кажется на это у меня нет сил.

Он вздыхает, а затем осторожно касается губами щеки девушки.

— Больше не доводи себя в таких местах до подобного состояния, — ласково треплет он ее по волосам. — Мне страшно за тебя.

— Ну, а это мой бес, — пожала плечами Сербская, улыбаясь, но отчего-то чувствуя горечь. — И его смог прогнать ты. Но я тоже чувствую, что он постоянно рядом, постоянно шепчет, что все сломается, что мне снова будет больно. Что мне нужно убить себя. Поверь, и такое было.

Мария вытянула руку, указывая на шрамы на запястье.

— Я не хочу, чтобы это повторилось, но и на тебя ответственность вешать не буду. В том смысле, что я должна справляться со своими демонами сама. Но если ты будешь рядом… Это вдохновляет меня и заставляет хотеть жить. Иметь возможность каждое утро смотреть в твои сонные глаза, чувствовать твои объятия каждую ночь. Я поступлюсь чем-то привычным для себя ради этого, потому что я люблю тебя. Всем приходится идти на некоторые жертвы.

Панфилов слушал Марию, и находил ее слова удивительно честными и правдивыми. Как говорят — от души. От души он чувствовал себя открытым перед ней, как книга. От души он понимал, что для него значит ее любовь, а значила она для него не мало. Филипп чувствовал удовольствие от того, что девушка говорит ему все это. Ещё немного, и он готов был сказать ей все это вслух, но передумал в последнюю минуту. Все равно у него не нашлось бы правильных слов. У него ничего бы не нашлось, что прозвучало бы сейчас достаточно правдиво.

— Обещаю тебе, что буду бороться с этим бесом — прошептал он.

И сдерживать своего. Хотя своего Филипп ещё не до конца узнал.

— Я поговорю с отцом Сергием. О нас, — тихо говорит Панфилов и упрямо смотрит прямо в глаза Марии.

Когда Сербская услышала это, в уголках ее глаз вдруг защипало, и даже нижняя губа задрожала. Она понимала, что с этим парнем все будет куда серьёзнее, чем с прочими, и была к этому готова. Не просто готова — она была счастлива! Ведь, признаться, Мария ничего не желала так страстно, как быть с тем, кого любит, на всех уровнях. И свадьба, и даже венчание ее не пугали, а только радовали. Ради такого она даже уверовать готова.

Вот так — та, что то строила из себя карьеристку, то безмозглую распутницу и тусовщицу, просто искала свою семью.

Мария всхлипнула и, вновь прижавшись к Панфилову, прошептала:

— Спасибо.

Небо на востоке потихоньку окрашивалось из черного в серый, что означало скорое пробуждение городка и остальных учеников семинарии. Значит — Филипп скоро уйдёт. И тогда Сербская вспомнила про ещё одну вещь. Она резво высвободилась из объятий юноши и вскочила с кровати, игнорируя головную боль и легкие «вертолеты». Так и бегала из угла в угол номера в одних трусах, ища рюкзак, а затем, найдя, выудила из него разноцветный перламутровый нож-бабочку.

— Вот! — радостно рассмеялась девушка, все ещё гнусавя и шмыгая носом. — Я слышала, кто-то ограбил храм, и он из ваших был свидетелем. Об этом много где уже трещат.

Мария вновь заползла на постель и протянула свою находку Панфилову.

— Он пережил со мной некоторое дерьмо. Носи с собой, хорошо?

Раньше Филипп не так уж часто встречал рассветы, поэтому, кидая быстрые взгляды в окно, не мог не восхититься красотой божьего утра. На душе вдруг сделалось так легко и спокойно, что у юноши даже плечи расправились. Вот, что любовь сделала с ним — удивительно, на что способны чувства.

— Зачем это? — смеётся Панфилов, но нож все-таки берет. Эта забота трогает его до глубины души. Раньше не не чувствовал себя настолько нужным кому-то. А сейчас хватил этого до краев — и напился допьяна.

Филипп затаскивает девушку снова в кровать. Звонко целует в губы, когда та оказывается снова рядом с ним. Его глаза сияют, когда юноша глядит на нее, и даже вечная морщинка между бровей разглаживается.

— Спасибо за нож.

***

Впервые в жизни Панфилов не подготовился к уроку. И это было ужасно, потому что таким нервозным парень уже давно себя не чувствовал. Ему казалось, что все в аудитории смотрят на него, а некоторые — торжествуют. Ему в буквальном смысле слова чудились шепотки и смешки за его спиной. А, может быть, и не чудились? Может быть, он, действительно, слышит все это? А, может быть, разум застилает боль и раздражение? Филипп шумно и раздраженно вздохнул.

Один из преподавателей, протоиерей Николай, практически влетел в аудиторию — не самое спокойное поведение для его чина, но повод, однако, был.

— И так, дети мои, — пытаясь скрыть то, как сильно он запыхался, начал мужчина. — Все помнят, что сегодня нас навещает патриархия в связи с недавним ужасающим происшествием?

Семинаристы закивали — все, кроме одного.

— Елисей, ты готов? — уточнил протоиерей Николай, причитая. — Именно ты сегодня представляешь нашу семинарию. Такая гордость.

Когда отец Николай объявил о визите из патриархии, внутри Филиппа поднялась волна головокружительной надежды. Ведь это означало то, что этот визит может сыграть ему на руку. Если его выделят, то запомнят, а там — дело в шляпе. Потому, когда отец Николай взглянул на своих студентов, Филипп даже приосанился, а когда протоиерей объявил Елисея — Панфилов замер от шока.

— Что? — выдохнул парень, уставившись в одну точку.

Этого просто не могло быть. Не могло.

Воскресенский, скромно просияв, кивнул уже сам. Учитывая все недавние события, он был уверен, что заслужил это — даже в этом светлом парне проросли семена гордыни, что засеял явно лукавый. В конце концов, это не он водил пьяных девушек под ночь по улицам. Как выяснилось вчера, когда Елисей шел обратно в общежитие после того, как в очередной раз давал показания в полиции.

Тем временем преподаватель уже немного пришел в себя и бродил между рядами, перечисляя оценки за недавнюю работу по догматическому богословию.

— Филипп, — протоиерей Николай, едва заметно нахмурившись, покачал головой, когда обратил свой взор к ученику. — Тройка. Не похоже на тебя.

Пальцы Филиппа дрожали, поэтому он почти сразу же сцепил руки на коленях. Со стороны было видно, как он побледнел, хотя внутри него пылало пламя пожара. Губы Панфилова предательски вздрогнули, когда ему объявили о плохой оценке. Тут он уже понимал, что действительно виноват, но этот штрих довершил картину происходящего. Злобная судорога исказила губы молодого человека. Он зыркнул на Елисея и покорно склонил голову перед отцом Николаем.

— Я все сделаю, чтобы исправить положение, отче.

Все.

***

В перерыве Елисей, как и всегда, собирался порисовать в уже полюбившейся ему беседке в саду. Ещё стоит позвонить родителям, дабы рассказать о своих головокружительных успехах на новом месте. Мог ли Воскресенский только подумать, что добьётся подобного всего за одну неделю?

Бредя между деревьями, парень осознавал, как горд собой и счастлив. Вот только не суждено ему было оказаться здесь одному. В беседке уже находился Панфилов. Интересно, он тут просто так или снова ждёт ту особу вызывающего вида? Отчего-то Елисей даже неодобрительно запыхтел, прохода внутрь и садясь на свое обычное место. Сегодня он отсюда не уйдёт, даже если они вновь его погонят.

— Утро, — поздоровался он, кивнув и доставая изрисованные листы из папки.

Эскиз медальона с Девой Марией был готов на девяносто девять процентов — оставалась последние штрихи.

Чтобы прийти в себя, Панфилов решил прогуляться по саду. В эти часы там никого не было, и Филипп в одиночестве бродил по дорожкам, чувствуя, как внутри него пожар сменяется лютой тоской и обратно. Разрозненные мысли то вспыхивали, то гасли в его сознании. Лица отца Николая и Елисея роились перед ним, как жалящие пчелы.

Несомненно, то было наказание за беспутную жизнь. Сомневаться не приходилось. Виноват, о как он виноват, что пустил жизнь свою под откос. Теперь уже ничего не исправить. Говорят, что уныние — страшный грех. Вот и грех Филиппа был страшен. Оставалось лишь молить Господа Бога о прощении. И Панфилов молил. Беззвучно он взывал к Господу, но не слышал его, как слышал раньше.

В ужасе, в странной немоте своей, Филипп добрался до беседки. Елисей считал ее своей, но, на самом деле, она была их с Марией.

Мария… Филипп не винил ее, нет. Только себя. И теперь ему предстояло сказать ей… Пальцы неосознанно сжали в кармане подаренный ею нож.

— Филипп, — заговорил Елисей, отчего-то не сдержавшись. — Я должен тебе кое-что сказать. Вчера я видел тебя с той же девицей, что и тогда в этой беседке. И мне кажется, нет, это мой долг — наставить тебя на путь истинный. Как брата своего. Мне говорили, ты собрался в черное духовенство? А даже если и нет… Эта барышня явно не сможет стать хорошей женой священника. Она вообще православная? Ты совершаешь большой грех.

Воскресенский не лукавил, он, действительно, верил в то, что говорил. Тем не менее, что-то в нем заставляло верить в свою правоту, и в то, что он просто обязан сказать все это Филиппу. Спасти его грешную душу.

Его лицо напоминало лик архангела, который пришел, чтобы поразить грешника. И Елисей разил. Его слова сокрушительно действовали на Филиппа. Пламя снова вспыхнуло, да с такой силой, что в глазах Панфилова все зажглось алым огнем.

— Ты… Да как ты смеешь!

Все произошло за долю секунды. Рука Филиппа дернулась, он выбросил ее вперед, все ещё сжимая нож, и вонзил тот в шею парня. Пальцы Елисея разжались, и на пол беседки посыпали рисунки. Лик Божьей матери залила кровь.

***

Даже в обед Мария продолжала мучиться от последствий похмелья — девушку то мутило, то бросали в жар, холод и обратно. Как хорошо, что она, наученная опытом, запаслась таблетками на такие случаи. И от головной боли, и от тошноты. И даже тем мерзким гелем, который должен очистить ее организм от токсинов. Сербская как раз принимала его и морщилась от отвращения, когда в ее дверь заколотили с такой силой, что та затряслась, а сама Мария чуть не подавилась.

— Господи… — прохрипела она.

Так и зубы можно о ложку сломать.

Однако, когда она открыла дверь, все ещё возмущение разом испарилось. На пороге стоял Филипп с практически бешеным взглядом. Растрепанный и тяжело дышащий.

— Заходи, — пролепетала Мария и взяла его за руку, затаскивая в номер.

Но что-то было не так — его ладонь оказалась липкой. Сербская недоуменно посмотрела уже на свои пальцы и увидела то, от чего внутри похолодело — на них отпечаталось что-то темно-алое. Кровь почти свернулась, но… Девушка с ужасом принялась осматривать Панфилова и уже тогда заметила мелкие брызги на его лице, подряснике и кителе. Ее руки задрожали — как и губы.

— Что… что случилось?

Он даже не осознал того, что сделал. Поначалу. Тупо смотрел на деяние рук своих и молчал. Тело Елисея грузно лежало у его ног. И, откровенно говоря, это было страшно. И совсем не так, как то было показано по телевизору или описано в книгах. В ужасе Филипп взглянул на лик Богородицы. Руки Панфилова были все в крови. Липкой и страшной.

Но затем его накрыл страх. Парня заколотило так, что лязгнули зубы. Молодой человек понял, что у него два пути — или бежать сознаваться, или попытаться выкрутиться. И Филипп выбрал второе.

Взяв тело Елисея за подмышки, он потянул его за собой оставляя кровавый след. Стер отпечатки пальцев. Все равно ему теперь спасения не было. Тело найдут. Так может быть подумают, что это те же воры, пришли прикончить свидетеля… Дай Бог! Панфилов слышал в одном разговоре, что свидетелем был именно Воскресенский.

Покончив с этим, он буквально ломанулся через кусты, даже не понимая, куда конкретно идет. А шел он понятно куда…

На пороге номера Марии, Филипп буквально дрожал. А когда та открыла дверь, ворвался внутрь.

— Случилось… Я… Ударил Елисея ножом. Это сделал я.

Филипп сел на кровать и закрыл лицо руками.

Сербская же так и стояла на месте, вперившись в парня ошалелым взглядом.

Он сделал… что?

Но затем мозги лихорадочно заработали, несмотря на то, что тело все ещё тряслось. Марии все равно — она должна защитить любимого человека. Так что она буквально ломанулась к Панфилову, садясь перед ним на корточки.

— Эй, эй, посмотри на меня, — теперь кровь была размазана по его лицу. — Соберись. Скажи мне, тебя кто-то видел? Он умер? Где тело? Ты стер отпечатки?

Заваливая парня вопросами, Мария, уже совершенно не боясь испачкаться, взяла его лицо в свои ладони. Шок всегда заставлял ее начинать группироваться и действовать как можно скорее.

Его руки буквально ходили ходуном. Он дрожал так, что нельзя было даже разобрать то, что шепчут его губы, а шептали они одно — проклятие.

Он был Каином, убившим своего брата Авеля. Проклятым во веки вечные. Но из сумрака его вытащил голос Марии. Она буквально обрушила на него поток вопросов. И этим кое-как привела в чувство.

— Я не знаю… Я постарался все стереть, а потом… Потом просто бросил его за беседкой. Меня никто не видел.

Повинуясь все тому же страху, Панфилов дёрнулся на встречу девушке, и порывисто ее обнял. Мария в ответ сжала его плечи, слегка растирая их ладонями.

— Хорошо, — шептала она с облегчением. Таким, насколько возможно в подобной ситуации. — Я рядом, ты не один. Мы обязательно справимся.

Сербская ведь не на простого клинического психолога училась — на судебного. Ее факультет юридической психологии многое ей дал, в том числе — практику в тюрьмах и полиции. Уж кому, как не ей, знать, как много убийств остаются нераскрытыми. Конечно, они будут стараться как можно скорее найти виновного, потому что рядом трется можно журналистов после ограбления, но…

Ограбление!

— Эй, скажи мне, — Мария заглянула Панфилову в глаза. — Получится связать убийство с ограблением?

Если так, то все хорошо, верно? Сербская наслышана о том, как пустить следствие по ложному следу. Практическое мышление как оно есть.

Филипп попытался сделать глубокий вдох. Так, может быть, он сможет прийти в себя? Хотя бы чуть-чуть, пожалуйста.

— Я не знаю, возможно… Возможно, да.

Его мозг вдруг начал лихорадочно обрабатывать ту информацию, которую дала ему Мария. Это ведь выход… Да, это выход.

— Что… Что нужно для этого сделать?

— Нам нужно вернуть тебя в семинарию. Прямо сейчас. До начала следующей пары.

Как хорошо, что подрясники у семинаристов черные.

Мария поднялась на ноги и побежала за перекисью и ватными дисками, принялась стирать кровь с лица Филиппа, с рук, оттирать ее от одежды. Перепачканная вата комками разбросана у ее ног.

— Соберись, никто не должен тебя заподозрить, понятно? — девушка потянулась к Панфилову и поцеловала в губы. — Нож отдай мне. Никто ведь не знает о нас с тобой, да? Вот и хорошо.

Он будет против, но она готова даже подставить кого-то, если понадобится. И у Марии есть план как.

***

Она уже не раз видела этих двоих. И выдали журналисты себя легко — приняв Марию за простую прохожую, снимали свой ролик на фоне церкви. Услышав обрывки речи высокой блондинки, Сербская сразу поняла, что стервятники расследуют ограбление. И они явно что-то выяснили, раз терлись здесь уже третий день.

Необходимо было притвориться той, кем Мария не является — богобоязненной прихожанкой. Хорошо, что она купила вменяемый платок, который теперь завязала так, чтобы волос не было видно вовсе. Длинное платье ниже колен, довольно строгое, плащ — и вуаля. Без макияжа девушка умела выглядеть очень даже благочестивой.

Взяв с собой хлебные горбушки, она присела на лавочку около церкви и принялась кормить голубей крошками, выжидая. Потрясающе скучное занятие, но что поделать? Ведь наживка сработала. Очень скоро Мария боковым зрением заметила движущуюся к ней фигуру того самого мужика-журналиста. Должно быть, решил сразить юную девушку своим обаянием, дабы что-то вызнать.

Отлично.

Виктор уже вконец заебался от всей этой котовасии с попами и их прихлебателями. Ему надоело смотреть на то, как толпы людей занимаются какой-то херней. Хотелось домой — есть фастфуд и пить вино, а не это вот все. Однако, Лариса будто бы зафиксировалась на всем этом бреде и совершенно была уверена в том, что необходимо ввязаться в расследование, а не поснимть и уехать, сваляв на коленке «репортаж из желтого дома».

Вот и сейчас они терлись возле храма, немая происходящее, как вдруг Лариса увидела девушку, одиноко сидящую на лавочке. Кивком головы она показала на нее, и, вздохнув, Виктор потопал выполнять задание.

— Добрый день, — вежливо поздоровался он. — Отдыхаете? А я вот уже пару дней не отдыхал.

Виктор немного помолчал.

— Вы здешняя?

— Да, — улыбнулась Мария, еле содержавшись, чтобы не добавить «милок», но решила, что это будет совсем уж по-старчески. — Переехала какое-то время назад, чтобы быть поближе к приходу. А вы? Вы паломник?

Она тяжело вздохнула.

— Слышали уже о недавней трагедии? Ох, что же теперь делать? Кто мог покуситься на святое? Вы не представляете, как я сокрушена. И мальчики тоже места себе не находят. Подрабатываю в семинарии на кухне, так больно видеть их скорбные лица.

Лучше сразу заговорить зубы.

Виктор сам нашел выходы на нескольких антикваров, узнав, что одному поступил заказ на некие иконы, которые было очень трудно достать. Дураку было понятно, что речь шла об этих самых. Но ничего нового журналист не узнал, кроме разве что важной мелочи — судя по всему, наводчик находился среди семинаристов. Забавная подробность.

Виктор сделал сочувствующее лицо.

— Да, я знаю, что мальчики так расстроены. Бедные дети.

Он улыбнулся.

— Раз уж вы работаете… Не подскажете мне, как мой племянник? Рыжий такой пухляк? Мы с его матерью немного повздорили, но я у парня единственный взрослый друг — отец-то умер.

И дальше, и дальше. Сплошной пиздежь в исполнении Виктора было легко и приятно слушать.

Рыжий пухляк? Как хорошо, что на досуге Мария поспрашивала Филиппа о его однокурсниках. Больше он, конечно, говорил о Мирославе, но и соседа его, благо, упомянуть не забыл. Так они подозревают его?

А ты ври, ври, журналюга. Поможем друг другу.

— О, Петька-то? — по-доброму хохотнула Сербская. — Петя хороший мальчик у вас. Задиристый немного, но кто без греха?

И только Мария хотела сказать что-то ещё, как вдруг в саду раздался почти истерический крик.

========== Глава 7. Свобода воли. ==========

Marilyn Manson — Godeatgod

Его ждали в самом дальнем углу сада. Почти что у храмовой стены. Забавное совпадение. К нему пришел человек от Евгения Михайловича — так представился Петру адвокат-представитель человека, который желал купить иконы. Петр в самом начале и не хотел ничего — просто думал подзаработать. А потом все как-то закрутилось…

И вот теперь он стоит, а ему в руки передают конверт, и все как будто так и надо. На душе немного гадко, но пусть, потом забудется.

— Просили передать, что очень благодарны, — худой мужчина улыбнулся.

Петр кивнул и обрадовано стал пихать в карман конверт.

— Если что — всегда помогу.

Он развернулся и быстро пошел назад. Решил срезать через кусты, чтобы его никто не увидел. И вот тут-то он совершил ошибку, потому что в поспешности своей споткнулся и упал, а упал он прямо на что-то или кого-то…

Холодное и одновременно мягкое, но не совсем. Петр уставился на бескровное лицо Елисея с огромной раной на шее и заорал. Так, что на его крик сбежались. Кровь сокурсника текла по его рукам, скользкая и тяжкая. В ужасе Петр пытался оттереть ее, но та была слишком липкой для этого, и отчетливо пахла железом и гнилой землей.

Мария ринулась в сад, даже на раздумывая, как и журналист, сидящий до этого рядом с ней. Едва не путаясь в юбке, она умудрилась быть ни чуть не медленнее мужчины.

Тело обнаружили? Неужели тело нашли?

Сердце колотилось как сумасшедшее. Сербская увидела пухлого и рыжего парня, который еле поднялся на ноги и продолжал вскрикивать, отчаянно пытаясь избавиться от кровяных ошметков, но в итоге лишь блеял и пачкался сильнее. На губах Марии сама собой появилась ухмылка — как хорошо все складывается. Обычно подозревают в первую очередь того, кто обнаружил труп.

Из кустов торчали ноги, и, посмотрев на них, девушка вздрогнула. Это тот самый человек, которого убил Филипп. Убил. Но не стоит об этом думать, верно? Нужно думать о том, как спасти того, кто жив. Ее парня.

— Это ли не ваш племянник? — Сербская не удержалась от ехидства, обращаясь к бледному, но явно взбудораженному журналисту.

Тот ничего ей не ответил, да и словно не слышал ее вовсе. А затем к месту происшествия стали стекаться и остальные семинаристы, в числе которых девушка увидела и Панфилова. Она еле поборола желание кинуться к нему прямо сейчас.

— Вызывайте полицию! — крикнул Мирослав, бросаясь в кусты. — И скорую!

О, дорогой, Елисею уже не помочь.

***

День вышел, очевидно, сумбурным. Показания принимали у всех, кто находился рядом — в том числе и у Марии. Она знала, что журналюга не сможет выдать ее, так что решила не выдавать его в ответ и просто сказала, что является паломницей. Всегда хорошо прикинуться глубоко верующей. С ней говорили от силы десять минут, в то время как на семинаристов потратили весь день.

Петр из-за встречи с заказчиком не имел алиби — его даже не было на паре.

Ох, как хорошо находиться в месте, где, видимо, даже не слышали о камерах видеонаблюдения.

Сербская же все равно не находила себе места. Она старалась не писать и не звонить Филиппу на случай, если у них изъяли телефоны, потому просто изводилась в номере. Так что, когда раздался стук в дверь, Мария тут же ее распахнула, по пути споткнувшись и ударившись об угол кровати.

— Ну что? — выпалила она, скрюченно потирая ушибленную ногу.

Все складывалось как нельзя лучше. Словно бы, занявшись этим, Мария заручилась поддержкой лукавого. Судя по тому, что слышал Панфилов, в случившемся обвиняли Петра. У парня не было алиби, ко всему прочему тот очень странно себя вел, а в довершении всего — у него обнаружили конверт с большой суммой денег, происхождение которого было неизвестно.

Следователи, которые занимались этим делом, были в восторге. Журналисты мигом стали писать о Божьей каре и семинаристе-маньяке. Все были довольны и счастливы — кроме патриархии и Филиппа. Первые отбивались от внимания «мирских», а последний — не знал, что ему делать.

Совесть мучила его безумно. Страшно. Он не мог найти себе места. Не мог думать, дышать, говорить. Только не здесь, только не сейчас.

Ноги сами понесли его к Марии, когда следователи закончили первый допрос, и потрясенные семинаристы поспешили убраться в свои комнаты. Когда девушка открыла ему, Филипп все ещё глядел на нее безумным взглядом.

— Как ты? — он вошел в комнату и потерянно огляделся по сторонам.

Нет, он все-таки должен это сделать, как бы не хотел обратного.

— Я… Я хочу сказать тебе кое-что, — голос Панфилова был сух, в взгляд воспален. — Я считаю, что теперь проклят. Проклят, понимаешь? И у меня только один выход из ситуации. Понимаешь, какой?

Чего? Что он несёт?

Мария непонимающе и нервно улыбнулась, но улыбка эта быстро сползла с ее губ, стоило ей начать осознавать смысл сказанных им слов. Внутри все сжалось, а затем ухнуло вниз грузной кучей, желая утащить за собой и девушку. Коснувшись района солнечного сплетения, где болело сильнее всего, Сербская еле удержалась, чтобы не рухнуть на пол.

— Да, я поняла, — в тон ему ответила она. — Это значит, что ты пизданулся. А ещё — что ты лжец.

Дыхание участилось, ведя следом за собой истерический припадок. Как собачку на веревочке. Мария пыталась сглотнуть ком в горле.

— Идиотка, — выдохнула, почти выполнила девушка, смотря куда угодно, толко не на Филиппа. — Поверила тебе. Оля была права, между нами всегда будет стоять твой Бог. У нас просто разные приоритеты.

Ей хотелось сказать ему очень много. Хотелось материться и колотить вещи, дать Панфилову пощечину, похожую на то, что только что дал ей он своими словами. Но унижаться ещё сильнее смысла не было. Она и так чувствовала себя самой опущенной из опущенных. Приехала, как дебилка, сидела одна в номере целыми днями, чувствовала вину за свою выходку с клубом. Мария ведь только сейчас осознала, что в ответ на все ее признания Филипп ни разу так не сказал, что тоже любит ее. Он любит лишь одно — то, чего не существует.

А ещё себя.

Но не ее.

— Уходи, — жестко потребовала Сербская, когда тело ее затряслось, а к глазам подползли слезы. — Проваливай, я сказала! Удачи тебе с твоими монахами!

«Дай Бог тебе по ебалу» — как говорится.

— Ты спрашивал, считаю ли я тебя слабаком? Так вот спрятаться, поджав хвост, — слабость высшей степени. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда, ясно?!

— Мария, пожалуйста, ты не понимаешь!

Он стоял перед ней и заламывал руки. Даже не понял — зачем ей сказал все это, почему. Неведомая сила заставила его вспомнить о мечтах. О тихой келье, где нет ни часов, ни минут. О том, как он был счастлив когда-то, но не ценил этого. Смерть Елисея потрясла его, как и любое зло, показала, насколько сильно он опустился. Очень, очень низко.

Однако, слова Марии били его по живому. Задевали какие-то струны в его душе, которые отзывались удивительной болезненностью. Хуже этого ничего не было. Даже мысли об убийстве. Но говорить или возражать девушке он не стал. Глянул на нее с мукой во взгляде, а потом, хлопнув дверью, вышел прочь.

Для нее не было ничего хуже, чем вновь так обжечься. Хотя в этот раз Мария, возможно, вовсе выжгла себя дотла. Ещё никогда прежде она не была так близка к счастью, и теперь его вырвали у нее из рук, прямо у нее из-под носа. Когда раздался хлопок двери, девушка не выдержала. Схватила со стола стакан, с размаху бросив тот о стену, а затем, взревев, упала на колени.

Сама во всем виновата. Не нужно было вовсе начинать эти изначально обреченные отношения. «Никогда не связывайся с алкоголиками» — всегда наставляла мама. Но ее ситуация оказалась даже хуже. Фанатик — это ад сам по себе. Если алкоголик бывает нормальным в просветах, то этот… Этот никогда не будет с ней полноценно. По-настоящему.

Захлёбываясь слезами и часто, тяжело дыша, Мария потянулась за своим ножом, чтобы сделать то, что привыкла делать в таких ситуациях. Но потом остановилась.

Нет. Он не заслужил. Даже ее манипуляций больше не заслужил.

Вместо этого девушка кое-как поднялась на ноги и начала собирать кучей свои вещи.

***

Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба Твоего, Елисея, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие Твое в причастие вечных Твоих благ…

Голос отца Сергия раздавался эхом под сводами церкви. Священник истово молился, подняв взгляд к лику Христа на потолке храма. И Христос смотрел на него в ответ — с тоской и милосердной нежностью. За своей молитвой отец Сергий не заметил, как в храм вошел Филипп, да и юноша не заметил отца Сергия.

Панфилов грохнулся на колени и стал неистово креститься. С его губ стали срываться слова молитвы. Беззвучной, но жаркой. Перед глазами все плыло и дрожало. А когда отец Сергий шагнул к нему, и его длинная тень скользнула по полу, Филипп и вовсе закричал.

— Тише, тише, мальчик мой, — батюшка и сам испугался, в привычном отеческом жесте кладя руку Панфилову на плечо. — Что так гнетет тебя?

Вполне очевидным было бы предположить, что смерть сокурсника, но отчего-то отец Сергий решил задать вопрос более обширно. В его глазах читались сочувствие и даже легкий испуг. Он никогда не видел своего алтарника таким.

Голос священника ворвался в сознание Филиппа. Он даже не сразу понял, где находится, и почему с ним все это происходит, и только потом сознание молодого человека чуть прояснилось. Он поднял взгляд на отца Сергия, и слова потоком полились из него:

— Я самый большой грешник. Самый большой из возможных. Мне нет прощения, так как я пал жертвой страстей, хотя все, о чем я мечтал, это стать монахом. Я думал, что меня спасет молитва, но нет. Бог покинул меня. Покинул навсегда.

Слезы текли по щекам Филиппа, когда пальцы юноши цеплялись за руки отца Сергия.

— Господь не покинул тебя, сын мой, — успокаивающий тон священника обволакивал. — Я давно говорил, что не вижу тебя монахом. Слишком горяча твоя душа. И всегда была. Скажи мне, не по той ли юной особе ты страдаешь, что приходила в наш храм и носит имя пресвятой Богородицы?

Отец Сергий улыбнулся тепло и даже понимающе, но отнюдь без ехидства.

Мысли Филиппа были настолько разрознены, что он не сразу понял, что именно говорит батюшка. А потом он активно закивал, глядя на мужчину во все глаза. Не лгал же, конечно, совершенно не лгал. Ведь уход Марии его тоже более чем ошеломил. Возможно даже больше, чем убийство. Сейчас он чувствовал себя особо пустым и жалким. И не было той, что могла бы его утешить. Не было той, кого мог бы утешить он. Вот, что было особенно ужасным.

— Все началось с этого, а потом лукавый совершенно завладел мной. Абсолютно. И теперь я не знаю, что мне делать. Я не знаю, батюшка.

Признаваться в убийстве молодой человек не собирался, однако, ему хотелось получить благословение и утешение, как и многим из нас. Как и многим из тех, кто ищет и не находит покоя.

— Знаешь, что я скажу тебе, Филипп, — батюшка вздохнул. — Не все в нашем мире идет от Бога или Дьявола. У людей есть воля, к кому из них потянуться, но решения они принимают сами. Нужно уметь брать на себя ответственность. Мария твоя — девушка хорошая, у нее есть стержень, я это почувствовал сразу. Она сбита с пути так же, как и ты. И к верному же пути вам стоит идти вместе. Если тебе, конечно, амбиции не дороже любви. Нет ничего в мире прекраснее настоящей и чистой любви.

Отец Сергий был не из тех священников, что навязывают свои взгляды. Тем не менее, он совсем не был глуп, как многие думают о служителях церкви. За годы в роли пастыря он научился читать людей. Научился бы ещё Филипп его слышать.

Его продолжало трясти. В памяти всплывало лицо Елисея. Оно было таким белым, а в глазах юноши плескался такой ужас, что сердце Филиппа оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Далеко-далеко. И валялось сейчас где-то в пятках. А затем заговорил отец Сергий, и парню стало ещё хуже. Тот заговорил о свободной воле. О том, что каждый из нас может выбрать свой путь. Вот Филипп и выбрал — потерял любимую и убил невинного человека.

Из гордыни, из подлости, из зависти.

— Батюшка… Я ушел от нее. Страшно обидел. Подумал, что в обители мне будет лучше. Но на самом деле… Я сделал хуже всем. Из меня словно кусок вырвали. Из самого сердца.

Филипп стукнул кулаком по груди, а затем захныкал, как дитя.

— И теперь… Что же теперь…

Отец Сергий вновь почти по-озорному улыбнулся. Его не радовали страдания ученика, конечно же, нет. Но его наивность и отчаянность в какой-то степени заставляли вспомнить молодого себя.

— Просто поговори с ней. Многое можно изменить правильным разговором и правильными же извинениями, — внезапно священник даже подмигнул Филиппу. — Думаешь, мы с матушкой Татьяной никогда не ссорились? Беги к ней вместо того, чтобы страдать грехом уныния.

Мысли Филиппа схватились за Марию — ее образ словно зацепил его, как крючок, и поднял наверх. Она ведь не отвернулась от него, когда узнала об убийстве Елисея. Наоборот, даже помогла, и очень помогла! А как он отблагодарил ее — сказал, что готов бросить ее ради мечты, которая не может быть реализована никогда. Какой из убийцы монах? И какой протоиерей? Он никогда не сможет стать хоть кем-то, кроме как узником тюрьмы.

Но слова отца Сергия подарили ему надежду хоть где-то. Если ничего нельзя изменить со смертью Елисея, то по крайней мере можно попытаться наладить с Марией. Пожалуйста, только бы он смог!

— Спаси Господи! — сорвалось с губ парня, он вскочил на ноги и помчался прочь из церкви.

Сказать честно — не от большого ума он так себя вел. Но что поделать? Нервы его были определенно не в порядке. Тем более, что у стойки регистрации в отеле его ждал ещё один удар судьбы.

— Уехала ваша знакомая! — грубо ответила женщина в синем платье, закрывая книгу учета.

— Как это? Куда? — опешил Филипп, он остановился только для того, чтобы спросить о том, есть ли зарядка для телефона, а тут такие новости!

— Откуда мне-то знать? — женщина передернула плечами.

Панфилов как умалишенный стал трясти разряженным телефоном, но гаджет ничего годного не выдал.

***

Любовь может сломить — это Мария знает, как никто другой. Но не в этот раз. В этот раз в девушке что-то щелкнуло, и она поняла, что хочет снова стать собой, снова делать что-то для себя, а не посвящаться от и до другому человеку. Возможно, ее давняя мысль о том, чтобы посвятить себя карьере, не так уж плоха. Сейчас Сербская слишком слаба морально, чтобы думать о возвращении на учёбу, да и смысла нет — прошла половина семестра, она упустила слишком много. Но, может, в следующем году?

С этими мыслями она протирала столик, радуясь тому, что в поздний час у нее не было клиентов. Телефонами пользоваться в зале не разрешали, но, когда тот зазвонил, Мария вытащила его из кармашка рабочего фартука и ответила:

— Да, Оль.

— Хэ-э-эй, — весело протянула подруга. — Ты же скоро заканчиваешь? У меня есть идея, чтобы ты перестала хандрить. Ты, я, «Мутабор»…

— Нет, я не думаю, — спокойно ответила Сербская. — Мне нужно работать.

И повесила трубку.

В какой-то степени Филипп ее, действительно, исцелил. Заставил увидеть изнанку самой себя, и та девушке не понравилась. И раньше не нравилась, но теперь вызывала настоящее омерзение. Нельзя быть такой отчаянной, нельзя так растворяться в человеке, в человеке же искать покой. Как «мем» из интернета про депрессию в Египте. Если у тебя нет покоя с самим с собой, другой тебе его не подарит. Этот другой может даже разбить тебе сердце в пух и прах.

И в этот момент на диванчики у столика, что меланхолично протирала Мария, плюхнулись молодые ребята. Те самые, которым тогда нагрубила Сербская.

— О, нет-нет, — тут же начал клиент. — Давайте за другой столик.

Менеджер тоже тут же напрягся, прислушиваясь.

— Подождите, — выдохнула Мария. — Оставайтесь тут, я с радостью вас обслужу.

— В коктейль плюнете?

— Нет, даю слово. И вообще… Простите меня. Я не имела права грубить вам и срывать свою злость. Мы вообще не должны желать зла другим людям.

Парни как-то странно переглянулись, но тут же весело загоготали.

— Тогда нам тех ваших бургеров…

— Простите, молодые люди, я обслужу вас, — вмешался менеджер, а затем шепнул официантке: — К тебе там пришли.

Сербская оглянулась и увидела Филиппа. Сердце неприятно вздрогнуло. Странно он, однако, смотрелся в антураже американской забегаловки среди неоновых вывесок. Сначала девушка собиралась вовсе не подходить, по в итоге решила самолично прогнать Панфилова. Она любила его, да. И, возможно, пронесет эту любовь через года, но ей не нужно, чтобы с ней играли. Захотел — пришел. Захотел — ушел.

Мария подошла к нему, сложив руки на груди. Посмотрела исподлобья. Сейчас она выглядела забавно — волосы завязаны в хвост набекрень, сама одета в персиковое короткое платье, сверху — белый фартук. Такая у них униформа.

— Чего тебе?

Филипп пытался до нее дозвониться и дописаться, но у него ничего не получилось. Девушка везде его заблокировала. Оставалось только одно — ехать к ней на работу. Больше Филипп о Марии ничего не знал. Да и хотел ли он тогда узнать? А она о нем хотела? Они впали в зависимость от собственных чувств. И это было почти сродни опьянению. Страшно и жестоко по отношению друг к другу. Но так нередко бывает под властью чувств.

Расследование шло своим чередом. Петра «раскололи», найдя его связь с ограблением церкви. В работе была версия о том, что он таким образом «заметал следы». О причастности к делу Филиппа никто даже не думал. Да и сам он мало-помалу стал размышлять над тем, что, возможно, то был всего лишь ночной кошмар в его жизни. Всего лишь ночной кошмар… Мозг отказывался считать, что произошедшее — реальность.

Отец Сергий благословил его, когда Филипп, выбрав в церковной лавке самое красивое кольцо, решил поехать в Москву свататься к Марии. Лучше так, чем… Это было его окончательное решение. Самое верное.

И вот теперь он стоял перед Марией, и не знал, что же ей сказать. Как начать разговор.

— Выходи за меня замуж, — без перехода выпалил он, убирая руки в карманы все глубже и глубже.

Она не поверила своим ушам, опешив сразу от двух вещей: от храбрости Филиппа и от его наглости. Заявиться сюда после своих метаний и вновь дурить ей голову? Хотя Сербская и чувствовала, как к лицу прилила волна жара, она лишь нахмурилась сильнее.

— Не верю.

А мерзкий червячок внутри уже начал пищать в ухо: «поверь ему, поверь, поверь, поверь».

Естественно, она ему не верит. Это вполне понятно. Филипп сам бы не верил. Возможно, он бы отступил раньше, встретив столь нелестный прием. Или бы решил, что не судьба им быть парой. Но не сейчас. Сейчас он достаёт из кармана коробочку с кольцом, открывает и протягивает девушке.

— Я не шучу. Я серьезно.

Редкие люди в зале и другие работники начинают косо посматривать на них, но Панфилов игнорирует их.

И все же сердце начинает биться чаще, когда Сербская видит кольцо. Вся спесь с нее сбивается мигом, и она ошалело смотрит то на коробочку в руках Панфилова, то на него самого.

— Что, прям отец Сергий благословил? — ей важно задать этот уточняющий вопрос, чтобы поверить окончательно. Но все равно пока в ее тоне слышатся явные холод и сомнение.

— Да, отец Сергий. Он даже помог мне выбрать кольцо, — молодой человек улыбнулся, ловя себя на мысли, что давно не делал этого.

Кое-кто за столиком начал посмеиваться, а парочка, сидящая ближе всего к двери, оживленно перешептываться.

— Я пришел сказать тебе, что люблю тебя, — наконец сказал Филипп. — Что без тебя я ощущаю себя половиной от целого. Я люблю тебя.

Когда он говорил ей это последний раз? Тут Панфилов с ужасом понял, что никогда ранее не произносил этих слов. Никогда ранее. Неудивительно, что девушка сбежала от него. Филипп делает шаг вперед, ещё один и ещё. Подходит к Марии и берет ту за руку — осторожно и очень аккуратно.

— Пожалуйста, прости меня, дорогая.

Он подносит ее пальцы у своим губам и целует. Очень осторожно, ведь девушка в любой момент может одернуть руку.

Или нет? Филипп старается поймать взгляд Марии.

Можно было бы подумать, что сейчас у Сербской вновь снесет крышу, и она забудет о себе, опять несясь на всех порах в пучину любовного забвения. Но нет — на этот раз Мария решила подойти ко всему куда более здраво, потому вместо того, чтобы сразу броситься Филиппу на шею, стойко выдержала его взгляд. Сама недоверчиво анализировала его слова, хоть поцелованная рука и начала мелко дрожать.

— Я тоже люблю тебя, — как-то слишком высоко произнесла девушка спустя целую минуту молчания. Голос дрогнул.

В итоге, конечно, Мария не выдерживает и порывисто обнимает Панфилова, вставая на носочки, зарываясь носом в его волосы. Вдыхает его родной запах, который теперь оттенила морозность воздуха — на улице вновь начинался мокрый снег.

— Ты должен знать, что я скажу «да», — шепчет она ему на ухо, а затем отстраняется и смотрит в глаза. — Но ты уверен? Не передумаешь? Не считаешь, что слишком торопишься?

Мария знала, что в православных традициях сохранился обычай не «узнавать» друг друга всю жизнь. Необязательно быть знакомыми слишком долго для брака. Однако, выращенная на традициях запада, Сербская немного боялась. Боялась реальности. Статистики разводов и прочего. Хотя и буйный романтик в ней вспоминал соседку бабу Валю и ее мужа деда Семена, который часто говорил про свою жену: «я нашел лучшее в своей жизни сорок три года назад, сделал предложение на второй день и ни разу не пожалел». Сама Мария знала, насколько сильно умеет любить. Знала и не сомневалась. А Филипп? Не клюнет ли его вновь петух в жопу, как говорится?

Они стоят и смотрят друг на друга. И этот взгляд очень тяжелый. Будто бы Мария в душу заглядывает к нему, а не просто скользит взглядом по лицу. Но Филипп не отводит взгляда. Ему очень важно, чтобы Мария осталась с ним. Приняла предложение. Она — его спасение, пусть даже ранее он думал иначе. Смерть Елисея нанесла ему огромный удар. Разорвала душу в клочья. Панфилов верит, что лишь любовь Марии способна его излечить.

— Не передумаю, — его руки скользят по ее плечам в нежном жесте. — Какой же поп без попадьи?

И смеётся. Смеётся так легко и весело, что у молодого человека даже глаза увлажняются от слез.

— Да соглашайся! — крикнул какой-то парень из зала.

— Вы красивая пара! — девушка за соседним с ним столиком подняла за парочку бокал с коктейлем.

— Попадьи? — рассмеялась Мария. — Никогда меня так не называй, ясно?

Боже, она теперь будет матушкой. Вот уж угораздило.

— Да! — громко ответила Сербская, чтобы все услышали, успокоились и отстали, а затем, ласково улыбаясь, сказала Филиппу уже тише: — Я говорю: «да».

И не дожидаясь, пока он поцелует ее, впивается в его губы своими сама. Самые любимые и чудесные губы.

***

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня.

— Псалтирь 22:4